Не отпускай меня

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Алекси обернулся к ней. Губы ее опухли от поцелуев, щеки все еще красны от секса. Похожа на растрепанного со сна ребенка, особенно в этой слишком большой рубашке.

А если бы она знала, как сильно он уже любит ее? И каждый раз, когда они соединяются, думает, что внутри нее может расти его ребенок? Что бы она сделала тогда?

Он страдал от этой неуверенности, и его слова прозвучали резко:

— Ты купила небольшой автобус, новый и с приспособлениями для инвалидов. И коляски, и другие такие вещи тоже купила. Дала денег больнице…

Джессика нахмурилась, погладила себя там, где ныло сердце.

— Купила. Виллоу был нужен новый фургон, мне — этот автобус, чтобы вывозить на прогулки больше людей. Корпорации тратятся на благотворительные цели, чтобы получить снижение налогов. Полезно всем.

Он поймал ее запястье. Так он хочет поймать ее и не отпускать, чтобы она была рядом с ним. Чтобы вместе строить жизнь.

— Значит ли это, что ты остаешься? Будешь всегда жить здесь, работать вместе со мной?

Джессика побледнела и убрала руку. В полутьме блеснули изумруды другого мужчины. У Алекси вырвался вопрос, который он так давно удерживал в себе:

— Кто я для тебя?

Он едва мог дышать. Как долго она думает, прежде чем ответить.

— Ну, ты явно не мальчик для развлечений — разве что тебе вздумается им быть. Ты можешь быть мальчиком — восхитительным, а уж твоя непредсказуемость!.. И еще ты любишь командовать, наглеть, хвастаться, кичиться мужскими достоинствами, мрачнеть — пожалуй, все. Еще можешь быть редкостным занудой — просто исключительным.

— Ты же знаешь, о чем я говорю. — Он запустил пальцы в волосы. Дверь в ее жизнь приоткрылась немного — и захлопнулась с грохотом.

— Это все прекрасно, — ответила она ему дрожащим шепотом. — Я открываю все больше про самое себя. И так испугана, обнаружив, что хочу мужчину настолько, что готова забыть свои обязанности. И почти собираюсь нарушить обещание, данное дорогому мне человеку. А ведь он помог мне выжить.

Алекси мрачно скрестил руки на груди. Сейчас он совсем не походил на недавнего любовника. Чужой и грозный и опасно балансирует на краю гнева.

— Ты обязана прежде всего самой себе. И своим чувствам.

— Нет. Ты просто не понимаешь, что Роберт сделал для меня. И он просил меня присмотреть за Ховардом, помочь ему — просил на смертном одре. И я сказала, что сделаю это. Роберт был для меня отцом, которого у меня никогда в действительности не было. Учитель, друг…

— Понимаю.

Зря он так наехал на нее. Самому больно видеть, как она разрывается между долгом и чувствами.

Подождут мои волнения.

Алекси поднял Джессику на руки и, отнеся к креслу-качалке, уселся вместе с ней. Джессика подняла со спинки мягкую накидку и растянула на них обоих. Укрыв одно голое плечо Алекси, к другому прижалась головой. Прерывисто вздохнула, промокнула той же накидкой мокрые глаза и повозилась, устраиваясь удобнее.

— Так бы и сидела всю жизнь.

Дерево качалки заскрипело — Алекси начал укачивать ее. Момент успокоения — она с ним, в его объятиях. Но с тем, что «все это должно кончиться», он не смирится никогда.

— Решай сама, останешься или нет.

Алекси ушел в «Приют чайки», ремонтировать кладовку. Джессика лежала на полу, рядом Таня, перед ними разложены книги по садоводству. Ветер, как и положено в середине марта, завывал, огибая углы дома, а в доме было теперь уютно благодаря обновлению. Маленькая Саша спала в своей плетеной колыбельке и будет спать, пока не придет время следующего кормления. Элли и Микаил наслаждались романтическим обедом в городе.

Если верить Виктору, середина марта — самое лучшее время, чтобы сажать картошку, и сегодня это было сделано. Огромный огород уже вспахали и проборонили. Джессика знала, как резать «семенные» картофелины, чтобы в каждом куске было по «глазку».

Оказывается, она стосковалась по простому жизненному ритму, который знала ребенком: сначала сажают огород, затем ждут и следят, как все растет. Как хорошо вывешивать простыни на веревку, натянутую Алекси. Джессика даже расплакалась, стоя между развешенными простынями, так, чтобы он не подсмотрел.

