Не верь, не бойся, не проси

- Нет, вы гляньте только, как город испоганили! А ведь я третий год в областной экологический фонд такие бабки отстегиваю! Все растащили, ворюги! Не-ет, власть надо менять!

- Чем тебе эта-то плоха? - удивился Самохин.

- Российская еще куда ни шло. А вот областных - всех в шею! Разве ж это власть? Мелкие гопники! Хапнули деньжат из казны и давай коттеджи строить. Построили, нырнули туда, как хорьки, и только зубки скалят - не подходи, мол, мое... Я бы их всех по этапу... На Колыму, в лагеря, и чтоб конвой вологодский, и чтоб кумовья вроде тебя - неподкупные да беспощадные. Я, даже когда вором был, на основы государства не покушался! - гордо заявил Федька. - А эти... Эти придурки наверху опять страну до революции того и гляди доведут, - и, став серьезнее, продолжил: - Всероссийская послабуха достала уже. Никто ни хрена путем не работает, а жрать все хотят. Причем вкусно. Избаловались при социализме, все в себя никак не придут... В соответствии, так сказать, с реалиями... капиталистическими. Живой пример. Беру на заправку бабу из деревни. Вот, говорю, зарплата тебе чуть ли не больше, чем у председателя колхоза, у вас в селе такой ни у кого нет. Работай, только честно и добросовестно, не воруй. И что ты думаешь? Полгода проходит, и уже либо бензин не доливает, либо в запой уходит. Эту выгоняю, беру другую, из города. Бывшая учительница, интеллигентка, и... Бац! Та же история!

- Гуляет народ, - убежденно поддакнул Новокрещенов. - Дисциплина в государстве нужна. Чтоб бездельники, если не разумом, так желудками осознали, что на халяву нынче не проживешь...

- Во, товарищ правильно мыслит! - похлопал его по плечу Федька. - Идея, так сказать, в массах уже созрела!

Самохин хмыкнул скептически:

- Порядок-то все хотят, по дисциплине скучают, но - для других, не для себя. Чтоб все, значит, по струночке ходили, а он, к примеру, на бензоколонке собственной средь бела дня вкусно ел да пил. И, между прочим, денежки на эту роскошь, а еще магазины да банки неизвестно откуда взялись. Вернее, известно, да прокурор доказать не может... Вот бы где порядок да дисциплину навести!

- Ты рассуждаешь, как люмпен! - ощетинился Федька. - Солдафон! Слыхал хоть такое слово - инвестиции? Умные люди в мое дело деньги вкладывают, а потом я с ними прибылью делюсь. Политэкономию изучать надо было в свое время, а вы, вертухаи, спали на марксистско-ленинских подготовках. А конспекты вам зеки ушлые писали. И теперь обижаетесь на весь белый свет, на митинги с красными флажками бегаете: обобрали! Прогнивший режим!

- Ну, насчет режима ты сам только что разорялся, - напомнил Самохин.

- Да я ж... не в том смысле!

- Да хоть в каком! - разозлился Самохин. - Ловко у вас выходит. Я, отставной майор, значит, люмпен, а ты, уголовник хренов, уважаемый гражданин!

- Друзья! Послушайте меня, друзья! - прервал их Новокрещенов. - Не время спорить! Жизнь... изменилась. Сейчас пора деловых людей, и здесь Федор Петрович, безусловно, прав. Поэтому давайте перейдем к нашему делу. А уж оно-то и впрямь благородное. Уверен, что против этого-то никто не возразит!

Федька крякнул, достал из кармана две сигары в кожаном футлярчике, протянул одну Самохину.

- И правда, Вовка, хватит лаяться. Того и гляди, помрем скоро, а все туда же... Отношения выясняем... Расскажите лучше, что вы надумали, как пацанчика пленного выручать будем?

Отставной майор со значением посмотрел в глаза Новокрещенову, и тот понял, изложил свой план так, что не коснулся мнимой болезни Самохина, разоблачения онкологов с их ложной диагностикой, и закончил следующим образом:

- Нам, Федор Петрович, ваше содействие только в одном понадобится. Надавить на администрацию учреждения, чтоб зека в указанную мною больницу без задержки госпитализировали. А потом, когда доктора под мою диктовку ксиву составят, чтоб насчет актировки не манежили, а - сразу в суд... Да, на судью тоже как-то воздействовать... в смысле срока рассмотрения документов, надо бы... Ну, а как чеченца актируют - я по опыту знаю, в зону его не повезут - на хрена им смертник, медицинскую статистику портить, так что из-под стражи освободят в больнице. - Тут мы его с Самохиным и встретим.

- А справитесь - вдвоем-то? Чечен, хоть и тихий, а все же не овца... Завалит вас обоих - вот те и операция, - скептически прищурился Федька.

- Еще третий будет, - пояснил Новокрещенов. - Оторвяга парень. Герой афганской и обеих чеченских войн. Он знает, как ихнего брата окоротить. Да и мы с Андреичем тюремное ремесло еще не забыли. Затарим чеченца так, что хрен найдут. И он хрен вырвется. А после начнем на солдатика нашего менять.

Федька сунул палец в рот, поковырял задумчиво в зубах, сплюнул в сторону, покачал головой.

- Ох, чую я - не сносить вам голов. Не чечены их оторвут, так братва щукинская... несерьезно это все... самодеятельность. Я так не люблю. Работать надо профессионально, наверняка! Вам ведь бандиты будут противостоять. Славянско-чеченская группировка! А вы - любители. Боевиков по телевизору насмотрелись?

- Так другого-то выхода нет! - вставил словцо Самохин. - Да и не такие уж мы... любители. Два бывших майора, как-никак, и боевой ветеран-спецназовец.

- Ну, точно кино! - хохотнул Федька. - Великолепная семерка, вернее, блин, тройка. Два пенсионера и контуженый инвалид... Ладно. Валяйте. Чем смогу - помогу. Когда начнете?

- Хоть завтра. Если чеченец сегодня ночью закосит и его в больницу отправят, врачи встретят, как родного, - важно заявил Новокрещенов.

- Тогда действуй. Сейчас, - Федька глянул на толстые, похожие на банковский слиток золота часы. - Сейчас три пополудни. После отбоя зек начнет в отряде визжать, по полу кататься. Часам к двенадцати ночи его в больницу доставят. Остальное - ваша забота.

Глава 15

Не находя себе места в тревожных думах о сыне, Ирина Сергеевна решила заглянуть к Новокрещенову. Пройдя по ухабистой, залитой серыми помойными лужами улочке, подошла к его дому. Опасливо осмотрев двор и с облегчением не обнаружив там давешней ребятни, торопливо проскользнула к времянке. Стукнув кулаком по дощатой, перекошенной двери и не дождавшись ответа, толкнула ее и под истошный визг ржавых петель переступила порог, нырнув в полумрак пропахших угольной пылью сеней. Ни в сенцах, заваленных пустыми бутылками, ни в комнатушке, убогой по-прежнему, но прибранной не иначе как хозяйственным Ванькой, никого не было.

Почувствовав нестерпимую жажду - и то, с утра на ногах, - Ирина Сергеевна прошла в комнатку, перешагнув осторожно через чьи-то огромные, как промасленные блины, шлепанцы, подошла к цинковому ведру на столе, приоткрыла слоистую, потемневшую от времени фанерку-крышку и зачерпнула воды кружкой с оббитой эмалью, предварительно глянув придирчиво на дно - не грязная ли? Потом осторожно отхлебнула глоток теплой, безжизненно-мягкой водопроводной воды с запахом цинка и мокрого дерева и, сразу обессилев, присела на краешек шаткого табурета, стянула с головы старушечий платочек, встряхнула привычно освобожденными волосами, подумала вяло: "Отдохну и пойду".

И в этот момент грохнула входная дверь, застонали под тяжелыми шагами половицы в сенях. Ирина Сергеевна подскочила от неожиданности. Первым в комнату ввалился возбужденный Новокрещенов, замер было в недоумении, уставившись на нежданную гостью, но тут, толкнув его, на середину каморки вылетел незнакомец явно кавказской внешности, со связанными назад руками, а наподдавший ему сзади Ванька шагнул следом, ругнувшись грубо:

- Чо меньжуешься, черножопый? Ходи веселей! - и, тоже заметив Ирину Сергеевну, поперхнулся на полуслове и закончил растерянно: - Здра-а-сте...

Где-то за спинами диковатой, взъерошенной троицы маячил мрачный, с насупленными бровями Самохин.

- Вот, Ира, видишь! - победно указал на кавказца Новокрещенов. - Считай теперь, что Славик твой на свободе.

Ирина Сергеевна таращилась во все глаза, не понимая смысла происходящего.

- Ванька! В подпол его! - скомандовал Новокрещенов.

Ванька расторопно прошел в дальний угол комнатки, задрал облысевший половичок и, нащупав вбитое в половицу кольцо, поднял крышку погребного люка. Указал на темный провал кавказцу:

- Полезай!

Тот мялся нерешительно, поводя плечами, словно пытаясь освободить связанные за спиной руки, смотрел по сторонам. Остановив взгляд на Ирине Сергеевне, скорбно опустил глаза. Ванька схватил его за шиворот черной застиранной рубахи, толкнул к подполу:

- Лезь давай, пока я тебя туда вниз башкой не спихнул! - кавказец осторожно опустил ногу, нащупал невидимую ступеньку лестницы, опять затравленно оглянулся. - Не дрейфь, душман! Наших-то в таких зинданах годами держите. И ты посидишь, ни хрена с тобой не сделается! - напутствовал его Ванька, бесцеремонно толкая ногой в поясницу. С испуганным вскриком "Вах!" кавказец шагнул во тьму, исчез, а бравый Ванька громыхнул, захлопнув, крышкой, шустро постелил на место плешивый половичок и, кряхтя, подтянул обшарпанный шифоньер, придавил его ножками затвор лаза.

- Ах, попалась птичка... Стой, не уйдешь из сети! - с чувством продекламировал Новокрещенов и обратился к присутствующим: - Присаживайтесь, друзья, можно вот сюда, на койку. У меня тесновато... Как говорится, от трудов праведных не наживешь палат каменных.

- Что здесь происходит? - спросила, придя в себя от испуга, дрогнувшим голосом Ирина Сергеевна.

- Садись, Ира, - снисходительно, с ноткой нелепого самодовольства в голосе, кивнул Новокрещенов. - Все расскажем, дай срок.

- Срок нам прокурор даст. И не маленький, - буркнул, опускаясь на табурет, Самохин.

- Тьфу-тьфу, гражданин майор, - притворно испугавшись, замахал руками Ванька. - Не к ночи будь помянут!

- Снявши голову, по волосам не плачут, - обернувшись к Ирине Сергеевне, Новокрещенов объявил торжественно: - Ты, Ира, присутствуешь при завершении первого этапа операции, конечной целью которой является освобождение из плена Славика. В нашем распоряжении оказался, так сказать, объект обмена, за который чеченцы непременно вернут тебе сына.

- Теперь мы им условия диктовать будем! - встрял Ванька.

- Я не понимаю, - покачала головой Ирина Сергеевна и посмотрела на Самохина. Тот сидел угрюмо, уставясь на носки своих пыльных коричневых ботинок, явно форменных, которые в сочетании со светлыми гражданскими брюками как-то особенно подчеркивали сиротливую стариковскую бедность владельца.

- Да все ясно как божий день, - витийствовал Новокрещенов. - Завтра же Ванька по своим каналам выйдет на летчиков. У нас тут военно-транспортная авиадивизия стоит, их самолеты чуть ли не каждый день в Чечню с грузами летают; закинут они туда письмецо...

- Не затеряется? Уж больно адресок ненадежен, - засомневался Самохин.

- Да найдут они кого нужно, - беззаботно заметил Ванька. - Там специальный рынок есть, ну... где заложников продают и меняют.

- Ладно, мужики, кончаем разговоры. Что сделано, то сделано. Завтра встречаемся, как договорились, - Самохин, повернувшись к Ирине Сергеевне, предложил: - Давайте я вас провожу. По пути ведь.

Ирина Сергеевна, покосившись на то место, где под полом сидел чеченец, встала, думая с ужасом: "Неужто и Славик мой в таком подполе сидит?"

Глава 16

Рано утром Ванька помчался на военный аэродром, чтобы договориться о переправке письма в Чечню, а Новокрещенов собрался нанести визит чудесному доктору Кукшину, окопавшемуся в "Исцелении".

В этот раз он не стал маскироваться под "нового русского", но по причине деликатности предстоящей миссии одевался тщательно, придирчиво разглядывая свое отражение в ртутном озерце старинного зеркала, сознавая с удовлетворением, что с недавних пор собственное отражение нравится ему все больше.

