Наш Современник, 2005 № 10

Марина Александровна Турчинович «МЫ ОБЪЕЗДИЛИ ВЕСЬ СЕВЕР…»[1]

…Глазам вокзальной публики города Кемь представилось необычайное зрелище: по перрону, насколько позволяли тяжелые чемоданы, несся человек странного вида: побывавшее в перепалках пальто, заплатанные валенки и щегольской блестящий цилиндр на голове, а в руках чемоданы и узлы, подозрительно набитые шелковыми капотами и прочими принадлежностями дамского гардероба, развевающимися из щелей чемоданов.

Не успела опомниться ошеломленная публика, как новое, не менее странное явление поразило ее внимание: маленький человечек в огромных меховых унтах, чем-то напоминавший пресловутого Геббельса, погонял странными выкриками ораву мелкой вокзальной шпаны и карманников, нагруженных несвойственными их «профессии» громадными предметами старинной мебели. Раздается гудок паровоза — на ходу в вагон летят таинственные тюки… и поезд скрывается, так и не успев принять в себя последнего рюкзака. Вряд ли догадалась кемьская публика, что эти странные люди были артисты!.. Артисты столичного театра, вынужденные печальными обстоятельствами неожиданно перебираться со своим реквизитом и костюмами из вышедшего из строя мягкого вагона в переполненный вагон общего типа.

А начиналось всё так.

К 27-й годовщине Красной Армии и Флота Политуправление предложило (предписало) Московскому театру имени Моссовета для художественного обслуживания действующей армии послать фронтовую бригаду артистов с новым спектаклем.

Юрий Александрович Завадский решил это поручить мне. Пригласил в кабинет директора и торжественно вручил мне пьесу, только что переведенную, английского драматурга Арчибальда Морриссона «Убийца мистера Паркера», сказав, что поставить это надо быстро и что завтра я должна дать ему ответ, берусь ли.

Когда я дома ее прочла — я пришла в ужас: легкомысленная, почти детективная комедия. Как можно играть ее на фронте среди боев, смертей, не оскорбим ли мы героических подвигов солдат своим неуместным смехом? И придя на следующий день к Юрию Александровичу, я ему сказала: «Я ее поставлю, но боюсь, что там, на фронте, меня за это поставят к стенке!» Я еще острила…

На что Завадский сказал: «Я думаю, этого не случится. Я рад, что ты берешься. С Богом! Начинай!» Получив напутствие, мы с актерами рьяно взялись за дело: сильно переработали пьесу, изымая и сглаживая все плоские и грубые места и стараясь по возможности вытянуть своеобразно поданную шекспировскую мысль «укрощения строптивой» — тему сильных чувств и большой любви. И, конечно, главная задача — нести нашим бойцам и воинам отдых, смех, здоровый и очищающий.

Родился наш спектакль в рекордный срок — за две с половиной недели: 19 февраля 1945 года. Наш труд превзошёл все ожидания — неожиданный огромный успех! Да такой, что В. Марецкая, Р. Плятт, О. Абдулов меня уговаривали не ехать с бригадой на фронт, а оставаться в Москве и поставить им эту пьесу для «шефских» концертов! Но я не могла бросить бригаду, да и «ребенка» (только что родившийся спектакль) — его ведь надо было дальше «растить», совершенствовать, отшлифовывать.

И все же не без дрожи в сердце отправились мы с таким легкомысленным и шаловливым спектаклем на Северный военно-морской флот. Не выставят ли нас обратно, не поднимут ли на смех за наши «шуточки» на фронте, среди боев, смертей, среди великих подвигов и суровых будней?!

Мы думали: не ввести ли каких-нибудь военных интермедий, чтоб как-то приблизить спектакль к фронту? Не разучить ли нам в спешном порядке что-нибудь из К. Симонова или «Офицера флота» А. Крона на всякий случай, для страховки? Но не успели и поехали так, в сожженный и разрушенный бомбежками Мурманск. А я где-то прочла, что «Дорога в Мурманск — это дорога в ад!» Её так называли потому, что это была единственная железная дорога к Баренцеву морю, где размещалась наша флотилия, и поэтому её нещадно бомбила немецкая авиация. Но с нами по пути, слава Богу, ничего не случилось.

И вот первое представление в огромном зале городского театра Мурманска.

Зал встретил нас странно: диким ором, свистом, топаньем ног и какими-то непонятными нашими уху и пугающими криками: «полундра», «мухобои»… которые мы все вместе общим советом за кулисами приняли за провал, осуждение и ругань. Мы бросились сквозь щели занавеса смотреть в зал и к величайшему удивлению увидели… сияющие восторженные лица матросов, радостное оживление в глазах, а дальнейшие аплодисменты и паломничество зрителей после спектакля за кулисы объяснили нам все странности их поведения и говорили о большом успехе. И в дальнейшем успех всё нарастал.

