Напоминание старых истин

ЗЕМЛЯ МАЛАЯ И БОЛЬШАЯ

Почти тридцать три года назад отгремели последние залпы Великой Отечественной, но до сих пор еще рельсовым набатным звоном продолжают жить в памяти народной отзвуки минувшей войны. По деревням, заметаемым теперь сухой февральской поземкой, в рабочих поселках, в городских кварталах высотных зданий — всюду в комнатах рамки с портретами сыновей и отцов, когда-то в самом расцвете сил ушедших на фронт и не вернувшихся домой.

Великая Отечественная война — из тех событий, которые не забываются; она влита в общий стержень многовековой народной жизни, и еще не одно поколение будет вновь и вновь возвращаться к ее огненным дням. Какими они были! Что двигало людьми? Как задумывались и выполнялись важнейшие стратегические операции — под Москвой, под Сталинградом, на Курской дуге, у стен Ленинграда, на Кавказе, юге Украины, в Белоруссии и Прибалтике? Каким было наше оружие и в чем заключалось преимущество советской военной стратегии? Но чаще всего мы возвращаемся мыслями к самому главному — к моральной стойкости советского солдата, его беззаветной преданности Отчизне, к роли нашей партии, вдохновлявшей народ.

О войне написано много: и научных, и мемуарных, и художественных книг. Но если соотнести ее размеры, ее пространство, количество самых разных больших и малых сражений, в которых одинаково — шел ли бой за безымянную высоту или за важный стратегический узел — умирали и совершали подвиги солдаты, — если соотнести эти размеры войны с тем, что написано о ней, то становится очевидно: мы должны знать еще больше и сохранить это знание для потомков.

С огромным интересом читают сейчас советские люди военные записи Леонида Ильича Брежнева «Малая земля», опубликованные в февральском номере журнала «Новый мир».

Значение этого труда неоценимо. В нем с достоверностью участника и очевидца событий не только рассказывается об одном из труднейших участков войны — о битве на Малой земле; по существу, через героическую эпопею малоземельцев рассматриваются самые различные аспекты тех трудных военных лет, когда решалось — быть или не быть нашему первому в мире социалистическому государству. Записки полны историзма и глубоких обобщений. В них просматривается связь истории с сегодняшним днем. Но вместе с тем военные воспоминания Леонида Ильича Брежнева представляют собой документально-художественную прозу и читаются живо и интересно. С доверительной теплотой собеседника автор вводит нас в атмосферу пережитого им на Малой земле, и мы становимся как бы участниками героических будней ее защитников. Приводимые детали так выразительны, что видишь и сейнер «Рица» — «старую посудину, навсегда пропахшую рыбой», и светлое зарево далеко впереди, под Новороссийском, куда направлялся этот сейнер, и груженные оружием и боеприпасами мотоботы, которые «пыхтели», вытянувшись «в караван с расстоянием 400—500 метров друг от друга», слышим «гулкие удары артиллерии» и окрик старшины второй статьи Зимоды: «Руку давай!», когда автор записок, в те дни начальник политотдела 18‑й десантной армии полковник Брежнев, переправлявшийся вместе с солдатами на Малую землю, оказался в воде после того, как «сейнер напоролся на мину».

Двести пятьдесят пять дней и ночей бойцы удерживали маленький каменистый, насквозь простреливавшийся снарядами и пулями клочок земли под Новороссийском. Малоземельцы приковывали к себе значительные силы противника; сам же плацдарм важен был для стратегического развертывания последующих наступательных операций. И «когда теперь, треть века спустя, — пишет Леонид Ильич Брежнев, — вспоминаешь о том, что выпало на долю бойцов, командиров, политработников нашей армии, даже не верится порой, что это все было, что это можно было выдержать». Но малоземельцы выдержали, противопоставив врагу свой опыт, хладнокровие, расчет и каждодневный труд. Да, война — это был труд, как замечает автор. Труд народа, надевшего солдатскую шинель, и труд этот каждую минуту был сопряжен с риском — со смертью и героизмом: они всегда соседствуют на войне.

