Наследство колдуньи

Глава 11

Лошадь неслась галопом, унося Филиппину к спасительным стенам Бати. Девушка еще раз оглянулась и очень удивилась, осознав, что турок прекратил преследование. Она натянула поводья, желая дать успокоиться не только лошади, но и своему сердцу. Скакун ее был весь в пене, и Филиппина понимала, что и сама выглядит не лучшим образом. Нечего было и думать о том, чтобы появиться перед своей свитой, сидя в седле «по-мужски». Однако именно такую позицию она заняла, хоть и была в платье, как только поняла, что принц заметил ее там, в лесу. Внутренняя поверхность бедер, непривычная к соприкосновению с седлом, нестерпимо саднила.

Она вытерла лоб ладошкой. Головной убор съехал в сторону, платье помялось и запылилось. Прямо перед ней, на холме, опоясанном высохшим рвом, высились башни замка. До него было чуть меньше одного лье. Из узких окон свисали, хлопая на ветру, длинные знамена. Дорога, по которой она только что ехала, извиваясь, поднималась к огромному восьмиугольному замку. Ворота с подъемной решеткой вели во внутренний двор. Как обычно, бесконечная череда повозок, мулов и людей проходила перед стражниками и вливалась в ворота, дабы обеспечить обитателей Бати всем необходимым для сытой и веселой жизни. Филиппина понимала: ни в коем случае нельзя появляться в замке в таком виде!

Она съехала с дороги и направила лошадь шагом под сень деревьев. От неудобного положения и бешенной скачки у нее отчаянно кололо под ребром. Филиппина с трудом переводила дыхание. Девушка остановила коня под буком с густой кроной и попыталась слезть с седла. Движения ее с непривычки были неловкими и неуверенными. Запутавшись в юбках, она соскользнула вниз и повисла, зацепившись каблуком за стремя, а руками — за повод. Лошадь не поняла, чего от нее добивается хозяйка, и стала крутиться на месте. Филиппине наконец удалось высвободить ногу, и она упала попой на камень, думая только о том, что может теперь оказаться затоптанной. Однако ничего такого не случилось. Словно бы ощущая всю неловкость ситуации, лошадь ласково прикоснулась губами к ее шее, а потом потерлась о нее ноздрями. Филиппина улыбнулась, представив кислые лица своих поклонников, окажись они сейчас здесь и увидь ее.

Страх уже прошел. О происшествии у источника ей напоминало только разбитое усталостью тело и смятая одежда. Девушка встала, отряхнула с платья пыль и, оставив лошадь мирно пастись в двух шагах от бука, спряталась меж выступающих корней старого дерева. Широкий шероховатый ствол его был слегка вогнут, — возможно, когда-то в это место попала молния. Это похожее на старый шрам углубление стало для нее отличным укрытием, где можно было спокойно привести себя в порядок.

Время от времени со стороны замка доносились обрывки разговоров челяди и бродячих торговцев, обсуждавших свои повседневные дела, а иногда — громкий хохот стражников, кудахтанье ее придворных дам и высокопарные речи кавалеров, сопровождавших их в прогулках по саду. В замке царило веселье: все радовались более длинным дням и пробуждению природы. Беззаботностью полнились все сердца, но только не сердце Филиппины.

Подняв юбку до самой шеи, она вытерла ею лицо. Потом как могла разгладила сбившееся платье, поправила эннен. Оставалось только завести за ухо выбившуюся из косы прядь, чтобы создать иллюзию, будто прогулка была обычной и спокойной. Филиппина обхватила руками ушибленные ягодицы и прислонилась спиной к дереву. Между ног слишком сильно болело, чтобы прямо сейчас сесть в седло, пусть даже и боком, «по-женски».

Над головой девушки трепетали на ветру листья, и временами их шелест и щебет воробьев заглушали все остальные звуки. Филиппина закрыла глаза. Как бы ей хотелось, чтобы Альгонда была здесь, рядом! Можно было бы рассказать ей о взволновавшем ее юную госпожу происшествии… Филиппина вздохнула. Ее горничная располнела, стала такой неповоротливой и почти не выходила из своей комнаты. У Альгонды едва хватало сил помочь ей по утрам одеться. Повитуха, которая пришла ее осмотреть, сказала, что ребенок может родиться раньше времени, и Филиппине приходилось с этим считаться. Но сейчас мысли ее были заняты не Альгондой. Перед ее мысленным взором снова появилось лицо этого турка, и видение это было таким ярким, почти осязаемым! Успокоившись, она стала искать ответы на тысячу обуревавших ее вопросов. Почему он прекратил гнаться за ней, хотя она наверняка стала нежелательным свидетелем их схватки и последующего примирения? Узнал ли он ее? Это было маловероятно, поскольку сама она видела его впервые в жизни.

