(Не)идеальная девочка

Глава 25

Как отличить конец от начала, если мира больше не существует?

Мне жарко. Очень-очень жарко. И тяжело. Такое чувство, что кто-то вывалил на меня груду раскалённых кирпичей.

Стараюсь пошевелиться, но давление становится сильнее. Открываю глаза и утыкаюсь в незнакомый вид за окном. Заторможенный после сна мозг начинает медленно приходить в себя, генерируя картинки прошлой ночи вместе с осознанием.

Осторожно кошу взгляд вниз на мужскую руку на своей обнажённой груди. Ещё ниже. Свои части тела и отсутствие на них одежды игнорирую. Поздно пить Боржоми… На бедре лежит ничем неприкрытая нога, усыпанная жёсткими светлыми волосками.

Ох-ре-не-ть!

Единственное слово, которое приходит в голову, когда сознание полностью проясняется.

Краска бросается в лицо, когда понимаю, что лежу в чужой постели абсолютно, блин, голая вместе с Артёмом Северовым. На котором, между прочим, тоже ни единой нитки. Полотенце, в которое он заматывал бёдра прошлым вечером, сиротски свисает с края кровати.

Вашу ж мать! — вторая мысль, добирающаяся в мозги.

Щёки, скулы, шею, а за ними и всё остальное обжигает огнём, словно меня облили бензином, а потом бросили горящую спичку, когда вспоминаю вчерашнюю ночь. А точнее то, что мы делали с Артёмом.

В свою защиту могу сказать, что я никакого участия во всём этом почти не принимала. Если воспринимать пассивность как оправдание, то я невиновна по всем статьям. А вот если взять в обработку моё желание и невозможность остановить его действия, то мотать мне пожизненно.

Хотя кого я обманываю?

Единственное, о чём я жалею, что просто отключилась после того, что Тёма творил с моим телом ртом и руками. Видимо, усталость, перенапряжение и три оргазма к ряду сделали своё дело, и я просто уснула.

Вчера с трудом несколько слов связывала, а сегодня хочется так много сказать ему. Хочу наконец признаться, что люблю. И будь что будет. Может и пожалею о сказанном, но лучше так, чем о том, чего так и не смогла выговорить.

Сегодня всё закончится, а завтра начнётся с нуля.

Откладываю признание, пока не поговорю с родителями и не покончу с этим фарсом, называемым помолвкой. Всё равно с Киром быть не смогу. Я и раньше об этом знала, но после этой ночи укрепилась в своём решении.

Крепче вжимаюсь в горячее тело любимого человека, пока не напарываюсь на стоящий член, упирающийся в ягодицу. Рука Северова крепче стискивает рёбра, не давая отстраниться. Над ухом раздаётся тихое возбуждённое рычание:

— Куда ползёшь, идеальная девочка? Не пущу!

— Ты не спишь? — едва пищу, потому что была уверена, что он храпит, как мамонт.

С долгим опозданием до меня доходит, что всё это время его сердце, стучащее мне в спину, билось с оглушающим грохотом. У человека в состоянии покоя такого не бывает. Только если у него тахикардия. А я почти на сто процентов уверена, что у Севера её нет.

— Давно не сплю, малыш. — обжигает дыханием шею, прихватывая губами. — Моя ж ты девочка. Я скучал по тебе. Целую, сука, ночь.

Не успеваю ничего понять, как оказываюсь на спине, прижатая крепким телом, а губы уже отвечают на жадный поцелуй. Мозг ревёт сиренами, зажигая сигналы SOS, но я впускаю язык, игнорируя предвестников Апокалипсиса.

— Хочу тебя, Насть, пиздец! — хрипит мне в губы.

И я хочу! Хочу! Хочу! Хочу! Хочу!

Его эрегированный член упирается во внутреннюю часть бедра, размазывая смазку.

Да, я уже вся мокрая только от его близости. Единственное, что останавливает меня сейчас — это мысль, что сначала надо разобраться с прошлым, чтобы с разбегу прыгнуть в будущее.

Упираюсь ладонями в плечи Северова, продолжая посасывать его язык.

Слабая попытка, знаю.

Собираю всю свою расплывшуюся силу воли, чтобы остановить это безумие. Разрываю поцелуй и толкаю сильнее.

— Слезь с меня, Артём! Мне домой надо! — стараюсь звучать уверенно, но выходит так себе.

