Насилие и социальные порядки

Введение

Общества не совершают скачка от ограниченного доступа к открытому. Переход осуществляется в два этапа. На первом этапе отношения внутри господствующей коалиции преобразуются из личных в безличные, а затем подобное устройство распространяется на более широкие круги населения. Переход начинается в естественном государстве, поэтому первые шаги должны соответствовать логике естественного государства и личных взаимоотношений. Безличные взаимоотношения элиты могут развиться внутри естественного государства путем изменения формальных правил, преобразующих привилегии элиты в права. Когда в естественном государстве развиваются институты, организации и убеждения, которые позволяют элитам относиться друг к другу безлично, тогда это общество находится на пороге. На втором этапе, то есть собственно этапе перехода, находящиеся на пороге общества продолжают преобразовывать взаимоотношения внутри элиты. Создание институтов, которые формально защищают безличные идентичности элиты и доступ элиты к организациям, позволяет распространить те же самые права на более широкие слои населения. Процесс перехода в собственном смысле слова мы рассмотрим в следующей главе.

Особое внимание, уделяемое нами личности и безличности, обусловлено тем значением, которое имеет развитие безличного обмена и взаимоотношений в человеческой истории. Личные идентичности элиты тесно связаны с организациями, а связь между личностью и идентичностью позволяет нам иметь дело непосредственно с формированием убеждений. Если исходить из того, что динамика общественных порядков формируется тем же способом, которым структурируются институты и организации, то имеет смысл сфокусироваться на государстве как организации и динамике внутриэлитных взаимоотношений в рамках коалиции. Институционализация безличных взаимоотношений внутри элиты при достижении пороговых условий требует изменения основополагающей структуры организаций, идентичностей и убеждений элиты.

Сосредоточение внимания на внутриэлитных взаимоотношениях в рамках господствующей коалиции непосредственно вытекает из логики естественного государства. Но при ответе на вопрос о том, почему элита отказывается от своих привилегий, наш подход коренным образом отличается от подхода, распространенного в современной экономической и политической литературе. Работа Асемоглу и Робинсона «Экономические истоки диктатуры и демократии» (Acemoglu and Robinson, 2006; Асемоглу и Робинсон, 2011) предлагает новаторское, современное осмысление процесса перехода и может послужить нам хорошей отправной точкой для сравнения наших подходов. Эти авторы формулируют проблему перехода в терминах демократии:

Чтобы четче проиллюстрировать нашу концепцию, рассмотрим общество, в котором существуют всего две группы: элита и граждане. Недемократическое общество управляется элитой, демократия управляется более многочисленными группами, которые составляют большинство, — в нашем случае это граждане. В недемократическом обществе элита получает политику, которую она хочет; при демократии граждане имеют больше влияния, чтобы получить то, что хотят они. Поскольку в условиях демократии элита проигрывает, естественно, у нее есть стимулы, для того чтобы выступать против нее или свергнуть ее; однако большинство демократий возникают тогда, когда они создаются элитой.

Этот подход начинается с загадки: если демократия означает переход власти к гражданам, почему элита вообще создает такой набор институтов (Acemoglu and Robinson, 2006, p. xi)? Данный вопрос задает рамки мощной и сложной аналитической концепции процесса перехода Асемоглу и Робинсона.

Концепцию Асемоглу и Робинсона можно считать более утонченной версией модели с одним актором. Хотя это и означает чрезмерное упрощение их подхода, фундаментального противоречия с ним здесь не возникает. Они фокусируются на элитах и неэлитах и задаются вопросом, когда элиты приходят к выводу, что в их интересах уступить власть неэлитам. Их ответ, несправедливо упрощенный, состоит в том, что элиты передают власть тогда, когда боятся, что потеряют ее так или иначе, и полагают, что путем уступок они потеряют меньше, чем в результате революции. Утонченность подхода Асемоглу и Робинсона заключается главным образом в демонстрации того, как обещания элиты разделить власть с неэли- тами становятся правдоподобными благодаря демократическим реформам — вопрос, который интересует и нас.

Но мы подходим к той же самой проблеме с другой точки зрения. В естественных государствах элита является не единой группой, а состоит из совершенно различных групп, которые конкурируют и сотрудничают, а иногда борются друг с другом. Поскольку они не едины, элиты не могут принять осознанное решение относительно того, чтобы сделать что-либо, не говоря уже о решении разделить власть. Члены господствующей коалиции редко настолько едины.

В соответствии с логикой естественного государства открытый доступ возникает как решение существующих проблем структурирования отношений внутри господствующей коалиции для обеспечения порядка. Первый шаг совершается тогда, когда некоторые элиты приходят к выводу, что движение к более безличным отношениям выгодно для них и при этом не угрожает стабильности коалиции. С созданием условий, обеспечивающих безличные отношения внутри элит, они могут осознать, что в их интересах защищать свои безличные привилегии при помощи формальных институтов, таких как законодательство, правовая система и расширение прав гражданства. Предоставление всем элитам одинаковых привилегий преобразует эти привилегии в права.

Личность и безличность: пороговые условия

Любое объяснение перехода должно начинаться с обществ, которые являются естественными государствами. Это предполагает наличие трех специфических логических условий.

Институты, организации и поведение индивидов, существующие в начале перехода, должны соответствовать логике естественного государства.

Изменения институтов, организаций и поведения, происходящие в процессе перехода, должны соответствовать интересам членов господствующей коалиции (однако последствия этих изменений могут быть непреднамеренны).

Переход должен произойти в историческом времени через ряд усиливающихся изменений институтов, организаций и индивидуального поведения — так, чтобы постепенное увеличение доступа поддерживалось существующими политическими и экономическими системами на каждом этапе пути.

Несмотря на то что все естественные государства создают ренты при помощи личных привилегий, естественные государства могут также иметь безличные черты. В английском земельном праве фригольдеры были безличной категорией, основанной на держании земли, которое гарантировало всем фригольдерам право обращаться в королевские суды и, если они владели достаточным количеством земли, право голосовать. Безличная категория фригольдера была включена в систему, где права феодалов, которые держали земли, пожалованные самим королем, были личными.

Естественные государства динамичны, и их внутренняя структура подвержена регулярным, хотя и эпизодическим изменениям. Происходит взлет и падение режимов и династий, колеблются относительные цены, изменяется климат, появляются и исчезают соседи-кон- куренты, меняются границы и приграничные территории. Широкое разнообразие возможных форм, которые могут принять политические и экономические системы естественного государства, дает разные экономические и политические результаты. Эти изменяющиеся структуры иногда создают такое общественное устройство, которое имеет больше шансов начать переход к открытому доступу. Представляется, что в истории Запада общества античной Греции, республиканского Рима и городов-государств Северной Италии в эпоху Возрождения стояли на пороге перехода, хотя во всех трех случаях общества открытого доступа созданы не были. Все три общества пользуются заслуженной славой в западной истории, и всем трем удалось создать безличную идентичность для элитных членов правящей коалиции: гражданин.

Для поддержания безличных взаимоотношений среди элит необходимы три аспекта обществ естественных государств. Мы называем их пороговыми условиями, поскольку, когда эти пороговые условия присутствуют, безличные взаимоотношения среди элит могут, хотя это и не неизбежно, создать стимулы для открытого доступа в политике и экономике.

Тремя пороговыми условиями являются:

верховенство права для элит;

бессрочно существующие организации в общественной и частной сферах;

консолидированный контроль над вооруженными силами.

Исторически в первых обществах, двигавшихся к открытому доступу, пороговые условия надстраивались одно на другое. Создание бессрочно существующих организаций для элит вырастало из верховенства права для элит. Создание консолидированного контроля над вооруженными силами предполагало одновременно верховенство права для элит и наличие бессрочно существующих организаций элиты. Все три условия необходимы для установления обширного безличного обмена среди элит. Тем не менее остается неясным, необходим ли исторический порядок их развития.

ПУ № L Верховенство права для злит. Господствующая коалиция в каждом естественном государстве является партнерской организацией, группой индивидов, связанных вместе взаимными интересами и угрозами. Их постоянное взаимодействие неизбежно создает возможность для упорядочивания поведения при помощи правил, как формальных, так и неформальных, регулирующих определенные взаимоотношения среди элиты. Разрешение споров среди элит является важнейшей составляющей поддержания отношений среди элит. Все естественные государства достигают этого, определяя процедуры функций арбитража и посредничества. В некоторых естественных государствах эти функции формализуются правительственным и судебным аппаратом. Как было отмечено ранее, источником прав собственности и правовых систем является определение привилегий элит в естественном государстве.

Верховенство права требует установления судебной системы, где люди с соответствующим положением получают доступ к правилам и процедурам (обычно включая суды и бюрократию), решения которых имеют обязательную силу и являются беспристрастными, по крайней мере по отношению к элите [145]. Конечно, верховенство права не является переменной, принимающей значение ноль или единица; пространство и измерения верховенства права заметно варьируются с течением времени и от одного общества к другому.

ПУ № 2. Бессрочно существующие организации в общественной и частной сферах. Бессрочно существующие организации не зависят от жизни их индивидуальных членов. Поскольку партнерство (товарищество) должно быть изменено

со смертью или уходом любого партнера, партнерство не существует бессрочно. Бессрочно существующей организацией является корпорация, поскольку ее структура позволяет ей существовать после смерти создавших ее членов; ни один из членов не может распустить корпорацию по своему желанию. Поэтому организации, существующие по милости короля или лидера, не являются бессрочно существующими. Бессрочное существование — это не вечное существование, но существование, определенное личностью организации, а не личностью ее членов.

Долговечность институционального устройства организации сама по себе не гарантирует бессрочного существования организации. Бессрочно существующие организации требуют правовой системы, способной обеспечить соблюдение правовых норм по отношению к организациям. В глазах закона организация должна быть юридическим лицом, способным иметь права и обязанности и независимым от личности ее индивидуальных членов в любой данный момент. Постоянная жизнь является характеристикой как общественных, так и частных организаций. Политические, муниципальные, образовательные, братские и религиозные корпорации количественно и качественно были до XIX в. гораздо более важными формами корпораций, чем коммерческие корпорации.

Бессрочно существующие организации не могут существовать без бессрочно существующего государства. «Смертное» государство не может надежно осуществлять поддержку бессрочно существующих контрактных организаций, поскольку у его правопреемников нет по отношению к этим организациям никаких обязательств. Если государство не может осуществить надежное выполнение своих обязательств вне текущей господствующей коалиции, значит, оно не может обеспечить и соблюдение обязательств элитарной организации, существование которой продолжается дольше жизни ее членов. Второе предварительное условие требует развития бессрочного существования для государства как самой важной организации элиты.

Создание бессрочно существующих организаций создает форму безличного обмена и отношений. Повышается безопасность контрактов и соглашений, поскольку они заключаются с организацией, а не с индивидуальными членами организации. Эти контракты также выходят за пределы жизни любого индивидуального члена. Например, создание корпоративного бизнеса, паи на участие в котором могут продаваться, обеспечивает элитам стимулы расширить безличные рынки, а значит, они могут увеличить стоимость своих паев[146].

ПУ № 3. Консолидированный контроль над вооруженными силами. Третьим предварительным условием является консолидированный контроль над вооруженными силами. Как мы подчеркивали, естественные государства редко обладают консолидированным контролем над вооруженными силами, хотя Советский Союз был исключением. Вместо этого в большинстве естественных государств доступ к средствам насилия рассеян среди элиты.

Консолидированный контроль над вооруженными силами требует существования организации, контролирующей все военные ресурсы страны; этот контроль над различными военными активами консолидирован в данной организации; при этом должен существовать набор надежных соглашений, определяющих порядок применения силы в отношении отдельных лиц и членов коалиции. Организация, контролирующая вооруженные силы, обычно является политической организацией, которая включена в более широкую структуру правительства, как министерство обороны (Defense Department) в США. Общества, находящиеся в состоянии гражданской войны, по определению не имеют консолидированного контроля над вооруженными силами. Общества феодальной Европы или османского Ближнего Востока не имели консолидированного контроля над вооруженными силами, поскольку вооруженные и опасные элементы населения были распространены по всей господствующей коалиции.