Теперь пора рассказать о нашей фронтовой бригаде из семи человек: художественный руководитель и режиссер — М. Турчинович, администратор — Александр Розин, помощник режиссера Полина Фартакова, аккордеонист Виктор Горохов и четверо актеров: героиня спектакля Оливия — Наташа Ткачева, любимая ученица Михаила Тарханова в ГИТИСе, а в театре — одна из ведущих актрис, молодая, очаровательная, феерического темперамента и обаяния. Вторая актриса — Ирина Федоровна Шаляпина — старшая дочь великого певца, не уехавшая с ним за границу, а оставшаяся здесь, на Родине, и в те сороковые годы несшая на себе весь груз «вины» за своего опального, еще не реабилитированного отца. Она была уже счастлива тем, что участвует в этой фронтовой поездке, играя роль хотя бы и горничной.

Героем спектакля был замечательный актер Алексей Консовский, известный по многочисленным фильмам, начиная с очаровательного принца из «Золушки», и продолжавший сниматься, играть в театрах и неизменно звучать в лучших радиопостановках. Весьма кстати, что за год до нашей поездки на флот вышел новый фильм «Лермонтов», где Консовский был снят в роли поэта. И мы кроме спектакля дали морякам больше десяти концертов, в которых среди других номеров Консовский читал стихи Лермонтова и Пушкина.

Четвёртым мужчиной нашей бригады был чудесный Александр Костомолоцкий. Он играл отца Оливии. Он был необычайно и разносторонне одарённым человеком. Бывший актёр театра Мейерхольда, затем театра Революции, он был и музыкант, и артист, и художник. Во время поездки на флот он сделал около двадцати портретов Героев Советского Союза и матросов, эти портреты висят в музее Вооружённых Сил. Его снимали как музыканта в фильме «Веселые ребята», в чеховской «Свадьбе»; Андрон Кончаловский пригласил его на роль Лема в «Дворянском гнезде». А Завадский использовал его музыкальный талант и мейерхольдовскую остроту и гротесковость во втором варианте спектакля «Маскарад», возведя его на дирижерский пульт в оркестре, где Костомолоцкий, дирижируя музыкантами, своим лицом и выразительными жестами рук воплощал дух злодейства и дьявольщины, которые кружились вокруг Арбенина. А в нашем спектакле это тоже была гротесковая фигура, но очень смешная и добрая.

И вот эту четверку актеров в новых фронтовых точках, куда мы постоянно переезжали, часто встречали настороженно: «Четыре актера?! Что это за спектакль, который сыграют четыре актера? Разве может быть это интересно?» Эта настороженность усилилась, когда Консовский вывихнул ногу и между спектаклями лежал в госпиталях и даже ходил на костылях. «Четыре актера, из которых один без ног! Ну и труппа!» Потом нам это даже понравилось, и мы нарочно прибеднялись всеми силами, чтобы потом, на спектакле, неожиданно поразить зрителя, взять реванш!

Оказалось, что совсем не стыдно было играть такую легкомысленную комедию на фронте, больше того, даже играть на торжественном заседании всего командного состава Северного флота, на котором подводились итоги за год и вручались государственные награды. Оказалось, что никому не известный Морриссон может принести не меньше пользы на фронте, чем Симонов, Крон и другие.

И мы получали колоссальное удовольствие от возможности своим спектаклем нести радость, смех, отдых матросам после их тяжелой службы и «просветлять загрубевшие и очерствевшие души моряков», как выразился начальник политотдела одного из кораблей — Воронцов…

А в то время, когда шел наш спектакль, где-то шли бои, и моряков вызывали из зрительного зала, они тихо вставали, чтобы не помешать спектаклю, и уходили на боевое задание. А за кулисами постоянно раздавался тревожный треск телефона: командиру части докладывали о ходе операции.

А по морю шныряли фашистские подводные лодки, и наши торпедные катера охотились за ними — и не одну из них потопили за время нашего там пребывания. Случилось однажды, что с палубы торпедного катера мы увидели маячивший вдали перископ немецкой подводной лодки и не на шутку испугались.

Мы объездили весь Север, сыграв 49 спектаклей, дали и провели больше десяти концертов и литературных вечеров, играли в различных точках: в сожженном, разрушенном Мурманске, в Росте, в Полярном, где находилась Ставка командования, на острове Кильдин, где бывали такие ветры, что тяжелые орудия привязывались тросами, так как ветром их сметало в море. В порту Владимире матросы говорили, что у них 8 месяцев не было артистических бригад, да и на губе Долгой, Васиге, в бухте Строителей и во многих других точках. Играли во всевозможных условиях, на самых разных площадках: от огромных сцен, в которых терялось наше оформление, до миниатюрных закутков в кают-компаниях, когда актерам приходилось сплошь и рядом спотыкаться о ноги зрителей, сидевших тут же, в первом ряду, а это были ни больше ни меньше, как контр-адмиралы и Герои Советского Союза… Так что Консовскому приходилось после каждой пятой реплики извиняться. А Ткачева даже однажды, поскользнувшись, просто села на колени контр-адмиралу Иванову, но он не растерялся и очень галантно помог ей приподняться и продолжать игру.

