Наука Плоского Мира III: Часы Дарвина

Глава 10. 22 хронометра

В стандартной версии истории Круглого Мира присутствие Дарвина на борту Бигля стало возможным, только благодаря крайне маловероятной серии случайных совпадений — настолько маловероятной, что невольно возникает желание списать все на вмешательство волшебников. Ведь Дарвин собирался стать отнюдь не натуралистом, исколесившим полсвета и совершившим революцию в наших представлениях о живой природе, а всего лишь сельским приходским священником.

А виноват во всем Пейли.

Притягательный и прекрасно аргументированный ход мыслей «Естественной теологии» нашел немалую поддержку среди набожных людей георгианской (времен Георга III и IV) Англии, а впоследствии — и среди столь же набожных подданных Уильяма IV и Виктории. К тому моменту, когда Виктория взошла на трон в 1837 году, каждый приходской священник действительно был практически обязан стать экспертом по какому-нибудь представителю местных мотыльков, птиц или цветов, а Церковь активно поощряла подобные изыскания, поскольку они непрерывно являли человечеству славу небесного Создателя. К примеру, Суффолкский приходской священник Уильям Кирби совместно с предпринимателем Уильямом Спенсом был автором превосходной четырехтомной монографии «Введение в энтомологию». Для священнослужителя интерес к жукам был в порядке вещей. Как и геология, относительно молодая научная отрасль, которая привлекла к себе внимание молодого Дарвина.

Серьезным достижением геологии, благодаря которому она превратилась в полноценную науку, стала открытая Чарльзом Лайелем концепция «глубокого времени», то есть идея о том, что возраст Земли значительно превосходит ашшеровские 6000 лет. Лайель утверждал, что камни, которые встречаются на поверхности Земли, являются результатом непрерывной последовательности физических, химических и биологических процессов. Измерив толщину каменных отложений и оценив скорость их формирования, Лайель пришел к выводу о том, что Земля возникла в чрезвычайно далеком прошлом.

Дарвин, который был страстно увлечен геологией, впитал идеи Лайеля, как губка. Но Чарльз, по правде говоря, был довольно-таки ленивым молодым человеком, и его отец об этом знал. Если верить цитате из биографии Дарвина, написанной Эдрианом Десмондом и Джеймсом Муром, знал он также и том, что

Во всяком случае, так планировалось.

И поначалу казалось, что план претворяется в жизнь. В 1828 году Чарльз поступил в Кембриджский университет, и одним холодным январским утром принес присягу, поклявшись соблюдать древние уставы и традиции университета, и «да поможет мне Господь и Его святое Евангелие». Вместе со своим двоюродным братом Уильямом Дарвином Фоксом, который поступил туда на год раньше, он был зачислен в колледж Христа на программу изучения теологии. (Перед этим Чарльз, решив пойти по стопам своего отца и деда, начал изучать медицину в Эдинбурге, но впоследствии разочаровался в этой профессии и бросил университет, так и не получив степень.) Став бакалавром искусств, он мог провести следующий год за преподаванием теологии, ожидая посвящения в духовный сан священника Англиканской церкви. Он мог стать младшим приходским священником, жениться и поселиться в сельской местности неподалеку от Шрусбери.

Его будущее было расписано заранее.

Вскоре после начала обучения в колледже Христа Чарльза якобы укусил жук. Неподдельный интерес к жукам вызвало упомянутое «Введение в энтомологию», благодаря которому чуть ли не половина британской нации проводила время в поисках новых видов среди лесов и живых изгородей. А так как по количеству видов жуки превосходили все остальное, перспективы таких поисков воспринимались вполне серьезно. Чарльз и его двоюродный брат тщательно обыскивали проселочные дороги Кембриджшира, накалывая свои находки на булавки и размещая их ровными рядами на больших листах картона. Новых видов жуков Дарвин так и не нашел, но зато поймал редкого немецкого жука, которого до этого момента в Англии видели только дважды.

