Не тяни леопарда за хвост

Глава 4

Надеюсь, вы не думаете, что невероятная просьба Джеймса заставила меня забыть о любопытных эпизодах этого дня и вечера, а особенно — о явлении маскарадного жреца. Поразмышлять же над этими событиями удалось лишь следующим утром.

Как правило, я просыпаюсь раньше Эмерсона. Случается, использую свободные полчаса, чтобы ответить на письма или написать статью в научный журнал; но чаще просто лежу себе тихонько, обдумывая дела предстоящего дня. Присутствие Эмерсона под боком мне нисколько не мешает. Напротив, его ровное дыхание и тепло сильного тела успокаивают и напоминают о том, что я счастливейшая из женщин.

Если память мне не изменяет — дурацкое выражение; мне лично память никогда не изменяет, — тем утром я кое до чего додумалась.

Итак, главное, что мы имеем, — это «египетский жрец». Криминальной истории известен прием так называемого подражания. Преступник, если он неглуп и изобретателен, может использовать цепочку грабежей или убийств, вставив (образно выражаясь) в эту цепочку одно-единственное собственное звено, сходное со всеми остальными. Таким образом легче всего скрыть истинные мотивы, поскольку полиция сочтет все преступления делом рук одного злодея.

Допустим, второй маньяк, не придумав ничего нового, просто-напросто украл идею первого жреца (назовем его подлинным, как бы далеко от истины это ни было)... Маловероятно. Вчерашнее видение, уверена, было тем самым, что бродило по залам Британского музея. Возможно, «жрецу» и впрямь место в клинике для душевнобольных, однако в определенном интеллекте ему не откажешь. Как и любой другой житель Лондона, он запросто мог разузнать адрес наших родственников и возможное время приезда. Любопытство, вынудившее его появиться у нашего дома, вполне объяснимо. Благодаря нахальным заявлениям О'Коннелла и мисс Минтон весь город ждал, что мы начнем расследование дела мумии-убийцы". Лестно было бы сознавать, что моя скромная особа вызвала интерес настоящего маньяка, но... задирать нос не приходится, поскольку убийства не получилось. Эмерсон был прав на все сто процентов. Ну а я... тоже была права. Я ведь ни секунды не сомневалась в том, что злобная мумия — не более чем плод репортерской фантазии. А жаль...

Как следует попереживать по этому поводу не удалось. Дверь скрипнула негромко, приоткрылась, и в спальню заглянула Роза.

— Ш-ш-ш! Не шумите! Профессор еще спит.

— Неужели, мэм? — почти не понижая голоса, отозвалась Роза. — Я пришла узнать, можно ли юному джентльмену выйти из комнаты.

— Не знаю. Наказал Рамсеса профессор; только он и может отменить наказание.

— Ясно, мэм. — Голос служанки взвился до уровня оперной арии. — Могу ли я спросить...

— Не сейчас. Вы разбудите профессора.

— Да, мэм. Прошу прощения, мэм. Благодарю вас, мэм. — Роза хлопнула дверью.

— Вот так всегда, — недовольно пробурчал Эмерсон. — Вечно она за него заступается. — Свернувшись калачиком, он натянул одеяло на голову.

Роза своего добилась. Профессор проснулся, причем явно не в духе. Дольше валяться в постели не было смысла. Эмерсон не дал бы мне подумать, а уж о том, чтобы обсудить проблемы вдвоем, как это часто бывает при более счастливых обстоятельствах, и говорить нечего. Я молча поднялась, молча оделась, благоразумно не прибегая к помощи горничной, и спустилась в гостиную.

Нужно будет как можно быстрее увезти Эмерсона из Лондона... чтобы потом как можно быстрее вернуть его в Лондон. Египет, конечно, обитель моего сердца, и я прекрасно обустраиваю домашний очаг в любой относительно чистой гробнице, но и наше поместье в Кенте тоже очень люблю. Просторный кентский особняк (восемь спален, четыре гостиных, кабинет и прочие необходимые помещения), сложенный из розового кирпича, был построен во времена королевы Анны. Прилегающий к дому парк и фермерские угодья занимают почти двести пятьдесят акров. Купив поместье после рождения Рамсеса, мы переименовали его в Амарна-хаус — в память о месте нашего романтического знакомства — и прожили там безвыездно все время, пока Эмерсон преподавал в университете.

Но остаться в родных пенатах на все лето нам, к сожалению, никак не удастся. Лондон привяжет нас к себе... грязный, сырой, туманный Лондон ждет, когда профессор Эмерсон допишет книгу. Только осчастливив издательство университета, мы сможем вернуться к сочным краскам и сонному покою нашего английского дома.

Я почти закончила приготовления к отъезду, когда внизу наконец объявился профессор. В сопровождении Рамсеса. На лицах обоих Эмерсонов (даже на солидной от природы физиономии младшего) сияли лучезарные улыбки, из чего нетрудно было сделать вывод, что перемирие состоялось.

Однако о скорой встрече с кузенами Рамсес узнал не от папочки. Это радостное известие с болезненным родственным щипком в придачу наш сын получил от дяди Джеймса.

— Ну что, малыш? Разве это не прекрасно? — засюсюкал Джеймс. — Вот здорово будет побегать с ребятишками вроде тебя, верно я говорю? Перси у нас парень хоть куда. Уж он-то прибавит румянцу этим бледным щечкам и нарастит тебе мускулы...

Рамсес снес щипки и тряску со снисходительным терпением, которого я от него не ожидала.

— Позвольте поинтересоваться их возрастом и количеством, дядя Джеймс. Вынужден признать, что не часто приходилось о них вспоминать. Я не владею информацией...

— Помолчи, Рамсес, — вставила я, — иначе дядя Джеймс просто не сможет тебе ответить.

— Э-э-э... — задумался дядя Джеймс. — Ну-ка, ну-ка... Детей у нас двое — Перси и крошка Виолетта. Я зову ее «крошкой», потому что обожаю свою маленькую дочурку. Спрашиваешь, сколько им лет? Ну-ка, ну-ка... дай подумать... Перси, пожалуй, девять. Или десять. Точно. А милой крошке Виолетте... э-э-э...

Эмерсон презрительно скривился, выразив свое отношение к отцу, не способному запомнить возраст единственного наследника и единственной обожаемой «крошки». Рта он, однако, не открыл; напрямую к своему родственнику профессор вообще ни разу не обратился.

Рамсес поднялся с кресла:

— Прощу прощения. Позвольте удалиться. Я позавтракал и должен вернуться к Бастет. Ее поведение вызывает тревогу. Не хотелось бы тебя отвлекать от дел, мамочка, но, думаю, тебе стоило бы осмотреть ее, чтобы убедиться...

— Чуть позже, Рамсес.

Джеймс покачал головой вслед удаляющемуся Рамсесу:

— В жизни не слышал от детей таких выражений. Ну ничего. Перси вернет парнишку в норму. Перси-то мой... Ого! Крепкий такой... Будь здоров! Свежий воздух — вот что детям надо. Перси в вашего заморыша жизнь вдохнет! Положит конец нездоровой семейной склонности к чахотке. Верно я говорю, Амелия?

