Не ломайся, девочка

Глава 49

Аглая

Друзья у меня деликатные и понимающие, готовы поддержать меня во всем. Увидев, в каком растерянном состоянии я вернулась, лишних вопросов сразу же задавать не стали. Более того, Кристина сразу не ушла, осталась. Я обняла свою доченьку, она к этому времени уже проснулась, целовала ее и не хотела выпускать долго-долго!

— Мама, ты плачешь? — погладила меня в ответ. — Наверное, пальчик уколола? Дай подую… — предложила.

Ох, если бы только пальчик, моя хорошая.

Я сама себе сердце уколола. Снова насквозь… Зачем только слушала Тихона.

Вернее, он мне выбора не оставил, кроме как выслушать.

Выслушать и понять, что у правды не одно лицо, а тысячи, и у каждого оно — свое.

Уколола сердце, позволив Тихону поцеловать себя. Сама же потом строго оттолкнула, он удержал.

Просто обнял и держал, дышал хрипло, сердце его бомбило в грудную клетку. Словно за двоих бомбило, пока мое собственное сердце замерло и не билось то ли от шока, то ли от того, что вспомнило, каково это — быть желанной.

Теперь мне не до покоя, не до счастливого блаженства неведения, как живется Тихону, чем он занимался. Я эти мысли от себя гнала, но загнала лишь на глубину, поверив, будто, если на них каждый день не натыкаться, то их не существует совсем.

Однако это не так…

— А где болит? Где болит? — усердно спрашивает доченька, разглядывая мои пальцы.

Я даже ответить не могу, болит всюду. Болит и плачет… Теперь уже не своей болью.

Ох, что-то размазало меня этой встречей, как масло по хлебушку.

— Все хорошо, я просто сильно устала, — улыбаюсь дочери.

— Тогда спи, — кивает и тянет одеяло. — Только пижаму надень.

— Да, Глаш, ты поспи, — повторяет за Никой Кристина.

— Какое поспи, у меня дел полно.

— И вид такой, будто всю ночь поле картофельное окучивала. Не знаю, что там за свидание вышло, но оно явно отстойное! После хороших свиданий с ночевкой девушки сияют, а не плачут.

— Я не плачу… — всхлипнула.

— Мы хорошо время проведем, вот увидишь. За нас не переживай. Тебе отдохнуть надо. Ник, пошли…

Доченька еще раз меня обняла, крепко-крепко, потом обхватила ладошками за щеки и много-много раз меня поцеловала.

Приняв душ, я переоделась в пижаму и бессовестно заползла в кровать, обняв одного из любимых пушистиков дочери.

А могла бы обнимать… Тихона, будь он неладен… Или не могла? Не вышло бы ничего хорошего, да? Тогда он другой был.

Сейчас на контрасте чувствую.

Он раньше был другой. Красивый, уверенный в себе, балагур… Недосягаемый, отстраненный, загадочный. Как картинка или книжный герой…

Влюбилась в него такого, он разбил мне сердце.

А сейчас… Другой он совсем. Узнаю в нем черты того Тихона, а под ними еще много слоев. И, безусловно, я больше не вижу в нем только хорошее, красивое, загадочное… Вижу в нем все и волнуюсь безумно.

Мысли по кругу, сердце сходит с ума.

Не могу успокоиться, меня его правдой жжет.

А его? Так же жжет моей правдой?

Когда говорил, когда выплелывал хрипло о сожалении, меня так же сильно трясло, как его самого…

Ну и что мы наделали? Каждый сам по себе несколько лет жил…

Он себе не позволял даже приблизиться, а я и не хотела этого, никаких переживаний сердца не хотела.

И если бы меня спросили, хочу ли я снова его увидеть и узнать все мотивы его поступков, все о нем узнать, я бы ответила: нет, не хочу! Не хотела бы и дальше жила в созданном микро-мире, с собственном уютном аквариуме, где есть только я и мои интересы, интересы семьи, близких друзей… Так было бы проще.

Я вдруг понимаю, что самое сложное — это жить полным сердцем, когда ему не плевать на кого-то. Тогда все эти ураганы, штормы, самое темное и обидное, годами накопившееся, выплескивается.

Вроде выплеснулось все и до сих пор мотает. До сих пор неспокойно.