Ближе к концу второго года над ним угрожающе нависли экзамены. Дарвин пренебрегал занятиями, посвящая слишком много времени жукам, а также молодой особе по имени Фэнни Оуэн. И теперь у него было всего лишь два месяца, чтобы наверстать два года обучения. В частности, сюда входили десять вопросов по книге «Факты в пользу христианства» («Evidences of Christianity»), написанной тем самым Уильямом Пейли. Дарвин уже был знаком с этой книгой, но теперь, перечитав ее с большим вниманием, пришел в восторг. Логика автора вызвала у него настоящее восхищение. Ко всему прочему, в вопросах политики Пейли придерживался взглядов левого толка, которым Дарвин симпатизировал, исходя из собственного чувства социальной справедливости. Воодушевленный изучением трудов Пейли, он — хотя и с большим трудом — сумел сдать экзамены.

Следующими на очереди были выпускные экзамены. На этот раз учебная программа включала в себя другую книгу Пейли — «Принципы этики и политической философии» («Principles of Moral and Political Philosophy»). Книга уже была устаревшей и не только балансировала на грани (политической) ереси, но еще и содержала в себе ряд нетрадиционных идей; именно поэтому она и была включена в программу экзамена. Студенты должны были знать, как в случае необходимости доказать ее несостоятельность. В ней, к примеру, отрицалась принадлежность государственной церкви к какой-либо из ветвей христианства. Дарвин, который в той время был весьма консервативным христианином, не знал, что и думать. Желая расширить свой круг чтения, он обратился к очередной книге, написанной его кумиром Пейли, — «Естественной теологии». Он знал, что взгляды Пейли на проблему замысла были предметом насмешек со стороны многих мыслящих людей, которые считали их попросту наивными. Он также знал, что его дедушка, Эразм Дарвин, придерживался принципиально иной точки зрения: в своей книге «Зоономия» («Zoonomia») он высказал предположение о спонтанных изменениях, происходящих в живых организмах. Хотя Дарвин продолжал симпатизировать Пейли, он стал интересоваться тем, как создаются научных законы, и какие доказательства считаются приемлемыми — на этом пути он столкнулся с книгой Джона Гершеля под вводящим в ступор названием «Вводные рассуждения об исследованиях в области натуральной философии» («Preliminary Discourse on the Study of Natural Philosophy»). Он также обзавелся экземпляром «Личного повествования» («Personal Narrative»), 3754-страничного блокбастера Александра фон Гумбольдта, в которых отважный исследователь рассказывал о своем путешествии в Южную Америку.

Прочитав их, Дарвин пришел в восторг. Гершель разжег в нем интерес к науке, а Гумбольдт показал, насколько потрясающими могут быть научные открытия. В тот самый момент он принял решение посетить вулканы Канарских островов и своими глазами увидеть драцену — Великое Драконово Дерево. Его друг Мармадьюк Рэмси согласился поехать вместе с ним. Они должны были отправиться в тропики сразу после того, как Дарвин подпишет 39 Статей Англиканского Вероисповедания на церемонии присуждения академической степени. В качестве подготовки к путешествию Дарвин отправился в Уэльс для проведения полевых геологических исследований. Он обнаружил, что древний красный песчаник не встречается в долине Клуид, несмотря на то, что национальная геологическая карта утверждала обратное. Благодаря этому, он добился признания среди геологов.

Через некоторое время он получил письмо. Рэмси скончался. План с Канарскими островами зашел в тупик. Тропики казались далекими, как никогда. Мог ли Чарльз отправиться туда в одиночку? Все еще находясь в раздумии, он получил из Лондона объемный конверт. Внутри было письмо с предложением присоединиться к кругосветному путешествию. Корабль отплывал через месяц.

Британский флот планировал исследование и составление карты береговой линии Южной Америки. Путешествие задумывалось как хронометрическая разведка — иначе говоря, навигация была целиком основана на сравнительно новой и не вполне внушающей доверие методике определения долготы с помощью высокоточных часов, или хронометра. Возглавить экспедицию предстояло 26-летнему капитану Роберту Фицрою, а в качестве корабля был выбран Бигль.

Фицрой был обеспокоен тем, что, командуя кораблем в одиночку, мог довести себя до самоубийства. Его опасения были вполне оправданными: предыдущий капитан Бигля, Прингл Стокс, застрелился во время нанесения на карту довольно сложного участка береговой линии Южной Америки. Мало того, дядя Фицроя перерезал себе горло, страдая от депрессии[53]. Поэтому капитан решил взять в путешествие собеседника, который не даст ему потерять рассудок. Именно эту должность он и предлагал Дарвину. Особенно хорошо она подходила человеку, питающему интерес к естественной истории; к тому же корабль был оснащен всем необходимым исследовательским оборудованием. Несмотря на более поздние слова самого Дарвина, официально он не был «корабельным натуралистом» — впоследствии это заявление стало причиной серьезного конфликта с корабельным хирургом Робертом МакКормиком, поскольку по традиции именно хирург в свободное от работы время выполнял обязанности натуралиста. Дарвина же капитан корабля нанял в качестве личного «собеседника».

