Научная фантастика. Возрождение

Грег Иган. Ковры Вана

Грег Иган (р. в 1961 г.) — известнейший австралийский писатель-фантаст. Математик по образованию, он работал программистом, специализируясь в области медицинских исследований. Этот автор мало вращается в кругах профессиональных фантастов, — собственно говоря, практически никто из собратьев по перу не знаком с ним лично. Иган считает, что страна проживания не имеет значения для писателя, и предпочитает называть себя англоязычным автором, который по стечению обстоятельств живет в Австралии. Иган, один из интереснейших современных фантастов, утверждает: «Я воспринимаю Вселенную как нечто, что мы можем постепенно постичь с помощью науки; чтобы сделать это, нам одновременно нужно понять, кто мы, откуда взялись, куда идем и почему поступаем так, а не иначе. Мною движет желание разобраться во всем этом, потому что я нахожу квантовую механику и космологию увлекательными и чарующими, но ничуть не меньше меня волнует вопрос о том, как человечество приспосабливается к собственным открытиям, и о том, насколько конструктивно мы используем все, что открыли. Научная фантастика всегда будет востребована, поскольку это лучший способ изучать новые технологии за десятилетия до того, как их начнут обсуждать и испытывать на практике».

Иган дебютировал в 1983 году романом, не относившимся к фантастике, а проявил себя в этом жанре в 1990 году. Среди научно-фантастических романов писателя можно назвать «Карантин» («Quarantine», 1992), «Диаспора» («Diaspora», 1997), «Теранезия» («Teranesia», 1999), «Лестница Шильда» («Schild's Ladder», 2001) — космический роман-катастрофа. Рассказы Игана представлены в сборниках: «Богоматерь Чернобыльская» («Our Lady of Chernobyl», 1995), «Аксиоматика» («Axiomatic», 1995), «Сияющий» («Luminous», 1999).

Рассказ «Ковры Вана» впервые был опубликован в антологии Грега Бира «Новые легенды» («New Legends», 1995), одном из важнейших сборников десятилетия. Это произведение по праву принадлежит к жемчужинам творчества Игана. Хотя более всего рассказ примечателен описанием виртуальной жизни и мира, где личность, внешность и пол можно изменить по собственному желанию, одной из основных его тем является солипсизм: герои настолько утрачивают индивидуальность, что для доказательства собственного существования им нужно отыскать, кому себя противопоставить.

Произведения, подобные этому, далеки от политики, хотя сам автор отнюдь не считает себя аполитичным писателем. Иган утверждает: «Когда я пишу о будущем, я даже не пытаюсь забыть о насущных проблемам современности, в частности нищете, войнах, болезнях, расизме, и не пытаюсь притвориться, будто в ближайшие 10 ООО лет они человечеству уже не угрожают. Хотя в отдельных своих произведениях, например в «Диаспоре», я и заглядывал, в далекое будущее, меня гораздо больше заботит будущее ближайшее».

Паоло Венетти готовился пройти тысячекратное клонирование, а затем его клонам предстояло отправиться в путешествие на расстояние десять миллионов кубических световых лет. Пока же он расслаблялся в своей любимой церемониальной ванне, шестиугольной и ступенчатой, она стояла во дворике, выложенном черным мрамором с золотыми прожилками. Паоло облекся в традиционное тело; поначалу это одеяние казалось крайне неудобным, но постепенно теплые струи воды, стекающие по спине и плечам, погрузили его в приятное оцепенение. Он и сам мог бы в один момент достичь такого состояния, отдав простую команду, но в данном случае требовалось полное соответствие ритуалу — имитация физических явлений причины и следствия, подобная старинному затейливому письму.

Приближался момент перемещения, и через дворик, цепляясь коготками за мрамор, пробежала небольшая серая ящерка. Она остановилась у дальнего конца ванны, и Паоло залюбовался нежно трепещущим горлышком. Ящерка какое-то время смотрела на него, но затем снова метнулась и исчезла в окружавшем внутренний двор винограднике. Вокруг было полно птиц и насекомых, грызунов и маленьких рептилий. Необычайно красивые внешне, они, кроме того, удовлетворяли и более абстрактные эстетические чувства — смягчали резкую радиальную симметрию одинокого наблюдателя; они словно узаконивали имитацию посредством восприятия ее через множество точек. Этакие онтологические растяжки. Однако никто никогда не спрашивал ящериц, желают ли они клонироваться. Хотят они того или нет, их просто клонировали, и все тут.

Небо над двориком было теплым и голубым, без единого облачка, но и без солнца, — изотропное небо. Паоло спокойно ждал, он был готов принять любую из полудюжины возможных судеб.

Тихо пробил невидимый колокол — три раза. Паоло радостно рассмеялся.

Один удар означал бы, что он все еще на Земле; это, конечно, нельзя было назвать успехом, но имелись и определенные преимущества в качестве компенсации. Все, кто действительно был дорог ему, проживали в полисе Картер-Циммерман, но далеко не все решили в одинаковой степени участвовать в миграции. Земное «я» Паоло никого не лишилось бы. Еще было бы приятно способствовать благополучной отправке тысячи космических кораблей. Притягательно было бы также остаться членом еще более широкого сообщества с центром на Земле, которое являлось частью целостной глобальной культуры реального времени.

Два удара колокола означали бы, что данный клон из Картер-Циммермана достиг планетарной системы с отсутствием признаков жизни. Паоло, прежде чем дать согласие на подобные условия, запустил очень сложную (хотя и не обладающую разумом), самопредсказывающую модель. Исследование неизвестных миров, пусть и бесплодных, представлялось ему интересным и полезным. Основным преимуществом Паоло считал то, что весь его труд не омрачался бы замысловатыми мерами предосторожности, которые необходимо принимать в присутствии жизни на других планетах. Население К-Ц снизилось бы более чем наполовину, исчезли бы многие из его самых близких друзей, но он не сомневался, что смог бы завести новых.

Четыре удара колокола служили бы сигналом того, что найдены разумные инопланетные существа. Пять — технологическая цивилизация. Шесть — космические странники.

Наконец, три удара означали, что разведывательные зонды обнаружили точно выраженные признаки жизни, и это само по себе служило поводом для радости. Земля не получила ни одного отчета о наличии жизни на планетах до начала клонирования перед запуском ракеты (субъективного момента перед самым сигналом колокольчика). И не было никаких гарантий, что какая-либо часть диаспоры найдет жизнь на других планетах.

Паоло велел библиотеке полиса предоставить ему всю информацию по данному вопросу, и тут же в декларативную память его имитированного традиционного мозга поступили все необходимые данные, и он смог полностью удовлетворить свое любопытство. Клон К-Ц прибыл на Бегу, вторую по приближенности звезду из той тысячи, куда направлялись клоны; расстояние от Земли до Беги составляло двадцать семь световых лет. Паоло прикрыл глаза и представил карту звездного неба — от Солнца во все стороны расходилась тысяча линий; затем он вывел крупным планом траекторию собственного полета. Для того чтобы достичь Беги, понадобилось три века, но преобладающее большинство обитателей полиса запрограммировали свои экзотела на отключение. Проснуться они должны были только в случае прибытия на подходящую планету. Девяносто два гражданина выбрали альтернативный путь — они решили наблюдать за всеми перемещениями диаспоры от начала и до конца, хотя и рисковали при этом остаться разочарованными, а может даже, и погибнуть. Теперь Паоло знал, что корабль, направлявшийся к Фомальгауту, самой близкой от Земли цели, на пути попал в сгусток обломков и был аннигилирован. Он быстро оплакал девяносто двух погибших сограждан. До клонирования он никогда ни с кем из них близко не общался, и потому граждане, погибшие два века тому назад в межзвездном пространстве, казались ему столь же далекими, что и жертвы какой-либо древней войны эпохи физических тел.

Паоло внимательно осмотрел с помощью камер одного из зондов-разведчиков (и странных фильтров древней визуальной системы) свою новую родину. В традиционной системе цветов Вега представляла собой яркий бело-голубой диск с грядами выступов. Она в три раза превосходила Солнце по массе, в два раза — по размерам и была в два раза горячее и в шестьдесят раз ярче. При этом очень быстро сжигался водород, звезда уже прошла почти половину отмеренных ей пятисот миллионов лет главной последовательности.[1]

Единственная планета галактики Бега, Орфей, по показаниям лучших лунных интерферометров, выглядела ничем не примечательным пятном. И вот Паоло смотрел вниз на этот сине-зеленоватый полумесяц на расстоянии десяти тысяч километров под Картер-Циммерманом. На Орфее была похожая на земную поверхность, состоящая из никеля, железа и силикатов; по размерам он несколько превосходил Землю, тут было немного теплее, чем на Земле (расстояние в миллион километров все-таки смягчало жар Беги), а еще планета просто купалась в воде. Паоло не терпелось самому все увидеть, и он замедлил часы в тысячу раз, так чтобы К-Ц обошел планету вокруг за двадцать субъективных секунд, причем каждый раз в дневной свет попадал новый ракурс Орфея. Два вытянутых континента цвета охры, с горными хребтами, пересекали океаны полушарий планеты, оба полюса представляли собой ослепительные ледяные равнины, Северный полюс был гораздо обширнее Южного — белые полуострова с неровными береговыми линиями вырывались там из зимней арктической тьмы.

Атмосфера на Орфее в основном состояла из азота, его количество в шесть раз превышало земное; возможно, он получался из первичного аммиака под воздействием ультрафиолетовых лучей. Также присутствовали следы водяных паров и углекислого газа, но ни того ни другого не было достаточно для создания парникового эффекта. Высокое атмосферное давление указывало на сниженный уровень испарений, и Паоло действительно не заметил ни одного облачка; огромные теплые океаны по очереди поставляли углекислый газ обратно в кору планеты — он вступал во взаимодействие с водой, образуя осадочные известковые соединения.

Вся система была относительно молодой — по меркам Земли, но большая масса Беги и более плотное протозвездное облако гарантировали ускоренное прохождение через травмы планетарного рождения: ядерные вспышки и ранние флуктуации яркости свечения, планетарные слияния и период столкновений. По оценке библиотеки, за последние сто миллионов лет климат на Орфее сохранял стабильность и планете удалось избежать сколько-нибудь серьезных катаклизмов.

Достаточный срок для зарождения примитивной жизни…

Чья-то рука схватила Паоло за колено и потянула под воду. Он не сопротивлялся, образ планеты исчез. Только два человека на К-Ц имели свободный доступ к его пространству, а отец Паоло обычно не играл с сыном, чей возраст уже перевалил за тысячу двести лет.

Елена затянула его на самое дно бассейна и лишь там выпустила, сама же парила над ним — силуэт победительницы на фоне светящейся вдалеке поверхности воды. Формой тела она ничем не отличалась от предков, но это, конечно, была лишь фикция. Говорила Елена вполне отчетливо, хотя в воде не появилось ни одного пузырька.