Говорят, что человек привыкает ко всему. Привыкнуть к смерти нельзя; и к страху привыкнуть нельзя; но к фронтовой жизни со всеми ее опасностями и постоянным риском — или враг тебя, или ты врага, кто ловчее и у кого выдержки больше, — к фронтовой жизни мы привыкали и всегда старались устроиться в ней так, чтобы, вопреки постоянному риску, сознание жизни, иногда даже напоминающей что-то мирное, домашнее, согревало наши сердца. Мне, тогдашнему молодому солдату, всегда казалось, что это делалось как-то само собой. Но на деле все обстояло далеко не так просто: требовалось немало усилий, чтобы создать эту обстановку жизни в трудных условиях боя. Особенно в таких, в каких оказались десантники 18‑й армии на Малой земле. Малоземельцы во главе с коммунистами и политработниками делали все, чтобы «Малая земля оставалась советской землей» для них, а «люди оставались людьми»: отмечались дни рождения и даже была сооружена банька с каменкой и паром, в которой бойцы отхлестывали вениками свои загрубевшие в окопах тела. Это было важно, было нужно, как и хорошая шутка, смех, и рисунки Б. Пророкова, В. Цигаля, П. Кирпичева, и выступления в армейской газете «Знамя Родины» писателя Б. Горбатова, поэта П. Когана, журналиста, будущего корреспондента «Правды», удостоенного позже звания Героя Советского Союза, С. Борзенко, и рисунки самодеятельной художницы Марии Педенко, которая с первых дней высадки была с десантниками, выносила из огня раненых, читала стихи, разносила почту и выпускала рукописную газету «Полундра». Леонид Ильич Брежнев, вспоминая о таких преданных Родине дочерях, которые, деля все тяготы трудной фронтовой жизни, сражались наравне с мужчинами, пишет: «Для меня их образ стал олицетворением величия советской женщины».

Пристальное внимание к самым, казалось, обыденным подробностями фронтовой жизни (из чего, собственно, и складывалась эта наша фронтовая жизнь), внимание к отдельным людям, будь то рядовой боец, командир или политработник, придает запискам широту и сердечность.

И вместе с тем, конечно, обращает внимание, что в них раскрываются основополагающие нормы и принципы нашей жизни, которые были значимы на войне и остаются действующими сегодня. Вспоминая о главном для командиров и политработников 18‑й армии в течение всей войны, автор приводит текст одной из директив («под которой стоит моя подпись», — замечает он). В документе указывалось, что нужно проявлять постоянную заботу о сбережении сил и здоровья бойцов, бесперебойно обеспечивать их горячей пищей и кипятком и что бездеятельных в этом отношении руководителей нужно привлекать к суровой ответственности.

Следует ли говорить, как важен такой подход к делу сейчас, когда идет бурное освоение богатств Сибири и люди — геологи, буровики, прокладчики, — выдвинутые на передний край, трудятся с тем же мужеством и упорством, как трудились их отцы на полях сражений, и сколь важна забота о нуждах и быте этих людей. Строится БАМ, возводятся десятки самых различных промышленных комплексов — ударных строек пятилетки, и всюду люди. Люди, требующие внимания и хозяйственных, и партийных руководителей.

Не менее важен и вопрос о стиле руководства, об отношениях начальника с подчиненным. Бывают чрезвычайные случаи, когда партийный руководитель вправе и должен приказывать; но в повседневной работе, как замечает автор, приказ для него должен быть исключен — только разъяснение и убеждение. И делать это нужно с тактом и умом. «Если даже человек ошибся, никто не вправе оскорбить его окриком. Мне глубоко отвратительна, — пишет Леонид Ильич Брежнев, — пусть не распространенная, но еще кое у кого сохранившаяся привычка повышать голос на людей. Ни хозяйственный, ни партийный руководитель не должен забывать, что его подчиненные — это подчиненные только по службе, что служат они не директору или заведующему, а делу партии и государства». И далее: «Так я считаю сегодня, этому правилу следовал и в годы войны, в этом духе старался воспитать аппарат политотдела, которым мне довелось руководить». С чувством глубокой признательности читаем мы эти слова и видим, как много сил вкладывает и сегодня Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР во все то важное и для народа, и для государства, что он считает партийным принципом жизни. Этот принцип имеет свой истоки. Они ясно просматриваются в записках, когда автор их, начальник политотдела армии, в трудные для фронтовой жизни минуты, иногда перед тем как принять решение, обращался к великому наследию — к заветам Владимира Ильича Ленина. Так было в дни, когда накануне штурма Новороссийска составлялась «Памятка десантнику». Сама идея памятки была заимствована из времен гражданской войны. Ленин заинтересовался той первой памяткой и подчеркнул в ней важные места. Эти подчеркнутые Лениным места, в которых прежде всего говорилось о роли коммуниста в бою, использовались затем в работе политотдела армии.

К числу основополагающих норм и принципов нашей сегодняшней жизни следует отнести и высказанное Леонидом Ильичом Брежневым положение о «громких речах» и «душевном разговоре» с людьми, о том, что надо всегда говорить людям правду, как бы она ни была горька, и что правда, именно правда мобилизует людей. Наладить язык общения с людьми — это один из главных залогов успеха в любом деле. И вместе с тем автор как бы предостерегает, что нельзя подделываться под рубаху-парня и что фальшь такого панибратства будет разоблачена и не будет принята ни бойцами, ни тем более нашим сегодняшним трудовым рабочим человеком.