Он выглядел таким сердитым, обнаружив ее все-таки за этим занятием. Коснулся большим пальцем влаги на ее щеке, затем сгреб в охапку и прижал к себе, крепко, так что она чувствовала себя в безопасности и слышала успокаивающее биение его сердца. «Должно кончиться». Это очень важно. Может быть, и он чувствовал, что это чудесное время вдвоем — только маленький кусочек, уделенный им жизнью.

Две короткие поездки в Сиэтл, в ее офис. Они были необходимы. Алекси настоял ехать с ней. Конечно, он не сознался, что едет, чтобы оградить ее от Ховарда. Ему нужно, видите ли, закупить всякие там железки. Ему было плохо в ее доме — неспокойно. Ведь он привык к просторам на своем ранчо — к бесконечному небу, неумолкающим водам, бескрайней земле. Наблюдая, как он перебарывает себя, чтобы обеспечить ей безопасность, Джессика сознавала, что и ее настоящий дом остался там, в Амоте, — комфортабельный дом, отремонтированный ими вместе, с блестящими полами и большой, широкой степановской кроватью.

К действительности ее вернула Таня. Маленький пальчик путешествовал по картинке с маргаритками.

— Маргаритки веселые, правда? Они как маленькие лица. Виктор сказал, его жена любила маргаритки, особенно темно-пурпурные. Дедушка Фадей говорит, что у нас вырастет много малины и я смогу собирать ее. А бабушка Мэри Джо говорит, что разрешит мне помогать ей печь ее любимое печенье.

Здесь, в Амоте, жизнь совершает свой естественный круг.

Маленькая Саша шевельнулась и запищала. Джессика поднялась, чтобы перепеленать ее.

Держа младенца на руках и чувствуя его приятный запах, Джессика услышала дверной звонок.

На открытой веранде стояла рослая блондинка. Длинные волосы уложены искусными волнами. Холодные карие глаза оценивали Джессику: у нее волосы попросту скручены и держатся на макушке посредством здоровенного зажима. Свитер с пятнами, оставшимися от последнего кормления малышки, комбинезон с нагрудником измазан краской, на левом носке дыра. Сама гостья одета как на картинке: дорогой свитер, джинсы от дизайнера, сапожки на высоких каблуках.

— Алекси здесь? — спросила незнакомка низким грудным голосом. — Мне сказали, что он живет здесь.

— Он на работе.

Презрительный взгляд на младенца, на жмущуюся к ноге Джессики Таню.

— Девочка определенно не Алекси. Уж очень большая. Три года назад он был слишком занят. Это твои дети? А ты его домработница? А грудничок — это ребенок Алекси?

Джессика сняла одеяльце с маленькой головки. Вот бы так же легко снять поднимающееся раздражение — а пожалуй, тут замешана и ревность.

— Алекси можно найти в «Приюте чайки».

— Да, я слышала, что он купил таверну, — продолжала незнакомка. Красивые глаза, бесстрастное лицо. Хищная акула, готовая к нападению.

— Его двоюродный брат, Микаил Степанов, сказал, что я найду его здесь. Ты точно знаешь, что его нет? Меня зовут Хедер Пелл. Мои фотографии были в журналах и в газетах, где печатают светские новости. Но ты, наверное, не читаешь. Мы были с Алекси помолвлены. Я вышла за другого, но сейчас разведена. Мы с Алекси были очень близки.

«И опять будем, так что приготовься, что тебя выгонят, детка», — явно намекала она.

Микаил всегда знает, что делает. Вполне возможно, послал Хедер сюда, чтобы она убедилась: у Алекси другая женщина.

— Это не его дети. Ваших фотографий я не видела. Нигде. Алекси в таверне. Благодарю за информацию и до свидания.

Джессика закрыла дверь и осталась стоять у косяка, ошеломленная этим внезапным появлением.

— Господи, какая красивая, — восхитилась Таня. — А воняет гадко.

— Красивая, да. А «воняет», наверно, парижскими духами по тысяче долларов флакончик.

Направляясь кормить малышку, Джессика увидела себя в зеркало. Растрепанные волосы, лицо без косметики.

Хедер Пелл, роскошная роковая женщина в поисках жертвы. Найдет ли Алекси ее привлекательной? Ясно, что да. Какой мужчина устоит перед этой сексапильностью! Длинные ноги, копна светлых волос.