— Спишь до последней минутки! Я семь недель ждала этого момента!

Паоло изобразил равнодушие, но ему уже не хватало воздуха. Он повелел своему экзо-»я» превратить себя в человека-амфибию, что было вполне достоверно с биологической и исторической точек зрения, хотя и не соответствовало наследственному фенотипу. В его преобразившиеся легкие хлынула вода, а преобразившийся мозг приветствовал ее.

— Зачем сознательно зря тратить силы, чтобы сидеть и ждать, пока зонды-разведчики закончат свои наблюдения? — поинтересовался Паоло. — Я проснулся, как только получил их данные.

Елена ударила его в грудь, он поднял руку и притянул ее к себе, при этом инстинктивно снизил уровень плавучести, и они покатились по дну бассейна, слившись в поцелуе.

— Ты знаешь, что мы первые из К-Ц достигли какой-либо точки назначения? — сообщила Елена. — Корабль, направлявшийся на Фомальгаут, погиб, так что у нас осталась только одна пара двойников. Там, на Земле.

— И?

Тут он вспомнил. Елена ведь приняла решение не просыпаться, если ее двойники встретят инопланетную жизнь.

Какая судьба ни была бы уготована другим кораблям, но всем остальным двойникам Паоло придется дальше жить без Елены.

Он мрачно кивнул и снова поцеловал ее.

— Что я должен сказать? Что теперь ты мне еще в тысячу раз дороже, да?

— Да.

— А как же насчет нас с тобой на Земле? Пятьсот раз было бы намного ближе к истине.

— Пятьсот — это совсем непоэтично.

— Не сдавайся так легко. Лучше перезагрузи речевые центры мозга.

Она провела руками по его бокам до самых бедер. Они занялись любовью — в этих почти традиционных телах, с традиционным мозгом. Паоло очень удивился, почувствовав дрожь и напряжение, но из прошлого опыта он помнил, что надо отпустить себя и отдаться этим странным ощущениям. Это так не походило на обычные, цивилизованные способы любви; скорость обмена информацией между ними вначале была минимальной, но зато этот способ обладал неоспоримым преимуществом дикого и самого древнего наслаждения.

Затем они медленно поднялись на поверхность бассейна и улеглись под сияющим небом без солнца.

Паоло задумался: «Я пересек двадцать семь световых лет за одно мгновение. Я облетаю по орбите первую планету, на которой обнаружены признаки жизни. И я ничем не пожертвовал, не оставил позади ничего из того, что мне действительно дорого. Это слишком хорошо, слишком хорошо». Он даже испытал жалость к своим двойникам — вряд ли им может быть так же хорошо без Елены, без Орфея. Но разве в его силах чем-либо им помочь? Хотя до того, как другие корабли достигнут своих пунктов назначения, у него еще было время связаться с Землей, он еще до клонирования решил не делать этого, чтобы в развитие его многочисленных будущих судеб не вмешивались сантименты. Не важно, согласится с ним его земной двойник или нет, они оба не в силах изменить условия пробуждения. Того, кто имел право выбирать за тысячу других, уже нет.

Ничего, решил Паоло. Остальные тоже найдут способ быть счастливыми. Или сами смоделируют свое счастье.

К тому же не исключено, что кто-нибудь из них еще проснется под звуки четырех ударов колокола.

— Проспи ты дольше — и пропустил бы голосование, — сказала Елена.

Голосование? Разведчики на низкой орбите собрали все возможные данные о биологии Орфея. Чтобы продолжить работу, необходимо было направить микрозонды в сам океан, а для этого требовалось согласие двух третей полиса. Вряд ли присутствие нескольких миллионов крошечных роботов может нанести сколько-нибудь ощутимый вред: после себя они оставили бы в воде несколько килоджоулей израсходованной энергии. Однако среди граждан К-Ц появилась фракция, члены которой придерживались максимальной осторожности во всем. Прежде чем начать вторжение, настаивали они, следует продолжать наблюдения еще десять, а может, и тысячу лет, затем обработать эти наблюдения, выдвинуть гипотезы, а те, кто с этим не согласен, могут просто не просыпаться все это время или же найти себе более интересное занятие.

Паоло окунулся в только что полученные из библиотеки данные о «коврах» — единственной форме жизни на Орфее, которую удалось обнаружить к этому времени. Это были свободно плавающие образования, жили они в экваториальных глубинах океана; судя по всему, если они подплывали слишком близко к поверхности воды, то погибали под действием ультрафиолетового излучения. Ковры вырастали до размеров в несколько сотен метров, а потом расщеплялись на множество кусочков, каждый из которых дальше рос уже сам по себе. Хотелось верить, что ковры представляют собой колонии одноклеточных организмов, нечто наподобие гигантских бурых водорослей, но пока никаких настоящих доказательств этому получено не было. Зондам-разведчикам и так-то нелегко оказалось наблюдать за внешним видом и поведением ковров сквозь километровую толщу воды, даже при мощном нейтринном потоке Беги; о наблюдениях на микроскопическом уровне с такого расстояния и речи быть не могло, не говоря уже о биохимических анализах. Данные спектроскопии показали, что вода на поверхности кишела интересными молекулярными остатками, но попытка судить по этим остаткам о коврах была бы аналогична попытке реконструировать биохимию человека по его праху.

Паоло повернулся к Елене:

— Что ты скажешь?

Она издала театральный стон; очевидно, пока он спал, остальные постоянно обсуждали этот вопрос.

— Микрозонды не несут вреда. Они могут собрать для нас всю информацию о том, что представляют собой эти ковры. При этом они не нарушат ни единой молекулы. В чем здесь риск? Культурный шок?

Паоло плеснул ей в лицо водой, но сделал это с любовью. Видимо, именно пристрастие к воде было связано с тем, что в данный момент он принял форму амфибии.

— Откуда ты знаешь, что они не разумные существа?

— Тебе известно, какие формы жизни были на Земле спустя два миллиона лет после ее появления?

— Возможно, цианобактерии. А может, и вообще никаких. Но ведь здесь не Земля.

— Верно. Но даже если ковры и представляют собой разумные существа, хотя это мало вероятно, неужели ты думаешь, что они смогут заметить присутствие роботов, которые в миллион раз меньше их самих? Если ковры и являются объединенным организмом, пока мы не нашли подтверждения тому, что они реагируют на какие-либо изменения в окружающей их среде. Они не убегают от хищников, не добывают пищу, они всего-навсего плывут по течению, — так зачем им какие-то сложные органы чувств, а уж тем более как им заметить роботов величиной в несколько микрон? Если же это колонии одноклеточных организмов и если один из этих организмов случайно столкнется с микрозондом и обнаружит его присутствие при помощи поверхностных рецепторов… какой же от этого может быть вред?

— Понятия не имею. Но это не освобождает нас от ответственности.

Елена в свою очередь плеснула водой в его сторону.

— Единственный способ разобраться — это проголосовать за отправку микрозондов. Согласна, надо соблюдать осторожность, но какой смысл во всем путешествии, если, будучи здесь, мы так и не узнаем, что происходит в этих океанах. Я не собираюсь ждать, пока эта планета произведет на свет таких разумных существ, которые смогли бы посылать в космос лекции по биохимии. Если мы не будем рисковать хотя бы минимально, то к моменту, когда мы хоть что-нибудь узнаем о планете, Вега превратится в красного гиганта.

Паоло попытался представить себе эту картину. Пройдет четверть миллиарда лет, а граждане Картер-Циммермана все еще будут обсуждать, этично или неэтично вмешаться, чтобы спасти орфейцев; а может, к тому времени все они просто потеряют интерес к данной планете и улетят к другим звездам или модифицируются в существ, полностью лишенных какого-либо сострадания по отношению к иной органической жизни?

«Грандиозное зрелище для тех, кому уже стукнуло две тысячи лет». Клон Фомальгаута был уничтожен одним небольшим осколком каменной породы. Но в системе Беги гораздо больше летающих обломков, чем в межзвездном пространстве; несмотря на защиту, несмотря на резервное копирование всех данных на далеких зондах-разведчиках, не стоит думать, что популяция К-Ц находится в полной безопасности только потому, что до сих пор ей везло. Им следует пользоваться моментом или вернуться в свои миры и забыть об этом путешествии.

Паоло вспомнил, как искренне был удивлен один друг из полиса Эштон-Лаваль: «Зачем лететь на поиски чужих цивилизаций? В нашем полисе тысячи разных экологических систем, триллион биологических видов разумных существ. Что вы надеетесь найти там, далеко, чего нет здесь?»

А что он надеялся найти? Всего лишь ответы на несколько простых вопросов. Вызывает ли человеческое сознание к жизни время и пространство с целью объяснить само себя? Или же нейтральная, существовавшая прежде Вселенная породила миллиарды различных видов разумной жизни и все они обладают способностью мнить себя величайшими из созданий, до тех пор пока не столкнутся с другими? Для оправдания таких эгоистичных взглядов во многих полисах прибегали к антропокосмологии: если физическая Вселенная является продуктом человеческой мысли, значит, ее нельзя ставить выше виртуальной реальности. Возможно, появилась она и раньше, а любая виртуальная реальность требует физического воплощения посредством какого-либо физического аппарата и в соответствии с физическими законами, но с точки зрения противопоставления «действительности» и «иллюзии» физическая реальность не имеет никаких преимуществ перед виртуальной. Если правы антропокосмологи, то нечестно считать физическую реальность выше появившихся позднее искусственных реальностей, ведь никто не выберет плоть, когда можно выбрать кибертело, не станет обезьяной, если можно стать человеком, и не будет бактерией, если можно быть обезьяной.

— Мы не можем оставаться тут вечно, все ждут тебя, — сказала Елена.

— Где?

Паоло впервые почувствовал, что соскучился по дому; на Земле он всегда встречался с друзьями, используя изображение кратера горы Пинатубо, передаваемое со спутника в реальном времени. Никакая запись не даст такого эффекта.

— Я провожу тебя.

Паоло потянулся и взял Елену за руку. Бассейн, небо, дворик — все исчезло, он снова смотрел на Орфей… на его ночную сторону, но при помощи мысли Паоло легко воспроизводил все — от длинных радиоволн до разноцветного мерцания изотопного гамма-излучения и рассеянных космических лучей. Теперь он заметил многое из того, что узнал о планете из библиотеки. Температура триста градусов Кельвина[2] вызывала мягкий, теплый блеск океана и инфракрасное свечение атмосферы.

Он стоял на длинной, с виду металлической балке, на краю большой геодезической сферы; перед ним расстилалось сияющее пространство космоса. Он посмотрел наверх и увидел усыпанную звездами и забитую космической пылью полосу Млечного Пути — он простирался от зенита до надира. Паоло по блеску мог определить газовый состав каждого облака, каждую линию поглощения и излучения. Он почти что чувствовал, как его рассекает плоскость галактического диска. Некоторые созвездия были немного искажены, но все же вид открывался вполне знакомый: Паоло по цвету узнавал практически все прежние ориентиры. Он легко определил местоположение — двадцать градусов к югу от Сириуса, по старинным меркам Земли, а вот и еле-еле заметное Солнце, но его ни с чем не спутаешь.

