Наследство колдуньи

Глава 2

Джем снова обрел вкус к жизни. Разумеется, он оставался пленником без надежды на освобождение, разумеется, сир де Монтуазон ходил за ним по пятам, и все же у него появилась возможность скакать во весь опор по обширным долинам и крутым склонам местных гор. Вчера утром он обставил Филибера де Монтуазона, к слову, отличного наездника: скакун принца легко перепрыгнул через бурный ручей, в то время как лошадь госпитальера остановилась у воды как вкопанная. За то время, что ушло у Филибера де Монтуазона на переправу, Джем успел насладиться хотя бы иллюзией свободы.

Подстегивая коня, он несся вперед и вперед, а ветер доносил до него полные ярости окрики его цербера. Не сбавляя скорости, принц пересек установленные шевалье границы территории, на которой ему дозволялось прогуливаться, из одного лишь желания его позлить. Остановившись на вершине холма, он полной грудью вдыхал напоенный ароматами цветов воздух и смотрел на поднимавшееся из долины облако тумана, скрывавшее владения барона Жака де Сассенажа. Он знал, что уединение не продлится долго: дробный стук лошадиных копыт по граниту приближался. С сожалением Джем повернул своего коня и направил его навстречу мечущему громы и молнии Филиберу де Монтуазону. Предотвращая упрек, он позволил себе утонченную роскошь — посмотрел на шевалье с презрением.

— Выезжать на прогулку с вами для меня — сущее наказание. Когда вы, наконец, научитесь за мной поспевать?

Не дожидаясь ответа, он снова пустил свою лошадь галопом. Они вместе промчались через несколько небольших долин и лесков — плечо к плечу, презирая все препятствия и время от времени обмениваясь полными ненависти взглядами, пока наконец не достигли крепости Рошешинар — настоящего орлиного гнезда, возведенного на скале с обрывистыми склонами и обнесенного высокой стеной. Филибер де Монтуазон первым спрыгнул с коня и тотчас же устремился в донжон, где жил вместе со своими товарищами по ордену. Джем упивался своей победой. Он долго ждал случая досадить шевалье — по правде говоря, с той кровавой ночи в Поэ-Лавале. С того момента как он узнал о предательстве Мунии.

Джем отвел своего скакуна в конюшню, обошел вокруг квадратного здания крепости и оказался во внутреннем дворике, в который выходила дверь караульного помещения. Там его дожидались верные товарищи и спутники — Авар, Насух и Хушанг. Через несколько дней после того, как турки переехали в Рошешинар, великий приор Оверни Ги де Бланшфор подарил каждому коня и вернул оружие — их кривые сабли, получив которые, они сразу же вернулись к ежедневным тренировкам ради поддержания боевой формы. Вот и сейчас сподвижники принца Джема сражались друг с другом с таким ожесточением и сноровкой, что человек, с ними не знакомый, мог бы подумать, что это настоящий бой. Увидев Джема, они моментально опустили сабли. Смеясь и вытирая блестевший на лбу под тюрбаном пот, они слушали рассказ принца о том, как он заставил злиться Филибера де Монтуазона, который, к слову, в этот день больше не показывался.

После ужина в компании госпитальеров, во время которого тема сегодняшней эскапады принца так и не была затронута, Ги де Бланшфор пригласил его к себе в комнату, чтобы продолжить начатую накануне шахматную партию. Джем принял приглашение с искренней радостью. С каждым днем он получал все больше удовольствия от общения с великим приором Оверни.

Они уселись друг напротив друга за столиком с шахматной доской, поближе к камину, в котором горели два огромных полена. Было очевидно, что игра со столь искушенным противником увлекает обоих.

После долгого раздумья в тишине, нарушаемой лишь потрескиванием углей, Джем сделал ход конем. Это был его первый ход в сегодняшней партии. Откинувшись на спинку кресла, Ги де Бланшфор выразил ему свое восхищение.

— Прекрасный удар, дорогой принц!

— Склонен с вами согласиться. Не сочтите это хвастовством…

— Что ж, это неплохой повод для гордости. Филибер де Монтуазон до сих пор не может успокоиться, и, дабы не подвергать себя лишний раз искушению вас убить, он попросил меня вас пожурить.

Джем, который настолько увлекся игрой в шахматы, что позабыл о своей проделке, расхохотался, по привычке поглаживая остроконечную бородку. Взгляд, его смеющихся голубых глаз встретился с взглядом Гя де Бланшфора.

— И вы станете меня бранить?

— За что же? Вы в отличном настроении, и я этому искренне рад.

— Раз так, прикажите этому церберу оставить меня в покое!

