Не пропавший без вести

ПО СЛЕДАМ НЕИЗВЕСТНОГО ПОДВИГА

Что же случилось с Мусой Джалилем после трагических событий, разыгравшихся под Мясным Бором летом 1942 года?

Казалось, поиски страниц его биографии зашли в тупик. Но вот неожиданно в редакции «Литературной газеты» раздался звонок из Стерлитамака. Далекий, приглушенный расстоянием голос пробивался сквозь технические помехи. В Стерлитамаке обнаружены новые неизвестные стихи поэта Мусы Джалиля. Их принес в редакцию городской газеты человек, находившийся в заключении вместе с Джалилем. Вот и все, что сообщили из Стерлитамака. Никаких подробностей, когда хотелось узнать так о многом! Потом чувство радостной взволнованности сменилось раздумьем, сомнением. Так ли это? Можно ли верить в счастливую находку? Надо поехать, узнать, разобраться на месте.

И вот — Стерлитамак, маленький башкирский городок на границе просторных казахских степей. Ряды приземистых деревянных домиков, тополя, снег выше окон, тихие улицы. А рядом, в нескольких километрах, новый Стерлитамак с корпусами многоэтажных зданий, гигантскими заводами, с дымом высоких мачтообразных труб, с колхозом, очутившимся вдруг в обрамлении заводских корпусов.

С трепетным чувством входил я в редакцию газеты, откуда позвонили в Москву о замечательной литературной находке.

За короткие дни пребывания в Стерлитамаке накопилось немало впечатлений, но одно из них было особенно сильным. Я говорю об удивительной народной любви к поэту-герою, о стремлении сохранить литературное наследство советского татарского поэта.

Это чувство привело столяра Талгата Гимранова в редакцию городской газеты. Он пришел туда с крохотным, размером в спичечную коробку, блокнотом, где убористыми арабскими буквами были записаны стихи Джалиля. С угрозой для жизни столяр Гимра-нов сберег их в фашистских застенках. То же самое благородное чувство побудило сотрудников редакции позвонить в Москву; оно же руководило членами литературного кружка при газете: волнуясь и споря, они переводили найденные стихи на русский язык.

С газетной странички и началось наше знакомство с новыми стихами Джалиля. Перевод стихов делали заботливые, но неопытные руки. И все же за шероховатостью строк ощущался творческий почерк поэта, знакомые по моабитским тетрадям мысли — тоска по родным краям, великая жизнеутверждающая вера.

Это Джалиль! Это несомненно его стихи. Это он взывал к ветрам, просил их «песнь тоски по любимой земле донести до просторов родных».

Странички с арабскими письменами перемежались с записями на русском языке: адреса, табель-календарь, заметки, даты, потом снова арабские буквы — подобие дневника. Стихи Джалиля были записаны на двадцати неполных страничках блокнота. Трудно себе это представить! Но на листочках, площадь которых измеряется скупыми квадратными сантиметрами, уместилось почти четыреста строк стихотворного текста! Так восточные умельцы с филигранной точностью выписывают на рисовом зерне изречения древних…

Несколько часов рассказывал мне Талгат о минувшем: о жизни в неволе, о встречах с Мусой Джалилем в фашистском лагере.

В разгар войны в лагерях для военнопленных гитлеровцы начали отбирать заключенных нерусской национальности. Эсэсовцы загоняли отобранных пленных в отдельные бараки, а потом под охраной, в запертых товарных вагонах везли куда-то в сторону Польши.

Их привезли на станцию Едлиня. Здесь Талгат Гимранов и встретился с Мусой Джалилем. Сначала Муса не назвал своего настоящего имени. Только позже Талгат узнал, что его новый знакомый — поэт Джалиль, стихи которого Талгат знал на память.

Джалиль никогда не расставался с маленькой записной книжкой в темно-вишневой обложке. Он раскрывал ее, когда вокруг не было никого из посторонних, и начинал читать заветные, сокровенные строки. Муса записывал стихи арабской вязью, мало известной среди обитателей лагеря и недоступной немецким тюремщикам.

Талгат попросил как-то Джалиля дать ему книжку, чтобы переписать стихи.

— Зачем тебе? — спросил Муса.

— Они мне нравятся, — ответил Талгат. — В них есть то, о чем мы все здесь думаем.

— За такие стихи можешь потерять голову. Не боишься? — Муса словно испытывал нового знакомого.

Узнав, что Гимранов знает арабскую письменность, Джалиль согласился. Он сказал:

— Знаешь что, если ты уцелеешь, передай моей жене эти стихи. Вот ее адрес…

Тогда-то и начал Гимранов записывать стихи Джалиля в крохотный блокнот, который легко можно было спрятать в складках убогой одежды. Записывали и другие. Бумаги не было, но заключенные нашли выход. Им выдавали по двадцать граммов маргарина — пачку на десять человек. Пергамент тщательно вытирали, сушили и вырезали из него листки для блокнотов. Гимранов записал около двадцати стихотворений — только малую часть стихов из блокнота Мусы Джалиля. Некоторые строки Джалиль не доверял даже непонятному многим арабскому шрифту. В таких местах он ставил точки, а узники запоминали пропущенные строки на память.

Муса жил в соседнем бараке, рядом с рабочей командой, в которую определили Гимранова. В тесной комнатке с трехъярусными нарами вместе с Джалилем жили еще несколько человек. Среди них — казанский актер, художник, учитель…

Здесь помещалась так называемая рота пропаганды. Через некоторое время стало известно, что именно здесь находится центр подпольной организации.

