Напоминание старых истин

СКВОЗЬ ПРИЗМУ ЖИЗНИ Выступление на III съезде писателей РСФСР

Мне довелось побывать на войсковых маневрах «Двина». Маневры проходили в очень тяжелых условиях, в условиях, настолько приближенных к фронтовым, что порой складывалось впечатление, будто ты находишься на войне. Бездорожье, леса, реки, метровый снег — все это приходилось преодолевать солдатам, преодолевать с боями, и я видел, как мужественно, умело и целеустремленно делали они свое ратное дело. Могучая техника подчинялась их рукам. Я не мог без восхищения смотреть на молодых парней, одетых в солдатские шинели, которые казались мне как одна семья, дружные, веселые. Взаимовыручка, чувство товарищества, помощь в нужную минуту — все это является нормой их жизни. И конечно же высокое боевое мастерство и дисциплина. Такой армии, таким воинам все по плечу, и народ может гордиться ими. Они отчитывались перед народом на этих маневрах.

Своеобразным отчетом перед партией и народом представляется мне и наш III съезд писателей. И очень хорошо, что он проходит сплоченно, в творческой, боевой атмосфере. Мы подводим итоги и заглядываем в будущее. Многое радует нас. Во вступительном слове, которое произнес Леонид Сергеевич Соболев, а затем и в докладе Михаила Алексеева было отмечено, например, что в развитии прозы, в стилистике наших произведении произошел сдвиг от короткой, рубленой, телеграфной фразы к большой, емкой, пластичной, способной вобрать в себя все богатство русского языка. Мне вдвойне приятно сознавать, что произошел такой сдвиг, потому что до самого недавнего времени я постоянно на себе испытывал давление так называемых «телеграммников». Не «телеграммников»-писателей, а «телеграммников»-редакторов, на которых, в общем-то, тоже действовала, очевидно, определенная школа.

Язык — это душа народа, его история, и потому с ним надо обращаться бережно, с пониманием и добрым чувством. Василий Федоров правильно заметил, что в стихах зачастую проскальзывает этакое небрежение к именам: Ванька, Манька, Гришка. Он говорил об этом с болью. Но давайте посмотрим, как обстоят дела с именами в прозе. Ведь большинство наших повестей и рассказов буквально наводнены именно Маньками, Светками, Петьками, а не Машами, Светланами или Петрами. Поскольку тут берутся имена русские, я должен сказать, что это просто не в традиции россиян. У нас всегда были в почете уважительные и ласкательные имена, а не грубые или нарочито огрубленные. К счастью (может быть, как раз потому, что сильны и живучи хорошие традиции в народе), грубость эта не прививается среди людей.

Проблема, казалось бы, незначительная, но если вдуматься, если учесть, какое воздействие оказывает на читателя, особенно молодого, книга, то можно разглядеть за всем этим и чреватые последствия.

Несколько слов о военной литературе. Военные писатели составляют, пожалуй, самый большой и самый внушительный ее отряд. Это огромная сила. Как армия, она способна сделать многое. И сделано военными писателями уже немало. Военная литература постоянно движется вперед, развивается, добирается до самых истоков народного подвига. Совершенно неправомерно поэтому говорить сейчас, что писатели-баталисты только ставят перед собой вопрос: как, каким образом советский народ, вступив в самых невыгодных для себя условиях в войну, выиграл эту колоссальную битву с фашизмом? Можно назвать десятки книг, которые правдиво и прямо, с той или иной, разумеется, полнотой, отвечают на этот вопрос. И еще будут отвечать, выйдет еще не один десяток отличных книг. Ведь это какой отряд военных писателей: Бондарев, Алексеев, Симонов, Кожевников, Коновалов, Бакланов, Годенко, Крутилин, Воробьев, Кривицкий, Андреев — и список этот можно продолжать и продолжать. Его можно продолжить и именами писателей, которые избрали героями своих книг солдат и командиров шестидесятых годов. Можно считать подарком писателей-баталистов москвичей к 25‑летию Победы замечательные книги, вышедшие совсем недавно, но уже получившие широкое признание. Это «Блокада» Александра Чаковского, «Петр Рябинкин» и «Особое подразделение» Вадима Кожевникова, «Горячий снег» Юрия Бондарева. Все эти произведения были опубликованы в журнале «Знамя», и мы это тоже считаем подарком, который преподнесла редакция своим читателям к славному юбилею.

Но как бы хорошо ни обстояли дела в военной литературе, и здесь есть свои недостатки, свои нерешенные задачи. Мне кажется, что мы все еще подчас сидим в одиночном солдатском окопе и, естественно, масштаб войны, поле боя видится и описывается нами из этого окопа. Но победа определялась не только солдатскими подвигами. У нас была передовая военная наука, которой владели прославленные маршалы и командармы. В «Войне и мире» Толстого, например, когда он описывает заседание в Филях, заседает не Пьер и Болконский, хотя это самые любимые его герои, а Кутузов со своим штабом, то есть люди исторические, от которых действительно зависела судьба Отечества. А разве недостойны советские маршалы, наши полководцы, которым также были вручены судьбы солдат и судьба Отечества, — Жуков, Рокоссовский, Конев, Ротмистров, Еременко, — разве не заслужили они того, чтобы войти на страницы книг?

Мне кажется, что та временная дистанция, о которой мы часто любим говорить, позволяет уже нам брать не только подлинные события, но и людей, которые руководили и направляли эти события, и тогда наши книги приобретут еще большую историческую правдивость.

Как уже говорилось здесь, главным для писателя является мастерство. Но главным является также и умение видеть и понимать мир, видеть и понимать людей, умение проникаться духом времени и духом народа.

Минувшая война принесла много несчастья людям. По одному, двое, трое, четверо мужчин выбивало в семьях, и я глубоко понимаю безысходное горе женщины, потерявшей на фронте мужа и сыновей. Один к двум, один к трем, к четырем — вот цифровое, так сказать, выражение этого горя. Страдания матери безмерны, и описание этих страданий — это реалистическая картина, это правда, горькая, но правда, и направлена она против войны. Нужно ли упрекать писателя за такой реализм? Не знаю. Но его непременно следует упрекнуть за узость взгляда, за одностороннее и приземленное восприятие жизни, ибо есть — и я приведу сейчас — иное цифровое выражение страданиям и горю. Один к ста, один к пятистам, один к тысяче — и народ пошел бы на эти жертвы, чтобы не стать рабом. Жизнь отдельного человека и жизнь общества не могут изображаться раздельно, не в связи с едиными целями, пусть то будут большие или малые, не в связи с исторической перспективой. Взять хотя бы такую внешне малозначительную проблему заколоченных деревенских изб. Одно дело — крестьянский быт, жизнь в деревне с ее отставанием, с ее замедленным ритмом; одно дело — трудности, которые переживала деревня, а кое-где еще переживает и теперь, и совсем другое — соотношение городского и сельского населения, процессе миграции, перемещения рабочей силы из одной сферы производства в другую. Если бы этого процесса не происходило, если бы до сих пор в наших деревнях жило 80 процентов населения, как это было в царской России, то на каком бы уровне, техническом уровне, я имею в виду, было бы ваше земледелие? Вот поэтому, на мой взгляд, если мы не хотим отставать от жизни, наше писательское восприятие должно основываться прежде всего на исторической перспективе, а говоря словами Белинского: «Дух нашего времени таков, что величайшая творческая сила может только изумить на время, если она ограничится «птичьим пением», создаст себе свой мир, не имеющий ничего общего с историческою и философскою действительностью современности, если она вообразит, что земля недостойна ее, что ее место на облаках, что мирские страдания и надежды не должны смущать ее таинственных ясновидений и поэтических созерцаний». Одним словом, видение мира писателя не может основываться на поверхностных впечатлениях, ибо это упрощенчество неминуемо ляжет в основу книги, и отсюда — искажение действительности, смещение перспектив.

Одни говорят так: жизнь проста, родился, отработал свое и умер.

Я не хочу разбирать сейчас эту формулу — сколько в ней холода, равнодушия, сколько и какой правды.

Другие говорят: жизнь сложна — и приводят десятки примеров, как иногда бывает трудно, скажем, поступить в вуз, или получить квартиру, или совершить какое-нибудь научное открытие (это уже в плане общественном), или даже просто — завести трактор, попасть на матч, полюбить соседа.

Все это, конечно, сложности, которые составляют жизнь. Все это, в конце концов, немаловажно, потому что каждая частность так или иначе влияет на формирование характера человека.

Но есть нечто большее, чем эта сложность, есть испытания, которые выпадают на долю государства, всех людей, и тогда — сквозь призму событий и фактов — просматривается характер народа. Вот о чем мы должны помнить и что всегда должно лежать в основе наших книг — характер народа.