Да, общественное и политическое звучание записок велико. Но мне как писателю все же вновь хочется обратить внимание читателя и на реалистичность письма, и на точность приводимых деталей. Рассказывая об очередной переправе на Малую землю, когда вражеская артиллерия повела прицельный огонь по транспортам, Леонид Ильич как бы невзначай роняет: «Если не знать, что метят в тебя, красота необыкновенная». Как точно сказано о красоте взрывов на воде, да еще в свете прожекторов! Такое нельзя придумать; надо увидеть, чтобы так сказать. И не у одного меня, наверное, но у всех тех фронтовиков, кому хоть раз доводилось форсировагь в ночных условиях водные рубежи (и кто, разумеется, попадал под обстрел артиллерии или минометов противника), сейчас же встает перед глазами картина переправы. Помню, как под Новгород-Северским мы ночью форсировали Десну. Орудия были погружены на плоты. Я стоял за щитом у орудия, и вся смертоносно-феерическая красота водных всплесков в свете прожекторов, если бы не сознание смерти, именно сознание, что метят в тебя, производила впечатление необыкновенной красоты, движения и звуков. Или такая психологическая достоверность, как состояние командира в бою, когда по сложившейся обстановке он сам вынужден броситься к орудию или пулемету и вести огонь по врагу. «Весь мир для меня сузился тогда до узкой полоски земли, по которой бежали фашисты, — рассказывает автор об эпизоде, когда гитлеровцы прорвались и ему самому пришлось взяться за рукоятку пулемета, чтобы заменить убитого бойца. — Не помню, как долго все длилось. Только одна мысль владела всем существом: остановить! Кажется, я не слышал грохота боя, не слышал шума команд, раздававшихся рядом».

Почти вся фронтовая жизнь Леонида Ильича Брежнева была связана с 18‑й десантной армией, с которой он прошел в тяжелейших сражениях от Кавказа, от Новороссийска и Малой земли через всю Украину, освобождая родные места, через Польшу, Румынию, Венгрию и Чехословакию, неся свободу народам этих стран, ныне объединившихся в братском социалистическом сообществе, и, может быть, оттого воспоминания его о людях этой армии, с кем сроднила его фронтовая судьба, от командира К. Н. Леселидзе и члена Военного совета С. Е. Колонина и до рядовых участников сражений, пронизаны особой теплотой.

Но сквозь героические судьбы соратников, о которых рассказывает Леонид Ильич Брежнев, встает перед читателем и облик самого автора, сына потомственного рабочего с «Дзержинки» — завода, где он начинал кочегаром, потом был инженером; вырастает и раскрывается образ человека, который стал выдающимся партийным й государственным деятелем, заслужившим величайшее доверие народа. И не случайно сегодня люди всей планеты неизменно связывают его имя с такими понятиями, как мир, труд и счастье народов на земле. Не из вторых рук знает он, что такое война, какие неисчислимые страдания несет она людям; он пережил то, что пережили советские люди, и делал то, что было сопряжено с усилиями всего народа в минувшей войне; и когда сегодня, возглавляя Центральный Комитет нашей партии и Президиум Верховного Совета страны, Леонид Ильич Брежнев говорит о мире, мы понимаем, что слова его переполнены болью за прошлое, за те утраты, какие понесла почти каждая советская семья, недосчитавшись после войны отца, мужа, брата, сестры, и переполнены заботой о том, чтобы все мы могли спокойно и уверенно работать и жить.

«Счастлив политик, счастлив государственный деятель, когда может всегда говорить то, что он действительно думает, делать то, во что он действительно верит. Когда мы выдвигали Программу мира, выступали на многих международных встречах с инициативами, направленными на устранение угрозы войны, то я делал то, добивался того, говорил о том, во что как коммунист глубоко и до конца верю.

Это, пожалуй, и есть главный вывод, который вынес я из опыта великой войны».

С гордостью за нашу партию и народ читаешь эти проникновенные слова, обращенные к советским людям, ко всем людям земли.

1977

ГЛАВНАЯ ДОРОГА Наша история и наше будущее

На поля и леса легли золотые краски осени. Тихо, в безветрии, в разливе теплых сентябрьских лучей падают с подмосковных берез на траву листья, шуршат под ногами, еще не уплотнившиеся, не успевшие отдать запахи лета, и неброская красота их и красота как будто уходящего на покой леса так величественны, что кажется — нет больше нигде на свете такого уголка, где бы еще можно было с такой притягательной силой ощутить близость родной земли. Чувство это неповторимо и удивительно, особенно когда вдруг за краем леса, за расступившимися березами и соснами открывается перед тобой хлебное поле. Может быть, потому, что детство мое прошло в деревне, а в годы, когда надо было выбирать профессию, я пошел учиться на агронома и потом как районщик в жестком брезентовом плаще с капюшоном и кирзовых сапогах исходил не одну сотню гектаров колхозных пашен, но, может, просто потому, что все мы (перефразируя известное выражение), в сущности, вышли из деревни и крестьянское прошлое наших отцов так ли, иначе ли, но живет в нас и движет нашими чувствами, — я не могу без волнения смотреть на хлебное поле. Оно — наша история, наше прошлое и настоящее; оно полито кровью и потом многих поколений наших отцов, и на нем, именно на нем — как дружные всходы пшеницы — взошла наша новая, веками вынашивавшаяся в сердцах счастливая жизнь.

