Научи меня любви, профессор

37

После встречи с Фоксом Эрик вернулся к себе. Ярость заполняла его всего, разрывая на части.

Когда он вошел в свою приёмную, к нему попыталась обратиться Хизз, но, увидев его она так и осталась стоять с открытым ртом. От профессора исходила самая настоящая угроза и женщина почувствовала это. Только оказавшись у себя в кабинете, мужчина дал волю своему гневу. Он со всей силы ударил кулаком в стену, не издав при этом ни звука.

Проклятье! Всё намного хуже, чем он думал.

Фокс загнал его в угол, не оставляя ему выбора. На себя ему было плевать, но Энди… он не мог подставить её под удар. Ему сразу вспомнились слова отца: «Ты должен сделать всё, чтобы отгородить вас обоих от беды».

«Что ж, папа, я облажался». — С горечью подумал Гейл.

Он вынул из кармана конверт с фотографиями, снова просмотрел их, а затем бросил в утилизатор бумаги. Потом достал свой телефон и тут же набрал личный номер матери. Та не отвечала. Слушая долгие гудки он все прокручивал разговор с Фоксом, чувствуя как новая волна гнева окутывает его.

— Абонент, которого вы вызываете, в настоящее время недоступен. Чтобы оставить сообщение, наберите «ноль», — оповестил ему механический голос.

Гейл пришел в еще большее бешенство, он швырнул телефон в противоположный конец комнаты и тот разлетелся вдребезги.

За дверью была абсолютная тишина. Хизз приросла к своему месту, слушая звуки разрушения в кабинете профессора, не смея пошевельнуться.

Мужчина мерил комнату широкими шагами, будто лев в клетке. Нужно было срочно успокоиться, через полчаса он должен был вести лекцию. Но, в первую очередь, нужно было дать Лилиан знать, что он хочет поговорить с ней.

Он опустился в своё кресло и набрал по памяти номер в приёмной матери.

— Приёмная Сенатора Гордон-Картер, — ответили на том конце.

— Будьте добры, позовите к телефону сенатора. Говорит её сын, — ровно произнес Гейл. Он обратил внимание, что из его руки идет кровь. Он завороженно смотрел на стекающую каплю, подбиравшуюся прямо к белому манжету.

— Секунду, — неуверенно ответил голос на линии, переводя его в режим ожидания.

— Эрик?

«Только не это», — подумал он. Меньше всего ему сейчас хотелось говорить с этой женщиной.

— Я просил соединить меня с матерью, — раздраженно процедил он.

— Сенатор сейчас на заседании, — прочирикала Эмили Хант, — передать ей что-то?

— Да. Передай ей, что мне срочно нужно с ней поговорить. Пусть позвонит ко мне на работу после шести вечера, у меня сломался телефон.

— Что-то случилось? — Обеспокоенно спросила женщина.

— Не твоего ума дело! — Проорал в трубку Гейл, самообладание покинуло его.

— Следите за своим языком, молодой человек, — отчеканила та, — я хочу помочь. — Произнесла она уже смягчившись.

— Просто запиши мой рабочий номер и всё, — устало проговорил профессор, — я буду на лекциях до шести вечера, но после шести я буду у себя в кабинете. Это очень важно.

— Хорошо, — кокетливо произнесла Хант.

Эрик закатил глаза.

Эмили Хант была правой рукой его матери с тех пор как та села в сенаторское кресло. У неё не было своих детей, поэтому она никогда не упускала возможности лишний раз потискать маленького Эрика, что никогда ему не нравилось. Её своеобразная внешность и навязчивое внимание отталкивали его. Женщина была очень худой, можно сказать даже костлявой, она носила длинные платья в пол, пытаясь скрыть свою угловатую фигуру, отчего вызывала у него ассоциацию со Смертью, кроме того она красила волосы в фиолетовый цвет. Мать всегда говорила, что фиолетовый — цвет вдовства и одиночества. Возможно, та даже не была замужем, но Эрик не вдавался в эти подробности. Когда он стал старше, он стал замечать в её взгляде какой-то странный блеск, когда она смотрела на него.

Однажды он понял причину её нездорового взгляда. После того как он получил травму колена. Ему уже тогда исполнилось шестнадцать лет. Это произошло в Детройте в декабре в самом разгаре хоккейного сезона: он порвал связки. Мать приехала сразу же как только до неё дошла эта новость и притащила с собой Хант. Но она не могла долго находиться возле сына и улетела через несколько дней обратно в Вашингтон, а Эмили осталась. Она должна была привезти его домой сразу после выписки из больницы.

Их самолёт в Вашингтон был на следующий день после того как его выписали, поэтому ночь им пришлось провести в отеле. Эрик был на обезболивающих, которые усыпляли его. Ночью, когда наркотический сон потихоньку стал одолевать его, он услышал как дверь в его номер тихо открылась. На пороге была Эмили Хант в шелковом халате, накинутом на голое тело. Он был в таком шоке, что не мог шевельнуть ни одним мускулом, пока она прокрадывалась к его постели. У самой кровати она скинула с себя халат, обнажив худосочное тело и запрыгнула на него сверху. Обезболивающее делало свое дело: его тело будто налилось свинцом, но даже если бы он не был под действием анальгетика у него бы всё равно на неё не встал. Хант была плоской: там где у женщины должна быть грудь, у неё было два лишь два прыща, а задница висела как куль.

Она принялась медленно целовать его голый торс, издавая при этом совершенно неприличные звуки. Эрик запаниковал от мысли, что его собирается трахать женщина, которая годилась ему в матери, и он собрал остатки своих сил и скинул её с себя. А затем вскочил с кровати и на одном адреналине добежал до ванны, не чувствуя ноющей боли в травмированном колене и заперся изнутри. Только когда он услышал, как дверь за ней закрылась, он смог спокойно выдохнуть. Больше этой ночью он не мог заснуть, боялся, что она вновь придёт его соблазнять. На следующий день они улетели в Вашингтон, не сказав при этом друг другу ни слова. Но, кажется, реакция Эрика на её тело совсем не отбила желания и попыток Хант затащить его в постель. Она до сих пор пыталась флиртовать с ним и кокетничать, посылая ему недвусмысленные взгляды при редких встречах, хотя с того момента прошло больше пятнадцати лет.

Гейл быстро продиктовал ей свой рабочий номер, и повесил трубку. Ему надо было привести себя в порядок: через пятнадцать минут он должен был вести лекцию, он не мог предстать перед студентами с окровавленным кулаком и перепачканным манжетом.

Он натянул на себя маску равнодушия и вышел из кабинета, направляясь в мужскую уборную. Хизз испуганно покосилась на кровь, и буквально вжалась в свое кресло.

Приведя себя в порядок он вернулся в приёмную и обратился к своей секретарше:

— Хизз у вас найдется аптечка? Мне нужно забинтовать руку.

Женщина молча достала аптечку из нижнего ящика и протянула бинты трясущимися руками.

— Благодарю вас. — Спокойно произнес профессор и вновь скрылся у себя в кабинете.

Буквально через пару минут он снова вышел с уже перебинтованной рукой, неся в другой руке свой портфель.