Чарльз решил принять предложение, однако отец, которого уже предупредили сестры Чарльза, не дал своего согласия. Дарвин мог отправиться в путешествие и вопреки воле своего отца, но эта мысль была ему не по душе, поэтому он отправил во флот письмо с отказом. Но затем отец в несвойственной ему манере указал Чарльзу на одну лазейку — в нашей истории это первый пример события, которое подозрительно напоминает вмешательство волшебников. Он сказал, что разрешит Чарльзу отправиться в путешествие при условии, что за него вступится «некий человек с хорошей репутацией». И сам Чарльз, и его отец знали, о ком идет речь — о дяде Джозе (Веджвуде, внуке основателя гончарного завода). Джоз был предпринимателем, и доктор Дарвин доверял его суждениям. Поздним вечером Чарльз вместе со своим дядей написал подходящее письмо. Джоз сказал доктору Дарвину, что подобное путешествие пойдет молодому человеку на пользу. А затем хитро добавил, что так Дарвин сможет улучшить свои познания в области естественной истории, которые, несомненно, пригодятся в его будущей церковной карьере.

И тогда отец сменил гнев на милость (очко в пользу волшебников). Не помня себя от радости, Чарльз поспешил отправить во флот новое письмо, в котором выразил свое согласие. Однако Фицрой ответил ему, что место уже занято. Капитан отдал его своему другу. Дарвин все еще был главным претендентом — на случай, если друг Фицроя изменит свое решение.

Дарвин решил следовать запасному плану и отправился в Лондон, чтобы встретиться с Фицроем, если тот вдруг передумает. Там он узнал, что друг капитана отказался от поездки буквально пять минут назад. (Снова волшебники?) Его жена была против путешествия, которое по плану должно было занять три года. Был ли Дарвин все еще заинтересован в этой работе?

Не в силах подобрать слова, он кивнул.

От одного вида корабля у Дарвина сжалось сердце. Бигль представлял собой гниющий 11-летний бриг, оснащенный десятью пушками. Чтобы придать кораблю приемлемые мореходные качества, его пришлось поставить на ремонт, который Фицрой частично оплачивал из собственных средств. Корабль был довольно тесным: всего лишь 90 футов (30 м) в длину и 24 фута (8 м) в ширину. Смог бы Дарвин сохранить дружеские отношения с капитаном в таком продолжительном путешествии и в стесненных условиях? К счастью, его разместили в одной из больших кают.

Цель Бигля состояла в разведке южной оконечности Южной Америки — в частности, сложного островного участка вокруг Огненной Земли. В целях навигации Адмиралтейство снабдило корабль 11-ю хронометрами, поскольку путешествие Бигля было первой попыткой кругосветного плавания с применением морских хронометров для определения долготы. Пять хронометров Фицрой одолжил, а затем лично купил еще шесть. Таким образом, Бигль был солидно укомплектован 22-мя хронометрами.

Начало путешествия было неудачным. Пересекая Бискайский залив, Дарвин едва держался на ногах; пока он лежал в своем гамаке, мучаясь от тошноты, ему приходилось выслушивать, как на корабле пороли матросов. Фицрой строго следил за дисциплиной, особенно в начале путешествия. Втайне капитан считал, что его «компаньон» покинет корабль, как только тот причалит к берегу, и со всех ног помчится обратно в Англию. Самым подходящим вариантом была Мадейра, поскольку изначально корабль должен был сделать там остановку, чтобы пополнить запасы свежей еды. Однако остановку на Мадейре пришлось отменить из-за сильного волнения на море; к тому же пополнение запасов можно было отложить (третье очко в пользу волшебников?). И тогда корабль направился к одному из Канарских островов, Тенерифе. Если бы Чарльз сошел с корабля на Тенерифе, то смог бы своими глазами увидеть и вулканы, и Великое Драконово Дерево. Но консул Санта-Круса испугался, что путешественники из Англии занесут на острова холеру, и поэтому Биглю было запрещено заходить в порт без прохождения через карантин (Четвертое очко? Посмотрим). Не желая провести две недели в море, ожидая снятия карантина, Фицрой направил корабль на юг, к островам Зеленого Мыса.