Рядом с Паоло была Елена — все та же Елена, хотя оба они стряхнули биологические оковы. Условия данной среды детально отражали физическое состояние реальных макроскопических объектов в свободном падении и в вакууме, но не могли отобразить химический состав, не говоря уже о плоти и крови. Новые тела Паоло и Елены были на вид человекоподобные, но им не хватало сложной микроструктуры, а разум вообще не был связан с физическим телом, он подчинялся процессорной сети.

Паоло с облегчением принял нормальное состояние; церемониальный переход к древним формам представлялся ему почтенной традицией К-Ц (к тому же пребывание в человеческом облике приносило на какое-то время чувство удовлетворения), но каждый раз, когда он возвращался в обычное состояние, у него возникало ощущение, что он вырвался из древних оков, которым было три миллиарда лет. На Земле существовали полисы, граждане которых и его теперешнюю форму сочли бы столь же архаичной: сенсорное восприятие доминирует над сознанием, иллюзия пребывания в телесной оболочке, одна временная координата. Последний человек, живший во плоти, умер задолго до создания Паоло, и, если не считать более консервативное сообщество роботов Глейснер, полис Картер-Циммерман был настолько консервативным, насколько в принципе может быть трансчеловеческий социум. Паоло считал такой подход абсолютно верным — признание гибкости программного обеспечения, с одной стороны, и физического мира — с другой. Несмотря на то что глейснеровские роботы, упрямо сохраняющие телесный облик, первыми достигли звезд, диаспора К-Ц, несомненно, вскоре оставит их далеко позади.

Вокруг собирались их друзья, все они с легкостью проделывали акробатические трюки в невесомости. Они приветствовали Паоло, ругая его за то, что он так долго проспал, — ведь он пробудился самым последним.

— Тебе нравится наше новое скромное место собраний? — У плеча Паоло проплыл Герман, фантастическое нагромождение конечностей и органов чувств; речь его доносилась сквозь вакуум в модулированном инфракрасном излучении. — Мы зовем его «спутниковый Пинатубо». Здесь пустовато, знаю, но мы боялись, что если спустимся на поверхность Орфея, то тем самым можем нарушить основные принципы осторожности.

Паоло мысленно воспроизвел снимок зонда-разведчика: типичная пустыня, вокруг, насколько хватает глаз, потрескавшиеся красные скалы.

— Боюсь, там еще более пусто.

Хотелось дотронуться до твердой земли, чтобы прибавить к зрительным впечатлениям тактильные, но он сумел противостоять этому желанию. С точки зрения этикета исчезать посреди разговора и перемещаться в пространстве считалось дурным тоном.

— Не обращай внимания на Германа, — посоветовала Лизл. — Он хочет наполнить Орфей нашими чужеродными машинами, хотя мы еще не разобрались, к каким последствиям это может привести.

Лизл выглядела бабочкой зеленовато-бирюзового цвета, на каждом крылышке у нее золотом было изображено стилизованное человеческое лицо.

Паоло удивился: судя по тому, что сказала ему Елена, он решил, что его друзья уже пришли к единому мнению относительно микрозондов и только тот, кто проспал так долго, как он, и не знал всех подробностей, мог еще спорить.

— Какие последствия? Ковры…

— Забудь о коврах! Даже если ковры так просты, как кажутся на первый взгляд, мы совершенно не знаем, что там есть кроме них. — Крылья Лизл трепетали, а зеркально симметричные человеческие лица, казалось, смотрели друг на друга в поисках поддержки. — На нейтринных изображениях мы едва достигаем пространственного разрешения в метрах и временного — в секундах. Мы ничего не знаем о более мелких формах жизни.

— И никогда не узнаем, если прислушаемся к твоим советам, — произнес Карпал, бывший глейснерианец, как всегда, в своем человекоподобном образе. В последний раз, когда Паоло просыпался, Карпал был возлюбленным Лизл.

— Мы здесь еще совсем недолго — малую часть обычного года на Орфее! Сколько данных мы сумели бы собрать, не вмешиваясь в жизнь планеты, стоит лишь проявить немного терпения. На берег могут быть выброшены редкие формы жизни…

— Конечно редкие, — сдержанно заметила Елена. — На Орфее небольшие приливы, волны почти не поднимаются и редко случаются штормы. И все, что попадет на берег, изжарится в ультрафиолетовых лучах, до того как мы успеем заметить что-либо более полезное, чем уже видели у поверхности воды.

— Не обязательно. Ковры кажутся уязвимыми, но другие виды, возможно, защищены лучше, особенно если они обитают ближе к поверхности. К тому же на Орфее отмечена значительная сейсмическая активность; стоит дождаться местного цунами и посмотреть, что выплеснут на берег волны.

Паоло улыбнулся, об этом он и не подумал. Цунами стоит подождать.

Лизл продолжала:

— Что мы потеряем, если повременим несколько сотен орфейских лет? По крайней мере, сумеем собрать основные данные по сезонным климатическим изменениям, а еще успеем пронаблюдать природные аномалии, штормы и землетрясения и, возможно, заметим что-то важное.

Несколько сотен орфейских лет? Несколько земных тысячелетий? Нерешительность Паоло испарилась. Если бы он хотел попасть в геологическое время, то мигрировал бы в полис Локханд, где члены ордена Мыслящих наблюдателей следили, как на протяжении субъективных секунд стираются земные горные хребты. Сейчас под ними в космосе висит Орфей, красивая загадка, — висит и ждет, когда ее разгадают, требует, чтобы ее поняли.

— А что, если мы ничего не увидим? — заговорил он. — Как долго нужно ждать? Мы не знаем, насколько редки жизненные формы во времени и в пространстве. Если эта планета представляет ценность, то такую же ценность представляет и эпоха, в которой она сейчас существует. Нам неизвестно, как быстро развивается биологическая жизнь на Орфее; возможно, различные виды появляются и исчезают, пока мы тут рассуждаем о том, насколько рискованно собирать более точные сведения. Ковры или другие формы жизни могут попросту пропасть, прежде чем мы что-либо о них узнаем. Как много мы тогда потеряем!

Лизл настаивала на своем:

— А если, поторопившись, мы нарушим экологическое равновесие на Орфее или культуру этой планеты? Это уже будет не просто потеря. Это будет настоящая трагедия.

Паоло принял все, что передавал его земной двойник, а данных за триста лет (или около того) накопилось немало, и только после этого взялся за ответ. В первых посланиях содержались детализированные мозговые трансплантаты, и Паоло с удовольствием испытал радость, которую пережили тогда на Земле после отправки диаспоры. Он наблюдал почти как наяву старт тысячи кораблей, вырезанных наномашинами из астероидов, — за орбитой Марса все осветилось ярким пламенем выхлопных газов. Затем все успокоилось и стало, как обычно, довольно-таки прозаичным: Елена, общество, бесстыдные сплетни, нескончаемые исследовательские проекты Картер-Циммермана, жужжание напряженного культурного взаимодействия внутри полиса, не совсем циклические колебания в искусстве (перцептуальная эстетика одерживает верх над эмоциональной, снопа… хотя Валладас, из полиса Кониши утверждает, что добился нового синтеза обеих систем).

После первых пятидесяти лет его земной двойник начал кое-что недоговаривать; к тому моменту, когда новости о гибели клонов Фомальгаута достигли Земли, послания превратились в сплошные аудиовизуальные монологи. Паоло понимал. Все правильно: они стали разными, а незнакомцам мозговые трансплантаты не посылают.

Большинство сообщений передавалось одновременно на все корабли. Однако сорок три года тому назад его земной двойник отправил клону, направлявшемуся на Бегу, специальное послание:

«Новый лунный спектроскоп, который мы закончили в прошлом году, только что точно зарегистрировал, что на Орфее есть вода. Вас ждут огромные океаны умеренного климата, если, конечно, модели верны. Так что… удачи. —

Нa изображении ясно виднелись купола спектроскопа, поднимавшиеся прямо из скал на дальней стороне Луны, спектральные данные, полученные с Орфея, группа планетарных моделей. — Возможно, вам кажется странным: мы прикладываем столько усилий, чтобы рассмотреть то, что вы вскоре увидите вблизи. Трудно объяснить. Не думаю, чтобы это была ревность или даже нетерпение. Просто потребность в независимости.

У нас возобновился прежний спор: следует ли перестроить наше сознание так, чтобы оно могло с легкостью преодолевать межзвездные расстояния? Тогда один из нас мог бы обозреть тысячи звезд и отпала бы необходимость в клонировании, нужно было бы лишь признать естественной временную шкалу, основанную на скорости света. Между психическими явлениями проходят тысячелетия. Локальные непредвиденные обстоятельства устраняются при помощи бессознательных систем. — К этому прилагались статьи за и против данной теории. Паоло быстро просмотрел резюме. — Но я не думаю, что у теории будет много сторонников, а новые астрономические проекты можно рассматривать как некий антидот. Нам нужно свыкнуться с мыслью, что мы отстали… потому мы и вцепились так в нашу Землю. Смотрим в космос, но крепко держимся за то, что у нас под ногами.

Но я все время спрашиваю себя: что дальше? История нам не поможет. Эволюция тоже. Хартия К-Ц гласит: „Понимай и уважай Вселенную». Но как? В каком масштабе? Какими чувствами, каким разумом? Мы можем стать кем угодно, и это бесконечное множество вероятностей дает иное представление о Галактике. Сможем ли мы исследовать ее так, чтобы не потеряться самим? У людей из плоти были разные фантазии о пришельцах из космоса, которые прилетали на Землю с целью „завоевать» ее, украсть наши бесценные ресурсы, стереть все из боязни „конкуренции»… словно вид, способный пересечь межзвездное пространство, не обладал достаточной силой, умом и воображением, чтобы освободиться от устаревших потребностей. „Завоевание Галактики» — это задача для бактерий, дорвавшихся до космических кораблей, только они не смогли бы придумать ничего лучшего, не имели бы иного выбора.

Наше положение прямо противоположно этому — перед нами бесконечные возможности выбора. Вот почему нам так необходимо найти иные формы жизни, а не только для того, чтобы стряхнуть с себя чары антропокосмологии. Мы должны обнаружить существ, которым приходилось сталкиваться с такими же сложностями, и выяснить, что решили они: как быть дальше, кем стать. Нам необходимо понять, что значит жить во Вселенной».

Паоло наблюдал за размытыми нейтринными изображениями ковров — они рывками перемещались по комнате-двенадцатиграннику. Двадцать четыре только что разъединившихся образца вытянутой формы с неровными краями. Моделирование показывало, что такое деление было вызвано лишь силой океанских течений и наступало тогда, когда родительская особь достигала критических размеров. Чисто механический разрыв колонии (если это были колонии), возможно, ничего общего не имел с жизненным циклом составлявших ее организмов. Очень жаль. Паоло привык, что по любому интересующему его вопросу он мог получить бесконечное количество данных; было абсолютно невыносимо, что великое открытие диаспоры представлено всего лишь несколькими неудачными монохромными снимками.

