Наши заповедники

На озере Киёво

начале мая я собирался в далекую экспедицию на Новую Землю. Институт психологии поручил мне изучить инстинкты гнездящихся птиц на птичьих базарах.

Перед самым отъездом ко мне в институт зашел один приятель-зоолог. Узнав о том, куда я намерен ехать, и о цели моей поездки, он сказал:

— Зачем вам в такую даль забираться? Поезжайте лучше и Лобню.

Признаться, я немного смутился: вылетело из головы, что такое Лобня. Наверно, какой-нибудь островок на Севере. Но где именно он находится?

Сознаваться в своей географической неосведомленности мне не хотелось, и потому, приняв рассеянный вид, я небрежно ответил:

— Ах, да, Лобня! Припоминаю: островок, кажется, в Баренцевом море.

Приятель улыбнулся и перебил меня:

— Нет, не в Баренцевом, а в Подмосковье. От Москвы с полчаса езды на дачном поезде по Савеловской железной дороге. Лобня — это не остров, а станция. Впрочем, там и островок тоже есть, и птичий базар на нем. Поезжайте — всё сами увидите.

Больше рассказывать приятель ничего не захотел; так и ушел. А я остался в неведении и крайне заинтересованный тем, что же это за необыкновенное место под самой Москвой, где, будто на морских островах, разместился птичий базар.

На другой день с первым дачным поездом я отправился на разведку. Минут через двадцать — двадцать пять поезд остановился у станции «Лобня».

Я вышел из вагона и огляделся. Налево были запасные пути с отцепленными товарными вагонами, направо, за станцией, виднелась старая березовая роща, и прямо в ней — небольшой поселок.

Утро было ясное, весеннее. В вершинах деревьев слышался громкий крик грачей. Большинство берез было занято их гнездами. Иссиня-черные птицы оживленно хлопотали над ремонтом своих нехитрых строений, другие же важно разгуливали по дороге возле самой станции, разыскивая в конском навозе уцелевшие зерна овса.

Я не спеша пошел по дороге через поселок, осматриваясь по сторонам и с удовольствием слушая крики грачей — этот первый приветный гомон наступившей весны.

В палисадниках возле скворечен распевали трескучие песни скворцы. А в воздухе низко, едва не касаясь верхушек берез, то и дело пролетали чайки.

«Откуда же их здесь такое множество? — подумал я. — Ведь поблизости нет ни роки, ни болота».

Но долго раздумывать было некогда. Мне хотелось поскорее попасть в это диковинное подмосковное царство птиц, обещанное мне приятелем.

Следуя его указанию, я миновал поселок и сразу же за ним очутился на берегу небольшого озера. Собственно, то, что я увидел перед собой, озером даже было трудно назвать. Всю низину занимал открытый заболоченный остров, а кругом его опоясывала узким кольцом вода. Ширина водного протока от берега до острова была не больше ста, а местами даже пятидесяти — шестидесяти метров.

Взглянув на этот плоский, заболоченный остров, я сразу понял, почему у станции и над поселком летало так много чаек. Здесь, на островке, сплошь окруженном водой, они, очевидно, устроили свои гнезда.

Над островом виднелось огромное количество летающих птиц. Одни из них садились в желтые, завядшие камыши, другие, наоборот, взлетали из них и с криком носились в воздухе. Но вот что меня удивило: вся середина острова была сплошь белая — очевидно, там в камышах до сих пор еще лежал снег.

«Странно, — подумал я, — ведь даже в лесу он уже давно растаял».

Я хотел, вынуть из футляра бинокль, чтобы взглянуть на остров, но тут за поселком на станции послышался грохот — очевидно, сгружали железо, — и в тот же миг все то белое, что я принял было за снег, с невероятным шумом и криком взметнулось вверх. Это были птицы — тысячи белых птиц. Они закружили над островом, снежной тучей закрыв противоположный берег, село и дальний лесок. Ничего не было видно, кроме массы трепещущих крыльев. Постепенно чайки, по-видимому, успокоились и вновь уселись на землю. И весь островок снова будто покрылся белыми пятнами снега.

Минуту я стоял на месте, пораженный этим чудесным зрелищем, а потом, опомнившись, чуть не бегом поспешил обратно в поселок.

«Лодку! Скорее найти лодку и перебраться туда, на остров! Хорошо, что я надел высокие болотные сапоги. Проберусь на самое место гнездовья, всё осмотрю, а потом — обратно в Москву, в институт, расскажу о своей находке и перееду сюда на все лето. Зачем же тащиться куда-то на край света, когда вот тут, под самой Москвой, такая чудесная гнездовая колония птиц?»

У местных ребятишек я узнал, что на краю поселка живет старичок. У него имеется лодка, на которой он ставит в озере вентеря, ловит в них карасей.

Ребята проводили меня до самого домика рыбака.

Хозяин был дома, он копал в огороде грядки.

Я поздоровался и рассказал, что хочу пробраться на остров и осмотреть гнездовье — наметить места будущих наблюдений.

Старичок слушал меня, добродушно чему-то улыбаясь.

— Погоди, сынок, — неожиданно перебил он. — А как же ты по острову ходить-то будешь?

В ответ ему я подтянул повыше свои охотничьи сапоги и подмигнул:

— Ничего, дедушка! Нам, охотникам, никакие болота не страшны. Не в таких мы еще бывали.

— Ну и храбрец! — покачал головой старичок. — Что ж, поедем, а я полюбопытствую, как ты там разгуляешься.

Он сходил в сарай, вынес оттуда широкую деревянную лопату вместо весла, и мы отправились к берегу. Там стояла маленькая плоскодонная лодочка, похожая скорее на лохань для стирки белья, чем на лодку.

Мы уселись в нее. Старик устроился на корме; он стал загребать лопатой воду, и лодка медленно поплыла к острову.

Вот мы и у цели. Нос лодки ткнулся о завядшие, прошлогодние камыши.

Я быстро встал и уже занес ногу, чтобы выбраться на остров. Но тут я почувствовал, что старик придерживает меня сзади за куртку.

— Что ты меня держишь? — улыбнулся я. — Чай, не маленький, не первый раз по болоту хожу.

Я ступил ногой на болотистый берег острова и вдруг почувствовал, что нога свободно уходит куда-то вниз — край берега опустился в воду. Хорошо, что старик придерживал меня, иначе я потерял бы равновесие и свалился за борт.

Я отдернул ногу, и край острова вновь всплыл над водой.

В недоумении я обернулся к моему спутнику, а он, хитро посмеиваясь, глядел на меня:

— Ну, что ж ты не идешь? Иди, коли задумал.

— Дедушка, да ведь по нему вовсе ходить нельзя!

— Вот в том-то и дело, сынок. Наш остров не простой, а пловучий — это сплавина, а под нею вода. Утонуть здесь, правда, нельзя — глубина-то в любом месте по грудь, не больше. Летом, к примеру, ежели окунешься, так не беда, измажешься только. Ну, а теперь, конечно, купаться еще рановато: вода как лед.

Так я и вернулся в Москву ни с чем. А главное, что было обидно: ведь вот тут же, совсем рядом, такое чудесное место для наблюдений, а пробраться туда невозможно.

Спустя несколько дней кто-то из моих товарищей — сотрудников института — рассказал мне, что летом на этот самый островок все-таки ухитряются пробраться юные натуралисты из Зоопарка. До островка они добираются вброд, а по самому острову ползут на животе, конечно рискуя на каждом шагу провалиться в топкую грязь и в воду. Так юннаты отлавливают и кольцуют на острове подросших чайчат.

Увы, все это меня совсем не устраивало. Во-первых, ждать до лета я не мог, так как должен был наблюдать гнездование птиц с самого начала; и так уже часть времени была упущена. А кроме того, вести наблюдения и ставить опыты, ползая на животе по топкому болоту, вообще вряд ли было возможно.

Однако что же, собственно, представляет собою остров? Это ковер, сплетенный из плавающих на воде корневищ болотных растений: рогоза, белокрыльника, стрелолиста, хвоща и других.

Как только ступишь ногой на него, этот пловучий ковер погружается в воду. Кроме того, под ногами он может легко прорваться — тогда еще скорей окунешься.

А если попробовать ходить по нему на лыжах? Может, большая поверхность лыж удержится на зыбком сплетении корневищ, не прорвет его и не будет так быстро погружать его в воду?

Сказано — сделано. В столярной мастерской института мне смастерили специальные «болотные» лыжи: короткие, широкие, с тупыми концами, чтобы они не цеплялись за корневища. Кроме того, на случай, если лыжа все-таки зацепятся, в переднем конце каждой из них было просверлено отверстие. Через эти отверстия продевалась тонкая бечевка, которую я должен был держать в руках, а в случае надобности мог приподнять за нее лыжу и вытащить из трясины. В общем, «теоретически» все было продумано, и я, вооружившись лыжами, вновь отправился в Лобню с твердым намерением пробраться на этот пловучий островок.

В мае на лыжах

Теперь дорога мне была уже хорошо известна… Прямо с поезда я прошел к старичку, показал ему мое новое приспособление и попросил опять перевезти на остров.

Но старичок, видимо, совсем не одобрил мою затею. Он поглядел на лыжи, покачал головой и сказал:

— Эх, милый, хоть бы погоду получше выбрал!

Действительно, погода в этот день была очень плохая: сильно похолодало, накрапывал дождь, и даже изредка падали мокрые хлопья снега.

— А при чем тут погода? — сказал я. — На мне ватная куртка, лыжные брюки — авось не замерзну.

— Это-то конечно, — охотно согласился старичок. — А вот как окунешься в воду вместо со своими лыжами — тогда будешь знать. — И, видимо, не желая больше со мной разговаривать, он обратился к жене: — Ты, старуха, подтопи-ка печку еще разок да сухую одежу достань. Он сейчас искупается, на печке-то славно будет погреться.

Признаюсь, такие напутствия мне были совсем не по душе, и я сам уже начал сомневаться в целесообразности всей этой затеи. Но отступать назад было уже поздно.

Пока мы собирались в путь, дедушка посоветовал мне взять с собой о лодку побольше хворосту и несколько длинных палок, которые он приготовил для плетня.

— Набросаешь их на край острова — все-таки не сразу в самую топь полезешь.

Так я и сделал.

Когда мы подплыли к острову, я устроил у самого края настил из хвороста и положил на него свои лыжи. Кроме того, я взял в руку длинную палку. Может, где и пригодится.

