Настенька

Траектория СПИДа

В Гагаринском районном отделении госбезопасности начальник отделения начал очередное оперативное совещание как всегда сухо без преамбул и длинно, но тема оказалась совершенно новой:

— Вам известно из печати и по оперативной информации, что в США и некоторых других странах запада в последние годы свирепствует новая болезнь СПИД. Природа её пока не изучена. Но люди умирают, и врачи не могут спасти заболевшего. До сих пор нашей страны и нас с вами это не касалось, так как не было выявлено ни одного случая больного СПИДом в Советском Союзе. Однако причина может быть не в том, что у нас нет этой болезни, а в том, что наши врачи ещё не знакомы с этой штукой.

Два года назад у нас, правда, была принята программа борьбы со СПИДом, в связи с обнаружением у нас первого заражённого инфекцией, а летом того же года перед всемирным фестивалем молодёжи и студентов, о котором вы хорошо помните, поскольку он проходил в Москве, министерство здравоохранения издало приказ с целью информации наших врачей о СПИДе и мерах профилактики. Но наши специалисты тогда плохо ещё представляли себе, что это за зверь — СПИД, а потому и программа борьбы с ним практически не осуществлялась. Между тем, как мне сообщили вчера, уже сто тринадцать стран охвачено этой болезнью. Поэтому к нам приехали специалисты из других стран и начали помогать проводить медицинские осмотры. В результате, по имеющимся у меня сегодня сведениям, обнаружили одного, как нам сказали, заболевшего этой болезнью. К сожалению, это иностранец и из нашего района — аспирант МГУ.

Худой высокий полковник, который даже сидя казался стоящим, благодаря своей длинной прямой фигуре, внимательно посмотрел на собравшихся офицеров полуприщуренным взглядом глубоко посаженных глаз и заметил как бы в скобках:

— Я сказал «к сожалению» не потому, что мне было бы всё равно, если бы СПИД обнаружили в другом районе. Чувствую, что это такая зараза, которая нам всем не даст покоя. Но, к сожалению, нам первым надо начинать, когда почти ничего не известно. Лейтенант Поваров!

Молодой парень невысокого роста с короткой причёской, делавшей лицо ещё моложе и круглее по военному быстро поднялся и отчеканил:

— Слушаю, товарищ полковник.

— Сидите, — последовал немедленно приказ. — Вы только что пришли к нам, вот и принимайтесь за новое дело. Начните с врачей. Узнайте сначала всё об этой пакости, чем и как это нам грозит. Насколько я осведомлён, распространяется она половым путём. Стало быть, если этот аспирант любвеобильный, то не исключено, что многих уже заразил. Всех немедленно выявить. Но помните, что переспать с иностранцем не всегда преступление. Тут рубить с плеча не надо. Наша задача только найти цепочку распространения болезни и остановить её, если это возможно. За такой помощью к нам обратились.

Дело, прямо скажем, деликатное. Не каждый сознается, что был с иностранцем в интимной близости, потому нас и просят помочь. Не забудьте одну деталь. Возможно, СПИД распространяется только через мужчин, так как некоторые специалисты считают эту болезнь связанной с гомосексуализмом. Свяжитесь с министерством иностранных дел, с милицией, руководством МГУ и так далее. Словом, разберитесь и к концу недели доложите о результатах. Только…

Полковник сделал паузу и вдруг его крупный рот слегка раскрылся в улыбке, а довольно жёсткий обычно взгляд заметно смягчился:

— Олег Викторович, человек вы молодой и я хочу предостеречь вас от двух вещей. Во-первых, вдаваясь в подробности, не попадитесь сами на эту или другую гадость. И во-вторых, что не менее важно, не отбейте охоту у себя к женщинам, а то никогда не женитесь, а нам холостяки как-то ни к чему. Не все женщины такие, с какими вам придётся иметь дело в этой ситуации.

Офицеры рассмеялись, но полковник сразу посерьёзнел и сухо спросил:

— Лейтенант Поваров, задание ясно?

— Ясно, товарищ полковник.

— И поверьте, что дело это государственной важности. Нельзя допустить, чтоб люди умирали как мухи. От совещания освобождаю. Приступайте немедленно. Аспирант этот на днях покинет страну, так что поторопитесь из него выудить максимум информации. По всем вопросам обращайтесь к своему непосредственному начальнику. Нужна будет помощь — дадим.

Помощь потребовалась скоро. Круг контактов аспиранта МГУ Аль-Саида оказался очень велик. Впрочем, все в основном были известны. Некоторые специально направлялись для прощупывания иностранца самими органами, других легко можно было найти в его окружении. Но были и неизвестные, привязывавшиеся на улице. Не со всеми, конечно, Аль-Саид был в контакте. Но любовь к русским девушкам у него проявлялась довольно ярко. К мужчинам же он относился только как к деловым партнерам. Это определилось однозначно.

Сложность заключалась в том, что женщины, которых называл Аль-Саид в числе своих любовниц, оказывались часто весьма активными в использовании древнего искусства любви с целью заработка, а потому имели в своём активе и других партнёров.

Подозреваемые в заболевании проверялись врачами и всех спрашивали персонально о других связях, объясняя опасность сокрытия имён. Олег Поваров метался по Москве в разные концы города в поисках то одного, то другого. Любовные цепочки разветвлялись с необыкновенной скоростью. Пришлось подключать не только дополнительно людей своего управления, но и из других районов. Олег даже не представлял себе, что так много людей изменяют друг другу, и так много любят скрытую любовь.

Самому Олегу не довелось ещё влюбиться. После школы почти сразу ушёл в армию, затем в училище комитета безопасности. Постоянных знакомых девушек не удавалось завести. Он не выглядел суперменом. Скромное стеснительное лицо, хотя несомненно обаятельное и даже миловидное с ямочками на щеках во время улыбки, не очень броская фигура, но крепенькая от постоянных гимнастических упражнений в армии и обязательных тренировок в училище. Женщины ему нравились вообще, но времени как-то не хватало на них, уходя в основном на занятия и чтение книг, да воспитание маленького братишки, который без ума был от старшего брата и всегда ждал его появления дома. И вот теперь такая работа. Смущение приходилось скрывать за шутками.

Легко ли, трудно ли, но дело-таки двигалось. Несколько носителей вируса было обнаружено как среди женщин, так и среди мужчин. Они были тут же взяты под врачебное наблюдение. Естественно не все девушки сразу сознавались о своей интимной близости с Аль-Саидом, как не любили говорить и мужчины о связях с этими девушками. Приходилось привлекать друзей и знакомых, что-то знавших по этому поводу и после пояснений, что речь идёт о новой болезни и её предотвращении удавалось, наконец, направлять пострадавших в медицинские службы.