Запертого в подполе пленника оставлять без присмотра не опасались. Люк закрыли снаружи на железный засов, а сверху придавили тяжелым шифоньером.

Кричать, звать на помощь тоже бесполезно - крышка и половичок надежно глушили звуки. Да и вряд ли чеченец решится поднимать шум. Он, кажется, так и не понял, что с ним произошло и почему он внезапно попал из зоны вначале в больницу, а потом в темный подвал.

Накануне, с наступлением вечера, Ванька, посвечивая фонариком, спустился к нему, развязал руки и, продемонстрировав для убедительности револьвер, пообещал прострелить голову, если пленный зашебуршится. После чего передал чеченцу пластиковую бутылку с водой, буханку темного дарницкого хлеба, присовокупив к ней огромную сочную луковицу с кулечком соли.

- Ты его, как папа Карло Буратино кормишь, луковкой-то, - съехидничал Новокрещенов.

- Хлеб да сало с луком - мировой сухпай. Свинины чечику, как мусульманину, не полагается, так что пусть хлеб с луком хряпает. Там сплошные витамины. Они-то, ребята рассказывали, нашим пленным и такой шамовки не дают. Пока с голоду не сдохнет, а там поглядим. Я ему разносолы готовить не собираюсь, - и, запирая узника на ночь, наказал внятно: - Сиди, гнида, молча. Вякнешь - спущусь и язык отрежу.

С тех пор из подпола не доносилось ни звука, и Новокрещенов с легким сердцем собирался на встречу с "целителем". Удача наконец обернулась к нему сияющим победно ликом. Операция по изыманию чечика вначале из колонии, а потом и из больницы прошла как по маслу. Федькино имя легко открывало любые, даже самые неприступные, двери.

Утром, в понедельник, конвой доставил ничего не понимающего заключенного в больницу. Весь этот и следующий день вокруг него хлопотали заботливые доктора. Брали анализы, просвечивали рентгеновскими лучами, придирчиво просматривали его нутро на экране мониторов суперсовременных компьютерных томографов, кивали сочувственно над змеистыми лентами кардиограмм. Новокрещенов, натянув белый халат, со свойским видом прохаживался здесь же, косясь на арестантскую палату и двух охранявших ее сонных, замороченных больничной суетой "сверчков"-конвоиров.

Через пару дней где-то там, в недостижимых для простого смертного медицинских верхах, состоялся консилиум, и умудренный полувековым клиническим опытом профессор-онколог, просмотрев кипу бумаг с результатами обследования пациента, собственноручно вписал в его историю болезни не оставлявший надежд страшный диагноз. А через два дня была подготовлена документация на предмет досрочного освобождения из мест лишения свободы безнадежно больного осужденного Исы Асламбекова.

Судя по заключению врачебной комиссии, он был настолько болен, что не мог прибыть на заседание суда. И решение об освобождении состоялось в его отсутствии. После чего приехал колонийский офицер и, предъявив "сверчкам" подписанную судьей и проштампованную гербовыми печатями бумагу, снял конвой, предоставив освобожденного с этой минуты из-под стражи зека его незавидной участи умирающего.

Здесь-то и подоспел на помощь болезному заботливый родственник в лице Новокрещенова.

- Ну вот, а ты, майор, сомневался! - оживленно попенял Самохину Новокрещенов, заталкивая на заднее сиденье ничего не понимающего, наряженного в затрапезную цивильную одежонку, похожего на бомжа, чеченца.

Самохин покачал головой, а потом буркнул сварливо:

- Знал я, что бардак в стране, но чтоб до такой степени...

Глава 17

Ночью Самохин плохо спал. Он не без гордости причислял себя к офицерам-конвойникам, считал, что прожил честную жизнь, ограждая общество от уголовников. Были среди них, конечно, всякие, и, положа руку на сердце, встречались вовсе безобидные, мало ли какие кривые дорожки приводят человека в тюрьму, но абсолютное большинство железно заслуживали зоновскую баланду. И то, что они оказывались на более или менее длительные сроки надежно изолированными, Самохин ставил себе в заслугу. Он знал уголовный мир и не испытывал особых иллюзий в отношении иных методов перевоспитания преступников, кроме надежных запоров, крепких решеток, стальных шипов колючей проволоки и жесткого, регламентирующего каждый шаг осужденного режима.

И вот теперь он, кичащийся даже своей принципиальной честностью, совершил тяжкое преступление - похищение человека, за которое любой суд, не терзаясь сомнениями, отмерит ему немалый тюремный срок...

Самохин вздыхал обреченно, вытряхивал из пачки очередную сигарету, курил и, едва раздавив один окурок в переполненной пепельнице, закуривал вновь.

По радио скороговоркой, взахлеб, передавали местные новости, с восторгом рассказывали о пожарах, о заживо сгоревших, ограбленных, накручивали спозаранку, и это означало, что еще нет восьми утра. В восемь, после того как отыграет реабилитированный гимн, начнет вещать Москва- в принципе, о том же самом, будто стращая население страны грядущим днем... Но гимна Самохин не дождался, потому что в это время в дверь его квартиры позвонили.

Увидев в дверной глазок Ирину Сергеевну, он натянул вылинявшее спортивное трико, накинул форменную рубашку и, пригладив мимолетно на темени выцветшие до пегой седины вихры, открыл дверь.

- Я, наверное, разбудила вас, - сказала входя Ирина Сергеевна, извините.

- Да что вы... Я и не спал вовсе, - просипел Самохин и умолк, сконфузившись за свой голос, охрипший внезапно - то ли от курения чрезмерного, то ли от молчания длительного: со вчерашнего дня не произнес ни слова, не с кем было разговаривать-то.

- Хотите чаю? У меня чайник горячий и заварка свежая.

- Н-нет... А вообще-то, да. Если заварен уже, - с женской непоследовательностью, мотнув головой отрицательно, согласилась Ирина Сергеевна.

Самохин засуетился, приглашая.

- Вот сюда проходите, на кухню. Уж чего-чего, а чаю в моем доме всегда в избытке.

Самохин поставил перед ней чашку на блюдце, не рассчитав, плеснул туда черной заварки - как себе, едва ли не половину, долил кипятка. Сунулся в старенький холодильник "Орск", достал банку с вареньем - литровую, с липкими краями. Невольно облизнув испачканные сладкие пальцы, поискал, куда переложить. Сообразив, налил тягучий, пахнущий вином вишневый сироп в третью чашку и, воткнув туда мельхиоровую ложечку, пододвинул гостье.

- Попробуйте.

- Ой, да что вы... Не беспокойтесь, - Ирина Сергеевна отхлебнула глоток настоянного до горечи чая. - Крепкий какой...

- А вы вареньицем, вареньицем, - примостившись рядом, потчевал Самохин.

- Сами варили? - отведав ложечку варенья, поинтересовалась с улыбкой Ирина Сергеевна.

- Сам, - виновато кивнул отставной майор. - Навязали, знаете ли, на базаре ведро вишни... Девочка продавала, говорит, деньги нужны. Я и купил... вместе с ведром. А на что мне столько ягод? Я их терпеть не могу... Но, думаю, испортятся - тоже жалко... Вычитал в какой-то газете рецепт- и сварил. Есть-то можно?

- Можно, вкусно даже, - успокоила его гостья и в подтверждение своих слов съела еще ложечку.

Не допив горького чая, Ирина Сергеевна сполоснула под краном свою чашку, блюдце, ложечку, поставила на стол и пригорюнилась:

- А мы ведь теперь с вами, Владимир Андреевич, тоже вроде как преступниками... стали... Я всю ночь не спала, вспоминала, думала... Про Славика, про чеченца этого... который в погребе... Нельзя так! Если мы его взаперти держать будем, они и Славу не выпустят.

- Так для того и держим. На обмен, - неуверенно возразил Самохин.

- Обмен... Не верю я в это. Если там, на Кавказе, узнают, что мы здесь натворили - Славика убьют. Я чувствую. Понимаете? Чувствую! Нельзя так- зло за зло...

Самохин закурил, выдохнув дым аккуратно, чтоб не попасть на гостью, в приоткрытое окно, поскреб затылок растерянно:

- Не знаю, что и сказать... Но я тоже чувствую - что-то не то у нас получается... Не так...

- А давайте пойдем сейчас к Георгию Новокрещенову и скажем, чтоб чеченца того... выпустил! - выпалила, задохнувшись, Ирина Сергеевна.

Самохин опять потянулся к пачке, достал новую сигарету, размял в желтых от никотина пальцах, сказал невнятно, прикуривая.

- Мне кажется, что Новокрещенов от такой инициативы в восторг не придет...

- Но это же... наше дело, в конце концов! - возмутилась Ирина Сергеевна. - Чеченца-то из-за Славика украли. А если не из-за Славика, то зачем?

- Вот и я думаю - зачем? - покачал головой отставной майор и, ткнув едва раскуренную сигарету в пепельницу, решился. - Ладно, пошли.

Через десять минут они уже споро шагали к жилищу Новокрещенова.

Осевший на треть в землю, домик Новокрещенова был приметен издалека. Он заметно выпирал из уличного ряда костистым от дранки, проглядывающей сквозь слой облупившегося самана, бочком, торчал вызывающе убогостью своей, ухмылялся редким здесь прохожим косоротым, в разводах грязи, оконцем, и Самохин, поравнявшись с ним, не стал заходить во двор, а постучал пальцем в стекло:

- Эй, хозяева, встречайте гостей...

Домик безмолвствовал. Тиха была в этот утренний час и кривая улица, лишь со двора, невидимого отсюда, слышался гвалт Аликовых сорванцов.

- Да вы живы там? Георгий! Ванька! - опять позвал отставной майор.

Ни звука в ответ.

- Нет никого, - с сожалением заключила Ирина Сергеевна и вспомнила кстати. - Они же с утра по делам разбежаться вчера договаривались! Вот незадача...

- А... была не была! - в сердцах произнес Самохин и локтем резко саданул в хлипкое перекрестье рамы... Окно ахнуло, посыпались осколки стекла, и все-таки шума было немного. По крайней мере, никто не вышел из окрестных домов, не поинтересовался взволнованно, кто это и зачем окна у соседей вышибает?

- Вот видите, - назидательно сказал Ирине Сергеевне отставной майор, все секретные дела надо совершать максимально открыто, не таясь, и тогда никто ничего не заподозрит...

Балагуря так буднично, будто всю жизнь занимался выбиванием оконных рам, Самохин успокаивал Ирину Сергеевну, а заодно и себя, натворившего за последние несколько дней столько противозаконного, что проникновение в чужое жилище казалось не самым тяжким грехом. К тому же он с некоторым облегчением воспринял отсутствие Новокрещенова, который, он был теперь абсолютно уверен в этом, не обрадовался бы их визиту.

- Вы на стреме постойте, а я... быстро...

Самохин задрал ногу, перекинул ее через оконный проем и, покраснев от натуги, пыхтя и досадуя на мешавший живот, нагнулся, протиснулся вовнутрь.

Хозяев дома не было.

Справедливо чувствуя себя жуликом, Самохин осторожно встал обеими ногами на жалостливо хрупнувшие осколки стекла, потом, поскрипывая половицами, обошел комнатку, выглянул украдкой в противоположное оконце, выходящее во двор. Там привычно мельтешила по законам броуновского движения неподдающаяся счету Аликова ребятня.

Отставной майор откинул край коврика, нашел очерченный пазами люк, упершись плечом, сдвинул придавивший крышку шифоньер. Тот, урча угрожающе, поддался. Самохин опять нажал, упираясь в ножку кровати, и шифоньер, оставляя на крашеном полу белесые царапины, скрежетнув тяжело, отполз в сторону. Потянул за скобу крышку, откинул, глянул в темноту.

- Эй! Ты где там? Выходи, черт нерусский!

Внизу зашебуршились, дернулась приставная лестница, и через мгновение из провала люка показалась взлохмаченная чернявая голова.

- Давай, ходи сюда, дарагой! - подбодрил Самохин, отойдя в сторону на пару шагов, и на всякий случай предупредил: - Ты смотри, земляк, не балуй. А то опять в погреб затолкаю!

Руки у пленника оказались развязанными, но он, кажется, не помышлял о "баловстве", а жмурился, тер грязными кулаками глаза - видать, ослепило с непривычки дневным светом после непроницаемого мрака подполья.

- Ну, ты еще потягиваться у меня начни, зарядку делать, - сварливо поторопил его Самохин и, бесцеремонно прихватив за воротник мелескиновой, зоновского пошива рубашки, потянул вверх. - Вылазь давай!

Выбравшись по шаткой лесенке из погреба, чеченец медленно распрямил затекшие ноги, вытянулся во весь рост и оказался выше отставного майора. Нимало не смутясь этим, Самохин скептически оглядел пленника и ткнул его кулаком в грудь.