Когда-то она сделала Алекси очень больно. За три года он так и не оправился. Мрачный и злой — таким Джессика его встретила. Она не позволит, чтобы это случилось с ним еще раз. Не первый год она защищает от гибели корпорацию, а теперь защитит любовника от этой пожирательницы сердец. Больше его не бросят, чтобы вцепиться в более богатую добычу.

Следующая мысль заставила ее задохнуться. Она не знала ревности, а вот теперь это беспокойное чувство настигло ее. Еще как.

Алекси бросил беглый взгляд на женщину, вошедшую в таверну, когда было уже пора закрывать. Взглянул второй раз.

Это уклончивое выражение на лице Джессики скрывает злость. Сузившиеся глаза, подчеркнутые тушью, сжатые губы.

Когда твоя суженая заглядывает к тебе и обнаруживает, что другая разве что не уложила тебя на стойку, — быть беде.

Ясно, зачем разведенная Хедер явилась отыскивать его. Вот оно у нее на руке: платиновое обручальное кольцо, обошедшееся Алекси в небольшое состояние.

— Я свободна теперь. Все это было ошибкой, о которой я очень сожалею. Мы можем снова начать с того, на чем остановились…

Джессика со стуком поставила корзину с вином и едой на стол и скинула пальто. Облегающий серый свитер с длинными рукавами, узкие черные джинсы, красные туфли на высоких каблуках. Подхватив корзину, она медленно пошла к нему.

Она что-то затеяла. Что-то сугубо женское. Как бы чего не вышло…

Хедер была в бежевом платье из кружев, открывающем грудь и больше похожем на нижнюю рубашку. От Алекси ее отделяла только полированная стойка бара, и она не повернулась к подходящей Джессике. Алекси зашел подальше от греха за стойку.

Цоканье каблуков Джессики звучало зловеще.

Алекси тихонько вздохнул. Поверит она, что с Хедер он вовсе не любезничал? Заверять ее в этом он не станет. Надо же иметь гордость.

— Алекси… Хедер… — сказала Джессика.

— Хедер уже собралась уходить, — поторопился он сказать в свою защиту.

Джессика улыбнулась.

— Твой кузен, Микаил, сказал Хедер, что ты можешь быть дома. Она пришла к тебе туда. Так жаль, что тебя не оказалось и ей пришлось потратить время.

Алекси мысленно застонал. Джессика явно только еще разогревается. Попадет и Микаилу, что послал Хедер в дом. Джессика могла и вообще не узнать, что его бывшая невеста появлялась — и ушла из его жизни навсегда.

Хедер посверкала перед глазами Джессики бриллиантами кольца.

— Как оно — проходить вторым сортом?

— У Алекси, ты имеешь в виду?

— Везде.

Алекси тихо ахнул. Что взбредет в голову Джессике в таком раздраженном состоянии? Во всяком случае, надо предотвратить стычку. Хедер умеет изгадить человеку жизнь. И гадости подстроит, и наврет.

Покосившись на Алекси, Джессика любезно распорядилась:

— Не вмешивайся. Если будет нужна помощь, я скажу.

Вот она, крутая бизнес-баба во всей красе. Алекси невольно восхитился ею. Он жестом благословил ее, и она кивнула.

— Надавать бы тебе как следует, Хедер, — с преувеличенным дружелюбием продолжила Джессика. — Ты очень плохо поступила по отношению к Алекси.

Хедер улыбнулась хищной улыбкой.

— Ты не сможешь удовлетворить Алекси, маленькая домашняя курочка.

— Хедер, потише, — предупредил Алекси. Он уже знал, какая буря собирается за сощуренными зелеными глазами.

— Не вмешивайся.

Широко расставив руки на гладкой поверхности стойки, Джессика на мгновение посмотрела в глаза Алекси, потом уставилась на Хедер.

— Я понимаю это так. Ты уже малость истрепалась, появились мелкие морщинки, с которыми манекенщица уже не нужна. И для жены, взятой для престижа, — тоже. Настает пора поменять ее на новую модель. Ты, наверно, получила уйму денег при разводе. Но теперь ты вышла в жестокий, не признающий послаблений мир и хочешь, чтобы кто-то о тебе заботился. Алекси хорошо умеет это делать. Заботится о женщине так, что она чувствует себя в безопасности?

— Мне плохо без него, — созналась Хедер. В дрожащем голосе чувствовалась искренность. Эта женщина отчаянно хочет, чтобы ей помогли, и признает поражение. — Я не привыкла управлять имуществом и большую часть того, что получила при разводе, потеряла. Есть, правда, месячные выплаты… но Алекси всегда знал, что делать. Сейчас мне нужна его помощь.