Консолидированный контроль над вооруженными силами является тонкой проблемой. Ничто не мешает одной из фракций естественного государства захватить контроль над военными ресурсами. Однако такое естественное государство больше похоже на тиранию, а не на общество, стоящее на пороге перехода. Более того, общество, где одна фракция доминирует в контроле над вооруженными силами, вряд ли сможет поддерживать консолидированный контроль на протяжении долгого времени, поскольку фракции и группы господствующей коалиции, не обладая средствами защитить себя, не имеют также оснований полагать, что данные им обязательства будут соблюдаться. В большинстве естественных государств отсутствие консолидированного контроля над вооруженными силами просто является данностью.

Большинство естественных государств организованы на основе сетей патрон-клиентских отношений, где группы невоенных членов элиты — торговцы, производители, священники, преподаватели и другие — связаны с членами их сети, обладающими вооруженным потенциалом. Рассеянности военной власти соответствует существование нескольких сетей. Поскольку соглашения, которые достигаются между сетями, уязвимы в условиях насилия, вероятность их заключения меньше. Идентичность в сети патрон-клиентских отношений имеет большое значение. Естественные государства с верховенством права для элит и поддержкой организаций элит, но без консолидированного контроля над вооруженными силами ограничивают тем самым спектр безличных взаимоотношений между элитами. Консолидированный контроль над вооруженными силами удаляет этот источник риска и тем самым расширяет масштаб и охват безличных взаимоотношений между элитами.

Все три предварительных условия соответствуют логике естественного государства и исторически возникают в рамках порядков ограниченного доступа. Учреждение законов и судов является средством, с помощью которого господствующая коалиция упорядочивает отношения между элитами. Бессрочно существующие организации служат средством ограничения рент и систематического создания рент. Консолидация военной силы под контролем политической системы создает монополию на насилие, которая снижает частоту насилия в государстве. Все три предварительныхусловия совместно создают возможность безличных взаимоотношений внутри элиты, хотя не обязательно, что этот результат предполагался элитами.

Пороговое условие № 1: верховенство права для элит

Верховенство права охватывает широкий спектр общественных, правовых и политических соглашений, которые варьируются по разным измерениям. Верховенство права для элит в естественном государстве — это не то же самое, что и верховенство права в современном обществе открытого доступа. Это не объективное право, охватывающее широкий спектр гражданской и уголовной деятельности, применяющееся одинаково ко всем членам общества и структурирующее общественные и частные отношения. В этой главе термин индивид используется для определения отдельных людей, а термином лицо обозначаются юридические лица, которые могут быть, а могут и не быть физическими лицами.

Некоторые правовые системы уже рассматривались в предыдущих главах: римское право и его преемники в европейском каноническом и гражданском праве, Салическая правда древних франков, а также земельное право средневековой Англии. Привилегия отправления правосудия обеспечивает ценную ренту некоторым элитам в естественных государствах. В ранних государствах законы часто проводились в жизнь в связи с религиозной властью. С развитием в обществе более прочных государственных институтов право формализует использование господствующей коалицией ее принудительной власти для дисциплинирования и наказания индивидов внутри и вовне коалиции.

Отправлению правосудия должны противостоять два противоречивых аспекта действительности естественного государства. Большинство элит в принципе выигрывают от четко определенных, беспристрастно применяемых правил. Знание структуры взаимоотношений между физическими лицами (частное право) и того, как осуще

ствляются взаимоотношения между индивидами, организациями и самим государством (публичное право), повышает ценность элитарного обмена и производит ценную информацию для всех элит. В то же время элиты знают, что политическая, экономическая и военная сила не распределена в коалиции в равной степени. Формальные законы, которые не соответствуют распределению интересов внутри коалиции, будут соблюдаться недолго, даже если они останутся на бумаге. Единственным путем разрешения этого конфликта является использование различий в идентичности для построения такого законодательства, которое может надежно исполняться в условиях значительных различий силы и влияния членов общества. Вспомним пример из Салической правды: убийство господина предполагает гораздо большее наказание, чем убийство раба. Правовые системы не должны относиться ко всем одинаково, и степень, в которой правовые системы формально относятся к индивидам по-разному, создает различия в идентичности.

И правовые системы варьируются в разных измерениях. Одним является сфера юрисдикции в смысле регулируемых действий и функций (землевладение, собственность, преступления, контракты и так далее). Другим — сфера юрисдикции в отношении индивидов (в средневековой Англии только фригольдеры имели доступ к королевским судам для разрешения земельных споров). Третьим измерением является дифференциация категорий лиц, признаваемых правовой системой, которая может колебаться от гомогенной (все лица одинаковы) до идиосинкратической (каждый индивид обладает уникальными характеристиками). Четвертым измерением является степень беспристрастности исполнения законов и вынесения решений.

Оставим на некоторое время в стороне вопрос об охвате и общественной или частной структуре правовых систем и сосредоточимся только на дифференциации юридических лиц по категориям и степени пристрастности. В хрупком естественном государстве независимо от дифференциации юридических лиц по категориям законы будут исполняться так, чтобы удовлетворять непосредственные нужды господствующей коалиции. Хрупкое естественное государство вряд ли будет иметь беспристрастное исполнение законов, независимо от определения закона или лиц. По мере появления и развития в базисных естественных государствах более прочной институциональной структуры государства они, вероятно, создадут пути правового развития, которые в большей или меньшей степени дифференцируют категории юридических лиц.

Рассмотрим различия между публичным и частным правом. Определение юридических лиц и спецификация юридических прав, связанных с конкретным юридическим лицом, относятся к публичному праву. Во 2-й главе была рассмотрена европейская историческая концепция двух тел короля — идея о том, что король обладал смертным личным телом и корпоративным бессмертным телом (или лицом). Королевское достоинство, его корпоративное лицо, было субъектом права, однозначно определенным, защищенным les majeste [147] от оскорбления или неуважения, наделенным привилегиями и обязательствами, которые король подтверждал в своей присяге при коронации [148]. Все типы основных действующих лиц обладали социальным образом, который однозначно определял идентичность (и тем самым личную, а не безличную идентичность), содержащую институционализированные элементы социального и правового статуса этого лица, а также его прирожденные привилегии в отношении экономических, политических и военных активов и других общественных функций.

В современных обществах публичное право включает разнообразные категории, включая конституционное право, административное право и статутное право. В ранних обществах публичное право было также конституционным правом, но конституция общества определялась не в терминах взаимоотношений между абстрактными и безличными акторами — президентом, сенатором, премьер-министром, бюрократией и гражданами, — а с точки зрения отношений между живыми индивидами, такими как короли, герцоги, папы и епископы, идентичность которых представляла собой смесь индивидуальных характеристик и социальных характеристик их полномочий. В современных обществах открытого доступа общественные должности стали определяться безлично, независимо от индивидуальной идентичности лица, занимающего должность. Напротив, в ранних обществах и в большинстве естественных государств сегодня публичное право не способно четко отделить идентичности публичных лиц как конкретных индивидов от привилегий, которыми они обладают как должностные лица, и от организаций, которые они представляют или возглавляют.

Например, когда Карл Великий давал какому-либо аббатству грамоту, предоставляя ему права на некоторые доходы и навечно освобождая от других налогов, он не только даровал привилегии организации, но и создавал публичное лицо, аббата, который обладал определенными привилегиями и обязанностями. Предоставленные каждому аббатству и аббату привилегии отличались — по существу они были личными. Точные отношения между аббатом как индивидом и аббатом как должностным лицом также не были вполне ясными.

Многие важные атрибуты значимых юридических лиц были организационными, а не индивидуальными. В Риме и в Европе до XIX в. все формальные организации были субъектами публичного права, то есть субъектами, созданными государством и занимающими определенное место в общественном порядке. Короли, герцоги, графы, папы и епископы обладали привилегиями, которые позволяли им создавать организации, управлять и руководить ими. Законы, ограничивающие число ливрейных слуг прямых вассалов короны в Англии XIV в., например, не только создавали особую привилегию для могущественных лордов, но и отказывали в этом праве всем другим лордам.

Что же тогда с верховенством права для элит? Элементы верховенства права для элит возникают, когда аспекты закона относятся в равной степени ко всем элитам и применяются беспристрастно. Верховенство правадля элит — это не переменная, значение которой может быть равно либо нулю либо единице; оно может существовать по одним измерениям и не существовать по другим. В английском праве все фригольдеры пользовались коллективным, общим правом наследования. Это право возникло после обещания, данного Генрихом I в его коронационной хартии 1100 года, о том, что после смерти держателя его наследники могут вступить в права наследования, заплатив только пошлину. Раннее английское земельное право создало дифференциацию по категориям разных типов элит. Но на протяжении целых пяти столетий в земельном праве признавался только один тип элитного землевладельца— фригольдер (который обладал политическими правами, отсутствовавшими у копигольдеров) — и один тип держания земли — сокаж (socage). После изменений, внесенных Актом об упразднении остатков феодализма (Tenures Abolition Act) в 1660 г., английская система наконец приобрела верховенство правадля элиты в земельной сфере.

Английское земельное право является только одним из примеров того, как может развиваться верховенство права для элит, но оно иллюстрирует большое значение того, как верховенство правадля элит влияет на переход. Верховенство права для элит в земельных отношениях создало среду, в которой обмен землей между элитами происходил без ссылок на личную идентичность сторон. По-настоящему безличный обмен элитарных землевладений, особенно науровне поместий, был невозможен еще в XVI в. В земельных войнах более могущественные лорды имели преимущество в реализации своих прав в судах; в действительности права собственности варьировались вместе с могуществом лорда.

Институционализировав общий набор прав, принадлежащих всем элитам, верховенство правадля элит создало общий интерес в защите этих прав. Великое соглашение английской истории показывает напряженность и конфликтность во взаимоотношениях между королем и дворянством. Игнорируя разногласия внутри элиты, историки переоценивают разногласия короля и дворянства. В земельных конфликтах доминировала конкуренция внутри элиты, а не конкуренция между дворянством и короной. Война Алой и Белой розы, крупнейшая земельная война в английской истории, была конфликтом внутри элиты. Внутриэлитная конкуренция между канцлерскими судами и судами общего права (и те и другие были королевскими судами) за юрисдикцию и доходы привела ко множеству изменений в английском земельном праве. Как только все землевладельцы из числа элиты получили одинаковые права, такие как право наследования и позднее — право завещания, элита приобрела общий интерес защищать эти права от посягательств со стороны короля или какого-то одного из элементов господствующей коалиции. Теперь элиты могли использовать землю более эффективно, поскольку собственность всех представителей элиты была одинаково защищена. Землей теперь преимущественно владели не могущественные индивиды только потому, что они обладали политическим влиянием; теперь ею чаще владели индивиды, которые способны были использовать имеющуюся у них земельную собственность наиболее эффективным образом. До тех пор пока землевладение служит как политическим, так и экономическим целям, оно будет служить экономическим целям хуже, чем в том случае, когда собственность более тесно связана с экономическими стимулами.

Распространение верховенства права для элит на большее число юридических элементов внутри общества было первым пороговым условием, достигнутым в Европе [149]. Такое распространение усиливает способность коалиции обеспечивать и защищать эти права, поскольку легче достичь согласия по поводу прав, когда ими обладают все элиты. Идентичные права защищать гораздо легче, чем уникальные привилегии; нарушение прав одной из элит становится прецедентом, который представляет угрозу для прав всех элит. Поскольку права элиты в некоторых аспектах приобретают безличный характер, это позволяет элитам действовать, заключать контракты и обмениваться этими правами безличным образом. Отделение личной идентичности от привилегии является первым шагом в развитии верховенства права для элит и первым шагом в развитии безличных отношений.