Муса каждый день встречался с Талгатом. Гимранов чувствовал, что какая-то тайная тревога все больше охватывает Джалиля. Раза два Талгат видел Джалиля в обществе незнакомого человека, они шепотом что-то горячо обсуждали и умолкали с приближением посторонних.

Все это совпало с тем временем, когда фон Зиккендорф, начальник лагеря, объявил, что предстоит отправка на фронт сформированного батальона легионеров. В канун отправки легионеров радомский лагерь взбудоражили листовки, обнаруженные в бараках… Они появились на дверях и стенах. Несколько коротких строк, написанных карандашом на лоскутках оберточной бумаги, призывали людей не запятнать честь Родины.

Взбешенные охранники выгнали пленных на улицу, перерыли все нары, но не обнаружили никаких следов. Утром батальон вышел на станцию. Среди людей, покидавших лагерь, шел и тот незнакомец, что тайком встречался с Джалилем.

Прошло две-три недели. По лагерю распространилась новость — ее передавали друг другу на ухо, — батальон восстал по дороге на фронт. Из нескольких сот легионеров в лагерь вернулось не больше четырех десятков. Остальные ушли к партизанам или погибли в борьбе.

Никогда еще не видели Мусу таким взволнованным. Он не мог скрыть своего торжества. Попытка нацистов сделать военнопленных участниками своих преступлений закончилась крахом.

Окрыленные успехом, подпольщики продолжали борьбу; они стали более дерзкими и, может быть, менее осторожными, хотя малейшая ошибка грозила катастрофой. Подпольщики в кандалах, за колючей проволокой использовали в борьбе с врагом все возможные в их положении средства.

Нацисты заигрывали с легионерами, позволяли им иногда устраивать нечто вроде вечеров самодеятельности. На таких вечерах заключенные читали стихи, пели национальные песни, ставили короткие пьески. Со своими стихами выступал и Муса Джалиль. Он читал, порой заменяя слова, но все понимали, что хотел сказать, о чем думал поэт. Стихи вселяли надежду, укрепляли силы. Одну из пьес написал Джалиль. Сюжет ее был прост.

Партизаны расположились на отдых в деревне. Среди них — предатель. Он пытается выдать отряд. В последний момент его убивают. Вопреки официальному тексту, симпатии зрителей были явно на стороне партизан, а смерть гитлеровского прихвостня встречалась аплодисментами. Майор фон Зиккен-дорф присутствовал на представлении. Он недовольно поморщился и запретил ставить эту пьесу…

Вспомнил Талгат Гимранов, какое впечатление произвела на него картина художника, написанная в лагере. Художник тоже входил в подпольную организацию легионеров. Картина называлась «Она ждет тебя». На фоне вечернего неба у колодца стоит татарская девушка, устремив взор на запад. Перед ней — аул, родной пейзаж. Свет вечерней зари освещает ее лицо, полное тоски, грусти. Сколько мыслей будила картина в сердцах узников! Начальник лагеря приказал убрать картину.

Однажды Муса спросил, не сможет ли Талгат смастерить самодельный компас. Гимранов согласился, он долго возился с порученным делом. Сделал футляр, намагнитил стрелку. Работой своей он остался недоволен, получилось коряво, но Муса забрал компас — пригодится.

Затем понадобилась карта. Ее раздобыли на соседнем хуторе у знакомого поляка, который хорошо говорил по-русски. Сын этого польского крестьянина перед войной учился в школе, и у него где-то на чердаке остался учебник географии. Там были школьные карты, которые выпросили у подростка. Талгат с Мусой часто бывали на этом хуторе, подружились с хозяином и как-то раз Муса спросил крестьянина, не смог бы он связать его с партизанами. Поляк отказался — партизаны действуют в районе Кельце, а туда не меньше двух дней ходу. С обратной дорогой это займет дней пять. На такой срок покидать хутор нельзя. Узнают немцы — и дело кончится плохо.

Гимранов предполагал, что у Джалиля были и другие возможности связаться с партизанами. Он даже знал фамилию командира одного из отрядов и, вероятно, поддерживал с ним связь. Такой вывод Талгат Гимранов сделал после того, как Муса попросил его сходить в Радом, чтобы встретиться с партизанским связным. Муса дал Гимранову адрес, предупредил об осторожности и просил передать связному, что хочет встретиться с командиром отряда.

Талгат был в Радоме, но связного не застал и вернулся ни с чем.

Весной сорок третьего года, примерно в мае, из радомского лагеря бежала группа легионеров. Бежала с картой, переведенной на кусок материи, самодельным компасом, запасом продуктов и кое-каким оружием. Всем этим беглецов снабдила подпольная группа. Возглавил бежавших, как припоминал Гим-ранов, чуваш-учитель Михайлов Григорий.

Обнаружив побег, гитлеровцы подняли среди ночи всех легионеров, перетрясли весь лагерь, учинили повальный обыск, но так ничего и не добились.

Все это было только репетицией, проверкой нового дерзкого замысла: подпольщики готовили восстание в лагере и большой побег. Не об этом ли писал Джалиль в одном из своих стихотворений:

Теперь стало известно, что именно в августе Муса Джалиль рассчитывал организовать побег из лагеря и вырваться на волю. Но осуществить этот план подпольщикам не пришлось…

В середине лета произошел провал подпольной организации. Среди ночи Джалиль и его товарищи были схвачены гестаповцами. Арестованных увезли в Берлин, в Моабит. Гитлеровцы были вынуждены отказаться от формирования отрядов из военнопленных. После ареста группы Джалиля пленных из радомского лагеря рассовали по другим лагерям.