Неизвестная опасность, о которой начали широко писать в советской прессе и рассказывать по радио и телевидению, стала перебивать эмоциональным отношением к ней даже события в Чернобыле, которые продолжали будоражить общественность всё новой и новой информацией о растущем числе жертв радиоактивного заражения. Слово «СПИД» начинало пугать больше, чем радиация.

Однако Олег Поваров, расследуя цепь событий, связанных с Аль-Саидом столкнулся и с одной загадкой, которую никак не мог разрешить. В свой первый визит к алжирскому аспиранту в больницу, куда тот попал в связи с начальными признаками СПИДа, о чём он не догадывался сначала, как и сами врачи до проведения специальных исследований, Олег был вместе с представителем МИДа Соковым, который курировал этого аспиранта. По договорённости они встретились в приёмном покое больницы и прежде, чем идти в палату к больному, Олег изложил суть проблемы.

Услыхав, что Аль-Саид оказывается болен СПИДом и заразился им повидимому ещё в Африке или Америке, где побывал до приезда в Советский Союз, Соков явно перепугался, ибо лицо его неожиданно быстро покрылось мелкими бисеринками пота и собеседник начал притворно кашлять, доставая платок и говоря, что вспотел от приступа кашля, который иногда на него находит.

Молодой оперативный сотрудник госбезопасности не привык сразу реагировать на изменения в поведении человека, да и не мог он ни в чём подозревать Сокова, потому не обратил внимания на его испуг в тот момент, но, когда уже в палате во время разговора с Аль-Саидом почувствовал, что Соков нервничает, то решил, что тот боится за свою карьеру, которая, быть может, как-то зависит от Аль-Саида и его неожиданной болезни. Во всяком случае, странным ему показалось следующее обстоятельство.

Олег, представившись через переводчика, с которым пришёл Соков, Аль-Саиду сотрудником министерства здравоохранения, и объяснив опасность распространения СПИДа, попросил вспомнить с кем тот был в интимных отношениях и по возможности с самого начала его пребывания в Союзе.

Аль-Саид, как показалось Олегу, растерянно посмотрел на Сокова и начал, было, говорить о праздновании какого-то рождества, но Соков тут же вмешался, сказав на русском:

— О чём ты говоришь? Это же была мужская компания. Там не было женщин. А тебя спрашивают о любовницах, с которыми ты спал.

— О, правылно, то я забывал или не понял, — ответил он тоже на русском.

Олег удивился такому повороту событий, не ожидав, что аспирант знает русский. Он проклял себя внутренне за бестолковость, так как, конечно, обязан был сообразить, что Аль-Саид больше года учится и должен был знать русский. Поразился он и тому, что Соков позволил себе перебить больного и даже поправить. Поэтому он мягко, но настойчиво сказал:

— Борис Григорьевич, у меня к вам большая просьба позволить нашему другу самому отвечать. Если что-то будет ему непонятно, я сумею объяснить. И зачем мы тогда пригласили переводчика, если Аль-Саид владеет русским?

Соков выдавил из себя нервный смешок и сказал, извиняясь:

— Виноват, конечно, только вижу, что он не понял и хотел помочь. Ну пусть говорит. Русский он знает, но не настолько, чтобы всё понимать, поэтому придётся иногда переводить что-то.

Тогда-то, заметив нервозность Сокова, Олегу и вспомнился пот на его лице и неожиданный кашель. Пришла в голову мысль о том, что они могли быть гомосексуалистами и теперь Соков боится, что это раскроется. Однако дальнейшие беседы с Аль-Саидом и теми, кто его знал, исключили эту возможность, но тем сильнее оставили впечатление странности поведения Сокова.

То, что, лёжа на больничной койке, нервничал алжирец, не удивляло, ибо тому уже сообщили, что у него не просто пневмония, с чем его сначала положили в больницу, а СПИД, который пока не излечивается. Но почему занервничал Соков, узнав о том, чем болен Аль-Саид?

На следующий день Поваров разговаривал с аспирантами Юрой и Валей, которые обучали коллегу русскому языку. Они вспоминали многих, с кем был довольно близко знаком алжирец, но на вопрос, осторожно заданный Олегом, о праздновании рождества ответили, что в прошлом году рождество с ним не отмечали, а в позапрошлом не помнят точно, с кем он мог быть, поскольку Аль-Саид ведь мусульманин и ему ни к чему христианские праздники.

Поваров не знал, что Соков сразу после их беседы в больнице поехал в университет и, встретившись с Юрой и Валей, просил их не говорить о том, что собирались вместе в рождественскую ночь, чтобы не поднимать снова вопрос о драке и смерти Вадима. Поэтому прошло ещё несколько дней в раскручивании любовных цепочек, не только связанных, но и не связанных впрямую с алжирцем.

Поговорив с несколькими десятками в основном молодых знакомых Аль-Саида, убедив некоторых из них пройти медицинскую проверку, Олег решил теперь встретиться с научным руководителем Аль-Саида и заведующей аспирантурой. Они в целом хорошо отозвались об аспиранте, хотя и не высоко оценили его научные познания, говоря, что, пожалуй, женщинам он уделял больше внимания, чем науке, но больших неудобств он руководству не доставлял, если не считать трагедии позапрошлого года, с которой он был косвенно связан.

Поваров поинтересовался, что имеет в виду зав аспирантурой. И она рассказала, что дело было в конце года, когда Юра и Валя попросили разрешение организовать в одной из квартир аспирантского общежития празднование рождества специально для Аль-Саида, чтобы познакомить его с русскими обычаями, но так случилось, что после празднования, когда в квартире ни алжирского аспиранта, ни Юры с Валей не было, в их квартиру ввалилась компания пьяных драчунов, один из которых оказался сыном очень большого начальника и он совершенно случайно погиб в драке, упав затылком на магнитофон. Разбирательство оказалось хоть и не долгим, но неприятным, в результате чего кое-кого повыгоняли из аспирантуры, ну и влетело многим. Аль-Саид был тут естественно совершенно в стороне, но так совпало, что и это шикарное торжество и драка оказались в одном месте.

Этот рассказ сильно заинтересовал Олега, но прежде чем окончательно оформить в голове причину растущего интереса, он почти машинально, по привычке всё уточнять, спросил:

— А почему вы сказали «шикарное торжество»? Вы там тоже были?

— Ну что вы? — изумлённо ответила худенькая пожилая заведующая аспирантурой. — Кто я для них? Там были повыше меня, наверное, если угощения для стола привозили из ресторана на машине и обслуживали специальные официанты.

— Откуда вы знаете?

— Да что же мы, в лесу живём что ли? — Вмешался в разговор отошедший, было, в сторону Павел Николаевич Розов — крупная фигура внешне и в науке. — Вахтёры видели, как еду подвозили, аромат от жареной дичи на пять этажей вниз и вверх шёл, да уборщицам работа была на другой день порядок наводить, хоть и приезжали потом официанты всё убирать и увозить. Тут, я вам доложу, не одну сотню рублей уплатили за вечеринку. Это и мне, доктору наук, такое пиршество, как, рассказывают, там было, не снится.

