Не вернувшийся с холода

Часть 1-1

Необходимое предисловие.

Как учит нас партия и правительство в лице братьев Стругацких (с), стихи существуют “либо знакомые, либо скверные.” Встречая в тексте знакомые стихи, знайте, что со мной поделились Игорь Растеряев; авторы мюзикла “Мибу-ро”; А.С.Пушкин; Могултай (он же Немировский); Антрекот (паспортного имени не знаю); Олег Ладыженский; Леонид Каганов (Lleo); Эдуард Багрицкий, Булат Окуджава, Антуан де Сент-Экзюпери, Михаил Щербаков, Александр Бушков, Игорь Николаев, Борис Гребенщиков, Урсула Ле Гуин, Анджей Сапковский, да как же без Высоцкого? — и многие иные, которых я цитировал в стихах и прозе, и только моя бесконечная лень виной тому, что здесь не приводится трехстраничный список всего, рано или поздно мною прочитанного, увиденного и услышанного. Если же встретите в тексте стихи либо прозу, незнакомые даже Гуглу — то их написал я. При повторном прочтении все это уже будет знакомым, следовательно — не будет скверным; таким образом, рецепт улучшения любой литературы довольно прост.

Да, самое важное.

Буквы алфавита (с) по-прежнему are trademark товарищества на вере “Кирилл и Мефодий”, на рынке с 863 года, специфика работы — славянские общества, качество гарантировано *

-

* этот спам уже повсюду. Извините.

Не вернувшийся с холода

Разбудил рожок нас поутру

Не к добру, не к добру…

(с) И.Растеряев

В Столице, где опасностей немало

Нам имя предстоит завоевать

(с) мюзикл “Волки Мибу”

Виктор проснулся задолго до будильника. Тишина лежала сугробами. Проходя в кухню выпить кофе, Александров поднимал ноги, как будто и правда шел заснеженным полем.

Ближайшее заснеженное поле открывалось прямо за окном и тянулось во все стороны света — сколько хватал глаз. Под снегом простирался ледниковый щит Гренландии, а над снегом рукотворной горной цепью высились постройки монтажно-испытательного корпуса. Цвета их в предрассветном сумраке не набрали полной живой силы и выглядели пока что не слишком радостно, несмотря на щедрую раскраску.

Восход за полярным кругом — явление, прямо скажем, не очень частое. Глядя на восточный небосклон, Виктор непроизвольно пробормотал начало “молитвы Рамаррена”:

— Животворная звезда, средоточие жизни, живое светило…

Здесь, на корке километрового ледяного щита, в окружении острых торосов и обкусанных ими округлых камней, три подряд корня “жив” совершенно не казались лишними. Они же относились к Солнцу! К Солнцу, которого население комплекса не видело долгую полярную зиму. К Солнцу, кроме которого ничего живого и не было видно!

Заваривая кофе, Виктор понял, что и жена тоже проснулась. Звуков никаких не послышалось, но за пятнадцать лет супруги довольно узнали друг друга, чтобы некоторые вещи угадывать. А вот из детских спален чуть ли не струилось ощущение мирного утренного сна, который всегда жалко нарушать.

А уж по такому поводу, как сегодня…

Виктор помотал головой. Нельзя об этом думать — расклеишься. И так дела плохи… Ну вот — шумит вода в ванной, теперь точно все проснутся…

Александров успел нарезать батон и намазать шоколадный крем, когда появилась Аннушка — уже в “парадных” туфлях без каблука, строгом костюме цвета слоновой кости, с форменным галстуком персонала монтажно-испытательного корпуса, и даже русые волосы убравшая “под шапку”, чтобы из-под полиэтиленового колпака в чистую зону не выбивалось ни пряди.

— Господи, как будто просто на дачу едем, — жена вдохнула запахи кухни. — Налей мне кофе… Дети! Хватит уже там возиться, бегом завтракать!

Первым, как всегда, прискакал младший брат, названный в честь прадедушки Тимофеем. Виктор — программист и материалист — в приметы не верил. Но живость характера Тишки-маленького и неуемное любопытство Тишки-старенького различались не больше, чем две капли воды. Даже волосы у меньшого были не пшеничные отцовские, и не светло-русые материнские — а темно-русые, точь-в-точь прадедова фотография.

Старший брат пришел степенно: как-никак, ему исполнилось тринадцать лет, не то, что эта мелочь летуче-прыгучая, целых три класса разницы! Когда выбирали ему имя, до прадедов еще не дошли. Но и дедушками семью бог не обидел. Впрочем, и бабушками. И тетками. И дядьями. И… В общем, после трехнедельных споров, ссор, поездок в гости к тем и к другим, и третьим, и пятым — первенцу Александровых уготовили внушительное имя “Степан”. Только вписать не успели — Анна рожала первый раз, сильно перенервничала, бесконечные споры родичей ее утомили… “Леопольд! И точка! Кому не нравится, рожайте своего и называйте как хотите!”

Имя подходило старшему как нельзя лучше. Он быстро вытянулся, рос тонкий в кости, ловкий, длинный; прекрасно плавал. Очки, которые пришлось носить в первых трех классах, создавали впечатление широко распахнутых глаз, чем и сделали старшего брата практически неотличимым от мультипликационного кота Леопольда. Эффект усиливался тем, что Лео мультфильм полюбил, и не стеснялся галстука-бабочки. А уж коронным: “Ребята, давайте жить дружно!” — пользовался не только сам Леопольд, но и практически все его знакомые. “И че?” — разъяснял мальчик с уморительной серьезностью: — “Все равно же дразнить будут. Так лучше самому направлять. Ты же, папа, говорил: не можешь прекратить — возглавь. Ну и вот.”

Когда Леопольд вместо ненужных уже коррекционных очков попросил очки без диоптрий, зато с голографической маской — для образа — Виктор забеспокоился было. Не зашло ли увлечение мультфильмом слишком далеко? Но других признаков фанатизма ребенок вроде бы не проявлял, да тут еще как раз Виктору предложили участие в Проекте… Очки заказали, Леопольд носил их с галстуком-бабочкой на школьные праздники или на дни рождения — а про все прочее главе семьи Александровых думать стало некогда.

Потому что Проект — именно с большой буквы! — имел целью межзвездные сообщения. На Проект — через систему договоров, межправительственных соглашений, трестов и консорциумов — работала вся планета Земля. И сам факт предложения места в Проекте поднимал ценность Виктора, как программиста, на неизмеримую высоту…

Затолкав чашки в моечную машину, Александровы собрались в прихожей. Тимофей и Леопольд подняли маленькие школьные рюкзачки. Виктор взял папку с документами. Анна судорожно комкала платок, даже не пытаясь взять с пуфика сумочку.

Виктор обнял жену за плечи, вздохнул:

— Пойдем.

— Да, да, конечно… — Всхлипнула та. — Конечно, пойдем. Господи, как будто на дачу едем…

— Ничего, не плачь. Все будет хорошо.

— Ты правда в это веришь? — Анна глянула снизу вверх. Муж серьезно склонил голову:

— Мне верить не надо. Я знаю. И состояние техники, и уровень возможностей, и надежность. Все же…

— Ну да, — жена промокнула глаза. — Пойдем… Господи, опять этой пластмассой воняет…

Дети молча сдвинули широкую дверь; потом так же молча закрыли. Щелкнул магнитный замок, и четыре человека направлись к выходу из блока.

Три года назад Виктор перевез семью в этот дом. Космос полон холода и льда, поэтому полигоны Проекта разместили на крайнем юге — в Антарктиде, и на крайнем севере, именно вот в Гренландии. Кроме полигона, где технику испытывали, и монтажно-испытательного корпуса, где технику собирали, Северная база Проекта имела еще и вполне обыкновенный жилой городок, накрытый куполом из сверхпрочной пленки. Городок состоял из обычных домиков, высотой два, самое большее — три этажа. Вокруг домиков на привозном грунте росли невысокие рябины, стланник и можжевельник. Внутри городка все выглядело так умилительно-просто, что при вселении Виктор взял квартиру с половиной окон за купол. Ради полярной экзотики.

Кто же знал, что так выйдет!

Возле метро стояли люди в толстых синих куртках и оранжевых “внешних” штанах. По ярким желтым номерам Анна узнала синьору Хефес, с которой вместе работала на сборке микроманипуляторов, и Линси Хоуп из отдела по связям с общественностью. Виктор пожал руку ее брату, Джейку Хоупу:

— Привет шахтерам. Вы куда?

— На самолет. А вы?

— А мы вот…

Хоуп опустил плечи:

— Наверное, надо пожелать вам удачи. У нас еще четыре смены остается, да и сам реактор глубоко подо льдом, почти на камне… Кто там остался, переведет котелок на дистанционное управление и тоже пойдет за вами. А мы все же хотим попробовать добраться до Мехико, у Хефес там родня. Да и почти экватор, все-таки. Обещали найти место и для нас.

— Тогда и вам тоже удачи.

— Виктор… Вы начальник отдела… Близки к руководству проекта… — Джейкоб повернулся к женщинам спиной и понизил голос:

— Не то что мы, подземные крысы, обеспечение… Как полагаете… Ледник отступит? Хотя бы когда-нибудь? Что говорят наши светила науки?

Александров тоже снизил тон:

— Понимаете, Джейк. Нормальных климатических моделей просто нет. Надо учитывать площадь зеркала Мирового Океана, плотность и температуру воды по всей глубине, соленость, насыщенность влагой воздуха по всей высоте, количество тепла от Солнца… Миллионы параметров, а откуда брать начальные значения? Что вводить в эти уравнения? Ставить метеостанцию на каждом квадратном километре планеты? Глупость, ведь показатели по всему объему океана или по всей высоте атмосферы мы все равно так не получим! При мне как-то два профессора чуть врукопашную не пошли… Чисто теоретически, насколько я, профан, могу понимать — рано или поздно океаническая плита между Гренландией и Европой опустится под весом намерзшего льда, и Гольфстрим откроется снова. Тогда лед понемногу растает. И мы сможем вернуться.

— Но когда? Когда?

Виктор поежился, обтянул куртку, накинул и убрал капюшон:

— Мы планируем до тысячи лет. Разумеется, ситуацию будут отслеживать. И здесь, и на Южной базе, в Антарктиде…

Джейк ссутутился еще больше:

— Да хоть в Атлантиде! Тысяча лет… Не то что мы, внуки не увидят… Простите. Я-то понимаю, что вы тут ни при чем…

Дверь станции метро зашипела, откатилась в сторону. Синтезированный голос пригласил:

— Капсула на Портал, шесть мест, перрон два. Капсула в аэропорт, девять мест, перрон три. Пожалуйста, приложите ладонь к желтому кругу… Пожалуйста, приложите ладонь к желтому кругу…

Люди заторопились на посадку. Виктор представил себе, как в обезлюдевшем городе отключается свет и подогрев почвы. Замерзают кусты и деревья. Вывезти просто не на чем. Самолетов не хватает даже для людей — и поэтому больше половины сотрудников уходят в Портал, а для неразумной материи этот путь закрыт… Потом, наверное, прекратится обогрев подкупольного пространства — АЭС уже переводят в экономичный режим, чтобы растянуть запасенное топливо как можно дольше; а когда закончится и оно, начнется натуральный “Фоллаут”. Да только вместо водного чипа, который можно унести в кармане, придется искать и тащить (в Гренландию!) десять-пятнадцать сборок ТВЭЛ, которые и весят прилично, и радиоактивны… И совершенно, абсолютно не факт, что через тысячу лет эти сборки вообще хоть кто-нибудь хоть где-нибудь еще будет выпускать! Старые же сборки к тому времени наверняка протухнут. Уже несколько поколений реакторов нарочно проектируют и строят на короткоживущих изотопах, чтобы в случае аварии зараженная земля очищалась побыстрее. И даже долгоиграющие сборки для космических аппаратов дальней разведки рассчитаны на двести-триста лет. Долететь до ближайших звезд хватит и половины этого времени; а те звезды, до которых лететь дольше, человечеству пока просто неинтересны.

Вообще-то, сейчас человечеству интересно только собственное выживание. Не до экспансии. Даже здесь, на самом острие научного поиска, уже через месяц сложится купол — реактор больше не наддувает его теплым воздухом — пленка накроет обезлюдевшие дома. Снег и лед вдавят пленку в грунт, новый ледяной панцирь начнет медленно и неумолимо вырастать над крышами…

К черту! Виктор помотал головой. Все же работа в Проекте принесла свои плоды. У них есть Портал — его успели отладить, он работает, и это проверено. Более того, установлена связь с первой партией переселенцев. По этой-то связи управлять роботами, обслуживать базу, не сдавать ее леднику — можно из-за Портала точно так же, как и на полигонах, дистанционно. Даже задержки сигнала нет, потому что Портал — это не полет; тут принцип совершенно другой. А дистанционное управление высаживаемыми роботами — именно его, Виктора, профессия. Тут он мастер; тут ему нет равных. Они вернутся, они еще увидят Солнце снова!

До самого Портала семья Александровых не перемолвилась ни словом. Процесс перехода все видели на видеороликах; сам Виктор — и вживую, он проводил почти весь свой отдел. В приемные капсулы сначала положили братьев — Виктор ободряюще сжал им плечи, Тима правой рукой (“смелей, Тяп, все нормально”, а Лео — левой (“Давай, Ляп, не боись, проскочим!”) Капсулы закрылись и встали в очередь на отправку. Взрослые размещались в следующей паре. Против ожидания, Анна не плакала, но Виктор не мог не спросить:

— Как ты?

— Опять пластмассой воняет, а так все хорошо…

Пикнул сигнал: пора! Темный пластик закрыл жену; Виктор погладил его зачем-то ладонью, отошел и занял свою капсулу. Он привык быть самым сильным в семье, вести себя как будто самый смелый и стойкий; привык уходить последним и первым входить в темноту… Он так хорошо научился держать лицо, что начальником отдела сделался, опередив более опытных и талантливых коллег — чисто на впечатлении большей силы и уверенности… Но привыкнуть не значит полюбить. Виктору отчаянно хотелось, чтобы кто-нибудь тоже сжал его плечо и сказал: “Ничего, не мандражируй. Прорвемся!”

Упала крышка, сигнал пропищал дважды; затем трижды. Потом в глазах потемнело — начался собственно переход.

Переход от светлой, свежей осенней улицы к сумраку и вони подгоревшего жира ударил по всем чувствам сразу. Сэрью не отличалась высоким ростом, но в эту дверь ей пришлось проходить, пригибаясь.

Внутри оказался кабак. Не самый паршивый, не самый опасный — средней руки забегаловка. Подают пару сортов самогона, где-то приберегается бочонок хорошего вина — для проверяющих или для особенных гостей. Закуска трех видов: рыба, мясо и овощи. Хочешь — сварят, хочешь — зажарят. Масло для жарки уже подгоревшее, но если ты это чувствуешь, то ты просто не голоден. Столы не шатаются и не залиты, лавки сравнительно чистые и ровные — чего еще желать? Ножки, разумеется, приколочены к полу толстенными коваными скобами, чтобы лавками не размахивали в драках. Трактир-то на рабочей окраине Столицы — тут серьезные мужики заправляются, а не эстеты вино тянут через соломинку. Чаще всего здесь едят стражники ближнего участка — дорожный патруль, уходящая смена, да кто на обед перекусить выбежит.

Вот потому-то ее учитель — начальник полиции Огре — здесь и оказался. Проверял, должно быть, несение службы, и не мог же местный участковый не накрыть стол высокому гостю…

Сэрью осматривала место убийства не первый раз; даже и не десятый. Помнится, когда она только перевелась в полицию из Имперской Гвардии, ей на первых выездах запрещали плакать. Сам же учитель и запрещал: “Слезой убитым не поможешь. Дело полиции — розыск, дело юстиции — наказание; а наказание должно быть неотвратимым!”

— Неотвратимым! — прошептала Сэрью пересохшими губами, усаживаясь на лавку почище. — Клянусь, именно так и будет!

Старший следователь группы недоуменно поднял глаза от бумаг на подсевшую к столу девушку. В свете распахнутых узких окошек он увидел прежде всего зеленую форму особого отдела, потом — золотой кант по воротнику; потом только сообразил, что рядом симпатичное лицо — разве что с излишне твердой линией подбородка и неприятно-жестким взглядом. Вокруг лица в живописном беспорядке рыжие короткие волосы… Цвет глаз против освещения следователь не разобрал, да и особо не стремился к этому. Начальство! Из самого центра! Да еще и с подвывертом.

“Вот что ей не служилось в Гвардии своей,” — затосковал оперативник, складывая протоколы. — “Еще могу понять, выгнали там, или скандал какой. А по своей воле переводиться? Из чувства справедливости? Неужели такое и правда бывает?” На основании многолетнего опыта, следователь идеалистов побаивался. А идеалистов-начальников начинал тихо ненавидеть с момента знакомства.

