Не вернёмся, не свернём

Глава 14

Времени на пребывание в Москве я себе выделил достаточно и не мог не удовлетворить своё любопытство. Что там за Исидора Дункан, которую так нахваливают в газетах? Решил сходить на выступление, а то Логунов мне уже намекал, что эту известную танцовщицу можно пригласить на съёмки фильма.

Однозначного мнения от представления я не составил, предположил, что для начала двадцатого века это смело и прогрессивно. Только я в своё время насмотрелся всевозможных выступлений уровня профессионализма гораздо выше. Исидора подражала якобы древнегреческим танцовщицам. Насколько я понял, она двигалась в танце, исходя из внутренних ощущений, следуя музыке без отрепетированных заранее движений. Подтанцовка, наряды, стилизации под древнюю Грецию тоже были на среднем уровне. Ходили слухи, что Станиславскому очень нравились выступления Исидоры Дункан. Может быть, может быть…

Далее я решил продолжить своё просвещение и сходил на оперу Римского-Корсакова «Пан воевода», которую давали в Большом театре. Поклонником опер я никогда не был, но здесь из бонусов было то, что присутствовал сам композитор. Никак не могу привыкнуть к тому, что известные люди и исторические личности вот так рядом живут и работают.

Впервые за последние годы я обратил пристальное внимание на моду и одежду окружающих меня людей. Не то чтобы раньше я не следил, в чем появлюсь и что сам ношу. Элегантные костюмы от господина Петрова имелись у меня в достаточном количестве. Какие-то элементы он добавлял, менял, но в целом шил удобные вещи. Были у меня и смокинги, и фраки. В зависимости от ситуации и места, куда меня приглашали, я выбирал костюм.

Опера «Пан воевода» состояла из четырёх частей. В антрактах я имел возможность понаблюдать за московскими театралами. К своему удивлению заметил, что поголовно все мужчины имели похожие с моим костюмы. Разница была только в материалах. Такой незначительный факт не мог не порадовать. Хоть что-то мы изменили в историческом процессе.

К сожалению, с дамским нарядами такого не случилось. Вере Степановне не было никакого дела до новых фасонов платьев. Она предпочитала нечто своё, не обращая внимания на мнение окружающих. Корсеты и турнюры она никогда не носила. В какой-то мере её одежда опередила моду. Только с начала двадцатого века дамы приоделись в платья в стиле модерн, так называемый «бель эпок».

Со стороны эти женские наряды смотрелись привлекательно. От корсетов дамы ещё не отказались, потому имели тонкую талию. Кроме того, корсеты не только утягивали, но и приподнимали грудь. Длинные, узкие на бёдрах и чуть расклёшенные к низу юбки напоминали раскрывшийся цветок. Причёски и шляпы хоть и были излишне объёмными, но гармонично дополняли образ.

Кстати, эти шляпы дамы крепили огромными спицами тридцатисантиметровой длины. Настоящее оружие, которое могло покалечить находящегося рядом человека. В газетах по этому поводу напечатали статьи. Градоначальники обязали женщин крепить специальные заглушки к спицам, чтобы не царапать и, не дай бог, не лишить глаз кого-либо.

Почему я так много рассказываю об этих шляпках? Так намучились мы с ними. Я имею в виду наши кинотеатры для элитной публики, которые пришлось специально перестраивать, приподнимая экран. В московском Большом театре подобными преобразованиями никто, естественно, не заморачивался. Билет я приобрёл в партер и был сильно раздосадован тем, что обзор мне перекрывала шляпа дамы, сидящей впереди. Даже то, что сцена была выше уровня голов зрителей не сильно помогало. С другой стороны, это всё же опера. Её можно и просто послушать.

Под конец действия я уже всерьёз задумался о том, как подстегнуть развитие моды и изменить фасоны шляп. Анна Павлова ещё не станцевала своего знаменитого «умирающего лебедя», но эта великая балерина всегда была эталоном стиля. Логунов предложил пригласить на съёмки Исидору Дункан, я же склонялся к тому, чтобы снять в фильме Павлову. Заодно озадачить модельеров и создать новые фасоны дамских шляпок того дизайна, что будут носить буквально через десять-пятнадцать лет. К сожалению, совсем избавиться от этого аксессуара не получится, поскольку сейчас как для мужчин, так и для женщин любого сословия выйти без головного убора на улицу считается неприлично.

