Не горюй!

2

Джуди пообещала, что заберет меня из больницы, а я попросила ее купить мне авиабилет в одну сторону до Дублина.

Пока я бродила по палате в тоске и унынии, Джеймс хранил глухое молчание. Он мне ни разу не позвонил.

Иногда я отказывалась во все это верить. Все, что он наговорил, казалось мне дурным сном. Я и в самом деле не могла вспомнить деталей, но я помнила, что я тогда чувствовала. Болезненное ощущение, что что-то не в порядке. По сути, я даже не помню, как провела эти два последних дня в больнице. Смутно припоминаю только свое недоумение, когда другие матери говорили о том, как теперь изменится вся их жизнь, как им придется приспосабливаться к новому члену семьи и так далее и тому подобное.

Но я не понимала, в чем проблема. Я уже не представляла себе жизни без дочки.

— Только ты и я, радость моя! — шептала я ей.

Наверное, то, что нас бросил единственный мужчина в нашей жизни, ускорило процесс сближения. И я подолгу тихо сидела, держа дочку на руках. Я трогала ее крошечные кукольные ножки, ее розовые прелестные пальчики, ее плотно сжатые кулачки, ее бархатистые ушки, ласково гладила ее невероятно маленькое личико, пыталась угадать, какого цвета будут у нее глазки.

Она была такой прелестной, такой идеальной, просто чудо.

Видит бог, меня предупреждали, что я, возможно, буду испытывать всепоглощающую любовь к ребенку. Но я не ожидала, что эта любовь охватит меня с такой силой. Я готова была убить любого, кто хотя бы прикоснется к светлому шелковистому волоску на маленькой головке.

В конце концов, я могла понять, что Джеймс бросил меня — хотя на самом деле не могла, — но я действительно не понимала, как он мог бросить такого замечательного, прекрасного ребенка.

Она часто плакала. Впрочем, вряд ли мне пристало жаловаться: я и сама постоянно ревела.

Я делала все, чтобы утешить ее, но она продолжала плакать.

После того как она в первый день проплакала восемь часов без перерыва и я сменила ей подгузник сто двадцать раз и покормила сорок девять тысяч раз, я слегка впала в истерику и потребовала, чтобы ее осмотрел врач.

— С ней наверняка что-то не так, — заявила я усталому молодому человеку, который оказался врачом. — Она никак не может быть голодной, она сухая, но тем не менее не перестает плакать.

— Ну, я ее осмотрел, и у нее все в абсолютном порядке, насколько я могу судить, — терпеливо объяснил он мне.

— Но почему она плачет?

— Потому что она — грудной ребенок, — сказал он. — Это их обычное занятие.

Он изучал медицину семь лет — и это все, что он мог сказать?

В общем, меня он не убедил.

Может быть, она плачет, потому что каким-то образом осознает, что папа бросил ее? Или — тут я почувствовала укор совести — она орет, потому что я не кормлю ее грудью? Возможно, ей не нравится кормиться из бутылочки?

Да, я знаю, вы скорее всего возмутитесь, узнав, что я не кормлю ее грудью. Подумаете, что я плохая мать. Но, видите ли, давным-давно, когда у меня еще не было ребенка, я решила, что вполне разумно вернуть себе свое тело после того, как сдашь его внаем на девять месяцев. Мне стыдно признаться, но я боялась, что, если буду кормить ее грудью, мои сиськи обвиснут и станут плоскими.

Теперь же, когда у меня появился такой замечательный ребенок, все мои волнения насчет кормления грудью стали казаться мне мелкими и эгоистичными. Оказывается, стоит тебе родить, как все меняется кардинальным образом. Никогда не думала, что доживу до дня, когда чьи-то потребности будут для меня важнее привлекательности моих сисек.

Итак, если моя крошка не перестанет в ближайшее время орать, я подумаю, не начать ли мне кормить ее грудью. Если это сделает ее счастливой, я смирюсь с растрескавшимися сосками, обвисшей грудью и усмехающимися тринадцатилетними подростками, пытающимися заглянуть мне за шиворот в автобусе.