К источнику она приехала без всякого умысла, просто чтобы напоить лошадь. Это были земли ее отца, и бояться Филиппине, казалось бы, было нечего. Вот уже две недели она получала удовольствие от одиночества. Невзирая на оживление в замке, вызванное приходом весны, и бесконечные праздники, Филиппина скучала. Она заставила умолкнуть сплетников, зашептавшихся было о беременности Альгонды, предоставив им в виде новости ложное объяснение. Это оказалось легко.

В качестве посредника она избрала красивую и добросердечную Катрин де Бальмонт, которая не отличалась любовью к злословию, а была склонна скорее всех и вся жалеть. Ей Филиппина поведала в личной беседе, что Альгонда была замужем за мелкопоместным дворянином из окрестностей Лиона и что дитя, которое она носит, зачато в брачную ночь. К несчастью, молодой муж спустя неделю после свадебных торжеств погиб на охоте при трагических обстоятельствах. Испугавшись огромного дикого кабана, лошадь сбросила его на землю. У бедняги не было возможности спастись от клыков дикого животного. Он умер в таких ужасных муках, что Альгонда отказывалась даже вспоминать об этом. Чтобы развеять ее горе, Филиппина и пригласила молодую женщину в Бати, а чтобы никто не стал ее расспрашивать, они всем соврали. Увы, оказалось, что Альгонда беременна, и пришло время открыть правду, хотя обеих эта мысль страшила — рассказать означало оживить мучительные воспоминания.

Катрин де Бальмонт прекрасно справилась со своей миссией: поплакав от души над страданиями Альгонды, она рассказала всем новость с таким состраданием, что никто не осмелился поставить под сомнение ее искренность.

Честь Альгонды по-прежнему оставалась незапятнанной, а потому она продолжала появляться при дворе своей юной госпожи, пока боли в области живота не приковали ее к постели и, к огромному разочарованию Филиппины, положили конец их плотским утехам. С тех пор ничто не радовало мадемуазель де Сассенаж. Она находила невыносимыми жонглеров, менестрелей, игры, приемы, разговоры, даже лица своих придворных. И только улыбки и лепет подрастающего малыша Клода делали ее счастливее.

Со стороны дороги донесся топот копыт. Кто-то скакал от леса, того самого, где находился источник. Сердце Филиппины забилось быстрее. Неужели турок все-таки решил преследовать ее до самого Бати? В таком случае он без труда узнает ее лошадь, хорошо заметную со стороны дороги. Страх, смешанный со странным возбуждением, снова сжал ее сердце — то же чувство она испытала, когда принц выехал на опушку со своим компаньоном, а она едва успела укрыться за кустами. Оно усилилось, когда их сабли скрестились. Она чуть не лишилась чувств при мысли, что они сейчас убьют друг друга у нее на глазах…

Стук копыт смолк, а потом послышался снова, причем более медленный и четкий. Судя по всему, незнакомец приближался к ее укрытию в надежде застать ее врасплох. У подножия бука скрипнули камешки. Филиппина вжалась всем телом в изгиб ствола. Что он с ней сделает? Она ведь ему не враг! Она так ему и скажет! Он показался ей таким эмоциональным, таким…

К дереву явно кто-то шел. И, судя по всему, это был мужчина. Сердце забилось в груди Филиппины, когда она вспомнила, что там, на дороге, она убегала от принца, но в душе все равно желала, чтобы он ее догнал. Не смотреть на него, казаться испуганной, хрупкой и смиренной…

Он поймет, что один его вид так взволновал ее, что она, как и там, на поляне, не может шевельнуть ни рукой, ни ногой…

Низко висящая ветка скользнула в сторону.

— Счастлив вас приветствовать, Елена!

Она вздрогнула. Этот голос… Филибер де Монтуазон! Он склонился в поклоне, а когда выпрямился, то на лице его Филиппина прочла плотоядное удовлетворение. Он прекрасно понимал, что отрезал ей все пути к спасению.

— Я ждал этой минуты много дней и спрашивал себя, когда же вы, дорогая моя, наконец дадите мне шанс!

