Не вернувшийся с холода

Часть 3-2

Цели капитан увидел около полудня. Подзорную трубу, выданную снабженцами, он давно сменил на куда лучшее изделие ручной работы. Так что небольшую группку пеших левее Тракта, громоздящих укрепление из обломков, капитан смог разглядеть подробно.

Конник в спешно возводимом укреплении оказался лишь один. Положим, охватить их рысью и захлестнуть кавалерийским наскоком не позволит рельеф. По руинам кони ходят медленно, неохотно. Часто и ноги ломают. А тут все поле — руины огромной деревни. В бесснежное время года хотя бы улицы можно было различить. Теперь придется спешиваться, прощупывать пути атаки, накапливаться с нескольких сторон.

Только ничего этого капитан делать не собирался.

— Ротмистр! Найденного ко мне!

Подтащили выжившего бойца охранной сотни, подняли, поставили перед командирским вороным.

— Докладывай!

— Ваша милость. Девятая конвойная сотня, третья хоругвь, строевой Анашкон. Вели сто рабов для Громкого Камня. Нас был полный взвод, все три десятка как положено. День прошли, ночь стояли в степи. От мороза кожаные вязки охрупчали.

— Что?

— Хрупкие стали на холоде. Рабы их поломали, развязались. Задушили дозорных. Выхватили ножи, топоры, и из нарт оглобли, и стоптали снег, и сказали: “Если будете силой нас брать, мы-де вас перережем”. Хорунжий приказал атаковать, но тут на шум боя набежали непонятно кто со спины. Дальше не помню, очнулся — ваши вокруг.

— Все сходится, — капитан еще повел подзорной трубой по левой стороне. — Строевого в лечение. Ищите выживших!

— Всю ночь шел снег, — возразил ротмистр пятой сотни. — Мы их не видим, пока не споткнемся. Двадцать без одного на кошмах лежат; всех добивали. Поле осталось за ними! — офицер указал на мятежных рабов, упорно соединяющих горелые балки, обломки дверей, жердей в подобие полевого форта.

— Этот же уцелел. Мог и еще кто-то уцелеть. Что, ротмистр?

— Господин капитан. Позвольте вашу трубу.

Командир полутысячи протянул инструмент подчиненному. Тот некоторое время разглядывал копошение на руинах. Вернул трубу, кивнул:

— Вы правильно беспокоитесь. Всадница там единственная, и зовут ее Синяя Смерть. Я выжил в первом походе, и волосы эти не забуду никогда. Нашей полутысячи здесь не хватит. Я был и в набеге на Тоостой Хаалга…

— А это где?

— Пыльные Ворота. Сами ворота крепости нам открыли сюзники. Вон, кстати, их посольство уходит по Тракту…

— Я проверял их утром. Они какие-то… Встрепанные. Но я, кажется, уже понял причину. Так что произошло в Пыльном?

Ротмистр прижмурился, заговорил тихо:

- “Рейд” открыл нам ворота, мы почти смяли гарнизонных. Но подоспевшая Эсдес вморозила в песок всех командиров, тучами ледяных иголок разгоняла любые попытки создать строй. И, мало этого, еще и собственноручно вырубила больше сотни… Уходя, мы даже раненых не всех забрали. А ведь летом нападали. Насколько же она сильнее зимой!

— Вот она-то и преследовала посольство. Она и перекрыла Тракт в лесу. Эсдес враг нам и “Рейду”.

— Нас же известили, что “Рейд” победил, а Эсдес в плену. Как она могла оказаться здесь?

— Ротмистр, вы же не ребенок! У нее наверняка есть ученики, сторонники, поклонники, наконец. Выкупили, подстроили побег. Или политиканы искали выгоду, да сами себя перехитрили. Они так уже раз просчитались, запустив сюда нас. Могли еще раз ошибиться, нам это неважно. Что посоветуете делать сейчас?

— Думаю, она гонится за посольством. Иного повода рваться в пустоши посреди зимы я не вижу. Напасть на нее, считаю, бесполезно: на руинах мы не можем использовать конницу. Но и с ней маловато людей, чтобы выходить на Тракт. Да и те вооруженные трофеями рабы, голодные и полураздетые.

— Ну, судя по попытке укрепиться, она это понимает. Но не собирается же она сидеть здесь вечно?

— Что ж, господин капитан. Думаю, пора перебросить мячик повыше. И не забудьте упомянуть в рапорте, что Эсдес применяет свой самый страшный козырь. “Чья-то-там-зима.” А то ведь могут решить, что мы с ней справимся, прикажут атаку. Потом очнемся, как этот Анашкон, и хорошо, если вокруг будут свои!

Полутысячник согласно кивнул. Обернулся:

— Поручик! Перо, сургуч и бумагу. Приготовьте десяток, повезете мое письмо в Пыльный.

В Пыльный решено было входить на рассвете. От Алмазного Брода по Долине, до самых стен города, ехали посольством: с развернутым флагом “Рейда”, под личными вымпелами Эсдес и барона Носхорна. По сторонам тянулись совершенно целые улочки мирно дымящих трубами домов; белые гряды подвязанных и облепленных снегом лоз; белые округлые шапки холмов, по мере удаления от дороги все выше взбегавшие к скальным стенам Долины.

Там и здесь виднелись характерные ровные ряды построек, укрепленные льдом заборы, над которыми сверкали наконечники копий; пахло конским навозом от десятков тысяч лошадей — основные силы западных королей зимовали в Долине. Но — неожиданно для столь огромного войска — порядок тут поддерживался куда лучший, чем в той же Столице во время осенней осады. Не приходилось убирать замерзших ночью нищих, никто не дрался за кусок хлеба, люди безопасно ходили по два-три человека, нисколько не нуждаясь в оружии. От вооруженных же никто не шарахался в страхе. Здесь никто никого не грабил, не жег, не рубил прямо на улице за недостаточно почтительный поклон или просто потому, что черный мужик стоял очень уж удобно для удара… Атаман лесных братьев на последнем привале рассказал про повадки рыцарей это, а еще много такого, чего все тут же захотели забыть. Но в Долине даже патрули захватчиков держали себя как обыкновенная полицейская рота. Если поймают на горячем, излупят непременно; а если мирно едешь королевской дорогой, как подобает добрым подданным, то и езжай себе.

Западный Тракт здесь успели переименовать в Королевский Солнечный Путь, о чем на каждом перекрестке извещала красивая резная табличка. Видеть обустроенную и ухоженную землю после смертного поля было удивительно и, почему-то, неприятно.

На последней ночевке обсудили, кого из Енотовых недоброй памяти земляков можно встретить в городе, и какое их оружие для посольства окажется опаснее всего. Залп арбалетчиков со всех сторон Эсдес худо-бедно принимала на купол, если, разумеется, успевала заметить. А вот мушкеты вместо арбалетов, или вообще из пушки картечью? Даже выдержи сам щит — успеет ли Эсдес его поставить?

Обсудив несколько вариантов, сошлись на том, что Эсдес ни во что вмешиваться не будет, а будет постоянно находиться в отрешенном спокойствии, полностью готовая ударить холодом. В арбалетах с металлическими дугами сами эти дуги от резкого замораживания лопнут; в “зимних” арбалетах смерзнется спусковой механизм; то же самое произойдет с замками огнестрельного оружия; зажигательные фитили от удара холодом потеряют гибкость и выкрошатся, а при удаче могут и вовсе затухнуть.

— Получается, ты наш единственный козырь. — Енот вздохнул. — Я должен извиниться. Ты умная, смелая, умелый боец. И только поэтому мы суем тебя в самое пекло, как готовую взорваться пороховую бомбу. Как будто ты не человек совсем.

Эсдес несколько удивленно подняла правую бровь. Енот продолжил:

— Еще ты готовить умеешь. Тацуми говорил, ты его впечатляла не глубиной выреза, хотя и красавица; не родовитостью или богатством, а все накормить старалась.

Синеволосая грустно улыбнулась:

— У нас на голодном севере предложение разделить еду — больше, чем просто забивка для брюха. Но Тацуми так и не понял… — собеседница коснулась шпаги безопасным, доверительным жестом, которым поправляют оружие среди своих; припомнив по жесту теплый, такой безопасный и простой остров, Енот даже зубами скрипнул в тоске. Эсдес убрала налезающий на глаза капюшон. Выговорила с очевидным усилием:

— Я после той равнины все думаю. Если бы я зарубила Онеста. Не пришлось бы вообще звать западников. Не погибло бы столько народу.

— А сколько еще погибнет в гражданской войне, сейчас же по стране чересполосица, кто кого поддерживает. Закон где есть, где нет… — печально прибавил Носхорн, выгнав из ножен палаш. Положив его перед собой на снятое седло, барон вытащил суконку и мазь, после чего принялся за полировку. Прибавил:

— Долго еще будут наводить порядок. Даже и не будь авантюрного похода половины генштаба, вряд ли правительство может сегодня отвлечь кого-нибудь из мастеров тейгу.

— Поздно, — просто сказала Эсдес. — Людей не вернешь.

— Их убило наше бессилие и ваше бездействие, — опустил голову Енот. — У нас говорят, революцию начинают романтики, делают циники, а плодами пользуются подонки. Раз я дожил до плодов, то кто я?

Носхорн и Эсдес переглянулись, но промолчали.

— Или это мне пинок судьбы такой? — Енот привстал, подтянул ремень, попробовал, как рука находит катану. Устроился перед огнем снова:

— Хорошо сидим… Дома я любил в приятной компании поболтать, какие наши правители мудаки. Вот я бы на их месте! Огого! Или даже игого!

Носхорн улыбнулся:

— И чего?

— Судьба поставила меня на их место. — Енот криво ухмыльнулся. — А я просто этого не заметил. И ведь Надежда звала в штаб “Рейда”, так нет же! Бегал с мечом и радовался, что крутым бойцом стал. А мог бы хоть что-то сделать, чтобы избежать леса печных труб… Онест здешних пахарей обирал, но хотя бы не убивал! Твой крылатый парень оказался куда умнее.

Эсдес подскочила:

— Так это ты был там, в кафе, за столиком Вала и Куроме! Я не знаю, как в бою, но ты ненормальный! Вал бы достал тебя в один прыжок!

— Вряд ли твой моряк стал бы рубить людей, чтобы протолкаться ко мне сквозь толпу. Он такой… Отражение Тацуми.

Эсдес молча вышла из шатра. Барон проводил ее взглядом и поинтересовался тихонько:

— А кстати, как вы в бою? Хотелось бы понимать, с кем иду.

— Я как тот Хорус. — Енот понурился. — Не знаю, как вести себя на войне. Фехтовать не обучен. Учился так: рубанул и сбежал. А завтра, боюсь, блокировать придется, шаг-подшаг считать.

— Могу вас успокоить, в массовой армии мало великих мастеров, — сказал Носхорн. — Шаг-подшаг и прочие кунштюки хороши для дуэлей на булыжных мостовых, для фехтовальных залов, где ровный пол и единственный противник. В поле чаще всего используются прямой удар и прямой отвод. Знал бы я, как вы рубитесь, мог бы что-нибудь подсказать.

И прибавил решительным голосом:

— Хотел бы поединка с вами.

Енот поглядел вслед вышедшей женщине:

— Из-за нее?

Барон повертел головой:

— Ни по мне, ни по вам она плакать не станет. Разве что, и правда, Тацуми… Если в самом деле нужен повод, то за Даранга. Я-то ему проиграл. А вы победили. Именно в поединке. Хотелось бы знать, как.

— Ну, не сейчас же этим заниматься.

— Безусловно. Вернемся с холода…

Зашуршал полог шатра, к огню подошла Эсдес:

— Я придумала. Ты упоминал Рана, так? А он же именно в соборе погиб. Я скажу, что посольство следует в собор, помянуть погибших в том славном бою, когда “Рейд” пытался открыть ворота. И нисколько не солгу, потому как Ран вполне заслуживает памяти. Вы же, барон, вполголоса намекнете самой продувной роже из встречающих, что-де “Рейд” не хочет разговаривать в крепости, как арестованные перед следователем. А в соборе обе стороны могут обсудить свои дела, не теряя лица. Для нас же важнее всего, что арбалетчиков там на хорах не посадить. Хоры мы с Валом, тем бешеным алебардистом и Тацуми — летом снесли. А если они спрячут какие-то отряды в крипте или приделах, то двери в те помещения заблокировать все же проще, чем отражать обстрел со всех сторон.

— Отлично придумано! — разом сказали мужчины.

— Тогда седлайте коней, небо уже посветлело. Флакончик повару выдан, пусть отмерит каждому по капле. Восход скоро. Сегодня солнцеворот, и световой день короткий…

— Хорошо хоть, ясный, — проворчал Носхорн. — От серых туч в глотке ватой воняет.

Выйдя из шатра, Енот запахнулся поплотнее, огляделся:

— Небо чистое. И правда, пора седлать. Точно к восходу будем перед воротами.

Перед воротами, на расчищенном от халуп квадрате, в неправдоподобно-четком строю сотня конников салютовала вскинутыми клинками. За спинами посольства поднялось уже солнце, и белые прямые мечи вразнобой засверкали отраженным блеском.

Впереди тринадцати всадников протянулись длинные резкие тени: синие на снегу и черные на ржаво-коричневой городской стене. Весь мусор из рва исчез; большая часть самостройного предместья исчезла также. Направо вытянулись низкие черные бараки, крытые еще не успевшей сгнить соломой; налево раскатился ковром буро-белый, разбитый копытами, плац. Только Эсдес могла оценить эти изменения, больше никто из послов ранее не бывал в Пыльном. Но прекрасное снабжение и организацию армии Запада мог оценить любой. Там и здесь прохаживались рядовые и офицеры корпуса вторжения — все в плотных стеганках, целой обуви. Сами на вид сытые, с хорошим оружием.

Пропустив послов, почетный караул разделился: тридцать конных под узким черным треугольным флажком торжественно двинулись впереди; десяток самых разодетых наездников под белым бунчуком присоединились к посольским; замкнули же колонну две тридцатки под красным и белым треугольными флажками.

После черно-белого, провонявшего погребальными кострами, леса; после страшно-белого поля, расписанного бурыми брызгами, продутого хмельным сырым ветром — город Пыльные Ворота безо всяких натяжек поражал красотой и уютом.

Восходящее солнце красило нежным светом кремовые, рыжие, светло-кофейные стены; контрастными темными свечами там и тут высились вечнозеленые кусты с сизыми ягодками. Над глазурованной черепицей оград в синем рассветном небе горели красные шарики рябины. Надраенные металлические ручки сияли не хуже доспехов почетного караула; выметенная мостовая блестела, как будто ее с мылом отскребали.

Посольство медленно, торжественно продвигалось по широкой главной улице прямиком к Собору. Представители западных королей уже явились на переговоры: им, как хозяевам, подобало встретить гостей, а не томить ожиданием. В этом все детали протокола выполнялись, и тут захватчики ничем не погрешили против правил вежливости. Да только после перехода по мертвой земле вся рыцарская учтивость выглядела издевательски.

“Путешествие по степи как жеваный картон, — думал Енот, оглядывая город из-под прикрытых век. — Не вспомнишь, второй раз пережить не захочешь. Но и выкинуть не получается, нельзя.”

Понемногу надвигалась громада Собора. Как Эсдес и предполагала, восточную колоннаду никто не восстанавливал. Война, смена правительства — не до того. Огородили досками, на чем и бросили. Скорее всего, каменные балконы хоров тоже в руинах. Если даже заменили деревом — не беда, за деревянными стойками много стрелков не спрячешь. Да и пробиваются брусья ледяной иглой, это не каменная баллюстрада, от которой, по словам Енота, отскакивают даже пули “огнестрела”.

Посреди гулкого холодного собора гостей ожидали семь начальников западной армии — в парадных доспехах с золотой чеканкой, в огромных беретах с роскошными перьями; в напряженном ожидании новостей.

Не выдержав, начальник гарнизона спросил командующего:

— Но в составе посольства тоже указана Эсдес фон Партас! Кто же тогда угрожает нашему сообщению между Алмазным Бродом и дальше на восток?

Командующий прикрыл глаза. Ответил, давя зевок:

— Двойников используют давно, не бог весть какая хитрость. Только это совершенно не в характере Эсдес, насколько можно судить по сводкам. Заставить нас гадать, кто из них в парике? Зачем? Разве противник начал какие-то действия? Готовятся к наступлению?

— Перехватывают небольшие караваны с рабами. Сколотили порядка двух сотен. Вооружены трофеями, питаются захваченными лошадьми…

— Полковник, сводки я умею читать и без вас. Полночи глаза протирал. Нечего сказать — помолчите. Я должен подумать… Как там звался ее наставник, жирный премьер-министр… Онест?

— Так точно.

— Это в его стиле. Намеки непонятно на что. Что-то там провернулось за те три дня, что мы не имели связи… Эсдес, насколько я могу судить, прямолинейней и проще…

— Но ведь Онест же мертв! Э-э, — начальник разведки смутился, — во всяком случае, так доносят.

— Доносили, что и Эсдес в казематах, а не в дипломатах! — отрезал заместитель командующего, бесстрашный маршал конницы.

— Замолчите, господа! — велел командующий. — Что вы спорите попусту!

Распахнулась восстановленная дверь собора; с восточной стороны по мозаичному полу зацокали подковки, заскребли колесики шпор. Вошли сразу все тринадцать посольских, вежливо сбросили парадные плащи на руки денщиков. Впереди на острие тройки Синяя Смерть; крыльями справа и слева двое мужчин приблизительно равного с ней роста. Все трое в жилетах из толстой кожи — “походный доспех” торговцев и просто гражданских; прочая одежда гражданская тоже — кафтан да штаны, сапоги не боевые, мягкие. У Эсдес памятная и страшная тяжелая шпага с гардой-чашкой. Слева от Эсдес мужчина с хорошим палашом, должно быть, родовым. Правый, похоже, секретарь — за поясом простенькая катана, в руках свитки, на рукаве вышито перо — знак Имперской гильдии книжников и чертежников.

За первой тройкой топает в ногу девятка охраны, позвякивая кирасами, наколенниками, поблескивая наручами. Шлемы у всех по-парадному, на левом локте… А кто это тринадцатый? Кого стражники ведут в середине строя, как самую ценную персону?

Западные рыцари встревоженно зашептались.

Тринадцатый, одетый и обутый в несомненные трофеи, содранные с бойцов корпуса вторжения, гордо нес квадратную красную морду; усы в скобку и характерный нос-пятачок места для сомнений не оставляли. Среди посольства нагло явился давно разыскиваемый смутьян, бунтовщик, так и не признавший Правое Слово еретик — Хорус.

Пройдя на указанную церемонимейстером линию плиток, посольские остановились, не разрушая построение. Вежливо поклонились все разом.

Хозяева поклонились ответно. Командарм жестом повелел охране выстроиться вдоль стен, за пределами слышимости: стыдно семерым дворянам посреди собственной крепости, в окружении двадцати тысяч войска, бояться тринадцати послов; из которых один бунтовщик, а второй и вовсе чернильная крыса.

Эсдес плавно кивнула; по жесту посланницы секретарь плавным движением протянул верительные грамоты. Их принял начальник разведки, пробежал глазами, внимательно разглядел свинцовую печать. Кивнул утвердительно: подлинные.