Он взглянул на схему нейтринных детекторов зондов-разведчиков, но и это вряд ли могло помочь. Ядра в детекторе приведены в очень нестабильное, высокоэнергетическое состояние, их удерживали в нем при помощи тонко настроенных лазеров гамма-лучей, которые выбирали собственные низкоэнергетические состояния слишком быстро, чтобы это оказывало какое-либо нежелательное влияние. Изменения в нейтринном потоке на одну десятую–пятнадцатую могли привести к такому смещению энергетических уровней, которое нарушило бы баланс. Ковры при этом отбрасывали настолько слабые тени, что даже такое, почти идеальное изображение вряд ли могло чем-либо помочь исследователю.

— Ты проснулся, — произнес Орландо Венетти.

Паоло обернулся. Отец стоял на расстоянии вытянутой руки, он принял облик человека неопределенного возраста, в цветистых богатых одеждах. Конечно, он все равно был старше Паоло; Орландо никогда не уставал выказывать свое превосходство, пусть даже разница в возрасте теперь уже составляла всего двадцать пять процентов и продолжала уменьшаться.

Паоло приказал коврам удалиться из комнаты во внешнее пространство по другую сторону одного из пятиугольных окон. Затем он взял отца за руку. Та область сознания Орландо, которая соотносилась с частью сознания Паоло, выразила удовольствие в связи с его пробуждением от длительного сна, с любовью обратилась к совместным воспоминаниям и выразила надежду на дальнейшую гармонию отношений между отцом и сыном. Паоло также представил отцу порцию радостных эмоций. Все это можно было назвать скорее ритуалом, чем общением, но даже с Еленой Паоло устанавливал определенные барьеры. Никто не мог быть предельно честным и искренним с другим человеком, если только они не собирались навсегда объединиться в целостный организм.

Орландо кивнул в сторону ковров:

— Надеюсь, ты понимаешь, насколько они важны.

— Ты прекрасно знаешь, что понимаю, — сказал Паоло, хотя и не включил этого в свое приветствие. — Первый пример чужеродной жизненной формы.

К-Ц наконец-то опередили глейснеровских роботов, — видимо, для его отца теперешние события имели именно такую окраску. Роботы первыми добрались до альфы Центавра, первыми достигли планеты вне Солнечной системы, но первая инопланетная жизнь — это все равно что «Аполлоны» по сравнению со спутниками.

— Нам нужно именно такое открытие, чтобы привлечь граждан из маргинальных полисов, — заявил Орландо. — Тех, что еще не окончательно погрязли в солипсизме. Это их хорошенько встряхнет! Как ты думаешь?

Паоло пожал плечами. Транслюди Земли были вольны объединяться по своему желанию; это не мешало Картер-Циммерману исследовать физическую Вселенную. Но победа над глейснерианцами не успокоит Орландо; он мечтал о том дне, когда культура К-Ц станет основной на Земле. Любой полис, если бы только захотел обойти остальные по численности, мог в миллиард раз умножить свое население в течение микросекунды. Сложнее было склонить граждан других полисов мигрировать в твой, еще сложнее было убедить их переделать свои хартии. Орландо всегда был склонен к миссионерству; ему хотелось, чтобы все остальные полисы увидели свои ошибки и последовали по пути К-Ц к звездам.

— Эштон-Лаваль тоже представлял разумную инопланетную жизнь, — напомнил Паоло. — Я не уверен, что новости о гигантских морских водорослях так уж потрясут Землю.

Орландо ядовито продолжил:

— Эштон-Лаваль уже настолько часто проводил свои так называемые эволюционные симуляции, что с таким же успехом мог сотворить конечный продукт одним актом созидания продолжительностью шесть дней. Они хотели говорящих рептилий, и вот — mirabile dictu![3] — именно говорящих рептилий они и получили. В нашем полисе есть самомодифицированные транслюди, более инопланетные, чем инопланетности Эштон-Лаваля.

Паоло улыбнулся:

— Хорошо. Бог с ним, с Эштон-Лавалем. Но тогда забудем и про маргинальные полисы. Мы сделали выбор — мы признаем ценность физического мира. Именно это определяет нас, но ведь это такой же произвольный выбор, как любой другой выбор системы ценностей. Почему ты не хочешь с этим смириться? Совсем не нужно направлять заблудших по единственному истинному и верному пути.

Он понимал, что спорит наполовину только ради того, чтобы поспорить, ведь он и сам с удовольствием опроверг бы домыслы антропокосмологов, но он всегда пытался спорить с Орландо. Просто из боязни остаться всего-навсего клоном отца. Вопреки полному отсутствию унаследованных эпизодических воспоминаний, вероятностному вкладу отца в его онтогенез, хаотической природе многократных алгоритмов, по которым строился мозг.

Орландо жестом вернул половину образов ковров в комнату.

— Ты будешь голосовать за микрозонды?

— Конечно.

— От этого сейчас зависит все. Неплохо начать с интригующей картинки, но, если вскоре мы не подтвердим все более подробными данными, на Земле быстро потеряют к этому интерес.

— Потеряют интерес? Пока мы узнаем, обратил ли кто-нибудь вообще внимание на наши новости, пройдет как минимум пятьдесят четыре года.

Орландо разочарованно и немного странно посмотрел на Паоло:

— Если тебя не волнуют другие полисы, подумай о К-Ц. Это поможет нам, это укрепит наши позиции. Нам надо выжать максимум из того, что мы получили.

Паоло был озадачен:

— У нас есть хартия. Что еще нам нужно укреплять? Ты говоришь так, как будто мы чем-то рискуем.

— А что, по-твоему, станет с нами в тысяче безжизненных миров? Считаешь, хартия не изменится?

Паоло никогда не думал о таком повороте событий.

— Возможно, изменится. Но в каждом новом К-Ц при переделывании хартии нашлись бы те, кто уходил бы и основывал новые полисы по старым правилам. Например, мы с тобой были бы в числе таких граждан. И могли бы назвать новый полис Венетти-Венетти.

— И это когда половина твоих друзей отказалась от физического мира? Когда Картер-Циммерман спустя два тысячелетия стал бы солипсическим полисом? Тебя это устраивает?

Паоло рассмеялся:

— Нет, такому не бывать, не так ли? Мы ведь нашли жизнь. Ладно, согласен — это укрепит позиции К-Ц. Диаспора могла бы пропасть… но этого не случилось. Нам повезло. Я рад. Я благодарен. Ты это хотел от меня услышать?

— Ты слишком многое принимаешь как должное, — ответил Орландо с мрачным видом.

— А тебя слишком уж волнует, что я думаю! Я не твой… наследник. — Орландо был первым представителем рода, образ которого сканировали с плотского тела, и иногда казалось, что он просто не может понять, — само понятие поколений утратило свою архаическую значимость. — Для обеспечения безопасного, с твоей точки зрения, будущего Картер-Циммермана я тебе не нужен. Даже для обеспечения будущего трансчеловечества. Ты все можешь сделать сам.

Орландо казался обиженным; конечно, сделал он это с расчетом, но все же его вид кое-что означал. Паоло почувствовал угрызения совести, но ведь он ничего такого не сказал.

Отец подобрал рукава своих темно-красных с золотом одежд (он был единственным гражданином К-Ц, которого Паоло не мог спокойно видеть обнаженным) и повторил, исчезая из комнаты:

— Ты слишком многое принимаешь как должное.

Вся группа следила за запуском микрозондов, даже Лизл, хотя она пришла в трауре — в виде гигантской темной птицы. Карпал нервно поглаживал ее по перьям. Герман появился как некое существо Эшера[4] — сегментированный червь с шестью человеческими ступнями и локтями вместо коленей; червь сворачивался клубком, а потом скатывался но балкам спутникового Пинатубо. Паоло и Елена говорили в унисон: они только что занимались любовью.

Герман перевел спутник на воображаемую орбиту, сразу под той, по которой двигался один из зондов-разведчиков. Одновременно он поменял масштаб окружающей реальности, и теперь нижняя поверхность зонда — причудливый ландшафт детекторных модулей и сопел реактивной системы ориентации — загородила половину неба. Из пусковых жерл вырвались атмосферные капсулы, керамические капельки всего три сантиметра шириной; они пронеслись мимо, словно камешки, и тут же исчезли из виду, не пролетев и десяти метров к Орфею. Все было скрупулезно просчитано, хотя и являлось частично изображением в реальном времени, частично экстраполяцией, частично фальшивкой. Паоло подумал: «Мы спокойно могли полностью сымитировать этот запуск… и притвориться, что следим за капсулами до самой планеты». На него виновато и одновременно с упреком взглянула Елена: «Да, а зачем все это делать по-настоящему? Почему не сымитировать похожий на настоящий океан Орфея, который кишмя кишит правдоподобными представителями орфейских жизненных форм? Почему бы не сымитировать и всю диаспору?» В К-Ц ересь не считалась преступлением; никого никогда не изгоняли за нарушение хартии. Иногда все же приходилось совсем нелегко; хотя предпринимались попытки классифицировать каждое имитированное действие как нечто, помогающее понять физическую Вселенную (хорошо), нечто, что просто могло быть удобным, развлекательным, эстетичным (приемлемо)… и нечто, представлявшее собой отрицание первичности реальных явлений (пора думать об эмиграции).

Результаты голосования по микрозондам оказались на пределе: семьдесят два процента — «за», то есть еле-еле дотянули до требуемых двух третей большинства, а пять процентов вообще воздержались. (Граждане, созданные с момента прибытия на Бегу, не принимали участия в голосовании… не то чтобы кто-то в К-Ц мог подумать о подтасовке — такое просто невероятно.) Паоло был удивлен подобным исходом голосования; он еще не слышал правдоподобной версии о том, какой вред могли нанести планете микрозонды. И он задумался, не существовало ли иной, невысказанной причины, никоим образом не связанной с переживаниями за экологию Орфея или его гипотетическую культуру. Желание растянуть удовольствие и медленно раскрывать тайны планеты? С подобной точкой зрения Паоло мог согласиться, но лишь отчасти: запуск микрозондов не заменит большее и более долгосрочное удовольствие, которое можно получить, наблюдая жизнь на Орфее и разбираясь в ней.

Лизл беспомощно произнесла:

— Моделирование эрозии береговой линии демонстрирует, что северо-западное побережье Лямбды в среднем затопляется цунами каждые девяносто орфейских лет. — Она показала данные; Паоло просмотрел их — выглядело все убедительно, но вопрос теперь уже стал чисто академическим. — Можно было и подождать.

Герман качнул в ее направлении глазами на стебельках:

— Пляжи покрыты органическими остатками, так?