“И что карьера не задалась, тоже не скажешь” — полицейский жестом приказал подчиненным выйти из трактира, что те и выполнили, громко топая сапогами, цепляя лавки, тихонько ругаясь, если задевали бедром угол стола.

Хозяину заведения никто не разрешил выйти. Он тоже ругался шепотом, свесив голову практически на стойку.

Перед стойкой на неубранном полу трактира лицом вверх вытянулся начальник столичной полиции — капитан Огре. Короткий клинок так и торчал из горла убитого; кровь растеклась по сторонам корявой бурой бабочкой.

После того, как отец погиб на войне, у Сэрью оставалась единственная опора, единственный советчик и наставник, старый отцовский приятель — удачно совмещавший еще и роль командира.

Теперь и его не стало.

“Сколько про нас было сплетен” — девушка поджала губы еще сильнее. — “А я так и не узнала, каков он в постели… Все казалось, что спать с начальником — это пошло и банально.”

“Или ее хотели заслать в какой медвежий угол?” — думал следователь. — “Но человека из клана Юбикитас не задвинут коченеть под одной шинелью, выслеживая в пустошах северных варваров; не отправят стоять насмерть за безымянный колодец против стальных клиньев западного рыцарства. Или она подозревает, что ее отец не в бою погиб? И потому пошла в полицию?”

— Докладывайте. — Сэрью оперлась подбородком на изящные ладони. Оперативник поглядел на пыль, танцующую столбом в золотом свете ясного сентябрьского дня. Подумал, что такой чистой, ухоженной, свежей девчонки у него никогда не будет. Вздохнул и ответил:

— Капитана угощали от местного участка. Пир шел уже долго, и большая часть гостей успела крепко выпить. Кто-то, — следователь поежился, а девушка подумала: “Вот всегда находится этот сучий “кто-то” — … Кто-то пожелал подольститься к начальнику. Капитана попросили прочесть что-нибудь из нового. Он читал стихи — и в том числе несколько на родном языке. Я не понимаю его. Может быть, понимаете вы?

Сэрью повертела головой:

— Не настолько, чтобы воспринять поэзию прямо с голоса.

— Что ж… Хозяин!

— Да, господин… Госпожа. — Трактирщик подошел к столу.

— Рассказывай. Ты же видел это все прямо перед лицом, рукой мог достать.

— Да. Господин… Капитан прочитал на своем языке сначала короткий стих. Ритм был… — хозяин повел рукой снизу вверх. — Ноги сами рванулись танцевать! Но все уже хорошо выпили, никто вставать не спешил… Тут капитан в том же ритме сказал длинную песню, с припевом. Уже на втором куплете все начали подпевать и хлопать по столам, и топать ногами в такт. Наверное, было слышно на улице. Там уже стемнело, и тогда оттуда вошел этот мужик. Клянусь чем угодно, вошел на звук! Я всю жизнь тут за стойкой, знаю, как это бывает. Шел, услышал что-то знакомое, заглянул… Ему сразу сказали, что тут пир для своих и лучше бы он вышел. Но гость огляделся так недоуменно, что все просто засмеялись. Только потом я догадался: похоже, он всеобщего языка и не знал, а знал только язык господина Огре. Кто-то даже налил ему стопочку. Он выпил, улыбнулся, поблагодарил поклоном… Капитан закончил песнь, пил, чтобы промочить горло. Как-то получилась тишина. И тут вошедший придвинулся близко и сказал короткое, резкое — на языке капитана!

Полицейские переглянулись. Хозяин сглотнул:

— Осс… Вот и все так же остолбенели. А гость спокойно вытянул меч из ножен того, кто был ближе, воткнул капитану в горло, развернулся и выскочил вон! Все дернулись было за ним — но вы же знаете, молодое вино сильно бьет в ноги! Кажется, и голова ясная, а встанешь — ноги подкашиваются. За ним даже никто не погнался!

— Как он выглядел?

— Перчатки на руках были? — выпалила Сэрью, не дожидаясь ответа. Хозяин замер, не понимая, кому вежливей ответить первым. Решил: женщине. К тому же, похоже что и звание у нее выше, вон как кривится, но глотает обиду следователь местной управы.

— Нет, госпожа. Он взял меч прямо так.

Сэрью пружинисто поднялась, толкнув лавку:

— Коро!!!

С улицы вкатился меховой колобок, то ли мишутка, то ли собачка. Зверек вопросительно уставился на хозяйку. Та же выдернула клинок из убитого — пальцами, за самый конец рукояти — и сунула плетеной обмоткой прямо Коро в нос:

— След, Коро! Ищи! Хозяин, этот парень был выше меня или ниже ростом?

— Со всем уважением, госпожа, это был не парень. Мужчина средних лет, двигался совершенно не как боец, уж я тут насмотрелся… Клянусь, если бы капитан так не увлекся стихами, он бы одолел убийцу одной левой!

Сэрью отмахнулась от сожалений:

— Рост!

— Совсем чуть-чуть выше вас. Буквально на палец.

— Благодарю. Заканчивайте тут с протоколами и все бумаги в центральную управу. Переведите, что читал капитан, и что ответил убийца. Конечно, если удастся. Если тут был поклонник стихов капитана, может, он хотя бы немного знает и язык… Завтра… — на этом оперативник страдальчески скривился.

— … Ну ладно, послезавтра к полудню… — снизошла Сэрью. — Это уже не важно. Не припомню случая, чтобы кто-то ушел от Коро! Да еще и чужак, не знающий всеобщего языка.

Язык при выходе из Портала проблемой не стал. На зеленой гладкой равнине первым делом бросились в глаза стойки с чисто-белыми плакатиками, с безупречно ровным шрифтом: “Здесь понимают по-русски”, “English there!”, “Language france ici”, “Hola, hombre!” — ряд уходил вправо, сколько хватало взгляда. Даже иероглифами что-то написали.

— Однако! — Выдохнул Виктор. — Организация!

Жена вертела головой и хлопала ресницами в очевидном ошеломлении. Даже братцы-разбойники не спешили разбегаться по ровной лужайке или валиться в мягкую, сочно-зеленую траву.

Семейство Александровых осмотрелось. Небо синее, солнце желто-белое. И даже размер, похоже, точь-в-точь, как дома. Вокруг (никто почему-то не оборачивался на затухающий лиловый овал Портала) — буколическая лужайка, чуть подальше — лес. Видно, что тоже мягко-зеленый — не темная, в синеву, тайга и не яркие джунгли всех цветов радуги.

Воздух также не беспокоил. Ни жарко, ни холодно, ни сухо, ни влажно. Техникам Портала, стоило, должно быть, немалых усилий так точно подобрать параметры на выходе…

Виктор все-таки не удержался, повернул голову за спину. Лиловый овал уже потух. Зеленая лужайка за местом его появления тянулась еще шагов двести; затем край обрыва перечеркивал картину. За обрывом в смутной дымке угадывались бурые контуры — голые холмы, дымящиеся ложбины; брызги гейзеров — и тут же рядом, противореча всем канонам геологии, газовые факелы и лавовые котлы… Даже и не видя перед собой приглашающих плакатиков, никакой нормальный человек не стал бы искать способов слезть с обрыва в котловину, выжженую и переполосованную. Направление движения задавалось однозначно.

— Назад хода нет… — Виктор пробормотал это вслух; тут уже обернулись все. Некоторое время глазели на проекцию ада; потом, не сговариваясь, направились к плакатику с русскими словами.

По мере приближения из травы показался низенький столик, на столике стопка желтой бумаги, толстой и тяжелой до того, что и ветер ее пошевелить не мог; рядом чернильница, письменный прибор; а за столиком…

— Так! — Виктор попытался было произнести это строго, но жена совершенно неожиданно хихикнула под правым локтем:

— Коэффициент сисек гувернантки… Зависит от наличия графини в поместье!

Александров-старший сурово поглядел на детей:

— Леопольд! Я с вашим высочеством побеседую нынче вечером! Ведь не Тим же…

Предмет спора между тем грациозно вышел из-за столика, приблизился до расстояния в пять шагов и поклонился:

— Добро пожаловать! Добро пожаловать в Империю Четырех Сторон Света! — на вполне чистом языке прощебетала девушка. — Пожалуйста, назовите ваши славные имена…

Виктор сглотнул, отводя взгляд от широкого низкого декольте. Пристойное темно-голубое платье до щиколоток; темные туфли — жена уже научила, что под что подбирают. Желто-синяя накидка — это форма, официально, строго. Если бы не декольте в квадратный метр! Когда бы не обстоятельства — те самые, всем известные. Когда бы не Портал, не ледник за ним! Дичайший же фарс! Как там говорила жена: “Вкус пластмассы”?

И совершенно неожиданно вспомнил Александров-старший те времена, когда его фамилию преподаватели университета называли без всякой приставки, без малейшего пиетета; а друзья и вовсе именовали по фамилии только в случае нешуточной обиды…

“Наши руки привыкли к пластмассе,” — вспомнил Виктор старую флешку с записью. — “Наши руки боятся держать серебро!” Таких песен платные обменники тогда уж лет двадцать как не предлагали; в бесплатных тоже почему-то похожего не находилось. И человек, предложивший ему эту флешку “на послушать”, постепенно сделался одним из немногих настоящих друзей.

Виктор поежился. Нечего сожалеть о безвозвратном. Тот же друг, помнится, любил повторять шведскую пословицу: “Только дурак лежит без сна, всю ночь размышляя о бедах его. Утром он встанет разбитый — а беды его останутся с ним, как были.”.

Жена тихонько потянула задумавшегося супруга за правый рукав. Очнувшись и встряхнувшись, Виктор шагнул к столу регистрации:

— Фамилия…

Девушка-регистратор уже вернулась на место и ожидающе подняла вечное перо над желтым листом:

— Мне известно понятие “фамилия”, пожалуйста, говорите.

— …Александров. Моя жена, Анна. Старший сын — Леопольд. Ле-о-польд, именно так. Младший сын — Тимофей. Мое имя — Виктор.

— Какое ремесло вы умели там… За Вратами?

Виктор замялся. Чернильница, перо… Как ей объяснить? Но сотрудница умела не только поражать глубиной выреза, уловила замешательство и поспешила разъяснить:

— Если у нас такого ремесла нет, ничего страшного. Пожалуйста, просто назовите. Произнесите по буквам. Разбираться можно потом.

— Программист. Про-грам-мист, — ответил Виктор, махнув рукой на нестыковки. Это девушка записала быстро, а вот над профессией жены — “Сборщик микроэлектроники” — призадумалась. Тим даже наступил старшему брату на ногу, шипя в самое ухо:

— Л-я-яп! А какого цвета у нее глаза? А-а?

Старший покраснел, отступил на полшага.

— Хорошо, — приемщица подала верхний исписанный лист главе семейства и поднялась. — Ваш временный документ. Пожалуйста, я провожу вас в домик.

С этими словами девушка указала узкую песчаную тропинку, начинавшуюся на опушке и скоро нырявшую в лес. Лес, кстати, оказался привычным. Лес, небо, солнце, трава… Как же должны были выложиться техники Портала! В здешних краях есть куда менее гостеприимные места, по той горелой пади видно, но вот сделали же точку выхода — копия Земли!

Если бы не отчетливо кошачьи ушки проводницы. Ну, Леопольд! Ну, Ляп! Ну, погоди!

Тропинка петляла по лесу с четверть часа. Наконец, открылась поляна побольше. Сильно побольше: слева и справа крылья леса понемногу истончались и пропадали; а прямо перед глазами развертывались несколько улиц, заставленных домиками в “полтора окна”, знакомыми Александровым по дешевым курортам. На дальнем конце поляны все улицы сходились к высокому серому зданию — видимо, администрация приемного пункта; от леса городок отделяла линия самых настоящих дотов.

— Ого, — Леопольд поднял брови, — прям как в последнем Вартраке, сюжет с линией Маннергейма.

— А ты, оказывается, не только в сиськах шаришь, — не удержался младший.

Прошли до второй слева улицы, потом по ней почти до середины. От нечего делать Виктор досчитал до восемнадцати домов; к девятнадцатому кошкодевочка уверенно свернула:

— Пожалуйста, размещайтесь здесь. — Легко распахнула нетяжелую дверь, прошла в скромную уютную прихожую. Сдвинула двери справа, слева:

— Тут гостиная, а вот это спальни. Четыре кровати, как предупреждали. Пожалуйста, отдыхайте здесь. Пожалуйста, никуда не ходите. Скоро приходит доктор. Осмотрит вас, такой порядок для всех. Ка-ран-тин три дня, это совсем недолго. Вам нужно передохнуть с дороги. Вот на полках много книг на вашем языке. Пожалуйста, читайте про нашу страну. Это интересно, и это нужно. Вам нужно знать.

— А еда?

— Принесут через… — проводница выглянула в южное окно. — … Скоро уже. Вон, солнце почти над крышей Ратуши.

— А… — Анна недоуменно поглядела на мужа. — А разве здешнюю еду нам надо есть, и…

— Ань, потом? Не при чужих же!

— Ой. Правда. Извините…

— Ничего-ничего, — кошкодевочка улыбнулась. Леопольд покраснел до кончиков ушей. Виктор опять с трудом отвел глаза от выреза и заставил себя спросить ровным тоном:

— Что будет после карантина?

— Вы получите подъемные средства и билет на почтовый дилижанс до Столицы. В Столице каждый месяц проходит Аукцион Работы. Там находите место. Снимаете жилье. Живете.

— А если не найдем работу?

Девочка улыбнулась смущенно, намного естественней и живее, чем до этого:

— Давайте присядем?

Заинтересованные Александровы разместились на кроватях, подвинув стопки постельного белья; проводница откинула лавку прямо из стены — с грохотом повисшую на цепях, как полка в старом поезде.

— Что вы знаете об Империи?

“То, что написали в анкетах для техников Портала, чтобы они подобрали точку выхода” — подумал Виктор. Анна же брякнула попросту:

— Да ничего!

— Это и понятно, — кивнула проводница. — Если совсем просто, пять лет назад у нас окончилась большая гражданская война. Даже Столице досталось. Сейчас спокойно… Ну, так. Относительно.

— Поэтому доты на опушке?

— И поэтому тоже. Вы же видели горелую котловину… Там, за обрывом?

— Конечно, видели. — Анна даже взрогнула.

— Из порталов появляются не только приятные гости. — Кошачьи ушки трогательно повисли, Леопольд покраснел снова. Девушка продолжила:

— Вот потому-то лучше не ходите за ограждение городка. И не пробуйте добраться до Столицы самостоятельно…

— Не надо. — Виктор даже почувствовал, что в горле пересохло. — Мы представляем ситуацию. Разруха, бандиты, так?

— Есть безопасные места, есть не очень безопасные… Есть совсем плохие, туда просто ходить не надо. Сразу говорю: здесь — безопасно. Не от человеколю… Любития…

— Человеколюбия.

— Спасибо. А просто правительству нужны люди. Умельцы. Специа… Листы. Карантин очень хорошо берегут. Очень. Аукцион Профессий даже нарочно для вас. Работы очень, очень, очень полно!

— Из одной жопы в другую, — тихонько фыркнул Тимофей. Тут уже зашипел старший брат:

— Если не понимаешь, так молчи! Пап, скажи ему!

— Я вот сейчас всем скажу. — Виктор обозрел семейство хмурым “начальницким” взглядом:

— Вы мне сейчас восстановите по памяти все, что насочиняли в анкетах! Но сначала…

Кошкодевочка опять проявила чуткость, встала, отошла к двери, поклонилась:

— Мне пора. Скоро будет открыт следующий портал, мне нужно быть на регистрации. Пожалуйста, не… Не сердитесь на наш мир! Понятно, что тут не как дома! Но тут совсем не плохо, поверьте! — ушки отчаянно засемафорили. Длинное платье пошло волнами. Ну хвост же! Ну, Леопольд! Ведь правда — Портал обслуживает вычислительная система такой мощности, что даже сравнивать не с чем. И да, физический объем оперативной памяти равен объему Гренландского ледникового щита — собственно, это и есть блок памяти Северной базы Проекта, точно так, как Антарктический щит — блок памяти Южной базы…

Девушка крутанулась на пятке, закрыла за собой игрушечную тонкую дверцу и была такова. Виктор вздохнул. Получается, вся эта эпическая расчетная мощь брошена на организацию такого варианта, где будут кошкодевочки с пятым размером.

Но прежде, чем Александров обрушился на непутевого наследника, жена тоже блеснула предусмотрительностью и тактом:

— И чего ты на детей вызверился? Сам-то что писал? И куда таращился?

