Наполеон и женщины

В ИТАЛИИ НАПОЛЕОН ВЛЮБЛЯЕТСЯ В ЛЕКТРИСУ

Две недели Наполеон отдавал все силы опьяняющим прелестям м-ль Н… Результат он увидел однажды утром, поглядевшись в зеркало: потухшие глаза, запавший рот, знаменитая прядь волос, спадающая на лоб, поблекла; кожа пожелтела как воск. Наполеон напоминал теперь карикатуры, которые рисовал на него англичанин Джипрэй.

Встревоженный император решил немедленно порвать с опасной вакханкой. М-ль Н… попросили обратить на других порывы своей щедрой натуры, которые переутомили императора.

Ветреная девица не почувствовала никакой горечи. Она улыбнулась, беспечно махнула рукой и немедленно нашла себе партнера — красавца-офицера, с которым и получила удовольствие в тот же вечер.

Но в одиночестве Наполеон очень скоро заскучал. Его неотступно преследовали воспоминания о ночах с мадемуазель Н… Через пару дней он уже начал с интересом поглядывать на дворцовых дам и высмотрел среди них миленькую блондиночку, не так давно принятую на службу императрицы в качестве лектрисы. Ее звали Анна Рош де ла Кост; ей было 20 лет [39].

Император навел справки и узнал, что она всего несколько дней назад стала любовницей камергера Теодора де Тиар.

Он был очень раздражен этим сообщением, призвал Констана, который всегда был в курсе всего, и потребовал подробностей.

— Как это произошло?

— Это случилось при спуске с моста Ценис, по дороге в Ла Новалэр. Месье де Тиару было поручено охранять карету, где находились придворные дамы императрицы. Когда мы спускались в долину, он поставил вместо себя лакея между каретой и обрывом и исчез.

— Я знаю, — возразил император, — он сел в сани и на четыре часа раньше нас прибыл в Ла Новалэр, чтобы подготовить помещение. Но где же была м-ль де л а Кост? Констант казался смущенным:

— Сир, она тоже была в санях. И в их распоряжении было четыре часа для подъемов и спусков.

Последнюю фразу Констан сопроводил выразительным жестом. Наполеон, рассерженный, стал мерить шагами комнату, время от времени пиная мебель и бормоча под нос невнятные проклятья.

После полудня он пришел в убийственное расположение духа. Отослав курьера, отложив приготовления к коронации и другие государственные дела, он выехал верхом на прогулку, обдумывая по дороге способ устранить Тиара, избежав при этом скандала.

Понадобилось два часа размышлений, после чего он вернулся и срочно вызвал Констана.

— Что, м-сье Тиар все вечера проводит у м-ль ла Кост?

— Нет, Сир, вчера он ночевал у мадам Серран…

— Мерси…

И тщательно, как будто бы речь шла об окружении австрийских армий, Наполеон начал готовить свою атаку.

На большом листе бумаги он нарисовал план замка, обозначив крестиками часовых, которые должны были быть поставлены в коридорах, ведущих к комнате м-ль де ла Кост. Он предусмотрел такое размещение часовых, которое не должно было привлечь внимание свиты или пробудить бдительность шпионов Жозефины и дало бы ему возможность избежать встреч с месье Тиаром. Кончив свою диспозицию, император лучился гордостью Его стратегический талант проявился в этой схеме так же блестяще, как в военных планах. Он позвал Констана и протянул ему лист.

— К десяти часам вечера Вы расставите гвардейцев в обозначенных здесь местах. Никто не должен приблизиться к апартаментам м-ль де ла Кост, пока я буду там находиться.

Констан поклонился и отправился передавать распоряжения. Когда он вышел. Наполеон, в восторге от своего стратегического плана, как всегда перед сражением, начал напевать «Мальбруг в поход собрался…»

В одиннадцать часов Наполеон покинул гостиную, где он играл в карты с дамами из свиты Жозефины, и сделал вид, что поднимается в свою комнату.

На втором этаже он разулся и, поднимаясь по лестнице, наткнулся на гвардейца. Несмотря на свои вид опереточного любовника, он спросил самым строгим тоном:

— Ты никого не видел?

— Никого, Сир!

Полный достоинства, хотя и с туфлями в руках, Наполеон продолжал свой путь по коридору, ведущему в комнату лектрисы. В углу он заметил другого гвардейца и спросил, уставившись ему в лицо:

— Все нормально?

— Да, Сир!

Теперь Наполеон двигался на цыпочках; подойдя к заветной двери, он вынул из кармана ключ [40], осторожно вставил его в замок, повернул и толкнул дверь.

Неожиданное зрелище поразило его. М-ль де ла Кост, совершенно голая и месье де Тиар в нижней рубашке были застигнуты в разгаре любовных игр.

Ошеломленный император застыл; м-ль де ла Кост проворно нырнула под перину.

Наконец, император, тщетно пытаясь спрятать зажатые в руке туфли, спросил:

— Как Вы вошли сюда, месье Тиар?

Камергер, запутавшись в своих панталонах, пробормотал:

— Через дверь, Сир!