Она нелегко далась нам. Надо было пройти через Октябрь 1917 года, через огонь гражданской войны, первых пятилеток и затем через тяжелейшие испытания Великой Отечественной, когда, в сущности, все звенья нашей социалистической системы проверялись на прочность; надо было пережить первые послевоенные годы и восстановить разрушенные гитлеровцами города и села, чтобы потом со всей мощью обновленной индустрии, с огромной мощью нашей науки и неиссякаемой энергией народа приступить к строительству гидростанций, плотин, домен, прокатных станов, новых городов, дорог, открывать земные богатства и осваивать их — на разных широтах, в разных климатических поясах, — чтобы поставить их на службу человеку. Надо было пройти весь этот путь, чтобы затем первыми выйти в космос и чтобы не только добиться огромного международного престижа и признания, но стать прочным гарантом мира на земле — для всех народов и континентов; надо было пережить и горечь утрат, и радость побед, чтобы прийти к этому историческому завоеванию, каким является одобренный миллионами советских людей проект новой Конституции страны. И он, этот проект, — как хлебное поле, в которое вложен труд людей разных поколений и возрастов, и труд этот, колос к колосу, отдается теперь нам литым полновесным зерном.

Мы знаем, что всем тем успехам, какие достигнуты нашим обществом, мы обязаны руководящей и направляющей роли Коммунистической партии. Она вела нас на штурм Зимнего, на Перекоп, на строительные площадки пятилеток; она подняла и воодушевила народ на победу с фашизмом; под ее руководством распахивалась целина, разворачивались небывалые по размаху работы на КМА, на КамАЗе, в Тольятти, на таежных просторах Сибири, и потому если говорить, что новая Конституция вобрала в себя все сферы нашей экономической и духовной жизни, то прежде всего надо отметить, что в ней достойно теперь отражена роль нашей партии в жизни народа и государства.

Задавая вопрос, почему понадобилось создавать новую Конституцию, Генеральный секретарь ЦК КПСС товарищ Леонид Ильич Брежнев исчерпывающе ответил: «Потому, товарищи, что за четыре десятилетия в стране нашей, во всем нашем обществе произошли глубокие изменения». Да, изменения действительно разительные. Мы создали общество развитого социализма, и мы записали это в нашу новую Конституцию. Мы теперь строим миллионы квадратных метров жилья, и статья Конституции, гарантирующая право советского человека на жилище, в сущности, есть лишь отражение уже достигнутого нами положения, когда тысячи трудовых семей каждый месяц справляют новоселье в красивых и благоустроенных квартирах.

Одним из самых важнейших завоеваний социализма мне представляется гарантированное право советского человека на труд. В то время как в капиталистических странах люди разных профессий мечутся в поисках работы, мы с уверенностью смотрим в наш завтрашний день. Приведу только один пример, как партия и государство заботятся у нас о трудоустройстве советских граждан. Недавно в составе писательской делегации я побывал у нефтяников Башкирии, в городе Октябрьском. Нас принимал первый секретарь горкома Александр Иванович Бурма, и во время беседы он рассказал, каким образом городу Октябрьскому была дана вторая жизнь. Когда начал падать дебит нефти, создалась угроза, что многим квалифицированным рабочим придется уезжать из города. Бросать квартиры, увозить семьи! И тогда, чтобы не нарушать устоявшегося уже быта рабочих семей, чтобы не заставлять их мотаться по другим городам в поисках работы, решено было создать в городе несколько других, побочных, так сказать, промышленных предприятий, и таким образом проблема трудоустройства была решена. Такая забота о рабочем человеке характерна для всего социалистического общества, и статья новой Конституции о праве на труд — опять же давно и многократно уже подтверждена нашей повседневной действительностью.

Жизнь продиктовала новую Конституцию, и потому весь широкий комплекс социально-экономических прав, точно так же как и политические права и свободы граждан СССР, — все имеют свою прочную, устоявшуюся, гарантированную основу. По каждому пункту Основного Закона можно было бы приводить примеры, как в повседневной действительности осуществляются права советских людей.