1977

ОГОНЬ И ХЛЕБ ЛИТЕРАТУРЫ Выступление на IV съезде писателей РСФСР

В докладе Сергея Владимировича Михалкова говорилось, что российские писатели проделали большую работу в минувшем пятилетии и внесли свой вклад в общее дело развития многонациональной советской литературы, что лучшие книги российских писателей были отмечены высокой партийностью и что роль их в коммунистическом воспитании советских людей значительна и неоспорима. Да, много примечательного было сделано нами и в поэзии и еще больше, по общему признанию, сделано в прозе, особенно за последние годы. Мне думается, можно было бы не боясь сказать, что русская проза во многом приблизилась сейчас к лучшим образцам отечественной и зарубежной классики и, что самое, может быть, важное в этом процессе — многие писатели достигли сейчас такой степени зрелости, когда мы можем стать свидетелями крупного явления в советской литературе. У нас возродился интерес к созданию эпических полотен, и возродился, на мой взгляд, не случайно, так как наступило время, когда уже рубленое, ступенчатое, лестничное отображение действительности (что диктовалось, как уверяли нас, будто бы стремительностью нашей жизни) уже не может удовлетворить ни читателя, ни писателя, ни критику; возникла потребность (и это стало возможным) посмотреть на жизнь в целом, не вырывая из общей истории нашего общества отдельно радостные или отдельно горестные, драматические события, и такая потребность, несомненно, не могла не привести к возрождению многоплановых, объемных произведений; наряду с развитием всех других жанров, развивалась и как бы заново утверждалась в нашей литературе эпическая форма; мы вернулись к глубокому и плавному эпическому повествованию, и оказалось, что форма эта не только не противоречит стремительному темпу жизни, но способна и вобрать, и даже подчеркнуть динамизм эпохи. И потому, наверное, вполне правомерно: когда мы говорим о достижениях нашей литературы, мы прежде всего называем большие эпические произведения.

Но хотя я и сказал, что вполне правомерно мы называем большие эпические произведения, когда говорим о достижениях, — на самом деле, если пристальнее и несуетно вглядеться в литературный процесс, можно прийти несколько к иному выводу. Литература никогда не была явлением односторонним; в ней всегда равноправно уживались самые разные стилевые и писательские индивидуальности. Если пристальнее всмотреться, то даже самым непрофессиональным взглядом можно заметить, что и в жанре повести есть свои, и не малые, достижения, и многие сегодняшние повести не только не уступают классическим образцам, но подчас и превосходят их — я имею в виду их эстетическую ценность и общественное звучание; и почти то же, хотя и в меньшей степени, можно сказать и о коротких рассказах. Беда только в том, что критика наша более охотно сейчас пишет о крупных произведениях и мало занимается анализом всех других жанров, искусственно создавая впечатление однобокости развития нашей литературы. Сначала мы недоверчиво относились к эпическому повествованию и делали как бы ставку на динамизм коротких произведений; теперь бросились в другую крайность, и в наших критических и обзорных статьях замелькал другой, и тоже в своем роде замкнутый, ряд писательских имен. Но к нашему великому удивлению, несмотря на эти колебания нашей критической мысли от одной крайности к другой, литература развивается гармонично, и мы с полным правом можем сегодня сказать об этом. Российская литература достигла сейчас таких высот, когда мы вправе ожидать от нее самых больших свершений. Мы вправе ожидать от нее книг, в которых бы широко и правдиво, со всей совокупностью радостей и утрат раскрывался бы образ жизни советского человека, социалистический образ жизни, и чтобы он был привлекательным.

Нельзя сказать, что мы мало пишем о современности; но то, что мы делаем, не может в полной мере удовлетворить нас. Мы чаще и охотнее обращаемся к истории, к годам революции, коллективизации и к событиям Великой Отечественной войны, и, хотя правомерность такого обращения невозможно да и не нужно оспаривать, нельзя не пожалеть, что события наших дней, события, в которых есть свой драматизм поисков, драматизм открытий и разочарований, драматизм любви, неудач и побед, не находят достойного воплощения в наших книгах. О современности нет больших полотен; нет такого героя, который прошел бы перед нами крупным планом со всеми своими делами, со всей своей судьбой и огромной духовной силой. Почему это происходит? В чем главная причина такого явления, когда мы охотнее беремся за историю, где дороги, в общем-то, давно проторены нашей классикой, и обходим современность? Причин, очевидно, много, и есть такие, которые, несомненно, продиктованы жизнью. Но есть и причины чисто литературного порядка, которые, впрочем, имеют глубокие и основательные корни. Поскольку в последние годы мы привыкли делать только большие сравнения и если уж обращаемся за примером, то непременно к Толстому или Достоевскому, — я позволю себе тоже обратиться к подобному сравнению. «Гомер, — как писали еще в прошлом веке, — явился не в самое время троянской войны, но около двухсот лет после нее», и что, будь он «свидетелем этого события, он не мог бы создать из него поэмы; надобно было, чтобы событие сделалось поэтическим преданием живой и роскошной фантазии... народа, надо было, чтоб герои события представлялись в отдаленной перспективе, в тумане прошедшего, которые увеличили бы их естественный рост до колоссальных размеров... облили бы их головы сиянием славы и скрыли бы от созерцающего взора все неровности и прозаические подробности, столь заметные и резкие вблизи настоящего». Если исходить только из такого положения, какое бытует, и очевидно правомерно бытует в нашей литературе, то все то героическое, что сегодня совершают советские люди во всех самых разносторонних сферах деятельности, может найти свое полное отражение лишь в книгах отдаленного будущего. Надо ли нам дожидаться такого дня, когда дела первого в мире рабочего государства, его успехи внутри страны и миротворящее влияние на общую жизнь планеты увеличатся в нашем восприятии до «колоссальных размеров» и разные «неровности» и «прозаические подробности» нашей жизни, «столь заметные и резкие вблизи настоящего», будут уже скрыты от нас? Я думаю, мы не можем быть сторонними наблюдателями жизни, а должны быть активными участниками и строителями ее; и требование это прежде всего следует предъявить молодым писателям, которые только начинают входить в литературу и от которых мы вправе ожидать произведений, написанных на самые живые темы современности. Было бы естественным — новое поколение несет свое слово народу, и слово это о своем времени. Но к сожалению, с молодой литературой дело обстоит далеко не так. На недавнем совещании редакторов литературно-художественных журналов, которое проводилось Союзом писателей СССР, главный редактор журнала «Жулдыз» с тревогою говорил, что большинство молодых писателей в республике охотнее и лучше пишут о прошлом, чем о настоящем; причем — о том прошлом, которого они не знают, но которое в той или иной мере опоэтизируется ими, как будто никогда не было ни бедняков, ни богачей, ни жесточайшей эксплуатации. Подобная тенденция опоэтизации прошлой жизни, особенно сельской патриархальщины, заметна и в других национальных литературах, и в частности в российской, русской литературе; об этом достаточно говорят рукописи, поступающие к нам в редакцию «Октября» от многих молодых писателей, рукописи, до того уныло-однотипно рассказывающие о бабушках, прабабушках и дедах, как они славно жили, что невольно возникает мысль о будущем нашей литературы. Когда же начинаешь беседовать с таким молодым писателем, то оказывается, что и живет-то он отнюдь не бабушкиной жизнью, а вполне современной, и видит, как жизнь вокруг него насыщается техникой, преобразуется и труд, и быт людей, и сам он активно участвует в этом преобразовании и рад ему, а пишет — о прошлом. С подобным явлением столкнулись многие руководители семинаров и на последнем Всесоюзном совещании молодых писателей, когда вдруг выяснилось, что содержание большинства представленных на обсуждение рукописей — это тоска в том или ином выражении по умирающему, а вернее, давно уже умершему патриархальному укладу жизни. Создается впечатление, будто никогда не было у нас в России ни крепостничества, ни кулаков-мироедов (слово-то какое: мир едят! так просто, сидя за столом, не выдумаешь); как будто не о русском крестьянстве были написаны «Антон Горемыка» и «Кому на Руси жить хорошо?», и Салтыков-Щедрин как будто никогда не говорил, что деревенская жизнь нуждается не в «идиллических приседаниях перед ней», как будто бы не было ни «Деревни» Бунина, ни многочисленных рассказов Чехова на эту тему, ни страшных правдивостью своею рассказов и очерков Короленко и не было, наконец, Горького; мы почему-то берем под сомнение все эти свидетельства современников и выстраиваем какую-то свою концепцию прошлой жизни народа. Для чего? Я не берусь отвечать на этот вопрос, но, упрекая молодых писателей, мне кажется, мы должны прежде всего упрекнуть себя. В свое время некогда молодые и способные писатели, жившие в самых разных областях и республиках нашей страны, в творчестве своем обратились (разумеется, каждый на своей национальной основе) к недавнему и давнему прошлому нашей деревни. Они написали ряд талантливых книг, и обращение их было во многом продиктовано и оправдано жизнью. После мартовского (1965 г.) Пленума Центрального Комитета КПСС, когда правительственным решением были предусмотрены крупные капиталовложения в сельскохозяйственное производство и начался новый этап преобразований в деревне, правомерно было обращение писателей к этой теме, к истокам трудовых и нравственных начал; и правомерным было, что критика с добром встретила «деревенские» произведения и щедро писала об их авторах; но затем щедрость и похвалы критиков превратились как бы в некое единственное в своем роде мерило идейности и мастерства, и мерило это стало перекочевывать из статьи в статью, создавая неверное впечатление о развитии в целом советской литературы, а главное — оказывая нежелательное, мягко говоря, воздействие на молодых, начинающих писателей. Мы как будто делали благородное дело и радовались тому, что делали, но последствия, то есть результаты, этого нашего дела оказались весьма и весьма неожиданными и не могут не настораживать нас. И нам теперь придется подумать, как исправить свою ошибку, потому что речь идет о будущем нашей литературы.