Талгата Гимранова отправили сначала в Кельце, затем в Прибалтику. Начались скитания по лагерям. Неудачный побег — и снова скитания. Когда Талгата уводили из камеры на допрос в гестапо, он оставлял товарищам заветный блокнот. Так удалось сохранить стихи поэта. Но многие адреса пришлось уничтожить, затерялся и адрес семьи Джалиля. Возвратившись на Родину, Талгат Гимранов работал столяром в Стерлитамаке, затем уехал на Тянь-Шань с поисковой геологической партией. Он на память, как акын, читал друзьям стихи поэта, не зная о судьбе Джалиля.

И эти стихи вызывали восхищение слушателей. Только вернувшись из экспедиции, Талгат прочитал Указ о посмертном награждении Мусы Джалиля званием Героя Советского Союза. И тогда он принес в редакцию городской газеты блокнот с неизвестными до сих пор стихами поэта.

Вскоре откликнулся на призыв принять участие в поиске неизвестных страниц биографии Джалиля еще один недавний узник фашистского лагеря. Он прочитал статью о пропавшем без вести поэте и прислал мне письмо, в котором рассказал о своих встречах с Джалилем. Это был Николай Викторович Толкачев, колхозный фельдшер с Тамбовщины. Из письма стало известно, что Муса Джалиль сразу после пленения был отправлен в сборный лагерь под Холмом, оттуда куда-то в Прибалтику, а потом в крепость Демблин. Это было в конце 1942 года. В демб-линском лагере Муса связался с подпольной группой, действовавшей в крепости, и начал там нелегальную работу.

Николай Толкачев описал, при каких обстоятельствах он встретился с Мусой Джалилем. В демблинском лагере Николай работал фельдшером. Однажды в лазарет поступила большая группа пленных из лагеря Холм. Всех прибывших направили в карантин. Среди них находился военнопленный Гумеров, который страдал конъюктивитом и фурункулезом. Первую помощь оказывал ему фельдшер Толкачев. Больной ему понравился. Он шутил и как будто бы не обращал никакого внимания на то, что происходит вокруг. Фельдшер сделал ему переливание крови и вышел покурить в коридор. Здесь его встретил какой-то тип и спросил:

— А ты знаешь, фельдшер, кого сейчас лечил и надо ли было с ним возиться?

Николай Толкачев ответил, что лечил человека, который нуждается в медицинской помощи. Его собеседник зло усмехнулся и возразил:

— Ты лечил кого не надо… Это — политрук, татарский поэт Муса Джалиль. Я его знаю… Где шеф лазарета?

Толкачев понял, что перед ним стоял предатель. Нужно немедленно принять какие-то меры. Фельдшер сказал, что немецкого врача сейчас в лазарете нет, он в комендатуре, а проходить туда разрешают только медицинским работникам. Отвлекая внимание доносчика, Толкачев пообещал ему, что обо всем сам расскажет начальнику лазарета.

После этого Николай старался выяснить: кто же такой Гумеров? Он еще сомневался в словах доносчика. Один из пленных подтвердил, что Гумеров действительно татарский поэт Джалиль. Что было делать? Доносчик в любую минуту мог его выдать. Прежде всего фельдшер решил обезвредить предателя и немедленно перевел его в другую палату, предупредив дежурного, чтобы тот никуда не выпускал этого человека. Потом Толкачев позвал Джалиля и рассказал ему о том, что произошло.

— Ну я так и знал, что попал к своим! — улыбнувшись, воскликнул Джалиль.

Когда Муса начал выздоравливать, он попросил Толкачева пройти с ним по крепости. Фельдшера это встревожило, он понял, что это неспроста. Но Муса настаивал, и фельдшер не мог ему отказать. Он дал Мусе санитарную сумку, повязал ему на руку санитарную повязку, и они под видом медицинских работников, проверяющих санитарное состояние помещений, пошли из одного блока в другой. Бродя по казармам, Джалиль все время кого-то искал. И он нашел своих фронтовых друзей, с которыми вместе служил в армии.

В лазарет Муса вернулся в приподнятом настроении и тут же попросил Толкачева выписать его. Фельдшер стал отговаривать: он еще нездоров, ему нужно поправиться, в казармах его скорее могут узнать, но Джалиль возразил:

— Тесно мне здесь, Николай!.. Понимаешь — тесно!.. Я должен быть там.

И Николай Толкачев выписал Мусу из лазарета в общий лагерь.

После этого Толкачев еще не раз встречался с Джалилем. В крепости он продолжал выдавать себя за учителя Гумерова. Выглядел Муса очень плохо — худой, с втянутыми щеками, с глазами, запавшими, как у больного туберкулезом.

Вместе с друзьями, которых он встретил, Муса готовил массовый побег заключенных, но побег не удался.

Ближе к весне сорок третьего года Джалиля куда-то увезли. Николай Толкачев видел, как уходил Муса. Одет он был в старую, потрепанную шинель, в деревянных колодках, которые вместо обуви носили военнопленные. Таким и запомнился Муса Николаю — с сумкой от противогаза через плечо, в ветхой, обгоревшей пилотке.

Мусу увезли в Германию, в лагерь Вустрау под Берлином. Кто-то узнал, что под фамилией Гумерова скрывается поэт Джалиль. Сказали Шафи Алмасову, и он сам поехал в Вустрау уговаривать Мусу Джалиля работать в комитете «Идель Урал». Для гитлеровцев было важно иметь на своей стороне известного татарского поэта. Сначала Джалиль не дал никакого ответа. Только после горячих споров, по решению подпольной группы лагеря, Муса согласился работать в комитете «Идель Урал». Он поставил одно условие — остаться под фамилией Гумеров. Шафи Алма-сова это не устраивало, но он вынужден был согласиться.

