Не считай шаги, путник! Вып.2

Перевод с армянского

А. ГАМБАРЯН

Советскому читателю хорошо известно творчество Геворга ЭМИНА. По справедливому замечанию Бориса Слуцкого, Эмин — «один из самых переводимых и читаемых армянских поэтов в Москве, в России, во всем Советском Союзе».

Геворг Эмин родился 30 сентября 1919 года в селе Аштарак в семье учителя. В 1927 году он переехал с родителями в Ереван. Литература, история, искусство интересовали будущего поэта еще в школьные годы, но не менее сильно его влекло к математике и другим точным наукам. В 1936 году он поступает на гидротехнический факультет Ереванского политехнического института. Будучи студентом, работает некоторое время в Матенадаране — научно-исследовательском институте по изучению древних армянских рукописей. В 1940 году после окончания института Эмин едет на строительство Тускулинской ГЭС. В этом же году выходит его первая книга стихов. Название ее «Нахашавиг» означает по-русски «Предпутье». Это стихи о студенческой жизни, о начале пути, который скоро пересекла война. С 1942 по 1944 год Г. Эмин находится в армии. Он продолжает писать стихи, и уже в 1942 году из его военных стихотворений составился сборник «Трубка мира». В том же году Эмин был принят в Союз писателей Армении. Все это окончательно решило его дальнейшую судьбу.

В 1946 году выходит сборник стихов «Норк» (букв.: новь, новое) — так назван один из районов Еревана. Первая книга стихов Геворга Эмина в русском переводе увидела свет в 1947 году. В конце 1950 года к тридцатилетию Советской Армении вышел на русском языке сборник стихов «Новая дорога», удостоенный Государственной премии СССР.

Позади десять лет поэтического труда. Определились основные идейные и философские устремления поэта, особенность его художественной манеры. Характерные для классической армянской поэзии, обусловленные трагической историей нации, мотивы изгнания, тоски по отчизне обретают у Г. Эмина иной, активный смысл. Поэт стремится воспевать не горе, а радость жизни, ее утверждение. «Отчизна — не только земля под ногами, а счастье, которое строим на ней». Форма его стиха традиционна, лаконична, собранна и вместе с тем воспринимается как новаторская. Поэзии Эмина свойственны лиризм и глубокие философские раздумья, мягкий юмор и беспощадная сатира.

После «Новой дороги» в 50-х годах вышли в свет еще несколько сборников стихов. В 1956 году Г. Эмин окончил Высшие литературные курсы в Москве. Поэт работает много и напряженно. В 1962 году выходит в русском переводе книга «Перед часами» — новый этап в творчестве Г. Эмина. Здесь стихи о войне, о ненависти и любви, о фальши и подлинном служении жизни. Затем один за другим публикуются сборники: «Дождь в Ереване» (1966 г.), «В этом возрасте» (1968 г.) и другие.

В 1974 году выходит на русском языке книга стихов «Век. Земля. Любовь», удостоенная Государственной премии СССР за 1976 год. Это книга о проблемах нашего времени, о «борьбе, размахе и жажде света» в нашем, двадцатом, веке.

В одной из бесед Геворг Эмин сказал, что его «поэтическую судьбу определили три совершенно между собой не связанных фактора». Встреча в ранней юности с Егише Чаренцом — самым крупным поэтом новой Армении. Работа в студенческие годы в хранилище древних рукописей Матенада-ране. И, цитируем самого поэта, «как это ни парадоксально, мое техническое образование… Точные науки прививают дисциплину мышления и чувство крепкой лаконичной конструкции, неприятие словесной и эмоциональной расхлябанности». На вопрос же, что привело его к прозе, Эмин ответил: «Я бы сказал… поэзия». И это безусловно так, ибо «Семь песен об Армении» — произведение глубоко поэтическое, и появление его действительно предварено многими и многими стихотворениями автора.

Первая прозаическая книга Геворга Эмина «Огни Еревана» вышла в 1956 году. Это был цикл разнообразных очерков: о Матенадаране, о талантливом скрипаче и талантливом каменотесе, о Ленинграде, о прошлом и будущем родины. «Семь песен об Армении» на русском языке впервые были опубликованы в 1967 году. Настоящее издание значительно переработано и расширено автором. По его словам, он многое добавил и уточнил в плане историческом — новые данные о присоединении Армении к России в 1828 году, новые страшные свидетельства о геноциде 1915 года… Сам автор называет «Семь песен» историческим эссе. К этому следует добавить определения критики: «поэтически-публицистическое эссе», «своеобразная художественная энциклопедия Армении». Все это одновременно справедливо, ибо, прочтя «Семь песен об Армении», читатель узнает об этой удивительной стране очень многое. Ее история, ее земля, ее вода, ее промышленность, ее письменность, ее искусство — все это как единый поэтический сказ.

«Семь песен об Армении» переведены на латышский, молдавский, аварский языки, готовится их издание на английском, болгарском и польском языках. Именно это произведение полностью отвечает определению самого автора: «…подлинно национальное — это не просто восхваление своего народа, а разговор поэта и со своим народом, и со всем человечеством, разговор, в котором на национальном материале поднимаются вопросы, касающиеся всех…»

Я хочу поведать вам семь песен о моей возрожденной Армении.

Семь — число, освященное для нашего народа веками, число из сказок и чудес. Но разве не похоже на сказку то, о чем я собираюсь писать?..

В давние времена и особенно в наши дни в Армении совершались и совершаются такие чудеса, что и простой рассказ о них кажется песней.

Вы думаете, это только мое мнение? Нет человека, который, побывав в Армении, не согласился бы с этим.

«Если бы меня спросили, где на планете Земля больше всего можно встретить чудес, — я назвал бы в первую очередь Армению…» — это уже не я, это говорит Рокуэлл Кент.

А век назад Байрон писал, что страна армян навсегда останется одной из самых богатых чудесами стран на всем земном шаре.

Что такое родина?

Родина — это народ и его история; это земля, вода, камни; это наши заводы, наши книги и наши песни. Это прежде всего — то время, при котором больше, чем когда-либо, цветет родная земля. Та новая эра, от дыхания которой все, что веками существовало , начинает жить.

Возродившись, поет о себе не только народ, поют принадлежащие ему земля, вода, камни…

Послушаем эти песни.

ПЕСНЬ О ВЕКЕ

Века приходили и проносились над этой землей, и каждый оставлял на ней рану и глубокую отметину на челе и в сердце ее народа.

Века проходили, но не ушли бесследно. Они сохранились в клинописях, в разрушенных памятниках, в некогда неприступных крепостях.

Вся Армения словно музей под открытым небом, где и без учебника можно постичь историю этой земли и этого народа, начиная от мифических обломков библейского ковчега до вполне реальных развалин, оставленных турецкими янычарами всего несколько десятков лет назад.

Однако каждый век оставлял не только развалины и раны, он вместе с тем становился одной из ступеней той длинной крутой лестницы, по которой народ шел от страданий к счастью.

С какой страницы начать листать эту живую книгу истории?

Да если хотите, хотя бы с того самого замшелого камня, на котором мы стоим, — весьма возможно, это осколок хеттской или арамейской надписи или обломок урартской крепости…

Раньше принято было начинать историю Армении с Урарту, то есть примерно за тысячу лет до нашей эры.

Однако раскопки, произведенные в последнее время в Мецаморе, Шенгавите, Мохраблуре, повелевают отодвинуть начало истории в глубь веков примерно на пять тысяч лет и вести исчисление с шестого тысячелетия до рождества Христова.

Но гораздо важнее исходной даты сама суть, смысл обнаруженных памятников древности. К примеру, найденные в Мецаморе древний литейный цех и астрономические знаки «замесили тесто, которое потребует еще много воды»… Они несомненно свидетельствуют о существовании на этой земле одной из древнейших цивилизаций еще задолго до того, как воды легендарного потопа залили ее…

Много в Армении урартских крепостей — начиная с крепостей Тушпа (Тосп, ныне Ван) и Аргиштихинили (Армавир) до древних поселений на берегу озера Севан, до крепостей Тейшебаини и Эребуни на месте нынешнего Еревана и его окрестностей…

Оговорим с самого начала, что, несмотря на исследования опытных историков и других специалистов, многие факты, относящиеся к Урарту, имеют спорный, иногда весьма противоречивый смысл — начиная с времени существования государства до его географических границ.

Загадка эта обрастает новыми неясностями, если припомнить, что многое в истории Урарту непосредственно связано с Арменией, — начиная от имени основателя государства царя Арама, или Араме, до названия самой страны «Урарту», которое, по свидетельству одной древней надписи, является иным написанием слова «Арарат».

«Было ли, не было ли» — так начинаются наши сказки, подчеркивая значительность того, о чем будет поведано, и не беря ответственности за его достоверность и реальность.

Так существовало ли Урарту, могучее государство, или была просто… ошибка в прочтении слова «Арарат»?..

Предоставив историкам нести ответственность за достоверность, перейдем к сути дела — изложению имеющихся на сей день (и нередко противоречащих друг другу) фактов и мнений специалистов.

Урарту — одна из самых могучих и культурных держав древнего мира, располагавшаяся на территории исторической Армении, образовалась в X–IX веках до нашего летосчисления и существовала по VI век до нашей эры, вплоть до разрушения столицы Урарту Тушпы.

Еще до образования государства Урарту здесь, на этой территории, жили предки армянских племен, которые называли свою страну Наири (возможно, этим объясняются встречающиеся в урартских клинописях понятия «пришли, завоевали, захватили» в отношении той или иной части страны).

Страна Наири, как впоследствии и Армения, начала свое существование со страданий и бедствий. Вот клинопись ассирийского царя Тиглатпаласара I (1115–1077 гг. до н. э.) о нашествии на «незнакомую, обширную и не бывшую в покорении» страну Наири: «Их большие города захватил, а имущество перенес к себе. Их поселения разрушил, спалил, превратил в груду развалин и целину. Табуны их лошадей, мулов и коров и земледельческие орудия захватил и перенес к себе…» («перенес…» — сколь вежливое слово для выражения насилия и грабежа!..)

Основателем Урартского государства и его первым царем был Араме или Арам (860–843 гг. до н. э.). Имя его сохранилось в армянских языческих легендах и преданиях, и по нему, очевидно, другие народы впоследствии назвали наш народ или одно из племен «араменами» или «арменами», а страну — «Арме»…

Вначале государство Урарту занимало территорию только вокруг озера Биайна (ныне озеро Ван в Западной Армении), поэтому и урартцы свою страну называли Би-айнили.

Кстати, о стране Урарту (в написании Арарат — Ала-род) есть упоминание еще в Библии, где говорится, что сыновья ассирийского царя Синахериба (Сенекерима) после убийства отца бежали в страну Арарат.

Мовсес Хоренаци, древний армянский историк (V век), замечает, что сыновья эти, Адрамелек и Санасар, обосновались вблизи нынешнего Сасуна. Несомненно, есть косвенная связь между свидетельствами патриарха нашей истории и Библии с эпосом «Сасунские храбрецы». Происхождение названия местности Сасун, строительство Сасунской крепости в «Храбрецах» связываются с именем богатыря Санасара.

Впоследствии, во времена царей Менуа и Аргишти I, границы Урарту распространяются до нынешней Араратской долины и берегов озера Севан.

Именно при Аргишти I в 783 году до нашей эры был основан город-крепость Эребуни, а при Руса II построен тот канал, который и сейчас орошает виноградники под Ереваном. «Отвел канал из реки Илдаруни (ныне река Раздан, протекающая через Ереван), посадил виноградники», — похваляется Руса II, присваивая только себе заслуги урартских крестьян.

Чтобы представить себе, сколь тяжел был их поистине каторжный труд, достаточно вспомнить, что канал этот (как и аштаракский канал Аканатес) был прорыт через скалы, иные его подземные «каменные» отрезки достигают трехсот метров длины…

Посмотрим, что нам оставили века от урартских крепостей и поселений.

Вот развалины циклопических крепостей, в них обнаружены огромные глиняные сосуды — карасы, а в карасах — пшеничные зерна и виноградные косточки.

Рядом — ржавые мечи и копья, статуэтки богов и идолов и женские украшения.

Еще тридцать — сорок веков назад наши предки возводили на этой земле крепости, сеяли пшеницу и растили виноград, защищали свой посев от иноземных захватчиков, поклонялись своим богам и идолам, воплощали в искусстве свою любовь и страдания.

Они рыли циклопические каналы, но эти каналы орошали земли урартских царей.

Растили виноград и сеяли пшеницу, но урожай отбирали и хранили в своих гигантских амбарах урартские цари. «Много трудились, но не воздалось нам сторицей», — словно строка из гимна эпохи рабства, звучит эта надпись, сделанная руками безвестных мастеров на мозаике храма Гарии.

А когда урартские боги и идолы требовали жертв, перед жертвенниками убивали самых красивых дочерей и самых статных сыновей крестьян и ремесленников.

Когда урартские цари захотели основать крепость Эребуни, это они — крестьяне и ремесленники — таскали камни и месили глину для крепости, они высекли на камне дожившую до музеев нового Еревана клинопись, которая более 2760 лет тому назад возвестила миру о рождении города Эребуни — Еревана:

Потом очередной Руса, Сардур или Аргишти подняли крестьян и ремесленников с насиженных мест, дали им в руки вместо кирок и лопат копья и стрелы и двинули их против северных племен.

От озера Биайна они добрались до лазурного озера Севан, построили на его берегу крепости, высекли на огромных скалах надписи о победе и славе урартских царей.

Для победного пиршества они выловили из Севана знаменитую форель, «князь-рыбу», на чешуйках которой алеют пятнышки, будто капли пролитой крови моего народа.

А когда грозная Ассирия надвинулась войной и урартские цари в страхе бежали, крестьяне и ремесленники своею кровью защитили эту землю, которая не принадлежала им, не была еще для них матерью, родиной.

Они преследовали могущественных ассирийских царей до Ниневии и Вавилона, до самых висячих садов Семирамиды.

Народ боролся, страдал и мечтал…

А что дошло до нас от тех дней?

Дошли клинописи, которые славят лишь царя Русу или Аргишти; крепости, которые увековечивают славу Сардура; циклопические каналы, постройка которых приписывается царице Семирамиде.

Но к чему заходить так далеко?

Не вчера ли еще в Египте, при строительстве Асуанской плотины, нашли четыре гигантские одинаковые статуи фараона Рамзеса…

Гигантские статуи тирана, у ног которого копошились земледельцы и ремесленники, воздвигая Сфинкса и пирамиду Хеопса…

Гигантские статуи тирана, этакая гигантская Ложь, приписавшая себе талант и славу народа, — четырежды умноженная Ложь…

А где же народ — труженик, созидатель, борец?

Остались четыре каменных Рамзеса, остались Сардур, Руса, Семирамида, но нет единственного истинного хозяина этих стран, подлинного творца истории — народа…

Я не мог не думать об этом, когда увидел после спада зеркала севанских вод обнажившиеся прибрежные древние клинописи, и мысли мои вылились в стихотворение:

Тайны зарождения и образования народов сложны и теряются в дымке далекого прошлого.

Происхождение армянского народа восходит к той глубокой древности, когда на большей части территории Малой Азии еще не было исторически сформировавшихся народов, а жили только племена, разрозненные или объединенные в более крупные союзы, как, например, в стране Наири.

Первое армянское государство образовалось после падения Урарту на его территории, с той же столицей Тушпа.

По-видимому, консолидация армянских племен произошла еще в недрах Урарту, если ко времени падения Урарту армянский народ уже был способен создать самостоятельную государственность. По свидетельству крупнейшего древнегреческого ученого Страбона (ок. 63 г. до н. э. — ок. 20 г. н. э.), все племена, жившие на этой территории, еще в то время говорили на одном языке — армянском.

Эти обстоятельства объясняют возникновение армянского государства сразу после падения Урарту. По этой причине еще долгое время древние племена и страны называли нас, армян, урартцами, а Армению — страной Урарту.

Характерна Бихистунская клинопись персидского царя Дария I (522–486 годы до нашей эры), где впервые упоминается государство Армения — как «строптивое» и «непокорное». Причем — «стране Армении» в староперсидском тексте соответствует в вавилонском тексте «Урарту».

Впоследствии страну нашу называли Арменией, а нас арменами греки и мидийцы — по имени жившего в местности Агдзник племени «арме» (или «уруме»), которое в VIII–VII вв. до нашей эры вместе с мидийцами совершило нападение на столицу Урарту город Тушпа.

Мы сами называем себя «ай», а страну свою Айастан, вероятно, по имени одного из проживающих в стране Айаса племен, которое впоследствии совместно с другими проживающими в Арме-Шуприи и Биайнили племенами сыграло решающую роль в образовании армянской нации.

Некоторые исследователи считают, что это название происходит от имени прародителя армянского народа Айка, древняя легенда о котором сохранилась в книге историка Мовсеса Хоренаци. По этой легенде, богатырь Айк жил со своим племенем на обширных плодородных землях, подвластных, однако, тирану Белу. Поэтому он предпочел сняться со всем племенем с насиженного места и обосноваться на голых камнях, лишь бы обрести независимость. По легенде, на этом новом месте было «соленое озеро, богатое мелкой рыбой», то есть озеро Биайна.

Бел, разъяренный дерзостью Айка, напал на него с огромным войском, но Айк победил в неравном бою и убил тирана, утвердив право своего племени на самоуправление.

Эта легенда как бы предвосхитила историю нашего народа — с тех пор Армения утверждала свое существование в постоянной борьбе, в неравных битвах с тиранами и завоевателями, постепенно, ценой вековых страданий овладевая тайной долгоденствия.

Когда на наших предков напал легендарный Бел, народ ответил незваному пришельцу натянутой тетивой прародителя Айка.

Когда ассирийская царица Семирамида хотела завоевать страну и ее царя любовными чарами, народ призвал Прекрасного Ара, который предпочел пасть на поле битвы, защитив честь своей земли и своей жены Нвард.

Против войска на слонах персидского царя Азкерта народ выставил храброго полководца Вардана Мамиконяна[16], фанатичного патриота иерея Гевонда и гениального летописца Егише, описавшего эту битву…

Против натиска огнепоклонничества народ поднял крест христианства, а против коварства христианской Византии создал непобедимый легион из тридцати шести букв собственного алфавита.

В каждую войну мужчины погибали на полях сражений, молодых девушек и женщин угоняли в плен, матери молились, дети плакали, а старики утешали их, надеясь, что война скоро кончится, что ждать осталось немного — четыре года, три, два…

Откуда было им знать, что эта война — эти войны продлятся два века, три, четыре, двадцать веков и тридцать, будут длиться, пока народ не станет сам себе хозяином, пока эта земля не станет для него настоящей родиной…

Менялись «чужие» завоеватели и «свои» правители, которые приписывали себе талант и мужество народа, плоды его труда и воинскую доблесть. Неизменными всегда были только войны и народ, страдающий от войн.

Когда на эту землю напал всемогущий Рим, победа армянского народа на поле битвы была окрещена именем царя Тиграна Великого, а построенные народом город и крепость наречены Тигранакертом.

Когда на смену Риму пришли Персия и Византия, героизм народа воплотился лишь в именах Вагаршака и Аршака, а новые города были названы Вагаршапатом и Аршакаваном.

Но были и такие войны и нашествия, которые угрожали самому факту существования народа, его языка, письменности, веры. И подымались тогда все — мужчины и женщины, стар и млад…

Так было в 451 году, во время Аварайрской битвы.

Тяжелые слоны персов растоптали тогда легкую конницу армян, но персидский царь Азкерт был подавлен, его страшила фанатичная вера и преданность нашего народа своему родному языку, родине, свободе.

Шли века — и появлялись новые завоеватели. Проходили века, но не заживали оставленные ими раны.

Смутно понимая, что царь — не государство, а церковь — не вера, народ с той же фанатичностью, с которой раньше веровал, породил ереси, выражая таким образом свой протест. Возникли бунты против церкви и знати, движение мцгнийцев, павликианов, тондракийцев…

Эхо их восстаний, пронесясь через время и пространство, докатилось до Болгарии и Германии, до Мартина Лютера и протестантов…

Народ воздвиг крепость своей свободы Цура и рукой Смбата Зарехаванци осмелился сбросить со скалы в пропасть чашу со святым миром…

И хотя еретиков клеймили, мучили и убивали, эхо их восстаний еще долго отзывалось в горах Армении и в сердце народа.

А когда напали на, нашу землю арабы, сельджуки и монголы, народ, разуверившись и в вере и в безверье, уповал уже только на прекрасную легенду и создал образ эпического героя Давида Сасунци с его мечом-молнией, призванного освободить народ, когда переполнится чаша терпения.

Давид уже понимал, что недостаточно прогнать чужеземных сборщиков налогов и «разъять на сорок кусков» пришедшего с войной Мсра-Мелика. Он не уничтожил войско Мера-Мелика — пригнанных силой на войну бедных арабских крестьян. Он твердо знал, что виновником войн и бедствий является не народ, а его правители.

А дальше?..

Разрушать гораздо легче, чем строить; уничтожать легче, чем создавать. И все же чужеземные завоеватели уставали разрушать, а наш народ без устали строил; они уставали уничтожать, а наш народ без устали созидал.

Вместо разрушенного города Эребуни — Еревана он строил Арташат, вместо Арташата — Тигранакерт, вместо Тигранакерта — Вагаршапат, Двин… Вместо разрушенной урартской крепости он возводил армянскую крепость; вместо языческого храма Гарни — христианские храмы Эчмиадзин и Звартноц, храмы Рипсиме и Ахтамар.

А когда завоеватели рыскали по всей стране и люди были вынуждены скрываться в пещерах у реки Азат, они высекли в этих пещерах храм Гегард, чтобы время не притупило резца созидателя. Или ночью, тайно выбираясь из пещер села Аштарак, орошали свои виноградники, чтобы не засохли взращенные еще во времена Урарту лозы винограда.

Стоило волей небес хоть на время воцариться миру — сразу вырастали богатые искусными ремеслами города, такие, как Ани; вновь зеленели поля и сады, а в монастырских кельях создавались новые рукописи и миниатюры. И сначала робко, потом все смелее и смелее звучали песни гусанов и ашугов[17]; канатоходцы и скоморохи показывали свое веселое умение; повсюду слышался радостный гомон свадеб и крестин.

Мало-помалу разоренная земля снова превращалась в страну, в государство — пока не нагрянут новые завоеватели и ввергнутый в изгнание народ снова не окажется вынужденным создавать страну и государственность, школы и очаги письменности, ремесла и искусства на склонах других гор, в других долинах, на берегах других озер обширной территории исторической Армении.

В последний раз — в XI–XIV веках — наш народ надеялся, что еще раз обрел родину и свое государство на берегу Средиземного моря, в Киликии, но именно там на долгие века была похоронена его мечта о независимости. На Армению налетели турецкие и персидские племена — раздирая землю на куски, разлучая брата с сестрой, мать с сыном, отрывая перо от рукописи, лемех от земли, стирая с географических карт само название Армении. «Вторжение османских турок в Малую Азию и создание разбойничьего государства Карахисара было одним из самых мрачных бедствий средних веков», — пишет Маркс об этой эпохе.

Долго, очень долго длилось это бедствие — целых пять веков, долгих пятьсот лет. До того долго, что наш народ-каменотес отвык от камня — начал возводить глинобитные дома и стены, стал создавать рукописи, написанные армянскими письменами, но на языке османском, или на армянском языке, но персидской вязью. И вместо своих бесподобных тонких «айренов» и «антуни»[18] слушал лишь заунывный зов муэдзина…

Как справедливо отметил великий Байрон, «трудно найти в летописи какого-либо народа столь много испытаний и невзгод, как в истории армянского народа — народа, чьи деяния носят исключительно миролюбивый характер, а недостатки навязаны волей угнетателей и завоевателей»…

Но что бы ни случилось, мыслимо ли было обратить в рабство людей, которые, глядя на родные горы, учились у них не сгибать спину; глядя на строгие, стройные формы своих архитектурных памятников, вбирали в себя их красоту; глядя на клинописи и пергаменты, всегда помнили о своих истоках.

Можно ли было обратить в рабство народ, создавший эпос о Давиде Сасунци; отнять веру у людей, сражавшихся при Аварайре; удержать в повиновении человека, воспитанного на вулканическом порыве чувств поэта Григора Нарекаци; навязать новых богов и пророков правнуку еретика Зарехаванци; отнять тот язык, на котором творили сказители Гохтана, поэты Шнорали, Фрик и Кучак.

Сколько раз пытались уничтожить центры письменности, вырвать с корнем зеленое древо нашей культуры!

Но семена, упавшие с него, рассеялись по всему свету. И если раньше очаги армянской письменности были только в Армении, то теперь они возникали повсюду — от Венеции до Филиппинских островов, от Феодосии до Львова, от Калькутты до Вены…

Земля Армении сотрясалась от восстаний, бунтов и стихийно возникавших столкновений с иноземными захватчиками.

То в самой Армении, то в армянских колониях, разбросанных по всему свету, снова и снова возникали идеи и планы создания свободной и мирной Армении. В индийской колонии, например, появилась книга «Западня славы» — программа грядущего освобождения Армении и ее народная конституция. В Карабахе состоялись знаменитые собрания меликов[19], чьи взгляды были устремлены к России.

Вдохновители и вожди национально-освободительного движения Исраел Ори и Овсеп Эмин с энтузиазмом, хоть и без большой надежды на успех, обивали пороги европейских дворов, били челом Петру I, пока русские пушки не пришли на помощь мечу Давид-Бека и впоследствии, в 1828 году, восточная часть Армении не освободилась от персидского ига.

Ликовал армянский народ. Торжествовал великий основоположник нашей новой литературы Хачатур Абовян. Торжествовал Нерсес Аштаракеци, умный и храбрый армянский католикос того времени; восседая на белом коне, с мечом в одной руке и с крестом в другой, он шел на бой против персов под русским знаменем, во главе русских и армянских отрядов.

Торжествовали ратовавшие за свободу нашего народа и боровшиеся за это ссыльные русские офицеры-декабристы.

Присоединение Армении к России не только спасло наш народ от физического уничтожения, но и побратало его с великим русским народом, приобщило к искони присущему русскому народу страстному поиску прав-ды — предвестнику грядущих революционных бурь.

Но пока офицер-декабрист читал Абовяну запрещенные стихи Пушкина, а в Ереване, в крепости Сардара, впервые по написании ставили пьесу Грибоедова «Горе от ума», русские жандармы уже ссылали в Сибирь цвет армянской интеллигенции, а русский чиновник уже брал первую взятку у армянского крестьянина.

В числе сосланных был также Нерсес Аштаракеци — тот, кто при входе русских войск в его родную деревню остановился на кладбище, преклонил колени перед могилой отца и в волнении воскликнул: «Слышишь, отец, настал тот час, о котором ты мечтал, — армянский народ освобожден рукою русских!..»

Он был сослан, потому что в Армению вступил, увы, не русский народ, а граф Паскевич, потопивший Польшу в крови, целью которого было лишь добыть новый кусок для когтей двуглавого орла.

Он не знал и не мог тогда знать, что у двуглавого орла с этого дня появляется еще один противник — народ, готовый снести эти хищные головы…

Если Хачатур Абовян видел и воспевал одну Россию, то шестидесятник Микаэл Налбандян, друг и соратник Герцена и Огарева, различал уже и другую; он знал, что в России есть и Сенат и обагренная кровью декабристов Сенатская площадь, есть крепостное право и «Колокол», возвещающий его гибель.

Национально-освободительные надежды нашего народа Налбандян связывал не с царской Россией, а с крушением самодержавия. Он уже знал, что царская Россия — тюрьма народов, и пока не разрушена эта тюрьма, не быть свободным и армянскому народу.

Единственная религия, за которую стоит умереть, — это свобода, провозгласил Налбандян. Недаром его знаменитое стихотворение «Свобода» армянские юноши читали даже с церковных амвонов:

На эту благодатную почву упали зерна марксизма, тогда уже распространяемого в России Плехановым, Лениным и его сподвижниками.

И не случайно многие армянские общественные деятели стали близкими друзьями и соратниками Ленина — начиная с возникновения «Самарской группы» и до последних дней его жизни…

Исаак Лалаянц, Богдан Кнунянц, Степан Шаумян, Сурен Спандарян, Анастас Микоян, Симон Тер-Петросян (Камо), Александр Мясникян, Варлам Аванесов, Ваган Терьян…

Они боролись за победу революции в Самаре и Москве, в Петрограде и Париже, в Польше и Швейцарии, в Баку, Тбилиси и в самой Армении…

Но до того как загорелась ожидаемая ими светлая заря, жестокая тьма опустилась на армянскую землю и ее народ.

Если народ Восточной Армении начиная с 1828 года был спасен хотя бы от физического уничтожения и религиозных притеснений, то Западная Армения вот уже несколько веков оставалась под игом турецкой тирании.

Там не было никаких гарантий ни для личности, ни для имущества, ни для вероисповедания. Грабеж, угнетение и религиозные притеснения стали обычным явлением, повседневностью.

В этом мрачном аду западные армяне почитали поистине счастливыми своих братьев, освобожденных «рукою христианского царя», и мечтали о том дне, когда русский сосед спасет и их…

Национально-освободительное движение, восстания западных армян (будь то в Зейтуне, Сасунских горах или в каком-либо ином месте), их тяготение к России и симпатии к русским не могли не возбудить и без того не знающую предела ненависть такого деспота, как султан Гамид.

Турецкие погромщики каждый раз топили в крови армянское освободительное движение, ожидая удобного случая для кровавой расправы над всеми армянами.

И случай этот вскоре представился…

Весною 1915 года, прикрываясь «законами военного времени», главари младотурок, тогдашней правящей партии Турции, запланировали и хладнокровно осуществили массовое переселение и истребление западных армян — так же, как впоследствии немецкие фашисты пытались сделать это со славянами, евреями и другими народами Европы.

Бредовой программой младотурок был пантюркизм, который мало чем отличался от пангерманизма немецких милитаристов.

В обоих случаях главным условием завоевания мира являлось уничтожение целых народов. Разница была лишь в том, что если пантюркисты требовали уничтожить армянский народ, а русских всего лишь «вышвырнуть с Кавказа, присоединив эту область к Турции и сделав Черное море внутренним турецким морем для создания Великого Турана от берегов Босфора до Байкала», то немецкие фашисты для создания «Великой немецкой империи до Урала» уже требовали уничтожения всех славянских народов…

Согласно тщательно разработанному плану турки захватили имущество армян, согнали их с родной земли, из городов и сел, и отдельными группами в сопровождении вооруженных палачей погнали в лагеря смерти. Расположены они были в пустынях Месопотамии. Немецкие фашисты, наверно, были бы разочарованы — там не было ни газовых камер, ни больших крематориев, ни освенцимских «бань», ни рафинированных палачей, читающих «Майн кампф» под абажуром из человеческой кожи…

Кроме того, в отличие от технически оснащенных лагерей Освенцима и Бухенвальда, в Тер-Зоре понапрасну пропадали прекрасные длинные косы истерзанных девушек и женщин, а гниение непогребенных трупов было опасно для самих погромщиков — летом и осенью 1915 года во многих турецких вилайетах и в особенности в армии свирепствовали страшные эпидемии… Да, способы истребления были примитивны, но зверства, настоящего фашистского изуверства, помноженного на чисто янычарское варварство, хватало…

Многих армянских писателей, ученых, композиторов уничтожили, раздробив камнями им головы…

В эти дни единственный свет в Турции исходил от огня, охватившего облитых бензином и подожженных армянских женщин, которых под дулами винтовок заставляли плясать танец смерти, но от этого света лишь гуще становился опустившийся на страну мрак средневековья…

Три с половиной миллиона армян жили в Западной Армении до организованного султаном Гамидом, а затем младотурками геноцида.

Турецкие палачи выселили с родных мест и уничтожили около двух миллионов армян; оставшиеся в живых, чудом спасшись от истребления, бежали в другие страны, разбрелись по свету. Больше всего армян осело в Ливане, Сирии, Франции, Египте, Греции, Иране, Северной и Южной Америке.

Жил древний народ на своей родной земле, слившись с нею воедино. Окровавленный ятаган срубил его под корень, и создались две страшные чудовищные половины — народ без земли и земля без народа…

Турецкие палачи не только предварительно запланировали чудовищную расправу, но и приняли меры к тому, чтобы мир ничего не узнал.

Однако это страшное преступление получило широкую огласку и потрясло весь свет. Волна протеста прокатилась от далекого Уругвая до Ирана, от России до Исландии, от Англии до Италии, от Греции до Норвегии, от Индии до Швейцарии и Канады…

Многие выдающиеся политические деятели XX века, писатели, ученые, деятели искусств осудили неслыханное преступление младотурок, выступили в защиту армянского народа и выразили ему свое сочувствие. Среди них Гладстон и Фритьоф Нансен, Максим Горький и Валерий Брюсов, Анатоль Франс и Жан Жорес, Моргентау и Ренэ Пино, Армин Вегнер и Тойнби, Василь Коларов и Либкнехт, Ленин, Киров, Орджоникидзе…

Многие коммунистические и социалистические партий приняли резолюции в связи с этими событиями. Газета «Правда» гневно заклеймила кровавое преступление младотурок, а Центральный Комитет Болгарской компартии принял специальное постановление по этому поводу.

Зверства младотурок осудили также некоторые турецкие политические деятели: Рифат Мевлан-заде, Али Кемал, Рефид Халид и другие, в том числе и участник резни Наим-бей.

Об этом запятнавшем турецкий народ преступлении писал впоследствии великий турецкий поэт XX века На-зым Хикмет в своем стихотворении «Ночная прогулка»:

Может быть, для младотурок была неожиданностью прокатившаяся по миру мощная волна протеста? Может быть, они не осознавали полностью, на какое неслыханное преступление идут, не представляли его чудовищных размеров и последствий?

Увы, нет. Тысячу раз нет, и именно в этом весь цинизм содеянного ими.

Еще за пять лет до начала резни они запланировали ее не только во всех подробностях, но и предусмотрели реакцию общественного мнения и его… беспомощность.

На съезде младотурок в 1910 году в Салониках один из лидеров партии доктор Назым, перечисляя выгодные и невыгодные для Турции стороны планируемого геноцида, отмечает: «Безусловно, после армянской резни повсюду распространится волна протеста и негодования и моральный авторитет Турции сильно пострадает…» И тут же спешит успокоить своих единомышленников: «Однако, не следует забывать, что это будет временным явлением, и вскоре все будет предано забвению…»

Да, в этих словах сквозит страшный цинизм, но, к несчастью, и трезвый взгляд на мир, в котором долгие века народы были лишь слепым орудием в руках правителей.