Это неожиданное признание поразило Алекси, но Джессика не теряла времени.

— У тебя еще много ресурсов, которые ты не использовала. И ты вполне можешь жить самостоятельно. Послушай, я ремонтировала дом вместе с Алекси и знаю, что он может ошибаться. Иногда даже совсем ничего не понимает. Ты знаешь, как вести себя перед камерой. Можешь учить этому других манекенщиц или телевизионных комментаторов. А как одеться, как накраситься — это же целое искусство! Ты можешь основать собственную компанию.

Хедер даже не разозлилась.

— Ты права. Иногда Алекси совсем ничего не понимает. Как и другие мужики, на которых мне приходилось полагаться. Я, конечно, хорошенькая и все такое, но никто не видит, насколько я умна. А красота не вечна, это все знают. Я сделаю ставку на свои мозги и на свой имидж. Я знаю фотографа, который все время ворчал, что его модели не раскрываются перед камерой, не умеют. И я такая была.

— Вот видишь! Глупый человек об этом не подумал бы. — Джессика взглянула на Алекси, предупреждая: «не вмешивайся».

Глаза Хедер засияли снова. Но уже не гневом, а надеждой.

— Думаю, что у меня получится устроить какие-нибудь курсы или индивидуальное обучение. Алекси, тебе следовало сказать мне об этом раньше.

— Он слишком занят другими планами. Как построить для тебя дом, и как вы поженитесь, и будете жить, и заведете детишек… — Джессика пожала плечами, и Алекси успел уловить торжество в ее взгляде перед тем, как она прибавила: — Знаешь ведь, какие мужчины эгоисты.

— Ага. Правильно. Мужчины всегда думают только о себе. — Хедер уже натягивала пальто. — Ухожу. Кольцо я продам, Алекси.

Пораженный этим почти сестринским взаимопониманием двух женщин, Алекси махнул рукой: действуй. Хедер поспешила вон из таверны, увлекаемая своей новой мечтой. Алекси перевел взгляд на Джессику: та опиралась на стойку локтями.

— Люблю, когда ты ехидно ухмыляешься.

— А ты попался. Надо было видеть твою физиономию, когда я вошла. Виновен и пойман с поличным.

— Я как раз старался избавиться от нее. А на нее ничего не действовало. Хедер может причинить много неприятностей, когда выходит из себя. Если захочет мстить, ее не урезонишь. А здесь есть кое-кто, кто не должен пострадать. Выставить мужчину-безобразника — это одно, а женщина начнет орать. Так ты защитила меня? Спасла мою честь?

— Да вроде так. — Джессика оттолкнулась от бара и, медленно, плавно покачивая бедрами, направилась к лестнице, ведущей на второй этаж.

— Может, скажешь, что не приревновала? — испытывая ее, спросил Алекси.

Джессика остановилась и чувственным тоном приказала:

— Ты задолжал мне, Алекси. Плати.

И он пошел вслед за покачивающимися бедрами.

— Вот ты и заорала, — объявил Алекси. Они стояли в кухне. — Все, что я сказал, — это подержать головку вентилятора неподвижно, пока я устанавливаю фиксаторы на чердаке.

— А я сказала, что это и делаю. Я должна была орать. Ты сам орал на меня сверху, как же бы ты услышал, если бы я не орала в ответ, перекрикивая тебя? — Джессика с усилием заставила свой голос понизиться до тихих тонов. — Такого зануды, как ты, не найдешь во всем мире.

Алекси был занят делом. Достал из коробки лопасть вентилятора, поднялся на лестничку, чтобы прикрепить ее к уже установленной головке с мотором.

— Подай другую.

Джессика схватила другую лопасть и сунула в протянутую руку.

— Вернемся к тому, о чем мы говорили, пока ты не удрал на чердак. Похоже, ты прячешься каждый раз, когда не хочешь говорить о деньгах. Хоть под настил заползешь, под предлогом, что чинишь водопровод. Если ты хочешь эту таверну, нет никакой причины, чтобы не взять у меня взаймы на время. Уже середина марта. Скоро начнется туристский сезон, и самое время произвести в таверне изменения, какие хочешь.

Алекси следил, как вращаются лопасти.

— На прошлой неделе я заплатил Барни первый взнос. Открой ящик, который Фадей привез сегодня утром. Он для тебя.