— И в душ. — шипит, перекатываясь на спину.

— Зачем? — мозг то ли ещё не проснулся, то ли уже отключился.

— Насть, я на тебя вчера кончил. — отбивает ровно, но всё равно голос срывается. — Извини, не сдержался. — добавляет, скользя взглядом вниз по моему телу, и притягивает к себе. — Простишь?

Заливаюсь пунцовой краской до кончиков ушей, вспоминая вышеупомянутое действие. Это последнее, что я помню. Поток горячей густой жидкости на своём животе, а потом темнота. Смотрю на Артёма. Заглядываю в самые красивые на свете глаза. На заострённые черты лица. На растрёпанные, переливающиеся в солнечном свете волосы. На мускулистую грудь. Крепкий пресс. Натыкаюсь на толстый длинный орган с пунцовой головкой и тут же отвожу взгляд. К этому я ещё не готова.

Вырываюсь из объятий и хватаю полотенце, первое, что попалось под руку, закутываюсь в него и лечу в ванную. Под горячей водой стою недолго. Быстро наливаю на грубую мочалку гель для душа и намыливаюсь. С торможением соображаю, что вернусь домой, пахнущая мужским ароматом.

Впрочем, уже поздно.

Несколько раз ополаскиваюсь, но понимаю, что это меня уже не спасёт. Надежда только на то, что успею вернуться до того, как проснутся родители.

Выхожу из душа, и эта хрупкая надежда разлетается в клочья, когда смотрю на часы. 6:52. Приговор мне уже вынесли. Через двадцать три минуты я должна спуститься к завтраку.

Видимо, входить придётся через парадную дверь с гордо поднятой головой и покерфейсом. Выбора у меня всё равно нет. Или сбежать, или идти до конца.

Первый вариант мне нравится больше, но сам по себе вариантом не является.

Быстро натягиваю Тёмину футболку, постиранные трусы и лосины. Пальцами расчёсываю волосы и заплетаю косу, завязывая швейной нитью. Всё равно опоздала, поэтому даю себе пару минут на мысли, опускаясь на край постели. Впервые осматриваю комнату своего парня. Кровать, шкаф, комод и тумбочка. Всё в бежево-серых оттенках в стиле хайтек. На комоде парфюм, гребень, зарядка для телефона, нитка с иголкой и пачка сигарет с зажигалкой.

Ловлю себя на мысли, что мне нравится запах табака. Но только от Северова. В остальном я всё ещё не люблю сигаретный дым. Вспоминаю, что Тёма ни разу не курил, когда я рядом, хотя и не говорила, что мне это неприятно. Нет, если у него, конечно, есть возможность, то он выпрыгивает из машины или идёт на балкон, как сегодня. Но никогда при мне не закуривает. За это влюбляюсь в него всё больше.

Ещё раз сканирую пространство спальни. Ничего лишнего: ни фотографий, ни сувениров. Ничего напоминающего о прошлом или рассказывающего о владельце квартиры. Скромно и лаконично, как и её жилец. Ну, со скромностью я, конечно, переборщила.

Однажды он впустит меня не только в свою жизнь, но и в прошлое. Если придётся, прорвусь с боем. Что бы ни произошло с ним раньше, на ментальном уровне понимаю, что ему пришлось непросто. Хочу разделить с ним его боль. Вынесу. Ради него обязательно смогу.

Поднимаюсь с кровати и беру в руки флакон духов. Втягиваю носом родной аромат, пропитывая им ткани лёгких. Выдыхаю, настраиваясь на тяжёлый разговор, и иду на кухню.

Артём замечает меня и ставит на стол тарелку с омлетом и парящий ароматный кофе. Бросаю взгляд на кухонный гарнитур и понимаю, что он варит кофе в турке. Никакого растворимого или заварного. Ароматный, горячий, сваренный кофе — мой любимый.

При виде завтрака давлюсь слюной, но всё же отказываюсь.

Вспоминаю вчерашнее месиво, которое должно было стать ужином, и радуюсь, что никому из нас не довелось это есть. Пришлось бы сразу две скорых вызывать.

Не говоря ни слова подхожу к Северу и прижимаюсь к спине. Прикладываю щёку туда, где набирает от моего прикосновения темп его сердце. Обвиваю руками. Просто дышу и наслаждаюсь.