Джеймс принялся поглощать завтрак, а мне осталось только любоваться этим зрелищем, поскольку аппетит у меня братец отбил напрочь. Откуда он, спрашивается, выудил байку о нездоровой семейной склонности"? Ни на моей памяти, ни на памяти родителей никто из родни не болел чахоткой. До чего же мерзкий тип! На ходу сочинил, лишь бы представить дело так, будто это он нам одолжение делает, а не наоборот!

Благополучно уничтожив все, что было съестного на столе, Джеймс наконец отбыл, вызвав у всех облегченный вздох. Детей он обещал доставить к концу недели. Усаживаясь в кеб, который должен был отвезти его на железнодорожную станцию, Джеймс как-то подозрительно ухмылялся. Откровенно говоря, я усомнилась в мудрости своего решения, когда заметила эту удовлетворенную ухмылку. Но, как говорится, жребий брошен... Амелия Пибоди Эмерсон не из тех, кто бежит от трудностей или отказывается от данного обещания.

С отъездом братца настроение Эмерсона заметно поднялось. Ненадолго, к великому моему сожалению. Утренняя газета преподнесла нам неприятный сюрприз в виде статьи мисс Минтон с отчетом о событиях прошлого вечера. Не стану скрывать — мне понравился уверенный, выразительный слог настырной девицы. Только слог, но никак не точность изложения. Призрак в леопардовой накидке вовсе не выписывал на мостовой танцевальные па, не бормотал на тарабарском языке и не сопровождал свои выкрутасы угрожающими телодвижениями. Профессор вовсе не набрасывался на этого шута с кулаками и не вызывал на поединок. Ну а уж я тем более не хлопалась в обморок от ужаса и не валилась в беспамятстве на мужа, пока он тащил меня к дому. Если меня и трясло немного, то виноват в этом был сам Эмерсон.

Профессор усеял гостиную обрывками газеты, исполнил на останках творения мисс Минтон ритуальный танец, после чего пришел в себя, и мы смогли спокойно обсудить планы на лето. Уолтер и Эвелина настаивали на том, что двери этого дома для нас открыты, пока я не приняла их гостеприимное предложение. У Эмерсона вытянулось лицо. Я было собралась пнуть его тихонько под столом, но он, наученный горьким опытом, вовремя убрал ногу. К счастью, намек оказался излишним. Доброта моего мужа — качество, о котором мало кто догадывается, — победила приступ желчного недовольства, и Эмерсон вслед за мной рассыпался в благодарностях.

По правде говоря, лондонский дом младших Эмерсонов — не самое удобное жилище для людей со скромными запросами, предпочитающих домашний уют парадной вычурности. «Распроклятые катакомбы», как обозвал Эмерсон этот роскошный особняк, смахивают больше на музей, чем на жилье для нормальных людей из плоти и крови. На пятьдесят с лишним комнат здесь слишком мало окон, а потому не хватает ни света, ни воздуха. Один из самых древних особняков на площади, Шалфонт-хаус был построен в начале восемнадцатого столетия, но дедушка Эвелины в шестидесятые годы уже нашего века реконструировал его в попытке, надо заметить тщетной, угнаться за Ротшильдами. Парадную лестницу скопировали с лестницы в одном из пышных римских палаццо, бальный зал обязан своей вычурностью Версальскому дворцу, на арочный потолок и стены в бильярдной ушли целые мили японской шелковой драпировки. Но по крайней мере в одном нынешние владельцы и гости особняка точно могут быть благодарны мистеру Ротшильду. При каждой спальне есть ванная комната.

На экскурсию в Британский музей нас пригласил Уолтер. Если бы эта идея принадлежала мне, Эмерсон принял бы ее в штыки; Уолтеру же досталась только парочка по-братски добродушных шпилек.

— Надеюсь, ты не собираешься потчевать нас зрелищем злокозненной мумии, Уолтер? Подобного рода сенсации нас не увлекают.

Уолтер скосил глаза на жену. Эвелина примолкла, улыбаясь каким-то своим мыслям.

— Ну что ты, мой дорогой Рэдклифф, мне такое и в голову не приходило. Хотя... любопытство, признаться, гложет. Что поделать, не хватает твоей рассудительности и научного подхода к жизни.

— Вот еще! — расцвел Эмерсон.

— Мне действительно нужно побывать в музее, — объяснил младший брат. — Хочу взглянуть на один занятный папирус. Помнишь, я работал над письменами, найденными в Лейдене? Там встречаются некоторые необычные обороты; хотелось бы сравнить их с текстом из музейного папируса.

— Что ж. В таком случае буду рад составить тебе компанию, — отозвался Эмерсон. — Заодно покажусь идиоту Баджу и справлюсь, не отдал ли он еще кому-нибудь мой кабинет. Кабинет! — презрительно фыркнул профессор. — Слишком большая честь для коробки без окон, куда с трудом втиснули конторку и две книжные этажерки. Пибоди! Надеюсь, ты с нами?

— Надеешься? Не смеши меня, Эмерсон. Разумеется, я с вами. Хотелось бы убедиться, что мистер Бадж перебил не всю утварь, которую мы привезли для музея из прошлой экспедиции.

— Ты несправедлива к нашему хранителю, Пибоди. Наверняка он еще и не прикасался к контейнерам с экспонатами. Так небось и пылятся в кладовой. Поразительно... Зависть этого, с позволения сказать, ученого к собратьям по науке — имен, заметь, я не называл, Пибоди! — выходит за всякие рамки.

Эвелина последовала моему совету и от экскурсии в музей отказалась, пообещав хоть ненадолго прилечь. Но, зная ее слабость к детям, Рамсеса я все-таки решила взять с собой. И мне спокойнее, и шансы на отдых Эвелины стократно увеличатся.

Рамсес был в восторге. Я поняла это не по его лицу, как всегда бесстрастному, а по длиннейшей речи, которую он немедленно произнес, обстоятельно изложив все свои эмоции.

Директора в кабинете не было.

— Эй, Бадж! — Эмерсон затарабанил по двери. — Дьявольщина! Ты куда запропастился? Бадж!!!

Он бушевал до тех пор, пока из-за соседней двери не выскочил на грохот джентльмен в костюме клерка. Накануне туман, темнота и просторное одеяние не позволили мне как следует рассмотреть злосчастного спутника мисс Минтон, но сегодня я узнала его по очкам в тонкой золотой оправе и застенчиво-нерешительным манерам. В свете дня он оказался худощавым юношей среднего роста с длинным лицом и мечтательными светло-карими глазами.

Мистер Уилсон приветствовал нас довольно скованно (молодые люди нередко так мило тушуются!), но Эмерсон быстро нашел с ним общий язык. Одно медвежье профессорское рукопожатие, полновесный хлопок по плечу, несколько грубоватых шуток по поводу египетских жрецов, репортеров в юбках, любительниц приключений — и вот уже стеснения как не бывало, а юноша цветет счастливым румянцем.

— Примите мои извинения, профессор. Со стороны мисс Минтон...

— С какой это стати вы извиняетесь? За действия мисс Минтон вы не в ответе! А хотелось бы? Признавайтесь, Уилсон, не прочь взять такую ответственность? Похвально, похвально. Славная девушка... э-э... отважная...

Пунцовая волна от щек мистера Уилсона разлилась по лбу и шее. Он судорожно поправил очки.

— Вы не так поняли, профессор. Мое уважение к мисс Минтон... мое восхищение... безграничны... Но я никогда не...