Мысли Джессики кружились, как лопасти вентилятора.

Нельзя без конца откладывать жизнь. Назревает критическая ситуация. В конце концов разбираться с Ховардом придется. Все должно выглядеть так, будто она собирается возвратиться к работе. Она уже дала знать, что появится в офисе в конце марта. То есть через две недели.

И каждый день этих двух недель казался слаще предыдущего. И больше пугал.

Алекси не позволит, чтобы ей угрожали. Он затеет что-нибудь, опасное. Надо как-то уберечь Алекси и фирму.

Как же она сможет оставить этот чудесный старый дом, хотя бы на короткое время? Она так привыкла к нему, полюбила, и всю семью Степановых, и малышей, Катерину и полуторамесячную Сашу. Мэри Джо ей почти как мать, младшие женщины — точно сестры… Они укрыли ее под теплым одеялом любви, и она почти забыла уже, какова ожидающая ее холодная действительность.

Она должна сама принять решение. Нечего впутывать Алекси.

— Погоди! Ты сказал, что внес за таверну деньги?

— Не сразу дошло? Когда я продавал ранчо, я не сидел без гроша. Не был таким дураком, чтобы не отложить денег. Так что они у меня есть. Чего не хватит, я заработаю. Мне нравится ремонтировать и строить, видеть, как под моими руками возникает новое, и я могу заниматься и тем и другим. А теперь открывай ящик.

— Почему ты не сказал мне, что заключил сделку? Ведь ты так хотел этого?

— Элли тогда рожала. Тебе было некогда: распоряжалась всем, меня погоняла, народ возила в новом автобусе, а к ночи просто сваливалась в кровать. Я думал, что эти новости подождут. Ты была такая счастливая, по уши в делах, погонялка моя. Потом была по уши в своем бизнесе. Так оно и шло. Мне это не казалось важным.

— Как же не важным? Я-то ломаю голову, как втолковать тебе, что к чему, а ты… я не так уж уставала, чтобы не…

— Чтобы не находить меня, где бы я ни был, для занятий любовью? В душе, на полу кухни…

Джессика и сама не могла объяснить своего поведения. Впрочем, нет, могла — к собственному изумлению. Желание завести ребенка разгорелось в ней до лихорадки. А все картины удивительной любви Элли и Микаила… Красота этого счастья пленила ее. И когда Алекси держал новорожденную Сашу у своей груди, в колыбельке из сильных рук, по нежности на его лице Джессика поняла — он создан, чтобы быть отцом.

— Сознаюсь. Виновна и не заслуживаю снисхождения. — Она покачала головой и уклонилась, когда Алекси попытался потянуть ее за косичку. — Так у тебя есть деньги, — повторила она. — Я так волновалась, как бы помочь тебе осуществить твою мечту, а ты в это время…

Алекси вскинул голову, прищуриваясь. Джессика была знакома с этим выражением.

— Я могу сам позаботиться о своих денежных делах. Думаешь, я попрошу женщину, которую люблю и хочу взять в жены, чтобы она содержала меня? Открой же ящик.

— Взять в жены? Любишь? Алекси, я…

Алекси порывисто вздохнул, и следующие слова прозвучали старомодно:

— Я нервничаю. Да, я люблю тебя и хочу жениться. Как-то неловко я это высказал. Извини. Но не за то, что я хочу тебя в жены.

Потрясенная этим признанием и не знающая, сможет ли она дать Алекси все, чего он заслуживает, Джессика молчала.

Алекси одарил ее легким поцелуем.

— Открой ящик, — шепнул он.

Джессика поставила ящик на стол и осторожно открыла. На свет явилось небольшое лоскутное одеяло, вышитое прекрасными узорами. Она бережно приподняла край, и под одеялом обнаружилась большая плоская корзина, явно старая, с крышкой.

— Мамино, — сказал Алекси, вынимая то и другое из ящика. — Она начала вышивать это одеяло и не успела закончить. Просила меня отдать его женщине, которую я полюблю. Здесь ее иголки и другие вышивальные штуки.

Его акцент стал заметнее, рука медленно скользила по старинной корзине.

— Как-то ты говорила, что научилась вышивать у бабушки и что она любила тебя. И что у тебя не осталось ничего от нее на память. Я подумал, что, может быть, тебе будет приятно, если у тебя будут эти вещи моей матери.