Мне кажется, только с величайшей гордостью за нашу Советскую Родину можно говорить о новой Конституции, и четырехмесячное обсуждение ее показало, как горячо и сердечно советские люди одобряют и принимают ее. За четыре месяца было высказано по радио, телевидению и через печать множество предложений, уточнявших и усиливавших отдельные формулировки статей, и серьезный, деловой тон всех этих выступлений говорит о том, что советские люди уже привыкли принимать активное участие во всех главнейших государственных преобразованиях; это еще говорит и о полнейшем демократизме нашего общества, о том, что сам народ определяет и утверждает свою судьбу. И не случайно потому такой широкий резонанс получил проект новой Конституции во всем мире. Реакционная печать западных стран всячески старается замолчать главные разделы новой Конституции СССР: право на труд, жилье, здравоохранение, образование, и это понятно; свобода для имущих и угнетение для трудящихся — вот что они могут предложить гражданам своих стран. Но притягательная сила социалистического образа жизни растет, раздвигает границы и преграды, и одним из ярких проявлений нашей жизни является новая Конституция.

Свое одобрительное слово за новую Конституцию единодушно высказали и советские писатели. Нам особенно близок раздел «Социальное развитие и культура», в котором говорится, что государство берет на себя заботу о развитии образования, науки и искусства. Мы всегда чувствовали, с каким вниманием и заботой партия и правительство относились к нашему литературному труду; и в том, что развитию образования, науки и искусства посвящается целый раздел Конституции, мы видим новое проявление внимания и заботы. И у нас открываются новые возможности для творчества. Конституция отразила все глубочайшие изменения, произошедшие в нашей жизни. И «общим знаменателем, — как сказал Леонид Ильич Брежнев на майском (1978 г.) Пленуме ЦК КПСС, — служит растущая социальная однородность советского общества». Нынешний рабочий класс — «это десятки миллионов образованных, технически грамотных, политически зрелых людей». Изменилось и крестьянство, и у нынешнего колхозника, родившегося и выросшего в колхозе, «психология сформировалась уже на социалистической основе». И «подлинно народной, социалистической стала интеллигенция». Таким образом, сложилась новая, как подчеркнул Леонид Ильич, историческая общность людей — советский народ. Само понятие — народ! — стало как бы шире, объемнее, и нам предстоит еще в полной мере отразить в своих книгах это характерное изменение — стирание граней между различными социальными группами в нашем социалистическом обществе. От традиционного понимания «народ» и «народность», когда мы вольно или невольно подразумевали под этим преимущественно рабочий класс и крестьянство, нам придется перейти теперь к более объемному понятию этого слова и о любом человеке нашего общества и о любой профессии писать и говорить с общих народных позиций.

Я не преувеличу, если скажу, что все советские люди с особым чувством признательности и благодарности Родине ждут дня, когда будет утверждена новая Конституция страны. Это будет исторический день, новая историческая победа, и Конституция явится новой вехой на нашем трудном и славном пути к главной цели — построению коммунистического общества. И пусть дела наши, как щедрое хлебное поле, посеянное и взращенное трудовыми руками, радует и вдохновляет новые поколения людей.

1978

ОБГОНЯЮЩАЯ МЕЧТУ...

Стояла под Белебеем деревенька Рыково; стояла как будто в овраге, избами и огородами приткнувшись с одной стороны к речке, с другой — к крутому склону глинистого взгорья. Зимой заваливали ее снега, летом зарастали ее жердевые ограды крапивой, и что-то дремлющее, будто остановившееся в веках было в ее жизни, как и в жизни сотен других русских деревень — с церковным звоном, скрипом телег и шорохом лыка. Из этой деревни в четырнадцатом году ушел на войну с Германией мой отец. И не только он один; их, молодых рекрутов, провожали со слезами и плачем всей деревней, миром, как говорилось тогда, и разные наказы давали им. Церковный староста, надевший по такому случаю на грудь «Георгия», как рассказывал мне потом, вспоминая, отец, твердил что-то о царе, отечестве, вере и долге, но ни один из его наказов не был выполнен. Молодые рекруты, вернувшись в восемнадцатом с германского фронта, разнесли дом церковного старосты и нарезали на пашнях новые межи; они же, эти уставшие от войны и той жизни солдаты, снова взялись за оружие, когда белая волна колчаковских войск, захлестнувшая Сибирь, плеснулась за Урал в Россию.

Отца нет в живых. Но с фотографии каждый раз, когда я открываю альбом, смотрят на меня молодые глаза солдата в буденовке и шинели. Он прошел с боями от Белебея до Томска, пока не был ранен тупой японской пулей, а потом, подлечившись, вылавливал банды басмачей. Сколько было трудных минут, сколько привалов, мечтаний и разговоров на этих привалах, когда, похрустывая, горел под котелками сухой валежник, освещая красным светом обветренные лица бойцов. Они боролись за лучшую жизнь и отдавали в этой борьбе самое дорогое, что есть у людей на свете, — свои жизни. Как им представлялось будущее, за которое они сражались? Отец говорил мне: «У нас были несбыточные, как нам казалось, планы». И добавлял затем: «Но то, что произошло, чего мы достигли и как изменилась земля за эти годы, как изменились люди, — ни в какое сравнение не идет с теми нашими мечтами. Жизнь шагнула так широко, что опрокинула, превзошла и оставила далеко позади наши мечты». Он произносил это не столько с радостью, сколько с удивлением перед теми огромными свершениями, какими отмечены были годы первых пятилеток. Инвалид гражданской войны, лишь в революцию научившийся читать и писать, он постоянно прислушивался ко всевозраставшему ритму труда и радовался Магнитке и Днепрогэсу. Изба его еще стояла, как и прежде, под соломой в деревне; и дом, в котором я родился, выходивший маленькими окнами на грязную и немощеную улицу, еще был как бы окутан прежней дремотной дымкой, но жизнь, ударившая в заиленные берега, уже расшатывала последние сваи прежнего быта. Народ, поднятый великими идеями, которые родились и вынашивались в самых глубинных слоях его, поднятый идеями Ленина, опрокидывал все представления о возможностях и темпах социалистических преобразований.