И действительно, кто и как мог протянуть руку помощи истребляемому народу, если каждое правительство защищало лишь свои интересы: свою нефть, которая была дороже человеческой крови, или свой сахар, пусть даже на костях уничтоженных в пустыне Тер-Зор армян…

«Вскоре все будет предано забвению» — вот на чем хладнокровно построили свой расчет турецкие палачи.

Не на ту же ли забывчивость рассчитывал спустя двадцать пять лет после армянской резни другой палач — Адольф Гитлер, напутствуя своих эсэсовцев перед вторжением в Польшу: «Безжалостно уничтожайте мужчин, женщин и детей, главное — быстрота и жестокость. Скоро все забудется. Кто помнит сегодня о резне армян?..»

К сожалению, это было так — спустя двадцать пять лет фашистские палачи, окрыленные безнаказанностью этого преступления и надеясь на забывчивость человечества, смогли уже, вместо Тер-Зора и Мескене, построить Освенцим, Бухенвальд и Дахау и, вместо двух миллионов армян, уничтожить (ведь способы умерщвления были технически усовершенствованы!) шесть миллионов русских, поляков, украинцев, белорусов, чехов, евреев…

Но в конце концов они просчитались — это был уже не 1915 год, а год 1945-й… Иными стали времена, иным стал мир, в нем уже существовал сокрушитель фашизма — великая Советская страна…

В разгроме логова палачей в Берлине участвовала также армянская Таманская дивизия, воины которой, хорошо помня трагедию прошлого, карали за новые преступления против человечности…

Да, жестоко заблуждались и турецкие палачи, и немецкие фашисты, полагая, что незлопамятность человеческая распространяется и на такие чудовищные преступления, как геноцид — истребление целых народов.

И не случайно, когда боннские реваншисты, надеясь на ту же «забывчивость», пытались в 1964 году спасти от справедливого возмездия фашистских палачей, мотивируя свои действия юридическим понятием «давности преступления», против них восстало все прогрессивное человечество.

Для таких тяжких, чудовищных преступлений нет ни смягчения наказания, ни забвения, ни давности срока, и, сколько бы ни прошло времени, палачи должны ответить за свои преступления, — твердо заявил Советский Союз всему миру постановлением Верховного Совета СССР от 4 марта 1965 года, выражая желание и волю всех народов…

После событий 1915 года лишь горстка армян осталась на родной земле — в Восточной, русской Армении — десятая часть народа на десятой части родной земли.

Казалось, все кончилось, на месте Армении лишь прах и пепел, руины и могилы…

Казалось, за три-четыре года уничтожен и стерт с лица земли народ, идущий из глубины веков и несущий миру сокровища своей древней культуры.

Казалось, борьба между чудовищем и человеком кончилась победой чудовища, а сражение между мрачным средневековьем и светом будущего — победой тьмы…

Все «союзники» и «друзья» оказались несостоятельными.

«Мы бы желали помочь Армении, — фарисействовали английские дипломаты, — но что поделаешь, ведь наши корабли не в силах взойти на вершину Арарата…»

Однако нашелся в мире корабль, который пришел на помощь нашему потопленному в море крови народу, и назывался этот корабль «Аврора»…

Жестоко ошиблись те, кто полагал, что можно стереть с лица земли Армению и армянский народ, хотя этот преступный опыт они пытались повторять и после 1915 года, устраивая кровавую резню в Баку и Восточной Армении вплоть до 1920 года. Они не поняли, да и не могли понять, что сила народа — не столько в количестве, сколько в его духовной стойкости.

Геноцид, если можно так выразиться, убил плоть, но укрепил дух. И прав один из очевидцев, написавший впоследствии: «Турецкая резня имела материальную удачу, по потерпела поражение в сущности…»

Да, всего семьсот тысяч армян осталось на маленьком клочке земли — территории нынешней Армении.

Но это был народ, испытанный страданием, народ, ценою вековых мучений постигший тайну возрождения.

Ведь так он жил испокон веков. Плененный — сохранял достоинство, в поражении одерживал победу и умирая — жил.

Лишь в Евангелье поведано об единственном случае воскресения смертного — легенда о том, как бедняк Лазарь, умерший и погребенный, вновь обрел жизнь от моления Христа.

Воскреснуть-то он воскрес, восстал из гроба и прожил еще долгие годы, однако на лице его больше ни разу не появилась улыбка.

Что же сказать о нашем народе, который не только обрел возрождение и продолжает жить, но и, несмотря на перенесенные страдания, полнокровно и широко улыбается миру…

Да, такими мы были всегда — нам больше доводилось умирать, чем жить, однако мы не только продолжали жить, но и творили, боролись, веровали… И даже едва тлеющий, огонь наш был неугасим. И если мы иногда и безмолвствовали, то — как стрела праотца Айка, готовая сорваться с натянутой тетивы…

Даже во времена самых страшных бедствий миру слышна была не только наша неумолкающая песня, но и гром боев за свободу — от Аварайра до крепости Цура, от Зейтуна и вершины горы Муса до Сардарапата.

Да, осталось всего семьсот тысяч армян на своей земле, но они были теперь окружены дружной семьей братских народов.

И вскоре с «уничтоженной» родины «уничтоженного» народа на весь мир прозвучали мелодии Арама Хачатуряна, засверкали радуга красок Мартироса Сарьяна, отблеск серебристых куполов Бюраканской обсерватории и розовокаменного Еревана, прозвенели чеканные стихи Чаренца:

Да, осталось всего семьсот тысяч армян, но это означало миллион четыреста тысяч созидающих рук…

И всего через несколько десятков лет Армения стала посылать самые сложные и совершенные машины и точные приборы в более чем 80 стран (в том числе и Турцию), а изготовленные на армянской земле части космических устройств дошли до Луны и других планет…

Эти семьсот тысяч армян, в течение нескольких десятилетий превратившись в два с половиной миллиона, создали на пепелище ту могучую, возрожденную Армению, которая является лучшим памятником жертвам 1915 года…

После начала второй мировой войны весь армянский народ и на родине, и в изгнании сделал для священной освободительной борьбы против фашизма все, что мог.

Больше трети нашего маленького народа участвовало в боях против фашизма, сотни тысяч погибли на полях сражений. Сотни отважных стали Героями Советского Союза, а такие выдающиеся полководцы, как маршал Советского Союза Баграмян, адмирал флота Исаков, маршал Бабаджанян, маршал Хамферян (Худяков) и многие другие, получили широкую известность и удостоились искренней благодарности всех народов Восточной Европы.

Десятки тысяч зарубежных армян боролись против фашизма не только в союзнических армиях, но и в партизанских отрядах, в боевых группах движения Сопротивления, в концлагерях и тюрьмах — от Парижа до Софии, от греческого города Кокина до Освенцима и Бухенвальда.

Среди героев и жертв этой борьбы были и легендарный командир парижской Интернациональной бригады поэт Мисак Манушян, имя которого ныне носит одна из улиц Парижа, и повешенная немцами восемнадцатилетняя партизанка-армянка Герминэ Разкратлян, и убитая в концлагере писательница Луиза Асланян, и погибший в союзнической армии писатель Гегам Атмаджян, и многие другие.

Характерно, что немцам не удалось отправить в бой против нашей страны даже замученных и обреченных на голодную смерть в фашистских концентрационных лагерях военнопленных-армян, в которых, казалось бы, должны быть задавлены последние проблески непокорности и сопротивления.

Когда первый батальон армянских военнопленных, организованный после громких речей и заверений в одном из концентрационных лагерей Польши, в Пулаве, повезли на фронт, принуждая выступить против своих, то военнопленные, еще не доехав до передовой, подняли восстание под руководством офицера Красной Армии Исаака Андреасяна и других товарищей и, перейдя фронт, стали героически сражаться против немцев.

Наученные опытом, немцы не решились более приближать другие батальоны армянских военнопленных к нашему фронту и отправили их во Францию.

О том, чем это кончилось, красноречиво рассказывает героический путь Александра Казаряна, Бардуха Петросяна и их соратников. Во Франции они тотчас примкнули к партизанам и так отважно сражались, что генерал Де Голль лично прикрепил к их груди высокие французские ордена…

По свидетельству прессы многих европейских стран, армяне, уже испытавшие в прошлом ужас геноцида, были в числе самых яростных борцов против фашизма. Понимали это и сами немецкие фашисты. Не случайно в «Зеленой папке» Геринга содержалась рекомендация фашистским палачам «при вступлении на Кавказ учитывать особую ненависть армян».

Да, была эта «особая ненависть» к германским милитаристам.

В первой мировой войне младотурки были их союзниками, и предшественники фашистов не только не удержали кровавую руку своих варварских союзников, но и, пообещав им на Кавказе земли за счет России, еще более разожгли пантюркистские устремления Талаата и Энвера.

«Метод прусский, осуществление турецкое» — так писали историки и очевидцы событий 1915 года, отмечая постыдное участие германских милитаристов в этом преступлении.

Рассеянные по всему свету армяне ничего не жалели для борьбы против фашизма. Они твердо знали, что победа, одержанная над фашизмом немецким, означает победу над всеми видами фашизма, старыми и новыми, и от этой победы зависит судьба всех народов мира, в том числе и армянского народа и его возрожденной родины, возвращение в лоно которой было их заветной мечтой.

Есть глубоко поучительный исторический смысл в том, что осуществление этой мечты стало возможным лишь после победного окончания Великой Отечественной войны.

Именно победа над немецким фашизмом спасла жертвы фашизма турецкого — армянских изгнанников, дав им возможность вернуться на родину.

Всего за несколько лет почти со всех концов света на родину вернулись двести тысяч армян. Истосковавшиеся по — родной земле, они внесли свою лепту в ее возрождение и расцвет.

…Герой, очевидец, мученик, жертва — вот слова, наиболее часто употреблявшиеся в армянской исторической летописи.

Много отважных героев-патриотов у армянского народа, память о которых стала легендой, песней, — начиная от Ара Прекрасного, жившего во времена образования Армении, от героя отечественной войны 451 года против персидских завоевателей Вардана Мамиконяна до известных и безымянных героев Сардарапатского сражения 1918 года, где горстка спасшихся от резни армян остановила турецкие орды, нацелившиеся на уничтожение русской Армении.

Но странно… Странно и печально — все они, славные герои истории Армении, побеждали, умирая. Умирая, победил ассирийскую царицу Семирамиду Ара Прекрасный; умирая, одержали победу над персидским войском «Красный Вардан» и его соратники; умирая, побеждали герои Сардарапатской битвы, ибо не было другого выхода, история не предоставила иной возможности.

Жертвенное это геройство стало законом нашей истории, фатальным явлением, а смерть — как бы необходимым условием победы. Чуть ли не крамольной казалась даже сама мысль о том, что можно и нужно побеждая — жить.

Это было еще непривычно для нас, еще казалось чудом, подобным легенде о птице Феникс, воскресшей из пепла. И нужны были многие годы для того, чтобы это представление о геройстве, освященное веками и кажущееся единственно возможным, изменить в корне, а следовательно, изменить и характер нашего патриотизма: от слов вдохновенных и прекрасных перейти к пусть и неприметным внешне, но действительно нужным для народа спасительным делам.

Да, много раз наш народ умирал и воскресал в течение своей долгой и трудной истории. Но после резни 1915 года, с перебитым хребтом, разъятый на части ятаганом, захлебнувшийся в крови, он не только не умер, не только продолжал жить — он возродился.

Создать прекрасную могучую страну, страну богатой культуры, и все это за несколько десятилетий, на пепле и руинах, — это ли не чудо?

При виде этого чуда заговорил не только весь мир, но и сами камни Армении.

Послушаем их.

ПЕСНЬ О КАМНЕ

Армяне свою страну называют «страной армян», Айастаном. Но есть и другое, созвучное этому слово — Карастан, «страна камней».

Воистину Армения — страна камней. Более двадцати горных хребтов пересекают ее, свыше девятисот больших и малых вершин возвышаются над ней, примерно две трети нынешней территории Армении занимают горы — сплошной камень. А остальная земля в течение веков так была затоптана конскими копытами чужеземных завоевателей, что тоже затвердела, как камень.

Поля и горные склоны Армении до того каменисты, что кажется, будто заросли они когда-то каменным лесом, который потом вырубили, оставив лишь пни да кочки.

Народное предание гласит, что бог, создавая «твердь и хлябь», стоял на вершинах наших гор. Сотворенное им месиво он просеивал через огромное сито и чистую, мягкую землю ссыпал в одну сторону, а оставшиеся на дне камни — в другую, на место нынешней Армении.

Кажется, будто здесь, на этой земле, некогда был гигантский каменный столп — памятник Армении и армянскому народу, но потом его разрушили, и камни, рассыпанные по всей Армении, не что иное, как осколки этого памятника…

Права Мариэтта Шагинян, уподобляя старую Армению нищему из лермонтовского стихотворения, в протянутую руку которого вместо хлеба вложили камень.

воскликнул поэт Осип Мандельштам, впервые увидев Армению.

О чем «орали» они, эти камни? Ведь камни могут заговорить лишь, когда от невыносимого страдания немеют люди…

Они кричали об адской жизни этой страны, лежавшей, по преданию, на месте библейского рая. О том, что исстрадавшийся от войн и нашествий народ даже во время мирных передышек не мог обрабатывать свою обильно политую кровью землю, потому что земли-то не было, потому что это была страна камней, Карастан. В течение веков камень был несчастьем нашего народа, армянский крестьянин веками «выжимал» из камня хлеб, единоборствовал с ним, смягчая его потом и кровью.

Лава, столетиями извергавшаяся из вулканов, превратила Армению в уникальный открытый музей строительных камней. Нет такого строительного камня, которого не было бы в Армении, — будь то мрамор, базальт, гранит, туф или пемза.

Но в этой изобилующей камнем стране добротными каменными домами от века владели лишь Христос да горстка богачей, а народ жил в сложенных начерно лачугах. Так жили люди, создавшие чудеса архитектуры, — Гарни и Звартноц, Гегард и Рипсиме, Ахтамар и Текор…

Много разных камней в Армении, но здесь почти не найдешь неграмотных камней.

Осторожно ступай по этой земле, осторожно обращайся с каждым камнем — хоть с виду грубым и рябым, покрытым сухим мхом и лишайником.

Осторожно — потому что стоит соскрести кусочек мха, и можно обнаружить или рисунок первобытного человека, или арамейскую, хеттскую, халдо-урартскую клинопись, орнамент или барельеф, а начиная с конца IV века — и те, похожие на железные скобы, крепкие и выносливые буквы, которые неотделимы от этих камней уже более 1600 лет… Камни эти не просто грамотны — на них наша подпись, они наши…

На каждом из них есть печать самобытности нашего народа, так же как на этой земле — тяжелая каменная печать нашей самобытности в виде наших архитектурных свершений.

В каждом открывающемся ландшафте, в каждой долине, ущелье, на вершине горы увидишь то каменный монастырь, то хачкар[23], то мост, то старинное гостинное подворье — каменную «печать», свидетельствующую о том, что это наша земля…

И не случайно каждый новый враг и завоеватель старался прежде всего разрушить наши архитектурные памятники, разбить хачкары, то есть стереть с земли нашу подпись, соскрести печать нашей самобытности.

Армения, страна камней, Карастан…

От непрерывных войн и нашествий разрушились, обратились в пыль и многие из этих архитектурных памятников.

В течение девяноста лет своего владычества в Армении русский царь сложил из черного туфа лишь несколько казарм и канцелярий, которые впоследствии тоже были разрушены турецкими янычарами.

В 1920 году наш народ, имевший тридцативековую историю, получил в наследство только разрушенные века или годы назад здания и памятники. Их трудно было отличить друг от друга — развалины не имеют возраста…

От времени и вековечного ужаса войн «онемели» и превратились в камень даже некоторые армянские рукописи. Окаменела будто сама история.

После трагических событий 1915–1920 годов казалось, что даже в этой камнеобильной стране не хватит камней для могильных плит. Казалось, будто престарелому каменотесу доведется в конце концов огранить последнюю могильную плиту и высечь на ней: «Здесь покоится Армения».

Но этого не случилось.

Армянский народ, хоть и истекающий кровью, хоть и на малой части своей земли, обрел государственность, получил возможность строить свой родной дом, и тогда, подобно вулкану, вырвалась наружу заглушаемая веками жажда созидания.

Сколько понадобилось времени, чтобы восстановить то, что разрушалось веками?

Оказалось, всего несколько десятков лет новой жизни.

Старому каменщику, еще недавно тесавшему могильные плиты, новорожденная Армения заказала постройку родильного дома и школы; вместо казарм и тюрем велела строить жилой дом и клуб, библиотеку и университет.

Всюду возводились стены, стены покрывались кровлями. Это были простые стены, крытые пока только плоскими крышами, но их было так много, что казалось — не хватит камня на них.

Камень начал служить народу. Теперь он вновь жаждал обрести дар речи, мечтал превратиться в барельеф и капитель, колоннаду и карниз, статую и родник, стать Оперным театром и Домом правительства, Матенадараном и памятником жертвам геноцида.

Страна строилась… Неиссякаемые залежи Артиктуфа еле успевали удовлетворять потребность в камне для новых зданий новой Армении.

Камни мечтали обрести речь, и они заговорили. Заговорили и позвали на родину своего чародея — архитектора Александра Таманяна, уже известного в России своими прекрасными сооружениями.

Он был счастливейшим из зодчих — может ли быть для архитектора счастье выше, чем жить в стране, где всегда и всюду строят?

Тот, кто проходил по грязным, узким улицам тогдашнего Еревана, не знал, что — правда, еще только на ватмане и кальке — в городе уже есть площадь Ленина, Дом правительства, здание Оперного театра.

Многие не видели этого даже тогда, когда стали уже сносить ветхие домишки и рыть котлованы под фундаменты этих памятников нового Еревана. Им, очевидно, застилала глаза пыль от разрушаемых домишек…

Ереван — жалкий провинциальный полугород-полудеревня. Вот как описывает его в 1882 году один из царских чиновников: «Дома с плоскими глиняными крышами, глиняные улицы, окруженные глинобитными стенами площади. Повсюду — глина, глина, глина…»

Поздно увидел я Ереван — в 1927 году (хоть и заслуженно считаюсь «старым ереванцем») и, однако, увидел его почти таким же, каким он был в 1882 году.

Арба, на которой я сидел, переезжая с семьей из Аш-тарака в Ереван, проехала по нынешней улице Шаумяна, потом по самому центру и остановилась где-то в окрестностях нынешнего кинотеатра «Москва» перед одним из глинобитных домишек. Кривые, узкие улочки, словно поссорившиеся с миром и повернувшиеся к нему спиной дома с высокими глухими стенами. Пыль, жара, грязь, тоска…

Самым распространенным видом транспорта были тогда фаэтоны и ослики.

Маленький Ереван, который начинался и кончался улицей Астафян, был едва заметен на дне котлована, окруженного горами. По вечерам с голых склонов этих гор и холмов ветер наносил в город столько песку и пыли, что в двух шагах уже ничего нельзя было разглядеть.

— Чтоб ты провалился в преисподнюю! — в сердцах проклинали свой город в такие часы старики и просили нас, детей, полить хотя бы двор, чтобы осела пыль.

«Заграничное» стекло единственных городских часов давно разбилось, и вороны, свободно садившиеся на стрелки, передвигали их по своему усмотрению: то останавливали время, то поворачивали его вспять… Жизнь тоже остановилась, как эти часы, и казалось, так ничто и не изменится в этом сонном городе.

Впоследствии Чаренц поведал нам о том, как Еревану чудятся настоящие большие города, и он рассказывает поэту о своей тоске:

И этот город родился…

Через несколько лет новорожденный Ереван уже давал о себе знать в своей пыльной колыбели. Взамен простых стен и плоских крыш появились базальтовые фундаменты и цоколи, мраморные колоннады, а на капителях колонн и стенах новых туфовых зданий красовались первые высеченные из камня лани и расцветали первые каменные розы.

Сколько людей в свое время называли романтиком и даже фантазером старого архитектора Таманяна!

Они имели основания для этого. Ведь в 1924 году в Ереване было всего 30 тысяч жителей, а Таманян проектировал город на двести тысяч!

Вы снисходительно улыбаетесь, жители сегодняшнего Еревана, насчитывающего около миллиона населения? Да, невиданные до сих пор темпы развития нашей жизни превратили в обыденное самые смелые мечты и планы.

Старому архитектору пришлось трижды менять и расширять генеральный план города. Что ему оставалось делать?

Веками лежавший на дне котлована Ереван вдруг так «закипел», что поднялся по склонам гор, перевалил через них на соседнее плато, дошел до Канакера и Норка.

Теперь на юге он половодьем стремится к Араксу и Арарату, а на севере карабкается вверх, к озеру Севан.

В Ереване уже в 40-х годах ежегодно строилось столько домов, сколько было их в 1920 году во всем городе!

Камень «заговорил», «запел»…

Если б Мандельштам увидел Армению в это время, он, может быть, сказал бы иначе:

Новые здания и памятники Еревана уже могли тягаться с лучшими архитектурными памятниками прошлого и нередко превосходили их.

В новом Ереване построено больше, чем было разрушено за все времена, плюс то, о чем в прежние времена и мечтать было невозможно…

Приехавший в Ереван незнакомец чувствует, что попал в своеобразную, имеющую свою историю, свой стиль, свой облик страну.

Ереван стал одним из красивейших городов. Площадь Ленина — один из интереснейших архитектурных ансамблей в Советском Союзе.

…Много было городов в Армении в течение веков, среди них и такой, как освященный сиянием легенды Ани[26], но не было и не могло быть города, построенного всего за несколько десятков лет и такого красивого, как Ереван.

Ровесник Вавилона и Рима, он не столько наш предок или отец, сколько сын и внук, взращенный нами самими.

Ведь то, что сейчас называется Ереваном, — площадь Ленина, сооружающийся Главный проспект, огромные кварталы на севере и на юго-западе размером с город двадцатых годов, новые широкие улицы, Матенадаран, памятник Давиду Сасунци — несравненно моложе ровесников Советской Армении, а кое-что моложе и наших детей и внуков…

…Не так давно с большой торжественностью было отпраздновано 2750-летие Еревана. Гости, прибывшие со всех концов света на это празднество, пили армянское терпкое вино и холодное пиво. Пили, вряд ли осознавая, что лет этак две с половиной тысячи тому назад на этом же месте сидели первые обитатели и первые гости города-крепости Эребуни. Они пили вино, выжатое из гроздей лозы, которую, весьма возможно, посадила еще рука праотца Ноя, и прохлаждались пивом, которое лишь некоторое время спустя. здесь попробовал и описал в своем «Анабасисе» отец истории Ксенофонт. Остается добавить, что и съеденная ими форель вполне могла быть выловлена из только что схлынувших вод потопа…

А голуби?.. Голуби не изменились. Они лишь дали новое потомство. Первым был тот, которого праотец Ной выпустил из ковчега на вершине Арарата, чтобы проверить, кончился ли потоп и не видно ли где суши.

Тот голубь, созданный господом голубь номер один, спланировал над водами потопа и опустился на влажную землю… как раз в том месте, где теперь расположена площадь Ленина, и оттуда принес в клюве зеленую веточку Ною. В память об этом «историческом событии» на площади и сегодня клюют зерно его крылатые потомки…

Стар, очень стар Ереван. Иногда старики, замечая благоговейное удивление окружающих по поводу их почтенного возраста, любят накинуть себе годы… И если верить одному из старых толкований названия нашего города, то это был первый кусок суши, который увидел Ной после потопа. «Еревац, еревац» (виднеется), — радостно возгласил он при виде этой суши, окрестив таким образом наш город именем «Ереван».

Но не по легенде и сказке мы отпраздновали юбилей Еревана, а по его достоверному клинописному свидетельству о рождении.

На это празднество, кажется, прибыли гости и из Рима, но не могло быть никого из Карфагена, Ниневии, Вавилона, потому что они, увы, обратились в прах, давно уже не существуют, как и многие старшие и младшие сверстники Еревана… И, раз уж пришлось к слову, добавим, что мы отпраздновали юбилей не только старого Еревана, но воздали честь новому, возрожденному, поистине прекрасному…

Ведь, как уже было сказано, то, что сегодня зовется Ереваном, создали мы, новые жители и творцы Еревана, и каждый из нас мог бы, подобно царю Аргишти, высечь на каком-либо здании или памятнике такую примерно надпись:

Если до последнего времени Ереван раздавался лишь «вширь», волнообразными кольцами, грозя добраться до подножия Арарата, то теперь он тянется ввысь, стремясь поравняться с его вершиной…

В городе появилось уже множество девяти- и восемнадцатиэтажных зданий, которые кое-где закрывают вид даже на самый величественный монумент — Арарат…

Но сколько бы ни было в городе новых высотных зданий, самым характерным для его силуэта являются журавли подъемных кранов — вестники будущего Еревана.

Подъемные краны, незавершенные новостройки и… пыль, вечная ереванская пыль, которая есть всегда и лишь меняет свое происхождение и характер…

Боюсь, что долго еще будет колыхаться над Ереваном эта пыль (которую поэты, чтобы утешить ереванцев и пустить им «пыль в глаза», называют «золотой»). Ведь сколько еще старых домов и районов надо разрушить, сколько построить новых зданий…

Итак, строительная пыль, подъемные краны и незавершенные здания…

Однако, несмотря на это, для Еревана гораздо более характерны особая ухоженность, какой-то домашний уют.

Впечатление это создают не только зелень, искусственные озерца и архитектура малых форм, не только небольшие кафе и фонтанчики с питьевой водой, настенная роспись и памятники в нишах, огромные вазы в траве и мемориальные камни, но и…

Кажется, будто каждый куст и дерево, каждый дом и памятник ухожены, приласканы нашими руками и, как все предметы в доме хорошей хозяйки, хранят в себе их тепло, причем тепло не только наших рук, но рук тех полутора миллионов армян-изгнанников, которые со всех концов света совершают паломничество в Ереван, как фанатичные христиане — в Иерусалим и магометане — в Мекку…

Ереван — всего лишь город, но, выражаясь с восточной велеречивостью, в нем есть тысяча разных городов и тысяча разных оттенков ереванцев — от старых ереванцев и переселенцев из армянских деревень до бейрутцев и ньюйоркцев, халебцев и марсельцев, тегеранцев и афинцев, миланцев и каирцев…

Каждый из них по-своему «недоволен» Ереваном, не находя в нем того, что довелось видеть в «своем» городе, и каждый старается сделать так, чтобы то хорошее, что было в Халебе и Марселе, Париже и Нью-Йорке, Сан-Пауло и Бейруте, непременно появилось и в Ереване.

Не потому ли еще Ереван день ото дня становится краше и больше?

Да и как ему не расти и не благоустраиваться, когда, впервые за свою многовековую историю, уже более полувека он не разрушается, а застраивается, не подвергается грабежам, а богатеет?

За каждые пять — десять лет к Еревану прибавляется часть, равная досоветскому Еревану (сейчас город уже в двадцать раз перерос его), а население возросло в несколько десятков раз…

Что касается Эребуни, первыми поселенцами которого были 6600 военнопленных из краев Хаде и Цупани, то лишь на одном из стадионов Еревана во время футбольного матча поместится в 10 раз больше зрителей, чем было жителей в основанном царем Аргишти городе-крепости.

Армянская архитектура…

Вероятно, ни в одной области искусства и духовной культуры не отразились с такой полнотой сущность, характер нашего народа, как в архитектуре.

К несчастью, до нас мало что дошло от гражданской архитектуры прошлого — единичные полуразрушенные здания в Ани, несколько древних гостиных подворий и мостов, и, говоря о старой армянской архитектуре, мы преимущественно имеем в виду церкви и монастыри, крепости и великолепные хачкары.

Если архитектура — это музыка в камне, то памятники эти — песни нашей самобытности, выстоявшие под бурями веков.

И не случайно это искусство, достигшее у нас совершенства еще в эпоху раннего средневековья, оказало влияние и наложило отпечаток на архитектуру других стран.

Островерхий купол армянской церкви, который, точно под гнетом насилия, был несколько придавлен и распластан, перекочевав в Европу, беспрепятственно устремился ввысь, дав, по свидетельству многих видных мировых теоретиков искусства, начало готическому стилю.

Архитектура безмолвно, исподволь, уже одним своим существованием воспитывает вкус. И впоследствии, впервые в жизни увидев знаменитые готические храмы мира, я… узнал их стремительные линии и формы, которые впитал в себя еще в те времена, когда босоногим деревенским мальчишкой со своими сверстниками протирал штаны на «Скользком камне», вросшем в землю во дворе аштаракской церкви «Сурб Маринэ». Точно так же, еще в ту пору, совсем ребенком, я уже был во власти обаяния гармонии и совершенства, играя в чехарду у часовни Кармравор, у изумительных хачкаров старого деревенского кладбища. Кстати, Илья Эренбург, побродивший по белу свету, повидавший все и всяческие архитектурные шедевры, не мог сдержать волнения перед Кармравор, посетив ее…

Впоследствии, узнав историю нашего народа, я смог понять, почему наши храмы, породив готическое искусство, сами не могли иметь его блеска, великолепия и грандиозности (разумеется, помимо различий, исходящих из чисто религиозных догматов).

Ведь великолепие храма тотчас привлекло бы внимание чужеземного захватчика — вечно действующей силы на армянской исторической арене — и обрекло бы его на разрушение…

Наши архитектурные памятники не могли быть и грандиозными — возведение большого сооружения требовало долгого мира, а у нас слишком коротки были промежутки между войнами…

Не были они ни легкими, ни воздушными — ведь земля наша все время сотрясалась под копытами конницы завоевателей, и легкое сооружение не выдержало бы.

Что до блеска — откуда было взяться ему в постоянно разоряемой стране!..

Наши памятники очень разные — скитающиеся по чужим берегам армяне-изгнанники по-своему вспоминали и воссоздавали свою духовную родину — всегда одну и ту же по корням, но каждый раз неповторимую по стволу и кроне…

Лучшее тому доказательство — высеченный в скале храм Гегард, непритязательный с виду (чтоб не привлекать внимание чужого глаза) и чудо искусства внутри. Линии его не стремительны и не изящны — но это сама Армения, глубоко запрятавшая в тяжелый камень свою подлинную красоту и тайную суть…

Убеждает в этом и храм VII века Рипсиме — внимательный взгляд может прочесть по нему всю историю нашего народа, познать его сущность и характер: он не грандиозен — но величествен, красив — но какой-то твердой, мужественной красотой, суров — но не мрачен, и в своем безмолвии — красноречив.

Даже исключения в виде трехъярусного Звартноца и богато украшенного снаружи резьбой Ахтамара не противоречат жестким законам нашего национального искусства. Могила творца армянского алфавита Месропа Маштоца еще одно доказательство этих законов.

В течение веков враги нашей земли больше всего и наиболее яростно уничтожали то, что связано было с письменностью. И если в этих условиях в течение тысячи шестисот лет не была осквернена могила Маштоца, то лишь потому, что была она неприметной, скрытой от вражеских взоров в подполье невзрачной часовенки, вернее — врыта в ее основание под стеной…

Наша история была преимущественно историей разрушений и потерь, плачем на развалинах.

Есть у нас, например, богатейшая литература о развалинах храма Звартноц, но почти ничего не сохранилось о Звартноце, каким он был в целости и сохранности.

Можно сложить целый холм из книг о развалинах города Ани и о его раскопках — это будут книги древних историков, хроники, путевые заметки, стихи, современные научные труды… Но мы очень мало знаем об Ани, каким он был в пору расцвета, о жизни и быте города, об искусствах и ремеслах, о событиях и людях.

Да, история наша была в прошлом историей потерь (сожгли столько-то рукописей, убили, забрали в полон столько-то человек, разрушили столько-то домов и памятников…) и минувшей славы. И мы слишком часто говорили о блестящей славе и священных развалинах прошлого, забывая о настоящем; шли вперед, непрестанно оглядываясь назад (и потому часто спотыкаясь о камни и пороги).

Порой мы забывали, что невозможно творить настоящее, восхваляя лишь прошлое, нельзя сегодня создавать совершенные творения, лишь восхищаясь развалинами старых.

Цитировать себя для подтверждения собственной мысли — не самый лучший способ. И если я хочу призвать в свидетели одно из моих стихотворений 1947 года, то лишь потому, что там лучше выражено то, что я только что изложил в прозе:

Да, так было… Со священным трепетом паломника шли мы к прекрасным развалинам Ани, бросая лишь мимолетный взгляд на встречающиеся по пути живые города и села, словно они были только приложением к развалинам. Тогда как справедливее было бы наоборот — идти в эти города и села, взглянув по пути и на развалины прошлого, пусть самые священные, но лишь сопутствующие главному — жизни и созиданию.

Наверно, семь новых Ани можно было бы построить, если обратить в созидательную энергию все обожание, все эмоции и вздохи, обращенные к руинам Ани…

И если сегодня я разрешаю себе говорить об этом столь горячо и с такой болью, то лишь потому, что это — тоже прошлое, и разрушенные шедевры сейчас, рядом с прекрасными памятниками новой Армении, обрели свое истинное значение.

Все свое лучшее они отдали новым зданиям и памятникам Армении. Гагикашен возродился в великолепном здании Оперного театра, храм Рипсиме — в Доме правительства, барельефы храма Ахтамар донесли до нас тайны нашего древнего театра и теперь украшают новое здание драматического театра имени Сундукяна. А с многочисленных хачкаров, камней-крестов, великолепные орнаменты перешли на поставленные у армянских дорог родники-памятники, дорожные указатели и другие творения архитектуры малых форм.

Лишь тот, кто видел колоннады, арки, великолепную резьбу по камню нового Еревана, может оценить по достоинству наше прошлое и его место в нашей жизни.

Ведь самое славное прошлое любой страны теряет смысл, если остается только прошлым, если на него приходится лишь оглядываться, как павлину на свой пышный хвост.

Резьба на уцелевших камнях Звартноца стала нам еще дороже потому, что мы украсили ею стены наших новых зданий, а камень с клинописью Аргишти — тем, что стал первой ступенькой, ведущей нас от Эребуни к сегодняшнему Еревану.

Сама гора Арарат приобрела более глубокий смысл и значение после того, как мы своими руками подняли ее на наш герб.

Ереван, насчитывающий двадцать восемь веков истории, лишь теперь становится известным миру и рассказывает ему о себе.

Ереван… Город, имеющий свое лицо, свой особый национальный стиль. Однако, развиваясь лишь в этом направлении, город может многое потерять. Ведь, как замечали справедливо в старину, наши недостатки — всего лишь преувеличение, одностороннее развитие наших достоинств…

И если сегодня во имя верности национальному стилю оформить в виде монастырских ворот VII века вход на современный завод, можно сделать смешным и скомпрометировать само понятие национального стиля в архитектуре.