— Это невозможно! — засмеялся Наполеон. — Впрочем… в котором часу?

— В пять часов вечера, Сир…

Изумление и досада сковали язык императора. Гениальное искусство стратега спасовало перед пылкой страстью. Обдумавшему все детали императору не хватило фантазии, чтобы вообразить такую злую шутку судьбы: он не мог себе представить любовника, шесть часов ласкающего женщину…

Он сжал губы, кинул на любовников яростный взгляд и удалился, хлопнув дверью.

К себе он вернулся в состоянии полного неистовства. Он разбивал вазы, осыпал бранью гвардейцев, разогнал лакеев и лег спать, обдумывая, на какую отдаленную землю можно сослать месье Тиара.

Проснувшись, он одумался и решил, что неприятный инцидент можно забыть, а прекрасную Анну покорить средствами, недоступными камергеру.

Он послал ей драгоценное украшение. Красавица была честолюбива, и отныне, как сообщает нам в своем напыщенном стиле Адольф Пено, "месье Тиар оставался только в тайнике ее сердца со скромным званием «предшествующего».

Несколько дней спустя Двор покинул Стюпиниги, чтобы обосноваться в Милане, где должна была происходить коронация.

По прибытии в Милан Наполеон немедленно откомандировал камергера на службу к итальянским религиозным сановникам. Как пишет Адольф Пено, в то время как месье Тиар склонялся перед кардиналом Бочелли, император преклонял колени в комнате Анны, но не с такими благочестивыми целями". И когда Наполеон целовал мадемуазель де ла Кост, «предшественнику» приходилось целовать кардинальский перстень.

На следующий день император пожелал ознаменовать победу над м-ль де ла Кост и в присутствии всего Двора преподнес ей в дар перстень. Императрица разразилась рыданиями и скрылась в свои покои, громко хлопнув дверью. В этой очаровательной атмосфере ожидали прибытия папы.

Две недели подряд Жозефина устраивала сцены, допускала крики, орошала слезами носовые платки. Наконец, Наполеон не выдержал и согласился расстаться с Анной.

— Ты желаешь, чтобы она уехала! Ладно! Она уедет! Но я ставлю свои условия. Первое: дождаться, пока ее тетка прибудет из Парижа, чтобы сопровождать ее отъезд; второе: ты примешь ее на большом вечернем приеме.

Императрица побледнела. Этикет запрещал лектрисам покидать внутренние помещения. Требование императора могло вызвать унизительный для Жозефины скандал. Однако императрица согласилась, понимая, что это единственный способ отделаться от Анны.

Она была вознаграждена за это унижение.

В один прекрасный день, Анна, под опекой тетки, села в карету, чтобы вернуться в Париж. Обе женщины горько плакали. Каждый поворот колеса удалял их от вожделенной и, казалось, обретенной фортуны, а будущее представлялось в мрачном свете.

К счастью, путешественницы получили некоторую «разрядку» — в лесу около Модана их изнасиловали разбойники.

До самого Парижа женщины не могли прийти в себя…

Наполеон выдал замуж Анну де ла Кост за месье Левавассёр, главного сборщика налогов департамента Мэнэ-Луар. Супружество не обуздало пылкого нрава экс-лектрисы, которая стала любовницей — последовательно — русского дипломата, министра Пруссии и, наконец, царя.

После отъезда Анны император не имел досуга, чтобы завести новую любовницу.

Приготовления к коронации занимали все его время, и охотиться за девицами в коридорах миланского дворца Наполеону было недосуг.

23 мая он получил вожделенную железную корону. Послушаем рассказ мадам Аврийон, присутствовавшей при коронации.

Император был коронован в кафедральном соборе, в одном из великолепнейших памятников архитектуры современной Италии. Собор был декорирован в итальянском вкусе. Большая часть драпировок из газовых и креповых тканей. Церемония была величественной. Императрица сидела на трибуне, с которой все было великолепно видно. Я была чуть ниже, перед трибуной членов императорской семьи.

Железная корона, которой, как считают историки, был коронован Шарлемань, должна была стать короной императора.

В момент коронации император взял ее обеими руками, не возложил, а глубоко надвинул на свою голову и произнес пронзительно звучным голосом:

Бог дал мне корону. Горе тому, кто ее тронет!

Эти слова известны всему миру, но никто не знает, что обряд коронации железной короной, частью которой стали эти слова, Наполеон утвердил позже. А еще не знают и не могут даже вообразить те, кто не были очевидцами, выражение липа императора в этот момент — он сиял от радости.

После коронации, подумав, что как правитель Франции и Италии он имеет право содержать двух фавориток и обнаружил, что на данный момент у него нет ни одной. Окинув взглядом придворных дам, он сразу же пришел к выводу, что искать надо в другом месте.

Он нашел подходящую метрессу благодаря празднествам, которые устроила Генуя в честь объединения лигурийской республики и французской империи.

Генуэзцам пришла счастливая мысль — на чествовании Наполеона собрать самых красивых горожанок Генуи группируя их только по приметам красоты — и знатных дам, и буржуазок, и актрис.