— Проехали! — Виктор мгновенно присмирел. Для первого дня только семейного скандала и не хватает. — Я не буду спрашивать, кто что писал. Но и вы меня не спрашивайте, лады? Кто угадает… Я дам приз!

— При-из? — подскочил Тим. — А что?! А какой?! Ляп, а давай вместе придумаем, как тогда на восьмое марта?!

— Так это вы были?! — Анна не глядя ухватила из стопки то ли наволочку, то ли полотенце. — Мне ваших электромышей Хефес и Линси даже за Порталом не простят!

— Простите, госпожа, меня задержали обыском на входе. Позвольте ничтожному выразить свое искреннее…

— Без чинов!

— Слушаюсь! Сэрью, сходим вечером в новый ресторан, что на набережной?

Сыщица даже подскочила над креслом:

— Охренел, служивый? Зубы жмут? Лишняя почка?!

— Я бы не простил себе, если бы не попробовал… — старший следователь выложил из потертого портфеля стопку бумаг:

— Госпожа, это протоколы. Это — следы. Это из архива… Если коротко, все — глухо. Разрешите вопрос?

— Да.

— Насколько мне известно, ваш Коро тоже не смог выследить убийцу?

— Да.

— Госпожа. Убийцы такого уровня, чтобы их след не взяли Коро и сама Сэрью Юбикитас, могут быть лишь в одной организации…

— Понятно! Хватит!

— Слушаюсь. Госпожа, тогда вот еще сведения. Найден человек, просивший новые стихи. Он давний поклонник капитана, записывает все стихи, даже не всегда понимая их…

Сэрью не глядя вытянула из ящика стола кошелек с монетами — как раз для таких случаев — толкнула к гостю.

— Благодарю, — оперативник взвесил награду на руке. — На это мы переведем и напечатаем в добротном издании последнюю песню Огре и четверостишие убийцы. Деньги от издания получит вдова капитана.

“Купят все!” — подумала Сэрью. — “Убийство. Тайна. Скандал: главнейшего столичного полицейского в пьяном виде попросту зарезал случайно вошедший бродяга! А со стихотворной дуэлью это уже битва заклятий получается, даже благородно выглядит…”

— Семья учителя не будет знать нужды, пока живы люди фамилии Юбикитас! — сощурилась девушка. — Но придумано хорошо. Если не хватит на издание, добавлю. Не стесняйтесь обратиться. Какие еще вопросы?

— Все, госпожа.

— Идите. Больше так не шутите.

— Госпожа. Это вовсе не шутка. Была.

— Потому-то я и не оторвала вам голову. Но — нет.

Закрыв за несвоевременным воздыхателем дверь, Сэрью раскатала свиток с песней. Некоторое время читала. Свернула. Нет, без настоящего хорошего поэтического перевода тут ничего не понять. Аристократическое воспитание и домашние учителя не сделали из девушки ни поэтессу, ни художницу. Но вот понимать, что искусство — нечто большее, чем удачная рифма — Сэрью научили.

Рыжая сыщица не сомневалась: капитан убит из мести. Убийца вошел на звук знакомой речи. Может статься, последняя песня Огре — не сочинение капитана, а баллада его родины, известная там любому мальчишке. И вот гость из тех же краев, заслышав песню — то ли продолжил ее оскорбительным способом, то ли опроверг, то ли передразнил, то ли превзошел в своем четверостишии — для понимания этих оттенков и нужен стихотворный перевод! Учитель же от подобного стиха — омерзительного? Наоборот, неимоверно гениального? — как понять?! Словом, застыл в полном ошеломлении, чем и воспользовался проклятый гость, мгновенно сообразивший, что пьяные вряд ли его догонят…

Получается, фигурант не испугался полицейского участка буквально за углом?

Или…

Или убийца просто не знал про полицейский участок в двух шагах!

И тогда о нем известна первая бесспорная, абсолютно точная деталь.

Нездешний.

Живи он в том районе хотя бы неделю, уж полицейский участок ему бы точно показали. Законопослушным людям — чтобы зарегистрироваться. Прочим — чтобы избегать.

А будь это искуснейший мастер, заказной охотник за головами от “Ночного рейда”, (на что и намекал незадачливый ухажер), — уж такого-то волчару перед заданием первым делом просветят, где что в городе.

Сэрью вернулась за стол, подтащила стопку чистой бумаги.

Запрос. Всем воротам громадной Столицы. Особо — ближайшим к месту события.

Пришлые. За три дня до убийства.

Да, это сотни тысяч мужчин и женщин. Но и полицейское управление в Столице немаленькое. Сейчас, пока все горят солидарностью — убит один из нас! — обработать лавину сводок можно в обозримое время. А потом еще книга выйдет, подогреет публику и сочувствующих.

Итак, наш гость откуда-то пришел в Столицу…

В Столице облетают каштаны. Обыкновенные каштаны, точно как дома.

Дома…

Дома!!!

На самом деле задача попаданца — не Высоцкого предупредить, не Сталина перепеть, не Хрущева расстрелять промежуточным патроном.

Первейшая цель и задача — не свихнуться в отчаянии.

Ты-то здесь.

А твои-то — там!

И приключений хотелось. И героизм проявить. И всего, что к народному восхищению прилагается, тоже. Самому себе врать не надо — не потому, что самого себя обмануть нельзя. Как раз наоборот: самого себя точно так же можно надуть, как и постороннего человека… И последствия ровно такие же самые, вот что неприятней всего!

Так что — честно скажем — хочется в детство вернуться и переиграть его заново. Уже без ошибок, уже с полным знанием сюжета.

Только все мы в детстве читали книжку про волшебный камень. Все мы одного боимся: посмотрят на нас люди, да и осудят: “Вот идет молодой дурак. Не сумел он свою жизнь прожить с первого раза. Да и начал он жизнь с начала”. И будут над нами смеяться — как будто сами с первого раза нашли работу на всю жизнь; как будто с первого раза завели успешный бизнес; как будто не по залету играли свадьбы… А и кто по любви свадьбу играл — тоже вкладывает в копилочку разводов. Пятьдесят процентов откуда-то ведь взялись. Про дома так и вовсе пословица сложена: “Первый дом строится для врага. Второй для друга. Третий — для себя”.

Так вот убеждаешь себя, что второй шанс — допустимо и возможно.

А когда окунают в этот второй шанс по самую макушку, спохватываешься: цену-то и не спросил?

Цена простая — как бочку солярки в кузов закатить без рычага или блока, чисто на одной спине. Совершай себе подвиги, хоть облопайся. Девок новых покоряй, набивай карманцы кольцами Всевлазья… И на каждом вдохе помни — свобода движения куплена ценой разрыва связей.

Ты-то здесь.

А твои-то — там…

Там, где солнце выскакивает поутру из-за низких верхушек округлых деревьев, утром второго дня детишки разглядели крылатого человека. Не стал Виктор добиваться ответа: кто что писал в анкетах для настройки Портала. Ладно дети, сам ведь мультфильмами не брезговал. С мальчишки десяти — а хоть и тринадцати лет (а хоть и тридцати шести — со вздохом добавила бы Анна, если б слышала мысль) что взять? Приключения, чудеса, красавицы.

Ну и вот. Кошкодевочки уже в наличии.

С другой стороны, если подумать хорошо, честно, по-настоящему: почему бы и нет?

Уж если пришлось бежать от ледника, оставить под снегом дом, рассыпать прежнюю жизнь — так не задаром же!

Но, если продолжить мысль все так же честно, жизнь с приключениями требует куда больше сил и действий, чем жизнь по накатанному ритму. И подавляющее большинство великих дел — это именно подготовка, подготовка, годы подготовки перед неделями блицкрига. А для подготовки самого сокрушительного удара, самого блестящего подвига — надо немалый спокойный период. Чтобы хоть мечей успели отковать на всех героев.

В понимании подобных вещей заключается единственная разница между мальчиком тринадцати лет — и мальчиком трижды тринадцати лет. Потому, что приключений те и другие хотят одинаково!

Так что запыхавшуюся кошкодевочку сыновья и отец выслушали с неподдельным интересом:

— Господин Виктор! Вас и госпожу Анну хочет навестить наш министр обороны, главнокомандующий… Наверное, это из-за вашей профессии! У нас такие умельцы совсем редкие, я даже никогда не встречала!

“А куда же весь мой отдел провалился?” — всерьез озадачился Виктор. Вчера, узнав, что в карантине коллег нет, Александров подумал, что Портал мог высадить их в другом совершенно мире. Ведь никто не знает, что там коллега написал в анкете. Мало ли, каких ему захотелось подвигов. Единственное общее условие для всей команды — связь. Ну так было время, когда связывались почтовыми голубями… Но Виктор отчего-то надеялся, что сотрудников отдела высаживаемой робототехники все же не раскидает по разным, так сказать, серверам. И выяснить это в точности собирался после карантина, на Аукционе Профессий — там-то будут знать наверняка.

И вот выяснил — халява не прошла.

— Простите, наших профессий тут вообще нет?

Вестница не согласилась:

— Есть. Но совсем, совсем немного! Десять или пятнадцать человек на Столицу, представляете?

Виктор представлял. В карантине занятий немного; так что некоторое количество книжек про Империю семья Александровых зачитала до дыр. Из тех книжек рисовалась картина громадной страны, Столица которой населением превосходила, к примеру, Швецию. Конечно же, Столица таких размеров представляла собой совсем не город — а территорию, Столичный Регион. И этим сильно напомнила Виктору Токио, где программист успел поработать в свое время. Каждый район — самостоятельный муниципалитет, своя казна, суд, налоговая служба.

А вот вся остальная территория Империи до зубной боли напоминала родные краснознаменные просторы. Леса, горы, полноводные реки, труднодоступные плато, болота… Поля только там, где их высекали жители; уже через три-четыре года нераспахиваемую землю захватывал наглый молодой орешник — а там надвигался и лес. На севере промерзшие пустоши, на юге раскаленные пески… Совпадение прослеживалось даже в истории. Точно так же от Империи откололись окраины — Север и Запад, где тлела до сих пор вялотекущая война…

Виктор прекрасно понимал, отчего Портал выбрал именно такой вариант. Любой климат, любые модели общества. Хочешь монархию? Рыцарство? Вот западные королевства. Хочешь на драккарах пенить волны? Вот северные княжества. “Ленин-Сталин-Берия-Советская Империя”? — так вот же Империя, прям посреди карты. С аристократией, хрустом французской булки, повстанцами, офицерами, генералами, продажным правительством, героической борьбой супротив этого вот всего…

В подобной Ойкумене легко подобрать любое сочетание анкетных параметров, так что весь отдел все же собрался вместе.

Но полтора десятка рассеяных одиночек на полсотни миллионов населения Столицы… Это вам не число пи в степени е!

Кошкодевочка вежливо подождала, пока Виктор все это представил, прокрутил перед внутренним взором. И только потом продолжила:

— Пожалуйста, если вас не затруднит, не могли бы вы с вашей уважаемой супругой завтра к полудню быть в Ратуше? Завтра заканчивается ваш карантин, так что есть хорошая возможность решить оба дела сразу.

Сразу два противника — для новичка многовато. Да только новичком Сэрью перестали числить уже давно, и потому сыщица не испугалась. Вместо неповоротливого табельного клинка старшая наследница клана носила прочный прямой “Единорог” с хорошей историей; он-то и полыхнул белой иглой в холодном осеннем полнолунии.

Но и противники не попятились тоже. Переглянувшись, выхватили одинаковые абордажные сабли и решительно пошли вперед. На узкой улице нельзя было сместиться, чтобы поставить противника один за другим; приходилось начинать так — Сэрью выбрала левого. Подшаг, низкий выпад — саблей тоже можно ткнуть, но настоящий колющий удар наносит только прямой клинок! Пока правый пытался довернуть — ему цель выходила с неудобного ракурса — левый уже валился, зажимая разрезанную артерию на внутренней стороне бедра. Нападавший еще не понял, что противница ему не по рангу, и несколько раз махнул саблей, безуспешно пытаясь достать золотое шитье… Коро вцепился бандиту в ягодицы, и пока тот осознавал непоправимое, прямой меч проткнул его куртку, уперся точно в ключицу. Хозяйка меча оказалась неприятно-близко; дезертир-абордажник вдруг понял, что грабить ночных прохожих совсем не так просто, как до сих пор казалось.

В конце улицы с топотом проявились патрульные. Пока добежали, подрезанный в бедро уже затих, а второго живо скрутили, несколько раз приложили мордой о стену и поволокли в ближайший участок. Сэрью протерла и убрала клинок. Погладила Коро по загривку — тот заворчал — и указала ему на труп грабителя:

— Питайся. Заработал.

Зверек подскочил к убитому, в один миг скинул маску. На узкой улочке, отираясь холкой о карнизы крыш, заворочался громадный гекатонхейр с широченной пастью, куда несчастный бандит провалился с одеждой и сапогами. В следующий миг чудовище снова уменьшилось до размера то ли комнатного мишки, то ли большой пушистой собаки.

Коро был не просто зверем, а “тейгу” — артефактом, неразрывно связанным с владельцем. Когда-то, в неизмеримо давние времена, Империя еще не доросла до самой-самой державы континента, и многочисленные враги соревновались с ней в силе, обширности, дерзости замыслов. Для достижения превосходства ученые и мастера Империи создали многое множество артефактов, которые затем использовались и постепенно терялись в боях. До сегодня дожили четыре дюжины тейгу; каждый из них давал уникальные способности владельцу. Славились доспехи-тейгу, увеличивающие силу, выносливость и скорость. Были перчатки, придающие пальцам неимоверную точность и ловкость. Существовала книга предсказаний, незаменимая в государственном управлении. Наводили страх два тейгу в форме клинков: Мурасаме убивал одним порезом, невзирая ни на какое здоровье, иммунитет или силу; Яцуфуса и вовсе порабощал убитого им, чтобы владелец проклятого меча мог затем подъять мертвеца себе в помощь. Ни один тейгу не повторял прочие; справиться с владельцем артефакта могла разве что небольшая армия — или другой такой же владелец тейгу. Ни гордые короли Запада, ни свирепые вожди Севера не имели ничего подобного и близко; потому-то все атаки стальных рыцарских клиньев, все яростные приливы варварских набегов Империя отражала сравнительно небольшим числом великолепных бойцов, снаряженных могущественными артефактами-тейгу. Что далеко ходить: всего только летом император направил на северную границу генерала Эсдес, сильнейшего владельца тейгу в стране. Осень едва началась, но уже дошли вести, что бунтовщики приведены к покорности, зачинщики без долгих разбирательств похоронены заживо, а вождь северян целовал сапоги непобедимому генералу Империи. И ни очевидный полководческий дар, ни личная храбрость варвара не спасли.

Таков был мир Сэрью Юбикитас, таковы были обстоятельства. В полном соответствии с ними, девушка не задавалась вопросом, откуда что взялось — а пользовалась непревзойденным чутьем и неизмеримой силой зверя-артефакта. Сперва для карьеры в Гвардии, после же в поисках убийцы отца.

А теперь нос Коро привел ее на эту корявую, сто лет не чиненую, мостовую. И Сэрью надеялась выбить из сегодняшнего пленника хоть какие-то сведения о наглом убийце капитана. Столица невообразимо громадна, да только и Коро не обычная собачка. Раз привел сюда — какая-то часть искомого тут есть. Или была.

Впрочем, не стоит недооценивать сволочь. Один раз он уже как-то ушел. Запах и рост беглецу сменить сложнее всего; а вот удалось же как-то!

Сыщица еще раз оглядела улицу. Вся ночная шушера давно попряталась, жители закрыли ставни еще с вечера, никто не осмеливался выглянуть на шум. Ободранные стены, перекошенное мощение — в самом деле, давно бы пора выправить… Сэрью развернулась и двинулась допрашивать взятого; Коро затопал следом.

Следом за привычной уже кошкодевочкой старшие Александровы вошли в зал совещаний Ратуши, освещенный десятком сводчатых окон. Детей, после короткого спора, оставили в карантинном домике. На встрече с генералом, да еще и министром обороны, да еще и с непонятным предметом разговора — что детишкам делать? Скучать и заставлять родителей беспокоиться о себе?

Александровы-младшие переглянулись и согласились остаться. В другое время быстрое согласие означало бы замышляемую каверзу, но другое время осталось за Порталом. Дети уже третий день вели себя непривычно серьезно и осмотрительно, что родителей и радовало, и беспокоило — не сильно ли перепугала мелких вся эта история с переходом?

Так или иначе, Леопольд пообещал приглядеть за младшим; младший по привычке фыркнул: а то я сам за собой не пригляжу! Виктор переглянулся с женой — и отправился в Ратушу, где пару с непременными поклонами проводили к резным высоким дверям зала совещаний. Землян ожидали, так что двери распахнулись немедленно.