И если мужчины оставляют шляпы и перчатки в гардеробе театра, то для дам такое неприемлемо. О том, что театр «начинается с вешалки», я лично убедился. Приходить за пять минут до начала спектакля не принято по той причине, что не успеешь совершить все нужные действия в гардеробе. Дамы не только снимают пальто-сак, пелерины и жакеты (в этом сезоне мода на соболя и шиншилу), но и приводят себя в порядок в специальных раздевалках. Чем-то они напоминали примерочные кабинки салонов одежды моего времени. Разве что были больше по всем параметрам. Внутри такой раздевалки наличествовало огромное зеркало, кресло, обязательно электрическое освещение. Та шторка, которой огораживалось помещение, могла поспорить с занавесом сцены.

Походы в театры Москвы я продолжил. Посмотрел несколько пьес в Московском художественном. Это навело меня на мысль, что не нужно сочинять сценарии для наших фильмов. Можно же взять готовые пьесы из классики! Именно сейчас в России самый расцвет творческой интеллигенции. В разгар моих театральных забегов пришло приглашение от Чаплыгина, так сказать, на беседу.

– Пётр Николаевич Лебедев, – представил Чаплыгин ещё одного своего гостя.

Такое внимание со стороны профессоров мне польстило. О Лебедеве я слышал, но толком помнил, в какой именно области он себя проявил.

– Николай Иванович Ситников, владелец журнала «Наука и жизнь», – странным образом представил меня Чаплыгин. – Промышленник и изыскатель, – добавил он не менее странную характеристику.

– Позвольте, господин Ситников, нобелевский лауреат в области химии и изобретатель радио?! – воскликнул Лебедев и с повышенным энтузиазмом начал трясти мою ладонь.

Сергей Алексеевич нахмурился, силясь припомнить что-то из моей биографии.

– Противотуберкулёзный препарат и многое другое в фармакологии, – подсказал я.

– А на Девичьем Поле… – начал вопрос Чаплыгин.

– Предприятие, соучредителем которого я являюсь. Но думаю, что мы собрались здесь по другому поводу.

– Собственно, да… хм… – смутился Чаплыгин.

Все мои «изобретения» имели соавторов. Патент на то же радио у меня был с Василием. Изониазид – совместное с Деевыми лекарство. Я, в свою очередь, старался больше рекламировать учеников, чтобы их имена были на слуху. Неудивительно, что Чаплыгин не помнил о моей причастности к открытию противотуберкулёзного лекарства.

Минут через десять нашей беседы я наконец понял, отчего меня пригласили на встречу с Лебедевым. Я же сам упомянул, что приглашаю профессоров к сотрудничеству и готов напечатать в журнале статьи. Лебедев занимался вопросами воздействия электромагнитных волн на резонаторы. Не то чтобы я хорошо разбирался в этой теме, но поддержать разговор смог.

– Вы читали теорию Максвелла? Как же так? – недоумевал Пётр Николаевич. – А его теорию цветов? Она берёт своё начало в творчестве Исаака Ньютона.

Слушая речь, вернее, импровизированную лекцию Петра Николаевича, я осознавал, насколько мои знания ограничены. Нахватался по верхам чего-то и выдал за своё. Из нашей группы попаданцев только Вера Степановна обладала глубокими фундаментальными знаниями.

Встрепенулся я и смог продолжить беседу, только когда Лебедев упомянул о происхождении хвостов комет. От комет и их хвостов мы перешли к теме освоения человеком космоса. Здесь уже к нам присоединился Чаплыгин. Результатом этого вечера стало обещание Лебедева передать мне несколько научных статей для печати, а со стороны Чаплыгина – приглашение в воздухоплавательный институт Рябушинского в качестве гостя, конечно.

Кроме Сергея Алексеевича и меня, с нами поехал Туполев. Профессор, пользуясь своим влиянием, снял Андрея с занятий на пару дней. Это я намекнул Чаплыгину, что будет полезно свозить молодое дарование в институт. Добираться до института пришлось по железной дороге. Чаплыгин в течение всей поездки развлекал нас историями о тех местах, мимо которых мы проезжали.