Уснуть не могу. Хочу, не могу!

Достаю телефон из-под подушки.

После поцелуя мы еще поговорили с Тихоном, но уже о делах. Он обещал мне заняться системой безопасности, и я какого-то черта ему позволила. Он в ответ так обрадовался…

Моя Ника так же радуется, как он. Снова в сердце летит булавка, острая, отравленная и радостью, и моими чувствами.

Я сохранила себе номер Тихона. Уверена, он мой номер уже знал, но сохранил при мне в телефонную книжку с таким видом, будто это архи-важное.

Подглядела, каюсь. Да он и не скрывал.

«Малыха» и сердечко.

Боже, ну как будто пацан! Ему-то и лет уже… сколько? Больше тридцати пяти, и до сих пор сердечками контакты подписывает.

Но все-таки так волнительно это вспоминать и приятно, до сладкой-сладкой патоки в самое сердце, приятно.

Никак не могу успокоиться.

Зачем я вообще достала телефон?

Палец замер над клавиатурой:

«Спасибо за дочь. Это лучшее, что ты сделал в моей жизни, пусть даже не хотел и не планировал ребенка»

После этого я, наконец, крепко и бессовестно засыпаю, сквозь сон слыша, как Тихон что-то написал в ответном сообщении.

Потом почитаю. Подождешь…

Я же тебя столько лет ждала, не подозревала даже, но сердце шепчет: ждала…

Тихон

В очередной раз какая-то девчонка из ателье проносится мимо меня с сантиметровой лентой и рулоном ткани. Жутко занятая, но, тем не менее, бросающая заинтересованные взгляды.

Аглая предупредила администратора насчет меня, остальные не в курсе. Появление нового человека, пусть даже временно, в маленьком женском сплоченном коллективе, всегда событие грандиозное.

Я взялся за дело рьяно, хожу следом за спецами, сую нос всюду… Стою над душой, желая проконтролировать все. Не столько выслужиться перед Глашей хочу, просто однажды эта дотошность, въедливость к деталям, которая всегда была частью меня, вышла на первый план.

Еще не задумываюсь о том, сколько в этой внимательности банальной привычки перестраховываться и быть готовым к самому плохому варианту, продумывать заранее даже самый негативный.

Выхожу покурить, разглядывая живописный райончик. Впитываю все окружение, мелочи, детали пейзажа — все то, что мою Глашу каждый день окружает. Она бы поспорила с тем, что она — моя. Но я так чувствую, я так всем сердцем горю. Это мои девочки, и никому я их не отдам.

Неожиданно мой взгляд замечает очертания брутальной тачки, из нее неспешно, крайне важно выбирается Мирасов. Одет, как всегда, в черный, но умудряется даже в одних и тех же тонах выглядеть по-разному, оттеняя темный. Сегодня у него ярко-синий галстук, такие же манжеты рубашки и нагрудный платок.

Интересно, что он тут делает?

Приперся, мудак… Закипает раздражение. Мы общаемся, но не друзья. Нет, мы даже близко не друзья. Но я общаться научился даже с теми, кого видеть в своей жизни никогда больше не желаю, даже с теми, кто одним поступком все изменил…

Мирасов забирает из салона небольшую корзину цветов и… направляется к ателье Глаши. Я сбоку, за колонной курю, и вижу, с каким невзъебенным выражением лица идет Мирасов.

Вот черт старый, не меняется!

Всегда смотрит с видом, словно весь мир раком поставил и выебал.

Важный и выебистый, не умеющий отсиживатся в тени. Мы с ним разные, абсолютные.

Я всегда стремился не показываться на глаза, всегда был себе на уме, двойной жизнью жил и, здрасьте, теперь это — мое призвание и основное занятие. Немного задумавшись, признаю, что и не смог бы жить его жизнью, а он не смог бы жить моей. Вот такие дела…

Поэтому Мирасов отгрохал помпезный ресторан, еще на отель замахнулся… Сводит знакомства с сильными мира сего и не отказывается демонстрировать себя, свою семью всему миру. Супругой безумно гордится и что-то мне подсказывает, что на некоторых откровенных фотографиях, без лиц, я вижу их — его и ее.

— Что ты здесь забыл? — спрашиваю, отбрасывая окурок в урну.