Если бы не появляющиеся в последние годы в Ереване образцы (к сожалению, пока немногочисленные) новой, современной архитектуры, вернее — удачные попытки выразить национальную форму средствами современности, то мне лично день ото дня становилось бы труднее показывать свой родной Ереван сведущим гостям. Здесь, как и во всех других областях, сохранять национальные традиции прошлого — значит не повторять их механически, а продолжать и развивать, создавая качественно новую национальную форму, воплощающую новое национальное содержание нашей жизни.

Не надо обладать большим умом, чтобы понять, что туф красивее бетона… Но как бы ни красива и ни предпочтительна была традиционная кладка из туфа, возможно ли сегодня, вручную укладывая камень за камнем, строить высотные дома современных городов, огромные новые районы?

Так что же — безликие бетонные коробки без прикрас, однообразные застройки, в которых не то что человек навеселе, но и знаменитый Шерлок Холмс не в состоянии был бы отличить свой дом от других, — или облицованные туфом новые районы, та «розовая скука», которая по ошибке зовется Ереваном?..

Нет — новое качество национальной формы, новый язык и стиль, которые смогли бы совместить алюминий и стекло с туфом, резьбу по камню — с готовыми панельными стенами, арку и колонны — с бетоном и железом.

Ереван… Лишь на земле сегодняшней Армении — клочке Армении исторической — есть несколько древних столиц: Армавир и Арташат, Двин и Вагаршапат… Ереван — лучшая и счастливейшая из них.

А многочисленные поселки, окружающие Ереван, как цыплята наседку? Воспоминания скольких поколений, потерявших родину в изгнании, воплотились в их названиях, сколько городов и селений, разрушенных во время резни, вновь возродились и приютились под боком у матери-столицы в облике Ареша и Зейтуна, Киликии и Се-бастии, Харберда и Ачна, Арабкира и Балаовита, Малатии и Нор Гехи…

Но почему мы говорим только о Ереване? Гюмри, ныне Ленинакан, имевший некогда «семь храмов» и не имевший ни одного трехэтажного ' здания, грозит превзойти его, если Ереван, не дай бог, возгордится и замешкается.

Но почему только Ленинакан? Затерянный в лесах жалкий Караклис — ныне Кировакан — стал не только одним из красивейших городов Армении, но даже соперничает с Ереваном своими инженерно-техническими кадрами, заводами новых профилей и обилием научно-исследовательских институтов.

А села и районные центры? Давно ли единственным каменным зданием здесь была церковь… Но кто удивится сегодня, увидев в Эчмиадзине и Воскевазе, Арташате и Талине, Аштараке и Двине дворцы культуры, не уступающие лучшим зданиям больших городов.

Раньше, глядя издали на Аштарак, можно было различить лишь церковь Сурб Маринэ, а теперь аштаракцы всерьез озабочены тем, как быть с неудачно поставленными у церкви многоэтажными домами — то ли снести, то ли «передвинуть», чтобы не закрывали вида на прекрасный церковный купол…

Армения. Страна камней. Карастан…

И камень, извечно считавшийся нашей бедой, обернулся для нас источником богатства.

Чего только не создают из камня жители «каменной» страны!

Камень превращается не только в здания и мостовые, ограды и колонны. Из этих ненужных, мешающих обработке земли камней здесь «выжимают» все — начиная от питающих эту землю удобрений и кончая деталями для космических кораблей.

Из камня та стеклянная посуда и керамические сервизы, что можно увидеть на наших столах. Из камня же — хрусталь отличного качества, по свидетельству чешских специалистов.

Из камня получают тот огнеупорный материал, что идет на строительство домен.

Из камня — каучук, резина, автопокрышки.

Из туфа и пемзы, например, получают бетоны высоких марок, заполнители, теплоизоляторы, прекрасную керамику и мягкое, как шелк, волокно. Кто бы мог подумать, что камни, в несметном количестве усеявшие наши поля, не просто камни, а клубки нежного шелка?

Я уж не говорю о не использовавшихся до недавнего времени «горячих камнях» — нефелиновых сиенитах, запасы которых в Армении огромны и из которых химики уже «выжимают» свыше десяти ценных материалов.

С использованием туфов и пемзы, мрамора и гранита, перлитов и обсидианов, базальта и нефелиновых сиенитов в Армении, кажется, не остается ни одного вида ненужного, неиспользованного камня, который был бы несчастьем, мешал бы человеку и земле.

И теперь наряду с такими полезными ископаемыми, как вардеиисское золото, кафанская, алавердская медь, агаракский, каджаранский и дастакертский молибден, сваранцское и разданское железо, мы можем с гордостью говорить и о таких полезных ископаемых — камнях, как артикский туф, анийская пемза, хорвирабский мрамор и базальт, араратский известняк, арагацкий перлит и обсидиан, разданский сиенит.

Если раньше в строительстве использовались лишь базальт и туф, и то большей частью черный, то сейчас на новых зданиях Армении можно видеть все цвета туфовой радуги вплоть до фиолетового, желтого, красного, мозаику разноцветных мраморов, синеву базальта.

Если бы камень не был столь тяжелым, а его транспортировка — столь трудным и дорогостоящим делом, то разноцветные камни Армении сверкали бы сейчас не только в Москве, Ленинграде и других городах Советского Союза, но и во всем мире, ибо запасы их неисчислимы и практически неиссякаемы. В дома, построенные из армянского туфа, можно вселить все население Европы и Советского Союза, а армянского базальта с лихвой хватило бы на тысячу лет…

Алавердские и Кафанские горы по-прежнему дают медь, но теперь в семь раз больше, чем прежде.

В горах Каджарана, Дастакерта и Агарака хранятся несметные, поистине волшебные сокровища — залежи меди и молибдена, редких и драгоценных металлов.

Весь Ереван буквально «стоит» на каменной соли, а Варденис… Басаргечар (так его называли встарь), страна «мацуна» — кислого молока! И кто бы мог подумать, что он с таким упорством долгие века таил в своих недрах золото. Да и кому было поведать об этом кладе, кому его отдать — татаро-монгольским завоевателям, византийцам, персам?!

Даже своим сынам нельзя было открыть тайну клада, пока они не были сами себе хозяева и не могли удержать его в своих руках…

Мудрая, воистину мудрая родная земля… Веками тебя только грабили, и ты постаралась как можно глубже упрятать свои сокровища — так глубоко, что иной раз и сама забываешь, где твои хранилища (как это случилось с нефтью и природным газом)…

Но камень не только помогает стране отстраиваться, он увековечивает тех, кто трудился, творил на этой земле, кто боролся за нее.

Сколько неприметных камней, разбросанных по армянским ущельям, обрели счастливую судьбу стать памятниками или пьедесталами памятников Ленину и Шаумяну, Давиду Сасунци и Маштоцу, Комитасу и Саят-Нова, Налбандяну и Исаакяну, Вардану Мамиконяну и Гаю, украшают теперь улицы и парки наших новых городов.

Возведен в Ереване еще один памятник — жертвам 1915 года, он водружен на высоком горном плато над рекой Раздан, откуда хорошо виден его вечный огонь.

Медленно шло строительство этого памятника, ибо не было здесь почти ни одного рабочего, чей брат или отец, мать или сестра, дед или прадед не погиб в черные дни резни или не пропал без вести, исчез навсегда без могилы и надгробного камня.

Богата Армения камнем, однако часто, слишком часто не могла возложить она даже простой плиты на могилы самых любимых своих сыновей — Мовсеса Хоренаци, Хачатура Абовяна, Григора Зохраба…

Что до бесчисленных жертв 1915 года, то Армения при всем желании не смогла бы почтить их: тысячи и тысячи невинных людей не удостоились даже могилы…

Еще и поныне в пустынях Месопотамии, в ущельях, пещерах и на дорогах Тер-Зора и Мескене белеют кости жертв этого злодеяния, ждущие похорон в родной земле.

По ночам они отсвечивают призрачным фосфорическим сиянием…

Медленно строился памятник жертвам 1915 года — каждый каменщик и рабочий строил его как надгробие своим близким, думая свою горькую думу, вновь вспоминая те черные дни.

Медленно строился памятник, но крепко и на века, ибо это не только и не столько надгробный памятник, сколько монумент чудесного возрождения нашего народа и нашей страны.

Стоит лишь, преклонив колена перед неугасимым огнем в память жертв геноцида, выйти из-под давящих и будто обваливающихся на тебя сводов памятника, сразу увидишь раскинувшийся вокруг Цицернакабердского холма цветущий Ереван, который более, чем любое архитектурное «ухищрение», знаменует возрождение нашего народа.

Армения. Карастан — страна камней…

А сколько их легло в кладку могилы Неизвестного солдата, множества родников-памятников и увековечивает память погибших в Отечественной войне героев, чья слава крепка, как эти камни, и вечна, как родниковая струя.

Остановимся у одного из этих родников-памятников, восславим бессмертную память героев и вслед за родниковой струей пойдем слушать новую песню.

ПЕСНЬ О ВОДЕ

Это продолжалось долгие годы, до самых последних времен…

Лет двадцать — тридцать назад пассажир, выехавший поездом из Еревана в Москву, едва успевал устроиться в купе и выглянуть в окно, — зелени ереванских садов как не бывало. Начиналась простирающаяся чуть ли не до Ширака пустыня, сначала белесая, цвета соли, постепенно принимающая темно-бурую окраску. Это была характерная картина для старой Армении, земля которой веками орошалась или солеными слезами и становилась от этого белой, или кровью, окрашиваясь в бурый цвет.

Именно здесь, в Сардарапатской пустыне, в 1918 году было сотворено одно из многих чудес в истории Армении — ржавыми берданками, мотыгами и лопатами народ наш остановил нашествие турецких орд, отстоял свое право на жизнь, отвоевал кусок своей земли.

Тяжелые, безнадежные были времена…

Русская армия оставила кавказский фронт. Ослабленной от гражданской войны Советской России немцы навязали невыгодные условия Брестского мира, а теперь, нарушая подписанный ими же договор, двинулись вперед на Украине, тогда как в Закавказье действовали их турецкие союзники.

Что мог поделать истекающий кровью, надломленный резней и одинокий, без друга, без помощи, армянский народ против этой гигантской военной махины…

Близкая гибель Армении была столь очевидной и неизбежной, что Вехиб Паша уже из Сардарапата телеграфировал Высокой Порте[29] о том, что в скором времени он окончательно сотрет с карты мира страну, именуемую Арменией…

Однако народ наш — и это одна из его характернейших черт, — инстинктивно почувствовав, как и во время битвы на Аварайрском поле, что именно сейчас решается вопрос, «быть или не быть» и самому народу, и отчизне, — начал в буквальном смысле слова отечественную войну против врага, войну не на жизнь, а на смерть, вновь доказав, что невозможно уничтожить целый народ.

Сардарапат…

Все колокола деревенских церквей Араратской долины день и ночь тревожно били в набат, сзывая народ на поле боя. И со всех концов Армении, вооруженные винтовками и вилами, косами, лопатами и камнями, спешили в Сардарапат мужчины и женщины, старики и дети…

Многие понимали, что их ждет верная смерть, и не случайно некоторые отряды так и назывались — «саванщики»…

В старину перед решающими сражениями армянские военачальники и воины отправлялись в Эчмиадзин приложиться к руке католикоса и испросить у него благословения…

На этот раз, в нарушение традиции, католикос сам прибыл в Сардарапат и, обливаясь слезами, обходил ряды и целовал измазанные землей, мозолистые руки крестьян-воинов…

И чудо свершилось.

Истекающий кровью армянский народ преградил путь турецким ордам.

Целью захватчиков в этот раз было не только завое-вание Армении и уничтожение армянского народа.

Эти кровавые орды стремились тогда к Баку, чтобы вместе с прусскими войсками как можно скорее захватить бакинскую нефть, задушить в крови легендарную Бакинскую коммуну и новорожденную Советскую Россию…

В Сардарапатской битве наш народ не только завоевал себе право на жизнь, но и пришел на помощь Бакинской коммуне и молодой Стране Советов.

И хотя захватчики все же прорвались к Баку, но, по свидетельству начальника генерального штаба германской армии фон Людендорфа, из-за «этих проклятых армян» сильно опоздали с захватом нефти… Они вынуждены были в конце 1918 года капитулировать.

Когда из окна поезда теперь глядишь на последние клочки каменистой пустыни и солончаков около станции Октемберян (бывший Сардарапат), то невольно думаешь: неужели в этой стране совсем не было воды?

Но достаточно побывать в Лорийском ущелье и услышать журчание горного Девбеда, вспомнить синий плеск севанской волны, рокот водопада Шаки, шум Раздана, Воротана и тихое бормотание Аракса…

Вода была. Но ручейки и реки, рожденные в армянских горах, низвергаясь с бешеной силой вниз, проносились мимо нашей жаждущей земли и устремлялись туда, где и без них воды было вдосталь, — в степи, к большим рекам, к морю.

Как сказал бы мой друг Расул Гамзатов:

…Бурны и мутны бывают горные реки, а наши помутнели еще и от ярости и горя… Легко ли безвозвратно покидать отчизну, да еще не принеся ей никакой пользы…

И как они могли приносить пользу, если на том коротком отрезке пути, что протекали по родной земле, были они упрятаны на дне глубоких ущелий.

Самое большее, что можно было делать, — брать воду из рек для орошения жалких, похожих на заплаты, прибрежных полей, садов и огородов или заставлять ее вертеть мельничное колесо.

Как дождь, обойдя иногда стороной высохшие от зноя поля, проливается в море, так и вода здесь в течение веков, закипая от злости, лишь рыла и углубляла собственное русло, обнажая пожелтевшие корни ив. А в нескольких шагах от берега иссыхали от жажды поля и сады, трескалась земля. Бесплодную землю эту народ назвал словом наподобие вороньего крика — «крр» (пустошь).

В ущельях рек воды было хоть отбавляй, а чуть подальше она ценилась на вес золота. Не случайно вода здесь испокон веков была предметом поклонения. От чудотворной воды Катнахбюра — «Молочного родника» — зачала героиня нашего эпоса Цовинар и родила богатырей Санасара и Багдасара — предков Давида Сасунци…

Хвалой воде и родникам полна наша поэзия с древнейших времен до наших дней.

На журчание чистой родниковой воды похожа средневековая армянская песня «Юноша и вода», до сих пор живущая в народе:

В этой песне не только хвала животворной воде, не только тоска о чистой, как родниковая вода, любви, но и затаенная мечта труженика о том, чтобы садовник сам стал хозяином своей земли…

О древнем культе воды свидетельствует и армянская языческая богиня Нар, или Нурин, до сих пор почитаемая в деревнях, а также сохранившиеся и поныне на склонах горы Арагац каменные драконы — «вишапы» и крепости, сооружавшиеся у истоков рек для их охраны.

Но в какое сравнение могли идти эти разбросанные по берегам рек каменные чудища с настоящими драконами земли армянской — чужеземными завоевателями или своими заправилами!.. Это они сидели у истоков рек, а внизу, на полях и в долинах, люди орошали свои сады и посевы слезами, потом и кровью.

Говорят, в Котайкском районе сохранился до наших дней камень, на котором высечено: «Эта вода принадлежит Мелику. Да будет проклят со всем своим потомством тот, кто воспользуется этой водой».

А на кладбище села Аштарак есть могильный камень, повествующий о том, что здесь лежит человек, убитый соседом из-за воды…

На этом сухом, как земля Армении, и покрытом лишайником камне нет даже имени покойного, но есть тут самое главное, за что бедняга положил жизнь, — вкривь и вкось выдолблены на камне наделы двух соседей с грядками, межа между ними, водораздельная линия и то место, где было совершено убийство.

Как объяснить ребятишкам, которые сегодня в Ереване затевают веселую возню у фонтанчиков с прозрачной питьевой водой и, прижав палец к отверстию, щедро разбрызгивают ее вокруг, как объяснить им, что такое «водяной камень».

Водяной камень… Это установленный на деревянных подпорках сосуд из туфа, напоминающий опрокинутый церковный купол, — туда с утра наливали мутную речную воду, чтобы процедить ее и получить воду для питья.

В глиняный кувшин, подставленный под камень, вода натекала по капле, подобно волшебной живой воде или слезам. Надо было обладать терпением сказочных великанов, чтобы набрать немного воды и утолить жажду в жаркий летний день.

И какой-нибудь мудрый старец, сидя в задымленной комнате ветхого дома, сложил бы еще не одну легенду об этой стране и ее народе, умирающем от жажды, если б не изменилось течение самой большой реки — Истории — и не был бы уничтожен засевший у ее истоков дракон.

Грохот последних залпов войны в Армении смешался с грохотом строительства первых каналов. И с тех пор не проходило года, чтобы в Армении не открылся новый канал. Эчмиадзинский канал, Октемберянский канал, Ширакский канал, канал в Гарни, Сисиане, Талине, Арзни-Шамирамский канал, Котайкский канал…

Не счесть всех больших и малых каналов, построенных в Армении за последние десятилетия, как не счесть кровеносных сосудов в теле.

Есть среди них и два убеленных сединами старца — это Шамирамский и Аштаракский каналы, которые века назад орошали владения урартских царей, а теперь без устали орошают аштаракские и эчмиадзинские общественные угодья.

В своем письме от 14 апреля 1921 года Ленин, горячо приветствуя республики Кавказа, писал, что самое главное для нас — орошение. А приехавший на открытие Ширакского канала Фритьоф Нансен сказал, что народ, который стоял перед опасностью исчезновения и перспективой превратиться лишь в историческое воспоминание, теперь орошает зеленое древо своего возрождения…

Надо ли объяснять армянскому крестьянину или рабочему, интеллигенту — выходцам из того же крестьянства, — что такое новый канал, что такое вода для иссохшей от вековой жажды земли?

Говорят, армянский виноград и фрукты так вкусны еще и потому, что пропитавшаяся горечью земля впервые полита не кровью, а водой и теперь отдает нам накопившуюся за века сладость.

Верю этому, клянусь в том и удостоверяю — на этой земле все сладостно…

И знаете почему? Потому что соленым-пресоленым потом добыто все из этой земли — из этих камней…

Но вода — это не только поле, новый сад или родник-памятник.

В новые красивые поселки с каменными домами, построенные на берегу Талинского канала, переселяются сейчас сасунцы, осевшие в свое время в бедных деревушках на склонах Арагаца.

Почему они когда-то выбрали для жилья высокие горы, может рассказать вам наша вековая судьба — история бесконечных страданий от войн и нашествий.

Разве мог армянский крестьянин, видевший ужасы Тер-Зора и Зейтуна, Андока и Муса-горы, разве мог он не выбрать для своего жилья наиболее недоступное место и не построить крепость?! Вокруг одной только деревни Мегри на высоких горах возвышаются четыре крепости, предназначавшиеся для ее защиты. Историческими памятниками они стали лишь с 1920 года…

Итак, сасунцы оставляют свои горные деревушки и спускаются в красивые поселки на берегах Талинского канала. Снимается с места армянское село, но впервые это происходит не в дыму и пламени, не под звуки выстрелов и плач младенцев, а под напев зурны, под автомобильные гудки и грохот круговой пляски сасунцев.

И впервые это происходит по доброй воле самих крестьян. Оставляя насиженные места, они прощаются с могилами родных и отправляются в село, где нет еще ни одного могильного камня. Зато в колыбелях уже лежит не один новорожденный Давид или Сасуник.

Но и здесь армянский климат суров и жесток, и здесь без воды не прорастет ни травинки… То ли дело в Грузии или в Молдавии… Там крестьянин, вернувшийся ввечеру домой, может прислонить свою палку к стене, а наутро, проснувшись, увидит, что она зазеленела — так добры там земля и воздух.

Можно отправиться в любой район Армении, хоть в тот же Аштарак, и издали сразу определить, где есть вода и каковы пределы ее досягания, — это предел между жизнью и небытием, и проходит он там, где кончается зелень…

Талинский район Армении — весь в диких каменных пустошах. Кажется, будто это огромное нерукотворное поле, которое каждый год приносит урожай камней, к тому же весьма обильный.

И камней этих, «разгулявшихся» на воле, становилось будто все больше и больше, потому что никто с ними не боролся. Да и что было бороться, ведь если даже все их раздробить и просеять через гигантское сито, обратив в землю, — не было самого главного для возникновения жизни, не было воды…

Теперь воды нового Арзни-Шамирамского канала дошли до пустошей Аштарака и Талина, и жители этих районов повели настоящую священную войну против жестокого владычества заполонивших их землю камней…

Сюда, в эти равнинные деревни, спускаются сасунцы с гор, сохранив, однако, в глубине души воспоминание-о своем Сасуне и… свой горский дух.

Если они спускаются на равнину, то жители многих сел Зангезура, в том числе и села Хндзореск, на ту же равнину… поднимаются снизу, вернее было бы сказать — из той бездны истории человечества, когда люди еще жили в пещерах.

Одна из причин их переселения — опять же вода. Зачем было им раньше выбираться из пещер наверх, если там их ждали не сады и поля, а лишь выжженная пустошь… Не все ли равно, где бедствовать — вверху ли, внизу ли… Не все ли равно, где жить без воды…

Но вода — это не только сады и виноградники, поля и пастбища. Сегодня это прежде всего энергия, могущество, свет, та сила, что дает жизнь стране, начиная от небольших предприятий до мощного электронного ускорителя.

Теперь в Армении почти не найдешь «праздной» реки. Все они приводят в действие множество больших и малых электростанций, которые дают нашей стране миллионы киловатт-часов электроэнергии.

Одна только река Раздан вращает турбины шести электростанций. Шесть больших гидростанций на не очень длинном пути от озера Севан к Еревану…

Недавно в клубе одного из горных селений во время концерта погас свет. Вы бы посмотрели, какой тарарам поднялся в зале и как честили бедного электромеханика, пока он не исправил повреждения! Не хотели и пятнадцати минут оставаться без света те крестьяне, которые несколько десятков лет назад, а до этого — сотни веков жили в полном мраке или при свете лучины!

Свет вошел в жизнь всех армянских городов и сел, проник во все ущелья, взобрался на все горы. Армения залита светом. И для того чтобы ночью определить границу нашей страны с Ираном и Турцией, достаточно взглянуть в ту сторону: граница там, где кончается свет…

Говорят, что там, за Араксом, в Западной Армении, по ночам вдали виднеются как отсвет Северного сияния или раннего рассвета, огни Еревана, ставшие для местных жителей песней и сказом…

Огни Армении…

Их главным источником стал Севан.

Это одно из самых красивых высокогорных озер. Самое высокое из красивых и самое красивое из высоких., Это соседствующее с небом озеро — одно из неповторимых чудес природы, порой трудно бывает различить, небо ли отражается в воде, волны ли плещут' в небе… Чудом этим надо лишь восхищаться, и к нему грешно было подходить с практической целью, если бы…

Но в тридцатых годах единственной базой нашей тогда еще бедной страны была эта озерная вода, и она с присущей только матерям преданностью и самоотверженностью отдала всю свою красоту и силу, чтобы встал на ноги, вырос ее и без того измученный сын — Айастан.

Красавец Севан своими низвергающимися с большой высоты водами (при расстоянии от Севана до Еревана в семьдесят километров разница в их отметках равна почти девятистам метрам!) вращал турбины мощных гидроэлектростанций, превращая в богатыря хилую Армению.

Но сам он съежился и точно поседел, обнажив лежавшие до сих пор под водой известняковые бока.

Из-за утраты былой красоты озеро сейчас окружено как бы траурной каймой, но — белого цвета… Видимо, «печаль его светла», ибо жертва его — во имя людей…

Севан, Севан…

Великодушное и незлобивое озеро, ты осталось прозрачным и чистым, как материнское сердце. Прости, если в чем виноваты перед тобой… Но что нам было делать, когда из твоей поднебесной чаши пили лишь боги и звезды, а сыновья твои страдали. от жажды, как и скалы на твоем берегу…

Лишь недавно, после того как страна утолила свой голод по насущному хлебу энергетики, наступил черед красоты. Весь наш народ спешит теперь на помощь Севану, пытаясь, насколько возможно, спасти его красоту и остановить его «голубое кровотечение».

После того как будут достроены работающие на природном газе мощные теплоэлектростанции в Раздане, Кировакане и других местах, озеро Севан получит возможность отдохнуть от длительного самоотверженного труда.

Но мыслимо ли это, возможно ли повернуть вспять не только время, но и воду, которая уже утекла? Подобное чудо станет возможным при помощи своеобразного «переливания» воды. Где-то в горах за Севаном веками текла' река Арпа. Гидротехники заинтересовались ею, определили «группу» ее воды, чтобы сделать «донором» Севана. Ведь Севан — озеро «голубой крови», то бишь воды. Недаром живущая в ней форель зовется «князь-рыбой» — ишханом.

На реке Арпа около курорта Джермук сооружается плотина высотой в 50 метров. У курорта образуется большое озеро, и воды Арпы через туннель длиной в 48 километров, пролегающий глубоко под землей, потекут в Севан. Свыше 270 миллионов кубометров воды в год будет вливаться в Севан, и озеро, если не восстановит прежнее зеркало, то хоть сохранит нынешний уровень.

И утихнут наконец споры между «физиками» и «лириками» — инженерами и поэтами.

Чувствуя свою вину перед Севаном, мы стали сейчас особенно заботливы к нему. Благоустраиваются и озеленяются его берега, строятся дома отдыха, детские лагеря, кафе, пляжи. Современные крылатые ракеты-катера мчатся по синим водам Севана — тем водам, из-под которых наши археологи недавно извлекли имеющие трехтысячелетнюю давность громоздкие повозки урартских царей и военачальников.

Нет на свете поэта, который, увидев хоть раз Севан, не воспел бы его! Но меня больше всего волнуют посвященные Севану стихи моего друга — аварского поэта Расула Гамзатова. Его далекие предки двести лет назад разрушили чудесные храмы на острове Севан, утопили в озере много ценнейших рукописей.

Думал ли кто-нибудь из них, что сегодня я буду переводить на армянский язык трепетные стихи аварского поэта о Севане, а об Армении он напишет так:

Чтобы не утруждать более Севан (придуман даже особый крылатый девиз, который пишут на трубопроводах новых каналов и насосных станций: «Да облегчится бремя Севана»), «приставлены к делу» и река Воротан, которая до сих пор лишь билась о скалы в праздности, и самая большая река Армении Араке — будучи пограничной, она до сих пор воспринималась скорее как меч, разделивший нашу родную землю, чем как вода, дающая ей жизнь…

В последнее время успешно применяются для орошения также «отлынивавшие» от труда подземные воды, которые при умелом использовании могут дать земле больше влаги, чем Севан и даже снеготаяние. Сооруженные в Апаране, Манташе, Карнуте, Сарнахпюре и других местах водохранилища соберут все талые воды, и летом, когда так дорога каждая капля воды, они будут использованы для орошения земель Араратской долины.

Завтра, глядя на какую-либо речушку или ручей, мы далеко не всегда сможем ответить на вопрос из народной песни — «С какой горы бежишь», зато на другой ее вопрос — «В какой сад стремишься, водица» — мы сможем ответить с точностью до каждой капли…

Но если даже мы смогли бы использовать с самым высоким коэффициентом полезного действия все воды Армении (вплоть до осевшей на цветы росы), это было бы лишь каплей для растущих изо дня в день нужд республики.

Дело в том, что сейчас мы получаем в год около трех миллиардов киловатт-часов электроэнергии — количество явно недостаточное, несмотря на десятизначную цифру. А в ближайшие годы потребность в электроэнергии дойдет до 35 миллиардов киловатт-часов! Где же их взять, если наши водные ресурсы уже на исходе?

Положение может спасти природный газ, который мы получаем из Азербайджана, Дагестана, а также из Ирана. Построенные на природном газе теплоэлектростанции в несколько раз мощнее своих гидробратьев. Одна только Ереванская ТЭЦ дает стране столько же электроэнергии (и не сезонно, как ГЭС, а круглогодично), сколько все гидростанции Севанского каскада. А мощность Разданской ГРЭС, самой крупной в республике, — 1 миллион 200 тысяч киловатт! Это превышает мощность всех существующих в Армении гидростанций.

Если и этого окажется мало, на помощь придет атом — добрый атом, надо надеяться… В Араратской долине, возле древнего Мецамора, уже дает энергию первая атомная электростанция в Армении мощностью в 880 тысяч киловатт…

Найдется ли в Армении город или село, возле которого на горном склоне или в ущелье не трудился бы родник. Но много ли городов и сел имели питьевую воду? Даже такое сравнительно благоустроенное в прошлом село, как Аштарак, не имело питьевой воды, и в домах ежедневно снаряжали ребятишек в ближнее ущелье за родниковой водой. За парней из горного села Гндеваз неохотно отдавали девушек из других мест, жизнь их превращалась в ад: все снохи села ежедневно пускались в трехчасовой путь вниз к ущелью за водой. Да и ереванские жители веками использовали для питья воду из канав — водопровод был сооружен здесь всего несколько десятков лет назад.

Дорога вода в Армении еще и сегодня, но есть здесь и поистине драгоценные воды. Более трехсот источников целебной минеральной воды известно в Армении. Из них «Арзни» и «Джермук» соревнуются с наиболее прославленными мировыми источниками.

Кстати, несколько слов о «Джермуке» и… нефти.

В Армении есть целые потоки — нет, поистине великий потоп — горячего, вкусного, целебного «Джермука», большая часть которого течет напрасно, пропадает втуне.

Если бы хоть сотую долю той суммы, которая десятилетиями расходуется на поиски нефти в Армении, употребить на розлив «Джермука», то выгода от этого была бы в несколько раз больше, чем предполагаемая выгода от предполагаемой у нас нефти. Ведь, что ни говори, литр «Джермука» вдвое дороже керосина.

Это отнюдь не призыв отказаться от поисков нефти в Армении. Разве давалось нам когда-нибудь что-нибудь легко?

Да, нелегко в Армении найти нефть, и, как остроумно заметил один из наших геологов, надо углубиться в этот вопрос, сиречь — копать как можно глубже…

Дорога была вода в Армении и издревле освящалась народом. Поэтому еще и сегодня народ сооружает родники в тех местах и в память о тех людях, которые дороги его сердцу.

Родник на Степанаванском перевале отмечает место, где Пушкин встретил гроб с телом убитого Грибоедова; родник Гндевазского ущелья рассказывает о героях гражданской войны, а в Сардарапате — о знаменитой битве; родник в Харберде увековечивает память жертв 1915 года, многочисленные родники-памятники сооружены в честь погибших в Отечественной войне.

Один старик каменотес из Кировакана соорудил у дорог четыре родника-памятника в честь четырех своих сыновей, павших в Отечественной войне.

Красивая и мудрая это традиция — символизировать память погибших тихим грустным журчанием чистой родниковой воды.

Воды, которая в жару дороже золота, — испивший ее невольно благословит и того, кто построил родник, и того, в чью память он сооружен.

Родники-памятники послужили хорошим стимулом для развития архитектуры малых форм, и теперь в самых глухих деревушках Армении можно встретить неброские с виду памятники, которые являются прекрасными ее образцами.

Не так давно новый оригинальный памятник появился в одном из скверов Еревана — родник в память Саят-Нова, гениального поэта XVIII века. Из белой мраморной стены, на которой высечен гордый лик поэта, выбивается, журча, прозрачная струя родника, словно повторяя без устали гениальные слова Саят-Нова:

На службу человеку стали все армянские реки и озера, водопады и родники. И от этого сделались они чище и прозрачнее. Кажется, словно и течь они стали быстрее.

Они торопятся, будто понимают, как много надо еще сделать, сколько полей и садов ждут их, как много еще страждущей от жажды земли.

Отправимся и мы вслед за журчащей струей к полям и садам, к жаждущей земле и послушаем новую песню.

ПЕСНЬ О ЗЕМЛЕ

Обычно весна наступает раз в году, но в Армении ее можно встретить несколько раз.

В горах — своя весна, в долинах — своя, к тому же — в разное время года.

Армения мала, но многолика. На ее земле представлены все климатические зоны — есть тут альпийские луга и виноградники, леса и субтропики.

Когда в Араратской долине наступает осень, наливается соком виноград и начинают алеть персики, ближе к подножию гор еще лето — здесь только начинает золотиться пшеница. На горных альпийских лугах в это время пышно растет трава и цветут маки. Еще выше снега только начинают таять, только появляются подснежники и фиалки. А на самых вершинах — вечные снега, зимняя стужа.

В это время в Мегрийском ущелье среди раскаленных скал дозревают гранат, инжир и японская хурма.

Горный поток, родившийся из талых снегов на склонах Арагаца, может за день на своем пути к реке Раздан встретить все четыре времени года — зиму, весну, лето и осень.

Есть в Армении места, которые лишены даже этой естественной смены четырех времен года, где в году бывают лишь два времени — зима и весна.

Только стают снега — распускаются по весне цветы, пробивается трава, но не успеет земля прогреться и зелень отцвести, как вновь ложится снег, завершая этот малый круговорот года…

Но эти различия были ясно выражены лишь на плодородных землях. Большую часть земель Армении летом одинаково иссушало солнце, осенью секли дожди и зимой покрывал снег. Там кое-где росла горькая полынь, по которой не очень-то отличишь времена года, да еще лиловые и желтые неувядающие цветы — бессмертники. Но говорили они лишь о «бессмертной» нищете, о «неувядающей» обездоленности.

Прорастали тут иногда и занесенные ветром семена и косточки, превращаясь в кусты и деревья.

Жалкие это были деревья, согбенные, придавленные к земле, росли они вкривь и вкось. Ведь для того, чтобы выпросить у сурового неба каплю дождя, им приходилось семь раз преклонить колено!

Я невольно вспомнил о них… в Америке.

Неподалеку от Сан-Франциско есть роща дошедших до нас из давних времен «красных деревьев» — редко встречающихся в природе секвой. Их берегут как зеницу ока, к ним совершают паломничество все посетившие Америку туристы.

Они не похожи на деревья — словно это вонзившиеся в небо, готовые взлететь к звездам ракеты…

Многие из них насчитывают до двух-трех тысяч лет жизни, в их век уложилось все — от Римской империи и закладки крепости Эребуни до открытия Америки, при них звучал голос Джорджа Вашингтона и свист направленной в Джона Кеннеди пули…

Высота их достигает порой тридцати — сорока метров, а ствол едва могут обхватить десять человек.

Они прекрасны и внушительны, горды и… целеустремленны. Ничто не мешает их росту, все проявляет к ним доброту и щедрость — атмосферные условия и окружающая- среда: солнце, земля, вода.

Как погруженный в себя гений, стремящийся к единственной, священной и труднодостижимой цели, забывает обо всем, не хочет тратить времени ни на что другое, так и секвойи, устремляясь ввысь, не хотят терять время даже… на ветки. Как только верхние ветви набирают силу, нижние тотчас высыхают и отпадают, чтобы не занимать собою дерево, не отнимать у него энергию, необходимую для роста…

Я глядел на соседствующие со звездами кроны этих гигантов и вспоминал наши деревья — искривленные, морщинистые, порой с покореженными и обожженными стволами.