В комитете «Идель Урал» Джалиль занимался «культурным обслуживанием» легионеров. Он подбирал актеров для культвзвода, искал музыкантов, певцов, которые могли бы выступать перед легионерами. Лагерь легиона «Идель Урал» находился под Радомом, но Муса теперь имел возможность выезжать и в другие районы Германии. Вместе с хоровой капеллой он ездил в Познань, Дрезден, бывал вДемб-лине, и там, где появлялся Муса Джалиль или его товарищи, возникали новые группы бойцов сопротивления.

Так, в столице фашистской Германии в разгар ее войны с Советским Союзом возникло еще одно антифашистское подполье, во главе которого стоял татарский поэт Муса Джалиль.

Уже в Берлине Муса встретился с Абдуллой Алишевым, детским татарским писателем. Джалиль хорошо знал его по Казани. В подпольную организацию вошел Тариф Шабаев, бывший финансовый работник из Ташкента. Был здесь Ахмед Симаев, поэт и журналист, который в Москве занимался в литературном кружке Джалиля. Теперь они встретились вновь и уж больше не расставались до последнего часа.

О жизни в демблинском лагере и встречах с Мусой многое рассказал Рушат Хисамутдинов, ветеринарный врач из Алма-Аты, которого через несколько лет после войны удалось найти. Он тоже входил в подпольную группу Джалиля.

«На мою долю выпало горькое счастье познакомиться и хорошо узнать Мусу Джалиля в гитлеровской неволе, — писал мне Рушат из далекого Узбекистана. — Не довелось Мусе вернуться домой и самому рассказать о «нашей трудной длительной борьбе». Поэтому, рассказывая о том, как мы прошли, по выражению Мусы, через сорок смертей, я постоянно испытываю такое чувство, будто выполняю последнюю просьбу поэта.

Летом сорок второго года я попал в плен и к осени был доставлен в старинную крепость на берегу Вислы — Демблин. Каменные стены этой крепости высоки. Сверху они опутаны колючей проволокой, а внизу рядом с ними вырыты глубокие рвы, заполненные водой.

Раз в день мы получали вонючую баланду из картофельных очисток. Люди гибли, трупы не успевали убирать. Те, кто еще держался на ногах, ковыряли землю в поисках трав, которые поедали тут же, прямо с корнями. У прибывших военнопленных немцы отбирали обувь, одежду, что поприличнее, а взамен выдавали рваные лохмотья и деревянные башмаки.

В этом страшном лагере я встретил Гайнана Курмашева, ставшего здесь моим первым другом. Как-то Гайнан, подозвав меня, кивнул в сторону человека, стоявшего поодаль от нас. Старая, выгоревшая пилотка, рваная шинель, деревянные башмаки, через плечо — санитарная сумка. Гайнан оглянулся и, убедившись, что нас никто не подслушивает, шепнул:

— Это Муса Джалиль, поэт.

Оказалось, Курмашев был другом Джалиля. Они познакомились еще в Казани. Я попросил познакомить меня с ним.

— Муса! — позвал Гайнан.

Джалиль оглянулся, и лицо его, до этого задумчивое, стало приветливым. Он подошел к нам и пожал мне руку. Я назвал себя.

— Гумеров, — ответил поэт, чуть усмехнувшись.

С того дня мы часто бывали вместе.

В этом лагере и наметился первый отряд, боевое ядро будущей подпольной организации. Вот неунывающий Абдулла Батталов. Среднего роста, плотный, он чуть прихрамывал: одна нога у него была обморожена, и пальцы ампутированы… Он знал на память многих поэтов, в том числе стихи своего брата Салиха Батталова и Мусы Джалиля.

Здесь же, в Демблине, я встретился впервые с Гарафом Фахретдиновым. В лагере его звали Димом Алишевым. Фахретдинов трижды бежал из лагерей, но каждый раз его ловили, подвергали пыткам.

Вскоре нас разлучили, меня отправили в Германию.

В сорок втором году гитлеровцы стали формировать из военнопленных антисоветские легионы для фронта. И вот снова этап. На этот раз везут назад, в Польшу, в Едлино. Здесь, в окруженном колючей проволокой военном лагере, находился татаро-башкирский легион, получивший название «Идель Урал».

В едлинском лагере я попал в один барак с музыкантами. Вскоре к нам из берлинского комитета «Идель Урал» приехал высокий смуглый человек по имени Султан. Ему сказали, что в музыкальной команде не хватает артистов и музыкальных инструментов.

— Гумеров советует привезти музыкантов из Демблина, — сказал приезжий.

Известие о том, что Муса Джалиль поступил на службу к немцам и работает в комитете «Идель Урал», не было новостью. Но я не хотел верить этому. Теперь же, услышав о Гумерове, я словно прозрел! Так вот оно что… Муса хочет собрать вокруг себя верных товарищей! Я тут же сказал Султану, что хорошо знаю артистов из Демблина. «Поедешь за ними», — сказал он.

Позже моя догадка подтвердилась. Муса вначале и слышать не хотел о службе у немцев. Лишь позже, осознав, что затея гитлеровцев открывает ему возможность заниматься антифашистской пропагандой, он дал согласие. Путь, на который стал Муса, был труден и опасен.