Пороговое условие № 2: бессрочно существующие организации в общественной и частной сферах

Верховенство права для элит создает некоторое пространство для безличных взаимоотношений между членами господствующей коалиции, но пока эти отношения могут быть встроены в матрицу более сложных государственных и частных организаций, безличность не возникает исторически. Способность формировать и поддерживать бессрочно существующие организации напрямую сказывается на способности общества структурировать социальные отношения с течением времени. Создание правосубъектности организаций является существенным элементом бессрочного существования; она по своей природе безлична, поскольку определяется без ссылок на ка- кого-либо конкретного индивида. Создание мощных организаций соответствует логике естественного государства, а влияние бессрочно существующих организаций на идентичность, личность и безличность играет центральную роль в движении обществ к пороговым условиям.

Однако сделаем предостережение. В развитых обществах открытого доступа история бессрочно существующих организаций почти всегда рассказывается как правовая история институциональных форм. В случае организаций частного сектора, деловых фирм, церквей и других благотворительных организаций это структуры бессрочно существующих организаций корпоративного права, а в случае организаций общественного сектора публичное право содержит институты национальных и субна- циональных правительств [150]. Развитие этих организаций и институтов объясняется обычно с точки зрения их функций, причем влияние организаций на политическую и экономическую системы существенно недооценивается. Причиной изобретения бессрочно существующих общественных и частных организаций в первых обществах, приблизившихся к открытому доступу, было сочетание политических и экономических сил, а не простое стремление улучшить функциональные характеристики экономических организаций или функциональные характеристики политических организаций.

Создание бессрочно существующих организаций ставит две неприятные исторические проблемы. Первая связана с убеждениями. Почему люди поверили, что организация будет существовать бессрочно, ведь до этого таких организаций никогда не было? Рассмотрим соглашение с бессрочно существующей организацией (такой как страховая компания), предполагающее контракт, по условиям которого все договаривающиеся стороны могутумереть к моменту осуществления указанных действий, а все бенефициарии еще не родились. Почему все люди, живущие в настоящее время, начинают верить, что люди, которым еще предстоит родиться, будут соблюдать контракт? Создание веры в то, что обязательства будут выполнены, требует долгого, постепенного процесса развития.

Вторая проблема заключается в том, что «смертное» государство не может обеспечить надежное создание бессрочно существующих организаций. Государство является наивысшей организацией, и развитие естественного государства от хрупкого к базисному, а затем к зрелому может быть описано как взаимодействие между организациями элит господствующей коалиции. Политическое и экономическое развитие вытекает из создания более сложных и прочных институтов для структурирования взаимоотношений элит в господствующей коалиции. Бессрочно существующие общественные организации должны эволюционировать одновременно с бессрочно существующими частными организациями. Верховенство права для организаций в зрелом естественном государстве не означает, что организации существуют бессрочно. В Древнем Риме было развито верховенство права для организаций, но никогда не была решена проблема их бессрочного существования. Если мы ответим, почему римляне не смогли создать бессрочно существующие организации, мы сможем прийти к пониманию того, как европейцам позднее удалось совершить этот подвиг.

И в формальном юридическом, и в реальном смысле римский император находился выше закона. Поскольку император был источником всего права, закон не мог связать волю императора, так как император мог просто изменить закон. Римляне не могли представить себе идентичность и личность императора, верховный суверенитет которого не принадлежал бы индивиду. Данная проблема присутствовала в римском обществе в любой ситуации, когда корпорация должна была быть представлена индивидами или действовать через них. Римляне разработали публичное право, способное создавать организации в качестве юридических лиц, но они так и не поняли, как структурировать взаимоотношения между общиной или любым другим корпоративным образованием— collegia, universitas, municipiiim—и индивидом, который говорит от лица корпоративной сущности. Дафф (Duff, 1938) детально показывает, как следующие вопросы затуманили римское право: несет ли высшее должностное лицо ответственность за решения, которые оно приняло от имени города, и несет ли город ответственность за решения высшего должностного лица? [151]

Во времена своего наивысшего расцвета Римская империя помещала суверенитет в смертном индивиде, императоре. Империя была способна поддерживать ряд прочных институтов и организаций, которые ограничивали императора, структурировали политику и экономику и позволяли римлянам управлять обширной империей на протяжении половины тысячелетия. Тем не менее ни одна организация в римском обществе, независимо от ее прочности, не была независимой от воли императора.

Бессрочное существование — это не та вещь, которая либо есть, либо нет. Ни одна организация не бессмертна и ни одна организация не существует независимо от общества, в которое она включена. Социальные порядки поддерживают более или менее бессрочное существование для своих организаций по непрерывной шкале. Поскольку императоры не могли ликвидировать организации без издержек для себя, они были ограничены институциональной структурой римской системы, но каждый император обладал правом и способностью ликвидировать любую организацию по своему усмотрению.

Подобные проблемы встречались и в церкви в эпоху Средневековья. Кризис средневекового общества, связанный с проблемой инвеституры и Великой схизмой, не завершился ясным решением проблемы бессрочного существования. Констанцский собор в 1414 г. дал верховное главенство в церкви собору, но папа эффективно присвоил власть собора. Общие соборы должны были созываться каждые пять лет, но к середине XV в. папы прекратили их созывать. Папа, который подобно римскому императору стоял выше закона, был в состоянии ниспровергнуть попытки Констанцского собора связать папу законом. Параллельные проблемы простирались вниз по организационной структуре церкви. Кафедральный капитул сталкивался со схожей проблемой защиты себя от своего епископа, а приход — с проблемой защиты себя от своего настоятеля [152].

Европейцы пытались разрешить эти вопросы вплоть до XVII в. Тем не менее последствия кризиса инвеституры XI–XII вв. и Великой схизмы XIV–XV вв. привели к изменениям в институциональной и организационной структуре церкви. Последствия борьбы за инвеституру привели к четкому определению границ взаимодействия в отношениях между лидером и корпорацией, отличительной чертой которого была неотчуждаемость коллективной собственности. В соответствии с присягами пап, епископов и королей XIII в. отчуждение коллективной собственности церкви, епархии или королевства было возможно только с согласия корпорации. Основная часть экономических активов, которыми коллективно владели корпорации, стала известна в церкви под названием christus, а в светском мирQ — flscus. Christus иflscus стали собственностью, которая управлялась лидером/правителем/папой/епископом и была в его распоряжении, но оставалась коллективной собственностью корпорации. Christus nfiscus образовали связь, вокруг которой могли формироваться бессрочно существующие организации.

Великая схизма привела к пересмотру корпоративной идентичности церкви. На разных уровнях агрегирования церковная корпорация рассматривалась как совокупность верующих, епархиальная коллегия или прихожане. Формирование этих корпоративных организаций выходило за рамки формальной структуры государства и становилось самоопределяемым. Определение корпоративной организации церковного прихода больше не было привилегией короля или господина, создававшего собственную церковь (что и было источником споров в период кризиса инвеституры), или епископа, в епархии которого находился приход. Все сообщество верующих, congregatio fide Пит, стало самоопределяемым объединением [153].

Определение корпоративной идентичности в терми- naxfiscus или christus постоянно порождало неразбериху и разногласия по поводу понятияй «неотчуждаемость» и «суверенитет». Один из важнейших аспектов этих дебатов касался неотчуждаемости суверенитета [154]. В XV и XVI вв., по мере усиления позиций королевской власти по отношению к власти папской, короли стали утверждать, что их право управлять получено от Бога так же прямо, как суверенные права папы (Figgis, 1923). Если суверенная власть и привилегии королей были божественным даром, они неотчуждаемы. Воля каждого короля была суверенна, король не мог быть связан его предшественниками, так же как король не мог связать своих преемников. Неотчуждаемый суверенитет предполагал, например, что, если король продал земли частному лицу, следующий король мог забрать их обратно [155].

Неотчуждаемость суверенитета ставила папу или короля выше закона, вне досягаемости корпоративного тела christus плиflscus. Как показывает Фиггис, притязания королей на божественность и неотчуждаемость прав, возникшие из конфликта и соперничества между королями и папами, сами являлись частью борьбы за отделение церкви от государства.

Тем не менее претензии королей на неотчуждаемый суверенитет и его божественное начало не соответствовали растущему пониманию неотчуждаемости как «отчуждаемости с согласия», как предполагает определение christus иflscus. Путаница также касалась природы сущностей, вращавшихся вокруг christus и flscus. Если король стоит над законом, то он обладает высшим суверенитетом относитель- ноfliscus. Однако если король может отчуждать собственность только с согласия корпоративного тела, то высшим суверенитетом относительно обладает корпоративное тело. Как король вписывается в корпоративное тело?

Канторович (Kantorowicz, 1997 [1957]) объясняет, как понятие двух тел короля было разработано как решение проблемы неотчуждаемости. Король (или папа, епископ, герцог, настоятель) обладал двумя телами, идентичностями, которые приписывались ему законом и социальной практикой. Одна идентичность была личной, телесной, смертным телом, которое умирает, другая идентичность — это абстрактное, корпоративное, вечное, нетленное тело, которое никогда не умирает. Полномочия короля, его достоинство были частью его корпоративного тела. Данное различие отделяет частные интересы индивида, занимающего должность, от интересов, прав и обязанностей этого индивида в его должностной роли. Два тела короля были двумя опознаваемыми и отдельными юридическими лицами.

Канторович и другие исследователи средневековой Европы, изучавшие политическое развитие, хорошо понимали, что корпоративная идентичность церкви или государства, членство в которых безлично определено в терминах участия и руководство которыми возлагается на должности или позиции, обладала своего рода бесконечной жизнью. Исследование борьбы в средневековой церкви за определение ее организационной структуры позволяет увидеть, что для решения проблемы ограничения ее лидеров церкви нужно было определить себя как бессрочно существующую организацию. Двойной баланс означает, что концептуальное развитие бессрочно существующего суверена должно быть уравновешено бессрочно существующей корпоративной сущностью, которая соглашается на отчуждение christus илиfiscus. Но ни одно человеческое существо не обладает вечной жизнью, или бессмертием. Для того чтобы всеобщий собор стал долгосрочным ограничителем решений папы, как папа, так и всеобщий собор должны были стать бессрочно существующими организациями. Поскольку папа подорвал соглашение, бессрочное существование тогда установлено не было. Как часто случается, язык вводит нас в заблуждение, если мы думаем, что проблема только в создании единственной бессрочно существующей вещи, называемой государством. Государства — это организации организаций. Поэтому создание бессрочно существующего государства предполагает создание множества бессрочно существующих организаций, связанных динамическими взаимоотношениями друг с другом.

Мы уже показали, как на протяжении нескольких веков осуществлялось развитие корпоративной организации, дающей согласие на отчуждение christus \нтfiscus. Однако принятие эффективного способа перемещения ресурсов между индивидами, например путем их отчуждения, было выгодно и лидеру, и всей господствующей коалиции. Концепция корпоративного тела короля была разработана для придания суверену свойств безличной сущности, обладающей постоянным существованием (Kantorowicz, 1997 [1957]). Лицо, занимающее должность в настоящее время, то есть король в его материальном теле, не могло в одностороннем порядке осуществить отчуждение (изменение) свойств своего корпоративного тела. Однако обязательство короля выполнять свои корпоративные функции не было достоверным само по себе, поскольку это обязательство требовало присутствия второй корпоративной сущности, представляю mpvifiscus.

