Не молчи

Глава 2

Папа… Так она велела Поле называть его. Сама же Полина понимала, что никакой он не новый папа. Он просто чужой дядька с цепкими глазами. Такими, что словно гвоздями к полу прибивают. Ко всему прочему ещё и злой, как собака. Именно так Поля называла его в мыслях. И что только мама могла в нем найти? И почему смотрит на него с таким восторгом и обожанием? На саму Полину она так никогда не смотрела.

Отношения у них сразу не сложились. «Папа» словно бы делал одолжение, что живет с ними. Как- то Полина даже ненароком услышала, как он говорил, что, мол, терпит ее дочь только потому, что любит Людмилу. При самой Полине они почти никогда не разговаривали, лишь перекидывались общими односложными предложениями. А еще ей строго- настрого было запрещено заходить в «родительскую спальню», как пафосно, с придыханием называла мама свою комнату, куда теперь поселился и этот Дмитрий. Иногда Поля слышала доносящиеся оттуда странные звуки- и ей казалось, что мама то ли плачет, то ли жалобно стонет, что этот дядька делает ей больно. Даже порывалась пару раз ворваться туда и остановить его, чтобы он не мучал мамочку, но в нерешительности застывала рукой на дверной ручке.

Опасения ее были не напрасными. Этот Дмитрий был злым человеком, нехорошим. Она в сущности ничего о нем не знала- мать не рассказывала. Только то, о чем причитала бабушка. Что он ровесник матери, они вместе учились в школе и встречались. Что он «примак», который пришел на все готовенькое, сам неудачник, а сидит на шее у Людмилы. Наверное, не будь тех самых рассказов- настрополений бабули, может и не произошло бы то, что произошло…

Был вечер. «Семья», как опять же, торжественно называла их мать, ужинала на кухне- Людмила теперь все время готовила, и это было странно, потому что раньше на это никогда не хватало времени, ведь она так уставала на работе. Полине, честно говоря, есть совсем не хотелось. Травля в школе продолжалась. Каждый учебный день- каторга. Настроения никакого. Она ковыряла вилкой в тарелке, витая в своих мыслях, как вдруг услышала крик.

–Села ровно и взяла в руки приборы как человек!

От неожиданности вздрогнула и опрокинула стоящую возле отчима чашку с чаем на пол. Та разлетелась на десятки осколков, оставив по центру кухни светло-коричневую кляксу заварки.

–Растяпа невоспитанная! Что натворила! Встала и вылизала пол языком!

Внутри все встало колом. Сжала маленькие кулачки на худеньких ручках, вздернула нос.

–Не буду! – голос дрожащий, но решительный!

–Ах ты, сучка малолетняя! Я тебе сказал, быстро пол вылизала и чтоб блестел! Дармоедка! Ты эту чашку покупала, чтоб ее бить?! Только и можешь что на шее у матери сидеть! – не успокаивался он.

Поля и сама не помнила, откуда в ней взялась эта внутренняя сила.

– А ты ее, что ли, покупал?! Если тут кто и есть дармоед на шее у матери, так это ты!

Лицо Дмитрия потемнело от злости. Никогда еще Полина не видела, чтобы лицо человека выражало такую ярость. Оно как в фильмах ужасов, когда показывают, как под кожей селятся монстры, словно бы жило своей жизнью, играя желваками.

Он медленно встал, расстегивая ремень. Сложил его пополам и замахнулся. Первый удар пришелся по руке Полины, которой она тщетно пыталась прикрыть лицо. Не помогло, потому что почувствовала, как зашипела, словно от ожога кожа на лице. Он воспользовался ее агонией и замешательством. Схватил, мастерски, словно бы занимался этим полжизни, перекинул ее через свою коленку и начал бить. Долго, умеючи, планомерно. Полина кусала губы до крови, чтобы не заплакать. Потом не выдержала и зарыдала. Рыдания перешли в вой, а потом- лишь в обреченное всхлипывание, за которым не было уже ничего. Только дикая боль, разливающаяся лавой уже не только по попе, но и по всему телу, а главное, по сердцу. Она чувствовала, что с ним что-то происходит. И не могла пока дать определение этому чувству. Потом, много позже, она поймет. Ее сердце рубцевалось. Он покрывалось толстым слоем келоидных шрамов, тех, которые делают ткани бесчувственными…

Где в этот момент была ее мать? Почему она равнодушно смотрела на экзекуцию, не спасая свою дочь? Маленькая Поля в душе билась в агонии предательства и отчаяния и даже не слышала, что мама все-таки попыталась заступиться за дочь, а он замахнулся и на неё. Мол, меня так воспитывали, и я так буду воспитывать. Мама замолчала, лишь укоризненно взглянула на дочь и принялась вытирать разлитый чай. Она запомнила этот взгляд сквозь пелену слез и боль. Запомнила и не забудет никогда.