— Угу, угу. — Профессор потерял интерес к теме. — А Бадж, значит, играет в прятки? Отлично. Не придется тратить на него время. Через неделю я вернусь в Лондон, Уилбур... э-э... Уилсон. Будьте добры к моему приезду приготовить кабинет. Тот, что в конце коридора с северной стороны. Договорились?

— Да, но... Этот кабинет отдали... — Юноша поперхнулся. — Слушаюсь, профессор. Будет сделано.

Эмерсон с Уолтером отправились изучать папирус, а я, несмотря на бурный протест Рамсеса, повела его в зал древних книг и манускриптов.

— Знаю, Рамсес, знаю. Кроме египетской истории тебя ничто не интересует. Это наша с папой вина. Образованный человек должен быть образован всесторонне. Раз уж подвернулся такой случай, грех им не воспользоваться.

Рамсес для своего возраста маловат ростом — дотянуться до витрин с экспонатами он может только на цыпочках, да и то с трудом. А посмотреть в Британском музее есть на что. Первое издание пьес Шекспира, гутенберговская Библия, англосаксонские летописи, автографы английских венценосных особ (у витрины с автографами я вкратце изложила Рамсесу историю Англии), корабельный журнал «Виктории», флагмана ее величества, заполненный рукой доблестного адмирала Нельсона. К глубочайшему своему стыду должна признаться, что Рамсес впервые услышал о доблестном адмирале Нельсоне! После моей сжатой, но насыщенной лекции о битве при Трафальгаре Рамсес пожаловался на усталость и боль в шее.

— Крайне затруднительно, мамочка, усваивать хронологию исторических событий, если приходится все время задирать голову.

— Согласна, Рамсес. Пожалуй, на сегодня довольно.

— Ты не будешь возражать против посещения Египетской галереи, мамочка? Учитывая мой интерес...

— Хорошо, хорошо, Рамсес. Надеюсь только, что твой папочка не будет возражать.

Откуда Рамсес узнал о пресловутой «мумии-убийце» — выше моего разумения, сама я ни слова не произнесла в его присутствии. Лишнее доказательство того, что способность нашего сына «получать информацию» по любым вопросам, в том числе и тем, которые его не касаются, близка к сверхъестественной. Слух и зрение у него феноменальные, а Эмерсон нередко забывает придержать язык или хотя бы приглушить свой баритон. В свое время мне стоило огромного труда добиться от Рамсеса обещания не подслушивать под дверьми («кроме тех случаев, мамочка, когда в силу вступают высокие этические принципы»), но... толку, как видите, никакого.

На мой вопрос, почему он прошел через всю галерею прямиком в зал, где был выставлен зловредный египетский экспонат, Рамсес честно признался, что ему известно о деле «мумии-убийцы». Отдаю ребенку должное. Он мог бы пуститься в подробные объяснения и заявить, что интересуется мумиями, поскольку начал их изучать еще в Египте, но вместо этого я услышала откровенное:

— Пресса утверждает, мамочка, что странная личность в наряде египетского жреца имеет обыкновение появляться именно в это время.

— Хотелось бы знать, Рамсес, откуда такое внимание к поступкам душевнобольного человека?

— Душевнобольного? Я в этом не уверен.

Глубокая мысль. И ведь не возразишь, поскольку она и мне самой приходила в голову, но обсуждать эту версию с нашим юным философом я не собиралась. По крайней мере не здесь и не сейчас.

«Зал мумий» Британского музея всегда привлекал нездоровое любопытство малообразованной публики. Толпа зрителей заслонила от нас с Рамсесом главный экспонат; с первого же взгляда стало ясно, что здесь полным ходом идет представление. Однако в центре внимания зрителей оказался не «леопардовый» жрец, а пышнотелая дама в свободном одеянии из тонкой летящей ткани, сшитом по моде времен прерафаэлитов. В экстравагантной леди я узнала известного лондонского медиума, чьи спиритические сеансы года три назад вызывали фурор. Мадам Блатановски купалась в славе до тех пор, пока кто-то из членов Общества психологических исследований в пух и прах не разгромил ее неприкрытое жульничество.

Будем великодушны и не станем винить даму в попытке использовать невежество публики для восстановления своей пошатнувшейся репутации. Одно скверно: мадам явно переусердствовала. А хороший лицедей должен уметь вовремя остановиться.

Мы стали свидетелями обычного для спиритических спектаклей диалога между медиумом и вызванным «духом». Собеседник мадам Блатановски носил впечатляющее, но с точки зрения египтологии абсолютно нереальное для древнеегипетского языка имя Фетет-Ра; его баритон поражал сходством с глуховатым низким голосом самого медиума. Трудно сказать, по какой причине, но «дух Фетет-Ра» изъявил желание, чтобы «принцессу» вернули в ее родную гробницу, и настоятельно призывал жертвовать средства для этой цели мадам Блатановски.

Аудитория реагировала по-разному, в зависимости от степени доверчивости. Кто притих в благоговейном почтении, кто скептически посмеивался. В двух шагах от меня сияла самая широкая и язвительная ухмылка.

— Не ты ли сказал, что подобного рода сенсации тебя не увлекают? — поинтересовалась я шепотом, остановившись за спиной насмешливого зрителя.

— А меня Уолтер притащил, — хохотнул Эмерсон. — Привет, Рамсес! Обрати внимание, мой мальчик, зрелище редкое: человеческая глупость во всей красе!

Уолтер приветствовал меня лукавой улыбкой, а вот мистеру Уилсону было не до смеха.

— Боже, боже... — заблеял он. Сравнение тем более уместное, что джентльмен и внешне сильно смахивал на молодую овечку. — Что скажет мистер Бадж?!! Он же приказал мне ни в коем случае не допускать подобных...

— Ну-ну, успокойтесь, — похлопал его по плечу Уолтер. — Считайте, что приносите пользу людям. Глядишь, кто-то из зрителей задержится в музее подольше, узнает побольше.

Уилсон в отчаянии хрустел пальцами.

— Благодарю, мистер Эмерсон. Вы так добры, сэр... Непременно воспользуюсь вашим аргументом при беседе с мистером Баджем... Только он не... Он строго-настрого запретил...

— В кои-то веки я согласен с Баджем, — во всеуслышание объявил мой Эмерсон. — Все это дешевое лицедейство — пустая трата времени. Дамочка понятия не имеет, как заинтересовать публику.

— Твои сеансы изгнания нечистой силы не в пример эффектнее, — согласилась я. — Будь снисходителен, Эмерсон. Природа мало кого одаривает драматическим талантом.

— Точно. Но и эта комедиантка заслуживает вознаграждения.

Остановить профессора я не успела. Побренчав монетами в кармане, он выудил горсть мелочи и ловко швырнул поверх зрительских голов. Серебристые кружочки с мелодичным звоном покатились по мрамору к ногам мадам Блатановски.

Finita la comedia. Толпа разразилась хохотом; многие полезли в карманы, последовав профессорскому примеру, остальные бросились ловить неожиданную финансовую удачу, и поднимать с пола монеты. Эмерсон с благодушной улыбкой любовался результатами своего хулиганства.

— Грубо и непристойно! — пожурила я мужа.

— Извиняюсь, ничего не мог с собой поделать. Дурачье выносить — не моя стихия. Если эта дамочка... Ха! Взгляни-ка, Пибоди... Пролог завершен. Приступаем к основному действию.