Командующий выступил на полшага, коротко, изящно поклонился даме, выполнив сложную петлю алым беретом. Заговорил звучным, хорошо поставленным голосом:

— Главная ставка Западной Армии приветствует вас. Мой начальник разведки… Начальник тыла… Начальник связи… Начальник штаба… Комендант гарнизона… Мой бессменный и лучший заместитель… Я сам — командующий объединенной армией Западных Королей. Я — король!

Рявкнул:

— Один король!

И военачальники подхватили явно заученную формулу:

— Одна власть! Одна вера! Одна раса!

Громкое приветствие посланницу не смутило и не впечатлило; снова она кивнула секретарю — плавно, почти снисходительно.

— Опа! — сказал Енот без малейшего уважения. — Это мы…

— … Удачно зашли!

Все заготовленные славословия из головы вылетели. Ошалев от размера удачи, ляпнул я в лучших традициях Южно-Ебутово. Конечно, Пыльный точка важнейшая, и какую-то шишку мы тут рассчитывали подловить. Подловить, на крюк подвесить, да и выспросить: кто тут у вас военспец по армии Нового Строя? Как его берегут, на каком живет берегу?

Но чтоб сам король, и весь его штаб! Вот интересно, тут в соборе музыку на органе играют? А то в ушах рояльные струны прямо рокочут…

— Похоже, господа послы не ожидали встретить здесь меня? — осведомился его величество вкрадчивым голосом записного сутяги. — Но сопровождать войско для монарха обычно и правильно. Иначе назначенный полководец может позабыть… М-да, позабыть вернуть войско своему королю.

Вежливой улыбкой Верховный смягчил следующие слова:

— Ваш император пренебрег этим; и вот он мертв, а его лучшие воины, — кивок в сторону Эсдес, — лишь растут в должностях.

Довольно потер узкие сильные ладони:

— Кроме того, правильно использовать все возможности моей армии могу я один. Скажу без ложной скромности, я создал инструмент мастера. Профана он попросту искалечит. Вы простите невинное хвастовство. Судя по тому, что произошло с вашим… Государством, м-да… Некие знания в основах управления могут быть небесполезны и вам.

Поднял руки примирительно:

— Не хватайтесь так за палаш, барон! Возможно, вы не заметили, но порядка в моей земле поболее, нежели в вашей! Однако довольно вежливых пустяков. Ведь вы ехали сюда по морозу не только вспомнить дела минувших дней?

Я вздрогнул. Цитата оказалась практически точной. Король отступил на полшага. Эсдес опять плавно кивнула мне. В голове не шумело и в глазах не двоилось — зато прочие ощущения были точь-в-точь, как посреди трактира. Где два года назад, теплой-теплой осенью, судьба повела кривым кровавым путем; и вот, наконец, привела в промерзший до камушка собор. Займем же наши места, исполним же наши роли…

И я взял себя в руки, и зачитал приготовленный свиток:

— Твое величество, король Запада! И вы все, господа рыцари! “Ночной Рейд” спрашивает вас: зачем вы нарушили договор? Вы получили город Тоостой Хаалга, также именуемый Пыльные Ворота. Вы получили ключевую позицию для прохода в наши земли, и к ней получили плодородную Долину. Зачем вы грабите остальное? Зачем уничтожаете людей, поселения и опустошаете наш край, как свидетельствует представитель выживших, уважаемый Хорус? Твое величество, король Запада! И вы, господа рыцари. Вы поступили не как союзники, а потому настоящим расторгается соглашение между Новой Республикой и объединенным Западом.

Рыцари переглянулись, но не слишком расстроились. Понятно, разведка работает и там. Знают, сволочи, нечем в Новой Республике сегодня воевать, да и некому. “Сам король” поднял руку; перешептывания рыцарей прекратились.

— Я собирался ссориться с вами весной, по свежей траве. Но и так неплохо… Почему? Ха! По праву меча, по праву сильнейшего!

Его величество строго поглядел на хамоватого глашатая в моем лице и отчеканил языком патрициев:

— Vae victus!

Как земляк, так мудак. Что же, м-мать, со мной не так?

- “Горе побежденным”… Ты тоже с Земли?

— Тоже? — удивился король, потом понял и выпалил на русском:

— Попаданец? Ничего себе, вот где не ждал встретить! Что ты забыл с этими неудачниками? Переходи ко мне! Не знаю, кто ты и что ты, но с порога даю титул герцога. Меч дам получше этого твоего…

В соборе гулко лопнула невидимая басовая струна; мне показалось, что клинок обиженно подскочил в ножнах. Король продолжал на русском, забыв о своих же рыцарях; похоже, он и видел в эти мгновения только меня:

— Скучать не придется! Смотри, как я прокачал западные королевства. Тут без меня воевали одними героями, чисто аниме. Но спецназ войны не выигрывает, рулят бронетанковые клинья и ковровые бомбардировки. Я тут армию создал, как Троцкий, с нуля!

Рыцари, похоже, удивились не меньше нашего. Как и мои спутники, они не понимали ни слова: дальше мы с венценосцем говорили на основательно подзабытом родном языке. Король оглядел штабных, как выращенную собственноручно капусту:

— Пять лет обучал, пока нормальное взаимодействие наладил. Пока командиры среднего звена чему-то научились, пока тысячники выросли… Теперь все по науке! Рода войск, тыловое обеспечение, пенсии для ветеранов, орлы легионов! Не все парфянам Карры, будет вам и вторая иудейская!

Штаб короля и мои спутники напряженно вслушивались, судя по вытаращенным глазам, не понимая ни слова. Я и сам от долгого забвения вспоминал слова тяжело:

— А выжигаешь край зачем?

— Меня папа учил: стрелять, так стрелять. Ослабим противника, сколько возможно.

— Это же тебе не крузайдер кингс, где фишки по доске!

Король посерьезнел:

— Я могу из реальной истории привести пример. Не из древней, поближе. И не гитлеровские планы, “Ост” или там “Барбаросса”. Что Гитлер мудак, это любому понятно… А вот демократические донельзя США, генерал Шерман в ходе войны за такое ути-пути-сю-сю-сю освобождение черных рабов половину Юга разграбил, выжег дочиста. Одной железной дороги полтысячи километров разломал. И не случайно, намеренно приказ отдал: грабить и разрушать промышленность. США у нас ориентир и светоч, им, значит, можно. А мне, значит, нельзя?

Рыцари пошевелились, чувствуя в голосе монарха угрозу, но не понимая: уже рубить нас, или пока не надо. Я открыл рот, чтобы возразить умно и серьезно, а онемевшие губы сказали:

— Давно, дома еще. Видел на “варспоте” фотки Мурманска сорок первого года. После того, как Германия его разбомбила. Знаменитый был налет. Понимаю: порт. Понимаю: железнодорожный узел. Тоже плохо, но хотя бы объяснимо, военный объект. А город? Лес печных труб. Так вот приходишь домой, а вместо дома печная труба. А вон там жил толстый пацан, с ним всегда дрались. А вот его рука из-под снега торчит, можно больше не бояться, что морду набьет. А вон там жила Юлька, все набирался смелости пригласить ее на танцы. Теперь можно поглядеть на нее без одежды. И даже кое-где без кожи. А там вон жила вредная бабка с козой… Ничего! Теперь никто не заругает! Весь квартал — одни печные трубы. Правда, здорово же?

Тут мне удалось взять себя в руки, так что договорил я уже почти совсем без надрыва:

— Меня удивляет не то, что в Германии два миллиона немок жаловались на изнасилования. Меня удивляет, что в Германии после такого оставалось кому жаловаться!

Остроносые стальные ботинки тяжеловооруженного всадника; рыцарские золотые шпоры; красивый полный доспех, золотая насечка; на поясе простой прямой меч — видел такой же в кино про Жанну Д’Арк; да и доспех один в один… Как там кричали его подчиненные?

Одна раса!

— Ты оставил точно такую пустыню, каменный лес, между Алмазным Бродом и Громким Камнем. И теперь ты чего ждешь? Восхищения?

Враг не смутился:

— Мы, земляне, круче местных дикарей. Это факт. Признай это! Иди со мной, мы весь этот мир нагнем! Это бремя белого человека, это путь истинного прогрессора! Не жди, пока дон Рэба причинит зло твоей девушке; Кристобаль Хунта должен успеть раньше!

Отшагнул к исцарапанной тумбе алтаря, облокотился на нее. Поглядел снисходительно — красавец, силач, глаза умные, острые, живые. Прибавил все еще на русском:

— А то ты даже со мной начинал говорить местными словами. Это неправильно. Зачем здешних смущать всякими там немцами да Мурмансками? Кому есть дело до войны, отгоревшей больше века назад?

Протянул руку за каменную тумбу алтаря, вытащил длинное, веслоподобное… Мушкет? Аркебуза? Фузея?

И только сейчас перешел обратно на местный язык:

— Демон спущен с цепи. Весной мушкетеры короля всем покажут, почем фунт лиха!

Засмеялся довольно; рыцари облегченно подхватили с короткими смешками:

— Горе побежденным!

— Согласен! — я тоже перешел на местный, и тоже засмеялся:

— Отличный принцип. Сейчас и опробуем!

“Пальцы на катану — ать, два!”

Ничего так глазки у господ рыцарей, по рубль пятьдесят мелочью…

Время медом из опрокинутой банки…

“Руки-ноги-голова!”

Руки-ноги в доспехе, придется рубить голову…

Охрана вдоль стен пока ничего не поняла…

“Выдыхая душу ртом, поднимая сталь рывком!”

Штабные пока еще даже не тянут руки к эфесам: сначала план, потом действие…

А вот их король не дурак; дурак бы армию не организовал.

Его величество ловко заслоняется аркебузой. Кованый ствол над головой параллельно полу. Силен, собака! Я катану медленней вскинул, чем он четырехкилограммовую фузею!

“Чтоб по жизни пра-а-агреметь!”

А вот и Эсдес поняла: с гулким хлопком по собору разлетается белое кольцо запредельного холода. Изобрету холодильник, пусть Эсдес для него жидкий азот морозит…

Треск и вопли на галерее: там народ поглупее короля; впрочем, как и должно быть. Кто-то припер “летние” арбалеты, со стальными дугами. Мощность у них зверская, лупит, как конь копытом. Но хладноломкость металла в этой конкретной сказке боженька забыл отключить. Не выговорил сложное слово, наверное…

Рву клинок вниз. Кованый ствол толщиной чуть ли не три пальца перерубить нереально; прощай, верный приятель, не знаю, насколько я переживу тебя. А вот что сделаю — знаю. Как только лопнет клинок, подшагну еще и обломком полосну однорасового короля выше стальной горловины кирасы.

А потому, что шлемы надо на переговоры брать! Пижон. В берет завернуться можно, чисто малиновое одеяло. С золотой рыцарской цепью как бы навевает, да…

“Как первый гром!”

Клинок вспыхивает живым зеленым светом, ничего похожего ни на химически-ядовитый джедайский, ни на мертвено-фосфорический волдемортовский; скручиваю торс, приседаю, усиливая удар — пусть ломается меч, только бы не завис на преграде!

Клинок почти без сопротивления располовинивает аркебузу, расплескивает голову короля, врубается в кирасу и проваливается сквозь наилучшую сталь королевских доспехов почти к середине торса; ручейком стекает золотая рыцарская цепь.

А, м-мать!

Вложившись в удар всем весом, я теперь проваливаюсь следом за клинком — носом чуть не в разрубленную королевскую морду. Отшатываюсь — клинок не идет; приходится упереть колено…

Носхорн полностью теряет дворянскую спесь и орет на весь храм — кажется, даже куски фресок падают:

— Чудо! Глазам своим не верю!…

— …Не верю! — Повторяет барон, выхватывая палаш.

— Потом разберемся! — хрипит Енот, раскачивая застрявший клинок. — Эс, позолоченного живым!

Ноги начальника штаба ниже колен охватывает ледяной блок, начальник дергается шагнуть — и падает, катится подобно гвоздю со шляпкой. Опамятовавшиеся стражники от стен топочут к посольским. Самый толковый направляется к двери, за подмогой. Распахивает створку — и вместе с ней вмерзает в ледяную пробку. Переломав стрелкам арбалеты, Синяя Смерть переходит к оговоренному плану, методично запечатывая ледяными глыбами сначала двери, затем высокие узкие окна собора. Летом пробки вытаяли бы уже через час. Но сегодня зимний солнцеворот, небо ясное, легкий морозец. Помощь снаружи не прорвется в собор еще долго!

Носхорн рубится с начальником разведки и начальником тыла; видно, что и тот, и другой куда больше привыкли к перу и бумаге. Движения их ловки, вполне изящны и правильны, но безнадежно запаздывают за короткими взмахами баронского палаша. Хорус, успев сломать валовой клинок об уникальную броню штучной выделки, запрыгнул на маршала конницы, повалил и душит с тигриным рыком. От стен добежали стражники — их полсотни, они в кирасах, поножах и с заковаными руками; ветераны северных кампаний отражают их пока что на чистом нахальстве. К счастью, все оружие стражников только холодное: растопыристые арбалеты для церемоний неудобны. К сожалению, холодное оружие стражников — алебарды, и начальник у них грамотный. Останься стража вдоль стены, Эсдес разделается с ними двумя потоками льда; самое большее — тремя. Вся их надежда — сцепиться с посольскими в ближнем бою, где ледяной шторм накроет обе стороны. Но длинные древки не для резни в клинч, так что сержант спешно выстраивает нормальную коробочку, три линии по шестнадцать. Пятикратным перевесом, в правильном строю, девятку мечников затоптать легко…

Эсдес мимоходом, в промежутке между заделкой пары окон, полосует зародыш строя потоком ледяных игл. Передняя шеренга с проклятиями хватается за колени, лодыжки, оседая на пол.

Енот парой крестообразных ударов достает начальника связи и коменданта Пыльного. Те уже выхватили мечи, но сравниться в скорости с перепуганным Енотом под силу разве что Эсдес или Акаме. Строевой бой уличному хитокири в новинку, тактику он представляет нетвердо, а попасть в кольцо боится — так что летает быстрее ветра. Оба рыцаря в хороших кирасах, катаной не взять. А Третьему Проклятому все равно — кирасы трескаются, военачальники визжат, катятся по полу. Сержант стражников еще пытается выстроить линию алебардистов, но все окна уже запечатаны; Синяя Смерть вынимает собственную шпагу. Справа на нее пытается напасть сбежавший от Носхорна главный разведчик. Эсдес бьет горизонтальным движением, проворачиваясь в поясе. Начальник разведки защищается “кабаньим клыком”, подперев низ меча голенищем. Синяя Смерть переводит клинок выше, продолжив движение, напрочь срубает седую голову рыцаря. Фонтан крови; лохматый шар прыгает в сторону алебардистов. Краткое оцепенение стоит им еще пары человек: северные ветераны сражаются под командованием Эсдес не первый раз, ловить момент обучены. Мечники живо подскакивают в клинч, где длинные древки алебард уже не подмога. Прежде, чем сержант успевает скомандовать отход, число алебардистов сокращается почти вдвое. Справа на цепочку неспешно надвигается Эсдес, каждым взмахом лишая кого-нибудь алебарды. Слева крутится Енот, постоянно пытаясь забежать за спину строя, и вынуждая алебардистов заворачивать фланг.

Маршал конницы отбился от Хоруса-душителя. Выхватывает кинжал, замахивается — хрипит и умирает; Носхорн выдергивает палаш из маршальского жирного затылка, проходит за спиной убитого, преследуя начальника тыла. Хорус оглядывается в поисках оружия взамен сломанного; прежде, чем он что-то находит, Эсдес потоком льда укладывает сразу пятерых алебардистов, а Енот наконец-то добирается до сержанта. Енот уже немного успокоился, и машет клинком не так истерично: два удара по кожаным сапогам, ниже стальных голеней — и начальника у алебардистов нет.

Уцелевшие — около десятка — синхронно бросают оружие, становятся на колени:

— Пощады!

— Милости!

— Сдаемся!

— Сдаюсь! — бухается на колени начальник тыла. Носхорн, слишком хорошо знающий из перехваченных писем степень вины противника, несколько мгновений колеблется. Потом все же отводит палаш от горла побежденного.

Зеленое свечение Третьего Проклятого Меча слабеет, дрожит, рассыпается вспышками; наконец, гаснет.

— Соберите своих, — командует Эсдес алебардистам. — Перевяжите, кого можно. Сидите тихо, разбираться не буду, накрою всех сразу.

У противоположной стены перевязывают раны трое бойцов “Рейда”; шестеро лежат вдоль алтаря лицом вверх, и кто-то уже закрыл убитым глаза.

Енот деловито подбирает рассыпавшиеся свитки, находит письмо с объявлением войны и объяснением ее причин. Подходит к начальнику штаба: физически тот не пострадал, бой прокатился над ним. Но изображать сбитую кеглю невеликое удовольствие, так что рыцарь бесстыдно ругается:

— Вы же послы, как вы смели напасть!

— Вы же с нами договор заключили, — без улыбки отвечает Енот. — Как вы смели уничтожить нашу жизнь?

Вытаскивает из пояса небольшую веревочку, обматывает свитки. Делает петлю, накидывает на золоченый горжет кирасы. Пихает пленного к стене с алебардистами:

— Там сидите. Пробьют лед, спасут вас. Вздумаете мешать нам — слышали, что будет.

Носхорн, ветераны и Хорус уже сломали заколоченную дверь в крипту. Воспользоваться подземным ходом в прошлый раз отряду Эсдес не удалось; но про его наличие и направление “Охотники” разузнали еще тогда.

Спускаются в крипту, подсвечивая вынутым из держателя факелом. Эсдес поворачивает голову на шум слева, и удивляется:

— Настоятель? Я смотрю, вам понравилось жить в сокровищнице!

В сокровищнице настоятель просидел с начала осени — примерно с того дня, как армия Запада подошла к Столице. Двигался он с заметным трудом, зато исхудал настолько, что шесть выживших мужчин отряда могли попеременно нести его. Носхорн влил в пересохшее горло священника полстакана хорошего густого вина, взятого как раз на подобный случай. Эсдес добавила в стакан каплю из драгоценного флакончика. Меры эти подействовали, и настоятель смог разговаривать. Бегство подземным ходом не располагает к долгим беседам, но кое-что Эсдес решила выяснить, не откладывая:

— В прошлый раз Проклятые Мечи тут не действовали — ни Яцуфуса, ни Мурасаме. А в этот раз шуточки Енота о Третьем Проклятом вдруг воплотились? С чего бы? Потому, что в прошлый раз мы были вам врагами, а сегодня наоборот? Енот, а ты сам не знаешь, что это был за зеленый огонь? Души убитых твоим клинком?

Енот открыл было рот для ответа, но тут же и замолчал, чтобы не перебивать слабую сбивчивую речь спасенного:

— Бог… Ушел из этого собора…

— Потому что вас засадили в подвал, и вы их прокляли? — спросил неразличимый в темноте Хорус.

— Сначала ушел бог. А потом уже и меня засадили сюда. — Во тьме потерны хриплый старческий голос звучал жутко; еще жутче стало Эсдес, когда она вспомнила прошлую встречу с настоятелем — высоким, стройным, выглядевшим лет на тридцать, не старше!

— Внимание! — сказали между тем из головы отряда. — Приближаемся к выходу.

— Не… Выходите… — проскрипел настоятель. — Они… Знают ход.