— А кто же платил такие деньги? — Спросил Олег.

— Ну, это, батенька мой, не наше дело, — ответил довольно сердито Павел Николаевич. — Мы, видите ли, учёные, нам не до сплетен и обывательских разговоров. У кого есть деньги, те и платят.

Для Поварова загадка начинала принимать какие-то очертания, формироваться в нечто определённое, но не совсем пока ясное. Почему Валя и Юра не сказали, что сами организовывали этот праздник?

Олег стал мысленно рассуждать: Понятно, что раз там произошла неприятность в виде драки да ещё с наличием после этого трупа, то привлекать лишний раз к этому внимание не хотелось. Допустим, что так. Тем более, что сами они, как выяснилось, не причастны. Можно предположить, что и Соков, как куратор Аль-Саида, по той же причине не хотел вспоминать этот вечер и оборвал начавшего было говорить алжирца.

— Стоп! — остановил сам себя Олег. — Но ведь я не спрашивал об этом вечере. Я задал вопрос о том, с кем Аль-Саид встречался интимно, кто бы мог заболеть от него. И он начал говорить о рождестве, а Соков оборвал и потом сказал, что это была чисто мужская компания. Так. А как же Валентина? Она, получается, там тоже была? Может, она с ним любезничала и не хочет признаваться при Юре? Но он там тоже был. Может, выступал в роли сутенёра? Не похоже. Очень он наукообразный.

Тут Олег вспомнил про официантов и решил не идти снова к Юре и Вале, которые начнут оправдываться и выкручиваться, а сначала направиться в ресторан и поговорить с официантами. Найти их было делом техники. Собственно, один из них уже давно уволился, а второй рассказал, что хорошо помнит это неординарное рождество, на котором присутствовало две девушки и четверо мужчин, один из которых был иностранец, другой из министерства иностранных дел, а третий заказчик стола, письменный заказ которого можно и сейчас найти в бухгалтерии.

Заказ, естественно, Олег нашёл и прочитал фамилию заказчика. Всё теперь становилось на свои места. Можно было догадаться, почему Соков не хотел вспоминать этот вечер. Там погиб в драке тот, кто пригласил его.

Пожалуй, больше любопытства ради, а не столько для дела, Поваров поехал в отделение милиции, нашел материалы о смерти Вадима и узнал, что уголовное дело возбуждено не было, а в числе участников событий не фигурируют те, кто сидели за одним столом с Вадимом. Это казалось странным. Но в задачу Олега входило не расследовать причины гибели парня, а найти имя второй девушки, присутствовавшей на вечеринке. И он снова поехал в университет к Вале с Юрой, только в этот раз беседовать с ними он решил поотдельности.

Между тем у Настеньки дела стали идти на поправку. Осенью она вернулась в институт снова на третий курс, чем несказанно обрадовала свою преподавательницу английского языка Валентину Ивановну, видевшую в своей лучшей студентке будущую преподавательницу института с большим авторитетом в научном мире. Она сразу же предложила Настеньке взяться за научную тему для курсовой работы и намекнула, что интересно было бы, к примеру, рассмотреть в теоретическом плане вопросы модальности в английском языке, которые, довольно, по-разному раскрываются многими учёными. Можно было бы пополемизировать с ними.

Настенька, возбуждённая радостью преподавателя, активно включилась в обсуждение предложенной темы, согласившись, что она очень интересна, так как в школе они изучали всего несколько модальных глаголов, не подозревая, что эмоции можно выражать даже обычным вспомогательным глаголом «do», который ставится в предложении в этом случае казалось бы совсем не по правилам. Настенька восторженно стала рассказывать, что сначала не могла понять в чём дело, когда заметила это в одной из оригинальных книг не то Чейза, не то Шелдона, но потом уже поняла по смыслу, что глагол этот применяется в качестве усиления значения сказанного, что переводится на русский язык обычно частицей «же» в таких предложениях как «Ну ты же видел меня» или «Ты же знаешь его», что очень любопытно, так как получается, что английский глагол переводится на русский язык частицей.

— Очень любопытно, — говорила Настенька не останавливаясь, — что это особенность именно разговорного языка, на что мало обращают внимание в наших школах. Ведь вот есть же разница между обычным предложением «Come here» — «Иди сюда» или «Do, come here!» — «Да иди же сюда!». Последнее более эмоционально и чаще можно услыхать в разговоре.

Валентина Ивановна восхищённо слушала Настеньку и постоянно кивала головой. Но тут её собеседница вдруг улыбнулась виновато и смущённо проговорила:

— Только я, Валентина Ивановна, хочу взять немного другую тему для научной работы.

— Да-а-а? — разочаровано протянула преподавательница, вошедшая уже вся с головой в обсуждавшийся вопрос и прикидывавшая, что порекомендовать читать Настеньке по теме.

— Понимаете в чём дело? — не менее горячо и торопливо, желая поскорее ликвидировать разочарование любимого учителя, начала Настенька. — Когда я читала книгу Сэлинджера «Над пропастью во ржи»…

Настенька спохватилась, поняв, что дала русское название книги и тут же поправилась:

— «The Catcher In The Rye», Валентина Ивановна. Конечно я читала на английском. Прошу прощения за русский. Так вот там такой интересный разговорный язык у Колфилда, что мне очень хотелось поработать над особенностями речи тинэйджера, то есть юноши на основе этого романа и увязать это с характерами, с обстановкой, окружавшей его. Мы понимаем, что он является представителем потерянного поколения Англии, но мне он близок, как это ни покажется вам странным, тем, что и я, кажется, иногда попадаю в ситуацию потерянного поколения. Думаю, что у нас многие сегодня теряются.

Настенька на секунду задумалась и вдруг, осознав, что ушла в другую сторону, тряхнула головой, качнув волной распущенные волосы, и добавила уже повеселевшим голосом:

— Кстати, и о модальности можно будет здесь говорить, но это составит только часть работы.

Валентина Ивановна была просто потрясена своей студенткой. Никаких открытий, конечно, Настенька не сделала, но она только вернулась на третий курс, а уже такая широта подхода к научной теме, такая любовь к языку. И эту девушку они дважды не принимали в институт когда-то.

Валентина Ивановна Кравцова сама была фанатиком языка. Написала несколько учебных пособий, прежде чем защитила кандидатскую диссертацию. Усидчивости в научной работе способствовал её физический недостаток. В детстве она неудачно упала, повредив позвоночник. Рост у неё остановился, а на спине вырос небольшой горб. Это заставило с самого детства компенсировать внешнюю неполноценность умственным трудом.