— Нет, но условия вряд ли…

— Никаких возражений!

Герман обвился телом вокруг балки и радостно задрыгал ногами. Он тоже принадлежал к первому поколению, был даже старше Орландо, прошел сканирование еще в XXI веке, до появления Картер-Циммермана. Однако на протяжении веков ему удалось стереть большую часть несущественных воспоминаний и переписать свою личность дюжину раз, не меньше. Однажды он сказал Паоло: «Я думаю о себе как о собственном праправнуке. Смерть не так уж плоха, если проходишь через нее постепенно. То же самое и с бессмертием».

Елена промолвила:

— Постоянно пытаюсь вообразить, что будет, если другой клон К-Ц наткнется на нечто гораздо лучшее, например на инопланетян с развитыми технологиями. А мы будем сидеть тут и изучать плавучие плоты из водорослей.

Тело, которое она выбрала сегодня, было более стилизованным, чем обычно, человекоподобным, но бесполым, нигде никаких волос, только гладкая кожа, а лицо совсем невыразительное, гермафродитное.

— Если так, они наверняка смогут добраться до нас. А может, и поделиться с нами технологиями, и тогда мы установим связь между всеми представителями диаспоры.

— Если у них такие развитые технологии, то где же они были последние два тысячелетия?

Паоло рассмеялся:

— Именно так. Но я понимаю, что тебя тревожит. Первые представители инопланетной жизни… а тут всего-навсего морские водоросли. Но начало положено. Морские водоросли через двадцать семь световых лет. Нервные системы через пятьдесят? Разум — каждые сто?

Он замолчал, вдруг осознав, что она чувствует: раз первая инопланетная жизнь оказалась такой, не стоит просыпаться вновь, впустую растрачивать возможности, созданные диаспорой. Паоло предложил Елене мозговой трансплантат с выражением сочувствия и поддержки, но она не приняла его и сказала:

— Сейчас мне хочется четких границ, я хочу сама с этим разобраться.

— Понимаю.

Он наконец отпустил из сознания фрагментарную модель Елены, которая отпечаталась там после интимной близости. Модель уже устарела и не была связана с Еленой; сохранять ее теперь, когда сама Елена находилась в таком состоянии, казалось преступлением. Паоло серьезно относился к ответственности в интимных отношениях. Его возлюбленная до Елены просила его стереть из сознания всю информацию о ней, и он так и поступил: в памяти сохранилось лишь то, что она попросила об этой услуге.

— Падают на планету! — воскликнул Герман.

Паоло посмотрел на изображение, передаваемое зондами-разведчиками. Первые капсулы появились над океаном и выпустили микрозонды. До того как они достигли поверхности воды, наномашины трансформировали керамическую оболочку (а потом и самих себя) в двуокись углерода и несколько простых минералов (ничего необычного для Орфея, все эти вещества содержались в микрометеоритах, постоянно выпадающих дождем на планету). В задачу микрозондов не входила передача данных; когда закончится сбор информации, они поднимутся к поверхности океана и смодулируют способность отражать ультрафиолетовое излучение. Зонды-разведчики должны будут локализовать местоположение микрозондов и считать всю информацию, а далее микрозонды подвергнутся такому же тщательному саморазрушению, как и атмосферные капсулы.

— Это событие надо отметить, — заявил Герман. — Пойду в Сердце. Кто со мной?

Паоло посмотрел на Елену. Она покачала головой:

— Иди один.

— Ты уверена?

— Да! Иди же. — Кожа у нее теперь блестела, словно зеркало; на бесстрастном лице отражалась планета. — Со мной все в порядке. Просто мне нужно время все обдумать в одиночестве.

Герман завернулся вокруг каркаса спутника и двинулся вперед, растягивая свое бледное тело, прибавляя все новые и новые сегменты и ноги.

— Пойдем, пойдем! Карпал? Лизл? Пошли праздновать!

Елена исчезла. Лизл издала саркастический смешок и упорхнула, словно подсмеиваясь над отсутствием воздуха вокруг. Паоло и Карпал следили за тем, как Герман все удлинялся и ускорял движения и вдруг превратился в сплошной, быстро меняющийся клубок, который окутал собой весь геодезический спутник. Паоло размагнитил ступни и, смеясь, удалился. Карпал сделал то же самое.

Герман сжался, как удав, готовящийся к прыжку, и разбил спутник на части.

Какое-то время они плыли в невесомости, две машины, внешне похожие на людей, и огромный червяк, а вокруг них кружилось облако металлических обломков — странный набор воображаемых предметов, поблескивавших в свете настоящих звезд.

В Сердце всегда было много народу, но сейчас оно само стало больше, чем тогда, когда Паоло видел его в последний раз. К тому же Герман, учитывая интересы остальных присутствующих, уменьшился до обычных размеров. Над ними поднимались мышечные своды огромной камеры, которые пульсировали в такт музыке. Компания принялась искать подходящее место, где можно было бы спокойно насладиться здешней атмосферой. На Земле Паоло бывал в общественных местах разных полисов; многие из этих заведений были задуманы как перцепционные поля для совместных эмоциональных переживаний. Он никогда не понимал, что может привлекать в таком интимном общении с большим количеством незнакомых существ. Древние иерархические общества, возможно, были и не без изъянов, и нелепо считать добродетелью ограничения, навязанные разуму, но сама идея массовой телепатии в качестве самоцели казалась Паоло совершенно безумной… в чем-то даже старомодной. Конечно, людям полезно получить хорошее представление о внутреннем мире остальных, тогда они перестали бы убивать друг друга, но только цивилизованный трансчеловек может уважать и ценить других сограждан, не ощущая при этом потребности поглотить их.

Они нашли подходящее место и смоделировали себе подходящую мебель — стол и два стула (Герман предпочитал стоять); пол при этом расширился настолько, насколько требовалось. Паоло огляделся, громко приветствуя тех, кого узнавал с первого взгляда, личности же остальных идентифицировать он не торопился. Возможно, он знал всех присутствовавших здесь, но ему совсем не хотелось провести следующий час, обмениваясь любезностями с малознакомыми ему людьми.

— Я изучал данные наших скромных звездных обсерваторий, это мой способ не зацикливаться на Веге, — заговорил Герман. — Вокруг Сириуса происходят странные вещи. Мы видим гамма-лучи электронно-позитронной аннигиляции, гравитационные волны… и некоторые необъяснимые горячие участки на Сириусе В. — Он повернулся к Карпалу и с невинным видом спросил: — Как ты думаешь, что собираются делать эти роботы? Ходят слухи, что они планируют вытащить белый карлик с орбиты и использовать его как часть своего гигантского космического корабля.

— Я никогда не слушаю болтовню.

Карпал всегда выступал как верная репродукция своего старого, человекоподобного глейснеровского тела, а разум его, насколько мог судить Паоло, сохранял форму психологического прототипа, несмотря на то что с момента сканирования с плотского тела прошло уже пять поколений. Наверное, потребовалось большое мужество, чтобы оставить свой народ и переселиться в К-Ц; сограждане уже никогда не примут его обратно.

— Неужели так важно, чем они там занимаются? Куда собираются и каким образом? — поинтересовался Паоло. — Места хватит и им, и нам. Даже если они будут следовать за диаспорой, даже если прилетят на Бегу, мы сможем вместе изучать орфейцев, не так ли?

На потешном насекомоподобном личике Германа отразилась притворная тревога, глазки дико заблестели и расширились.

— Только если они не притащут за собой белый карлик! Не ровен час, начнут строить сферу Дайсона[5] — Он снова повернулся к Карпалу. — Ты больше не страдаешь тягой к… астрофизической инженерии, правда?

— Нет, меня вполне удовлетворяет то, как К-Ц использует несколько мегатонн астероидного материала с Беги.

Паоло попытался сменить тему разговора:

— У кого-нибудь есть свежие сообщения с Земли? У меня такое чувство, что связь оборвалась.

Самое последнее послание, которое получил он сам, на десять лет превышало временное отставание.

— Ты не много пропустил, — отозвался Карпал. — Говорят они только об Орфее… с тех самых пор, как получили новые данные с Луны, доказывающие наличие здесь воды.

Похоже, они крайне взволнованы самой возможностью существования иных форм жизни; даже мы, уже уверенные в этом, гораздо более спокойны. Они лелеют большие надежды.

Паоло засмеялся:

— Представляю. Мой земной двойник, кажется, рассчитывает, что диаспора найдет развитую цивилизацию, которая поможет решить все экзистенциальные проблемы трансчеловечества. Не думаю, что от водорослей он получит ответы на свои вопросы.

— Тебе ведь известно, что после запуска кораблей сильно возросла эмиграция из К-Ц? Эмиграция и самоубийства. — Герман перестал извиваться и перекручиваться, он практически замер на месте — это означало, что он предельно серьезен. — Подозреваю, что именно это и поставило астрономическую программу на первое место. И похоже, она помогла остановить оба процесса, по крайней мере на некоторое время. Представители земного К-Ц обнаружили воду прежде других клонов диаспоры, и, узнав, что мы нашли иные формы жизни, они ощутят свою сопричастность к открытию.

Паоло почувствовал себя немного не в своей тарелке. Эмиграция и самоубийства? Может, поэтому и был так мрачен Орландо? Какие надежды на них возлагают теперь, после трехсот лет ожидания?

Люди вокруг зашумели, слегка изменился тон беседы. Герман прошептал:

— На поверхности появился первый микрозонд. Поступает информация.

Сердце обладало достаточным разумом, чтобы угадывать желания своих посетителей. Хотя все спокойно могли заказать результаты из библиотеки, музыка вдруг смолкла и высоко под куполом появилась краткая сводка полученных данных. Чтобы разглядеть все, Паоло пришлось вытянуть шею — он никогда раньше такого не делал.

Микрозонд сделал снимки одного из ковров в очень хорошем разрешении. На картинке предстала уже известная продолговатая форма с оборванными краями, примерно несколько сотен метров шириной, но теперь вместо пластины два-три метра толщиной, которую определяли нейтринные томографы, был виден изящный извилистый пласт — тонкий, как слой кожи, но только сложенный в замысловатый изгиб со свободным пространством в складках. Паоло проверил все полученные данные: структура была строго плоскостной, несмотря на несколько своеобразный вид. Никаких дыр, никаких стыков — ровная поверхность, извивающаяся так активно, что на расстоянии казалась гораздо более толстой и плотной, чем на самом деле.

На врезке была представлена микроструктура, начиная с точки у самого края ковра, а потом — медленно — по направлению к самому центру. Паоло в течение нескольких секунд не отрываясь смотрел на молекулярную диаграмму и только тогда понял, что она означает.

Ковер представлял собой не колонию одноклеточных организмов. Это был и не многоклеточный организм, а одна-единственная гигантская молекула — двумерный полимер, который весил двадцать пять миллионов килограммов. Огромный лист складчатого полисахарида, сложная сеть связанных между собой пентозы и гексозы, обвешанная с боков цепями алкилов и амидов. Немного похоже на стенку растительной клетки, но данный полимер намного прочнее целлюлозы, а площадь поверхности порядков на двадцать больше.