— Кто-то сдал?

— Я… Сказал… Мне… Вырывали… Ногти… Не… Выдержал…

Священник с неприятным шумом втянул сырой воздух подземелья.

— Хорошо…

— Хорошо?! — не выдержал Хорус; настоятель продолжил:

— …Что сказал не все. Справа, у самого пола… Небольшой рычаг… Если даже они знают и тот выход, больше десятка там… Не должно быть…

— За городской стеной, в глуши? — догадался Носхорн.

Настоятель кивнул, чего никто в темноте не разглядел, и закашлялся. Прошипел:

— Да… В предгорьях. Я там встречался с контрабандистами. Очень красивое место.

В самые красивые места попадаешь только тогда, когда оценить их прелесть некогда или недосуг. Откатив камень, отряд оказался в конце темной пещеры. Дальше к свету пещера сделалась шире, наконец, развернулась округлым гротом вокруг неимоверно прозрачного блюдечка воды. Следуя за ручейком, отряд вышел из грота на покатый склон заросшего лесом холма. Настоящие горы начинались еще дальше; не будь отряд так обеспокоен погоней, люди в нем нашли бы слова для чистого блеска южного солнца на снеговых шапках Стальных Скал, для безжалостных острых гребней, для гордо синеющих вершин, взлетающих над черно-зеленым океаном леса в предгорьях.

Осмотревшись, Носхорн понял, отчего пригорок так популярен у джентльменов удачи: низкий стланник опоясывал горушку со всех сторон. Хоть пригибайся, хоть вовсе на брюхе ползи, а один часовой заметит попытку подобраться с любой стороны. Окружить разбойников можно, но источник воды у них под рукой. Защищать им придется всего лишь узкий лаз в пещеру. И всегда можно спасти товар и собственные шкуры подземным ходом. А вот застать врасплох не получится, неслышно и незаметно не подкрадешься. Бывший полицейский начал понимать, за что храм Истинной Веры Чистой Земли так почитали по всей Долине — не только мирные виноградари, но и лихие люди. Воистину, настоятель храма держал в руках мощный рычаг; но вот использовал его плохо.

В гроте остановились на дневку. Тройку выживших ветеранов уложили отдыхать на солнечной стороне: за ветром получалось даже тепло. Укрытый чьим-то кафтаном, настоятель заснул сном праведника, игнорируя довольно холодную погоду. Носхорн и Енот отправились поразведать чуть пониже, где с утеса можно было видеть Королевский Солнечный Путь: если на них устроят облаву, то крупные силы смогут подвести только Трактом. Хоруса поставили тем самым часовым на макушке холма: от мелких отрядов да местных банд.

А Эсдес, пользуясь командирской властью, выписала сама себе два часа на уход за неотъемным ледяным тейгу: скинув пропотевшее и грязное, залезла в чистое подземное озеро. К обжигающему холоду пещерных озер северянка привыкла с детства; да и ледяной тейгу в подобных случаях хорошо поддерживал носителя. Эсдес несколько раз окунулась, быстро продышалась, возвращая тепло растиранием. Присела на расстеленую одежду, принялась выжимать знаменитые синие волосы.

Знаменитые синие волосы рассыпались по камню. Мужская половина зрительного зала затаила дыхание; кто-то натурально шею изогнул, пытаясь заглянуть за полотенце, обернутое вокруг сильной спины. Генерал Эсдес, разумеется, не знала, что уходящие от погони Тацуми, Леона и Надежда именно у этого ледяного ручья перевязывали покалеченную Мейн; и что забравший ее скат садился именно у подножия холма; и что Тацуми просил полукровку-снайпера: “Выживи, выживи для меня!” — именно здесь.

Зато создатели фильма “Ночной Рейд” знали это прекрасно. Начав со сцены купания Эсдес в ручье, фильм перевели к объяснению с Енотом. Теперь захлюпала носами женская половина кинозала; но мало этого: полутоном наложили еще и объяснение Мейн с Тацуми. Тут даже Акаме безо всякого стеснения повисла на плече спутника и тихонько, как подобает воспитанной девушке, заплакала в три ручья: она-то помнила, что на ската грузили комок пропитанных красным бинтов; вряд ли Мейн вообще слышала или чувствовала тогда хоть что-то, кроме дикой боли. Словом, сцена “герои на отдыхе” в фильме удалась на все сто; а вот вечерний рассказ настоятеля не попал на экран совершенно. В кино показали только лицо настоятеля: умудренное испытаниями, одухотворенное пережитой аскезой, исполненное самоотречения — и безнадежно молодое, гладкое, сытое — по сравнению с лицом настоящего священника, который тогда умиротворенно спал на склоне. Спал спокойно, впервые за неизвестно сколько дней тьмы, завернувшись в чей-то провонявший кровью кафтан, не замечая ни ледяной земли под боком, ни ветра, все более холодного к вечеру.

К вечеру отряд собрался в гроте, вокруг озерца. Поставили часового у входа, но погони не ждали.

Енот и Носхорн наблюдали дичайшую суматоху: по Тракту во все стороны летели гонцы; прямо на мощеной дороге схватились два отряда западников, отличавшиеся только мастями коней. Всадники на вороных порубили такую же тридцатку на гнедых, добили раненых, обобрали тела — и быстрее ветра умчались к Пыльному. Если бы дозорные могли подняться не только до верхушек деревьев, но и на высоту птичьего полета, они могли бы видеть, как гонцы несут весть о смерти Верховного Короля во все края объединенного Запада, во все гарнизоны и крепости покоренного куска Империи. Но и происходящего им хватило, чтобы сообразить: началась дележка трона. Кто же в такой ситуации будет гоняться за призраками, это же придется отвлекать ресурсы от борьбы за главный приз! Вот займем Золотой Трон, тогда и воздадим по заслугам. Сразу всем и сразу за все.

Так что передышкой решили воспользоваться для отдыха, лечения ран — а еще Носхорн, по привычке полицейского и контрразведчика, вытащил из сумки стопку листов, прилепил на уступ сальную свечку и принялся расспрашивать настоятеля.

— Я не сильно понимаю в солдатах. — Пожал плечами священник. Ровесник барона выглядел совершенным стариком, но уже хотя бы говорил, не запинаясь.

— А и не надо. — Полицейский умел получать информацию как из слов, так и из умолчаний. — Лучше расскажите о людях. За что вас-то в тюрьму? Вы же были самым главным сторонником Запада.

Настоятель помолчал, огляделся. Ветераны устало дремали, прислонившись спиной к стене. Енот и Эсдес делили провиант. Кони с припасами и шатром остались перед собором в Пыльном, так что вся еда отряда состояла из фляжек хорошего вина (это у кого в бою мечами не содрало), да сухарных сумок (тоже — у кого алебардой не пропороло). Правда, при подготовке похода предусматривали случай поспешного бегства партизанскими тропами, так что сумки уцелевших содержали не простенькие сухари. Сумки набили брусками пеммикана: весьма питательной смеси жира, мясного крошева, ягод. Как все полезное, вкус пеммикан имел более, чем отвратный. Ну то есть — вкус казался отвратным, пока посольство ехало в добром порядке; а как превратилось в диверсионную группу на отходе, то и вкус жиро-ягодного мороженого перестал пугать.

— После завоевания Долины в собор стали приходить люди. Кланялись, благодарили. Жертвовали. Много. Я принимал, радовался. После того случая… — настоятель со вздохом покосился на Эсдес, — когда здесь дрались “Охотники” с “Рейдом”, храм сильно пострадал. Я собирал на ремонт. Конечно, я спрашивал: не жалеют ли они о впущенных в страну рыцарях. Не обижают ли западники жителей Долины. Оказалось, не обижают. Напротив, каждый хвалил меня и порывался целовать руки. Такого процветания Долина не знала с тех самых пор, как умер старый Император, и Онест подгреб власть…

Священник усмехнулся:

— А потом я узнал цену этого благополучия. В Долине все были свободны, счастливы и богаты. Даже самый последний землепашец имел не менее трех рабов. К тому же, разорение равнины за Алмазным Бродом уничтожило конкурентов здешних огородников. Цены на все, что растет и мычит, полезли к небу. Но я и тогда не усомнился. Военная сила возвышала и разрушала Империи; не храму судить мирские дела…

Настоятель захрипел, превратившись в окончательного старика:

— А потом в город пригнали полукровок…

Подскочил, упал от слабости обратно, съежился, закрыл голову руками с белесыми пятнами вместо ногтей:

— Нет! Я не скажу! Пусть это умрет во мне! Это не для людей! Это зло запредельное!

Подскочивший на шум Енот поднял священника, усадил заново. Носхорн, видевший на допросах и не такое, привычно влил в рот плачущему полстакана драгоценного вина.

Отдышавшись, старик привалился к стене. Вялой рукой отер потный лоб. Всхлипнул:

— Один король. Одна вера. Я попал в ту же ловушку, что и все. Я думал, это будет моя вера! Истинная Вера Чистой Земли! И ведь самое страшное, — старик робко улыбнулся, — эти люди совершенно не выглядели злыми, агрессивными. Могу понять, когда род на род. Когда семью вырезают из кровной мести, длящейся столетиями. Но когда… Когда…

Настоятель махнул рукой:

— Я спросил у бога: не стыдно ли ему, ибо мог сотворить хорошо; сотворил же дерьмовое дерьмо?

— И бог ответил?

— С тех пор бог никогда не отвечал мне, — заплакал священник. — Не подавал знаков. Мне приносили все больше жертв: деньги, ткани, золотые чаши. Но бог молчал! Я так и не понял, как перестроить разрушенную колоннаду. Стали заделывать крышу: сорвались и погибли три человека. Я испугался и приказал перенести работы на весну. Верховному королю это не понравилось. Однажды после службы меня просто втолкнули в клетку, где уже не было ни монетки: король выгреб все на войско. Мое место занял какой-то сопляк, ему ответы бога совсем не требовались! Он и вопросов не задавал! Слушал только Верховного Короля. Потом… Потом было темно и больно. Я думал, что уже умер; что я уже в аду! Я увидел свет факела, и радовался боли в глазах, я был жив!

Собравшийся отряд только сейчас понял, что все это время никто не дышал. Носхорн бесстрастно черкал скорописью по плотному листу. Енот переглядывался с Эсдес. Хорус пробормотал:

— Стоит запомнить! Надо же, осмелиться спросить: не стыдно ли богу?

— Не стыдно ли тебе, бог? — вопрошает с экрана огненноокий пророк. Вокруг него некий освобожденный город, ликующий народ; верные последователи (на удивление хорошо снаряженные, на удивление слаженно действующие) в первых рядах потрясают секирами-гизаврами. Слово свое бывший атаман лесных братьев сдержал, сделавшись величайшим ересиархом за всю историю Империи. Режиссеры фильма “Ночной Рейд” застали только самое начало его восхождения, и потому ограничились парой сцен с зажигательными речами да хорошо снятыми общими планами восставшего народа, выбивающего западных рыцарей из оккупированных городков. Персонажей и так накопилось море: к последним сеансам уже хорошо раскупались справочники по действующим лицам истории.

Все то, о чем настоятель умолчал от ужаса, режиссеры раскопали по многочисленным свидетельствам выживших рабов — и показали в фильме безо всякой цензуры. Самого же настоятеля — в противовес пламенному еретику Хорусу — вывели расчетливым хладнокровным политиком, который умело ввел вражеское войско в Долину; обеспечил защиту ее жителям и удалился в почете и славе на заслуженный покой.

Покой в пещере наступил только с догоранием длинного, тоскливого зимнего заката. Настоятель провалился в сон. Хоруса сменил на посту наименее пострадавший ветеран, за которым определили очередь Енота, а собачью вахту доверили сильнейшей.

Носхорн поднялся. Походил по пещере, размял шею, потряс руками. Вздохнул:

— Теперь ясно, отчего меч Енота обратился. Столько загубленных душ! Тут и жажда власти, и предательство, и лихоимство, и долговое рабство. Самое страшное было то, о чем он умолчал. А храм все же храм. Видимо, как бросили настоятеля в подвал, правильных похорон и не проводили… Витали там все эти души, ожидая случая отомстить. И тут Енот на главного врага замахивается — как не помочь?

— Интересно, — задумалась и Эсдес. — Первый и Второй в храме не работали. А Третий, выходит, имеет силу только в храме? Повторится ли это чудо?

— Если повторится, то что? — спросил и сам носитель меча.

— Если повторится, то мы наблюдали рождение тейгу, — без улыбки сказал Носхорн. Эсдес молча кивнула. Енот покрутил носом:

— Так в книгах же написано, что тейгу были созданы во времена величия и славы Империи. С помощью технологий и магии в равных долях. А у меня катана… Теперь-то легендарная, спору нет. Ну, клинок мне после победы из сокровищницы выдали самый-самый. Он бы ту аркебузу рассек безо всякой подсветки. Но, чтобы не переучиваться на новый баланс, в поход я взял старый, среднего качества.

— Зато проверенный в бою. Сколько ты накрошил по приговорам “Рейда”? Их души тоже не песок. А сегодня… — Носхорн прищурился:

— Загибай пальцы. В бою, в полном соответствии с воинским духом. Раз. Уничтожил великого воина: ведь он один успел заслониться от удара. Так что ты даже безоружного не бил, и тут все честно. Он был реформатор, объединитель Запада, предводитель бессчетного войска, которое сам же и создал. Да все мы за такую удачу могли погибнуть, и все равно это была бы наша несомненная победа! Только представь, каково прорубаться к нему сквозь всю его армию! Два. Король этот был чародей из-за кромки, зло запредельное. Ты же изгнал его из мира. Три!

— Вот про зло подробнее.

— Ну как же! У нас никогда не вырубали мирных жителей. Он первый принес в наш мир такую войну; и он из твоего мира, то есть — из-за пределов нашего. Да ты же сам говорил на привале, не помнишь?

— Говорил, — вздохнул Енот, — но даже представить не мог, какое это говно на деле.

Носхорн пожал плечами:

— Тут не то что меч, я бы сам в тейгу превратился. Если бы знал, как… В книгах сказано — тейгу были созданы. Но не сказано, как! Секрет утерян, и все. А если этот секрет не ремесло, а искусство? Взлет души? Если это как стихи? Все могут подобрать сотню рифм. Есть и словари уместных рифм.

— Точно! — подтвердила Эсдес. — Меня, как дворянку, обучали стихосложению, и я такие рифмовники видела. Даже с заготовками стихов на поздравление, признание в любви, ответное признание.

— А ту единственную рифму никто за сотню лет не нашел. Вот именно для поэзии в этом ничего необычного нет, — серьезно закончил барон. Енот внезапно засмеялся — тихонько, чтобы не разбудить спящего:

— А ведь Леона Онесту башку оторвала! На нем тоже кровищи море. Это что же у нее выросло? Сиськам некуда!

Смех подхватили даже ветераны, по такому случаю всплывшие из полудремы. Носхорн плеснул всем в кружки на палец вина вместо ужина; отсалютовали павшим поднятыми кружками, молча выпили. Барон закрутил флягу, вернулся к свече и бумаге:

— Надо бы записать и это… “Чудо Енота о Мече”.

В пещере снова воцарился относительный покой. Обессиленный настоятель вскрикивал во сне; мрачно сопели ветераны — они легко находили след врага и рукоять меча, но тяжело слова. Не найденные ими слова подбирал Носхорн, укладывал неутомимо в черные цепочки донесения. Молча таращился на огонь сменившийся с вечерней зари Хорус — пока Енот не заметил, что тот спит сидя, и не оттащил атамана от костра, потому что подошвы сапог будущего вероучителя уже пахли горелым.

Сам Енот отошел чуть подальше от дыма, тоже привалился к стене. Расположил Третий Проклятый Меч — теперь уже нешуточный — удобно под руку. Поглядел направо, налево — встретился глазами с усевшейся рядом Эсдес.

— Когда вы там заговорили по-своему, — тихонько спросила та, — твой земляк же звал тебя?

— Звал.

— А почему ты не согласился с ним пойти?

— А что, — буркнул Енот, — и так можно было?

— Эту отмазку я уже слышала, — прошептала Эсдес. — Второй раз не поверю. Отвечай серьезно.

— Потому, что мое воспитание… Потому, что я привык доверять системе отношений… — Енот замолчал, подыскивая слова, не нашел и сдался:

— Потому, что быть со своими лучше, чем с чужими.

— Но ведь, насколько я поняла, король устроил их мир по образцу твоего?

— Даже близко нет… — Енот поискал слова, и, наконец, сформулировал:

— Мой мир — сытые дети и улыбающиеся взрослые. А носят они туники, либо доспехи, либо фраки, либо кошачьи уши — вторично.

— А хорошо, — задумчиво протянула Эсдес, — что твой земляк не предложил этого мне…

— Мне кажется, или они отходят?

Вилли стянул трофейный шлем, украшенный синим париком. Сполз с коня. Изображать Эсдес выпало по жребию как раз ему; для утешения уходящий с посольством Хорус передал парню атаманство. “Ничего,” — поддержал и Енот. — “У нас тоже в семнадцать лет полками командовали. А тут хоть бы батальон собрать. Триста засланцев…”

Устало переваливаясь, Вилли подошел к груде камней, изображающих стену полевого форта, потер застывшие ладони, и попытался разглядеть, что происходит в стане врага. Осаждавшие бестолково суетились: задвигались узкие треугольные хоругви тридцаток, закачались нахальные бунчуки сотен; даже широкие квадратные полотнища полутысячных отрядов, кажется, снимались… Пытаясь разобраться в наблюдаемой суматохе, Вилли вспоминал, что было в последние несколько дней. И не мог сообразить, как же это связать с очевидным, но невероятным, отступлением врага.

Оседлав пробитую конвоями дорожку, еще при помощи Эсдес и ее посольства, лесные братья освободили намного более трехсот рабов. Но стоять в поле немой угрозой, греть руки в кишках трофейных лошадей, питаться сырой кониной да растопленным на ладонях снегом соглашался едва каждый пятый. Прочие сбивчиво благодарили за спасение, прятали глаза, лепетали о покинутых семьях — Вилли чувствовал, что многие и не врали при этом — но все равно ведь уходили, положившись на слабый шанс добраться до реки, не провалиться под лед на переправе, и потом нырнуть в чернеющий у самого горизонта Великий Лес.

А кое-кто говорил прямо: “Куда мне пойти? Дом сожгли! Родичи убиты! Мужикам в долговую кабалу, бабам в шлюхи? Освободители, тля! И тут еще стоять за это? Чтоб вы, суки, кровью срали!” Несколько десятков этих отказников побрели к осаждавшим рыцарям: рабство так рабство, но все же не смерть от холода и голода! Высечь огонь в укреплении было чем, да не было чего в тот огонь подкладывать. Сколько-нибудь толстые деревяшки уходили на укрепление стен. Вылазка по руинам за стройматериалом или дровами легко могла закончиться стрелой в горло — западники тоже не миндальничали. Тех же перебежчиков, побив для порядка, погнали расчищать подходы, прокладывать пути конным атакам.

