VII

Обыкновенная гостиница в пустыне не отличается изобилием мебели и ковров. Стол, два стула, вешалка для платья на двери и прейскурант — вот все, что находится в каждой комнате; спальные принадлежности доставляются самим путешественником. Прежде чем лечь спать, Тарвин внимательно прочел тариф и узнал, что это учреждение напоминает гостиницу в очень отдаленном смысле слова, и ему грозит опасность быть выгнанным в двенадцатичасовой срок после того, как он проведет сутки в этом неуютном помещении.

Прежде чем заснуть, он потребовал перо и чернила и написал письмо миссис Мьютри на своей бумаге. Под картой Колорадо, смело изображавшей железнодорожную систему штата, сходившуюся у Топаза, красовалась надпись:

«Н. Тарвин, агент по недвижимым имуществам и страхованию».

Тон письма был еще более уверенный, чем карточка.

В эту ночь ему снилось, что магараджа обменял ему Наулаку на городские облигации. Они уже заключали соглашение, когда его величество вдруг пошел на попятный и потребовал, чтобы Тарвин прибавил еще свой любимый рудник. Во сне Тарвин восстал против этого предложения, а раджа ответил: «Ну, хорошо, мой мальчик; значит, никакой железной дороги». И Тарвин уступил, повесил Наулаку на шею миссис Мьютри и в то же время услышал, как спикер палаты представителей штата Колорадо объявил, что с проведением центральной дороги Колорадо-Калифорния он официально признает Топаз столицей запада. Потом Тарвин, заметив, что спикер-то он сам, стал сомневаться в истине этих замечаний, проснулся с горечью во рту и увидел, что над Ратором встает заря и зовет к реальным победам.

На веранде его встретил седой, бородатый туземец-солдат, приехавший на верблюде. Он передал Тарвину маленькую книгу с надписью:

«Пожалуйста, напишите: „видел“».

Тарвин посмотрел на это новое явление на фоне облитого жгучим солнцем пейзажа с интересом, но не проявил ни малейшего удивления. Он уже научился одной тайне Востока — никогда ничему не удивляться. Он взял книгу и прочел на захватанной пальцами странице объявление:

«Богослужения бывают по воскресеньям в зале резиденции в 7 часов 30 минут утра. Очень просят пожаловать чужестранцев.

(Подписано) Л. Р. Эстес, американская пресвитерианская миссия».

«Не напрасно в этой стране встают так рано, — подумал Тарвин. — Церковная служба в 7 часов 30 минут утра. Когда же обедают?»

— Что мне делать с этим? — громко спросил он.

Солдат и верблюд, оба взглянули на него и ушли с ворчаньем. Это было не их дело.

Тарвин послал вслед удалявшимся фигурам какое-то неясное замечание. Очевидно, в этой стране не любят спешить с делом. Он жаждал той минуты, когда, с ожерельем в кармане и с Кэт под руку, рядом с собой, он повернется лицом к Западу.

Лучше всего отправиться к миссионеру. Он англичанин и скорее всякого другого может рассказать ему про Наулаку; Тарвин надеялся, что он может сообщить ему и о Кэт.

Дом миссионера стоял как раз за городскими воротами; он был одноэтажный, из красного песчаника, вокруг него так же, как и у станции, не было видно ни виноградников, ни живых существ. Но на самом деле он нашел людей с горячими сердцами, которые гостеприимно встретили его. Миссис Эстес оказалась одной из тех добрых женщин с материнским сердцем, с инстинктом хозяйки, которые сумеют создать уютный дом из пещеры. У нее было гладкое, круглое лицо, нежная кожа и глаза со спокойным, счастливым выражением. Ей могло быть около сорока лет. Ее гладкие, еще не тронутые сединой волосы были скромно зачесаны назад, осанка отличалась уравновешенностью и спокойствием.

Гость узнал, что они приехали из Бангора, вступил с ними в братские отношения на основании того, что его отец родился на ферме в Портлэнде, и, прежде чем пробыл в доме десять минут, был приглашен к завтраку. Тарвин обладал неотразимым даром внушать симпатию. Он принадлежал к тому сорту людей, которым поверяют сердечные тайны и горе интимной жизни в курилках гостиниц. Он был хранителем множества повествований, признаний в несчастьях и ошибках, которым он не мог помочь, и небольшого количества таких, которым он мог помочь и действительно помог. До окончания завтрака он узнал от Эстеса и его жены об их положении в Раторе. Они рассказали ему о своих неприятностях с магараджей и женами магараджи и о полной безуспешности своего дела; о своих детях, живущих в изгнании, каким является родина для американских детей, выросших в Индии. Они объяснили, что говорят о Бангоре, дети живут там с теткой и учатся в школе.

— Вот уже пять лет, как мы не видели их, — сказала миссис Эстес, когда они садились завтракать. — Фреду было только шесть лет, когда он уехал, а Лоре восемь. Подумать только, теперь им одиннадцать и тринадцать лет! Мы надеемся, что они не забыли нас. Но как могут они помнить? Ведь они еще дети.

Потом она рассказала ему случаи возобновления родственных связей в Индии после такой разлуки, от которых кровь застыла в жилах у Тарвина.