Деревня Рыково давно уже не та, какою она была пятьдесят с лишним лет назад и какою знал и видел ее отец. Она уже не та, какою была пятнадцать и десять лет назад — и по внешнему виду, виду крестьянских дворов, виду людей, одетых точно так же, как одеваются горожане, и, главное, изменился не только облик земли, но изменились труд и жизнь на ней. Изменился сам человек — духом и помыслами своими, и это одно из самых как будто неброских, не сразу заметных, но значительных и великих достижений революции.

Давно уже нет того дома на городской окраине, в котором я рос, и нет той грязной улицы, на которой прошло мое детство; тот бывший пригород Джамбула превратился в благоустроенный и цветущий городской район с многоэтажными домами, удобными квартирами в них, с асфальтированными дорогами и тротуарами, с аллеями, парками и детскими площадками для игр — всем тем, что давно уже стало нормой для нас. Мы не удивляемся, но если оглянуться на прошлое — есть чему удивляться и чем гордиться нам.

Как и отцы наши, мы тоже сидели у окопных костров и отдавали жизни свои, когда фашистские танки хлынули на нашу землю; и у нас были и горькие и радостные минуты, и мы мечтали, как будем жить после войны, после победы; но так же, как через мечты отцов, жизнь перешагнула и через наши, оставив их далеко позади. И дело не только в том, что мы, к примеру, первыми в мире вывели на орбиту искусственный спутник Земли и что именно наш, советский, человек Юрий Гагарин первым проложил трассу в космосе; дело не в отдельных достижениях, как бы велики они ни были, не в вехах, а в том, общем уровне благополучия и счастья людей, какого достигла наша держава. И достигла благодаря трудовому энтузиазму советских людей.

Мне часто приходится ездить по стране. Я бывал в Кемерове и Новокузнецке и видел строившийся еще тогда, в те годы, Запсиб. Некоторые цеха этого комбината уже работали. Лица металлургов, белые от света разливавшегося по ковшам металла, запомнились мне той своей сосредоточенностью, той упрямою черточкой меж бровей, какую замечал я потом на лицах комбайнеров, на председательских лицах и лицах директоров заводов, инженеров, всех тех трудовых людей, с кем сводила меня писательская судьба, и это общее стремление к единой цели — великая движущая сила.

Размах строительства Запсиба был поразителен. На подымавшиеся корпуса нельзя было смотреть, не радуясь и не заражаясь энтузиазмом. Человек должен видеть результат своего труда, а величие дел всегда поражает. За одной стройкой возникает другая, еще более огромная, грандиозная и величественная — перекрываются Ангара, Енисей, Волга; разметывает на пустыре свои корпуса Волжский автомобильный, а рядом, словно в сказке, подымается молодой рабочий город Тольятти с белоснежными домами; на старой русской реке, в Набережных Челнах, возводится новый гигант — Камский автомобильный завод, а на курской и белгородской земле, где каждый метр усеян осколками и овеян легендарною славой советских воинов, рождаются огромные чаши — карьеры, и многотонные белорусские самосвалы день и ночь вывозят из этих карьеров руду. Всколыхнулась некогда дремавшая Русь, да так, что отзвуки шагов ее слышны во всех уголках земного шара. А нефть Тюмени и Самотлора, а неисчислимые богатства таежной Сибири и Заполярья с его вечной мерзлотой — все поставлено на службу человека.

Я видел хлеба, которые были по грудь и простирались до горизонта; это было в Тарановском районе Кустанайской области и в году, когда казахстанская целина впервые дала стране миллиард пудов зерна. Мне кажется, ничто не может сравниться с видом созревающего хлеба, с видом колосьев, которые от тяжести своей гнутся к земле и которые, шелестя и звеня, стелются насколько видит глаз человека. Чувство, какое охватывает при этом, неповторимо. Но вместе с чувством удивления приходит мысль — сколько же надо было усилий, чтобы взрастить все это и затем убрать без потерь. Я каждый раз, стоя перед хлебным полем, думаю об этом.