Надо сказать, атака пары сотен всадников имела бы приличные шансы на успех. Форт состоял всего лишь из горелых балок, выбитых дверей, груд печного кирпича, битой черепицы, кусков мебели, поваленных заборов и тому подобных ошметков некогда богато заселенного края. Засевшие в форте бунтовщики вооружились трофеями с разбитых рабских конвоев, на мясо пустили лошадей оттуда же; а вот чем они согревались в ясную морозную полночь зимнего солнцеворота — не видя костров, западные рыцари могли только догадываться. Призрачные стены, полудохлый от мороза и голода гарнизон — насмешка над военным искусством не выдержала бы единственного таранного удара.

Если бы только убрать из укрепления синеволосую всадницу! Но Эсдес была, и рыцари не отваживались даже на пеший приступ. Командирам в Пыльный отписали, что готовят атаку с нескольких направлений; рабов-перебежчиков заставили разгребать руины — а таскать смерзшиеся деревяшки тяжело и без прилетающих из укрепления стрел! Дело двигалось медленно. Понемногу подходили еще бунчук за бунчуком; появились и увесистые прямоугольники знамен полутысяч.

К полудню за солнцеворотом, когда в укреплении набрались те самые триста человек — голодные, нищие, в злобе и ненависти подобные демонам — западники уже обложили форт со всех сторон.

Вот тут-то некий исполнительный поручик все же допросил перебежчиков как полагалось по уставу: сколько у врага человек? Чем вооружены? И — вишенка на торте — кто командир?

Как — Вилли Лесной Брат?

Как — не Эсдес?!!

Это мы тут в поле мерзнем, браконьера с дубьем штурмовать боимся?!

Подскочив повыше холки собственной лошади, поручик с воем понесся к полутысячнику. Полутысячник выругался и оповестил еще двух равных по рангу воевод. Вокруг мятежного клочка земли собралось ровно три больших знамени, полторы тысячи конных — и все это ради впятеро меньшего числа голодранцев с дрекольем?

Позор вырисовывался исполинский. Но самый умный полутысячник предложил выход:

— Господа! А что мы будем гробить сотни в атаках на это дерьмо? Пусть бунтовщики подыхают от голода. Новых рабов и новых коней им взять негде, а жрать на таком холоде хочется втрое против обычного. Выйдут из своих загородок для скота на ровное поле — не успеют мяукнуть, раздавим. Мы же доложим Верховному Королю, что не видели смысла тратиться на то, что и так само упадет в руки через несколько дней. Все-таки войска нужны на штурмах, а с этих ни добычи, ни, как выяснилось, никакой славы. Ну, и чего ради ломать коням ноги?

Прочие воеводы, превосходно помнящие, насколько тяжело выкормить и выучить боевого жеребца, радостно поддержали предложение и разъехались по полкам.

И вот в этот миг ошалевший гонец на взмыленном коне — не пожалел коня по морозу! — прискакал к месту совета. Застав там единственного полутысячника, принял его за командира всей осады. Спрыгнул на промерзший до звона Тракт и выплюнул с хрипом:

— Господин капитан! Верховный Король убит! На переговорах Эсдес затопила льдом весь храм Пыльного; лед выдавило в окна и двери. Там были Верховный Король и почти весь штаб!

— Тихо! — приказал тогда капитан. — Кому еще ты докладывал об этом?

— Алмазному Броду, и трем сотням, что идут сюда на усиление к вам.

Рыцарь убрал руку от меча. Убийство гонца не могло скрыть секрет; так же решительно, как отважился на убийство, капитан сменил план:

— Оповести еще и вон те знамена…

Не заметив, что был на волосок от смерти, гонец прыгнул в седло и был таков; по нетерпеливому взмаху рукой к рыцарю сбежались ротмистры всех пяти сотен:

— Господин капитан! Срочные вести?

— Я вам больше не капитан. Не подголосок Верховного Королька. Он заигрался; настоящая Эсдес не здесь, в укреплении — а там, в Пыльном… Король мертв! Я больше не безымянный слуга! Теперь я снова суверенный герцог Хадрамаут! Я больше не оскорблю вас приказами; мы примем решение, как издавна принимали его благородные — на собрании равных!

— Смерть Дрангиане!

— Месть Коре и Чосону! — закричали рыцари, на глазах превращаясь из исполнительных офицеров корпуса вторжения в достойных вассалов блестящего сеньора. Благородного не надо учить вести войну, каждый рыцарь с пеленок знает, ради чего стоит поднимать меч!

— Тише, мои верные вассалы, — засмеялся герцог. — Вы же понимаете, что сейчас начнется?

— Герцоги начнут драться за Золотой Трон!

— Дураки — да. Умные люди начнут вербовать союзников к летней войне, когда все и решится. Все бросятся на Запад. Мы же поступим иначе. В Столице Империи полно добычи и девок, а на воротах всего лишь трясущиеся от страха толстопузые горожане, которые знают о мече только то, что он есть! А самое главное, — герцог засмеялся еще радостнее, — уж там-то достоверно нет Эсдес! Она славно проредит всех наших глупцов, кои не замедлят броситься домой. Кратчайший путь домой ведет через Пыльный, а ту крепость Синяя Смерть уже один раз обороняла; с меня хватит. На Столицу! Клянусь, вы получите все завоеванное на три дня в полную вашу волю!

— Господин герцог, но в Столице найдутся и другие мастера тейгу.

— Кровь повстанцев лилась по улицам реками, зато кровь их врагов — океанами. Сильнейшие мастера перебили друг друга; оставшиеся дерьма не стоят. Все они на что-то годны в драке лицом к лицу, умелого удара сплоченной сотни не сдержать никому. Без крови не обойдется, но в Столице мы будем драться за славу и добычу, а здесь? За годовалого младенца-наследника нашего королька? За старых пердунов склеенного корольком регентского совета, которые ради политических выгод могут сдать нас в шаге от победы? Младенец Верховного ничем не отличается от других: и ему найдется копье! Сановное старичье позабыло, что золотом стали не купишь; напротив, иные народы, боясь нашей стали, приносят золото к нашим шатрам! На Столицу!

Вассалы переглянулись.

— На Столицу! И мне надоело быть безымянным ротмистром; я граф Анфауглир!

— На Столицу! — подхватили прочие. Анфауглир подмигнул сеньору:

— Но сначала… Сперва…

Герцог повернулся к знамени второй полутысячи, под которой уже сыпал приказами давний кровный враг. Долго смотрел, беззвучно шевеля потрескавшимися на морозе губами.

Развернулся к вассалам:

— Граф, вы справа. Я с тремя бунчуками в лоб. Барон, вы прикроете нам спину. Ничья доблесть забыта не будет.

Прорычал, более не сдерживаясь:

— Смерть Дрангиане!

— Смерть Дрангиане! — кричали одни рыцари; их противники отвечали:

— Бей Хадрамаут!

Третья толпа орала:

— Смерть предателям! Верность наследнику! Золотой Трон!

На поле кипела свалка “все против каждого”. Кинжалы скрежетали в проймах кирас; алая пена кипела в щелях шлемов; визжали сползающие по наплечникам двуручные мечи; гулко лопались пластины под ударами чеканов; боевые молоты вминали шишаки в мозг, а подкованные копыта — упавших в красную жижу.

С хлипких стен укрепления на все это таращились изумленные бунтовщики, уже попрощавшиеся с жизнью в преддверии решительного штурма. Первым опамятовался Вилли, как самый бывалый:

— Похоже, наши разворошили сраный муравейник. Теперь, может, статься, и поживем!

Лесных братьев — а с ними Вилли-атамана — стали уважать после того, как узнали, что вместе с прочими он похоронил убитых в двух деревнях. Лихостью, жестокостью да пережитыми потерями тут никто никого впечатлить не мог, а вот поступок, совершенный не ради выживания или наживы, словно бы приподнял разбойную шайку ступенькой выше. И потому атаману без споров подчинялись все триста оставшихся. Вилли же приказал:

— Дождемся, пока утихнет. Потом возьмем с них все, и пойдем в Лес. Если рассыпемся мелочью, по мелочи нас и перебьют. На трупах отожралось множество зверья, волки больше не боятся человеческого запаха… Кто из вас жил в лесу? Верно я говорю?

— В Лесу найдутся твари пострашнее волков; они, бывало, и деревням за частоколом приносили горе, — подтвердили в толпе. — Жаль дураков, ушедших туда поодиночке да без оружия.

— День еще не кончен, — возразил еще голос. — Железномордые пока дерутся. Победитель не возьмется за нас? Стоит ли нам покидать стены? Они, как-никак, спасли нас.

— Поначалу спасала тень Эсдес, — ответил на это глубокий бас. — Потом, думаю, от перебежчиков узнали, что ее здесь нет. А раз так, что с нас брать? На кой мы им нужны?

— А где она?

— Вилли! Ты же знаешь. Куда ушел Хорус?

— Скажи, атаман, — присоединились к просьбе и ватажники. Вилли ответил:

— Где сейчас, не знаю. А ушли все в Пыльный, спросить с рыцаренышей за нашу кровь и слезы.

— Если вся их армия сошла с ума, это значит, — догадался глубокий бас. — Что Эсдес добралась до псаря; сворки порваны — собаки передрались!

— Это значит, что убит их король! Только ему подчинялись большие знамена, я слышал разговоры, когда был в плену.

— Ха! Правая Вера не спасла!

— Король мертв; да здравствует Эсдес!

— Они уходят! Уходят!

Рыцари наконец-то расцепились. Человек триста из тех, что кричали “Хадрамаут!”, выстроились со стороны Громового Камня; примерно столько же из кричавших “Золотой Трон!” отвели коней в противоположную сторону, к Алмазному Броду. А вот “Дрангиана!” больше не кричал никто: получив с обоих флангов, третье знамя продержалось недолго.

То ли сговорившись, то ли понимая бессмысленность дальнейшей драки, оба отряда принялись подбирать своих раненых, безжалостно приканчивая тяжелых. Впрочем, лечить их можно было разве что в крепостях — а еще вопрос, чью сторону взяли Громовый Камень и Алмазный Брод. Таскать по морозу? Армии больше не существовало, а банды в набеге живут сегодня, ничего не сберегая на завтра. От всех действий противников несло крайней спешкой: убитых коней не расседлывали, мертвых не грабили толком. Хватали, что лежало сверху; но не искали кошельки, даже хорошие доспехи снимать не стали.

Про рабов на укреплении оба отряда и подавно забыли. Прочесав смертное поле, каждая шайка ровной рысью покатилась в свою сторону.

Погодив еще немного для верности, Вилли посмотрел на клонящееся к западу солнце, и приказал:

— Пошли. Соберем тут все, пока не стемнело. Наверняка там найдется, чем растопить. Да и дрова собирать можно теперь без опаски. Здорово будет костер зажечь; а конины вжарим от пуза!

— Ха! — закричали лесные братья. — И все-таки мы победили!

— Мы? — удивился глубокий бас. — Мы просто мародеры. По совести, нам бы взять необходимое, не гневить судьбу, не отпугивать удачу! Нам осталась жизнь, это же куда ценнее!

Вилли решительно пресек начавшееся было брожение:

— Парень, ты стоял на этом поле, ожидая атаки?

— Но ведь рыцари не напали!

— Кого это гребет? Ты честно и храбро стоял в крепости, среди трех сотен героев. А что впятеро больше западников не напали, то их дело! Мы же трое суток выстрадали честно! Мы отбили шесть караванов с рабами, разве мы трусили в этих драках? Разве мы бежали с поля? Бежал враг! Никакой знаток не прикопается: поле наше! И все, что на поле, тоже наше!

Вилли запрыгнул на печку, схватился за почерневшую трубу, и прокричал:

— Павшим почет и память! Дожившим долги и добыча!

Лесные братья поддержали атамана свистом и криками; через малое время к ним присоединились остальные, выплескиваяя облегчение от рухнувшей с плеч смертной тяжести:

— Кони тонули по холку в снегу!

— Вороны замерзли на том берегу!

— На том берегу… На том берегу… На том берегу, где мы были!

— Мы крепость держали без всяких тейгу!

— Мы жрали горелый кирпич на бегу!

— А рыцарей сотню набили!

— Да чтоб я подох, если в этом солгу!

— Уж мы их душили-душили!

— И стены у нас по колено коту!

— Сырая конина и сажа во рту!

— Зачем люди спят, мы забыли!

— И нами командовал Вилли!

Это неудобство сидения в осаде оказалось самым главным: никто не мог сдержать смеха, никто не прибавил больше ни одной рифмы. Гулко и далеко полем неслось:

— И все-таки мы!

— Мы!

— И все-таки, мы победили!

Люди рассыпались по полю боя, неторопливо собирая все, что могло бы пригодиться. Скоро нашли растопку; разожгли костры из обломков копий — они были посуше вмерзших в землю балок и жердей разрушенных домов; приготовили мясо. Набрали даже сколько-то фляжек с вином. Хоть по глоточку, но хватило каждому. Никто не думал, что впереди еще путь через угрюмый опасный Лес; и что возвращаться, по сути, некуда: западники высекли поселения до самой Столицы.

У костра глубокий бас обратился к Вилли:

— Атаман, так, получается, мы тут песню сложили?

Вилли важно покачал головой:

— В Столице, где я был, про все сочиняют песенки. Мы чего, дурнее городских?

— Но там же песенки сочиняют в одно лицо, нет?

— Жри вон мясо, лицо. Мне, коли хочешь знать, сам Енот говорил: “Народ свои песни шлифует и доводит до высшей степени искусства.” Так-то!

Повеселевшие часовые зорко выглядывали врага. Костры сдвинули; на прогретую землю укладывались отсыпаться осоловевшие от облегчения люди, впервые за месяцы наевшиеся вдоволь.

Вилли ходил по лагерю гоголем. Подобрал собственный шлем с синим париком поверх; парик снял, пристроил на первое попавшееся копье:

— А это будет наш бунчук. Заслужили. Нам же, наверное, и за стойкость еще чего-то перепадет…

— Коли двинем в Столицу, — сказал один из лесных братьев. — А то можно пойти на север. Если взаправду король мертв, западников нынче прижмут; удальцам вроде нас везде найдется славное место, доля героев. Неужто, атаман, ты хочешь вернуться к топору и плугу?

Ничего не ответив, атаман поглядел на восходящую луну. Поднявшийся ветерок слабо шевельнул бунчук; поплыли в желтом луче знаменитые синие волосы.

Знаменитые синие волосы рассыпались по подоконнику; за окном в Столицу девчонкой вбегала весна. Никакое иное время года не влетало в жизнь столь беспечно. Лето входило торжественно и повсеместно; изящно и самую малость печально вступала в свои права осень; крышкой гроба обрушивалась зима.

Прошедшая зима едва не прихлопнула сильнейшую. Началась боем с Акаме; непонятной и поэтому пугающей милостью победителей; беспокойным ожиданием в каземате; диким фарсом Енота на суде… Продолжилась рубкой западных рыцарей в соборном храме города Пыльные Ворота — воистину, место проклято! Градоначальника там “Ночной Рейд” пришиб, и Верховного Короля Запада тоже, как ни поверни, прирезал именно в соборе именно “Рейд”. После чего удалился, не прощаясь, на волю, в предгорья.

Но смерть Верховного вызвала в стане врага дичайшую суматоху. Завидев разброд и шатания, обнаглевшее посольство ночью спустилось с гор. Эсдес наглухо заморозила ворота Пыльного, ведущие в Долину. Западники пригнали тысячи людей: и рабов, и специальные части, Енот их назвал “саперами”. Пробку выбили за полдня. Попытались устроить облаву, но среди холмов, где Эсдес могла превратить в каток совершенно любой склон, облава успеха не принесла. Следующей же ночью Эсдес запломбировала ворота, выходящие в степь. Западники разъярились, и несколько дней прочесывали всю Долину. Енот ржал, как ненормальный: “Эсдес в Ночном Рейде, мечта же!” — а что не ржать, если сидишь в совершенно пустом соборе, когда враги замерзают и оскальзываются, тщетно пытаясь найти тебя среди лесистых холмов? Во всех проемах собора ледяные пробки со дня гибели Короля. Единственный пробитый проход после выноса убитых сами же западники снаружи заколотили досками… Может, кто из разведки догадался о подземных галереях между собором и городом; но про галерею в холмы рыцари точно не узнали. “Рейд” пользовался ей всю зиму.

Нет, разумеется, Верховный Король или его штаб могли придумать остроумную ловушку. Если бы оставались в живых. Но, если бы верхушка Запада осталась в живых, то все сорок тысяч корпуса вторжения и занимались бы планомерным освоением захваченного. Укрепляли бы земли, что планировали удерживать. Методично вывозили бы ресурсы с тех земель, которыми собирались купить мир.

Смерть Верховного поменяла главную цель западной армии. Наплевав на захваченные территории, все высшие командиры Запада рванулись в родные края, к дележке Золотого Трона. Им некогда стало чистить дороги; никто из них не желал отрывать от личного войска ни копья, ни солдата — ради чего? Ради того, чтобы очистить проход по Долине? Мы как-нибудь пролезем, и ладно! Напротив, чем больше герцогов, графов, князей и баронов не вернутся с завоеванного Востока, тем проще политическая картина дома.

Сквозь бутылочное горлышко Долины западники с хрипом, оставляя клочья одежды и мяса, протискивались в свои королевства. А осмелевшие остатки войск Новой Республики преследовали их, доходя порой до самого Алмазного Брода, мимо Горелой Крепости Вилли.

В стенах Пыльного западных войск было чересчур много для дневной атаки прямой военной силой; но, когда у тебя в “Ночном Рейде” сама Эсдес… Как-то даже неинтересно.

Однажды, зачерпнув силу особенно холодного дня, Эсдес смогла разделить маршевую колонну на клетушки ледяными стенками толщиной в шаг и высотой в три; в каждой такой соте замкнулись от десяти до тридцати конных. Носхорн предложил запустить к десятку Енота — авось великая опасность пробудит в его клинке что-нибудь еще? Владелец Третьего Проклятого Меча только хмыкнул: “Из нас троих, барон, вы единственный остались без тейгу. По смыслу, запускать в подобную клетку надо именно вас.” Пока они смеялись, разделенные походники с бессильной руганью скребли ледяные стены боевым оружием. Без кирок и ледорубов долбить проходы им предстояло несколько часов — как раз до исхода короткого зимнего дня. Диверсанты же осторожно удалились по засаженными виноградом склонам, затирая следы хворостяными вениками.

В другой день Енот, применив “тайные знания бывшей родины”, вычислил положение главного тоннеля канализации. Сдерживая непристойное хихиканье, Эсдес ударила холодом под землю в указанном переулке; после чего “Рейд” собрал нажитые непосильным трудом запасы и переехал из собора в холмистые предгорья. А в городе началась “Ночь коричневого хрусталя”. Горожане разбежались к родичам в сельскую часть Долины. Гарнизону Пыльного бежать было некуда: не отдавать же стены и крепость! Поневоле задумавшись, западники вскипятили тонны воды, которую и вылили в тоннели. Город окутался коричневым же паром полусотни оттенков; после третьего-пятого раза пробка, наконец, растаяла. Но возвращаться по домам жители не спешили, морща носы еще пару недель.

Все вместе взятое привело к тому, что после середины зимы западники предпочитали возвращаться к себе домой кружным северным путем, далеко за Стальными Скалами. Войск в Долине поубавилось; поубавилось и порядка.