Джуди, я и малышка приехали домой. Я открыла дверь, и, хотя Джеймс предупредил меня, что забрал вещи, я оказалась не готовой обнаружить отсутствие его дезодоранта и крема для бритья в ванной комнате, опустевший шкаф и пробелы на полках с книгами.

Это было ужасно.

Я медленно опустилась на кровать. Подушка все еще пахла Джеймсом. Мне так его не хватало!

— Поверить не могу, — плача, призналась я Джуди. — Его и в самом деле нет.

Девочка начала плакать, будто тоже ощутила пустоту. А ведь она перестала реветь всего пять минут назад. Бедняга Джуди совсем растерялась, не зная, кого из нас утешать.

Немного погодя я перестала плакать и повернула залитое слезами лицо к Джуди.

— Ладно, — сказала я, — начну собирать вещи.

— Вот и хорошо, — прошептала она, все еще покачивая меня вместе с ребенком в своих объятиях.

Я принялась швырять в чемодан все, что, по моему мнению, могло мне понадобиться. Я собралась взять с собой гору памперсов размером с небольшой Эверест, но Джуди отговорила меня, мягко напомнив, что их можно купить и в Дублине. Я кинула в чемодан детские бутылочки, подогреватель для бутылочек с изображением коровы, перепрыгивающей через луну, ползунки, одеяла, погремушки, носочки размером с почтовую марку — то есть все, что необходимо (так я считала) моему ребенку-безотцовщине.

Теперь, когда я стала матерью-одиночкой, я явно чересчур усердствовала. «Прости, моя дорогая, я лишила тебя отца, потому что оказалась недостаточно умной или красивой, чтобы удержать его, но я постараюсь, чтобы ты ни в чем не нуждалась».

Потом я попросила Джуди отдать мне хотя бы два памперса.

— Зачем? — спросила она, прижав их к себе.

— Вдруг в самолете произойдет несчастье, — сказала я, пытаясь выхватить их из ее рук.

— Разве они не дали тебе ничего в больнице? — удивилась Джуди.

— Да не со мной, глупышка. С ребенком. Хотя какое же это несчастье? Просто производственная травма.

Она выделила мне три подгузника. Неохотно.

— Послушай, — сказала она. — Ты не можешь все время звать ее ребенком. Нужно дать ей какое-нибудь имя.

— Сейчас я не могу об этом думать! — запаниковала я.

— О чем же ты думала все девять месяцев? — удивленно спросила Джуди. — Ты должна была думать о том, как назвать ребенка.

— Я и думала, — созналась я, и губы мои снова начали дрожать. — Но я думала вместе с Джеймсом. И будет неправильно сейчас давать ей одно из этих имен.

Джуди казалась слегка раздраженной Но я снова собиралась разреветься, потому она сочла за лучшее промолчать.

Я не взяла для себя практически ничего, кроме нескольких книг по воспитанию детей. Зачем беспокоиться о вещах, раз моя жизнь все равно кончилась.

Кроме того, на меня ничего не лезло.

Я открыла шкаф и отпрянула в отвращении при виде маленьких платьев. Можно не сомневаться: они висели здесь и обсуждали меня.

Я почти видела, как они подталкивают друг друга локтями и говорят:

«Взгляните на нее! Неужто она и в самом деле думает, что наш десятый размер подойдет ее гигантским формам? Неудивительно, что муж сбежал от нее».

«Она просто распустилась. А ведь всегда уверяла, что этого не произойдет. Она нас подвела, да и себя тоже»

— Простите, — попыталась я оправдаться. — Я сброшу вес. Я вернусь за вами, обещаю. Как только смогу.

Их скептицизм был явным.

Мне оставалось выбирать между платьями, которые я носила во время беременности, и джинсами, забытыми в спешке Джеймсом. Я натянула джинсы и случайно увидела свою раздувшуюся фигуру в зеркале. Господи, как же ужасно я выглядела! Как будто надела что-то с чужого плеча, причем мужского. Или, хуже того, как будто я все еще беременна!

В последние недели перед родами я была просто огромной. Абсолютно круглой. На меня налезало только мое зеленое шерстяное платье. Плюс к тому меня постоянно тошнило и лицо имело зеленый оттенок. Я напоминала арбуз, который надел туфли и слегка подкрасил губы.