– Сойдём мы на платформе Кучино, а станция чуть дальше и носит примечательное название Обираловка, – неспешно рассказывал Сергей Алексеевич. – Любопытное место хм… эта Обираловка. Старожилы заверяют, что название такое со времён ордынского ига. Рядом с Обираловкой расположена деревня Темникова. Темник – военачальник в подчинении хана. Так что что обирать народ они хорошо умели.

Вторая версия такого причудливого названия населённого пункта, по мнению местных, имела еще более ранние корни и связана с криминалом. Здесь недалеко Муромская дорожка проходит. Сергей Алексеевич даже напел пару куплетов из одноименной песни. Так вот на этой Муромской дорожке действовали воровские шайки. Самое интересное, что они людей отпускали, зато товар отбирали.

– В Обираловке находится Саввинская хлопкопрядильная фабрика купцов Морозовых, – продолжал повествование Чаплыгин. – Не поверите, Николай Иванович, но в местном храме преображения Господня настоящее чудо – фаянсовый иконостас. И самое примечательное в Обираловке то, что именно эту станцию выбрал Лев Николаевич Толстой для места трагедии Анны Карениной. Здесь она хм… и бросилась под поезд, завершив, так сказать, свой жизненный путь.

Андрюшка Туполев слушал эти все рассказы не перебивая и начал задавать вопросы, только когда Чаплыгин упомянул, что в вотчине Морозовых играют повсеместно в футбол. Конкретно в Обираловке этот вид спорта очень популярен.

– Раньше старообрядцы, которые занимали основные должности на фабрике, запрещали, считая футбол греховным занятием, но в последнее время государь император старообрядцев поприжал.

Андрей тут же поведал, что в Екатеринодаре в футбол играют все от мала до велика. А в школе у нас проводятся настоящие турниры.

– Командная работа, физическое развитие, – дополнил я слова Андрея.

– Николай Иванович, прошу вас и Андрея не высказаться при Дмитрии Павловиче на религиозные темы, – попросил Чаплыгин. – Династия Рябушинских из старообрядцев, но благодаря той благотворительности, что они оказывают, государь смотрит на эту фамилию благосклонно. К слову сказать, Дмитрий Павлович сто тысяч потратил на обустройство института. Многие и сейчас считают, что это забава младшенького сына Рябушинского и не принесёт никакой пользы. Дмитрий Павлович одиннадцатый ребёнок в семье. Да и что говорить, молод, конечно, двадцать три года всего.

Дорога от платформы Кучино до института представляла собой грязное месиво. В конце октября погода в Подмосковье радовать не могла. До морозов и снега ещё далеко, зато дождей хватало. Я думал, прокляну всё на свете, пока мы на наёмной коляске добирались до Кучино. Плюс в самом институте, открывшемся всего год назад, продолжались работы. Строительные отходы, какие-то доски и прочий мусор пришлось преодолевать уже непосредственно на территории института.

Особого ажиотажа наш приезд не вызвал. Жуковский был в Москве. Циолковский также в отъезде. Из персонала института наличествовали несколько лаборантов, с десяток подсобных рабочих и строители, ковыряющиеся в стороне. Зато нас приветливо принял Дмитрий Павлович Рябушинский.

– Молодой изобретатель летального аппарата, – мгновенно узнал он Туполева после первых слов знакомства. – А это, я надеюсь, ваш аппарат, – кивнул он на повозку с багажом.

– Аппарат в полуразобранном виде, – сообщил я. – Сегодня не успеем собрать.

– Ничего страшного, – заверил нас Рябушинский. – Сейчас вас устроим и пойдём смотреть институт.

Быстро устроиться не получилось. Пока отобедали, пока переоделись, в результате успели посетить до темноты только одно самое большое помещение в главном здании с башней.

Наверное я избалован теми производствами, что имел. Не буду говорить о предприятиях концерна «Русь», но тот же Путиловский с его размахом и огромными цехами ни в какое сравнение не шёл с этим институтом. Впрочем, труба для испытания грузоподъёмности винтов произвела должное впечатление одним своим видом. Я толком и не понял, как и что в ней устроено, но вид эта фиговина имела достойный. Да и помещение было под стать размерам трубы.