Не один миллиард пудов зерна дала казахстанская целина с тех пор государству в разные и трудные, засушливые, как семьдесят второй, годы и рапортовала о славных успехах и в этом, третьем и решающем году пятилетки. Рапортовали и другие республики и Россия с ее необъятными пашнями и лугами. И этот успех земледельцев, как успех тружеников заводов и фабрик, не может не радовать нас. В них, в этих успехах, залог нашего будущего.

Мне всегда кажется, что люди приходят на землю для того, чтобы оставить добрую память о себе. Такими были наши отцы, совершившие в октябре семнадцатого года революцию; таким было наше поколение, которому выпала нелегкая честь защищать Отечество в суровые для него годы фашистского нашествия; такою я вижу молодежь, которая подняла целину, перекрыла реки, построив на них плотины и гидростанции, возвела новые города и продолжает осваивать богатства просторов севера и юга, мыслить и созидать.

Мы понимаем, что только мир на земле может способствовать процветанию и прогрессу, а уверенность в завтрашнем дне придает силы для созидания; созидания, которому будут удивляться внуки наши, как удивляемся мы и удивлялись наши отцы, оглядываясь назад, в прошлое. Мы хотим и можем жить в мире, и залог тому — ленинская миролюбивая политика нашей партии, рожденная Великим Октябрем.

1973

ЧЕЛОВЕК НА ЗЕМЛЕ

Вся тысячелетняя история русской литературы и более чем полувековая история советской литературы показывают нам, что в центре внимания писателей разных времен и разных поколений всегда стояла величественная фигура деревенского человека — человека, чьим трудом, усилиями и потом добывался на земле хлеб. Именно о нем, о деревенском человеке, о благородном его труде, о высокой его нравственности слагались легенды, сочинялись сказания, к которым мы и теперь, удивляясь неистощимому богатству крестьянской души, обращаемся как к источнику. И мы хорошо знаем, что в традиции русской литературы никогда не было — писать сатиру на мужика, но всегда было — как мужик двух генералов прокормил. К мужику, именно к нему, обратил свой писательский взгляд Иван Сергеевич Тургенев в бессмертных «Записках охотника»; ему, русскому крестьянину, отданы одни из самых, может быть, лучших страниц произведений гения мировой литературы Льва Николаевича Толстого; земле, нелегкой доле хлебороба посвятил свой талант и Михаил Александрович Шолохов, дав нам «Поднятой целиной» замечательный пример, как быстро и гениально может откликаться литература на текущие события времени.

Разумеется, каждая эпоха ставила перед литераторами, бравшимися писать о деревне, и свои определенные задачи, среди которых, может быть, самой главной в прошлом была — привлечь внимание общественности к бесправному положению крестьян, к их непосильному труду. И всякий раз литература (к чести наших великих предшественников!) с достоинством решала эти задачи, то вызывая жалость к судьбе деревенского человека — поильца, кормильца и защитника отечества, то непосредственно обращаясь к нему, поднимая в нем дух непокорства и открывая перед ним перспективы освобожденного труда и иной жизни.

Так было, это — история. Наше время давно уже выдвигает совсем иные задачи перед писателями в освещении деревенской тематики, и если прежний крестьянин в нашем представлении всегда был неотделим от косы, лошаденки и плуга со всем вытекающим отсюда единством труда, быта и человеческих отношений (мы и до сих пор, к слову сказать, охотно переносим этот образ крестьянина из книги в книгу, невольно, между прочим, вызывая ту же жалость к нему), то сегодняшняя главная сила деревни — механизатор! Ведь это только кажется, что он имеет дело с бездушным железом, с машиной, тогда как на самом деле в сознании его одухотворено и наполнено смыслом все, что принесла ему для облегчения труда и жизни научно-техническая революция. Он неотделим от своих машин, как неотделима от него и новая, социалистическая культура, пришедшая в деревню. Но если в жизни это новое единство труда, быта и человеческих отношений на селе стало реальностью, то в литературе, к сожалению, мы далеко еще не в полной мере отразили то новое, что является душой и сердцем деревни.

У нас, как и во всяком другом, наверное, деле, есть недостатки, есть и определенные достижения.

Но если мы позволим себе сказать, что сделано все, если позволим себе это благодушие — литература остановится в своем развитии. Перед современной деревней, перед величественной фигурой нынешнего земледельца, который мог бы во весь свой могучий рост предстать в наших произведениях, мы чувствуем себя в долгу. А если откровенно, в долгу перед всей современностью, да и не только перед современной деревней.

1979

ПРОБЛЕМЫ ДЕРЕВЕНСКИЕ

Как писателя, в той или иной мере связанного с деревенской тематикой, меня волнуют три вопроса.