Сейчас я уже не была зеленой, но во всех других отношениях все равно напоминала арбуз.

Что же со мной случилось? Куда подевалась настоящая я, и куда ушла моя настоящая жизнь?

С тяжелым сердцем я пошла вызывать такси по телефону, чтобы ехать в аэропорт.

Когда зазвенел дверной звонок, я в последний раз оглядела свою гостиную — полупустые книжные полки, гору подгузников — и поспешила закрыть дверь, боясь снова расплакаться. Но тут же вспомнила, что кое-что забыла.

— Господи, — сказала я, — мое кольцо!

Я кинулась назад и забрала из спальни свое обручальное кольцо. Последние два месяца оно лежало на с голике, так как не лезло на распухший палец. Я надела его, и оно, как ни странно, оказалось впору.

Я заметила, что Джуди странно взглянула на меня.

— Знаешь ли, — вызывающе сказала я, — он все еще мой муж. А это значит, что я все еще замужем.

— Я же ничего не сказала, — заметила она с невинным выражением лица.

Мы с Джуди, а также куча чемоданов, сумок и ребенок в корзинке втиснулись в лифт.

Кое о чем мне все-таки забыли сказать, когда я собралась заводить ребенка. В соответствующих книгах должно быть написано: «Ваш муж не должен оставлять вас в первые несколько месяцев после родов, поскольку в противном случае вам придется таскать все самой».

Джуди грузила вещи в багажник, когда я с ужасом увидела идущего к дому мужа Дениз. Он явно возвращался с работы.

— О господи! — зловеще произнесла я.

— Что? — забеспокоилась Джуди, вся красная и вспотевшая после трудов праведных.

— Муж Дениз, — пробормотала я.

— Ну и что? — громко спросила она.

Я ожидала, что он устроит громкий скандал (как я уже говорила, он был итальянцем) или, того хуже, предложит мне заключить союз. Что-то вроде «враг моего врага — мой друг». Мне этого точно не хотелось.

Мои глаза встретились с его глазами, и я, чувствуя себя виноватой и напуганной, решила, что знаю, о чем он сейчас думает: «Это все твоя вина! Будь ты такой же привлекательной, как моя Дениз, твои муж остался бы с тобой, а я бы по-прежнему был счастлив. Но нет, ты должна была все испортить, толстая безобразная корова!»

«Ладно, — подумала я. — Будем играть по твоим правилам».

Я уставилась на него, мысленно посылая ему следующее сообщение:

«Если бы ты не женился на потаскушке, которая ворует чужих мужей, а выбрал бы себе милую и порядочную девушку, ничего бы не случилось».

Наверное, я была ужасно несправедлива к бедняге. Он ничего мне не сказал. Только смотрел — печально и понимающе.

Я обняла Джуди на прощание. Мы обе плакали. В порядке исключения ребенок молчал.

— Хитроу, первый терминал, — сказала я таксисту со слезами в голосе, и мы свернули за угол, оставив мистера Андрусетти печально смотреть нам вслед.

С трудом продвигаясь по проходу самолета, я постоянно задевала пассажиров сумкой с детскими вещами. Когда я наконец отыскала свое место, какой-то мужчина помог мне разложить вещи. Я улыбнулась ему в знак благодарности и механически прикинула, не понравилась ли ему.

Просто ужас какой-то! Больше всего мне нравилось в замужестве, что я сошла с этой жуткой карусели бесконечных поисков подходящего мужчины, когда то и дело обнаруживалось, что он либо женат, либо «голубой», либо патологически жадный, либо читает Джеффри Арчера, либо способен получить оргазм, только если позволить ему называть тебя мамочкой. Короче говоря — обладает одним из той тысячи недостатков, которые не проявляются сразу, как только ты возьмешь его за руку, заглянешь в глаза, почувствуешь тепло внизу живота, не имеющее никакого отношения к наркотику, принятому незадолго до этого, и подумаешь: «Эй, вот этот может и сгодиться».

Теперь я снова оказалась в ситуации, когда каждый мужчина является потенциальным любовником. Я снова вернулась в мир, где на восемьсот очаровательных женщин приходится один мужчина без сексуальных отклонений!

