Не тяни леопарда за хвост

Глава 6

Поскольку до сих пор моя детективная деятельность проходила на Ближнем Востоке, я не имела удовольствия посетить Скотланд-Ярд, хотя и разглядывала его с профессиональным интересом всякий раз, когда случалось бывать поблизости. Должна сразу отметить, что не согласна с критикой его архитектуры. Здание из красного кирпича с белой отделкой и закругленными углами прекрасно смотрится, напоминая замок в стиле барокко. Возможно, его облик и противоречит мрачному назначению — так что ж? Почему бы, спрошу я вас, тюрьмам, крепостям и прочим местам заключения не выглядеть привлекательно?

На собственном опыте убедившись в разгильдяйстве и бюрократизме египетской полиции, я была приятно удивлена расторопностью британской. Первый же дежурный констебль не только ответил на мой вопрос, но и провел меня к ответственному за дело об убийстве мистера Олдакра. Кабинет ответственного лица выглядел жутковато, хоть и выходил окнами на набережную Виктории. Занимали кабинет двое — личность в форме полицейского и тощая персона с длинным и морщинистым лицом мумии. Услышав мое имя, мумия выпрыгнула из кресла и поспешила навстречу.

— Миссис Эмерсон! Не стоит и спрашивать, та ли вы самая миссис Эмерсон! Не раз видел ваши фотографии в газетах. Рад, очень рад. Прошу вас, садитесь. Чашку чая?

— Не откажусь. — Разве не занятно взглянуть, чем потчуют в Скотланд-Ярде? Я села, предварительно смахнув с предложенного стула пыль, а констебль помчался исполнять распоряжение начальника.

— Позвольте представиться. Инспектор Кафф, — сообщила до крайности изнуренная персона, вернувшись на свое место за письменным столом. — А я, знаете ли, ждал вас, миссис Эмерсон. Ждал и даже надеялся, что вы гораздо раньше окажете честь своим присутствием.

Тонкие губы, несмотря на все усилия Каффа, так и не сложились в улыбку, но от уголков глаз разбежались очень даже симпатичные смешливые морщинки.

— Благодарю. И прошу прощения за задержку. Дела, инспектор. Домашние хлопоты, профессиональный долг... сами понимаете.

— Понимаю, мэм, понимаю. Как не понять. Но нельзя забывать и о своем долге перед британскими подданными, перед Скотланд-Ярдом. Ваш признанный талант детектива нужен нам всем, миссис Эмерсон!

— Ах, инспектор... Вы преувеличиваете...

— Не скромничайте, миссис Эмерсон. Мне все известно от одного общего знакомого и горячего поклонника вашего таланта. Помните мистера Блэкни Джонса, бывшего заместителя главы каирской полиции?

— Мистер Джонс?... Как же, как же! Отлично помню. Бывший, говорите? Он вернулся в Лондон?

— Год назад. Сейчас в отпуске. Вот, должно быть, расстроится, что вас не застал!

— Передайте от меня мистеру Джонсу самый сердечный привет. — Я сняла перчатки и устроилась поудобнее — насколько это возможно на жестком стуле. — Довольно комплиментов и досужих разговоров, инспектор. Перейдем к делу.

— С удовольствием, мэм. Чем могу помочь? О! Прошу прощения! Наверное, вы пришли предложить помощь мне?

— Надеюсь, смогу быть вам полезной, инспектор. В данный момент, однако, мне недостает информации. Будьте любезны изложить существо дела. И поконкретнее, со всеми деталями.

Мистер Кафф зашелся в кашле. К счастью, констебль как раз вернулся с двумя гигантскими кружками какой-то мутной жидкости. Одну из кружек я немедленно протянула инспектору:

— Вот, глотните, мистер Кафф.

— Благодарю, мэм... Это все распроклятый... тысяча извинений... лондонский туман. Можете идти, Дженкинс. Вы мне пока не нужны.

Как только за констеблем закрылась дверь, мистер Кафф откинулся на спинку кресла и обратил на меня серьезный взгляд.

— Что касается убийства, уважаемая миссис Эмерсон... боюсь, полиция знает не многим больше читающей лондонской публики. Самоубийство исключено: слишком велика сила удара, да и орудие убийства не найдено. Часы, кошелек и прочие ценности жертвы исчезли...

— Но истинный мотив — вовсе не ограбление! — не удержалась я.

— Абсолютно справедливо, миссис Эмерсон. Один из тех бродяг, что в последнее время расплодились на улицах Лондона, наткнулся на тело и обчистил карманы жертвы. Бродягу мы поймали, но... Не думаю, чтобы он был убийцей.

— Вы повторили общеизвестные факты, инспектор. А кое-что и утаили. О клочке бумаги, например. Том самом, что был зажат в скрюченных, окоченевших пальцах жертвы.

— Какой слог! — восхитился мистер Кафф. — Верно, мэм, записка была. У меня есть копия. — Он опустил ладонь на груду бумаг — одну из многих, сваленных на столе.

Если я где и встречала больший кавардак, чем у мистера Каффа, так только на столе многоуважаемого профессора Эмерсона. Но точно так же, как Эмерсон, инспектор знал, где что лежит. Нужный листок он выудил в мгновение ока.

— Прошу, миссис Эмерсон!

— Иероглифы выписаны правильно, — отметила я. — Но подобного текста в древнеегипетской литературе не существует. «Смерть на стремительных крыльях унесет того, кто осквернит мою могилу» — таков приблизительный перевод.

— Да, мэм. Так мне и перевели.

— Зачем же вы ко мне обратились? — Листок полетел на стол.

— Мне показалось, это вы ко мне обратились, мэм, — кротко возразил инспектор. — К тому же... один специалист хорошо, а два лучше. Мнение же такого известного в египтологии ученого, как вы, миссис Эмерсон, для нас особенно ценно. Не хотите ли взять копию с собой и показать профессору?

— Пожалуй. Но предупреждаю, инспектор, в общении с профессором вам придется проявить максимум такта. Впрочем, я не уверена, что мне удастся уговорить его вам помочь. К полиции он относится... м-м... слегка предвзято.

— Наслышан, наслышан, миссис Эмерсон.

Больше я ничего существенного из инспектора не вытянула. Полиция, как обычно, оказалась в тупике. Версию свидетеля о проплывающей по набережной фигуре в белых одеждах мистер Кафф отверг начисто:

— Разве это свидетель! Горький пьяница, миссис Эмерсон. Ему регулярно мерещатся всякие ужасы — змеи, драконы, гол... э-э... скажем, фривольно одетые дамочки.

— Понятно. А вам не приходило в голову, инспектор, что мы имеем дело со вторым Джеком-потрошителем?

— Н-нет, — протянул мистер Кафф. — Признаться, не приходило.

Под впечатлением от моих слов, он твердо обещал рассмотреть факты в свете этой теории.

— Непременно, миссис Эмерсон, непременно. Однако позвольте заметить, что это маловероятно. Если... упаси господи... в ближайшее время произойдет еще одно убийство... тогда конечно... Поживем — увидим, миссис Эмерсон. Таков наш с вами девиз. Поживем — увидим.

Расстались мы по-дружески, пожелав друг другу всяческих успехов. Милый джентльмен этот инспектор Кафф, размышляла я, шагая к выходу из Скотланд-Ярда. Но если он решил, что при помощи комплиментов и чашки кошмарного чая обвел меня вокруг пальца, то сильно ошибся. Ему известно гораздо больше тех крох, которыми он со мной поделился. Полицейский есть полицейский. Так же как и все остальные, не желает признавать за женщиной таланта детектива. Что ж. Поживем — увидим, инспектор Кафф!