Джалиль приступил к организации подпольных групп. Для подпольной работы в легионе ему нужны были надежные помощники. И вот мы вдвоем под конвоем отправились в Демблин за пополнением. В Демблине я разыскал Гайнана Курмашева, Абдуллу Батталова и других товарищей. Узнав, что Муса жив и что «артисты» набираются по его инициативе, товарищи вместе со мной начали думать, кого бы взять в Едлино. Выбрали тринадцать человек. Ни один из них не был профессиональным артистом. Гайнан — учитель, Абдулла — старший политрук, Хасанов — строевой командир, Султанов — преподаватель, Мичурин — юрист… Из этих людей в Едлино и был создан так называемый культвзвод, или капелла. Режиссером ее назначили Гайнана Курмашева, я стал ее руководителем.

В начале мая сорок третьего года нашу капеллу повезли в Берлин. Там встретил нас восторженный Муса. Втроем удалось поговорить во время прогулки по зоопарку. Он рассказал нам, как подпольная организация должна проводить работу в Едлине. Предложил в целях конспирации разбиться на маленькие группки по три-четыре человека.

— Это на случай провала, — сказал Муса. — Рядовые подпольщики не должны ничего знать о членах других групп.

Через два дня мы вернулись в легион. Перед отъездом Муса передал нам две пачки листовок на русском языке.

Наш музыкальный взвод часто выезжал для выступлений в Радом, Крушно, Демблин, Узедом и Дрезден. Муса обычно сопровождал нас в этих поездках как официальное лицо, приставленное к нам для надзора. Сам он в концертах участия не принимал, но все наши поездки использовал для встреч с нужными ему людьми.

Я не раз наблюдал, как Муса вел переговоры. В Крушно у него были надежные люди. Возможно, что с их помощью он связывался с польскими партизанами. После выступления в легионе мы предполагали отступать именно через Крушно. Там были расположены рабочие батальоны из советских военнопленных и людей, угнанных из оккупированных территорий Советского Союза.

Нам предстояло подобрать надежных пропагандистов, которые, будучи назначенными немцами на эти должности, могли бы незаметно разоблачать фашистскую пропаганду. Одним из таких пропагандистов стал Мичурин. Под видом коллективных читок грязной газетенки «Идель Урал» пропагандисты сообщали последние сводки Совинформбюро, рассказывали о положении на фронте, цитатами из немецких журналов показывали, как фашисты на самом деле относятся к восточным народам. Главное в нашей пропаганде заключалось в том, чтобы раскрывать планы нацистов, их цели в создании легионов.

Двум нашим подпольщикам — Омарову и Ахметову, находившимся в Едлино, удалось стать радистами легиона, через них мы получали самые последние сведения о положении на фронтах Отечественной войны. К тому же Ахметов вскоре даже сделался денщиком командира легиона — майора фон Зиккендорфа. Через него подпольщики могли узнавать обо всем, что происходит в едлинском лагере.

В конце июля сорок третьего года Муса Джалиль приехал в Радом, где готовился план вооруженного выступления. Разрозненные группы надо было собрать в единый кулак. В Берлине свою поездку Муса объяснил тем, что нужно готовить постановку музыкальной комедии «Шурале», которую он написал. Действительно, члены капеллы распределили роли, начали репетировать музыкальную комедию, а тем временем вели подготовку к решающим действиям.

Одновременно с Мусой Джалилем из Берлина приехал один человек, татарин, в форме немецкого офицера. Вскоре незнакомец этот бежал с четырьмя нашими товарищами. Одним из четверых был радист Омаров, член подпольной организации. Двое бежавших были шоферы. Муса несомненно знал о предстоящем побеге. Через этих людей он хотел связаться с партизанами и частями Красной Армии.

Только через несколько дней во время совещания, на котором присутствовало всего лишь четыре человека, Муса намекнул нам, с какой целью осуществлен был побег. Кажется, это было наше последнее совещание, проходило оно за день или два до нашего ареста. Здесь были Муса, Курмашев, Сайфульмулюков и я. Гараф Фахретдинов охранял нас. Джалиль сказал, что связь с партизанами и Красной Армией установлена.

Мы обсудили, какие обязанности возьмет на себя каждый в день восстания. Сайфульмулюкову поручили уничтожить командование легиона, я со своей группой должен был захватить пушки, лошадей, Курмашев — перебить охрану, Фахретдинов и Мичурин — нарушить связь. В Крушно подготовка, по-видимому, была закончена. Незадолго перед тем Муса побывал там с нашей капеллой.

Восстание в легионе намечалось через несколько дней — на 14 августа. Однако нам не суждено было выступить. 10 августа Муса неожиданно исчез. Мне и до сих пор неизвестны подробности его ареста. Позже, по дороге в берлинскую тюрьму, я узнал от Гайнана Курмашева, что Джалиля, закованного в наручники, доставили сначала в варшавскую тюрьму, потом спешно отправили в Берлин».

Как же развивались события в центре фашистской Германии, после того как Муса Джалиль был отправлен из крепости Демблин в специальный лагерь Вустрау, расположенный неподалеку от Берлина. Много лет мы ничего не знали об этом. И только постепенно, в результате тщательных поисков удалось почти полностью восстановить все то, что касается деятельности Мусы Джалиля и его товарищей.

Один из участников подпольной работы — Галим Батихов вспоминает о первых днях пребывания Мусы в Берлине. По его словам, дело обстояло так.