— Что вы хотите сказать? — пробормотала она, стараясь подавить панику и вцепляясь дрожащими пальцами в кору дерева.

Филибер де Монтуазон широко улыбнулся. С тех пор как он совершенно случайно узнал, что Филиппина в одиночестве совершает конные прогулки по землям своего отца, причем в одно и то же время, то решил за ней следить. Если бы Джем со своими махинациями не помешал ему, он бы овладел ею еще там, на опушке. Вместо этого ему пришлось последовать за Хушангом в надежде его убить, но турок оказался искусным наездником и хитрецом каких мало. Он легко оторвался от преследователя, и де Монтуазону пришлось вернуться. Он стал свидетелем того, как Джем съехал с дороги, ведущей в Бати, и направился в Рошешинар. Обеспокоенный судьбой Филиппины, он решил убедиться, что принц ее не прикончил как нежелательного свидетеля. Очевидно, ничего подобного не случилось. Тем лучше, он сумеет обратить ситуацию себе на пользу…

Он сделал шаг по направлению к девушке. Филиппина замерла в ужасе.

— Вы преступаете пределы приличий, мессир!

— Да неужели? — глумливо спросил он, прижимаясь к ней всем телом.

Она хотела было закричать, но он успел закрыть ей рот ладонью. А второй рукой поймал ее запястья и завел их ей за спину.

— Попалась, моя красавица! И не говори, что тебе не хочется! Я знаю, что твоя горничная больше не в состоянии тебя удовлетворять!

Филиппина попыталась вырваться. Теперь его намерения ей стали ясны. Однако тело ее было зажато, словно в тисках, между стволом дерева и массивным мужским телом. Своей рукой он почти полностью перекрыл ей дыхание. У Филиппины закружилась голова. Она пошатнулась.

Он убрал пальцы, чтобы она смогла вдохнуть.

— Ты принадлежишь мне, Елена де Сассенаж! Разве не этого ты хотела там, в монастырском саду? Ты хотела соблазнить меня и погубить! И не пытайся оправдываться, что это был простой каприз! Сумасшедшее желание, которое ты разожгла во мне, не дает мне спать по ночам!

И с этими словами он обнял ее и уложил меж корней бука, накрыв своим телом.

К Филиппине вернулись силы. Она принялась извиваться и отбиваться, пока он торопливо поднимал ее юбки и раздвигал и без того истерзанные бедра.

— Мой отец вас повесит! Братья изрубят на куски! Помогите! — надрывалась она в надежде, что ее услышит кто-то из замковой челяди.

Филибер де Монтуазон заглушил ее возмущение поцелуем. Заведя ей руки за голову, он проник в нее одним жестким толчком. Глаза Филиппины наполнились слезами боли и ярости. Он остановился, приподнялся и посмотрел ей в глаза.

— Ты будешь наслаждаться мной! Сегодня или завтра, какая разница? Но ты будешь моей, Елена, потому что я стану твоим супругом!

— Никогда!

— Тот, кто бесчестит девушку, должен на ней жениться! Таков обычай. А fortiōri[13], если ты дашь мне наследника, а я, можешь мне поверить, моя прелесть, приложу все усилия, чтобы это случилось!

Вместо ответа она плюнула ему в лицо, а потом, поверженная, отвернулась.

В дверь постучали, и Альгонда подняла глаза от своего вышивания. Носить тридцать фунтов, которые она набрала за время беременности, оказалось очень тяжело. Живот часто болел, поэтому она решила, что лучше будет ограничить себя в движениях. Дни стали казаться длинными, ведь навестить ее приходили лишь Катрин де Бальмонт и Филиппина. Однако Альгонда и не думала жаловаться. Она ведь простая служанка, не так ли? Другую на ее месте заставили бы работать, невзирая на беременность, что не раз заканчивалось гибелью не только ребенка, но и матери. Оставалось только благословлять привязанность к ней Филиппины.

— Войдите! — сказала Альгонда. Она была уверена, что увидит милое личико Катрин.

Порог переступил Жак де Сассенаж.

— Сиди, Альгонда! — приказал он, увидев, что она пытается встать, так как челяди не дозволялось сидеть в присутствии господина.

Барон тщательно закрыл, за собой дверь и сел в кресло напротив Альгонды. Это был первый раз после отъезда из Сассенажа, когда они оказались наедине.

— Чем могу служить вам, мессир? — спросила молодая женщина с вежливой улыбкой.

Он помотал головой.