На набережной я остановила кеб, потому что время поджимало, и очень скоро уже стояла на Рассел-стрит. Хотелось бы сказать, что при виде Британского музея я исполнилась гордостью за это средоточие знаний и археологических сокровищ. Очень хотелось бы... но ложь, как вы уже поняли, читатель, противна моей натуре. Сама по себе задумка была неплохой. Выполненное по образу и подобию греческих храмов, здание поначалу выглядело внушительно, но за тридцать с лишним лет лондонский смог окрасил его стены в унылый грязно-серый цвет. Ну а внутри... Музей всегда ломился от экспонатов, вот только относятся здесь к этим сокровищам с безобразной, совершенно непростительной халатностью. Чего стоят безграмотные надписи на стендах! А невежественные гиды, изо дня в день повторяющие те же ошибки посетителям! Женская рука — вот чего не хватает нашему музею. Если бы место мистера Баджа занимала дама...

Ни в читальне, ни в так называемом кабинете Эмерсона не было. А кто, собственно, рассчитывал найти профессора за работой? Из подсобного крыла я прямиком направилась в Египетскую галерею.

Зал мумий был наполнен до отказа. Разношерстная публика оказалась еще и многоязычной — помимо классического английского здесь звучал не только хинди, но и шотландский, йоркширский диалекты, которые с английским мало схожи. Светские дамы в шляпках и перчатках толкались среди простоватых торговцев и худосочных клерков в протертых на локтях пиджаках и брюках с пузырями на коленях. Кое-кто пришел с детьми. Не обошлось и без личностей, в которых любой с легкостью распознал бы репортеров; был даже фотограф — точнее, его нижняя часть, выглядывающая из-под черного чехла камеры. Со свойственной мне проницательностью я сделала очевидный вывод: в зале полным ходом шли приготовления к какому-то немаловажному событию.

Ни увидеть, ни тем более приблизиться к саркофагу зловредной мумии не было ни малейшей возможности. Работая локтями и ручкой своего незаменимого зонтика, я проложила путь через толпу... к статному румяному джентльмену в малиновом тюрбане, чья угольно-черная борода с порога привлекла мое внимание.

— Привет, Пибоди, — пробасил бородач. — Ты что здесь делаешь?

— Позволь и тебе задать тот же вопрос, Эмерсон.

— Я-то... Я-то увидел в газете объявление. Думаю, ты его тоже не пропустила, Пибоди? Мистер Бадж намерен осчастливить нас лекцией. Мои познания в египтологии, Пибоди, требуют постоянного совершенствования. Разве я мог прозевать такой уникальный шанс?

Едкий сарказм профессорского тона на бумаге передать невозможно.

— Твой глубочайший интерес к лекции мистера Баджа меня не удивляет, но к чему этот маскарад — вот вопрос. Борода слегка... гм... пышновата, тебе не кажется?

Эмерсон любовно огладил густую растительность. Когда-то, еще в дни нашего романтического знакомства, он носил почти такую же, а позже расстался с ней по моей просьбе. Скучает, наверное, бедняжка...

— Борода в самый раз, Пибоди. Не потерплю насмешек!

— И в мыслях не было. Ты не ответил на вопрос. От кого прячешься? От мистера Баджа?

— Да ладно тебе, Пибоди! — прорычал профессор. — Сама знаешь, что меня сюда привело... тебя, кстати, тоже. Наш неуловимый приятель в леопардовой шкуре как пить дать сегодня объявится. Столько народу! Пресса! Фотограф! Держу пари, он не устоит. Моя задача — поймать стервеца и положить конец всей этой ереси.

— Бог в помощь. Без бороды, уверена, ты бы не справился.

От очередной шпильки Эмерсона меня спас прокатившийся по залу шумок и явление мистера Баджа народу. Хранитель ценностей Британского музея шествовал в окружении охраны, которая немедленно расчистила пространство между легендарной мумией и камерой фотографа. Мистер Бадж ступил в центр и принял нужную позу; яркая вспышка, дымок... Исторический снимок сделан; благодарные потомки будут в восторге.

Правда, для этого фотографу придется как следует подретушировать запечатленный на снимке облик. Мистер Бадж, не достигший еще и сорока, выглядел гораздо старше. Позволю себе повторить слова нашего американского коллеги, одного из наиболее перспективных, по мнению Эмерсона, молодых египтологов: «Бадж? Толстый, рыхлый, несуразный. Пожимать ему руку — все равно что трясти рыбу за хвост». Прелестная характеристика, не правда ли?

Рыбьи глаза с подозрительным прищуром взирали на мир из-за толстых стекол очков. За свою деятельность Бадж заслужил уважение коллег, густо замешенное на неприязни. Уважение — за существенный вклад в музейную коллекцию; неприязнь — за подлые способы добычи экспонатов и неискоренимую страсть к плагиату. Подкуп, шантаж, элементарное воровство — эти эпизоды его гнусной деятельности не раз становились темой для сплетен среди востоковедов.

Надеюсь, читатель, у вас сложилось впечатление о человеке, который предстал перед нами с лекцией об истории мумифицирования в Древнем Египте.

Неимоверно нудной, должна признать, лекцией, щедро пересыпанной чужими цитатами и бахвальством о собственных, весьма сомнительных, достижениях. Публике, пришедшей в надежде послушать сказки о египетских принцессах и древних проклятиях, заумные разглагольствования лектора быстро наскучили. Дамы вновь зашушукались, дети затеяли возню под ногами...

— Сердце умершего подвергалось... — бубнил Бадж. — Эта процедура происходила...

Эмерсон в кои-то веки держал язык (или, скорее, жало) за зубами и не осыпал Баджа ядовитыми стрелами своего сарказма. Запустив пятерню в бороду, — видно, клей попался едкий, — профессор лишь стрелял глазами по сторонам. С его ростом это было несложно; мне же, к сожалению, оставалось только любоваться спинами слушателей. Правда, мистера О'Коннелла я разглядела даже в этой толпе — как ни прикрывал ирландец свои огненные лохмы кепкой, веснушки и небесная голубизна глаз его все равно выдали.

В двух шагах от О'Коннелла затаилось горчичное — или шафрановое? — облако с оборками. Похвально, мисс Минтон, похвально... Настойчивость и усердие необходимы в любой профессии. Юная леди могла бы, конечно, и поделиться со мной своими планами, но, с другой стороны, я тоже не была с ней до конца откровенной.

Бадж все вещал; публика внимала вполуха. Кто-то пробирался к выходу, кто-то присоединялся к толпе. В битком набитом зале было жарко, и с каждой минутой жара и духота усиливались. Стража привычно впала в столбняк, — вероятно, сберегая силы для охраны бесценной персоны после лекции.

Нечеловеческими усилиями, но мистеру Баджу удалось-таки распутать хитросплетения египетских похоронных ритуалов, и он приступил к описанию методов бальзамирования. Публика оживилась. Набившие оскомину цитаты из Геродота были выслушаны в благоговейном молчании. Кое-кто содрогнулся от ужаса.

— Первый и наиболее дорогостоящий способ заключался в извлечении мозга через носовые отверстия посредством железного щупа. Тело освобождалось от внутренностей, каковые затем опускались...

Проследить до конца эту малоприятную процедуру нам не удалось. Слушатели не сводили остекленевших взоров с лектора; Бадж красовался перед камерой... Каким образом в зале возник призрак в белых одеждах и леопардовой накидке, для меня, как и для всех остальных, осталось загадкой.

Я вцепилась в руку мужа. Эмерсон напрягся, но не двинулся с места. Умница, дорогой... Пусть этот клоун подойдет поближе... Не так-то просто будет растаять в воздухе среди десятков зевак. А выходов здесь только два, в противоположных концах зала.