А тогда, наконец, восстали рабы, за одну ночь вырезав почти все население между стенами Пыльного и крепостью Алмазный Брод. Непроглядный дым колыхался вонючей черной периной, речки со склонов текли багровым. Упорядочить бунт получилось только через неделю, когда большую часть деревень успели спалить, и грелись уже плодовыми деревьями да виноградными лозами. Немногие горожане, уцелевшие в Пыльном после всех передряг, предпочли бы сдаться — все равно кому. Лишь бы их, наконец, перестали бить. Но рыцарский гарнизон крепко держал и старый форт и новую крепость, а посредством их держал стены и ворота Пыльного. Покойный Верховный Король больно уж хорошо вышколил армию: даже после того, как она превратилась в разрезанного лопатой червяка, каждый кусок червяка оставался опасен.

Восстание продержалось до тепла, когда Империя начала перебрасывать на скатах первые десятки обученной новой армии. Тогда как-то сразу сдались и Громкий Камень, и Алмазный Брод, и сам город Пыльные Ворота. На смену отряду Эсдес прибыли Мейн и Тацуми; тут зима нанесла свой последний удар. Глядя на спрыгнувшую со ската пару, генерал просто не почувствовала ничего. Более того, и не удивилась собственному равнодушию. В тот момент и в тот день ее больше беспокоили посты; удобное размещение прибывающего гарнизона; его величина — явно недостаточная для контроля почти пятиста пленников, из-за чего их придется держать под замком; следовательно, восстановительные работы начать все еще некому. А тогда как бы не прозевать время для сева, погоду подождать не попросишь…

Из девяти ветеранов, сопровождавших Эсдес зимой, до тепла дожили трое. После битвы с Королем маленький отряд старался в открытый бой не вступать. Обнажать мечи пришлось только при обуздании бунта, но там ветераны подтвердили свою грозную славу и убить себя не позволили.

По прибытию смены все три ветерана попросили вполне заслуженной отставки, которую и получили. Двое присмотрели себе кусок земли с полуразрушенными домами, а третий вместе с бывшим настоятелем остался в соборе Пыльного. В храме остался и Хорус. Поначалу радуя настоятеля успехами в постижении веры, через несколько лет Хорус осмелился трактовать веру по-своему, что и привело к самой знаменитой ереси за все существование Империи.

С одним из обратных скатов Эсдес возвратилась в Столицу, и теперь сидела на подоконнике собственного дома; мысли двигались медленно и плавно, как нежные белые облака в чисто-синем небе. Под облаками в Столицу вбежала девочка-весна, равно небрежно разбрызгивая лужицы, смех и солнце.

“Вот и вернулась, а все никак не согреюсь… Тацуми как перелистнутая страница в книге: хорошо, приятно вспомнить, но — прошло! Надежда упорно разводит нас подальше друг от друга, а мне и все равно…”

Эсдес поглядела на редкую зелень столичных улиц. Вспомнила густые заросли Долины; потом некстати вспомнила горелую щетину, оставленную вместо них восстанием рабов. Помотала головой, стряхивая неприятное воспоминание. Опустила взгляд: под окном Носхорн в стильном черном кителе с алыми аксельбантами Генерального Штаба говорил Еноту, одетому в хороший, новый, но все-таки гражданский кафтан:

— Не пора ли нам прояснить одно дело, что я обещал на походе? Мы вернулись с холода…

Енот поежился, не спеша соглашаться с последним. Ответил, тем не менее, согласием:

— Разумеется. Вы же про вызов?

“Эти-то чего не поделили?”

Двигаться не хотелось, но и вмешаться бы надо… Эсдес прошла в комнату, перед зеркалом оправила собственный китель, прихватила фуражку, и заторопилась вниз по лестнице. На ступенях перед выходом во двор она остановилась и прислушалась: клинки пока не скрежетали. Носхорн повторил:

— Енот, осталось одно дело к вам. Помните про поединок?

— Разумеется, — ровным голосом ответил Енот.

На лестнице позади Эсдес затопал еще кто-то; генерал, не оборачиваясь, условным жестом приказала ему молчать. Носхорн же сказал:

— Я беру свой вызов обратно. Вы, разумеется, можете назвать меня трусом или подлецом, если желаете.

— Трусом? — изумился Енот. — После того, как вы были со мной в соборе Пыльного? Подлецом, после того, как я сам оставил Вилли с лесными братьями на верную гибель посреди снежного поля?

После небольшого промежутка тишины Енот ответил:

— Нет, барон. Если кто и назовет вас так, то не я.

Подслушивать дальше выходило совсем уж неприлично; выйдя на крыльцо, генерал решительно вмешалась:

— Относительно верной смерти — твой расчет оправдался, Вилли же не стоптали. Ты же и парик заранее припас. А то ведь, когда ты впервые заговорил о приманке, я уже приготовилась состригать волосы.

Мужчины хмыкнули.

— Не догадался, — слегка улыбнулся Енот, рассеяно поглаживая рукоять Третьего Проклятого. — А особо хитрого расчета там и не было. Проскочила мысль, что не разгонится конница по руинам. По улицам могла бы, но их под снегом не видно. С того и замыслил…

Следом за Эсдес на крыльце появился Вал, и тут же заалел щеками, как мальчик; совершенно не понимая, как себя держать, отступил к стене и уткнулся взглядом в мощение двора. Синеволосая продолжила:

— Но и у меня тоже к тебе дело, что я обещала в походе. Относительно Тацуми.

Енот выпрямился и развернулся, но не сказал ничего.

— Енот, а ты правда ко мне неравнодушен? — шарахнула Эсдес так же откровенно, как обсуждала с Валом того же самого Тацуми.

И вот здесь Енот ухватился за рукоять плотно:

— А что, не видно? Мы сколько раз одной кошмой укрывались, сколько наворотили в Пыльном, сколько ночей просидели за разговорами… Что еще осталось неясным?

— Но ты ведь мог приказать. Вы же победили. Ты вытащил меня из тюрьмы, ты так трогательно пыхтел, отстаивая меня на суде…

Енот убрал руки с меча. Фыркнул:

— Ты пробовала Тацуми приказать? Когда он у тебя в ошейнике сидел?

Вал вжался в стену еще плотнее. Носхорн, кажется, даже перестал дышать. Не стеснялась только сама Эсдес:

— Дай мне твой знак. Твой личный.

А личного знака-то у меня и нет…

Звезду? Но я ничем не заслужил ее. Ни в сабельный поход, ни на Кронштадский лед; ну да и Тамбовское восстание тоже зато подавлять не пришлось.

Крест? Верую не в господа бога нашего, но единственно в то, что квадратный сантиметр стали выдержит две тысячи сто килограммов, сварной же шов только тысячу пятьсот восемьдесят…

Серп и молот? Пасифик? Свастику? Могендавид? Король датский евреем не был, а нацепил, чисто Адольфа позлить… Это не у него дочь-принцесса грузовик водила?

Отвлекся. Не стоит ерничать с этим. Понимать надо, кто вопрос задал; да еще и взвесить, что стоит за вопросом!

Какой знак ни возьми, а чем-то плохим он известен в мире. Андреевский крест — горькой судьбой командира Второй Ударной. Британский флаг — первыми в мире концлагерями. Погоня и Рарог — слишком тесным знакомством с устроителями Хатыни… Во многия знания многия печали; про всякий знак внутренний голос что-то нехорошее шепчет.

Радугу детям — и ту не вернули!

— Барон, у вас бумага и перо всегда при себе. Нельзя ли…

Носхорн молча протягивает четвертушку, перо, свинчивает крышку с чернильницы-непроливайки.

Рисую шестиконечный крест — не католический, не православный. Почти лотарингский, только равноплечий, с толстыми перекладинами. Короткевич писал — “Старая, времен еще воеводы Волчьего Хвоста, языческая эмблема здешних мест”. Про язычников я тоже знаю немало страшного, но они хотя бы далеко по оси времени.

— Крест белый, фон красный. Перекладины толстые. Важно.

Потому что шестиконечный крест с тонкими перекладинами успели опоганить словацкие фашисты.

Эсдес повертела рисунок:

— Нашивать? Как-то не смотрится… Закажу эмалевую кокарду, не против?

— Не против.

— Я потом зайду. Не исчезай.

Синие волосы поднялись волной и утянулись за хозяйкой в дверь.

Носхорн вздохнул. Хлопнул по плечу:

— Поздравить вас?

— Ну не сочувствовать же! — моряк перестал краснеть, сопеть и вообще смущаться. — Господин Енот?

— Можно и просто Енот.

— Просто Енот… — Вал подобрался и выпалил:

— Не знаю, с чего она так в тебя вцепилась. Может, ей все равно кто — лишь бы Тацуми забыть. Но это ее выбор. Да и тебя я в деле видел еще без тейгу. Там, в кафе, помнишь?

Дождавшись ответного кивка, моряк продолжил:

— Тогда, кстати, твой расчет оправдался тоже. Сейчас я только хотел сказать… Постарайся не предать ее. А то будет плохо.

Носхорн укоризненно поднял брови: мальчик, ну разве можно так откровенно угрожать, да еще и в таком деле? Вал поглядел на него в упор, без тени прежнего смущения: и нужно! Мужики хреново понимают намеки, это я как мужик говорю…

Наблюдая безмолвную перепалку, я раскрыл рот, чтобы огрызнуться побольнее, но губы сказали с неподдельным сочувствием:

— Это ты из личного опыта?

— Вот именно, — без тени улыбки ответил Вал. — Пробовал. Не понравилось.

— Конечно, как такое может понравиться? — Надежда фыркнула. — Променял нашего львенка на эту… Мерзлую синюю швабру!

— О, Енот! — картинно заломила руки Леона.

— Хомяк! — поправила Ривер. — С печки бряк! Щеки подвяжи!

— О, Хомяк! За что ты так? После всего, что между нами было! — тут львица все-таки не сдержала улыбку:

— А главное, после всего, чего между нами так и не было!

— Мерзкий старикашка, — хихикнула красноглазая, отодвигая Первый Проклятый.

И обе с визгом кинулись обниматься. Даже Надежда протянула живую руку, погладила меня по макушке и тотчас убрала. Леона привычно зашла за спину, обняла и задышала в ухо; Акаме прыгала перед лицом, восторженно хватая узкими прохладными ладошками за лоб, рукава, запястья:

— Живой! Вернулся!

Невысказанное “братик!” повисло в комнате аршинными буквами.

— А как тут у вас? — наконец, сумел я выдохнуть.

— О, новая пьеса, ставят все театры. “Ледовый поход или Триста сердец!” Вильям твой прорвался в Столицу; видел, кстати, по пути тела конников Хадрамаута… — воодушевленно замахала руками Акаме:

— В Лесу завелись твари. Отчего, думаешь, мы войска скатами перевозим, по десять человек? Тракт перекрыт напрочь. Отожрались на трупах, нежить мохнатая… Но ничего, уже скоро мы им устроим ночь упавшего звездеца. Сейчас Вал и Куроме уточняют… Ты чего?

— Все хорошо, — пальцы Леоны привычно разминали мне шею. — Все хорошо… Думай о хорошем… Вот обо мне… Я же хорошая!

— Вала я недавно видел. Я боялся услышать, что Куроме… Мне до слез надоело, что всех моих знакомых рано или поздно убивают!

— И поэтому ты сунул голову в пасть западникам? — фыркнула красноглазая. — Как меня научила говорить в таких случаях сестра: “ой, все!”

— Вот уже тебя и отпускает. — Леона последний раз провела пальцами по коже, легонько царапнув мочки ушей. — Все, дыши, дыши.

— Ты… Не злишься?

— На всех злиться даже моей груди не хватит. Ой, кстати, хочешь, расскажу? Тут был такой но-овый ма-альчик. Симпати-и-ичный, аромати-ичный, халва прямо… Сидел тут на базе, с таким загово-о-орщицким видом, и говорит нам: “А вы зна-аете, что после Революции победившее правительство вас может всех перебить?”

Надежда прыснула:

— Я морду кирпичом, и так через губу: “Да ты что? А я-то думала, это мы всех перебьем. Для чего и делаем революцию.” Смотрю, Леона смехом давится. Акаме так, с намеком, пальцы на оплетку рукояти Мурасаме, а он этак важно: “Думаю, магия этого мира велика!”

— И что потом?

— Ушел в город. Сказал, на рекогносцировку. Больше мы его не видели. Жа-аль, — мурлыкнула Леона. — Симпати-и-ичный. Был.

— Надеюсь, он свое счастье нашел. Кстати, я тут подумал. Долой кустарщину! Пьесы эти, марионетки. Мелко. Даешь важнейшее из искусств победившей революции! Даешь кино!

— Точно! Ты же как-то рассказывал! — Акаме захлопала в ладоши. Надежда деловито загибала пальцы:

— Камеры. Пленка. Реквизит. Сценарий. Осветители. Не помню, что там еще. Но помню, что надо много всего! И много профессионалов.

— Да ерунда! Главное, героев подобрать… Получается, тут весь “Рейд?”

— Только Мейн и Тацуми в Пыльном, но ты же знаешь.

— Знаю.

— Мейн, кстати, жаловалась. Только соберется Тацуми пнуть, на них все так оборачиваются. Дескать, не стыдно? Вы ж герои! Говорит, приходится кипеть в сторонку и ругаться шепотом, пока Тацуми не подойдет утешать.

— Ну, а серьезно. — Надежда вернулась в привычное кожаное кресло. Леона и Акаме тоже заняли места на памятных с самого первого знакомства кожанных диванчиках. Кресло и диванчики вокруг знакомого с тех самых пор полированного столика, на столике широкая ваза с яблоками, вокруг столика комната, вокруг комнаты здание финансового управления, вокруг здания Столица; в Столичном регионе — весна!

Ривер продолжила:

— Серьезно, Енот. Не подумай только, что я осуждаю твой выбор…

— Хер советчиков не ищет, — подмигнула львица “Рейда”, с хрустом раскусывая большое яблоко.

— Просто интересно. Почему Эсдес?

— Не знаю, — пожатие плечами жест банальный, затертый, но такой естественный! — С каждым я чем-то связан. С капитаном Огре, с рыжей сыщицей — мечом и стихами. С Леоной…

— Добротой, — внезапно сказала Леона. — Я, как-никак, провела с тобой ночь. Могу судить.

— Прости за грубость… У нас что было-то? Как заснул, помню. Как проснулись, помню. А что было в промежутке?

— А это моя страшная месть. — Леона разулыбалась. — Получишь ведь от Эсдес по шапке. А за что, не скажу. Терзайся!

— Ну, пусть добротой… С Надеждой — взглядом на некоторые вещи.

Генерал Ривер не сказала ничего.

— С Акаме красными глазами.

— Только мои от природы, а твои от недосыпа, — прошелестела мечница.

— А с Эсдес мы два сапога пара. Сначала сделаем, а потом разбираемся: может, и не надо было? По зрелому размышлению, половину моих убитых можно было как-то иначе нейтрализовать. Без крови. Как-то так… И вот зимой, когда мы по Долине прятались от западников, а ночами выходили ворота пломбировать…

Все трое засмеялись:

— Как же, ворота!

— Ночь коричневого хрусталя, гм… Да.

— Вот сейчас там все растаяло, представляю.

— Лучше не надо. Ну и вот, наступил момент, когда мы стали понимать друг друга без слов совсем. Мы не говорили о чувствах вообще, это выразилось в синхронности действий… Как объяснить… Акаме, ты рубилась против Эсдес. У тебя не возникало чувства, что…

— Что мы с ней не враги, а сотрудники. Что мы вместе создаем рисунок, видный и понятный со стороны. Как заученный танец. Но только не заученный, а настоящий. Вокруг настоящей смерти одной из нас, — тихо сказала красноглазая. — Все точно. Это крепче всего, что я когда-либо чувствовала к мужчине.

Леона согласно кивнула:

— Вот поэтому я иногда флиртую с противником. Кто бы из нас ни погиб, схватка должна получиться красивая… Ты на блюдечке выложил мне Онеста, и песню подарил неплохую, хотя и не собственную. “Если вспомнишь, вспоминай меня с улыбкой,” — львица качнула немаленькой грудью. — “Я весьма весомый повод улыбаться!” У нас не было ничего — и у нас было столько! Ты правда думал, что я буду сердиться?

Вообще-то думал. Но только сейчас и только немножко начал понимать.

— Енот… — вступила уже спокойным голосом Надежда. — Помнишь, ты спрашивал нас, какой мы хотим построить мир? Ты не забыл наши ответы?

— Нет.

— А ты сам чего хотел? Чего хочешь теперь?

Вздох тоже получается естественно, и потому вся беседа состоит из пожатий плечами да выдохов наподобие этого:

— Хотел… Озеленить кусок пустыни за пыльными воротами. Сразу бы появилась земля для расширения Долины. Не пришлось бы до бесконечности дробить наделы. Хотел резать пустыню каналами, отводить в них горные озера; выворачивать наизнанку бесплодные пустоши, открывая под ними каменный уголь… Вот зачем порох. Взрывчаткой и парой тысяч лопат мы могли бы получить четверть миллиона участков. И главное, никого за них убивать не надо!

— Думаешь, западники позволили бы пронести такой жирный кусок мимо рта?

— Нет, разумеется. Но война шла бы в пустошах, не в заселенной стране. Жители Долины и настоятель Собора со всей их Истинной Верой Чистой Земли держали бы нашу сторону. Потому что мы бы защищали их новые наделы против западников. А теперь все замыслы можно спокойно выкидывать.

Я снова пожал плечами:

— Нет, понятно: с военной точки зрения необходимо удерживать Пыльные Ворота и Долину. Но жить среди этих куркулей мне как-то противно. Тем более, землю для них у пустыни отвоевывать. Да и после восстания рабов земли там куда больше, чем людей. Туда придется переселять колонистов из уцелевших областей Империи. Лезть в полупустыню больше необходимости нет.

Надежда покивала собственным соображениям, подняла взгляд к потолку, что-то прикидывая в уме. Спохватилась:

— Ты же догадываешься, что я спросила не просто так?

— Да уж.

— У меня назначены переговоры с твоими соплеменниками. Не знаю, отчего, но каждая твоя встреча с земляками кончается их смертью. Ладно, капитан Огре был пьян и не готов. Но вот зазеркальная охрана Онеста, да и Верховный Король совсем не мальчики для битья. А все равно померли. Ты у нас прямо изгонятель демонов. Ты, кстати, еще не назвал Третий Проклятый Меч? Как тебе “Экзорцист” или попроще, скажем: “Бесогон”?

— Что-то нехорошее напоминает. Я еще подумаю.

— Думай. — Надежда согласно покивала. — Енот, мне крайне нужна твоя помощь. Совет. Оценка ситуации. Да просто перевод, в конце-то концов! Можно тебя попросить, Енот?

— Не издевайся, а? Что нужно?

— Не кромсай хотя бы этих. Пожалуйста! Вот что тебе предложить… Волшебный меч уже имеется… Женщина… С ледяным тейгу, да. Ты никогда не вернешься с холода… Но выбор твой. Так, что еще. Земля? По линии рода жены ты можешь претендовать на земли фон Партас. Грубо говоря, на весь имперский Север… Вот это мы змеюку выкормили на собственной груди, а, Леона?

— Надежда!

— Хомяк?

— Я сделаю, что нужно. Не язви.

— На суде я слушала твою пламенную речь. Послушай немного и ты.

— Так это месть?