— Я об этом думал…

Ги де Бланшфор стремительно передвинул своего слона, взял пешку Джема и продолжил фразу:

— …но было бы желательно, чтобы вы потерпели его общество еще некоторое время. Филибер ухаживает за дочерью сеньора де Сассенажа, нашего соседа. И, сказать по правде, я был бы рад этому браку, по своим, личным причинам.

— Какое это имеет отношение ко мне?

— С тех пор как де Монтуазон вступил из-за нее в бой с другим дворянином, девушка отказывается от встреч с ним. И я надеюсь, что мне удастся сделать так, чтобы они часто виделись, к примеру, если он будет сопровождать вас во время ваших визитов в Бати.

Глаза Джема сверкнули.

— Я полагаю, вы договорились с ее отцом.

— Только что вернулся из Бати. Полагаю, Жак де Сассенаж склонен разрешить вам охотиться на его землях. И завтра, мой дорогой Джем, он и его старшие сыновья приедут познакомиться с вами.

— Это прекрасная новость! Значит, я смогу еще не раз позлить вашего протеже де Монтуазона!

— И я не стану вас за это порицать, если только вы не будете стремиться ускакать… слишком далеко.

— Что вы, я стал бы по вам скучать! И потом, кто, если не я, будет развлекать вас в вашем заточении?

Гиде Бланшфор нахмурился. В замечании принца явно таился подвох. Джем склонил голову и едва заметно улыбнулся.

— Жизнь монаха столь же трудна, как и жизнь пленника, не так ли, великий приор?

Лицо сановника посветлело.

— Вы правы, это так. Но в вашем обществе мне удается на время забыть об этом. Следующий ход за вами, Зизим!

Джем перевел взгляд на шахматную доску. До сих пор партия складывалась в его пользу, а последний неудачный ход Ги де Бланшфора бесповоротно решил ее исход. Он поднял голову.

— Шах и мат.

Ги де Бланшфор улыбнулся.

— Вы в очередной раз оправдываете репутацию блестящего игрока! Я теряю надежду когда-нибудь вас обыграть!

— Все дело в математической логике, а арабы очень сильны в этой науке, разве вы забыли?

— Не забыл, но моя гордыня христианина не позволяет мне признать этот факт. Однако сделать это придется — благодаря общению с вами я уже лишился многих предрассудков.

— Мир бы только выиграл, если бы некоторые последовали вашему примеру, — не упустил случая заметить Джем.

Они отодвинули столик и придвинули свои кресла поближе к огню, чтобы согреть руки. Разговор перешел на банальности. Они уже слишком уважали друг друга, чтобы затрагивать темы, которые могли бы привести к размолвке. Ги де Бланшфор снова упомянул в беседе Жака де Сассенажа, которого очень уважал. Джем узнал, что Бати — не единственный замок, принадлежащий барону, а есть и другие, и что владения их именитого соседа занимают значительную часть провинции Дофине. При дворе покойного короля Людовика XI Жак де Сассенаж пользовался огромным влиянием, но и регентша королевства, Анна де Боже, относится к нему с симпатией.

С осени в сопровождении двух своих сыновей, Луи и Франсуа, которые до недавнего времени служили пажами у других знатных сеньоров, Жак де Сассенаж объезжал свои феоды, желая приобщить наследников к управлению своими обширными владениями. В Бати они вернулись только на прошлой неделе. Старший, Луи, старался не противоречить отцу, хотя полагал, что сестру давно пора было выдать замуж. Барон придерживался иного мнения. Он не так давно вступил во второй брак, взяв в жены свою племянницу, бурный темперамент которой в прошлом давал не один повод для пересудов. Жак де Сассенаж был уверен, что его имя и состояние вполне позволяют обеспечить дочери возможность выбора и время, чтобы обдумать решение. Замужество Филиппины было единственным поводом для разногласий отца и сына, однако, несмотря на статус первенца и наследника, Луи не имел права голоса в подобных делах. Об этом расхождении во взглядах юная и хорошенькая мадемуазель де Сассенаж даже не подозревала. Она держала собственный двор и жила в атмосфере праздника, присущей знатным и богатым домам того времени, в то время как Сидония, госпожа де Сассенаж, почти не вставала с постели, чтобы сохранить беременность. В замке постоянно проживала целая толпа вассалов барона и их дочерей. Немало молодых дворян приезжало в Бати, чтобы заверить сюзерена в своей преданности, испросить какую-либо милость и, разумеется, обратить на себя внимание Филиппины. И не только потому, что барон давал за дочерью солидное приданое; мадемуазель де Сассенаж была повсеместно признана самой красивой и очаровательной знатной девушкой в Дофине.

— Теперь я понимаю, почему Филибер де Монтуазон очарован ею. Но мне неясно, какую выгоду от их союза можете получить вы, — сказал Джем, когда Ги де Бланшфор подробно рассказал ему о семействе барона.