Что касается отчуждения собственности, признание flscus формально подчиняло короля закону, фундаментально изменяя идентичность короля и делая ее гораздо более безличной. Поскольку ограничения на отчуждение применялись к корпоративному телу короля, они должны были быть постоянными: эти ограничения применялись независимо от индивидуальной идентичности лица, которое выступало в роли короля. Точно также предоставляющая согласие корпорация тоже должна была обладать постоянным существованием. Бессрочное существование дающей согласие корпорации было достигнуто путем наделения правом на согласие определенного ряда должностных лиц, таких как герцоги, графы или епископы [156]. Критическим для процесса является создание хотя бы двух бессрочно существующих субъектов права.

В качестве решения проблемы обязательств дающий свое согласие субъект права должен был представлять интересы должностных лиц и элит, которые могли бы коллективно управлять и защищать королевское корпоративное тело от произвольных действий конкретного короля, стремящегося действовать вопреки корпоративным интересам. Но пример с папами, которые прекратили созывать всеобщие соборы, показывает, что эти соглашения или способы их осуществления не были автоматическими. А если соглашения не выполняются, то же происходит и с достоверными обязательствами.

Тесная связь безличности и бессрочного существования позволяет организационной и институциональной структуре господствующей коалиции соблюдать такие соглашения и развивать устойчивые убеждения об идентичности и поведении безличных корпоративных акторов в рамках коалиции. Надежные соглашения требуют, чтобы характеристики должности лидера в неизменном виде переходили к его преемнику в должности: эти характеристики корпоративного тела лидера становятся тем самым безлично определенными. Подобным образом членство в корпорации должно было безлично определяться через должности, а не индивидов.

В наше время это решение может показаться очевидным — предоставление суверенитета корпорации и позволение ей делегировать некоторую часть своей власти агенту, например королю. Тем не менее современная точка зрения рождается в порядке открытого доступа и не работает в естественном государстве. В прошлом, то есть на протяжении всей истории человечества до некоторого момента в XV или XVI в., властью всегда обладали индивиды благодаря своему могуществу. Процесс определения могущественных индивидов и балансировки их интересов является постоянным, непрерывным процессом, который происходит внутри каждого естественного государства; это основная движущая сила естественных государств. Преобразование определенных аспектов этого процесса в стабильные и прочные институциональные формы является частью создания более стабильного естественного государства. Удаление личного элемента индивидуальности из некоторых частей структуры коалиции, таких как соглашение об отчуждаемости в XIV в., требует, чтобы безличные организационные структуры были поставлены на место. В этом ключевая связь между бессрочно существующими организациями и безличными идентичностями [157].

Когда мы читаем работы об истории институциональных форм, написанные для того, чтобы объяснить функции, которые выполняются институтами, мы часто не замечаем важного взаимодействия между различными организациями, которое обеспечивает поддержание социальных соглашений. Стабильное управление стало возможно не только потому, что король и парламент (с вариациями) стали бессрочно существующими организациями в различных европейских обществах. Влиятельные индивиды внутри господствующей коалиции представляли и возглавляли собственные организации. И эти элитарные организации, чья идентичность постепенно подтверждалась как бессрочно существующая (то есть организации, независимые от личной идентичности их лидеров), также должны были развиваться, чтобы сформировалось бессрочно существующее государство. Тем самым развитие влиятельных и сложных элитных организаций, не находящихся под прямым контролем государства, было необходимым предварительным условием расширения сферы государства как безличной, бессрочно существующей организации. Разделение двух тел короля имело решающее значение для этого процесса, потому что бессрочно существующий безличный суверен должен был быть изобретен до того, как могла быть реализована идея о государстве как бессрочно существующей организации.

Появление множества бессрочно существующих организаций внутри и вне государства создало новые возможности для устойчивого баланса между политическими, военными и экономическими организациями. Власть государства как формальной сущности (корпоративное тело короля) постепенно могла получить более четкий контроль над военной силой, если члены господствующей коалиции со своими собственными организациями соглашались на использование общих экономических ресурсов, которыми владели «все» (дающая согласие корпорация), и на ограничение государством использования военной силы.

Государство как формальная правительственная организация стало обращать на себя все большее внимании в XVI и XVII вв. — в период истории, когда возникает суверенное государство, равно как и более сложная экономика. Это возникновение также совпадает с формализацией частей господствующей коалиции как бессрочно существующих организаций, в конечном счете ограничивающих власть государства и создающих права элиты. Поскольку права элитных организаций принадлежат им вечно и не относятся к личным идентичностям, власть и привилегии суверенного государства и элит должны быть определены безлично.

Первыми обществами, пришедшими к пороговым условиям, были Британия, Франция, Голландия и США. Как только эти пионеры достигли порога и доступ стал расширяться в этих обществах, корпоративное тело суверенного государства приобрело известность. На протяжении этого периода личная идентичность монарха поблекла в сравнении с корпоративной идентичностью государства. К XVIII столетию пионеры создали бессрочно существующее корпоративное государство. Сделав это, данные общества ограничили не только власть короля— они ограничили власть каждого индивидуального лидера любой государственной организации и начали также перестраивать частные организации.

Движение к порогу в Европе и США: безличность в общественных и частных организациях

В естественных государствах место каждой организации в рамках государственной иерархии обычно связано с позицией и властью члена (или членов) элиты, возглавляющего организацию [158]. Бюрократическая структура естественного государства становится более сложной и утонченной, по мере того как естественное государство становится зрелым, но она сохраняет свою личную природу. Развитие бессрочно существующих государственных организаций приводит к определению государственных организаций как юридических лиц, обладающих своей собственной жизнью. Правительственные организации перестают зависеть от жизни или идентичности их лидеров и вместо этого становятся организациями, которые существуют независимо от жизни своих членов.

В качестве примера можно привести государственных казначеев в ранней истории Соединенных Штатов. После Американской революции каждый штат имел казначея, который был государственным должностным лицом. Некоторые из них избирались, но большинство назначалось. Почти в каждом штате счета казначея и деньги на них легально были собственностью казначея как частного лица — согласно закону они не были собственностью штата. Когда казначей умирал при исполнении служебных обязанностей, уходил в отставку или заменялся, должна была осуществляться ревизия счетов старого казначея. Как часто выяснялось, баланс счетов старого казначея не сходился, что втягивало штат в судебные баталии, которые могли длиться годами. Каждый новый казначей создавал новую отчетность, включавшую запись, в которой претензии к старому казначею проводились как нереализованные активы штата. В правовом и иногда финансовом смысле казначейство как организация умирало всякий раз, когда умирал казначей [159].

Преобразование казначейств штатов в организации с постоянным существованием, счета которых не умирали бы вместе с казначеем, требовало изменения организационной и институциональной структуры штата. Развитие казначейств как формальных организаций не устраняло проблему мошенничества и некомпетентности. Вместе с тем оно означало, что важные финансовые операции больше не могли осуществляться казначеем как частным лицом, распоряжающимся деньгами штата. Теперь было легче запретить рискованные финансовые операции казначеев, бывшие ранее личной прерогативой казначея как индивида.

Работы Дэна Богарта (Bogart, 2005а, Ь) о создании парламентом дорожных фондов (turnpike trusts) в XVIII в. дают другую иллюстрацию. Британцы начали создавать местные органы власти с явным постоянным существованием, способностью взимать налоги с местных налогоплательщиков и сборы — с пользователей дорог. Богарт показывает, как эти органы власти облегчили развитие транспортной инфраструктуры в Великобритании. Продажа должностей во Франции, хотя обычно и не рассматривается в этом отношении, является частью истории создания местных правительственных организаций. Среди наиболее важных организаций были суды и муниципальные правительства, но также во Франции создавались и поддерживались тысячи других местных органов власти (и, конечно, соглашений о создании ренты) (Bos- senga, 1991; Doyle, 1996; Kwass, 2000).

В обществе, приближающемся к порогу, происходят тысячи постепенных и накапливаемых изменений, подобных этим. Содержание этих изменений в разных обществах значительно различается, и история и культура влияют на конкретные изменения. В общих словах: государства начинают превращаться из иерархии организаций, взаимосвязанных индивидуальными и личными связями, в иерархию бессрочно существующих, безличных и часто более независимых организаций. Великобритания, Франция, Голландская республика и Соединенные Штаты разработали методы создания бессрочно существующих организаций внутри государства. Создание бессрочно существующих организаций и институциональных средств их поддержки было частью того, что поместило эти страны на порог перехода в конце XVIII в.

История формальных деловых корпораций хорошо известна, и мы рассматриваем ее более близко в главе 6. Первой британской деловой корпорацией была Русская компания, сформированная в 1553 г. (Scott, 1951). Какэто обычно бывает в естественном государстве, компания была тесно связана с влиятельными друзьями правительства. Королевские хартии все чаще использовались для создания компаний в Великобритании в XVI–XVII вв. За Русской компанией последовали Африканская компания, Компания странствующих купцов (Company of Merchant Adventurers) и Ост-Индская компания [160]. Виргинская компания получила королевскую хартию в 1606 г. для учреждения первой постоянной британской колонии в Северной Америке. В конечном счете все североамериканские колонии получили хартии. Голландия основала свою собственную Ост-Индскую компанию (VOC) в 1597 г. [161], чтобы использовать возможности контролировавшейся Португалией азиатской торговли, а также Новую Нидерландскую компанию в 1614 г. для эксплуатации Северной Америки и Вест-Индскую компанию в 1621 г. Во Франции Кольбер основал французские Ост- и Вест- Индские компании в 1664 г., а затем Compagnie du Nord (основана в 1669 г.) для конкуренции с Голландией в Балтийском море. Французские компании существовали и до 1664 г., но источники о французских деловых корпорациях труднее достать [162]. В конкуренции с Испанией и Португалией (и между собой) британцы, голландцы и французы создали колониальные империи, выдавая своим купцам разрешения на «организацию колониального господства» (Tilly, 1992, р.92; Тилли, 2009, с. 142).

Данные корпорации были организациями естественного государства, созданными в ответ на изменение экономических возможностей. Хартии корпораций обеспечивали обширные и исключительные привилегии этим компаниям в обмен на фискальную и (иногда) военную поддержку правительства. Хартии также явно признавали суверенитет государства на обширной территории, колонизировавшейся корпорациями. Предоставление корпоративной хартии было явной политической манипуляцией экономическим доступом — оно создавало исключительные привилегированные права на ресурсы и виды деятельности. Каждая корпорация получала хартию из рук короля или по постановлению законодательного органа. Каждая хартия рассматривалась отдельно; еще не существовало никакого намека на открытый доступ к созданию корпораций. Естественные государства использовали эти корпорации, чтобы ответить на новые возможности и создать новые источники ренты путем создания новых форм исключительных привилегий и ограниченного доступа.

Пороговое условие № 3: консолидированный контроль над вооруженными силами

Достижение консолидированного контроля над вооруженными силами, как представляется, является самым трудным для естественного государства предварительным условием. Его также трудно определить и понять. Консолидация контроля над вооруженными силами предполагает разделение тесных связей между экономикой, политикой и вооруженными силами в естественных государствах. Экономические и политические организации подвергаются изменениям, что отражает изменения в военных организациях, а также происходящее во всем обществе разделение функций и специализацию организаций. Консолидированный политический контроль над вооруженными силами начал устанавливаться в Западной Европе в XVII в., хотя консолидация не была завершена до XVIII в. Он предполагал большую армию и флот, казначейство более значительных размеров для их финансирования и больше бюрократии для сбора доходов и управления армиями и флотом. Появление суверенных национальных государств в Европе было связано с консолидацией контроля над постоянной профессиональной армией и флотом и разоружением остальной части населения. Люди думали и писали о появлении современных национальных государств на протяжении столетий. Тесная связь между национальными государствами и возвышением современных обществ заставляет нас перенести историю перехода в XVIII в., когда национальные государства впервые установили консолидированный контроль над своими вооруженными силами, а не в XIX в., когда этот переход уже произошел. Мы вернемся к вопросам, касающимся хронологии перехода, в главе 6.