Вскоре после перевода Мусы Джалиля из лагеря Вустрау в Берлин подпольщики собрались на Хавельштрассе якобы на вечеринку, посвященную приезду Мусы. Здесь были Джалиль, Батихов, Алишев и Симаев. Говорили о тактике работы в подполье. Муса предложил свой план. Он заключался в следующем: прежде всего надо постараться обезвредить фашистскую газету «Идель Урал». Ее надо сделать беззубой, скучной и аполитичной. Надо воспользоваться тем, что Шафи Алмасов, этот жадный маклер и спекулянт, почти неграмотный человек, вовсе не интересуется содержанием газеты. На ее страницах надо делать возможно больше ошибок и опечаток. Переводы должны быть малопонятными и путаными, чтобы трудно было добраться до смысла статей.

Муса настаивал на том, что надо всеми способами мешать появлению антисоветских статей, уделить больше места отвлеченным материалам на темы о татарской национальной культуре, писать о просветителях, об истории татарского народа.

В противовес фашистской газетке он предлагал наладить выпуск подпольных листовок. Для этого нужно достать шапирограф или ротатор, в крайнем случае на первое время хотя бы пишущую машинку. Заняться техникой печатания листовок решили поручить Тарифу Шибаеву; он в это время работал в типографии.

Ахмет Симаев взялся организовать слушание радиопередач из Москвы, чтобы получать информацию о положении на фронтах. Симаев работал в радиостудии комитета и мечтал при удобном случае проникнуть к микрофону, чтобы выступить по радио с антифашистской речью. Но пока этого сделать не удавалось: немцы перед выходом в эфир записывали переводы на пленку.

Подпольщики говорили о том, что надо связаться с советскими людьми, привезенными на работу в Германию. Сошлись на том, что в организационном построении подполья лучше всего придерживаться системы звеньев. Такое построение должно было гарантировать подпольщиков от массовых провалов в случае разоблачения какого-то звена.

Мы знаем теперь еще об одном совещании узкой группы подпольщиков, которое Муса Джалиль провел в Берлине в начале лета сорок третьего года. Подпольщики встретились возле ресторана на Курфюрстендамме. Среди них был Муса Джалиль, Абдулла Алишев, Фуад Булатов и Ахмет Симаев. Разговаривать в ресторане подпольщики не решались: было много народу. Они отправились в зоопарк.

Совещались около часа, прогуливаясь по аллеям парка. Говорили о борьбе с руководством эмигрантского комитета, о расширении подпольной организации и усилении работы среди легионеров. Муса, побывавший незадолго перед тем в одном из лагерей, рассказал о настроении среди военнопленных. Он считал, что надо усилить работу по выпуску и распространению антифашистских листовок. Одного из подпольщиков решили направить в Познань на заводы татарского белоэмигранта Яушева и создать там подпольную группу.

Оренбургский купец Яушев сразу после революции эмигрировал из Советской России, попал в Германию и сблизился с немецкими фашистами. Он вступил в нацистскую партию, стал своим человеком в окружении Розенберга и с помощью новых друзей приобрел в Познани большие заводы. Во время войны на купца Яушева работало много иностранных рабочих, но ему не хватало надсмотрщиков, и он обратился в комитет «Идель Урал» к Шафи Алмасову с просьбой выделить нужных ему людей. Этим обстоятельством и воспользовалась группа Мусы Джалиля. В список трех десятков татар, посланных на военные заводы Яушева, удалось включить несколько подпольщиков. Им поручили связаться с польскими рабочими.

Работе в Познани подпольщики придавали большое значение. Муса надеялся, что подпольная группа в Познани сумеет добыть на заводах Яушева оружие для восстания в едлинском лагере.

Летом Муса Джалиль снова поехал в Едлино — на самый опасный и ответственный участок работы. Он был там уже не раз, но теперь рассчитывал задержаться на более длительный срок. Поехал Муса не один. С ним, как рассказывают, был высокий черноволосый татарин в немецкой форме. Кроме Мусы, его никто не знал… Это был связной — уже не первый человек, которого Муса посылал для связи с партизанами и командованием Красной Армии.

Имя этого черноволосого спутника Джалиля с оспинками на лице, одетого в форму немецкого унтер-офицера, так и осталось неизвестным. Скорее всего, это был Саттаров. По заданию подпольной организации он должен был под видом военного фотокорреспондента эмигрантской газеты поехать на фронт, перейти линию фронта и связаться с советским командованием. Вместе с Джалилем он приехал в едлинский лагерь, чтобы получить документы и тронуться дальше. Вскоре спутник Мусы исчез из лагеря.

Теперь мы располагаем еще одним свидетельским показанием о деятельности подпольной группы Мусы Джалиля в Германии, о его связях с другими подпольными организациями.

После измены генерала Власова, после того, как он по заданию германского командования начал создавать военные формирования, получившие название «власовской армии», в недрах этой армии возникла подпольная группа, которую сначала возглавляли московский художник Федор Чичвиков, лейтенант Григорий Коноваленко, а затем полковник Бушманов.

Подпольная группа существовала до середины 1943 года. В результате предательской деятельности проникшего в организацию провокатора руководящая группа подпольщиков была арестована[3]. Один из подпольщиков — Андрей Рыбальченко, в прошлом военный журналист, также откликнулся на призыв сообщить все, что известно о подпольной деятельности Мусы Джалиля и его товарищей. Он прислал большое письмо с воспоминаниями о встречах с Джалилем в Германии в годы войны. Позже, при встрече, Рыбальченко дополнил свое письмо рассказами о том, чему был свидетелем в Берлине.