Ну и ну! «Жрец» знал, когда выйти на сцену. Лучшего момента не выбрал бы и сам великий трагик профессор Эмерсон. Внимание всех посетителей было приковано к медиуму; никто не заметил, каким образом и в какую именно минуту в зале появилось главное действующее лицо. Создавалось впечатление, что он просто-напросто выбрался из античного саркофага, длинный ряд которых вытянулся вдоль противоположной стены. Там он и замер с высоко поднятой головой и скрещенными на груди руками, неподвижностью черт соперничая с рисованными египетскими ликами... чему, собственно, удивляться не приходилось, поскольку «жрец» нацепил маску. Это была не обычная карнавальная маска — из тех, что прикрывают только лицо, а точная копия сложных сооружений из папье-маше, которые изредка надевали на головы мумий. Мелкие смоляные завитки были выложены башней по моде париков Поздней Династии. Пухлые губы на четко вылепленном лице подкрашены, брови подведены, а вместо глаз зияли черные дыры.

Накидка оказалась настоящей, то бишь из цельной шкуры настоящего леопарда. Понятия не имею, почему меня ошеломила именно эта деталь облачения «жреца». Возможно, виной тому разительный контраст между грозным оскалом животного и жалко повисшими лапами. Накидка была перекинута через плечо и скреплена так, что голова несчастного леопарда покоилась на груди хозяина. Длинный белый балахон довершал облачение.

Сказать, что диковинная фигура произвела впечатление, — значит ничего не сказать. Посетители остолбенели и в ужасе затаили дыхание. Стоило «жрецу» сделать шаг — и толпа отшатнулась. Должно быть, именно так поступали древние язычники, освобождая дорогу какому-нибудь правителю. Вперив взор прямо перед собой, «жрец» пересек зал и остановился перед витриной со знаменитой мумией.

У леди Хенутмехит был неплохой вкус. Гроб она себе выбрала — картинка, да и только. Вместо безвкусных многокрасочных сцен из жизни небожителей и демонов последнее ложе Хенутмехит украшала нежная позолота, словно приглашая зрителей задуматься — а не были ли саркофаги более влиятельных особ сделаны из чистого золота.

К делу это, впрочем, не относится. Уместнее будет отметить тот очевидный факт, что саркофаг принадлежал особе, занимавшей очень скромное положение в обществе. Никаких знаков королевского отличия я не увидела. Цветок лотоса в черных волосах — вот и все, чем удостоили усопшую даму.

«Жрец» изобразил земной поклон и снова надолго застыл, вглядываясь в безмятежное лицо леди Хенутмехит. Мне сцена показалась более чем эффектной, но профессору она скоро наскучила.

— Подумать только! — фыркнул он, обернувшись к Уилсону. — А я-то еще критиковал медиума. Это представление даже примитивнее, чем предыдущее! Что застыли как истукан, Уилбур? Чего ждете? Исполняйте свой долг! Прикажите схватить этого шута, стащите с него маску, выясните, кто он такой, и верните в клинику, где его наверняка уже хватились.

Не тут-то было. Юный Уилсон, впав в прострацию, лишь бормотал что-то нечленораздельное и заламывал руки. Зато отреагировал один из охранников:

— Парень-то безобидный, профессор. Что такого, коли он решил тут постоять? Однако ж могу и вывести — только прикажите.

— Не стоит утруждаться, Смит, — ехидно пророкотал профессор. — Без вас справимся.

Неподвижная персона в маске вдруг развернулась, выбросила вперед руку и забубнила хриплым речитативом:

Сестра его, сестра-заступница...

Та, что уберегает от врагов...

Та, что силой слов своих

Остановит супостата...

— Какого черта! — пробурчал Эмерсон. — Пибоди, это же...

А занавес-то, оказывается, еще не упал. Хриплый голос набирал силу:

Речи ее мудры,

Жало языка ее поражает цель,

Падают ниц... падают ниц ...

Перед...

«Жрец» умолк, не закончив фразу. Зловещую тишину в зале нарушил другой голос — звонкий и чуть дрожащий от возбуждения.

— "Падают ниц"! Вот где заложен главный смысл, — сообщил Рамсес. — Речь, разумеется, идет о богине Исиде. Согласно верованиям древних египтян, она покровительствует...

Лекцию юного египтолога прервал неприлично громкий хохот.

— Богиня Исида?! — надсаживался Эмерсон. — Ну нет! Речь о тебе, Пибоди! Речи ее мудры... Ха-ха-ха!... Жало языка... поражает... Ой, не могу! — Профессор в изнеможении сложился пополам.

— Ты куда? — Я успела схватить сына за руку. — Стой на месте!

— Но он же уходит! — завопил Рамсес.

И впрямь уходит. Шлепая сандалиями, «жрец» с невиданной скоростью буквально перелетел зал и исчез в проходе.

— Пусть себе идет. Тебя это не касается, Рамсес. Эмерсон! Прекрати ломать комедию. Наш фокусник сбежал...

— На здоровье, — задыхаясь, простонал Эмерсон. — Он меня покорил... Парень-то умен... образован... Ой, умора. Силой слов своих... остановит супостата...

— Очень милый комплимент. — У Уолтера губы дрожали от едва сдерживаемого смеха, и неудивительно — Эмерсон кого угодно заразит своим хохотом. — Лучше про тебя не скажешь, дорогая Амелия.

— М-да? Благодарю за поддержку. Возьми себя в руки, Эмерсон! Пора возвращаться, Эвелина уже заждалась.

Остаток дня прошел в домашних хлопотах. Осмотрев Бастет, я успокоилась сама и успокоила Рамсеса. Его любимица явно нервничала, но на ее аппетите это не отразилось, да и температура была нормальной. Видимо, просто сказались долгое морское путешествие и вынужденное заточение: отпускать кошку на улицу в Лондоне — чистое безумие.

На следующее утро гостеприимный дом опустел. Хозяева вернулись в свое йоркширское поместье, а мы ненадолго — как я полагала — отправились к себе в Кент, не подозревая о том кошмаре, что надвигался на нас с неотвратимостью песчаной бури.

Я часто спрашиваю себя, сколько может быть лет нашему дворецкому Уилкинсу, но ни разу не осмелилась задать ему этот вопрос. В ответ на просьбу сделать что-нибудь, с его точки зрения, неподобающее — а такие просьбы не редкость в нашем доме, — он принимается брюзжать, точно древний старик. Тем не менее за десять лет он ничуть не изменился, и я несколько раз собственными глазами видела, как дворецкий с юношеским проворством бросался на выручку Рамсесу. Не удивлюсь, если узнаю, что его благородные седины — плод парикмахерского искусства.

Уилкинс был искренне рад нашему возвращению. Скатившись с лестницы, он затряс протянутую Эмерсоном руку и только потом вспомнил, что дворецкому не подобает обмениваться рукопожатием с хозяином. Тут же подоспел Джон с улыбкой от уха до уха и с горделивым известием о доставке нашего багажа в целости и сохранности. Настал черед и остальной прислуги. Горничные, лакеи, садовники — все сочли своим долгом засвидетельствовать почтение путешественникам, благополучно вернувшимся в родное гнездо. Жена Джона принесла новорожденного малыша, чтобы мы смогли порадоваться прибавлению в семействе и оценить удивительное сходство младенца со счастливым отцом. (Какое там сходство! Из свертка выглядывали лишь пухлые щеки да недовольно сморщенный лоб.)