В последнее время, когда мы говорим о критике, мы чаще всего употребляем слово «комплиментарность» и призываем авторов статей и рецензий к более резким и определенным высказываниям, забывая, что критика, собственно, должна соответствовать тем явлениям, о которых судит; мы забываем, что критическая мысль — это, в сущности, сознание действительности и что самым опасным здесь является субъективизм. Ничто не приносит столько вреда, как субъективизм в критике, о котором наши классики еще в прошлом столетии писали так: «Многие под критикою разумеют или осуждение рассматриваемого явления, или отделение в нем хорошего от худого — самое пошлое понятие о критике! Нельзя ничего ни утверждать, ни отрицать на основании личного произвола, непосредственного чувства или индивидуального убеждения: суд подлежит разуму, а не лицам, и лица должны судить во имя общечеловеческого разума, а не во имя своей особы. Выражения: «мне нравится, мне не нравится» могут иметь свой вес, когда дело идет о кушаньях, винах, рысаках, гончих собаках и т. п.; тут могут быть даже свои авторитеты. Но когда дело идет о явлениях истории, науки, искусства, нравственности — там всякое Я, которое судит самовольно и бездоказательно, основываясь только на своем чувстве и мнении...» недопустимо. «Критиковать — значит искать и открывать в частном явлении общие законы разума, по которым и через которые оно могло быть, и определять степень живого, органического соотношения частного явления с идеалом». Я не хочу сказать, что все в нашей критике плохо; я говорю только о субъективизме, о тех статьях, которые все чаще и чаще появляются в нашей печати и в которых литературный процесс трактуется явно со вкусовых или иных тенденциозных позиций.

Проблем в литературе много; я затронул лишь некоторые; но наличие проблем вовсе не означает, что мы топчемся на месте; литература движется, и на пути у нее, очевидно, будут возникать еще и еще разные нерешенные дела. Но чем правдивее мы будем перед жизнью, перед собой и перед литературой, чем смелее будем говорить о том, что мешает нашему общему движению, а главное, чем смелее и решительнее будем устранять недостатки и просчеты — тем здоровее будет творческая атмосфера, тем дружественнее и терпимее мы будем относиться друг к другу, к разным литературным наклонностям и талантам. Есть понятие — хлеб, но еще есть понятие — огонь; я не хочу вдаваться в историю, что возникло для человека раньше — хлеб или огонь? ибо это может оказаться далеко не в пользу хлеба; но я глубоко убежден, что нельзя эти два понятия выстраивать одно за одним в затылок; они равны и стоят оба в первом ряду; и хлебороб, и сталевар, и ученый — труд их одинаково достоин уважения и поклонения, и нельзя отдавать предпочтение одному за счет других, литература не может развиваться нормально, стоя на одной узкой платформе, сколь ни казалась бы она широкой ее почитателям; должны одинаково процветать все звенья и все направления, и, чем раньше мы поймем это, и не на словах, а на деле, тем богаче и разностороннее будет советская литература, значительнее будет наш общий вклад в это народное дело.

1975

ПОНЯТИЕ СОВРЕМЕННОСТИ Выступление на V съезде писателей РСФСР

В объемном докладе председателя Правления СП РСФСР сказано все, чем жила и что делала российская литература за истекшее между съездами пятилетие. Как видно из этого же доклада, мы добились определенных успехов и в прозе, и в поэзии, и в драматургии, и в критике. Разумеется, были не только успехи. Были упущения, были и трудности, которые я бы отнес к трудностям роста. В чем заключались эти трудности? Сейчас даже самые консервативные и скептические критики признают, что литература в главной своей ударной силе, то есть в прозе, отстает от жизни. Закономерно это или не закономерно? Одни говорят, что закономерно, что между событиями, когда они происходят в жизни и когда попадают на страницы книг, всегда должна быть определенная дистанция. Другие, напротив, отрицают возможность подобной дистанции и утверждают, что литература не только должна идти вровень с жизнью, ибо она, идя вровень с жизнью, уже отстает от нее, но и во многом должна опережать и предварять события. По этому поводу ведутся дискуссии, споры, затрачивается масса сил и времени, тогда как, на мой взгляд, производительнее было бы не спорить, не навязывать друг другу своих придуманных положений, потому что в конечном счете все измеряется степенью одаренности писателя, а приложить свое мастерство к тому, к чему у того или иного автора лежит душа — к деревенским ли проблемам, к городским — и где более полезен был бы тот или иной талант. В литературе, как и в хлеборобском деле (как, впрочем, и в любом ином), нельзя навязывать волевых или групповых решений (чем мы грешим зачастую); по меньшей мере — неэтично признавать в литературе только себя, перечеркивая и топча других; здесь не может быть предпочтения темам, а все определяется лишь силой и целенаправленностью таланта. Правда литературы состоит не в том, чтобы подлаживаться или повторять уже известное; не в том, чтобы топтаться на болевых моментах истории, не давая зажить старым ранам (хотя, разумеется, мы должны помнить все!); жизнь движется вперед, возникают новые проблемы, и правда литературы состоит в том, чтобы подымать эти проблемы и нацеливать общество на решение их.

Сейчас по всей стране идет всенародное обсуждение Проекта ЦК КПСС к XXVI съезду партии, в котором определены Основные направления экономического и социального развития СССР на 1981—1985 годы и на период до 1990 года. Даже при беглом чтении этого исторического документа нельзя не согласиться с тем, что задачи, выдвинутые перед народом на предстоящее десятилетие, грандиозны. Документ охватывает все стороны нашей жизни. Его отличительной чертой является конкретность и деловой подход к решению насущных проблем. О магистральном направлении развития нашего общества сказано в нем так: «В восьмидесятые годы Коммунистическая партия будет последовательно продолжать осуществление своей экономической стратегии, высшая цель которой — неуклонный подъем материального и культурного уровня жизни народа, создание лучших условий для всестороннего развития личности на основе дальнейшего повышения эффективности всего общественного производства, увеличения производительности труда, роста социальной и трудовой активности советских людей». В разделах Проекта о развитии науки и ускорении технического прогресса, о развитии промышленности, о развитии аграрно-промышленного комплекса (обратите внимание, как ставится сегодня вопрос: не о развитии сельского хозяйства вообще, а о развитии аграрно-промышленного комплекса!) — в разделах этих и других, в том числе касающихся охраны природы и окружающей среды, развернута ясная программа созидания, и не случайно, по-моему, первым (среди всех других разделов) поставлен раздел о развитии науки и техническом прогрессе. Вести современное хозяйство невозможно без постоянного технического прогресса. Технический же прогресс, естественно, находится в прямой зависимости от уровня научной мысли, и тут не требуется особой мудрости, чтобы понять, что, имея более совершенную технологию и более мощную техническую оснащенность, мы могли бы продуктивнее использовать наши природные богатства, запасы которых, надо сказать, не беспредельны и расточительность которых в конце концов может дорого обойтись нам. В одиннадцатой пятилетке развитие науки и техники, как предусматривается Проектом, должно быть в еще большей степени подчинено решению проблем, связанных с ускоренным переводом всей нашей экономики на путь интенсивного развития. В сфере промышленности главной задачей выдвигается удовлетворение потребностей народного хозяйства в средствах производства, а населения — в товарах народного потребления (и без технического прогресса, естественно, нам тут не обойтись); в земледелии делается упор на повышение плодородия почв, рост производства зерна, кормов и другой продукции. Деревню, хотим мы или не хотим этого, нельзя сегодня рассматривать как отдельное и замкнутое в себе хозяйство; она представляет собой часть общего дела, и повышение урожайности в равной степени зависит как от умения хлебороба, так и от техники, которой он пользуется, — эффективна она или не эффективна и помогает или вредит ему. Говоря иначе, повышение урожайности в той же степени, как и от хлебороба, зависит сегодня и от уровня научной мысли, и от возможностей (и мощностей) промышленности, поставляющей сельскохозяйственную технику и удобрения. Сегодня работать так, как вчера, уже нельзя, и, чтобы выполнить продовольственную программу, Проект предусматривает принципиально новый подход к деревенским проблемам. Предлагается ввести единое планирование для обеспечения пропорционального и сбалансированного развития отраслей агропромышленного комплекса, укрепления его материально-технической базы, совершенствования экономических связей между отраслями и организации четкого их взаимодействия. Сюда же входит и сохранность выращенного урожая, транспортировка, переработка и доведение сельхозпродуктов до потребителя. Все, как видим, соединено в один процесс, в котором, с одной стороны, единое планирование, а с другой — четкое и точное исполнение. Общество не может потреблять больше, чем оно производит, и потому от усилий каждого будет зависеть, выполним ли мы задачу надежного обеспечения страны продовольствием и сельскохозяйственным сырьем или не выполним ее.