В школе она была лучшей ученицей, в университете на факультете иностранных языков — лучшей студенткой. Закономерностью явилась и её учёба в аспирантуре. Теперь она преподавала язык, отдавая всю себя студентам, будучи очень строгой, требуя безукоризненных знаний, вздыхая и возмущаясь при каждой ошибке, но умея при этом и восторгаться прекрасными ответами. В институте всем было известно, что тройка, поставленная Валентиной Ивановной в зачётной книжке студента выше четвёрки, выставленной другим преподавателем.

Довольно молодая ещё женщина, она давно перестала, по крайней мере, внешне страдать от своего недостатка. Платья она умела носить так, что никто не замечал горбатости, которая скрывалась ещё и длинными чёрными волосами, спадавшими волнистыми прядями на плечи и спину. Рост ей тоже почти не мешал, так как она привыкла легко забираться на стул с ногами и садиться на его спинку, а, если уставала, то садилась на краешек стола или прохаживалась перед студентами. Всё это казалось странным лишь в первые дни занятий, а позже студенты так привыкали, что могли думать только о высокой требовательности Валентины Ивановны, боясь услышать от неё тяжёлый вздох неудовольствия и обязательное добавление «Shamy, shamy!», что в переводе подразумевалось «Как не стыдно делать такие ошибки!».

Настенька обожала Валентину Ивановну и, благодаря ей, вновь оживала в институте, становясь постепенно почти прежней весёлой энергичной студенткой. Правда, общественной деятельностью теперь она не занималась. Группа студентов была новая. Два года студенчества без неё и Настенька для них была сначала чем-то вроде Варяга. А тут ещё и особая любовь Валентины Ивановны. Поэтому с самого начала Настенька окунулась с головой в повторение того, что изучалось в прошлом году, и в подготовку материалов для курсовой научной работы. Даже на различные мероприятия типа вечеров отдыха она ходила чаще в свою прежнюю группу теперь четвёртого курса с Наташей и Викой, отношения с которыми начали возобновляться к радости всех троих. Опять часто сидели вместе в библиотеке, но уже больше в иностранке, где любили садиться в лингафонном кабинете, брать каждая свои кассеты, надевать наушники и углубляться в звуки английской речи.

Думала в эти месяцы Настенька и о Володе Усатове, о том, как по деловому он подошёл к её просьбе о помощи. Они пришли тогда вместе в женскую консультацию, и пока Настенька буквально умирала от страха Володя, словно действительно был её мужем, весь разговор взял на себя, сказав, что, к сожалению, в настоящий момент они не имеют возможности официально оформить свои семейные отношения по причине учёбы в разных городах, а ожидаемого ребёнка тоже никак не могут себе позволить. Поинтересовался, повлияет ли операция на дальнейшие возможности рожать и выразил большое желание, чтобы возможности обязательно сохранились.

После этого он дважды приезжал опять в командировку и как всегда они встречались, ходили в театр оперетты, который Настенька очень любила, и в театр Советской Армии на пьесу с участием Касаткиной, любимой актрисой Володи. Настенька всерьёз задумалась о том, чтобы выйти за муж за своего старого и несомненно надёжного друга, тем более, что в связи с таким глубоким вхождением его в судьбу Настеньки Володя уже не смущаясь говорил ей о своей любви и почти не сомневался в предстоящем её согласии на женитьбу. Но препятствием на самом деле была учёба в разных городах.

— Остынь, остынь, — хохоча, говорила Настенька, когда Володя разгорячённо пытался её обнять, уговаривая поскорее выходить за него, плюнув на все расстояния и преграды. — Прежде чем плевать, дай мне хоть третий курс закончить. Я сейчас тоже наукой занимаюсь, над курсовой работаю. И тема, между прочим, перспективная.

Так они и расставались, довольствуясь прощальными поцелуями в щёчку. И Настенька, сокрушаясь про себя, думала, что это скорее всего тоже пока не настоящая любовь. Полюби она кого сильно, так бросила бы всё без оглядки и полетела бы в ту же Ялту за любимым человеком. Да и он бы наверное сделал так, если б очень был влюблён. Но нравиться, конечно, Володя нравился. С этим она не спорила и, рассуждая философски, считала, что мужем он должен быть неплохим и даже выгодным в перспективе. А там, глядишь, и крепкая любовь придёт. Говорят же: стерпится — слюбится.

Январские экзамены зимней сессии сдала Настенька на отлично, короткие каникулы провела в Москве в походах по театрам и в библиотеке, занявшись вплотную написанием курсовой, составляя окончательный вариант из разрозненных кусков, написанных ранее. Встречаясь дома с родителями и бабушкой с дедушкой, сидя за большим обеденным столом, она активно ругала перестройку и вышедший в ноябре прошлого года закон об индивидуальной трудовой деятельности, в результате чего, как она считала, становится законной запрещённая прежде спекуляция, а, так называемые, индивидуалы воруют повсюду материалы и полуфабрикаты, делая, таким образом, свои изделия максимально прибыльными для себя и превращаясь в убыток государству.

Обрушивалась Настенька с резкой непримиримой критикой и на недавно вышедшее постановление о создании в стране совместных с капиталистическими странами предприятий. Она считала, что начинается прямое разграбление государства, так как капиталисты никогда не делают ничего себе в убыток и потому в совместном предприятии обязательно львиную долю прибыли заберут себе, превращая тем самым наших людей и наши природные ресурсы в новый для себя источник доходов.

Старшие с чем-то соглашались, с чем-то спорили, пытаясь удержать горячившегося ребёнка от не до конца продуманных оценок, но в то же время радовались, что период душевного упадка у Настеньки прошёл и на глазах её не появляются больше слёзы.

В это время Настенька и встретилась неожиданно в Елисеевском гастрономе на улице Горького с Юрой, который назвался при знакомстве Юрий Палычем, и которого она окрестила про себя будущим академиком. Она стояла в мгновенно образовавшейся длинной очереди за только что привезенными и выброшенными на прилавок сосисками, когда следом за нею, сказав автоматически «Вы крайняя? Я за вами.», стал высокий парень и Настенька по большим почти квадратным роговым очкам и устремлённому куда-то в глубь себя взгляду сразу вспомнила рождественскую ночь накануне восемьдесят шестого года, который старалась не возобновлять в памяти.

Хотя сам Юра не вызывал у неё никаких отрицательных эмоций и потому она спокойно и даже с долей иронии, памятуя как он сам себя представил, поздоровалась:

— Здравствуйте, Юрий Палыч, то есть Юра, если не ошибаюсь.

— Здравствуйте, — сказал, с трудом отрываясь от своих мыслей, Юра и, взглянув на девушку, изумился:

— О, Настя. А мы о вас только сегодня вспоминали с Валей.