Консолидация военной силы не может быть понята без сопоставления с теориями государства с одним актором. Образ единственного верховного главнокомандующего, который способен направлять всю военную силу общества, может создать впечатление консолидированного контроля. Поскольку в королях, диктаторах и всевозможных вождях не было недостатка в человеческой истории, проблема заключалась в ограничении таких лидеров таким образом, чтобы они не могли злоупотреблять своей властью. Тем не менее естественные государства всегда управляются коалициями влиятельных индивидов; одна из фракций или групп господствующей коалиции может получить эффективную монополию на насилие только в чрезвычайных ситуациях. Еще реже встречается ситуация, когда другие группы в коалиции удовлетворены и готовы мириться с отсутствием доступа к военным ресурсам. Поскольку консолидация военной силы способствует росту специализации внутри господствующей коалиции, а также консолидации экономической и политической власти, этот процесс очень трудно объяснить с помощью модели с одним актором. Для понимания того, как группы и фракции элиты добровольно соглашаются уступить контроль над вооруженными силами, требуется более глубокое понимание всей коалиции, а не только одного военного лидера.

Что означает политический контроль над вооруженными силами? Он не означает наличия профессиональной армии. Профессиональные армии со специализацией военных функций существовали тысячелетиями. Номинального разделения гражданских и военных властей также недостаточно. Если для поддержания или получения контроля над гражданскими правительственными институтами требуется активная поддержка военных, то общество не имеет политического контроля над вооруженными силами. Если военнослужащие являются должностными лицами (в униформе) в гражданском правительстве, например как законодатели или руководители, то общество не имеет политического контроля над вооруженными силами. Если вооруженные силы как организация имеют в собственности существенные экономические активы и могут отчуждать или приобретать их без согласия гражданских властей, то общество не имеет политического контроля над вооруженными силами. Наконец, отбор высшего военного руководства должен находиться под контролем гражданских властей; армии, которые выбирают своих собственных лидеров, не находятся под политическим контролем. Все эти показатели относительны, а не абсолютны, но они говорят о том, что многие, если не большинство, общества в современном мире не обладают политическим контролем над вооруженными силами. Во многих обществах существует видимость гражданского правительства, но их жизнь проходит в тени насилия, где вероятность того, что военные будут играть активную роль в управлении, вовсе не равна нулю.

По определению, когда вооруженные силы консолидированы, военные власти не могут быть дисциплинированы угрозой применения военной силы со стороны какой-либо другой части общества. Это потребовало бы существования другой вооруженной силы и рассеянного контроля насилия. Следовательно, для того чтобы консолидированные вооруженные силы под политическим контролем воздерживались от применения насилия для достижения незаконных целей, когда законность определяется в рамках господствующей коалиции, невоенные группы и организации элиты должны быть способны дисциплинировать вооруженные силы невоенными средствами. Для того чтобы элитные группы и организации уступили контроль над военными силами и средствами единой организации, они должны быть уверены в том, что смогут коллективно дисциплинировать военную организацию. Не логика, а другие пороговые условия определяют местоположение невоенных средств дисциплинирована вооруженных сил и их развитие.

Как показывает проведенный нами ранее анализ бессрочно существующих государств, появление множества бессрочно существующих организаций внутри и вне формального государства является необходимым условием поддержания любых бессрочно существующих организаций. Невозможно создать только одну бессрочно существующую организацию — некоторые должны быть созданы одновременно. Подобным образом внешний контроль над вооруженными силами предполагает одновременное развитие бессрочно существующих организаций внутри государства и в частном секторе. На уровне закупок и поставок, который мы позже рассмотрим на детальном примере, взаимосвязанные соглашения между частным сектором и вооруженными силами являются единственным способом создания бессрочно существующих организаций.

Взаимосвязь политиков и военных через государственное казначейство или при осуществлении контроля над fiscus исследована лучше всего. Увеличение размера армии обычно достигается за счет снижения материального благосостояния остальной части общества [163]. Институты, которые определяют объем ресурсов, выделяемых на военные нужды, имеют важнейшее значение для создания политического контроля над вооруженными силами. В Англии XI в. контроль над землевладением и контроль над военной властью были тесно взаимосвязаны. Привязывание контроля над военными ресурсами к экономическим ресурсам и хозяйственной деятельности лежит в основе естественного государства. Часто контроль над военными, политическими и экономическими ресурсами принадлежит одной и той же организации, тесно связанной с господствующей коалицией. Если же, однако, элиты развивают более мощные организации, специализирующиеся на экономических (или других) функциях, то институциональные механизмы вроде отчуждения по согласию могут обеспечить способы передачи ресурсов вооруженным силам, которые могут контролироваться невоенными элитами.

Здесь в действие вступает другое пороговое условие — верховенство права для элит. Подчинение лидера организации правовым нормам является неотъемлемой частью бессрочно существующих организаций. Пример ограничения полномочий короля по отчуждению flscus согласием корпоративного тела был неотъемлемой частью истории подчинения европейских королей праву. Определяющее значение имело отделение процесса принятия решений о том, когда вступать в войну и сколько тратить на военные действия, от непосредственного руководства армией. Корпоративная военная организация уполномочивала военных лидеров принимать решения о том, как воевать, но не когда воевать и сколько тратить на войну. Власть решать, когда воевать и сколько тратить на войну, получила отдельная корпоративная социальная организация. Разделение полномочий по принятию этих двух типов решений создало политический контроль над консолидированными вооруженными силами.

В естественных государствах, где лидер и другие влиятельные члены господствующей коалиции возглавляют активные организации, объединяющие военную, политическую и экономическую власть, дающие согласие корпорации не могут обладать значимым независимым существованием. Поскольку личная харизма и индивидуальная идентичность имеют особое значение для военного лидерства, в вооруженных силах особенно трудно учредить безличные, бессрочно существующие организации. Однако если развиваются бессрочно существующие организации элиты, обладающие существенной экономической или общественной, но не военной властью, то становится возможно, хотя и чрезвычайно трудно, сформировать институциональные механизмы, благодаря которым контроль над вооружением и решения о войне отделяются от фактического руководства боевыми действиями. Работа этих механизмов может быть надежно обеспечена путем передачи контроля над военными ресурсами дающей согласие группе. Без влиятельных невоенных организаций элиты поддержать такие соглашения было бы очень трудно.

Среди всех концепций этой книги консолидированный политический контроль над вооруженными силами является самым сложным для понимания. Корень проблемы заключается в парадоксальных отношениях между естественными государствами и специализацией и разделением труда, отмеченных нами в главе 2. Естественные государства позволяют обществам управлять большими числами, имея дело с насилием. Хотя это позволяет естественным государствам получать большую выгоду от специализации, в то же время специализация также представляет угрозу созданию ренты. Естественные государства по своей природе ограниченны как с точки зрения доступа, так и с точки зрения степени специализации, которую они могут поддержать. Политический контроль над вооруженными силами требует большей специализации внутри господствующей коалиции (однако он не требует большего доступа). Движению к большей специализации внутри элиты, несомненно, способствовали сильные организации элиты, но сеть причинно-следственных связей слишком запутанна, чтобы ясно в них разобраться.

Заглавие замечательной книги Чарльза Тилли «Принуждение, капитал и европейские государства: 990-1992 гг.» (Tilly, 1992; Тилли, 2009) говорит о значении специализации внутри коалиции. Тилли прослеживает эволюцию национальных государств в Европе на протяжении тысячелетия, используя изменения в начальном характере политических и экономических институтов и организаций (например, распределения принуждения и капитала) для объяснения структур формирования государств. В модели Тилли правительства существуют для того, чтобы воевать, а их поведение формируется стремлением мобилизовать, координировать и распределять ресурсы наилучшим способом для победы в войнах. Неявной у Тилли остается логика использования насилия и контроля над ним, которую Роберт Бейтс сделал явной в своей вышедшей в 2001 г. книге «Процветание и насилие», используя примеры из той же европейской истории. Тилли во многом опирается на развитие крупномасштабных военных организаций, вылившееся в военную революцию, которая была изучена Джеффри Паркером (Parker, 1996) и другими. Рассмотрим концепции Бейтса, Тилли и Паркера более подробно.

Бейтс (Bates, 2001) описывает, как в мире постоянного беспорядка и насилия индивиды частным образом обеспечивают принуждение. Однако само по себе индивидуальное предоставление защиты дорогостояще и чревато проблемами стимулов. Каждый сам должен бороться за защиту своей личности, семьи и активов; более того, индивидуальное обращение к насилию ограничивает специализацию и разделение труда. Единственным ответом на мир насилия является родственное обеспечение принуждения при помощи института мести. Привлекая исследование Эванса-Причарда (Evans-Pritchard, 1940; Эванс-Причард, 1985) о нуэрах — конфедерации племен, обитающих в Южном Судане и Западной Эфиопии, Бейтс прослеживает логику сдерживания. Принуждение предполагает использование насилия или угрозы насилия. Не обязательно использовать действительное насилие для изменения поведения. Часто наиболее эффективный потенциал насилия возникает, когда оно остается угрозой, а не действительностью. Если члены родственной группы желают наказать кого-либо, кто навредил члену их родственной группы, баланс принуждения может нарушиться. «Сама готовность нуэров применять насилие является причиной того, что насилие применяется так редко», — пишет Бейтс (Bates, 2001, р.45). Пользуясь языком теории игр, насилие является результатом, которого игроки не ожидают, поэтому фактическое применение насилия является не принятым у игроков поведением. В результате наблюдаемый в обществе уровень фактического насилия отражает только одно измерение его действительного присутствия в этом обществе. Общества, в которых уровень действительного применения насилия невысок, могут тем не менее испытывать высокий уровень принуждения через угрозу его применения.

Обеспечение безопасности посредством вездесущей угрозы насильственного возмездия «создает хрупкий мир» (Bates, 2001, р. 47). Эта логика поддерживает мир в хрупком естественном государстве: несколько сложных организаций, ограниченные специализация и обмен, ограниченное богатство и общество, управляемое элитами, которые оказывают свое влияние через некоторую форму патрон-клиентских сетей. Как мы подчеркивали в главе 2, патронажные сети служат способом определения того, какие индивиды объединятся в случае возникновения вспышек насилия [164]. В хрупких естественных государствах угроза применения насилия пронизывает все общество. В самых простых обществах каждый должен быть готов применить насилие, а военные ресурсы сообщества широко рассеяны среди всего населения.

В базисных естественных государствах порядок обеспечивается более регулярным образом, по мере того как общество становится лучше организованным и более

способным подавлять насилие среди различных групп и фракций. Если использовать терминологию Бейтса, базисное естественное государство способно использовать насилие конструктивно, а не только для достижения разрушительных целей: «Вместо того чтобы служить средством совершения затратных действий по перераспределению, [принуждение] становится средством, которое способствует созданию богатства» (Bates, 2001, р. 50). Пользуясь терминологией Сервиса (Service, 1975, р. 297–298), государство «приносит мир». Логика аргументации Бейтса проста: пока специалист в области насилия больше получает от защиты своих клиентов, чем от их экспроприации, он воздерживается от использования насилия. Поскольку специалист в области насилия может ожидать получения ренты от своих клиентов на протяжении долгого периода, критическим элементом его расчетов являются выгоды от экспроприации сегодня по сравнению с потерей потока доходов в неопределенном будущем [165]. Если специалист в области насилия от хороших дел (например, содействие созданию богатства) выигрывает больше, чем от плохих (вроде экспроприации богатства), то наступает процветание. Сокращение насилия создает большее богатство, напрямую ограничивая разрушение богатства, увеличивая возможности для заключения контрактов и долгосрочных отношений, содействуя росту специализации и разделения труда, что позволяет обществу более эффективно использовать свои активы и ресурсы. Основной вопрос заключается в том, стоит ли убить курицу, несущую золотые яйца, и съесть ее сегодня или же лучше ухаживать за ней, чтобы в будущем получить поток золота.