- Прямее держись, джигит... Ты по-русски-то как? Бельмес? Или понимаешь?

- Понимаешь... хорошо понимаешь... - покорно согласился тот.

- А если хорошо понимаешь, то слушай меня. Я тебя отпускаю на все четыре стороны. Понял? С условием, что ты исчезнешь из нашего города навсегда. Дуй к себе на родину. А сюда не суйся. Понял?

- Понял. Спасибо, - кивнул пришедший в себя пленник.

- Вон ту женщину благодари, - указал Самохин в окно на Ирину Сергеевну, - это она тебя отпускает. Хотя твои земляки... эти, как их... вайнахи, сына ее в плену держат. Но мы, русские, не такие. Понял?

- Понял, - с готовностью тряхнул головой чеченец. Он уже сообразил, что к чему, и беспокойно, оценивающе рыскал глазами - то на окно, то на дверь, то на Самохина.

- Да ни хрена ты не понял, - пренебрежительно заключил Самохин и скомандовал коротко: - Пошел вон.

Чеченец бросился к двери.

- Да не туда, чурбан! - рыкнул майор. - Вон туда, в окно!

Чеченец подошел к окошку, сторонясь торчащих из рамы осколков, изогнулся, пролез. Самохин, чертыхаясь сквозь зубы, просунулся следом. Оказавшись на пустынной, разомлевшей под утренним солнцем улочке со сверкающими перламутрово помойными лужами в канавах, пленник притормозил, опять невольно зажмурился и лишь потом, оглядевшись, увидел Ирину Сергеевну. Та, отшатнулась испуганно от диковатого вида, перепачканного паутиной и погребной глиной мужика, прижалась к трухлявой дранке домика.

Чеченец улыбнулся, сказал совсем по-человечески, обыденно:

- Здрась-сьте...

Потом оглянулся опасливо на возникшего рядом, раскрасневшегося от непривычной акробатики Самохина, затоптался на месте.

- Иди, иди отсюда, - отдуваясь, сердито указал неопределенно в конец улочки майор. - Чеши к своей чеченской матери, пока тебя, бестолочь, назад в погреб не сунули!

Пленник кивнул и быстро зашагал по обочине.

Глава 18

Славик окончательно настроился на побег и только ждал, когда, обозначив начало нового дня, приоткроется стальной люк его подземелья и волосатая рука с вытатуированной надписью "Гога" швырнет в темноту половинку черствой буханки хлеба. Славик поймает эту руку, рванет на себя, сломает в локтевом и лучезапястном суставах, а потом втащит очумевшего от боли охранника в погреб и завладеет его оружием...

Что будет дальше, представлялось смутно. Как говорится, война план покажет. И если ему удастся отнять у Гоги автомат или пистолет, шансы на успешный побег резко возрастут.

Однако в намеченный для побега день крышка люка в обычный час не открылась, хлеб ему никто не предложил, а когда все сроки кормежки прошли, в окрестностях его темницы затрещали автоматные очереди, и стены бункера несколько раз вздрогнули ощутимо от близких разрывов. По тому, как ахнуло над головой, полились сверху сквозь щели в бетонных плитах сухие струйки песка, Славик безошибочно распознал снаряды армейских 122-миллиметровых гаубиц и понял, что если федералы используют самоходные артиллерийские установки, которые сейчас шарашат навесом откуда-то с равнины, километров с десяти, то на обычную зачистку эта операция не похожа. Вероятнее всего, его тюрьма находится в месте расположения большой банды, и теперь войска либо замкнули кольцо и мочат сепаратистов, не жалея снарядов, наглухо, либо выдавливают выше в горы, где по боевикам начнут работать вертолеты и стремительные штурмовики-"сушки".

Славик и сам пару раз в составе батальона участвовал в таких операциях и знал, как стремительно удирают "духи" при первых разрывах снарядов, теряя напускное высокомерие и кавказскую спесь. Славик выпрямился во весь рост и, скользя на липкой грязи, покрывавшей пол бункера, - в туалет его не выводили, а бетон, понятное дело, жидкость не впитывает,- подошел к люку. Подпрыгнул раз, другой, дотянулся до дверцы, ударил в нее кулаком. Но она не поддалась, нависала незыблемо, как влитая.

Шарахнуло где-то совсем рядом, посыпались, застучали в потолок погреба кирпичи или камни - черт знает из чего там, наверху, чечики сакли построили.

"Засыпет люк, и ни свои, ни чужие не найдут!" - подумал опасливо Славик.

Но крышка лаза скрежетнула вдруг, откинулась, и в глаза ударил ослепительный, потусторонний будто бы, свет.

- Эй, русский! Выходи! - донеслось из подвального поднебесья.

Славик отступил от яростного света в привычную для глаз темноту, и, растирая кулаком влажные от слез веки, крикнул в ответ:

- Я тебе, дух, не летучая мышь! Лестницу давай - тогда вылезу!

Наверху затыркали по-чеченски, а потом в светлом квадрате лаза возникла темная, плохо различимая, как на фотографическом негативе, фигура.

- Я сэйчас гранату кыну. Вылетишь, билать, как птычка! - пообещал знакомый голос. А потом появилась крупная волосатая лапа с вытатуированным у основания большого пальца именем "Гога", - дэржи, вылаз!

Славик взялся за руку, подтянулся, отметив про себя, что ослабел-таки, и, ухватившись за край лаза, повис беспомощно, болтая не находящими опоры ногами. Чеченец рванул его за куртку на спине так, что швы затрещали. Рядом оказался второй, подхватил пленного, помог выбраться, а потом больно ткнул стволом автомата под ребра, просипел сдавленно:

- Бигом, билать!

Быстро осмотревшись по сторонам, Славик разглядел полуразвалившийся сарай из дикого камня с дымящейся крытой шифером крышей, двухэтажный коттедж из красного кирпича в центре двора, несколько женщин и детей, снующих бестолково у входа в дом с узлами и сумками. У распахнутых настежь сварных металлических ворот стоял "жигуленок" с пятнами ржавчины на боках. Правое переднее колесо было спущено, возле него суетился с домкратом, пристраиваясь то так, то эдак, пожилой чеченец, крича кому-то в дом:

- Запаска давай! Ехать нада!

Гога, одетый в пятнистый комбинезон, оказался огромным бородатым мужиком, на голову выше Славика. Он размахивал казавшимся игрушечным в его ручищах автоматом Калашникова, тыча им куда-то на зады двора, в противоположную от ворот сторону:

- Эй, русский, туда пашель!

Его напарник, тоже обряженный в камуфляж, был гораздо тщедушнее. Бороденка реденькая, на голове мятая фетровая шляпа с птичьим пером. Грудь маленького "духа" перетягивала крест-накрест пулеметная лента. На лацкане куртки красовался аляпистый, будто из дна консервной банки вырезанный, моджахедовский орден. Низкорослый прошипел что-то яростно и, зайдя сзади, ткнул пленника стволом автомата в спину, передернув затвор:

- Хади быстра, шакал!

"Попандопуло хренов, - покосившись на него, вспомнил героя старой кинокомедии Славик. - Тебя первым и вырублю. Хорошо что автомат на боевом взводе. Мне бы до него только добраться!"

Сразу за домом начиналось заросшее густой "зеленкой" ущелье. Судя по всему, "духи" решили увести пленного подальше от наступающих федеральных войск, перепрятать. Значит, сильно они в нем нуждаются! Иначе кинули бы в погреб гранату - и никаких хлопот...

Гога шел впереди, осторожно ступая по узкой, уходящей круто вниз тропке, шуршал осыпающимся из-под его ног щебнем, раздвигал стволом автомата низко нависавшие на пути ветки, а маленький напарник его пыхтел позади Славика, замыкая шествие, время от времени тыча в поясницу пленного автоматным стволом.

"Погоди, сука! - кусал в ярости губы Славик. - Сейчас я тебя приложу!"

Над головой затарахтели, нависнув низко, две "вертушки", дали залп "нурсами" по окраине села, и Гога заторопился, зашаркал быстрее по осыпи, рявкнул, не оглядываясь:

- Хады бэгом, свынья! - а задний "дух" уперся автоматом в спину, подгоняя.

"Пора!" - решился Славик.

Он присел резко, и плюгавый орденоносец с размаху налетел на него, споткнулся. Славик перехватил его автомат за ствол, крутанул, перебрасывая чеченца через себя, вырвал оружие и достал-таки "духа" прикладом по голове.

Гога услышал шум, обернулся, но опоздал. Славик навскидку огрел его длинной очередью. Пули стеганули Гогу по могучей груди, швырнули с тропы, и он покатился вниз, ломая кустарник. Славик повел стволом в сторону маленького "духа". Тот сидел, схватившись за голову, таращился на Славика, раскачиваясь, словно кобра перед дудкой факира, и подвывая:

- Не убивай, солдат! Мой тебя отпускать хотел! Денга дам. Две тыщи долларов. На, возьми!

- Небось ваши, чеченские, фальшивые? - равнодушно поинтересовался Славик.

- Не-е, настоящие. Американские...

Чеченец схватился за нагрудный карман, начал расстегивать трясущимися пальцами пуговицу, но все не мог расстегнуть, повторяя завороженно:

- Сейчас, земляк, сейчас...

- В каком кармане доллары? - деловито уточнил Славик. - В правом?

- Здесь, - хлопнул себя чеченец по груди. - В правом, брат, в правом. Сейчас...

- Некогда мне, - сказал Славик и выстрелил в левый карман куртки, за которым трепетало напрасной надеждой сердце маленького боевика.

Потом, нагнувшись над телом, рванул клапан кармана вместе с пуговицей, достал тощую пачку зеленых банкнот, сунул за голенище своего разбитого "берца". Вытащил из подсумка убитого два скрепленных синей изолентой автоматных рожка, заткнул за пояс и, повернувшись, пошел назад по тропе к селу, где уже без умолку трещали автоматные очереди, куда летели с шелковым шелестом невидимые в поднебесье снаряды и куда - он знал это наверняка скоро придут наши.

Глава 19

А в это время Новокрещенов ворвался в "Исцеление". В приемной царила все та же атмосфера безмятежной, уверенной в себе роскоши. Томная секретарша подняла на вошедшего ленивые глаза, взмахнула ресницами-опахалами, сказала заученно-вежливо, растягивая слова:

- Приса-а-живайтесь...

- Да пошла ты! - бросил ей через плечо Новокрещенов и, успев заметить, как остекленел от удивления взгляд волоокой девицы, с треском распахнул дверь в кабинет Кукшина. - Привет чудо-лекарям!

Созерцавший сосредоточенно пестрый экран компьютера Константин Павлович обернулся, нажал какую-то клавишу на дисплее, разноцветное изображение погасло, его сменило приглушенно-бордовое свечение, отчего лицо доктора в затемненном кабинете сделалось незнакомым, воззрилось на вошедшего черными провалами глазниц, в глубине которых, как в жерлах вулканов, поблескивал адовым пламенем багровый отблеск монитора.

Видимо, узнав пациента, Константин Павлович включил настольную лампу с матовым, в веселеньких цветочках, абажуром и сразу стал прежним - светлым, улыбчивым, безмерно-добрым, эдаким Айболитом новой формации.

- О-о, здравствуйте! А я уж забеспокоился. Думаю, куда же это вы, голубчик, запропастились? Болезнь-то, если за ней не присматривать, не лечить, прогрессирует... Я ведь, батенька, все-таки не господь Бог и в крайне запущенных случаях ничего гарантировать не могу...

- Да бросьте, Константин Павлович, скромничать! С вашим талантом!усмехнулся Новокрещенов.

- Будет вам, голубчик, - польщенно расплылся в улыбке Кукшин и указал на мягкое, черной кожи, кресло рядом. - Присаживайтесь.

Новокрещенов поставил кресло по-своему, отодвинув чуть в сторону, как бы расширяя обзор, и оказался в тени, а вот Константин Павлович виделся теперь в свете лампы четко и ясно, как под лучами прожектора.

- Доллары искал. Сумма-то невеликая, да тоже в кармане не валяется. Вот... Пошарил кое-где... по братве... Пацанам честно сказал, мол, циркулус витиозус, - развлекался Новокрещенов, - что по-латыни означает: нет выхода. И, поскольку крупная сумма в долларах является кондицию синэ ква нон, то есть непременным условием исцеления, я его выполнил.

- Вы... вы знаете латынь? - насторожился Кукшин.

- Гроссо модо - в общих чертах. Так же, как и вы, в основном те выражения, которые в кратких словарях иностранных слов присутствуют. Потому что латынь в нашем мединституте преподавали кое-как, только-только, чтоб будущий доктор сумел рецептурный бланк заполнить. Не то что в прежние времена, когда на латыни диссертации защищали...