— Надеюсь не злым тихим словом, — улыбнулась Настенька, цитируя строку из стихов Тараса Шевченко, к поэзии которого тоже относилась не равнодушно.

— Да нет, что вы. Правда, повод действительно не очень приятный. Раз вы меня узнали, то, значит, помните тот вечер, когда погиб Вадим? Я понимаю, что у вас много подобных встреч с иностранцами, но Аль-Саида вы можете вспомнить.

Опешив от неожиданности сказанного, Настенька остановила Юру:

— Подождите, не тараторьте. Какой вечер вы имеете в виду? Мне говорили о том, что Вадим ввязался в какую-то драку и случайно не то был убит, не то просто умер, но причём тут я? После того рождества я сильно заболела и больше Вадима не видела.

— Так он ведь в ту же ночь и умер, разве вы не знали? Ну да, вас там уже в тот момент не было и вы ничего не видели. К Вадиму ворвалась пьяная братва, кто-то его повидимому толкнул, он упал и ударился головой о магнитофон. Так странно, что от такой случайности умер. Но я не это хотел сказать. Дело в том, что наш Аль-Саид, которому вы тогда переводили, оказывается, был заражён СПИДом и сейчас лежит в больнице. Сейчас здравоохранение ищет всех, кто мог быть с ним в интимных отношениях, так как они тоже могут заболеть.

Настенька не вполне осознала последние слова Юрия. Её внимание остановилось на мысли о гибели Вадима от удара о магнитофон. В сознании сразу, как на экране телевизора проявилась картина: находящийся на ней ухмыляющийся Вадим, её дикая злоба, толчок всеми силами, удар плюхнувшегося тела и внезапная тишина. Да-да, наступила тишина, а до этого, кажется, играла музыка. Может быть, играла, она чётко не помнит, но тишина мёртвая точно появилась. Это ощущение внезапной тишины она никогда не забудет. И потом при откинутой с окна занавеске она, выходя, ясно видела неподвижное тело чуть ли не в сидячем положении. Возможно, под головой и правда был магнитофон? Неужели это она своими руками его убила?

Юра хотел рассказать Настеньке про посещение молодого человека, которому они ничего не сказали об этом вечере, но неожиданно заметил, что девушка его не слышит. Больше того, она вдруг тихо сказала «Извините», и оставив очередь, быстро стала пробираться к выходу. Юрий понимал, что нужно было бы пойти за Настенькой и выяснить в чём дело, но у него был чек на сосиски, и очередь подходила к прилавку. Поколебавшись несколько секунд, он всё же решил тоже выйти и, так же сказав «простите», ринулся к выходу. Однако было поздно. На Горького ни вправо, ни влево её не было видно. Он добежал быстро до угла здания и заглянул в Козицкий переулок — знакомой фигурки там не было. Хотел пробежать в противоположный конец до перехода, но понял, что это уже бесполезно. В Москве люди могли исчезнуть в толпе прямо на глазах, а в переходе с несколькими выходами на Пушкинскую площадь да к двум станциям метро и в часы пик увидеть отошедшего минутой раньше практически нереально. Он повернулся и пошёл по улице Горького к проспекту Маркса, забыв про очередь, задумавшись, чем мог так встревожить девушку, которую почти не знал.

А эта девушка бежала по переходу, стремясь поскорее добраться до квартиры своей подружки Наташи, которая сидела дома, зубря какой-то английский текст. Позвонив длинным звонком в дверь и ворвавшись в комнату, она выронила по пути сумочку и упала на кровать, стоящую посреди комнаты, уткнувшись в подушку и рыдая, что было заметно по трясущимся под рассыпавшимися волосами плечам.

У Наташи была короткая стрижка по мальчика. В отличие от Настеньки она любила косметику, ежедневно наводила брови карандашом, ресницы тушью, губы помадой. Фигурка у неё была чуть поскромнее, чем у подружки, но обтянутая в хорошо облегающие джинсы или лосины, аналогичную курточку и вставленная в высокие в тон брюкам сапоги, она, как магнитом, притягивала к себе взгляды парней, не все из которых могли считаться безнадёжными. Она и сейчас была так одета, не смотря на занятия английским, поскольку собиралась чуть позже «прошаландать», как она любила выражаться, по Арбату. Только сапоги были временно заменены на комнатные тапочки. Но теперь Арбат явно отпадал — её любимая Настенька плакала.

Наташа почувствовала, как от горя подруги у неё самой подступают к глазам слёзы. Она бросилась на постель рядом с Настенькой и, обнимая за плечи, гладя по волосам рукой, стала приговаривать:

— Ну что ты, Настенька, что ты, лапушка? Не надо. Что с тобой? всё будет нормально, не плачь только, а то я тоже сейчас разревусь.

И у неё действительно покатились слёзы из глаз.

— Вот, пожалуйста, — заговорила она обиженным плачущим голосом, — краска потекла. Да что с тобой, Настюха? — Прикрикнула она на продолжающую рыдать Настеньку и поднялась, вытирая слёзы ладонями и размазывая краску по лицу.

Настенька повернула голову и продолжая всхлипывать, улыбнулась сквозь слёзы, спрашивая:

— Ты-то чего плачешь, Натусь?

— Да-а, жалко тебя. Ты плачешь и ничего не говоришь — и Наташа разрыдалась во весь голос, упала снова на кровать и обняла Настеньку. Так они и плакали вместе, успокаивая друг друга, и Настенька рассказывала всё, что случилось с нею и как встретилась только что с Юрой, который обо всём напомнил, и что, оказывается, наверное, Настенька убила человека, хоть и не хотела этого.

Только когда они обе почти совсем успокоились, когда Наташа убедительно пояснила Настеньке, что судьба есть судьба и раз Вадиму назначено было погибнуть, то он и погиб, а Настенька совсем не виновата, тем более, что там на самом деле была драка, как и записано в протоколе.

Настенька не совсем соглашалась с такими доводами, говоря, что драка-то вероятно была, но дважды упасть головой на магнитофон Вадим не мог, а в том, что он упал первый раз при ней, она была почти уверена.

— Между прочим, — добавила Настенька, когда девушки совсем пришли в себя, умылись от слёз и сели в кресла. — Что-то мне Юра говорил ещё про этого Аль-Саида? Подожди-ка. До меня сейчас только начинает доходить. Он сказал, что Аль-Саид в больнице, так как был заражён СПИДом…

И подружки вдруг обе посмотрели друг на друга широко раскрытыми глазами, полными ужаса.

Тишину разорвал Наташин почти шепчущий испуганный голос:

— На-а-стя, ты же была с ним.

У подружек как по команде брызнули из глаз слёзы, и они обе снова зарыдали.

В тот момент девушки ещё не знали, заболела ли Настенька СПИДом, но за окном квартиры разразилась гроза, заливая Москву потоками воды, выливавшейся бесконтрольно из небесных бочек, и она казалась плохим предзнаменованием.