Как Бейтс, так и Тилли разрабатывают модели общества, экономический сектор которого обладает потенциалом создания растущего богатства. Экономический сектор сконцентрирован в городах, но связан с деревенскими сельскохозяйственными производителями и потребителями. Также присутствует политический сектор, основная задача которого заключается в производстве и применении принуждения. Для Бейтса и Тилли урбанизация производит богатство и капитал. Бейтс определяет условия, при которых политические элиты желают обеспечить экономический рост в городах: когда военные лидеры приходят к выводу, что в их интересах содействовать хорошей экономической политике, чтобы получить больше ресурсов для осуществления насилия [166]. Тилли объясняет происхождение различных структур формирования государств в Европе исходя из начального распределения принуждения и капитала, которое является производным от распределения и характера политических и экономических институтов и организаций. В модели Тилли правительства существуют для того, чтобы воевать, а их поведение формируется стремлением мобилизовать, координировать и распределять ресурсы наилучшим способом для победы в войнах. Тилли использует ту же логику, что и Бейтс: социальное и экономическое развитие начинается тогда, когда политические или военные лидеры приходят к выводу, что в их интересах обеспечить безопасность в городах, чтобы получить больше ресурсов для ведения войн. В обществах, где слишком большая власть находится на стороне принуждения, возможности для заключения способствующих росту соглашений ограниченны. В обществах, где капитал обладает слишком большой властью, возможности для политического развития ограничены. Однако в некоторых обществах, где распределение капитала и принуждения соответствующим образом сбалансировано, как в Англии и Франции, возникает возможность одновременно консолидировать вооруженные силы, усложнить политическую систему и способствовать политическому и экономическому развитию.

Наше упрощенное описание концепций Бейтса и Тилли не отдает должного мощи и сложности их теоретической и исторической проницательности. Ни Бейтс, ни Тилли не спорили бы с тем, что все государства являются организациями и что вся власть осуществляется через коалиции влиятельных групп интересов. Тем не менее оба начинают с модели государства как единого актора, и Тилли открыто признает эту проблему [167]. Отделение политики от экономики, политически могущественных от экономически бессильных (вооруженные силы) неизбежно и естественно вытекает из модели с единым актором, даже если этот единый актор выступает в качестве представителя большой группы элит. Общей чертой всеединых акторов является использование военной силы для изъятия экономического богатства.

В естественных государствах, напротив, экономика и политика не разделены, а тесно переплетены внутри господствующей коалиции. Бейтс и Тилли полагают, что разделение политических и экономических интересов является естественным разделением, и используют это как исходную точку своего анализа. Разделение военных, политических и экономических интересов и организаций в человеческих обществах в действительности является не естественным результатом, а следствием весьма специфического набора условий. Разделение особых экономических и военных интересов внутри господствующей коалиции происходит только в зрелом естественном государстве с сильными организациями элиты. Только тогда, когда курица, которая несет золотые яйца, принадлежит не беспомощному крестьянину и не члену элиты, у которого нет влияния, а сильному и хорошо организованному специалисту в экономической области, надежное обязательство не прибегать к насилию может породить устойчивую поддержку правительственной политики, обеспечивающей экономическую защищенность. Начальное распределение капитала и принуждения в европейских обществах, которое Тилли считает экзогенным, напротив, было отражением глубоко эндогенных отношений внутри господствующих коалиций в европейских обществах.

Хотя Тилли начинает свое изложение с 990 г., интересная для нас часть истории начинается с 1500 г., момента, до которого ни одна из западноевропейских держав не имела значительного военного преимущества. В конце XVI в. и на протяжении XVII в. Англия, Франция и Голландская республика стали создавать более сложные организации и государственные институты в рамках, заданных их базисными естественными государствами, включая сложные организации элиты, не зависящие от прямого контроля государства. В качестве средства колонизации все три страны, в отличие от Испании и Португалии, использовали квазичастные корпорации. Британцы, голландцы и французы создали колониальные империи, выдавая своим купцам разрешения на «организацию правления в колониях» [168]. Корпорации развивались также и для внутренних целей. К 1700 г. особая структура поддержки организаций элиты вне непосредственных рамок государства характеризовала развитие зрелых естественных государств во всех трех европейских странах-пионерах.

Тем не менее ни одному из этих государств не удалось установить политический контроль над вооруженными силами. Британия в XVII в. пережила гражданскую войну и революцию. Франция пережила Фронду во время неразберихи середины XVII в. и революцию в конце следующего столетия. Голландская федеральная структура усложнила организацию флота страны, который во время англо-голландских войн середины XVII в. находился под командой сложной коалиции пяти (и более) адмиралов; каждая голландская провинция имела свое собственное адмиралтейство и военные ресурсы (Rodger, 2004, р. 9, 64). Напротив, к 1800 г. все три страны, атакже СШАустанови- ли консолидированный политический контроль над своими вооруженными силами, хотя и различными способами. Мы принимаем основные факты Тилли — его историю о том, что случилось, — но вместо его модели принуждения и капитала предлагаем свою модель естественного государства. Это позволяет нам объяснить эндогенные взаимоотношения между капиталом и принуждением, которые Тилли вынужден считать данностью [169].

Вся Европа в 1500 г. состояла из базисных и хрупких естественных государств. Наряду с более сложными экономическими системами зрелые естественные государства стали быстрее развиваться в Западной, чем в Восточной Европе. Результатом были более сложные, отчетливые и независимые организации элиты в Западной Европе, чем в Восточной Европе. Возвышение северо-запад- ных европейских городов отражало организационное усложнение их зрелых естественных государств, а также использование ими корпораций для колонизации зарубежных владений и расцвет их финансовых, торговых и промышленных организаций. Разделение и специализация экономических, политических и военных организаций — более широкое присутствие городов, более сложная, неаграрная экономика и капитал — не были экзогенными по отношению к политической и экономической истории Великобритании, Франции и Голландской республики. Они были продуктом эволюции структуры естественного государства от базисного к зрелому естественному государству. Страны Восточной и Южной Европы, за исключением некоторых итальянских городов-государств, не смогли развить более независимые политические и экономические организации и институты. В этом регионе сохранилось тесное переплетение капитала и принуждения.

В 1700 г. во всех европейских странах контроль над вооруженными силами был рассеян среди членов господствующей коалиции. Тилли описывает изменения, произошедшие после 1700 г., как формирование современных армий национальных государств и специализацию:

Формирование современных армий национальных государств— период (на большей части Европы особенно активно — в 1700–1850 гг. или около того), когда государства создают массовые армии и флоты, набирая главным образом собственное национальное население, а суверенные правители включают вооруженные силы непосредственно в государственные административные структуры и переходят к прямому управлению фискальным аппаратом, решительно ограничивая деятельность независимых контракторов; специализация — эпоха (примерно с середины XIX в. до настоящего времени), когда военные силы становятся мощной специализированной властью, фискальная деятельность организационно все больше отделяется от военной, усиливается «разделение труда» между армией и полицией, представительные институты все больше влияют на определение расходов на военные цели, а государства все больше занимаются распределительной, регулирующей, определяющей компенсацией и судебной деятельностью (Tilly, 1992, р. 29; Тилли, 2009, с. 60).

Тилли описывает консолидацию контроля над вооруженными силами и рост безличности в организациях, используемых государством для контроля над вооруженными силами. Он начинает со структуры базисного естественного государства, где экономическая и политическая деятельность (например, сбор налогов и владение военными ресурсами) была рассеяна среди членов господствующей коалиции. После 1700 г. политический контроль над вооруженными силами начал консолидироваться в формальной организационной структуре правительства. Параллельно осуществлялась консолидация и специализация других государственных функций.

На эту трансформацию повлияли также, по крайней мере частично, изменения в военных технологиях в конце xvi-xvii в. Литература о революции в военном деле (Parker, 1996) описывает растущий масштаб военных действий в Европе, вызванный сначалаусовершенствования- ми в защите укрепленных пунктов, а затем — развитием более подготовленной пехоты и усовершенствованной артиллерии. Каждое из этихусовершенствований способствовало росту масштаба военных операций, прямо и косвенно увеличивая фиксированную постоянную составную часть профессиональной армии, которую необходимо поддерживать для обеспечения более высоких уровней сложности, необходимых для применения революционных оборонительных и наступательных технологий. Наряду с растущим масштабом и большими расходами возникла потребность в улучшении фискальных и административных механизмов формального правительства.

Тилли рассматривает эти изменения как неизбежный результат неумолимого роста военной конкуренции в Европе: «…война способствовала формированию и трансформации государств» (Tilly, 1992, р. 20; Тилли, 2009, с. 47). Государства по всей Европе быстро подражали победителям этой конкуренции (Великобритании, Франции и Голландии). Подражатели подошли к порогу позже, в XIX в. (например, Германия и Скандинавские страны). Литература о революции в военном деле придерживается той же точки зрения: когда некоторые страны развивают новые военные технологии, их конкуренты вынуждены заимствовать те же технологии или погибнуть. Поскольку новые военные технологии, появившиеся в Европе после XVII в., требовали больших армий и беспрецедентного уровня военных расходов, государства должны были расти или умирать [170].

Значение масштаба революции в военном деле ставит логику насилия Бейтса на первый план. Овладевшие новыми технологиями военные лидеры сталкиваются с неожиданным ростом выгод от увеличения доходов, что позволяет им надежно соблюдать соглашения, обеспечивающие производственный потенциал их экономик. Изменение военной технологии становится причиной изменений в процессе формирования государства, а также объяснением роста богатства и накопления капитала. Рост доступных экономических средств ведения войны позволил увеличить масштаб военных операций. Рост военных масштабов создал спрос на большее количество ресурсов. Права собственности капитала и торговли стали защищаться лучше, после того как политические элиты осознали, что они могут получить от городов больше ресурсов в обмен на соблюдение прав и привилегий. Последовавший экономический успех позволил передать на военные нужды больше ресурсов. Эта логика описывает нарастающий цикл: рост спроса на все большее количество военных ресурсов в военной конкуренции заставляет страны защищать капитал и торговлю и, как правило, совершенствовать свою способность давать и исполнять достоверные обязательства. Этот цикл ведет к росту ресурсов и военной силы.

Значение масштаба в военной технологии не было, однако, чем-то новым. Всегда существовали потенциальные преимущества наличия большей армии или флота, если общество имело руководство, способное с умом использовать такие ресурсы. Военная конкуренция в Европе существовала еще до создания Римской империи; почему же военная конкуренция трансформировала государственную организацию и институты после 1700 г.? Элиты всегда были заинтересованы в лучшей защите своих прав собственности для увеличения своей экономической производительности и получения большего объема ресурсов на военные авантюры, способные принести еще больше ресурсов. В данном аспекте аргументация Бейтса, Тилли и Паркера относится ко всей истории человечества, а не только к Европе XVII в. Богатство росло и падало с некоторой регулярностью на протяжении всей истории человечества. Общества богатели, когда находили лучшие способы управления, с учетом многих параметров, включая благоприятное сочетание климата, географии и демографии. Тем не менее рост богатства и военной конкуренции никогда еще не создавал консолидированный политический контроль над вооруженными силами или защиту прав собственности и торговли на основе верховенства права.

Даже если оставить исторические проблемы в стороне, доводы в пользу революции в военном деле как причины установления консолидированного контроля над вооруженными силами и последующего социального развития не могут объяснить не только того, почему не все государства с большими армиями консолидировали политический контроль, но итого, почему всего несколько стран с большими армиями осуществили переход к современному обществу открытого доступа до конца XIX в. Как показывает сам Тилли, в большинстве европейских стран потребность в военных расходах не создала способных к современному развитию национальных государств. Он описывает три типа общественного устройства: опирающееся главным образом на принуждение, опирающееся главным образом на капитал и опирающееся на капитал и принуждение*.