Не знаю, что будет завтра. Даже сегодня. Передаю ему всё, что есть. Закачиваю в него свою любовь, а взамен напитываюсь его спокойствием и решимостью. Он всегда идёт напролом и добивается желаемого. Я тоже смогу. Обязательно.

Господи, если бы я только знала…

— Тёма, мне правда домой надо. И так придётся в бой вступать. Не хочу усугублять.

Парень тяжело вздыхает и поворачивается ко мне, обнимая в ответ.

Я не говорила, что собираюсь разорвать помолвку и сказать, что люблю его, Артёма, но он каким-то непонятным образом и так всё понимает. Без слов. Поэтому с ним так просто и одновременно сложно.

— Хочешь с тобой поеду? Объясню всё. И с Должанским, если надо, поговорю? — хрипит, утыкаясь лицом мне в волосы.

Тактильно впитываю его дыхание. Заполняю лёгкие его запахом.

— Нет, Артём, я сама. — поднимаю глаза и взрываюсь под тысячевольтным зарядом.

Уже не двести двадцать. Принимаю и заряжаюсь.

— Я тебя сильно, малыш.

— Я тебя выше облаков, Тём.

Если бы я только знала…

***

Ещё раз, наверное, уже сотый, целую любимого и выпрыгиваю из машины, не прощаясь. С каждым разом делать это всё сложнее, поэтому, не оглядываясь, залетаю в калитку. Торможу только у входной двери, готовясь к самому тяжёлому разговору в своей жизни.

Споры о полицейской академии не идут ни в какое сравнение с тем, через что мне предстоит пройти.

Выдыхаю. Набираю в лёгкие воздух. Опять выдыхаю. Проделываю это несколько раз и вставляю ключ в замок. Сама удивляюсь, что пальцы не дрожат. Возможно, дело в том, что я смогла всё же забрать себе часть решительности и смелости Артёма.

Ручка вниз. Сердце в галоп.

Справлюсь. Обязательно. Со всем справлюсь ради нас с Тёмой.

Страха нет. Только уверенность за рёбрами и холод в голове. Обувь даже не снимаю, готовясь к вынужденному побегу, если придётся.

Вхожу на кухню напряжённой, но уверенной походкой. Родители одновременно роняют челюсти, оглядывая меня с обутых в кроссовки ног до мужской футболки с надписью "Fack Love" и растрёпанных волос. За стол даже не сажусь. Первая не заговариваю. Всё ещё готовлюсь к защите.

— Какого хрена, Анастасия?! — ожидаемо взрывается отец, поднимаясь со стула.

— Что за вид, Настя? — это уже мама.

Молчу. Для другого силы коплю

— Ты откуда, блядь, явилась? — рычит папа. — Это что за херня на шее?! На блядки пошла, что ли?! — выплёвывает, тыча пальцем в оставленный Севером засос.

О нём я совсем забыла, но отступать некуда.

Впервые слышу от него маты. Но, думаю, не в последний раз. Из дома уйти я готова. Только сегодня поняла, для чего деньги копила. Именно для этого момента.

Отбиваю его злость спокойно и ровно, глядя в глаза.

— Это — не блядки, пап. Я люблю…

Закончить не успеваю. Папа оказывается рядом, неожиданно быстро для своих габаритов, и хватает за руку.

— Ничего не хочу слышать! — орёт, брызжа слюной. — Чтобы это в последний раз! Теперь только под присмотром охраны везде будешь! На окна решётки поставлю!

Страх медленно расползается по телу, окутывая ледяными щупальцами. Справлюсь. Дышу, закрыв глаза. Когда убеждаюсь в том, что смогу говорить без эмоций, открываю.

— Я не выйду замуж за Кирилла! — на последних словах всё же перехожу на крик, стараясь перекричать родителя.

Его пальцы до синяков сжимают руку, но боли я почти не ощущаю.

— Ты что, мать твою, несёшь?! Не выйдешь?! Ещё как выйдешь! Как миленькая!

— Нет! С меня хватит! Выкручивайтесь сами вместе со своей конторой! Мне надоело быть вашей марионеткой!

Мама взвизгивает, а отец хватается за сердце и с грохотом оседает на пол.

— Рома! Рома, что с тобой?! — орёт мать, глядя в стеклянные глаза папы.

Стою в полном ступоре, глядя на всё словно со стороны. Не могу пошевелиться. Даже дышать не выходит.