Ну вот, все приготовления закончены. Наступил решающий момент вылезать из лодки и становиться на лыжи. Я осторожно попробовал опереться на лыжу одной ногой.

Пробую, а сам чувствую, как дедушка опять держит меня сзади за куртку. Молчу, будто не замечаю, — думаю: «Держи, держи, так-то надежнее будет».

Лыжа под ногою не погружалась в трясину, но, может, потому, что под ней был настил из хвороста? «Э-э, будь что будет!» Я шагнул из лодки и обеими йогами встал на лыжи. Держат, не тонут. Сделал шаг вперед — прямо с пастила в болото. Под ногами все задрожало, закачалось и стало медленно опускаться вниз. Но я уже перешагнул дальше и пошел, балансируя на каждом шагу, пошел, как по волнам, по зыбкой, колеблющейся поверхности болота.

Сзади из лодки старик мне что-то кричал, но мне некогда было прислушиваться к его словам — нужно было все время двигаться вперед, чтобы не провалиться, и в то же время управлять лыжами.

Вот когда я оценил веревки, прикрепленные, как вожжи, к носам лыж. Почти на каждом шагу мне приходилось приподнимать концы лыж, иначе они зацепились бы за корневища и зарылись в топкую трясину.

«Но о чем кричит мне старик?» Сделав шагов двадцать от лодки, я наконец прислушался.

— Беги, беги! — услышал я.

«Куда бежать? Зачем?» Я обернулся. Следом за мной по лыжне широким потоком лилась вода. Вот-вот настигнет и разольется вокруг.

Я изо всех сил стал удирать от воды и, к своей радости, почувствовал, что с каждым шагом почва под лыжами делалась все крепче. Она уже не так сильно колебалась. Можно было на минуту приостановиться и перевести дух, не рискуя, что тебя затопит нахлынувшая вода или что ты в тот же миг погрузишься в болото.

Я отошел от лодки в глубь острова уже шагов на сто. Теперь можно было и оглядеться по сторонам.

Вокруг меня находились сплошные заросли поломанных, примятых снегом к земле стеблей и листьев рогоза — того самого рогоза, который в конце лета так красиво темнеет на топких болотах своими бархатными головками. Но сейчас, ранней весной, никаких бархатных головок, конечно, еще не было. Всюду виднелась одна только серовато-бурая щетина прошлогодних стеблей.

Поверхность острова была совершенно плоская и однообразная; впереди ни одного холмика, ни одного признака твердой земли.

Однако долго разглядывать все это было некогда. Я ведь стоял не на берегу, а на топкой сплавине. Она начала подо мной медленно погружаться. Но к этому ощущению я уже немного привык.

Двинулся дальше в глубь острова. Среди серой щетины поломанного прошлогоднего рогоза я уже различал сидящих белых птиц. Еще немного усилий — и я на месте гнездовья.

Вот ближайшие чайки срываются со своих мест, с громким криком взлетают в воздух; за ними взлетают те, что подальше, еще и еще… И вдруг вся масса встревоженных птиц летит… но летит не прочь от меня, а на меня, прямо мне в лицо.

Я едва успел заслонить руками глаза, как почувствовал сильный удар в лоб. Шапка слетела с головы куда-то в сторону. А птицы с яростным криком носились вокруг меня, поминутно больно ударяя в голову грудью и крыльями.

Опомнившись от неожиданности, я замахал над головою палкой, которую все время не выпускал из рук, и разогнал птиц. Они продолжали летать вокруг, но уже нападать на меня не осмеливались.

«А где же моя шапка?» Я сделал несколько шагов в сторону, нагнулся за ней и тут только заметил под самыми ногами чаечье гнездо. Это была небольшая кучка тех же самых прошлогодних стеблей и листьев рогоза; а на ней в углублении — два крупных яйца, поменьше куриных. Они были буроватой окраски с пестринками и совершенно сливались с окружающим фоном. Оглянувшись назад, я увидел, что нечаянно уже раздавил лыжей яйца в одном из таких же гнезд.

А вот впереди еще точно такая же кучка стеблей, и на ней тоже яйца. И рядом — еще и еще… Гнезд было такое множество, что невозможно идти на лыжах, не рискуя подавить яйца.

Но идти дальше мне, собственно говоря, было и незачем: первое задание — пробраться к месту гнездовья — мною уже выполнено. Я осторожно повернул лыжи и пошел назад, к лодке.

Обернувшись, я увидел, что чайки туг же за моей спиной вновь занимали свои гнезда. Птицы деловито поправляли в них клювом яйца и садились их насиживать.

Все это происходило в каких-нибудь пяти-шести шагах от меня. Прямо не верилось, что это дикие, а не домашние птицы.

Возвращаться к лодке оказалось труднее, чем уходить от нее. Чем ближе к краю островка, тем почва под ногами становилась все более и более зыбкой. Делалось жутко, что корневища не выдержат, лопнут и провалишься в грязь, в ледяную воду. Но я все-таки не провалился и благополучно добрался до лодки. Вот когда я, наконец, облегченно вздохнул! Сиял лыжи, поудобнее уселся, и мы поплыли к дому.

Весь короткий обратный путь старичок поглядывал на меня, качал головой и добродушно посмеивался:

— Ну и чудак! Какую штуку надумал — по болоту на лыжах ходить! Смехота, да и только. Добро бы мальчишка был, а то уж человек в летах, а чудишь хуже маленького.

Но я не обижался на все эти замечания. «Пусть себе посмеивается, дело все-таки сделано».

Крылатые обитатели островка

В эту же весну я снял комнату в поселке на самом берегу озера и начал вести наблюдения над инстинктами и повадками гнездящихся птиц.

Мне предстояло выяснить целый ряд интересных вопросов: как дикая птица относится к гнезду, яйцам и птенцам. Отличает ли она свои яйца от чужих и будет ли насиживать последние, если их подложить в гнездо. Может ли птица в случае необходимости изменить срок насиживания, удлинить или сократить его. Возможно, ли искусственно изменить в гнезде количество яиц, увеличить или уменьшить их число. Очень важно было также установить, отличают ли птицы своих птенцов от чужих и как отнесутся к малышам, подсаженным в их гнезда. Возникало и еще много других, не менее интересных вопросов. Их решение помогло бы разобраться в том, что собой представляет инстинкт материнства у птиц и как его можно будет использовать в практических целях. Возможно, ли подкладывать в гнезда одних диких птиц яйца совсем других и заставлять выводить приемышей. Если бы это оказалось возможным, мы смогли бы в дальнейшем заселять по своему усмотрению наши болота, поля и леса именно теми видами птиц, которые нам были бы нужны, — ценными охотничьими птицами или такими, которые помогают нам охранять поля и леса от насекомых и прочих вредителей.

Конечно, нужно было учитывать, что разные птицы, вероятно, по-разному будут относиться к своим и чужим яйцам и птенцам. Чайки, над которыми мы начинали опыты, являлись только очень удобным «материалом» для таких наблюдений. На этих птицах нам хотелось выработать приемы и методы наблюдений, с тем, чтобы потом перенести их и на других, более цепных птиц.

Но в эту первую весну я столкнулся с одним большим затруднением: на пловучем острове негде было затаиться, чтобы понаблюдать за птицами; нельзя было даже долго стоять на одном месте, а приходилось все время передвигаться с места на место. Это, конечно, пугало птиц и весьма мешало работе.

Правда, путешествуя ежедневно по острову на лыжах, я постепенно совсем освоился с таким необычным способом передвижения. К тому же скоро наступили теплые, а потом и жаркие дни, так что провалиться по пояс в грязь и в воду было совсем не страшно.

В моей работе мне помогала жена. С утра мы отправлялись в лодке на остров и проводили там целый день. Для этих поездок мы одевались в легкие спецовки, а на голову, несмотря на жару, надевали зимние шапки. Шапка предохраняла голову от ударов птиц, которые продолжали яростно нападать на нас, как только мы приближались к их гнездам.

Все удобные места на острове были сплошь заняты чаечьими гнездами. В некоторых местах гнезда располагались почти совсем рядом. Ходить на лыжах по острову приходилось с величайшей осторожностью, чтобы не подавить яйца.

Если кладка была закончена, в гнезде чайки обычно находилось три яйца, и только очень редко их бывало четыре.

Наблюдая за птицами, я установил, что даже и после того, как чайки садились насиживать яйца, они все время продолжали подстраивать свои гнезда, подсовывая под яйца стебли и листья завядшего камыша. Таким образом, гнездо с каждым днем становилось все выше и выше, представляя собою в конце концов своеобразную башенку, на самом верху которой в углублении — в лоточке гнезда — сидела птица.

Растительность вокруг гнезд день ото дня тоже поднималась вверх, и птицам, сидящим на высоких гнездах, легче было наблюдать за тем, что творится кругом.

Находясь на острове, мы вскоре подметили, что яйца у чаек насиживает не только самочка, но и самец.

Вот в гнезде сидит одна из птиц. Неожиданно она начинает беспокоиться, вертеть головой — видимо, что-то заметила. Так и есть: к гнезду подлетает ее парочка. Кто из птиц самец и кто самка, сразу сказать очень трудно — по внешнему виду они совсем одинаковые: оба белые, с сизыми крыльями и темными, будто бархатными головками. Но если получше приглядеться, обычно в паре находящихся рядом птиц одна бывает немного покрупней, помассивнее; это самец. А та, что потоньше, поизящнее, — самочка. Именно она-то чаще всего и сидит на гнезде; самец занимает его гораздо реже.

Но вот самец подлетел к гнезду. Самочка сейчас же встает с пего, тянет к своему «другу» головку, а он — к ней, будто здороваются. Потом самочка улетает покупаться и покормиться, а самец садится насиживать яйца вместо нее. Прежде чем усесться в гнездо, он хлопотливо оправляет его края, подсовывает небрежно торчащие стебли и листья, потом переворачивает клювом яйца на другой бок, укладывает их в лоточке гнезда и, только приведя все в порядок, усаживается в гнездо и деловито оглядывается по сторонам. Так он и будет сидеть в гнезде, пока не вернется самочка и не сменит его.

Ну, а если к сидящей в гнезде птице подсядет чужая чайка? Тогда «хозяйка» гнезда стремительно бросается на нее и гонит прочь.

Много еще занятных сценок из жизни птиц удалось наблюдать нам, расхаживая по острову.