Среди стран Восточной и Южной Европы примером общества, опирающегося на принуждение, может служить Россия. Власть землевладельческих элит, имевших основу в сельском хозяйстве, предотвратила развитие городских торговых центров, и в результате «государство отчаянно нуждалось в капитале» (Tilly, 1992, р. 143; Тилли, 2009, с. 210). В обществах, опирающихся на капитал (Голландия и Швейцария), влиятельные городские торговые группы интересов способны были покупать защиту тогда, когда они в ней нуждались, и тем самым избегать «громоздкой постоянной национальной администрации» (Tilly, 1992, р. 151; Тилли, 2009, с. 220). Эти государства были экономи- ческиуспешными, но слишком слабыми для под держания международной политической независимости. Общества, опирающиеся на принуждение, создавали слишком репрессивные правительства; общества, опирающиеся на капитал, создавали слишком слабые и плохо скоординированные правительства. Однако общества, опирающиеся одновременно на капитал и принуждение (примером Тилли является Великобритания, но также он включает Францию), стали государствами, опирающимися на соединение «капитала и принуждения, которое издревле обеспечивало всякому монарху доступ к громадным средствам для ведения войны, но только за счет больших уступок купцам и банкирам» (Tilly, 1992, р. 159; Тилли, 2009, с. 231–232).

Анализ государства с позиций модели с одним актором действительно мешает пониманию тех событий, которые Тилли описывает и пытается понять. Для поддержания компетентной военной власти в сочетании с устойчивым экономическим развитием интересы капитала и принуждения должны быть так или иначе сбалансированы. Но как это сделать? Кроме исторической случайности и непредвиденных обстоятельств Тилли дает нам немного: его монархия с одним актором должна так или иначе столкнуться с бейтсовской сделкой с торговыми элементами, но в его концептуальной структуре отсутствует способность сделать это, поскольку Тилли считает распределение капитала и принуждения данностью.

В 1600-м и, возможно, даже в 1700 г. господствующие коалиции всех европейских обществ были запутаны в сетях организаций, объединяющих политическую, экономическую и военную власть. Голландцы, французы и британцы (вместе со своими колониями) продвинулись далеко вперед на пути к бессрочно существующим организациям элиты, включая управляющие структуры их колоний. В XVIII в. специализация в организации господствующей коалиции заметно выросла во всех трех странах, хотя Голландия утратила способность эффективно действовать в качестве независимой военной силы. Поддерживаемые принципом верховенства права для организаций элиты, специализированные экономические организации, которые были независимы от государства, уравновешивали политические организации, которые управляли военными организациями и финансировали их. Этот процесс не был простым и беспрепятственным. Как мы показываем в главе 6, страх перед политическими и экономическими организациями играл центральную роль в Американской и Французской революциях и окрасил британскую политическую мысль XVIII столетия.

Сами по себе большие армии не стимулировали специализацию и разделение внутри элиты. Испанская империя со своей огромной армией и флотом не развила специализированных организаций элиты. И этого не произошло вовсе не из-за недостатка сложности — Дрелихмен и Вот (Drelichman and Voth, 2008) показывают, что испанский двор был способен финансировать войны короля Филиппа до военной катастрофы 1580-х гг. «по крайней мере так же „ответственно”, как США в XX в. или Британия в XVIII в.» (Drelichman and Voth, 2008, p. 29). Однако испанцы финансировали свои армию, флот или займы не через специализированные элитные, бессрочно существующие организации, а при помощи традиционных личных связей двора. Русские были способны создать большую армию, но, как описывает Тилли, «Иван [Великий] и его преемники особенно стремились создать вооруженные силы для покорения своих братьев- князей, подавления авторитарных (олигархических) амбиций своих собственных бояр, отражения иностранных вторжений и расширения границ своего царства. Им нужна была армия, как можно более зависимая от них, на чью лояльность, следовательно, они бы могли положиться. Но у них недоставало денег, чтобы купить людей и их преданность. Тогда они решили воспользоваться землей» (Tilly, 1992, р. 140, цит. по: Blum, 1964, р. 170–171; Тилли, 2009, с. 206). Как феодальная Англия, русские финансировали свою огромную армию, предоставляя ей прямой контроль над экономическими активами. Ни в России, ни в Испании не возникло специализированных и отдельных организаций элиты.

К XVIII в. военная мощь британцев, французов и голландцев позволяла им сокрушить любое другое государство на планете. Непрерывные войны между ними с конца XVII в. и до начала XIX в. представляли контекст, в котором осуществился политический контроль над вооруженными силами. Они развили более сложные организации и институты, которые позволили им обогнать все другие общества (Schultz and Weingast, 2003; Tilly, 1992; Тилли, 2009). Тем не менее военную конкуренцию следует рассматривать в контексте других основополагающих изменений, составляющих предварительные условия, способность поддерживать более сложные организации — как внутри, так и за пределами государства. Только в XVIII в. широкая поддержка бессрочно существующих организаций внутри государства и за его пределами стала реальностью. Появление бессрочно существующих организаций и политического контроля над вооруженными силами создало условия для осуществления перехода.

Британский военно-морской флот и британское государство

В военной борьбе Великобритании и Голландии против Франции в XVIII в. британская морская мощь—господство над океаном, используя заголовок книги Роджера (Rodger, 2004) — дала Британии ключевое преимущество в некоторых важных отношениях. Мы хотим понять, каким образом британский военно-морской флот как организация превратился из рыхлой структуры широко рассеянного контроля над военными активами и действиями в единую

организацию, находящуюся под центральным и прямым контролем политической системы; каким образом флот достиг этого, сознательно развивая бессрочно существующие организации внутри государства и в сети крупных фирм элиты, находящихся в прямой конкуренции друг с другом; а также каким образом личные взаимоотношения членов элиты были заменены безличными взаимоотношениями бессрочно существующих организаций.

В Семилетней войне (1754–1763), также известной как Война с французами и индейцами [171], британцы победили французов в Канаде, потому что британский флот помешал французскому флоту осуществлять снабжение своих сил в Канаде. Хотя британский флот имел существенное численное превосходство над французским, для того чтобы реализовать это преимущество, британцы должны были держать французский флот в одном месте. Выбравшись в открытый океан, французский флот мог получить локальное превосходство, комбинируя тактическое планирование с неожиданными маневрами. Окружить и победить французский флот в открытом океане было невозможно. Успеха британский флот мог достичь, только организовав эффективную блокаду французских портов, а в случае попытки выхода французских флотилий в море — нанося им решительные поражения. Для защиты своих собственных торговых флотилий, снабжения своих армий и союзников и концентрации численного превосходства и вооружений британские военно-морские силы должны были подавить французский флот (Rodger, 2004, р. 279). Способность британского военно-морского флота закупорить французские флотилии повернула ход войны.

Проблема блокады Франции, как объясняет Роджер, заключалась в том, что в 1700 г. ни один флот мира не мог больше месяца держать большие флотилии кораблей в море. Низкое качество провизии приводило к тому, что матросы и офицеры на кораблях быстро слабели и заболевали (Rodger, 2004, р. 291). Тем не менее в 1758 г. флотилия адмирала Хоука оставалась в море непрерывно в течение шести месяцев. Хоук оставался у берегов Франции до тех пор, пока французская флотилия не вышла из Бреста 16 ноября. Хоук вступил в сражение с французами и заставил их укрыться в заливе у полуострова Ки- берон, где французы остались под британской блокадой до окончания войны.

Для того чтобы военно-морской флот оставался в море долгое время, нужны были не более опытные матросы, лучшие корабли или тактика, а административная система, способная обеспечить высокое качество провизии и поставок на регулярной основе: «Именно в этих вопросах управления британцы приобрели решающее превосходство над своими врагами, особенно над французами» (Rodger, 2004, р. 291; см. также ch. 19). Как же произошло это преобразование?

Военно-морской флот долгое время был организован в классической для естественного государства форме. Отдельные города предоставляли корабли и офицеров. Такая политика восходит по крайней мере к XI в. и практике «скипфирда» (scipfyrd), когда военная служба короне заменялась содержанием корабля, офицеров и команды (Rodger, 1997, р. 26–27). Еще в XIV в. королевские корабли составляли менее 10 % флота (Rodger, 1997, р. 118 и Приложение III). Военно-морской флот представлял собой коалицию кораблей, капитанов и команд. В XVI в. Тюдоры начали централизацию флота, но административный контроль оставался рассеянным между верфями, арсеналами и поставщиками продовольствия. Кроме того, сохраняющееся значение патронажных сетей затрудняло развитие офицерского корпуса и команд. Казначеи отдельных судов сами отвечали за их снабжение [172].

В 1630-х гг. Карл I попытался увеличить размеры своего военно-морского флота, введя печально известный налог «корабельные деньги» (ship money). Этим налогом облагались отдельные города, теоретически, вместо фактического использования их кораблей (Rodger, 1997, р.381). Парламентские дебаты о корабельных деньгах стали одной из центральных проблем, послуживших причиной гражданской войны в Англии (1642–1649). Действительно, эти дебаты носили конституционный характер: должны ли рассеянные финансовые и военно-морские ресурсы страны быть монетизированы и попасть под центральную власть короны или же они должны быть объединены под контролем со стороны парламента?

Гражданская война, Реставрация (1660) и Славная революция (1688–1689) вызвали глубокий раскол в офицерском корпусе британского флота, многие члены которого враждовали друг с другом и дезорганизовали его административную структуру. Когда в 1689 г. разгорелась война с Францией, объединенный англо-голландский флот был с английской стороны совершенно не готов вывести в море боеспособные корабли. Ситуация была настолько плоха, что «палата общин решила проблему по-свое- му, бросив весь комитет снабжения в Тауэр» [173]. Критическая точка была достигнута летом 1693 г., когда флот не смог выполнить свою задачу по сопровождению конвоя на запад Средиземного моря, в результате чего французы захватили 92 торговых судна и продали свои трофеи за 30 миллионов ливров, что превышало весь французский военно-морской бюджет за 1692 г.

В начале XVIII в. государству было трудно управлять военно-морским флотом как инструментом своей политики. Старая структура флота отражала логику естественного государства. Ответственность за постройку военно- морского флота и его снабжение была разделена между тремя комитетами — Комитетом снабжения, Комитетом по вооружениям и Военно-морским комитетом (включая его отношения с независимыми верфями), каждый комитет был тесно связан со своей собственной сетью элитных поставщиков и подрядчиков, присваивавших обильную экономическую ренту (Rodger, 2004, р. 189–90).

До XVIII века военно-морской кредит был глубоко опутан системой военно-морских поставок. Поставщики держали «морские долги» либо непосредственно в форме официальных долговых инструментов, либо — чаще в форме счетов на те поставки, которые они осуществили, но за которые флот еще не заплатил. Эти счета и отношения имели личный характер. В 1665 г. Денис Гауден, генерал-инспектор комитета снабжения, имел «425 993 фунта 6 шиллингов 8 пенсов, включая авансы на поставку в течение зимы мяса на будущий год… После войны оказалось, что расчеты Гаудена были в основном точными и лучшей системы поставок предложить было нельзя, но при возобновлении контракта с ним Гаудену было придано несколько партнеров, на случай его смерти при исполнении служебных обязанностей» (Rodger, 2004, р. 105). Подход Гаудена к работе был глубоко личным. Также как и казначеи в ранней истории американских штатов, Гауден лично договаривался о кредитах с поставщиками, у которых он покупал товары. Затем Гауден ожидал возмещения от правительства. До тех пор пока долги перед поставщиками были лично связаны с физическими лицами в военно-морском флоте вроде Гаудена, конкуренция среди поставщиков была невозможна. Кто из поставщиков получит оплату первым? От ответа на этот вопрос зависело, кто из поставщиков выживет. Потенциальные поставщики понимали, что личные кредитные соглашения приведут к тому, что один из поставщиков будет обладать явным преимуществом перед другими. В результате потенциальные поставщики так и оставались потенциальными, а не реальными поставщиками.