«Примерно в конце января 1943 года, — вспоминает Рыбальченко, — ко мне в подвал, где я разбирал русские книги, увезенные гитлеровцами из библиотек оккупированных районов, зашел незнакомый человек и показал мне записку, из которой следовало, что господину Гумерову разрешается пользоваться книгами без выноса их из помещения.

Гумеров стал приходить ежедневно, часа по два-три он вместе со мной разбирал книги. Постепенно мы становились все более откровенными друг с другом. Через неделю я уже знал, что он татарский поэт Муса Джалиль. Я стал доставать ему литературу, а однажды дал и подпольную листовку, подписанную нашим подпольным комитетом.

Джалиль бросился меня обнимать.

— Что же ты молчал! — взволнованно говорил он. — Говори, говори! Где этот комитет, как с ним связаться?

Я рассказал ему все, что было можно сказать, сохраняя конспирацию. Места, где находился наш подпольный комитет, я не назвал, но сказал, что я сам — член комитета и связаться он может через меня.

Я спросил, есть ли среди татарских товарищей люди, на которых можно положиться.

— А где их нет! — воскликнул Муса. — Есть такие, что пойдут куда угодно — в огонь и в воду, лишь бы приносить пользу Родине.

Джалиль рассказал, тоже коротко и осторожно, о своей подпольной группе, которая еще формировалась.

Так во второй половине февраля 1943 года, если не ошибаюсь, была установлена связь между двумя подпольными группами.

Чтобы избежать подозрений со стороны фашистов, мы решили в библиотеке встречаться только в самых крайних случаях, если это будет вызвано срочной необходимостью. Стали видеться в разных местах Берлина…

Я передавал Мусе советские газеты, которые с большим опозданием каким-то образом поступали в библиотеку, интересующие его книги, листовки нашей подпольной группы. Эти листовки Муса со своими друзьями из редакции «Идель Урал» размножали на татарском языке и распространяли среди легионеров.

Однажды, когда я уже не работал в библиотеке, мы встретились с Мусой в парке Тиргартен, прошлись по центральной аллее… Потом свернули в узкую аллейку, обсаженную кустарником. Здесь стояли деревянные скамейки с надписями «Не для евреев». Муса прочитал и воскликнул:

— Какая мерзость!.. С этого начинается фашизм… А знаешь, что я думаю, — перебив самого себя, сказал он. — После войны, если буду жив, увезу такую скамейку в Москву. Такая скамья будет говорить молодежи о германском фашизме больше, чем любая книга!

Я засмеялся и сказал — представляю, как он будет везти скамью.

— А что, возьму и увезу, кто тогда сможет запретить, — уверенно ответил Муса.

Мы выбрали самое глухое место, сели на скамью и начали перегружать из кармана в карман листовки и газеты. Помню, десяток листовок был отпечатан под копировку на пишущей машинке на папиросной бумаге. В них говорилось о разгроме немцев под Харьковом.

Мы крепко пожали друг другу руки и расстались.

Муса часто уезжал в командировки. Тогда за подпольной литературой приходил кто-нибудь другой из его верных друзей, с которыми он меня познакомил. Произошло это в местечке Мариенфельд. Я прошел до трамвайной остановки, постоял немного и пошел к месту встречи. Вдруг увидел Мусу в сопровождении двух немецких офицеров. Я похолодел… Скрыться было некуда. Они меня уже увидели. Муса улыбнулся и приветливо помахал мне рукой. Его попутчики тоже смотрели на меня и улыбались. Муса подошел ко мне.

— Кого ты привел? — встретил я его настороженным вопросом.

— Не беспокойся, это друзья из татарской газеты, о которых я тебе рассказывал. Люди надежные, ручаюсь за них головой.

Оказалось, что на следующий день Муса должен был уезжать недели на две в легион и решил познакомить меня со своими товарищами, чтобы не прерывалась наша связь. Мы зашли в ближайшую пивную, в туалете я передал Мусе подпольные листовки. Мы выпили по кружке пива и вышли на улицу.

— Я поеду, а они к тебе сейчас подойдут, — сказал Джалиль. Он зашагал в сторону.

Я пошел к станции. По дороге меня нагнали спутники Мусы. Поздоровались. Это были Ахмет и Абдулла. Фамилий они своих не назвали. Условились о следующей встрече.

Вернувшись из своей поездки в Радом, Муса рассказал о большом впечатлении, которое произвели листовки среди легионеров. В эту встречу я спросил у Джалиля, нет ли в татарском комитете возможности организовать печатание листовок. Он ответил, что есть. Следующая встреча состоялась у нас через два дня на Потсдаммерплаце. Муса пришел вдвоем с Абдуллой. Мы сели в поезд и вышли на станции Райсдорф… Через несколько минут мы были в лесу. Абдулла перевел мне содержание листовки, которую он принес с собой.

Примерно там говорилось так:

«Товарищи легионеры! Не верьте фашистской и белоэмигрантской сволочи! Не поддавайтесь на агитацию заклятых врагов советского народа! Поверните оружие против фашистов!..»

Муса попросил меня поподробнее рассказать о работе наших подпольных групп в лагерях «остарбейтеров» — восточных рабочих. Я сказал то, что знал о подпольной группе на военном заводе Фрица Вернера в Мариенфельде. Там большинство подпольщиков были девушки, увезенные с Украины. Они начали с того, что портили дефицитные материалы, выводили из строя станки, срывали выпуск военной продукции. То же самое происходило и на других военных заводах, где действовали подпольные антифашистские группы.