Вспоминал, и думалось мне: да, семя очень важно, семя есть семя и талант есть талант. Но ведь не менее важно, на какую почву упадет это семя — на мягкую, влажную, обласканную заботой солнца и воды, или, как в былые времена в Армении, на жесткую и каменистую землю, с которой враждует само небо…

Но насколько жестока и безжалостна была земля, настолько упорны и трудолюбивы были люди, жившие на ней.

Однако что они могли поделать, когда корни нищеты можно было подрыть только водой, а воды не было…

Но безводье — это еще полбеды. Беда была в том, что пет в этой стране земли, а жалкая горстка ее, по воле господа бога, была сплошь вымощена камнем…

Достаточно сказать, что еще и сегодня используется всего пятнадцать процентов и без того ничтожного количества земли в Армении (территория которой равна всего 29,8 тысячи квадратных километров).

Виноградники моего родного села Аштарак окружены множеством небольших каменистых холмиков. Уроженец Аштарака и сын крестьянина, я долгое время думал, что это природные, естественные холмы, и лишь потом узнал, что это такое. Все эти бесчисленные камни мои деды и прадеды, согнувшись в три погибели, подбирали с земли, освобождая ее, сносили на окраину села и там складывали в пирамидки.

Виноградники Мегрийского ущелья также окружены каменистыми скалами и холмами, но здесь все наоборот — искусственно созданы рукой человека не холмы, а зеленеющие на их склонах, расположенные амфитеатром сады.

На каменистых уступах гор крестьяне сделали ступенчатые террасы, нанесли на них толстый слой привезенной издалека земли. Орошая эти террасы водой, приносимой в глиняных кувшинах из глубокого ущелья, мегрийцы создали свои чудо-сады и виноградники.

Вот какой ценой добывал армянский крестьянин свой хлеб — он буквально «выжимал» его из камня.

Если во всех странах, у всех народов выражение родная земля привычно и естественно, то применительно к Армении его можно употреблять лишь условно, вернее было бы сказать — родные камни…

Возлюбленные, трижды проклятые и семижды любимые родные камни, родной клочок земли…

Сколько страдал мой народ из-за тебя, сколько пролил он слез и крови за естественное для других народов право, чтобы ты принадлежала ему, чтобы он потом лица своего добывал из тебя хлеб, возвел на тебе свой очаг, свой дом.

Земля Армении… Скупа она, сурова, на ней могли жить лишь подвижники — упрямые, твердые, способные сотворить чудо, люди беспокойного ума и талантливых, трудолюбивых рук.

Английский историк и журналист Эмиль Диллон писал: «Армяне миролюбивы до самоотверженности, оптимистичны в таких ситуациях, когда кто угодно мог бы предаться отчаянию. Лучшие сыны армянского народа — тот материал, из которого история создает своих героев и своих страдальцев».

Родная земля…

Верхний слой ее — это обожженные солнцем камни и скалы медного цвета, почти расплавленный камень, который уже превратился в стекло, и перегоревшая земля, которая уже превратилась в цемент. Они подсказывают ученым секреты изготовления цемента и стекла, силикатов и огнеупорных материалов.

Если удастся тебе вырвать с корнем полынь и тимьян, выбрать хоть с небольшого клочка все камни — ты с трудом доберешься до слоя земли, крепко просоленной и поседевшей от пролитых на ней крестьянских слез…

Копни еще — и увидишь уже чуть влажную землю, влажную от крестьянского пота. Слой этот, дающий землепашцу хлеб, тонок, как его надежда…

Глубже начинается мощный слой красного туфа — как кровь народа, обильно полившая не так давно эту землю.

Еще глубже слой черного туфа — как кровь, пролитая в давние века и годы; она уже запеклась, почернела, превратилась в сгусток скорби о прошлом.

Под ним залегает синеватый базальт, он повсюду, он похож на затвердевшую от гнета волю и веру народа.

Может ли эта земля — этот камень — не быть для нас любимой, единственной и незаменимой, если в ней вся наша жизнь, наша кровь, пот и слезы; и наша смерть — прах наших родных и близких, прах лучших сынов нашего народа, от которого и сама земля становится священной…

Возлюбленная, трижды проклятая и семижды желанная родная земля…

Сколько раз она спасала нас, вдохнув силы, чтобы мы не склоняли головы перед бедствием, перед всеми и всяческими тиранами, начиная от легендарного Бела до вполне реального султана Гамида, известного миру под именем «кровавого султана», до пашей-убийц Талаата, Энвера и Джемала, бесславно павших от несущей возмездие армянской пули…

Чудодейственное свойство родной земли описал армянский историк Павстос Бюзанд еще в IV веке в знаменитой истории об Аршаке и Шапухе. Персидский царь Шапух заманил к себе армянского царя Аршака, желая узнать его заветные мысли и цели. Шах, беседуя, прогуливается с Аршаком по шатру, половина которого, по тайному совету персидских магов, устлана землей, привезенной из Армении. Находясь на «персидской половине», царь Аршак говорит с Шапухом мягко и покорно. Но стоит ему ступить на родную землю, как он сразу становится гордым и независимым.

Возлюбленная, трижды проклятая и семижды сокровенная родная земля…

Была она расположена на месте легендарного рая, но жизнь на ней с самого начала была поистине адовой. И как могло быть иначе, когда эта маленькая обетованная земля лежала между древними могучими державами Востока и Запада, на перекрестке мировых торговых путей, отданная на попрание всем завоевателям!

Простирающееся от Севанского до Ванского озера и от реки Раздан до берегов Евфрата Армянское плоскогорье не только обеспечивало господство на самых важных торговых путях древнего мира, оно являлось также мощным военно-стратегическим оплотом в отношениях с соседними странами. Не по этой ли причине с самого начала своей истории Армения стала яблоком раздора между великими державами мира… Кто только не нападал на эту страну, чьи только мечи не преломлялись на ней! На ее земле сталкивались Ассирия и Урарту, Рим и Византия, Персия и арабы, монголы и Оттоманская империя.

Столько бурь сотрясало эту землю в течение веков, что на пей было разрушено все, кроме… горы Арарат, которую враги, не в силах разрушить, взяли в плен.

Возлюбленная, трижды проклятая и семижды заветная земля, над которой, кроме проклятия истории, тяготело еще и проклятие географии — трагедия народа, построившего свой дом на пути весеннего паводка или у кратера вулкана…

Армения — не только страна землетрясений, лавы застывшей и лавы раскаленной, вулканов потухших и затаившихся, Армения вместе с тем — эпицентр многих национальных и социальных вулканов и потрясений, тех исторических подземных тектонических сил, которые в течение веков с варварским неистовством видоизменяли эту землю и ее историю.

Сколько раз самые умные из сынов нашего народа, преждевременно седея от головоломных, неразрешимых вопросов и забот о мирном, свободном существовании, готовы были принять самое фантастическое решение: всем народом сняться, уйти с этой роковой арены истории, где в течение веков какие только не разыгрывались трагедии на фоне неизменной декорации — горы Арарат…

Но мыслимо ли оставить родную мать и искать на чужбине другую; искать другую землю взамен родной, единственной — той, что есть ты сам, твоя кровь, пот, слезы.

И новая колыбель твоего сына и старые могилы предков — одинаково родина. Без священных белых куполов Арарата можно еще чувствовать себя армянином, но нельзя чувствовать себя на родине. И народ, несмотря на все невзгоды, оставался на этой земле, страдал, погибал, эмигрировал, опять возвращался, снова уходил в изгнание, но родиной оставалась эта земля. А те, кто вынужден был уйти совсем, даже живя в раю, тосковали по своему родному аду, мечтая вернуться в лоно этой трижды проклятой и семижды любимой земли.

Наверно, самое армянское слово в неисчерпаемом армянском лексиконе — это «тоска», и если существует болезнь, которую действительно можно считать «армянской», то это «истощение от тоски»…

Не знаю, какие существуют обычаи у разных народов, что берут с собой путники в дорогу. Но узелок с родной землей — неизменный спутник любого армянского путешественника…

Если он эмигрировал из Армении, то брал эту землю для себя. Если ехал в чужие края на время, то вез эту землю для живущих там родных и друзей.

Удивляюсь, как не иссякнет затесавшаяся между камнями горстка армянской земли — еще и сегодня тысячи живущих за рубежом армян, приезжая на родину, увозят с собой* причитающуюся им щепотку…

Узелок с родной землей — святая святых для каждого армянина-изгнанника, где бы он ни жил. Он хранится на самом почетном месте, рядом с тем, уже поржавевшим ключом, которым сам он или его родители в 1915 году, во время насильственного изгнания, запирали двери родного дома…

Щепоть этой земли посыпают они на гроб своих родственников, чтобы создать иллюзию похорон в родной земле. По этой же причине называют они свои кладбища в далекой Америке или Австралии «Арарат», «Ван» или «Ошакан».

Этот мираж родной земли лелеют изгнанники, мечтая о том времени, когда все армяне смогут жить на ней, когда вся семья соберется под одним кровом… В семь раз прекраснее была бы сегодняшняя Армения, если бы этой земле отдали все свое умение и таланты рассеянные по свету армяне, если бы на этой земле возводили все то, что строили в разное время в Иерусалиме и Мадрасе, Египте и Турции, Франции и Ливане, Тегеране и Багдаде, Эфиопии и Амстердаме, Венеции и Вене; если бы веками щедро не экспортировали они свой ум и свои таланты, получая взамен лишь страдания и бедствия.

Нередко мы говорим, что у нас в Армении то или иное создается лишь теперь. Это верно лишь отчасти: у нас было почти все, но не здесь, на этой земле, а вдали от нее и для других. Новое, принципиально важное сегодня в том, что отныне мы все создаем здесь, превращая землю в родину. Это трудная задача, требующая больших усилий и много времени. Ведь даже сегодня из шести миллионов армян лишь треть проживает в Советской Армении — одной десятой части исторической Армении. И понятие «армянский народ» включает народ, живущий в Армении, и всех армян, проживающих за ее пределами, а «армянская культура» — созданные в Армении культурные ценности и все сотворенное в мире руками армян.

Впервые после падения Киликийского армянского государства в XIV веке мы создали государственность, превратив эту землю в родину всех армян.

Может быть, именно по этой причине все, что происходит сейчас в Армении, обретает особый смысл, значение символа. Ведь камень, из которого наши ученые делают шелковые нити, — это тот камень, что веками был нашим злосчастьем; новый сад — это та пустыня, что веками орошалась лишь слезами и кровью; новый дом — тот дом, что бессчетное число раз был разрушен и лишь сейчас твердо стал на родной земле.

На этой земле, которая может гордиться тем, что никогда не упала на нее ни единая капля невинно пролитой чужой крови. На этой земле, что вновь взращивает свою старинную виноградную лозу, чьи корни восходят к Урарту, а листья купаются в лучах солнца грядущего.

На этой земле, что так мала по размеру, но велика талантами и деяниями своих сыновей, своей самоотверженной любовью к другим народам, ко всему честному, возвышенному и доброму…

…Где родина винограда, где родина пшеничного зерна? Кому это известно и кто мог бы об этом поведать?

Но в построенных три тысячи лет тому назад урартских крепостях близ Еревана при раскопках обнаружены и пшеничные зерна и виноградные косточки именно тех сортов винограда, которые и сейчас плодоносят в Армении.

Это говорит о том, что наши предки десятки веков назад сеяли на этой земле пшеницу и разводили виноград.

Разводили, борясь со скалами, да и то лишь одной рукой. Ведь другой рукой они вынуждены были держать меч, чтобы защитить свои сады и посевы от чужеземцев.

Они единоборствовали с камнем, выращивали пшеницу и ячмень и варили из ячменя пиво. Они единоборствовали с камнем, выращивали на нем виноград, пили виноградное вино и, опьяненные вдохновением, высекали на тех же камнях виноград и гранаты, пшеничные колосья и орлов. Но больше всего — виноград.

Что было роднее нашему народу, что могло быть для него лучшим символом, чем виноградная лоза!

Ведь она, как и наш народ, упорна и вынослива, она выдерживает и зной (и даже наливается от него сладостью), и стужу, как свидетельствует проросший на склоне горы Адис дикий виноград.

Даруемое ею вино горько и сладостно, как судьба нашего народа. Горько — как перенесенные им лишения, и сладостно — как его вера в грядущие дни.

И не случайно виноградная лоза, как и наш народ, выдержала повторявшиеся в течение веков войны и нашествия, выстояла против огня и меча.

В 1919 году в Армении оставалось всего пять тысяч гектаров виноградников.

Пять тысяч гектаров вековых, морщинистых корней, плоды и листья которых были сожжены пожаром и растоптаны копытами.

Казалось, последняя виноградная лоза, как и наш древний народ, будет уничтожена.

Казалось, где-то старый садовник поднимает последнюю чашу выжатого из последней грозди вина за упокой Армении.

Но этого не произошло.

Взявшиеся за винтовки во время турецкого нашествия садоводы и сеятели вернулись в свои сады и на поля и снова взялись за лопаты.

Они нашли там несколько смятых пшеничных колосьев, обгоревший виноградный куст с уцелевшей гроздью. Надо было распрямить эти колосья, выпестовать лозу…

Но как раз в это время создавался государственный герб новой Армении, и они решили поднять эти колосья и лозу на герб, поместить их рядом с серпом и молотом. Трудно представить себе более высокий пьедестал для винограда, символизирующего наш народ.

Поднявшись на герб, он стал предметом попечения уже не только садоводов, а всего народа, приобрел государственное значение.

С этого дня не проходит года, чтобы в Армении не насаждались новые виноградники.

Упорна и вынослива лоза винограда, но любит она ласковую заботу, любит труд и отдает свою сладость приложившему труд человеку.

Недаром корни и ветви ее так похожи на огрубевшие, покрытые морщинами руки крестьянина.

Лоза винограда всегда как бы протягивает свою руку-ветвь и ищет поддержки, чтобы подняться. Глубоки ее корни, сама она скромна и распростерта по земле, но, если есть рядом какая-нибудь опора, может вскарабкаться по ней, подняться ввысь.

И она поднялась…

Поля и ущелья Араратской долины превратились в зеленые озера и реки виноградников.

Реки эти, все прибывая, вскоре добрались до предгорных районов, и ныне виноград «прописан» не только в Араратской долине, но и в Ноемберяне, Шамшадине, Талине, а холодостойкие сорта его уже укореняются даже в бассейне озера Севан и на Ленинаканском плато.

Мало-помалу виноград завоевал все более или менее плодородные земли Араратской долины, заполнил Егвард, все пустоши по бокам дороги Ереван — Аштарак и остановился, лишь упершись в мощенные камнем земли Талинского и Аштаракского районов.

Остановился и долго еще топтался бы на месте, не доберись туда воды Арзни-Шамирамского канала.

…«Вначале сотворил бог небо и землю, земля же была безвидна и пуста». Эти слова Библии сказаны будто о каменных зарослях Аштарака и Талина, и целых шесть тысяч лет никто не пытался приложить руку к этому созданному вчерне, незавершенному миру…

И лишь в последнее время опаленные солнцем садоводы Аштаракского и Талинского районов, вооруженные тракторами и другими машинами, сделали то, чего не сумел сотворить создатель — хотя и он, подобно руководителям иных районов, приукрасив содеянное, в своем опубликованном в Библии отчете писал, что земля повсюду покрылась зеленой травой и плодоносными деревьями…

Я, с первого дня бывший свидетелем исторического и «богоугодного» дела исправления божьей ошибки, должен сказать, что это было удивительное, трудное, настоящее мужское дело, об этом стоило бы знать тем, кто не ведает, каким горьким трудом добывается урожай сладкого армянского винограда…

Представьте себе пустыню, выложенную огромными плоскими каменными плитами, где растет лишь полынь в земле, нанесенной ветром в щели между камнями.

Жара такая, что воздух, подобно прозрачному занавесу, колышется перед взором и то ли мошка вьется, то ли черные точки мелькают в воспаленных от зноя глазах…

Вернее всего — именно черные точки, ведь жара такая, что ни одно живое существо не шевелится, не рискуют выползать из-под камней даже прокопченные, почерневшие от солнца змеи и снующие повсюду ядовитые фаланги.

Кажется, будто бог действительно только что создал сей дикий хаос и, не доведя дело до конца, отошел по какой-то более важной надобности…

Однако, откуда ни возьмись, вдруг слышится неожиданный в этих пустынных местах и покуда неведомый им рокот мотора.

Машина, выкорчевывающая камни, волоча за собой огромный стальной крюк, вдруг находит в камнях расщелину, крюк вонзается в нее, и машина, рыча, выволакивает и опрокидывает огромную скалистую глыбу, за ней — другую, третью…

Иногда машина, несмотря на огромные усилия, лишь процарапает метров тридцать — сорок грунта, и все… Это значит, что каменный пласт здесь слишком велик и помочь тут может лишь динамит…

Но взрывы и выворачивание каменных глыб, хаотические клубки выползающих из-под них змей — лишь начало дела…

После этого надо тягачами оттащить большие глыбы, потом удалить менее крупные, этак с мельничный жернов, камни, потом вручную подобрать оставшуюся «мелочь», затем взрыхлить созданную камнедробильными машинами землю, разровнять ее, и лишь после этого настанет черед орошения, а потом и насаждения садов.

А пока что — солнце, зной, шум, грохот машин и пыль, ставшая добычей разъяренного ветра, — она так густа, что толстым слоем, кажется, оседает даже на произнесенных вслух словах.

Эта каменная целина так неприступна, что для ее освоения создана специальная машинная станция. Однако, несмотря на обилие механизмов, труд этот так тяжел, что освоение каждого гектара обходится в 750 рублей.

Чтобы представить размах этих работ, достаточно сказать, что издавна славящийся садами Аштарак со времени сооружения канала Аканатес вплоть до 1960 года имел всего 1300 гектаров садов, а при полном освоении целины их будет 16 тысяч гектаров.

Утешением при мысли об этом тяжком и дорогостоящем труде служит лишь то, что эта веками копившая силу земля и это жгучее солнце очень уж хороши для тех сортов винограда, из которых делают переливающийся солнечным блеском коньяк… Если бы господу богу довелось попробовать его, вряд ли он оставил бы пустынными эти земли…

Говорят, в былые времена здесь располагалось стрельбище. А, собственно, есть ли в Армении хоть пядь земли, которая не была стрельбищем, не видела огня — начиная от истоков нашей истории вплоть до вчерашнего дня…

И весьма глубокий смысл таится в том, что именно на месте стрельбища взойдут сады, — на опаленной огнем войны земле будет расстелена зеленая скатерть мира.

Однако на целине взрастают не только сады. На уже освоенных пустошах Аштаракского района основаны и строятся семь новых поселков (при каждом из них — тысяча или полторы тысячи гектаров садов). А это означает сотни новых семейных очагов, свадеб, рождений, новых колыбелей.

Мала наша земля, но хватит на ней места для гостей, для всех тех, кто входит в наш дом с добром, чтобы разделить с нами хлеб-соль, нашу мудрость и опыт.

Мал наш виноградник, но может наполнить несметное количество дружеских чаш искристым вином и коньяком. Только за год мы влили в старинные бочки треста «Арарат» восемьдесят миллионов литров вина и шесть миллионов литров чудесного армянского коньяка.

Возродилась земля наша, возродился и сам труженик земли.

Горемычный крестьянин распрощался с закопченной землянкой, кизяком и лаптями, с тем прокисшим духом нищеты, который так прочно въелся в эту землю.

В свой новый каменный дом он провел водопровод, поставил там газовую плиту, радиоприемник и телевизор, книжный шкаф и холодильник, здесь хранит он свидетельства и дипломы своих детей об окончании учебных заведений, а в гараже при доме стоит собственная автомашина.

За обработку земли он получил орден, побывал на Урале и в Москве, в Софии и штате Канзас, портрет его красовался на страницах газет, на сельскохозяйственной и даже на художественной выставках.

Дома у себя он слушает радиопередачи из родного села и концерты из Еревана, песни далекой Индии и сигналы космических ракет, видит ступившего на Луну человека и футбольный матч в Лондоне, итальянское солнце и лед Гренобля, а то и может сделать заявку на исполнение полюбившейся еще в молодые годы песни.

В клубе или дворце культуры своего села он видит известных армянских, и не только армянских, писателей и артистов, при желании может съездить на машине в город на стадион или на спектакль, а летом — отправиться к морю на отдых…

Старики вообще любят похваляться прошлым: «Эх, ну и жизнь была!..»

Однажды в горном селении Иринд, где проживают сасунцы, бежавшие в 1915 году от резни, я стал свидетелем разгоревшегося между стариками и молодежью спора.

Выяснилось, что лучшим, самым счастливым временем своей жизни старики считают те годы, когда урожай бывал чуть больше обычного, когда в доме имелось мешков шесть проса и глиняные кувшины были наполнены маслом.

Что еще?.. Больше и вспоминать было не о чем. Протяжное «эх, времечко» повисло в воздухе…

Выяснилось, что в остальные годы они довольствовались лишь горьковатыми просяными лепешками («Ну и вкусны же просяные лепешки! Что против них ваш нынешний пшеничный каравай!»), ходили в лаптях, жили в закопченных домах, гнули спину перед турецким полицейским и вождем курдского племени или с оружием в руках воевали против них.

И это «эх, времечко» произносилось в двухэтажном каменном доме, с крашеными половицами, электрическим освещением и телевизором, в доме, где на книжных полках стояли тома Шекспира, Пушкина и Туманяна, где хранились университетские дипломы хозяйского сына и невестки, в доме, где в этот день гостил младший сын — член-корреспондент Академии наук…

Стало очевидно то, из-за чего не стоило спорить со стариками и огорчать их. Все эти «эх, времечко», неизбежные для каждого человека, означали не хвалу прошлому, а сожаление и тоску по прошедшей молодости и по родной земле («Эх, родная сторонушка!»), с которой в далекие годы ушли они в изгнание и которая теперь, естественно, представлялась им, старикам, обетованной.

Выяснилось, что раньше требования сводились к тому, чтобы земля обеспечивала сытую жизнь. И поскольку она давала желаемое, они крепко держались за нее.

И если сегодня, располагая несравненно большими благами, деревенская молодежь все же норовит уйти в большой город, одна из причин состоит в том, что это уже не вчерашние неграмотные, оторванные от мира мужики. Они уже не могут довольствоваться хлебом насущным или даже «насущным шашлыком» с коньяком в придачу — подавай им кинофестиваль и бразильский футбол, литературный диспут и балет на льду!

…Не забыть мне тот день, когда наша семья в телеге переезжала из Аштарака в Ереван. Сразу за старинным каменным мостом показались желтые заплаты лишенных воды полей, за ними тянулась пустошь до самых ереванских садов.

Выжженные зноем замшелые скалы, растрескавшаяся земля, дикая полынь, развалины какого-то разрушенного здания, а за ними — Ущелье Черного Макича, Разбойничье ущелье, Ущелье янычаров.

Черные камни в темноте принимали облик то какого-то зверя, то человека. И то, и другое было опасно, но опаснее был человек.

Ведь совсем рядом — Разбойничье ущелье.

Вблизи камни уже не казались людьми, и это было еще страшнее. Лучше уж человек, хоть и разбойник, чем это подавляющее чувство запустения.

— Так и умру я в пути разутая, — жаловалась в дни реалистической живописи.

Он запечатлел в своем творчестве собирательный об-моего детства моя старая тетка Асанет (увы, тогда она казалась мне старой, ведь ей было уже сорок лет!), которой приходилось часто ходить пешком по этой дороге.

Так и умерла, бедная, не увидев, как Аштарак, перескочив через реку Касах, добрался до городской развилки, как Ереван, разрастаясь ему навстречу, дошел до половины пути в Аштарак, как в безлюдной пустоши зажурчали воды канала, как вдоль всей аштаракской дороги раскинулись по сторонам новые сады и виноградники, поднялись новые поселки. Сливаясь друг с другом, они скоро превратят в Аштаракский проспект Еревана эту некогда безлюдную дорогу…

Тетка моя так и не увидела, как друзья нашего аштаракского родственника бригадира Сурена, пируя за столом, читают монолог Отелло, а неподалеку от аштаракских садов поднялись огромные корпуса научно-исследовательского института радиофизики и электроники…

Не увидела она, как большеголовый мальчик из аштаракского приюта Эзрас, потерявший в дни резни семью, которого она часто угощала пшатом и орехами, вырос, уехал в Москву учиться, а потом стал одним из ближайших помощников академика Павлова — известным ученым академиком Эзрасом Асратяном.

Не увидела она и выросший у шоссейной дороги новый поселок, названный именем другого аштаракского мальчика, их соседа по саду, любившего искать птичьи гнезда, а впоследствии известного ученого Норайра Сисакяна…

Но довольно об этом. Из садов доносятся звуки зурны — надо успеть хотя бы на одну из справляемых нынче в Аштараке семи свадеб.

Повсюду идет сбор винограда, куда ни глянь — видишь виноград, к чему ни притронешься — ощущаешь липкую вязкость его сока. Сок этот вскипает под солнцем, превращается в молодое вино — мачар, воздух насыщен его испарениями, так что опьянеешь и не выпив…

Играет зурна, бродит молодое вино, разведенный для шашлыка огонь разбрасывает вокруг искры.

А груженные виноградом автомашины денно и нощно тянутся от садов к винным заводам.

Последуем за ними, направимся и мы к заводам, их множество в Армении — самых разных, больших и малых, тихих и огнедышащих.

Послушаем новую песнь…

ПЕСНЬ ОБ ОГНЕ

Так возвестила о рождении Армении из огня и пламени одна из наших прекрасных песен-легенд языческого периода.

Армяне — не идолопоклонники, но огню они воистину поклоняются — ведь он символизирует родной дом, очаг, а их дом и очаг всегда были в опасности…

Сельджукские завоеватели для определения национальности попавших к ним пленников сажали их у огня. Тот, кто сразу начинал подправлять костер, поддерживал пламя, подкидывал топливо, оказывался армянином…

Пылающий очаг, мирно вьющийся к небу дым из ердика[38] — что еще нужно было армянскому крестьянину для счастья?

А стране?

Что можно было создать, чего можно было достичь одним лишь огнем скромного очага?

Мог ли он осветить всю страну или хотя бы сжечь, уничтожить лохмотья вековечной нищеты?

Из огня и полымя родилась Армения, но в течение веков здесь мало было доброго, созидающего огня — огней завода или литейни, печи и горнила, однако сколько угодно было злого пламени — пламени войны, пожара…

(Если не считать, что в давние времена в Мецаморе плавили металл, а урартцы в Зоде добывали золото…)

Огни современных многочисленных заводов Армении новы, они загорелись от тех красных искр, из которых, подобно легендарному Ваагну, родилась новая Армения.

И более всего благодаря им, этим новым огням, Армения, в которой исстари предметами ввоза были лишь войны и бедствия, а вывоза — сироты и изгнанники, сегодня посылает точные и уникальные приборы и устройства не только в самые далекие страны мира, но и в космос.

Раньше мы сравнивали свои достижения с тем, что было до 1920 года. Теперь это было бы просто смешно. Ведь одно дело сказать, что у нас того-то стало в два-три раза больше, и другое дело — в пятьсот-шестьсот раз…

Часто такое сравнение вообще невозможно, потому что многого в прошлом попросту не существовало. Кожевенный завод, артель Тер-Аветикова, винные заводы Шустова, Сараджева, еще несколько мелких мастерских — вот и вся имевшаяся в прошлом ереванская промышленность. Если веками существовали камни, земля и вода, письменность и песня, обретшие ныне возрождение, то промышленности в Армении не было вовсе — ни сорок веков, ни сорок лет тому назад (если не считать кустарную добычу меди на Кафанском и Алавердском рудниках).

Все крупные промышленные предприятия Армении созданы в 30-40-х годах или и того позже, большей частью — после окончания Великой Отечественной войны.

В 1828 году в Ереване было семь церквей, шесть гостиных подворий, 51 мельница и несколько кустарных мастерских. Даже в 1890 году все недвижимое имущество Еревана (вместе с промышленностью) оценивалось в 281 тысячу рублей…

Это значит, что наш сегодняшний более или менее богатый колхоз мог бы «купить» весь старый Ереван, да еще и внести задаток за другие города…

Когда видишь крупные современные предприятия сегодняшней Армении, когда видишь огромную армию искусных армянских инженеров и строителей — не верится, что первый примитивный ереванский водопровод строился в течение шестидесяти лет, а для строительства не менее убогой конки в 1912 году были приглашены специалисты из Германии!

Кстати, 1912 год был для Еревана временем сравнительного преуспеяния, и город настолько «разбогател», что его заводы и мастерские давали продукции в год на 84 тысячи 700 рублей!

Чтобы представить себе все «величие» этой цифры, стоит напомнить, что сегодня лишь один из ереванских заводов выпускает продукции на несколько сот тысяч рублей — в час…

Но не будем отклоняться от хода событий… Ведь мы еще только стоим на Канакерском плато и, смешавшись с толпой, наблюдаем, как входит в Ереван революционная армия…

Это был декабрь 1920 года.

Над страной взвилось красное знамя Октября. Но… страны не было. Были только руины, пепел да синее небо, постепенно прояснявшееся от дыма и гари. И еще — камни, камни, камни… Словно осколки разрушенного памятника Армении. С чего начинать, как строить новую страну, новую жизнь на пепелище? Другого выхода не было — надо было творить новую Армению из этих камней и этого неба.

И стали творить.

Прежде всего взялись за известняк, в обилии рассыпанный по полям, и с упорством алхимиков превратили его в карбид.

Потом воздели очи к синему небу и, соединив с карбидом азот, получили удобрения для армянской земли. Дальше пошло легче…

Одним словом, народ наш, воскресший подобно бедному Лазарю, но наделенный творческой силой созидания, сказал: «Да будет Армения!» — и Армения появилась…

Потом, продолжая «сотворение мира», мы из карбида получили каучук, резину превратили в шины, шины приладили к автомашине «Ераз»…

Но все это было потом, а вначале…

Новая промышленность новой Армении была заложена с того дня, как рабочие Ивановской области подарили армянским рабочим несколько станков для основания текстильной фабрики. Один из этих станков, давно уже отслуживший свой век, стоит сейчас в зале ереванского Музея Революции.

Удивительное чувство испытывают сегодня армянские рабочие и инженеры, глядя на этот простенький станок.

Вероятно, так смотрит здоровяк внук на своего иссохшего деда, не веря даже, что ведет свой род от него.

Но факт остается фактом — каждый внук происходит от своего деда, и именно эти станки положили основу одному из первых предприятий Армении — Ленинаканской текстильной фабрике (ныне это огромный комбинат).

Рядом с текстильной фабрикой скоро встал масложиркомбинат, маленькая артель Есабова превратилась в консервный завод, а мастерская «Лепсе» — в Станкостроительный завод имени Дзержинского.

Сколько было создано потом в Армении гигантских предприятий, но ни одно из них, наверно, не принесло столько радости, сколько эти первые, тогда еще небольшие заводы!

Потом началось… В Лорийском ущелье серны и пернатая дичь были вспугнуты грохотом Дзорагэса.

В Кировакане к туману, окутавшему леса, примешался золотистый (и, увы, ядовитый) дым химического комбината. А не имевшая до тех пор понятия о каучуке Армения стала значительным центром производства синтетического каучука.

Ереван, тот самый Ереван, что славился лишь вином, коньяком и пылью, в тридцатые годы производил уже карбид, хромпик и стекло, мулит и станки.

Кафанские горы стали давать в несколько раз больше меди, а на Алавердском новом медеплавильном предприятии выплавлялась не только медь, но и традиции новорожденного рабочего класса Армении.

А дальше — началась война…

В тяжкие годы войны ни на один день не прекратился шум строительства.

Именно в эти грозные годы неподалеку от склонов древнего Арарата возникли огромные корпуса электромашиностроительного завода, каучук в самом Ереване стал превращаться в кабель и шины, над городом раздался веселый перезвон первых выпущенных ереванским заводом часов, а на Арабкирском плато устремились ввысь трубы алюминиевого завода…

Создавались новые заводы, а старые обновлялись и совершенствовались.

На одном только Кироваканском химическом комбинате за десять — пятнадцать лет трижды переносили ограду из-за расширения предприятия. Я видел остатки первых двух и построенный уже за пределами третьей новый замечательный цех синтетического корунда, который мог бы быть предметом гордости любой высокоразвитой страны…

Армения издавна была сельскохозяйственной страной, страной гумна и овина, пахаря и его песни.

Героем книги, ее читателем, а зачастую и автором был все тот же крестьянин, и это наложило свой отпечаток на нашу литературу. Промышленность же существует в Армении всего 40–50 лет…

Видимо, по этой причине в сегодняшней Армении заводы можно найти повсюду, но не в книгах советских армянских писателей (исключения, как известно, лишь подтверждают правило).

Сказывается не только отсутствие традиций, но и то, что «поэтическим» и «национальным» зачастую почитается лишь былое, старое, освященное временем…

Иные наши писатели и поныне думают, что изъясняющийся на диалекте пастух в папахе (или столь же колоритный старец) — тема более «поэтическая», «национальная», чем, скажем, создающий электронно-вычислительную машину и увлекающийся Азнавуром молодой ученый…

И это сегодня, когда, чтобы в Армении найти пастуха в папахе, надо потратить столько же усилий, сколько на то, чтоб отыскать на заводах неграмотного рабочего…

Пройдитесь по цехам таких заводов, как часовой, электроточприборов, электроламповый, электронно-вычислительных машин, — и вы увидите, что многие из них не отличаются от лабораторий научно-исследовательских институтов: всюду порядок, чистота, люди в белых халатах, тончайшие измерительные приборы…

Подобные предприятия еще очень молоды. Однако отзывы о выпускаемой ими продукции мы уже получаем даже из далекой Индии.

Мог ли вчерашний забитый армянский крестьянин, боявшийся даже самолета, мечтать о том, что созданные руками его сыновей и внуков точнейшие армянские приборы будут установлены на космических ракетах… Что будут запущены в космос йа орбитальных станциях и космических кораблях обсерватории «Орион», изготовленные в Армении…

Сегодня Армения снабжает некоторыми редчайшими и сложнейшими станками и приборами даже страны высокоразвитой промышленности. Сто пятьдесят видов промышленной продукции изготовляет на экспорт Армения в Англию и Францию, Бельгию, ГДР и ФРГ, Голландию и Италию, Японию и Индию, Индонезию и Вьетнам, на Кубу и в Чехословакию. Большой популярностью в этих странах пользуются сверхточные измерительные приборы с маркой «Сделано в Армении», часы и синхронные генераторы, синтетические и пластические материалы, лазеры, электроискровые и расточные станки, электронно-вычислительные машины «Раздан» и «Наири», каучук «наирит».