Рамсес сломя голову кинулся к себе разбирать вещи. Заглянув к нему чуть позже, я обнаружила в комнате полнейший хаос, чего и следовало ожидать, а самого Рамсеса — склонившимся в задумчивости над ящиком — или саркофагом? — с сомнительной чистоты песком.

— Ты что же, притащил это из Египта? Боже правый, Рамсес! Мало нам своей грязи...

— Это не грязь, мамочка. И не простой песок, а окись натрия! Надеюсь, ты не забыла, что папочка дал согласие на проведение экспериментов с мумифицированием...

— Ф-фу! Ладно, ладно. Только не растаскивай эту гадость по всему дому. Ей-богу, Рамсес, ты заставляешь меня сомневаться...

— Понимаю, мамочка. Со стороны мои опыты выглядят проявлением нездорового интереса к останкам живых существ, но, уверяю тебя, опасения беспочвенны. Я работаю над доказательством последней из своих версий. Убежден, что мистер Бадж с коллегами ошибочно сочли жидкий натрий основной химической средой для мумифицирования. Неверное толкование мистером Петтигрю древнегреческих...

— Неверное толкование, говоришь? Умница, сынок, — произнес у меня за спиной Эмерсон. — В неверном толковании Бадж у нас дока. На создание собственной теории у него мозгов не хватит, вот он и повторил ошибку Петтигрю, не дав себе труда проверить...

Я предпочла удалиться. К мумиям мне не привыкать — насмотрелась на них предостаточно, но к сути моего рассказа теория мумифицирования Рамсеса отношения не имеет.

Как ни странно, скорое знакомство с кузенами, особенно с «крошкой Виолеттой», нисколько не расстроило Рамсеса. Скорее даже воодушевило. Имя двоюродной сестры то и дело слетало с его губ, а от подозрительного блеска черных глазенок мне становилось не по себе.

Прошлой зимой Рамсес неожиданно заинтересовался отношениями между мужчиной и женщиной. На папочке этот допрос отразился самым плачевным образом (он до сих пор в шоке), да и мамочка, признаться, особой радости не испытала. Впрочем, я быстро успокоилась. Если подумать, в любопытстве Рамсеса не было ничего удивительного, ведь общался-то он в основном с египтянами, а они развиваются раньше европейцев и зачастую к пятнадцати годам уже вступают в брак. После долгой и суровой беседы Рамсес обещал впредь не поднимать подобных тем в присутствии посторонних, но... на его обещание я как-то не очень рассчитывала.

Джеймс не заставил себя ждать. Еще не все чемоданы были распакованы, а он уже привез детей и немедленно уехал, как будто был счастлив сбросить этот груз со своих плеч. Даже на обед не остался! (Правда, его никто и не приглашал.)

— До свидания, папа. — Дети покорно помахали вслед экипажу, но особой печали не выразили.

Дети у моего братца и его уродливой жены на удивление удались. Темноволосый Перси больше похож на меня, чем на собственных родителей, а его белокурая сестра пошла в мать — такая же тонкогубая, пухлощекая, с невинно-бессмысленным взглядом громадных, в пол-лица, глаз. Женщину в возрасте подобные черты не украшают, ну а для ребенка — в самый раз. Во всяком случае, Рамсес был очарован. Уставился на нее своим коронным немигающим взглядом и таращился до тех пор, пока Виолетта с заливистым хихиканьем не спряталась за спину брата.

Если не считать хихиканья — которое, я знала, уже очень скоро начнет действовать мне на нервы, — манеры наших новых подопечных были безукоризненны. Перси обращался к Эмерсону не иначе как «сэр», причем заканчивал этим самым «сэр» любую фразу, а меня именовал «дорогой тетей Амелией». Виолетта больше помалкивала, что, как вы сами понимаете, не могло меня не радовать.

Одним словом, первое впечатление оказалось более чем приятным. За ужином, когда выдалась возможность поговорить на эту тему, даже Эмерсон со мной согласился, заметив:

— Парень очень даже ничего... для несчастного, которого угораздило быть названным Перси Пибоди. Могло быть и хуже.

«Премиленькая восковая куколка», — чуть позже отозвался он о Виолетте и дружелюбно добавил:

— Глуповата, прямо скажем, но в наше время это модно. Надеюсь, ты ею займешься, Пибоди.

С приезда племянников прошло несколько дней. Не раз и не два за это время я порадовалась тому, что Рамсес обзавелся компанией. Его бесконечные монологи и научные лекции кого угодно могут довести до помешательства. Эмерсон закрылся в библиотеке, предварительно посулив страшное возмездие любому, кто осмелится его потревожить. Меня же с утра до ночи занимали хозяйственные проблемы, вполне естественные для хозяйки, которая по полгода проводит вдали от дома. Погода, к счастью, баловала, так что ребята дни напролет проводили на свежем воздухе.

Без мелких неурядиц, разумеется, не обошлось. Иначе и быть не могло, при троих-то детях, особенно если не забывать, что одним из этих детей был Рамсес. Первым делом он свалился с лестницы, заработав здоровенную шишку, — загляделся, как сам признал, на Виолетту и забыл, что нужно смотреть под ноги. Следующий инцидент оказался посерьезнее.

Как-то днем мои подсчеты расходов за прошлую зиму были прерваны громкими криками и плачем. Я вылетела в прихожую, надеясь замять скандал, пока он не дошел до Эмерсона, но представшая моим глазам картина заставила меня забыть даже о муже. Джон вносил в дом нашего сына... бледного до синевы, с закатившимися глазами...

От воплей Виолетты, казалось, готовы были рухнуть стены дома. Пухлые щеки тряслись, от слез и другой малоприятной жидкости потемнели кружева на платье.

— Умер, умер, — верещала она. — О-о-о... умер, о-о-о, умер, умер, о-о-о...

Роза с причитаниями бросилась к Рамсесу, но я велела ей сначала привести в чувство Виолетту — к этому времени барышня уже рухнула на пол, где и продолжила истерику, всхлипывая и судорожно извиваясь.

Первым делом я обратилась за объяснениями к Перси — единственному из троицы, кто остался в сознании. Как ни болело мое сердце за сына, сначала нужно было узнать, что именно произошло. Таково незыблемое правило, читатель. Не зная причин травмы, легко нанести пострадавшему вред.

Перси мужественно перенес трагедию. Застыв по стойке «смирно», как солдат перед военачальником, он не сводил с меня глаз.

— Это моя вина, тетя Амелия. Я заслужил наказание. Попросите дядю Рэдклиффа выпороть меня. Во всем виноват только я...

— Что ты с ним сделал?!!

— Крикетный мяч попал Рамсесу прямо в живот, тетя Амелия. Я показывал правильный удар и...

Та-ак, ладно. Теперь хотя бы ясно, на что обратить внимание. Сильные удары в область солнечного сплетения могут быть очень болезненными, но редко когда ведут к смерти, тем более у детей. Я до сих пор помню, как мучилась в детстве, когда Джеймс ударил меня камнем в живот. (А родителям сказал, что я сама споткнулась и упала.)

Рамсес пришел в себя, заметно порозовел и даже попытался приоткрыть глаза. Слава богу!

