Нарушенный покой Хозяйки Лабиринта

5. О чем они думали в тот день…

Как всегда я сидел за моей «Оливетти» и ждал звонка… Правда, это была уже другая книга. С той я уже разделался, как и Кэрол со всеми формальностями по подготовке к экспедиции. И теперь я сидел и ждал ее звонка… Разлука «на три-четыре недели», как сказала она, «укрепит мои чувства к ней, ведь любовь познается в испытаниях».

— Ну знаешь ли, — ответил я ей, — вот уж не думал, что ты читаешь художественную литературу. Но учти: как только ты вернешься, я умыкну тебя в какое-нибудь захолустье Европы и шиш ты выберешься оттуда.

Она рассеянно кивнула и назвала дату отъезда.

И вот сегодня я сидел и ждал ее звонка. Потому что сегодня уплывали в Грецию Гордоны на своей маленькой яхте. Первые участники экспедиции. Я взглянул на часы… Да когда же, черт возьми, она позвонит…

Саймон Карутерс тщательно завязывал галстук перед зеркалом, висевшим в микроскопической прихожей его квартиры на Медоу-стрит. Он поправил воротничок и еще раз с удовольствием оглядел себя. Хотя сегодня мысли его были заняты чуть меньше собственной персоной и чуть больше — кое-чем другим. Надев пиджак, он вошел в комнату. На письменном столе лежала бумага, покрытая цифрами и какими-то таинственными знаками. Карутерс поднес бумагу к лицу и еще раз пробежал по ней глазами. Да, в этом что-то есть… Это открывает кое-какие перспективы… Это может придать видимую правдоподобность… Может, но не должно. Чертов кретин этот Гордон!

Господи! Ну почему это случается именно со мной! Я ведь умный. Я очень умный. И очень красивый.

Он взглянул на часы…

Боже, я опаздываю! Они же через час отплывают. Господи! Если бы выпала хоть десятая часть от ста тысяч фунтов…

Он вновь взглянул на свой почти безошибочный футбольный тотализатор.

— Ну что ж, посмотрим, посмотрим, — пробормотал Карутерс, взял шляпу и вышел из квартиры.

Памела Гордон стояла на палубе маленькой моторной яхты, голубая корма которой была украшена ее именем. Под ногами она слышала шаги Гордона, который расставлял ящики с экспедиционным оборудованием. Она оглядела взглядом пристань. Никого… Но сейчас, наверное, начнут появляться… Пара прощальных шуток, объятья-рукопожатья и — вперед, через устье Темзы, Ламанш, Францию, Испанию, Гибралтар и… под знойное небо Средиземноморья. Она криво усмехнулась. Да, никто бы не догадался, что главной страстью в жизни этой женщины было управление яхтой в открытом бурном море.

На палубу вышел Гордон, вытер платком лоб и устало улыбнулся жене.

— Все готово, дорогой?

— Да, можем отплывать.

— Нет, мы должны их дождаться, — она нежно поправила воротничок его рубашки и вновь оглянулась на пристань.

Вот-вот должен появиться Саймон Карутерс…

Джон Меллоу с трудом протиснул свои огромные плечи в узкие дверцы такси и с облегчением откинулся на спинку заднего сиденья. Он очень устал. Всю ночь он читал корректуру. Слава Богу, столько лет работы над книгой позади. Но он не чувствовал ни радости, ни облегчения. Мысль, до сих пор дремавшая в подкорке сознания, выползла теперь наружу и обрела четкую формулировку: величайшей ошибкой моей жизни было пригласить Гордона для совместной работы над книгой! И дело не в том, что Гордон плохо разбирался в критской керамике. Как раз наоборот, он знал о минойских черенках все, что только можно было о них знать. Но все новое, ценное, то, что называется открытием в науке, родилось только в его, его собственной голове. Меллоу мучился от мысли, что его обокрали.