Акаме и Леона засмеялись; красноглазая вышла на середину комнаты, подняла Первый Проклятый в ножнах — горизонтально, на вытянутой руке в уровне глаз. Театральным трагическим голосом произнесла:

— Прими мое сочувствие, боевой Хомяк! Ты победил принцессу и получил в жены чудовище, с которым будешь жить… Будешь жить до тех пор, пока не разлучит вас…

— Производственная необходимость, — припечатала Ривер. — Но ты не печалься, ибо долго твои мучения не продлятся. Встреча сегодня в полдень. Пошли, нам еще надо переодеться для приема послов.

— Хорошо. Надежда, ты упоминала там какие-либо имена?

— Нет пока. А что?

— Тогда меня представим как Адзино Миура…

— … Но вы, господа, можете обращаться ко мне по земному имени Вильям Адамс. Я буду иметь честь переводить переговоры.

Встреча происходила в большом зале дворца. Енот лично подавал руку каждому гостю из зазеркалья, отводил на предназначенное место — разумеется, внимательно высматривая скрытое оружие. Не то, чтобы это могло помочь против обученного спецназовца — а в делегации неизбежно имеются такие — но хотя бы позволяло составить некое мнение о гостях.

Всего из большого зеркала вышли шестеро. Двое высоких мужчин, в аккуратных черных костюмах, скроенных с учетом приличного брюшка. Белые рубашки, красные галстуки, золотые заколки; запонки с камушками. Двое мужчин помоложе: костюмы столь же дорогие, но фигуры намного спортивнее. Может быть, эти самые силовики; а может, просто не состарившиеся еще чиновники. Наконец, двое мужчин среднего возраста, не с привычными планшетами, камерами — с папками и чернильными ручками. Еще когда Енот жил на Земле, ручки такие считались антиквариатом, но секретари делегации вполне привычно приготовились записывать ими протокол.

Гости расселись на приготовленных вокруг низкого кольцевого стола стульях. Со стороны Республики присутствовали президент Надежда Ривер (так и представилась земным именем), старший секретарь Акаме, просто секретарь барон Носхорн, переводчик… Адзино Миура или Вильям Адамс, если угодно.

Ну и полсотни штурмовиков с зажженными фитилями на галерее, ну и Эсдес на балкончике, спиной к стене, невидимая из комнаты. Дверь балкона по случаю теплой весны растворили, так что генерал наблюдала переговоры посредством маленького зеркальца на длинной ручке, и могла вмешаться в любой момент.

Услышав имя переводчика, рассевшиеся послы понимающе переглянулись. Правый секретарь тихонько сказал соседу:

— Он из самой первой волны тестировщиков. Надо же, выжил. При тогдашних технологиях мог собраться: “голова там — жопа здесь”. Похоже, местные не подозревают, кто он и откуда.

— С чего ты взял, — удивился сосед. — Откуда столько сведений?

— Все забываю, что тут нет гугла… Вернемся, загуглишь его имя.

Старший в делегации полуобернулся к говорящим:

— Так это наш человек? Высоко пролез! Но тогда имеет смысл прислушаться к его рекомендациям. А теперь, наконец-то, помолчите. Дайте мне хотя бы верительные грамоты вручить!

После чего встреча уже покатилась по протоколу, без лишнего слова, без резкого движения. Енот окончательно уверился, что в делегации силовики есть: все шестеро послов доставали бумаги, поднимались для уместного неглубокого поклона, садились обратно, вынимали носовой платок — нарочито плавно. Чтобы никоим образом не напугать хозяев непонятным жестом, не спровоцировать резким движением.

Как Енот и предполагал изначально, послы представляли огромную корпорацию, называемую без изысков “Проект”. В полном соответствии с теми же рассуждениями, Проект занимался межзвездными сообщениями, и вот, наконец, добрался до места обитания Енота.

К сожалению, обратный путь на Землю для Енота пока что оставался закрыт. Но связано это было не с запретом теоретической физики и не с технической невозможностью. На обратный перенос Енота всего лишь не было предусмотрено средств. Как сразу с очевидным намеком пояснил посол, обратный портал примет ровно их шестерых, ибо рассчитан относительно некой вычисленной до грамма массы.

Послы подтвердили сказанное зимой, в разгромленном при штурме доме Онеста. Во-первых, земляне признают Новую Республику суверенной договаривающейся стороной, а не будут пытаться завоевать здесь власть силой превосходящих технологий. Во-вторых, все земляне, прибывающие из порталов, соглашаются подчиняться здешним законам на той территории, где законы действуют. В-третьих, порталы будут устроены в указанном властями Новой Республики месте.

— Все это новости, безусловно, хорошие, — согласилась Надежда, выслушав перевод. — Но что же все-таки от нас надо? Вы говорите об открытии большого числа порталов. Для вашей и нашей науки, так же и для торговли хватило бы одного портала. Ну, двух-трех.

Старший из послов посмотрел на Вильяма Адамса прямо:

— Нам требуется ваш совет и помощь. На планете Земля происходит экологическая катастрофа. И мы просим принять беженцев. Эвакуированных. В идеальном случае мы бы создали собственное государство где-либо в отдаленной местности…

Енот икнул.

Это значит — рваться на Землю бессмысленно?

Это значит — возвращаться некуда?

С трудом подбирая слова, Енот перевел фразы гостя. Посмотрел при том не на Акаме, как обычно — на Носхорна. Это значило, что соглашаться он категорически не советует. А если бы посмотрел на балконную дверь — удар холодом последовал бы через секунду. А если бы посмотрел на галерею… В общем, система сигналов не поражала сложностью.

— Извините, господин посол. Это условие для нас неприемлемо. Анклав чужаков, оснащенный неизвестными нам технологиями, нам не нужен.

Посол с намеком поглядел на протез Надежды:

— Мы охотно поделимся некоторыми технологиями с вами.

Ривер покачала головой:

— Миура. Объясните гостям нашу политику в области технологий.

Енот вежливо поклонился, тронул носовым платком уголки глаз и сказал:

— Оправдание технологического прогресса только одно. Это медицина. Здоровье. Срок жизни. Пока прогресс дает все это, мы согласны, стиснув зубы, терпеть попутное изобретение оружия и его полевые испытания в форме мировых войн. Здешняя медицина лучше нашей, это я почувствовал на собственной спине. И справился с лечением не какой-то великий врач, а всего лишь лиценциат, даже не бакалавр, не академик! Но и здешняя медицина не всесильна. В этой области мы бы приняли помощь. Но при определенных ограничениях.

Посол вежливо слушал.

— Сколько человек вы бы хотели переправить сюда?

— До полумиллиона. Возможно, до семисот пятидесяти тысяч.

— Всего лишь? Речь не пойдет о миллиардах?

— Наша техника столько не осилит. Господин… Адамс. — Гость прекрасно понял смысл имени:

— Буду честен. Мы торгуемся не с позиции силы. Как переводчик, как человек, занимающий уникальную позицию на стыке двух миров…

Еноту сразу представился жирный кошак, балансирующий на покосившемся заборе между истошно лающими псами.

— … Что вы нам посоветуете? Попросту? — закончил посол.

— Вы не могли знать, что встретите тут меня или кого-то похожего, — спросил тогда Енот. — Почему делегация говорит на русском?

— С вами общался сотрудник техподдержки. По вашему счету, это произошло в начале зимы. Сотрудники эти знают самые распространенные языки Земли. Так что встретить здесь кого-то вроде вас мы не надеялись, а твердо рассчитывали. Хотя именно вот Адзино Миуру или там Робинзона Крузо вовсе не ожидали. Мы не подслушиваем и не подсматриваем в каждое зеркало, если вы опасаетесь именно этого.

— А почему? — переведя своим ответ, Енот задал следующий вопрос.

— Потому, что мы рассчитываем на вашу долговременную помощь. Сегодня мы вас обманем; завтра обман вскроется. Это принесет нам больше убытков, чем сиюминутный выигрыш. Мы, Проект, невообразимо для вас богаты. Мы можем себе позволить планировать на тысячелетия.

— И это окупается? — не сдержал скепсиса Енот.

— Но мы же здесь, — улыбнулся посол. — Более того. Мне думается, что вы, господин Миура, — гость намекнул на земное происхождение переводчика, — можете себе представить сложность оборудования Портала. Но мы сумели создать настолько надежные и простые приборы, что ими пользовались даже подпольно.

Енот попытался вообразить Звездные Врата, ужатые до размеров мобильника. Карманную черную дыру. Пожалуй, не врут. Корпорация, способная на подобный научный прорыв, не должна крохоборничать просто потому, что научные исследования вовсе не торговля неким товаром, известным и предсказуемым. Совершенно разные процессы, технологии, отбор людей, правила игры. Вывод: гости привыкли рисковать и брать на себя ответственность за риск.

Посол прибавил:

— Не знаю, как у вас тут шла история, и как довольно развитое государство масштаба Империи смогло возникнуть без дальнобойного оружия, без двигателей внутреннего сгорания, без электросвязи. Может, все это когда-то знали, но забыли. Может, в катакомбах под вашей Столицей или там в далеких заброшенных шахтах еще имеется законсервированная смерть разного рода. Мы могли бы помочь и с этим. Вернее, против этого.

— Нет уж, — Енот решительно мотнул головой:

— Внешних врагов у Новой Республики почти нет. Мы не нуждаемся в таком оружии, полиция работает хорошо. Если вы желаете именно моего совета…

Гость кивнул, подтверждая, что ждет мнение землянина, знакомого с местными условиями:

— Да, господин Адамс, именно вашего.

— Мне больше нравится, когда за убийство человека приходится платить. Хотя бы терпеть запах из его рта, схватившись в клинч. Не говоря уж — уметь фехтовать хоть немного.

Посол замолчал. Свита дисциплинированно внимала. Енот перевел уже сказанное, и продолжил:

— Поэтому предлагайте, чтобы технологии приходили сюда вместе с носителями. Пришел мастер обработки металла? Прекрасно, пусть ищет работу в кузницах и слесарных мастерских. Тут все убого и уныло? Отлично, пусть внедряет прокат, штампы, метрологию, допуски, карусельные станки, трехкоординатные центры — если экономика требует, если общество к этому готово — внедрение совершится. Нет — нет. Но готовые заводы переносить мы не разрешаем. И огнестрельное оружие всех видов давить будем беспощадно.

— Вы не обратились за разрешением к вашему президенту. Вы здесь не просто переводчик!

— Я военный министр, — улыбнулся Енот. — Но в разоренной мятежом стране, вы не поверите, даже взяток не несут. Приходится подрабатывать по выходным.

— Однако! Даже для господина Миуры неплохая карьера.

— Я не прочь ее разнообразить. Если поток из Порталов будет большой, займусь переводом. А на свое место в правительстве я уже нашел превосходную кандидатуру.

— Поток будет большой, — без улыбки подтвердил посол. — Мне кажется, мы поняли вашу позицию. Если вы предоставите нам небольшую паузу для совещания, мне кажется, мы могли бы завтра представить вам проект рамочного соглашения.

Переводя столь тяжеловесную фразу, Енот даже головой закрутил. Надежда согласилась, не скрывая облегчения:

— Превосходный результат первой встречи. Разумеется, если они сдержат слово!

— Сдержать слово? Какого хрена! Почему мы должны договариваться с собственной программой?!

Посол оглядел сотрудников: похоже, вопрос интересует всех, вон как неотрывно провожают взглядами. Никто не лезет в планшет, никто не переговаривается.

— Что ж, — сказал тогда старший, — могу объяснить, но это долго и научно. Кому скучно, может выйти.

Сотрудники оглядели комнату отдыха. Покосились на дверь в галерею капсул, откуда только что вернулись. Все шестеро посетили виртуал через капсулы полного погружения, точно как игроки гильдии “Аритака”. И потому легко смогли вернуться. А вот чтобы вытащить обратно того же переводчика, для него придется синтезировать здесь новое тело. Испытатели первых Порталов знали, что дорога им — в один конец. Завербовались туда люди, которым на Земле уже было нечего терять. Не зря же Адамс-Миура собственную спину в пример приводил.

Но технология синтеза еще только разрабатывается. Иначе ту же спину переводчику можно было синтезировать в медицинском регенераторе, вообще не затрагивая виртуал, и все сопуствующие загадки.

Начавшееся на Земле оледенение сильно затормозило науку вообще, и эту линию Проекта в частности. Замысел команды в том и состоял, чтобы перевести большую часть ученых в мир виртуала полностью. Освободившись от забот по жизнеобеспечению, управляя из виртуала киберами, сотрудники Проекта могли довести до победы синтез тел приблизительно года за три. Ну, пускай за пять-шесть…

Исходную позицию понимали все переговорщики. А вот чего не понимали — зачем вообще договориваться с собственной программой, если достаточно нажать нужные кнопки? Так что из комнаты никто не вышел: сначала так привыкнешь избегать скучных рабочих моментов, а потом попросят из команды. Дескать, мы пахали, а ты-то здесь при чем?

— Мы внимательно слушаем, — сказал задавший вопрос.

— Первое. Кроме ботов, тут есть игроки. Можно ненароком обидеть игрока.

— То есть, программа не показывает кто игрок? Даже администрации?

— Это не компьютерная игра. Если здесь кто-то получит доступ к твоим личным данным, ты потеряешь не просто прокачанного персонажа, не время, не деньги. Ты потеряешь жизнь. Любую защиту умелые люди могут взломать, любые проверки обойти. Поэтому принцип: ключевые куски кода не доступны физически. Никому вообще.

— А как тогда системные администраторы?

— Администратора тоже можно купить, сооблазнить, запугать, обмануть, наконец. Поэтому им доступно лишь чуть больше, чем пользователям. Ключевым кодом они тоже могут пользоваться только в рамках готовых функций. Возможность доступа к личным данным исключена, как понятие. Повторяю, раз с первого раза не поняли. Мало ли, подсмотрят о ком ты там правой рукой мечтал. Так ведь могут и взломать реально, стереть в ноль.

— И все же, господин посол, хакеры взламывали даже неприступные стены!

— Ну и зачем облегчать им работу?

— Хорошо, но разве без взлома нельзя отследить, кто игрок? Ну, есть же тест Тьюринга?

Посол не успел ответить, вмешался второй секретарь:

— Большинство здешних программ влегкую проходят не только Тьюринга, но и эмоциональный тест Войт-Кампфа.

— Это из кино? “Бегущий по лезвию”, Филипп Дик, да?

— Да. Скажу больше. Тест Войт-Кампфа на сопереживание проваливают некоторые тюремные надзиратели, убойщики скота со стажем, просто убийцы. Те же снайперы спецназа его довольно часто не проходят.

— Но компьютер же не решает задачу осознанно! Вот, например, в шахматы он выигрывает простым перебором вариантов. Раньше мы полагали, что цвет и музыку можно передавать исключительно аналоговой непрерывной функцией. А, оказывается, при достаточно мелком разбиении, оцифровать можно хоть симфонию, хоть Мону Лизу. Лишь бы мощности сервера хватило. Может быть, и в этих тестах компьютер просто подставляет верные ответы.

— Докажите, — улыбнулся посол. — Тест пройден? Пройден. Ответы верны? Верны. Вывод?

— Ты еще докажи, что сам не робот, — вмешался автор первоначального вопроса. — Это не тебе вчера спам-бот сверхновую микроволновку впарил? А еще сотрудник Проекта. Фу! Позор джунглям!

— То есть, робот, научившийся имитировать ошибки… Ну ладно. Господин посол, ну, допустим, мы не можем определить, кто там игрок. Если бот слепит лажу, то как ее отличить от человеческой лажи? Ведь в чувствах люди ошибаются сплошь и рядом, интуиция тоже подводит… Ну, пускай так. Но зачем вообще разговаривать? Посольство это, капсулы, протокол, как в настоящей дипломатии. Взял кусок оперативки, да и создал там хоть коммунизм, хоть Валгаллу.

— Друг мой! — посол вежливо, но решительно поднял руку:

— Вы когда-нибудь программировали… Хотя бы веб-сайт? Простенькую такую визиточку?

Автор вопроса замялся:

— Я занимаюсь, главным образом, финансами.

— Ясно. А кто программировал?

Отозвались трое.

— Начну немного издалека, — сказал посол. — Как я уже предупреждал, кому скучно, могут погулять за дверью до следующей серии. В тысяча девятьсот шестидесятых годах…

— Ничего себе “немного”! — охнули все слушатели в один голос.

— Да-да, примерно тогда. Компьютеры были большими. В каждом из них была память, процессор…

— Один? Единственный?

— Да. И он программировался с помощью перемычек. Такие проволочки. Регистры программировались в двоичном коде. Каждый ноль или единичка задавалась своим переключателем. В одном числе шестнадцать переключателей; в одной координате одной-единственной точки шесть чисел. Три положения по координатным осям, три вектора скоростей по тем же осям. Представьте решение простенькой задачи отражения луча?

Слушатели несколько пришибленно замолчали. Посол, удовлетворенный эффектом, продолжил:

— Тогда люди мечтали, чтобы с компьютером можно было договориться. И пойти пить чай или вообще с работы домой. А считает пусть сервер, он железный…

Посол вздохнул:

— Потом языки общения с компьютером…

— Языки программирования?

— Языки общения с компьютером. Это более широкое понятие. От него проще перейти к языкам общения с чем-нибудь еще… Так вот, языки совершенствовались. Вбирали в себя все более сложные понятия. Появились разные ассемблеры; языки Николауса Вирта, паскаль тот же, к нему графическая среда “дельфи”… - посол мечтательно закатил глаза.

— Так вот почему вас называют пасквилянтом, — сообразил второй секретарь. — И дельфином тоже!

Посол благостно покивал головой, встряхнулся, посерьезнел:

— Но набор понятий человека в полной мере может отзеркалить лишь другой человек. Или, в более общем случае, некий разум, не уступающий человеческому по сложности… Кто заскучал, не стесняйтесь, уходите. Мне не нужно много людей: чем нас меньше, тем больше доля каждого!

— То есть, искусственный интеллект — это, по сути, такой переводчик с человеческого на машинный?

— И это тоже.

— И поэтому мы вынуждены с ним договариваться?

— Балбес. Поэтому мы имеем шикарную возможность не щелкать переключателями за каждую циферку шестнадцать раз! А договориться, чтобы компьютер сам создавал для нас удобную, подробную среду. Пока мы будем готовить эвакуацию в мире внешнем. Сядь и прорисуй хотя бы один стол или там стул. Чтобы получилось неотличимо от реальности. Оцени объем работ. Мы же планируем запихать в виртуал не десяток-другой фанатов, которым плевать на стыки текстур и проходящие сквозь стену руки. А у большого числа обычных людей в резко искусственной обстановке психика поедет обязательно.

Посол выдохнул:

— Со старыми компьютерами мы связывались по протоколу TCP/IP. Тебя не унижало требование точно соблюдать формат заголовка каждого пакета? С новыми вычислительными системами мы связываемся по привычному среди людей протоколу — дипломатическому. Да с его помощью Сталин договорился с Черчиллем! Неужели мы с этой ледяной банкой не договоримся?

— Кстати, о Сталине, Черчилле, а также об их нынешних аналогах. Господин посол, а что нам делать, если правительство просто прикажет нам зачистить театр будущих действий? Разве не для их эвакуации мы готовим площадку?

Посол горько засмеялся:

— Правительство! Для правительства мы игрушка! Ну как это солидные, уважаемые отцы нации, финансовые тузы, все эти могущественные люди, повелевающие в реальной земной жизни — и будут прятаться от оледенения в железном ящике? Да еще в форме компьютерных персонажей? Они это в голове уместить не могут.