Но, помимо того, мы неожиданно обнаружили, что, кроме чаек, на острове гнездятся и другие птицы.

Однажды, передвигаясь на лыжах среди зарослей рогоза, я заметил прямо перед собой какую-то пеструю кочечку. Я чуть было не наехал на нее. И вдруг мне показалось, что «кочечка» слегка шевельнулась. Наклоняюсь, гляжу: «Да ведь это же кряковая утка сидит в гнезде!» Птица всем телом припала к земле и замерла.

Я был поражен такой стойкостью инстинкта насиживания у дикой птицы. Ведь я находился совсем рядом, мог схватить ее прямо рукой, а утка, припав к гнезду, не двигалась с места.

Других крылатых обитателей островка мы обнаружили, плавая возле него на лодке.

Во многих местах края сплавины представляли собой очень тонкую, полужидкую тряснистую поверхность, едва-едва скрепленную отдельными пловучими корневищами. На этой трясине по закрайкам острова гнездились не чайки, а более мелкие болотные птицы — черные крачки. Они, так же как и чайки, устраивали свои гнезда из завядших стебельков и листьев болотных растений; но только эти гнезда были значительно легче чаечьих и отлично могли удержаться даже на полужидкой трясине.

Когда мы приближались на лодке к гнездовью крачек, птицы яростно нападали на нас; однако бить грудью и крыльями, как это делали чайки, не решались, а только с громким писком носились над головой.

Но совершенно иначе вели себя крачки, если на территорию их гнездовья залетала чайка. Тут они бросались на непрошенную гостью и щипали ее своими острыми, как иголочки, клювами. Чайка сейчас же спешила убраться прочь.

Помню даже такой случай. Это было в июне, когда чайчата начали подниматься на крыло. И вот один из чайчат случайно пролетел над местом гнездовья крачек. На него накинулись две крачки, вероятно имевшие поздний выводок птенцов.

Небольшие птицы принялись колотить и щипать чайчонка, который был значительно крупнее их. Одна из крачек с разлету ударила чайчонка в голову. Тот затрепетал крыльями и, пролетев несколько метров, упал в воду.

Я сейчас же сел в лодку и попытался подъехать к птенцу. Но он, опомнившись от удара, пустился вплавь удирать от меня и скрылся в прибрежных зарослях.

Однако в воздух он так и не поднялся.

Кроме тех птиц, которые гнездились на самом островке, нам удалось наблюдать и других, строивших пловучие гнезда в зарослях камышей, на мелководье.

Как-то, пробираясь на лодке сквозь камыши, я наткнулся на пловучее гнездо лысухи. Оно было свито на ворохе прошлогоднего камыша, который, подобно небольшому плотику, держался на воде. В гнезде я насчитал девять глинисто-белых с черными пятнышками яиц немного помельче куриных.

Позднее нам часто приходилось видеть на озере саму лысуху — крупную черную птицу с белой лысинкой на лбу. Она плавала с выводком и держалась в небольших прогалинах между камышами.

Пловучее гнездо еще одной обитательницы озера Киёва нам так «не удалось разыскать, но зато в июне мы нередко видели на воде эту птицу с ее птенцами. Издали она походила на небольшую дикую уточку — чирка. Однако в бинокль можно было легко разглядеть, что это совсем не утка. Голова у нее заканчивалась прямым заостренным клювом, а по бокам головы перышки торчали в виде рожек. Птица эта носит забавное название: поганка.

На озере Киёво мы обнаружили три выводка поганок. У каждой птицы было по два — три птенца.

Помню, когда первый раз мы заметили на воде поганку с птенцами, мы поторопились подплыть поближе, чтобы получше их рассмотреть. Однако поганка-мать близко нас не подпустила. Она быстро поплыла к тростникам, а следом за ней, словно темные шарики, покатились по воде ее малыши. Отплыв от нас подальше, птица приостановилась. Птенцы сейчас же подплыли к матери и взобрались к ней на спину, будто на лодочку. Так поганка и увезла на себе своих малышей.

Позднее нам много раз приходилось наблюдать такую же забавную сцепку: как только приустанут птенцы, сейчас же забираются на спину к матери и отдыхают, сидя на ней.

А однажды, помню, мы нечаянно испугали поганку, когда она везла на себе птенцов. В одни миг птица нырнула и все семейство исчезло под водой.

Вынырнула поганка уже далеко от нас, у самых камышей; тут же из воды, как две пробочки, выскочили и птенцы, и все семейство исчезло в зеленых болотных зарослях.

Так наблюдали мы обитателей озера Киёво, то бродя на лыжах по острову, то заплывая на лодке в тихие, глухие заводи.

Первое лето ушло на то, что мы хорошенько освоили этот замечательный островок, а главное — выяснили, в каких его участках больше всего гнездятся чайки, и присмотрелись к самим птицам, к их жизни, повадкам. Ведь именно над чайками нам и предстояло в дальнейшем вести свои наблюдения и ставить различные опыты.

Сами же наблюдения и опыты мы как следует развернули только на следующую весну, когда наконец построили на острове помосты. Затаившись на них, мы могли беспрепятственно наблюдать за тем, что творится в этом необыкновенном птичьем поселении.

Но прежде чем говорить о дальнейшей работе, мне хочется рассказать об одном забавном происшествии, которое случилось именно в это первое лето нашей работы на острове.

Забавное происшествие

Однажды ранним утром к нам приехал мой приятель-художник. Это был уже пожилой человек, очень высокий, худой, в какой-то остроконечной шляпе. По внешности он был похож на древнего звездочета. Приятель очень любил природу, всякую живность и великолепно ее рисовал.

— Решил взглянуть на ваш сказочный островок, — весело говорил он, ставя в уголок ящик с красками и снимая пыльник. — Уж помогите мне туда пробраться, сделать пару этюдов.

— Пробраться туда я, конечно, вам помогу, — ответил я, — по рисовать там на месте вам вряд ли удастся. Ведь это пловучий остров. Ни сидеть, ни даже стоять на одном месте нельзя, иначе провалишься в воду. Нужно все время ходить, а на ходу какое же рисование!

— Эх, жаль! — огорчился приятель. — А мне бы хотелось именно там, на месте, кое-что набросать.

Мы стали думать и вот что придумали: взять ла остров большой лист фанеры н положить его там, где корневища сплелись покрепче. Приятель поставит на этот лист свой трехногий походный стульчик, сядет на него и будет рисовать.

— Только долго на одном месте не сидите, — предупредил я. — Как увидите, что лист начал погружаться вглубь, а кругом выступила вода, — сейчас же становитесь на лыжи и перетаскивайте файеру на другое место. Весь остров очень однообразен, так что в любом месте будет одна и та же картина: рогоз и среди него масса гнезд.

— Ну и прекрасно, — охотно согласился мой гость.

С большим трудом мы разыскали в поселке двухметровый лист толстой файеры, взяли его с собой в лодку, положили туда же двое лыж и поплыли на остров. Приятель захватил с собой складной стульчик, лист бумаги, приколотый к картонной папке, и маленький ящичек с акварельными красками. Тяжелый коробок с маслом пришлось оставить дома. Пузырек с водой, чтобы макать туда кисточку, товарищ повесил на веревочке себе на шею. В общем, все художественное снаряжение получилось очень легкое и совсем не громоздкое.

Подплыв к острову, мы высадились на него, стали на лыжи, положили фанеру на головы и двинулись к гнездовью.

Идти на лыжах, неся фанеру на голове, было крайне неудобно, но зато этот щит надежно предохранял нас от нападения чаек.

Мы благополучно, пи разу не провалившись, добрели до середины островка, где корневища были наиболее крепко сплетены, и там опустили наш щит. Приятель поставил на него свой стульчик, сел, огляделся по сторонам и уже хотел взяться за рисование. Но ему очень мешали птицы. Они то н дело налетали на непрошенного гостя, ударяя его грудью и крыльями.

— Не машите руками, потерпите немного, — посоветовал я, — тогда они скорее успокоятся и перестанут на вас нападать.

Я отошел в сторону, а приятель замер, предоставляя сердитым птицам полную возможность себя колотить. При каждом нападении он только поеживался и забавно втягивал голову в плечи.

Kак я и ожидал, неподвижность сидящего человека подействовала на чаек успокоительно. Через какие-нибудь пять — шесть минут они уже оставили его в покое и начали рассаживаться на гнезда.

Приятель осторожно взялся за рисование, а я отправился обратно к лодке. Приплыв домой, я сел за стол, собираясь записать все то, что наблюдал накануне.

Из окна моей комнаты был виден весь островок. «Что-то там делает мой гость?» Я взглянул в окно. Из зеленых, уже подросших за весну зарослей рогоза по пояс высовывалась долговязая фигура художника. Отсюда, издали, он в своей серой полотняной блузе и остроконечной шляне сам походил на какую-то забавную хохлатую птицу, сидящую в гнезде.

«Ну, пусть рисует», — подумал я, принимаясь за работу.

Минут через десять — пятнадцать я вновь поглядел в окно. Художник сидел все на том же месте, но теперь из камышей он виднелся уже не по пояс, а только по шею.

«Эх! Ведь предупреждал его: как начнете слегка погружаться, сейчас же перебирайтесь на новое место, — с досадой подумал я. — Досидится, пока не юркнет. Тогда и рисование, и краски — все пропадет. Ну, да не маленький, сам понимает».

Мне хотелось поскорее закончить описание своих наблюдений, и поэтому я снова принялся за работу. Сколько я проработал — не знаю, но только вдруг в соседней комнате послышался взволнованный голос жены:

— А где же Петр Иванович?

Глянул в окно, а из камышей только одна шляна торчит. Тут уже ждать было нечего, скорее лыжи в охапку — и на остров.

Подхожу ближе, смотрю — сидит мой Петр Иванович в воде выше пояса, будто в большущей ванне. Коробочек с красками тут же рядом плавает. Пузырька с водой нигде нет, да он и не нужен — воды кругом хоть отбавляй. Петр Иванович макает кисть и вправо, и влево, куда захочет. А в другой руке держит свой рисунок.

Я издали на рисунок взглянул и прямо ахнул: какой там этюд — настоящая картина, да еще какая! Смотрю на нее — будто в зеркале отражается весь островок, с зелеными камышами, с чайками. Взглянул на картину, потом опять на художника. Глубоко прогнулась под ним сплавина, много воды кругом набралось. Еще минута — не выдержат корневища, лопнут, прощай тогда все труды, и картина прощай, все в грязи очутится.