— Надеюсь, наши капсулы были абсолютно стерильны, — произнес Карпал. — Земные бактерии сразу набросились бы на эти организмы. Такой огромный плавающий углеводородный обед — и совершенно беззащитный.

Герман задумался:

— Возможно, если бы у них были ферменты для расщепления этих гигантов, а в этом я сомневаюсь. И вряд ли нам удастся об этом узнать. Даже если в астероидном поясе где-то и затаились споры бактерий от предыдущих экспедиций, каждый корабль диаспоры проверялся и перепроверялся много раз на наличие бактерий даже в пути. Мы не завезли оспу в эту Америку.

Паоло все еще пребывал в оцепенении:

— Но как же он создается? Как… растет?

Герман сделал запрос в библиотеке и ответил, до того как Паоло успел сделать то же самое:

— «Край ковра катализирует собственный рост. Полимер неправильный, апериодичный, в нем нет ни одного компонента, который бы повторялся. Предположительно насчитывается около двадцати тысяч базовых структурных единиц, двадцать тысяч различных полисахаридных строительных блоков».

Паоло прекрасно представлял себе эту картину — длинные связки переплетенных цепей по всей двухсотмикронной толщине ковра, каждая в разрезе слегка напоминает квадрат и соединяется в нескольких тысячах мест с четырьмя соседними единицами.

— Даже на такой глубине в океане масса радикалов, получаемых под воздействием ультрафиолета, они проникают сюда с поверхности воды. Любая структурная единица, соприкасающаяся с водой, превращает эти радикалы в новые полисахариды, и возникает новая единица.

Паоло снова заглянул в библиотеку, ему хотелось увидеть модель данного процесса. Каталитические участки, находившиеся по краям каждой структурной единицы, удерживали радикалы достаточно долго для образования связей между ними. Некоторые простые сахара напрямую вплетались в полимер по мере их образования; другим позволялось свободно плавать в растворе в течение одной-двух микросекунд, а потом и они пускались в дело. На этом уровне применялось лишь несколько основных химических трюков… но и здесь поработала молекулярная эволюция — от небольших фрагментов, по воле случая возникших вначале в результате автокатализа, до данной сложной системы, состоящей из двадцати тысяч сообща самовоспроизводящихся структур. Если бы «структурные единицы» свободно плавали в океане в качестве самостоятельных молекул, то заключенная в них «жизненная форма» была бы практически невидимой. Связываясь вместе, они становились двадцатью разноцветными кусочками гигантской мозаики.

Просто поразительно. Паоло очень надеялся, что и Елена, независимо от того, где она сейчас, пользуется услугами библиотеки. Колония водорослей была бы более «развитой», но это невероятное первобытное существо открывало гораздо больше возможностей развития жизни. Здесь все делали углеводороды: они были и переносчиками информации, и энзимами, и источниками энергии, и структурным материалом. На Земле ничто подобное не выжило бы, ведь там были организмы, которые могли запросто съесть такой ковер; и, если когда-либо появятся разумные орфейцы, они никогда не узнают о существовании столь необычных предков.

Карпал таинственно улыбался.

Паоло спросил его:

— В чем дело?

— Плитки Вана. Ковры сделаны из единиц — плиток Вана.

Герман снова опередил его, запросив библиотеку:

— «Ван, плотский математик двадцатого века, Хао Ван. Плитки — любой набор форм, которыми можно закрыть Плоскость. Плитки Вана представляют собой квадраты с разноцветными сторонами, которые должны по цвету подойти к сторонам соседних квадратов. С помощью набора плиток Вана можно закрыть любую плоскость, если только правильно подбирать сами плитки. А в случае ковров — если удастся вырастить правильную форму».

Карпал добавил:

— Надо дать им название. «Ковры Вана» — в честь Хао Вана. После двух тысяч трехсот лет его математические открытия претворились в жизнь.

Паоло идея понравилась, но он все же сомневался:

— Возможно, мы не получим более двух третей голосов «за». Все как-то немного туманно…

Герман рассмеялся:

— А кому нужны эти две трети? Если мы хотим назвать их «коврами Вана», мы можем их так назвать, и все. В настоящее время в К-Ц активно используются девяносто семь языков, причем половина из них появилась уже после образования полиса. Не думаю, что нас отправят в изгнание за создание одного-единственного термина.

Паоло сдался, хотя и чувствовал себя немного смущенным. Просто он абсолютно забыл, что ни Герман, ни Карпал не говорили на современной латыни.

Все трое отдали инструкции своим экзотелам действовать следующим образом: если им придется услышать термин «ковры», преобразовывать его в «ковры Вана» и выполнять обратный перевод при общении с другими людьми.

Паоло выпил, воображая форму гигантской инопланетной жизни, первое существо, встреченное людьми или транслюдьми, которое при этом не состояло бы с ними в биологическом родстве. Вот и наступил конец представлениям об уникальности Земли.

Однако они еще не опровергли утверждения антропокосмологов. Вернее, не до конца. Если верить им, человеческое сознание является семенем, вокруг которого кристаллизовались пространство и время (то есть Вселенная всего лишь простейшее воплощение человеческой мысли), значит, строго говоря, не должно быть и инопланетной жизни нигде. Но физики, так красиво объясняя существование человека, не могли не заявить и о миллиарде других миров, где также возможна жизнь. На антропокосмологов ковры Вана не произведут никакого впечатления; они будут стоять на своем: ковры являются физическими, а возможно, и биологическими родственниками человечества — обыкновенный побочный продукт антропогенеза, физических законов, позволяющих жизни возникнуть.

Настоящее испытание наступит, когда диаспора (или глейснеровские роботы) в конце концов встретит обладающих разумом инопланетян, чей мозг окажется абсолютно несхож с мозгом человека и которые тоже будут в состоянии наблюдать и объяснять Вселенную, созданную, по представлениям антропокосмологов, человеческой мыслью. Большинство антропокосмологов уже давно открыто заявили, что подобное просто невозможно, и это самое слабое место в данной теории. По их мнению, разумная инопланетная жизнь, в отличие от просто инопланетной жизни, создала бы собственную, отдельную Вселенную; крайне мала вероятность того, что две неродственные формы самоосознания изобрели бы одинаковые физические и космологические системы, не говоря уже о том, что никакая инопланетная биосфера не сможет породить разум эволюционным путем.

Паоло посмотрел на карту диаспоры и приободрился. Они уже обнаружили инопланетную жизнь, а ведь поиски только начались; им еще предстоит, исследовать девятьсот девяносто восемь систем. И даже если ни на одной из них не удастся найти ничего большего, чем на Орфее… он готов высылать клонов и дальше и готов ждать. Разумная жизнь зарождалась на Земле на протяжении более четверти миллиарда лет, именно столько осталось до того, как Вега покинет главную последовательность. Но ведь и прибыли они сюда в первую очередь потому, что Орфей — это не Земля.

Орландо отметил открытие микрозондов так, как было принято у первого поколения сканированных людей. Проходило все в бескрайнем саду, залитом солнцем и уставленном столами с едой; в приглашении было вежливо сказано, что присутствовать на празднике надлежит в человекоподобной форме. Паоло прибегнул к вежливой уловке: с физиологической точки зрения он полностью походил на человека, но управлял телом, как марионеткой, мозг при этом оставался свободным.

Орландо представил свою новую возлюбленную, Кэтрин, — высокую смуглую женщину. Паоло по виду не узнал ее, но проверил передаваемый ею идентификационный код. Полис у них был маленький, и Паоло уже, оказывается, встречался с ней, но тогда она была мужчиной по имени Сэмьюэл и работала физиком на разработке основного ядерного реактора, который использовали на всех кораблях диаспоры. Паоло позабавила мысль, что многие из присутствующих на празднике видят в его отце женщину. Большинство граждан К-Ц все еще придерживались принципа относительности пола, который вошел в моду в XXIII веке, причем сам Орландо так старательно внушал это сыну, что Паоло никогда ни о чем другом и не помышлял. Однако в моменты, когда парадоксы данного подхода были настолько явными, как сейчас, он задумывался, долго ли еще продержатся эти взгляды. Паоло был одного пола с Орландо, поэтому ему возлюбленная отца виделась женщиной; хотя он и знал Кэтрин как Сэмьюэла, точка зрения отца, как более близкого человека, брала верх. Орландо чувствовал себя гетеросексуальным мужчиной, каковым был ранее и его плотский предшественник… но и Сэмьюэл ощущал себя точно так же… причем каждый из них воспринимал второго в качестве гетеросексуальной женщины. Если при этом кое-кто из окружающих получал крайне запутанные сигналы, это их дело. Типичный компромисс К-Ц: никто не может взять на себя ответственность смести старые порядки и окончательно покончить с вопросом полов как таковым (как уже давно сделало большинство полисов), но никто при этом не может и противостоять той гибкости, которую предоставляет виртуальная, а не материальная реальность.

Паоло переходил от стола к столу, пробовал кушанья, соблюдая таким образом приличия, но думал только о Елене, желая, чтобы она поскорее появилась. О биологии ковров Вана говорилось мало; большинство присутствовавших просто праздновали победу над теми, кто был против микрозондов, радовались, что теперь оппоненты потерпели поражение. Ведь стало яснее ясного, что «вторжение» не приносит никакого вреда. Страхи Лизл оказались необоснованными: в океане никакой другой жизни не обнаружено, только разные по размеру ковры Вана. Паоло испытывал странное чувство — ему все время хотелось напомнить этим самодовольным бунтарям: «Но ведь там, внизу, могло быть и еще что-то. Незнакомые нам существа, чувствительные и легко уязвимые, причем таким образом, о котором мы даже не могли и догадываться. Нам просто-напросто повезло, вот и все».

В результате он остался один на один с Орландо: оба пытались уйти от не нравившихся им гостей, и совершенно случайно их пути пересеклись.

— Как, по-твоему, всё это воспримут дома? — полюбопытствовал Паоло.

Первый представитель жизни, не так ли? Не важно, что примитивной. По крайней мере, новости должны вызвать интерес в диаспоре, пока не будет обнаружено иной инопланетной биосферы. — Орландо казался подавленным, возможно, он смирился с тем, что на Земле ждут сногсшибательных результатов и не смогут по достоинству оценить их скромное открытие. — По крайней мере химические соединения совершенно новы. Если бы они были основаны па ДНК и белках, половина земного населения К-Ц тут же умерла бы от скуки. Давай смотреть правде в глаза: все возможности ДНК полностью смоделированы.

Паоло улыбнулся, услышав эту еретическую мысль: Думаешь, если бы природа не проявила немного оригинальности, это подорвало бы веру людей в хартию? Если бы солипсические полисы оказались изобретательнее, чем Вселенная…

— Именно так.