Возможно, волшебники тут ни при чем, однако нечто заставило Дарвина остаться на борту Бигля. Вот уже в пятый раз мы наблюдаем случайное стечение обстоятельств — на этот раз большая любовь к геологии практически не оставила ему выбора. По мере того, как Бигль продвигался на запад, океан становился все более спокойным, а воздух — теплым. Теперь с помощью самодельных марлевых сетей Дарвин мог вылавливать планктон и медуз. Дела налаживались. Когда корабль достиг островов Зеленого Мыса и пристал к острову Сантьягу, Дарвин, наконец-то ступив на сушу, не мог поверить в свою удачу. Остров представлял собой естественное обнажение выветрившейся вулканической породы. Здесь Чарльз мог заниматься геологией. И естественной историей.

Он собирал все, что только можно. Он заметил, что осьминоги способны менять цвет, ошибочно посчитав это новым открытием. Два дня спустя, используя принципы, которым он научился у Лайеля, Дарвин составил описание геологической истории острова. Он возник после того, как лава, покрывшая морское дно вместе с ракушками и прочим мусором, поднялась над поверхностью моря. Скорее всего, это произошло в недалеком прошлом, поскольку найденные им образцы ничем не отличались от совсем новых ракушек, разбросанных по побережью. Это объяснение отличалось от общепринятой теории того времени, согласно которой вулканические структуры образовались в глубокой древности.

Молодой Дарвин начал движение к своей цели.

В итоге путешествие растянулось на пять лет, и все это время бедного Дарвина не отпускала морская болезнь. Она донимала его даже в самом конце путешествия, на пути к дому. Однако он ухитрился провести большую часть времени на земле, так что в море он находился всего 18 месяцев. А на суше он совершал открытие за открытием. В Бразилии он обнаружил пятнадцать новых видов плоских червей. Он изучал аргентинских нанду, гигантских нелетающих птиц, родственных страусам. Там же он обнаружил ряд ископаемых останков, включая голову гигантского глиптодонта, похожего на броненосца. На Огненной Земле он занялся антропологией и стал изучать людей. «Я никогда не забуду варварство и дикость одной из групп», — писал он после встречи с «голыми дикарями». Он нашел новые окаменелости, среди которых были кости гигантского ленивца из рода мегатериев (Megaterium) и ламоподобных макраухений (Macrauchenia). Изучая геологию Анд в Чили, он пришел к выводу, что эти горы, так же, как и окружающие их равнины, поднялись над поверхностью, благодаря гигантскому смещению геологических пластов.

Покинув южноамериканский континент, Бигль отправился на северо-запад в сторону отдаленного Галапагосского архипелага, состоящего примерно из дюжины близкорасположенных островов Тихого океана. Эти острова преимущественно вулканического происхождения отличаются удивительной геологией и множеством видов животных, которые не встречаются ни в каком другом месте планеты. Среди них особенно выделяются гигантские черепахи, которым острова обязаны своим названием. Длина окружности одной из черепах, измеренных Дарвином, достигала семи футов (2 м). Были там и игуаны, и птицы — олуши, древесницы, вьюрки. Клювы вьюрков, в зависимости от их пищи, отличались по форме и размеру, и Дарвин разделил их на несколько подсемейств. Он не заметил, что различные острова служили местообитанием различных животных, пока на это не обратил внимание Николас Лоусон (Снова волшебники? О да, вскоре окажется, что это уже случилось…). Зато он заметил, что пересмешники, обитающие на островах Чарльза и Чатема (сейчас это Санта-Мария и Сан-Кристобаль), относятся к разным видам; теперь, будучи более внимательным, он смог обнаружить еще один вид на острове Джеймса (Сан-Сальвадор). Но Дарвин не проявлял серьезного интереса к мелким изменениям видов или их связям с особенностями местной географии. Он смутно представлял себе некоторые идеи относительно изменения, или «трансмутации», видов — хотя бы даже от своего деда Эразма, — но этот вопрос не вызывал в нем интереса, так что у Дарвина не было причин искать факты за или против этих идей.