Я повнимательнее присмотрелась к услужливому мужчине. В нем даже не было ничего привлекательного. Возможно, «голубой». Или, что еще вероятнее, учитывая авиакомпанию, на рейс которой удалось достать билет, священник.

Что же касается меня, брошенной жены с трехдневным ребенком и самоуважением амебы, с лишними тридцатью фунтами веса, явно намечающейся послеродовой депрессией и влагалищем, в десять раз превышающим нормальный размер, то вряд ли я была ценной находкой.

Самолет оторвался от земли, дома и улицы Лондона поплыли подо мной, становясь все меньше и меньше. Я оставляла позади шесть лет своей жизни.

Интересно, беженцы чувствуют себя так же?

Мой муж был где-то там внизу. Моя квартира тоже была где-то внизу. Мои друзья были где-то внизу. Моя жизнь была где-то внизу.

Там я была счастлива.

Затем город накрыло облако. Я сидела в кресле с ребенком на коленях и другим пассажирам, вероятно, казалась обычной матерью. Но я не была обычной, вдруг осознала я. Я была брошенной женой.

Мне много кем приходилось быть в жизни. Я была Клэр — послушной дочерью. Я была Клэр — исчадием ада. Я была Клэр — студенткой. Я была Клэр — потаскушкой (на короткий период; если будет время, я расскажу об этом). Я была администратором. Я была женой. И теперь я Клэр — брошенная жена. Уверяю вас, мне эта мысль совсем не понравилась.

Несмотря на мои якобы либеральные взгляды, я всегда считала, что брошенные жены — это женщины, живущие в тесных квартирах; что их мужья, задержавшись лишь для того, чтобы поставить им фонарь под глазом, удаляются с бутылкой водки, деньгами, приготовленными на Рождество, и книжкой, по которой получают детские пособия. А эти женщины остаются в слезах перед кипой неоплаченных счетов, с сомнительной историей насчет столкновения с дверью и четырьмя непослушными детьми, старшему из которых шесть лет.

Теперь я прозрела и поняла, что ошибалась. Брошенные жены — это тоже женщины, как я.

Наверное, все было бы еще более унизительным, если бы я не чувствовала такой ярости. А почему бы и нет? Я что, тибетский монах? Или мать Тереза, черт бы ее побрал?!

Забавно, но, несмотря на жалость к себе и негодование, я понимала, что когда-нибудь, когда все пройдет, я, возможно, стану лучше, сильнее и научусь сочувствовать другим.

Но это произойдет не скоро.

— Твой отец — подлец, — прошептала я своей дочке.

Услужливый священник вздрогнул, он, видимо, расслышал мои слова.

Через час мы пошли на посадку в аэропорту Дублина. Самолет сделал круг над зелеными полями северного Дублина, и я поднесла дочку к иллюминатору, хотя и понимала, что она не сможет ничего увидеть. Я хотела показать ей Ирландию. Она так сильно отличалась от Лондона, который мы только что покинули! Я никогда не испытывала более тяжелого чувства, чем в тот момент, когда смотрела на синеву Ирландского моря и серый туман над зелеными полями. Я чувствовала себя неудачницей.

Я уехала из Ирландии шесть лет назад, полная радужных планов на будущее. Я найду себе прекрасную работу, выйду замуж за замечательного мужчину и буду жить счастливо долго-долго. И я нашла прекрасную работу, встретила замечательного мужчину и была счастлива — по крайней мере, какое-то время. Но все пошло наперекосяк, и вот я снова в Дублине с унизительным ощущением «deja vu».

Но одно кардинально изменилось.

Теперь у меня был ребенок. Идеальный, прелестный, замечательный ребенок. И от этого я бы не отказалась ни за что в жизни.

Услужливый «голубой» священник очень смутился, когда я вдруг беспомощно расплакалась.

«Ничего, — подумала я, — посмущайся. Ты же мужчина. Кто знает, сколько женщин плакали из-за тебя».

Как только мы приземлились, он довольно резво покинул самолет. Помочь мне с вещами не предложил. Что ж, мне трудно было его винить.