Джалиль внимательно слушал. Он сказал, что в городе, рядом с которым расположен легион «Идель Урал», есть несколько военных заводов. Там работает много военнопленных и других советских людей, угнанных из Советской России. На этих людей надо обратить внимание, помочь им организоваться для антифашистской борьбы.

Последняя встреча с Мусой Джалилем на воле произошла у нас на станции Папенштрассе. Мы приехали вдвоем с Федором Чичвиковым, оба напичканные листовками. Муса уже прохаживался по перрону. Оставив Федора, я подошел к Джалилю. Сказал, что хочу познакомить его с одним из членов подпольной группы, с которым Мусе придется иметь дело в дальнейшем. В то время я должен был уехать из Берлина. Я дал условный сигнал, и к нам подошел Федя Чичвиков.

Мы вошли в город. Муса рассказал нам, что его группе удалось установить связь с некоторыми лагерями иностранных рабочих. Как всегда, мы передали Мусе листовки. Он спрятал их в тайный карман, специально пришитый под подкладкой. Это была наша последняя встреча».

А вот что мы узнали от Рыбальченко о его встрече с Мусой в гестапо:

«На допросах в центральном гестапо… я узнал о чудовищном провале берлинской подпольной организации. Арестовано было большинство членов подпольной группы, десятки руководителей групп на военных заводах и воинских формированиях из военнопленных, а также много людей, у которых при обыске обнаружены были листовки. Не оставалось никакого сомнения — в наши ряды пробрался провокатор. Иначе никак не могли попасть в гестапо оригиналы листовок, написанных рукой полковника Бушманова…

В начале сентября 1943 года меня снова привезли в гестапо. Когда, вместо того чтобы поднять на лифте на четвертый этаж, где находился кабинет следователя, меня отвели в подвал, я начал серьезно нервничать, думая, что сейчас ко мне применят пытки. В подземелье был просторный вестибюль, от которого в разные стороны тянулись длинные коридоры, освещенные электрическим светом. В кафельных стенах коридоров виднелись ниши многочисленных дверей.

Конвоир остановил меня у одной из дверей, открыл ее и приказал войти. Это была каморка с низким потолком, без единого окошка… На потолке горела тусклая электрическая лампочка, прикрытая проволочной сеткой. Это был каменный мешок. От двери до задней стены были устроены узенькие кабинки, в каждой — скамейка для сиденья. Конвоир указал мне на одну из кабин, приказал сесть и ушел, заперев за собой дверь на ключ.

Наступила тишина. В противоположном конце вдруг скрипнула скамья. Ясно, что в ожидалке я был не один.

— Есть здесь кто-нибудь? — спросил я.

— Есть… Свято место пусто не бывает, — услышал я голос, который показался мне знакомым.

У меня забилось сердце, перед глазами замелькали лица людей, с которыми когда-либо приходилось встречаться.

— Есть здесь кто-нибудь еще? — спросил я.

— Был один, но его только что увели на допрос.

Я мучительно думал, чей же это голос…

— Ваш голос кого-то мне напоминает, — сказал я.

— Кого же? — из соседней кабины появился заключенный. — Ну и теперь не узнаешь?

— Муса! — воскликнул я, бросился к нему, забыв о всякой предосторожности.

Я не ошибся — это был Муса Джалиль. С тех пор, как мы виделись с ним в последний раз, он заметно изменился, очень похудел, на бледном лице с синими кругами появились морщины, которых раньше я не замечал. Верхняя губа припухла, и на ней виднелась запекшаяся кровь.

Встреча была столь неожиданна, что в первые минуты я растерялся. Ведь то, что Муса арестован, означало, что провал произошел и в татарской подпольной организации. Хотелось все узнать, уточнить, условиться о поведении на допросах. Такое же нетерпение испытывал и Джалиль. Он засыпал меня вопросами. Я не знал, небезопасно ли разговаривать, не подслушивают ли нас. На мои опасения Муса ответил:

— Конечно, нельзя поручиться, что эти стены не имеют ушей. Но я здесь уже в третий раз, пока ничего подозрительного не заметил. Однако осторожность не мешает.

Мы зашли в одну из кабинок и заговорили шепотом. Я рассказал ему об арестах, о том, какой тактики придерживаются наши товарищи на допросах. Каждый из арестованных стремится принимать все на себя, не впутывая других, отрицает свои связи с кем бы то ни было.

Муса ответил, что такое поведение арестованных он считает правильным, что его товарищи из подпольной группы придерживаются такой же линии.

Самое главное, добавил он, чтобы фашисты ни при каких обстоятельствах не узнали, что все мы принадлежим к одной организации. Пусть думают, что мы работали самостоятельными группами. Об этих связях нельзя говорить ни слова, даже если будут четвертовать.

Я ответил, что о существовании татарской подпольной группы в комитете знали только трое — Бушманов, Чичвиков и я. Поэтому опасаться нечего, что гестапо узнает о наших связях.

— Ну а про наши связи с комитетом тоже знают только три человека — я, Ахмет и Абдулла. Эта тайна уйдет со мной в могилу. За Ахмета и Абдуллу тоже не беспокойся, оба они крепче камня.

Мы разговаривали недолго, всего несколько минут. Главное было в том, чтобы отрицать на допросах взаимные связи наших групп. Это удалось сделать. Следователи гестапо и не подозревали об этом, они даже не задавали ни одного вопроса о связях с татарами. Если бы эта связь была обнаружена, аресту подверглись бы еще новые десятки, может быть, сотни людей. Тогда организация была бы разгромлена полностью».