Кричу приятелю:

— Кончайте! Выбирайтесь скорей!

А он, видимо, так увлекся, ничего и не замечает.

— Сейчас, сейчас, — говорит, — еще два штриха…

— «Два штриха», — перебиваю я, — и вы на дне. Понимаете? Провалитесь, и все пропадет.

Тут только до Петра Ивановича наконец дошло, что он не у себя в мастерской, а на толком болоте. Огляделся кругом.

— Да, — говорит, — малость того, подзагруз! Как же мне теперь выбраться?

«Ну, — думаю, — это уже не беда, здесь неглубоко, выберется как-нибудь. А вот как рисунок спасти? Подойти поближе и взять невозможно — сразу же оба провалимся. Как же быть? Да вот как!» Я быстро протянул приятелю палку, которую всегда носил с собой, когда ходил по острову, и говорю Петру Ивановичу:

— Оторвите рисунок от картонки, приколите кнопкой к палке, вот так. Теперь я его возьму.

Ну, рисунок в моих руках, он спасен! Значит, труды не пропали даром, а остальное не так уж важно. Я повернулся и поскорее пошел прочь, подальше от ненадежного места.

Только отошел несколько шагов — слышу сзади какой-то всплеск, возню н потом испуганный крик:

— Алексеич, спасайте!

Оглянулся, а мой Петр Иванович уже в воде — вернее, в грязи; барахтается выше пояса. Вид перепуганный.

— Ничего, ничего, — успокаиваю я, — здесь неглубоко, утонуть нельзя. Вы животом старайтесь на корневища лечь и ползите; ползите подальше от места, где провалились. И лыжи с собой тащите.

— Да как же я их потащу? — не понимает Петр Иванович.

— Очень просто: веревку в зубы, вот так… Ну, поползли помаленьку. Смелее, смелее!

Петр Иванович ползет, то погружаясь в топкую грязь, то выбираясь из нее. В зубах он крепко держит веревку от лыж. От этого вид у него кажется сердитый, прямо зверский.

Я еле удерживаюсь, чтобы не расхохотаться. Наконец он выбирается на более твердое место и встает на лыжи во весь свой огромный рост. Теперь я уже не могу больше выдержать и громко смеюсь. С одежды Петра Иоановича ручьями течет вода; на его шляпе, на плечах, даже на бороде повисли какие-то длинные зеленые водоросли. Сейчас он похож не на звездочета, а на настоящего водяного. Как жаль, что у меня с собой нет фотоаппарата! Получился бы замечательный снимок.

По возвращении домой я дал приятелю переодеться. Правда, моя одежда была ему не совсем по плечу: рукава рубашки едва по локоть, а брюки — немного ниже колен. Но разве это могло кого-нибудь огорчить в такой чудесный, солнечный день?

— А как же краски и стульчик? — вдруг вспомнил приятель про вещи, оставшиеся на месте «катастрофы».

— Все устроим, — утешил я его. — Сейчас возьму удочку, схожу на остров и выужу.

Однако на деле это оказалось совсем не так просто. Стульчик я зацепил крючком и сразу же вытащил, а вот деревянный ящичек с красками хоть и плавал на жидкой поверхности, но подцепить его крючком никак не удавалось. Так и пришлось мне лечь на живот, подползти почти к самому месту происшествия и концом удилища кое-как подтащить злополучный ящичек.

Через час мы уже пили на крылечке чай и весело поглядывали на зеленый остров, над которым, как белые бабочки, носились чайки.

Свой рисунок Петр Иванович вставил в рамку и повесил у себя над диваном.

Сколько раз потом, сидя у него в кабинете, особенно в зимние вечера, когда за окном завывала вьюга и сыпала в стекла горсти мерзлого снега, мы весело вспоминали о том, с какими трудностями и приключениями явилось на свет это произведение искусства.

Мы готовимся к наблюдениям

Зимой, когда все озеро Киёво и пловучий остров покрылись льдом и снегом, мы решили соорудить специальное приспособление, с тем чтобы будущим лотом было удобнее наблюдать за поведением гнездящихся птиц.

В ближайшем лесхозе мы купили столбы и доски, привезли весь этот материал на санях прямо на остров, потом пробили ломом смерзшиеся корневища, опустили в прорубь столбы и вколотили их в дно водоема. На этих столбах мы устроили из досок широкие настилы. Получились просторные помосты, примерно около двух квадратных метров каждый. Их мы сделали четыре штуки в разных концах островка. На такой помост можно было лечь, затаиться и спокойно наблюдать в бинокль, а может, даже и простым глазом жизнь диких птиц. Чтобы наши помосты нe очень выделялись на общем фоне острова весной, когда стает снег, мы их сделали низкими, вровень с поверхностью самого острова, да еще сверху забросали сухим рогозом — в общем, как можно тщательнее замаскировали места наших будущих наблюдений. Теперь оставалось только ждать весны и прилета птиц.

И какое же это было томительное ожидание! Все время в душу закрадывалось сомнение: а что, как чайки заметят паши сооружения и не будут вить вокруг них свои гнезда? Тогда все труды пропали даром.

Наконец наступила весна, растаял снег и лед, и мы первый раз после зимнего перерыва вновь приехали на берег озера.

Как и в прошлом году, вся поверхность острова, будто снегом, была покрыта белыми птицами. Они уже устраивали гнезда. Но гнездятся ли чайки возле помостов — это, увы, с берега даже в бинокль разглядеть оказалось невозможно.

Конечно, нам очень хотелось сейчас же сесть в лодку, сплавать на остров и все осмотреть на месте. Но делать это было рискованно: дикая птица особенно осторожна в то время, когда она начинает строить гнездо. Если ее в это время потревожишь, она бросает его и перебирается в другое, более спокойное место. Иное дело, когда гнездо уже выстроено и в нем снесены яйца, — тут уж птица совсем не так легко расстается с ним. Поэтому мы решили подождать еще несколько дней — дать чайкам как следует освоиться на месте гнездовья.

Прошло четыре-пять дней. Теперь, пожалуй, без всякого риска можно было пробраться на остров. Основная масса чаек должна была уже за гнездиться.

И вот мы в хороший, солнечный день подплываем к острову, встаем на лыжи и бредем по его зыбкой поверхности к месту гнездовья.

Чайки встречают нас встревоженными криками, налетают, бьют грудью, крыльями. Но все это уже ис ново.

Отбиваясь от нападающих птиц, мы спешим вперед, туда, где зимой устроили помосты. Вот первый из них. Мы его едва замечаем из-под наваленного на доски сухого рогоза.

Ура! Чайки, видно, не обратили никакого внимания на нашу постройку и свили гнезда совсем рядом. Гнезд вокруг помоста очень много, некоторые от него не далее метра.

Идем дальше, ко второму помосту. Там нас ждет уже совсем неожиданный сюрприз: два гнезда свиты прямо на помосте. Как же с ними быть? Не будут же дикие птицы насиживать яйца и выводить птенцов у нас под самым боком! Придется или не посещать совсем этот помост, или пожертвовать двумя гнездами. Ну, уж это не такой серьезный вопрос. Главное, что и вокруг второго помоста чаечьих гнезд не меньше, чем возле первого.

Мы обошли все четыре помоста, и повсюду нас ожидала та же радостная картина. Чтобы не терять дорогого времени, мы под конец дня уселись на одном из помостов и попробовали понаблюдать за птицами. Хотелось прежде всего выяснить, надо ли будет в дальнейшем маскироваться при наблюдениях пли чайки не станут обращать на нас особого внимания.

В первые полчаса, проведенные на помосте, сразу все выяснилось. Как только мы уселись и перестали двигаться, чайки тут же успокоились и тоже расселись по своим гнездам.

Картина была необыкновенная. Ничего подобного в прошлом году нам не удалось наблюдать. Да это и понятно: непрерывно бродя на лыжах по острову, мы все время пугали птиц с ближайших гнезд. А вот теперь вся эта масса чаек спокойно расселась вокруг нас. Стоило протянуть руку, и можно было погладить одну из них, сидящую на гнезде возле самого края помоста.

Наш первый опыт мы проделали как раз на том помосте, на котором находились два гнезда. Одно из них было свито посередине дощатого помоста, и нам пришлось это гнездо отодвинуть к самому краю. Зато второе было устроено на уголке; его мы совсем не тронули.

Хозяева этих гнезд отнеслись к нам по-разному. Чайки с передвинутого нами гнезда все время с беспокойными криками носились над нами, присаживались на край помоста, но свое гнездо так и не заняли. Зато самочка с другого гнезда, которое было свито на уголке помоста, очень быстро освоилась с нами и как ни в чем не бывало уселась в свое гнездо.

Это было совершенно необычайное зрелище: дикая птица сидела в гнезде не далее двадцати сантиметров от кончика моего сапога! Я боялся им пошевелить. Но когда нога затекала и приходилось ее слегка подвинуть, чайка с испуганным криком взлетала с гнезда и потом занимала его, видимо, с некоторой опаской.

Забегая вперед, скажу, что в дальнейшем эта чайка совсем освоилась с нашим ежедневным присутствием на помосте. Она взлетала с гнезда, только когда мы забирались на помост, а потом усаживалась в гнездо и преспокойно сидела в нем. Если я осторожно двигал ногами, чайка сердито шипела и, вытягивая шею, старалась клюнуть меня в сапог.

У каждой парочки есть свой гнездовой участок

Наконец-то мы смогли как следует приняться за изучение жизни диких птиц. Теперь уже, кажется, ничто не мешало пашей работе. Мы не только пробрались в самый центр гнездовой колонии, но и обосновались там на твердом, сухом месте. Теперь с восхода солнца и до позднего вечера мы почти не сходили с помоста.