Иные двадцатитрёхлетние люди к этому возрасту успевали занимать положение в обществе, приобретали командные привычки, могли назидательно указывать пожилым людям, что и как делать, смело занимались государственными делами. Но это те, кому выпала доля чуть ли не с малолетства присовокупиться к командно-административной системе и втянуться в неё, рано выходя из романтики детства, чтобы очень скоро высохнуть и увять в ворохах бумажной волокиты. Их мало, чем можно испугать.

Настенька и Наташа давно оформились и выросли физически в молодых женщин, уже даже познали грубую мужскую любовь и скупые ласки, но по-прежнему оставались в глубине души девочками, жаждущими не покоя, но радости вечной любви, не тихой семейной пристани, а кипения страстной неугасаемой жизни. И они испугались, что вдруг это не успеет прийти, как всё кончится. Они боялись, хотя и не знали, что уже к концу этого тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года число больных СПИДом в мире достигнет почти ста тысяч, из которых практически все почти сто тысяч должны будут умереть в течение нескольких лет, ибо не найдено противоядие болезни. Не известно было им, что на одного заболевшего приходилось, по меньшей мере, десять заражённых, которым предстояло заболеть в ближайшие восемь десять лет.

Новая чума века разлеталась по странам и континентам, избрав в качестве побудителя будущей смерти самое светлое чувство — любовь, испокон веков существовавшую для продолжения рода человеческого. Почти половина больных жили и уходили из жизни досрочно в Америке, чуть меньше в Африке, остальные по другим континентам.

К этому времени уже три года Соединённые Штаты Америки бурлили чуть ли не ежедневной информацией о школьнике Райане Уайте, заболевшим СПИДом в четырнадцать лет. В родном городе Кокомо он стал изгоем, не успев никому причинить вреда, и вынужден был бежать от проклятий, насмешек, палок и камней, бежать со всей семьёй в другой город Цицеро.

СПИД убивал сначала морально, затем физически.

В аспирантском общежитии на Ленинских горах, в корпусе «Д», Олег Поваров снова встретился сначала с Валей, а потом с Юрой, но и, разговаривая с каждым в отдельности, он не много сумел узнать, хоть и пристыдил обоих за дачу ложной информации относительно празднования Рождества. Они в конце концов рассказали всё, что могли вспомнить, но оказалось, что ни один из них не знал Настеньку и тем более как её найти. Юра рассказал о случайной встрече с девушкой и странном эффекте от разговора с нею, но это не помогло узнать, где она живёт или учится. Помнили они по встрече, что Настенька училась там же, где и Вадим, то есть в том же институте, но возможно на другом факультете, так как Вадим не знал французского, которым хорошо владела Настенька.

Лейтенант вынужден был встречаться ещё раз и с сотрудником МИДа Соковым в его кабинете в министерстве, где снова заметил нервозность дипломата, который, как оказалось, тоже не знал на каком именно курсе и факультете учится или училась, что он особенно выделил, подруга или просто знакомая Вадима, что, опять же, было им подчёркнуто. С удивлением Поваров слушал, как Соков пытался втолковать ему, что по его сведениям, полученным от компетентных врачей, не каждый, побывавший в контакте с заражённым СПИДом, обязательно заразится сам, а потому не стоит комитету безопасности так много интересоваться персоной Сокова.

Поваров не мог не возразить на это и сказал спокойно:

— Но мы знаем, что вы вне опасности, вы же не являетесь гомосексуалистом.

Соков буквально взорвался негодованием:

— Мы же обсуждали раньше этот вопрос, и я вам говорил, что терпеть не могу мужчин в качестве партнёров любви. Зачем вы снова спрашиваете?

— Да вы не волнуйтесь, пожалуйста, Борис Григорьевич. Я как раз и сказал, что нам это известно. И мы интересуемся не вами, а подругой Вадима…

— Опять обращаю ваше внимание на мою фразу «или его знакомой», поскольку я не уверен, что она была его подругой, — с нотой протеста в голосе перебил его Соков.

— Прошу вас не нервничать, Борис Григорьевич, — спокойно, но настойчиво сказал Поваров. — Я не занимаюсь расследованием преступления, и вы не на допросе. Что вы отвечаете мне как на следствии? Меня интересует лишь девушка, о которой мне известно пока лишь то, что зовут её Настя, что она была приглашена Вадимом, который, как я понял, был вашим хорошим приятелем или другом и даже помогал чем-то в устройстве вас на работу. Но это к делу не относится. Важно то, что эта Настя, может быть, была в контакте с Аль-Саидом и в этом случае имела возможность заражения СПИДом, а это чревато, как вы знаете, другими заражениями.

Олег хотел поскорее успокоить собеседника и отвлечь от собственной личности, потому продолжал говорить, не останавливаясь:

— Я, занимаясь этим делом, узнал просто страшные вещи. Буквально на днях у нас получили дополнительные данные по одному больному, не просто заражённому, а уже больному СПИДом, который работал довольно долго в Танзании и занимался там гомосексуализмом. В Москву он возвратился пять лет назад и прямо из аэропорта попал в больницу. Представляете, пять лет назад, когда мы вообще ничего не слышали о СПИДе. И потому тогда его лихорадку, понос и увеличение лимфатических узлов отнесли к обычной болезни и поставили диагноз — железистая лихорадка. А как только снизилась температура, его тут же выписали из больницы. Только в этом году в марте у него определили саркому, вызванную СПИДом.

Между тем парень оказался чрезвычайно любвеобильным. Подумать только, что, будучи фактически больным, он имел двадцать четыре половых партнёра, пятеро из которых получили от него вирусы СПИДа. И вот на днях выяснилось, что один из этих пятерых успел заразить шестнадцатилетнюю девочку, которую называет своей невестой, а другой подарил вирусы своей жене и любовнице.

Вот и смотрите, какая быстрая и опасная получается цепь. Некоторые наши специалисты считают, что СПИД уже выходит из-под контроля и может погубить миллионы жизней, если будет так прогрессировать в своём развитии. Поэтому-то нам необходимо срочно найти вашу девушку.

— Это не моя девушка, — проговорил Соков охрипшим голосом и начал откашливаться, прочищая горло.

Олег, старавшийся не смотреть прямо на собеседника, тем не менее, заметил, что лицо его вновь начало покрываться крапинками пота при упоминании лейтенантом симптомов СПИДа. Это заставляло всерьёз задуматься о причинах такой реакции.

Соков вытер лицо белым носовым платком, отметив, между прочим, что в кабинете жарко, и сообщил, что сам недавно хотел найти Настю в институте, но не очень представляет, как это сделать, так как не знает на каком курсе она училась с Вадимом и продолжает ли учёбу. Её же могли и послать за рубеж на стажировку, а может, она уже закончила институт, если была на последнем курсе. Прошло ведь почти полтора года с того события. А имя Настя так популярно.