В зале совещаний Александровы прежде всего увидели овальный стол темного дерева, на столе две большие толстые белые свечи в терявшихся на их фоне подсвечниках темной бронзы; вокруг свечей несколько стопок здешней бумаги — желтой, как слоновая кость, плотной и гладкой; черная тушь ложилась на такую бумагу лучше не надо, а запах вызывал в памяти бессмертное: “все они красавцы, все они таланты, все они поэты”. Пахло девятнадцатым веком, или даже восемнадцатым — интригами, кружевами, решением теоремы Ферма на полях шпионского доклада, пиесой о шести актах “в оборот” дела инквизиции, шпагой и ядом, треуголкой и просроченными закладными на поместье…

В ясный летний полдень свечи, разумеется, не горели. Зал освещался из множества сводчатых окон, застекленных мелкими пластинами — белыми, золотистыми, красными, синими… Почему-то Виктор не заметил ни единого зеленого стеклышка. Что там на каменных простенках, что на других стенах — взволнованные Александровы внимания не обратили.

У второго справа окна стояла высокая женщина — для девушки ее фигура выглядела слишком сильной. Не мощной или плотной — именно сильной, готовой к движению. Против света различался только силуэт, да волосы почти до пояса, да блестела в разноцветных лучах рукоять шпаги с хорошо знакомой по мушкетерским фильмам круглой чашкой.

Виктор не удивился: от штампа до архетипа ровно шаг; учитывая место и обстоятельства, ничего странного. Анна же про себя фыркнула: “Юбку леди носят на ладонь ниже колена, а не на полторы — выше! Кстати, сапоги у нее ничего… Подошва устойчивая, без каблука, голенище короткое, не натрет; и даже на вид мягкое, и застежка правильная, чуть выше мышцы, а не под самым коленом…” Ну не признавать же, что и ноги красивые!

Провожатая склонилась приветственно, прощебетала что-то этой женщине на местном языке, затем указала ей и Александровым кресла перед столом: деревянные, жесткие даже на вид, с лакированной резьбой по высокой спинке, с гнутыми подлокотниками… Пока Виктор и Анна рассматривали сиденья, устраивались — кошкодевочка унеслась по своим делам. Женщина подошла к столу, но в отведенное кресло не села. Чуть наклонилась, сдвинула бумаги, оперлась на столешницу длинными чистыми пальцами с неожиданно потертой, в мелких шрамиках, кожей. По контрасту, Анна сразу же вспомнила пальчики провожатой: гладкие, шелковые, как нарисованные… Затем Анна подняла взгляд выше — по белому, официального покроя жакету, затянутому явно форменным поясом с тевтонским разлапистым крестом на пряжке; окантованному тут и там синим, застегнутому (слава тебе, Господи, хоть кто-то сиськами не торгует!) на все пуговицы, под самое горло… Абрис четкий, черты лица правильные, выражение уверенное. Глаза незнакомки оказались чисто-голубые; вблизи Анна рассмотрела, что и волосы такого же оттенка. Причем корни волос того же цвета, что и вся грива, до самой поясницы — это не крашеные, что ли? Тогда, пожалуй, правильно девочка одевается, понимает свои сильные стороны: глаза, волосы и коленки. Белый жакет с такой же юбкой к оттенкам синего вполне подходит…

Женщина тем временем тоже осмотрела гостей, кивнула собственным мыслям, улыбнулась и произнесла с той правильностью и четкостью, которая вернее всякого акцента выдает иностранца:

— Здравствуйте. Я главнокомандующий и военный министр, генерал Эсдес.

Анна хлопнула глазами. Жакет, окантовка, пояс, коленки! Овца ты, Аннушка, как есть, овца. Не понять, зачем шпага! Правильно Булгаков имя персонажа выбрал. Не Клава масло разлила, не Таня! Такой овцой только Аннушка может быть!

— Здравствуйте, — отозвался Виктор. — Вы говорите по-русски?

— Немного, — голос приятный, не слишком слащавый, не чрезмерно высокий. Услышав его в трубке, можно представить женщину около тридцати лет, сосредоточенную на деле, а не на оговорках собеседника.

Генерал отодвинула свое кресло и села напротив, не став отгораживаться от собеседников ни скрещеными, ни поднятыми якобы для опоры подбородка руками.

— Прежде всего, уточним профессии. Вы и правда программист?

Виктор недоуменно кивнул:

— Да. А что?

— Ваша профессия тут редкость. “Дифисит — вкус списифисский,” — старательно процитировала синеволосая. — И ваша фамилия — Александров?

— Да. Что не так?

— Все так, — снова кивнула своим мыслям Эсдес. — Вас знает мой муж. Он далеко на границе. Дела. Просил извинить, не встретил сам. Просил помочь. И я помогу.

Александровы переглянулись. Виктор перебирал в уме сотрудников отдела, гадая — кто бы мог пожелать себе в спутницы подобную экзотику, и теперь, увидав фамилию коллеги в списках, прислать на помощь? Анна просто удивилась: неужели обещанную Проектом и Порталом поддержку нельзя было устроить попроще, без этих ненужных понтов?

— Помочь вам думаю так, — генерал повертела головой. — Денег давать не буду. И вам обидно, и я не уважаю слабаков. Предлагаю ехать в Столицу со мной. Я поселю вас в офицерской гостинице. Наверное, лучшая в центре Столицы гостиница. Ваши документы на Аукцион я уже отправила. Вам даже беспокоиться не надо. Муж предупредил, что на этой фразе вы спросите про бесплатный сыр в мышеловке.

— Да, — согласился Виктор, — с чего вдруг такая забота?

— Я же говорю. Редкие профессии. Причем сразу комплект. Вы — программист, а ваша жена — мастер по микросборке. Моей… Назовем так, знакомой… Требуется починить протез правой руки. Там и программировать надо. И паять.

— А инструменты? А чистая комната? Микросхемы же не руками паяют.

— Все это будет найдено, я главнокомандующий и военный министр. — Эсдес улыбнулась; Александровы вздрогнули. Анна потому, что соперничать с нахальной улыбкой было сложновато даже для нее. А Виктор потому, что понял: муж Эсдес вовсе не коллега из отдела. Любой у него в отделе играючи бы перебрал и вычистил протез какой угодно степени сложности, неумех в робототехнике Проекта не держали. Тогда кто же? Случайный человек, увидевший фамилию в списке? Как-то беспокойно это все.

— Мне нужно знать, откуда ваш… Муж… Знает нас.

— Он говорит, что был знаком с вами еще в молодости. “Когда, закончив школу, я расстался с Подмосковьем…” — генерал помахала ладонью волнообразно. — “И в техникум столичный поступил, набравши балл”… Вспомните?

Виктор дернулся, как от удара; жена встревоженно повернула голову.

— Скажите, — программист выстраивал вопрос, как путь по тонкому льду. — Как давно… Вы с ним… Встретились?… Э-э… знакомы?

Эсдес посмотрела в потолок — напряженно внимающие Александровы повторили движение. На потолке замыкались темно-песчаного цвета каменные своды, пересеченные ровными черными шнурками кладочных швов.

— Еще до мятежа, — ответила генерал уверенно, — семь лет.

Семь лет?

Но установка Портала заработала три года назад!

Разумеется, Проект начался не с пустого места: теория, опыты, тесты, прототипы, пробные запуски… Да что там, с известным риском переброска могла быть выполнена еще при докторе Царенко, лет двадцать назад. Просто тогда никто не гарантировал, что подопытный останется жив. Потому-то настоящие запуски не выполнялись, о любых попытках Виктор бы по должности обязательно знал! И, честно говоря, если бы не катастрофа, если бы не ледник — к переносам не приступили бы и до сих пор. Собирались начинать только лет через пять, отточив технологию возвращения.

Ледник поторопил. По плану эвакуации приняли, что все, уходящие в Портал, могут быть рассеяны в пространстве сообразно своим анкетным запросам. А вот по времени все должны быть синхронизированы — опять же, чтобы вернуться в срок, и не поодиночке. Один против оледенения не воин!

Виктор даже зубами заскрипел, представляя последствия.

— Ты что? — уже откровенно перепугалась Анна. — Тебе плохо? Что случилось?

— Енот!

— Чего?

— Это Енот, у него ник был из кино, где енот с автоматом, мы еще пацанами смотрели… Сам фильм фуфло, а вот зверек там был прикольный… Сто лет его не видел… — программист опустил на столешницу сжатые кулаки. — Но как? Если бы он работал в Проекте, хоть у нас, хоть на южной базе — я бы знал! Не по спискам Проекта, так от него самого…

— Ой! — жена потешно схватилась за оба уха. — А ведь правда, сколько лет от него писем не приходило!

Эсдес медленно наклонила голову:

— Итак?

— Подождите, подождите! — Видя, что муж готов согласиться, Анна даже привстала, уперевшись в подлокотники. — Я еще не спросила! Ну вот поселят нас там, а что дальше? И в чем разница? Нам же все равно тут дадут какие-то деньги, отвезут…

— Вам не нужно будет расходовать подъемные на жилье. Принимать сомнительные приглашения только из-за того, что завтра будет нечего есть. По той же причине соглашаться на плохую или небезопасную работу. Наконец, в силу редкости вашей профессии, вас могут даже украсть. А если мои за вами присмотрят, это будет сильно затруднено… Вал! Куроме!

По залу протянуло ветерком от распахнувшейся и тотчас закрывшейся двери. К столу подошли парень и девушка. Парень рослый, крепкий, в синем костюме с золотыми пуговицами, якорьками, эполетами, в начищенных ботинках, с непременной саблей — этакий бравый морской офицер эпохи Жюль Верна; волосы темно-русые, ровные. Выражение лица точно по уставу: “лихое и придурковатое”, а вот глаза нет-нет, да и сощурятся в улыбке. Его спутница — тоненькая черноглазая брюнетка в маленьком черном платье, с открытыми плечами. “Ножки-спички, в горсть собрать можно, а туда же,” — про себя покривилась Анна — “вот почему они все укорачивают не каблук, а непременно юбку? И, блин, эта еще хрень, как она там называется — катана, что ли? Это типа вместо сумочки такая мода?”

Анна поежилась и почему-то снова ощутила на губах вкус пластика.

— Вал. — Представился парень несколько хрипловатым голосом, четко наклонив голову.

— Куроме. — Пропищала девчонка, кланяясь только взглядом.

Генерал указала взглядом на Александровых. Пара кивнула единым движением, и так же четко развернулась, и так же быстро, как появилась, выскочила за дверь.

— Они могут показать вам город, пока будете ждать Аукцион. Он проходит не каждый день, а как из Портала понаедет человек триста хотя бы. Вал и Куроме смогут ответить на все ваши вопросы.

— А следить за нами тоже они будут?

— А следить за вами будут в любом случае, — синеволосая улыбнулась хищно. — Вас же полтора десятка программистов на пятьдесят миллионов жителей одного только Столичного Региона. Владельцы тейгу хотя бы могут постоять за себя, и то, бывает, их похищают… Даже меня однажды умудрились украсть! Правда, для них это кончилось плохо. Но вы-то не я… — генерал Эсдес поднялась, обошла стол, разбросала солнечные зайчики чашкой шпаги, обернулась к землянам:

— Итак?

Виктор вздохнул:

— Согласны.

— Очень хорошо! — генерал звонко хлопнула в ладоши. Снова появились Вал и Куроме; синеволосая отдала им короткий четкий приказ; и снова они вышли с легкостью подхваченных ветром листьев. Эсдес взяла с подоконника незамеченную доселе фуражку — белую “гудериановку”, однако вместо ожидаемого тевтонского или немецкого, крест на высокой тулье растопырился шестиконечный, белый в красной кокарде; и это в одежде генерала оказалось единственное пятно не синего и не белого цвета.

Фуражка заняла должное место на синих волосах, Эсдес попрощалась взмахом руки — и была такова. Сразу же появилась провожатая кошкодевочка:

— Большое спасибо, спасибо вам, уважаемые господа, за ваше согласие уделить внимание. Прошу вас пройти в домик, совсем скоро мы подадим вам обед. Потом уже вы можете получить документы и подъемные, а отъезд завтра в полдень, прошу вас подойти сюда, в Ратушу.

— Обязательно придем, — кивнул Виктор. — И еще… Беата…

— Господин? — снова поклонилась кошкодевочка.

— Я могу спросить?

— О, мы здесь чтобы отвечать на вопросы.

— Генерал Эсдес — она… Кто?

Провожатая поискала глазами, куда присесть — и заняла освободившееся кресло, откуда только что ушел предмет обсуждения.

— Ну… Я плохо разбираюсь в этих военных штуках… Она — сильнейшая в Империи. До гражданской войны она защищала императора. После свержения императора ее судили, но не казнили, как премьер-министра, министра полиции… Многих важных людей тогда казнили… Господин, я и правда в этом не смыслю. — Ушки повисли, но тут же обрадованно встопорщились:

— Но ведь она же вас пригласила пожить в своем доме! Вы же все увидите сами!

— Она говорила про гостиницу.

— Ее дом конфисковали, там сделали главный военный штаб. А при нем гостиницу для офицеров. Чтобы, как тревога, не собирать по всей Столице.

Виктор припомнил размах Столичного Региона:

— Логично… Но ее слову можно верить?

Беата подскочила чуть не до потолка:

— Да я бы скорее сомневалась в себе!

Виктор поднялся, подал руку жене. Провожатая тоже вылезла из кресла и пошла рядом до выхода из Ратуши.

— Спасибо вам за хлопоты, — обернулся Александров с последней ступеньки.

— О, это так приятно. — Ушастая снова поклонилась. — Но это и есть наша работа. Мы так рады встретить вас! Мы так восхищаемся вашей смелостью. Я бы ни за что не вошла в Портал!

“Ты не поверишь, подруга!” — Анна сама испугалась собственного внезапного ожесточения. — “Я тоже!”

Александровы-старшие покинули Ратушу и прошли несколько шагов по направлению к девятнадцатому домику второй линии. Больше Анна сдерживаться не могла:

— Теперь объясняй давай! Я ничего, ничего, ничего не поняла!! Когда уже что-то будет? Чего ты так легко согласился? Ноги понравились? На меня так вообще не смотришь, то этой кошке в сиськи, то на ляжки этой кобылы!

Глава семьи вздохнул:

— У меня руки холодные.

— А? При чем тут?

— Сама же заверещишь, если обниму.

— Не увиливай!

— И вообще, у твоего любимого Еськова написано: “Ревность — лучший цемент для семейного счастья.”

— А ты без цитат, своим умом, что-нибудь тоже… — Анна осеклась. Не стоило! Вот же овца, кто за язык тянул!

— Своим умом я, в числе прочих, создал Портал. — Виктор опустил голову, и голос звучал как из бочки. — Который спас нас от самой обычной такой натуральной смерти.

— Ви-и-тя…

— Анна Михайловна, послушайте меня хотя бы минуту не перебивая.

Вот кто за язык тянул? С отчеством именует — значит, до вечера дуться будет. Уж настолько Анна мужа изучила. Оставалось прильнуть плотнее, чтобы телом почувствовал, да оттаивал поскорее.

Виктор в который уже раз вздохнул:

— Ну ладно. Ладно. Давай расскажу. Но правда, не перебивай, вот же важную мысль упустил… Значит. Я даже и не подумал. А похитить нас и правда могут. Эвакуация готовилась наспех — катастрофа, ледник, все дела. Не получилось просто выделить собственное государство, приходится врастать в существующее. Портал, как мог, подогнал нам все условия, чтобы приспособиться было полегче. Чтобы психика не стояла колом от непривычного… Понятно говорю?

— Ну я же на микросборке работала, совсем за дурочку не держи!

— Ну так вот. Чтобы нас не обидели, мы должны либо стать сильными. Типа мафии. Либо — дружить с сильными. А стать мафией — это сложно, долго, с потерями. Тут, наверняка, свои Леньки Пантелеевы в ассортименте, как у нас было пять лет после Гражданской. “Урицкий всю чека вооружает,” “Черная кошка” там, все дела…

— Ну что дружить, это понятно. Но с чего ты взял, что эта… Генеральша… В самом деле знает Енота? Подумаешь, цитата из Щербакова. Мало ли откуда ее можно узнать.

— Генеральша — жена генерала. Женщину правильно называть именно “генерал”… - по рассеяному тону Анна поняла, что муж уже не сердится. Тоже, видать, сообразил, что не время гонор проявлять. Виктор же продолжил:

— Она из верхних эшелонов правительства. Ей просто незачем нас красть, если она может на законном основании законопатить нас, куда захочет. При любой демократии люди у власти это могут организовать, а тут еще, небось, гильотины поржаветь не успели.