Далее Бигль посетил Таити, Новую Зеландию и Австралию. Чудеса, свидетелем которых стал Дарвин, вскоре приведут к радикальным изменениям нашего мира. Но на тот момент осознание увиденного к нему еще не пришло.

Правда, на Таити он впервые увидел коралловый риф. Прежде чем покинуть Австралию, Дарвин задался целью выяснить происхождение коралловых островов. Лайель предполагал, что основанием рифа должна быть вершина подводного вулкана, так как коралловые животные обитают только на мелководье, где в достатке есть солнечный свет. Помимо прочего, это объясняло кольцеобразную форму рифа. У Дарвина теория Лайеля вызывала сомнение. «Гипотеза о том, что в основании кораллового острова с диаметром в 30 миль лежит подводный кратер такого же размера, всегда казалась мне нелепой». На этот счет у него была собственная теория. Дарвин уже знал, что земля может подниматься, так как видел это в Андах. Он пришел к выводу, что если в одном месте земля поднимается вверх, в другом она должна опуститься вниз, чтобы восстановить равновесие земной коры. Предположим, что в начале формирования рифа он находится на мелководье, но затем морское дно начинает медленно опускаться, в то время как коралловые полипы продолжают строительство рифа вблизи поверхности. В итоге возникает огромная коралловая гора, основанием которой к тому моменту уже служит морское дно — она целиком построена крошечными созданиями, которые, возводя риф, не покидают верхних слоев воды. А как же форма? Она возникает после того, как остров с растущим по краям кораллом погружается в воду. После этого в середине остается дыра, но риф по-прежнему продолжает расти вверх.

Домой Дарвин вернулся через пять лет и три дня после отплытия из Плимута. Прервав свой завтрак, его отец взглянул на сына. «Надо же», — сказал он, — «у него изменилась форма черепа».

Мысли об эволюции не посещали Дарвина во время путешествия на Бигле. Он был слишком занят сбором образцов, составление геологических карт, ведение записей и морской болезнью, чтобы организовать свои наблюдения в связную теорию. Но вскоре после окончания путешествия он был избран членом Королевского Геологического Общества. В январе 1837 года он представил свою вступительную статью, посвященную геологии побережья Чили. Он предположил, что изначальны Анды находились на дне океана, но впоследствии поднялись на поверхность. В своем дневнике он выразил восхищение «чудесной силой, поднявшей эти горы из глубин Земли, а еще больше — бесчисленными веками, которые потребовались на то, чтобы пробиться сквозь толщу пород, сдвинуть их с места и сравнять с землей». Много лет спустя береговая линия Чили стала одним из доказательств в пользу теории «материкового дрейфа»: в настоящее время считается, что эти горы возникли в результате субдукции — погружения тектонической плиты Наска под Южноамериканскую плиту.

Дарвин бы их наверняка заметил.

Его интерес к геологии имел и другие, менее очевидные, последствия. Он начал задумываться о Галапагосских вьюрках. На первый взгляд, они противоречили представлениям Лайеля о том, что создание новых видов определяется особенностями местной геологии. Дарвин столкнулся с головоломкой.

В действительности Дарвин заблуждался насчет вьюрков, так что головоломка оказалась еще сложнее, чем он думал. Он считал, что все вьюрки питаются одной и той же пищей, причем добывают ее большими стаями. Он не заметил важных различий в их клювах и даже испытывал трудности с разделением вьюрков на виды. Некоторых из них он вообще не считал вьюрками, а относил к крапивникам или черным дроздам. Птицы настолько его озадачили, а его интерес к собранным образцам был настолько мал, что значительную его долю он пожертвовал Зоологическому Обществу. За десять дней местный эксперт по птицам Джон Гулд определил, что все найденные птицы являются вьюрками, находятся в близком родстве и образуют тесную группу, которая, тем не менее, состоит из двенадцати[54] различных видов. Для столь маленькой группы крошечных островов подобное количество видов было необычно большим. Что стало причиной такого разнообразия видов? Гулд хотел бы получить ответ на этот вопрос, однако Дарвина он не интересовал.

К 1837 году логика Пейли вышла из моды. Теперь сведущие в науке теисты верили в то, что Бог установил законы природы в момент Творения, причем в число этих законов входят не только «фоновые» законы физики, которые признавал и Пейли, но также и законы развития живых существ, которые Пейли отрицал. Законы Вселенной неизменны и вечны. Ведь если это не так, значит в творении Бога есть изъян. Аналогии Пейли обратились против него самого. Что за изобретатель станет создавать ущербный механизм, который Ему придется постоянно чинить, чтобы тот не сломался?