— Это и есть новый мир! — вздрогнул второй секретарь. — Но мы… Представить не могли, что все будет настолько по-другому. Мне почему-то казалось, ну будут чуть быстрее поезда и машины. Ну, на Марс полетим. Эльфы вот на Альфу Центавра флот собрали… А здесь — так?

— Истинно говорю Вам, если не будете, как дети, не войдете в Царствие Небесное, — хмыкнул первый секретарь. — Вот оно безо всякого символизма, данное в ощущениях…

Посол заговорил тоном ниже, явно погрузившись в прошлое:

— Я пришел в Проект мальчишкой, вот наподобие вас. Да, и у меня когда-то плечи были шире живота. Хоть сегодня сам с трудом верю… Мы создавали модели. В том числе и эту. Задавали условия, и смотрели, как она развивается. Нам казалось: если мы не ухватили бога за бороду, то — как там писали эти крези рашенз? “Можем посоветовать богу”. Вот же прямо в руках решение вопроса, не найденное тысячами богословов за тысячи лет. Почему всемогущий и всеблагой господь допускает зло? Да потому, что его всемогущество не мгновенно, его скорость конечна, как скорость света; хотя велика весьма. Вот удачный способ примирить науку с религией! Господу скучно дышать за нас, любить за нас, жить за нас; он создал нас — как мы создали эту модель. И даровал нам свободу воли; как мы запрограммировали здешних обитателей самообучаться. А дальше мы только подбрасывали и подбрасывали ресурсы. И радовались каждому случаю, который мы — со всем опытом программирования — не могли предсказать!

— Посол! — подхватился один из молчавших все время сопровождающих. — Вы кощунствуете! Вы сравниваете свои творения с носителями бессмертной души!

— Кощунствуете здесь вы! Вы дерзаете ставить пределы всемогуществу господа; для бессмертной души даже наше тело лишь временный сосуд. Что же мешает ему вдохнуть душу в то, что сделали мы? Или вы притязаете на знание божественного замысла?

— Браво! — хмыкнул второй секретарь. — Теперь я понимаю, что только двинутые на всю голову техноромантики могут поверить в то, что за Порталом. Можно убедить еще сколько-то сотрудников. Семьи. Но в такую вот философию сильные мира сего не поверят никогда! Мы выложим Портал им на подносе, они же брезгливо повернутся спиной. Что вы спорите, — обратился секретарь к еще сопящему сопровождающему, — или вы не видите здесь прохода в упомянутое Царствие Небесное, только не сквозь игольное ушко, а сквозь любимое антропологами “бутылочное горлышко” эволюции?

— Господа товарищи! Ну куда вас несет? Все эти метафизические… Э-э… Бредни… Уместны лишь для случая, когда за порталом на самом деле нас встретят разумные… Программы? Существа? Ну, вы понимаете меня. Если они неразумны, то и правда, достаточно нажать несколько клавиш. А вот если разумны…

— И что же господин скептик нам посоветует в таком случае?

— Включить диснеевский “Аладдин”, сцену, где герой спрашивает у джина: “Так раб или друг?” — вмешался посол. — И крутить до просветления!

— Эй, в диснеевском фильме такой сцены нет!

— Постойте с этим. Господин посол… Видя вашу полную уверенность… Нельзя игнорировать ваш опыт… Короче! Мы никак не можем отличить программу от человека?

— Пятый раз говорю: да! Мне уже кажется, это вы здесь боты.

Не отвечая на подначку, второй секретарь медленно сказал:

— Получается, наша контора этак мимоходом создала искусственный разум? Так вот просто? Без фанфар? С нуля?

— Но вы же как-то создавали именно с нуля? — Леопольд проверил управляющий скрипт колесной платформы нового поколения, запустил в “песочнице”, и теперь наблюдал, как робот ищет дорогу через чащу снеговых скульптур. Прибавил изумленно:

— Все окружение! От камушка до листика!

Виктор осмотрел помещение: в помещении царил неописуемый рабочий порядок. Стол с полусобранной платформой; остывающая паяльная станция; разложенные по порядку части подвески; отключенный манипулятор — что-то непонятное с прохождением команд. Виктор подозревал, что надо поменять местами старший и младший байт еще в порту контроллера; но делать ли это программно? Или тупо перепаять шлейф? Ответил он слегка рассеянно:

— Есть и сегодня люди, которые через Портал выходят на голую планету с тремя литрами кислорода и мастерком в кармане. Они так выбрали. И будут строить Галактическую Империю с нуля.

Леопольд почесал голову:

— Ладно, пап, это все частности. Главное, чего меня беспокоит: разве плохо, если можно откатить смерть? Мир без смерти — это я даже представить не могу, как здорово!

Александров-самый-старший возразил:

— Это будет игровой мир. Где нет необратимых поступков, где все можно откатить. А потому нет необходимости думать о последствиях. Мне кажется, исказится само понятие времени, причины и следствия. И невозможно будет планировать хоть что-то. А раз так — и разум довольно скоро атрофируется, останется: “хороший, добрый слег”.

— Ну, Стругацких я тоже читал. Но я не верю, что людей делает людьми только страх умереть от голода.

Виктор пожал плечами:

— Ты, наверное, и “Адаптацию” Царенко читал?

— Чернуха!

— А по мне, так это уровень Ефремова, разве что чересчур многословно. В “Адаптации” хорошая попытка честно довести до логического завершения мысленный эксперимент. Смоделировать, что произойдет, когда смерть перестанет что-то значить.

— И что?

— А что происходит в любой онлайн-ролевой игре? Возьми “Творцов судьбы” Дулепы, или “Тактику малых групп” Зайцева, если “Адаптация” для тебя чересчур животная. В любой игре без жесткого сюжета — химически чистая модель самоорганизации общества. Сразу создаются гильдии, кланы, начинается конкуренция. Неугодных игроков убивают прямо на выходе из безопасной зоны, это называется”хейтить”, кажется?

— Поиграл бы, а тогда и спорил. Это называется “гангить” или “пэкашить”.

— В моей жизни не нашлось места на виртуал.

— И ты перетащил в виртуал всю жизнь. Но зачем было перетаскивать сюда еще и смерть?

Виктор отложил манипулятор и ответил устало:

— У нас же все абсолютно инстинкты и рефлексы заточены на то, что смерть — это плохо. А тут вдруг оказывается, что смерть — это пофиг. Кому-то башню снесет, он пойдет испытывать новые и новые виды смерти — а что? Это же теперь можно! И вот погляди, насколько легко люди пользуются этим разрешением во всех играх. А ты, глядя на это, говоришь: чернуха!

— Ну так прямо все ломанутся убивать?

— Ляп. Ты во взрослый мир семимильными шагами рвешься. Мне пофиг, чьи глаза тебе светят в конце этого тоннеля, Акаме или Беата — дело личное…

— Пап! При чем тут девчонки! — перебил наследник. — Я в школе с племянником барона Носхорна поговорил. Тут мир такой. Или я повзрослею, или меня повзрослеют.

— Что ты серьезные вопросы ставишь, меня только радует. Только боюсь, не понимаешь ты силу тока в розетке, куда суешь палец. Ты знаешь, что в первобытном обществе, если группа мужчин встречала одиночку, практически всегда убивала его? Избавляться от конкурента, пока он слаб! Более того, этот инстинкт старательно культивировался во все времена.

— Да прям, вот в Австралии или даже в Америке тебя не убьют.

— Если ты свой — не убьют. А на банду байкеров нарвешься?

Леопольд съежился. Виктор поморщился:

— Затеял разговор, так хотя бы дослушай, чего ты как маленький голову втягиваешь.

— Да, пап, я теперь понимаю, отчего ты так старательно держишься подальше от острых углов и крутых решений… Но если у всех этот инстинкт, то почему до сих пор не перебили друг друга хотя бы ядерными бомбами?

Закончив собирать подвеску, Виктор покачал готовую платформу пальцами, остался доволен, и сказал радостным тоном:

— Человечество научилось управлять этим инстинктом. Сам инстинкт остался, а вот условия срабатывания научились подставлять. Как переменные в неизменный расчет. Люди постоянно расширяют понятие “свой”. Поэтому слова “ксенофоб” и “фашист” — ругательства. Поэтому английское слово “out law” — вне закона, вне наших понятий. Не свой. Поэтому противника всегда стремятся изобразить нелюдем, зверем. Не-людей убивать можно.

Помолчав, Александров-старший добавил:

— Мне обидно за Проект. Мы так старались чтобы не было отличий! Наш мир, только лучше. “И вечное лето, и день полный света, и мы никогда не умрем”. А вы еще и недовольны.

— Но наследники должны быть лучше, сам же говорил.

— Ляп. Тебе не надо ничего мне доказывать. Не рвись из кожи. Ты мой сын. Хватит и этого, мы с мамой тебя все равно любим.

— Ладно, пап, я вроде как понял… Этот мир — плацдарм в виртуале. Он, типа, прибит гвоздями. Но дельфины же живут в бесконечно изменчивой среде?

— И чего, у них имеется разум?

— Но им совсем необязательно строить дома и заводы. Может ведь быть биологическая цивилизация.

— Дельфины пока не могут справиться с болезнями, например. С хищниками. Невозможно планировать, и нет вообще будущего и движения времени там, где нет нулевой точки, относительно которой можно видеть изменение.

— И все-таки я попробую сделать мир без смерти. — Леопольд сказал спокойно, без клятвенного надрыва; но Виктор понял, что сын только что выбрал путь. Сказать бы “на всю жизнь”, а если жизнь бесконечная, то как?

Александров-старший возвратился за клавиатуру, глянул отчеты. Сравнение вариантов завершилось; выиграл третий. Расписав подчиненным, что и когда должно быть готово, программист потянулся, походил по комнате. Ответил так же без ударения, но и сын понял, что шутки кончились:

— Договорились. Я все устрою с начальством. Выделим вам пространство, там кувыркайтесь. Но по достижении совершеннолетия. А пока что ведите себя так, как будто все вокруг настоящее, живое, хрупкое.

Хрупкое очарование оранжерейных цветов; низкие скупые лучи зимнего солнцеворота; острый блеск хрусталя; тонкий звон серебра; симфония вкусных запахов; неизменно предупредительные слуги; неимоверно важный распорядитель стола — большой прием в одном из Великих Домов Столицы.

Анна Александрова все-таки дожала мужа: жить в собственном доме куда свободнее, чем гостить даже в самом дружелюбном окружении. Виктор и сам не возражал — просто, как нечуткий мужчина и отрешенный от мирского программист, куда больше внимания уделял работе. И, когда жена затеяла переезд, только спросил, не надо ли денег, и найдены ли надежные грузчики? В способности жены подобрать хороший дом Виктор не сомневался никогда.

И вот сегодня в главном зале особняка Эсдес на прием по случаю переезда — а заодно, по случаю полного выздоровления президента Новой Республики, Надежды Ривер — собрались почти все герои закончившегося фильма “Ночной Рейд”. Виктору все казалось, что сию минуту войдет Эркюль Пуаро, или даже Шерлок Холмс, чтобы двумя-тремя фразами раздать всем сестрам по серьгам.

В первую очередь, сама “тетя-президент”; потом военный министр и она же главнокомандующий Эсдес при адъютантах Куроме с Валом; и уже заваленная заявками на лечение Анна Александрова; и ничуть не менее загруженный заказами на тонкую механику ее муж Виктор; и неизменный секретарь Акаме — приглашенная сразу Надеждой и Леопольдом; ну и сам же Леопольд. Контрразведчик Носхорн, и его племянник Носхорн-младший, приглашенный сразу дядей и Тимофеем Александровым; и сам Тимофей с неизвестным животным, на удивление хорошо понимающим, как себя вести.

Не явились Тацуми с Мейн — они стерегли северо-западную границу от рыцарей. В тех краях не нашлось удобной природной позиции, наподобие узкой Долины, замкнутой стенами Пыльных Ворот. После гибели Верховного Короля рыцари Запада никак не могли собрать огромное войско; но вот просто большие армии накапливали регулярно, и столь же регулярно пробовали границу на прочность. Пока что великих бед они не причиняли, но и забыть о себе не позволяли. Мелкие набеги отбивали пограничники, на вторжения полковых клиньев как раз и вызывали пару владельцев тейгу.

Еще севернее мотался по крепостям Павел Быстров, известный в здешних краях как Енот. Варвары особенной агрессивности не проявляли; Енот больше пугал местную администрацию, проверяя счета на ремонт и содержание построенного. Чего казнокрады опасались больше — что ревизор по возвращению в Столицу нажалуется жене, или что оформит их Третьим Проклятым не отходя от кассы — Быстров так и не понял; но и не огорчался, положившись на древнюю мудрость все тех же программистов: “Работает — и не трогай”.

Леона отлучилась поближе, и должна была вернуться уже к вечеру, на короткое чаепитие в узком кругу, в новом доме Александровых. “Где не придется пускаться на другой конец стола за горчицей верхом”, - процитировал старую шутку Виктор. Пока что львица “Рейда” отправилась в долину Порталов: проверить, не накопилось ли довольно людей для очередного Аукциона Профессий. А еще прочесать окрестности карантинного поселения, вырубив опасных зверей, пока те не размножились, не заматерели, не набрались нахальства беспокоить периметр и нападать на дилижансы.

За столом как раз говорили про Порталы:

— Насколько я понял по размаху карантинного поселения, по множеству приемщиков, знающих разные языки Земли, — осторожно поинтересовался Виктор. — Пришельцев из Зазеркалья тут уже многие тысячи…

— Несколько сотен тысяч, — поправила все знающая Акаме. Барон-контрразведчик уточнил:

— Если учитывать только официальных. Наверняка, имеются еще лазутчики, скрытые Порталы в землях варваров. Наконец, наша Империя велика, но весь мир больше.

— Тем более, — кивнул программист. — Они не пробовали завоевать всю Империю? Протащить сюда особых людей… Э-э…

— Спецназ, Енот объяснил нам, что это, — подсказала Эсдес.

— Ну так, почему сильномогучие пришельцы из зазеркалья тупо не завоевали всю Империю, не посадили везде своих людей вместо той же Ривер?

Надежда и Эсдес переглянулись, пришли к согласию, и ответила Ривер:

— Почему же, попытка была. Примерно на второй год после Мятежа… Ну, года три назад. Накопилось пришельцев много. К тому же, они сговорились с западными королями, а там еще помнили Верховного, сохранилась привычная организация армии, что-то знакомое из других областей. И к тому же, у них нашлась хорошая поддержка за Порталами. В итоге мы лишились императорского дворца…

— Так его не революция снесла?

— Я ведь уже говорила: нет, — помотала головой Эсдес. — И мертвая котловина напротив Порталов тоже возникла именно тогда. И, что интересно, ни Енот не сумел объяснить, что же там применялось; ни Носхорн так и не докопался до секрета.

— Кстати, барон! В первую нашу встречу вы, помнится, совершенно иначе выглядели?

— Госпожа Анна, я в тот день вернулся со сложной операции. Мы наконец-то накрыли шайку… Нехороших людей, скажем так. Я был в форме гвардейских егерей, красно-зеленое.

— А, — с королевской плавностью кивнула Александрова, — лицо у вас тоже тогда выглядело в соответствии с цветом кителя?

— С цветом шаровар, — улыбнулся барон, — китель был зеленый. Как приятно, что женщины еще запоминают меня. Но вы же не это хотели узнать?

— Я хотела узнать, не повторится ли подобное? Переезды утомляют. И нельзя убегать бесконечно.

Барон пожал плечами:

— Клятвы не дам. Поверьте, моя служба, как и люди госпожи Акаме, делает все возможное. Я и сам заинтересован кровно. Пусть детей у меня пока что нет, но вот племянник вполне дает прочувствовать родительское беспокойство…

Взрослые синхронно посмотрели на Тима рядом с баронетом. Носхорн-младший встретил взгляды со спокойной уверенностью, а Тяп даже с некоторым вызовом: новый друг научил его управлять столовым серебром. Правда, выпендриться перед братом не получилось: Акаме тоже учила кавалера не только целоваться. Зато Тимофей с ужасом и восхищением подметил, что папа с мамой оглядываются на него, если не знают, какую взять вилку!

Ну и лучшая защита — нападение. Синяк за зверька давно сошел, а вот сам зверек упорно не отходил от Тимофея далее десяти шагов. И даже сейчас, за парадным столом, вел себя исключительно вежливо — как будто понимал происходящее. Так что Тимофей был готов отстаивать находку перед папой, мамой, перед миром — опять же, как учил его новый друг.

Зверька Эсдес раньше не видела.

— Тимофей, — сильнейшая наклонилась, разглядывая меховой воротник самого младшего Александрова, — а что вам известно о… О котенковладении, назовем так?

— Ну, — мальчик пока не понял подвоха, — все, что вы выбросите в мусорку, будет использовано против вас.

— Отменно сказано, — согласилась Эсдес. — Вы уже подобрали ошейник… Он так изящно делит вашу находку на две части.

— На умную и красивую? — не удержался Тяп.

Сильнейшая вздохнула:

— В конце-то концов, что мы знаем о биологических тейгу? Вот у твоего парня с алебардой…

— Сусаноо, — подсказала Надежда.

— Было три жизни. У Коро вполне может быть девять. И опять же, размножение тейгу?

Собрание удивленно зашумело. Носхорн произнес:

— Если это привет из тех самых времен, то вашему младшему, как владельцу тейгу, придется проходить специальное обучение.

— И лучше начинать пораньше, — убито сказал Тим. — Спасибо. Мне уже объясняли.

Барон дерзостью не возмутился, продолжил спокойно:

— Тим, будьте осторожней со странной зверушкой.

— Ага, — согласился Тим, — такой вот странный предмет, ученый зверь на цепи, источник песен и басен…

Эсдес подхватила:

— Универсальный продукт, что будет подан к столу с пучком петрушки во рту?

Обвела глазами ошарашенных родителей нового владельца тейгу:

— Но можется статься и так, ты прозеваешь момент когда он станет опасен.

- “Не-заходи-за-черту, не-заходи-за-черту, не-заходи-за-черту”. — Тяп отстучал ритм ножиком по тарелке.

— Так это матрица или мюзикл? — Виктор только вздохнул.

— Не парься, пап, — старший брат все-таки пришел на выручку. — Тут все поют, телевизоров-то нет.

Александровы-родители поглядели на младшего сына: с отчетливым следом подбитого глаза, с лихим рубакой в приятелях; перевели взгляды на старшего сына, уже привычно держащего за руку Акаме Убийцу…

Виктор подмигнул жене:

— Три-четыре!

И вся семья Александровых грянула хором:

— Рыбка, я ж не посмертно просил!

Отсмеявшись, Анна вернулась к прерванной теме:

— Ну хорошо, вы меня успокоили. Но ведь по этой истории — с заговором, с внемировыми сообщниками, с потерей императорского дворца — можно написать не меньшую кипу романов, чем по истории рода фон Партас. Ну, помните, мы же обсуждали тогда? За чаем?

Вал и Куроме переглянулись, захихикали:

— Так вот почему!