Алекси мягко улыбнулся и достал из складок одеяла изношенную детскую рубашку, красную с вышитыми цветами. Затем другие предметы детской одежды.

— Это мои. Она всегда вышивала отцовские рубашки, так, как это было принято в Старом Свете. Ей всегда хотелось иметь девочку.

То, что ей дарят такое сокровище, ошеломило Джессику. Ее пальцы пробежались по пяльцам.

— Алекси, я не могу это взять. Эти вещи слишком дороги тебе.

— Теперь они твои. Хочешь — пользуйся.

Растроганная ценностью этого подарка — семейного наследия, отданного ей — Джессика обернулась к Алекси, и заветные слова сами слетели с ее губ:

— Я люблю тебя.

Алекси улыбнулся и погладил ее по щеке.

— Я знаю. Но эти слова — роскошный подарок. Ведь ты полна страхов. Они съедят тебя, Джессика. Позволь мне помочь тебе.

Она только покачала головой и сильнее сжала в руках мягкое одеяльце. Собственная мать не дарила ей ничего. Разве сможет она соответствовать этой любящей семье?

— Ты не понимаешь. Я этого не стою.

Из окаймленного кружевами платочка в вышивальной корзине Алекси вытащил маленькую коробочку из черного бархата, явно очень старую, и торжественно открыл ее.

— От матери моей матери и от тех, кто были до нее.

В его больших руках сияли ромбовидные ониксы в причудливом обрамлении из крохотных блесток железного колчедана и хрусталя. Вспыхивая огнями, колеблясь в руках, ожерелье казалось живым.

Алекси расстегнул застежку.

— Повернись.

— О нет, я не могу это носить.

Он мягко повернул ее сам и наклонился, чтобы шепнуть ей на ухо:

— Ты из всего делаешь проблему. В конце концов, это мелочь. Мама хотела бы, чтобы оно было у тебя. И я этого хочу — храни.

— Алекси, но это же семейное наследие.

Когда ожерелье было закреплено на шее, Алекси приподнял его и опустил в вырез платья.

— Ему следует лежать на твоей коже — такой нежной и белой. Носи его иногда, хорошо?

Она беспомощно взирала на него снизу вверх, трепеща от избытка чувств.

Голубые глаза, согретые нежностью, таили мечты, которые Джессика так хотела бы разделить, — но та жизнь, о какой он мечтает, для нее невозможна. Или все же?..

Алекси просил ее выйти за него.

Она сказала, что любит его.

Как велико это — и как просто. Может ли у нее быть такое будущее? Жена Алекси?

Она была одна, Алекси шел работать в таверну.

Выйти за Алекси, быть его женой… Игла вошла в ткань, затем нитка. Джессика вышивала, стараясь вспомнить бабушкины уроки. Стежки возникали один за другим с удивительной легкостью. Лепестки цветка росли на глазах.

Оставался долг перед Робертом. «Позаботься о моем сыне, Джессика, хорошо? Я не был таким отцом, каким должен бы быть».

Алекси достоин того, чтобы его жена принадлежала ему полностью.

Она любит Алекси.

Но в ней самой столько всего, с чем она еще не совладала.

Она провела пальцами по волосам и принялась рассматривать в зеркале свое отражение. На шее блестело ожерелье. Два месяца жизни с Алекси убрали жесткость и напряженность из ее глаз.

Она провела руками по своему телу. Оно тоже стало мягче, груди — полнее, шире бедра. Одна мысль о том, как Алекси касается, ее возбудила чувствительность. Большие, покрытые грубыми мозолями руки так нежно скользили по ее телу.

— Алекси, — прошептала она опять.

Ее рука лежала на ожерелье; на пальце блестело венчальное кольцо с изумрудами.

Она собрала все свечи, какие нашла, и разместила их в гостиной. При их свете сняла кольцо и положила в футляр.

— Спи спокойно, Роберт. Ты навсегда останешься в моем сердце.

Тихо отворилась дверь. Алекси.

— Это очень важно — то, что ты сказала, что любишь меня, — взволнованно произнес он, сбрасывая с себя пальто. — И важно то, что я попросил тебя быть моей женой. В такой вечер нам нельзя расставаться. Мне показалось, что ты зовешь меня, и я пришел.

Алекси медленно приблизился к ней и наклонился, чтобы закрыть ее рот поцелуем.

Она вздохнула и подставила полураскрытые губы, а рука Алекси легла на ее грудь. — Скажи это еще раз, — потребовал он.

— Я люблю тебя.