Развитие внешнего финансового рынка государственного долга, особенно, военно-морских векселей (Navy Bills), позволило поставить на новую основу финансы Комитета снабжения и Военно-морского комитета. В ожидании доходов Военно-морской комитет мог выпускать краткосрочные кредитные инструменты в виде военно- морских векселей, подлежащих оплате в определенный срок. Подрядчики оплачивались векселями, которые они могли держать до их погашения в установленном порядке или учесть на вторичном рынке (Carlos, Neal, and Wand- scheider, 2009; Rodger, 2004, p. 293). Новые кредитные соглашения составляли основную часть новых отношений с поставщиками. Различные военно-морские организации оплачивали свои долги векселями, которые имели свободное обращение на вторичном рынке. Финансовые рынки контролировали кредитоспособность военно- морского флота и выражали свое доверие через процент, выплачиваемый по военно-морским векселям. Поставщики могли быстро получить свои платежи, осуществив учет векселей, что устраняло один из источников личных отношений между поставщиками и военно-морским флотом. Данный процесс также снижал риски, связанные с возращением долга индивидуальным поставщикам.

Одновременно военно-морской флот стал заключать контракты с некоторыми поставщиками в конкурентных условиях. Военно-морской флот поощрял развитие крупных фирм, которые не имели эксклюзивных контрактов, но с которыми флот связывал себя надежными обязательствами в текущей хозяйственной деятельности. Это были большие фирмы, и в их число входили только деловые организации элиты, то есть процесс поставок не характеризовался открытым входом; военно-морской флот поощрял конкуренцию в этом бизнесе среди ограниченного числа фирм [174]. Тем не менее элитарной конкуренции было достаточно как для повышения качества осуществляемых поставок, так и для сокращения их стоимости. Надежность обязательств флота перед этими фирмами обеспечивалась тем, что каждая фирма могла получить и действительно получала военно-морские векселя, которые немедленно оплачивались наличными на финансовом рынке. Это устраняло существовавшие при старой системе неизбежно личные решения о том, по каким долгам рассчитываться в первую очередь. Безличные и бессрочно существующие организации на финансовых рынках могли также эффективно воздействовать на правительство и военно-морской флот, в частности если у тех возникали задержки с выплатой долгов, поскольку это повышало процентные ставки на новые заимствования.

Трансформация системы сопровождалась созданием конкуренции в сочетании с бессрочно существующими организациями, занятыми в процессе военно-морских поставок. Роджер так описывает общий результат развития Комитета снабжения:

Кроме военно-морских операций работа Комитета снабжения имеет и более широкое значение для сельскохозяйственной и экономической истории Великобритании. Комитет был самым крупным покупателем сельскохозяйственной продукции на лондонском рынке, и его политика управления рынками, направленная на поощрение роста крупных фирм и в то же время на содействие конкуренции, оказала по меньшей мере значительное, а возможно, решающее влияние на рост сложного и интегрированного национального и в конечном счете международного рынка (Rodger, 2004, р. 307).

Новая система смогла обеспечить высокое качество продуктов питания, что позволило Хоуку держаться в море шесть месяцев, загнать флот адмирала де Конфланав Ки- беронскую бухту и предотвратить снабжение французских войск в Канаде и по всему миру. К 1750-м гг. Британский военно-морской флот стал сложной организацией организаций; некоторые из составляющих его организаций были независимыми и обладали постоянным существованием. Среди них адмиралтейство, Военно-морской комитет, Комитет снабжения и Комитет по вооружениям. Развитие военно-морского флота уравновешивалось соответствующим развитием бессрочно существующих организаций элиты в экономике. Одни организации возникли на финансовых рынках: они оперировали различными военно-морскими долговыми инструментами и обеспечивали специализированный контроль текущего и будущего состояния финансов флота (который осуществлялся над каждым подразделением флота по отдельности). Другие экономические организации развились в форме элитарных, но конкурентных поставщиков. Конкуренция среди поставщиков устраняла личные, основанные на передаче ренты, взаимоотношения естественного государства, которые преобладали на протяжении столетий, что серьезно мешало повышению качества поставок для флота. Элитарная конкуренция преобразовала эту систему путем снижения ренты и создания правильных стимулов, лишив поставщиков их старой роли кредиторов флота. Для того чтобы это новое устройство работало, требовались бессрочно существующие организации.

Трехстороннее взаимодействие между ответственными за поставки комитетами военно-морского флота, финансовыми рынками и поставщиками флота развивалось не в вакууме. Англия в XVII в. была охвачена революцией, а явная нехватка консолидированного политического контроля над вооруженными силами была очевидна. События, приведшие к Славной революции 1688–1689 гг., подробно рассмотрены в литературе, и пересказывать их здесь нет никакой нужды [175]. После Реставрации (1660) господствующая коалиция в Англии разделилась на две группировки, которые в конце столетия получили название тори и вигов. Тори стремились представлять интересы традиционной земельной аристократии и, как правило, поддерживали короля, тогда как виги стремились привлечь представителей коммерческого торгового хозяйства и коммерческого сельского хозяйства и были в оппозиции королю (Carswell, 1973, р. 40–41). Обе группировки были частью господствующей коалиции и представляли узкую часть английского общества (Clark, 1985). Карл II (1660–1685) и его министры показали себя как эффективные менеджеры коалиции естественного государства. Хотя виги были недовольны правлением Карла, король сохранил достаточную поддержку со стороны тори, что бы укрепиться во власти. Однако его брат и преемник, король Яков II (1685–1689), не справился с управлением господствующей коалицией, настроив против себя тори, бывших сторонников его брата. Объединившись, оппозиция элиты сместила Якова в результате государственного переворота и обратилась к новому королю с новыми конституционными условиями.

Новая коалиция произвела много конституционных изменений, включая те, что касались основ бессрочно существующего государства, важнейшей составляющей создания бессрочно существующих общественных и частных организаций. Две группировки сделали это, придя в парламенте к новому консенсусу о правилах, определяющих обязанности правительства и граждан. Тори и виги согласились среди прочего с тем, что парламент как корпорация с самообразующимся членством и постоянным существованием может создавать неприкосновенное и стоящее над королем законодательство. Как корпорация парламент является единственным источником налогообложения. В Декларации прав они объявили, что любой король, который не будет соблюдать эти правила, рискует кончить так же, как Яков II (Jones, 1972, р. 318). Члены парламента заявили о своей готовности защищать свои прерогативы против злоупотреблений короля.

Последующие события показали, какие последствия имело создание бессрочно существующего парламента. Особое значение здесь имело создание Банка Англии в 1694 г. Личностная природа суверенных долгов в естественном государстве приводила к ограниченности кредитных ресурсов, доступных всем европейским суверенам в начале Нового времени; так, короли династии Стюартов не могли получить достаточно денег для финансирования своих правительств (North and Weingast, 1989; Veitch, 1986). После Революции 1688 года суверенный долг стал безличным обязательством парламента. Для выпуска или изменения долговых обязательств теперь нужно было принимать парламентский закон. Король больше не мог в одностороннем порядке изменять условия заимствований (например, снизить процентные платежи, прекратить платить кредиторам или объявить дефолт), не получив сначала от парламента нового законодательного акта. Новый долговой механизм значительно увеличил кредитоспособность английского государства. Меньше чем за десятилетие долг вырос почти на порядок — примерно с 5 % предполагаемого валового национального продукта до 40 % (North and Weingast, 1989). Укрепление финансового положения британцев дало им и их зарубежным партнерам по коалиции важное преимущество в их продолжающихся войнах с Францией.

Как показывает проведенный нами анализ британского военно-морского флота, Славная революция стала одним из шагов среди длинного ряда шагов перехода Великобритании от естественного государства к порядку открытого доступа. Британская победа в 1763 г. склонила баланс сил в Западной Европе в пользу Великобритании и вывела ее американские колонии на путь к революции (Anderson, 2000). Финансирование американцев поставило французскую монархию в опасное положение, что способствовало началу Французской революции, приведшей к Наполеоновским войнам, из которых Великобритания вышла победительницей. В конце наполеоновского периода британцы — наряду с французами, голландцами и американцами — были на пороге создания полноценных порядков открытого доступа.

Время, порядок и институциональные формы

Мы предположили, что три пороговых условия опираются друг на друга. Верховенство права для элит помогает поддерживать бессрочно существующие организации для элит, которые способствуют формированию условий, позволяющих консолидировать контроль над вооруженными силами. Однако, как было показано в этой главе, эти условия не обязательно должны развиваться в каком-то определенном порядке. Элементы различных предварительных условий могут возникать в разное время в разных обществах. Например, Хабер и соавторы (Haber et al., 2008) показывают, что верховенство права

для элит в современной Мексике представляет проблему даже для бессрочно существующих организаций элиты вроде банков. Пороговые условия не выстраиваются друг за другом в определенной очередности.

Время также играет важную роль в процессе институционального изменения. Первые общества, которые приблизились к выполнению пороговых условий, а затем и к собственно переходу, навсегда изменили условия, встающие перед другими обществами. Все институциональные формы, принятые в Европе к началу движения к пороговым условиям в XVII–XVIII вв., должны были соответствовать логике естественного государства. Эти институциональные формы — например, суды, корпорации, армии и флоты — могли быть заимствованы и другими естественными государствами. После того как эти институты развились в Западной Европе, они могли использоваться по всему миру как легальная форма организации. Однако заимствование западных институтов вроде корпорации не обязательно создает открытый доступ. Оно также не обязательно создает бессрочно существующие организации: во многих хрупких и базисных естественных государствах предоставление корпоративной хартии элитной группе означает существование корпорации как организации, которая продолжает зависеть от доброй воли правительства. Эти корпорации не являются бессрочно существующими. Подобным образом заимствование европейского правового кодекса не гарантирует верховенства права для элит.

Время также усложняет нашу интерпретацию того, насколько решения элиты были преднамеренны. Группы элиты в Европе XVIII в. не могли иметь намерения произвести переход к открытому доступу, потому что никто не знал об обществе открытого доступа как о жизнеспособной альтернативе, а тем более о том, как его построить. В современном мире, напротив, существует возможность того, чтобы элиты преднамеренно, как это показывают Асемоглу и Робинсон, приняли решение перейти к открытому доступу. Лидеры в естественных государствах могут посмотреть на развитый мир и увидеть, как открытый доступ приводит к результатам, достаточным для того, чтобы улучшить положение всех — элиты и тех, кто в нее не входит. Неспособность большинства обществ осуществить этот переход — даже когда путь к открытому доступу открыт для них историческим опытом других обществ — говорит о том, что проблема лежит глубже, чем желание элит поделиться своей властью.

Три пороговых условия позволяют понять, при каких обстоятельствах элиты в естественных государствах имеют стимулы создавать институты, формализирующие их взаимоотношения, создавая безличные взаимоотношения между элитами. Прежде всего необходимо понять, что, когда элиты институционализируют свои собственные внутриэлитные отношения, они снижают издержки расширения размера коалиции, охватываемой этими институтами. Расширение безличности также создает возможность существенного увеличения размера выгод от обмена.

Пороговые условия являются необходимыми, но недостаточными условиями перехода от естественного государства к порядку открытого доступа. Государства, подходящие к пороговым условиям, могут иметь стимулы для расширения числа граждан, защищаемых институтами верховенства права, но сами по себе пороговые условия не гарантируют успешности перехода. Государства, стоящие на пороге перехода, могут оказаться неспособными совершить переход или даже вернуться к естественному государству…..