Чувствовалось, что это всё здесь новое, только отстроенное. Запах свежего дерева витал в помещении. И народ вокруг суетился радостный, с одухотворёнными лицами. Для чего предназначались некоторые устройства, я даже предположить не мог. То, что для меня было само собой разумеющимся, пока даже не открыто. Институт проводил испытания винтов, исследовал слои атмосферы и прочее.

В библиотеке института меня порадовала стопочка журналов «Наука и жизнь», сложенная рядом с трудами великих учёных. Заметив на столе труд Циолковского, невольно захотел получить автограф этого уникального человека, которого считают чудаком со странностями. Пройдут десятилетия, и имена тех, кто насмехался над Константином Эдуардовичем, канут в Лету, а он так и останется великим иследователем.

Перед поездкой в Москву друзья надавали мне много советов. О бедственном положении Циолковского мы знали из истории, но в череде дел и событий за всем было не уследить. Сейчас же предоставилась возможность оказать конкретную помощь учёному.

– Познакомься и предложи сотрудничество, – наставлял меня перед поездкой Артём.

И как знакомиться, когда Циолковского нет в институте? Придётся проехаться в Калугу. Раз уж я этим занимаюсь, то доведу дело до конца.

С утра пораньше Туполев с Рябушинским начали собирать макет самолёта. Я вмешиваться не стал, послушав ту тарабарщину, что они несли, отошёл в сторонку. Парни складывали из деталей большую игрушку и пребывали в восторге от самого процесса. Рябушинский ещё не понял, что это готовая модель летального аппарата, которой не нужны испытания на стендах.

Зато Чаплыгин внимательно разглядывал чертежи, проводя какие-то вычисления. Больше всего его интересовал сам мотор. Здесь я стал пояснять, что та примитивная вертушка для масштабной модели имеет электрическую батарейку. Реальный самолёт использовать электричество не сможет.

– В Европе автомобили на электрической тяге пользуются популярностью, – возражал Сергей Алексеевич.

– В нескольких столицах, – прервал я его. – Говорить об электромобилях можно тогда, когда в стране будет электричество в каждой деревне.

– Ну, вы и фантазёр! – рассмеялся Чаплыгин. – Хм. В каждой деревне электричество! Это ж надо такое придумать!

– Вернёмся к моторам, – не поддержал я веселья. – Для воздухоплавания годится только керосиновый двигатель. Он даже с запасом топлива будет в десять раз легче электрического или парового.

Ответить что-то вразумительное на эту тему Чаплыгин не мог. А тут Андрей позвал нас, сообщив, что сбор модели закончен.

Запускать модель самолёта вышли все, кто на данный момент был в институте. Подразумеваю, что все сотрудники были энтузиастами воздухоплавания. Ждали полёта с нетерпением и «пламенем в глазах». «Кукурузник» не подвёл. К тому же день выдался безветренным и ничего не мешало полёту. Рабочие почти сразу помчались догонять модель, а я, понаблюдав, как они скользят и падают в грязь, вернулся к разговору о двигателях. Из всего, что я увидел в институте, ничто не предназначалось для испытания подобной техники. Здесь действительно занимались исследованиями. Изучали профили и виды винтов, движение воздуха и его аэродинамические свойства. Безусловно, нужные знания, только до практических полётов этим энтузиастам было далеко. Я же не просто ставил перед ними задачу, а требовал чертежи двигателей.

– Нет у нас инженеров и механиков, кто бы мог заняться этой темой, – разводил руками Рябушинский. – В России вообще нет ничего подобного.

– Могу прислать вам парочку учеников моей школы, – предложил я, понимая, что он прав. Этот институт – пионер в своём деле, и альтернативы в стране у него не имеется.

– Не инженеров? – уточнил Чаплыгин.

– И даже без университетского образования, – добавил я.

Рябушинский с Чаплыгиным переглянулись. Отвечать мне сразу не стали, но между собой они обсудили и выдали решение на следующий день – институт не готов строить летательные аппараты, не имеет базы и мастерских для испытаний двигателей. Но если я проявляю такое рвение, а концерн «Русь» готов оказать денежную поддержку, то они эту помощь примут, как и людей, кто займётся практическими разработками, а не теорией.

– Очередной хомут на мою шею, – тихо проворчал я, прощаясь с Рябушинским.