Пока Лейла бежала к нему, Тигран не видел больше никого и ничего.
Подхватил девочку на руки, покрутил, как в старые добрые времена, а потом прижал к груди. Нежно, трепетно и в тоже время крепко. На короткий миг почувствовал себя счастливым, как раньше.
— Хорошая моя, как ты? — зашептал ей на ухо.
Сам зарылся носом в детскую шею, дурея от родного, любимого запаха. Его малышка до сих пор пахла молоком и сахарной ватой. Когда принес ее из роддома, держал на руках крохотную и кряхтящую, в мозгу возникало именно это сочетание запахов. А кожа-то какая нежная! Напоминала ему на ощупь крылья бабочек, такой была необыкновенной. Всегда старался касаться осторожно, чтобы, не дай бог, не поранить своими большими шершавыми пальцами.
Вдруг откуда-то сбоку в уши врезался визг жены:
— Тебе кто разрешал ее брать?
А потом Лейлу стали у него в буквальном смысле отбирать. Тигран почувствовал, как между ним и маленьким дочкиным тельцем просунулись руки Ани.
Не стал противиться, отдал.
— Ты! Ты… — шипела она, подыскивая слова, да, видно, не находила ни одного подходящего, смотрела на него злыми глазами.
Лейла замерла у матери на руках, не зная, как реагировать.
И это еще больше задело Тиграна.
— Что плохого я сделал? Просто обнял, — буркнул он. — Ань, я понимаю, мы не в ладах, но, может быть, можно мне провести немного времени с Лейлой?
— Да ты вообще! — шипела она, ничуть его просьбой не проникнувшись.
Наоборот, прижала испуганную девочку сильнее и стала отступать обратно к садику.
Тиграну невыносимо было думать, что Аня вот так просто унесет ребенка, шагнул вперед, снова попросил:
— Ну дай еще хоть раз ее обниму…
И тут жену прорвало:
— У тебя хоть какая-то совесть есть, Тигран? Ты о Лейле вообще хоть немного думаешь? Ты сейчас обнимешь, а мне потом с ней что делать? Я ей целый месяц объясняла, что ошиблась, что ты оказался не ее папа, а ей хоть бы хны.
— Зачем же ты ей это объясняла? — воскликнул он.
Это что же, она его и папой-то, может быть, не очень-то считала? Только он набрал в грудь побольше воздуха для достойной речи, как жена его опередила.
Посмотрела на него угрюмо и рявкнула зло:
— Конечно я ей объяснила, что ты не папа! А что мне было делать? Она к тебе просилась! Каждый вечер беспокоилась, как там ее комната дома, не заскучал ли папа один, есть ли у него еда или давай мама ему блины отнесем.
Жена его с каждым новым словом будто новой оплеухой награждала.
Тигран стоял перед ней красный от жгучего стыда.
— Ань, я понятия не имел, что она так скучает… — выдавил он из себя, опуская руки. Весь запал спорить мгновенно пропал.
— Конечно! Она ж кукла тряпичная, а не человек! Ей же чувства человеческие неведомы! — не успокаивалась Аня. — Ты нас выгнал! Сказал, чтобы я ей имя сменила, а теперь обниматься лезешь вот так просто? Да ты права такого не имеешь!
— Я не хотел делать ей больно, — простонал он, бессильный что-либо исправить. — Я тогда подумал, она же маленькая еще…
— Маленькая тут не Лейла! — зло воскликнула Аня. — А кое-кто другой! Не смей подходить к моему ребенку! Видеть тебя не могу!
Тигран жену такой злой еще ни разу в жизни не видел. Думал — теща дракониха, а нет… она, любимая.
Аня развернулась и пошла в противоположную от Тиграна сторону.
Он будто бы со стороны наблюдал за тем, как Аня уносила дочь. Та почти сразу начала всхлипывать, что-то просить у матери тихим голосом. Но не допросилась, расплакалась еще громче. А у Тиграна каждый услышанный всхлип в душе отзывался болью.
Совершенно деморализованный словами жены, он еще долго стоял на улице. Не имел ни малейшего понятия, что делать дальше.
А ведь права жена — виноват по всем фронтам и никаких объятий не заслуживает.
Только теперь, кажется, до него окончательно дошло, какой ужас он натворил вечером четырнадцатого февраля.
Он своему единственному, богом подаренному ребенку психику сломал.
Он своей любимой жене психику сломал.
Аня ему больше не верила и не хотела видеть рядом с дочкой.
И это никакое не кокетство, не попытка сделать ему больно. Это ее взрослое, взвешенное решение — продолжать жить раздельно.
Только у нее-то есть жизнь, а у него — нет.