Мало кто из немецких физиков и математиков бывал в Армении и видел маленькую реку Раздан, но многие производили вычисления при помощи электронно-вычислительных машин «Раздан-2» и «Наири», пользовавшихся особым успехом на Лейпцигской ярмарке.

Если вначале Армения изготовляла на экспорт лишь сырье и полуфабрикаты, а не так давно только уникальные станки и сверхточные приборы, то сейчас — уже целые заводы: специалисты Ереванского электромашиностроительного завода спроектировали и построили в Багдаде большой завод электрических машин (не из чудес ли это «Тысячи и одной ночи», родившихся в свое время в Багдаде?).

Кстати, понятия «чудо», «мечта» стали все чаще скрещиваться с такими сугубо прозаическими понятиями, как машина, промышленность. Кажется, совсем еще недавно из-ворот одного из новых ереванских заводов вышла первая армянская автомашина, которая называется, ни больше, ни меньше, — «Ераз», что по-армянски значит «сон», «греза». И хотя в данном случае это всего лишь аббревиатура — согласно принятой в автопромышленности СССР форме сокращений «Ераз» здесь означает «Ереванский автомобильный завод», — по отношению к первенцу, предмету гордости, это слово могло быть употреблено и буквально…

Все это происходит в нашей Армении — самой маленькой по территории из братских республик, занявшей, однако, по производству важнейших видов промышленной продукции в СССР (электромашиностроение, станкостроение, химическая промышленность, приборостроение и др.) третье — пятое места!

Напомним, что территория Армении составляет лишь 0,13 процента территории СССР, а население — лишь 0,9 процента населения страны… И вполне понятно то удивление, которое выразили индонезийские специалисты, узнав, что Армения, снабжающая их страну сложными станками и сверхточными приборами, по территории своей немногим больше их острова Бали…

До чего легко и просто было раньше писать о промышленности Армении, производившей такие понятные и привычные вещи, как вино, консервы, медь и даже каучук — слово, к которому уже привыкли все.

А сейчас появились заводы, выпускающие продукцию с новыми сложными названиями, производство лишь одного из этих «ацетатов» намного выгоднее для Армении, чем производство даже трижды благословенного трехзвездного коньяка!

Армения издавна была страной контрастов, страной высокоразвитой духовной культуры и нищего крестьянского быта. Здесь веками рукописи гениального Нарекаци и переводы трудов Аристотеля соседствовали с задымленным очагом и ердиком, с сохой и кучами кизяка, обездоленностью. Это была могучая голова на хилом теле…

Только сейчас, в наши дни, этот могучий дух обретает столь же могучее и здоровое тело. Только сейчас, в наши дни, Армения становится промышленно-технической страной. Она становится страной-лабораторией, страной — гигантским научно-исследовательским институтом, где решаются многие сложнейшие проблемы науки и промышленности XX века!

Одно из лучших свидетельств тому — не так давно построенный в Ереване кольцевой электронный ускоритель, один из крупнейших, с мощностью в 6 миллиардов.

Этот гигант — самое сложное и умное сооружение, когда-либо возведенное на армянской земле, и окрещен он нежным женским именем АРУС (кстати, это своеобразная, принятая в научном мире традиция: женскими именами названы почти все наиболее мощные ускорители и в Америке и в других странах).

Институт физики, станция исследования космического излучения, атомная электростанция, электронный ускоритель, лаборатория космической астрономии…

Не значит ли это, что Армения понемногу становится также одним из центров развития теоретической физики?..

Это все — сегодняшний день.

А что произойдет в ближайшие годы, можно представить, если учесть, что суммы капитальных вложений в промышленность и науку на каждые предстоящие десять лет превышают сумму за все предыдущие годы, вместе взятые.

Только за одно пятилетие промышленное производство в Ереване возросло в пять раз, в 1970 году оно исчислялось в два миллиарда рублей…

Одно лишь перечисление построенных и строящихся в последнее время в Армении промышленных предприятий может занять несколько страниц. Для сегодняшней Армении характерно, что именно в городах, где находятся эти предприятия, проживает 60–70 процентов ее населения.

Естественный прирост народонаселения, репатриация, промышленное строительство привели к тому, что маленькая Армения ныне — одна из наиболее густонаселенных республик в Советском Союзе.

Если раньше промышленные объекты строились в городах, в основном в Ереване, то теперь они строятся и будут строиться повсюду, и многие районные центры и села Армении превращаются в города и благоустроенные поселки.

…Почти сразу после окончания войны я и мой друг, инженер-гидротехник Ашот Экимян, вбивали в открытом поле, среди камней и полыни, колья первой палатки одного из участков строившейся в те годы крупной Гюмушской гидроэлектростанции, не подозревая, что становимся основателями одного из новых городов Армении, — честь, которой в прошлом удостаивались лишь цари, витязи и легендарные герои.

Вот и не верь в чудо, поэт, глядя сегодня на город Лусаван (ныне Чаренцаван), на его красивые дома, новые улицы и большие заводы, мимо которых мчится к Севану электропоезд «Наири»…

Производящиеся на одном из лусаванских заводов расточные станки завоевали добрую славу далеко за пределами Армении.

Лусаван — значит Светоград. А зарождающийся неподалеку новый город окрещен Лусакертом — Светостроем!

Их много, этих городов на берегу Раздана, берущих у него энергию и обращающих ее в свет.

Сравнительно недавно в Агараке вошел в строй большой медно-молибденовый комбинат. На самой границе Армении, на некогда безлюдных скалах появился чудесный городок с пока еще малочисленным населением. Он еще не нанесен на карту.

Нет пока на карте СССР и будущего города химиков Раздана, в недалеком прошлом дачного поселка, который возник рядом с большим горно-химическим комбинатом.

История людей, причастных к его созданию, стоит того, чтобы рассказать о ней.

В годы первой мировой войны из спаленного и разрушенного города Ван вместе с изгнанниками и сиротами бежал в русскую Армению и беспризорный мальчик Манвел Манвелян. С большими трудностями добрался он до Еревана. Родина, тогда такая же бедная, как и он, дала ему хлеб, а потом карандаш, тетрадку и букварь.

Манвел вначале продавал на улицах и бульварах знойного Еревана холодную воду, потом был учеником маляра. Еще со школьной скамьи начал писать он стихи, пытаясь выразить в них переполнявшее его чувство благодарности к матери-родине, спасшей его от смерти. Но, по-видимому, судьба решила дать ему для этой цели другие средства. Вскоре юноша впервые взял в руки пробирки и реактивы, а впоследствии стал одним из ведущих химиков Армении.

Еще в годы Отечественной войны в Ереване был построен огромный алюминиевый завод, который должен был работать на сырье, привозимом… с Урала. Это беспокоило многих, и химики Армении начали лихорадочно искать в самой республике драгоценное сырье.

Манвеляну было известно, что в других местах — например, в Волхове — сырье для алюминия, глинозем, получали не из бокситов, а из нефелиновых сиенитов, которых в Армении очень много. Но беда была в том, что себестоимость такой продукции была очень высока; Кроме того, после получения глинозема, шлама для цемента и поташа оставалось много неиспользованных отходов. Но что поделаешь, если Ереванский алюминиевый завод уже существовал, а в Армении не было бокситов.

И молодой Манвелян начал свои долгие и трудные опыты для получения новым методом глинозема из нефелиновых сиенитов Армении, опыты, которые завершились открытием, сулящим народному хозяйству большую экономию. Согласно новому, комплексному методу обработки нефелиновые сиениты используются целиком, без отходов. При этом получается не только глинозем, но и большое количество ценных материалов — метасиликаты натрия и кальция, ереванит, белая сажа, портландцемент, поташ.

Проще говоря, это означает, что сооруженный в Раздано горно-химический комбинат, кроме своей основной продукции — сырья для алюминия, дает стране огромное количество цемента (1,5 миллиона тонн в год!), моющих и отбеливающих средств, белого стекла и прекрасного хрусталя, высокой чистоты кремнезема, который крайне необходим в производстве оптических стекол, полупроводников и во многих отраслях электроники.

Более десяти очень ценных для народного хозяйства материалов из невзрачного камня, запасы которого в Армении неисчислимы, — вот лучшее «произведение» не ставшего поэтом Манвела Манвеляна, красноречиво выражающее его чувства к своей возрожденной родине.

Поэзия и химия… Испокон веков вся жизнь Армении неразрывно связана с литературой и с глубоким почтением к ней. Примеры тому и сегодня можно встретить повсюду, в том числе и на химических предприятиях.

Перед зданием Ереванского алюминиевого завода, вместо бетонных тумб и обычных стендов, возносится на стеле алюминиевый орел — копия орла с капители разрушенного храма Звартноц. На фасаде — выложенные из сверкающего алюминия строки стихов Егише Чаренца о нашей возрожденной родине. В цехах завода можно увидеть портреты выдающихся деятелей искусства, писателей, ученых. Даже обычные рабочие смены названы в честь любимых народом поэтов — «смена Григора Наре-каци», «смена Ованеса Туманяна», «смена Егише Чаренца»…

Эта прекрасная традиция осталась со времен ныне покойного директора завода, одного из известных химиков Армении Апета Довлатяна, и многие работники завода утверждают, что она также немало способствует подъему трудового энтузиазма коллектива…

Неузнаваемо меняется карта Армении.

Кажется, только в Иджеване в течение ближайших лет не будет сооружено нового предприятия. Впрочем, там уже построена большая ковровая фабрика. Ведь Ид-жеван — северные ворота Армении, порог нашего отчего дома, а армяне издавна сохранили обычай устилать коврами путь вступающих в дом гостей.

…Вот о чем рассказывают заводы Армении, вот что произошло здесь всего за несколько десятков лет.

Неисчислимые бедствия, постоянное напряжение сил и необходимость противостоять злу, удивительное умение находить выход из любого, казалось бы безвыходного, положения отточили ум и талант народа, разожгли веками заглушаемую и сдерживаемую жажду созидания.

Если в течение веков, будучи одиноким и окруженным врагами, народ столько создал, то чего не сделает он сейчас… Говорят: «ум — хорошо, а два — лучше». Что же тогда сказать об объединенном уме и таланте братских советских народов, который делает много сильнее каждый из них в отдельности…

Если сегодня армянские специалисты, ученые и инженеры работают во всех уголках Советского Союза, то и в Армении работают специалисты, рабочие и строители почти со всех концов нашей Родины. Производство электронно-вычислительных машин нельзя представить без помощи московских ученых; получение и эксплуатацию природного газа — без опыта специалистов Азербайджана, Башкирии и Туркмении; сложное строительство тоннелей Арпа — Севан — без бескорыстной помощи Белоруссии и Украины; производство автомашин «Ераз» — без консультации друзей из Львова и Риги; монтаж и пуск кольцевого электронного ускорителя — без участия ленинградских специалистов.

Не это ли способствовало и тому, что так возрос выпуск промышленной продукции в Армении, и сейчас мы в течение одного дня выпускаем продукции на ту же сумму, что в течение целого 1913 года!

Сегодняшняя Армения так могуча, будто вобрала в себя сто старых Армений! Это по ее зову, зову возрожденной родины, со всех концов мира возвращаются чудом спасшиеся от резни армяне. Возвращаются — как рассеянные бурей страницы той книги, которая называется Историей Армении…

Полистаем эту книгу, попробуем понять тайну стойкости и долгоденствия нашего народа. Послушаем новую песню — о книге, о письменах…

ПЕСНЬ О ПИСЬМЕНАХ

Терзаемый в течение веков войнами и невзгодами, народ наш вряд ли выстоял бы, если б наряду с мечом не обладал другим, самым могущественным оружием — письменностью.

Там, где бессильным оказывался меч, побеждали письмена — уничтожая врагов, пронося сквозь века к грядущим поколениям чаяния народа, его надежду и веру.

Несмотря на неисчислимые бедствия, чудом уцелело и дошло до нас свыше двадцати пяти тысяч армянских рукописей, которые не только дают ключ к раскрытию тайны стойкости и долгоденствия моего народа, но и, как мудро определил Валерий Брюсов, являются его «аттестатом благородства».

В этих рукописях содержатся редкие, бесценные сведения не только об Армении, но и об истории и культуре почти всех народов и стран старого и нового мира. Ведь в Армении, одной из древнейших колыбелей человечества и его культуры, скрещивались пути и судьбы многих народов.

Очевидно, это и имел в виду Илья Эренбург, говоря о том, что Армения принадлежит к числу стран, которые для каждого мыслящего человека являются источником не только глубокого эстетического наслаждения, но и серьезных раздумий о вековых корнях и судьбе искусства; что это одна из тех стран, перед которыми хочешь не только склонить голову, но и вступить в них, как это принято в восточных святилищах, сняв обувь.

Больше половины дошедших до нашего времени книг собрано в Ереванском хранилище древних армянских рукописей — Матенадаране, а остальная часть рассеяна по всему свету. Рукописи эти есть в Венеции и Вене, Иерусалиме и Новой Джуге, Калькутте и Змаре, Париже и Лондоне, в Москве, Ленинграде, Тбилиси и других местах.

Войдя в зал, где хранятся рукописи, ощущаешь молчание веков, молчание, которое красноречивее любых слов.

Если бы рукописи вдруг нарушили это молчание, то тихие, таинственные залы хранилища наполнили бы звуки молитв, песен пастуха и пахаря, печальный звон колоколов, вопли изгнанников, скрежет оружия, топот всадников, стенания армянских матерей и воинственные клики завоевателей…

Но все это навеки замерло, застыло в старинных фолиантах.

В этих залах сконцентрирована вся история армянского народа — начиная с набегов гиксосов-гайксосов на Египет до трагических событий 1915 года…

Свою неповторимую биографию имеет каждая рукопись в этом зале. Роднит, связывает их неразрывными нитями лишь одно: каждая хранит в себе частицу истории создавшего ее народа. На каждой рукописи — видимые или невидимые следы той крови, которую проливали армяне в борьбе за свободу, сопротивляясь порабощению, гнету, уничтожению.

Здесь можно найти все, начиная от фрагментов языческих легенд до памятных записей очевидцев трагедии 1915–1920 годов.

Самые разнообразные рукописи хранятся здесь — от книг философов и историков V века до переводов научных трактатов Аристотеля, Платона, Зенона, от астрономических и математических книг Анании Ширакацидо «Утешения в лихорадке» врача Мхитара Гераци, от «Книги скорбных песнопений» поэта Григора Нарекаци (X век) до рукописной книги гусана Саят-Нова.

Разнообразны они по виду и размеру: вот Евангелие в переплете слоновой кости (работа V века), вот многопудовые «Избранные речи» из города Муш, вот и размером со спичечный коробок, весящий всего девятнадцать граммов календарь, который можно прочесть только через лупу.

Есть здесь роскошные, но не представляющие для науки особого интереса церковные канонические книги и есть невзрачные с виду, но воистину бесценные сборники песен и философских трудов.

Пожалуй, нет такой отрасли знания, которая не была бы отражена в рукописях Матенадарана.

Здесь представлены все верования и ереси, философия, математика, история, медицина, поэзия и проза, ботаника, зоология, петрография, анатомия, астрономия, химия и алхимия, геология и музыка, живопись и воздухоплавание. Здесь есть словари и хроники, географические карты и пособия по изготовлению пергамента, красок и чернил…

Рядом с книгами армянских врачей здесь есть переводы трудов Галена, Немессия, Нюсского, Авиценны; наряду с книгами армянских писателей — старинные переводы Гомера и Катона, Овидия и Эзопа, Менандра и Олимпиана, переложение или пересказ на армянском (с прекрасными стихотворными кафами Хачатура Кечареци) «Истории Александра» Псевдо-Калисфена, представляющий интерес в мировом масштабе.

Есть тут книга стихов Навои, переписанная еще при жизни поэта, в 1494 году; произведения Низами, Фирдоуси, Руставели, Физули, средневековые итальянские притчи, «Песнь о Роланде» и многое другое.

Все это великое многообразие нелегко даже распределить по разделам…

Чтобы не нарушать лишний раз таинственную тишину залов хранилища, полистаем лишь те из манускриптов, над которыми сегодня трудятся ученые в Матенадаране.

Что же могут сказать человеку XX века, познавшему все и вся, знакомому с Эйнштейном и квантовой теорией, достигшему Луны, производящему пересадку сердца, усвоившему учения Гегеля и Маркса, — что могут сказать такому человеку безвестные книжки из какого-нибудь древнего монастыря, затерявшегося в глухом уголке постоянно подвергавшейся набегам и разрушению Армении?

Известно, что вопросом вопросов, стержнем и сутью философии и науки вообще является вопрос об отношении сознания к материи, и в зависимости от ответа на него определяется место ученого в историческом прогрессе.

Итак, прислушаемся с благоговейным удивлением к тому, что говорит армянский философ XIV века Григор Татеваци о познании и отражении мира, об отношении сознания к материи: «Мы познаем (мир) часть за частью, с большей или меньшей степенью знания, и к тому же согласно изменению вещи. Наше познание следует за сущностью вещи, потому что прежде существует вещь и лишь потом — наше познание».

Или: «Если бы то, что вы говорите, было правильно, то не мысль следовала бы за вещами, а вещь следовала бы за мыслью, что заведомо ложно, ибо постоянное не следует за непостоянным, а только в нем отражается. Ведь следы идут за ногами, а не ноги за следами, тень следует за телом, а не тело за тенью. Отсюда ясно, что не мысль удостоверяет истинность вещи, а вещь определяет истинность мысли». Мир познаваем, пишет Татеваци, потому что «мудрой мыслью мы проникаем во все сферы мира, и ничто не может укрыться от света мудрости»…

Бесстрашным и дерзновенным надо было быть, чтобы так думать и писать в средние века!

«Мысль — судья бесстрашный и беззастенчивый; она не боится бога, ибо свободна; не стыдится людей, ибо скрыта; не принимает подкупа, ибо не нуждается в этом; не невежественна, ибо постоянно наблюдает. По этой причине судит она точно и истинно»…

Григору Татеваци повезло, что армянской церкви не были свойственны дикие судилища и инквизиция католицизма, у нас не были в ходу санбенито и аутодафе, иначе он неизбежно взошел бы на костер за свои «дерзкие и нечестивые» идеи…

А вот что писали армянские философы и ученые о земном шаре и солнце, о солнечном затмении и луне еще в V–VII веках (за такие мысли еретиков сжигали и десятью веками позднее, в XV–XVI веках)…

В рукописи армянского ученого V века Егише «Толкование Книги Бытия» читаем: «Когда луна находится в верхнем полушарии, а солнце в нижнем, то есть они находятся на одной оси, то солнце не может одновременно бросать свет и на луну, и происходит затмение луны».

Вот крупный философ, астроном и математик VII века Анания Ширакаци: «Земля и ее окружение напоминают мне яйцо. Как круглый желток яйца находится в сердцевине, окруженный белком, а скорлупа покрывает все, так и круглая земля находится в середине, окруженная воздухом, а небо обволакивает их». В другом месте он пишет, что все сущее предполагает распад, а из распада зарождаются семена сущего, и мир продолжает существовать благодаря этому противоречию.

Вот «Судебник» ученого и баснописца XII века Мхитара Гоша: «Человеческая природа создана богом свободной, но принуждена была служить господам из-за потребности в земле и воде. И это я считаю достаточным для того, чтобы, оставив господ своих, человек жил там, где пожелает».

Мысль эту подтверждает и углубляет Григор Татеваци: «Простые люди достойны прощения и милосердия, ибо совершают преступление не по своей воле, а по принуждению нищеты. Как говорится в притче, крадет, чтобы насытить свою голодную утробу. Тогда как князь совершает преступление по своей воле, ибо ни в чем не нуждается, поэтому он должен быть наказан вдвойне…»

Татеваци вообще свойственна необычайная глубина мысли и разнообразие интересов. Во многих философских проблемах он предварил взгляды крупнейших мыслителей будущего. Вот что говорит он об особенностях строения человека, о роли труда в процессе его становления: «Голова человека поднята кверху, чтобы язык и руки служили мысли и труду. Ибо если бы голова человека была опущена книзу, а руки прижаты к земле, он не мог бы работать, и ему понадобились бы длинный язык и толстые губы, чтобы подбирать пищу. В таком случае язык не мог бы служить мысли, как ныне».

Буквально с полуслова ту же мысль продолжает в XV веке философ и ученый Матевос Джугаеци: «Поскольку животные лишены разума, чтобы творить, им руки не нужны, Человек же — обладатель разума и мудрости, которая нуждается в руках. Поэтому он встал на задние ноги, а передние поднял и превратил в орудие действия…»

В эпоху средневековья, когда человек почитался «порождением греха» и «вместилищем скверны», подлинным гимном Человеку звучит рассуждение Татеваци о его совершенстве. Говоря о наличии трех стадий развития души — растительной, чувствующей и разумной — и о переходе от несовершенных стадий к совершенной, разумной, Татеваци утверждает, что она может быть присуща лишь такому совершенному созданию, как человек…

Можно было бы без конца цитировать из трудов других историков и философов — начиная от Давида Анахта (Непобедимого) до Езника Кохбаци и Григора Магистроса.

Однако и приведенного достаточно для того, чтобы показать, что и безвестные и известные тогдашнему миру ученые из глухих уголков Армении, именовавшие себя «недостойными» и «последними», находились на самом высоком уровне современной им науки и философии и выражали мысли, которые почитались «дерзкими откровениями» спустя много веков даже в самых цивилизованных странах.

Да, многих из них могли бы сжечь на костре — хоть они и вынуждены были скрывать обретенную истину за густым слоем молитв и восхвалений всевышнему, хоть и делали порой сколь искренние, столь и тщетные попытки своими по существу богоборческими идеями доказать существование бога…

Неудивительно, что чужеземные захватчики нападали в первую очередь на очаги армянской письменности, разрушали книгохранилища, убивали ученых монахов и переписчиков, а рукописи уничтожали и сжигали, надеясь огнем пожаров заслонить исходящий от них свет…

Но наш народ-книголюб ценой жизни спасал не только армянские, но и множество славянских, персидских, греческих, еврейских, индийских, латинских, грузинских, арабских и других рукописей, которые ныне хранятся у нас, вызывая добрую зависть многих книгохранилищ мира.

Многие утерянные в течение веков труды древних греческих, ассирийских и других ученых и философов сейчас снова становятся достоянием человечества благодаря сохранившимся древним армянским переводам.

К их числу относятся «Хроника» известного греческого историка IV века Евсевия Кесарийского, книга «О природе» греческого философа Зенона Стоика, труды Феона Александрийского, Филона Еврея, фрагмент «Ботаники» Диоскурида, математический труд Авиценны «Китабе Неджаб», многие главы «Истории Александра Македонского» Псевдо-Калисфена и другие.

О древних и средневековых библиотеках, университетах и монастырях, где создавались и хранились рукописи, много рассказывается почти всеми армянскими историками, к великому сожалению, большей частью в связи с их уничтожением захватчиками.

«Тамерлан распорядился собрать и уничтожить огромное количество древних рукописей, а часть увез в Самарканд», — пишет один из переписчиков рукописи.

«В 1179 году во время нашествия сельджуков в городе Багаберд была сожжена библиотека, где хранились 10 000 рукописей», — добавляет другой.

А вот как описывает в 1386 году переписчик Акоп свои мытарства и мытарства своего учителя, философа Ована Воротнеци во время нашествия монголов: «Я начертал эту книгу и закончил в годину горькую и полную слез…»

Захватившие Армению монголы заняли крепость Воротан, и философ Воротнеци, преследуемый врагами, вынужден был бежать. Переписчик пишет: «С тяжелым грузом, накинув на плечо переметную суму с экземпляром переписываемой рукописи, пером и чернилами, шел я с Воротнеци, читал и писал, сколько успевал, с большими трудностями и страданиями, ибо, где я начинал писать, там не мог закончить…»

На последней странице матенадаранской рукописи за номером 823, написанной в 1266 году, есть трогательный рисунок, не имеющий никакого отношения к тексту рукописи. На полу лежит одетый в красную ризу старик, из груди которого течет кровь, а рядом валяются окровавленные мечи. Под рисунком — памятная запись молодого переписчика, в которой он просит читателей этой рукописи «поминать в своих чистых молитвах» его духовного отца и учителя Ованеса, которого на его же глазах убили чужеземцы…

Буквы расплылись от слез, почерк неровный. Видимо, заметив это, переписчик просит прощения у читателя: «В последних страницах книги будут ошибки или буквы будут большие и неровные, так как горька моя печаль, и я самый недостойный из учеников моего мастера».

…Каждый завоеватель старался уничтожить не только народ, но и его культуру, уничтожить библиотеки, университеты, школы.

Люди бежали из страны, унося с собой спасенные от огня и меча книги. Так появлялись новые очаги армянской письменности — в Феодосии, Амстердаме, Венеции, Иерусалиме, во Львове и Крыму, в Исфагане, Бомбее, Басре, Париже, Киликии и даже на далеких Филиппинских островах.

Каждый раз, когда враги пытались, подобно буре, с корнем вырвать ростки армянской культуры, семена ее той же бурей разносились по всему миру и в далеких его уголках давали новые всходы.

Наряду с центрами культуры, появлявшимися за пределами Армении, вновь оживали библиотеки и университеты на армянской земле.

Выкупались и возвращались рукописи, писались другие, строились новые библиотеки и университеты.

«В год 1235 я и жена моя Хоришан построили это книгохранилище во имя дочери нашей Мамахатун», — гласит надпись князя Вачутянца на стене монастыря Сахмосаванк.

Многочисленные центры письменности, которых в Армении буквально было «не счесть», имели каждый свое направление, свое лицо.

Один из древнейших центров письменной культуры — основанное еще в V веке Эчмиадзинское хранилище рукописей, где с XV века стали сосредоточиваться рукописи из Сахмосаванка и других монастырей. Эчмиадзинское собрание впоследствии стало основой нынешнего главного хранилища рукописей — Матенадарана.

Сколько людей трудилось над созданием каждой из дошедших до наших дней двадцати пяти тысяч армянских рукописей, над тем, чтобы писать или переписывать их, хранить, спасать от гибели и порчи для грядущих читателей!

Взять хотя бы переписчиков рукописей, тех скромных, бедных людей, благодаря легендарной трудоспособности и упорству которых мы имеем эти сокровища. Они, как правило, избегают говорить р себе, а если и говорят, то с многочисленными оговорками: я, мол, «самый недостойный», «первый среди глупцов и последний среди мудрых» и т. п. У них была трудная жизнь, непосильная работа, но сообщают они не об этом, а только о великом утешении, о вознаграждении за все эти трудности — о книге. Они редко пишут о тяжелой работе по изготовлению пергамента, о сложности составления красок и чернил, о том, как годами и десятилетиями сидели они, сгорбившись,₍ над рукописью. В монастырях переписчики жили беднее всех, довольствуясь куском хлеба и водой, страдая от холода, сырости, болезней.

Вот как описывает их благородный труд армянский поэт Аветик Исаакян:

Сколько страданий перенесли эти простые люди, спасая рукописи от пожара и грабежа, скольких из них убивали прямо в келье, во время работы, сколько они мучились, бродя по селам и городам, странам и государствам, чтобы выкупить и вернуть попавшую в плен рукопись (они так и писали — «попавшую в плен», как пишут о людях!..)!

Как трудно было им переписывать в нескольких экземплярах скучные, надоевшие канонические религиозные книги или схоластические трактаты! Сколько раз их обманывали, лишив обещанного по окончании работы: выпустить из монастыря, наделить куском земли или одним волом!

Сколько переписчиков погибло во время переселения, на дорогах изгнания, было убито врагами, от которых они пытались спасти рукопись! Во время монгольского нашествия рукописи из Ахпатского и Санаинского монастырей были скрыты в ущельях и пещерах Лори. Враги окружили эти места и стали пытать монахов, требуя выдать тайники. «Не предавайте святыни псам и не мечите бисера перед свиньями», — гордо ответили евангельским изречением три священнослужителя. Говорят, надгробный памятник этим священникам, известный под именем «Три креста», сохранился поныне где-то в окрестностях Санаина…

Эпизод этот не случаен и не единичен. Многие фанатичные переписчики и ученые монахи ценою собственной жизни спасали рукописи, которые были для них святыней, почти живым существом, родным и близким…

Бывали случаи, когда бездетные семьи «усыновляли» рукопись, как усыновляют ребенка, впоследствии оставляли ей наследство и специальным завещанием поручали попечительство о ней какому-нибудь монастырю или хранилищу…

Да, для армян рукопись была существом живым и любимым. Нередко существом живым и непокорным была она и для врага — иначе для чего было рукопись, предмет неодушевленный, заковывать в цепи, как это сделал один персидский шах…

Переписчики думали о рукописи как о самом сокровенном, говорили о ней как о живом человеке («попала в плен», «похоронили в земле») и считали лучшей наградой за все свои страдания возможность расписаться в уголке последней страницы рукописи. Более смелые из них оставили записи, в которых выражали свои мысли, чувства, иногда писали стихи или рисовали себя у ног того или иного знаменитого ученого, историка, поэта.

В одной рукописи описываются страдания армян от ига монголов и то, как некоторые из них предпочли позорное рабство борьбе и смерти. Переписчик не мог оставаться равнодушным и на полях рукописи приписал: «Лучше умереть с чистой совестью, чем жить, не смея поднять глаза».

На полях рукописи по алхимии, где описывается испытание золота огнем, переписчик добавил: «Золото испытывается в огне, а настоящий патриот — в бою».

Другой, заботясь о крестьянах, которые после сдачи урожая князьям и монастырю с горя пьют, приводит двенадцать доказательств о вреде пьянства. Но, видимо, сам чувствуя, что все это не поможет и люди все равно будут заливать горе вином, он переходит к советам более реальным — как пить, не пьянея: «Съешь натощак семь штук миндаля, после каждого стакана сжуй два зерна айвы…»

Описывая убийство армянским крестьянином одного из сельджукских ханов, особенно прославившегося своими зверствами, переписчик добавляет от себя: «Тот, кто убивает бешеную собаку, неповинен».

В одном из многочисленных списков переводов Аристотеля (их больше трехсот!) после мудрых изречений философа с изумлением читаешь: «О блохах: возьми кровь козла, налей в миску и поставь рядом с собой — так избавишься от блох». Это кажется сейчас странным и диким, Аристотель — и вдруг блохи, но в свое время было естественным и вполне понятным.

Переписчику, который работал в душной каморке с земляным полом, блохи не давали покоя. Человек не мог работать, и избавление от блох было для него очень важно — ведь надо было закончить книгу Аристотеля!

В одной из рукописей переписчик допустил в строке ошибку, зачеркнул ее, исправил и приписал: «Если кто заговорит рядом с писцом, получится так неправильно»… Видно, какой-то говорун досаждал ему при работе, может, кто-то делился своими бедами, которые казались ему важнее переписываемого…

Очень интересны комментарии переписчиков к переписываемым книгам. Один из них, переписывая книгу армянского философа V–VI веков неоплатоника Давида Анахта (Непобедимого), недоволен тем, что философ выражается очень сложно:

«О философ Давид, писал бы попроще, чтобы мы тоже кое-что поняли», — иронически советует он.

Другой, переписывая «Грамматику» Дионисия Фракийского, возмущается схоластичными, мертвыми, не применяемыми на практике видами склонений и спряжений, которые занимают в рукописи десятки страниц: «Я кую, ты куешь, он кует… Я ковал, ты ковал…» Настоящее время, прошедшее, будущее, причастие, деепричастие… Но, видимо, спряжению нет конца. На двенадцатой странице переписчик, устав от этого, пишет: «О брат читатель, я уже устал ковать; если хочешь, куй дальше сам», — и, пропустив остальные формы спряжения, переходит к другой части рукописи.

Десятки тысяч переписчиков работали в Армении над рукописями, их памятные записи составляют целые тома. Это благодаря их беззаветному труду дошли до нас все сокровища Матенадарана, и не случайно я мечтаю о том, чтобы увидеть у здания Матенадарана рядом с памятниками историкам, ученым, писателям и памятник простому переписчику рукописи…

«Рука моя уйдет, а письмена останутся» — вот единственное, что утешало этих людей в их тяжелом, изнуряющем труде, которому они отдавали всю свою жизнь. И хоть достойная преклонения рука их обратилась в прах, письмена остались и дошли до нового ереванского Матенадарана…

Совсем не заботясь о себе, о своем здоровье и жизни, переписчики беспокоились лишь о судьбе рукописи. В большинстве памятных записей — мольба к современным и грядущим читателям бережно относиться к их детищу. Вот дословный перевод одной из таких записей:

Больше всего боялись переписчики, что умрут, не завершив рукописи.

Восьмидесятишестилетний переписчик Ован Мангасаренц кое-как, одной рукой поддерживая другую, уже дрожащую от старости руку, неровными буквами все-таки переписал до конца последнюю рукопись. Он умер, не успев начертать только памятной записи.

Это сделал за него молодой переписчик Захария, который сообщает о своем учителе: «Семьдесят два года, лето и зиму, день и ночь, провел он в переписывании. Его рукой переписаны сто тридцать две книги. И в старости, когда зрение его испортилось и рука дрожала, с большими мучениями он едва смог закончить Евангелие от Иоанна и больше уже не мог держать перо».

В Матендаране есть много буквально изувеченных в битве рукописей — настоящих воинов, жертв армянской резни, чудом спасшихся от смерти. У одних вырван переплет и пергаментные листы, другие наполовину сгорели на костре или от пожара, третьи были брошены в реку, четвертые изрезаны ножом на куски. Одни закованы в цепи, с других пробовали соскрести армянские буквы и начертать другие письмена…

Многие из поврежденных рукописей сейчас реставрируются, но иные так пострадали, что онемели навсегда и больше уж никогда не смогут рассказать о себе…

В старину случалось, что такие полусожженные, изрубленные мечом или попорченные водой рукописи, если их нельзя было уже излечить, пытались даже захоронить, как хоронят павших в битве воинов, однако ничья рука не решалась предать святыни земле, и рукописи хранили, как дорогих покойников, в склепах.

Среди уцелевших многострадальных рукописей — «Избранные речи», история которой будто повторяет историю армянского народа. Рукопись эта была создана в армянском городе Муш (ныне территория Турции) переписчиком Варданом Карнеци. Целых три года потратил он на переписывание «Избранных речей» и закончил работу в 1204 году. Эта огромная рукопись весит без переплета два пуда. Для изготовления ее шестисот семи больших пергаментных страниц было забито около шестисот телят.