— Все будет в порядке, он поправится. Отнесите мальчика в его спальню, Джон. Нужно быть осторожнее, Перси.

У Перси дрожали губы, но голос был тверд:

— Я один во всем виноват, тетя Амелия. Рука соскользнула с клюшки... но это меня нисколько не извиняет...

— В некоторых случаях... игрок... — раздался у меня за спиной невнятный шепот, — может не рассчитать... силу удара... или траекторию полета...

— Верно, Рамсес, верно. — Я отвела черный завиток с влажного лба. — Это случайность. Перси не виноват.

— Траектория полета...

— Ну все, довольно! Джон, живо несите его в спальню и дождитесь меня.

Джон зашагал вверх по лестнице, Роза увела не просохшую от слез Виолетту, и мы остались наедине с Перси. Мальчик съежился и напрягся — не иначе как в ожидании побоев.

— Успокойся, Перси. В этом доме никого не секут и не бьют. Слышишь? Никого — ни слуг, ни животных, ни даже детей. То, что произошло, неприятно, но от тебя не зависело. Это случайность. Я ценю, что ты взял вину на себя.

Заглянув в изумленные глаза племянника, я дала себе слово, что докажу этим несчастным детям преимущество нашего метода воспитания перед варварством их родителей.

Если вначале мы лелеяли надежду на то, что общество благовоспитанных детей повлияет на Рамсеса, то уже к концу первой недели оптимизма у меня поубавилось. У Перси вошло в привычку бродить по дому в одиночестве. Не сразу, но он признался, что скучает не только по «дорогим маме и папе», но и по друзьям. Рамсес с ним не играл.

— Рамсес меня не любит, — печально сообщил мальчик.

Пришлось отвести сына в сторонку и втолковать ему правила гостеприимства.

— Перси плохо без родителей, Рамсес. Это естественно. Как хозяин, ты обязан отвлечь его от грустных мыслей. Понимаешь? Будь добр отложить на время свои драгоценные мумии и заняться тем, что любит Перси.

Рамсес кисло возразил, что любимые занятия кузена ему не по душе.

— К тому же, мамочка, судя по некоторым замечаниям Перси, он вовсе не скучает по дяде Джеймсу.

Терпеть не могу сплетни, особенно детские!

— Чтобы я больше ничего подобного не слышала! Перси говорит, что ты его не любишь.

— В этом он совершенно прав, мамочка. Не люблю.

— Ты его не знаешь. Узнал бы получше — может, и полюбил.

— Сомневаюсь, мамочка. Я очень занят. Опыты по мумифицированию требуют концентрации...

И вновь мне пришлось оборвать сына. Его опыты, будь они неладны, уже доставили мне массу хлопот — в тот день, когда Рамсесу вздумалось продемонстрировать Виолетте собранную в Египте коллекцию мумифицированных экспонатов. Дикий визг юной леди и мертвого бы на ноги поднял... а о реакции выпрыгнувшего из библиотеки профессора и вспоминать не хочется.

Скоро мне удалось обсудить эти проблемы с человеком, чье мнение во всем, что связано с детьми, я ценю очень высоко. Речь идет о мисс Хелен — одной из немногих дам-соседок, с которыми я поддерживаю отношения. Она занимает пост главы местной школы для девочек и разделяет мои взгляды на женское образование, право женщин голосовать, носить удобную одежду и так далее.

Шотландка по национальности, Хелен внешне не очень привлекательна: ширококостная, плотная, с жидким пучком седеющих волос и глубоко посаженными умными глазами. В Амарна-хаус она приехала в шароварах из твида, просторной кофте и тяжелых ботинках.

— Только не говорите, что вы проделали такой путь на велосипеде!

— Почему бы и нет? Каких-нибудь десять миль — разве это расстояние? — рассмеялась Хелен. — Да и добропорядочные матери семейств уже не швыряются камнями, когда я еду по Хай-стрит! Я извинилась за мужа, объяснив, что работа над книгой не позволит профессору засвидетельствовать свое почтение. По правде говоря, Эмерсон мою приятельницу не жалует: «Я чувствую себя третьим лишним, Пибоди. В вашу беседу слова не вставишь». Хелен против отсутствия Эмерсона не возражала. Если не ошибаюсь, симпатия у них обоюдная.

— Вот и хорошо, — улыбнулась она. — Поболтаем по душам, без мужских ушей, верно, дорогая? Расскажите о своих египетских приключениях, Амелия. Я, конечно, читаю газеты, но вы же знаете, как мало можно доверять этому источнику.

— Лучше вовсе не доверять. Что касается мисс Дебенхэм, мы действительно ей помогли, что верно, то верно...

— ...а еще раскрыли убийство и избавили невиновного от тюрьмы. Так?

— Точно. Но все остальное, о чем вы могли узнать из газет...

— Выдумки? Секундочку! Выходит, не было никаких гнусных намеков со стороны Гения Преступлений, я правильно вас поняла? Извините мой смех, Амелия. Ну и прозвище! Очень подходит для романа.

— Преувеличение. И давайте больше не будем об этом, Хелен. Хотите послушать о раскопках?

Свой краткий рассказ я закончила выводом Эмерсона:

— Профессор считает, что пирамида принадлежала Сенефру из Третьей династии. Следующей зимой мы надеемся закончить работу над погребальным храмом, а если все сложится удачно, то даже приступить к исследованию интерьера.

Хелен, специалист по классической истории, в средневековой археологии разбирается слабо. Выслушав мой отчет, она поспешила сменить тему:

— Ну а как Рамсес?

— С головой ушел в опыты по мумифицированию.

— Неужели? — расхохоталась Хелен. Рамсес ей всегда нравился. Пожила бы она бок о бок с ним хоть недельку! — Замечательный у вас ребенок, Амелия. Только не пытайтесь слепить из него типичного английского джентльмена. Воспитание — мерзкая штука.

— Не смогла бы, даже если бы и захотела. Рамсес сам себе скульптор. Бесполезно пытаться слепить из него то, чего он не желает... По правде говоря, Хелен, я хотела с вами посоветоваться. Ваш опыт в воспитании детей...

— Девочек, Амелия, только девочек! Слушаю вас. Весь мой опыт и знания, какими бы скромными они ни были, в вашем распоряжении.

Я рассказала ей о вражде между кузенами.

— Они даже дерутся, Хелен! Честное слово! Наверняка Рамсес первым задирает брата — он его терпеть не может и не скрывает этого. Перси в отчаянии. Он так хочет подружиться... Я-то думала, что в присутствии ребят Рамсес изменится в лучшую сторону, а он ведет себя все хуже и хуже.

— Да-а... — Хелен сочувственно цокнула. — Вы новичок в воспитании. Рамсес — всего лишь ребенок, выросший... как бы это поточнее выразиться?... в не совсем обычных условиях. Он привык к постоянному, безоговорочному вниманию взрослых. Так чего же вы сейчас хотите? Ему неприятно делить ваше внимание и даже, возможно, любовь с другими детьми.

— Вы это серьезно?

— Разумеется. Уж поверьте, Амелия, я знаю, о чем говорю. Сколько раз наблюдала такую же ревность в своих девочках. Появление в семье младенца всегда отражается на старших детях.

— Но Перси же не младенец!