- К-какие диссертации? В каком э-а... нашем мединституте? - ошарашенно воззрился на него Константин Павлович.

- Да в том же самом, где и ты, Костян, учился, - уточнил, подмигнув дружески, Новокрещенов.

- А-а... как же... Я имею в виду... ну, все это... - беспомощно развел руками Кукшин.

- Ты имеешь в виду мой визит в качестве пациента? - подсказал Новокрещенов. - Так я тебя разыграл. А заодно полюбовался на то, как ты лихо, даже не прибегая к клиническому обследованию, впендюрил мне диагноз злокачественного заболевания. Я, между прочим, ту нашу беседу на диктофон записал... В качестве вещественного доказательства. У меня и пленочка имеется.

- З-зачем?

- Увы, брат. Хомо хомени люпус эсто. Человек человеку - волк.

- То была с моей стороны шутка, - нашелся вдруг Кукшин. - Розыгрыш старого товарища, коллеги, который передо мной ваньку валял. Я тебя сра-а-зу узнал, х-хе! - погрозил пальцем доктор, фальшиво хихикнув. - Вот и решил... пошутить. Признаю, неудачно, но... совершенно бескорыстно!

- У-тю-тю... - покачал головой Новокрещенов. - Какие мы сообразительные... А раз узнал - то скажи мою фамилию, имя, только быстро!

- Да мало ли с кем я учился, - сник Кукшин. - Так, в лицо помню... Вы... Ты на каком факультете был?

- Не крути, Костя, - прищурился Новокрещенов. - Ни черта ты меня не помнишь. Я ж не такой активный был, по комитетам комсомола да в партбюро института не заседал. На трибуны с речами не лез... Да и учился на пару курсов ниже тебя, а младших однокашников обычно не помнят... А вот ты... активный общественник... И как же дошел до жизни такой? Тридцать тысяч долларов за лечение несуществующей болезни! Вот жадность-то! Хватило бы с тебя и штуки... М-да! Поступок твой уголовно наказуем. На- лицо, так сказать, корпус дэликти!

- Бросьте эту дурацкую латынь! - сорвался Кукшин.

- Не дергайся! - каменея лицом, предупредил Новокрещенов и, видя, как оплыл доктор, растекся белыми складками халата по креслу, заметил ехидно: А-а... понимаю! Этого выражения ты не знаешь. Его в кратком словаре нет. Так вот, оно почерпнуто мною из юридической литературы, которую я внимательно проштудировал перед визитом к тебе. Латинское словосочетание "корпус дэликти" переводится по-русски как "состав преступления".

- Нет никакого состава преступления!

Кукшин выдвинул ящик стола, достал пачку сигарет, несколько раз чиркнул зажигалкой, бестолково тычась в огонек пламени, наконец, закурил, затянулся глубоко пару раз, выдохнул, сосредоточился. Встал с кресла, скорбно сжал сигарету тонкими губами и принялся расхаживать по кабинету, заложив руки в карманы хорошо отглаженного, ломкого от крахмала халата. Его голова с ежиком пепельных от седины волос торчала над белым воротником так, что Кукшин походил со стороны на недодавленный и дымящийся пожароопасно окурок.

- Слова к делу не пришьешь, - заявил он с вызовом. - И вообще, гражданин, вам уже пора. Вы абсолютно здоровы, так что не мешайте работе учреждения!

- Да нет уж, коллега, я еще чуток помешаю, - поклонился ему Новокрещенов. - Посижу. Как, впрочем, и ты наверняка сядешь - всему свое время. Я в этом почти не сомневаюсь.

- У меня лучшие в городе адвокаты, - предупредил Константин Павлович. С их помощью я найду управу на любого шантажиста вроде вас!

Новокрещенов тоже поднялся, шагнул к доктору, прихватил его за лацкан отутюженного халата, смял.

- Ты, Костя, в дерьме по уши, понял? Одна из твоих пациенток, журналистка, покончила жизнь самоубийством после того, как ты ей лапшу на уши навешал, заявив, что у нее неоперабельный рак желудка. И никакие адвокаты тебе не помогут. Есть такая статья в уголовном кодексе- доведение до самоубийства. Даже если от тюрьмы отмажешься - как на человеке, специалисте, на тебе крест поставят. Навсегда. Из тебя в прессе что-то вроде нацистского доктора Иозефа Менгеле сделают. Понял?! А журналисточка эта - к тому же моя жена. И я тебе такой денежный иск впаяю за моральный и материальный ущерб - вовек не расплатишься.

Кукшин был достаточно сообразительным. Он угрюмо затушил сигарету в малахитовой пепельнице, вернулся в кресло и промолвил со вздохом, устало и обреченно:

- Ладно. Понял. Чего ты хочешь?

Новокрещенов указал пальцем на пепельницу, попросил озабоченно:

- Ты бы курил поменьше. А то еще заболеешь... Чем-нибудь онкологическим... А у нас впереди столько дел...

Он порылся сосредоточенно во внутреннем кармане пиджака, достал толстый блокнот в клеенчатой обложке, перелистал.

- Вот здесь у меня внушительный список пролеченных вами от несуществующих болезней граждан. Это, конечно, не все. В действительности их число неизмеримо больше, и если к расследованию подключатся компетентные органы, то раскопают и остальных. Возможно, при этом всплывут и другие суициды среди пациентов "Исцеления". Узнав о страшном диагнозе, далеко не всякий способен... э-э... как это ты предлагаешь... мобилизовать финансовые ресурсы. Да, и не все такие дураки, чтобы верить тебе, надеясь на чудо, Новокрещенов потряс перед носом Кукшина блокнотом, продолжил: - Так вот. Некоторых якобы излеченных тобой, Костя, я посетил и убедился, что ты буквально разорил их своей... комплексной терапией. Люди продавали квартиры, машины... Уверен, они очень удивятся, если узнают, что их обманули. К тому же есть среди облапошенных пара-тройка серьезных парней... В общем, еще вопрос, доживешь ли ты до суда...

- Что ты хочешь? - повторил Кукшин, пристально глядя в глаза Новокрещенову.

Тот протянул руку, взял со стола доктора красочный буклет, рекламирующий центр нетрадиционной медицины "Исцеление", полистал.

- Да... Судя по всему, фирма процветающая... Но, на мой взгляд, есть у нее один существенный недостаток!

- Да? - в глазах Кукшина опять затлели багровые отблески монитора.

- Определенно, - с сожалением захлопнул буклет Новокрещенов. - И связан он с управленческой структурой центра. Вам, Константин Павлович, не хватает хорошего, крепкого заместителя...

- Вы... себя имеете в виду? - догадался смышленый Кукшин.

- Естественно, - Новокрещенов откинулся в кресле, заложил ногу на ногу. - Вот тебе моя трудовая книжка. С завтрашнего дня в ней должна появиться запись о приеме меня в ваш центр... ну, скажем, на должность заместителя главврача по организационно-методической работе. С окладом не ниже твоего, Костя. И не вздумай юлить, предпринимать какие-либо... необдуманные шаги. Криминальная ситуация в стране и в городе сам знаешь какая.

Кукшин смиренно принял зеленую трудовую книжицу и синие корочки диплома. Новокрещенов встал, протянул на прощание руку.

- Ну, Костя, пока. Уверен, мы с тобой сработаемся, - и, глядя на затосковавшего доктора, подбодрил: - Ты не волнуйся, я тебе докучать не буду. И кабинета мне не потребуется. У вас когда зарплата? Пятого и двадцатого? Ах, только пятого... хорошо, я подожду. А как начислите позвоните, - и, уже с порога, задержавшись, предупредил: - А вот рискованные операции с чудесным исцелением раковых больных прекращай. Хватит с тебя истеричных дамочек да невротиков в качестве пациентов. Это я тебе как заместитель и ближайший помощник рекомендую...

В приемной Новокрещенов подошел к секретарше и потрепал ее, опешившую, по бархатной щечке.

- Пока, крошка.

Глава 20

Поймав "левака", Новокрещенов через полчаса подкатил к заветному коттеджу в элитном поселке и после ненавязчивого досмотра с применением портативного металлоискателя вошел, сопровождаемый бдительным телохранителем, в огромный, величественный кабинет Феди Чкаловского.

- Как успехи? - поинтересовался хозяин, не вставая из-за обширного, черной полировки стола, лишь протягивая для рукопожатия вялую кисть.

- Чечен у меня, спрятан в надежном месте.

- Молодец, - сдержанно похвалил Чкаловский. - Да ты, доктор, садись. Как говорится, сделал дело - отдыхай смело! Может, ты, доктор, заодно знаешь, где эта падла Щукин-младший затарилась? Веришь, намедни опять двух киллеров на меня навел. Они аж из Екатеринбурга примчались. Мои ребята их, конечно, перехватили, выпытали, что да как, так ведь не знают они, козлы, ни хрена! Рядовые исполнители. Заказ получили, задаток - а кто да зачем меня заказал - не их дело.

Новокрещенов, до сих пор так и не севший в предложенное ему кресло, по-военному сделал два шага вперед и шепнул почтительно:

- И это узнал, Федор Петрович. Щукин в больнице. Насчет диагноза пробиваю пока. В областной клинической лежит. Но не в основном корпусе. Есть там флигелек во дворе, из белого силикатного кирпича. Неприметный такой, без таблички при входе. В нем две палаты оборудованы для привилегированных пациентов. Одна пустая, в другой - Щукин. При нем охранник неотлучно. Есть еще медсестра дежурная, но та без конца туда-сюда шастает, персонала-то не хватает.

Федька достал из объемистой коробки сигару, отстриг ножничками кончик, раскурил неторопливо, подставляя под огонек то так, то эдак, а потом, зажав в зубах, задрал ее в потолок, задымил, будто горнист задудел победно.

- Та-ак... - выдохнув облачко ароматного дыма, заключил наконец он. Ну, док, спасибо. Вот, как договаривались. - Чкаловский выдвинул ящик стола, достал толстый конверт, ловко, будто блинчик испек плоским камешком-голышом по тихой речной воде, пустил его по полировке в сторону Новокрещенова.

Тот ловко прихлопнул скользнувший конверт рукой, но не взял, держал под ладонью, прижимал осторожно, словно птичку поймал, готовую вспорхнуть в любой миг и улететь безвозвратно.

- Бери, док. Там баксы, пять кусков, как условились.

- Спасибо, Федор Петрович, - Новокрещенов поелозил конвертом по столу, а потом отодвинул легонько, не далеко, так, чтоб дотянуться можно было. Деньги, конечно, по нынешним временам вещь необходимая. Но... не о них я мечтаю.

- Вот как? - удивленно поднял Чкаловский густые, с проседью брови.Ну-ну. Выкладывай, что у тебя за мечты такие, которые даже за баксы не купишь.

- Трудно, Федор Петрович, жить одному. Без... друзей, единомышленников... - замялся Новокрещенов.

- Ты не финти, говори прямо, - властно подстегнул его Чкаловский.

- Я... имею в виду... Долгосрочное сотрудничество. Так сказать, на постоянной основе. Короче говоря, прошу зачислить меня в вашу... команду.

Федя осторожно уложил серую колбаску пепла, осмотрел рубиновый огонек на конце сигары, спросил буднично:

- А - зачем?

- Сложно нынче одному, без поддержки. Да я и не с пустыми руками пришел, - заторопился Новокрещенов. - Со вступительным взносом. Со своим э-э... пирогом к общему праздничному столу.

- Да ну? - заинтересовался Федька.

- Фирмочка у меня есть, - внутренне торжествуя, выложил Новокрещенов. Медицинская. Частная. Невелика, зато доход постоянный, надежный приносит. Люди-то во все времена болеют...

Федька ухмыльнулся довольно.

- Вот ты какой... А что за фирмочка?

- Центр нетрадиционной медицины "Исцеление". Он у меня практически в руках. Остались... кое-какие формальности.

- Вот хват! - одобрительно кивнул Чкаловский. - Я ведь про ту контору слыхал. Говорят, там лепила классный работает. От всех болезней лечит... Так говоришь, эта фирма теперь твоя?

- Практически...

- Хорошо, - искренне похвалил Федька. - Правильно мыслишь. Вот тебе конкретное поручение. В общем, ты Щукина вычислил, а теперь порадуй меня, старика. Сделай так, чтоб я об этой падле некролог в ближайшем номере газеты прочел. С соболезнованиями папаше его, депутату Государственной Думы. Понял? Сделаешь - дальше будем базар вести. Но в любом случае премия - двадцать тысяч баксов. Вот тебе... - Федя извлек из ящика необъятного стола второй конверт, так же ловко пульнул Новокрещенову.- Тут еще пять тысяч пока. Задаток. Сделаешь - остальное получишь. Ну и, само собой, нерешаемых проблем в жизни твоей с той поры не будет. Захочешь фирмой рулить - пожалуйста, покажешь только пальцем на ту, которая приглянулась - твоя. В Африку или в Штаты слетать, водки попить- скатертью дорожка. Надумаешь в депутаты пойти назови только округ и тебя выберут... Но дело - вперед.