Чаще чем о чем-либо другом приходится слышать о запустении деревень, о забитых досками накрест деревенских избах. Процесс этот происходит и вызывает разные толки. Ломается, в сущности, уклад жизни многих и многих крестьянских, скажем теперь — колхозных, семей. Хорошо это или плохо? Вот в этом и следует разобраться. Одни говорят, что это плохо, что это чуть ли не национальное бедствие, и пишут полные трагизма повести и рассказы; другие обходят молчанием эту сторону, словно совершенно не происходит с деревней ничего; третьи говорят, что это правильно, что такое развитие деревни неизбежно и что все обусловлено исторически складывающимися событиями, повышением технического уровня сельскохозяйственного производства, в общем, все закономерно. На мой взгляд, эта третья точка зрения самая верная. Если бы сейчас, допустим, как в дореволюционной России, оставалось до 80 процентов населения в деревнях, трудно сказать, чем бы оно занималось. Сохи давно нет и конного плуга нет, а есть машины в сотни лошадиных сил, управляемые одним-единственным человеком. Иначе говоря, занять людей было бы нечем; или второе: не развивалась бы техника, а все оставалось бы на уровне дедовского производства. Мы бы отстали от развитых стран, а это уже не нужно ни народу, ни государству. Так что проблема, в сущности, поворачивается совсем иной стороною.

Но одно дело, — забитые досками деревенские избы, и совсем другое — когда молодежь уходит из сел и деревень, не желая оставаться в них, не желая как бы перенимать профессию хлебороба, сеятеля и хранителя, как говорили раньше о крестьянах, от своих отцов и дедов, и это уже действительно является коренной и еще не решенной проблемой. Почему она уходит? Я как-то разговаривал с пожилым колхозником Федосовым из далекой казахстанской деревни Жерновки.

— В чем причина, — спросил я его, — почему уходит молодежь?

— Причина двоякая: на мой взгляд, оттого, что человек в деревне не может, в сущности, жить своим разумом, а должен все делать по указке бригадира или председателя, тогда как не всегда это бывают умные люди. А ведь и мне, и другому, и третьему — тем более молодому — хочется проявить себя в жизни, почувствовать, что и ты способен на что-то. Деталь выточил, она тобой сделана, твоими руками, а поле вспахал — это еще не все; кто будет сеять, подкармливать, убирать, возить? Коллектив-то коллективом, но и обезличка тут тоже есть и не все продумано. Так я понимаю. А вот еще говорят, будто оттого уходит молодежь, что нет хорошего клуба, нет театра и прочее. Думаю, что это не главное, а второстепенное.

Я не могу, разумеется, привести сейчас ответ Федосова дословно, но сводился он именно к тому, что есть что-то несовершенное, непродуманное в самой организации труда, а не в чем-то другом, и уж никак не в хороводах, о которых теперь пишут с сожалением, что они вычеркнуты якобы из деревенской жизни.

Второй вопрос — это историческое освещение жизни деревни, начиная особенно с периода коллективизации и до наших дней. На долю тружеников села, спору нет, выпадали тяжелые годы. Я имею в виду не только неурожайные, засушливые, когда и семян не собирали с полей. Обходить в описании жизни колхозников эти годы нельзя, потому что просто книги будут не правдивыми, не реалистическими, а надуманными. Но и нажимать лишь только на эти трудности тоже будет ложно, неправдоподобно, ибо, что бы там ни говорили, а колхозы и совхозы оправдали себя, свое назначение. Если бы не была в свое время проведена коллективизация, вряд ли бы мы выиграли войну с фашизмом. Кулак просто не дал бы хлеб, сгноил, а не дал. Колхозники, особенно женщины, очень самоотверженно трудились на полях в годы войны (как трудятся и теперь) и заслужили всенародный почет и уважение. С точки зрения исторической правды мне представляются во многом верными книга Ф. Абрамова «Две зимы и три лета» и книга М. Алексеева «Ивушка неплакучая», опубликованная в январском и февральском номерах журнала «Молодая гвардия». Очень важен в данном случае правильный взгляд писателя на историю.

И третье — в деревне вырастает новая фигура труженика-механизатора. Это, собственно, уже не крестьянин в том понимании, как привыкли мы называть сельского труженика, а совершенно новый человек, образованный, культурный, профессионально грамотный, потому что нельзя же без специальной подготовки управлять сложными сельскохозяйственными машинами.

О сельском труженике писать нужно и должно с любовью. Профессия хлебороба, профессия, скажем теперь, механизатора таит свои особенности, потому что человек здесь имеет дело с землей, а земля, как известно, тоже любит заботливые руки и ласку. Умение выращивать хлеб — это искусство, и, я бы сказал, особенное искусство. Оно передавалось из поколения в поколение, им дорожили. Я не думаю, чтобы в слове на первый взгляд грубоватом — механизатор — в этой новой профессии деревенского человека не сохранились какие-то давние, присущие лишь этому труду, труду на земле, черты.

1966