Натюрморт на ночном столике

ОГОНЬ И ПЛАМЯ

Райнхард не только отвез нас в аэропорт, он даже припарковался в подземном гараже и отнес наши чемоданы к стойке «Alitalia»,[18] где мы договорились встретиться с Эллен. Мой муж приветствовал ее несколько смущенно. Она, конечно, ожидала, что на прощание он меня поцелует, но не тут-то было, такого удовольствия он никому не доставил, демонстративно обнял Лару и погладил Йоста по голове.

Всю дорогу в Неаполь дети вели себя просто образцово, и в награду стюардесса отвела их к капитану и показала им кабину пилота изнутри. Мои отпрыски сияли. А я все нервно поглядывала на часы. Так, в девять мы вышли из дома, в одиннадцать взлетел самолет, значит, скоро солнце будет уже в зените.

В полдень меня вдруг стала душить паника. Мне привиделось, что вместе с Райнхардовым офисом пылает весь жилой квартал вокруг, под аккомпанемент сирен «скорой помощи». А вдруг мой муж и Биргит так увлекутся на кожаном диване, что не почувствуют запаха гари? Поздно теперь! Их обоих, обугленных, может быть, еще вытащат из пекла, о соседях по кварталу я молчу.

Принесли непривычный обед на пластмассовом подносике. Я есть не стала — кусок в горло не лез. Но бокал вина меня успокоил. А зачем, собственно, Райнхарду вообще нужно в выходной день идти в офис? Он лучше притащит Биргит к нам в дом или сам к ней заявится. Наверняка они сейчас сидят у нас в саду за поздним завтраком, шампанское пьют, обнимаются самозабвенно, так и вижу! О, Боже, чужая женщина в нашей постели! Не могу, тошнит! Я встала со своего места и пошла в туалет. Эллен проводила меня озабоченным взглядом. Да, отпуск в Италии удался бы на все сто, он мог бы стать сказкой, но разве мой неверный даст спокойно отдохнуть?! Не верю я ему и все!

Огонь бывает разный: он согревает, он испепеляет. Нынче невозможно представить себе жилище без отопления, кухню без плиты, но как же за всем этим пламенеющим хозяйством приходится следить! Пламя страсти человеческой может сплавить двух людей навсегда, а может спалить без остатка всякую любовь и привязанность, и ведь никакая пожарная служба такой пожар не потушит, так что и спрашивать будет не с кого.

Натюрморт Готтфрида фон Ведигса — свечка тихо и неярко освещает чью-то скромную трапезу. Что ели тогда на ужин, в начале XVII века? Немного хлеба, яйцо, кувшин с водой и стаканчик вина — никакой роскоши.

Можно, конечно, долго рассуждать о христианской символике воды и вина, света и хлеба, но меня больше интересует яйцо. На круглой деревянной дощечке — она совсем как современная — лежат длинные тонкие полосочки хлеба и нож. Так режут хлеб к австрийскому полднику, сидя ввечеру перед телевизором в халате или пижаме. Но вот яйцо, вопреки традиции поколений, не стоит вертикально в своем стаканчике, а лежит горизонтально в оловянной подставочке, как будто специально приспособленной именно для такого его положения. Некто, кого вечерний голод пригнал на кухню, разбил скорлупу не на одном из концов, он пробуравил яйцо ножиком прямо по экватору, чтобы макать в самую сердцевину хлебные полоски и с наслаждением их поглощать одну за другой. Когда же, интересно, придумали разбивать яйцо по-другому?

Если бы не свечка, не было бы во всей картине такого таинственного, интимного полуночного сумрака. На заднем плане все тонет во тьме, только вино золотисто поблескивает в бокале, только свеча мерцает, только яичный желток внутри скорлупы и светится на полотне. Красновато-коричневым оказался глазированный кувшин, такой же оттенок у деревянной доски, у свечки, у хлеба. Металл отливает серебром, язычок пламени — золотом. Цвета ясного дня — белый, синий, зеленый, красный — померкли ночью, до утра.