Он умер? Я убила его? Убила папу? — всё, что крутится в голове.

Шок. Паника. И полный паралич.

— Что стоишь, Настя?! — врывается в вакуум мамин голос. — В скорую звони немедленно! — орёт, захлёбываясь слезами и продолжая тормошить бездвижного отца.

Отмираю и хватаюсь за телефон. О мобильном забываю напрочь и набираю с домашнего 103.

— Скорая. Слушаю.

— Мой папа… — давлюсь слезами.

— Что с ним? — раздаётся спокойный и даже равнодушный голос на том конце.

— Кажется, я убила его. — захлёбываюсь рыданиями, с запозданием воспринимая происходящее.

— Что вы сделали? Назовите адрес. Я пришлю машину. Что именно произошло? — доносится до затуманенного паникой сознания.

С трудом беру себя в руки и диктую адрес.

— Что именно случилось?

— Мы поссорились… Он упал… За сердце схватился и упал… — трындычу невпопад, борясь с новым приступом слёз.

— Ожидайте, машина уже выехала. Будет у вас через десять минут.

— Спасибо. — отбиваю в полном отупении и кладу трубку.

В том же каматозном состоянии поднимаюсь наверх и снимаю одежду. Осторожно складываю вещи в шкаф. Переодеваюсь в брюки и блузку. Расчёсываю волосы и затягиваю в хвост. Снаружи раздаются звуки сирены, и я спускаюсь вниз. Сталкиваюсь с фельдшерами уже в гостиной.

— Сюда! Он здесь! Здесь! — вылетает мама и тащит одного из них за рукав в кухню.

Иду за ними. Молча наблюдаю, как медбрат прощупывает пульс и делает непрямой массаж сердца.

— Раз, два, три… — раздаётся его голос.

Я убила папу…

— Четыре, пять, шесть… — считает в пол голоса медработник.

Своим эгоизмом…

— Семь, восемь…

Он умер из-за меня…

— Дыши! Ну же! Давай! Дыши! — прислушивается к дыханию и всё по новой.

— Раз. Два…

Я тварь! Тварь, которая убила собственного отца!

— Шесть. Семь. Есть пульс!

— Что с ним? — врывается мама.

— Похоже на инфаркт.

Папу грузят в карету скорой помощи и увозят, предварительно озвучив нам, куда его везут и возможные прогнозы. Слушаю, но не слышу. Ничего не слышу.

Мама выходит за ними на улицу.

Остаюсь одна в гостиной огромного дома. Слёзы катятся по щекам, выжигая дорожки. Но я не кричу и даже не всхлипываю. Все системы заторможены. В груди чёрная дыра, поглотившая сначала бешено колотящиеся сердце, а за ним и всё остальное. В голове только одна мысль.

— Прости. Прости. Прости меня, Артём! — мысленно молю, потому что понимаю, что что бы не произошло, не смогу быть с ним.

Если папа выживет, то я не смогу уйти от Должанского. А если умрёт…

Никогда себе этого не прощу! Как я смогу быть счастлива, если стану причиной его смерти?

— Прости меня, любимый. — хриплю в пустоту комнаты. — Я люблю тебя. Люблю. Люблю! — взвываю, падая на колени.

Силы заканчиваются. Нервы разрываются, исполосовывая оставшиеся внутренности на кровавые куски. Внутри ничего живого не остаётся.

— Если любишь, то зачем так с ним?! — влетает в дверь мама и, хватая за локоть, подрывает меня на ноги с неожиданной силой. С трудом до меня доходит, что кричала я в голос, и она подумала об отце. — Зачем, Настя?! Зачем?! Что мы сделали не так?! — захлёбываясь слезами, колотит меня по плечам.

— Прости, мам. — с непонятно откуда взявшимся спокойствием обнимаю её, когда успокаивается и рыдает у меня на груди, сжимая пальцами ткань блузки. — Всё будет хорошо. Папа поправится. Он сильный.

Глажу её по волосам, а сама медленно умираю. Сгораю заживо изнутри. Невидимые руки по кускам снимают с меня кожу, слой за слоем, пока не остаётся ничего. Меня больше не существует.

— А Кирилл? Ты же не бросишь его? — смотрит с мольбой, от которой хочется выть вместе с внутренним монстром, раздирающим на куски исполосованную душу, когда говорю ровным тоном:

— Нет, мам, не брошу.

— Станешь его женой?

— Да.