Бадж, едва ли не последним заметив леопардового визитера, зашелся в визге и отпрыгнул к стене.

— Схватить! — судорожно взмахнув короткими пухлыми ручонками, заверещал хранитель. — Чего ждете, болваны?! Не подпускайте его ко мне!!!

Обращенный, по-видимому, к страже приказ повис в воздухе. Мистическое явление «жреца» подействовало на охранников не самым лучшим образом: вместо того чтобы выйти из ступора, дюжие парни бесповоротно окаменели. К счастью, не все.

Самый отважный из них встрепенулся и шагнул к нарушителю спокойствия.

— Стой! — громовым раскатом прокатилось по залу.

Рамсес непременно отметил бы, что «жрец» репетировал свою роль. Его актерское мастерство с последней нашей встречи заметно выросло. Голос звучал глубже и увереннее, повелительность жестов сделала бы честь даже королевской особе.

— Прикоснись — и умрешь! — грозно раздалось из-под маски. — Того, кто осмелится поднять руку на посланца богов, ждет страшная смерть.

Гробовую тишину нарушал лишь скрежет со стороны камеры — у фотографа тряслись руки, но он не оставлял судорожных попыток заменить фотопластину.

— Не зло несу я, но защиту, — торжественно продолжал «жрец». — По доброй воле пришел я, чтобы отвести древнее проклятие от каждого... каждого, кто находится в этом зале!

— Ну все, довольно! — Эмерсон выдернул руку, освобождаясь от моей хватки. — Конец представлению.

Конец? Я бы сказала — начало. Начало светопреставления. Угрозы «жреца» достигли цели: зрители запаниковали, заметались все разом — кто в поисках выхода, кто в попытке хотя бы подальше убраться от «посланника богов». Женский визг, плач детей, истерический смех некоторых слабонервных джентльменов... содом и гоморра! Одна из особо чувствительных дамочек закатила глаза в изящном беспамятстве. Несколько смельчаков (репортеры в том числе) отчаянно проталкивались к леопардовому призраку. Кто-то двинул локтем камеру; покачнувшись, трехногое чудо техники рухнуло на миниатюрную старушку в уродливой шляпке и златокудрого малыша. Эмерсон без устали сыпал проклятиями, но с места, бедняжка, сдвинуться не мог. Чувствительная дамочка оказалась еще и весьма толковой: прежде чем лишиться сознания, она подыскала себе достойную опору в виде широкой профессорской груди.

Стоит ли уточнять, читатель, что в этом хаосе я сохраняла спокойствие, а если и приросла к полу, то вовсе не от смертельного ужаса. Просто не нашла иного способа удержаться на ногах среди обезумевших людей.

Призрак метнулся к саркофагу Хенутмехит... и к Баджу, естественно, поскольку тот нашел убежище в углу рядом со злополучным экспонатом. Бадж дал было деру... поскользнулся... проехался внушительным брюшком по мрамору... и закатил истерику, требуя внимания к своей особе и незамедлительного спасения важного государственного деятеля.

А жрец-то, между прочим, его и пальцем не тронул. Притормозив перед саркофагом, он обратился с почтительной, но крайне невнятной речью к безмятежному лику древнеегипетской леди, отвесил поклон — и был таков. Скрылся за занавесом в углу зала!

Конец беспорядкам положил, разумеется, не кто иной, как мой доблестный рыцарь. Не сумев избавиться от любительницы обмороков, профессор галантно подхватил ее под мышку и двинулся к Баджу. Если бы не Эмерсон, клянусь, ничто не спасло бы хранителя от бесславной гибели под ногами ошалевшей публики.

— Тихо!!! — Египтяне не зря назвали обладателя этого баритона Отцом Проклятий. — Всем оставаться на местах! Он исчез! Опасности нет! — И так далее и тому подобное.

Толпа притихла, подчиняясь властному голосу разума. Эмерсон за шкирку поднял хранителя, встряхнул по привычке (на себе испытала) и поставил на ноги. Очки наш почтенный лектор потерял, концы шейного платка свисали с уха, а физиономия едва не лопалась от избытка чувств. Чувств, добавлю, недостойных христианина. Эмерсон вручил ему бесчувственную леди. Бадж сложился пополам, однако ношу не уронил.

— Кто здесь начальник, хотел бы я знать? — пробасил Эмерсон. — Принимайся за дело, олух царя небесного! Хвастать победами среди аборигенов ты мастер. Покомандуй-ка здесь ради разнообразия!

Не дожидаясь ответа (и правильно — Бадж надолго потерял дар речи), профессор зашагал обратно. Ах, мой дорогой Эмерсон! Он не забывал обо мне ни на минуту. Ни хитроумная леди, своим неуместным обмороком связавшая его по рукам, ни забота о никчемном хранителе, ни даже крах собственных надежд на поимку «жреца» не отняли у меня его внимания. Убедившись, что я цела, невредима, как всегда спокойна и с зонтиком наготове, Эмерсон похлопал меня по плечу:

— Молодец, Пибоди. Еще не все потеряно. Он не мог сбежать.

Занавес, за которым скрылся «жрец», на первый взгляд казался громадным сплошным куском тяжелого темно-коричневого бархата. На деле, разумеется, занавесей было как минимум два, но, чтобы в этом убедиться, Эмерсону понадобилось несколько минут и обойма проклятий.

— Черт! — Он наконец нащупал край и рванул занавес в сторону. Взглядам всех присутствующих предстала мраморная стена без единой трещины и уж тем более без двери.

Эмерсон отлично знал, что из зала невозможно выйти иным способом, кроме как через арочные проходы, расположенные друг напротив друга. Но он не был бы Эмерсоном, если бы с ходу признал очевидное. Наткнувшись на голую стену, профессор исчез за шторой — выискивать потайную дверь. Снаружи его путь отмечали вздымающиеся волны бархатных складок и густые клубы пыли.

Хранитель тем временем обрел не только дар речи, но и способность передвигаться. Не без помощи охранников, насколько я могла заметить.

— Какого черта! — завопил он, потрясая кулачками. — Что он там делает?! Миссис Эмерсон! Немедленно вытащите...

Из пыльных складок вынырнула всклокоченная борода, затем малиновый тюрбан. Синий взор профессора горел праведным гневом.

— Попрошу не выражаться в присутствии моей жены, Бадж.

Хранитель топнул ножкой:

— Вам там нечего делать, профессор!

Вслед за тюрбаном из-за портьер выступил весь Эмерсон.

— Ничего, — буркнул он. — Ровным счетом ничего, кроме глухой стены и приличного количества пыли. Вам, Бадж, следовало бы обратить внимание на...

Хранитель затопал обеими ножками:

— Вон!!! Все вон!!! Галерея для публики закрыта!!!

— А вот это разумно, — согласился Эмерсон, обратив ледяной взор на оставшуюся «публику» — двоих знакомых представителей журналистской братии и еще одну личность, мне неизвестную. — Репортеры... будь они прокляты. Вышвырните их к чертям, Бадж.

Как бы не так. О'Коннелл и мисс Минтон вовсе с места не сдвинулись, а незнакомец с самоуверенной улыбкой шагнул вперед. Элегантный черный сюртук как влитой сидел на его стройной фигуре. Развернутые плечи и широкая прямая спина выдавали отличную физическую подготовку, но если джентльмен и был атлетом, то далеко не первой молодости. Глубокие морщины избороздили лоб и щеки, а под глазами набрякли мешки. От моего наметанного глаза не укрылось высочайшее качество шелкового цилиндра, кашне и прочих аксессуаров джентльмена — в том числе и трости с золотым набалдашником, которую он небрежно вертел в затянутых лайкой пальцах.

— Надеюсь, приказ меня не касается, мистер Бадж, — вальяжно протянул незнакомец.

