Не молчи

Глава 12

Дальше Элина помнила только темноту. Тупую боль в районе печени, которая расползалась по телу горячей кляксой, заставляя внутренности загореться пожаром- а потом мрак…

Она очнулась уже в палате. Чувство тупой боли – в животе, где красовался огромный пластырь со спрятанным под ним толстым бинтом, между ног – ее тело все еще хранило печать самого низкого и подлого из всех возможных насилий над женщиной, на сердце – там теперь всегда будут тлеть угли, даже если их припорошить песком. Потому что такие травмы обычно бьют в самое сердце. Мы даже закрываем глаза и пытаемся притвориться, что забыли. Но память помнит всё. И она не терпит неуважение к себе. Рано или поздно эти воспоминания всплывут- и это будет либо в панических атаках по ночам, либо в психологических зажимах, либо в неизвестных болячках, которым никто пока не может дать никакого внятного медицинского объяснения, потому назвали сложным и заумным словом «аутоимунные заболевания».

В этом состоянии она провела несколько дней. Несколько совершенно одиноких дней, когда апатия нарушалась лишь острой резью в боку, стоило ей только поменять положение тела или встать в туалет. Врачи относились к ней вежливо, но настороженно. Эля слышала странные перешептывания медсестер в пересменку, когда те передавали дежурство друг другу. Ее палата находилась как раз по соседству с их пунктом. В комнате были еще койки, но они заняты не были. В один из вечеров, когда на посту была громкая и говорливая тучная женщина, она услышала больше, чем хотела бы.

– За этой пригляди, Лилёк, печеночной…

– Чего-чего? Какой еще печеночной?– послышался второй женский голос, потоньше.

– О, ты ж не в курсе! Ты пока в отпуске была, у нас тут такая «санта-барбара» приключилась! Привезли девку на скорой одну – ну, из этих, кавказцев. Ранение в живот! Следом тут же влетел мужик, видный такой, в кожанке, при бабках – я сразу поняла. Там тачка такая, знаешь, на половину парковки, окна тонированные… Короче, ничего непонятно- то ли она сама себя пырнула, то ли он её. Там печень сильно повреждена была, кровотечение открылось. Она пару дней в реанимации провалялась, потом сюда перевели, когда состояние стабилизировалось. Короче, сначала даже следователь приехал, стал выяснять что да как, родителей ее нашли по паспорту, оказалось, что небедная такая девочка, да мы и сразу прочухали – по одежде недешевой и сумке брендовой. Да вот только на второй же день после приезда следока все как-то затихли. Этот блатной в черной кожанке все здесь крутился, мне кажется, он отвалил бабки главврачу или кому еще. Потому что нам тоже строго-настрого об этом говорить запретили. Сказали, что девице нужен хороший уход, но слушать ее россказни не стоит – того она, короче, тю-тю. С башкой не дружит. В конце каждой смены в карман по чирику закидывают за это, а мы и рады. Так что ты тоже давай, Лилёк, бди… С ней никакие ля-ля не разводи…

– А этот мужик-то ей кто?– похоже, вторая медсестра пока не была столь оптимистично-категорично настроена, как первая. Возможно, потому, что пока еще не получила свой «чирик» в карман после смены – Может это все уголовкой попахивает? Может она в секс-рабстве, а мы потом пойдем как соучастники?

– Лиль, ну что ты, совсем что ли? Главврач-то тоже не дурак и не вчера родился… Мало ли он видел этих бандитских разборок? Все время кого-то латать привозят. Сказано же тебе – не лезь туда. Это их, кавказские дела. У них своя жизнь, свои обычаи. Кровная месть там всякая и прочее. Тебе оно нужно? Отработала смену, и домой, ребенку купишь к чаю тортик… Сколько еще до получки ждать? Небось все потратили, пока в отпусках по родственникам разъезжали…

Разговор двух женщин продолжал звенеть в ушах у Эли уже много после того, как они расстались. Она даже не заметила, как дверь скрипнула. Зашла новая медсестра. Значит та, вторая, новенькая, после отпуска. Она несла в руках большой поднос с кучей каких-то шприцов. Их глаза пересеклись- та улыбнулась. Эле тоже хотелось бы улыбнуться в ответ, но не из-за банальной симпатии или в знак приветствия. Грустной улыбкой, неизбежной, обреченной. Потому что она здесь вроде бы как была, а вроде бы и не было ее. И правда ведь, сколько тысяч таких кавказских девушек, как она, живут в больших городах, но словно бы в параллельных реальностях. У них своя жизнь, свои законы, свои порядки. Упадет, будет кричать, звать на помощь – а подойти помочь побоятся, потому что лучше не связываться. Всегда лучше не связываться, когда не знаешь последствий, не знаешь, чем обернется такая помощь – и не только для тебя, для неё самой. Иногда ведь такой «помощью» можно еще больше навредить.