«Памятные записи» рукописи рассказывают о многих событиях, большей частью трагических: о состоявшейся в 1204 году в Басене битве армяно-грузинских войск с полчищами сельджука Рукн-эд-дина, об убийстве хозяина рукописи (заказчика), о том, как рукопись «попала в плен» и как армяне, собрав по городам и деревням, монастырям и школам деньги — четыре тысячи монет (примерно 20 килограммов серебра), с большими трудностями нашли эту рукопись на чужбине, заплатили грабителям выкуп и вернули ее обратно в монастырь города Муш.

Там она сравнительно спокойно просуществовала целых семь веков (спокойно — в армянском понимании, не считая пожаров и с десяток мелких набегов на монастырь, во время которых ее прятали в подвалах).

В годы первой мировой войны рукописи грозило неизбежное уничтожение. Русские войска уходили с Кавказского фронта, и озверелые турецкие захватчики наступали, уничтожая на своем пути все живое и ценное. Но рукопись была спасена двумя голодными, изможденными беженками из спаленного, ограбленного монастыря города Муш. Они по очереди несли на спине эту тяжелую ношу. Выбившись из сил, они разделили рукопись на две части, и одну половину, завернув в тряпье, зарыли во дворе церкви в Эрзеруме, а другую с большим трудом донесли до Эчмиадзина.

Прошло время, и вторую, зарытую ими часть рукописи нашел и отдал Матенадарану поляк, офицер русской армии.

Наконец обе части этой многострадальной рукописи, подобно нашему народу, соединились на родной земле.

Хотя, как и наш народ, эта рукопись тоже имеет свою диаспору — своих изгнанников, вынужденных жить вдали от родной земли: семнадцать страниц «Избранных речей» когда-то (вероятно, в средние века) попали в Италию и хранятся в одной из библиотек Венеции.

Однако оказалось, что «настоящими мужчинами» показали себя в эти трудные дни не только женщины, но и мужчины. Покидая Муш, они взвалили на плечи тяжелую дверь мушского монастыря — шедевр деревянной скульптуры XII века — и пешком дотащили ее до Еревана. Сейчас она находится в историческом музее Армении. Впоследствии по этому образцу современные армянские мастера изготовили дверь для одного из залов Матенадарана — за ней, как и в давние века в монастыре города Муш, хранится рукопись «Избранных речей».

Сколько сокровищ духовной культуры потерял наш народ в течение долгих веков своей истории…

Христианство уничтожало языческую литературу и искусство, еретики боролись против всего христианского, чужеземные завоеватели выкорчевывали и то, и другое.

Однако, несмотря на все это, сохранились и дошли до нас богатейшие сокровища литературы — начиная от языческих легенд в книге отца нашей истории Мовсеса Хоренаци и его же знаменитого «Плача» до страстной «Войны Варданидов» Егише, от мудрых средневековых притч до вдохновенных стихов Нарекаци и Шнорали, от посвященных природе и любовных од средневековых песнопевцев до наших бесподобных айренов, от созданий известных и безвестных гусанов до Нагаша Овнатана и Саят-Нова…

Испытываешь непередаваемое чувство гордости, листая многовековую книгу нашей поэзии, эти бессмертные создания бессмертных творцов.

Да, гордость, но одновременно и тяжелое чувство, потому что созданные в течение веков книги эти оставались живыми и потому, что не устарели, не ушли в прошлое волнующие народ проблемы: все те же были бедствия и страдания, те же неразрешимые вопросы и попытки освободиться от них, то есть все то, что породило эти книги…

Откройте книгу сокровищ армянской многовековой поэзии, прочтите ее — начиная от «Плача» Мовсеса Хоренаци до стихов Исаакяна, Варужана и Терьяна.

Какие они все разные, самобытные и оригинальные, однако у всех у них тождественна суть, главное содержание их творчества — описание народного горя, бедственного положения страны, вера в светлое грядущее. Словно все эти книги — от V до XX века — писал один человек, одна чуткая и мудрая душа, веками бывшая свидетелем одних и тех же бед и страданий народных.

Вот «Плач» Хоренаци, доносящийся к нам из V века: «Оплакиваю тебя, страна армянская, ибо нет более у тебя царя и священника, советника и наставника, покой твой возмущен, нарушена правая вера, и в невежестве укоренилось суеверие… Внутри — междоусобица, извне — бедствия, и нет советника, который наставил бы тебя… Управители не блюдут порядка, они жестокосердны. Милые сердцу преданы, враги окрепли, вера продается ради суетной жизни»…

То же самое находим в книгах Егише, Езника, всех других историков и летописцев V века. То же видим в VI веке и в VII, во время арабских нашествий. То же самое находим у Аристакеса Ластивертци, жившего в XI веке. Если Хоренаци «Плачем» заканчивал свою книгу, то он начинает повествование с плача:

Так было в Армении со времен Айка и Бела до Ластивертци, о том же рассказывают книги во все другие времена.

Неужели и после этого ничего не изменилось в Армении, неужели глаза поэта видят все то же и говорит он все о том же? Увы, это так!

Вот как описывает Армению XII века поэт Нерсес Шнорали:

А вот положение в Армении через сто лет, по свидетельству поэта Фрика:

Кажется, что это продолжение стихов Шнорали, хотя от Шнорали до Фрика прошло более века. Однако ничто не изменилось в Армении, то же самое наблюдал глаз поэта, то же ощущали его сердце и душа, от тех же дум изнемогал мозг…

Оставим позади еще сто лет и послушаем поэта XV века Ованеса Тулкуранци:

Есть одно великолепное, можно сказать гениальное, аллегорическое стихотворение «Песнь об одном епископе», приписываемое поэту XVI века Григорису Ахтамарци. Стихотворение это — о вечной связи и вечном противоречии жизни и смерти, о том, что человек смертен и, не вкусив в полной мере сладости жизни, не осуществив свои желания, вынужден покинуть сей мир…

Несомненно, в поэтическом наследии каждого народа есть подобные стихи. И каждый поэт придает этой вечной теме колорит и образы, характерные для его страны и его народа. Один сравнивает жизнь и смерть с кораблем и морем, другой — с караваном верблюдов и безбрежными песками пустыни…

У Ахтамарци здесь звучит извечный для армянского народа лейтмотив изгнания… Как чужеземные завоеватели принуждают человека, не отведав созревших плодов, покинуть свой сад и дом, так и смерть вынуждает его, не изведав сполна жизни, расстаться с ней…

Если б это было лишь мудрым стихотворением, «божественным глаголом»! Но, увы, стихи эти все еще актуальны потому, что и сегодня рассеянные по всему свету армяне вынуждены покидать свои построенные с большим трудом дома и сады, кочевать из страны в страну, строить снова и снова, пока не посчастливится им вернуться на свою родину, построить свой единственный прочный дом, возделать свой сад на родной земле.

Приходили новые века и с ними новые поэты, но то же бедственное положение страны, те же страдания бездомного изгнанника звучат и в поэзии XVII–XVIII веков, в чудесных айренах и антуни, в многочисленных песнях.

Вот одна из песен антуни, обработанная впоследствии Комитасом, ее поют армяне до сих пор:

А вот великолепный, пожалуй, не имеющий себе равного айрен, где всего в двух четверостишиях передана невыносимая тоска по родине:

Деревцу не нужен «чужой рай», оно просится обратно, в свой «родимый ад», оно может расти лишь на сухой, каменистой, но родной почве, питаемое живой водой — атмосферой родины, ее талыми снегами, печальными айренами и антуни, армянской речью…

Армянской речью… Поистине удивительна та фанатичная любовь, которой наш народ был связан со своим родным языком и духовной культурой, — по-видимому, инстинктивно понимая, что язык, письменность — самое мощное оружие в извечной борьбе за существование.

И в самом деле, со времени создания армянского алфавита, армянской письменности завоеватели делали все, чтобы эта нация ассимилировалась, смешалась с ними, забыла родной язык. Но одинокий, незащищенный народ наш с. маленьким отрядом своих тридцати шести букв-воинов боролся против них, веками выигрывая это неравное сражение. И сегодня этими же древними буквами он записывает новые скрижали своей новой истории.

Любовь к родному языку… Подчас она представляется неким сверхчувственным феноменом, инстинктом, способным творить и действительно творящим чудеса.

Могли бы иначе истерзанные армянские матери найти в себе силы и в свой смертный час в пустыне Тер-Зор чертить пальцами на песке армянские буквы, чтобы дети запомнили их на всю жизнь…

У Ремарка есть потрясающий эпизод. Одна из его героинь, румынка, которая жила во Франции, говорила по-французски и начисто забыла свой язык, умирая, в агонии, вдруг начинает говорить на родном языке, который никто вокруг не понимает…

Подобные примеры дает и сама жизнь. Один из легендарных героев гражданской войны, армянин по национальности, Гай (Гайк Бжишкян), который жил и воспитывался в России и почти забыл родной язык, в день освобождения Симбирска, в минуту высшего вдохновения на многолюдном митинге вдруг начал взволнованно говорить по-армянски…

В конце 50-х годов я сам оказался свидетелем подобной истории в Москве. Мне позвонили из иностранной комиссии Союза писателей СССР и сообщили, что два мексиканских литератора хотят встретиться со мною. Он и она, супруги. Мужчина — настоящий краснокожий индеец, ему не хватало лишь убора из перьев и трубки, чтобы сойти за вождя племени, а женщина оказалась армянкой. В возрасте всего четырнадцати-пятнадцати лет она бежала из родного города и по стечению обстоятельств одна-одинешенька попала в самую глубь Мексики. Там она впоследствии вышла замуж за индейца, родила ему детей и, казалось, забыла свое прошлое. Муж ее сейчас литературовед, профессор университета в Мехико. Сама она искусствовед, написала множество книг о живописи, скульптуре, танцах Мексики и других стран Латинской Америки.

В одной из тихих комнат особняка Союза писателей муж показывал мне одну за другой изданные на английском, французском, испанском и других языках книги жены и с нескрываемой гордостью рассказывал о них. Сама она молчала.

Когда мы просмотрели все книги, она вдруг нервно отстранила их рукой и отрывисто, на очень беспомощном армянском языке сказала:

— Все это неважно. Прочтите, пожалуйста, вот это, — и дрожащей рукой протянула мне тетрадь в черном кожаном переплете- В ней каракулями было написано по-армянски очень примитивное стихотворение, озаглавленное «Мечта изгнанника». Я быстро пробежал глазами страницу и приготовился уже, верный себе, высказать свое истинное мнение, как вдруг увидел ее лицо. В ее полных слез глазах было такое священное волнение, ожидание, такая непоколебимая вера в то, что именно здесь, в этой тетради, заключено все лучшее и главное в ее жизни, что я, потрясенный, не смог сказать правды.

Зная историю этой женщины, я не мог не склониться перед сверхъестественной силой, которая даже в ней, проведшей всю жизнь в чужих краях, сохранила живым, подобно огню под слоем пепла, родное слово… Живым до такой степени, что несколько беспомощных строк, написанных по-армянски, она считала более важными для себя, чем множество серьезных книг, написанных ею на других языках…

Но оставим далекую Мексику и вернемся к Армении…

У нас не редкость встретить крестьянина или ремесленника (грамотного или даже едва царапающего буквы), который, перевалив за шестьдесят, вдруг тайком от своей старухи, от чад и домочадцев, ночами напролет, в ученических тетрадях начинает писать историю Армении в стихах (обязательно в стихах!), размахнувшись этак на три — пять тысяч строк, твердо уверенный, что делает главное дело своей жизни. Я читал десятки таких «армянских одиссей» полуграмотных крестьянских Гомеров, не осмеливаясь никому сказать мое истинное мнение об их поэтическом даре, — не позволяло благоговение перед их приверженностью к родному языку, непосредственной заинтересованностью в судьбах страны.

Через всю армянскую литературу проходит красной питью — той самой, которая исторически вплелась в красное знамя, — ее основная тема, тема национально-освободительной борьбы, неугасимой веры нашего народа в мирную жизнь и честный труд.

Эта вера сквозит в книгах историков V века, этой же верой продиктовано в 1920 году приветственное письмо ревкому Армении замечательного поэта Ованеса Туманяна, и эта же вера побудила одного из нежнейших армянских поэтов Вагана Терьяна воспеть «кроваво-красный стяг» Октября.

Можно сказать, что у нас никогда не было литературы просто как изящной словесности. С самого зарождения она была мощным оружием в борьбе народа за светлое грядущее.

Огромную роль сыграл сам факт создания армянского алфавита, который преследовал не только и не столько филологические, сколько политические, дипломатические и даже оборонительные цели.

Для того чтобы уберечься от захватнических, ассимиляторских притязаний своих агрессивных соседей, прикрывающихся дымовой завесой «общности интересов», «слияния», «единства целей», и без того маленькая Армения издавна была вынуждена еще более обособиться, изолироваться, подчеркивая не то, что роднит ее с другими народами, а то, что утверждает ее самобытность.

Когда ей угрожала Персия со своим огнепоклонничеством, Армения, чтобы не быть растворенной в ней, оградилась защитной стеной христианства, противопоставив огню — крест.

Когда под лозунгом равенства всех христианских стран ей угрожала поглощением Византия, Армения сразу выдвинула свое толкование христианства.

А когда Армения осознала, что проповедь христианства (даже «своего», армянского) на греческом и ассирийском языках подвергает опасности существование языка армянского и способствует ассимиляции народа, она создала свой алфавит, свою письменность, чтобы проповедовать свою веру на своем языке, сохранить независимость и самоуправление.

Эту важнейшую миссию — создание алфавита, который положил начало истинно армянской письменности, осуществил сын крестьянина Вардана из села Ацик, один из крупнейших ученых и государственных деятелей IV–V веков Месроп Маштоц. Отвергнув блестящую придворную и военную карьеру, он, при содействии царя Врамшапуха и одного из образованнейших людей своего времени католикоса Саака Партева, посвятил свою жизнь трудному делу сотворения письменности, содеяв этим то, что не мог свершить до него ни крест Григория Просветителя, ни меч Тиграна Великого.

Месроп Маштоц, получивший разностороннее образование, путешествовавший по многим странам, изучавший все древние и новые языки того времени, создал совершенный алфавит, который (невероятно, но факт!) не подвергся изменениям в течение всех шестнадцати веков и при помощи которого сегодня я, его недостойный наследник, пишу эти строки…

Весь народ вышел встречать Маштоца, когда он вернулся в Вагаршапат с только что созданным алфавитом, с теми тридцатью шестью храбрыми воинами-буквами, которые вот уже 1600 лет защищают нашу самобытность. В жестоких и кровавых битвах за самосохранение народа не погиб ни один из этих воинов — напротив, ряды их пополнились еще тремя храбрецами, буквами «ев», «о», «ф», которые «перешли на нашу сторону» в последующие века…

Весьма знаменательна первая фраза, написанная буквами новоявленного алфавита: «Познать мудрость и наставление, постичь изречение разума».

В ней выразилось ненасытное стремление армянского народа к знанию, которое распространялось не только на собственную культуру, но на все лучшее в культурах других народов и включало в себя желание поделиться и своим духовным достоянием…

Месроп Маштоц — величайшая и светлейшая личность среди всех деятелей нашей истории, и не случайно его скромная могила в селе Ошакан является святыней Армении, к которой устремляются паломники со всех концов света вот уже шестнадцать веков!

Кстати, именно Маштоц впервые перевел на армянский язык Библию (этот перевод признан в филологии лучшим и считается «матерью переводов» Библии), написал первые стихи и шараканы (церковные песни), первые учебники и научные трактаты. Он же открыл первые армянские школы, став нашим первым учителем и проповедником.

Поскольку для христианской историографии самым важным из всех деяний Маштоца является перевод Библии, то сразу же после его осуществления был учрежден особый праздник переводчика, который вот уже шестнадцать веков отмечается в Армении каждую осень как большой национальный праздник.

Кстати, он никогда не был праздником только для церкви или «верхушки» общества, его чтил весь народ — крестьянин и князь, ремесленник и воин, духовенство и ученые, читатели и писатели.

И если случалось, что по той или иной причине кое-кто из интеллигенции «забывал» о празднике, то ему напоминали о нем простые крестьяне и ремесленники.

Вспоминается, что рассказывал по этому поводу Стефан Зорьян, наш выдающийся писатель. Как-то глубокой осенью пришел к нему стекольщик вставлять в оконные рамы стекла, да не успел закончить работу в тот же день и сказал, что придет послезавтра.

— Как же так, лишний день будем мерзнуть, пришел бы завтра, — сказал ему маститый писатель.

— Завтра не могу, хоть и весьма уважаю вас… завтра праздник переводчика, еду поклониться могиле Маштоца…

«Мне стало неловко, что сам я забыл об этом, — вспоминал писатель, — но в то же время я невольно испытал чувство великой гордости за свой народ…»

…Месроп Маштоц создал армянскую азбуку в 396 году, и всего через пятьдесят пять лет после этого армянские письмена уже вступили в битву за свободу против персидских завоевателей.

Оружейники ковали мечи и копья, историки и ученые создавали пергаментные рукописи.

«Лучше иметь слепой глаз, чем слепую мысль»; «смерть неосознанная есть смерть, смерть осознанная — бессмертие» — вот какими словами окрыляли еще в V веке бьющихся за освобождение армянских воинов наши писатели и историки. Надо ли говорить, что слова эти были сильнее луков и стрел, мечей и копий, которыми было вооружено тогда армянское войско.

Именно дух национально-освободительной борьбы и чаяние мирной жизни породили в IX веке, в страшные годы арабского нашествия, мудрый и жизнерадостный эпос «Сасунские удальцы».

Как и герои всех эпосов, Давид Сасунци также обладал чудодейственным оружием — то был его меч-молния. Как и другие герои, он мог поражать им целые полчища врагов. Но редко поднимал свой меч Давид Сасунци — лишь вынужденно, лишь тогда, когда переполнялась чаша терпения народного.

Даже когда на Армению напал Мера-Мелик со своим неисчислимым воинством, Давид не уничтожил (подобно героям многих эпосов) его войско. Убив зачинателя войны Мсра-Мелика, он отпустил по домам арабских воинов — силой согнанных на поле боя крестьян. Он напутствовал их наказом беречь мир и никогда не поднимать меч на другие народы:

Если в X веке гениальный поэт Григор Нарекаци, этот подлинный вулкан человеческой мысли и чувств, взывая в молитве к богу, ставил превыше господа сотворенного по его образу и подобию человека, то спустя три века поэт Фрик уже смело вступает в спор с богом, осуждая созданный им мир, где столько несправедливости, горестей и печали:

В стихотворении Фрика «Жалобы» слышны отголоски того грохота, с которым падала с Татевских гор чаша со святым миром, брошенная восставшим против бога во имя честного труда и свободной любви Смбатом Зареха-ванци, вождем средневековых еретиков-тондракийцев.

Фрику вторит один из крупнейших поэтов XIV–XV веков Мкртич Нагаш, который обличал алчных и воинственных поработителей:

После Нарекаци и Фрика мрачный небосвод средневековья озарило созвездие светских поэтов, воспевавших вместо распятья — зеленое древо жизни, вместо ладана — аромат весенних цветов.

Лирические стихи о природе и любви, которые кажутся сейчас безобидной забавой, тогда были дерзкой и опасной оппозицией против религиозного догматизма, канонической поэзии, культа бога.

Эта лирика ознаменовала подлинное Возрождение, первые признаки которого в армянской литературе, философии, искусстве появились за несколько веков до европейского Возрождения.

Недаром Валерий Брюсов писал: «Средневековая армянская лирика есть одна из замечательнейших побед человеческого духа, какие только знает летопись всего мира…» И еще: «Знакомство с армянской поэзией должно быть обязательно для каждого образованного человека, как обязательно для него знакомство с эллинскими трагиками, с «Комедией» Данте, драмами Шекспира…»

Уже в «Книге скорбных песнопений» гениального поэта Григора Нарекаци ощущается дыхание раннего Возрождения. А ведь он творил в X веке, за 300 лет др Данте.

И если он не стал столь же известен в свое время, да и поныне мало известен цивилизованному миру, то единственно из-за отсутствия у армян государственности — государственности, которая служит тем высоким пьедесталом, с которого духовные достояния того или иного народа хорошо видньГмиру.

Творческая сущность «Скорбных песнопений» Нарекаци — внутренний мир человека, его души; двойственность человека — смертного и бессмертного, ущербного и совершенного, наконец, вопрос взаимосвязей человека и бога. Все это впервые прозвучало в армянской, да и, пожалуй, во всей мировой литературе.

Созданная тысячу лет назад, книга эта, несмотря на объяснимую временем некоторую скованность и свойственный средневековой литературе густой религиозный флер, тем не менее справедливо может считаться одной из самых современных, если хотите, «модерных» книг…

Вся поэзия Нарекаци — жгучий призыв, обращенный к человеку во имя его совершенства, и вполне понятны тот интерес и восхищение, которые создаются сегодня вокруг Нарекаци в странах, где переводится его «Книга».

Читая Нарекаци, действительно ощущаешь, что человек создал бога, а не бог — человека, хоть сам Нарекаци каждый раз после своих вулканических дерзновенных порывов испрашивает у бога прощения, страшась его суда…

Наиболее характерным для поэтического мастерства Нарекаци является умение постоянным нагнетанием противопоставлений создавать высокое душевное напряжение, выражать смятение:

Вот как рисует он духовную борьбу человека, его двойственность и внутренние противоречия:

Нарекаци жил в такое время, когда, выражаясь его словами, «настоящего нет, прошлое безвестно, будущее смутно» и человек окружен одними кознями и ловушками:

У кого искать спасения от всего этого — у царей, которые «умелы лишь в искусстве смерти и убиения»?..

И почитая своим личным, собственным горем боль всего мира, народа, каждого человека («я есмь все, и всеобщее заключено во мне»), Нарекаци хочет один быть принесенным в жертву, погибнуть за всех, — лишь бы спасти мир, людей.

«За мои скорбные вопли и вздохи будь милосерд к душам других», — молит он бога и, даже умоляя, требует;

И поскольку во все века армянской (да и не только армянской) истории хватало нравственной скверны, «Скорбные песнопения» Нарекаци стали бессмертны — они были всегда современны, будто были написаны именно для данного века, для данного времени…

Озлобленный, неистовствующий от несправедливости и бесправия в сотворенном господом мире, Нарекаци порой бросает гневные слова самому богу и даже дерзает подать ему совет:

Так укоряет он всевышнего, однако тут же, убоявшись собственной смелости, просит отпущения этого греха:

Однако даже в минуты наивысшего раскаяния и самоуничижения Нарекаци инстинктивно чувствует свою гордую силу и восклицает:

Благоговейное отношение нашего народа к бессмертной поэме, любовно прозванной «Нарек», — лучшее свидетельство его необычайной преданности родному языку. Эту внешне схожую с молитвами, а на деле богоборческую книгу народ чтил как святыню, в буквальном смысле обожествлял, приписывал ей волшебное могущество, наделяя свойством исцелять человеческую душу и тело. Вера в целительную силу книги столь укоренилась, что из века в век ее клали в изголовье больных, читали над страждущими.

Ведь и сам Нарекаци писал:

Светлые и сочные стихи мирских песнопевцев, пришедших после Нарекаци и Фрика, явились победой живого человека над усохшим и бескровным клерикальным искусством, вернули поэзию природе и человеку, влили животворные соки и кровь в ее опавшие вены…

«Сильнее креста твоя благодать», — говорит о любви поэт XV века Ованес Тулкуранци и продолжает:

Если вспомнить, что средневековые песнопевцы жили и творили, как правило, в монастырях, станет понятна мера дерзновения «сумасбродного Ованеса», как сам он называет себя, когда призывает на берегу весеннего Ручья,

К тому же он предлагает и новый «ритуал» похорон:

Ованесу Тулкуранци повезло, что армянская церковь, по велению истории, с самого возникновения носила отчасти мирской характер и руководил ею совет, состоящий наполовину из духовенства, наполовину из светских людей. Если бы ей свойственны были нетерпимость католической церкви и ее жестокая инквизиция, гореть бы Ованесу ярким пламенем на костре, обратившем в пепел стольких средневековых ученых, поэтов, философов…

Пользуясь «прецедентом», пришедший вслед автор «Айренов» Кучак уже столь осмелел, что позволяет себе такое обращение к возлюбленной:

Проснувшись от свежего дыхания Возрождения, тело стремилось освободиться от оков духа средневековья, чтобы свободно жить, творить, любить:

Естественно, что для подобных стихов тесны были монастырские стены, и Нагаш Овнатан пишет уже не в келье, а за пиршественным столом, на зеленом лугу, подготовляя приход величайшего из армянских гусанов — Саят-Нова:

…В XVII веке Армения была окончательно разделена между Турцией и Персией. И, несмотря на длившийся веками гнет, армянский народ породил таких гениальных певцов, как волшебный автор «Айренов» Наапет Кучак и как Саят-Нова, вынесший армянскую песню из монастырской кельи, с тем чтобы она больше никогда туда не возвращалась…

Поэт, композитор, музыкант Саят-Нова писал стихи, сам сочинял к ним музыку и сам пел свои песни-стихи, сопровождая их игрой на скрипке Востока — кямани. Причем писал он на нескольких языках. Армянин по рождению, он прекрасно владел пятью языками: армянским, грузинским, турецким, персидским, арабским. И еще одним языком владел он — вечным и доступным всем людям языком песен, с которыми он был, есть и вечно пребудет на всех кавказских пирах и в сердцах влюбленных.

Сын бедного плотника, ткач Арутюн Саядян (Саят-Нова) рожден был гением. Он победил всех знаменитых гусанов своего времени и стал придворным поэтом грузинского царя Ираклия II. О чем мог еще мечтать ашуг? Но человек феноменальных способностей, тонкий и мудрый, поэт и музыкант, выразитель души и чаяний народа, Саят-Нова тяжко страдал от тупой, полной чванства и зависти атмосферы двора и часто подвергался обидам и преследованиям за свой свободный и гордый нрав, за свои «праведные песни».

Однако величайшим из его страданий была дерзкая любовь к сестре царя Ираклия княжне Анне, которой посвящены лучшие песни Саят-Нова:

Без преувеличения можно сказать, что это одна из лучших (речь идет об оригинале) любовных песен своего времени.

Жаль, что тифлисский армянский диалект, мало-помалу становящийся непонятным для современного читателя, не дает возможности в полной мере воспринять обаяние и глубину стихов Саят-Нова.

По всей вероятности, необходимо, каким бы святотатством по отношению к оригиналам подобных творений это ни казалось, переложить эти поэтические шедевры на современный армянский язык…

воспламеняется от чар своей возлюбленной Саят-Нова, и через двести лет мы еще ощущаем жар его опаленного сердца…

Если бы от Саят-Нова остались лишь любовные песни, этого было бы достаточно, чтобы почитать его одним из лучших лириков мира.

Однако он оставил еще и такие бесподобные стихи о сладости и горечи сей преходящей жизни, как «Наш мир — окно», которых было бы достаточно, чтобы почитать его одним из мудрейших поэтов мира:

Коварным прихлебателям двора вскоре удалось раскрыть тайну высокой и несчастной любви поэта, и Саят-Нова, этого пылкого, жизнерадостного поэта, обрядили в черную рясу и сослали в Ахпатский монастырь.

с болью бросил Саят-Нова в лицо своему веку, оставшись, однако, великодушным и незлобивым:

«Слуга народа», как он сам назвал себя в одной из песен, Саят-Нова в этих строках выражает главное свойство армянского народа, который от бесчисленных бедствий не озлобился, не очерствел, остался добрым и отзывчивым, готовым жертвовать собой ради других.

Он остался верен идущей из веков молитве армянских матерей, впоследствии переложенной на стихи Аветиком Исаакяном:

У всех народов есть множество пословиц, выражающих гостеприимство и радушие, однако армянская пословица «дом мой принадлежит не мне, а тому, кто откроет его дверь», приобретает особый смысл и значение, если вспомнить, что произносит ее армянин, чей дом несчетное число раз был ограблен, разрушен, сожжен незваными гостями, открывшими его дверь…

Саят-Нова обратился к миру с знаменитой песнью-посланием, в которой прозвучал главный девиз нашего многострадального народа: «Возлюби письмена, перо возлюби, книгу возлюби».

И по сей день слова эти золотыми буквами сияют на стенах наших школ, библиотек, книжных магазинов. Они — будто прямое продолжение фразы, впервые написанной буквами армянского алфавита: «Познать мудрость и наставление, постичь изречения разума».

Не этим ли вошедшим в плоть и кровь стремлением объясняется необычайно высокий образовательный ценз в Армении, обилие с древнейших времен школ, библиотек, университетов, академий, богатство дошедших до нас древних рукописей и старопечатных книг…

Родоначальником новой армянской литературы, создателем нового, понятного простому народу литературного языка «ашхарабар» является великий поэт, прозаик и педагог начала XIX века Хачатур Абовян.

Сын крестьянина из села Канакер близ Еревана, Абовян с детства видел произвол персидских ханов и фарашей, их грабежи, набеги, похищения женщин, избиения.

Впоследствии Абовян со страстной силой отразил все это в романе «Раны Армении», где он связывает надежды на освобождение нашей страны с Россией.

В армянских рукописях впервые упоминается о России в «Истории» Мовсеса Каганкатваци (IX век). Он пишет: «В это же время с северной стороны появилась незнакомая нация, которую называют рузиками. Более трех раз они, подобно буре, дошли до берегов Каспия, до столицы албанцев Партава».

Далее, не считая множества хроник, о России и русском народе пишут историки Асохик, Орбелян, Киракос Гандзакеци и другие.

С самого возникновения России, русского государства армяне с оружием в руках помогали ему в борьбе против врагов (особенно во времена Киевской Руси), обращаясь в свою очередь к его помощи. Еще в XII веке настоятель Санаинского монастыря Григор Тутеворди, описывая бедственное положение Армении, советует: «Обратитесь с протестом к кесарю, сообщите всей нации франков, ассирийцам и чтимой христианством прославленной русской церкви, просите у них должной помощи».

В это же время, в XII–XIII веках, было переведено на армянский язык одно из лучших произведений средневековой русской литературы — «Сказание о Борисе и Глебе».

Рукописи более поздних времен полны многочисленных упоминаний о России и переводов русских книг. Особенно много становится их в XVII–XIX веках, когда армянский народ именно в России увидел надежду на освобождение от иноземного ига.

Среди переводной литературы этих лет — книги «Начало государства Российского», «О роде Рюриковичей», «Путешествие в Польшу», «Регламент Петра I», «Война 1807 года между Несвидаевым и Махмуд-Пашой», «Наиважнейшие указы русских царей (1795–1825 гг.)» и др.

Кстати об указах.

Великий Петр, преобразуя Россию, притягивал к себе прогрессивные, талантливые, созидающие силы. Преследуемый персами и турками, трудолюбивый народ не мог не привлечь его внимания, и он сделал все, чтобы как можно больше армян — строителей, ремесленников, грамотеев и умельцев переселилось в Россию. «Армян как возможно приласкать и облегчить в чем пристойно, дабы тем подать охоту для большего их приезда», — писал он в указе от 2 марта 1711 года.

В другом указе, обращаясь к генералу Кропотову, Петр Великий пишет: «Учини им редкое вспоможение… понеже мы оный армянский народ в особливу нашу императорскую милость и протекцию приняли…»

Он дал армянам всяческие льготы, и не случайно при нем и после него в Россию переселилось свыше полумиллиона армян, осевших сначала в Астрахани, Петербурге, Москве, а потом и в основанных в России армянских городах Новой Нахичевани, Григориуполисе, Армавире и Других.

Тяга преследуемых магометанскими государствами армян к христианской России и вера в нее проходят через всю историю нашего народа от XII века до наших дней. Выразительную картину этой приверженности и веры, которые не были поколеблены даже в самые трагические моменты нашей истории, вопреки тяжелым разочарованиям, дал один из претерпевших ужасы 1915 года армянский писатель Ваге Айк в своем рассказе «Родственник должен приехать».

Сейчас-то уж всем известно, что родственники бывают разные, и рядом с декабристом, освобождавшим Армению, был и Паскевич, рядом с другом Налбандяна Чернышевским — тот, кто судил их обоих… Ведь еще вчера, в годы первой мировой войны, в трагические для армян дни, когда наиболее светлые умы России от Ленина и Кирова до Горького и Брюсова протягивали нам руку помощи, реакционный царский генерал, впоследствии враг революции Юденич втайне вынашивал план создания на исконных землях гибнущих армян «Евфратского казачества».

Бескорыстные, идущие из глубины веков симпатии к русским порой воплощались в военном или государственном договоре о союзе и помощи, как это было, например, при Давид-Беке и как бывало в дальнейшем, вплоть до освобождения Восточной Армении от персидского ига.

Хачатур Абовян был одним из первых, придавших вековой тяге армянского народа к России форму сознательной политической ориентации, которой с тех пор неизменно придерживался наш народ. Вскоре после освобождения Еревана от персидского ига, свидетелем и участником которого был Абовян, он впервые услышал от ссыльных офицеров-декабристов стихи Пушкина, а в древней ереванской крепости увидел первую постановку грибоедовского «Горе от ума». Затем он уехал в Эчмиадзин, в резиденцию католикоса, в качестве секретаря-писаря. Там, в монастыре, он познакомился с профессором Дерптского университета Фридрихом Парротом, с которым вскоре совершил восхождение на вершину Арарата.

Трудным был подъем на Арарат в условиях того времени, но еще страшнее было возвращение. Молодой священник подвергся преследованиям и проклятиям за то, что дерзнул подняться на священную библейскую гору, к остаткам «Ноева ковчега». Он стал бы жертвой слепого фанатизма, если бы ему не удалось уехать вскоре в Дерптский университет. После окончания университета, отказавшись от ожидавшей его блестящей карьеры, Абовян поклялся служить своему народу и, полный светлых надежд и планов, вернулся на родину.

Здесь он с самого начала столкнулся с мракобесием клерикалов. «Ты хочешь мне приказывать, вероотступник? Ты можешь лишь смутить души невинных, и учить их не твое дело», — так ответил на желание Абовяна открыть школу для армянских детей один из самых реакционных католикосов Ованес Карбеци.

Впоследствии к преследованиям местных мракобесов прибавились гонения царских чиновников-ассимиляторов, жертвой которых стал Абовян на сорок четвертом году жизни.

Ранним утром 2 апреля 1848 года он вышел из своей ереванской квартиры при школе — и больше никто никогда не видел его…

Взошел ли он на Арарат, чтобы найти вечный покой в его чистых снегах, утопили его в реке Раздан или, как рассказывает легенда, в черной карете увезли в Сибирь… кто знает?