Боже правый! Что за метаморфоза! Баджа как подменили. Наш достопочтенный коллега расцвел, залопотал... ну разве что не распластался ниц.

— О чем речь, ваша светлость! Нет! Конечно, нет! Всегда рады приветствовать вашу светлость в этих скромных стенах. Надеюсь, ваша светлость будет снисходительна...

— Благодарю, Бадж, — отозвалась светлость со снисходительностью, к которой взывал хранитель. — Будьте любезны меня представить. Профессор и его супруга известны мне, как и всей Британии, но я не имел удовольствия познакомиться с ними лично.

Пока Бадж разливался соловьем перед своим высокопоставленным гостем, его светлость демонстративно изучал меня через монокль. Я вонзила ногти в руку профессора, который, как известно, на дух не выносит монокли, бесцеремонные взгляды и голубую кровь.

— Лорд Сент-Джон Сент-Саймон, если не ошибаюсь? — на удивление благодушно поинтересовался Эмерсон. — Младший сын их светлостей Кентерберийских?

Его светлость поклонился, приподняв цилиндр. Длинные нити напомаженных волос не справились с поставленной задачей, и искусная работа цирюльника пошла насмарку. На макушке откровенно просвечивала внушительная плешь.

— Польщен, профессор. Не ожидал, что вы проявите интерес к скромной деятельности такого дилетанта, как я.

— Ваша скромная деятельность занимает первые страницы всех уважающих себя британских газет, — ровным тоном объяснил Эмерсон. — Не вы ли поддерживаете... гм... очень близкие отношения с тем юным джентльменом, чей отец передал в дар музею эту мумию?

Вот так новость! Теперь понятно, почему Эмерсон тратит время на светскую болтовню, вместо того чтобы гнаться за жрецом-невидимкой.

— О да! — напыщенно вставил Бадж. — Граф Ливерпуль — прекрасный юноша и щедрый покровитель. Смею ли я надеяться, ваша светлость, что и он оказал нам сегодня честь своим присутствием?

— Граф Ливерпуль где-то поблизости, — с ленцой протянул Сент-Джон, пряча зевок за аристократически узкой ладонью.

— Неужели? О-о-о, неужели!!! Я непременно должен его увидеть. Выразить почтение...

Упорный взор Эмерсона в конце концов проделал брешь даже в непробиваемой надменности его светлости. Нервно крутанув трость, Сент-Джон изволил улыбчиво приподнять уголки рта:

— Итак, профессор? Что намерены предпринять? Откровенно говоря, я думал, что вы последуете за жрецом. Гонка на дилижансах, улюлюканье и все такое. Разве не занятно? Или вы склоняетесь к версии репортеров о сверхъестественном умении жреца растворяться в воздухе?

— Вздор, — отозвался Эмерсон.

— Согласен с вами, профессор. Тем не менее он исчез за портьерой и больше не появился. Двери там, как вы сами убедились, нет...

Настал и мой черед вступить в беседу:

— Ответ очевиден, ваша светлость. Ему достаточно было сорвать маску, сбросить накидку, платье — и смешаться с толпой. Тут такое творилось...

— Затем беспрепятственно выйти вместе со всеми, по Третьей галерее добраться до лестницы, которая ведет в зал скульптур, несколько шагов до главного выхода... и все! На Рассел-стрит полно кебов... Впрочем, мы можем хотя бы проследить его путь и расспросить охранников. Вдруг кто-нибудь из них заметил человека с объемистым свертком или сумкой...

— Где был спрятан костюм? Великолепно, профессор! — восхитился Сент-Джон. — Безукоризненная логика! Давайте проверим. Миссис Эмерсон, позвольте предложить вам руку?

— Не имеет смысла, ваша светлость. Я предпочитаю опереться на руку мужа.

Улыбка Сент-Джона наконец обрела полную силу.

— Очаровательно, миссис Эмерсон. А мисс Минтон не будет возражать?

— Мисс Минтон лучше вообще удалиться, — посуровел Эмерсон.

— Именно, именно, — поддакнул Бадж. — Отправляйтесь-ка восвояси. Вас это тоже касается, О'Коннелл. Я не возражаю против встречи с прессой после соответствующего ходатайства, но простым репортерам...

— Ну что вы, дражайший Бадж, — протянул его светлость. — Мисс Минтон — вовсе не простой репортер. Как вы могли подумать, что молодая неопытная женщина получит место в газете? Бабушка мисс Минтон...

— Не смейте! — выпалила девушка.

— ...не кто иная, как вдовствующая герцогиня Даремская, в далеком прошлом... э-э... близкая приятельница владельца «Морнинг миррор». Герцогиня горой стоит за права женщин и потому всячески поддерживает мисс Минтон... достопочтенную мисс Минтон в ее...

— Подлец! — Изящная ладошка с размаху припечаталась к аристократическим губам Сент-Джона. После чего мисс Минтон залилась слезами и выбежала из зала, чем сильно испортила великолепное впечатление от своего бунта.

— Да будут во веки веков благословенны прелестные дамы с их очаровательной непоследовательностью, — хохотнул Сент-Джон. — Отношения к себе требуют равного с мужчинами, а реагируют чисто по-женски!

— Очень бы не хотелось, но придется согласиться. — Я послала его светлости суровый взгляд. — Даже слезы гнева — а это были слезы гнева, уверяю вас, — унижают достоинство леди. Не беспокойтесь, ваша светлость, с мисс Минтон я поговорю.

— Черта с два! — рявкнул Эмерсон, добавил еще кое-что в том же духе и наконец переключился на притихшего ирландца, который так ошалел от новости о бабушке-герцогине, что, кроме невнятного «Вот это я понимаю, и точка!», больше не произнес ни слова. — Так-так, мистер О'Коннелл... Что это вы, друг мой, не поспешили утешить леди?

— Она ж меня зонтиком отделает! — в ужасе выпучил голубые глаза О'Коннелл.

— Очень даже возможно. Женщины бывают чертовски несговорчивы, верно?

— Да, сэр. Счастлив, что вы на меня не сердитесь, профессор. Понимаете, я всего лишь делал свою работу...

— Не сомневаюсь, — белозубо улыбнулся Эмерсон. — На здоровье, мистер О'Коннелл. Продолжайте заниматься своим делом и помните, что, как только мое имя или имя миссис Эмерсон появится на страницах вашего дрянного листка, я не оставлю от редакции камня на камне и вытрясу вашу репортерскую душонку из этой хлипкой оболочки. Прощайте, мистер О'Коннелл.

Только мы ирландца и видели. Растворился в темноте галереи побыстрее самого жреца-невидимки.

— Отлично, — кивнул удовлетворенный профессор. — С прессой разобрались. Вы тоже, Бадж, можете удалиться со спокойной душой. Ваша помощь не понадобится; только под ногами будете болтаться. Пустые любезности и сюсюканье, будь они прокляты, и так уже отняли у меня массу времени.

Бадж откланялся и засеменил прочь, вне себя от ярости. Обвинения Эмерсона, признаться, даже мне показались несправедливыми. Не помню случая, чтобы «пустые любезности» отвлекали профессора от дела против его воли. А к его светлости Эмерсон по-прежнему относился с добродушной — и оттого еще более подозрительной — снисходительностью. К примеру, нисколько не возражал против просьбы Сент-Джона сопроводить нас к выходу.

— Всегда мечтал понаблюдать за работой настоящего детектива, профессор, — заметил его светлость. Ну кто бы устоял против такой галантности?

Как ни печально, все наши усилия оказались тщетны. Из Третьей галереи на улицу можно было выйти разными путями: по западному коридору верхнего этажа, а затем к парадной лестнице; или же по черной лестнице и через весь первый этаж к главному выходу. Никто из охранников не заметил ни джентльмена с пакетом, ни какого-нибудь неестественно тучного (мое предположение) человека.