- Спасибо, Федор Петрович, за доверие, - с чувством произнес Новокрещенов, забирая оба конверта. Они не лезли в карманы, и он держал их перед собой, прижав к груди.

- А чеченца пока у себя придержи. Корми так, чтоб с голоду не сдох. Да гляди, чтоб Щукин про него не прознал. На этом чечике много чего завязано... Он мне еще пригодится, - сказал на прощание Чкаловский и сделал знак рукой иди, мол, свободен.

- Об исполнении доложить? - обернулся с порога Новокрещенов.

- Сам узнаю. Из некролога, - буркнул Чкаловский и потянулся к телефону.

Новокрещенов шагал по ухоженной улочке поселка новорусской застройки, любовался затейливыми домами-теремками с не нашими, вечнозелеными лужайками и розариями во дворах и думал о том, что непременно переберется сюда со временем на постоянное жительство, будет так же, как вон тот пузан, прохаживаться по-хозяйски возле собственного коттеджа, обонять аромат августовских цветов, а потом за ним, шурша вкрадчиво шинами, подкатит осторожно смуглый, как угодливый мулат, "мерседес", и вышколенный шофер распахнет предупредительно дверь - пожалте в экипаж, сэр...

А пока Новокрещенов окрыленно шел к остановке троллейбуса и бормотал, будто продолжая начатый с кем-то давным-давно яростный спор.

- Не вписался, говорите, в новую жизнь? Ну, это мы еще посмотрим... Я-то впишусь... А вот вас, сук, всех повычеркиваю. Похерю. Крест на крест!

От прежней вялости и расхлябанности Новокрещенова, болезненной мнительности его не осталось и следа. Отныне им правили ясные помыслы, четко различимые цели и продиктованные самым рациональным способом их достижения поступки...

Впрочем, настроение Новокрещенова наверняка было бы другим, если бы знал он, что сразу после его ухода Федя Чкаловский снял с телефона трубку и потребовал сердито:

- Кукшина мне. Привет. Ну что, сукин сын, дошаманился? Первый попавшийся лох тебя вычислил, да? Короче, так. Пока ничего не предпринимай. Подыграй ему. Меня ты, естественно, не знаешь. А вообще правильно на тебя наехали! Кончай эти макли с ракушниками. Есть же благородные медицинские специальности! Наркология, например... В общем, посоображай насчет переориентации центра на лечение наркоманов. Дело это общественностью приветствуется и в финансовом плане перспективное. А то, что от пациентов отбою не будет - это я тебе, хе-хе, гарантирую, - хрипло хохотнул Федька и брякнул трубкой о телефон...

Дома, в сенцах, Новокрещенова встретил воплем взъерошенный Ванька:

- Шеф, беда! - и запричитал, шмыгая носом. - Убег! Совсем убег!

- Кто? - понимая уже, что случилось, все-таки переспросил Новокрещенов.

- Да, этот, как его, чечик! Помог ему кто-то. Вон, шкаф сдвинули, гады, засов на погребе отворили...

Торопливо пройдя в комнатку, Новокрещенов увидел распахнутую беззубо пасть подполья, приблизился, заглянул в заплесневелую темноту.

- Пусто, - безнадежно махнул рукой Ванька.

- Т-твари... Кто?! - скрежетнул зубами Новокрещенов. - К-кто выпустил? Может, ты?!

- Да что я, совсем что ли, на всю голову больной?! - отшатнулся Ванька и перекрестился порывисто. - Вот те крест, командир. Чтоб я такую подляну подложил... Да я их давил, гадов... У меня их штук тридцать на боевом счету, если с Афгана прикинуть! Я... Я полчаса назад вернулся, на аэродроме с прапорами насчет письма перетер. Прихожу - а тут вон чо. И окошко, гляньте-ка, расгокано!

Только сейчас Новокрещенов обратил внимание на то, что их подслеповатое, белесое от слоя пыли и грязи окно, выходящее на улицу, которое сроду не открывалось, зашпаклеванное наглухо много лет назад, выбито теперь, и створки рамы свешиваются на вывернутых петлях внутрь комнаты.

- С улицы по нему звезданули, - пояснил Ванька, с видом следопыта осматривая осколки стекла на полу. - Вишь, сюда посыпались. Значит, снаружи высадили. Стал-быть, кенты чечика про него дознались и вызволили.

- Если бы кенты, они бы нас дождались и глотки перерезали, - возразил Новокрещенов.

- Еще не вечер, - беззаботно пожал плечами Ванька. - Я, шеф, пожалуй, шпалер почищу. Вдруг пригодится.

Новокрещенов, насупившись, еще раз оглядел рамы, битое стекло на половицах, попробовал качнуть неподъемный шифоньер, сдвинутый кем-то с крышки лаза, бормоча: "Вот суки... И кто ж эти суки?.." Потом, в ярости топнув, хрустнул стеклом на полу и скомандовал:

- Тащи Алика сюда. Может, он чего видел.

- Сей момент, командир! - козырнул Ванька и помчался во двор.

Через пару минут он вернулся, сосредоточенно и нелюдимо, как заправский конвоир, толкая перед собой пыхтящего взволнованно Алика. Сосед улыбался заискивающе и, сложив на груди сдобные ладони, мелко, подобострастно кивал.

- Асселям алейкум...

- Ты видел, кто без нас в доме был? - не давая опомниться, грозно подступил к нему Новокрещенов.

- Нишава не видел, - радостно закивал Алик. - Дома спал. С женами играл мал-мал, потом спал. Ни-ша-ва не видел!

- Кто-то сюда заходил. Вот, - Новокрещенов указал на погреб и от волнения тоже заговорил с акцентом на манер Алика. - Человека отсюда забирал и выпускал. Понял? Нужного мне человека. Я его здесь закрывал, а он выпускал!

Алик, вытянув шею, опасливо, бочком, приблизился к погребу, глянул по-птичьи одним глазком вглубь и сразу отскочил.

- Кто там?

- Да никто теперь, дятел! - рявкнул, потеряв самообладание, Новокрещенов. Принялся объяснять, словно глухонемому, жестикулируя. - Вот тут пленный сидел. Под крышкой, в погребе. Сверху - шкаф. Кто-то в окно залез - видишь, разбито? Шкаф отодвинул, погреб открыл и пленника выпустил.

- А-а! - сообразил вдруг и закивал радостно Алик. - Мой все понял. У тебя там раб сидел! У меня тоже раб дома был, доверительно сообщил он Новокрещенову. - Давно был. Русский раб. Хороший. Много-много работал и мал-мал кушал, - и заверил льстиво: - Русский раб - самый лучший раб!

- Вот сволочь, - взъярился Ванька и влепил Алику оглушительную затрещину. Тот мотнул от удара головой, схватил себя за пухлую щеку, надул плаксиво толстые, будто напомаженные алые губы.

- Зачем бьешь, брат?!

Ванька смущенно потер костяшки пальцев, сказал сконфуженно:

- Ты тоже, сосед, виноват. Говори да не заговаривайся! - и, повернувшись к Новокрещенову, заступился за пострадавшего: - Да не видел он ни хрена! Говорю ж - с улицы залезли!

- Ладно, - согласился Новокрещенов и указал ошарашенному Алику пальцем на дверь. - Иди отсюда. И - молчок! Понял?

- Понял! - угодливо закивал сосед, заколыхал животом согласно и удалился, пятясь.

- Что делать-то будем, шеф? - Ванька обескураженно почесал пятерней сивые вихры на затылке. - Я уж договорился с летунами насчет письма. Обещали передать в лучшем виде... У вояк там тоже кое-какие связи есть. А как теперь пацана из плена вытащить - ума не приложу... Интересно, какая все-таки падла у нас чечика стырила?

Новокрещенов досадливо поддел ногой крышку люка, захлопнул с грохотом, потом подошел к низенькому окну, нагнулся, осторожно коснулся пальцем ощерившихся в раме осколков.

- Нам с тобой, Ваня, отступать нельзя. Найти надо чечика.

- Да где ж его теперь ловить? - жалобно шмыгнул носом приятель. - Ищи ветра в поле...

Новокрещенов распрямился, охнув, потер поясницу.

- Радикулит, ч-черт... Я, кажется, знаю, кто нашего чеченца увел... потом поинтересовался буднично. - Ты пистолет почистить собирался? Вот и займись этим прямо сейчас. А заодно покумекай, как глушитель к нему примастырить. Сможешь такую штуку сконструировать?

- Запросто! - Ванька пошарил глазами по комнатке, схватил пыльную, давным-давно неизвестно зачем валявшуюся на полке большую, как почерневшая груша, клизму, сдавил, хрюкнул резиной.

- Во, в самый раз.

- Издеваешься, да? Мы к бандитам пойдем. Их клистиром не проймешь... вспылил Новокрещенов.

- Да вы не поняли, шеф, - обиженно возразил Ванька. - Пипку вот эту срежу и донышко. Натяну на ствол - мировой глушак получится. Если, конечно, только пару раз стрельнуть. Больше не выдержит. Сколько выстрелов-то будет?

- Два, - твердо пообещал Новокрещенов и уточнил: - Один на поражение, второй - контрольный.

Глава 21

После полудня к Самохину прибежал новокрещеновский шнырь Ванька и поведал о таинственном исчезновении чеченца. А потом, видя искреннее недоумение и негодование отставного майора по поводу такого непредвиденного исхода тщательно разработанной и осуществленной операции, успокоил, намекнул на новый план, задуманный Новокрещеновым.

Для его обсуждения отставного майора приглашали на встречу в скверике, неподалеку от дома. Там его уже ждал Новокрещенов, сидя на лавочке и покачивая ногой.

Ванька опустился поодаль на корточки, достал из необъятного кармана пообтрепавшейся камуфляжной куртки бутылку пива, ловко сорвал зубами пробку и, приложившись, ополовинил посудину, клокоча горлом, в один присест.

Покосившись на Новокрещенова, Самохин обнаружил, что тот здорово изменился со времени их последней встречи. Песочного цвета костюмчик, в тон ему рубашечка с галстуком, новые, ласкающие взор персиковой замшей, ботинки... Но главное - глаза: серые, колкие, как шипы новой колючей проволоки на запретке...

- Ты, майор, Щукина-младшего знаешь? - холодя его взглядом, деловито осведомился Новокрещенов.

Самохин вздохнул понимающе.

- Вот, значит, что у вас на уме... Встречал я этого паренька лет десять назад. В следственном изоляторе.

- Что за тип?

- Ну, сейчас не знаю... Если уж нынче даже дешевые фрайера, которых на зоне тогда за людей не считали, и то забурели, в авторитеты воровские вышли, то этот-то уже тогда вроде как в серьезных пацанах ходил. Хотя и не урка. Ни разу, кажется, на зоне не сидел. Так, попарился в сизо пару месяцев...

- Опасен?

Самохин поджал губы.

- Да кто ж так, с первого взгляда, может сказать... Я его в девяносто первом встречал. Типичный обкомовский сынок - избалованный, наглый. А попал под дубинал, ему дежурный наряд слегка хребет вправил, так сразу скис... Дерьмо, одним словом...

- Вот мы сегодня с этим дерьмом поближе и познакомимся, - заявил Новокрещенов, шалея глазами.

Самохин опять вздохнул, кивнул обреченно, сказал, тупя взгляд:

- Значит, это он у нас чеченца-то умыкнул?

- Он, больше некому, - уверенно подтвердил Новокрещенов.

- И, главное, я уже с летчиками договорился! - встрял Ванька. - Так нет, всю малину обхезал... Гнида!

- Это он умеет, - усмехнулся Самохин и, внимательно глядя на Новокрещенова, поинтересовался: - Ну, предположим, доберемся мы до Щукина. И - что?

- Дальше - моя и Ваньки забота, - недобро прищурился Новокрещенов. - Мы с ним про это толковать будем.

- Насчет чеченца? - простодушно не отставал Самохин.

- И его... тоже.

- Крутые вы - спасу нет, - хмыкнул недоверчиво отставной майор. - А если он откажется... разговаривать? Его в заложники возьмем?

- Надо будет - и возьмем! - отрезал Новокрещенов.

Самохин смотрел на него с прежним сомнением.

- Та-а-к... Лихо! А может, и правильно? Говорят, смелого пуля боится, смелого штык не берет... А вот воровская финка, бандитский ствол - вещи реальные. Как сквозь них прорываться будем? Где этот Щукин обитает, выяснили?