Прежде всего нам необходимо было разобраться в том, что происходило вокруг нас. Вся поверхность острова была сплошь покрыта гнездами. Однако каждый день прибавлялись еще новые и новые. На наших глазах из-за любого клочка земли происходили ожесточенные драки. Очевидно, птицы, ранее занявшие эти места под свои гнезда, весьма неохотно пускали рядом с собой новых соседей. Но кто с кем дерется, нам установить было очень трудно — ведь все чайки похожи друг на друга. Попробуй-ка разберись, кто из них хозяева старых гнезд, а кто вновь прибывшие. Чтобы разобраться во всем этом пернатом поселении, нужно было как-то пометить птиц. А как это сделать? В решении такой нелегкой задачи нам помог простой случай: одна из сидящих на гнезде чаек вымазала в чем-то кажется, в смоле — свою белоснежную грудку. Эту птицу было легко отличить от прочих. Значит, надо попробовать окрасить и других чаек, сидящих на гнездах вокруг наших помостов. Конечно, ловить их было бы очень трудно, да и совершенно недопустимо: перепуганные птицы могли бросить гнезда. Пришлось придумывать, как окрасить дикую птицу, не беря ее в руки. Для этого мы взяли тюбик масляных красок и выдавили немного краски на поверхность одного из яиц, лежащих в гнезде.

После того как мы вновь уселись на помост, спугнутая нами чайка тут же вернулась к гнезду. Она не обратила никакого внимания на то, что одно из яиц немного испачкано краской. Чайка, как обычно, начала грудкой поправлять, размещать их поудобнее в гнезде. При этом птица сильно окрасилась не смываемой в воде масляной краской. Цель была достигнута. Мы тут же наложили краски на яйца и в других гнездах и к вечеру имели вокруг помоста чаек с разноцветными грудками: красной, синей, зеленой, оранжевой, черной, голубой…

Птицы невольно и сами помогали нам. Посидев на гнезде, то та, то другая слетала с него, уступая место своей паре. Слетевшая с гнезда начинала приводить в порядок перышки, чистила их клювом и при этом, естественно, размазывала краску по всей грудке, бокам и даже по спинке. Тут же выявилась и еще одна приятная неожиданность: обычно на гнездах сидели самочки; самцы сменяли их только на короткое время. Таким образом, окрасились в первую очередь почти во всех гнездах самочки, и окрасились очень ярко. А сменявшие их самцы пачкали свои перышки в краску того же самого цвета, но уже гораздо слабее, так как самочки стирали с яиц значительную часть краски. Таким путем мы могли теперь различить не только обладателей разных гнезд, по и членов одной и той же пары.

На следующий день мы принесли в заплечных мешках на остров деревянные колышки с четко написанными на верхушке номерами и воткнули их в болотистый грунт возле каждого гнезда, а в своем дневнике отметили номера гнезд и цвет, в который окрашены его обитатели. Вот теперь мы уже могли свободно ориентироваться в том, что происходило перед нами.

Первые же наблюдения показали, что, несмотря на кажущуюся суматоху и неразбериху в поведении птиц, на самом деле на острове царит строгий порядок. Каждая пара отлично знает свое гнездо и, как правило, не подлетает, и не садится на чужие. Мало того: мы скоро заметили, что вокруг каждого гнезда имеется свой гнездовой район, в который птицы-хозяева не пускают других. В тех местах, где гнезда располагались пореже, районы были большие, площадью до двух — трех квадратных метров. В более уплотненных участках острова и районы гнезд тоже уменьшались, иногда до одного квадратного метра.

При этом гнездо чайки совсем не обязательно должно находиться в центре района. Нередко, особенно на сильно уплотненных участках острова, два чаечьих гнезда помещались совсем рядом. Птицы сидели бок о бок, а районы их гнезд расходились в противоположные стороны. Очень забавно было наблюдать, что такие близкие соседки, которые при насиживании нередко касались друг друга крыльями и хвостами, никак не разрешали одна другой пройтись по своему району, но сейчас же успокаивались, когда соседка переходила на свой собственный участок, хотя он был тут же, под самым носом сидящей в гнезде птицы.

Такое строгое распределение площади возле гнезд казалось нам вначале странным и ничем не оправданным. В целесообразности этого явления мы убедились только позднее, когда в гнездах появились птенцы.

Гнездовые районы не оставались неизменными в течение всего гнездового периода. Как я уже сказал, гнезда на острове были выстроены чайками далеко не сразу; постепенно появлялись все новые и новые. Пришельцы, естественно, попадали в районы чужих гнезд. Хозяева яростно отстаивали свою «площадь». Побеждал более сильный и настойчивый. В результате пришельцы или удалялись искать для гнезда новое место, или твердо отстаивали намеченный гнездовой участок и в конце концов отвоевывали его. После этого мир между новыми и старыми «поселенцами» быстро устанавливался.

Наблюдая это занятное явление-распределение гнездовой территории вокруг наших помостов, — мы составили себе на листе бумаги план, на котором каждый гнездовой участок имел свой номер и был закрашен тем же цветом, который украшал перья его обитателей.

После того как на этой территории появлялись новые гнезда и соответственно менялись старые гнездовые участки, мы тоже вносили изменения в наш план, предварительно выкрасив вновь поселившихся возле нас птиц.

К этому времени нашей работы относится один комичный случай.

Однажды, проведя утренние наблюдения на острове, мы пришли домой в поселок позавтракать. Вдруг видим — к нам бежит целая ватага ребятишек. У всех лица страшно взволнованные. Спрашиваем, что случилось. Отвечают все разом, ничего не разберешь. Наконец выяснилось, в чем дело. Оказывается, за деревней пашут землю под огород. На свежую пашню слетелись чайки, и среди них какие-то необыкновенные: синие, красные, зеленые… Ребята требовали, чтобы я сейчас же взял ружье и застрелил для их школьного музея несколько этих невиданных птиц.

Пришлось разочаровать ребятишек и рассказать, откуда появились такие «невиданные» птицы.

Как чайки находят гнездо

Наблюдая за чайками, мы никак не могли понять, как они не путают своих гнезд с чужими. На острове не было, казалось, никаких опознавательных точек, вся его поверхность была совершенно однообразна и вся сплошь покрыта такими же однообразными на вид гнездами. И все-таки, как показала окраска птиц, все чайки безошибочно садились именно на свое, а не на чужое гнездо. Что же, птицы запоминают точно данное место гнезда или находят гнездо по каким-то побочным, мало заметным для нас зрительным ориентирам?

Чтобы решить этот вопрос, мы разыскали на острове небольшой кустик ивы, вокруг которого находилось несколько чаечьих гнезд. Птиц с указанных гнезд мы окрасили в разные цвета и после этого на другой день приступили к опыту. Я легко выдернул из болотистой почвы кустик ивы, перенес его на несколько метров в сторону и воткнул в илистый грунт.

Мы отошли подальше и стали наблюдать, что будет. Вот вспугнутые нами чайки вновь расселись по своим гнездам. И только одна птица, гнездо которой находилось у самого кустика, не села на свое гнездо. Она подлетела к перенесенному кусту и пыталась сесть возле него на чужое гнездо. Однако оно было занято другой чайкой, его хозяйкой, и та никак не позволяла непрошенной гостье занять его.

Понаблюдав за этой сценкой, я перенес кустик ивы в новое место. И снова эта же чайка пыталась сесть возле него. Видимо, она привыкла отыскивать место своего гнезда, ориентируясь на этот кустик, и теперь совершенно растерялась.

Скоро прилетела и вторая чайка, ее пара, и обе птицы растерянно метались над островом, следуя за передвигаемым мною кустом и не находя своего никем не занятого гнезда.

Наконец я возвратил кустик на старое место, и чайки тут же заняли свое гнездо.

Этот опыт показал нам, что, при всем кажущемся однообразии поверхности острова, чайки, разыскивая свои гнезда среди тысяч других, очевидно, ориентируются на какие-то зрительные вехи. Одной из таких вех был найденный нами кустик ивы. Но он являлся ориентиром только для той пары птиц, которая гнездилась непосредственно возле него. Другие же птицы никак не реагировали на наше перемещение куста и безошибочно занимали свои гнезда. Из этого ясно, что для указанных птиц кустик не являлся такой зрительной вехой. Вероятно, при нахождении своих гнезд они руководствовались какими-то другими ориентирами.

А что, если попробовать передвигать само гнездо? Найдут ли его птицы на другом месте? Такой опыт мы проделали с одним из гнезд возле нашего помоста. Результаты получились весьма интересные. Гнездо, над которым проводился опыт, имело довольно большой гнездовой район — около двух квадратных метров. При этом оно располагалось не в центре его, а с краю, рядом с соседним гнездом. Мы очень осторожно приподняли гнездо вместе с яйцами и перенесли его на метр, в самый центр гнездового района. Чайка сейчас же заняла свое гнездо на новом месте, как только мы отошли от него. Тогда мы перенесли гнездо в самый дальний участок района. И там птица немедленно заняла его. Но стоило нам вынести гнездо за пределы его района и поместить в чужой, как чайка гнезда уже не нашла. Она беспокойно бегала по своему пустому району, подбирала клювом сухие стебли рогоза, даже пыталась на прежнем (основном) месте гнезда что-то построить и вовсе не обращала внимания на свое собственное гнездо, которое было тут же, в каких-нибудь двадцати-тридцати сантиметрах от нее.

Зато птица-соседка, в чей район попало теперь гнездо, проявила к нему большой интерес. Она влезла в него, начала поправлять там яйца и наконец, уселась их насиживать. Однако, посидев немного, она вернулась в свое собственное гнездо. Потом вновь перелетела в подложенное нами. Так она попеременно пыталась насиживать яйца то в одном, то в другом гнезде, до тех пор пока не прилетела ее пара — самец. Тут дело сразу наладилось: самец сейчас же сел в свободное гнездо, и обе птицы, сидя почти рядом, принялись насиживать яйца в обоих гнездах.

Понаблюдав около часа, мы вернули взятое нами гнездо на его прежнее место, и первая чайка, потерявшая было свое гнездо, теперь вновь забралась в него. А птицы-соседи, после того как второе гнездо исчезло из их района, не проявили к нему больше никакого интереса. Самка улетела кормиться в поле, а самец занял ее место на гнезде.

Этот опыт показал нам, что, во-первых, чайки узнают свое гнездо, очевидно, в основном не по его внешнему виду (который, кстати говоря, непрерывно меняется, так как птицы все время подстраивают гнездо), а по тому району, где гнездо находится. Если там неожиданно появляется второе, никем не занятое гнездо, птицы и его тоже считают своим и принимаются насиживать в нем яйца.

Другим интересным результатом этого опыта было то, что, оказывается, место гнезда для птицы вовсе не является чем-то неизменным. Если гнездо передвинуть (не переходя границы чужого района), птица следует за ним н охотно его занимает.