Думаю, что последнее наиболее вероятно, и когда-нибудь следы его обнаружатся во глубине сибирских просторов…

Факт остается фактом — Абовян исчез, не оставив даже могилы, и камнеобильная Армения в который уж раз не смогла поставить надгробье одному из любимейших своих сыновей…

Если точно известно, что он родился, то никто не может точно сказать, как и когда он умер. Завидная судьба бессмертных, чья жизнь не вмещается между датами рождения и смерти, между колыбелью и могилой…

Хотя Абовян видел и воспевал Россию, он инстинктивно понимал, что есть в ней и Пушкин, которого он обожал и переводил на армянский, и Фаддей Булгарин, которого он назвал мракобесом во время одной ссоры в Дерпте…

Младший соратник Абовяна Микаэл Налбандян оказался более счастливым, если вообще уместно применять это слово в отношении армянского писателя прошлого, особенно писателя талантливого и принципиального. Он рано понял, и не инстинктивно, а вполне сознательно, что есть две России — Россия Чернышевского и Герцена и Россия царских сатрапов.

Своими страстными и пламенными книгами, выходящим в Москве журналом «Юсисапайл» («Северное сияние») и революционной деятельностью бок о бок с Герценом, Чернышевским и Огаревым в России, а потом в Лондоне Налбандян боролся против самодержавия за свободу и равноправие народов.

Вместе с Чернышевским томился он в Петропавловской крепости (их камеры были рядом) и умер в ссылке в городе Камышине тридцати семи лет от роду.

Налбандян — первый революционный деятель в нашей новой литературе, первый истинный поэт-трибун:

Даже в те времена, когда большая часть Армении стонала под игом турецких султанов, в постоянном страхе грабежей и погромов, и литература наша, естественно, должна была иметь подчеркнуто национальную окрашенность, Налбандян, верный своим высоким общечеловеческим идеалам, писал: «До сих пор человек не дошел до того, чтобы, без вторичного или официального имени, выступать лишь под естественным именем человека. До сих пор нет на свете человека, есть лишь нации…» И далее: «Когда человек, появляясь среди того или иного народа, не называет себя именем человек, когда он называет себя англичанином, немцем и пр., и пр., и пр., нам остается лишь принять это явление как реальность».

Эти строки написаны в девятнадцатом веке, однако кажется, будто звучат они не из прошлого, а из-за светлых горизонтов будущего…

Несмотря на полную тяжких мучений короткую жизнь, мы называем Налбандяна счастливым — и имеем на то основания. Не высшее ли счастье для человека честного и принципиального страдать и погибнуть во имя своих убеждений…

А Налбандян сознательно был готов и к страданию, и к смерти, готов давно, с тех самых пор, как в знаменитых «Двух строках» поведал миру свое кредо: «Мы добровольно посвятили себя защите прав простого народа… Защищать нещадно попираемые права… вот подлинный смысл и цель нашей жизни. И чтобы достигнуть этой цели, мы не остановимся ни перед тюрьмой, ни перед ссылкой и будем служить ей не только словом и пером, но и оружием и кровью, если когда-нибудь удостоимся взять в руки оружие и освятить своей кровью проповедуемую нами доселе свободу…»

Величайшим армянским поэтом нового времени несомненно является Ованес Туманян. Туманян — поэт-классик в истинном смысле этого слова, понятный взрослому и ребенку, крестьянину и интеллигенту, лирику и физику.

Понятие «гениальный писатель», означающее высшую степень таланта, по всей вероятности, может быть отнесено и просто к факту гениального осмысления и отражения какого-либо определенного материала. Суть понятия «великий» — безгранично шире.

О Туманяне мало сказать — гениальный, он велик, велик и необходим, как хлеб насущный.

Его стихи и поэмы, рассказы и статьи, басни и мудрые обработки фольклора сопровождают армян с раннего детства до глубокой старости. Читательская жизнь их начинается с детского стихотворения «Пес и кот», завершаясь «Четверостишиями», «Прощанием Сириуса» и «Панихидой»…

Туманян пишет так, словно пишет не он сам, а ущелья и горы Армении, ее прошлое и настоящее, армянское горе и светлая вера в будущее.

Вот характерное для Туманяна стихотворение «В армянских горах», в котором выражены вся суть и смысл армянской истории:

Соратник и ровесник Туманяна, Аветик Исаакян- сложная поэтическая натура. Его творчество как бы вместило в себя не только «армянское горе», но печаль и гнев всего страждущего человечества, которые поэт страстно выразил в своей знаменитой, переведенной почти на все языки поэме «Абул Ала Маари».

Сын армянского крестьянина, Исаакян исколесил весь мир, учился в России, Германии, Швейцарии, долго жил во Франции и Италии…

Исаакян был знаком со всеми религиями и учениями народов — от Будды и Конфуция до Христа, от Лао-цзе, Ницше и Шопенгауэра до марксизма, и выражал в своих безыскусных, почти народных песнях весь этот сложный сплав человеческих мыслей и чувств. Родившись при свете лучины, он сомкнул свои усталые веки уже в космический век.

Поэзией Исаакяна, особенно его «Песнями изгнанника», стихами о любви и природе, восхищались многие выдающиеся поэты XX века, а Александр Блок, еще в 1915 году переводивший его на русский язык, назвал Исаакяна одним из крупнейших поэтов Европы начала века.

Стихи Исаакяна так укоренились в народе, что почти все они поются, причем мелодии большинства этих песен созданы неизвестными авторами — крестьянами и ремесленниками…

Вот одна из «Песен изгнанника», в переводе Блока знакомая многим русским читателям:

Исаакян — мастер мудрых лирических миниатюр, они близки народу и всегда у него на устах:

А маленькое, написанное в Равенне стихотворение Исаакяна об Арарате, наверно, лучшее из стихов об этой священной горе:

…«Уйдем» и мы — к Даниэлу Варужану и Сиаманто. Выдающиеся поэты Западной Армении начала века, оба они были зверски убиты турецкими погромщиками в 1915 году.

Удивительный поэт Варужан, один из крупнейших наших поэтов, пожалуй — поэт из поэтов. О чем только не писал он — начиная от юношеского «Трепета» до трагического «Сердца народа», от мужественных «Рабочих песен» до великолепных «Языческих песен», шедевра армянской поэзии, который мог бы потягаться с лучшими творениями поэзии мировой, от поэмы «Наложница» до прекрасной крестьянской «Песни хлеба»…

О чем бы ни писал истинный поэт — даже если это сугубо личные ощущения или явления неприметные и несущественные, — это всегда интересно, потому что его «я» настолько глубоко, что вмещает в себя весь мир.

Об этом очень метко сказал русский поэт Батюшков: «Почему мы Кантемира читаем с удовольствием? Потому что он пишет о себе. Почему мы Шаликова читаем с неудовольствием? Потому что он пишет о себе».

Нам интересно самовыражение лишь истинного поэта, который не может не быть настоящим человеком и гражданином. Душа его подобна известному в химии «перенасыщенному раствору», любой погруженный в нее предмет покрывается великолепными кристаллами, превращаясь в чудо искусства. Тогда как даже золото самой добротной темы в мелководье пустой и пошлой душонки остается безжизненным и прозаичным, не превращаясь в поэзию…

Что может быть ничтожнее попавшей в глаз мошки? Однако по такому пустячному поводу Варужан создал одно из самых своих интересных стихотворений:

В основе духовной жизни нашего народа с самого начала его истории было преклонение перед светом — культ света, мудрости, благородства, добра…

«Радостный свет», «Светлое утро» — пели мы из века в век… «С добрым светом» (здравствуй), «Свет глазам твоим» (поздравляю), — говорим мы друг другу каждый день. «Отправляюсь к роднику света»… — продолжает эту проторенную народом вечную тропу Даниэл Варужан…

Однако дух тьмы вновь с неистовой яростью набросился на наш идущий к истокам света народ:

И Варужан, который был рожден для светлого и прекрасного, воспел свой «преданный веками, но избранный вечностью» народ, его раны и мужество, осудил новых палачей света и стал их жертвой тридцати лет от роду… Наделенный ярким воображением, он не мог представить себе лишь одного — что его, как и его собрата по перу Сиаманто, воспевавшего в стихах человека-бога, может убить в пустынном ущелье варвар с налитыми кровью глазами…

Тело Варужана, будь оно найдено, могло быть оплакано словами его стихов:

Сиаманто, старший собрат Варужана по перу, с детства видел лишь погромы, грабежи и притеснения и поневоле стал певцом ужасов и смерти.

Ему было шестнадцать лет, когда в 1895–1896 гг. началась армянская резня в Константинополе и провинциях.

Для юноши его возраста естественно было бы видеть в жизни лишь щедрые краски природы, весну, любовь, мечту… Однако Сиаманто вместо этого видел погромы и пожары и из всех существующих на свете цветов — лишь цвет крови…

Он, пришедший в мир для нежной сельской свирели, стал летописцем страдания и ужаса или, как он сам сказал о себе, «бледным юношей, отданным в зарок всесожжению»…

Если в течение веков армянские поэты в изгнании тосковали о доме, то для Сиаманто дома этого уже не существовало, он был разрушен, и пределом мечты поэта было — удостоиться в смертный час хоть горсти пепла с родного пепелища:

Сиаманто погиб с горьким сознанием того, что «заря справедливости еще безнадежно далека», и гневно бросил в лицо равнодушному миру:

Однако чутким слухом поэта он уже уловил доносящиеся до его родины и народа «красные вести», глашатаями которых стали Ваган Терьян и Егише Чаренц…

Но прежде чем говорить о Терьяне и Чаренце, отправимся по следам нашей азбуки к тем новым временам, которые открыли золотую эру нашей письменности, литературы, науки.

Кто мог бы перечислить неисчерпаемые сокровища нашей многовековой культуры! И можно ли забыть, что народ, создавший такие сокровища, не всегда имел доступ к накопленному веками духовному богатству…

В течение всех долгих веков, и даже всего несколько десятков лет назад, простые сыны этого народа, если надо было ставить подпись под какой-либо официальной бумагой, прикладывали к ней палец или рисовали крестик — тот крест обездоленности и темноты, на котором был распят на-ш народ…

Многие писатели даже в начале XX века лишь грезили о том времени, когда армянский крестьянин возьмет в руки их творения.

Всего век назад Хачатур Абовян мечтал, едва веря в возможность этого — иметь хотя бы сто учеников^ армян.

Мог ли он представить себе, что в Армении когда-либо будет тысяча шестьсот школ, училищ, институтов, где будет обучаться более трети населения!

Мог ли он вообразить, что в библиотеках будет храниться двадцать шесть миллионов книг, и если в один прекрасный день туда явится все население Армении, включая младенцев и стариков, то на долю каждого придется больше десяти книг!

Мог ли великий радетель за армянскую печатную книгу Акоп Мегапарт помыслить о том, что в Советской Армении за несколько десятков лет будет издано больше армянских книг, чем было их издано во всем мире со дня напечатания первой армянской книги в 1512 году…

Что почувствует смотревший некогда свысока на замученную Армению и расточавший обманчивые заверения об «армянском вопросе» какой-либо французский или английский дипломат прошлого, если сказать ему, что сегодняшняя Армения по количеству студентов, обучающихся в высших учебных заведениях (в отношении к общей численности населения), давно опередила и Францию, и Англию!

В этих средних и высших учебных заведениях обучаются не только подростки и юноши, проживающие в Армении, но и армянские и иноязычные юноши из Ленинграда и Москвы, Ростова и Алма-Аты, Карабаха и Ахалкалака, Бейрута и Халеба, Парижа и Нью-Йорка, Тегерана и Сан-Пауло, из Польши, Вьетнама, из многих других далеких и близких стран мира.

Согласно статистике, в 1828 году в Ереване было 11 863 жителя. Однако статистические данные почти ничего не рассказывают об основном населении, о бедных и честных армянских тружениках, ремесленниках и садоводах, которые создавали блага этой страны.

Зато доподлинно известно, что в то время в Ереване проживали «четыре хана, пятьдесят беков, девятнадцать мирз, пятьдесят мулл, тридцать девять сеидов, три дервиша»… Не знаю, много ли среди этих «видных» людей было грамотеев, однако просто смешно читать об этом в сегодняшнем Ереване, где уже затруднительно становится найти человека, имеющего лишь восьмилетнее образование…

Высшее образование давно уже перестало быть монополией города. Ныне в самых глухих селах Армении насчитывается по меньшей мере 20–30 учителей, агрономов, врачей и других специалистов с высшим образованием.

Школы и училища, библиотеки, университет… Давно ли армяне для получения высшего образования ездили в Лейпциг и Женеву, в Париж и Лондон… Теперь с той же целью юноши из многих стран мира приезжают в Ереван.

А Академия наук?.. Сколько веков мечтали о ней талантливые ученые нашего прошлого, математики, врачи, астрономы, филологи!

В средневековой Армении в разное время существовало много университетов, академий — таких, как академия Ована Воротнеци, Гладзорский университет, школа философа Григора Татеваци, академия Григора'Ма-гистроса в Кечарисе и многие другие. Но никогда не было и не могло быть государственной академии наук для всей страны, не говоря уже о том, что все названные школы и академии были большей частью с филологическим и богословским уклоном.

Вот что пишет в 1386 году об университете Ована Воротнеци уже знакомый нам переписчик Акоп: «И мы под покровительством святого и известного в целом свете осененного благодатью… отца настоятеля Ована Воротнеци учились в его университете, который блистал как солнце в это стесненное и смутное время. Потому что он собирал дальних и ближних, сирот и бездомных, и обучал и доводил до славной степени, сделав одних учителями и священниками, других — музыкантами и философами, а иных — живописцами и секретарями».

О Тома Мецопеци (XIV–XV вв.), получившем образование в Татевском университете, сказано: «Своей ученостью он постиг двенадцать отраслей философской науки: Естествознание; Педагогику; Богословие; Мораль; Экономику; Политику; Математику; Музыку; Геометрию; Астрономию; семь сочинений по разным вопросам философской риторики («Грамматика» Дионисия Фракийского, «Книга об определениях» Давида Анахта, «Введение» Порфирия, толкование «Категорий» Аристотеля, труды Псевдо-Аристотеля и др.); Библию, Евангелие и труды 50 историков».

Удивительно высокий по тому времени уровень образования, завидная осведомленность в разнообразных науках и философских учениях… Это во многом объясняет серьезность и глубину взглядов армянских средневековых историков, философов, ученых, а также необычайное обилие переводов на армянский античных научных трудов.

Говоря о староармянских научных центрах, нельзя це упомянуть о знаменитой конгрегации мхитаристов в Венеции.

Убедившись после многих тщетных попыток, что в Армении, стонущей под иноземным игом, нельзя восстановить научные центры средневековья или организовать новые, армянские историки и ученые во главе с Мхитаром Себастаци в 1717 году основали на острове святого Лазаря близ Венеции большой научно-исследовательский центр — академию. Вместе со своим известным филиалом в Вене академия эта функционирует до сих пор — издает научные труды, выпускает свои журналы и т. п.

Мхитаристы стали нашими энциклопедистами — именно они впервые взялись за научное издание текстов древних армянских рукописей, тщательно изучили все архитектурные памятники Армении. Научная добросовестность мхитаристов была безгранична. Многие из них, никогда не видевшие Армении, как, например, поэт и лингвист Гевонд Алишан, только на основании книг историков, географов, этнографов так подробно описали ее города и села, родники и могилы, каждый камень и куст, что перед их титаническим трудом и фанатичной любовью к изучаемому предмету невольно склоняешь голову.

Что касается их фантастического трудолюбия, то каждый из них в одиночку выполнил работу, которая под силу разве что целому научно-исследовательскому институту как по содержанию, так и по объему…

Посланные с острова святого Лазаря в Армению журналы, книги, словари, учебники, а затем и прибывшие оттуда учителя оживили заглохшую под иноземным игом культурную жизнь Армении, воскресили традиции прошлых времен.

Именно на острове святого Лазаря появились заинтересовавшиеся армянской историей, языком, культурой первые иностранные ученые-арменоведы. Благородные традиции их впоследствии продолжили Мейе и Маклер, Хюбшман и Маркварт, Дюлорье и Броссе, а в наши дни — Фредерик Фейди и Чарльз Доусет, Томсон и Влад Бенциану, Триарский и Смушкевич, Яромир Едличка, Жерар Гарид и Болонези, Шульц и Писович, Бенвенист, Роберт Годель, Ланг, Людмила Моталова и многие другие.

Именно на острове святого Лазаря Джордж Байрон, влюбленный в Армению и армянскую культуру, месяцами изучал армянскую историю и язык и даже написал предисловие к изданному мхитаристами англо-армянскому словарю.

До сих пор на острове приезжим показывают рабочую комнату Байрона, посаженный им дуб и скамью, отдыхая на которой, он сочинял стихи…

…Да, были в средневековой Армении университеты и академии, однако из-за отсутствия государственности не было и не могло быть единого научного центра, где была бы сосредоточена передовая научная мысль.

То, что веками оставалось неосуществленным, наш народ сделал в самое тяжелое для страны время, в годы Великой Отечественной войны… Под грохот рвущихся в Кавказских горах снарядов в Ереване было основано Армянское отделение Академии наук СССР, тогда же мы избрали нашего первого президента — большого ученого, мудрого и обаятельного человека Иосифа Орбели, чей почтенный облик напоминал средневековую миниатюру.

Исполины армянской филологии Грачья Ачарян, Манук Абегян, Григор Капанцян, Акоп Манандян, Степанос Малхасян и другие удостоились счастья стать основателями нашей Академии и первыми академиками.

Ныне в научно-исследовательских институтах Академии наук Армении работают 12 тысяч сотрудников, свыше 4 тысяч ученых, среди них всемирно известный астрофизик Виктор Амбарцумян, физик Артем Алиханян, математики Сергей Мергелян и Мхитар Джрбашян, историки Абгар Ованесян и Сурен Еремян и другие.

Работе нашей Академии постоянно помогали выдающиеся ученые Левон Орбели, Эзрас Асратян, Хачатур Коштоянц, Норайр Сисакян, Исаак Алиханян, Борис Пиотровский, Николай Токарский и многие другие.

Гора Арагац, по которой раньше лишь струились родники и бродили пастухи, стала ныне твердыней науки и от вершины до подножья предоставлена в распоряжение ученых.

Ученым-физикам, специалистам по космическому излучению и астрофизикам многих стран, даже не знакомым с Арменией, хорошо известны названия армянских деревушек Бюракан и Амберд, связанных со многими открытиями и смелыми гипотезами в этих областях.

Здесь созываются научные симпозиумы и конгрессы мирового значения.

Это там, на склонах Арагаца, братья Алиханян поймали «синюю птицу» космического излучения, это там сын нашего народа доказал, что планеты и звезды не были созданы раз и навсегда, а создаются постоянно.

…Если многое в нашей жизни зародилось лишь в последние десятки лет или из тоненького ручейка, берущего начало в прошлом, лишь теперь превратилось в реку, то письменность и литература дошли до пас полноводной рекой, сокровищницей непревзойденных богатств.

Нет более трудного и почетного дела, нежели быть армянским писателем, представителем литературы, имеющей столь богатые традиции. Трудно, потому что надо не только состязаться с тем лучшим, что пришло из веков, не только быть достойным его, но и к имеющимся сокровищам добавить хоть одно новое слово, одну собственную строку.

Наша современная литература создала такие образцы советской классики, которые заняли прочное место рядом с сокровищами прошлого.

Среди сказавших это новое слово был поэт Ваган Терьян — один из самых тонких армянских поэтов XX века. Его поэзия, путь его жизни были похожи на усыпанную печальными осенними листьями аллею, которая привела его однако в Смольный, к Ленину, к прославлению знамени Октября…

Восточноармянская поэзия до Вагана Терьяна восходит своими истоками в основном к деревне. Терьян одним из первых воспел город, его тротуары и ночные фонари, студента и бродягу, мысли и чувства городского интеллигента, его любовь и смятение новыми поэтическими средствами.

В отличие от многих его предшественников, Терьян не столько проповедовал, сколько исповедовался, не столь описывал и рассказывал, сколь доверительно раскрывал сердце, создавал не столь поражающие воображение образы и строки, сколь определенное душевное состояние и настроение, не столь обязывал читателя прислушиваться, сколь мягко овладевал им, отдаваясь его власти…

Мало написал Терьян, но так, что почти нет необходимости отбирать избранные его произведения — все они избранны, начиная от «Грез сумерек» до трагически-оптимистического цикла «Страна Наири».

На протяжении нашей многострадальной истории при каждой новой войне, каждой новой беде поэты наши тревожно вопрошали: неужели это конец? Этот роковой, неизбежный для армянских писателей прошлого вопрос задал и Ваган Терьян:

Через два года после того, как Терьян задал этот вопрос, произошла трагедия 1915 года… Однако Терьян, твердо веруя в чудо возрождения армянского народа, сам ответил на свой вопрос в другом стихотворении:

«Отчего не умер молодым я?» — писал Терьян за год до смерти, в 1919 году, когда ему было всего 34 года…

Уж в чем другом, а в этом отношении судьба была «щедра» к армянским поэтам: Терьян умер в 35, Мисак Мецаренц — в 22 года, а гениальный Петрос Дурьян прожил всего 20 лет…

Обладая волшебным мастерством и обаянием, основав целую литературную школу, Ваган Терьян в последние годы своей жизни уже не довольствовался достигнутым и, стремясь выразить принесенное революцией новое дыхание, сменил созданный им благозвучный и гармоничный стих на имеющие вольный размер и разговорную интонацию строки, для него совершенно новые:

Это уже было то новое, что после него должен был совершить Егише Чаренц, и не случайно именно из рук Терьяна принял Чаренц вечно пылающий факел нашей поэзии.

Егише Чаренц…

Это золотой мост, соединяющий нашу классическую поэзию с поэзией возрожденной Армении, поэт, вобравший в себя все лучшее из армянской многовековой поэзии, создавший в то же время лучшее в нашей новой поэзии.

Чаренц не был просто поэтом, его поэзия была главной магистралью нашей поэзии, и книги его, по названию одной из них, — ее Книгой пути… Подобно новому Буало, он оставил нам свою «Ars Poetica», открыв путь для идущих вслед за ним поэтов, дав им в руки золотой ключ ко многим и многим темам будущего…

Творчество Чаренца — это биография нашей страны, начиная от порожденной геноцидом и войной «Дантовой легенды», буреподобных «Неистовых толп» и «Сома», до гениального романа-поэмы «Страна Наири», от «Все-поэмы», от знаменующего начало советской классической поэзии «Эпического рассвета» до его последней «Книги пути», в которой выкристаллизовалась вся суть истории нашего народа.

Чаренц был великим прозорливцем… Кто бы еще мог в 1918 году, воспевая борющиеся за революцию нагие и разутые «неистовые толпы», как бы провозвестить радиосигналы сегодняшних ракет и космических кораблей:

Боец и гражданин, Чаренц не только восторженно воспевал все лучшее, но и яростно боролся с дурным, вероломным, подлым, фальшивым — будь то «красный филистер» или политический демагог…

Честной и безжалостной была его борьба во имя ядра — против шелухи, во имя идеи — против шаблона, во имя смысла — против стершихся слов, во имя написанных собственной кровью строк — против дешевых чернил…

Чаренц, великий поэт революции, оставил нам священный завет честности и принципиальности поэта и гражданина не только своим творчеством, но и деятельностью, не только словом, но и делом, не только жизнью, но и своей смертью…

Всего сорок лет было Чаренцу, великому поэту народа и революции, когда враги народа и революции ускорили наступление его бессмертия — превратили его в бронзу и мрамор…

«Ушел, сравнялся с тысячелетними мертвецами», — со скорбью говорят о покойном его родные и близкие.

«Ушел, сравнялся с тысячелетними бессмертными», — можно с гордостью сказать о Чаренце, который встал теперь рядом с Нарекаци и Кучаком, Туманяном и Терьяном…

Сравнялся? Нет. Как здесь, так и там, среди бессмертных, он занял свое собственное, только ему принадлежащее место.

Возрожденная Армения не могла не сказать миру свое новое слово, не создать несущих это слово миру трубадуров — Терьяна и Чаренца.

Это новое слово сказал и Аветик Исаакян — откликнувшись на зов своей возрожденной земли, он в 1936 году вернулся на родину и к прежним, замечательным творениям прибавил такие вещи, как «Мгер из Сасуна», «Бранный клич» и «Бингёл».

Таким новым словом талантливейшего Дереника Демирчяна явился его исторический роман «Вардананк». Увы, смерть помешала замечательному мастеру осуществить свой замысел — воссоздать через шестнадцать веков образ Месропа Маштоца.

Свое новое слово сказал и Стефан Зорьян, впервые изобразив армянскую девушку-революционерку, показав «Белый город» возрожденной Армении, создав исторические романы «Царь Пап» и «Армянская крепость».

Это новое слово сказал Аксел Бакунц, силой своего волшебного дарования ожививший затерянное в горах «Темное ущелье». Ему не привелось закончить свой роман «Хачатур Абовян», один из лучших в советской армянской литературе.

Такое новое слово сказал и Наири Зарьян своим страстным «Голосом родины» и бессмертным «Ара Прекрасным»; певец природы и материнской любви Ованес Шираз выразил это своим «Библейским»; мой безвременно скончавшийся друг и собрат Паруйр Севак — своей «Несмолкаемой колокольней» и самобытными стихами. Наконец, это новое слово говорят сейчас все истинные поэты, чей голос, голос новой Армении, давно уже вышел за ее пределы…

Многие из их стихов, слившись воедино с мелодией, превращаются в песни и разносятся по всему миру.

Послушаем одну из этих песен, которая рассказывает о самой песне.

ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ

Найдется ли армянин, не певший или не слышавший «Крунк» — «Журавля»? Это песня изгнанника, песня тоски по родине:

В этой песне как бы сгустилась и выкристаллизовалась историческая судьба армянского народа. Из века в век так часто пели ее в Армении, что она стала как бы неофициальным гимном страны, гимном тоски и печали. Терзаемый войнами и неизбывными бедствиями, народ покидал родные края и, как журавль, устремлялся к чужим берегам. Подобно журавлю, перелетали к чужим берегам, скитались по миру и его песня, его искусство.

Огню и мечу были преданы эта песня и это искусство на родной земле, невзгоды и лишения претерпели на дорогах изгнания, но выстояли, сохранились и дошли до наших дней.

Дошли ли? Да, конечно, хотя то, что дошло до нас, — лишь горстка былых несметных сокровищ искусства, лишь несколько украшенных резьбой камней разрушенного храма, несколько оброненных перьев бессмертной сказочной жар-птицы в уцелевших древних миниатюрах, несколько безгласных нот-хазов отзвучавших некогда волшебных песнопений, несколько песен, которые, передавая из уст в уста, донесли до нас простой люд и гусаны.

Кто знает, сколько в Армении языческих храмов, подобных Гарни, были преданы огню и мечу, разрушены до основания в пору введения христианства!

Кто знает, сколько творений, подобных «Рождению Ваагна» и языческим легендам об Ара Прекрасном, Тигране, Арташесе и Артавазде, испепелены на кострах христианского отлучения, чтобы дотянуться до нас лишь дымом от пышного празднества Навасарда[81].

И кто сегодня вернет нам дымящийся очаг древности, первое утро Навасарда, медленную воловью поступь, стремительный бег лани, медный звук трубы и звон бубна, оглашавшие языческие времена?!

Как поется в старинном гимне «Воспоминание царя Арташеса»:

Кому ведомо, сколько казнено «многогрешных гусанов», сколько разбито лир и лютен, сколько «лицедеев» пронзено мечом, сколько песен задушено в горле, сколько заточено «греховодных» танцовщиц — таких, как известная армянская танцовщица II века до нашей эры Назеник, о которой до нас дошло лишь то, что «была она очень красива, и руки ее пели».

Где ныне возженные по горам и долам армянским жертвенники, разрушенные руками первых христианских фанатиков; где украшавшие храмы и города статуи языческих богов — из них осталась лишь одна, богиня Анаит, да и то в Британском музее… Где гимны, легенды, пьесы, где фрески на стенах языческих храмов, а потом и христианских церквей, уничтоженные, стертые, сведенные на нет рукою иконоборцев и поборников «истинной» веры…

А песни, мелодии? Даже если жили они подспудно, распространялись тайно — легко ли песне, передаваемой из уст в уста, пробиться сквозь добрых две-три тысячи лет и не затеряться, не исчезнуть или избежать искажения… Если даже сохранились записанные впоследствии слова, то как было дойти до нас мелодии, напеву…

И как доныне никто не может отомкнуть уста одной превратившейся в камень от времени и невзгод рукописи Матенадарана, так и, увы, не смог никто — даже гениальный композитор Комитас, отверзший все «девственные истоки» нашей мелодики, — расшифровать «хазы», армянские ноты, те безгласные знаки и черточки, которые проставлены в рукописях над строками древних народных песен и церковных песнопений.

Они подобны докатившимся до нас волнам безбрежного моря музыки, но волны эти недвижны и немы, и мы, увы, возможно, никогда не услышим их плеска…

Мыслимо ли представить, каково было сущее, если часть дошедших до нас сокровищ являет собой такое богатство?

До нас ведь дошло все же многое…

Дошли достоверные следы высокой цивилизации, существовавшей в Мохраблуре и Мецаморе, остатки крепости Эребуни и города-крепости Кармир Блур (Красный холм).

Развалины храма Гарни (ныне восстановленного) дошли до нас и там же единственная цветная мозаика; чудом уцелевшие бронзовая голова богини Анаит и барельефы храма Ахтамар; найденная в Гарни свирель из слоновой кости более чем двухтысячелетней давности и каменная театральная маска из Арташата.

Дошли мистерии — эти подлинно театральные «действа», прикрытые флером религиозного, содержания; дошли изображения актеров, танцовщиц и даже образцы музыкальных инструментов древности.

До нас дошла — это поистине прекрасно! — великолепная армянская миниатюра. Еще до итальянского Возрождения и Джотто ей свойственны были глубина и перспектива.

И чем гуще был мрак средневековья, тем щедрее и роскошнее были краски нашей миниатюры. Бродя по горам и долам армянским, такие мастера, как искусный Саргис Пицак, талантливейший Церун Цахког, гениальный Торос Рослин или какой-нибудь безвестный волшебный живописец из Новой Джуги собирали по крупицам, впитывали в себя синеву армянского неба и зелень полей, разлитые вокруг кошениль[83] и чистое золото и придавали им своей кистью бессмертное дыхание жизни так, что даже сегодня при взгляде на эти миниатюры кажется, будто краски положены лишь вчера — до того они ярки, свежи и будто даже влажны.

Если многие армянские народные напевы и церковные песнопения безвозвратно «онемели», то до нас все же дошли мелодии некоторых песен из эпоса «Сасунские удальцы», дошло творение армянского католикоса VII века — песня «Преданные любви Христовой», чудесная песня средневекового поэта Багдасара Дпира «Проснись, моя нежная», облеченные в форму обедни, подлинно светские средневековые песни, гениальные литургии, дошли песни Нагаша Овнатана и многие мелодии Саят-Нова.

И, наконец, до нас дошло (и не могло не дойти) наше самое бесценное сокровище — весеннее половодье армянских народных песен.

Гениальный Комитас очистил его от наносного ила и мути, превратил в бессмертный чистый источник, из которого ныне щедро черпают армянские и многие другие композиторы.

О чем они, армянские песни?

Это колыбельные и трудовые песни, песни любви и песни изгнания, элегии и песни-шутки.

Песен изгнанника, естественно, очень много, но преобладают песни о мире. Народ, измученный бесконечными войнами, мечтал о мире и свободе, выражая в песнях свои сокровенные думы.

«Дай миру мир, а народу — свободу», — поется в одной из древнейших песен. Ее поют и до сих пор, и слушателю может показаться, что это не песня V века, а сегодняшнее произведение на тему борьбы за мир.

Преобладают песни о мире, но сущность и основное содержание многих наших песен одно — мольба о сохранении жизни народа.

«Боже, храни народ армянский», — поется в одной из старых песен. Не царя, не князя и даже не героя, а народ — тружеников, всех людей.

В армянских горах бил живой ключ песни, сверкали красками миниатюры в армянских рукописях, а сами служители искусств, испив от этого источника и вобрав в себя эти краски, сирые и гонимые, подобно своему народу, блистали талантом на чужих театральных подмостках и художественных выставках, создавали чужие книги и украшали статуями чужие города.

Великий трагик, гениальный исполнитель шекспировских ролей Петрос Адамян со своим неповторимым даром подвизался на чужих берегах, воплощая в своем творчестве нашу двухтысячелетнюю театральную культуру.

Композитор Тигран Чухаджян на константинопольской сцене поставил свою оперу «Карине», заложив основы турецкого музыкального театра.

Ваграм Папазян — Отелло, — грезя об армянской Дездемоне, в ярости душил… Дездемон иноземных.

Сирануйш играла по-армянски Гамлета перед изумленными взорами арабов-феллахов и умерла в одной из египетских больниц, а скульптор Тер-Марукян в Париже лепил статую пропавшего без вести канакерца Хачатура Абовяна.

Судьба же тех деятелей культуры, которые не покинули родину, была горька и порой трагична.

В течение одной лишь ночи — 24 апреля 1915 года — были арестованы и умерщвлены почти все крупные общественные деятели, ученые, писатели, художники, музыканты и актеры Западной Армении, а гениальный композитор Комитас сошел с ума от ужасов резни в пути, во время изгнания…

Казалось, умолкла навсегда многовековая песня Армении, и не осталось вокруг никаких звуков, кроме сухого треска пожаров, свиста ветра, воплей ужаса и глухого напева псалмов лишившегося рассудка Комитаса…

Но мыслимо ли, чтобы чудовище одержало победу над человеком, а прошлое — над будущим? «Народ, который не хочет умирать, никогда не умрет! Та малая толика крови, что осталась у Армении, бесценна — из нее завтра возродится новое героическое поколение», — сразу же после армянской резни писал Анатоль Франс, пророчествуя о сегодняшней возрожденной Армении.

Об этой возрожденной Армении спустя годы написал один из выдающихся художников нашего времени Рокуэлл Кент: «Невольно поражаешься, видя в этом маленьком уголке земного шара такие памятники и таких людей, которые могут быть гордостью и украшением всего мира».

Многим театроведам мира известно, что еще две тысячи лет тому назад в армянской столице Арташате существовал театр, что там ставились пьесы греческих и армянских авторов и что во время одного из представлений на сцену была вынесена по ходу действия отрубленная голова римского полководца Марка Красса.

Однако пусть им будет известно и то, что 2000 лет тому назад театр у нас был, а вот в 1920 году…

Но вернемся пока в Арташат, в те стародавние времена, когда еще не родился даже герой представляемой уже двадцать веков на сцене мира трагедии христианства Иисус Христос…

Итак, в Арташатском театре две тысячи лет тому назад вынесли на сцену отрубленную голову прославленного римского полководца Марка Красса. Да, да, именно того самого Красса, надменного римского претора, а потом и триумвира, который подавил восстание Спартака и распял сотни отважных гладиаторов по обеим сторонам Аппиевой дороги. По свидетельству современников, он распял бы и больше, если бы хватило крестов…

В то время, о котором идет речь, римские легионы сражались в Месопотамии с объединенными войсками парфян и армян. Армянский царь Артавазд II, драматург и большой поклонник эллинистической культуры и театра, устроил в столице Армении Арташате торжество в честь парфянского царя Вородеса I и его сына. Желая укрепить союз с парфянами, он отдавал свою сестру Тигрануи за сына Вородеса — Бакура.