В Проекте ЦК КПСС XXVI съезду партии есть строки, непосредственно обращенные к деятелям культуры. В них говорится о роли культуры в формировании марксистско-ленинского мировоззрения, то есть указывается, в сущности, на воспитательные функции литературы. И если бы наша российская литература (я имею в виду прежде всего прозу как наиболее основательную часть ее, а не публицистику, которая всегда была и есть на переднем крае) — если бы проза рискнула в большей, чем теперь, степени повернуться лицом к современности, она принесла бы несравнимо большую пользу, чем приносит теперь. Меня могут упрекнуть, что я говорю о производственных делах и забываю о человеке. Но я позволю себе не согласиться с подобным упреком. Думаю, что мы достаточно уже наделали в литературе ошибок, обращаясь то к одной крайности, то к другой. Увлечение производственными мотивами, мы знаем, как пагубно отразилось на литературе. Но и обращение только к человеку, которое возникло как противовес технологической описательности, хотя и принесло известные плоды, но и односторонность этого подхода сегодня тоже очевидна. Нет в очищенном виде (если так позволительно будет сказать) чувств; нет в очищенном виде нравственности, да и понятия добра и зла — категории переменчивые, зависящие от тысячи разных причин, и всякое желание привести их к одному так называемому вечному знаменателю приведет нас только к абстрактным библейским истинам. Человек неотделим от сферы производства, от орудий труда, которыми он пользуется, от производственных отношений, в которых он вынужден быть, а орудия труда и производственные отношения сегодня не те, что были вчера. Человек сталкивается в этой новой сфере производства с десятком проблем, в том числе (и даже, может быть, в первую очередь!) психологических, и помочь ему разобраться в этих проблемах, помочь найти себя — дело литературы, если, конечно, как я уже говорил, всерьез признать воспитательную роль литературы. Я далек от мысли что-либо перечеркнуть из того, что сделано российской литературой за последнее время. Сделано много, добротно и серьезно. Возрожденная любовь к земле, напоминание о нравственных истоках русского крестьянина — все это вызывает уважение. Но жизнь необратима, и то, что ушло из нее или уходит, невозможно вернуть, а будущее, каким оно станет, зависит от нас: предложим ли мы нашему современнику обломовскую лень и безволие как национальную черту характера или противопоставим этой лени деятельность и ум, то есть то, что одно только может вывести наш народ на широкую дорогу благополучия и достатка. Я говорю об этом не потому, что хочу навязать свои взгляды кому-то. Литература — дело индивидуальное, и на сложившегося писателя, если он убежден в чем-то, вряд ли можно повлиять. Да и нужно ли, если он делает свое дело хорошо и с любовью? Целью моего выступления было только — поделиться (и, главное, с молодежью), как видится мне нынешний литературный процесс и что, на мой взгляд, принесло бы пользу и литературе, и народу, который достоин жить лучше, чем он живет сегодня; что, наконец, принесло бы пользу и государству, и партии в ее усилиях, направленных на повышение благосостояния советских людей.

Мне бы хотелось обратить внимание еще на одну сторону дела. Писать о современности всегда труднее. Новые слова, которые не обросли еще устойчивым набором понятий, новые явления жизни... Но признаем ли мы право большего риска за писателем, обратившимся к современной теме, или нет? К сожалению, нет. Едва только что-то появляется о современности, как мы уже тут как тут со своими отточенными критическими перьями и готовы задавить в зародыше то, что могло бы развиться и принести плоды. Думаю, нам надо отказаться от подобной практики. В литературе нет плохих тем, а есть только талантливые или неталантливые писатели. В литературе тем более не должно быть групп и групповых давлений, суть которых заключена в том, чтобы все делали то, что делает та или иная группа авторов, потому что все другое — незаконно! Литература должна быть многоликой, как народ и народная жизнь в своем проявлении; и в ней должно быть место всем талантам. Нам нужно сейчас, в той усложнившейся международной обстановке, в какой мы живем, единство всех сил. Нам нужно сплочение перед лицом так называемой «массовой культуры», которая проникает уже и в литературу, размывая наше национальное духовное богатство. Нам нужно, наконец, обратить более серьезное внимание на творческую жизнь в областях и автономных республиках и предоставлять авторам, живущим там, у истоков жизни, большую возможность печататься. Нам нужно добиться в Союзе писателей РСФСР такой (говоря словами Проекта ЦК КПСС к съезду) «творческой обстановки и здорового социально-психологического климата», когда легко и свободно могли бы развиваться (и я бы добавил — в равной мере и поощряться, и критиковаться) все творческие дарования, в какой бы области эти дарования ни работали.

1980

В ДВИЖЕНИИ — ЖИЗНЬ Из выступления в Центральном Доме работников искусств

Точно так же как жизнь, которая никогда не стояла и не может стоять на месте, а всегда стремилась вперед, раздвигая перед собою новые и новые горизонты, не останавливалась и не может остановиться литература. Такое явление было бы противоестественным. Мы справедливо говорим (да и не только мы!), что литература наша шагнула далеко вперед. И прежде всего это надо отнести к художественному уровню, к возросшему мастерству писателей, к широкому охвату событий, к стремлению постичь глубинные движения человеческого сознания, говоря проще, человеческой души. Мир человека — красивый мир, но он может быть и жестоким, и может быть добрым. Цель и усилия, какие прилагают советские литераторы, создавая книги, можно было бы свести к одному и главному — раскрывать в людях добрые начала, пробуждать в них трудолюбие и гражданский патриотизм.

Литература не может быть явлением односторонним. Писатели обращались и обращаются к самым различным темам; поднимали и поднимают самые различные пласты народной жизни; давняя история и недавняя, как, например, Отечественная война, тридцатилетие которой мы будем отмечать через месяц, — все это находилось и находится под пристальным вниманием писателей. Но сколько бы мы ни говорили о разносторонности и праве литератора обращаться к тому или иному материалу, к тем или иным событиям любой давности, главной задачей для нас остается по-прежнему — освещать современность. Понятие это — современность — тоже далеко не однозначное. Можно написать историю современно, а можно современность изложить так, под таким углом, что и не узнаешь, когда, в каком веке все происходит. Мы не можем не видеть тот грандиозный размах строительства, какой происходит в нашей стране, того энтузиазма, с каким трудятся советские люди, не можем не видеть того, что помогает им в труде, — принятие обязательств, соревнование, встречные планы, технический прогресс и поиски совершенства организации производства, — мы не можем не видеть всего этого, что является неотъемлемой частью быта советских людей, и не отражать это в своих книгах. Нас должно интересовать все, чем живут люди, к чему они стремятся, что их радует, что волнует и тревожит, чего они достигли (во всех сферах деятельности: и в промышленности, и в сельском хозяйстве, и в науке, и в культуре) и что мешает им двигаться вперед. Но за поисками положительного или отрицательного героя, за поисками героического или драматического сюжета, за всем тем, несомненно добрым, полезным и нужным делом, мы зачастую упускаем самую суть вопроса — что мы должны раскрывать в своих книгах образ жизни советского человека. Я повторяю: не образ положительного героя, не частности, а образ жизни советского человека. И образ жизни (как это и есть на самом деле) должен быть привлекательным. Неправомерно делить человеческую жизнь на труд и отдых. Такое деление условно. Я бы не рискнул утверждать, когда человек живет более полнокровной жизнью: когда он гуляет по аллее парка, или когда сидит в кабинете за чертежами и перед ним вырисовываются очертания будущей машины, или — на буровой, когда метр за метром бур уходит к центру земли и когда как итог подчас неимоверных усилий начинает фонтаном бить черная нефть? Труд — это самое великое, что дано человеку для полноты ощущения жизни, и потому он прекрасен; а созидательный труд — прекрасен вдвойне, и потому нынешний энтузиазм, с каким трудятся советские люди в завершающем году девятой пятилетки, не случаен и знаменателен.

Литература наша, как уже говорилось здесь, движется вперед и вторгается в самые разнообразные сферы деятельности советского человека. Но в движении нашем, к сожалению, есть тормозные колодки. Меня настораживает тенденция, которая еще проявляется в нашем литературном процессе. Меня, да и многих литераторов, настораживает, что в критических статьях нередко сужается круг имен и круг произведений, которые разбираются в них, и таким образом огромный отряд писателей, и не худших, остается за бортом, вне поля зрения журнальной и газетной прессы, и я глубоко убежден, что такая обстановка, которую никак не назовешь здоровой, не может способствовать развитию литературы. Явление это опасное и в итоге своем может привести к весьма печальным результатам. Меня настораживает, да и не только меня, еще одна сторона дела, когда в той или иной форме, под тем или иным предлогом проводится мысль, что все то, что берет начало от деревни, причем не новой, а старой, — это от народа, а все то, что не исходит от деревни (рабочий класс, интеллигенция), — это от лукавого. Настораживает разговор о том, что литература наша будто бы больше стала уделять внимания нравственным проблемам (хотя литература всегда уделяла этим проблемам самое большое внимание!), настораживает именно то, что рядом с правильной постановкой вопроса о нравственном начале навязывается иногда и такая мысль: а не выбросили ли мы вместе с лаптями и нравственность?

Я думаю, что, чем теснее писательская судьба переплетается с судьбой народа, с сегодняшним и будущим днем его, тем большую значимость приобретают книги, написанные таким писателем, том ближе они и понятней людям и тем больше пользы принесут они нашему общему делу.

1976

ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ПЕРЕД ВРЕМЕНЕМ Выступление на конференции писателей Нечерноземья в Алма-Ате

Тема нашей конференции мне представляется интересной, важной не только с точки зрения процветания деревни, но и с точки зрения интересов всей жизни, если, конечно, по-серьезному признать воспитательную роль литературы, то есть ее непосредственное влияние на формирование личности, на поступки человека, на понимание тех социальных сдвигов, которые произошли и происходят еще в деревне и которые так же необратимы, как и не имеет обратного хода жизнь. Нам жалко, что уходит в прошлое деревня, то есть уходит то прошлое, с чем связаны были (и не только у русских людей, но и у большинства народов, населяющих нашу многонациональную и великую Родину) многие представления о нашей культуре, о нравственных критериях, наконец, представления о самой жизни в том ее значении, что только трудом на земле можно добыть хлеб. Так жили наши предки, но это была беспросветная, тяжелая жизнь, и о нелегкой крестьянской доле написаны горы книг. Из этой нелегкой доли выросла вся наша русская культура (я позволю себе говорить о ней как русский писатель, потому что ближе и лучше знаю ее), культура, в которой всегда было больше грустного, чем веселого, и потому в народе всегда жила мечта о лучшей жизни.