Подобный опыт был впоследствии повторен с гнездом степного орла. Научный сотрудник, работавший по борьбе с сусликами, решил попробовать перемести гнездо этого орла поближе к тем местам, где проводились опыты. Сотрудник хотел заставить орла вылавливать зверьков именно из намеченного нм подопытного участка.

Постепенно перенося гнездо с птенцами с места на место, он в конце концов переместил его более чем на километр. Орел тоже перелетел на новое место и начал кормить птенцов, охотясь за сусликами именно там, где это было намечено человеком.

Будет ли птица насиживать чужие яйца

А как отнесутся птицы к изменению количества яиц в гнезде? Этот вопрос нам решить было очень важно, чтобы выяснить, можно ли в гнездо дикой птицы подложить большее количество яиц по сравнению с тем, что она снесла сама.

У чайки полная кладка — три яйца, очень редко — четыре. Мы попробовали подкладывать в гнездо пятое, шестое, седьмое яйцо… Птица садилась на гнездо с увеличенной кладкой, не выражая никакого беспокойства.

Один случай, подмеченный нами, помог нам значительно интереснее поставить тот же опыт и заставить самих птиц принимать в нем более активное участие.

Как-то раз к сидящей в гнезде чайке подлетела другая, совсем посторонняя, и уселась в районе ее гнезда. Первая птица сейчас же сорвалась с гнезда, прогнала прочь вновь явившуюся. Но, вернувшись обратно к гнезду, птица вдруг заметила выкатившееся из него яйцо. Она же сама случайно и вытолкнула его, слетая с гнезда. Чайка очень взволновалась, начала бегать вокруг яйца. Вдруг она прижала его клювом к груди и, пятясь, втащила обратно в гнездо.

А что, если подложить чайке к гнезду яйцо, взятое из чужого гнезда? Мы попробовали это сделать. Птица сейчас же втащила к себе четвертое яйцо. А если подложить пятое, шестое, седьмое?… Мы продолжали подкладывать все новые и новые яйца, и птица тут же втаскивала их в гнездо.

Но вот оно уже полно до краев. Чайка втаскивает еще одно, а сзади вываливается не уместившееся. Птица оборачивается и спешит втащить выпавшее. Все равно все не умещаются. А чайка все хлопочет и хлопочет.

Пришлось наконец вмешаться нам самим и лишние яйца разложить назад по гнездам.

Однажды нам удалось наблюдать еще более любопытный факт. Придя, как обычно, на остров, я принес с собой на завтрак вареный картофель. Одна из картофелин случайно выпала из моей сумки. Возвращаться за ней мне не хотелось, так как я уже взобрался на свой помост, к тому же ею заинтересовалась чайка, сидящая на гнезде. Любопытно понаблюдать, что она будет с картофелиной делать. Очевидно, съест?

Чайка слезла с гнезда, но картофелину есть не стала, а прижала ее клювом к груди и втащила в гнездо. Втащила, уложила поудобнее вместе со своими яйцами и уселась насиживать.

На другой и третий день картофелина продолжала лежать несъеденной в гнезде вместе с яйцами.

Тогда мы решили попробовать вынуть из одного чаечьего гнезда яйца, а возле пего положить несколько картофелин. И что же? Чайка тут же втащила их в гнездо и стала насиживать точно так же, как и собственные яйца.

Аналогичные опыты мы провели, заменив картофель округлыми камешками, деревянными шариками от настольного крокета, а также деревянными яйцами различной величины и окраски: синими, желтыми, голубыми…

Птицы втаскивали все эти предметы и насиживали их так же, как и спои собственные яйца.

Но неужели же чайки не отличают все эти ярко раскрашенные предметы от своих яиц?

Чтобы решить этот вопрос, мы сделали следующий опыт: рядом с чаечьим гнездом, в котором находились яйца, мы подложили другое, искусственное гнездо и в него поместили разноцветные деревянные шарики.

Как только мы отошли в сторону, птица сейчас же подлетела к обоим гнездам, заглянула в них и уселась в то, где лежали настоящие яйца. Мы переменили местами в гнездах яйца и разноцветные шары. Чайка села на другое, подложенное нами гнездо, где теперь находились яйца.

Л если яйца на время совсем убрать, оставить одно гнездо пустым, а в другом пусть лежат шары?

После этого чайка уселась насиживать шары, отдав им явное предпочтение перед пустым гнездом. Но стоило нам вновь положить в пустое гнездо яйца, как чайка тотчас же уселась на них, оставив шары без внимания. На этом опыт мы и закончили.

Но каково же было наше изумление, когда, придя на следующий день на помост, мы увидели, что чайка разорила оба гнезда, свое и подложенное, и сделала из них одно большое гнездо, в которое втащила и яйца и шары! И все это она спокойно насиживала.

Подобные опыты показали нам, что птица, конечно, отличает свои яйца от других округлых предметов и отдает явное предпочтение яйцам. Но и другие округлые предметы все же возбуждают у птицы стремление их насиживать.

Вывод из этого напрашивался сам собой: дикой птице можно подложить в гнездо и чужие яйца; если они даже будут резко отличаться по виду (величине и окраске) от ее собственных, она все же будет их насиживать.

В дальнейших опытах мы стремились выяснить, может ли птица удлинить или, наоборот, сократить естественный срок насиживания яиц. Такой вопрос возник у нас в связи с утверждением орнитолога Альтума:

«Целым рядом опытов он (Альтум) убедился, что птицы не столько высиживают птенцов, сколько отсиживают на яйцах определенный срок, без всякого представления о том, что из этого насиживания выйдет.

Так, если яйца после 7–8 дней насиживания на них самки заменить свежими из другого гнезда, то птица будет сидеть на подложенных ровно столько времени, сколько ей вообще для этого процесса полагается. По миновании срока (16–18 дней, напр.) она прекращает насиживание, хотя бы для выведения птенцов оставалось всего 5–6 дней»[2]

Утверждение Альтума относительно неизменности у птицы срока насиживания яиц нам казалось маловероятным. Однако это все же следовало экспериментально проверить. Мы взяли из ряда подопытных чаечьих гнезд яйца, сварили их и вновь подложили обратно в те же гнезда. Птицы тотчас же сели их вновь насиживать. В других гнездах мы заменили вынутые яйца картофелем, деревянными или каменными яичками или шариками. Все эти предметы чайки также принялись насиживать.

Естественно, ни из вареных яиц, ни из деревянных и каменных фигурок вылупиться ничего не могло. Чайки просидели на всех этих предметах, превысив нормальный срок насиживания в два — три раза.

В третьей серии подопытных гнезд мы меняли яйца местами. Брали яйца из гнезд очень ранней кладки перед самым вылупливанием птенцов и подкладывали их в гнезда с запоздалой кладкой. Таким путем в этих гнездах птенцы выводились значительно ранее нормального срока.

Опыт показал, что вылупившихся досрочно птенцов птицы тотчас же принимались кормить, а вовсе не дожидались конца срока насиживания, как это утверждает Альтум. Таким образом, утверждение этого ученого относительно неизменности сроков насиживания и какой-то «машинообразности» поведения птицы в наших опытах совершенно не подтвердилось. Наоборот, как уже сказано, мы наблюдали очень большую изменчивость в поведении птицы в один из ответственнейших моментов ее жизни — в период насиживания яиц. Чайки энергично вкатывали в гнездо выпавшие из пего яйца и усердно насиживали их, не прерывая насиживания, если даже в гнезде резко менялись количество яиц или их внешний вид (замена яиц искусственными округлыми предметами различной окраски и величины).

Тут же необходимо отметить, что, если мы заменяли в гнезде яйца не округлыми предметами (яйцами и шарами), а фигурками, имеющими углы H грани (кубиками и многогранниками), такие предметы птицы не насиживали и бросали гнездо.

Все проведенные нами опыты, помимо теоретического интереса, имели еще и чисто практический. Они свидетельствовали о том, что можно заставить диких птиц одного вида насиживать яйца, а следовательно, и выводить птенцов совершенно других видов, в том числе полезных и нужных человеку. Однако при этом возникал еще один очень важный вопрос: смогут ли «приемные родители» выкормить и вырастить «приемышей»? Можно было предположить, что такое выхаживание чужих птенцов окажется возможным в том случае, если характер кормления и ухода за птенцами будет подходящим для приемышей.

Для того чтобы выработать методику подсаживания птенцов в чужие гнезда и понаблюдать за тем, как взрослые птицы отнесутся к подкидышам, мы решили на первых порах заняться пересадкой из одного гнезда в другое разновозрастных чайчат.

Но, помимо всех этих опытов, нам, конечно, очень хотелось и просто понаблюдать за тем, как чайки будут выкармливать и выхаживать своих собственных чайчат. Поэтому мы с нетерпением ждали начала вылупливания птенцов.

Чайки и их птенцы

Однажды в последних числах мая, бродя, как обычно, на лыжах по острову, я вдруг увидел: в одном из чаечьих гнезд копошится что-то живое — очевидно, птенец. Я наклонился, стараясь разглядеть его.

Чайчонок, по-видимому, только недавно вылупился из яйца, хотя уже успел обсохнуть. Он очень походил на обычного цыпленка: такой же пушистый, будто из ваты. Окраска пуха у него была желтовато-серая с темными пестринками.

Чайчонок спокойно сидел в гнезде, прижавшись к двум яйцам, из которых одно уже было наклюнуто и из него торчал наружу клювик второго птенца.

В этот же день мы нашли еще несколько вылупившихся чайчат. А в последующие дни птенцы появились уже в большинстве гнезд.

Чайчата выводились на всем острове очень дружно. Теперь мы имели полную возможность наблюдать за их поведением, а также за тем, как птицы-родители заботятся о своих малышах.

В первые три — четыре дня после вылупливания из яйца чайчонок обычно сидел в гнезде, а потом понемногу начинал из него выбираться и разгуливать неподалеку. Вот тут-то и выявилось биологическое назначение гнездовых участков. Если чайчонок бродил в районе своего гнезда, то взрослые птицы — ближайшие соседи его не трогали. Но стоило птенцу забрести в район другого гнезда, как его хозяева сейчас же набрасывались на малыша, клевали и прогоняли прочь.

Конечно, чайчонок никак не мог знать, где ему можно бродить и где нельзя. Поэтому, забредя на чужую территорию и подвергнувшись нападению взрослых птиц, он нередко пускался бежать еще дальше от своего гнезда и, попадая в районы других гнезд, подвергался все новым и новым преследованиям.