— Скажем так, я хотел бы устроить будущее шевалье наилучшим образом, и я полагаю, что ему недолго осталось пребывать в рядах госпитальеров.

— По вашему голосу я предположил бы, что за этим скрывается какая-то страшная тайна, мой дорогой! Быть может, вы мне ее откроете? Ведь это все равно, что доверить свой секрет могиле…

Ги де Бланшфор улыбнулся. Тонкий юмор Джема, который умел обернуть в шутку даже свое положение пленника и тот факт, что он, великий приор, является его тюремщиком, ему нравился. Природный ум принца, его образованность и умение вести беседу он ценил не меньше.

— Если я скажу вам, что в годы моей молодости я безумно любил мать Филибера де Монтуазона, но она уже была замужней дамой, поймете ли вы, почему я уехал на Родос и стал монахом?

Джем кивнул, поощряя его продолжать.

— Разумеется, правды я никогда не узнаю. Его мать умерла молодой, а Филибер слишком похож на нее лицом, чтобы я мог позволить себе счастье заблуждаться на этот счет. И все же… По времени все сходится, и однажды наши с Филибером пути пересеклись. Я научил его всему, что он знает, но так и не смог воспитать в нем чувство смирения, потребное тем, кто служит Господу душой и телом. Раз так, я надеюсь помочь ему жениться на той, на ком он хочет. Хотя он, естественно, об этом даже не догадывается.

— Понимаю… Что ж, пускай сопровождает меня, когда я буду навещать наших соседей, если это доставит вам удовольствие. Но в другое время…

Вы сможете выезжать на прогулку без сопровождающих, Джем. Я доверяю вам. И пришло время вам это доказать.

Благодарю вас, великий приор. Если позволите, сейчас я вас покину. Было бы жаль, если бы завтра вы проснулись не отдохнувшим и вечером не смогли бы отыграться!

Ги де Бланшфор встал, чтобы проводить принца к двери.

— Сон мне в этом не поможет, сын мой! А вот молитва — возможно!

Да услышит вас Аллах! — вместо прощания сказал ему Джем, выходя в коридор.

— Пусть Господь хранит вас, — искренне отозвался Ги де Бланшфор.

На ложе Джема ждала гречанка Альмейда. Она лежала обнаженная, кокетливо согнув ногу и с притворной стыдливостью прикрыв груди простыней. Самая сладострастная и чувственная в гареме, Альмейда встретила своего господина томным взглядом и манящей улыбкой. Джема она любила любовью требовательной и эгоистичной, а остальных четырех его жен держала в ежовых рукавицах, забирая себе почти все то время, которое он уделял супругам. Принц прекрасно знал о ее самоуправстве и мог бы без труда положить ему конец, однако не считал нужным это делать. Поскольку ситуация устраивала всех, он позволял Альмейде пользоваться привилегией, которую она самовластно присвоила, и наслаждался ее телом, как она того желала.

Ты задержался сегодня, мой принц, — сказала она негромко с гримасой притворного неудовольствия.

Джем разделся возле камина, в котором было полно поленьев, и лег с ней рядом.

— Разве я не просил прийти Катарину?

— У нее болит горло, она вся горит. Я испугалась, что она передаст тебе свою болезнь, Зизим, дорогой!

Он коснулся языком ее припухшего соска.

Она вскрикнула от наслаждения.

— А ты, разве ты не горишь огнем? Разве не рискуешь заразить меня своим желанием?

Она легла на него сверху и стала тереться своим телом о его тело, пока наконец не почувствовала, как его напряженный член проник в нее. Вскрикнув от удовольствия, она выпрямилась, оседлав его чресла.

— Пусть так! Но я знаю верный способ излечить тебя! — задыхаясь, проговорила она.

— Увы, боюсь, на излечение уйдет слишком много времени! Тебе придется трудиться до самого рассвета!

Она не нашла в себе сил ответить. Пока Альмейда изгибалась, чтобы лучше ощутить сладострастные толчки, которыми ей помогал ее господин, Джем любовался ею и тем, сколько удовольствия ей доставляла их любовная схватка.

Почувствовав острую боль, Альгонда села на постели. Низ живота, казалось, готов был разорваться. Сдерживая крик, она обняла живот руками. Через несколько мгновений боль ушла. Альгонда посмотрела на полную луну, видневшуюся в проеме стрельчатого окна ее спальни. Время пришло… Словно в знак подтверждения по телу прокатилась новая волна боли. Альгонда встала на ноги и осмотрела простынь. Но она была сухая и чистая. Странно, ведь со слов матери она знала, что при родах женщина теряет воды и кровь… Пусть даже в том, что должно появиться на свет, нет ничего человеческого, вероятно, все будет происходить, как если бы рождался обычный ребенок. Чтобы не испачкать постельное белье, она, превозмогая слабость, добралась до уборной, поставила свечу на табурет и присела на корточках над небольшой лоханью. Сдернув полотенце, она свернула его в жгут и закусила зубами. Желая, чтобы это поскорее закончилось, она стала тужиться изо всех сил. Три четверти часа спустя, совершенно истерзанная болью, она освободилась от бремени и тяжело привалилась к стене.