Его светлость все больше молчал, но за действиями профессора наблюдал с неустанным интересом. Отбросив надменность, он продемонстрировал острый ум, немалую эрудицию и даже подал несколько дельных советов. Меня это нисколько не удивило. Эмерсону всегда удается выудить все самое лучшее из тех, с кем его, пусть даже ненадолго, сталкивает жизнь.

К главному выходу поспешно стекались последние посетители, и охрана уже готова была закрыть музей. Эмерсон лично знаком со многими охранниками; пока он беседовал с ними, пытаясь освежить их память, ко мне и Сент-Джону присоединился молодой человек, до сих пор томно подпиравший колонну.

— Ну наконец-то, — протянул он дрожащим голосом. — Надолго же ты там застрял, Джек. Скучно же, ей-богу. Тоска смертная, хоть волком вой.

— Сам виноват, Нэд, — отозвался Сент-Джон. — Не поленился бы пойти — не скучал бы. Такое представление пропустил!

— Правда? — Томящийся юнец поднял трость и припал губами к набалдашнику, словно младенец к зубному кольцу.

Не иначе как тот самый граф Ливерпуль, догадалась я, и, разумеется, не ошиблась. Представив нас со свойственной ему небрежной галантностью, Сент-Джон добавил:

— Профессор и миссис Эмерсон — известные археологи и детективы. Помнишь, Нэд? Я тебе о них рассказывал. Мне сегодня посчастливилось наблюдать их за работой.

В ответ на это откровенно язвительное замечание Эмерсон набычился. Граф Ливерпуль визгливо хихикнул:

— Что ты говоришь! Правда?!

Наряд родовитого отпрыска в лоске не уступал, а скорее даже превосходил одеяние Сент-Джона, однако до элегантности облика своего старшего приятеля граф Ливерпуль не дотягивал. Ни безукоризненный покрой сюртука, ни блеск гигантского бриллианта в заколке шейного платка не могли приукрасить его чахоточную худобу и нездоровый цвет изможденного лица. А на улыбку, демонстрирующую полный рот гнилых и черных, как у древнего старца, зубов, невозможно было смотреть без слез.

— Археологи — да, ваша светлость, но не детективы! — возразила я. — Нас сюда привело исключительно желание поближе познакомиться с экспонатом, который ваш отец, упокой господи его душу, любезно преподнес Британскому музею. Весьма щедрый жест. Жаль только, что последствия его оказались столь печальны.

— Правда? Э-э... ну да... печальны. Бедный батюшка. Вот бы он удивился.

— И расстроился, — вкрадчиво подсказал Сент-Джон.

— Э-э... ну да... Не без того. — Граф снова присосался к набалдашнику и надолго умолк, бессмысленно хлопая жидкими ресницами. — Миссис Эмерсон... вы, что ли, та самая леди... которая выкапывает этих... как их... э-э... мумий.

— Нэд у нас шутник. — Сент-Джон взял руку приятеля в свою. — Миссис Эмерсон — выдающийся египтолог. Ты ведь, если не ошибаюсь, собирался пригласить ее в Моулди-Мэнор и показать коллекцию отца.

— Что? Э-э... ну да. Пригласить. Конечно. — Граф Ливерпуль сонно прикрыл глаза и ощерился. — Там их много... э-э... этих... мумий... Нет... мумий нет... Одна была. Всякие там... бутылочки, фигурки и все такое. Пожалуйте. Прошу. Когда угодно.

— Времени нет! — гаркнул Эмерсон прежде, чем я успела выразить благодарность за приглашение... каким бы оно ни было. — Нам с визитами разъезжать некогда.

— Конечно, профессор, — понимающе кивнул Сент-Джон. — Но я уверен, что вам с миссис Эмерсон найдется на что взглянуть в Моулди-Мэнор.

— Точно, точно...

Ливерпуль зашелся в очередном приступе бульканья, которое у него означало смех, а Эмерсон, потеряв терпение, неприлично быстро распрощался и потащил меня на улицу. Приятели двинулись следом.

Над городом нависла тяжелая громада черных туч. Сквозь это мрачное покрывало едва пробивались пурпурные лучи уходящего на покой светила. Я проводила глазами две черные фигуры, одна из которых, пониже ростом и потоньше, обессиленно повисла на той, что была более статной и внушительной. Зловещий закат сыграл со мной недобрую шутку. Казалось, два друга уходят в небытие... бездумно шагают к той страшной участи, что ждала по крайней мере одного из них.

— Бедный мальчик. Эта вредная привычка его погубит, Эмерсон... Опиум разрушает интеллект. Ливерпуль уже не соображает, что говорит и делает!

— При чем тут опиум! Его губит болезнь, Пибоди. Глядя на графа, поневоле поверишь в египетское божество возмездия. Какими бы ни были грехи несчастного парня — а грехи его несметны, Пибоди, уверяю тебя, — все же он не заслужил такой участи. — Ах, любимый мой Эмерсон! Ему необходимо было облегчить душу... но он не долго пребывал в унынии, природный оптимизм тут же взял верх: — Ну да ладно! Тысячи добрых людей страдают сильнее и погибают в муках пострашнее тех, которые предстоит испытать этому ничтожеству голубых кровей. Чаю хочу, Пибоди! Или чего покрепче.

Час был поздний, и я не стала возражать против кеба. Наемные экипажи с их неискоренимым ароматом затхлости и расползающейся кожаной обшивкой действуют на моего дорогого супруга самым странным образом. Возможно, виной тому ритмичное цоканье копыт... или же все дело в замкнутом пространстве, где всегда царит полумрак и где тебя убаюкивает обманчивое чувство уединения... Трудно сказать. Однако стоило дверце захлопнуться — и Эмерсон раскрыл объятия. Должна признаться... мне несладко пришлось... пока он не внял просьбе избавиться от бороды — чудовищно колючей и куда более неприятной, чем его прежняя настоящая растительность. Но сегодня от супружеских... гм... знаков внимания Эмерсона отвлекала не только борода... Возможно, беспокойство или даже легкая тревога... Дружеская шутка — вот испытанное средство от любой хандры!

— Как насчет голубой крови, дорогой мой Эмерсон? Похоже, без аристократического привкуса и в этом деле не обойдется.

— Да уж, будь оно все проклято! Я-то надеялся избавиться от репортеров. Прояви снисходительность, Пибоди, окажи своему многострадальному супругу одну любезность. Оставь юную леди в покое. Не бери ее под свое материнское крыло. Опасность, светское пустословие — черт с ними. Но еще одна романтическая история — это уж чересчур!

— Твои опасения напрасны, дорогой, — утешила я. — С романтикой в нашем деле плохо. Разве что его светлость...

— Проклятье! Да она же ему по губам съездила!

— Что за выражения, Эмерсон! И при чем тут этот не слишком пристойный, но справедливый жест мисс Минтон? Опыта у тебя маловато, дорогой. Выказывать неприязнь на людях — не значит ее испытывать. Вспомни хоть наши с тобой...

— Не желаю вспоминать, Пибоди.

— М-да... Правда, есть еще юный Уилсон... Ты с ним, кажется, знаком?

— Угу... Чего стоят мои знакомства. Не удивлюсь, если Уилсон окажется принцем Уэльским, — помрачнел Эмерсон. — Предупреждаю, Пибоди! На членов королевской семьи меня не хватит. С аристократами бы справиться!