Такси выехало на широкое шоссе, тянущееся вдоль реки. Из-за складов и ангаров торчали мачты яхт и высокие краны торгового порта. А у Гордонов такая маленькая яхта! И ей придется преодолеть Бискайский залив… Вечно бурный Бискайский залив… Да, он был бы очень взволнован, услышав известие о том, что яхта «Памела» затонула. Это была бы трагическая весть… И большая утрата, даже несмотря на то, что Гордон не являлся крупным ученым. Ну и что, что не было в нем искры божьей, зато был он приятным собеседником, лояльным оппонентом да и вообще симпатичным парнем…

Профессор Хью Ли вышел из дома и легким, пружинистым шагом направился к машине, припаркованной на другой стороне улицы.

Сев за руль, профессор не включил зажигание, а продолжал неподвижно сидеть, устремив в пространство невидящий взгляд. Он думал о Роберте Гордоне. Никому в его научной группе не могло и в голову прийти, что вот уже много лет подряд изо дня в день их шеф думает о Роберте Гордоне. И мысли о нем доставляют профессору невыразимые страдания. Наконец Хью Ли стряхнул оцепенение, повернул ключ зажигания и, плавно отжав сцепление, направил автомобиль в порт.

Мэри Сандерс стояла в ванной и расчесывала щеткой свои длинные черные блестящие волосы. Взглянув на маленькие часики, лежавшие на стеклянной полочке, она ускорила темп движения руки. Семьдесят восемь, семьдесят девять… Все! Она никогда не забывала выполнить свои «сто раз щеткой по волосам».

— Мама!

Мэри жила с матерью в трех маленьких комнатках на первом этаже огромного дома, бывшей собственности ее отца. После его смерти мать уже не могла продолжить его дело по продаже антиквариата. У этой худенькой дамы преклонного возраста явно не хватало сил бороться со все возрастающим количеством конкурентов. Она продала дом и коллекции и вырученный капитал положила в банк. Жили они на проценты от него. И на Мэрину зарплату. Но не поэтому Мэри Сандерс сейчас хмурила брови.

— Мама! Дай мне вишневый костюм и, прошу тебя, побыстрее. Я опять опаздываю.

Поспешно одеваясь, она продолжала думать о Роберте Гордоне. Нет, не то чтобы эта мысль постоянно преследовала ее. Она довольно редко вспоминала о том, давнем событии. Но сегодня, как назло, эти воспоминания с утра не давали ей покоя. «Чертов кретин!», — пробормотала она, всовывая ноги в туфли и совершенно не подозревая, что как раз в эту же самую минуту те же самые слова произнес Саймон Карутерс. «Я и представить себе не могла, что он появится именно там, где совершенно не должен был появиться…»

И черт ее тогда дернул спрятать это кольцо на раскопках в Шотландии. Но видит Бог, ей тогда приходилось экономить даже на чулках — мать ни за что не соглашалась снять деньги со счета. А кольцо было таким гладким, так сияло на ладони маленьким солнцем, как будто его только что отшлифовали заботливые пальцы ювелира. А вокруг никого не было, кроме Роберта Гордона, который в нескольких шагах от нее старательно просеивал землю сквозь густое археологическое сито.

При инвентаризации Мэри быстро заполнила карточку, отдала ее ассистенту и повернулась, чтобы отойти, как наткнулась на Гордона, стоявшего позади нее. «Тебе не кажется, — спокойно глядя на нее, сказал он, — что ты не инвентаризировала тот золотой предмет, который находится сейчас у тебя в кармане?» «Ох, спасибо, Роберт, — ответила она тогда. — Совсем забыла. Сунула в карман, чтобы не потерять. Впрочем, вечером все равно бы обнаружила». С тех пор никто не сказал ни слова по этому поводу. Но Мэри знала, что Гордон знал о том, что если бы он не заметил, она наверняка бы украла этот перстень в тот день. И поэтому она ненавидела Роберта Гордона так, как никого на свете…

Когда после слов прощания яхта отчалила от берега, лениво рассекая жирную, густую воду Темзы, а группа провожающих рассыпалась по пристани, мы наконец остались с Кэрол вдвоем.

— Да… Довольно-таки дорогостоящая игрушка. Не знал, что археология приносит такие доходы…

Кэрол расхохоталась.