Вероятно, такое изгнание птенцов с чужой территории имеет определенный биологический смысл. Оно до известной степени удерживает птенца в районе своего гнезда, не дает возможности уйти от него слишком далеко и затеряться среди тысяч других таких же гнезд.

Возможно, что это явление следует объяснить и как-то иначе. Но, во всяком случае, для нас, наблюдателей, оно имело весьма странный и необычный вид. То тут, то там взрослые чайки вдруг срывались со своих гнезд и принимались гнать заблудившихся малышей, а те, как мыши, старались юркнуть под упавший прошлогодний рогоз и спрятаться от своих преследователей.

Тут же рядом мы наблюдали сценки и совсем иного характера.

Вот возле гнезда бродят птенцы. Внезапно к ним подлетает взрослая птица — их мать или отец. Она принесла своим детям корм. Усевшись на гнездо или возле него, птица наклоняет голову и, как бы давясь, выбрасывает изо рта на землю принесенную пищу: целую кучу земляных червей, личинок водяных насекомых пли мелких рыбешек. Птенцы сейчас же бросаются к корму и поедают его.

Накормив чайчат, взрослая чайка вновь улетает, оставляя малышей беспризорно бродить возле гнезда.

Только к вечеру птицы-родители возвращаются к своим гнездам и, подобрав под себя чайчат, остаются вместе с ними на всю ночь.

Наблюдая за тем, как взрослые чайки кормят и согревают своих птенцов и как они же яростно гонят прочь чужих чайчат, мы просто недоумевали: как птицы-родители отличают своих малышей от чужих? Все чайчата одного и того же возраста были настолько похожи друг на друга, что казалось немыслимым их различить.

Разобраться в этом нам помогло одно интересное наблюдение.

Однажды, следя за птенцами, я увидел, что один из них забрел в район чужого гнезда и был изгнан его обитателями. Испуганный чайчонок кинулся бежать куда попало. Подвергаясь преследованиям все новых и новых птиц, он добежал до открытой площадки, на которой случайно находилась какая-то чайка. Спасаясь от своих преследователей, чайчонок бросился к этой чайке. И тут вдруг она распустила крылья и спрятала под себя птенца; при этом чайка вытягивала шею, угрожая клювом другим птицам, которые гнались за чайчонком.

Чайка, приютившая птенца, не была одним из его родителей. Это я знал наверное, так как обе взрослые птицы с гнезда, откуда убежал чайчонок, нами были давно уже окрашены.

Я продолжал наблюдать, желая знать, чем кончится эта странная сценка. Она кончилась весьма неожиданно. Посидев под крылом птицы, чайчонок наконец выбрался из своего укрытия и побежал прочь. И тут та самая чайка, которая только что приютила птенца и защитила его от других попадавших, теперь бросилась клевать и гнать удиравшего чайчонка.

Вся эта сцена навела меня на мысль, что в различении своих птенцов от чужих играет роль не столько внешний вид птенцов, сколько их поведение. Чайчонок, находясь возле своего гнезда и заметив подлетающих с кормом родителей, спешит к ним навстречу, пищит и просит есть. Такое поведение птенца вызывает у взрослой птицы стремление покормить его. Попав же в район чужого гнезда, малыш ведет себя по-иному: он старается убежать от чужих птиц, и такое бегство влечет за собой преследование чайчонка.

Все это были, конечно, одни только предположения, которые требовалось проверить на опыте. Для этого мы попытались подложить в гнезда чаек чужих чайчат.

Опыты показали, что, если подложенные нами птенцы были еще очень малы (одного — двух дней) и спокойно сидели в новом гнезде, чайки — хозяева этого гнезда, как правило, не только не гнали подкидышей, но кормили их так же, как и своих птенцов, хотя бы те были даже значительно старше и резко отличались по внешнему виду от подкидышей.

Но когда мы подсаживали более старших птенцов, результат получался совсем иной: такие чайчата не сидели в чужом гнезде, бежали прочь от него и неизбежно подвергались преследованию.

Тогда в виде опыта мы осторожно связали лапки одному из чайчат и посадили его в чужое гнездо. Как-то он будет там принят?

Я не спускал глаз с этого гнезда, готовясь в случае надобности сейчас же прийти на помощь связанному чайчонку. Но моя помощь совсем не потребовалась. Подлетевшая к гнезду взрослая птица и не пыталась нападать на смирно лежащего птенца. Она выплюнула принесенный корм; птенцы сбежались его клевать, а подложенный птенец оставался лежать в гнезде.

Спустя некоторое время мы его развязали. Тут он пустился удирать и подвергся обычному преследованию, пока не добрался до своего гнезда.

Этот опыт еще раз подтвердил паше предположение, что в «узнавании» птенцов родителями играет роль не столько внешний вид птенца, сколько его поведение.

Мне невольно вспоминается довольно обычная история с кукушонком.

Наверно, многие знают, что кукушка не строит гнезда, а подкладывает свои яйца в гнезда других мелких птиц. Вылупившийся из яйца кукушонок выкидывает из гнезда других птенцов и остается один. Он растет, как говорится, «не по дням, а по часам». По своей величине и по внешности он совсем не походит на птенцов тех птиц, гнездо которых занимает, и все же птички — хозяева гнезда продолжают кормить своего столь необычного птенца-великана. Тут тоже основную роль, очевидно, играет не внешний вид кукушонка, а его поведение. Увидя своих приемных родителей, он открывает рот, просит есть, — этого уже довольно, чтобы птицы принялись его кормить.

Весьма забавный случай, подтверждающий это же положение, описывает Евгений Елачич:

«На одном дворе жила сорока. Ей часто попадался маленький воробушек, еще плохо летавший. Этот воробушек, по-видимому потерявший родителей, подскакивал к каждой птице и, трепеща крыльями, ждал корма. Его кормили воробьи и даже чаще — сорока, так что воробей этот стал бегать за ней»[3].

Все эти наблюдения и наши опыты показали нам, что выращивание птицами чужих птенцов, очевидно, вполне возможно, лишь бы сам корм, характер кормления и вообще уход взрослых птиц за птенцами оказались пригодными для малышей.

Кроме решения задачи о возможности выращивания птицами чужих птенцов, мы попутно вели наблюдения над жизнью и повадками пернатых обитателей нашего острова, совсем не вмешиваясь в их жизнь.

С момента вылупления чайчат прошло уже две — три недели. Птенцы значительно выросли. Теперь они были не желтые с темными пестринками, а сделались серыми. У своих гнезд они почти не сидели и все время сновали по острову, вызывая непрерывные преследования со стороны чужих птиц. Но как только чайки с того или другого гнезда прилетали с кормом для птенцов, те моментально являлись и с жадностью накидывались на еду.

Подросшие чайчата и сами уже понемногу начинали добывать себе корм, разыскивая на острове различных личинок.

Совершенно необычное зрелище наблюдали мы ежедневно, когда приходилось сойти с помоста и идти на лыжах по острову. Неизменно впереди бежал целый «табун» — несколько сотен подросших серых чайчат.

Весь остров, куда ни посмотри, буквально кишел птенцами. Казалось, это должно было привлечь сюда огромное количество ястребов, коршунов, ворон и других хищных птиц. Однако ни одного пернатого хищника мы ни разу не видели даже поблизости от этой колонии. Очевидно, чайки умели постоять за птенцов и не допускали к гнездовью врагов.

Это мы отлично чувствовали на собственном опыте. Несмотря на летнюю жару, нам приходилось все время ходить в ватных шапках, чтобы защитить голову от постоянных ударов птиц.

Однажды мне удалось сделать интереснейший фотоснимок.

К нам из Москвы приехал научный сотрудник, чтобы ознакомиться с колонией чаек. Бродя по острову, он взял в руки птенца, хотел его разглядеть. В тот же миг чайка-мать яростно набросилась на «врага». Она несколько раз, пролетая, ударила его грудью в голову, а под конец буквально села на голову и начала долбить клювом.

Со мной был фотоаппарат, и я успел заснять это необычное зрелище — нападение птицы на человека.

Ну, а что будет, если нарочно принести и выпустить на остров ястреба или другого пернатого хищника? Конечно, ловить чайчат он не станет, а поспешит сам убраться прочь. Но как при этом будут вести себя чайки?

Мы обратились в Зоопарк с просьбой дать нам для такого опыта ястреба-тетеревятника или какого-нибудь другого крупного хищника. Нам дали коршуна.

Чтобы запечатлеть поведение птиц в момент появления над островом крылатого хищника, мы пригласили специальную киносъемку. Операторы разместились на наших помостах.

И вот я с клеткой, в которой сидит коршун, выхожу на середину островка, ставлю клетку на кучу прошлогоднего рогоза, отворяю дверцу…

Секунду коршун как бы в нерешительности смотрит в открытую дверь, потом неуклюже вылезает из клетки, оглядывается по сторонам. Взмах крыльев — и большая темная птица уже поднялась в воздух.

В тот же миг будто снежный смерч взметнулся с земли и закружился над островом. Тысячи белых птиц взлетели с гнезд и кинулись на хищника. Коршун мгновенно скрылся из глаз в этом крутящемся вихре. Но вот он вновь показался, уже над самой землей. Чайки со всех сторон налетают, бьют его. Коршун вынужден сесть на остров. Но и тут ему нет спасения.

Я спешу на помощь, с трудом разгоняю птиц и свободно беру голыми руками сидящего коршуна. Он так ошеломлен и напуган, что даже не пытается сопротивляться.

Отнеся его немного в сторону, я вновь сажаю его на остров. Но коршун и не пытается — больше взлететь. Над ним белым кипящим клубком уже снова кружат чайки, готовые кинуться на врага. Только мое присутствие несколько сдерживает птиц.

Кинооператоры машут мне шапками и весело что-то кричат с помостов, но оглушительный крик чаек не дает расслышать слова. Я забираю коршуна в клетку и подхожу к помосту. Съемка, кажется, удалась. Операторы сумели заснять эту удивительную воздушную сцену.

В благодарность за удачную съемку мы отвозим коршуна на автомашине подальше от острова и выпускаем на волю.

Теперь он свободно взлетает и поднимается высоко вверх. Оттуда, с вышины, ему отлично виден чаечий остров. Коршун летит в противоположную сторону. Никогда в жизни он больше уже не приблизится к этому страшному месту, где живут и выводят птенцов самые «мирные» птицы — речные чайки.