Кеб остановился у нашего дома. Эмерсон помог мне выйти и на минуту оставил, чтобы расплатиться с кучером. То ли от слабого дождика, то ли от мороси сумерки сгустились настолько, что бесформенный предмет у ограды я поначалу приняла за кучу тряпья. Куча неожиданно зашевелилась и превратилась в маленького оборвыша, одного из тех, для кого улицы — родной дом, а пасмурное небо Англии — единственная крыша над головой. Констебли, как правило, гоняют нищих на Сент-Джеймской площади и в других респектабельных лондонских районах, но этому малышу явно удалось улизнуть от внимания стражей порядка. Едва мы подошли к воротам, как он поднялся на ноги и в безмолвной мольбе вытянул руку.

— Совсем кроха, — вздохнула я. — Не могли бы мы...

Эмерсон уже звенел в кармане монетами.

— Не могли бы. Всех к себе не заберешь, Амелия, — отозвался он ворчливо. Но меня-то не обманешь. Нотки сочувствия и затаенного гнева я не могла не уловить. — Вот тебе, мой мальчик, держи. — Серебро полновесно звякнуло в грязной ладошке. — Купи что-нибудь поесть и устройся где-нибудь на ночь. Иди, малыш, иди. С констеблем шутки плохи.

Худенькие пальчики сжали щедрое подаяние, ребенок проскулил что-то невнятно-благодарное и отступил назад. Шагая по дорожке к двери, Эмерсон сквозь зубы чертыхался.

— Да, мой дорогой, ты прав... Наш мир жесток. Будем надеяться, что этих несчастных ждет другой, лучший из миров.

— Вздор! — парировал Эмерсон.

— Это ты так говоришь, дорогой. Но согласись, никто не может быть уверен... Что ж... Хоть одно горемычное дитя порадуется сегодня горячему ужину. Боже правый! Как поздно! Наши с тобой горемычные дитятки наверняка уже заждались и умирают без чая. Нужно будет вознести благодарность за кров и пищу.

Из дитяток лишь двое дожидались чая в гостиной. В платье с морем оборок и широченным поясом Виолетта казалась поперек себя шире. Перси при нашем появлении вскочил:

— Добрый вечер, сэр. Добрый вечер, тетя Амелия.

— Здравствуй, Перси, — отозвалась я. — Давно ждете? Просим прощения за задержку. Миссис Уотсон, будьте любезны, пошлите кого-нибудь из горничных за Рамсесом.

Экономка всплеснула руками:

— О, мадам...

— Понятно. Сбежал?

— Не понимаю, мадам... Не понимаю, как ему удалось... — запричитала миссис Уотсон. — Ведь глаз же не спускала...

— Успокойтесь, дорогая. Вы не первая, кого Рамсес обвел вокруг пальца. Эмерсон, прекрати рвать волосы. Не думаю, что плешь будет тебе к лицу. Сядь!

— И не подумаю! — взревел профессор. — Твое спокойствие, Амелия, не делает тебе чести. Знаю, все знаю! Можешь не напоминать! Рамсес сбегал много раз, и ничего с ним не случалось... но этот чертов город...

— Пойду поищу. — Я поднялась. — Остынь, Эмерсон. Съешь... вот хоть сандвич с огурцом. Надеюсь, поможет.

Эмерсон, разумеется, мой совет отверг и потопал следом в коридор. Вместе с остальными. Дворецкий бросился было за моим плащом, но я лишь отмахнулась.

И правильно сделала. Оборвыш не успел скрыться, он уже бился в руках констебля исполинского роста и телосложения. Протестующие детские крики время от времени заглушались раздраженным рычанием полицейского.

— Нечего тебе здесь делать, голодранец... ну-ка... давай отсюда... Ой! Это еще что такое? Ах ты...

— Отпустите ребенка! — крикнула я, подлетая к воротам.

— Но, мэм! Он ошивается у дома и ждет, когда...

— Он просто ждал, когда его впустят в дом, — объяснила я. — Рамсес, как ты посмел ударить полицейского?!

— Укусить, мамочка. Я был вынужден воспользоваться этим способом защиты, поскольку удары обнаженной ступни не возымели должного эффекта...

— О господи! Эмерсон, будь добр...

Серебро звякнуло вновь, на этот раз в мясистой ладони стража порядка. Констебль приподнял шляпу и удалился, укоризненно качая головой. Я протянула руку к вороту беглеца... и содрогнулась. Нет уж. Этот ворот лучше не трогать. В зловещем молчании мы прошли по дорожке и поднялись на крыльцо.

От наряда нашего отпрыска захватывало дух и слезы наворачивались на глаза. Отдаю Рамсесу должное: если он что-то делает, то на совесть. Босые ноги из просто загорелых стали сине-черными — черными от грязи и синими от холода (к вечеру температура заметно снизилась). Облачен он был в тряпье, кошмарнее которого мне видеть не приходилось. Рубашка и панталоны с чужого плеча — если о панталонах можно так сказать — едва держались на худом теле, несмотря на порядочное количество ржавых (где он их, спрашивается, взял?) булавок. Мокрое насквозь классическое одеяние попрошайки и аромат издавало соответствующий, словно Рамсес для пущего эффекта окунулся в сточную канаву. Миссис Уотсон, ахнув, зажала нос и попятилась.

Рамсес стянул с головы... скажем, некое подобие головного убора. Несмотря ни на что, приятно видеть, что мои лекции о поведении джентльмена в обществе не пропали даром. Затем сунул руку за пазуху, извлек букетик жалких, сморщенных нарциссов — помнится, на клумбе в Сент-Джеймском парке они выглядели гораздо привлекательнее — и протянул Виолетте.

— Это тебе...

Виолетта затрясла всеми своими оборочками и локонами и замахала ладошками, как будто на нее напал целый осиный рой. Гримаса омерзения исказила круглое личико.

— Гадкий! — взвизгнула она. Разнообразие всегда радует. Признаться, я ждала знакомого «Умер, о-о-о, умер!». — Гадкий, гадкий, о-о-о, гадкий...

У Рамсеса вытянулось лицо, но оскорбление он перенес мужественно. Повернувшись ко мне, извлек из-под умопомрачительной сорочки еще один букетик — два цветочка и с десяток стебельков.

— Это тебе, мамочка.

— Спасибо. — Я приняла подношение двумя пальцами. — Очень мило с твоей стороны. Боюсь только, тебе придется забыть о карманных деньгах. Эти средства пойдут на pourboires[2] всем тем, кого ты обокрал, укусил... словом, облагодетельствовал тем или иным образом. Сумма растет, Рамсес.

Все это время Эмерсон хватал ртом воздух, как голодная лягушка при виде комара.

— Почему... Пибоди... объясни мне, почему он так одет? — раздался наконец полувздох-полустон.

— Приступил к практическим занятиям по маскировке, — ответил за меня Рамсес. — Ты ведь не забыл, папочка, что мне было позволено оставить маскировочные принадлежности для собственных нужд. Те самые, которые мы нашли в логове преступной личности, известной под кличкой...

Я не успела вмешаться. Бедный мой, бедный Эмерсон! Побагровел, как небо перед штормом, и грудь заходила ходуном. При любом упоминании об этом диком эпизоде и еще более дикой личности у профессора подскакивает давление.

— Ты не должен выходить из дома без разрешения, — сказала я, воспользовавшись паузой. Эмерсон, кроме хрипа, ничего выдавить не мог. — Отправляйся к себе и... Секундочку. Что это за царапина на лбу? Только не говори, что виноват Перси.

— У меня не было таких намерений, мамочка.

Перси, кашлянув, выдвинулся вперед.

— Все равно я виноват, тетя Амелия... сэр. Виноват в том, что кузен ушел из дому без позволения. Я дразнил Рамсеса. Хотел пойти погулять с ним в саду, наловить бабочек для коллекции. Рамсес сначала не хотел идти... и я, наверное, сказал... что-то обидное... Ну, вроде того, что он никуда не ходит без мамочки или няни... Я просто пошутил, сэр! Понимаю, что несу всю ответст...