Анна нетерпеливо махнула рукой:

— Это ясно. Для обычных людей. Но мы-то из Портала! Мы не только юридически, мы физи…

Виктор запечатал ей рот поцелуем, и продолжил только спустя некоторое время:

— А вот об этом будем говорить не раньше, чем окажемся в безопасном от подслушивания месте.

— Витя, но если мы такие ценные, как она говорит… В безопасности мы никогда не будем! Спокойней таскать с собой слиток золота или алмаз в кулак размером! Вон те двое, что заходили… Ну, Моряк и Ведьма… Думаешь, они сейчас нас не слушают?

— Ань, ты таки не поверишь… Но такова судьба ценного сотрудника во все времена и эпохи. Ну, или можно не быть ценным специалистом, а быть как тот неуловимый Джо. Но тогда за что нам платить будут? А раз мы засветились, то “укрываться надо под большим деревом”, так что лучше пусть слушают официальные лица, чем гопота разной степени.

— Ты согласился потому, что она вся из себя крутая?

Виктор помотал головой:

— Она из Щербакова сказала так, что я Енота воочию представил. С теми же интонациями, даже с тем же выражением глаз… Муж он там, или кто, но ей точно свой. Вот еще загадка: его-то кто переправил?

Анна пожала плечами:

— Ну, раз твой друг не бедствует — вон какую кралю оторвал, ты чуть шею не свернул, когда выходила — можно за него и не переживать…

— Переживать вообще вредно, — так же рассеяно сказал Виктор. — И вообще, мы тут цапаемся за длину подола с шириной выреза, а где-то — раз мы пошли по цитатам — “кровь подсыхает на мосту…”

Кровь подсыхает на мосту; опрокинутый паланкин щерится обломками, как выбитыми зубами. Из паланкина вполтела вывалился труп — Коро нюхает и угрожающе ворчит. Убийцы где-то близко, убийцы где-то рядом. Сэрью осматривается. Тут все понятно, но нисколько не проще от этого.

Двух телохранителей срезало потоком пламени — известно, кто владеет устройством, способным на такое. Еще четверо пытались отмахаться — и клинки неплохие, и не струсил никто — но не сдюжили. Двух порвали когтями — опять же, известно, кто способен в бою перекинуться громадной кошкой. А последних двух легонько царапнули, одного в шею, второго под коленом, лекарь ворочал его дольше прочих, пока не нашел порез. Хватило и пореза, потому как нанес его первый из Проклятых Клинков, Мурасаме.

Стрелок — Мейн или Майн, про которую известно лишь, что полукровка. Несколько раз ее замечали в городе; со слов редких свидетелей составлен образ; нарисованы плакаты с обещанием награды, расклеены по всей громадной Столице. Из чего стреляет, тоже известно: тейгу Калландор. В управлении есть книга, в книге — технические подробности. Здесь важно только то, что стрелку не требовалось подходить вплотную, и следы Мейн придется искать на приличном удалении от моста.

Оборотень — Леона. Про нее известно много, потому как долгое время она работала в массажном салоне на Розовой улице, тут же, неподалеку. Говорили, что салон оказывал и другие услуги, и что высокую грудь Леоны многие не только видели, но и наощупь оценили. То ли надоело ей продаваться, то ли обидел кто презрением, то ли просто ударило в голову — но теперь ее тейгу — Царь Зверей. В звероформе Леона даже пушистика может обидеть… Кстати, где Коро?

— Коро, ко мне. Охранять!

А то сейчас кинется по следу — и поминай, как звали. Потому что третья убийца, владелица Проклятого Клинка, отправляющего в ад самой малой царапиной — Акаме. На нее тоже имеется розыскной плакат с наградой; с плаката смотрит милая тонколицая брюнетка, единственная примета — алые глаза. Третья убийца выращена самой Империей; выращена в школе убийц министра внутренних дел, предназначена для тихого устранения неугодных влиятельных лиц. Ну кто из них напугается милой тоненькой девчушки? И охрана, как ни заставляй, опасается подростка умом, не инстинктами. А на тех скоростях и дистанциях, на которых в ход пускают мечи, мастеру наподобие Акаме хватит мгновения; Проклятому Клинку Мурасаме хватит одного прикосновения к незащищенной коже. Ученица школы убийц и обычным-то лезвием напластает работы десятку следователей; а уж с помощью тейгу…

Хуже всего, что трое ликвидаторов работают не вслепую. Они состоят в организации “Ночной рейд”. Кроме пафосного названия (повстанцы и оппозиционеры ой как любят назваться покрасивей. Должно быть, подсознательно чувствуют, что ничем другим не прославятся), “Ночной рейд” имеет какую-никакую, но сеть осведомителей, тайных берлог для пережидания погони, проходных домов и закоулков для стряхивания слежки, да и ошарашить слишком слабую погоню тоже сумеет.

Так что Сэрью не спешит гнаться по следу. Скоро явится в Столицу генерал Эсдес, железной пятой усмирившая Север, и назначенная вместо убитого капитана Огре. Генерал приведет своих владельцев тейгу, да и сама не зря называется сильнейшей в Империи. Тогда-то можно и поохотиться на Мейн, Леону, Акаме.

Пока что рыжая сыщица прямо шкурой чувствует, как захлебывается в делах центрального управления Столичного Региона. Текучкой занимаются на местах, но есть вопросы, важные для полиции в целом. Например, ежегодная битва за содержание участков, выплаты пострадавшим, обновление снаряжения, хранение розыскных архивов, счета за бумагу, жалобы на самоуправство, и иже, и паки! Премьер-министр ворует и режет расходы — где там Акаме с ее бритвой-переростком! А жрет — Коро позавидует; куда в него лезет столько! Толстого взяточника и обжору прозвали Честнягой в насмешку; но вот император — наверняка по малолетству — склонил к премьеру слух и внимание. Так что жирную сволоту ни обойти, ни перепрыгнуть.

Сэрью пока еще могла спать по три-пять часов, чтобы всю неделю распутывать сложные случаи; пока еще успевала прочитывать, что там подсовывают на подпись хитрые заместители; но смены ждала с нетерпением. Никакого повышения сыщица не хотела; хотела только увидеть, как головы убийц катятся по плиткам… Работа же отрывала время от расследования, что выводило рыжую из терпения чем дальше, тем сильнее.

Кстати, о работе. Кто там у нас в паланкине?

Подойдя к разломанным носилкам, Сэрью весьма удивилась. Убитого чиновника наследница клана Юбикитас несколько раз встречала на приемах и балах. Чиновник числился не по ведомству наказаний, не по вызывающей всеобщую ненависть налоговой палате. Убит был заместитель министра архитектуры и строительства! Он-то чем успел навредить и кому? “Ночной рейд” тем и отличался от обычных убийц, что принимал заказы не на всех подряд, и всегда проверял, действительно ли заказанное лицо погрешило против справедливости. Либо “Рейд” изменил своим принципам, либо — что вернее — убитый провинился не как чиновник, а как частное лицо. Служанку там принудил к сожительству и потом выкинул с дитем на мороз; задвинул молодое дарование в угоду нужному человечку; пользуясь весом, перекроил границы земельного участка в свою пользу — в протоколах центральной управы находилось и не такое… Сыщица поймала себя на крамоле: получалось, что “Ночной рейд” делал ее работу. Додумывать Сэрью не стала — этак могло в итоге получиться, что простые граждане ищут правосудия не в полиции, не в суде, где стоило бы — а нанимают собственную справедливость? Ладно, адвокат — “нанятая совесть”, а нанятая справедливость, это как?

Для Сэрью Юбикитас — оскорбительно, вот как. А значит, подлежит искоренению.

Следственная бригада собрала инструменты. Старший уже принялся делать заметки для отчета. Восточный край неба заметно посветлел. Коро перестал ворчать — видимо, убийцы сняли наблюдение и ушли, и даже верхнее чутье тейгу их больше не улавливало… Вот и могильщики принялись складывать порубленных…

Сыщица вздохнула, отдала команду сворачиваться и сама зашагала к управе, к очередной порции писанины, подбадривая себя надеждой встретить в бумагах хоть какие-то сведения по делу Огре — например, что искомого чужеземца все-таки заметили на воротах.

Сегодня справедливость проиграла; но ведь наступит завтра!

Завтра тоже надо что-то жрать.

Это простая истина отравляет любой самый вкусный обед, если в кармане на второй такой же ничего не осталось.

И потому, едва разместившись в гостинице — не платя вперед, ибо не имелось ни грошика — пришлось топать на поиски работы. Такой работы, которую можно получить, объясняясь одними жестами. Дрова там поколоть, двор подмести, вынести-погрузить-выкопать.

Ну, или хотя бы пожрать стянуть что-нибудь.

Ирония судьбы — не только новогоднее кино. Ирония судьбы — это когда из трех человек самым приспособленным к городской жизни оказывается чужак-попаданец. Ну, а кому еще идти, если чужеземец старше обоих попутчиков — даже вместе взятых?

И ведь не бросишь — они-то на Тракте подобрали, куском поделились, кафтаном укрывали. Была бы телега, везли бы на телеге.

Да только, если бы у Вилли с Торном была телега, не пошли бы они наниматься в Столицу на черные работы. У них кафтан — и тот на двоих один оказался. Вместо костюма — шерстяные, сильно выношенные, штаны с рубахой, от частых стирок уже обесцвеченные, севшие чуть не до локтей рукава, утянутые до середины голеней штанины, растоптанные кожаные тапочки вместо ботинок… Тут и с языковым запасом Эллочки-людоедки все понять можно. Идут ребята из одной задницы в другую. Потому что, как ни бедна родная деревня, а только в Столице понаехавших никогда не любили. Обидеть-обжулить не замедлят. Тут мир другой, но это правило наверняка действует точно так же.

Насколько другой мир, и насколько по-другому действует правило, выяснилось только при возвращении в гостиницу с безрезультатных поисков.

На встопорщенной брусчатке окраинной улочки, перед входом в ночлежку, связанного почему-то Вилли бесцеремонно вертел толстяк в богатом плаще, трогал бицепсы, хлопал по спине, даже, кажется, в зубы заглядывал. Растерянный Торн бегал вокруг, обращаясь то к хозяину гостиницы, то к толстяку, то к паре одоспешенных мужиков — должно быть, стражников.

Стражники-то и спасли. Не будь их там, выскочил бы, вмешался в разбирательства — с вполне предсказуемым результатом, потому как ситуация требовала куда большего знания и языка, и законов, чем выученные за время похода полсотни слов. А подождем-ка… Вот подходящий выступ каменного забора.

Разбирательства быстро перетекли в разборку. Вилли правый стражник хлопнул древком копья по голени: шагай, мол. Торн ухватил стражника за руки; тогда второй лениво двинул паренька кулаком — даже без чешуйчатой перчатки кулак не вместился бы в жбан. Торн отлетел на стену гостиницы, хозяин которой неприятно засмеялся.

Мимо размашисто прошагал здоровый мужик, весь в кожаных одеждах, перетянутый ремнями, обвешанный оружием, по камням скребли подкованные сапоги — высокие, с раструбами, для верховой езды. Крайне начальственного вида военный. И точно — стражники прекратили пинать связанного Вилли и упавшего Торна. Выпрямились, грохнули кулаками по нагрудникам дубленых кирас — это приветствие у них такое?

Начальник задал несколько вопросов стражникам. Повернулся к хозяину гостиницы — лицо вчеканилось в лазурное осеннее небо… Небо и золотые листья тут были — чистый сентябрь, но любоваться природой ни времени, ни настроения что-то не находилось…

Вот зараза!

Начальник жестом приказал: уводите! Стражники без церемоний подхватили Вилли под руки и поволокли вдоль по улице. Торн вскочил, бросился было за ним… Клянусь, не было видно, когда начальник выхватил клинок! Голова Торна покатилась точно как в кино; и точно так же из шеи плеснули две быстро слабеющие темные струи!

В глазах потемнело — это был признак поднявшегося давления, оно всегда скакало при ссорах в семье, или когда ругался с кем-нибудь на работе. Тело и ноги сделались как ватные — хоть кантуй, хоть катай, ни возражений, ни даже возмущения. Убийца отер клинок о застиранную Торнову рубашку, осмотрелся с видом полного превосходства и абсолютной уверенности в правильности своих действий. Взгляды столкнулись; лицо убийцы снилось потом еще долго: рубленые скулы, ровный нос, загорелая, обветренная кожа полевого, ни разу не штабного, воина. Нависшие брови не дали разглядеть, какого цвета глаза.

Глаза незнакомца потемнели и замылились. Капитан Огре пожал плечами: видать, не привык гость к здешним реалиям, вон как морда раскраснелась. Как бы сердце не прихватило. В отличие от несомненных бродяг, человек у забора носил хорошую одежду — потертую и запыленную, но явно сшитую на него, по размеру. А это значило, что он, по меньшей мере, не нищий — следовательно, не может быть из одной компании с этими двумя отбросами. Ну, даже и напишет жалобу — так жалобу доставят самому же капитану. И не сразу, а после того, как свидетель раздаст кучу взяток на нижних уровнях. Поначалу придется давать взятки просто за то, чтобы тебе указали, кому и сколько надо предложить за передачу твоей бумаги на уровень выше… Капитан убрал клинок, приказал хозяину ночлежки:

— Падаль уберешь. Твою долю принесут.

В имперской полиции Огре чувствовал себя, как рыба в воде. Прошло уже немало лет со времен его собственного попадания. Поначалу мир, где холодное оружие прекрасно уживалось с огнестрелом, ошеломлял и удивлял. Но, несмотря на все железячные заморочки, основу мир имел здравую. Лучший кусок тут доставался сильным, решительным, крутым людям. Не только парням: капитан облизнулся, вспоминая пару теток, которые с легкостью надавали бы ему по ушам. Даже сильнейшим бойцом Империи считался совсем не командир дворцовой Гвардии, генерал Будоу. Нет, сильнейшей признавали все-таки генерала Эсдес. Вопреки — а может, напротив, благодаря — молодому возрасту, Эсдес неизбежно выигрывала семь из десяти учебных поединков у генерала Будоу, а у всех прочих — десять из десяти. Было ли это связано с ее нерастраченной пока юностью — либо с особенным артефактом — капитан Огре не собирался выяснять. Секрет подобного уровня можно узнать лишь в настоящем бою, а после взаправдашней схватки двух владельцев тейгу один точно погибнет; да и как бы не пришлось потом изрядный кусок Столицы отстраивать заново.

Капитан Огре не видел ничего неправильного в том, что лучшее достается сильным. Там — в прошлом — его попытка прорваться к хорошей, годной доле принесла закономерные девять граммов от нанятого снайпера. Но есть на свете справедливость! Бог не дал пропасть правильному человеку, перенес целиком, с телом и памятью, как тех книжках, что продавались в прошлой жизни на каждом углу. Как там, помнится, было закручено: “Небесный пахан сидит на золотой шконке. Тело его в язвах от беспредельщиков, но силы его питает твердость воровского намерения!”

Твердость намерения — вот все, что по-настоящему нужно мужику. Остальное — хлюпикам и книжным детишкам!

Детишки безмятежно возятся в пыли. Силуэт незнакомого мужчины пугает их больше, чем заметное, сладко пахнущее кровавое пятно на неровной брусчатке. Оно и понятно — мужчина живой, может напасть, ударить, причинить вред. А кровавое пятно на месте гибели Торна уже никому ничего не причинит.

Чувств никаких вообще.

Вот оно средневековье во всей красе. Либо ты наверху, либо тебя скармливают свиньям, как прямо сейчас бедолагу Торна. Еще можно в рабство, как Вилли. Коротко и ясно.

Ну — так.

Что делать?

Голова тяжелая, решать что-то в подобном состоянии глупо. С другой стороны, сильный испуг задавил все прочие чувства. Никакого смятения в душе. Какое решение сейчас ни прими — оно будет выполнено.

Только решать явно преждевременно. Хоть бы немного подучить язык! Если тут есть город — да еще и обнесенный настолько громадной стеной — так, наверное, есть и учебники. И учителя. В том же Риме было много покоренных народов, и римляне изобрели площадную — “свинскую” — латынь. Не на Форуме глаголом жечь сердца, а толпам понаехавших объясниться, понять друг друга. Город здесь побольше Рима — так, по первому впечатлению. Наверное, есть всякие народности, другие страны. Есть, наверное, и аналог простого языка для чужаков. Жестами еще можно воды попросить, а что посерьезнее — тут без шуток язык учить надо.

Ведь до сих пор непонятно: может, Вилли забрали по закону. Может, закон здесь такой, что каждый третий из приходящих в Столицу делается рабом. Нарочно придумали, чтобы понаехавших поменьше.

