Найдена

7

Я добралась до Вышегорода. В пути боль утраты притупилась, и на сердце осталось только гнетущее тоскливое одиночество. Наверное, так чувствует себя потерявшийся ребенок. Пугливо озираясь, я вошла в городские ворота и остановилась посреди улицы. Куда идти дальше, я не знала.

На мои босые ноги плеснула грязь.

– Тьфу! – Невысокий мужичонка брезгливо покосился на меня, отряхнул угодившую в лужу ногу и пробурчал – Встала как столб!

– А ты гляди, куда идешь! – огрызнулась я.

Мужичонка заглянул мне в лицо и подобрел:

– Ладно, девка, прости… Спешил.

Зато теперь он явно никуда не торопился – стоял, буравил меня темными глазками и переминался с ноги на ногу, как аист.

– Пришлая? – наконец заговорил он.

– Да.

– Откуда?

– С Киева.

В глазах мужичка загорелся интерес.

– А мертвого князя видела?

Слухи о смерти старого киевского князя Владимира застали меня в дороге и, едва коснувшись слуха, полетели дальше. Должно быть, домчались и до Вышегорода…

Я отрицательно помотала головой. Мужичок разочарованно вздохнул:

– Жаль. Дуры вы, бабы, ничего не разумеете. Уж я бы первым делом побежал в Десятинную. Живым Владимира не видел, так хоть на мертвого поглядел бы…

– К чему мне мертвый князь?

– Говорю же, ничего не разумеете, – махнул рукой мужичок и назвался: – Меня Журкой кличут, а тебя?

– Найденой.

– Сирота? – мгновенно понял он. Я кивнула. – А в Вышегороде чего ищешь?

Мы уже шли по улице.

– Не знаю.

– Не знаешь? – Глаза Журки стали круглыми от удивления. Оправдываться или что-то объяснять мне не хотелось.

– Ночевать-то тебе есть где? – вдруг участливо спросил он.

Я остановилась:

– Не твое дело.

– А то пошли со мной, – словно не расслышав мой ответ, предложил он. – Дом у нас с братом большой, просторный. Сироту не обидим. Одной-то, чай, худо?

Вот привязался! Лезет в душу… Не надо мне его жалости.

– Слушай, шел бы ты с Богом! – выкрикнула я.

Журка попятился.

– Плохо тебе, девка, – уже менее уверенно произнес он, – а от помощи отказываешься. Ты подумай…

Я взглянула на небо. Темными колченогими чудовищами к городу крались тучи, а солнце медленно тонуло в зубастой лесной пасти. Надвигалась ночь – время татей и убийц. Мне стало страшно.

– Кров и еда денег стоят, – сказала я.

Журка махнул рукой:

– А, брось! Много ты съешь…

Я улыбнулась. В этих словах было что-то доброе, наивное, почти детское.

Дом Журки стоял над рекой, в излучине. Крыша терялась в густом кустарнике, однако ворота были добротными, двор чисто выметенным, а крыльцо высоким, как в боярском тереме.

Журка по-хозяйски вошел в избу и втащил меня следом. Я открыла рот для приветствия, но так и не заговорила. Изба была полна народу. На длинных лавках в горнице сопели, храпели и кашляли какие-то люди. Кто-то в дальнем углу визгливо ругался, кто-то за столом доедал остатки ужина, а дети носились по избе с пронзительными воплями. На меня и Журку никто не обратил внимания.

– Устраивайся, – указал мне на одну из лавок Журка. – Я погляжу, что поесть.

Мне вспомнился дом Улеба. Там тоже было много людей. А потом они вповалку лежали на подводах и остекленевшими глазами смотрели в небо… Ребятишки, бабы…

– Не уходи, – попросила я.

Брови Журки поднялись домиками.

– Ты что, испугалась?