— Знаешь, дорогой, моих доходов не хватает даже на то, чтобы купить подержанный автомобиль.

— Мне кажется, Гордоны производят впечатление простых смертных. Ты, наверное, отдаешь себе отчет, сколько стоит такая яхта?

— О, не сравнивай Гордона с нами. Впрочем, он мало отличался от всех нас, пока два года тому назад не умер его отец. Гордон вообще такой скрытный. Все это время мы даже не знали, что у него есть богатый отец.

— Удивительно…

— Ты тоже так думаешь? Но Гордон…

— Я имел сейчас в виду не мистера Роберта Гордона. Я имел в виду тебя.

— Меня?

— Ты при этом освещении выглядишь, как самый прекрасный сон импрессиониста. Как, видя тебя рядом, Гордон мог полюбить Памелу?

— Знаешь, я бы никогда не смогла влюбиться в Гордона. Он… — Она задумалась. — Он сухой. Да, вот точное слово — сухой. И не только снаружи, но мне кажется, что и внутри. Когда я смотрю на него, у меня такое ощущение, что вместо сердца у него стучит маятник, знаешь, такой неутомимый маятник.

— Однако Памела влюбилась в Гордона.

Кэрол бросила на меня быстрый взгляд.

— Да, как раз два года тому назад, когда скончался его отец.

— Интересно… Имея столько денег, они все равно остались в археологической группе?..

— Что же тут странного?.. Гордон очень любит археологию. У него есть будущее, наверняка он станет профессором. Уже четыре года они вместе с Меллоу работают над очень серьезной книгой о критской керамике. И сейчас им предоставляется огромный шанс. Если бы мы открыли на Керосе культовый храм, то наверняка обнаружили бы там массу глиняных плиток, фигурок и сосудов. Это может иметь неслыханное значение. Ведь сосуды — это археологические часы, в основном с их помощью мы датируем раскопки.

— А Памела, значит, ему помогает?..

— Нет, нет. Памела и Карутерс специализируются на архитектуре и проблемах урбанистики — это очень важная отрасль в нашей работе. Ты себе даже не представляешь, сколько может сказать о здании специалист, если ты дашь ему самый минимальный, но хорошо сохранившийся кусок стены или пола. Карутерс очень способный. Его все у нас в группе уважают. Но ему не хватает кропотливости, так необходимой в археологии. Он сразу стремится к глобальному синтезу. Профессор как-то сказал, что у него психика репортера и, по-моему, не ошибся. В археологии не бывает самого интересного, в археологии — все самое интересное.

Я невольно почувствовал явную симпатию к импровизирующему Карутерсу и быстренько сменил тему.

— Ну а Памела Гордон?..

— Ну а Памелу Гордон можно назвать его придатком. Когда она работала с Саймоном, она ему очень помогала. — Кэрол улыбнулась. — Знаешь, Памела напоминает мне пчелу — жужжит себе целый день потихонечку, а вечером удовлетворенная засыпает. Может быть, я не должна так говорить о ней, Джо? В конце концов, такие люди составляют основу общества.

— Несомненно. Ну расскажи теперь о мисс Сандерс. Кажется, так зовут эту молодую смуглую особу?..

— О, Мэри — это моя подруга. У нас и интересы сходятся в науке — это, в первую очередь, вопросы языка. У нас с ней несколько разные темы, но если бы наши пути пересеклись, мы все равно остались бы настоящими друзьями.

— Тогда, Кэрол, последний вопрос: профессор Ли.

— Профессор, Джо, для нас является кем-то вроде Бога Отца. Ты вообразить не можешь, сколько этот человек знает! А как он о нас заботится! Когда он умрет, — сказала она тихо, — мы все осиротеем…

В тот вечер мы долго ужинали, потом танцевали почти до утра, но когда я проводил Кэрол и вернулся домой, то в голове моей было пусто, как в критской амфоре, потому что, о чем бы ни заходила речь в этот вечер, Кэрол все равно говорила только об одном: о Керосе.