Но вот когда деревенский человек, казалось бы, получил наконец возможность по-другому устроить свою жизнь, мы начинаем нашептывать ему: остановись, оглянись, может быть, ты больше потерял, чем нашел. И все это делается вроде от любви к нему, в то время как в любви этой позволительно будет усомниться, потому что при неизбежном росте технического прогресса во всем мире попытка остановить или задержать в своем развитии деревню есть самоубийство для любого народа.

Вот так стоит сегодня вопрос. Вопрос этот существенный, вопрос мировоззренческий и коренной, и никакими туманными объяснениями или пришиванием ярлыков не заслониться нам от него. И дело тут не в том, кто об этом скажет, я или кто другой, и не в том дело, кто и как воспримет постановку этого вопроса, а в том, что это жизнь, и, чем скорее мы поймем это, тем меньше наделаем ошибок, за которые потом тяжело и далеко не речами придется расплачиваться будущему поколению. Что в колхозной деревне не все еще благополучно — да! Что прогресс не только дает благо, но и несет разрушительную силу — да! И надо говорить и писать об этом остро и проникновенно. Но говорить и писать о проблемах действительно сегодняшних, а не просто с оглядкой на прошлое, о котором, почему-то перечеркнув вдруг свидетельства классиков, начинаем судить иначе.

Каждому из нас не может элементарно не представляться, что нет ничего проще: взять лучшее из прошлого и перенести в настоящее. Но как только в руках у нас оказывается перо, мы забываем это элементарное и иногда лишь в дань художественной моде, а иногда ради некоей драматизации, что еще непростительнее, начинаем то чернить все наше прошлое, то непростительно высветляем его, отказывая при этом в благородстве нашему современнику, в том числе и деревенскому человеку. Но разве он стал хуже сегодня, чем был вчера? Разве проблема в том, чтобы вернуть его к прошлому, от которого он сам и так решительно отказался? Неужели всерьез можно предположить, что нынешний механизатор, как об этом сказал Г. Марков, то есть наш сегодняшний деревенский человек, ведущая на селе фигура, — что он, привыкший к трактору и комбайну, может с тоской думать о плуге, и лошадке, и о бревенчатой избе под соломой, которая только издали и хороша, — разве она отвечает нынешнему уровню жизни? Проблема, по-моему, совсем не в том, чтобы звать сельского труженика назад, к той во многом опоэтизированной крестьянской жизни, а в другом — чтобы звать его вперед. И удивительно, что мы все как будто понимаем это, понимаем, а делаем порой другое. Почему? Почему во всей нашей многонациональной и серьезной по своим художественным качествам деревенской литературе, я считаю, не так уж много книг о современной деревне? Ответить на этот вопрос, очевидно, можно по-разному. Но, на мой взгляд, многое здесь зависит от нерасторопности нашей критической мысли, от того, что те, кто мог бы вполне разобраться в проблемах деревенской прозы, ничего, кроме комплиментов и похвал, не сказали о ней. Мы чаще разбираем не свои творческие недостатки, а те, которые имеют место в сельской действительности (и это правильно и нужно). Ну, а сами-то мы? Мы бьем сейчас, к примеру, тревогу, что у деревенского человека исчезает чувство хозяина, что он уже не хочет иметь ни приусадебного участка, ни своей птицы во дворе или поросенка, а за всем спешит в город, но не повинны ли мы сами в этом явлении, не выплеснули ли мы с водой и ребенка, разоблачая собственничество? Разобрались ли мы в этом? Нет. Как и во многом другом, тогда как давно настала пора по-серьезному обобщить, что сделано литературой в этой области, что она отразила и что осталось вне поля ее зрения. Тем более что постановление «О дальнейшем улучшении идеологической, политико-воспитательной работы» прямо нацеливает нас на это, призывая пристально вглядеться во все тенденции в развитии литературного процесса.

Мне хотелось бы затронуть еще один вопрос, который так или иначе, но не может не волновать нас. Разумеется (и это я говорю для будущих своих оппонентов, чтобы в пылу полемики они не забыли об этом), я ни в коем случае не собираюсь никому навязывать своего мнения, так как все в литературе, как и в жизни, предполагает движение, и движение не по одному раз и навсегда избранному каналу и не всем в одной лодке, но движение разнообразное и столь же индивидуальное, как индивидуально должно быть всякое творчество. Хочу только обратить внимание на то, что снова в нашей литературе, в том числе и в современной деревне, происходит непозволительная (и противопоказанная, если хотите, самой природе художественного творчества) подмена: когда вместо человека, вместо того чтобы раскрывать его духовный мир, начинают пересказывать технологический процесс, как он сложен или как он прост, и этим процессом, как китайской стеной, отгораживаются, в сущности, от человека.

Пусть меня поправят здесь, но в чем, на мой взгляд, просчет большинства книг о рабочем классе? В излишней технологизации. Грешат этим и книги о научной интеллигенции; подобная же неудача подстерегает нас, когда мы без учета этой ошибки принимаемся писать о сегодняшней деревне. В книгах о прошлом — человек, крестьянин со своими заботами и думами, и потому книги эти трогают, они привлекательны и выигрышны; в книгах о современности — чаще технологический процесс, внешний пересказ, и потому они не интересны, не воспринимаются и не выигрышны.

И опять возникает вопрос: почему так происходит? В чем корень зла? Если судить по нашей критической мысли (если процедить десятки статей на эту тему, суммировать то разбросанное, что все же имеется в них), то вопрос заключается в том, что писатели плохо знают жизнь, что, изучив наездами тот или иной технологический процесс, они не могут в столь же быстрый срок и с такой же глубиной постичь человека. Я полностью принимаю этот упрек. Но как решить эту проблему? Я не думаю, чтобы кто-то мог предложить какой-либо один кардинальный способ решить ее. Каждый писатель решает ее по-своему; если, разумеется, он признает определение, сформулированное Л. Леоновым на его недавнем юбилее, об ответственности писателя перед временем и своим народом (а не просто: что знаю, что запомнил с детства, о том и пишу).

Мы собрались здесь, чтобы поговорить о том, каков сельский труженик в жизни и каков он в литературе. Я думаю, глубоко символично, что мы ведем этот разговор здесь, в Казахстане, в Алма-Ате, на легендарной целинной земле. Мне особенно приятно подчеркнуть это, и я не могу не сказать сердечных слов благодарности этому краю, в котором я родился, вырос и который с тех памятных лет, когда поднималась целина, стал одной из крупнейших житниц нашей страны. Здесь совершались легендарные подвиги, о которых так проникновенно и с теплотой рассказал в своей книге «Целина» Леонид Ильич Брежнев. А дела нынешних целинников откроют писательскому взору новые горизонты.

1979

СЛОВО К МОЛОДЫМ Выступление на VII Всесоюзном совещании молодых литераторов

Мне поручили подвести некоторые предварительные итоги работы творческих семинаров по прозе.

После трех дней напряженной работы руководителям семинаров была предоставлена возможность обменяться впечатлениями, и большинство высказало такое мнение, что художественный уровень произведений молодых писателей нынешнего созыва достаточно высок, и на семинарах, в сущности, шел разговор не учителей с учениками (как и с чего надо начинать молодому литератору?), а разговор профессиональный, в котором затрагивались многие коренные, глубинные вопросы литературы. Ряд произведений семинаристов был рекомендован издательствам и журналам. Было также сделано предложение принять некоторых молодых литераторов в члены Союза писателей СССР. Это хороший итог, и опять же говорит о достаточно высокой подготовленности большинства участников совещания.

Во время обмена мнениями между руководителями семинаров было сказано о национальном составе участников. Во всех семинарах были представлены молодые прозаики самых разных национальностей, в связи с чем возникали трудности. (Я имею в виду подстрочные переводы.) Были названы имена наиболее одаренных авторов, перечень которых, если даже посмотреть на все с точки зрения простой статистики, дает весьма интересную картину. По Российской Федерации, например, среди названных лучших: 14 — из Сибири; из российского Нечерноземья — 4; из Москвы — 2; с Урала — 1; из Ленинграда — 1. Разумеется, статистика эта предварительная. По уточненным данным, цифры будут выглядеть несколько иначе. И все же цифры эти не могут не настораживать, так как они отражают состояние творческой жизни на местах. Приток литературных сил из Сибири — это отрадно; но заставляет задуматься творческое затишье, какое, видимо, создалось сейчас на рабочем Урале, в российском Нечерноземье, в которое входят двадцать девять областей и автономных республик. Может быть, это затишье перед рождением нового, равного Пушкину или Толстому таланта? Не знаю. Но не обратить внимание на такое положение нельзя, и Союзу писателей СССР следует, наверное, продумать ряд мер по усилению творческой жизни в таком крупном по своим масштабам районе, каким является российское Нечерноземье.

Материалы совещания, особенно стенограммы семинаров, когда они будут расшифрованы и изучены, видимо, выявят немало еще проблем — и организационного и, главным образом, творческого порядка, — над решением которых придется работать нам всем. Это очевидно. А мне бы хотелось сейчас — по той хорошей, я бы сказал горьковской, традиции, какая была присуща и всем предыдущим совещаниям, с чувством удовлетворения и радости за нашу многонациональную советскую литературу, что в нее вливается новый молодой отряд одаренных прозаиков, перечислить имена тех, которые были названы лучшими в своих семинарах. И список этот, по общему признанию, открывает Петр Краснов из Оренбурга. Его книга «Сашкино поле», выпущенная издательством «Молодая гвардия», говорит о несомненном таланте автора. В ней исследуется нравственное начало жизни (нравственное начало в русском человеке) и как утверждение, как результат всех авторских раздумий звучат трогающие душу слова, что «ощущение истины несравненно богаче знания ее». Да, много у нас хороших истин, которые мы понимаем, но, чтобы творить добро, мало только понимать их; надо, чтобы истины эти прошли через сердце и стали частицей нашей жизни.