— И что? Тем хуже. Мальчишки всегда дерутся, Амелия. Бывает, и девочки тоже. Хотя девочки, как правило, хитрее ребят и потому изобретают более изощренные способы, чтобы избавиться от тех, кого не любят.

Услышав несколько случаев из практики Хелен, я могла только порадоваться, что выбрала иную стезю.

Кое-какие теории директрисы показались мне рискованными; во всяком случае, ни о чем подобном не упоминал ни один из известных специалистов в области воспитания. С другой стороны... кто к ним прислушивается, к этим специалистам? Не я — это уж точно.

Перед уходом Хелен предложила взглянуть на свой велосипед.

— Отличная штука, Амелия. Совершенно новая конструкция. Вам понравится.

У крыльца велосипеда не было.

— Странно... — Хелен в недоумении оглянулась. — Точно помню — здесь оставила.

Краешком глаза я заметила светлые локоны, выглядывающие из-за громадной каменной вазы, целый ряд которых украшает нашу террасу.

— Ты что там делаешь, Виолетта? Велосипед этой леди не видела случайно?

— Видела, тетя Амелия.

— Ну и где он? Да прекрати дрожать! Иди сюда немедленно!

Хелен укоризненно покачала головой:

— Вы испугаете малышку, Амелия!

— Я?! С чего вы взяли...

— Позвольте мне с ней поговорить. — Сделав шаг вперед, она протянула руку: — Ну здравствуй, здравствуй. Так ты, значит, и есть Виолетта? Тетя Амелия рассказывала, какая ты милая, послушная девочка! Не бойся. Подойди, поцелуй тетю Хелен.

Виолетта засеменила к ней, сунув палец в рот, округлив голубые глаза и бросая на меня опасливые взгляды. Можно подумать, будто я только тем и занимаюсь, что луплю ее денно и нощно.

— Ты скажешь тете Хелен, куда подевался ее велосипед? — ворковала моя приятельница.

Виолетта ткнула пальчиком куда-то в сторону:

— Рамсес взял.

Поместье у нас, как я уже говорила, не маленькое: от двери дома до ворот парка — добрая четверть мили. Усыпанная гравием дорожка образует перед террасой правильный круг, причем дальняя половина этого круга скрыта за деревьями и густым кустарником. Вот оттуда-то и появился велосипед.

В седле восседал мой сын. Достать до педалей он мог, лишь когда они оказывались в самом верхнем положении, поэтому двигался рывками, виляя из стороны в сторону — с одного края дорожки к другому. Если бы не Перси, поддерживающий велосипед сзади — так, во всяком случае, это выглядело, — Рамсес далеко не уехал бы.

Хелен в ужасе всплеснула руками. С приближением цирковой труппы я поняла, что Перси не помогает Рамсесу, а изо всех сил пытается остановить это безобразие.

— Нельзя, братец, — лепетал он. — Ну нельзя же... Ты не спросил разрешения...

Заметив меня, Рамсес опешил и перестал толкать педали; в тот же миг Перси рванул за руль. Последствия можно было предсказать. Велосипед с душераздирающим скрежетом рухнул на дорожку, придавив малолетнего циркача. Перси чудом избежал печальной участи, в последний момент резво отпрыгнув в сторону.

Директриса бросилась к месту катастрофы. Виолетта, само собой, заверещала как резаная. Под аккомпанемент ее жизнерадостных воплей («Умер, умер! О-о... умер!») я поспешила вслед за Хелен.

Рамсес намертво сплелся с велосипедом. К счастью, только на первый взгляд. Общими усилиями нам удалось отцепить одного потерпевшего от другого. Ноги и физиономия седока покрылись ссадинами и кровоточили, новенький матросский костюмчик можно было без раздумий отправлять на свалку. Вместе с новеньким велосипедом Хелен.

Убедившись, что сынуля относительно цел, я не удержалась — встряхнула его хорошенько.

— Как ты до такого додумался, Рамсес? Возмутительно! Во-первых, этот велосипед для тебя велик. Во-вторых, ты взял чужую вещь без разрешения!

— Виолетта сказала...

— Ах, Рамсес, Рамсес, — печально вздохнула директриса. — Джентльмен никогда не должен сваливать вину на леди. Виолетта ведь тебя не заставляла, верно?

— Извините, мэм. Извините, тетя Амелия, — благонравно потупился Перси. — Позвольте объяснить. Виолетте очень хотелось посмотреть, как ездит наш кузен. Рамсес хвастался... немножко... что у него очень хорошо получается. Я должен был его остановить. Это моя вина. Я несу всю ответственность за...

Рамсес волчком вывернулся из моей хватки и носком ботинка заехал брату по ноге.

— Еще чего! Да кто ты такой, дьявол тебя побери, чтобы нести ответственность за меня?!

Перси не издал ни звука. С перекошенным от боли лицом он отпрянул от обидчика и спрятался за ближайшим кустом. Рамсес прыгнул бы следом, если бы я не успела подцепить его за воротник.

— А ну прекрати немедленно! Стыдно, Рамсес! Очень стыдно. Взгляни на себя со стороны! Ругаешься, набрасываешься на ни в чем не повинного брата... Изуродовал велосипед мисс Макинтош...

Рамсес наконец оставил бесплодные попытки вывернуться.

— Приношу свои извинения мисс Макинтош, — сдавленно пробубнил он, рваным рукавом размазывая по физиономии кровь. — Даю слово в ближайшем времени возместить ей убытки. В данный момент я располагаю двенадцатью шиллингами и шестью с половиной пенсами, которые... Хвои действия, мамочка, причиняют мне значительные неудобства. Сдавливание дыхательных путей подобным образом дает возможность в полной мере оценить мучения преступника, приговоренного к казни через повеше...

— Отпустите его, Амелия! — распорядилась директриса.

Я охотно повиновалась. Охотно, потому что приказ был своевременным: лицо Рамсеса уже приобрело синюшный оттенок. Хелен наклонилась к дебоширу.

— Я на тебя не сержусь, Рамсес, — ласково сказала она, погладив его исцарапанную щеку. — За велосипед не сержусь. Ты ведь не хотел его сломать, правда? Но я разочарована. Хочешь знать почему?

Рамсес всегда любил мисс Макинтош — по-своему, конечно, но любил. Сейчас же... Если бы он одарил меня таким же взглядом — клянусь, я послала бы за представителем закона. Надеюсь, мисс Макинтош не успела заметить этот бешеный взор «а-ля профессор Эмерсон». Миг спустя Рамсес нацепил привычную равнодушно-бесстрастную маску.

— Думаю, не ошибусь, если выскажу предположение, что вы разочарованы, потому что мои поступки не соответствовали званию джентльмена.

— Верно. Джентльмен не прикасается к чужим вещам без позволения; джентльмен не оправдывает себя за счет других; он не позволяет себе скверных выражений и никогда... ни при каких обстоятельствах не лягается!

— Гм-м-м... — Рамсес надолго задумался. — Справедливости ради отмечу, что папочка и мамочка неоднократно старались внушить мне те же понятия. Правда, в их изложении правил поведения джентльмена существенно меньше догматизма. Вынужден признать, что до настоящего времени я не отдавал себе отчета, насколько сложно...

— Отправляйся к себе, Рамсес! — Даже моему терпению есть пределы.

— Да, мамочка. Но мне хотелось бы добавить...

— Я сказала — к себе! Живо!