Рамсес прыгнул на кузена с львиным рыком, которому позавидовал бы даже его неистовый родитель. Эмерсон ухватил сына за ворот. Я отпрянула.

— Нет! Эмерсон, нет! Только не тряси...

Поздно.

Переодеваться пришлось не только Рамсесу. От близкого знакомства со зловонной гадостью, пропитавшей костюм оборвыша, спаслась одна лишь Виолетта. Когда угрюмый Рамсес прошмыгнул мимо, барышня сморщила нос и ткнула пальчиком:

— Гадкий!

Рамсес скис окончательно.

Чай хоть и поздновато, но подали. Я решила не отказываться от вечернего ритуала. Родители и дети должны ежедневно проводить вместе минимум час — вот неукоснительное правило, без которого семья не семья. Тем вечером чаепитие было жертвой с моей стороны, но я сочла себя обязанной принести эту жертву. Эмерсон, не считая себя обязанным, подчинился моему требованию.

Виолетта, устроившись на софе, играла с огромной куклой, едва ли не крупнее своей «мамы», и на редкость на нее похожей. Ну просто вылитая Виолетта — те же пухлые щечки, такие же тугие желтые локоны. Плаксивая барышня «понарошку» потчевала свою Хелен сандвичами и чаем с молоком. Поймав немигающий взгляд Рамсеса, она неожиданно разулыбалась и пригласила кузена в компанию.

Вместо того чтобы с учтивым мужским пренебрежением отказаться от участия в девчачьих играх, мой сын засиял от счастья, устроился рядышком на софе и... боже правый!... принялся качать куклу на коленках и гладить локоны.

О печальном инциденте с констеблем и прочих художествах нашего мальчика больше никто не произнес ни слова. Рамсес был наказан предостаточно. Он лишился того самого запаса «маскировочных принадлежностей», который ему совершенно напрасно позволили взять из Египта. Чего там только не было, в секретном штабе Гения Преступлений! Сундуки со всевозможными нарядами, коробки с красящими средствами для волос и бровей, румянами и губной помадой. Специальные вкладыши, благодаря которым форма лица изменяется до неузнаваемости; вставные челюсти; накладные усы и бороды. Великолепные парики, от которых не отказались бы лондонские модницы. Одним из них и воспользовался Рамсес, слегка подрезав длинные кудри и стянув подкладку булавкой.

Эмерсон честно старался поддержать беседу с Перси, но в конце концов выдохся. Ну о чем, в самом деле, поговоришь с ребенком, который домашнюю утварь додинастического периода в глаза не видел и не способен сформулировать принцип исследования напластований? Словом, уже очень скоро Эмерсон оставил бесплодные попытки и взялся за газету.

— О сегодняшнем происшествии ты там ни слова не найдешь, Эмерсон. Газеты вышли до начала лекции мистера Баджа.

— Происшествии?! — У Перси загорелись глаза. — Можно узнать, о каком происшествии, сэр?

Я бы воздержалась от ответа — к чему возбуждать детское любопытство? — но Эмерсон, разумеется, пустился в объяснения. Его ехидные шпильки в адрес мистера Баджа для Перси были пустым звуком, зато из рассказа о явлении «жреца» мальчик не пропустил ни слова.

— Вот это да! Как интересно, сэр!

— Гадкие! — скуксилась Виолетта.

— Гадкие?! — Такого оскорбления Эмерсон никак не ожидал.

— Простите ее, сэр, — быстро вставил Перси. — Это она о мумиях. Вы такой храбрый, сэр! Жалко, что не удалось его поймать.

— Гм... — подал голос Рамсес. — Нужно отметить, что загадочная личность всегда появляется вовремя и обращает так называемый «эффект толпы» себе на пользу. Зная о предполагающемся большом скоплении народа, он рассчитывал воспользоваться этим фактором и скрыться. Отсюда возникает вопрос: уместно ли использование термина «душевнобольной» по отношению к несомненно разумному индивидууму?

На протяжении всей речи Рамсес продолжал методично поглаживать локоны пухлощекой Хелен. Зрелище, доложу я вам, столь же нелепое, сколь и тревожное. Уж если Рамсес снизошел до подобных глупостей, значит, его симпатия к кузине даже глубже, чем кажется.

— Любопытная мысль, Рамсес... — задумался папочка. — Следует, однако, помнить, что душевнобольной отнюдь не всегда слабоумный. Такие личности зачастую обладают широкой эрудицией и быстрой реакцией.

— А! — оживился Перси. — Как у Джека-потрошителя! Его ведь так и не поймали, правда, сэр?

Сразил наповал.

— Перси! Откуда ты знаешь об этом маньяке? Твои родители не должны были...

— Это все слуги, тетя Амелия. Знаете, как они любят посудачить.

— Гадкий! — сообщила Виолетта. — И они гадкие! Умерли!

— Бож-же правый! — Эмерсон во все глаза уставился на ребенка.

— Она сама не понимает, о чем говорит, — успокоила я мужа. Но не себя.

— Будем надеяться, — заключил Рамсес, — что мы не имеем дело с аналогичным случаем. Поскольку... если преступником движет страсть к убийству и маниакальная ненависть к представителям определенной профессии... то смертельная опасность грозит любому, кто так или иначе связан с Британским музеем.

Довольно! Я схватилась за звонок:

— Миссис Уотсон! Прикажите убрать со стола!

Не желаю слышать объяснения своего сына, откуда ему известно о Джеке-потрошителе. И уж тем более не желаю знать, откуда ему известно о маниакальной ненависти, которую этот убийца испытывал к представительницам определенной... мягко говоря... профессии.

Беседы о маньяках действуют на Эмерсона не лучше, чем упоминание о Гении Преступлений. Я решила повременить, прежде чем вновь поднимать ату тему, и вернулась к ней лишь за ужином.

— Интерес Рамсеса к убийствам меня не радует, однако в его словах есть смысл. Ты обратил внимание, Эмерсон, что он повторил мою собственную версию?

Профессор сосредоточенно пилил кусок мяса, никак не желавший поддаваться. Нож выскользнул, отбивная шлепнулась на пол.

— Жаль, Бастет исчезла, — рассеянно прокомментировал Эмерсон, пока Гаргори соскребал с ковра жир. — Не было бы забот. О ней ничего не слышно, Пибоди?

— Пока нет. Я попросила Розу прислать телеграмму, как только Бастет вернется. Не увиливай, дорогой, не выйдет. Положение очень серьезно.

— Не ты ли вечно меня одергиваешь, стоит только завести серьезный разговор при слугах, Пибоди? Совершенно идиотское правило, между прочим. Важные темы всем интересны. Верно, Гаргори?

— Э-э... Конечно, сэр. — Дворецкий ретировался к буфету.

— Я давным-давно оставила надежду обучить тебя хорошим манерам, дорогой. К тому же дело не терпит отлагательств, так что забудем о правилах. Стоит мне подумать о нависшей над тобой опасности...

— Вздор! — вскипел Эмерсон. — Какая разница, кто подал эту дикую идею — ты или Рамсес. В любом случае в ней нет ни малейшего смысла! Два покойника, один из которых умер собственной смертью, — а репортеры уже вопят: «Волна убийств накрыла город!» И ты туда же, Пибоди! Не обращайте внимания на миссис Эмерсон, — бросил он Гаргори. — Это у нее привычка такая. Никакой опасности нет.

— Рад слышать, сэр, — со вздохом искреннего облегчения отозвался дворецкий. — Мяса не желаете, сэр?

Мяса профессор желал.