Между наукой и теологией наметился раскол. Политическая коррупция Церкви уже становилась очевидной, а теперь рушились и ее рациональные заявления. Ко всему прочему, некоторые радикальные мыслители, многие из которых были медиками, изучавшими сравнительную анатомию и обратившими внимание на удивительное сходство между костями совершенно разных животных, оказались вовлечены в рассуждения, которые изменили представление о самом творении. Согласно Библии, Бог создавал животных как единичные изделия — киты и летающие птицы появились на пятый день, домашний скот, ползучие гады и люди — на шестой. Однако упомянутые медики стали думать о том, что виды способны изменяться, или «трансмутировать». Виды не были заданы раз и навсегда. Эти люди понимали, что, скажем, между бананом и рыбой существует огромная пропасть. И преодолеть ее за один шаг нельзя. Но если у вас есть достаточно времени и возможность разбежаться.

Постепенно эти идеи захватили и самого Дарвина. В своем «Красном дневнике», куда он записывал все, что увидел или о чем подумал, Дарвин увидел намеки на «изменчивость видов». Но этим намекам не хватало полноты и должной организации. Младенцы с врожденными уродствами напоминали новые виды живых существ. Клювы Галапагосских вьюрков отличались по форме и размеру. Нанду, правда, оставались загадкой: в Патагонии два различных вида гигантских птиц разделяли общую среду обитания. Почему же они не объединились в общий вид?

К июлю он втайне завел новый дневник под названием «Дневник Б».

Он был посвящен трансмутации видов.

К 1839 году Дарвин пытался собрать свои идеи в целостную картину и изложил их в 35-страничном обзоре. Принципиально важное влияние на его работу оказал Томас Мальтус, который в 1826 году написал книгу «Опыт закона о народонаселении» («An Essay on the Principle of Population»), где отметил, что неконтролируемый рост организмов подчиняется экспоненциальному (или, используя устаревший термин того времени, «геометрическому») закону, в то время как количество ресурсов возрастает линейно («арифметически»). Экспоненциальный рост происходит в том случае, когда на каждом шаге количество умножается на некоторую фиксированную величину: например, в ряду 1, 2, 4, 8, 16, 32 каждое последующее число вдвое больше предыдущего. При линейном росте фиксированное количество добавляется: например, 2, 4, 6, 8, 10 — здесь каждое последующее число больше предыдущего на 2. Оказывается, что каким бы малым ни был экспоненциальный множитель — при условии, что он все же больше 1 — и каким бы большим ни было линейное слагаемое, рано или поздно экспоненциальный рост обязательно обгонит линейный. Хотя, если множитель близок к 1, а слагаемое велико, на это потребуется некоторое время.

Взяв на вооружение рассуждения Мальтуса, Дарвин понял, что на практике рост популяции ограничивает конкуренция за обладание ресурсами — такими, как пища или жизненное пространство. Это конкуренция, — писал он, — приводит к «естественному отбору», при котором в «борьбе за существование» побеждают существа, способные произвести на свет следующее поколение. В пределах вида отдельные особи немного отличаются друг от друга; эти различия делают возможным медленное и постепенное изменение видов под действием естественного отбора. Как далеко такие изменения могут зайти? С точки зрения Дарвина, весьма и весьма далеко. Настолько далеко, чтобы по прошествии достаточного времени создать совершенно новый вид. А теперь, благодаря геологии, ученые знали о том, что Земля — очень древняя планета.

По семейной традиции Дарвин был унитарием. Эту ветвь христианства можно метко охарактеризовать как «веру в не более, чем одного Бога». Будучи здравомыслящим унитарием, он верил в то, что Бог обязан действовать в масштабе, превосходящем все прочие. Поэтому в завершение своего обзора он обратился к яркому образу унитарианского Бога:

Вряд ли Бог обладал настолько плохим вкусом, чтобы самому создавать паразитов. Они существуют только потому, что являются необходимым шагом на пути, ведущем к кошкам, собакам и нам самим.

У Дарвина была своя гипотеза.

И теперь он мучительно размышлял над тем, как донести ее до мира, застывшего в ожидании.