Завтрак вызвал в душе Тарвина сильную тоску по родине. После месяца, проведенного на море, двух дней на железной дороге, где пришлось поесть кое-как два раза, и ночи на постоялом дворе ему особенно понравилась простая домашняя еда и обильный американский завтрак. Он начался с арбуза — в этот момент Тарвин еще не чувствовал себя, как дома, потому что арбузы были почти неизвестной роскошью в Топазе и вообще не красовались в апреле во фруктовых магазинах. Но овсянка возвратила его домой, а котлеты и вареный картофель, кофе и различные печенья возбудили воспоминания, достаточно глубокие, чтобы вызвать слезы. Миссис Эстес, польщенная его восторгом, сказала, что следует достать кувшин кленового сиропа, который им прислали из Бангора, и, когда бесшумно двигавшийся слуга в белой одежде и красном тюрбане принес вафли, она послала его за сиропом. Все они были очень довольны и говорили приятные вещи об американской республике.

Конечно, у Тарвина в кармане была карта Колорадо, и, когда разговор, перескакивая с одной части Соединенных Штатов на другую, перешел к западу, он разостлал карту на столе между вафлями и котлетой и указал местоположение Топаза. Он объяснил Эстесам, как подняла бы город новая дорога, проведенная с севера на юг; потом принялся с любовью рассказывать, что это за чудесный город, какие здания построены там за последний год, как жители быстро оправились после пожара и начали строиться на следующее же утро. Пожар дал городу миллион долларов страховой премии, говорил он. Он преувеличивал свои же преувеличения в бессознательном обращении к громадному пустынному пространству, лежавшему за окном. Он не хотел допустить, чтобы Восток поглотил его или Топаз.

— К нам приедет молодая леди, кажется, из вашего штата, — прервала его миссис Эстес, для которой все западные города были безразличны. — Ведь из Топаза, Люсьен? Я почти уверена, что оттуда.

Она встала, подошла к рабочей корзинке и вынула письмо, которое подтвердило ее слова:

— Да, Топаз. Некая мисс Шерифф. Она приезжает к нам от Зенанской миссии. Может быть, вы знаете ее?

Голова Тарвина склонилась над картой.

— Да, я знаю ее. Когда она может приехать сюда?

— Вероятно, на днях.

— Так… Жаль молодую девушку, совершенно одинокую, вдали от друзей, — сказал Тарвин, — хотя я уверен, что вы отнесетесь к ней по-дружески, — быстро прибавил он, ловя взгляд миссис Эстес.

— Попробуем сделать так, чтобы она не загрустила по дому, — сказала миссис Эстес с материнской ноткой в голосе. — Ведь вы знаете, Фред и Лора в Бангоре, — прибавила она после некоторого молчания.

— Это будет доброе дело с вашей стороны, — сказал Тарвин с более сильным чувством, чем требовали интересы Зенанской миссии.

— Могу я спросить, что вы здесь делаете? — спросил миссионер, подавая жене чашку, чтобы она налила ему еще кофе. Он говорил довольно сдержанно, и слова выходили глухо из густой чащи бороды, седой и необыкновенно длинной. У него было доброе, некрасивое лицо, резкое, но дружелюбное обращение и прямой взгляд, который понравился Тарвину. Это был человек с определенными взглядами, в особенности относительно того, что касалось туземных рас.

— Я занимаюсь изысканиями, — развязно сказал Тарвин, поглядывая в окно, как будто в ожидании, что Кэт внезапно выйдет из пустыни.

— А!.. Золота?

— Да, да, и золота, между прочим.

Эстес пригласил Тарвина выкурить сигару на веранде; его жена принесла шитье и села с ними; оба курили, и Тарвин расспрашивал миссионера о Наулаке. «Где ожерелье? Что это такое?» — смело спрашивал он. Однако он вскоре убедился, что миссионер, хотя и американец, знал не больше ленивых странствующих приказчиков. Он знал о его существовании, но не слышал, чтобы кто-нибудь, кроме магараджи, видел его. Тарвин добился этого результата после разговора о многих, гораздо менее интересовавших его, вещах. Но ему начала приходить на ум одна идея насчет золотых приисков, — к которым упорно возвращался миссионер. Эстес выразил предположение, что он, Тарвин, конечно, займется золотыми приисками.

— Конечно, — согласился Тарвин.

— Но, я думаю, вы не найдете много золота в реке Амет. Туземцы добывали его урывками в течение сотен лет. Там ничего не найти, кроме ила, смытого с кварцевых утесов Гунгры. Но я полагаю, что вы поставите дело на широкую ногу? — спросил миссионер, с любопытством глядя на него.

— О да, конечно, на большую ногу.

Эстес прибавил, что он, вероятно, подумал уже о политических затруднениях, которые могут встретиться на его пути.

Ему надо получить согласие полковника Нолана, а через него согласие британского правительства, если он серьезно думает сделать что-нибудь. Да, вообще, чтобы остаться в Раторе, ему нужно заручиться согласием полковника Нолана.

— Стоит ли мне обращать на себя внимание британского правительства?

— Да.

— Ну, я так и сделаю.

Загрузка...