— К убийству Олдакра «жрец» отношения не имел, — прошамкал он с набитым ртом. — У такого типа, как наш бывший коллега, врагов было хоть отбавляй. Я вот, к примеру, терпеть его не мог! Ну а что касается спектакля в музее... это либо просто больная фантазия, либо шутка для достижения определенной, но нам неизвестной цели.

— Ага! И ты додумался?

— Только не говори, что ты додумалась раньше, Пибоди, — оскорбился любимый. — Вечно ты так. Мне и самому это не приходило в голову до тех пор, пока не выяснилось, что с делом связан лорд Сент-Джон. Шутка как раз в духе извращенного ума его светлости. Ты ведь о нем слышала?

Вопрос риторический. Я и не стала утруждаться с ответом, а Эмерсон не стал его дожидаться, коротко обрисовав облик развратного лорда. Даже если иметь в виду неприкрытую антипатию профессора к знати, портрет получился омерзительный и в каком-то смысле трагический.

Наделенный от природы красотой, недурным здоровьем и более чем незаурядным умом, лорд Сент-Джон подавал большие надежды. Университет он закончил без особых проблем, если не считать непристойных проделок, которые, впрочем, юношам его круга легко прощаются. Хартумскую военную кампанию 84 года лорд Сент-Джон прошел с честью, а вернувшись, присоединился к кружку молодых бездельников во главе с прощелыгой голубых кровей Альбертом-Виктором, принцем Уэльским, наследником престола. Ранняя смерть принца погрузила страну и королевскую семью в траур, но принесла и облегчение. Всем известно (иначе я не стала бы так распространяться), что Альберт-Виктор, среди друзей известный как Эдди, своими безобразными манерами мог лишь опозорить британский престол.

В 92 году, уже после смерти монаршего приятеля, лорд Сент-Джон сблизился с юным графом (тогда еще виконтом Блэкпульским) и приобщил его к забавам своего окружения. Результат, как сказал Эмерсон, налицо. Все пороки этого мира — естественные и противоестественные — граф Ливерпуль испытал на себе благодаря неустанной опеке наставника.

— Естественные и противоестественные? А в чем, собственно, различие? Речь ведь о пороках...

— Различие тебя не должно волновать, Пибоди, — ледяным тоном отозвался Эмерсон.

— Ах вот в чем дело. Тогда понятно. Не хочешь ли ты сказать, Эмерсон, что лорд Сент-Джон и есть наш «жрец»?

— Хотел бы... Но не могу. Я видел его в толпе до появления жреца.

— А ты уверен, что он не сумел бы выскользнуть, переодеться и вернуться в зал?

— Исключено, дорогая моя Пибоди. Вот, взгляни-ка. — Эмерсон вытащил из кармана карандаш (переодеться к ужину он, разумеется, отказался) и стал что-то чертить на скатерти. — Широкое и длинное одеяние может скрыть что угодно, в том числе и брюки. У жреца платье было до полу. Рукава платья — чуть ниже локтей... это не проблема... рукава сорочки и даже сюртука можно закатать. Все эти манипуляции заняли бы несколько секунд, но ведь ему нужно было бы еще набросить шкуру, скрепить ее, нахлобучить маску, снять туфли, носки и застегнуть сандалии.

— Верно. Кстати сказать, неплохая имитация нарядов времен Девятнадцатой династии. Разве что ткань плотновата — тогда таких не было. Да! И парики жрецы надевали в редких случаях, в основном же просто брили головы.

— Мелочи, но красноречивые, — согласился Эмерсон. — Без них нашего приятеля легко узнали бы. К тому же, вопреки утверждениям Баджа и не совсем точным свидетельствам Геродота, который описывал обычаи египтян в период... О чем это я?

— Полагаю, дорогой мой Эмерсон, ты всего лишь хотел сказать, что парики тоже были в ходу у верховных жрецов. Замечание верное, но несущественное. Ясно, что парик этого жреца служил практическим целям.

— Да, но и его познания нельзя сбрасывать со счетов, Пибоди. Ты не слышала, с чем он обратился к мумии?

Гаргори давно забыл, что ему положено хотя бы притворяться, будто он подает чай. Когда он согнулся над столом, рассматривая граффити профессора, я объявила, что чай будем пить в гостиной. Крах своих надежд дворецкий перенес стоически.

На вопрос Эмерсона я ответила сразу же, как только мы устроились в гостиной за столиком.

— Нет, дорогой. Слишком шумно было. Жрец говорил тихо и стоял далеко от меня.

— Зато я оказался ближе к нему! Если бы и не расслышал, по губам бы прочитал. Для меня это не проблема, Пибоди, сама знаешь. Вот тебе его обращение.

Скатерть для столика в гостиной не полагается, а искать писчую бумагу профессору было лень, поэтому он воспользовался манжетой сорочки. Выписывая иероглиф за иероглифом, Эмерсон повторял их вслух.

— Гм... Прекрасно, Эмерсон, только почему ты используешь древнеегипетский язык, если жрец говорил по-английски?

— Он не говорил по-английски, Пибоди.

— Боже правый! Выходит... значит...

— Я понятия не имею, что это значит, дорогая моя Пибоди. Ты тоже.

— Но ведь перед тем он говорил по-английски.

— Именно. Последовательным его не назовешь. А ты чего ждала от сумасшедшего? Совершенно очевидно, что он не совсем новичок в египтологии. Специалист? Не думаю. Даже дилетанту достанет ума выучить пару иероглифов, особенно если это его хобби. А так оно, скорее всего, и есть.

— Отлично сказано, Эмерсон! — Я повернула его руку, чтобы рассмотреть надпись. — Вполне приемлемый язык.

— Общеизвестное выражение, Пибоди. Наверняка он его просто вызубрил. «Тысячу хлебов и тысячу кувшинов пива несу тебе, леди Хенутмехит». Стандартная формулировка. Ничего оригинального.

Его пальцы сплелись с моими. Этот нежный жест тронул меня до глубины души. Я не долго колебалась. С кем и поделиться секретом, как не со своим любимым и единственным?

— Стандартная, говоришь? А кое-что оригинальное хочешь увидеть? — Я достала из кармана копию записки, что была зажата в руке убитого Олдакра.

— Это еще что такое? — нахмурился Эмерсон. — Где взяла, Пибоди? Не иначе как кто-нибудь из твоих друзей-репортеров расстарался. Проклятье! Я же просил... Гм... Ну и белиберда. Ничего подобного не видел.

— И я не видела, дорогой мой Эмерсон. Может, это надпись с саркофага Хенутмехит? Снаружи точно ничего нет, но внутри-то...

— Не городи чушь, Амелия! Набралась у репортеров, будь они прокляты! Насколько мне известно, саркофаг никогда не открывали. Надеюсь, ты не дошла до того, чтобы верить в третий глаз и тому подобную чушь? О, придумал! Наверное, этот полоумный в прошлой жизни был писцом — тем самым, который оставил иероглифы на гробу своей возлюбленной Хенутмехит. Ха-ха-ха! Держу пари, до такого даже твой лучший друг О'Коннелл не додумался.

Синие глаза профессора сияли, выразительные губы сложились в улыбку, перед обаянием которой я, как всегда, не устояла.

— Счастлива видеть тебя в добром расположении духа, Эмерсон.

Любимый поднес мою руку к губам и оставил поцелуй на каждом пальце по очереди.

— М-м-м-м... Доброе-то оно доброе, дорогая моя Пибоди... Но улучшить никогда не помешает. А не отправиться ли нам...

Так мы и сделали. Но тем вечером знаки внимания, на которые любимый не скупился, жалили мне сердце горькой мыслью о том, что я потеряю, если наша с Рамсесом версия подтвердится.