Однако передышка была короткой. Стена оказалась холодной, и Альгонда скоро застучала зубами от холода. Проявились первые последствия укуса змеи: на теле выступил холодный пот, низ живота, который от неудобной позы заболел сильнее, сотрясала сильная, нерегулярная дрожь. Внезапно живот свело таким жестоким спазмом, что Альгонда невольно склонилась над полом. Извергнутая ею черноватая жидкость растеклась по паркету. Рвота продолжалась несколько секунд, потом все закончилось. Тепло постепенно, волнами, возвращалось в тело.

Она вытерла рот полотенцем, валявшимся тут же, на полу, и ощутила во рту кислый вкус лимона. Держась за стену, она добралась до ведра с водой, предназначенного для утреннего туалета. Обхватив его обеими руками, она погрузила в освежающе-прохладную воду лицо и широко открыла рот, чтобы промыть его. Рефлекторный вдох… Альгонда выпрямилась, едва не задохнувшись. Она снова тонет? Она кашляла над ведром, пока не исторгла всю воду из легких, потом присела на пол, растрепанная и совершенно обессиленная.

Прошло несколько минут. В груди до сих пор слышался свист. Альгонда мысленно ругала себя за глупость. Как могла она забыть, что сверхъестественные способности, якобы полученные ею от Мелюзины, — не более чем приманка и обман, и она обладала ими до той минуты, пока не произвела на свет это «нечто»!

Кончиками пальцев она собрала с пола немного жидкости, которой ее вырвало, — вязкой и клейкой. Яд волшебной змеи… Теперь она спасена. Альгонда победно улыбнулась. Подумать только, Мелюзина так уверена в своем превосходстве, что поверила, будто Альгонда, не задаваясь вопросами, слепо исполнит ее приказ.

Она закрыла глаза. Времени оставалось мало. Марта тоже наверняка ждет, когда «нечто» появится на свет. Альгонде нельзя ее разочаровывать. Гарпия должна по-прежнему пребывать в уверенности, что Альгонда будет повиноваться ей при любых обстоятельствах. Отныне это она, Альгонда, ведет игру. Она дала себе еще несколько минут отдыха, а потом, окончательно придя в себя, взяла свечу и приблизилась к лохани. В луже крови плавало большое черное яйцо. Альгонда вынула его, гладкое и блестящее, и обмыла чистой водой. Положив яйцо на пол, она тщательно ополоснула лохань и вымыла пол.

Покончив с уборкой, Альгонда вернулась к себе в спальню, заглянула в каждый уголок, чтобы убедиться, что никто там не спрятался, проверила, заперта ли на ключ дверь, после чего закрыла внутреннюю ставню на окне. Удостоверившись, что никто ей не помешает, она вынула из своего сундучка деревянную коробку с многочисленными отверстиями во всех стенках. В потайном отделении, которое открылось, когда она с помощью тонкого ножа приподняла днище, лежал миниатюрный глиняный флакон. Она вылила его содержимое в стоявшую тут же миску, положила в нее яйцо и, перекатывая его пальцами, дождалась, когда оно все впитало. Реакция не заставила себя ждать: контуры яйца изменились, словно изнутри его пытались проткнуть множество иголок. Очевидно, внутри него две силы сошлись в жестокой схватке. Потом все закончилось. Черное яйцо приобрело свой изначальный вид. Альгонда бережно уложила его в коробочку, сняла с себя испачканную ночную сорочку, скрутила в узел и отбросила в сторону. Прихватив с собой флакон, она, обнаженная, легла на кровать, вылила себе на лобок последние несколько капель эликсира и втерла его в тело.

«Lystalimel oulvilam pactilifis murenam bectamalum» — пронеслось в голове Альгонды. Ни на каком языке эта фраза, ни что она означает, она не знала, но чувствовала, что это не простые слова, а слова заклинания.

Спазм — один-единственный — под ее пальцами превратился в наслаждение. Альгонда улыбнулась. В ее душе снова был мир и покой. Нежное сияние окутало ее живот, спустилось на бедра, поднялось к грудям. Теперь светилось все ее тело. Альгонда мыслями сосредоточилась на источнике этого сияния, находившемся в ее чреве, до недавнего времени отравляемом злом. По щеке ее скатилась слеза. Невыразимое счастье… Уверенность. Такая крошечная и в то же время такая сильная. Ее дочка. Их с Матье дочка. Дитя их любви. Дитя фей.