- В больнице он обитает. В областной. Видать, прихворнул. Охраняет его один телохранитель с мобильным телефоном и, судя по всему, со шпалером.

- Я его сделаю! - пообещал Ванька, допив пиво и задумчиво разглядывая пустую бутылку с остатками пены на дне. - Я таких, Андреич, бройлерами зову. По две штуки на кулак принимаю. Они только с виду здоровые, а ежели, к примеру, такому под дых закатать, так позвоночник нащупать можно. Тесто парное, а не мышцы.

- Здоров же ты, солдат, заливать, - снисходительно подначил его Самохин.

- А вот, глянь!

Ванька вдруг с размаху хлопнул себя бутылкой по лбу. Брызнули осколки. Один даже прилип к коже над бровью.

- Во!

Новокрещенов, добрея лицом, указал на него отставному майору:

- Пуленепробиваемая башка. И никакого сотрясения мозга.

Самохин насупился, сказал осуждающе:

- Вот что, ребята. Дело задумали вы серьезное. Это вам не демонстрация боевых искусств. Пуля из ТТ - не бутылка. Стукнешься с ней лбом - полголовы снесет.

- Понимаю. А потому, Андреич нам бы оружием разжиться, - кивнул Новокрещенов. - У нас пока один ствол на двоих. Хоть бы обрез какой завалящий...

- Оружие добудем в бою! - потирая ушибленный все-таки лоб, с апломбом заявил Ванька.

- Револьвер я с собой прихвачу, - пообещал Самохин. - У меня есть. Хорошая машинка. Не подведет.

Новокрещенов посмотрел на него с уважением, потом, помолчав, предложил:

- А раз так, то идем сегодня вечером. Встречаемся в десять, у ворот областной больницы.

- Не рано? - озабоченно нахмурился Самохин. - Такие дела сподручнее в глухую ночь затевать.

- Это если автозаправку грабить. Или сейф в банке взламывать, возразил Новокрещенов. - А для нас непоздний вечер в самый раз. Сегодня пятница, значит, у областной больницы ургентный день. По пятницам в нее больных со всего города повезут. Самый наплыв - с девяти до одиннадцати вечера. Приемный покой битком, весь медперсонал с ног сбивается. Во дворе родственники госпитализированных, посетители. Суета, народу полно. На посторонних никто внимания не обратит. Щукин лежит во флигеле, в отдельном боксе. Там - сестринский пост. Дежурную медсестру мы вызовем... подальше куда-нибудь. В лабораторию, например. Она в дальнем корпусе, пока туда-сюда сходит - минут пятнадцать уйдет. Нам хватит.

- Не мало? Для разговора-то... по душам? - засомневался Самохин.

- Хватит. Беседа будет недолгой, - твердо пообещал Новокрещенов. - Так что до встречи. Не забудь, двадцать два ноль ноль. У ворот областной больницы.

Самохин, задумавшись о своем, рассеянно кивнул...

Когда солнце, крутанувшись по выцветшему небу, спряталось за крышей пятиэтажки-"сталинки" напротив и мимо окон самохинской квартиры, перечеркивая улицу пунктирными линиями, замелькали тени сумасшедших стрижей, отставной майор вышел из дому.

В боковой карман положил заранее заготовленную пачку чая "Ахмад" импортного, как уверяла надпись под изображением тигра на коробке, индийского. Чай предназначался в подарок Федьке, коллекционеру и знатоку, которого, чуял Самохин, придется навестить сегодня же.

Миновав подъезд, отставной майор порадовался, что не повстречал невзначай Ирину Сергеевну. Он не знал, что можно сказать ей сейчас, чем обнадежить...

До больницы Самохин добирался на рейсовом автобусе. Охнув и скрежетнув ревматически несмазанными сочленениями, автобус остановился на нужной остановке, и отставной майор с облегчением покинул душный от угарного газа салон. Как и предсказывал Новокрещенов, несмотря на сумеречный час, еще несколько пассажиров сошли и бодро затопали к высившимся неподалеку, особняком от окраинного жилого массива стоящим корпусам областной больницы.

У распахнутых ворот, в которые, истошно вопя сиреной и мерцая красно-синими огнями проблескового маячка, как раз въезжала "скорая помощь", Самохин разглядел прогуливающихся безмятежно Новокрещенова и Ваньку.

Узкий внутренний дворик клиники был плохо освещен и плотно заставлен легковыми автомобилями. Вдалеке на задах, под могучим, с доисторических времен еще сохранившимся дубом желтел горящими окошечками неприметный флигелек. Одинокая лампочка снаружи освещала низкое, в три ступеньки, крылечко, на котором, поскрипывая досками, топтался верзила, смолил сигарету, задирая голову и пуская дым в непроглядно-темное, предгрозовое, должно быть, небо.

Наступившая ночь давила спрессованной духотой, и Самохин, ожидавший сумеречной прохлады, запарился в своем костюме. Он расстегнул пиджак и, распахнув борта, молча показал Новокрещенову торчащую из внутреннего кармана ребристую рукоять револьвера.

- Ого! - расплылся в радостной улыбке Новокрещенов и пообещал возбужденно: - Ну, Андреич, значит, все получится!

- Дай-то бог, - сдержанно кивнул Самохин, запахивая пиджак. - Пошли, что ли?

Под сенью дуба вблизи флигеля было непроглядно черно. Самохину что-то сунули в руки - на ощупь мягкое.

- Халат медицинский. Накинь на плечи. Не застегивай. И так сойдет, слышал он свистящий шепот Новокрещенова.

Разглядел, что и тот облачается в белое, становясь похожим во тьме на зыбкое привидение. Ванька переодеваться не стал, растворившись во мраке в своем камуфляжном костюме.

- Сейчас Ванька охранника на крыльце вырубит и в кусты оттащит, пояснил, сдавленно шипя, диспозицию Новокрещенов. - Я первый войду- как дежурный доктор. Если медсестра там - отправлю ее... Скажу, что срочно результаты анализов понадобились... Или еще что, смотря по обстановке.

- Так ведь она тебя не знает, - удивился Самохин. - Увидит, что чужой шум поднимет.

- Тут пятьсот врачей только штатных работает да еще столько же совместителей. Представлюсь консультантом-невропатологом, например, или урологом...

- В лицо запомнит. Опознает в случае чего... - все еще сомневался отставной майор.

- Халат медицинский она запомнит, а не лицо. Фонендоскоп для аускультации, - возразил Новокрещенов и, обрывая разговор, обратился к невидимому Ваньке: - Начали... Пошел!

Самохин разглядел в сумраке, как метнулся, нагнувшись по-обезьяньи, упираясь руками в землю, Ванька, короткими скачками, поплавком в речной ряби, то появляясь, то исчезая, перебежками стал приближаться к крыльцу.

- Сейчас он его вырубит, и мы тронемся, - жарко дыхнул в ухо Самохина Новокрещенов.

Отставной майор следил, не отрываясь, за перемещениями Ваньки, который незаметной стороннему глазу огромной лягушкой неотвратимо сокращал прыжками расстояние до ярко освещенного крылечка, где скрипел половицами телохранитель, пялился тревожно в ночное небо, будто ждал оттуда главных для себя неприятностей, в то время как они накатывались на него с другой стороны.

В последний раз глянув беспокойно на небеса, здоровяк переступил с ноги на ногу под плачущий визг изнасилованного его тяжестью крылечка, затянулся напоследок, щелкнув пальцами, запулил окурок в ближайшие кусты и, круто повернувшись к двери, взялся было за ручку. В этот-то миг, взмахнув полами расстегнутой куртки, спланировал ему на спину ночным нетопырем Ванька, ткнул крестьянским кулаком по затылку и присел, с натугой подхватив рухнувшее объемистое тело щукинского охранника.

- Вперед! - рыкнул Новокрещенов и зашагал к флигелю, бормоча так, что слышал один Самохин. - Я вхожу. Ждешь две-три минуты. Если к тому времени медсестра не выскочит - входи следом. Если увидишь, что медсестра вышла, дай ей отойти подальше, потом входи. Главное, иди уверенно, головой не крути. Тут кто только не шастает, так что на тебя и внимания не обратят.

- Понял, - отставной майор кивнул, что было излишне в темноте.

Он наблюдал напряженно, как Ванька, шурша палой листвой, шустро волочит безжизненное тело охранника в густые заросли кустарника. И, когда облаченный в белый халат Новокрещенов, войдя на крыльцо, решительно распахнул дверь во флигель, по-докторски непреступно вздернув подбородок, важно прошествовал внутрь, Самохин не выдержал-таки, оглянулся окрест, стоя на пятачке света, сквозь паутину сумерек не увидел, естественно, ничего и, чтоб не терять времени даром, бросился помогать Ваньке. Споткнувшись сослепу о тело охранника, спросил озабоченно:

- Ты как его? Не убил?

Ванька чиркнул зажигалкой, осветил бескровное лицо поверженного, задрал бесцеремонно одно веко, другое, шлепнул ладонью по омертвевшей щеке, заключил не без гордости:

- Живехонек. Минут через пять-десять очухается. Но, чтоб не блажил, я его стреножу. Вытянул из кармана длинную макаронину бельевой веревки, перевернул охранника на живот, завернул ему руки за спину, связал в запястьях, захлестнув петлей шею. - Во, теперь, если дергаться начнет, дыхалку сам себе перекроет.

- Чем это ты его? Кастетом?

- Прям! - обиделся Ванька. - Кастетом я б ему черепушку, как пасхальное яйцо, разгокал. Кулаком. Я ж говорю - у меня рука тяжелая. В деревне так-то на спор годовалых бычков глушил. Ну и в Чечне случалось пару раз часовых снимать. Там уж я себя не сдерживал. Валил наглухо... Так, сейчас трофей посмотрим... Посвети...

Ванька опять перевалил телохранителя на спину, рванул с треском, отдирая пуговицы, полы его пиджака, бесцеремонно обшарил карманы, достал толстенный бумажник, потом извлек откуда-то из-под мышки бесчувственного тяжелый, угловатый пистолет, засунул себе за пояс. Обнаружив у жертвы два носовых платка, скрутил их в комок и запихал в рот охранника.

- Теперь не вякнет. А это, чтоб далеко не убежал... - расстегнув на телохранителе ремень, он стянул с него до колен брюки, заметив добродушно: Во-о, теперь точно далеко не ускачешь... Глянь, кажись, лекарша куда-то наладилась...

- Ну, мне пора, - сказал Самохин. - Прикрой нас, если что...

Деловито поднявшись на крыльцо, отставной майор толкнул дверь, вошел и оказался в коридорчике с выкрашенными в больничный, обморочный цвет стенами. Здесь же, напротив двери в палату, стоял покрытый скатертью-простыней стол с телефоном, за которым сидел Новокрещенов, сердито перелистывая толстую тетрадь. Глянув на Самохина, он приложил указательный палец к губам, указав на закрытую дверь в палату, а потом заявил нарочито-громко:

- А-а, вот и вы, коллега! Ну-те-с, ну-те-с, пройдемте-с к больному!

Новокрещенов встал из-за стола и, изобразив растопыренными пальцами что-то вроде пистолета, продолжил:

- Безобразие, знаете ли! Все анализы трехдневной давности. И, представьте себе, остаточный азот так и не определен! Я послал медсестру в лабораторию. Пусть доставит сейчас же. Ну разве можно так работать? Назначают консультацию, а сами...

Самохин, выдавив из себя в подтверждение что-то вроде "э-м-да...", достал пистолет и двумя пальцами, чтоб не щелкнуло громко, взвел курок, направил ствол на дверной проем.

Встав у порога, Новокрещенов пригладил пятерней шевелюру, поправил на груди фонендоскоп, гордо задрал голову. Тактично покашляв, толкнул дверь и вошел в палату. Самохин, чуть замешкавшись, прошел и, пропуская вперед ворвавшегося решительно Ваньку, встал, озираясь вокруг. Скользнул взглядом по однообразно-белым стенам, по столику того же цвета, похожему на бледную тонконогую поганку, увидел сиротскую прикроватную тумбочку, кислородный баллон, кокетливо, словно девица косынкой, обернутый марлей вокруг тонкогорлого редуктора, и вздрогнул, услышав тихий, землисто-сыпучий смешок:

- Хи-хи-г-гхи... Какие гости! Прямо группа захвата! Больничный спецназ... Вы что, клистир мне такой толпой ставить собрались? Или... гх-хи... градусник?