Хотя ерунда это, конечно. Это самоуспокоение такое, что все нормально, и можно ничего не делать. Оправдание бессилия.

Кстати, а что вокруг? Земля внутри городских стен должна быть дорогая, и дома вроде как должны тесниться — а тут ничего подобного. Вокруг низкоэтажная застройка. Дома каменные и фахверковые, крыши острые и не очень, где под соломой, где накрыты дранкой. Под ногами следы мощения; где-то и приличные куски брусчатки. Улица шириной шагов семь, мощение только посередине, от краев брусчатой проезжей части до заборов — просто трава. Кусты какие-то…

Стена за спиной — высотой примерно с девятиэтажку, уже скоро солнце сядет за нее, и все накроет громадная тень. Если пройти чуть вперед — даже речушка есть. Течет в сторону Стены, где, наверное, уходит в решетку.

Небо синее, листья на кустах и редких деревцах — золотые. Уговорили, пусть будет сентябрь… Вот странно, признал время сентябрем — и даже отпустило немного. Самую капельку, а на сердце полегчало.

Тогда нужно убираться отсюда подальше. Черт его знает, где тут безопасней всего переночевать, но уж точно не на постоялом дворе, хозяин которого сдает не понравившегося гостя в рабство.

А быстро солнце садится, вот уже и темно…

Темнота внутри трактира пьянке нисколько не мешала. Несколько свечей не давали наливать мимо стопки — большего и не нужно. Только стойку в дальнем от входа торце помещения освещала дорогая керосиновая лампа: чтобы хозяин видел, чем платят, а посетитель — за что платит. Капитан пил со всеми, закусывал, спрашивал какую-то ерунду: как дела? Как семья? Это требовалось, чтобы стражники чувствовали внимание, и положенные слова капитан давно выучился говорить механически, практически не выслушивая, что там ему восторженно лепечут в ответ.

Получив еще одну жизнь, капитан ошибки учел. Прошлое имя закинул подальше, ухватки мелкого гопника-пехотинца понемногу вытравил. Потратился на приличную одежду, жилье в спокойном районе. Завел полагающуюся по рангу жену из хорошей семьи; время от времени посещал известных куртизанок — не сильно прячась, чтобы не выделяться даже в запретном. Кто-то даже искренне уважал и любил Огре, но капитан почти никого не подпускал близко. Женщины на ночь или две, приятели на операцию или две… Зато к немногим, кого признавал не вполне чужими — например, к подчиненным — был милостив и щедр, и даже справедлив. Тем кто сильнее — конкретно, Императору и его первому министру — служил за совесть. В отличие от прочих-остальных, Огре на своей шкуре знал: Бог есть! Сюда переправил, глядишь — и после смерти тоже куда-нибудь закинет. Зачтет правильное поведение…

Тут плавное течение восхвалений прервал совсем уж восторженный голос, желавший… Странного. Прислушавшись, капитан расплылся в улыбке: хотели стихов. Вызнал же кто-то, чем вернее всего умаслить грозного капитана. Стихов капитан помнил много, и это было единственное, что из прошлой жизни он позволял себе помнить. Как слабый отголосок, как тень возможности — что жизнь его все-таки могла сложиться иначе…

Нет, в задницу нытье! Среди книжек попадаются и для мужиков стихи! Правда, приходится читать их не на здешнем языке, но это ерунда, кому надо, тот пусть и переводит.

Капитан уверенно поднялся, восхитив стражников еще и стойкостью к выпивке. Прошел к стойке, обернулся к полутемному залу. Вино успело спаять всех в монолит; Огре знал: сейчас можно орать что угодно, лишь бы уверенно и ритмично — и оказался прав.

Подпевать начали уже на втором куплете.

Куплеты летели из неплотно прикрытой низкой двери, били наотмашь, точно в голову.

Куплеты — на русском!

— … Я откосил два раза, да это все фигня! А с третьего приказа достали и меня! Бывай здорова, Дуня, я исполняю долг! Военкомат в Удуне, второй пехотный полк!..

В полном ошеломлении дослушал до конца. Перевел дыхание.

Так, получается, тут не один попаданец. Ведь, если читают стихи — их есть кому понимать! И уж, во всяком случае, можно поговорить с поэтом… Ну, если это его стихи. Да пусть даже он чужие читает — главное, на понятном языке!

— … Жратвой накачаны плотно, до приступа — пал-л-часа-а-а! Под матерок пехотный строятся кар-р-пуса-а! Мои будто с камнем в воду: не двинутся, не вздохнут! А я — ну так я ж комвзвода! Бог — без пяти минут! Кто с Нурна, а кто с Удуна. К удунским-то я привык! А тот да-а-бр-р-ра-авольцем дунул — перечита-ался книг! Уж больно ты парень гор-рдый! А так ничего, сойдет!..

Припев чуть не поднимал крышу:

— …Уир-р-рги, бауглир-р-ров меч! Ор-ркайи, мол-лот-т-тьмы!

Пришлось тоже дослушать, чтобы не вломиться посреди песни. Вдруг обидятся на помеху? Не хочется возможных земляков сразу настраивать против себя…

Стихло — пора.

Переход от свежей осенней улицы к вони подгоревшего жира ударил по всем чувствам сразу. Зал, едва освещенный пятнышками свечек. Массивные длинные столы в ряд от входа к стойке, вдоль них лавки — тоже тяжеленные, чтобы нельзя было такой лавкой ударить. На лавках…

Вот это поворот!

На лавках — стражники. Знакомые кожаные кирасы, ножи, короткие мечи на поясах. Смотрят недовольно, бурчат неразборчиво и непонятно. Перегар — топор вешай. В таком состоянии вряд ли они поймут любой язык… Поклон вышел машинально, однако неожиданно вызвал улыбки. Из полутьмы даже высунулась рука с маленькой стопочкой. Отказываться — обидеть, а обижать два десятка здоровенных вооруженных пьяных мужиков — как-нибудь в другой раз.

Бульк! А ничего, сивухой почти не прет. Самогон. Без изысков, но неплохой.

Ну, и кто у нас массовик-затейник? Кто тут песенки пое…

Е…

Еть!

У стойки тот самый начальственного вида мужик, который быстро и хладнокровно срубил голову Торну. Сейчас он пьет из большой кружки, воду, крупными глотками.

Вот как так-то? Кто не понимал, тот помог, поделился последним. А ублюдок, продажный коп, убивший одного из спасителей, оказался твоего языка!

Как-то и названия ощущению не подобрать. Стыдно, что ли?

Тут накрыло по-настоящему. Тело стало как пузырь, легкое, звонкое и пустое. Зрение поплыло тоже: огоньки свечей замерцали, растеклись желтыми кляксами… То не было чувств, а то не стало и мыслей. Только знание, что надо подойти чуть поближе. А для этого чего-нибудь произнести, чтобы окружающие не насторожились. Значит — стихи. Вроде как алаверды, от нашего стола — вашему. Чьи стихи? Надо такие, которых он достоверно не слышал. Значит — мои. Пусть корявые, но для противника точно внове, никто и никогда их не печатал.

— Осенние листья — цвета страха.

Цель? Цель вслушивается! Он точно понимает язык, а не просто заучил несколько куплетов!

— Пью нагретое дерево спиной сквозь китель.

Шагаю вдоль скамьи, за спинами сидящих. Лица поворачиваются вслед, но стражники не подскакивают. Вылезать назад, через лавку, им будет сложновато.

— На зубах секунды хрустят…

…- Как сахар, — гость приближался. Сквозь щедро разлитые в трактире вино и лесть Огре вытаскивал окунька памяти — где мог видеть визитера раньше. Окунек упирался, баламутил былое, подсовывал картины совсем далекого прошлого: когда еще капитана с правильными людьми за стол бы не пустили. Потому что не в костюме, как солидный, а как шпаненок, в кожанке и джинсах…

Джинсы!!!

Сука!!!

Этот чебуратор стоял тогда у столба — в джинсах и замшевой куртке!!!

Вот что все время вертелось в голове, вот почему незнакомец постоянно приходил на ум!

Капитан бросил руку к оружию, с ужасом понимая, что те девять миллиметров достали его и здесь; и куда бы Небесный Пахан ни перенес его впредь, рано или поздно снова завершится именно так!

Гость по-хозяйски вытащил короткий меч прямо из ножен ближайшего стражника; полоса лезвия налилась желтым отблеском керосинки — как в горне!

…Может быть, сущность, которая в самом деле может изменить судьбу, сидит не на шконке — даже золотой? И вообще называется как-то иначе?..

Сталь приблизилась к лицу и вдруг оказалась адски холодной; и все, что держала память с самого детства, стало рушиться, дробиться, оплывать…

— Оплывает день…

— …В кипятке событий! — рука поднялась и двинулась сама собой; тело тоже без участия мозга развернулось на пятке, дюжина шагов до низкой притолоки выхода; пригнуться; прохладный осенний вечер, едва начинает расти луна… Куда идти? В речку, наверное, собак точно сообразят пустить по следу… Вымолить у господа идеальное убийство или идеальное исчезновение с места преступления? Есть ли тут вообще господь?

Сосредоточение сыпалось, и это было ощутимо физически, и физически же больно. Следом крошилась картина мира; голова гудела чугунным котлом и гремела, как цыганский воз. Тело плыло по улице разбитым кораблем, отключалось зрение, слух, чувство равновесия.

Наконец, сознание тоже вырубилось.

Кто может, пусть сделает больше.

Темно и покой…

Покой и воля — больше человеку совершенно ничего и не нужно.

Покой наполнял дилижанс изнутри, а воля распростерлась снаружи. Дорога бежала раскрашенными осенью перелесками; огибала понизу округлые, зеленые пока, холмы; перескакивала речки по горбатым булыжным аркам, на въезде и выезде которых упирали в проезжающих каменные глаза непременные статуи бога путешествий. Виктор вспомнил, что в Древнем Риме три недели сухого сентября назывались “зимородковые дни” и посвящались именно вот Гермесу — богу торговли, покровителю странствующих и путешествующих. Понятно: летняя жара уже спала, осенние гнилые дожди еще не начались.

Так что дорога для семьи Александровых вышла очень приятная. В назначенный день у Ратуши ожидал экипаж. Слева направо: попарно восемь лоснящихся вороных; на козлах вылитый ковбой; тонкие колеса почти в рост человека; сияющие стекла; лакированные двери темно-вишневого цвета; начищенные металлические ручки; затем еще одно безукоризненной чистоты окно; задние колеса; огромные рессоры; поверх кабины решетчатая платформа для багажа — дальний автобус добензиновой эпохи во всей красе.

У Александровых багажа не было. Через Портал прошли семейные фотоальбомы, одежда, бывшая в момент переноса на телах, да детские игрушки, в которые Тяп и Ляп вцепились от испуга. Старший брат перенес одноухого зайца, младший зеленую черепашку-ниндзя, которая путем смены головной повязки превращалась в любого из четверки. Ну там — синяя повязка — Донателло, желтая — Анджело… Или Леонардо? Виктор в них всегда путался.

Зайца с черепахой дети держали в руках и сейчас, так что сдать в багаж оказалось нечего. Распахнули легонькую дверцу, заробели, поглядели на папу: вперед!

Внутри оказалось непривычно — Виктор даже головой завертел, соображая. Дверь открывалась точно посреди салона. Ступив под непривычно высокий потолок, программист оказался в центре кабины шириной пару шагов, и длиной шагов девять-десять. В противоположной стене, ровно напротив — такая же дверь наружу. Налево — вперед по движению — две пары сидений белого сафьяна, с золотистыми кисточками на углах. Сиденья парами вдоль наружных стен, спинками к окнам, лицом внутрь. Над сиденьями, выше окон, сетчатые полочки — все бронзовое начищено, все деревянное лакировано, блеск и сверкание! Получается этакое купе на четырех. Направо, в хвост — зеркально симметричное купе… Пока Виктор осматривался, снаружи донеслось, как Анна и дети практикуются в местном языке, здороваясь и знакомясь с попутчиками, тотчас же и вошедшими.

Первое место у входа направо занял высокий седой идальго, лицом и статью вылитый Дон Кихот, невзирая на очевидно адвокатский костюм с искрой. Следующее место досталось пухлой, удивительно флегматичной, австралийской старушке в клетчатой твидовой паре, из породы неубиваемых туристок. Виктор вспомнил, как в той самой Австралии, в национальном парке, вместе с женой полдня лезли на расхваливаемую видовую точку. Тащили по жаре фотокамеры, сопели, вытирали пот, часто делали остановки на отдых… И на самом верху, уже на площадке, обнаружили трех таких вот бабушек. Старушки восседали за раскладным столиком на раскладных же креслицах — не простеньких рыбацких аллюминиевых, а на резных, с подлокотниками и спинкой — из тонкой фанеры, но сам факт!

Перед столиком остывал погашенный примус, а на просторах столика гордо сияли: фарфоровый чайник, заварник, белого металла сахарница, плетенка с микроскопическими крендельками, совсем уж неразличимая баночка джема, три блюдечка — чертовы ведьмы не перетрудились втащить на вершину блюдечки! — и только на блюдечках чашечки-наперстки со звонкими ложечками… Александровы ощутили себя дикими неграми, напоровшимися на торжество несгибаемого духа Британской Империи где-нибудь посреди Ганы… Что уж там какой-то Портал, даже толковать смешно!

Не сговариваясь, семейство заняло четыре места слева от входа. Тимофей освоился живо, и мигом нашел, как откинуть из торцовой стенки небольшой столик. Внутренности дилижанса сразу до боли напомнили привычное вагонное купе. Только канонной курицы в фольге и не хватало.

Два места в хвост оставались незанятыми почти до звонка. Потом распахнулась дверь — не та, через которую входили все, а в противоположной стене — и в дилижансе возникли оставшиеся два попутчика. Те самые, которых Анна окрестила “Моряк и Ведьма” — подчиненные Эсдес, парень и девушка, Вал и Куроме. Моряк выглядел как и в прошлый раз — синий с золотом морской мундир, фуражка, сабля; а вот Ведьма оделась куда практичнее. Вместо парадного маленького черного платья — набор из складчатой блузки с широким отложным воротником, и складчатой же юбки — вполне скромной, заметно ниже колен. Туфли уступили место невысоким ботинкам без каблука. Только цвет остался ночным, недобрым… Или чувство тревоги вызвала катана, которую девушка не выпускала из рук.

Опоздавшие сказали что-то идальго с бабушкой, потом Вал обратился к семейству Александровых:

— Здравствуйте. Немного понимаю вас. Что нужно, спросите, не стесняйтесь.

Куроме улыбнулась — в дилижансе как будто включили настольное солнышко! — и снова превратилась в хмурую студентку, замученную жизнью, зимней слякотью, бессолнечными днями и сессией.

Анна так и замерла с приоткрытым ртом; Виктор хлопнул глазами; дети же успели улыбнуться в ответ. Даже идальго с бабушкой подняли уголки губ!

Вот тут-то дилижанс качнулся и тронулся. Опомнившиеся Александровы повернулись к широким окнам, помахали стоящим у крыльца Ратуши провожатым — Беата тонула в общей массе синих служебных платьев, белых передников.

Экипаж пошел быстрее, немного закачался на рессорах. Говорить пока никому не хотелось. А когда выехали на мощеный тракт, где кони могли показать себя, дети прилипли к стеклам. Виктор с Анной тоже разглядывали пейзаж. Вал и Куроме сидели тихонько, улыбаясь собственным мыслям; бабушка не произнесла ни звука, молчал Дон Кихот.

Тогда-то Виктор ощутил покой — тот самый, настоящий, за которым охотился всю жизнь. Покой — когда жизнь размерена и наполнена, когда засыпаешь не с мыслью, что надо бы пораньше проснуться и бежать сначала в то место, потом за документами в другое, оттуда на прием к чиновнику в третье; а там как повезет, можно просидеть в очереди до сумерек! Такая жизнь приносила крученым ребятам деньги — вместо этого, в полном согласии со старыми мастерами, Виктор предпочитал отправиться в пригородный лес, посадить флаер на сухой полянке, и до заката слушать, как тает снег. Александров-старший строил жизнь от покоя к покою, умело избегая штормов и порогов. Он действительно был умен; а кроме того — достаточно тверд, чтобы поступать по-своему. Быстро понял, что институт в родном городе мало чем поможет, и принялся торговать самосборными компьютерами, что сразу выделило его из массы сверстников, сидящих на родительских подачках и сильно прибавило возможностей в ухаживании за той же Анной. Затем почуял, куда тянет сквозняк, выскользнул из торговли, живо переучился на программиста — вспоминать пришлось немного, первый компьютер появился у него в девять лет, дед отдал “на разбить” древний Андроид, а отец показал несколько простых, ярких, эффектных трюков с картинками. Переучившись на программиста, Виктор сделал карьеру — классическую, ровную, как разбег самолета, без вихляний, без авральных рывков и без провалов, не жертвуя ради этого ни вечерами с семьей, ни поездками в отпуск, ни ежегодными визитами к родителям — из любого места на земном шаре, куда бы ни занесла судьба. И даже сейчас, покачиваясь на белых мягких подушках дилижанса, Александров-старший понимал, что снова ускользнул от беды. Да — Портал; да — все бросить; да — новый язык, новая эмиграция… Только за спиной на этот раз не инженерская нищета юности, не рабоче-крестьянское “отнять и поделить” зрелости. За спиной — планета. Земля всего лишь простудилась, а человечество до сих пор не прочихается…

Тем не менее, Виктор и в этот раз оседлал волну, и снова мог не печалиться — что завтра. Его запрос Портал удовлетворил полностью. Судя по довольным лицам детей, они тоже пока не жалеют. Это с женой предстоит тяжелое, настоящее объяснение — к счастью, оно пока впереди.