— Ага. Мы-то думали…

— Вижу, придется объяснять по-порядку. — Эсдес поправила волосы. — Про эти события будут снимать фильм. Да, тот же режиссер, что снимал “Ночной Рейд”. Новый фильм называется…

- “Императрица Эсдес!” — Надежда хлопнула в ладоши, и все же покосилась на левую руку. — Но сколько раз ты обещала прогнать режиссера на шпильках до седьмой триумфальной арки!

— Да, помню, — согласилась Анна.

Вал с Куроме опять коротко засмеялись:

— А он выкрутился, — пояснил моряк. — Этот хитрый служитель искусства устроил такое зрелище. Забег на шпильках! Зазеркальная мода пришла и сюда. Мини-юбки, каблуки. Поставил какой-то приз, кажется…

— Главную роль он призом поставил, — с непонятным выражением лица пояснила Эсдес. — Заговор ведь составляли в мою пользу. На самом деле, история довольно мерзкая. И победили заговорщиков просто. Повесили объявления: “Кто хочет повторения Мятежа, тот поддержит восстание!” — после чего всех бунтовщиков буквально в неделю перевязали подобно сушеной хурме, и посдавали нам теплыми. Почти мечами махать и не пришлось… Правда, неохота вспоминать, — взглядом в упор Эсдес привела к молчанию Вала, и сменила тему:

— Зато в кино, чувствую, я снова буду сражаться на каблуках.

— Ну вот, — сказал моряк явно не то, что собирался, — набежало девок со всей Столицы. И актриски вроде как уломали его показать класс. И он так весь надулся: “Мужчина даже на каблуках женщину обгонит!” — и под этим соусом, со всеми смешочками да подколками, проковылял всю дистанцию.

— Пришлось помиловать. Слово Эсдес тверже гороха!

Все снова засмеялись.

— Но вы что-то подобрели, наставник, — все же не удержался моряк.

— Ну да. Енот завтра приезжает. Северная застава утром семафорила, — просто сказала Эсдес.

Анна оглядела стол. Хороший такой стол, накрытый по всем канонам Великого Дома Столицы. Ладно там сорок пять букетов; тепличные цветы посреди зимы; но девять на выбор сортов заливного! Одна говядина приготовлена семью способами; а супов! А овощей! Понятно, почему порции маленькие. Чтобы каждого блюда отведать хотя бы по чуть-чуть.

— Не обидится, что все это мимо него?

Генерал захихикала:

— Он терпеть не может полный столовый прибор.

— Тоже не умеет? — не сдержал удивления Тяп. Эсдес фыркнула:

— Нипочем не поверю, я-то его в соборе Пыльного видела, да и в других местах. Клинком вертит — собаки так хвостом не умеют. А тут что запоминать? Ну, первая тарелка подстановочная. На столе она может быть, и не нужна. Разве что скатерть поберечь, особенно дорогую. А если накрывают на выезде, на природе там, то вполне уместно. Самое главное: мясо. Начинаем с него. Тарелка для мяса, вилка и нож для мяса. Как можно ближе к тарелке. Мясо надо крепко держать, чтобы из рук не выхватили.

Эсдес показала называемые предметы:

— Далее, рыба. Как рыбаки показывают, что поймали? Разводят руки: во-о! Вот вилка и нож для рыбы лежат вторыми номерами, снаружи от приборов для мяса. Вилки налево, ножи направо. Нож берется боевой рукой, правой. Тоже легко запомнить. Из рыбы делается что? Уха. Ставим третьим номером тарелку для горячего, третьим рядом ложку для него же. Ложка справа, потому что не вилка… Правее и выше фужеры. Сверху вниз по возрастанию крепости напитка: вина, настойки, чистая водка. Тоже справа, под боевую руку. Дрожит рука, не дотягиваешься — хватит с тебя. Если не хочешь упасть под стол, то и пить положено в том же порядке, по возрастанию крепости. За частоколом хрусталя еще бокал, для обычной воды. Слева тарелочка и нож для десерта. Прямо тарелочка и лопатка для масла. Все!

— Браво, — Акаме даже в ладоши захлопала. — Нас тоже учили, но так увлекательно про рыбу, про рюмки… А что Енот?

— Ну, — Надежда усмехнулась, — ты же ведь про профессора?

— Про него, — Эсдес кивнула. — Профессор Императорской Академии. Умен. Добился всего сам. Дом пожалованый, как и у меня. Слуги той же выучки. Управляющий и распорядитель стола из Большой Школы. Вы же знаете, что новички в любом деле самые рьяные?

Собрание закивало в полном согласии.

— Вот у профессора был прием. И уж там-то все по этикету, все в традиции! Вот поглядите. — Эсдес одними глазами показала на распорядителя стола. Стоя на особом возвышении, он повелевал десятком стюардов с помощью пары вееров, то раскрывая один, то сразу в обеих руках; плавно простирал то левую, то правую руку. Места за столом располагались так, чтобы этот дирижер в глаза не бросался; но, заметив его умелые, широкие движения, не хотелось отводить взгляд.

— Так вот, — продолжила Эсдес, и только на голос гости обернулись к столу, — у него в руках легонькие раскрашенные веера. Ему так весь прием размахивать. А на классическом приеме он стоит в полном доспехе и машет боевыми веерами со стальными пластинами. И там-то все жесты экономные, сухие, короткие, как удары. Потому что тяжело весь вечер сталью ветер нагонять. Обычай-то из тех самых времен, когда в любой момент пьяные гости могли сцепиться прямо за столом. И требовалось живо вырубить любого. Без повреждений, да еще и не оскорбительно для дворянского звания… Ну и там есть еще множество утомительных и скучных мелочей, от которых с удовольствием отказались. И вот на такой-то прием попал Енот.

Вал и Куроме переглянулись, явно припомнив историю. Заулыбались, пихая друг друга локтем. Их наставница продолжила:

— Вернувшись, Енот ворчал с неделю: “Тарелка его небесного великолепия!”, “За горчицей верхом”, всякое такое. И, верно, чего-то профессору съязвил. А, может быть, приборы переложил оскорбительным способом. Раскладка приборов тоже как особые сигналы. Например, если девушка прикасается к приборам для рыбы, она упрекает кавалера, что-де холоден, как рыба. Или, если тебе ножи положили под левую руку, намек на неумелость в чем-либо… Ну, вот это я уже не учила. Мне проще сразу в лоб… Ладно. Прошло и прошло.

Тим погладил зверька: тот, казалось, тоже слушал с пониманием. Леопольд переглянулся с Акаме. Вал и Куроме уже изо всех сил сдерживали смех: они-то присутствовали при развязке, которую сейчас пересказывала Эсдес:

— Где-то через полмесяца после приема прибежал гонец. Так мол и так, в Лесу при расчистке Вал и Куроме заохотили неведому зверушку; в честь всякого такого и прочего иного, Зоологический Отдел его Императорского Величества Естественных Наук Академии, желает увековечить Енотову память… Гляжу, приосанился Енот… Посыльный между тем имя находки с листа шпарит: “Вислощекий змей.”

Вал и Куроме засмеялись уже открыто, за ними понемногу вступили другие.

— Ага, — сказала, наконец, Эсдес, — вот вам смешно. А я всерьез готовилась его за руки хватать. Ну ладно, с профессором обошлось. А вот режиссеру “Ночного Рейда” я уже посоветовала выехать из Столицы на недельку. Натуру поискать, пейзажи там. Енот фильма не видел, но увидит же!

— Кровь-кишки-разъенотило! — пискнула Акаме.

Гости засмеялись опять.

— Хотя мне и хочется знать, что он-то в некоторые моменты думал, — закончила Эсдес.

Ривер прибавила задумчиво:

— Мы тут как-то прикинули. Получается, Енот наследил почти везде. Ну ладно там Генеральный Штаб. Но вся затея с приемкой сотен тысяч людей: карантин, Порталы, разные языки, биржа профессий. Вот у нас в Республике скажи “зазеркальщик”, сразу подумают: строит чего-нибудь, лесопилки там, станки, часы. Либо лечит, как вон Анна. У западников же “зазеркальщик” либо чиновник-реформатор, либо непреклонный следователь, либо военный-новатор. И это сложилось не само собой!

— Он просил меня помочь вам, — снова заговорила Эсдес. — А получилось, вы помогли мне.

Анна вопросительно вскинула брови.

— Мы с Надеждой помирились.

— Не то, чтобы я все забыла, — поморщилась Ривер. — Но надо жить дальше.

— Мне родовые грамоты вернули, — Эсдес забрала подбородок в горсть. — Я не держала их в руках с того дня, как пришла на службу Онесту.

— В его доме мы их при штурме и нашли. В сейфе, с прочими бумагами, — дополнила Надежда.

— И теперь я отчетливо чувствую, как провернулось колесо. Одна история кончилась, но начинается другая. У Акаме и Ляпа. Вала и Куроме. У Тима, его недокотенка и баронета Носхорна.

Президент Ривер тоже улыбнулась:

— Надеюсь только, что мы не зря барахтались. Что их история будет менее кровавой.

— Если бы эту историю мне просто рассказали!

Виктор Александров обвел взглядом галерею лиц на мониторах, чувствуя себя в собрании всего человечества. Выполняя запросы анкет, оборудование Портала раскидало сотрудников Проекта чуть ли не по всей земной истории. С экранов смотрели кельт, ацтек, викинг, апач, римлянка, византиец, франк, мушкетер, самурай, жрица Исиды, таежный охотник, городская девчонка начала прошлого века, современник Наполеона Третьего в цилиндре с бородой лопатой; жандарм русского царя; гавайская женщина…

Обеспокоив пол-Проекта историей Енота, Виктор неожиданно для себя оказался в позиции оправдывающегося, и потому повторил:

— Если бы мне эту историю рассказали. За пивом там. Как анекдот. Если бы не встречаться с ее героями на каждом завтраке! В мире, где разговаривают кусками наших песен, где моя жена под админской учеткой выращивает отрубленные руки? Я усвоил историю как-то очень уж подробно, и теперь не могу, не получается развидеть! А ведь это одна проблема, подсунутая нам психикой. Один конкретный Енот. Сколько их тут еще, я даже не рассматривал. Мы набились в виртуал, как бабки в троллейбус. Куда едем? Куда-то туда! Сколько платим? Не боись, сочтемся!

Александров-старший взял себя в руки, заговорил спокойней:

— Мы даже представления не имеем, сколько еще вбросит нам подсознание. Да ладно я! Павел-то что должен чувствовать, узнав про иллюзорность всего? Тут не то что солипсистом, тут в нирвану выйти несложно будет.

Виктор перевел дух. Собрание внимало. Программист продолжил:

— Вот я завтра с ним встречаюсь — что мне ему сказать? Оставь свое счастье, возвращайся к нам в реальный мир, в боль и страх? Но, во-первых, боль и страх для него тут были настоящие, точно как отчаяние и надежда. А, во-вторых, мы-то сами кто? Мы беглецы из реального мира не по философским соображениям, а по более чем реальным соображениям того, что в реальном мире настала реальная жопа. Оледенение, катастрофа. И куда его звать вернуться, если мы сами туда вернуться не можем?

Видя, что Виктор, наконец, выговорился, вступил начальник отдела. Шеф сменил образ правительственного агента на образ парижского гуляки времен “весны народов” — безукоризненная фрачная пара, цилиндр классического буржуя, широкая кудлатая бородища. Но и в бороде, и в одежде начальник остался верен цвету воронового крыла, а в поведении — манере заходить издалека:

— Прежде всего, почему вы полагаете, что вашему… Еноту… Все еще неизвестен факт, что мы находимся в Матрице? Он же тут семь лет. А с потоком переселенцев общается лет пять. И никто не проговорился?

— Позвольте и мне вставить несколько слов, — мушкетер поклонился. — Наш коллега Виктор связан с фигурантом дружбой. Но для переселенцев, озабоченных своими делами, Енот всего лишь деталь местного фона…

— Точно, — кивнул викинг. — Они же не знают, что Енот их земляк. А просто так говорить к нему не пойдешь. Надо записаться на прием, тебе назначат время. Он же тут какой-то министр? Ну вот. У нас, пробившись через всю бюрократию к секретарю Компартии Китая, ты будешь ему подмигивать: “Давно ли с Коммунистического Марса, камераден?”

Собрание вежливо похихикало.

— А если он тебе сам скажет? Вы так вот просто пойдете пиво пить? С Виктором да, ну и там с какими-то местными друзьями тоже да. Но вот с земляками, если я правильно понял, у нашего фигуранта отношения не складываются. Он уже больше здешний, — закончил викинг.

Заговорили сразу все:

— Но за семь лет более ста тысяч беженцев не проговорились ни о чем?

— Ты каждый день с женой говоришь, что вода мокрая? А что с работы ехал капсулой, уточняешь? Или докладываешь, сколько вдохов сделал?

— У эмигранта на новой земле других забот полно.

— Не все же сотрудники Проекта, куда больше народу выбрали роль попроще.

— А еще того больше выбрали любимую игру и нахрен потонули в ней с ушами!

— Да и с чего им Енота просвещать? Они-то думают, что Енот как раз больше всех осведомлен!

Начальник восстановил тишину, и задал настоящий вопрос:

— Что переменится, если он узнает правду? Жил здесь, здесь и останется. Или?

Виктор пожал плечами:

— У него в реале вроде как семья осталась. Жена, дети. Правда, он же мог и развестись, я давно не получал от него ни строчки.

— Где мы, а где тот реал? — фыркнул таежник. — Синтезировать ему тело можно пока только в северной базе. С Антарктикой все…

— А, кстати… — начал было самурай, но начальник его прервал:

— Поговорим об этом позже, отдельно, — повернулся к другому экрану:

— Продолжайте.

Таежник послушался:

— Допустим, по своим каналам, ради одного человека, мы пригоним в Гренландию борт. Кто даст на это авиатопливо, пилотов? Полосу давно занесло, маяки, наверное, уже разобрали на детали. Но — допустим. И этот борт отвезет твоего друга… Куда? Ты знаешь, где сейчас его родственники? Где их искать?

Начальник убрал гребешок, простецки накрутив часть бороды на пальцы. Снова блеснул классикой:

- “Вокруг конец света, а не первомай.” Мы потеряем на этом кучу ресурса, мы войдем в долги за вызов самолета. А что взамен? Мы дадим парню надежду, автомат, два магазина патронов. Ну, пускай десять магазинов, спальник там, консервы — в одни руки много все равно не унесет. И необъятную планету — иди ищи своих, найди и обогрей во всю ширину души. Чем он — одиночка — сможет им помочь?

Виктор не сдался:

— Ну, как при всяком постапокалипсисе, по миру полно брошенных машин, разного там добра.

— Постапокалипсис — это и мы и есть, — внезапно заговорил ацтек. — Там, снаружи, ходят по руинам бывшего мира. Собирают автомонстров из кусков машин. Коробка от фолькса, мотор от крайслера, наддув от субару… А вместе мы ламборджини-дьябло.

Собрание заулыбалось, пока не понимая, к чему ведет жрец. А тот продолжил:

— А мы собираем вселенные из кусков. Как у Шекли, “Координаты Чудес”. Фон отсюда, героев оттуда. Пейзажи допилят китайцы, архетипы поставит чокнутый русский гений…

— А бабки на этом срубит американский менеджер, выстроивший цепочку продаж, — грустно вздохнул самурай.

— Не смешно! — отрезал маленький ацтек. — Что важнее? То, что мир мы собираем свой, или что куски — чужие? Одно яблоко нельзя продать дважды, а вот одну идею — можно.

— Можно спорить бесконечно, — с мягкой угрозой сказал начальник. — Вернемся к теме второго пришествия Енота.

— Даже если допустить, что Енот родичей счастливо нашел, — высказался самурай. — Что случайные попутчики его тупо не прирезали во сне, чтобы снять ствол и патроны. Куда он с ними? Обратно к нам, или как? Такое вот мы дадим ему счастье?

— Мы оторвем его от здешней семьи, — прищурилась жрица Исиды. — Но вовсе не факт, что его примет прежняя семья. Семь лет — это семь лет. И, к слову. Его что, так никто и не искал? Виктор, вы семь лет назад перестали получать от него известия. Не встревожились?

Виктор пожал плечами:

— Если вы помните, примерно тогда оледенение дошло до севера Евразии. Что толку от десятка электронных адресов и учеток во всех сетях, если абонент находится в зоне гуманитарной катастрофы… Проще: на войне. На мои письма никто не ответил. Я должен был ехать искать его, оставив собственных детей? Может, его искала именно семья, но передо мной они же не будут отчитываться. Там же началась именно война. За остатки пахотной земли. За место в вагоне на юг. Скорее всего, его призвали в ту же армию, а оттуда особо не позвонишь.

— Это как минимум, — викинг привлек внимание взмахом широкой ладони, даже на вид жесткой, как доска. — Как максимум, как худший случай… Скажи, ты его друг? Настоящий? Не просто приятель?

Виктор кивнул:

— Да.

— Тебе приходило известие о его смерти? На похороны звали?

— Нет! — выкрикнул Александров-старший, начиная уже понимать, но их с викингом опередил начальник отдела:

— Так какого же черта ты паришься о его родственниках? У них есть своя копия Павла Быстрова, а у здешних своя копия Енота. Хэппи-энд — расслабься. Е**ное в жопу торжество бл**ских технологий. Так-то!

— Зачем же матом? — поморщился программист. Начальник немного смущенно показал обложку книги, которую читал под экраном — как школьники в незапамятные времена под партой:

— А это под Розова закос. У него, как ни герой, так матом.

— Ну да, — Александров-старший покрутил головой. — Приличным языком уметь надо. Матюгнуться проще.

— Но выражает же? — начальник прищурился.

— Выражает само наличие эмоции, — не согласился программист. — Ни характера эмоции, ни причины — неинформативно.

— О-о, “Виктор Александров и методы рационального мышления”, да-да… Хорошо: смотри. Вот он, твой любимый открытый финал. Как повернешь, так и будет. Если ты скажешь, что мы должны это сделать — мы сделаем. Мы войдем в долги к нужным людям. Вызовем самолет. Организуем ему тело — хорошее, крепкое. Снарядим его по первому разряду, ничего не жалко. Для тебя мы это сделаем. Решай!

— Почему я должен решать за него?

— Потому, что в данном конкретном случае ты знаешь больше него. Потому, что ты, а не он, собрал нас тут. Потому, что тебе надо решить не про самолет и новое тело, а всего лишь — сказать ему, или нет. Все наши хлопоты — это лишь один из вариантов. Самый дорогой и сложный, почему мы и обсуждаем именно его. Но не единственный. Если Енот не поверит в твои слова? Как докажешь их? Будешь ли настаивать, зная, к чему это приведет? Или махнешь рукой, решив, что сделал все возможное? Вижу по лицу, об этом ты пока не задумывался. Вот и займись!

Виктор замолчал. Сотрудники Проекта один за другим прощались: тоже безмолвно, не нарушая сосредоточения. Окна видеосвязи гасли. Начальник отключился последним:

— Во многия знания — многия печали.

Экран погас. Виктор потер подбородок. Из дальнего кресла поднялся Леопольд, просидевший всю беседу незамеченным за высокой спинкой. Подошел ближе, улыбнулся и сказал:

— Пап. Не грузись. Я тоже могу цитату. Из Акаме.

Картинно воздел палец:

— Фигня — прорвемся!

КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ

КОНЕЦ

(с) КоТ Гомель

Октябрь-декабрь 2016 г.