Я не хотела признаваться, но эта изба пугала меня. Казалось, стоит моему новому знакомцу уйти, и в двери вползут жуткие черные тени с мечами вместо рук. Даже образа сердито, будто обвиняя, глядели из красного угла…

– Не бойся. – Журка нырнул за перегородку. Я сжалась, села на лавку и покосилась на соседей. Слева сопел во сне краснорожий детина в залатанной рубахе, справа, укрывшись с головой платком, кашляла какая-то женщина.

Журка не появлялся. Страх нарастал. Стало трудно дышать. Ничего не соображая, я схватила узел с пожитками и рванулась прочь из избы.

– Ты куда? – Журка вынырнул из-за переборки и поймал меня за руку.

– Ухожу… Не могу больше… – выдавила я.

– Господи, кто ж тебя так напугал? На-ка поешь, и все страхи пройдут. – Он сунул мне в руки ломоть хлеба и кусок сала. Сало приятно растеклось во рту.

– Ничего?

Я кивнула.

– Тогда пошли. – Журка потянул меня обратно. Краснорожий детина уже перевернулся на другой бок и храпел не так грозно, как раньше, а баба скинула во сне платок и оказалась совсем молоденькой рябой девкой с русой косицей.

– Это моя сестра, – заботливо прикрывая ее сползшим платком, пояснил Журка. – Младшая.

– А этот? – Я ткнула пальцем в сторону краснорожего.

Журка улыбнулся:

– Его я не знаю. Наверное, его привел брат. – После сала с хлебом меня разморило, и речь Журки звучала невнятно, словно издалека: – Кто откуда. Есть родичи, есть пришлые. Брат у меня добрый, всех привечает. И люди тут незлобивые, не обидят…

В дремоте я не сразу заметила, что Журкина рука легла на мое плечо и сначала нерешительно, а потом все настойчивее принялась гладить по спине. Потная чужая ладонь залезла под рубаху, коснулась живота…

– Ты чего? – очнувшись, почти беззлобно спросила я. – Сдурел?

Журка быстро убрал руку.

– Прости, – пробормотал он и отвернулся. – Ладно, утро вечера мудренее, давай спать.

Спалось мне плохо. То будил храп краснорожего, то тревожил кашель Журкиной сестры… Сморило меня только к рассвету, а открыв глаза, я не увидела в избе ни грозного соседа, ни кашляющей девки, ни самого Журки. Без людей горница казалась огромной и запустелой. Только на чисто выметенном полу у двери возились голозадые малыши и за перегородкой слышались негромкие бабьи голоса. Я встала и заглянула туда. У печи хлопотали три бабы. Две русоволосые и дородные, а одна невысокая, темненькая, чем-то похожая на Журку.

– А, проснулась, – улыбнулась мне одна из русых и указала на дымящийся котел: – Есть хочешь?

– Нет. – Я помотала головой и поинтересовалась: – А где Журка?

– Кто его знает, – недовольно буркнула темноволосая. – Шляется где-то, бездельник.

– Верно, пошел на торжище, – проговорила другая русая. – Он частенько там толчется: товар поднести, ухапить чего…

– Ворует? – изумилась я.

Русоволосая недовольно нахмурилась:

– Журка не вор! Болен он. Делом заниматься не может, вот, бывает, и взбрыкнет, сдурит… А так он не вор!

Болен? Что же за недуг его мучит? Однако спрашивать о подобном было неловко.

– Коли он тебе нужен, так сходи на площадь, поищи его там, – предложила одна из хозяек, а две другие закивали. Казалось, они просто старались вежливо избавиться от назойливой гостьи.

– И впрямь пойду поищу, – согласилась я.

На торжище кричали, толкались, ругали друг друга и нахваливали свой товар. Я прошлась по гончарному ряду, оглядела высокие кувшины с узорными горлышками и пузатые миски со змеями на круглых боках, потом полюбовалась на дивные вышивки ковров и покрутила в руках переливающиеся бабьи безделушки. Наглядевшись, выбралась из толпы и села на поваленное бревно у дороги. Мимо туда-сюда сновали люди. Одинокие мужики с товаром, ватаги усатых рослых воинов в белых рубахах, стайки веселых девок и бабы в шитых бисером кокошниках, с няньками и служанками.