А вот Енот — загадка. Виктор шел по жизни ровно; Енот кувыркался, как пущенный умелой рукой топор, собирая все возможные шишки, наступая на все известные грабли. Нельзя сказать, чтобы он был глуп; только, видя перед собой интересную задачу, Енот сразу же кидался ее решать — вместо чтобы подумать: а надо ли? А кому надо, а почем? Енот не умел влезть без мыла в щель почтового ящика; не всегда соображал, когда лучше замолчать. В армии Наполеона, может статься, Енот бы чего и достиг, а вот у Иосифа Грозного сожрали бы Енота на далеких-далеких подступах к большим звездам, как сожрали Свечина с Триандафиловым — со всей их царской выправкой…

Но вот пущенный умелой рукой топор воткнулся. Счастлив ли Енот? Пожалуй, не будь за спиной Портала, происходи вся история на Земле, чисто по-мужски Виктор мог бы ему позавидовать (в смысле — пока там Анна смотрит в другую сторону). А в данных обстоятельствах — большой, большой вопрос, кто кому завидовать должен. Гадать здесь бесполезно. Полезно встретить самого Енота, разговорить и узнать. Узнать главное — как же, все-таки, Енот сюда попал? Впутался в полуподпольный эксперимент одного из бесчисленных предшественников и конкурентов Проекта? Или — что хуже всего — установка Портала производит настолько мощные побочные эффекты, что способна засосать человека прямо с улицы? В обоих случаях Енот наверняка не первый и не последний неучтенный гость…

Ладно, как бы там ни было, это — работа. О ней лучше думать в рабочее время. А чтобы в рабочее время хватало сил думать, сейчас лучше всего просто смотреть на пролетающие красно-желтые деревья, на ярко-синее небо, на высоко парящего в небе… Чего-о-о?

Вал заметил тревогу охраняемой персоны, ловко сдвинул стекло, высунулся и посмотрел вверх. То же сделала и Куроме. Вернувшись в салон, девушка снова улыбнулась:

— Хорошо. Скат. Летит скат. Нет опасность.

— Он же огромный! — Анна проводила глазами фантасмагорию. — Да на нем кто-то едет!

Дети тотчас высунулись с другой стороны. Заметив интерес, возница натянул вожжи — дилижанс покатился медленнее, встал. Кабину заполнило мерное посапывание спящей бабушки; идальго деликатно прикрылся ладонью и зевнул, а потом просто вышел и тоже принялся рассматривать летящее существо.

За ним выбрались и прочие пассажиры. Вал не смотрел в небо — заскочив на багажную решетку, моряк с крыши принялся оглядывать округу. Зато Куроме исполнила для пилотов ската целую пантомиму, размахивая фуражкой Вала и собственным отстегнутым воротником… Виктор долго не мог понять, зачем — а потом сообразил, что видит в действии флажковый семафор, которым на Земле, по слухам, продолжают пользоваться моряки обитаемых кораблей. Беспилотным кораблям, с которыми в основном имел дело программист, ничего такого не требовалось, так что смысл махания руками дошел до Виктора не скоро.

— Что передают? — спросил он из чистого интереса.

— Привета. Здоровь… Здоровье.

— Знакомые?

— Нет знакомые, — девчонка подчеркнула возражение энергичным жестом. — Сестра. Акаме!

Акаме переминалась с ноги на ногу перед креслом начальницы. Генерал Ривер сломала уже вторую сигарету, а не прикрытый повязкой глаз недовольно сощурила:

— Это сегодня, после анализа данных, после того, как Леона опросила осведомителей в том квартале, после того, как Тацуми сделал макет… Кстати, где Тацуми? На тренировке с Булатом? Хм… Хорошо, по возвращению обоих ко мне, хочу поблагодарить, отличная идея с макетом, без него мы бы до сих пор пытались сообразить, кто где стоял… Только после макета, после поминутной сверки, мы поняли, что этот-то человек и убил Огре. Но ведь когда вы подбирали его на улице и тащили на явку, рискуя ее раскрытием — вот в тот момент что вы думали? Что мы благотворительный фонд? Нет, что мы добрые волшебники, защищенные от выслеживания светлой стороной мира? Что раскрытие явки — ерунда, у “Рейда” их много?

Ривер поднялась. Сделала два шага — вернулась в кресло.

— Акаме. Ты одна из самых опытных и трезвых в моей команде. Ты точишь свой проклятый клинок каждый вечер, и ни разу не порезалась. Ты практически мой заместитель. Почему? Вот почему мы просто подобрали на улице — как мы думали, избитого пьяницу — а нашли мастера, способного пилочкой для ногтей нахрен зарезать капитана столичной полиции в набитой стражниками комнатушке… Акаме, тебе известны все донесения?

Красноглазая брюнетка коротко наклонила голову.

— И что в них тебе показалось самым странным?

— Он вошел и вышел с голыми руками. Или он был уверен, что возьмет оружие на месте, или рассчитывал справиться совсем без оружия… Или — он вообще не имел намерения убивать. Потому-то великолепное чутье опасности капитана Огре даже и не проснулось. Не было намерения убить, нечего было расшифровывать подсознанию. А потом оказалось поздно, убийца подошел вплотную.

Генерал Ривер достала очередную сигарету, зажгла и нарисовала в воздухе замысловатую фигуру:

— В школе, из которой ты столь блистательно смылась, учили так же, верно? Усыпить бдительность милым личиком и коротким подолом, подойти поближе, и — шарах!

Акаме прошелестела согласно:

— У этого парня… Впрочем, какой парень! Он даже для показательных выступлений слишком стар. Доктор говорит, давление скачет. Куда его в бой, даже не угонится за нами… Но если бы его начали учить лет двадцать назад, меня бы он превзошел с легкостью.

— Вот-вот… — генерал наконец-то затянулась, выдохнула дым и рявкнула:

— Но все это фигня!! На момент встречи с ним вы ничего этого не знали!! Почему? Почему вы не просто вынули его из лужи, не похлопали по щекам, не сунули в карман серебрушку на опохмел, раз такие добрые, и не пошли своей дорогой? Что заставило вас приволочь его на явку, рискуя своими жизнями, выполнением задания, возможностью дать полиции хороший такой след?

— Если честно, нам тупо нужен был носильщик на три дня. Перетащить снаряжение с точки “Эф” на “Йота”. Тацуми с Булатом все же боевики, заняты. Да и не надо там сверхсила, обычный человек вполне подходит. Думала, что в благодарность за утренний рассол и с надеждой на пару монет, этот мужик нам все на чердак подымет — ну, вы же помните, там такая лестница, что только с моими широкими плечами по ней и втаскивать…

— Вот и не знаю теперь, — генерал снова нарисовала дымом завитушку. — Наградить за интуицию, или выпороть за нарушение секретности… Давай так. Я сделаю вид, что типа тебя наградила, а ты сделаешь вид, что тебя типа выпороли.

Акаме улыбнулась и ничего не ответила. Генерал улыбнулась тоже:

— Так. С прошлым все. Где он сейчас?

— Там же.

Ривер вынула из кармана в поясе плоский медальон:

— Это мне в штабе отжалели. Облегчает изучение языка. Пусть носит постоянно… Как назвали?

— Хомяк.

— Толстые щеки?

— Нет. Назвался: “ENOT”. Спросили, что это значит — нарисовал хомяка. Слов полста он откуда-то знает. Правда, из них десять матерных, остальное так: да-нет, возьми-дай, хорошо-плохо, спать-есть-срать… Извините.

— Доктор окончательно его забраковал?

— Без нормального исследования сказать не берется.

— Акаме. Ставлю задачу. Вербуй Хомяка. Напусти на него Леону. Может, ему понравится Мейн. Может, его тронет неуклюжесть этой расп… Раздолбайки Шерри. Если ему нравятся мальчики, ты знаешь, где искать. Да я бы сама им занялась, если бы не протез вместо правой руки, не дырка вместо правого глаза!

— Генерал, как его готовить?

— Как одиночку, очевидно же. За командой он все равно не угонится, молодость не та. Пусть доктора сделают что можно, и на дрессировку к Трюфелю. Срок — один год. Акаме!

— Слушаю.

— Вот про срок — забудь!

— Уже.

— И… Акаме…

— Генерал?

Ривер воткнула окурок в пепельницу:

— Спасибо.

— Спасибо, подожду…

Стражники отошли, недовольно бурча в нос. При проверяющей из центральной управы разве отожмешь у торговца лишние пять монет? Не облапаешь симпатичную поселянку — а как же это без обыска, а вдруг да контрабанда? Не конфискуешь на органолептический (три дня по бумажке научное слово учили, что же — зря?) анализ самый сочный арбуз…

Вот капитан Огре — свой был мужик. Понимающий. За долю малую смотрел в другую сторону, если вежливо попросить.

А эта мелочь, двинутая на справедливости… Что такое справедливость, кто ее видел? Ее в суп кладут или в дождь на плечи накидывают? Жить-то всякому надо, и кормиться тоже. Не с жалованья же!

Сэрью особенно не любила таких вот — наверх сальная улыбочка, вниз мелкая власть, равным при первом же случае нож в спину или палку в колени. Капитан, помнится, объяснял, что и таких куда-то надо девать. Так уж лучше пусть люди платят лишнюю монетку на воротах, чем поливают кровью ночные улицы… На данных конкретных воротах сыщица оказалась по наконец-то выловленному в потоке рапорту. Именно через эти вот ворота в Столицу вошел убийца капитана Огре; с ним были двое парнишек — по виду сущие бродяжки, то ли слуги, то ли рабы, то ли клиенты, то ли бедные родственники. Уже интересно: в трактире убийца был один… Главное — стражники дали пусть приблизительное, но все же — описание. Которое уже можно было рассылать по участкам, с которым уже можно сверять архивные портреты известных уголовников, описания мастеров клинка, наконец — просто подозрительных лиц, задерживаемых ежедневно в Столице тысячами… Сэрью подумала, что задержаний последние три месяца совершенно уж невообразимое количество, и хотя бы поэтому проявивших рвение стражников, чьими трудами в потоке блеснул плавник, стоило бы наградить.

Только сами стражники выглядели до того противно, что рука и не поднялась вытянуть приготовленный кошелек. Никакие объяснения даже и самого учителя не могли заставить сыщицу к таким повернуться спиной… Лучше прислониться к деревянной створке ворот, против сентябрьского полудня наблюдать за детишками, окружившими Коро. Без приказа тот не кинется, но малышня этого не знает. А зубки-то вот они, в палец длиной… Коро улыбается — детишки отбегают на несколько шагов, как волна с песчаного берега. Потом снова приближаются, подталкивая друг друга. Коро внезапно меняет позу — мелочь с визгом рвет наутек; отставший — убедившись, что ближе всех к зубам — в страхе падает, на штанах расплывается предательское пятно того же цвета, что и бурые опавшие листья. Против желания, Сэрью улыбнулась. Листья того же цвета, что и детский страх.

“Осенние листья цвета страха.”

Сыщица вздрогнула от макушки до пяток. Теплые доски ворот под лопатками, через ткань форменной куртки — показались раскаленной сковородой.

“Пью нагретое дерево спиной сквозь китель.”

Он стоял здесь!!!

Убийца точно так же стоял здесь, прислонившись лопатками к створке ворот. Грелся на теплых досках, наблюдал возню писающейся от страха малышни. Вертел в голове четверостишие с безразличием истинного поэта к низости неблагородной темы. Отпечаток чувства, тень впечатления — настолько точная, что Сэрью вздрогнула снова.

Как там дальше?

“На губах секунды хрустят, как сахар.”

Он куда-то спешил. Имел дело или встречу в Столице. Много встреч. Хлопоты!

“Оплывает день в кипятке событий.”

Сыщица даже помотала головой. Вытянула платок, вытерла шею. Коро, чувствуя беспокойство хозяйки, бросил пугать детей, прибежал и уселся при правом сапоге, заглядывая в глаза искательно.

Неизвестного убийцу объединяли с капитаном Огре клинок и стихи; а с ней самой — зубосверлительное ощущение беспокойного дня. Сэрью с удивлением подумала, что даже могла бы относиться к неизвестному так же, как и к самому капитану. Если бы не приговор, конечно же…

Коро вздыбил шерсть и заворчал. Сквозь ворота проходили две тонкие фигурки. В присутствии начальства стражники не осмелились приставать к закутанным девчонкам — хороши ли они там под плащами, под надвинутыми капюшонами?

Зверю-артефакту вовсе не было нужды прикасаться к плащам или поднимать их — он чуял запах, и определял его, как запах цели.

Девушки скрылись в арке.

Сэрью показала Коро глазами: следом! Меховой колобок нырнул за прохожими, сама сыщица, отжав защелку на ножнах “Единорога”, скользящим шагом поспешила в прохладную тень ворот.

За воротами, на уходящей дороге под пятнистой крышей перелеска, девчонки развернулись к преследователям. Их плащи полетели наземь; увидав лица, Сэрью уже без колебаний выдернула клинок. Слева — Мейн, остроухая полукровка, точь-в-точь как на плакате; справа — непонятная девица меланхоличного вида. Рядом со снайпером “Ночного рейда” может оказаться только его напарник — чего тут рассусоливать!

— Мейн из Рейда! Я, Сэрью, наследница клана Юбикитас, задерживаю вас по обвине…

— Пошла нахрен!

— Тоже вариант. Коро — взять!!!

Засвистел прямой “Единорог”, три пары ног взбили пыль на обочине, пламя выстрела потекло, ровняя верхушки булыжного мощения, совсем немного не лизнув поспешно закрываемые створки ворот.

Створки ворот выглядели немного тонковатыми для стены высотой с панельный дом, и потому впечатление производили оперетточное. Виктор снова подумал: от штампа до архетипа — как от великого до смешного. Анна снова на краткий миг ощутила вкус пластмассы.

Ворота проплыли в окнах дилижанса, потянулась и завершилась гулкая темнота каменной арки, махнули за спину створки внутренних ворот. Дилижанс проехал немного и остановился. К экипажу с разных сторон приблизились стражники, выглядевшие тоже точно, как в кино. Кирасы, шлемы, недлинные мечи, кольчужные рукавички. Двое подошли к вознице, взяли протянутые бумаги, рассмотрели — видно было, как шевелятся губы при чтении подорожных.

Тут Виктора кольнуло тревогой. Он перегнулся к другому окну, посмотрел поверх макушек увлеченных зрелищем детей. Еще три стражника молча, внимательно и сосредточенно разглядывали дилижанс из-за ряда противотанковых ежей. Ежи были не стальные, привычные по фильмам про блокаду Ленинграда и оборону Москвы. Нет — связанные тонкие деревяшки высотой по грудь изо всех сил прикидывались ежиками, поставленными чисто для туристов… Но молчаливое внимание арбалетчиков за баррикадой выдавало их с головой. Программист вспомнил, что на привалах даже в далеко просматриваемом чистом поле либо Куроме, либо Вал непременно стояли на часах; поежился и подумал с неопределенным оттенком: “Подвиги… Да…” Поглядел на Моряка с Ведьмой — те не проявляли ни малейшего признака тревоги — и успокоился.

Солнце уже опускалось за Стену; последние лучи его скоро упали в арку ворот. Створки заскрипели: стража налегла на рычаги, потом рокотнул засов. Карантинный лагерь находился в дне пути от Столицы, времени аккурат хватило добраться до Стены.

Но сама Столица по размерам не уступала небольшой европейской стране! До центра с обещанной офицерской гостиницей езды было еще как бы не с неделю.

— Господин Вал! — неожиданный тонкий голос Тимофея заставил вздрогнуть буквально всех. — А для чего такая огромная стена так далеко?