Самохин повернулся, силясь разглядеть говорящего, но прежде всего ему бросилась в глаза довольно просторная, не похожая на больничную, койка, прикрытая сверху полиэтиленовым балдахином. Сквозь проем в распахнутом пологе отставной майор разглядел высоко вздыбленную подушку, приподнятое гробиком одеяло, и... он даже не понял вначале, что перед ним. В мертвом свете люминисцентных ламп, струившемся из-под потолка, Самохин увидел нечто. Там, где обычно покоится голова лежащего, на белоснежной наволочке кровянела, пульсировала масса, напоминающая полураздавленную, размером с череп человека, огромную вишню. Из центра этого бесформенно-мясистого, сочащегося кровью куска и доносился потусторонний голос. Смешок перешел в тихое клокотание.

- Во! - испуганно выдохнул Ванька и в растерянности опустил пистолет. Мы, кажись, опоздали. Глянь-ка, как его отхайдокали!

Алое месиво дрогнуло студенисто, хрюкнуло, и в нем обозначилась сначала черная впадина рта, а затем блеснули ртутными шариками два пронзительных глаза.

Новокрещенов бесстрашно приблизился к тому, что лежало на кровати, склонился, вгляделся пристально, вымолвил озабоченно:

- Что-то я, болезный, с диагнозом затрудняюсь. Этот мясной фарш на вашем лице... Питательная маска? От ранних морщин?

- СПИД это, дурак! - проворчала, сердито клокоча и пульсируя, физиономия. - Саркома сосудистая, слыхал про такую? А еще халат нацепил, неуч...

Новокрещенов, явно не ожидавший подобного, отступил на шаг, потоптался нерешительно, поинтересовался, вертя бесполезный фонендоскоп:

- А вы, извините, гражданин Щукин будете?

- Чо, не похож? - хрюкнула маска. - Сейчас вот харкну те в рожу инфицированной слюной и - каюк.

Завороженный этим зрелищем Ванька пистолет все-таки поднял, направил в сторону лежащего на койке.

Самохин поежился, однако остался на месте, сжимая вспотевшей рукой лишний в такой ситуации револьвер, и наблюдал не без восхищения за быстро пришедшим в себя Новокрещеновым.

Бывший доктор спрятал фонендоскоп и, заложив руки в карманы халата, постоял, покачиваясь с каблука на носок, а потом уточнил сочувственно:

- Эта ваша... э-э... болезнь - следствие заражения при употреблении наркотиков? Или неразборчивости в сексуальных контактах?

- А тебе-то какое дело? Ты чо, в натуре, и вправду доктор? Хотя... гх-хе... ладно. Можно и поболтать, - булькнуло то, что было когда-то лидером преступной группировки Щукиным. - Спешить мне некуда... Я все дела, в натуре, уже закончил... - он опять захрипел, заклокотал горлом, то ли смеясь, то ли задыхаясь. - А вы, ребята, прикольные, - сказал Щукин, отдышавшись. - Соображаете. Может, ширнемся на пару? У меня есть чем раскумариться!

Самохин выступил вперед, проговорил строго:

- Ладно, кончай треп. Мы к тебе, парень, по делу.

- Дела, командир, у следователя. А у нас так, делишки... - ерничал Щукин. Несмотря на ужасный вид, исходивший от него гнилостный, трупный запах, - Самохин это явственно почувствовал теперь, - он ожил будто, подвижные капельки белесоватых глаз повеселели, заскользили по кровавому бифштексу лица туда-сюда, зыркая на вошедших в палату - и впрямь, видать, умирающий был под кайфом.

- Тебе, Щукин, о душе думать пора, - осуждающе изрек Самохин. - А ты все храбришься, крутого из себя строишь... А мы ведь к тебе, в общем-то, по-хорошему пока...

- Да-а? - капельки глаз дрогнули, застыли и уставились на отставного майора, как тупые кончики никелированных пуль.

Самохин почесал задумчиво револьверным стволом переносье, затем, спохватившись, спрятал оружие в карман - от греха, заговорил спокойно, доброжелательно.

- Дело, видишь ли, в следующем. Парень у нас... Ну, скажем так, родственник... в плен к чеченцам попал. Он там, на Кавказе, служил. В десанте. Короче говоря, мы и так, и эдак пытались, не можем его оттуда вытащить. А ты... У нас, знаешь ли, разведка тоже работает, и мы знаем, что ты с чеченской группировкой... или как ее помягче назвать... диаспорой, вроде общие дела ведешь. Короче, вопрос так поставим... - Самохин сбивался постоянно, ибо не мог все-таки, как ни старался, заставить себя смотреть в глаза ужасного собеседника. - Либо ты даешь железное слово... ну, клятву вора, что ли... И парня нам через своих кентов-лаврушников возвращаешь, либо...

- Либо мы тебя кокнем прямо сейчас, и все дела, - улыбнувшись, сообщил Новокрещенов.

Щукин протянул тонкую, как бамбуковая палка руку, попытался нашарить что-то над головой - кнопку сигнализации, должно быть.

- Лежать! - рявкнул Ванька, уже твердо, без растерянной дрожи направляя на него пистолет. - Руки на одеяло! Замри, как покойник!

- Да замру, совсем замру. Недолго осталось, - сварливо ответил Щукин, но руку опустил, сплел когтистые пальцы на груди - и впрямь покойник, осталось только свечку в них вставить. - Тем более что жлоба моего, телохранителя, вы наверняка вырубили?

- А как же! - хвастливо подтвердил оправившийся от шока, вызванного внешностью собеседника, Ванька.

- И еще одна, - опять взял на себя инициативу Новокрещенов, - претензия к тебе, Щукин. Мы было обмен затеяли, кандидатуру нашли... подходящую. А твои братки его у нас увели.

- Кого увели? - искренне заинтересовался Щукин.

- Чеченца. Которого мы, как бы это попонятнее выразиться... в заложники для обмена на солдатика взяли.

Щукин опять зашевелился, сел еще выше, опершись спиной на подушку, задохнулся от этого усилия, сказал хрипло:

- Ну я, в натуре, хренею от этой ботвы... Чо вы тут на меня грузите? Какие солдаты, заложники, чеченцы? Вы вообще-то, ребята, в ту палату попали? А то грохнете меня - а потом окажется, что, хе-гхе, не того...

- Того, того, - успокоил его Новокрещенов. - Мы ведь, Щукин, не просто так, не от балды на тебя вышли. Нам Федя Чкаловский насчет твоих дел полный расклад дал!

- Федя?! Кх-хе-гхе! - захлебнулся в кашляющем смехе Щукин и, вытащив из-под подушки салфетку, долго отхаркивался в нее, хрипя изъеденными болезнью легкими. - Ах, Федя... - задыхался возмущенно он. - То-то я смотрю и не пойму, что вы за типы... Вроде не блатные... а при наганах... По рожам - так вообще менты... Так вот кто вас на меня траванул! Федя...

- Вы же с ним давно враждуете, сферы влияния делите, - подсказал начавший прозревать Самохин.

- Да я уж год как... вот так валяюсь. Давно от дел отошел, - Щукин все пытался сесть повыше, карабкался, но обессиленно сползал всякий раз с подушки, тонул в тяжелом одеяле, проваливаясь под него, как сквозь проломленный лед, по самое горло. - Ну подумайте, на хрена мне, мертвецу, вся эта морока? Вся моя пехота давно под крыло к Феде Чкаловскому драпанула. Он и рулит сейчас всеми делами в городе. А папаша мой его поддерживает... как депутат.

- Ваш отец? - изумился Самохин.

- Ну да! гх-ха! Они ж кенты першие! Федька батю в Госдуму протащил, предвыборную кампанию его финансировал, конкурентов мочил...

- А как же... чеченская группировка? Разве не вы ей... управляли? допытывался Самохин.

- Все братки кавказские, как вторая чеченская война началась и дома в Москве взорвали... кх-хе... хвосты поприжали и от дел отошли. Они ж понимали, что теперь их не только менты пасут, но и спецслужбы... И чуть что - сразу в каталажку... Вот они и затаились. А Федя на них наезжал... Ему транзит наркотиков через Степногорск сохранить нужно было. Наркота в нашу область из Афганистана, Таджикистана и Казахстана шла, а Чкаловский их дальше, в Европу, гнал... Через Москву опасно, перехватывали часто. Так они ее через Чечню, Грузию и дальше, в Европу, гнали...

- Так, все ясно, - неожиданно встрял в разговор Новокрещенов. - Пора закругляться. Сейчас медсестра подойдет. Уходим.

- И, таким образом, - не обращая на него внимания, допытывался, впитывая информацию, отставной майор, - Феде как-то надо было принудить... заставить чеченскую группировку активизироваться, играть по его правилам? Вот, значит, зачем ему их земляк, что на зоне сидел, понадобился... Ты мне парень, еще вот что скажи...

Неожиданно за спиной майора громко хрюкнуло. Щукин как-то странно подпрыгнул на койке, влип в подушку, откинув голову навзничь. По кипельно-белой наволочке расплылось большое кровяное пятно. Самохин обернулся в недоумении и увидел, что Новокрещенов держит в руке, направляя в сторону Щукина, что-то непонятное, вроде вантуса, предназначенного для прочистки забившихся сливов кухонных раковин. "Вантус" опять громко чмокнул, из него вырвался прозрачный язычок пламени. И только теперь отставной майор понял, что в руках Новокрещенова револьвер, на ствол которого натянута резиновая груша. После второго выстрела она лопнула, развалилась надвое, пуля опять встряхнула изможденное тело Щукина, разбросавшего сухие руки по сторонам и теперь застывшего на манер распятия в забрызганной кровью больничной койке.

- Эт-то... зачем? - ошеломленно спросил Самохин.

Новокрещенов отчужденно взглянул на него, потом вытер полой халата рукоять револьвера, бросил брезгливо оружие на кровать рядом с распластавшимся Щукиным.

- Все, уходим, быстро! - скомандовал доктор и первым, повернувшись круто, шагнул из палаты. За ним устремился замороченный Ванька.

Чуть приотстав, Самохин метнулся к Щукину, склонился на мгновение над телом.

- Эй, ты чего? - сердито окликнул, заглянув в палату, Новокрещенов.- Я же сказал - уходим!

Самохин поспешил к выходу, оправдываясь виновато:

- Да я это... глянул... вдруг живой...

- После двух пуль в голову? - криво усмехнулся Новокрещенов и, подталкивая Самохина в спину, добавил: - Чудак ты, майор... Что сделано, то сделано...

Задыхаясь от возбуждения и быстрой ходьбы, отставной майор не помнил, как прошмыгнула их троица через темный больничный двор и оказалась на прилегающей улице, застроенной кособокими, с погасшими в эту пору окнами особнячками. Почуяв чужих, забрехала заливисто мелкая тонкоголосая собачонка, в ответ ей забухали басовито, загремели цепями злобные сторожевые псы.

- Слушай, командир, - раздраженно обратился к Новокрещенову Самохин, я что-то не понял. Ты зачем нас сюда приводил? Насчет вызволения из плена сына Ирины Сергеевны перетолковать или Щукина, который и так на ладан дышал, укокошить?

- Мы вроде как к бандитскому пахану шли, а тут... - тоже засомневался Ванька. - Я, конечно, ежели надо, тоже кого угодно грохнуть могу, но этот сам готов был в любой миг копыта отбросить. Он бы не сегодня завтра богу душу отдал...

- Дьяволу! - окрысился Новокрещенов. - Дьяволу он бы душу отдал, а не богу! Вы что, забыли, кого мы только что грохнули? Это же Щукин! На нем столько человеческих жизней - другой эсэсовец из дивизии "Мертвая голова" позавидует! А ты, Андреич, с ним тары-бары развел... А тот и рад тебе бредятину разную на уши вешать...

- Искать нас теперь по всему свету друганы его будут, - обреченно вздохнул Ванька. - Он ведь какой-никакой, а вор в законе был.

- Был, да весь вышел. Похоронят с помпой, памятник из черного итальянского мрамора отгрохают и забудут. Спидонос этот всем уже надоел. И если Федя Чкаловский с папашей его дружат, то и папаше... - поняв, что сболтнул лишнего, Новокрещенов прикусил язык.

Самохин закурил, жадно затянулся "Примой" так, что сигаретный огонек высветил его тяжелый взгляд, от которого невольно поежился Новокрещенов.

- Так, стало быть, все-таки Федька его заказал... - попыхивая во тьме дымком, проговорил отставной майор. - То-то ты, доктор, так вовремя Щукину рот пулей заткнул... Помог, так сказать, избавиться обществу от вредного элемента. И, судя по всему, абсолютно бескорыстно...

- Ну, не бескорыстно, да! - взорвался Новокрещенов. - Для вас же, дураков, старался! Мы эту тему еще... обсудим. В накладе не останетесь! По тысяче баксов для начала на брата даю!

- Для начала?! - притворно изумился Самохин. - А потом, значит, и больше? За такие-то деньжищи... Кого следующего-то замочим?