К полудню на рынок пригнали рабов. Их было всего пятеро – две коренастые грудастые девки, старик, тощенький паренек и мужик с руками кузнеца. Проходя мимо меня, одна из баб скосила желтые бесстыжие глаза и едва заметно подмигнула. Похоже, она совсем не тяготилась участью рабыни…

– Опять Палашку продают, – заметил один из зевак, а другой отозвался:

– Да, нынче Мирону деваться некуда. Хозяйство разорено, только за Палашку денег и возьмет. На нее спрос, как на золото.

За что в Вышегороде так ценили грудастую и желтоглазую Палашку, я уже не услышала, но из интереса увязалась за толпой. Рабов погнали через кузнечный ряд к реке.

– Найдена! – Журка вынырнул из-за телеги с кожами и схватил меня за руку. Его лицо светилось от радости…

– Я тут… – начала я, но он не дал договорить:

– Пойдем, поглядишь, какие из Царьграда вещицы привезли! – и вдруг замер, уставившись на меня круглыми черными глазками.

– Ты чего? – спросила я.

– А вещицы-то словно для тебя сделаны! – как-то задумчиво пробормотал Журка. – Одинцы[8] сюда, – он коснулся кончиками пальцев моих ушей, а затем мягко провел по шее: – а бусы жемчужные вот так… Княгиня!

Я засмеялась. Слова Журки польстили.

– Не нужно мне бус, – сказала я.

Журка помрачнел:

– Нужно! Такой красоте нужно!

– Нет. Мне и так хорошо. У меня есть такая диковина, перед которой поблекнут все царьградские украшения.

Мне понравилось, как расширились и заблестели его глаза.

– Гляди. – Я запустила руку за шиворот и вытащила на свет свой оберег[9] – большую округлую стекляшку, оплавленную в серебро. По краю серебряного ободка затейливо тянулись руны[10].

– Мое имя. – Я провела по ним пальцем.

– Ух ты… Откуда такая? – восхищенно шепнул Журка.

– Друг подарил. Очень хороший друг.

Я спрятала оберег под рубаху. Воспоминание о Старике резануло по сердцу, и ощущение легкости исчезло. И зачем я вытащила этот оберег, зачем коснулась стариковского подарка?

Журка хлюпнул носом, почесал подбородок и вдруг неожиданно заявил:

– Знатная вещица! А что тебе и без украшений хорошо, ты врешь. Мечтаешь небось о нарядах.

– Бывает, и мечтаю, – согласилась я. – Иногда идет мимо этакая колода, ни рожи ни кожи, а нарядов на ней, как перьев на курице, невольно думаешь: «кабы мне такие»…

– Вот видишь! – обрадовался Журка. – Погоди тут. Примерим на тебя царьградские диковины. Купцы не обеднеют…

– Не смей! – понимая, что он затеял, крикнула я, но поздно. Журка уже исчез. Стараясь не упустить из виду его худую спину, я принялась проталкиваться следом.

Журка остановился у лотка с жемчужными украшениями. Я перевела дух. Успела!

Худая, как у ребенка, рука воришки потянулась к розоватым горошинам.

– Сколько просишь? – долетел до меня его голос. Купец что-то ответил, и в этот миг Журка толкнул лоток плечом. Крупные, гладкие жемчужины покатились по земле. Толпа загудела. Купец рухнул на колени, поспешно выхватывая из-под ног зевак свой драгоценный товар.

– Как же так… Ох, беда. Прости Христа ради… – Журка присел рядом. Его ловкие пальцы зацепили длинную жемчужную нить и потянули ее к поясу. Нить уже почти скрылась в складках Журкиной одежды, когда купец поднял взгляд.