С киноаппаратом на острове

Киногрупна снимала у нас не только коршуна с чайками — мы засняли на пленку самые различные моменты из жизни пернатых обитателей островка.

С огромным терпением кинорежиссер и его помощники по целым дням вместе с нами сидели на помостах, выжидая любопытные сценки из жизни птиц.

Каждый день удавалось подметить и снять что-нибудь интересное. То вкатывание чайкой в гнездо выпавшего яйца или подложенного нами деревянного шарика (насиживание яиц в некоторых гнездах еще не кончилось); то операторам удавалось запечатлеть, как чайка притащила птенцам мелких рыбешек и выбрасывает их из клюва, будто живой серебряный фонтанчик.

А вот уж совсем забавная сценка. Оператор хочет сделать портрет чайки, сидящей в гнезде. Он наводит аппарат и, очевидно, забыв, что перед ним не артистка, а дикая птица, рассеянно говорит:

— Отодвиньтесь подальше — слишком крупно, кончик носа не входит в кадр.

Мы не можем удержаться от смеха. Испуганная птица слетает с гнезда, а оператор пытается убедить всех, что он «просто так — пошутил».

Но дело исправить очень легко. Мы ведь отлично знаем, что, если гнездо передвинуть в пределах своего же района, чайка его не бросит. Мы отодвигаем гиездо от помоста, отходим в сторону. Птица тут же занимает свое место, и оператор снимает нужный ему кадр.

Бывали и еще более забавные сценки. В наших опытах мы уже раньше пытались установить, в каких пределах можно изменить величину яиц, чтобы чайка продолжала их все-таки насиживать. Оказалось, что размер яйца для насиживания его птицей существенной роли не играет.

Пу, а если в гнездо взамен трех чаечьих яиц положить всего одно деревянное, но величиной со страусиное, что тогда будет?

Я был очень доволен, что этот опыт можно будет запечатлеть прямо на пленке.

Итак, одно огромное белое яйцо, выточенное из дерева, заменяет в гнезде три пестреньких чаечьих яйца. Мы садимся на помост и ждем, а оператор наводит объектив на гнездо.

Вот подлетела чайка. Она как бы в недоумении оглядывает яйцо и все же пытается на него сесть. Садится и скатывается, как с горки. Снова попытка сесть — результат точно такой же.

Я спешу вынуть деревянное яйцо из гнезда, заменить его обычными чаечьими, а оператор даже потирает руки от удовольствия. Действительно, сценка получилась презабавная.

Проходили дни за днями. Чайчата быстро росли. У них уже начали пробиваться белые перья. Подросшие птенцы постепенно выбирались на водоем. Теперь вся поверхность озера прямо рябила от пестрой массы чайчат. Тут же плавали и взрослые снежно-белые птицы.

Белые чайки и их пестренькие птенцы на воде — это было очень красиво и давало чудесные кинокадры для будущей картины «Остров белых птиц».

Эта картина нами предназначалась для всех любителей нашей родной среднерусской природы и в первую очередь — для юных натуралистов. В картине «Остров белых птиц» мы стремились показать зрителю, сколько интереснейших моментов из жизни самых обыкновенных птиц сможет он подсмотреть, если будет внимательно приглядываться к тому, что его окружает в природе. И все эти замечательные сценки он может увидеть не где-то за тысячи километров, на безлюдных островах Крайнего Севера или на Юге, во время зимовки птиц, — а тут же, у самого дома, на небольшом островке, в каких-нибудь десяти минутах ходьбы от станции железной дороги.

Этот остров, на котором гнездятся десятки тысяч речных чаек, должен был послужить ярким примером того, что дикая птица не сторонится жилья человека, а может мирно селиться возле него, если только сам человек не нарушит ее спокойствия.

Птичьи кольца

Во второй половине июня многие из чайчат раннего выводка уже начали постепенно подниматься на крыло. Пора гнездования заканчивалась. Заканчивалась и наша работа на острове.

В последние дни к нам на озеро приехала из Москвы бригада юных натуралистов.

Они привезли с собой кольца для птиц. Подросших, уже начинавших летать чайчат нужно было окольцевать.

Кольцевание птиц — это большая и очень интересная работа. Она проводится в самых различных странах.

На лапку пойманной дикой птицы надевается легкое алюминиевое кольцо, на котором выгравирована серия, номер, а также краткий адрес организации, которая занимается кольцеванием. Например, на наших кольцах, помимо серии и номера, выгравировано еще: «Moskwa».

Особенно усиленно как у нас, так и за границей кольцуют перелетных птиц.

Окольцованные птицы летят осенью с мест гнездовий на зимовку, а весной совершают обратный путь. Совсем не так редко птицы с кольцами попадаются в руки людей. Чаще всего охотничьи птицы — утки, гуси и прочие — бывают застрелены охотниками, а певчие — пойманы любителями-птицеловами.

Заинтересовавшись тем, что на лапке убитой (или пойманной) птицы надето кольцо, охотник обычно или сам посылает его в Бюро кольцевания или отдает в ближайший краеведческий музей, на биостанцию или в местное общество охотников, а те уже сами, распрямив кольцо в виде пластинки, вкладывают его в конверт и отправляют в Центральное бюро кольцевания. Адрес нашего бюро весьма прост: «Москва, Центральное бюро кольцевания». Почта уже сама знает, куда нужно доставить письмо с таким адресом.

Помимо кольца, в конверт необходимо еще вложить краткое письмо, говорящее о том, когда, где и при каких обстоятельствах добыта окольцованная птица.

Если птица была окольцована у нас в СССР, то по серии и номеру кольца Бюро кольцевания точно устанавливает место и время кольцевания. Если же, судя по надписи на кольце, птица была окольцована за пределами нашей страны — например, в Англии, Франции, Египте, — Бюро кольцевания сообщает в соответствующую заграничную организацию о факте отстрела или поимки окольцованной птицы и просит, в свою очередь, сообщить сведения — когда, где и при каких обстоятельствах она была окольцована.

Таким путем кольца на лапках птиц дают возможность ученым выявить и уточнить места гнездовий и зимовок отдельных видов птиц, а также сроки и пути их перелета.

Кольцевание птиц помогает натуралистам выяснить и еще много неясных вопросов из жизни птиц: их возраст, продолжительность жизни, привязанность к тому или иному месту гнездования, сезонные перекочевки и проч.

Кстати сказать, кольцуют не только птиц, по также рыб и многих млекопитающих, в особенности промысловых зверей.

Кольцевание подросших чайчат на озере Киёво ведется юными натуралистами уже не один год и дало много интересных случаев возврата колец с добытых чаек.

Путем кольцевания было установлено, что чайки с озера Киёво летят на зимовку Днепром к берегам Черного моря, а зимуют на Средиземном море, вокруг Балканского полуострова. Отдельные птицы залетают и дальше, достигая даже дельты Нила.

Но как только повеет весной, чайки вновь возвращаются в свои родные края. Многие из них прилетают снова на озеро Киёво.

Наблюдая со своих помостов за птицами, мы очень часто отмечали взрослых чаек, у которых на лапке красовалось блестящее металлическое колечко. То были птицы, окольцованные на этом же озере год или два назад. Иные из них уже не раз побывали на южной зимовке, а к лету вновь вернулись на свой родной островок.

Кольцевание чайчат бригадой юных натуралистов мне пришлось видеть в первый раз.

Разобрав кольца, нанизанные на нитку в виде ожерелья, и надев эти ожерелья на шею, ребята отправились на остров.

У меня имелось несколько пар лыж. Я предложил их юннатам, но они отказались.

— Мы и без лыж их окольцуем, — весело отвечали ребята.

Перебравшись вброд через проливчик, юннаты оказались на острове и направились в глубь его, в самый центр гнездовой колонии. При этом они не шли, а то передвигались на четвереньках, то — в более топких местах, ложились прямо на живот и ползли.

Добравшись до середины острова, где почва была покрепче и зеленели густые заросли рогоза, ребята вставали во весь рост и ловко шли по зарослям, подминая под ноги упругие стебли и листья.

То тут, то там из-под самых ног взлетал затаившийся чайчонок. Заметив его, юный натуралист делал прыжок, и пойманный птенец уже трепыхался в руках ловца. Тут же из ожерелья юннат брал одно кольцо, надевал на лапку птенца, и чайчонок вновь получал свободу.

Три дня с утра до ночи трудились юннаты на острове. За этот срок было окольцовано несколько сотен чайчат.

В эти дни даже думать о каких-нибудь наблюдениях на острове нам, конечно, не приходилось: все птичье население с утра до ночи находилось в страшном смятении.

Наконец юннаты закончили свою работу и уехали в Москву. Переждав два дня, чтобы птицы успокоились, мы снова отправились на остров.

За пять дней нашего отсутствия картина гнездования резко изменилась. Почти все чайчата уже настолько выросли, что перебрались в водоем. Многие из молодых птиц теперь хорошо летали.

Остров совсем опустел. Лишь кое-где на нем отдельные чайки продолжали докармливать запоздалых птенцов.

Прошло еще несколько дней, и не только остров — опустело и само озеро: поднявшаяся на крыло молодежь вместе со взрослыми чайками перекочевала на большие открытые водоемы. Вот и кончилась пора гнездования.

Уезжая с озера Киёво в Москву, мы увозили с собой толстые тетради, исписанные карандашом, со страницами, позеленевшими от болотной сырости и испачканными водорослями и чаечьим пухом. Но, помимо этого, мы увозили еще сотни фотоснимков и целую кинокартину о жизни диких птиц на небольшом озерке, расположенном возле самой Москвы.

А я, кроме записей, фотоснимков и кинокадров, увозил с собой с озера Киёво еще затаенную мысль о том, чтобы написать детскую книжку — не научно-популярный очерк о том, как гнездятся птицы, а увлекательный рассказ, с различными приключениями его героев.

«Пусть, — думал я, — дело будет происходить на таком же пловучем островке, только этот остров находится не под самой Москвой, а где-нибудь на озере, затерявшемся среди глухих, непроходимых лесов. Главными героями моего рассказа будут не взрослые люди, а ребятишки. Бродя по лесу, они наткнутся на это озеро и случайно откроют необыкновенный пловучий остров».

Так у меня возникла мысль написать свою первую детскую книжку. Я написал ее и назвал так же, как и кинокартину: «Остров белых птиц».

С этой книги и началась моя литературная работа как писателя-натуралиста.