— Просто скажи мне правду. Это мой ребенок?

Альгонда поглубже устроилась меж перьевых подушек, которыми обложила себя со всех сторон, и погладила свой выступающий живот.

— Не думаю. Нет. Я согрешила с Матье.

— И все же я чувствую себя виноватым. Не отрицай! Судя по всему, он узнал, что ты была со мной. Иначе ни за что бы не разорвал вашу помолвку.

Альгонда пожала плечами.

— Сделанного не воротишь, мессир. Ни вы, ни я не можем ничего изменить.

— Это правда, — согласился он.

Вынув из рукава пузатый кошелек, барон положил его на столик, на котором стояла корзинка с рукоделием.

— Моя дочка готова прибегнуть к любым уловкам, лишь бы ты оставалась при ней. Я все это вижу, но соглашаюсь. И я уважаю твое решение не выходить замуж. Однако это не мешает мне глубоко сожалеть о горе, которое я тебе причинил. Я хочу искупить его деньгами.

— В этом нет нужды, мессир. Вы были вольны сделать то, что сделали, и я на вас за это не сержусь.

Уголки губ барона Жака приподнялись в циничной улыбке.

— Ты не такая, как другие, Альгонда! Ни одной другой служанке, путь даже разодетой в шелка, не удалось бы обмануть моих вассалов! В замке только и разговоров, что о твоей грации, твоем остроумии и очаровании! У меня справляются о твоем здоровье, и никто не ставит под сомнение ни твой ранг, ни наше родство, ни тем более эту путаную историю про твое вдовство. Если бы я не знал правду, признаюсь, я бы и сам в нее поверил. Даже сейчас, несмотря на полноту, которая искажает твои черты, ты выглядишь куда более горделивой и величественной, чем большинство дам самых благородных кровей!

— Я просто научилась подражать их манерам. И у меня была лучшая из советчиц! — возразила на это Альгонда. Она не понимала, к чему ведет барон.

Какое-то время он молча рассматривал ее, постукивая пальцами по подлокотникам кресла. Альгонда смутилась и отвела глаза.

— Госпожа Сидония на меня не сердится? Я бы не хотела вызвать ее гнев.

Он только устало отмахнулся.

— Моя жена видит в твоем возвышении лишь прихоть Филиппины. Разве сама она не возвысила, в некотором роде, Марту, даровав ей столько привилегий?

— Вы опасаетесь, что я имею на вашу дочь такое же влияние, как Марта на Сидонию?

Он улыбнулся с искренней теплотой.

— Никто и никогда не заблуждался по поводу Марты. Она зла по своей природе, я это знаю. И все это знают.

— Я пытался надавить на Сидонию и заставить расстаться с Мартой, но она так испугалась одной этой мысли, что мне пришлось отказаться от своего намерения, — признался барон со вздохом. — Видишь, Альгонда, о чем я тебе рассказываю? Разве уже это не говорит о твоей исключительности?

— Это говорит о том, что вы мне доверяете, и для меня это — большая честь, мессир.

Барон Жак встал, подошел к креслу Альгонды и склонился над ней, чтобы ласково погладить по щеке.

— Оставь у себя этот кошелек — я не хочу, чтобы твое дитя в чем-то нуждалось. Я корю себя за то, что лишил его отца, не говоря уже о том, что, возможно, сам его и породил.

И он легко коснулся губами ее губ.

— Я не говорил тебе об этом раньше, но там, в Сассенаже, мне много раз снилась Мелюзина.

Сердце Альгонды замерло в груди. Барон отстранился и нежно посмотрел на молодую женщину.

— У нее было твое лицо. Ты прекрасна, как фея. Очень жаль, что не осталось ни одного портрета, чтобы проверить. Если бы я верил в легенды, Альгонда, я бы сказал, что кто-то украл портрет из ее комнаты, чтобы скрыть, что ты — ее новое воплощение. Но ведь фей не бывает, не так ли?

Она выдержала его взгляд, хотя сердце билось как сумасшедшее. Лицо барона де Сассенажа излучало благожелательность.

— Ты служанка, но знай, что я прослежу, чтобы никто и никогда тебя не обидел.

— И я буду вечно вам за это благодарна, мессир!

Он с лукавой улыбкой покачал головой.

— Вечно? Думаю, это самое подходящее слово. Доброго вам дня, сударыня Альгонда! — добавил он и быстрыми шагами направился к двери, оставляя ее во власти смущения и треволнений.