Маленькое такси везет нас в отель по загазованным улицам Искьи. Но даже сквозь дым я вижу: как же все-таки прекрасен юг! Какие краски! Эритрина, шиповник, бугенвиллеи и живые изгороди из белых роз. Мне мешали только немецкие туристы. Сюда что, съехались все шестидесятилетние немцы? И разгуливают тут в шортах, сандалиях, натянув носки до колен, с видеокамерами на пузе. Мои дети резвились в подогретом бассейне, а я распаковывала вещи. Как же здесь влажно! Пропитанная влагой мебель издает запах, напоминающий духоту фамильного склепа. Наконец и мы с Эллен улеглись у бассейна и стали смотреть за детьми. Не очень, должно быть, старички, вылезающие из своих норок после сиесты, обрадуются, что рядом с ними в бассейне как одержимый ныряет Йост и отчаянно плещется Лара. Кажется, если не считать моих отпрысков, я в этом отеле самая молодая.

Сестра подозвала гнусавого официанта, похожего на Ханса Мозера,[19] и он засеменил к нам мелкими шажками. Эллен заказала два «каппучино» для нас обеих. «А вам чего?» — крикнула она детям. И нам удалось на время выманить их из воды стаканчиком мороженого. Пусть они лучше резвятся в море, решила я в тот момент.

Эллен сообщила мне по секрету, что рано утром в бассейне включают гидромассаж. И она собиралась еще до завтрака подставить спину и затылок веселым целебным струям.

После ужина Лара позвонила домой, она обещала отцу. Трубку никто не брал. О, я бы могла назвать сотню причин тому, о самых страшных из них лучше умолчу.

После трехчасового водяного сражения дети рухнули как подкошенные и тут же уснули. Мы сидели вдвоем за бокалом вина.

Метрдотель поцеловал руку Эллен и мне и на беглом немецком спросил, чего мы желаем. Два отдельных номера, как можно скорее, потребовала сестра, мы ведь, в конце концов, не муж и жена! Скоро все будет, заверил он нас и добавил высокопарную, но весьма таинственную фразу: «Спокойствие, дамы, спокойствие и терпение. А главное — доверие!»

— Ой, смотри, — зашептала вдруг сестра, — графиня! Она приезжает сюда из Рима каждый год, купается в огромных темных очках и шапочке а-ля Грета Гарбо, а на прогулке цитирует «Цветы зла»![20]

Я увидела высокую, сухопарую даму лет семидесяти, в серебряных сандалиях со шнуровкой и в каком-то фиолетовом одеянии. На глазах у изумленной публики она, кажется, занималась йогой: гнулась и крутилась во все стороны.

Она заметила мою сестру, приблизилась, сохраняя свою аристократическую осанку, и поздоровалась с Эллен, сдержанно радуясь новой встрече. Вблизи я заметила, что графиня уже не один раз сделала подтяжку, пытаясь избавиться от морщин.

— Мы с ней в прошлом году чуть не повздорили, — трещала Эллен, — представляешь, положили глаз на одного и того же парнишку…

Ну и дела! Да, теперь вижу: Эллен к ужину надела платье с декольте, а я по-прежнему сижу в своем любимом мешке. Ну сестрица дает! Она откинула назад еще влажные седые волосы, посмотрела мне в глаза, заметила мое изумление и с удовольствием прокомментировала:

— Это был массажист.

Все, решено: каждый вечер буду надевать мое черное с розами платье.

На другое утро мы заказали завтрак на террасу и долго не могли снять полиэтиленовую пленочку с кусочков сыра: было ужасно влажно, и она приклеилась намертво. Да, мне бы, конечно, больше понравились свежие помидоры с моцареллой, а не эти резиновые ломтики, уступка итальянской кухни немецкому желудку. Но зато с террасы открывался потрясающий вид на море, порт и маяк.

Наконец пешком по оживленным улицам мы отправились в Порто. Эллен хотелось показать нам свой отпускной рай во всей красе. Ей удалось завлечь детей в монастырь Кастелло Арагонезе, им стало интересно. К счастью, туда можно подняться на лифте. В пустой капелле, такой простой, белой и оттого очень благородной, сестра и Лара спели пару фраз и прислушались к эху. А потом мы спустились на знаменитое подземное кладбище, главную местную достопримечательность, которой все восторгались. Там монахини находили свой последний приют, на каменном стуле с отверстием посередине.

«На туалет похоже», — заметил Йост.