Может быть, меня упрекнут за излишнюю восторженность, но, будучи глубоко убежденным в том, что литература — это еще и эмоциональное дело, я позволю себе, как русский писатель, порадоваться за нашу литературу, что в нее пришел новый столь одаренный прозаик — Петр Краснов.

Несомненными способностями отмечены и произведения Михаила Еськова, Владимира Карпова, Бориса Кравченко, Артура Снипса, Озарбая Абдурахманова, Андрея Яхонтова, Алексея Михеева, Льва Сальникова, Эдуарда Русанова, Анатолия Овчинникова, Дергелей Маскиной и других, список которых можно было бы продолжить. Можно было бы внести и поправки, и время, очевидно, сделает это, но сейчас важно отметить одно: что в литературе растет неплохая смена.

Но на семинарах не только выдавались похвалы молодым; им был высказан ряд серьезных упреков, которые при требовательном подходе всегда неизбежны. Обращает на себя внимание, например, такой факт, что из всех разбиравшихся произведений не было ни одного, в котором бы крупным планом была взята современность. Мы научились искусству писать, но свой писательский взгляд в большинстве случаев обращаем не на главное, что является движущей силой нашего общества, а на второстепенное, что может быть, а может и не быть предметом литературы. Всем нам известно высказывание Леонида Ильича в адрес литературы, что мимо нее, в сущности, прошло огромное историческое дело народа — целинная эпопея. О целине написано немало рассказов, повестей, даже есть романы, но такой книги, которая во всем величии отразила бы подвиг целинников, — такой книги, к сожалению, нет. Может случиться, что за пределами внимания литературы останутся и другие исторические важные события, которыми, в сущности, определяется пульс нашего времени.

Не с точки зрения поучительства, — о чем писать! — но по праву старшего хочу обратить внимание молодых писателей на те огромные дела, которые ежедневно, ежечасно совершаются в стране и чем живут тысячные коллективы строек и предприятий. По-моему, совсем еще нетронутой целиной лежат героические подвиги нефтяников Тюмени, строителей Братска, Нурека, Атоммаша. А освоение Голодной степи? Этой земли, побывав на которой теперь, не скажешь, что она была когда-то пустыней. Наконец, российское Нечерноземье, где происходят сложные процессы подъема и преобразования. Я думаю, перед российским Нечерноземьем у нас у всех есть особый долг, и литература, если она захочет по-настоящему взяться за дело, сможет оказать неоценимую помощь российским хлеборобам.

Писатель должен дерзать. У писателя должна быть определенная смелость — взять на себя ношу, которая на первый взгляд кажется и непосильной ему, и нести ее, утверждая добро и отрицая зло. И чем крупнее историческое событие, чем тяжелее ноша, тем сильнее будет сила воздействия книги, или, говоря иначе, общественное и воспитательное значение ее. Мы должны помнить, что о нашем времени никто не сможет написать так, как мы, очевидцы и участники событий. «Талант писателя — категория социальная, — очень точно сказал в своем докладе Первый секретарь ЦК ВЛКСМ тов. Пастухов. — Он (талант) существует в определенном времени, развивается в определенных общественно-политических условиях, служит определенным идеям». И мы перед чистым листом бумаги не имеем права не думать об этом.

Мне хотелось бы остановиться еще на одном вопросе — поговорить о мастерстве писателя, о том, что делает произведение художественным, каковы критерии и какова мерка этого мастерства, и я позволю себе обратиться к высказываниям Льва Николаевича Толстого, творческий опыт которого дает нам право вполне доверять ему. В предисловии к сочинениям Мопассана Толстой писал о «трех условиях истинного художественного произведения: 1. правильное, то есть нравственное, отношение к предмету, 2. красота формы, и 3. искренность, то есть любовь к тому, что описывает автор». Спустя несколько лет в предисловии к «Крестьянским рассказам» С. Т. Семенова Толстой более подробно останавливается на этих трех условиях и говорит, что «я давно уже составил себе правило судить о всяком художественном произведении с трех сторон: 1. со стороны содержания — насколько важно и нужно для людей то, что с новой стороны открывается художником, потому что всякое произведение тогда только произведение искусства, когда оно открывает новую сторону жизни; 2. насколько хороша, красива, соответственна содержанию форма произведения, и 3. насколько искренно отношение художника к своему предмету, то есть насколько он верит в то, что изображает. Это последнее достоинство мне кажется всегда самым важным в художественном произведении. Оно дает художественному произведению его силу, делает художественное произведение заразительным, то есть вызывает в зрителе, слушателе и читателе те чувства, которые испытывает художник». Вот какие критерии выдвигал великий мастер слова для оценки художественности произведения. Разумеется, было бы неправильно, наверное, сводить художественность сегодняшней литературы только к этим трем условиям. У современной критики и литературоведения есть, наверное, какие-то свои и более совершенные измерения, по которым определяется ценность того или иного произведения, но что касается писательского труда, непосредственно писательской лаборатории, то нет, по-моему, лучшего урока, чем этот, в котором раскрывается сама сущность творчества. Разве мы всегда выполняем первое условие художественности, по которому автор непременно должен открывать в произведениях какую-нибудь новую сторону жизни? Нет. Даже более того: иногда не только не замечаем откровенной вторичности, но и восхваляем ее, выдавая за оригинал. И случается это, к сожалению, не только с молодыми, начинающими литераторами. А красота формы? — что мы тоже не всегда выдерживаем; или, наконец, искренность и любовь к тому, что мы беремся описывать? Каждое произведение должно раскрывать людям притягательную силу жизни, но достижение этого лежит только через боль и великое чувство любви к Родине и своему народу.

Товарищи!

Я еще раз хочу подчеркнуть, что все то, о чем я говорил, я говорил не из желания поучать; писательское дело — дело, как ни в какой другой сфере, сугубо индивидуальное. Только прошедшие через сердце писателя события обретают свою вторую жизнь в искусстве, и каждый литератор — тем он и интересен, что по-своему видит, понимает и оценивает жизнь. Но вместе с тем есть общие категории, которыми определяется общественная значимость и ценность произведений. Талант можно разменять, растворить в мелочах, но можно и приподнять его, если не боясь приниматься за коренные проблемы жизни, за темы крупные, за решение тех вопросов, какие решают сегодня партия и народ. Сказать об этом нужно и важно именно сегодня — как напутствие молодым в нашем общем теперь литературном деле.

Дни совещания, дни семинаров были днями, насыщенными работой, но и днями торжественными и незабываемыми в том отношении: для молодых — что они прикоснулись к большой литературе, послушали опытных мастеров, а для нас, руководителей семинаров, — что мы ощутили беспокойное дыхание молодости, дыхание комсомола. И это, наверное, очень важно для будущего нашей литературы. Вы, молодые литераторы, уедете по своим местам, сядете за письменные столы, но вы должны помнить, что все то настоящее, значительное, что будет написано вами, всегда найдет понимание и поддержку в издательствах и редакциях журналов.

1979

В ЗАЩИТУ НАЦИОНАЛЬНЫХ КУЛЬТУР Выступление на Всемирном конгрессе сторонников мира в Дели

Мир людей со всей его историей цивилизации, этот простой, светлый и прекрасный в своей неповторимости мир земли, неба, лесов, полей, рек, гор и океанов, мир наших городов, сел, наших домов с женами, детьми, отцами и матерями и всей той теплотой отношений, заботами, горестями, радостями и надеждами, в которых мы живем, со всей своей притягательной силой жизни, — мир этот более чем когда-либо во все прошлые времена поставлен сегодня определенными силами на грань катастрофы. Оружия массового уничтожения людей, уничтожения цивилизации, может быть, и уничтожения всей планеты накоплено уже столько, что, казалось бы, все возможные и невозможные империалистические аппетиты (говоря иными словами: миллиардные прибыли производителей смерти и торговцев ею!) должны быть удовлетворены. Но нет, аппетиты эти не удовлетворены. Западная Европа под нажимом своих американских хозяев переоснащается ракетами новейшего образца, известными под названием «Першинг‑2». Индийский океан, вместо того чтобы быть зоной мира и стабильности в регионе, сегодня становится огромной военно-стратегической площадкой для Соединенных Штатов Америки, с которой уже не окриком, не поднятым пальцем дяди Сэма, а щетиною ракет и армадою авианосцев и крейсеров, стянутых к Персидскому заливу, ощетинившимися колоннами морских пехотинцев пытаются запугать народы этого региона и продиктовать им свою волю, то есть заставить жить так, как это угодно не самим этим народам, а военно-промышленному комплексу Соединенных Штатов. Такое же угрожающее положение складывается сегодня и на другом конце планеты, в Северном море у берегов Норвегии. Агрессивные блоки, информационные синдикаты лжи, ежедневно и ежечасно вываливаемые западными агентствами и печатью на народы и государства, военные базы, аппараты наблюдений и подслушиваний, диктаторские режимы, насаждаемые Соединенными Штатами, и опять военные базы, базы (такое впечатление, как будто нет уже уголка на земле, который США не узурпировали бы себе право вдруг объявить важным для своих жизненных интересов!), и снова базы и базы, на один перечень которых не хватило бы мне сейчас всего отведенного для выступления с этой трибуны времени. Но я и не собираюсь перечислять их; факты эти известны и очевидны; я хочу только подчеркнуть, что деятельность ряда правительств западных стран напоминает игру с огнем, игру, которая может обернуться непоправимым бедствием для человечества. И мы, деятели культуры, как и все прогрессивные люди земли, не можем, не должны, не имеем права равнодушно смотреть на то, что происходит сегодня в мире.