В этот день на сцене арташатского театра шла драма Эврипида «Вакханки», где главную роль исполнял знаменитый греческий трагик Ясон. По роли Ясон должен был выйти на сцену с отрубленной головой растерзанного вакханками Пентеоса на щите и произнести свой монолог: «Возвращаясь домой, мы несем с гор счастливую добычу — убитого оленя…»

Только Ясон собирался выйти на сцену, как в театр ворвался гонец от полководца Сурена. Он привез с поля боя близ города Карры весть о победе и отрубленную голову Красса… Ловкий Ясон выхватил у вестника голову Красса, положил на щит и выбежал на сцену. Под. восторженные возгласы народа и двух царей произнес он свой монолог — стирая грани между действительностью и пьесой, придавая ей новый смысл.

Впрочем, имея в виду значение одержанной Востоком победы над Римом под Каррами, можно предположить, что царь Артавазд, будучи драматургом, в этот день выступил и в роли режиссера: зная о победе, он умышленно выбрал для представления драму Эврипида и заранее обыграл с Ясоном мизансцену с головой Красса…

Как бы то ни было, надменный Красс, посылавший гладиатора Спартака в цирк на растерзание, пожал то, что посеял, — заменил собой театральную бутафорию на арташатской сцене.

Представление в Арташате, прозванном римлянами «Карфагеном Армении», — первый зафиксированный историей спектакль в Армении. По свидетельству Плутарха, он состоялся 7 или 8 мая 53 года до нашей эры.

Однако театр в Армении существовал и до этого, при царе Тигране Великом, который, как сообщает тот же Плутарх, пригласил в свою столицу Тигранакерт многих греческих актеров для открытия нового театра. Именно этих актеров впоследствии использовал Лукулл в торжествах по случаю захвата Тигранакерта.

Эллинистический театр в Армении существовал около пяти веков, до III–IV века нашей эры. Впоследствии, с конца III века, воинствующее христианство искоренило языческое искусство и особенно театр, который в средневековой Армении сохранил существование лишь в виде мистерий.

О средневековом театре Армении до нас дошло очень мало сведений. Но известно о проклятиях и анафемах театру со стороны церкви, считавшей его «язычеством», «скверной», «порождением антихриста».

В этих условиях историки, естественно, не могли писать о крестьянском, Гусинском театре, который существовал в форме опер-сказок, народных кукольных представлений и т. п.

До последнего времени (я сам видел это в Ереване юношей) бродячие ашуги и гусаны, в одиночку или группами, ставили такие оперы-сказки на площадях и базарах наших городов и сел.

После долгого перерыва наша история вновь заговорила о театре начиная с XVII–XVIII веков — о театре профессиональном, об армянских театральных представлениях в индийской армянской колонии, во Львове, Ереване, Венеции, а потом и в Тбилиси, Баку, Исфагане, Новой Нахичевани, Астрахани и других городах.

Французский путешественник Шарден рассказывает в своих путевых заметках, что в 1664 году в Ереване он присутствовал на театральном представлении.

Следующий известный нам спектакль — поставленная учениками армянской школы во Львове в 1668 году пьеса «Мученичество святой девы Рипсиме». Впоследствии сообщений о театральных постановках становится все больше и больше.

В XVIII–XIX веках уже существовали выдающиеся актеры и известные армянские театральные труппы, которые со своим отлично подобранным национальным и классическим репертуаром выступали в Армении и других городах — в Москве, Петербурге, Одессе, Ростове, Тифлисе, Баку, в Венеции, Львове, Калькутте, Исфагане, Париже, Женеве…

Гастроли таких выдающихся артистов, как Мпакян, Петрос Адамян, Сирануйш, Ваграм Папазян, Ованес Абелян, имели шумный успех не только в Армении, но и в России, во Франции, Италии, Америке, в Турции и Персии.

Интересно отметить, что благодаря гастролирующим актерам и труппам Шекспир так давно и прочно вошел в нашу культуру и народ так сроднился с ним, что многие крестьяне наивно считали «Гамлет» и «Отелло» армянскими пьесами (несомненно, этому весьма способствовали и блестящие переводы Ованеса Масеяна, прекрасно звучащие по-армянски)… До сих пор еще в самых глухих уголках Армении можно встретить огромное количество маленьких, черноглазых и сопливых Гамлетов и Лаэртов, не говоря уже о бесчисленных ревущих Офелиях и Дездемонах…

Не знаю, во многих ли странах существуют особые Шекспировские центры и библиотеки, но само собой разумеется, что возможно это. лишь там, где ощущается глубокое родство с Шекспиром, где он почитается — своим…

Весьма характерен для нашего народа-шекспиролюба следующий эпизод. В 1944 году в Ереване был организован Шекспировский фестиваль и конгресс. Участники его решили съездить также в Эчмиадзин и Ошакай, а в годы войны для этого требовался пропуск… В пути машины остановили:

— Кто такие? Предъявите пропуск, — обратился к ним молодой пограничник-армянин.

— Мы участники и гости Шекспировского фестиваля, — отвечает кто-то, кажется, театровед Юзовский.

— Вот как… Проезжайте, — разрешает пограничник, воспринимая уже одно имя Шекспира как пропуск…

…Образ Гамлета, созданный Петросом Адамяном, до сих пор занимает умы многих армянских и русских театроведов. Армянский артист Мнакян по праву считается основоположником театра в Турции, а трагик Ваграм Папазян, одновременно блестящий беллетрист, был и остается одним из лучших актеров «театра Шекспира», тонким шекспироведом.

Центры армянской духовной культуры, театра, местожительства интеллигенции, как известно, в прошлом находились преимущественно за пределами Армении — в Константинополе и Тбилиси, Баку и Новой Нахичевани, Венеции и Каире. Именно там большей частью работали и оттуда направлялись на гастроли армянские театральные труппы. В Тбилиси, Баку, Константинополе жили и творили крупнейшие армянские драматурги — Габриэл Сундукян, Акоп Паронян, Ширванзаде, Левон Шант.

На нынешней территории Армении театр новых времен начал функционировать более или менее регулярно в Ереване — с 1828 года, когда, сразу после освобождения, во дворце Сардара была осуществлена первая постановка пьесы Грибоедова «Горе от ума».

Вторым старейшим театром в Армении стал театр в Александрополе (Ленинакан), который в 1965 году торжественно отметил столетие.

Однако какими бы старыми и богатыми ни были история и традиции армянского театра, театроведы будущего, несомненно, будут считать золотой вехой 1922 год, когда в Ереване был основан первый государственный театр — театр, который начал свою жизнь с постановки пьесы «Пепо» Сундукяна и который по праву и с гордостью носит его имя.

Вскоре рядом с ним появился передвижной театр Амо Харазяна, затем рабочий театр, опера, театр юного зрителя, русский театр, кукольный театр, молодежный драматический театр и более десятка районных и народных театров, которые действуют здесь, на своей земле, для своего народа.

В этих театрах расцвело творчество таких замечательных артистов и режиссеров, как Левон Калантар и Аршак Бурджалян, Ованес Абелян и Ваграм Папазян, Грачья Нерсисян и Арус Восканян, Микаэл Манвелян и Авет Аветисян, Вагарш Вагаршян и Армен Гулакян, Асмик и Гурген Джанибекян, Ольга Гулазян и Вавик Варданян, Вардан Аджемян и Амбарцум Хачанян, Армен Арменян и Цолак Америкян, выдающихся певцов Шара Тальяна, Айкануш Даниелян, Гоар Гаспарян, Татевик Сазандарян, Павла Лисициана, великолепного мастера художественного слова Сурена Кочаряна.

Впервые в полную мощь прозвучали с армянской сцены, раскрыли все свое очарование оперы и балеты — «Ануш» и «Давид-Бек» Армена Тиграняна, «Алмаст» и «Хандут» Александра Спендиаряна, «Аршак Второй» Тиграна Чухаджяна, «Гаянэ» и «Спартак» Арама Хачатуряна.

Симфонические оркестры филармонии, оперного театра, радио, многочисленные музыкальные ансамбли и солисты дали возможность армянским любителям музыки хорошо узнать Комитаса и Кара-Мурзу, Макара Екмаляна и Никогайоса Тиграняна, Романоса Меликяна, Аро Степаняна, всех тех талантливых композиторов среднего и младшего поколения, благодаря которым «школа армянской музыки» завоевала известность далеко за пределами республики.

Многие полотна армянских художников, разбросанные до 1920 года по разным городам или осевшие в частных коллекциях, впервые собраны воедино на родной земле.

Народ наш получил возможность увидеть сокровища армянской живописи и скульптуры — начиная от средневековых фресок, хачкаров, миниатюр до талантливых и самобытных работ современных художников и скульпторов.

Армения, даже в союзном масштабе, богата картинными галереями. Рядом с известной и богатой фондами Государственной картинной галереей выросли галерея современного искусства и Детская картинная галерея, действует выставочный зал Союза художников, дома-музеи Мартироса Сарьяна, Акопа Коджояна, Ара Саркисяна, Арутюна Галенца, несколько передвижных и районных выставок.

В Армении можно увидеть многие яркие работы русских художников и классиков мирового искусства, а также работы современных зарубежных армянских художников.

В Ереванской государственной картинной галерее хранятся оригиналы Тинторетто, Басано, Донателло, Рубенса, Ван-Дейка, Иорданса, Курбе, Фрагонара, Греза.

Из русских художников XIX века там представлены оригиналами Брюллов, Верещагин, Маковский, Крамской, Суриков, Серов, Репин, Коровин, из художников XX века — Петров-Водкин, Нестеров, Кончаловский, Фальк, Машковский, Сомов, Кандинский, Шагал и многие другие.

Наиболее богато, естественно, собрание армянской живописи, по нему можно изучить всю историю армянской живописи, а также зарубежное армянское искусство от работ Эдгара Шайна, Акопа Гюрджяна, Гарзу, Оракяна до полотен сегодняшних художников.

Сюрпризы могут ждать посетителя даже в районных выставочных залах. Кто бы мог подумать, что посмотреть полотна современного американского художника Рокуэлла Кента можно в Дилижане, а известного итальянского живописца армянского происхождения Григора Шилдяна — в Эчмиадзине…

Есть имена и личности, которые, каждый в стиле своего времени, выражают лучшее и наиболее характерное в духовной культуре своего народа, то, что можно с гордостью представить всему миру.

В армянской живописи это — Торос Рослин, Акоп Овнатанян и Мартирос Сарьян.

Творения гениального художника XIII века Рослина — вершина нашей средневековой миниатюры, ее наиболее яркое выражение. Он был не только великий искусник затейливой росписи, но также и великолепный портретист, который многими особенностями своего творчества проторил путь европейскому Возрождению.

Родословное древо Акопа Овнатаняна в искусстве начинается с видного поэта и живописца Нагаша Овнатана, который вместе со своими сыновьями сначала «перенес» миниатюры из рукописей на стены Эчмиадзинского собора, а затем и создал первые армянские портреты — лики святых.

Самым блестящим представителем этого рода был, несомненно, Акоп Овнатанян, который явился как бы золотым мостом между нашей средневековой миниатюрой и искусством нового времени, заложил основы армянской раз армянского общества XIX века, обессмертив не только внутренний мир и быт представителей различных его слоев, но и себя — в таких несравненных полотнах, как портреты Теумяна, Надиряна и католикоса Нерсеса Аштаракеци…

Что до Мартироса Сарьяна, то он был первым художником нового времени, который прозвучал на весь мир, твердо и прочно вписав Армению во всемирную карту искусства…

Солнце Сарьяна, которое почти век сияло в искусстве Армении, светило и грело нас, но… не ослепляло, и в его ярких лучах мы яснее увидели и оценили другие, в том числе принципиально иные традиции нашей богатой и многообразной живописи — гениальную и многоопытную наивность Овнатаняна, пропитанные духом армянской истории картины Вардгеса Суреняна, марины Айвазовского и пейзажи Башинджагяна, портреты Степана Агаджаняна и красочные грезы Егише Тадевосяна, миниатюры и иллюстрации Акопа Коджояна, ставшие новой вершиной национального искусства, мастерские полотна Седрака Аракеляна и Бажбеука-Меликяна.

Не вчера ли великолепный скульптор Ерванд Кочар сказочной волшебной палочкой своего таланта вызвал к жизни Давида Сасунци: оседлав своего верного коня, одним прыжком перескочил Давид с высоких Сасунских гор IX века в наши дни и опустился на постамент у врат Еревана. От имени нашего народа он первым встречает гостей.

А Акоп Коджоян, замечательный мастер живописи и графики, унаследовавший все лучшее из нашей средневековой миниатюры и придавший ему новый смысл и дыхание…

Набат возрождения Армении вернул на отчизну из дальних далей не только деятелей искусств, но и многие из созданных ими сокровищ.

В 1936 году на родину был возвращен прах композитора Комитаса. Обезумев от ужасов армянской резни, Комитас целых двадцать лет промучился в психиатрических больницах сначала Константинополя, а затем Парижа. Лишь после смерти он удостоился свидания со своей возрожденной родиной. Прах его был предан армянской земле — как семя, проросшее но ныне зеленым лесом армянской музыки.

Вместе с изгнанниками (и подобная им) вернулась на родину партитура оперы «Аршак Второй» Тиграна Чухаджяна — более ста лет скиталась она по пыльным архивам в мечтах об армянской оперной сцене. Вернулись на родину вечно живые, тончайшие рисунки Эдгара Шайна и оригинальные скульптуры Акопа Гюрджяна, обретшие наконец твердый пьедестал — родную землю.

Вернулись на родину и возвращаются все время рукописи и миниатюры, старопечатные книги и архивы, полотна художников и скульптуры…

Среди других картин вернулись и индийские фрески жившего на чужбине армянского живописца Саргиса Хачатряна.

Художник этот, сын народа, потерявшего после геноцида родную землю, в не столь уж молодом возрасте нашел в себе силы совершить долгое и утомительное путешествие в Индию, чтобы спасти шедевры искусства другого народа от гибели, сделать их достоянием мира…

С великими трудностями, карабкаясь по скалам, он проникал в пещерные храмы Индии и долгие месяцы, довольствуясь самой скудной пищей, срисовывал уничтожаемые сыростью и выветриванием фрески с их стен.

Иногда ему приходилось нанимать маленьких индусов, которые при помощи системы зеркал ловили солнечные лучи, направляя их в глубь холодных и темных каменных мешков, чтобы можно было различить поблекшие краски на стенах…

По сей день некоторые из этих храмов труднодоступны не только для туристов, но и для самих индусов, и многие из них знакомятся со своим искусством по копиям Саргиса Хачатряна…

Согласно последней воле художника, картины эти перевезены в Ереван, и теперь для изучения фресок некоторых древних индийских храмов необходимо побывать в столице Армении.

Удивительный народ… Удивительная судьба…

Их так много, вернувшихся на родину картин и скульптур, книг и нот, архивов и документов, что сейчас почти в каждом музее и картинной галерее есть специальные залы для этих «репатриантов».

По зову родины возвращаются с чужих берегов многие отличные специалисты, врачи, ученые, актеры, писатели, певцы, художники.

Невозможно перечислить их всех, однако некоторых нельзя не упомянуть: это подлинная жемчужина в венце нашей песни Гоар Гаспарян[85], один из оригинальнейших и современнейших писателей нашего века Костан Зарьян, выковавший своим дирижерским «молотком» нашу капеллу Ованес Чекиджян[86], чувствующий себя в космосе по-хозяйски ученый Григор Гюрзадян, оригинальные художники Арутюн Галенц и Акоп Акопян, певцы Ованес Бадалян и Мигран Еркат, актриса Вардуи Вардересян, архитектор Армен Зарьян, известный кардиолог Завен Долабчян и другие.

А сколько еще одаренных писателей и художников, ученых и крупных специалистов разных отраслей живут вдали от родины, мечтая о ней и украшая своими талантами чужую землю.

Несколько лет назад в Ереване давала концерты приехавшая из Парижа талантливая эстрадная певица Рози Армен. Эта молодая красивая армянка, с трудом подбирая армянские слова, обратилась перед концертом к залу:

— Отец мой — русский армянин, мать — турецкая армянка, сама я — армянка французская…

Три разновидности армян в одной семье, под одной (да и то неродной) кровлей, под чужим небом… Вот отголоски трагедии 1915 года, которые ощутимы до сих пор.

Не по этой ли причине не на своей земле жили или живут и творят такие писатели, как Уильям Сароян, Майкл Арлен, Анри Труайя и Артур Адамов, Ваге Кача и Левон Сурмелян, один из оригинальнейших композиторов современности Алан Ованес, всемирно известный кинорежиссер, постановщик первых звуковых и цветных фильмов в Голливуде Рубен Мамулян, примадонны оперного театра «Метрополитен» Лили Чукасзян и Лусин Амара, поэт, композитор и певец, «новый Саят-Нова» — Шарль Азнавур, эстрадные певицы Сильви Вардан и певец Марк Арян, известный художник, «летописец XX века» Гарзу, карикатурист Сарухан, фотограф Овсеп Карш, поэты Рубен Мелик, Ваге Годель и Алисия Киракосян…

Я уже не говорю о таких крупных писателях, творивших в условиях чужбины на родном, армянском языке, как Амастех и Шаан Шахнур, которые сделали бы честь любой большой литературе.

Чтобы представить себе всю тяжесть положения зарубежных армянских писателей, достаточно вспомнить о недавнем объявлении писателя М. в одной из зарубежных армянских газет. Не продав в течение долгих лет даже небольшой доли тиража своей хорошей книги, издание которой было связано с большими трудностями и расходами, писатель оповещает о том, что готов бесплатно выслать свои книги по первому же требованию, лишь бы они не портились от сырости в подвале и дошли, наконец, до читателя…

Характерно, что в какой бы стране и на каком бы языке ни творили армяне, произведения их, близкие и понятные другим народам, выражают историческую судьбу нашего народа, его надежду и веру.

«Хоть пишу я на английском и по рождению американец, я считаю себя армянским писателем. Слова, которые я употребляю, — английские; среда, которую я описываю, — Америка, но тот дух, который заставляет меня писать, — армянский. Следовательно, я армянский писатель», — заявляет в предисловии к своей книге один из крупнейших писателей современности Уильям Сароян.

Более того, искренне сожалея, что он оторван от родного языка и литературы, Сароян не упускает случая выразить одобрение тем, кто своим творчеством способствует их сохранению. На титульном листе одной из книг Сарояна напечатано посвящение: «Егише Чаренцу, Вагану Тотовенцу и Гургену Маари — поэтам, прозаикам и драматургам Армении, их детям и внукам»… Во время нашей встречи во Фрезно он от руки приписал на подаренном мне экземпляре книги: «И приехавшему из Аштарака во Фрезно поэту Геворгу Эмину — с восхищением к писателю, который вместе со своими собратьями по перу сохраняет армянский язык живым, молодым, энергичным, гордым, красивым и правдивым.

Искренне — Уильям Сароян.

Фрезно, пятница, 24 декабря 1971 г.»

У всех творящих на чужбине армян ощущается это кровное, «армянское»: в пронизанных мягкой грустью, но светлых и добрых рассказах Сарояна; в знаменитых картинах из цикла «Апокалипсис» художника Гарзу, несущих неизгладимую печать геноцида 1915 года; в тревожно-печальных «сиротских» песнях Шарля Азнавура; в созвучиях «Священной горы» Алана Ованеса и во многом другом…

Вобрав в себя все лучшее из духовной культуры многих народов и стран, начиная от Урарту, Персии и Эллады до культуры человечества XX века, наш малочисленный, но богатый талантами народ в свою очередь щедро отдает миру свое — от римских философов армянского происхождения до византийских кесарей и полководцев, от благородного «армянского яблока», абрикоса, до знаменитой кошенили, от чуда купола Айя-Софии до зачатков готики, от непокорного духа тондракийцев до голландских роз, от мудрых, добрых книг Сарояна до сочной музыки Арама Хачатуряна.

«Советской Италией» назвал Армению Ромен Роллан, восхищенный музыкальной одаренностью нашего народа, подлинной любовью к музыке и истинным пониманием ее.

Но эта «Италия», из недр которой веками выходили талантливые музыканты, гусаны и певцы, до последнего времени не имела представления о художественном образовании, не имела ни одной художественной или музыкальной школы, студии, училища. Может, кому-то это покажется не столь существенным. Действительно, куда как легко не придавать этому большого значения сегодня., когда в Армении есть около сорока музыкальных, хореографических и художественных школ и училищ, прекрасная консерватория и Театрально-художественный институт, где обучаются более восьми тысяч одаренных подростков и юношей.

Но невольно приходит мысль о том, что произошло бы, если б и сегодня в Армении, как века и годы назад, не было б этих школ и училищ. Кем стал бы, к примеру, мой друг и ровесник талантливый композитор Арно Бабаджанян, родись он лет сто назад в глухом армянском селе или полудеревне Ереване — пусть с той же мерой таланта…

Какое множество талантливых людей становилось в лучшем случае искусными ашугами и сазандарами[87], с подлинным вдохновением игравшими на свадьбах и поминках на таре или кямани, получая больший или меньший куш.

О многих ли мы знаем, много ли имен дошло до нас…

Подобная судьба могла постичь в прошлом и Хачатуряна — того Арама Хачатуряна, который превратил медлительную телегу армянской мелодии в реактивный самолет XX века, придал тихому потоку народной песни ураганный натиск и мощь океана симфонии, волны которого захлестнули ныне весь мир.

И если бы даже сам он сумел получить образование и добиться признания в какой-либо европейской стране — как бы армянский народ познакомился с его симфониями, с блестящими концертами для скрипки, виолончели, фортепиано, не будь в Армении своих симфонических оркестров, отвечающего самому утонченному вкусу камерного ансамбля, великолепного квартета имени Комитаса, множества других музыкальных ансамблей и солистов, о которых с восхищением отзываются многие выдающиеся музыканты и дирижеры современности…

Кто бы вернул народу позаимствованные у него же, но обогащенные высокой профессиональной культурой песни и танцы, не будь сегодня замечательных ансамблей танца, песни и пляски, народных музыкальных инструментов и множества других коллективов и отдельных исполнителей, гастролей которых с таким нетерпением ожидают армяне во всех уголках мира…

Если можно назвать существующие сегодня в Армении многочисленные профессиональные ансамбли, то совершенно невозможно перечислить самодеятельные коллективы, которые действуют в городах и селах, при учреждениях и учебных заведениях.

А сколько еще предстоит «вулканических извержений» талантов из народных недр, о которых мы пока не знаем!

Чего стоит хотя бы ансамбль танца сасунцев села Ашнак, детище Ваграма Аристакесяна…

Это те самые сасунцы, о танце которых Максим Горький в свое время говорил как о явлении исключительном по самобытности и красоте. Горький писал, что никогда не мог себе представить картины такого единения, спаянного ритмом танца. Он предполагал, что этот идущий из очень давних времен танец, несомненно, или обрядовый танец жрецов, или победный танец воинов…

Этот танец смотрели и гости Московского фестиваля молодежи.

Те из них, кто не имел представления об исторических судьбах армян, лишь восхищались огнем воинственной пляски. Те же, кто хоть немного был знаком с историей нашего народа, поражались: «Как, неужели есть еще на свете сасунцы, Неужели кто-то выжил после той ужасной резни?»

И лишь глядя на пляшущих сасунцев, все понимали и без слов:

Арарата, одна сторона которого освещена огнями Еревана, а другая, издревле родная нам, лишена этого света, лишена песен этого берега, его искусства, его культуры, ныне она неведома и темна для нас, как обратная сторона Луны…

Разлившееся половодьем обилие талантов народных каждый день нам подсказывает новое имя — со страниц книг, из концертных залов, с вернисажей, со строек и вновь распаханных земель. Веками заглушаемая созидательная сила народа, изливаясь наружу и находя благодатную почву, воплощается в творчестве. Сколько новых талантов идет по стопам уже пришедших, сколько их еще только формируется… Сколько детей впервые положили тоненькие пальцы на клавиши, взяли в руки смычок, перо или цветные карандаши… Разрисовав синим гору Арарат, они непременно изображают выглядывающее из-за нее улыбающееся красное солнышко…

Все они, дети и юноши, стар и млад, местные и приезжие, знаменитые и безвестные, вплетают свой голос в набирающую с каждым днем мощь песню Армении, которая звучит по всему миру, рассказывая ему о нашей стране и нашем народе.

Пусть звучит наша песня в мире, и пусть звучат на армянской земле песни всех народов, ибо нет на свете ничего возвышеннее и прекраснее братания народа с народом и песни — с песней…

…В последние годы музыкальные ансамбли Армении, актеры, певцы и чтецы много выступали перед живущими на чужбине армянами. По их просьбе наши артисты часто пели также «Журавля».

Но это уже не старый «Журавль» — печальный гимн изгнанников. Не те уже и слушающие «Журавля» армяне. Они уже не молят, как прежде, о весточке с покинутой родины, где царит грабеж и насилие… Теперь Журавль рассказывает им о возрожденной отчизне, зовет обратно, в родное гнездовье.

Изменилась судьба народа, изменились и его песни… И когда, после победного завершения войны, потянулись на родину первые караваны армянских изгнанников, жизнь продиктовала мне новую «Песню о журавле», которая, вместе со старым «Журавлем», звучит на армянских сценах:

Ты, улетая, на крыльях нес

Пепел Армении,

Были полны глаза твои слез

В годы гонения.

Тихо курлыкал ты: «Не вернусь

В долы зеленые,

Там только смерть, стенанья да грусть,

Кровли спаленные…»

Где ж от армянской кручины, где

Спрятаться, странствуя?

Видел на суше ты, на воде

Долю армянскую.

Слышал ты кинувших край родной

Сирых изгнанников,

Слышал призывы: «Домой! Домой!» —

Жалобы странников.

Всюду гнездо твое, бедный друг,

Было разрушено.

Не обласкало нигде твой слух

Слово радушное!

Вот и решил ты, серый журавль:

«Смерть неминуема,

Лучше умру средь родимых трав,

Ветром волнуемых».

А возвратившись, увидел ты

Чудо нежданное:

Камень сухой покрыли цветы,

Розы багряные.

Из-за Аракса сам Арарат

С царственной завистью

Хочет шагнуть в наш цветущий сад

С новою завязью.

…Друг, ты на крыльях сюда принес

Пепел отчаянья,

Влагу скитальческих дальних слез,

Давние чаянья…

О, отнеси ты с армянских нив

Золото колоса!

О, перебрось им родной призыв

Братского голоса!

Ты у Аракса воды спроси,

В небе — сияния,

Горстку родной земли отнеси

В земли скитания.

Друг! Улетай и вновь возвратись

С нашими братьями.

Встретит вас горная наша высь

Лаской, объятьями.

Больше не станут звать журавля

Бедным изгнанником,

Примет, любя, родная земля

Жаждущих странников[89].

И возвращаются странники на свою родную землю, в свой отчий дом.

Возвращаются поодиночке и семьями, из сел и городов, возвращаются на машинах, поездах, самолетах, а больше всего — на кораблях.

Корабли эти проходят через Босфор — тот Босфор, от берегов которого в 1915 году отчалили черные корабли, везущие армян в изгнание, — он уже не в силах остановить их шествие.

А ныне:

Уже около двухсот тысяч армян-изгнанников вернулись на свою древнюю землю, четыреста тысяч новых рук взялись за строительство новой жизни.

А те, чья очередь вернуться еще на настала, приезжают в качестве туристов, гостей, гастролеров — лишь бы увидеть родину. Ежегодно почти из всех стран мира к нам приезжает много армянских туристских групп, делегаций, приглашенных в гости писателей, художников, композиторов, певцов.

В последние годы стал хорошей традицией и приезд больших групп специалистов — врачей, инженеров, учителей. Учителя зарубежных армянских школ каждый год проводят свои каникулы в Армении. Они слушают доклады и лекции, встречаются с учеными и писателями, деятелями искусств Армении, путешествуют по республике.

В это же время их ученики отдыхают в пионерских лагерях Цахкадзора, Анкавана и Севана.

Однажды летом я был свидетелем незабываемой сцены в одном из пионерских лагерей Цахкадзора. Был последний день пребывания в лагере зарубежных армянских детей, и вечером на линейке пионервожатый обратился к отряду «зарубежников» с прощальным словом: «Дорогие ребята, сегодня мы в последний раз пели и танцевали вместе. Утром вы уедете…» И вдруг дрогнули стройные ряды, друзья из разных отрядов подбежали друг к другу, обнялись, послышались сперва робкие, а там и громкие возгласы: «Нет, нет, не говорите, мы не хотим уезжать, мы не уедем, не надо…»

Наверно, впервые нарушился режим пионерского лагеря. До поздней ночи в спальном корпусе мальчики что-то возбужденно выкрикивали, а девочки плакали, обняв своих местных подруг или спрятав голову в подушки.

Самым тяжелым было состояние взрослых — настоящее безвыходное положение. Что сказать им, как объяснить, когда все слова бессильны и беспомощны перед этой всепобеждающей вспышкой чувств. Как и почему должно было этим детям уехать, когда вместо фантастической сказки им дали наяву целую сказочную страну — родину…

…Возвращаются изгнанники, возвращаются домой люди, книги, картины, песни. Соединились разрозненные части многих рукописей и книг, фрагменты картин и скульптур — соединяются две половины народа, разъятые огнем и мечом.

Но сколько еще разъединенных, отлученных, рассеянных по свету, ищущих друг друга с 1915 года… да нет, с VII века, с нашествий арабов… Ведь в течение тысячи трехсот лет народ вынужден был бежать с этой земли и только сейчас возвращается домой.

Сколько веков — сколько десятилетий — сколько лет нужно, чтобы собрать всех под одним кровом?

Да, много еще ищущих друг друга родных и близких, братьев и сестер, отцов, матерей и детей. Еще все армянские газеты во всех странах мира полны объявлений под вечной рубрикой «Ищу»… «Ищу мать, отца, брата, сестру, ищу дядю… Потерял в Эрзеруме, разлучили в Харберде, похитили в Арабкире, пропал в Тер-Зоре, ушел из халебского приюта… На правой щеке была родинка… У сестры были длинные косы… мужа звали Арташес… Ищу… Ищу… Ищу…»

Многие армяне еще лишены простых, естественных для других человеческих прав. У человека обычно совпадают место рождения, родина и местожительство. Для тысяч, десятков, сотен тысяч — двух миллионов армян это еще совершенно разные вещи: местом рождения может быть Западная Армения, родина — Армения Советская, а живут они где-нибудь в Нью-Йорке или Бейруте…

Варварским ударом кровавого ятагана народ был отделен от земли, и земля еще тоскует по своему народу, а народ — по родной земле… Громкий голос этих самых главных истцов еще разносится по всему миру…

Еще каждый день в Ереване перед гостиницей «Армения» приехавших на родину изгнанников-туристов, окружают целые толпы, спрашивая о своих далеких родных и пропавших близких.

Еще (может ли быть злее ирония судьбы) армянин приезжает в Армению в качестве туриста, входит в свой родной дом как гость. И возвращается из него «домой» — в Дамаск, Ниццу, Фрезно…

Еще… Но жизнь продолжается, продолжается история, и едут на родину изгнанники-армяне, возвращаются поодиночке и семьями, едут на машинах, поездах, самолетах, а больше всего — на кораблях.

И если бы еще одна песня сплелась с этими песнями об Армении, то она называлась бы песней об осуществленном сне, который грезился не одному человеку и не одну ночь, а целому народу в течение веков.

Песня эта только еще начата, она будет звучать еще долго.

Ведь возрождение народов, дыханием которого овеяна вся наша многонациональная страна, подразумевает и исправление жестоких ошибок, исторической несправедливости, осуществление их заветных чаяний. К кому это может относиться, как не к нашему народу, который назван многострадальным…

Вернутся изгнанники, чтобы стать полноправными хозяевами своей родной земли, своей новой жизни, и тогда, как писал на заре века великий Туманян:

Да, поэты восславят новую жизнь своей новой страны.

Страны, что веками страдала от войн и нашествий и лишь теперь вкусила сладость мирной жизни и труда.

Той страны, что, сбросив с себя камень векового страдания, раздробила его для строительства своего нового счастливого дома.

Той страны, чьи горные реки веками разъярялись и мутнели от праздности и лишь теперь рождают свет и зелень…

Той страны, чья земля веками орошалась лишь горьким потом и кровью и лишь теперь отдает человеку накопленную сладость.

Той рожденной из огня страны, которую в течение веков пожирало злое пламя и лишь теперь согревают добрые огни заводов и домен.

Страны мудрых пергаментных рукописей и фолиантов, которая своими древними буквами запечатлевает заветы новой жизни и светлого грядущего.

Той страны, чьи затерянные в горах песни ныне журавлями парят над чужими берегами и доходят до всех народов и стран…

ПАМЯТНАЯ ЗАПИСЬ АВТОРА

Вот отзвучала последняя, седьмая песня об Армении…

Все в жизни имеет начало и конец, но может ли иметь конец бесконечное — народ и его песня…

Я, Геворг, по прозвищу Эмин, сын виноградаря Григора из села Аштарак, пряхи Арусяк из провинции Гохтан и всего армянского народа, рассказал вам лишь о том, что прочел в древних рукописях и новых книгах, слышал от моих предков, увидел своими глазами, сотворил своими руками и завещаю грядущим поэтам Армении продолжить с оставленной мною строки эти песни, которые вечны, как сама жизнь.

А жизнь продолжается… Вчера в родильных домах Еревана появились на свет семьдесят восемь мальчиков и восемьдесят шесть девочек и вплели свои звонкие голоса в древнюю песню Армении.

Они еще не обрели даже имени. Но как бы ни нарекли их родители — Ваган или Григор, Артуйт или Алик, для нас они имеют только одно имя — «Галик», грядущее…

Пусть они вырастут, пусть унаследуют эту пришедшую из далеких веков и идущую в далекие века страну — многострадальную, но счастливую, маленькую, но великую своими мечтами страну, на государственном гербе которой сияют:

Гора Арарат — свидетель нашей многовековой истории.

Лоза Винограда и Пшеничный Колос, растущие на этой земле со времен праотца Ноя,

Серп и Молот — вечные символы мирного труда сынов земли,

И Солнце, Красное Солнце, под лучами которого жил, живет и вечно будет жить наш народ.