Они какое-то время шли молча, вдруг Орландо остановился, повернулся лицом к Паоло и сказал:

— Я давно хотел тебе кое-что сказать: мой земной двойник мертв.

— Что?!

— Пожалуйста, не волнуйся.

— Но… почему? Почему он…

«Мертв» могло означать только самоубийство, другой причины для смерти не существовало — только если бы Солнце вдруг превратилось в красного гиганта и поглотило все до самой орбиты Марса.

— Почему — не знаю. Может, это был вотум доверия диаспоре, — (Орландо ведь решил проснуться, только если обнаружится инопланетная жизнь), — или он отчаялся, ожидая хороших вестей от нас, и больше не мог этого выносить, потому что боялся разочароваться. Он ничего не объяснил. Просто его внешнее «я» послало мне сообщение, в котором констатировалось, что он сделал.

Паоло был потрясен. Если даже клон Орландо поддался пессимизму, трудно представить себе, в каком состоянии пребывают остальные люди К-Ц на Земле.

— Когда это случилось?

— Примерно через пятьдесят лет после запуска кораблей.

— Мой земной двойник ничего мне не говорил.

— Сказать тебе должен был я, а не он.

— Я так не думаю.

— И ошибаешься.

Паоло в смятении молчал. Как можно горевать по далекому «я» Орландо, когда рядом стоит тот, кого он считает настоящим?! Смерть одного клона представлялась странной полусмертью, и понять и принять ее, казалось, совсем непросто. Его земной двойник потерял отца; его отец потерял своего земного двойника. Но что это означает для Орландо? Его всегда больше всего волновал земной К-Ц.

Паоло осторожно произнес:

— Герман говорил мне, что на Земле прокатилась волна эмиграции и самоубийств, но это прекратилось, когда спектроскопы обнаружили существование воды на Орфее. С тех пор моральный дух значительно поднялся, а когда они услышат, что мы нашли здесь не только воду…

Орландо резко перебил его:

— Зачем ты мне это говоришь? Я не собираюсь повторять то, что сделал мой земной двойник.

Они стояли на лужайке друг напротив друга. Паоло составил дюжину комбинаций различных эмоций, которые мог бы передать Орландо, но все они казались неуместными. Он мог бы открыть отцу все свои истинные ощущения, но что бы это дало? В конце концов, существовали слияние и разделение. Ничего промежуточного.

Орландо воскликнул:

— Убить себя — и передать в твои руки судьбу трансчеловечества?! Ты окончательно сошел с ума.

И они, смеясь, пошли дальше.

Карпал, казалось, едва смог собраться с мыслями, чтобы что-то сказать. Паоло предложил бы ему мозговой трансплантат спокойствия и концентрации (подборку моментов своей максимальной сосредоточенности), но он был уверен, что Карпал никогда не примет ничего подобного. Вместо этого он посоветовал:

— Почему бы тебе не начать — с чего угодно? Если будешь нести чушь, я тебя остановлю.

Карпал оглядел белый двенадцатигранник с выражением недоверия:

— Ты здесь живешь?

— Иногда.

— Но это твоя основная окружающая обстановка? Никаких деревьев? И неба? Никакой мебели?

Паоло решил не повторять шутки Германа над бывшим наивным роботом:

— Я добавляю их, когда мне хочется. Ну, как… музыку. Слушай, не отвлекайся на обсуждение моих вкусов.

Карпал создал стул и грузно опустился на него.

— Две тысячи триста лет тому назад Хао Ван доказал вескую теорему, — сказал он. — Представь себе ряд плиток Вана, словно это лента с данными машины Тьюринга[6]

Паоло сделал запрос в библиотеку о термине. Оказалось, что это концептуальный прототип вычислительного устройства, воображаемая машина, которая двигалась взад и вперед по бесконечной одномерной ленте данных, считывала и вписывала символы в соответствии с заданным набором правил.

— Если плитки подобраны верно, получится нужный узор, и следующий ряд плиток будет напоминать ленту с данными, после того как машина Тьюринга совершила первый шаг вычислений. А следующий ряд будет лентой данных после двух шагов машины, и так далее. Для каждой определенной машины Тьюринга существует определенный набор плиток Вана, которые могут имитировать ее шаги.

Паоло вежливо кивнул. Он впервые слышал столь необычные рассуждения, но они его не удивили.

— Ковры каждую секунду проводят миллиарды вычислений… но то же самое проделывают и окружающие их молекулы воды. Все физические процессы включают в себя те или иные расчеты.

— Верно. Но что касается ковров, это не простые беспорядочные движения молекул.

— Возможно.

Карпал улыбнулся, но ничего не сказал.

— Что, ты вывел принцип? Только не говори, что наш набор из двадцати тысяч полисахаридов плиток Вана совершенно случайно соответствует машине Тьюринга для определения числа п.

— Нет. Они образуют универсальную машину Тьюринга. Они могут вычислить все, что угодно, — в зависимости от исходных данных. Каждый дочерний фрагмент похож на программу, которую запускают в химический компьютер. Управляет программой рост.

— Ага. — В Паоло проснулось любопытство, но ему трудно было представить себе, где размещалась головка чтения/записи гипотетической машины Тьюринга. — То есть ты хочешь сказать, что в каждом новом ряду происходит замена всего лишь одной плитки, в том месте, где «машина» оставляет пометку на «ленте данных»…

Мозаичный узор, который он видел, представлялся ему хаотично сложным, ни один ряд даже приблизительно не повторял предыдущий.

— Нет-нет, — возразил Карпал. — Первоначальная модель Вана функционировала в точности как стандартная машина Тьюринга… но ковры больше похожи на произвольный набор различных компьютеров с перекрывающимися данными, причем все они работают параллельно. Здесь биологический механизм, а не машина, сконструированная человеком, поэтому тут все беспорядочно и необузданно, как… в случае, к примеру, генома млекопитающих. Между прочим, аналогии с последовательностью генов тоже наблюдаются. Я вычленил сети Кауфмана[7] на каждом из уровней, начиная с правил, по которым уложены плитки; вся система держится на гиперадаптивной грани между застывшим и хаотическим поведением.

Паоло переваривал услышанное не без помощи библиотеки. Как и биологическая жизнь на Земле, ковры, по всей видимости, сочетали в себе определенную степень устойчивости и гибкости, которая в условиях местного естественного отбора обеспечивала им максимальные преимущества. Очевидно, сразу после образования Орфея возникли тысячи различных автокаталитических химических цепей, но так как на протяжении ранних сложных тысячелетий в системе Беги сменились и химия океана, и климат, то способность реагировать на изменения условий селекции и стала критерием этой самой селекции, в результате чего появились ковры. Теперь, спустя сто миллионов лет относительной стабильности, в отсутствие хищников или конкуренции, их сложность казалась избыточной, но она сохранилась.

— Значит, раз ковры получились этакими универсальными компьютерами… но при этом сейчас нет никакой потребности реагировать на окружающую среду… что же они делают, для чего им нужны эти способности к компьютерной обработке?

— Сейчас покажу, — торжественно объявил Карпал.

Паоло последовал за ним. Они парили над схематическим изображением одного из. ковров, простирающимся вдаль, насколько хватало взгляда, и извилистым и закрученным, как настоящий, хотя во всем остальном сильно стилизованным: каждый полисахаридный строительный блок был изображен в виде квадрата, стороны которого отличались друг от друга по цвету. Соприкасающиеся грани соседних квадратов были выкрашены в одинаковый цвет, чтобы продемонстрировать комплементарное взаимодействие соседних блоков.

— Одной группе микрозондов наконец-то удалось выделить целостный дочерний фрагмент, — объяснял тем временем Карпал, — хотя первичные грани, с которых началась жизнь данного фрагмента, можно представить очень приблизительно, потому что, пока микрозонды пробовали проанализировать фрагмент, он продолжал расти.

Не желая отвлекаться на несущественные детали, Карпал сделал нетерпеливый жест, и тут же все складки и морщины разгладились. Передвинувшись к одному из неровных краев ковра, Карпал попробовал воспроизвести процесс его создания и роста.

Паоло наблюдал, как по всем правилам сочетания плиток растет мозаичный узор — процесс, подчиненный точным математическим законам, никаких случайных столкновений радикалов с центрами катализации, никаких несоответствий границ между двумя новыми плитками, которые могут повлечь за собой разделение. Все эти беспорядочные перемещения приводили к безупречным результатам.

Паоло последовал за Карпалом выше, туда, где он мог видеть все тонкости сплетаемых узоров, накладывающиеся по растущему краю, с периодичностью повторяющиеся сложноструктурированные участки; они сталкивались и вступали во взаимодействие друг с другом, иногда проходили один сквозь другой. Подвижные псевдомагниты, квазистабильные волновые образования в одномерной Вселенной. Второе измерение ковра больше напоминало время, чем пространство, — перманентная запись всей истории участка ковра.

Карпал словно читал его мысли:

— Одномерный. Более чем плоский. Никакой связности, никакой сложности структуры. Что особенного может происходить в такой системе? Ничего интересного, так?

Он хлопнул в ладоши, и пространство вокруг Паоло взорвалось. Через его сознание проносились цветные дорожки, они переплетались, затем растворялись в виде светящегося облака.

— Нет, не так. Все это происходит в многомерном частотном пространстве. Я использовал преобразование Фурье, разложив край ковра на тысячу компонентов, и в каждом из них содержится независимая информация. Здесь мы видим лишь очень узкий срез, всего-навсего шестнадцатимерный, но на его примере можно изучить основные компоненты, увидеть все в максимально детализированном виде.

Паоло закружился в бессмысленном вихре цвета, он ощущал себя абсолютно потерянным и ничего не понимал.

— Ты глейснеровский робот, Карпал! «Всего-навсего шестнадцатимерный»! Как у тебя это получилось?

— Почему, ты думаешь, я перебрался в К-Ц? — Голос Карпала был обиженный. — Я думал, что люди намного более гибкие!

— То, что ты делаешь, — это… — «А что это? Ересь? Но ереси не существует. По крайней мере официально». — Ты кому-нибудь это уже показывал?

— Конечно нет. Кого ты имеешь в виду? Лизл? Германа?

— Хорошо. Я знаю, что значит держать язык за зубами. — Паоло вызвал свое внешнее «я», а сам переместился в двенадцатигранник и сказал в пустоту: — Что же мне с этим делать? Физическая Вселенная имеет три пространственных измерения плюс время. Граждане Картер-Циммермана живут в физической Вселенной. Игры с многочисленными измерениями — занятие солипсистов.

Но, даже говоря это, он вдруг осознал, как помпезно звучат его слова. Какая-то произвольная доктрина, а вовсе не высокоморальный принцип.

Но именно с этой доктриной он жил уже на протяжении двадцати столетий.

Карпал был не столько обижен, сколько потрясен:

— Только так можно себе представить все, что происходит. Это единственный разумный подход к пониманию данного явления. А разве ты не Хочешь узнать, какие они в действительности, эти ковры?