Красивейшей среди них оказалась Карлотта Гаццани, дочь танцовщицы, никогда не бывавшая в салонах, но царственной осанкой и элегантностью превосходившая знатных дам.

Послушаем мадам Аврийои:

«Я никогда не видала, — пишет она в своих мемуарах, — таких правильных и неотразимо привлекательных черт. Даже женщины не могли оторвать глаз от ее лица, чем больше па него смотрели, тем сильнее подпадали под власть его очарования. Полные нежности глаза казались бархатными; взгляд ласкал и притягивал каким-то таинственным магнетизмом. Очаровывало ее лицо, а не фигура: неплохо сложенная, она все же была полновата…»

Талейран, большой знаток по части метресс, решил, что эта дама подходит на роль фаворитки, и расхвалил ее достоинства Наполеону.

Наполеон слушал с блестящим взглядом. Потом он начал ходить большими шагами но гостиной, насвистывая военный марш. Время от времени он останавливался, чтобы задать дипломату вопрос по анатомии Карлотты:

— Каковы груди? Ноги? Ляжки? Зад? Колени?

Невозмутимый Талейран отвечал на все вопросы серьезным и безличным тоном гида, описывающего архитектуру церковного собора.

По мере того, как описание становилось все более полным, Наполеон ускорял шаги и, все более возбуждаясь, стал походить на обезумевшую крысу, мечущуюся в ловушке. Вдруг он остановился и приказал свистящим шепотом:

— Доставьте ее немедленно!

— Придется обождать несколько дней, Сир, — с улыбкой возразил Талейран.

— Почему?!

— Мадам Гаццани недавно завела любовника и очень им увлечена…

— Француз?

— Да, Сир!

— Имя?

— Месье де Тиар, Сир…

Так дважды император с неприятным изумлением обнаруживал своего камергера в постели избранной им женщины… Он решил, отложив все дела, добиться желанных милостей, но известия о военных приготовлениях Англии помешали ему немедленно завершить эту галантную авантюру. Вынужденный вернуться во Францию, он принял решение, которое вызвало много толков:

Карлотта Гаццани была назначена придворной лектрисой Жозефины, вместо м-ль де ла Кост.

Поскольку прекрасная генуэзка не знала ни единого французского слова, назначение ее показалось довольно экстравагантным; впрочем, императрица терпеть не могла чтения.

Жозеф Тюркен добавляет лукаво:

«Что касается императора, то он мечтал только о том, чтобы листать с новой лектрисой страницы книги любви, а для такого чтения французский язык не был необходим. Зато она знала итальянский, он тоже; итальянский язык — язык любви, и они должны были понять друг друга».

В июне Наполеон сел в карету и отправился в Сен-Клу, он был там через восемь дней. Еще через неделю приехала мадам Гаццани, к великой радости месье Тиара, который решил, что император чрезвычайно добр. Скоро он в этом разубедился.

Император вызвал его и поручил ему дипломатическую миссию с приказом отбыть немедленно и в Сен-Клу не возвращаться. Камергер был в полной растерянности, но император просветил его, добавив небрежным тоном:

— Вы попали в немилость, и, может быть, догадаетесь — почему.

Потом он встал, с победоносным видом выпрямился во весь свой небольшой рост и, мысленно уже наслаждаясь прелестями Карлотты, расстался с удрученным месье Тиаром.

Вечером Наполеон вызвал м-м Гаццани в маленькую комнату специального назначения.

Бдительная Жозефина немедленно узнала о новой связи своего супруга. Разъярившись, она решила захватить его врасплох и убедиться собственными глазами.

"Однажды у Императора было рандеву с этой дамой, — пишет Констан, — он приказал мне дежурить в моей комнате и всем, даже ее Величеству, говорить, что он работает в кабинете с министром.

Свидание происходило в маленькой комнате, очень просто убранной, с двумя выходами — на лестницу, ведущую в спальню императора, и еще одним выходом на узкую плохо освещенную лестницу, которой пользовалась мадам Гаццани. Едва они оба оказались в этой комнатке, появилась императрица. Она вошла в пустую спальню императора и спросила меня, где ее супруг.

— Мадам, император занят сейчас, — он работает в кабинете с министром.

— Констан, я хочу войти.

— Невозможно, мадам, я получил формальный приказ от Его Величества и не могу нарушить его даже ради Вашего Величества. Она удалилась недовольная, более того — разгневанная, но через полчаса вернулась, задала тот же вопрос, и я вынужден был повторить тот же ответ.

Мне было тяжело видеть огорчение императрицы, но я не мог нарушить приказ.

В тот же вечер император, ложась спать, сообщил мне строгим тоном, что императрица сказала ему, будто на ее вопрос я ответил, что император заперся с дамой.

Я спокойно возразил, что император, конечно, не поверил этому.

— Конечно нет, — ответил Наполеон, снова обращаясь ко мне дружеским тоном, которым он меня всегда удостаивал, — я хорошо знаю Вашу преданность и уверен в Вашей скромности, но я доберусь до тех, кто распускает сплетни, я разоблачу их".

После этого он завернулся в широкий домашний халат и отправился к мадам Гаццани, которая усердно разогревала к его приходу свою печь.