Мы собрались здесь, чтобы подать свой голос в защиту национальных культур, в защиту тех огромных духовных ценностей, которые веками создавались народами разных стран и ценны сегодня не только своей исторической ценностью, не только совершенством и законченностью форм, зримой и очевидной красотой, но прежде всего — заложенным в этих памятниках культуры идеалом добра, мира, единства и счастья людей. Идеалу добра и мира не может противостоять война. И тем, кто сегодня бряцает оружием, мы должны сказать: нет, не пройдет сегодня то, что проходило вчера, народы уже не те, и в памяти этих народов ничто не забыто.

Я думаю, что нельзя говорить о культурных ценностях, отделяя эту проблему в нечто обособленное, самостоятельное. Красота и жизнь — это единое понятие, и разрушение экономическое, то есть разграбление материальных основ жизни, есть и разграбление духовных богатств. Если оглянуться на историю, то, на мой взгляд, настала пора народам, которые наконец ценой огромных усилий сумели сбросить с себя ярмо колониализма и вдохнуть свободной жизни, — пора этим народам предъявить счет мировому империализму за разграбление экономических и духовных богатств этих стран. Я бы добавил: планомерное и варварское разграбление, когда народы держались в темноте и невежестве, чтобы до национального их самосознания не доходило, что творилось в их странах.

Проблема возвращения культурного наследия в страны, откуда они были в свое время вывезены, сегодня приобретает все большее значение, особенно для стран Азии и Африки. Есть случаи, когда из богатейшей древней культуры того или иного региона не осталось в стране даже экземпляра для национального музея. К примеру, когда английские колонизаторы в 1897 году завладели Бенином, они вывезли оттуда все несметные сокровища древней культуры этой страны. И хотя еще греческий летописец Полибий писал более двух тысяч лет назад: «Я надеюсь, что будущие завоеватели научатся не разорять покоряемые ими города, что они будут воздерживаться от украшения своих стран за счет бед и несчастий других народов», редко кто из колонизаторов внимал подобным призывам. Большая часть крупнейших коллекций Британского музея, бельгийского Королевского музея Центральной Африки, ряда музеев США и сегодня состоит из шедевров, вывезенных колонизаторами за долгие годы правления в странах Азии и Африки. Индия и Латинская Америка, Вьетнам и Кампучия, Греция и Египет подвергались неоднократно и в прошлом и настоящем веках «спасательным операциям» по вывозу их национальных культурных богатств. Сегодня иногда эти сокровища культуры возвращаются на родину, но с каким трудом и как редко.

Сейчас, в период пробуждения и резкой активизации национального сознания у всех без исключения народов, проблема сохранения своего великого прошлого, своей самобытности, своей самобытной культуры имеет важное значение. И не случайно в свое время Индира Ганди говорила: «Мы знаем, что Индия стала тем, что она есть сегодня, благодаря тому, что ее искусство составляло неотъемлемую часть самой жизни народа. Когда мы видим старинные здания, старинные предметы, произведения народного творчества и народные танцы, когда слушаем народную музыку, мы понимаем, что источником богатства Индии была сама жизнь народа».

Только через свою национальную культуру народы приходят к культуре мировой, только сохраняя свои памятники будешь понимать значение памятников других народов.

Но культура — это не только памятники старины. Уходя корнями в глубокое прошлое, она всегда бывает тесно связана с современной жизнью народов, помогает развитию их духовного самосознания и укрепляет их веру в будущее. Культура — это не только следование определенным традициям, но и обогащение и совершенствование их в соприкосновении с культурными достижениями других народов. Казалось бы, как просто и ясно звучит это и как просто понять это, если, разумеется, не с позиций насилия и власти, а с позиций равенства, братства и взаимного уважения рассматривать этот вопрос. Но к сожалению, не все в мире понимают это, и не все обстоит так, как этого требует простой человеческий разум. Мы не можем обманываться тем, что только угроза войны есть сегодня главная и единственная опасность существованию национальных культур. Если присмотреться к тому, что происходит в мире, то нетрудно заметить, что опасность, подстерегающая народы на пути их самобытного развития, особенно народы неприсоединившихся, развивающихся стран, — это опасность всеподавляющего так называемого «массового искусства», так называемой «массовой культуры», культуры, которая фабрикуется синдикатами лжи и насилия, корпорациями разврата и оголенного секса, и всевозможных боевиков, фабрикуемых Голливудами и прочими подобными «культурными» центрами. Веселитесь, люди, в этом развращающем тумане вседозволенности, и вы забудете и о своей родине, и о своих бедах! — кричат эти боевики, которыми заполняются сегодня экраны кинотеатров и телевизоров многих стран, в то время как направляющая эти боевики в массы рука империализма набивает свои сейфы все новыми и новыми банкнотами. Растлевающая сила подобного всеподавляющего, так называемого «массового искусства» — это не фонарики из рисовой бумаги, это определенная и целенаправленная разрушительная сила, которой надо противостоять. Но кто и как может противостоять ей? Мы, и прежде всего мы, деятели культуры, те, кто верен делу мира, кому дорого все, что человечество накопило за века своей цивилизации.

«Национальные культурные наследия народов — это познание их жизни. Культура есть песнь мирного труда в его бесконечном совершенствовании» — так писал близкий Индии и России художник Николай Рерих. И мы знаем, что только на основе сохранения культурного прошлого своих народов происходит сегодня культурное возрождение развивающихся стран, вырабатывается их самобытный голос, сила творческого воображения. Но мы также знаем, что, если культурное наследие далекого прошлого перенимается слепо, так сказать «в чистом виде», это зачастую приводит лишь к пропаганде идей расизма, тоталитаризма и неизбежно приводит к культурному застою, и потому ни позиция тех деятелей из развитых стран Запада, которые отвергают национальные культуры возрождающихся стран, ни позиция так называемых «чистых охранителей» не может принести пользы народам в развитии их культур. Двери и окна дома, как советовал еще Махатма Ганди, должны быть открыты для ветров всех культур, но не надо, чтобы их порывы достигали такой силы, которая могла бы сбить с ног.

Наша позиция, позиция советских людей, в вопросах сближения, взаимообмена и взаимообогащения национальных культур предельно ясна. Мы — за интернациональный подход к решению этой проблемы, мы — за содружество в любой форме и в любой области культурной деятельности людей и на правах взаимного уважения, признания, и на платформе консолидации сил добра и мира против сил зла и насилия. За всю историю существования Советского государства наш народ, наша страна всегда стремилась к самому широкому культурному сотрудничеству, и мы готовы и стремимся к такому сотрудничеству и сегодня. Культурный обмен должен служить гуманным идеалам, делу мира, укреплению доверия и дружбы между народами. Мы глубоко убеждены, что одним из средств такого обмена, одним из средств сближения и понимания между народами являются олимпийские игры. Олимпийское движение всегда стояло в стороне от разного рода политических интриг и давлений. Москва, москвичи, весь двухсотшестидесятимиллионный советский народ готовится радушно принять спортсменов и гостей Олимпиады‑80. Спортсменам будет предоставлена возможность не только померяться силами на беговых дорожках, стадионах и треках, но они смогут познакомиться с культурным достоянием наших народов. Это важное и благородное дело, дело, которое послужит дальнейшему взаимопониманию людей и упрочению мира и дружбы на земле. Но этому, казалось бы не имеющему никакого отношения к бизнесу и политике, олимпийскому движению сегодня пытаются поставить барьер. Администрация Картера призывает к бойкоту Московской олимпиады, и не только призывает, но в ряде случаев оказывает беспрецедентный нажим и на правительства, на национальные комитеты отдельных стран, и на спортсменов. А ведь там, в Вашингтоне, любят поговорить о правах человека. О каких же правах, позволительно спросить, и для кого?

Но Московская олимпиада будет проведена, мы верим в это, этого хотят спортсмены, этого хотят народы и страны, борющиеся сегодня за мир и разрядку военной напряженности.

Я заканчиваю и хочу только еще раз подчеркнуть, что защита национальных культур сегодня — это не простое и не легкое дело. Оно требует усилий как отдельных деятелей культуры, так и целых народов и правительств их стран. Пора, именно настала пора, когда развивающиеся страны, особенно страны Азии, Африки и Латинской Америки, должны предъявить счет мировому империализму за разграбление ими материальных и культурных ценностей этих народов. Надо вернуть народам то, что веками отнималось у них, и угнетенные в прошлом народы могут и должны добиться этого.

1980

СБЛИЖЕНИЕ СЕРДЕЦ Выступление на торжестве, посвященном 100‑летию со дня рождения Премчанда в Дели

Юбилей писателя — это всегда праздник; праздник мысли, праздник красоты, праздник любви и жизни, прошлого и настоящего того народа, той страны, какую своим творчеством представляет художник слова. Но вместе с тем это праздник огромного человечества, так как любая национальная культура есть всегда в той или иной форме лишь составная часть общей мировой культуры. Мы отмечаем сегодня столетие крупнейшего писателя Индии Премчанда; мы отдаем дань мыслителю и художнику, который в трудные для своей родины годы, в годы, когда Индия находилась под гнетом английского колониализма, подал свой голос в защиту народа своей страны, стал певцом угнетенных и порабощенных, — певцом, который, как горьковский буревестник (и это, только это сравнение уместно здесь!), призывал своих соотечественников к борьбе за лучшую для себя долю, за свободу, независимость и счастье. Он пробуждал национальное самосознание и призывал к возрождению свой народ, и Индия, Великая Индия со всей своей многовековой самобытной культурой, — Индия может гордиться замечательным своим сыном, одним из крупнейших на переломе XIX—XX веков писателем Премчандом.