Рамсес удалился, заметно подволакивая ногу.

Я приказала заложить экипаж для Хелен, превознесла похвальные намерения и достойное поведение Перси, утешила Виолетту, чьи завывания стихли, как только она поняла, что до них никому нет дела.

И наконец поплелась в дом.

Меня ждала долгая, серьезная беседа с сыном. Осмотреть ногу и приложить холодный компресс к лиловому ушибу Рамсес милостиво позволил, но мои педагогические наставления, судя по всему, пропали втуне.

— Не знаю, не знаю... — донеслось до меня уже из-за двери. — Стоит ли звание джентльмена тех усилий...

После аварии с велосипедом вражда между детьми поутихла... скорее всего, просто потому, что Рамсес трое суток ногой не ступал из комнаты. Его заточение и временное затишье в доме позволили мне закруглиться со всеми делами и приготовиться к отъезду. Эмерсон по-прежнему не вылезал из библиотеки — разве что на ужин, чтобы слегка развеять и облегчить душу нотациями в адрес домочадцев. Поначалу из его научной темницы доносился бешеный рев, топот и треск искалеченной мебели — это профессор наталкивался на очередное художество сыночка. Паузы между приступами ярости увеличивались, потом надолго наступила блаженная, греющая мою душу тишина, и в один прекрасный день Эмерсон объявил, что для дальнейшей работы ему необходима библиотека Британского музея.

— Как скажешь, дорогой. У меня все готово. Можем ехать в любую минуту.

Оберегая душевный покой мужа, я ни разу не упомянула о деле мумии-убийцы, но сама не пропустила ни одной газеты с продолжением этой странной истории.

О'Коннеллу и М. М. Минтон не везло. Как ни тщились они подогреть интерес публики, как ни лезли из кожи вон, чтобы раздуть дело, сенсация медленно угасала. «Леопардовый жрец» систематически устраивал представления перед саркофагом Хенутмехит — и только. Ни один из посетителей музея, ни один его работник не пострадал даже от пустяковой царапины. Хоть бы кто ножом для бумаги поранился на радость репортерам! Увы, увы.

Я уж и думать забыла о злополучных останках египетской дамы, как вдруг однажды утром — кажется, во вторник — Уилкинс сообщил о приезде нежданной гостьи.

— Юная леди мне незнакома, мэм. Она также отказалась представиться, но я думаю, мэм... Уверен, что вы не будете возражать против встречи, — с таинственным видом добавил дворецкий.

— Вот как? И почему же вы в этом уверены?

Уилкинс неодобрительно кашлянул:

— Прошу прощения, мэм. Юная леди была весьма настойчива.

Наш дворецкий не так прост. Его упорное «леди» что-нибудь да значит...

— Ну что же, просите, Уилкинс. — Я отложила перо. — Хотя нет, постойте... лучше я сама выйду. Куда вы ее провели?

Оказывается, в гостиную. Вот вам и еще одно доказательство высокого статуса гостьи — с точки зрения Уилкинса.

«Юная леди» с головой ушла в созерцание семейных снимков, расставленных на камине. Она стояла спиной к двери, но профессионально-вопросительная посадка головы и тот факт, что она что-то безостановочно строчила, говорили сами за себя.

— Вы сказали — юная леди, Уилкинс? Я не ослышалась?

Мисс Минтон, взвизгнув от неожиданности, обернулась. Выглядела она, нужно честно признать, очень мило: аккуратненький темно-синий твидовый костюмчик, блузочка в полоску и кокетливая соломенная шляпка на макушке.

Дворецкий тактично удалился, лишив меня удовольствия доказать ему, насколько он ошибался. Мисс Минтон и леди — понятия несовместимые.

Не утруждаясь ни приветствием, ни извинениями, журналистка воинственно взмахнула блокнотом и пошла в атаку:

— Вы обязаны меня выслушать, миссис Эмерсон! Обязаны!

— Обязана? И это вы мне, мисс Минтон?! Забыли, к кому обращаетесь?

— О нет! Иначе зачем бы я приехала?! Прошу прощения, миссис Эмерсон, мое поведение недостойно, но у меня просто нет времени на комплименты и прочее... Чтобы добраться сюда, я наняла на станции единственный кеб, но, клянусь, этот... этот дьявол не заставит себя ждать. Уж он изыщет возможность... ползком приползет...

Приполз, похоже.

В ответ на раздавшийся из коридора грохот мисс Минтон заверещала и в бессильной ярости топнула ножкой:

— Черт бы все побрал! Я его недооценила! Миссис Эмерсон, вы не...

Закончить просьбу она не успела. Скандал из прихожей переместился в гостиную. Дверь с треском распахнулась, и на пороге возникло огненно-рыжее ирландское видение: без шляпы, всклокоченное, с физиономией под стать лохмам — если и не цветом, то густотой оттенка. Застряв в проеме, О'Коннелл несколько минут усиленно хрипел и хватал ртом воздух.

У него за спиной, прямо на полу в коридоре, расположился дворецкий. Мне неизвестно, поскользнулся он, споткнулся или не устоял на ногах от чьего-то напора. Одно знаю точно: Уилкинс не выражал ни малейшего желания подняться. Так и сидел недвижимый, вперив остекленевший взгляд в стену напротив.

Коллеги-соперники открыли рты одновременно. Мисс Минтон настаивала на том, чтобы я немедленно, безотлагательно, сию же секунду что-то предприняла. Что именно, для меня осталось загадкой. Речь О'Коннелла была обращена исключительно к журналистке, но от этого ничуть не выиграла.

— Я бы... Да если бы... Были бы вы джентльменом... и точка! — Кроме этого многократно повторенного куплета уловить что-либо мне не удалось.

Сами понимаете, любезный читатель, я не могла позволить безобразной сцене длиться бесконечно. Взвесив все «за» и «против», решила в первую очередь заняться гостями. Впавшему в транс Уилкинсу на полу ничто не угрожало, а вот О'Коннелл с мисс Минтон могли разнести мою гостиную вдребезги.

— Тихо! — прикрикнула я, захлопнув дверь. Общение с Рамсесом, как видите, бесследно не прошло. В комнате воцарилась тишина. — Сядьте! Мисс Минтон! На диван. Мистер О'Коннелл! Ваше место в кресле. Нет. Подальше, в углу.

Заняв стратегическую позицию посреди гостиной, я продолжила тем тоном, который действовал даже на Рамсеса:

— Неслыханная наглость. Уж кому-кому, а вам, мистер О'Коннелл, отлично известно, что, врываясь в наш дом, вы рискуете здоровьем. Молите бога, чтобы ваш дебош не потревожил профессора. Последнее время он не в самом лучшем расположении духа.

Кевин заметно сник:

— Вы правы, мисс Амелия, и точка... Сам не понимаю, как до такого дошел. А все она! Вечно эта девчонка меня обходит...

Мисс Минтон взвилась с дивана и едва не бросилась на ирландца с кулаками. Я толкнула ее на место:

— Совсем рассудка лишились? Будьте добры немедленно объясниться. Помолчите, мистер О'Коннелл. Дойдет и до вас очередь.

Девушка вынула из сумочки газету и протянула мне.

— Вот! — возбужденно сверкнув глазами, воскликнула она. — Мумия вновь наносит удар! Лондон потрясен очередным убийством!