Представляю себе: мертвые тела истлевали и беспомощно сползали со своих сидений вниз. А рядом с ними живые сестры творили свои молитвы, ни на минуту не забывая о бренности всего живого и о собственной смерти. Моим отпрыскам, охочим до всяких сенсаций и страшилок, стало жутковато.

Между тем моя бездетная сестра Эллен вела нас дальше, в туристический магазин, где продавались всякие очки для ныряния, ласты и сачки. Она исполняла все наши желания.

— Теперь надо позвонить папе, — настаивала Лара, — а то я забуду, что хотела ему рассказать!

Мы заглянули в Понте, перекусили fritto misto[21] с салатом и на такси вернулись домой. Начиналась сиеста, а это, как заметила Эллен, у них святое.

Как только мы вошли в гостиницу, Лара кинулась звонить отцу, и домой и в бюро. Нигде никого. Даже автоответчик выключен. Что бы это значило? Я прилегла на кровать, застеленную свежим прохладным бельем, но не сомкнула глаз. Эллен уже через три минуты храпела, а у меня из головы не шел Райнхард.

Но вечером, когда мы вернулись с пляжа, дочке повезло. Она щебетала в трубку не переводя дыхания: их водили в кабину пилота, мы ходим на пляж, видели мертвых монахинь, едим мороженое, зеленое, фисташковое, Эллен купила им с Йостом очки для ныряния! Тараторила без запинки. Так, Райнхард жив. Меня слегка трясло, я выхватила у дочери трубку, слушать ее болтовню сил больше не было:

— Привет. Что нового?

— А что тут может быть нового? Куча работы, как всегда, и больше ничего, — ответил муж и положил трубку.

Кажется, стеклянный шарик не сработал.

Ужин был превосходный — vitello tonnato.[22] Официанты, уставшие от старых немецких зануд, балагурили с моими детьми, звали их «синьорина», «синьорино» и подали им двойную порцию мороженого. Я наконец-то расслабилась, пила вволю вина, хохотала во весь рот и поднимала тост за тостом за великолепную Эллен, которая устроила нам эти потрясающие каникулы. Но ночью в спертом воздухе нашей комнаты меня снова стал душить страх: Райнхард, слава Богу, жив и здоров, но он ведь наверняка спит с другой! А я, дура набитая, уехала на три недели.

Внезапно Эллен щелкнула выключателем:

— Ты почему не спишь?

— Мне муж изменяет! — взвыла я.

— Точно знаешь или подозреваешь только? — отозвалась сестра.

Я молча хлюпала носом. Тогда Эллен решила стать моим доктором:

— Заведи красивого любовника, — посоветовала она, — это самое верное, единственное верное средство.

— Что? Как? Прямо здесь?

— А то где же еще! Здесь, конечно. Самое место. Дети тебе не помешают, их я беру на себя. А теперь давай, закрывай глазки, завтра будет уже другой день.

Наутро Эллен пустилась с места в карьер и начала действовать. Она манипулировала детьми с ловкостью опытного педагога. Меня отправили в город, в банк, за деньгами, а поскольку занятие это скучное, унылое, неинтересное, то дети охотно поскакали с ней на пляж.

Так. Я осталась одна. Теперь задача номер один: срочно кому-нибудь улыбнуться. На остановке вместе с другими туристами я ждала автобуса и во все глаза рассматривала каждого одинокого мужчину. Их, прямо скажем, было не много, пока откуда ни возьмись не свалилась толпа предприимчивых пенсионеров, у которых были сумочки с надписью: «Туристическое агентство „Ойкумена“». Я прочитала надпись и не стала ни на что особо надеяться. Слепой с палочкой, тоже турист. Что ему этот прекрасный райский остров и мои льняные кудри? Рядом со мной стоял какой-то прыщавый толстяк, голый по пояс. Да, автобус будет, кажется, весьма плотно набит. Что-то не хочется мне ехать всю дорогу зажатой между такими соседями. Пойду-ка я лучше пешком.