Моряк переглянулся со спутницей, досадливо качнул головой:

— Не знаю, если честно. Империя существовала очень долго. Есть, наверное, книги, хроники там, история… Кто говорит, Стену построили при первом императоре. Кто возражает — в годы войны всех против каждого — собрать столько средств, обеспечить охрану места работ, доставить камень… Наломать камень, в конце концов… Простите, я специально не узнавал. Не знаю.

— Но мы проехали кольцо довольно высоких гор, — оживилась Анна. — Уж гранита в них я видела достаточно.

Куроме согласилась:

— Горы источены рудниками, чего только там не добывают.

— Ну вот, — развил мысль Тимофей, видя, что его слушают всерьез:

— Можно ведь было закрепиться и держать перевалы, оборонять котловину. Зачем стена?

Вал пожал плечами:

— Может быть, снабжать заставы на перевалах оказалось дорого и сложно.

— Или то, что горы только с запада и юга Столицы, северная и восточная границы не имеют естественных препятствий… — прибавила Куроме. — Смотрю, подорожные, наконец-то, прочитали?

Словно в ответ, дилижанс опять качнулся и покатился по самой широкой улице.

— Здесь был постоялый двор. — Вал показал на пустырь справа у реки, покосился на детей и закончил явно иначе, чем собирался:

— Потом его перенесли дальше от Стены… Скоро уже приедем.

Приехали Александровы через три ясных осенних дня. Первый день катились по бесконечно деревенскому пейзажу, сильно подпорченному войной. Милые фахверковые домики то там, то тут чернели копотью, щерились горелыми балками стропил. Все попутные постоялые дворы непременно защищались хорошей каменной стеной с прочными воротами, с зубцами по верхнему краю — маленькие крепкие орешки — что Анну нешуточно пугало. Виктор и сам беспокоился, лишний раз убеждаясь, что помощь и охрану от Эсдес принял совершенно правильно. Зато детишки глядели без малейшей опаски: вокруг в цветах и красках расхаживало, бегало, гомонило, торговалось, ругалось — натуральное средневековье, точь-в-точь как на видео или в раритетных бумажных книгах сказок.

К исходу второго дня Александровы научились отличать садовников-огородников от ремесленников, а тех и других — от купеческого сословия. Вал вполне понятно рассказывал, что значат цвета плащей, цеховые гербы, как позвать стражника в случае чего (заорать, замахать руками, можно подпрыгнуть), как отличить безопасный квартал от других (где хорошее мощение улиц, там часто ходят, значит — есть и патруль), как отдать письмо на почту (да кидаешь в почтовый ящик, вон такие жбаны с круглой дыркой под свиток, ну это если нет слуги, которого можно послать на почту).

На последнем постоялом дворе идальго с клетчатой бабушкой высадились. Освободившуюся пару сидений тотчас захватили дети, но не успели придумать ей применение. Потому что в третий день началась собственно Столица, и все четверо землян без стеснения прилипли носами к стеклам. Улица как-то вдруг расширилась втрое; на ней появились тротуары. Огороды, поля, лужайки с коровами уступили место кованым и каменным оградам садов с небольшими павильонами у въездов. В глубине садов угадывались или прямо красовались особняки, а перед завитушками парадных ворот высились усатые гвардейского роста сторожа, сверкавшие начищенными пуговицами, кокардами, лезвиями внушительных алебард.

— Пашка тут явно в рай попал. — Анна хмыкнула. — Или ты тоже что-нибудь помнишь?

Программист пожал плечами. В ролевом клубе он бывал чисто за компанию с Енотом. Интересовался больше организацией игр, сюжетом, игровой механикой да тем, как это все запрограммировать. А вот оружием-доспехом — постольку-поскольку. Енот же, по упомянутому свойству натуры — сначала решить задачу, а потом задумываться, стоило ли? — безоглядно участвовал в играх, турнирах, выездах, сейшенах, и черт знает в чем еще — довольно долго, пока не повредил-таки спину. Впрочем, давно Виктор не имел вестей от приятеля, и ничего подробно про его увлечения не знал.

Доспешных попадалось немного, и выглядели они явно стражей при исполнении. Зато людей с оружием просто море разливаное, едва ли не каждый.

— Да, — отвечая на вопросительный взгляд, Вал просто приподнял из ножен собственную саблю. — После мятежа разрешили вообще всем. Экзамен сдавай — и носи что хочешь. Получишь по голове — сам себе дурак. А вот безоружного тронуть считается теперь позором.

— А до… Мятежа?

Моряк и Ведьма синхронно нахмурились.

— До мятежа право на оружие имели только солдаты и аристократы, — проворчал Вал. — И, надо сказать, ваше слово “беспредел” очень точно подходит к тем временам.

— Сейчас времена другие, — снова зажгла улыбку Куроме. — Если кто посмеет напасть на безоружного, угрожать ему — все, кто с оружием, придут на помощь слабейшему.

— Командир говорит, — Вал убрал клинок, — лет через десять наиграются. Вырастет поколение, не привычное к обидам и оскорблениям, уже не будут увлеченно размахивать железяками. А для живущих сегодня оружие — символ. Им теперь можно, понимаете? Разрешено! Вы очень удачно… Хм… Приехали. Вот на шесть-семь лет раньше тут происходило… Такое…

— Приду-умала! — Куроме даже захлопала в ладоши. — Наверное, “Рейд” уже досняли?

— У вас тут и фильмы снимают? — от изумления Виктор чуть не прикусил язык.

— Конечно, мы же не дикие северяне какие-нибудь, — гордо кивнул Моряк. — Вот к вечеру приедем в центр, а там, наверное, уже премьера!

— Так а… Кино есть, а оружие только холодное?.

— Которое стреляет огнем, тоже имеется… — Куроме ловко перекинула из ладони в ладонь лакированные черные ножны с катаной. — Но в единичных образцах. И вот за него убивают без суда, на месте. Зато холодное носи сколько угодно. Хочешь уметь — учись, занимайся, не запрещено никому. С четырнадцати лет.

— У-у-у, — предсказуемо заскучали Тяп и Ляп, — кому год, а кому четыре года еще!

— Ничего, — вздохнул Вал. — Я вот в крутые и взрослые так уж торопился… Пока не попал. Это с холодным нарочно придумано. Совсем без оружия нельзя, но клинком на малой дистанции даже в горячке ссоры ты можешь причинить вред только небольшому числу человек и только вплотную. Великих мастеров, как Эсдес или сестрички…

— Я с Акаме, — без ложной скромности Куроме приняла горделивую позу, насколько позволяло сиденье.

— … Хоть и больше, чем вас — программистов — но всего-то раз в сто. Тысячи полторы. Да хотя бы и две: для сотен миллионов жителей Империи та же капля в море. А дай дураку бомбарду, он картечью может и полтысячи положить. Просто по пьянке. Так что холодное оружие — хороший обычай, — моряк погладил ножны собственной сабли. — Опять же, кто хочет в мастера, легко не пролезть. Занятия, режим — это и по жизни пригодится.

— Ага, — черноглазая улыбнулась ехидно. Видно, сам Вал не очень любил распорядок.

Земляне завертели головами по сторонам с новым интересом. Публика на тротуарах попадалась все ярче, фасоны становились все параднее. Анне показалось даже, что тут и взгляды веселее, и улыбок больше, чем на окраине — что нисколько не удивило, в центре всегда живут богаче и разнообразнее.

Но кино! Не может разница в культуре и техническом уровне держаться долго. Тут играем, тут не играем? В реальности, если только имеется преимущество, его используют сразу же, плюют на мораль, на последствия — лишь бы стереть противника с карты!

Анна не слишком стремилась разбираться в политике и войне — она вполне доверяла способности мужа огибать острые углы. Вот и сейчас — да, страна после войны. Но могли же вообще в этот самый мятеж попасть! Радоваться надо, что пронесло… А огнестрел, может быть, просто не требовался. Империя — сильнейшее государство. Как гласили выданные в карантине путеводители, войны на внешних границах ведут “небольшие части высочайших профессионалов, оснащенные могущественными артефактами-тейгу штучной работы”. Тут просто нет стимула совершенствовать огнестрел, лучше потратить время, ресурсы и усилия на новый способ развлечения, удовольствия. Выдумать новый сорт пирожных, или то же самое кино.

— Кино? Куроме, да ты просто чудо! Превосходная идея, ты даже не представляешь, насколько! — генерал Эсдес лично встречала ценных гостей.

Гости подустали с дороги, очевидно тонули в обилии впечатлений, откровенно засыпали на ходу. Виктор совершенно не представлял, что бы он стал делать, окажись вот так на автовокзале вечером, без опыта в местных реалиях, не разумея ни полслова на местном языке — даже в такой цитадели благополучия загнивающего Запада, как Нью-Йорк. Что уж там о Мехико или Каире! Вокзалы мегаполисов и сами по себе довольно криминальные места; ну а вокзалы мегаполисов спустя голодные пять лет после гражданской войны… В той же Москве на Ярославском, году так в двадцать втором, запросто могли менее хваткого проезжего скормить в пирожках более хваткому.

Так что предложение Эсдес — и помощь Енота, как источника всей затеи — пришлись к месту. Высадившись из дилижанса, Александровы поблагодарили кучера — уже по местному обычаю, короткими неглубокими поклонами. Так же молча, как ехал всю дорогу, ковбой тронул поля пыльного “Стетсона”, поклонился в ответ, шевельнул вожжами с кажущейся небрежностью. Вышколенные кони двинулись плавно и единовременно, вся восьмерка; Виктор даже на миг забыл где находится — настолько живым Диким Западом повеяло от уходящего в закат экипажа.

Затем Александровы повернулись к очередному новому ночлегу — некогда собственному дому генерала Эсдес на одной из центральных улиц самой Столицы. В темноте быстро наступавшей ночи вымотавшиеся гости не разглядели ни архитектуры каменной громады, ни резьбы, ни статуй, ни витых каменных сердечников оконных переплетов. Генерал (все в том же вызывающем наряде, который Анна обфыркала еще в Ратуше карантинного лагеря) приглашающе махнула рукой с невысокого крыльца. Все так напомнило курортную гостиницу в Таиланде или добротный, с душой, отель на тех самых Канарах, где Александровы, бывало, позволяли себе провести отпуск — что Виктор и Анна привычно наклонились подхватить сумки!

Сумок не оказалось; мир был все-таки другим. Слитно вздохнув, земляне последовали на крыльцо, (тут Моряк и Ведьма исчезли, но за усталостью этого никто не заметил) затем по темной боковой лестнице в толще стены — на широкую галерею. Внизу, под галереей, шумел большой трактир: скатерти, свечи, зеленое стекло высоких бутылок, начищенное серебро.

— Там, внизу, — Эсдес повела рукой, — столовая офицерской гостиницы. Еще раз. Гостиница — офицерская. Завтрак и обед только внизу, на завтраке все мои подчиненные должны быть, это у нас вместо развода. На завтраке и обеде все строго, чинно. Не в смысле одежды. Форма обязательна только для армии. А в смысле поведения. Так что на завтраке и обеде с моими оглоедами даже можно пообщаться. Вон, за ширмой клавесин — многие умеют. Некоторые даже хорошо умеют, — генерал улыбнулась. Прошла по галерее, крутанула на пальце большой ключ с кольцом, вогнала в замок словно кинжал. Провернула с густым, приятным звуком хорошо смазанного механизма, открыла дверь:

— Ваша квартира. Гостиная, умывальные комнаты, две спальни. Вал и Куроме будут жить внизу, как положено всем офицерам. Встретитесь за завтраком. На втором ярусе, вокруг этой вот галереи, живут мои личные гости. Здесь действуют обычные правила вежливости. Я живу на третьем этаже, и туда никто без приглашения не ходит. Ваш… Знакомый… Научил меня некоторым забавным обычаям вашей родины. Такие слова, как “растяжка”, “монка”… О, вижу, понимаете. Значит, эти скучные материи отложим. — Эсдес подошла к перилам, поглядела вниз; алые и желтые блики света заиграли на металле пуговиц, пряжек, на чашке неразлучной шпаги, на гладкой коже.

Больше чтобы отвлечь мужа от разглядывания стройных ног, Анна спросила:

— Госпожа Эсдес… Тут действуют обычные правила вежливости. А где — необычные?

Генерал ухмыльнулась:

— Внизу и вечером. Не перепутайте. Днем и утром там все как обычно. А вот ужин всегда подают в комнаты, здесь так принято. Вечером в зал спускаются только те, что не прочь подраться. Вижу, вы беспокоитесь о клавесине? Здесь все же офицерская гостиница. Вместо драк дуэли строго по правилам, невооруженных трогать нельзя, нарушитель получит по рогам от всех… Нет, Куроме все-таки чудо. Как раз через три дня начнут показывать многосерийник про историю, тут вам сразу и культура, и языковая практика, и понимание подводных течений в политике… — Эсдес чуть нагнулась в зал; Анна скрипнула зубами, резко наступила мужу на ногу.

— Да не смотрю я, — тихо буркнул Виктор. — А дети вообще вон спят стоя.

— Гляди у меня!

— Ты, блин, реши: то гляди, то не гляди, — огрызнулся муж больше по привычке. Пока земляне так переругивались, генерал высмотрела внизу нужного человека:

— Носхорн! Носхорн!

Средних лет военный в мундире зелено-золотого шитья, алых шароварах и коротких сапогах со шпорами — ветром взлетел на галерею. Эсдес протянула руку:

— Принес?

— Да, генерал, — и положил в ладонь командира небольшой кругляш, старательно дыша в сторону.

— Благодарю.

Носхорн попрощался привычным уже коротким поклоном — словно козырнул — и так же быстро умчался вниз.

Эсдес повернулась к гостям, протянула Виктору принесенный кругляш:

— Транслятор. Муж учил язык с его помощью. Пусть его три дня носит глава семьи, два дня жена, и дети по дню, на следующую неделю заново. Так с каждой неделей вы будете все лучше и лучше понимать слова. А для группы переселенцев лучше, чтобы все знали язык по чуть-чуть, чем один великолепно. Знаток может утром пойти на работу, а к вам придет, например, квартальный стражник, а вы и ответить внятно не сможете. Или сосед соли спросит, а покажется оскорбительным — глупо, смешно, но бывало, с этого разборки с резней начинались… И обязательно в кино, на первый же показ! Куроме все устроит и вас проводит. Я тоже буду — кино-то про нас! Ну, и про нас тоже, в смысле. Так, с неотложным все. Теперь — отдыхайте. Если проспите до полудня, ничего страшного. Спокойной ночи!

Генерал крутанулась и пружинистым движением скрылась за дверью в торце галереи; только тут Анна, наконец-то, перевела дух. Ну решительно никакого повода ревновать не было — особенно, если учесть Портал! — а оставаться спокойной все же не получалось. Одним рывком, позабыв достать ключ из скважины, Анна затянула супруга в отведенные покои. Где и обнаружила, что дети давно все обследовали, нашли в самой маленькой спальне две кровати, резонно рассудили, что это и будет детская. После чего скинули обувь, безмятежно повалились поверх покрывал и видели уже семьдесят седьмой сон — с немытыми ногами, паршивцы!

Эсдес же прошла в первый этаж, к хорошо знакомой квартире Вала. Постучала в дверь:

— Еще не спите?

Открыла Куроме, успевшая переодеться в простенькую пижаму с цветочками:

— Генерал?

— Отлично! — Эсдес проскользнула в гостиную и тщательно прикрыла дверь за собой. — Ты-то мне и нужна. Значит, все дела побоку. Устрой места на первом показе “Рейда”. Узнай, где там что. Если получится ложу, вообще хорошо, хотя бы охрану организуем раз в жизни нормально… Пиши приглашения.

— А сколько мест?

Генерал кровожадно улыбнулась:

— Я, гости — пять. Вы обязательно — семь. Президент — восемь.

— Президент? Вот для кого охрана?

— Обязательно. Это же для нее подарок! Ее ударная парочка на границе, так что на два билета меньше…

— Подарок? Фильм?

— Нет, присутствие главы государства мы подаем культурной акцией. Вал моется?

— Я все слышу, — отозвался тот из глубин квартиры.

— Вменяемая передовица в газеты — с тебя. Завтра к обеду!

— Осс!…

— Что, не постараешься для красноглазой сестренки своей ненаглядной?

— Это запрещенный прием!

— Ученик, что я слышу? Нет запрещенных приемов, есть сработавшие и не сработавшие!

— Тогда скажите, если подарок не фильм — то что же?

— А вот это уже секретные сведения. Впрочем, ты ведь идешь с нами, сам все и увидишь… Кто с президентом? “Номер шесть”?

Ошеломленная напором командира, Куроме только кивнула.

— Ну и твоя сестра обязательно. Это девятый и десятый билеты. Действуй! Ты же знаешь, какие у меня отношения с президентом. Так что связь опять через Акаме!