Мысль о том, что она снова увидит Артура, вызывала дикое чувство тошноты и ужаса. Где ее родители? Почему не навещают? Почему медсестра вообще их не упомянула? Вторая мысль, которая заставила по телу пробежать тысячи мурашек – что с Маратом? Сделал ли Артур ему что-то плохое? Жив ли он вообще? От этого урода можно было ожидать чего угодно, Эля окончательно утратила иллюзии на его счет. А с его деньгами и уровнем коррупции, которая царила в стране, он мог убить человека среди бела дня- и, наверное, все бы было наплевать. Наплевать же всем на то, почему она сюда попала…

– Как Вас зовут? Я Вас раньше не видела,– спросила Эля медсестру, желая установить с ней какой-никакой контакт. Хоть что-то… Надо ведь действовать…

Девушка снова улыбнулась, но отвела глаза.

– Отдыхайте, – сказала она примирительно, когда прицепила к капельнице очередной раствор.

– Подождите, Лиля, да? Я слышала Ваш разговор с коллегой. Никакая я не сумасшедшая… Этот мужчина, Артур, он изнасиловал меня… Я… Мне нельзя к нему, понимаете? И его нельзя ко мне пускать… Он опасен, очень опасен… Где мой телефон? Можно мне мой телефон? Я хочу позвонить матери… Пожалуйста…

На лице Лили играли разные эмоции. К своему облегчению, Эля разглядела среди них и сомнения… Да, она сомневалась. Вдруг Элина говорит правду? Вдруг что?

– Лиля, пожалуйста! Я все равно сделаю все, чтобы не попасть к нему в лапы! Снова себя пырну, лишь бы он не притронулся ко мне – а до этого напишу предсмертную записку или видео запишу и отправлю куда-нибудь, где скажу, что в больнице укрывали его преступление за взятку…

– Элина, успокойтесь сейчас же, – грубо осекла ее Лиля, так, что Эля тут же пожалела, что перегнула палку. – Пока Вы здесь, вам ничего не угрожает. С телефоном помочь не могу – ваши личные вещи уже не здесь. Но если есть чей-то телефон, оставьте. Я наберу и передам то, что вы скажете. Хотите матери вашей позвоню?

Эля колебалась несколько секунд. Матери? Или Марату? А вдруг Марат прибежит сюда- и тогда совсем беда наступит. Артур точно его убьет. Лучше матери, с ней она хочет поговорить. Та ведь должна хоть как-то отреагировать на произошедшее. По факту Эля вышла из дома и больше не возвращалась. Ну, должно же это было задеть родителей… Неужели они её даже не искали? Такого не может быть.

Эля попросила бумажку у медсестры и написала два номера – мобильный и домашний. Мать почти всегда была дома. Поднимет… Если не один, то второй.

Лиля покинула палату, а сердце Эли забилось, больно стуча по грудной клетке. Она так ждала, что девушка вот-вот снова вернется в комнату и принесет ей какую-то весточку, а может и протянет трубку, чтобы та могла сама поговорить с мамой, но… Наступил глубокий вечер. Перед сном сменить повязку пришла уже другая медсестра и сердце Эли ушло в пятки. Наверное, Лиля получила свой «чирик» и в лучшем случае выкинула записку с номерами в мусорку. А может отдала Артуру… Слава Всевышнему, она не написала там телефон Марата.

Ночь навалилась на нее отчаянием, одиночеством и кошмарами. Ее знобило. Бок болел. Звать медсестру она не хотела, хоть и знала, что ее состояние нехорошее. Они все чужие ей, все враги. Кругом одни враги… Потому что равнодушие – это тоже враг. Нет ничего страшнее, когда ты можешь помочь, но вместо этого просто стоишь и смотришь, как кто-то погибает. Нет ничего страшнее равнодушия.

Когда бьющий через широкое больничное окно утренний свет заставил ее разлепить глаза, Элина не сразу приметила сутулую черную фигуру на стуле в углу комнаты. Она сидела не возле кровати, поодаль, на расстоянии.