Тогда было больно смотреть, и невольно зажмуривались глаза от блеска огней, отраженных от сплошного золота орденов на мундирах почетных зрителей.

А когда у нас однажды погас свет в ночной сцене, контр-адмирал Иванов, как опытный осветитель, подсвечивал лица актеров своим карманным фонариком.

Играли и на площадках, составленных из обеденных столов, которые «гуляли» под ногами. Играли и при свете керосиновых ламп, когда вставала угроза срыва спектакля из-за потухшего электричества. Играли при холоде в два градуса, когда воздух, вылетавший изо рта, тут же превращался в клубы белого пара и перед актерами маячили как бы белые рупоры. А Наташу Ткачеву, играющую в кружевном капотике с обнаженной шеей и руками, согревал только ее неиссякаемый темперамент.

Играли часто сразу же после переезда на боте по Баренцеву морю после так называемой морской «травли», когда свет был не мил и когда еще и на спектакле Наташе казалось, что партнеры ходят вверх ногами. А за кулисами мы стояли с пузырьком нашатырного спирта, чтобы она пришла в себя.

Но я не сказала бы, что все эти неожиданности мешали спектаклю (портили его) — наоборот, они вносили тот необходимый момент экспромта в наш комедийный спектакль, без которого было бы трудно его сохранить и даже вредно играть его ежедневно, а то и дважды в день.

Иногда происходили совершеннейшие курьезы. Так, на одном, кстати сказать, самом ответственном спектакле (и самом сумасшедшем по количеству «накладок»), как нарочно, после «драки» между двумя героями сломался стол. А он игровой, его необходимо было поставить на ножки, так как за ним шла дальше большая сцена. И вот Ирина Шаляпина, игравшая горничную, обнаружив эту поломку, решила чинить стол своими кулаками на глазах у зрителей. И вот была невероятная пауза — Ирина Федоровна три минуты сколачивала стол. И что вы думаете? Это не было похоже ни на «накладку», ни на случайность — это приняли как необходимую сцену. Три минуты зал грохотал. Когда я прибежала из-за кулис на этот «грохот», я была в ужасе: действие пьесы приостановлено, а Ирина Федоровна занимается столярным ремеслом. Я даже заподозрила ее в том, что она нарочно долго не исправляет стол — настолько был силен успех, что ей не хотелось прекращать починку.

Или еще пример. Когда к концу поездки у нас стало не хватать парикмахерского лака и пришлось слабо наклеивать баки, так что они у Костомолоцкого почти ежедневно во время сцены драки отлетали, тогда приходилось оправдывать эту «накладку», и актёр кричал: «Он вырвал у меня мои последние волосы!» Это тоже имело успех. Костомолоцкому так это понравилось, что на некоторое время это стало классическим трюком спектакля.

Много было таких неожиданных нелепостей, которые в каком-нибудь другом спектакле, например у Горького или Чехова, испортили бы все дело, а здесь они вносили приятную ноту экспромта, импровизации в этот эксцентрический и веселый спектакль.

Благодаря этому, может быть, спектакль не потерял своей свежести и молодости, и, вернувшись в Москву, мы его долго и с неизменным успехом играли уже на столичной сцене…

На протяжении всей поездки по Северному военно-морскому флоту нас сопровождала песня композитора Е. Жарковского и поэта Н. Букина — она вдохновляла нас, окрыляла, и до сих пор при звуках этой мелодии в моей душе и памяти снова воскресают прекрасные и счастливые дни нашей фронтовой поездки:

Перелистаем некоторые страницы газет, журналов, книг середины и конца прошлого века.

Ежедневная фронтовая газета Северного флота от 15 марта 1945 года, № 64. Первая страница. Над заголовком «КРАСНОФЛОТЕЦ» — девиз: «Смерть немецким оккупантам!» Слева — передовица: «Службу нести строго по уставу». Справа — фотография Героя Советского Союза майора Г. В. Павлова. В центре — рецензия: «Театр Моссовета у североморцев»:

Из газеты парткома, месткома и комитета ВЛКСМ Государственного Комитета Совета Министров СССР по радиовещанию и телевидению «Говорит Москва» от 5 июня 1965 года, № 12.

Адрес редакции: Москва, Пятницкая улица, дом 25, телефон В 3–63–89.

Газета «Вечерняя Москва» от 13 ноября 1972 года, № 266.

Журнал «Театральная жизнь», № 3, 1979 год.

Из книги «Радиоискусство. Теория и практика», Москва, «Искусство», 1983.

Газета «Московский комсомолец» от 8 мая 1999 года.