И мне представляется закономерным, что Всемирный Совет Мира так активно включился в организацию этих нынешних юбилейных торжеств, посвященных столетию со дня рождения Премчанда. Наследие Премчанда, все его творчество — это завещание народам жить в мире и дружбе, и это предостережение, чтобы не могло повториться то зло, против которого боролось и продолжает бороться человечество. Если посмотреть на сегодняшнюю обстановку в мире, то обстановка эта далеко не всегда и не везде способствует тому, чтобы процветало сотрудничество, чтобы развивались, взаимообогащаясь, культуры разных стран. Из рупоров многочисленных информационных агентств вытекают сегодня потоки лжи и клеветы, цель которых — разъединить, разобщить народы, создать между ними атмосферу недоверия и вражды, чтобы затем в этой мутной атмосфере «холодной войны» (по принципу: разделяй и властвуй!) продолжать свое вековое грязное дело порабощения и ограбления. Клевещут на Кампучию, клевещут на сбросивший иго феодализма народ Афганистана, наворачивают горы небылиц на Советский Союз и страны социалистического содружества, беспардонно извращая их миролюбивую политику, подменяя одни понятия другими, шантажируя и запугивая народы. И все это, подаваемое под видом благодеяний, служит лишь прикрытием для неуемных аппетитов международных империалистических монополий. Индийский океан, зона Персидского залива превращены сегодня, в сущности, в военный плацдарм Соединенных Штатов. Их привлекает запах нефти, а вернее — возможность нажиться за счет народов этого региона. Но надо было бы им понять, что на дворе сегодня — XX век, а точнее, восьмидесятые годы XX века, и народы не позволят, чтобы ужасающая история порабощения сегодня вновь повторилась с ними. Народы уже не те, какими они были еще вчера, и пробуждению их самосознания во многом способствовали великие творения деятелей искусства и литературы, как способствовали этому бессмертные книги Премчанда.

Премчанд по праву стоит в ряду тех прогрессивных деятелей мирового значения, творчество которых оказало и продолжает оказывать свое плодотворное влияние на развитие литературного процесса во многих странах, и я с чувством огромного удовлетворения приношу сегодня эту дань благодарности верному сыну индийского народа, одному из крупнейших писателей трудолюбивой Индии, патриоту и борцу за счастье людей Премчанду от всей нашей многонациональной советской литературы, от всех советских людей, ценителей и почитателей творчества этого художника.

Так же как творчество Рабиндраната Тагора, творчество Премчанда пользуется у нас в стране большой популярностью, и если мы сегодня живем в дружбе и взаимопонимании, то этой дружбе и взаимопониманию во многом способствовали и книги Премчанда. Они открывали нам характер и душу индуса-труженика, рассказывали о его горестях, бедах, надеждах. Почти все, что успел написать за свою жизнь Премчанд, переведено на многие языки у нас в стране и неоднократно издавалось и издается сегодня. О нем написано немало исследований и монографий. Но как у всякого крупного художника, творчество которого сколько ни исследуй, всегда в нем найдется та новая грань, которая бывает особенно созвучна времени, — в творчестве Премчанда этой созвучной гранью есть и остается идея всеобщего добра, мира и счастья. Точно так же как зачинатель советской литературы и основоположник метода социалистического реализма Максим Горький, обратившись в своем творчестве к так называемому маленькому человеку, к человеку труда, сумел найти в глубинах его души и раскрыть такие потенциалы жизни, которые возвысили этого маленького человека до таких высот, что нам только остается повторить: «Человек — это звучит гордо!», — Премчанд пришел к этой же мысли о величии маленького человека, возведя его затем до высот поэзии, наблюдая жизнь своего народа и деля с ним все его невзгоды и горести.

Нам приятно, что эти два имени — Премчанд и Горький — сегодня стоят рядом. Нам представляется огромным знаком любви и уважения ко всему советскому народу, к его завоеваниям и усилиям, какие прилагает он, укрепляя свое социалистическое государство и бескорыстно помогая развивающимся странам, всему освободительному движению, — нам представляется знаком огромной любви, признательности и уважения тот факт, что Премчанд, будучи уже тяжело больным (как рассказала об этом вдова его Ширвани Деви), приехал на траурный митинг по случаю кончины Горького. Это было в далеком теперь уже 1936 году. Премчанду тяжело было говорить, речь его была зачитана. Но он не мог в этот час оставаться дома, и я глубоко убежден, что так мог поступить только человек большой души и большого сердца, глубоко верящий в воспитательную роль литературы, в свой народ и в свое дело. «В каждом доме, — сказал тогда Премчанд о дорогом для всех нас пролетарском писателе, — будет сказываться влияние Горького, когда каждая семья станет грамотной. Его станут почитать повсюду так же, как Тулсидаса и Сурдаса». Я думаю, что предсказание Премчанда сбылось, что в наше время Горький пришел в каждый индийский дом, как Премчанд пришел к каждому советскому читателю.

Мы знаем, что Премчанд был писателем большой эрудиции. Он был знаком с творчеством многих прогрессивных писателей Европы того времени, читал и даже переводил наших русских классиков — Льва Толстого, Достоевского, Чехова. Но он всегда по-особому относился к Горькому и по-особому ценил и любил его; и потому, может быть, он дал самую прекрасную и глубокую оценку творчеству Горького. «Горький — великий писатель, — сказал Премчанд, — творчество его перешагнуло через границы, переросло рамки нации. Великие писатели не бывают только индийскими или европейскими: то, что он писал, он писал для всех». Да, то, что писал Горький, он писал для всех. Но именно эти слова, это понимание великого следует в полной мере отнести к личности и творчеству Премчанда.

Индия во время жизни Премчанда была отгорожена от Советского Союза колониальным барьером, через который очень скупо проникали сведения об успехах социалистического строительства. И все же Премчанд внимательно следил за жизнью нашей страны, по крупицам собирая доходившие до него рассказы очевидцев и скупые строчки газетных сообщений. Нам особенно дорого, что Премчанд неоднократно обращался к теме Октябрьской социалистической революции, к жизни Страны Советов как в своих художественных произведениях, так и в многочисленных публицистических статьях. В опубликованной в 1936 году статье Премчанд так писал о советском строе и социалистической культуре: «Достоин благословения тот «строй жизни, который уничтожает власть денег и частную собственность. Этот строй рано или поздно станет образцом для всего мира. Конечно, мир ростовщиков, его лакеи будут всеми силами бороться против новой системы, будут распространять про нее клевету (что как раз в широчайших масштабах и делается теперь!), будут обманывать народ, засыпая ему глаза пылью лжи. Однако придет день, когда правда восторжествует». Мы бы могли сказать Премчанду, что правда восторжествовала. Она прошла через бури войн и недоброжелательств, и, я думаю, Премчанд был бы доволен, увидев, каким могучим, сильным и свободным государством стал Советский Союз. Я думаю, он вдвойне бы порадовался нашим успехам. Он бы порадовался и тому, что между нашими народами и странами царит дружба и взаимопонимание и что идет успешное сотрудничество в самых разных областях экономики, науки и культуры, в том числе и в освоении космоса.

Мне приятно сообщить, что столетие со дня рождения Премчанда будет широко отмечаться в Советском Союзе. К этой дате приурочены выпуски многих книг писателя, статей и брошюр о нем, подготовлен ряд телевизионных и радиопередач. Торжественные заседания, посвященные творчеству Премчанда, пройдут в Москве, Ленинграде, Киеве, Ташкенте и других крупнейших городах нашей страны и в многочисленных городских и районных библиотеках. Древнейшая культура великой и трудолюбивой Индии всегда привлекала прогрессивных деятелей культуры России, и в еще большей степени она привлекает представителей нашего сегодняшнего, социалистического государства. Культура Индии обогащала нашу культуру, и мы глубоко чтим и развиваем эту традицию сотрудничества и дружбы. Нынешний юбилей Премчанда, широкое обращение к его творчеству вызывает новый интерес советских людей к жизни и национальной культуре огромного дружественного нам народа.

Обращение к творчеству Премчанда, к его неумирающим идеям интернациональной солидарности народов послужит новым стимулом борьбы за мир и общее процветание народов. Не через пушки, но через книги познают народы добро, через книги идет сближение сердец. Знамя борьбы, поднятое в свое время Премчандом в защиту обездоленных и угнетенных, против колониального ига и всякого насилия человека над человеком, — знамя это сегодня держат миллионы людей, десятки народов и стран, оно гордо реет над континентами, напоминая о силе и солидарности.

Мне оказана честь приехать на юбилей Премчанда, на его родину, где он создавал прекрасные свои творения. Мне оказана честь увидеть, как живет и трудится великий индийский народ сегодня. Я кланяюсь творчеству Премчанда как одному из крупнейших писателей Индии, и это поклон и моих коллег, и моего народа.

Пусть процветает ваше искусство во имя мира и дружбы и растут и укрепляются связи с другими народами.

1980