— Вы не пробовали пойти в институт и просто встретить её, если помните внешность? — Спросил Поваров.

— Нет, и боюсь, что могу не узнать в лицо. Мы больше не встречались с нею, а у меня столько проходит здесь людей, среди которых красивых девушек очень много.

— Вы считаете, что Настя красива?

— О, это несомненно. Я помню, что восхищался ею за столом.

— Ну, тогда вы её узнаете при встрече. Давайте, если хотите, съездим вместе в институт и посмотрим. Вдруг вы её встретите?

В этот день Настенька пришла в институт несколько раньше обычного с твёрдо принятым решением в голове. Прямо из прихожей, не сбрасывая весеннего плаща, она направилась в преподавательскую, где, как и ожидала, увидела Валентину Ивановну, сидящую за письменным столом на стуле, подложив под себя кипу толстых книг. Попросив её выйти на пять минут, она повела почувствовавшего что-то недоброе преподавателя в одну из немногих свободных в утренние часы аудиторий и, не вдаваясь в подробности, сказала, что пришла попрощаться, так как решила навсегда бросить учёбу, поскольку не верит, что сможет стать хорошим учителем, а научные изыскания в области языка при нынешней меняющейся к худшему обстановке в стране повидимому никому не будут нужны.

Валентина Ивановна была очень эмоциональным человеком и будучи сама всецело поглощена вопросами обучения, проблемами языкознания, английской литературы и культуры, находясь постоянно в среде себе подобных увлечённых иностранными языками людей, она даже представить не могла, чтобы кто-то кроме самых нерадивых лентяев, проскочивших в институт благодаря чьей-нибудь сильной протекции, считал себя ненужным и желал бы уйти из святилища науки добровольно. Она искренне верила, что здесь в стенах высшего учебного заведения руками учёных педагогов делается будущее страны и, когда в её группе оказалась совершенно бездарная студентка, которая не запоминала ни новые слова и выражения, ни даже самые простые временные категории, но имела очень влиятельную в Москве семью и потому оставалась в институте, то Валентина Ивановна стала умолять эту студентку самостоятельно покинуть институт, говоря ей как можно ласковее и убедительнее:

— Милая вы моя, поймите, что вы не сможете учить детей. Вы же будете их калечить. Вы им испортите жизнь. Ну, разве так можно? Я вас очень прошу, пойдите в другой институт, где после окончания вы не принесёте столько вреда.

— Да я и не собираюсь учить, Валентина Ивановна, — уверяла студентка. — Мне нужен диплом и всё.

— Но это же диплом учителя, — не сдавалась преподаватель. — Я не могу взять на себя ответственность за ваш диплом. Вдруг вы всё-таки пойдёте в школу. Ведь это будет ужас! Нет, я вам никакие оценки ставить не смогу, просто не имею морального права. Идите и жалуйтесь на меня куда хотите.

Студентка была вынуждена перейти в другую группу, а Валентина Ивановна, если встречала её в коридоре, то спрашивала, чистосердечно удивляясь:

— Вы ещё здесь? Ну как же вам не стыдно? Предупреждаю, у меня вы экзамен не сдадите.

Но та студентка так и закончила институт, получив нужный ей диплом, не имея нужных для этого знаний, и Валентина Ивановна только сокрушённо качала головой. И вот вдруг совершенно наоборот, её лучшая студентка, радость и гордость её, говорит, что решила бросить учёбу.

Валентина Ивановна сначала не могла поверить услышанному и так и сказала:

— Нет-нет, этого не может быть. Настенька, ты взрослый человек. Разве такими вещами шутят?

— Но я не шучу, — довольно сухо и резко ответила Настенька. — Я правда так решила и, к сожалению, уже ничего нельзя изменить.

— Да ты заболела, девочка. Это бывает. Пойди, отдохни. Я скажу, что отпустила тебя. А потом приходи, как отдохнёшь, со своей работой. Она же у тебя почти готова.

— Извините, Валентина Ивановна, но я ухожу совсем, — хмуро сказала Настенька, подняв кулачок правой руки к губам. Идя в институт, она была уверена, что справится с собой и не заплачет в разговоре со своим главным препятствием на пути принятия такого решения, но что-то внутри начинало сдавать, и она поняла, что надо уходить.

И тут маленькая женщина, сидящая на стуле без подложенных толстых книг и кажущаяся ещё меньше в большой аудитории, красивая женщина в элегантном чёрном с вышитыми розовыми цветами платье, удачно скрадывающем горб на спине, подняла снизу вверх на Настеньку свои огромные глаза полные слёз и прошептала:

— Что же ты со мной делаешь, девочка?

Валентина Ивановна заплакала, а Настенька, порывисто обняв её, сказала почти на ухо:

— Простите, Валентина Ивановна, не могу я. Нельзя мне.

И выбежала в коридор.

Тут вдруг её остановил групкомсорг Игорь:

— Настя! Хорошо, что встретил. Пока не началась пара, бегом в комитет комсомола. Я и не знал, что ты у нас комсомолка. Ты что же не сказала. Я взносы с тебя не брал. Нагоняй получил.

— Конечно-конечно, — ответила на ходу Настенька, — взносы великая вещь. Без них обо мне и не вспомнили бы. Но я разберусь, не переживай. — И помчалась к выходу из института.

Быстро пройдя наискосок скверик, характерный для купеческих домов старой Москвы восемнадцатого века, на улице она почти бегом направилась к метро «Парк Культуры», краем глаза заметив, как чуть позади остановились «Жигули» и из передней двери машины вылез человек, в котором было что-то знакомое, но думать об этом было некогда. Настенька спешила домой писать письмо в Ялту Володе. Это письмо, как она думала, должно было разрубить ещё одну нить, связывающую её с прошлым.

Нужно ли говорить моему всё замечающему читателю, что молодой лейтенант госбезопасности Олег Поваров и сотрудник министерства иностранных дел Борис Григорьевич Соков не нашли Настеньку в институте, где разминулись с нею буквально у входа в старинное здание?

Тысячи студентов занимались в этом бывшем барском особняке, вливаясь ежегодно в миллионную армию выпускников педагогических вузов страны. Среди них немало девушек были с именем Настя и все они кому-то казались красивыми. Так что по признакам красоты найти нужную Настеньку было невозможно. И всё же просчитать Настасий или Настён и вычислить одну из них можно было бы, если бы не маленькая деталь.

Настю при рождении родители назвали Сашей, то есть Александрой, в честь деда по линии матери. Но когда девочка пошла в детский садик, то там в группе оказалось сразу два мальчика с именем Саша и наша девочка Саша очень расстроилась. Когда же папа в шутку спросил, не называть ли её в связи с этим Настей, то она сразу потребовала, чтобы именно так теперь её и звали. Вот с того времени и произошла эта разница между официальным именем по документам — Александра и настоящим именем Настя. Так ведь эта история знакома многим женщинам и даже некоторым мужчинам.