Вдруг ко мне с дребезгом подкатила старая раздолбанная машина. Бронзовый от загара мужчина, рыбак или крестьянин, приглашающим жестом распахнул передо мной ржавую дверцу: не подбросить ли даму? В смятении я села в машину, а он, любуясь, провел огрубевшими от работы пальцами по моим волосам: «Теdescа?»[23] Разговор у нас не клеился, словарный запас у обоих был скудноват, но у него уже была заготовлена коронная фраза: «Ты ийти мой лодка». Я, набравшись храбрости, как маленькая воспитанная девочка стала отнекиваться и уверять, что мне надо в банк. Ничего, отвечал кавалер, тогда он отвезет меня в город. Тут я совсем засомневалась и призналась, что в отеле меня ждут дети. Ухажер настаивать больше не стал. Он высадил меня около банка, проводив словом «grandezza».[24]

Несколько неуверенно я действительно зашла в банк, поменяла деньги, купила себе коралловое ожерелье, а Ларе бусы из лавы Везувия. Осталось только подыскать что-нибудь для Йоста и Эллен, и образцовая мать семейства может отправляться домой.

Когда же я наконец, измученная полуденной жарой, отягощенная огромным мешком с пахучими персиками, опустилась на пляжный песок, моя сестра позволила себе при детях двусмысленный и не очень приличный намек:

— Кажется, предприятие было не из легких, а?..

Не успели мы на сиесту вернуться в гостиницу, как она пристала ко мне с расспросами.

— Ну, меня подвез на машине… — заикалась я. Сестра навострила уши. — Ну, в общем, тут один на своем «феррари» привез меня к себе на яхту, подали омара, ну, то да се, а потом…

Как мало человеку надо для счастья. Эллен вся светилась от восторга:

— Когда же новое свидание?

— Никогда, — в глазах у меня стояли слезы, — он здесь был последний день. Ему надо обратно в Париж, там его ждет жена, она больна, у нее рак.

Сестра обняла меня, полная сочувствия, и посоветовала завтра попытать счастья снова.

Дети во время сиесты отдыхать не стали, они отправились на кухню в поисках приключений. Гостиничный персонал влюбился в моих хулиганов. Мы еще лежали в номере, собирались вставать, вдруг сорванцы влетели, вломились, ввалились кувырком без стука в комнату, Лара сунула Эллен под самый нос котенка и заверещала:

— Мне Луиджи подарил!

— Убери это отсюда! — крикнула я.

Эллен решила, что я спятила, но дети повиновались. Пришлось объяснять сестре, что в Германии пять с половиной миллионов кошек и примерно три миллиона аллергиков. И хотя у нас никогда не было кошки, у меня на них аллергия. Сначала слегка зудит в носу, потом из глаз текут слезы, потом я начинаю неистово чихать и сморкаться. Когда совсем плохо, начинается астма, и тогда можно и вовсе умереть. Я бы принимала десенсибилизаторы, но у них побочные эффекты, и мне отсоветовали.

— Что ж теперь делать с подаренной киской? — поинтересовалась сестра.

— Придется вернуть ее доброму Луиджи.

А тут мне и сама природа пришла на помощь: у кошечки оказались блохи, и стоило вредному насекомому один раз тяпнуть моих детей, как их восхищение сразу резко пошло на убыль.

Я задала Эллен бестактный вопрос: почему у нее нет детей?

— Наш с тобой отец тоже спрашивал, — отвечала сестра, — и лицо у него при этом было такое же смущенное, как у тебя сейчас. Я хотела иметь детей, ходила по врачам. Но не получилось и все.

В голове моей вертелась навязчивая мысль: я сама появилась на свет благодаря тому, что у моей сестры не было детей. Ведь если бы у нашего отца родился внук, он не стал бы заводить наследника, зачем?

— А если бы Мальте не погиб, — сказала я сестре, — то на свет никогда не появилась бы Аннароза.

Эллен рассмеялась:

— Подумаешь, не все дети рождаются по плану, но от этого их любят не меньше. А тебя, наоборот, запланировали. Я, между прочим, тоже дочь, а не сын, но мне никогда не казалось, что наш отец недостаточно меня любит.

— Ну да, — отозвалась я, — ты его первая попытка, а я-то — последняя.

Позже Эллен пошла к римской графине посплетничать, пошушукаться. Как только они заметили меня, обе замолкли, как по команде, и заговорили о погоде.