Паоло почувствовал, что может поддаться. Попробовать ощутить себя частью шестнадцатимерного участка тысячемерного частотного пространства? Но ведь только ради понимания реальной физической системы, а не ради удовольствия.

И совсем не обязательно кому-либо об этом рассказывать.

Он запустил программу самопредсказания. Девяносто три процента вероятности, что он поддастся искушению после пятнадцати минут мучительных размышлений. Зачем же заставлять Карпала ждать так долго?

— Тебе придется одолжить мне алгоритм формирования мозга, — сказал он. — Мое внешнее «я» не будет знать, с чего начать.

Покончив с этим, Паоло набрался решимости и вернулся к Карпалу. На какое-то мгновение его окружил прежний бессмысленный вихрь цвета.

Но вот вдруг все стало необыкновенно четким.

Вокруг них проплывали какие-то существа, ветвистые трубочки, похожие на подвижные кораллы, ярко окрашенные во все оттенки, какие только мог себе представить Паоло. Может, это Карпал пытается поделиться с ним информацией, для демонстрации которой шестнадцати измерений недостаточно? Паоло посмотрел на собственное тело — все на месте, но при этом он видел все вокруг в тринадцати измерениях, в которых тело его представлялось не более чем булавочной головкой; он быстро отвел взгляд. Для его измененной системы восприятия «кораллы» казались гораздо более естественными, они занимали все шестнадцать измерений во всех направлениях, причем было ясно, что это не предел. К тому же Паоло ни на секунду не сомневался, что они живые; они даже внешне больше походили на представителей органической жизни, чем сами ковры.

— В каждой точке данного пространства закодирован некий квазипериодический узор плиток, — произнес Карпал. — Каждое измерение представляет новый характерный параметр — подобно длине волны, хотя аналогия и неточная. Положение в каждом измерении демонстрирует другие свойства узора и определяет конкретные плитки. Поэтому локализованные системы, окружающие нас, — это сгустки нескольких миллиардов узоров, причем свойства каждого из них в чем-то схожи при схожей длине волн.

Они отодвинулись от проплывающего мимо «коралла» и приблизились к стайке существ, похожих на медуз, — колеблющиеся гиперсферы с извивающимися тонкими усиками (причем каждый из этих усиков был больше Паоло).

Между «медузами» быстро-быстро носились малюсенькие существа, напоминавшие драгоценные камни. Паоло только сейчас заметил, что здесь все двигались совсем не так, как твердый предмет, плывущий сквозь нормальное пространство; тут движение подразумевало еще и светящуюся деформацию ведущей гиперповерхности. На первый взгляд казалось, что все существа раскладываются на части, а потом снова собираются.

Карпал тащил его вперед, дальше в таинственный океан. 'Гам были спиралевидные черви, они свернулись вместе в огромном количестве, но каждый отдельный организм корчился и извивался, а потом снова сплетался с остальными… хотя не всегда так же, как прежде. Кроме этого встречались яркие, разноцветные цветки без стеблей, сложные гиперконусы, состоящие из пятнадцатимерных тончайших, словно паутинка, лепестков, каждый из которых представлял удивительный, гипнотический, фрактальный[8] лабиринт расщелин и капилляров. Были тут и когтистые страшилища, сворачивающиеся в колючие узлы, похожие на оргии обезглавленных скорпионов.

— Можно дать людям посмотреть на все это в обычном трехмерном пространстве, — неуверенно произнес Паоло. — Будет достаточно, чтобы они поняли, что… тут есть жизнь. Хотя они будут здорово потрясены.

Жизнь как результат случайных вычислений ковров Вана, без малейшей возможности связи с внешним миром. Это настоящий вызов всей философии Картер-Циммермана: если природа могла создать организмы, столь отдаленные от реальности, как жители самого что ни на есть интровертно-го полиса, в чем же заключается преимущество физической Вселенной, ясное различие между истиной и иллюзией?

После трехсот лет ожидания хороших новостей от диаспоры как они там, на Земле, отреагируют на такое?

— Я должен показать тебе кое-что еще, — сказал Карпал.

Он назвал бы этих существ кальмарами, и не случайно.

Может, дальние родственники медуз? Они тыкали друг друга своими щупальцами, и выглядело это крайне сексуально, но Карпал объяснил:

— Тут не существует аналога света. Мы видим все, что происходит, в специально созданной системе, не имеющей ничего общего со здешней физикой. Все существа здесь собирают информацию друг о друге только путем контакта, что, впрочем, является очень эффективным способом обмена информацией, особенно учитывая большое количество измерений. Ты сейчас видишь тактильное общение.

— Общение по поводу чего?

— Думаю, обычные сплетни. Общественные взаимоотношения.

Паоло уставился на извивающиеся щупальца:

— Ты считаешь, это разумные существа?

Карпал широко улыбнулся:

— У них есть центральная структура управления, причем система связей развита лучше, чем в человеческом мозге. Именно в этой структуре происходит упорядочение данных, полученных через оболочки. Я составил схему этого органа и уже начал анализировать его функции.

Он вывел Паоло в другую окружающую обстановку и показал, как выглядят информационные структуры в «мозгу» одного из «кальмаров». Слава богу, модель была трехмерной и в высшей степени стилизованной. Прозрачные разноцветные блоки отмечали ярлычки, обозначающие психические символы; они были соединены широкими линиями, показывающими различные основные связи между блоками. Паоло видел похожие диаграммы мозга трансчеловека; данная модель была намного проще, но все же пугающе знакома.

Карпал продолжал:

— Вот сенсорная схема его окружения. Масса тел других «кальмаров» плюс туманные сведения о том, где именно в последний раз находились иные мелкие существа. Но видишь, символы активируются в присутствии других «кальмаров» и связаны вот с этими, — он прочертил по линии связи пальцем, — представлениями целостной структуры.

«Целостная структура» оказалась набором ярлычков поиска воспоминаний, простых тропизмов[9], краткосрочных целей. Общие вопросы жизнедеятельности.

— В «мозгу» «кальмара» находятся схемы не только тел других «кальмаров», но и их «мозгов». В любом случае, ошибаясь или нет, он пытается понять, что думают остальные. И, — Карпал указал на линии связей, которые вели к другому, более детальному изображению «мозга» «кальмара», — еще он думает о своих собственных мыслях. Я бы назвал это именно сознанием. А ты?

— И ты молчал? — ослабевшим голосом произнес Паоло. — Ты столько всего узнал, но при этом никому ничего не сказал…

Карпал смягчился:

— Знаю, это эгоистично, но, как только я расшифровал взаимодействие узоров плиток, я уже не мог отвлечься даже на то, чтобы начать объяснять все это кому-то еще. А к тебе я обратился к первому, потому что хотел посоветоваться о том, как лучше рассказать об этом остальным.

Паоло горько рассмеялся:

— Как лучше рассказать остальным о том, что первая разумная инопланетная жизнь запрятана внутри биологического компьютера? Что все, что пыталась доказать диаспора, перевернуто с ног на голову? Как лучше объяснить гражданам Картер-Циммермана, что после трехсотлетнего перелета выяснилось: они спокойно могли оставаться на Земле, продолжая создавать модели, которые совсем не похожи на реальную физическую Вселенную?

Карпал спокойно выдержал эти нападки:

— Меня скорее заботило, как лучше объяснить, что если бы мы не отправились в это путешествие на Орфей и не изучили ковры Вана, то никогда не смогли бы заявить солипсистам Эштон-Лаваля, что все придуманные ими сложные формы жизни и экзотические вселенные бледнеют перед тем, что обнаружили мы. И смогли открыть все это лишь представители диаспоры Картер-Циммермана.

Паоло и Елена стояли вместе на краю спутникового Пинатубо и наблюдали за тем, как один зонд-разведчик нацеливал свой мазер на отдаленную точку в пространстве. Паоло показалось, что он даже увидел слабый поток микроволн от луча мазера, столкнувшегося с обогащенной железом метеоритной пылью. Сознание Елены рассеяно по всему космосу. Лучше об этом и не думать.

— Когда встретишь других меня, которым не довелось побывать на Орфее, предложи им мозговые трансплантаты, чтобы они не завидовали, — произнес Паоло.

Она нахмурилась:

— Угу. Может, и не предложу. Зачем тратить время на моделирование? Но скорее всего предложу. Тебе следовало попросить меня об этом до того, как я прошла клонирование. И завидовать-то нечему. Нам еще предстоит открыть миры куда более загадочные, чем Орфей.

— Сомневаюсь. А ты правда так думаешь?

— Если бы я так не думала, то не пошла бы на это.

Елена уже была не в состоянии изменить судьбу замороженных клонов своего предыдущего «я», однако право на эмиграцию имели все.

Паоло взял ее за руку. Ультрафиолетовый луч был направлен почти что на Регулус, он был горяч и очень ярок. Паоло отвел взгляд и остановился на прохладном желтом свете Солнца.

Пока представители К-Ц на Веге на удивление спокойно восприняли известие о «кальмарах». То, как преподнес новости Карпал, смягчило удар. Только пролетев такое огромное расстояние через реальную, физическую Вселенную, они смогли сделать это открытие; и просто удивительно, насколько прагматичными стали даже самые ярые доктринеры. До запуска кораблей самой страшной считалась сама мысль об «инопланетных солипсистах», ничего ужаснее, по тогдашнему мнению диаспоры, встретить они не могли; но вот теперь они тут, на Орфее, столкнулись именно с этим, и люди находят возможность взглянуть на происходящее в лучшем свете. Орландо даже заявил: «Прекрасная приманка для маргинальных полисов. Путешествуйте через реальное пространство, чтобы увидеть настоящую инопланетную виртуальную реальность. Мы сможем пропагандировать это как синтез двух миров».

Однако Паоло все еще волновался о том, как воспримут новости на Земле. Там его земной двойник и остальные люди надеются, что открытие жизни на других планетах подскажет им их собственный путь. Может, они примут все слишком близко к сердцу и удалятся в собственные уединенные миры, забудут про физическую реальность?

И еще он думал о том, опровергнут ли наконец утверждения антропокосмологов… Карпал открыл инопланетную разумную жизнь, она, правда, заключена в собственный космос, ее самоощущения, ее окружение ни укрепляют, ни противоречат представлениям человечества или трансчеловечества о реальности. До того как К-Ц сможет разобраться с этическими проблемами и попытается войти в контакт, пройдет не одно тысячелетие… и это в том случае, если копры Вана и наследуемые структуры «кальмаров» просуществуют так долго.

Паоло осмотрелся: вокруг дикая красота перечеркнутой лугом Галактики; он почувствовал, как галактический диск приблизился к нему и пролетел сквозь него. Возможно ли, что вся эта странная, бессистемная красота существует лишь для тех, кто желает ее видеть? Всего лишь сумма ответов на нее вопросы, которые человечество и трансчеловечество когда-либо задавали о Вселенной?

Он не мог в это поверить, но вопрос остался без ответа.

Пока.