Сначала Поваров и Соков не смогли найти даже группу, в которой учился некогда Вадим, так как это были выпускники прошлого года, и они разъехались. Пришлось долго копаться в кадровых документах, чтобы определить хотя бы, кто из выпускниц по имени Настя остались работать и жить в Москве. Читатель догадывается, что и встреча с этими Настями ничего не могла дать, поскольку они не знакомы были с нашей Настенькой и ничего о ней не знали.

Не мог Поваров расспрашивать о Настеньке преподавателей, так как не имел достаточных описаний её, чтобы объяснить, кого конкретно нужно найти и почему. Просматривая фотографии в личных делах студенток, Соков вроде бы увидел знакомое лицо, но имя девушки было незнакомым, и он решил, что ошибся.

Помощь Сокова не дала никаких результатов, поэтому вскоре лейтенант Поваров отказался от поисков, сосредоточившись на других лицах и порученных других делах, которых у госбезопасности было достаточно много, чтобы не отрывать сотрудников так долго на этом хоть и важном, но не совсем свойственном для них деле о СПИДе. Задача борьбы с болезнью возложена была всё-таки главным образом на эпидемиологические службы, а не на органы государственной безопасности, у которых в этом восемьдесят седьмом году появилось немало новых не менее серьёзных и более трудных проблем. У них самих начиналась борьба за выживание. Генеральный секретарь коммунистической партии Горбачёв их не очень жаловал, и внимательному глазу разведчика это должно было быть заметно.

Единственное, что оставалась Олегу в вопросе с Настенькой, это попросить Сокова и аспирантов МГУ Валю и Юру в случае возможной встречи с Настенькой узнать, где она живёт или работает и порекомендовать обратиться к врачам, если она ещё этого не сделала. К Сокову просьба относилась особо, учитывая то, что он дал Настеньке свою визитную карточку с приглашением позвонить ему при желании поехать за границу. Об этом Борис Григорьевич вынужден был всё же рассказать Поварову, для которого по-прежнему оставалось загадкой поведение Сокова при упоминании симптомов СПИДа и того рождественского застолья.

Между тем, мой уважаемый жадный поглотитель книжных строк, конечно, заметил, что мы неуклонно приближаемся в истории с Настенькой к той самой пятнице, когда Москва во второй половине солнечного летнего дня начинала спокойно, как обычно, расползаться по пригородным дачам.

Настенька сидела в поезде метро, наблюдая из-под прикрытых длинных ресниц за стоящим напротив неё парнем. Она была одета в привычную с некоторых пор одежду, которая максимально возможно раскрывала её прекрасные ноги и грудь, привлекая внимание почти каждого, так что оставалось только выбирать по своему вкусу.

Никто из родных так ничего и не знал о случившемся с их любимицей. Они горестно переживали её решение расстаться с учёбой, о котором она сообщила дома в присутствии всех весёлым бодрым голосом, уверяя, что так будет значительно лучше для нервной системы, чрезмерно расшатавшейся в последнее время, и что позже, может быть, она вернется в институт, потому и не забирает оттуда документы, а пока пойдёт работать. И поступила на курсы машинописи, где занятия отнимали первую половину дня. Вторая уходила на путешествия по магазинам и выставкам, где попутно Настенька время от времени знакомилась с иностранцами и приезжала с ними в гостиницу, не привлекая внимание портье, выдавая себя за иностранку свободным разговором на английском или французском. Она хотела мстить мужчинам, заражая их СПИДом, и получать за деньги то удовольствие, которое не могла получить от них по любви.

Словом, видит мой милый читатель, что Настенька в поезде метро — это уже совсем не та Настенька, что шла в ресторан «София» почти три года назад. Сейчас ей хотелось испытать своё актёрское мастерство.

Поезд подходил к станции «Горьковская». Настенька вдруг откинула голову назад и положила руку на лоб. В психологии она не ошиблась. Парень мгновенно оказался рядом, взволнованно спрашивая:

— Вам плохо? Помочь?

— Станция Горьковская, — громко объявил голос диктора, — переход на станцию Пушкинская.

Раздалось шипение, и двери вагона раскрылись.

— Да, если можно, помогите выйти, — слабым голосом произнесла Настенька, делая неуверенную попытку подняться.

Парень подхватил её тут же под руку, и Настенька позволила ему почти силой сделать несколько шагов, выходя из вагона, откуда донеслось вослед от сидевшей неподалеку старушки:

— Хорошую дубинку ей надо пониже спины, вот это будет помощь.

Настенька инстинктивно дёрнула плечами на эти слова, а сама подумала: «Права старушенция, надо бы меня отдубасить, да кто же её послушает?», но, уловив одно движение плеч, а не мыслей, парень сказал просящим голосом:

— Да ну её, не обращайте внимания. Я помогу. У меня есть время. Куда вам? Может, поискать врача?

Время от времени Наташа давала Настеньке ключ от своей квартиры, чтобы она могла уединиться, если хотела, а сама уходила к родителям. Сегодня был такой день. И Настенька сказала:

— Выйдем к Наташе.

Она имела в виду не свою подругу, а магазин «Наташа», расположенный на противоположной стороне от памятника Пушкину, у самого перехода. Для москвичей в сложных системах подземных переходов магазины часто служат ориентирами для направления к выходу.

— К кому идём? — Переспросил парень. (Собственно, мы-то знаем, что его зовут Андрей, но он пока не представлялся Настеньке).

— А-а, вы не местный, — всё так же слабым голосом протянула Настенька, поздравив себя мысленно с тем, что правильно угадала в нём приезжего.

— К сожалению, нет, но это не так важно. Я провожу вас, если хотите.

— Хорошо, — согласилась Настенька. — Пожалуйста. Тогда поднимемся здесь по эскалатору и направо, там ещё один эскалатор и выйдем куда надо.

Андрей шёл, ничего не запоминая не только потому, что впервые оказался здесь, но и по той причине, что ощущал сильное волнение от прикосновения к этой незнакомой девушке с восхитительно красивой грудью, кофточка на которой могла, как ему думалось, не выдержать напряжения совершенно белых холмиков и расстегнуться в любой момент. Ему даже становилось страшно от мысли, что это случится здесь прямо на людях.

Но всё пока было нормально. Они преодолели второй марш эскалатора, повернули и по лестнице вышли на улицу Горького. Настенька, продолжая опираться на руку добровольного помощника, тем не менее, сама вела парня в обход газетного киоска и вниз мимо высокой каменной арки с мемориальными досками, увековечившими имена знаменитостей, живших некогда в этом огромном престижном доме.