Дети увлеченно писали открытки своим друзьям, отцу, моей матери. Я ничего от себя приписывать не стала, только везде оставила свой символ: Райнхарду — поникшую розу, маме — мышку. Лара и Йост были в превосходном настроении, им хотелось пошутить.

— Эллен, — обратился младший к своей тетушке, которую стал называть уже просто по имени, опуская слово «тетя», — Эллен, а ты знаешь, что наша бабуля нашу маму мышкой зовет?

Все трое моих добрых родственников так и покатились со смеху. А ну вас, подумала я, и без меня обойдетесь! И отправилась гулять по направлению к порту.

Да зачем мне вообще кто-то нужен? Гулять одной, оказывается, здорово! Можно сколько угодно стоять у витрин магазинов, никто тебя не дергает. Можно зайти куда-нибудь, поесть, выпить, где хочешь, чего хочешь и когда хочешь!

Я остановилась рядом с художником, который рисовал на улице портреты прохожих. Он как раз набрасывал на бумагу черты очередной отдыхающей, обладательницы весьма импозантной головы. Даме хотелось выглядеть на портрете как можно моложе и красивей. Кто здесь чья жертва? Красным мелком художник привычными, отработанными быстрыми движениями наносил на бумагу черты модели, без труда добиваясь поверхностного сходства, что мне удавалось с таким трудом, когда я писала наш семейный портрет. Когда же заказчица, в высшей степени довольная, расплатилась, шустрый рисовальщик тут же стал искать глазами нового клиента и заметил меня.

— Нет, нет, — отмахнулась я, — не надо, у меня и денег-то нет, мне просто интересно посмотреть, я сама рисую.

Ну если так (художник говорил по-немецки, как, видимо, и все на Искье), то тогда ему, право, стыдно, ведь его быстрые портреты-наброски — это не искусство, не живопись, но в нынешнем сезоне, несмотря на конкуренцию, он прекрасно зарабатывает своим ремеслом. Он порылся в папке и показал мне работы, более, по его мнению, достойные и возвышенные. То были сюрреалистические поэтические этюды в размытых мечтательных тонах. Какие-то неведомые сказочные существа бродили по райским кущам.

— Очень красиво! — охотно похвалила я. Такое стоило похвалить.

Паоло собрал свои инструменты и попросил коллегу, промышлявшего тем же самым метров через десять от нас, посторожить сложенный мольберт и складной стул. Мы отправились пить «эспрессо» и беседовать на профессиональную тему — о живописи. Ему хотелось знать, что и как я рисую, не тянет ли меня и в отпуске бросить все и погрузиться в любимое ремесло.

Никакого приключения, к сожалению, не вышло: у Паоло только что родился сын-наследник. Зато мы вместе зашли в художественный магазин. Мы выбрали ему баночки с тушью, перья, кисти, акварельные краски и несколько альбомов разного формата. На прощание он произнес: «Ciao, bellа!»,[25] и его слова звучали у меня в ушах всю дорогу домой как музыка.

Эллен подумала, что рисование — прекрасный предлог, чтобы поймать на удочку Паоло.

— Добрый кузнец плавит в горниле сразу несколько подков, — посоветовала она. — Иди завтра снова гулять! Нечего валяться у бассейна, тебе еще не столько лет, сколько мне. Иди, иди!

Но не тут-то было! Соло я больше из гостиницы не выходила, я начала рисовать как одержимая!

Сначала артишоки, потом — скелет кефали, цветущий олеандр и шиповник, блюдо с инжиром… Я рисовала пером, сажала кляксы, размазывала краску, писала акварелью и с каждым часом становилась все счастливей. Я сидела где-нибудь на террасе, у бассейна, на пляже, вокруг носились мои дети, а мне ничего на свете не могло помешать. Сестра моя, должно быть, скучала из-за моей художественной страсти смертельно. Самой-то ей закрутить роман не удавалось, так что страшно хотелось, чтобы я пережила эротическое приключение и поделилась с ней.

Лара интуитивно почувствовала, что между ее родителями пробежала черная кошка. Через день она звонила папочке, которого нигде не могла застать. Моя дочь взвалила на себя мои обязанности, чтобы сохранить отца и кормильца семьи. Я же только радовалась, что не сгорел его офис. Новое бюро, даже несмотря на пожарную страховку, мы бы вряд ли потянули.