– Куда?! Вор! – завопил он. Журка растерянно заморгал. Невесть откуда возникший дружинник подхватил его под мышки и поднял на ноги. Забыв о товаре, купец сунул руку Журке за пазуху. Вслед за жемчужной нитью оттуда показались длинные одинцы, какая-то бляха…

– Вор! – Купец победно потряс возвращенными украшениями. Его рожа полыхала гневным румянцем. – Глядите, люди!

В сочувствующих недостатка не было.

– Кругом ворье, – вздохнула какая-то баба.

– Разгулялись, – поддакнул ей маленький, похожий на зайца мужичок. – Руки бы им поотрубать!

На плечах мужичка красовался синий кафтан из дорогой зуфи[11].

«Такому уж точно никогда не приходилось голодать и мыкаться без крова, – с нежданной злостью подумала я. – Ему бы только других судить!»

– Эх ты, Журалей… Говорили же тебе, не зарься на чужое, – хмуро сказал дружинник поникшему Журке. – Ладно, свои-то поймут, простят, а этот… – Он повел головой в сторону торговца. – Он же из самого Царьграда. У посадника живет. Теперь вирой[12] и слезами не откупишься. Глядишь, и впрямь руки поотрубают. Ладно, пошли к посаднику.

Плечи Журки согнулись, а лицо сморщилось.

– Ступай, ступай, – – подтолкнул его дружинник.

Я нырнула в толпу. Нужно бежать к Журкиным родичам. Они помогут, выручат… Задыхаясь, я домчалась до Журкиного дома, взлетела на крыльцо и распахнула дверь.

В горнице сидели трое. Мужик за столом что-то выскабливал на клочке кожи, паренек заглядывал ему через плечо, – – видать, учился, а девка – Журкина сестра – ставила на стол миски.

– Журку! – с порога крикнула я. – Журку поймали!

Мужик отложил кусок кожи и повернулся:

– Что натворил?

– Бусы украл. И еще всякую мелочь.

Мужчина встал. Он оказался немногим выше Журки, но гораздо старше и крепче. «Брат», – догадалась я.

– Ты его просила? – угрожающе спросил он.

Я сглотнула обиду:

– Нет. Остановить не успела…

Из-за перегородки выглянула одна из тех баб-хозяек, что посылали меня на торжище. Затолкала под платок выбившуюся русую прядь и негромко пробормотала:

– Ничего… Журке не впервой. Посидит в посадской яме, подумает и домой придет. Его у нас не обижают, рука не поднимается…

Мужик кивнул:

– И то верно.

– Вы не понимаете! Он у царьградского купца украл, – заспешила я. – Судить его будут. Защитить его надо.

Мужчина уселся обратно за стол, а Журкина сестра подошла ко мне и презрительно оглядела с головы до пят:

– А ты что за советчица? Пустили тебя в дом, так и живи тихо, не лезь в наши дела. Сами разберемся! Журка украл – ему и ответ держать, ты-то тут при чем?

«А ведь и вправду ни при чем, – подумалось мне. – Что лезу? Чужая я тут, и не моя вина, что Журка украл. Я ж его не просила…»

Они были правы, только оставаться мне расхотелось. От стен избы повеяло холодом, будто в них появились огромные щели. Недаром мне здесь сразу не понравилось…

Я подошла к лавке, взяла свой мешок и отступила к дверям. На пороге поклонилась:

– Благодарствую за приют, хозяева…

– Доброго тебе пути, – безразлично отозвался мужчина за столом. Паренек улыбнулся, а Журкина сестра скривила недовольную рожу. И тут меня .прорвало. Не знаю почему. Просто так…

– Другой раз помирать буду, но к вам не приду! – громко заявила я и, глядя прямо в удивленные глаза мужика, закончила: – И за этот ночлег заплачу, когда добуду денег. Нищая я, а от вас милости не приму. Недостойны вы…