– Мама? –голос прозвучал хрипло, с мольбой.

Женщина медленно перевела на нее свой уставший черный взгляд. А она постарела за это время еще больше. Они так и сидели какое-то время молча. Просто смотрели друг на друга. Не приближаясь и не отдаляясь. Не выражая никаких эмоций.

– Вы поженитесь, как только ты выйдешь из больницы, – скупо сказала она. – В ноги ему упадешь за то, что после всего произошедшего он согласился на тебе жениться, – бесцветно произнесла мать.

Уже хорошо знакомое чувство затопляющей обиды полоснуло по горлу. Может быть, мама не в курсе?

– Он изнасиловал меня…– произнести не получилось, только прошипеть.

– Он заявил на тебя свои права. Не выкинул и не убил после того, что ты вытворила, а забрал к себе, а ты…– мать посмотрела на нее презрительно, поджала губы. – Ты еще и посмела нас так опозорить, совсем добить отца… Через какое унижение он прошел, когда родственники Артура к нам пришли и рассказали обо всем.

– Мамааа, – она уже не могла сдержать слез. – Мааам! Ты слышишь меня? Он насильно овладел мною! Он… он чудовище, мам! Я не смогу с ним жить! И не буду! Я все равно убью себя! Уже бы убила, если бы зачем-то меня не откачали! Если ты сомневаешься…

Мать резко вскочила со стула, так, что он жалобно пискнул и упал вперед сидением.

– Можешь забыть про дом, Элина! Тебя никто там не примет и не простит! У нас такое не прощают! Ты обесчестила наш дом своим дерзким, свободным поведением! Прав был отец – нельзя было тебя ни с русскими оставлять дружить, ни в институт пускать! Либо ты молча делаешь то, что скажет Артур, либо про нас забудь! И не сомневайся – кара тебя все равно настигнет! Даже если по дурости выберешь второе, наши так это не оставят! Ты мужикам в лицо плюнула каким?! Они не простят! Я тебе говорю как взрослый человек, который знает, что будет дальше. Нет у меня иллюзий.

Встала и, не оборачиваясь подошла к двери. Она сейчас уйдёт? После всего, возьмёт и просто оставит её здесь?

– Мам… -слезы душили, сдавливали горло. – Неужели ты меня совсем не любишь? Мамочка? Не молчи, мам!

Мать обернулась. Какой же все-таки у нее был сейчас страшный, отталкивающий вид. Не зря отец от нее гулял. И в то же время, они все-таки очень похожи. Элина сейчас отчетливо видела это сходство с матерью – в заостренных чертах лица, в природной бледности, которая в равной степени может выглядеть как уродство и аристократизм, все зависит от ракурса жизни, в котором ты живешь. Сначала сами взращивают в милых наивных девочках эту черноту, а потом ищут розовых и пушистых на стороне.

– Что такое любовь, Элина?! Я не знаю этого слова. В нашем языке его нет. Ты моя дочь. Я родила тебя и постаралась дать все по максимуму, что было в моих силах. Одежда красивая, школы, кружки, институт. Ты никогда даже по дому ничего не делала, как другие. И мужа тебе нашли богатого, уважаемого. А ты чем отплатила? Позором нам с отцом? Чтобы мы даже в республику на старости лет приехать не смогли? У меня мать при смерти, я на ее похоронах как появлюсь? Ты об этом подумала? Любовь в моем понимании – это забота и надежность. Я дала тебе и то, и другое. А ты отплатила мне чем?

Снова развернулась и вышла. А Элина продолжала смотреть на дверь и беззвучно плакать.

– Нет, мама. Любовь – это теплота, – произнесла так же беззвучно.

Лиля слышала их разговор. Возможно, именно вот такие вещи, незначительные детали в повествовании нашей жизни, позволяют влиять на ее непримиримо жестокое течение. Судьба Элины была предопределена, если бы не…

Прошло не больше десяти минут, как бледная медсестра зашла внутрь палаты Эли.

Почему она здесь? Ее смена ведь завершена? Она сама ответила, не дожидаясь вопроса.

– Ваша история не давала мне покоя… Не клеились некоторые вещи… Я поэтому сегодня вышла, подменила напарницу… Чтобы мать вашу увидеть. Вы меня простите – я услышала лишнее, наверное… теперь я знаю, вы правду говорите про него… Элина, может есть кто-то еще, с кем я могу вас связать?