Как только отчим отпустил девочку, она тут же убежала в свою комнату и сначала просто сидела и смотрела в пустоту, а потом долго- долго плакала навзрыд, пока уставшая не уснула. Укоризненный взгляд матери продолжал стоять перед глазами, когда девочка погружалась в сон.

Вообще, стоило отдать должное маме, она часто заступалась перед своим новым мужем за Полю. Иногда отхватывала и сама, за что потом злилась опять же на Полину, замазывая тональником сине-желтые синяки на щеках.

– Что с тобой не так, а?! – шипела заталкивая её в комнату. – Все дети как дети, а ты как наказание какое-то! Сядь и подумай о своём поведении! И я тебя прошу, прекращай злить отца! Не провоцируй его! Не смотри волком!

– Он мне не отец! – крикнула как-то в ответ, за что получила пощёчину. От неё же, от матери.

– Он тебя кормит и поит, значит его отцом называть и будешь! Твой папаша – он где? Сделал и молодец? А я для тебя кто? Тоже чужой человек?! Из-за тебя Дима злится, получаем обе!

Потом она захлопывала перед лицом Полины дверь и заставляла сидеть в комнате часами. А Поля сначала давилась в своем отчаянии несправедливости, искренне не понимая, как это мама не видит, что от этого самого «папы» помощь минимальна, что все на своем горбу тянет мать, а он лишь делает вид. А потом отчаяние сменилось апатией. Она больше ничего и никому не хотела доказывать. Полине нравилось сидеть взаперти. Нравилось не видеть и не слышать их. Наверное, с тех пор она и полюбила читать книги. В них находила то, чего не видела в реальности. Сказки, чудеса и приключения, а когда стала постарше перешла и на романы о любви.

С детства была мечтательницей, жизнерадостной и улыбчивой. Ей нравилось быть собой, а не той, кем бы хотела видеть её мать. Поле нравилось рисовать, и делать своим куклам макияж. Иногда и себе. Она разрисовывала лицо, надевала какое-нибудь из красивых платьев мамы, в ход также шли туфли на десяток размеров больше. А потом дефилировала перед зеркалом, словно манекенщица, которых видела по телевизору. Старалась делать это как можно дискретно, чтобы никто не узнал, но раз отчим все-таки ее поймал, завалившись домой пораньше.

– Это что еще такое? – заскользили его противные, въедливые глаза по оголенным ногам девочки, – ты что тут учинила? Я тебя спрашиваю! Что разукрасилась, как шалава?!

Полина дернулась от его слов, как от удара током. Быстро сбежала в ванную, долго-долго терла лицо и мылась, словно бы смывая с себя грязь. А ей и правда казалось, что на ней грязь – от того его взгляда, неправильного, совсем неправильного… Так не смотрят папы.

Выскочила из ванной только после того, как приоткрыла дверь и убедилась, что никого в коридоре нет. Заперлась в своей комнате и по привычке долго-долго сидела, смотря в темнеющую по мере того, как вечерело, пустоту.

А вечером пришла мать. Они с «отцом» сначала долго о чем-то говорили, а потом Людмила все-таки зашла в комнату к дочери. Та уже спала. Вернее, делала вид, что спит. Женщина почему-то сразу поняла, что дочь имитирует сон, а может быть, ей просто было все равно и церемониться с ее отдыхом она не собиралась…

– Мы поговорили с папой и решили, что тебе лучше перейти в интернат, Полина, – сказала она сухим, словно бы полым голосом.

– Вы хотите сдать меня в детский дом? – спросила и почувствовала, как слезы подступают комом.

– Нет, что ты, дочь! Интернат- это школа! Еще и хорошая, элитная. Я тебя куда попало не отдам, ты же знаешь… Там и танцы, и музыка, и пение, и языки. На самом деле, уже не первый месяц об этом с ним говорим. Я много работаю, бабушка старая, некому заниматься твоим воспитанием, а папа слишком сильно переживает за твое неподобающее поведение… Так что интернат- самый правильный вариант, дорогая. Уверяю, тебе понравится. Там не только девочки будут, но и мальчики, правда, в разных потоках. Огромный компаунд на природе, рай для подростков. В твои годы я бы только и мечтала о таком.

Полина слушала мать и холодела он понимания того, что о том, чтобы избавиться от нее и, наконец, зажить «нормальной» жизнью, они с ним решили не сегодня и не вчера. Этот план существовал давно.

– Хорошо, м…– замялась Полина на полуслове, так и не выговорив «мама». Оно застряло у нее в щиплющем горле. И даже про себя девочка могла теперь называть Людмилу только «матерью». Мягкое «мама» ушло навсегда, как и все последние детские иллюзии.

С понедельника следующей недели Кроссовер матери уносил ее, шебурша шинами по асфальту, в сторону загородного пансиона-интерната. Полина не оглядывалась и ничего не чувствовала. С собой она взяла только самое необходимое. И даже ее печальные куклы остались там – в так и не ставшей родной квартире, из которой ее удалось устранить на целые шесть лет, пока уже девушка Полина не закончила школу и не поступила по ЕГЭ в институт.