- Издеваешься? - взвился Новокрещенов. - Принципиального из себя строишь? Да ты посмотри, майор, вокруг. Все изменилось давно, все изменились! Только ты, как динозавр, со своей принципиальностью носишься.

- Ты мне объясни только одно. Как со Славиком-то теперь быть?

- Да решим мы эту проблему, - досадливо махнул рукой бывший доктор. Перед нами такие перспективы открываются! - и, смягчившись, предложил: Ладно, мужики, кончаем ссориться. Что сделано, то сделано. Приглашаю всех в ресторан. Прямо сейчас. Загудим на всю ночь, по-людски. Там я вам, х-хе, и премию выдам!

Самохин щелчком отбросил окурок, канувший рубиновой искрой в пожухлой траве, сказал устало:

- Пора мне. И так я с вами, друзья, припозднился. Домой пойду.

- Да погоди, Андреич, - в голосе Новокрещенова засквозило отчаянье.Куда ты? Сейчас тачку тормознем и поедем. Денег-то прорва! Хоть до Америки довезут!

- Не-е, - мотнул головой Самохин. - Режим дня у меня стариковский. Утро вечера мудреней, - и пошел по темной улочке к автобусной остановке.

- Товарищ майор! Я с вами... - услышал он.

Оглянувшись, увидел Ваньку, который догонял его, стуча по колдобинам крепкими армейскими ботинками.

- Ну и пошли вы... Чистоплюи! - донесся вслед голос Новокрещенова.Хотел вас в люди вывести, так нет...

Самохин шагал, сосредоточенно глядя под ноги. Долго шли молча, выбираясь с незнакомой окраинной улочки под лай растревоженных появлением чужаков окрестных собак, и, наконец, вышли к проспекту, шумному, празднично светлому от неоновых фонарей. Самохин озабоченно глянул на часы...

- Всего-то половина двенадцатого. Я уж думал, глубокая ночь. Значит, автобусы ходят еще...

Ванька пожал плечами:

- Да у меня деньги есть. Поймаем частника, чать довезет. Вам, товарищ майор, куда?

Самохин задумался на мгновенье, полез в карман, достал ключи от квартиры.

- На, езжай ко мне. Должен же ты где-то переночевать. А я позже подъеду. Мне тут... кое-какие вопросы решить надо.

- Спасибо, - покачал головой Ванька. - Раз так, то я попрощаюсь с вами. Пойду пивка где-нибудь выпью. Потом к кентам наведаюсь... Недалеко тут.

Самохин пожал Ванькину руку, поинтересовался:

- И куда ж ты теперь, солдат? Опять... в охранники?

- Не-е, - широко улыбнулся тот. - Еще погуляю с месячишко, а потом в Таджикистан завербуюсь. Там, говорят, в погранчасти контрактников набирают. Может, опять в Афган попаду. Где наша ни воевала, лишь бы не пропадала! Сказал и пошел, не оглядываясь, в сторону сияющих огнями киосков, круглосуточно торгующих пивом.

Самохин, ускорив шаг, добрался до ближайшего таксофона и, вставив специально припасенную для такого случая карточку, набрал нужный номер.

- Дежурный по РУБОПу? Мне нужен полковник Смолинский... Я знаю, что рабочий день кончился. Скажите, майор Самохин звонит. По срочному делу. Он в курсе... Спасибо, соединяйте. Жду.

Глава 22

Второй звонок по телефону-автомату Самохин сделал Федьке. Тот, поворчав по причине позднего времени, согласился-таки принять старого приятеля. Поймав такси, после четвертьчасовой гонки с водителем-лихачом по опустевшим ночным улицам отставной майор оказался возле заветного, тюремной архитектуры коттеджа, в котором обитал Федя Чкаловский.

Федька, не в пример прошлым посещениям, не вышел встречать припозднившегося гостя, принял его все в том же кабинете с необъятным столом, книгами и богатой коллекцией чая, расставленного в сотнях баночек и коробочек по высоким, под потолок, стеллажам. Сам принаряжен в черный, официальный костюм-тройку, будто не спать, а на торжественный прием собирался. Протянул небрежно Самохину руку, и тот, не обостряя до поры ситуацию, пожал ее, сел в указанное ему кресло, провалившись в него так, что оказался значительно ниже восседавшего напротив за столом Федьки, будто на коленях перед ним стоял.

- Ты еще, как бериевский следак, лампу мне в физиономию направь,буркнул раздраженно Самохин и, пошарив в боковом кармане пиджака, вытянул оттуда жестяную коробочку с чаем. - На-ка вот. Для пополнения твоей коллекции.

Жестянку он подал, держа как-то небрежно, лишь прихватив двумя пальцами за ребристые края, но Федька не обратил на это внимания. Лапнул привычной хватать все подряд пятерней, водрузил на нос очки, прочел по складам: "Ахмад" - и, удовлетворенно кивнув, поставил на ближайшую полку.

- Спасибо, у меня вроде бы есть такой. Ну ничего, разопьем его вместе.

- В другой раз, - сердито поджал губы Самохин.

- Что-то ты сегодня не такой какой-то, - подметил Федька. - Если уж кто и должен раздражаться, так я. Вваливаешься за полночь... А у меня режим, между прочим. Я теперь здоровье берегу. Такая, брат, жизнь масляная началась, что помирать неохота! Сигару не желаешь? - и усмехнулся.

- Да ну их к шутам, - сконфузившись, махнул рукой отставной майор.- Я уж лучше свою "Приму". Ты тоже хорош. Где бережешься, спишь по графику, а где... Эти ж сигары - сущее самоубийство. А мои, плебейские, безвредные совсем, - Самохин глянул хитровато на приятеля. - Без малого сорок лет отечественные курю, и хоть бы хны. Кстати, хочу с тобой радостью поделиться. Никакого рака-то в легких у меня, оказывается, нет!

Федька скорее из вежливости, чем от удивления, выгнул дугой брови, молча пододвинул гостю пепельницу, серебристую зажигалку. Сам прикурил от другой, должно быть, из золота. Чиркнул, клюнул кончиком сигары голубой огонек, закрыл крышечку и спрятал зажигалку в карман. Дорожил, стало быть. Обернулся к застывшему возле двери здоровяку-телохранителю, пыхнул дымком, кивнул рассеянно:

- Иди, браток. Мы тут сами... промеж собой разберемся, - глянул остро на гостя. - Так что ты про болезнь-то говорил?

- Здоров я. Как бык, - повторил Самохин. - Нет у меня никакого рака. И не было.

- Вот видишь. Я ж говорил - не торопись помирать! А ты - за пистолет хвататься.

- Да, о пистолете, - обрадованно вспомнил Самохин и, привстав, пошарил за спиной. Вытянув из-под ремня револьвер, подал приятелю. - Вот, возьми. Слава Богу, не пригодился, - и не выдержав, укорил-таки из кумовской вредности: - Ну и охрана у тебя, между нами говоря... Я бы мимо них, если б захотел, ружье пронес!

Федька покривился досадливо, со вздохом взял револьвер.

- Где ж их, профессионалов-то, взять. Опытные служаки вроде тебя на пенсии. Молодых учить да учить... - нюхнул ствол, крутанул барабан. - Ты чо, стрелял из него?

- Два раза, - виновато признался Самохин. - В роще зауральной. По пивным банкам. Поддавали у приятеля одного на даче, ну и не выдержал, похвастался. Я, грю, тайный агент, до сих пор на службе. И при оружии. Дал ему разок стрельнуть. Ну и сам... Да ни хрена никуда не попали!

- Ну-ну, - скептически хмыкнул Федька, пряча револьвер в ящик стола. А товарищем твоим, ну, на даче-то, небось соседка-блондинка была. Вот ты перед ней хвост-то и распушил!

- Виноват, - потупился Самохин. - Все-то ты знаешь... А не знаешь ты одного, - становясь серьезным, заявил он вдруг, - что сегодня вечером в областной больнице Щукина, главного конкурента твоего... по делам бизнеса... укокошили!

Федька даже не попытался разыграть удивления, сосредоточенно почмокал кончиком сигары, спросил, раскурив:

- А ты откуда знаешь? Тоже там был?

- Да побойся Бога, Федя, - возмутился Самохин. - Чтоб я... на старости лет да в мокруху ввязался?! Я что, дурной?

- И не такое бывает, - грустно возразил Чкаловский. - Я о случившемся тоже знаю. И поболее тебя.

- Да ну?

- Представь себе, мне даже убийца известен. Вернее, два убийцы. Самое интересное, что ты тоже их знаешь.

- Знаю? - обескураженно изумился Самохин.

- Да. И очень неплохо. Щукина знакомые твои, ну, этот, как его, бывший доктор, и второй, беглый солдат, что ли, замочили. Уже и по сводкам УВД прошло.

- Не может быть, - искренне мотнул головой отставной майор. - Они-то в эту историю с какого бока замешаны?

Федька притушил сигару, сказал задумчиво.

- Да я и сам ничего не пойму... Там, говорят, еще третий был... Теперь на него вся надежда...

- А... Новокрещенов? Его что, взяли?

- Скажем так... Только добиться от него ни слова нельзя.

- Молчит? Не колется?

- И не расколется, - пригасив невольное торжество в голосе, заявил Федька. - Мне только что перед твоим приходом звонили. Убит он.

- Убит?!

- Мертвее мертвого. Его адресок опера из местного РОВД вычислили. Уж как исхитрились так быстро - не знаю. Нагрянули на хату - а он там мертвый. С ножом в сердце. Пока повязали соседа его, чучмека-беженца. Но главный подозреваемый - некто Жмыхов. Версия следствия - они Щукина грохнули по чьему-то заказу, а потом поссорились. Теперь его ищут.

- Вот даже как... - удрученно протянул Самохин. - Тебе, значит, мало показалось следы замести, так ты еще исполнителей после смерти дерьмом обмазал, - и пристально посмотрел Федьке в глаза. - Зря ты так-то. Не по-людски.

- А я чо?! - возмутился, не выдержав этого взгляда, тот. - Ты чо на меня-то? Ишь, зенки ментовские выкатил. Пригаси шнифты-то, пригаси. Да и ваще пошел ты, будешь еще мне в моем дому нотации читать!

- Тебе, Федя, не нотации читать, - серьезно промолвил Самохин. - Тебе за это башку оторвать надо. По любым понятиям - и нашим, ментовским, и вашим, блатным, и божеским...

- Да я тебя! - вскочил Федька.

Но отставной майор приказал властно:

- Сидеть! - а потом разъяснил вкрадчиво: - Я тебе, Федя, не про Новокрещенова сейчас толкую. Он мужик взрослый, сам свою дорожку выбрал. Ты небось неплохо ему заплатил, так, что у того глазенки-то и разгорелись... Я тебе, Федя, пацанчика не прощу. Солдатика. Тебя ж по-человечески помочь попросили. А ты игру завел. Сдал пацанчика. А он, между прочим, Родину защищал. Несмотря на то, что она такими, как ты, гнидами усыпана.

- Достал ты меня этим пацаном, - в сердцах бухнул по столу пухлым кулачком Федька. - Их за эту войну, да за прошлую тысяч десять уже наваляли, и ничего! Никому дела нет! До сих пор в рефрижераторах замороженные трупы лежат. А ты повелся из-за одного. Ну, отслужит он, отвоюет или из плена вернется, и - что? На биржу труда? На иглу? Их даже преступные сообщества в свои ряды не берут, они ж отмороженные на всю голову, а потому никому и не нужны! Нашел, дурак, из-за кого со мной ссориться!

Самохин слушал скорбно, дымил "Примой", потом глянул украдкой на часы, промолвил, как бы сам с собой разговаривая:

- Нет, все-таки сидит внутри вас, уголовников, дефект какой-то. На генетическом уровне. Вроде дальтонизма душевного...

Приняв его спокойствие за жест примирения, Федька взял себя в руки, сказал, перехватывая инициативу:

- А я ведь знаю, кто третий в убийстве Щукина участвовал. И ежели что...

- Ну и знай, - равнодушно пожал плечами Самохин. - Ты мне лучше вот что скажи. Ну, положим, зека-чеченца ты через Новокрещенова в заложники взял, чтобы соплеменников его к сотрудничеству принудить. А вот зачем ты на меня лепилу из "Исцеления" натравил - ума не приложу. Денег у меня больших нет, чтоб доить-то, от несуществующего рака спасая. В чем тогда смысл этого наезда?

Федька ухмыльнулся, сказал с обезоруживающей откровенностью:

- А чтобы ты за деньгами прибег. А то живешь, праведный такой, гордый, ни от кого не зависишь...

- А-а... - понимающе протянул отставной майор. - А я ведь и вправду чуть к тебе на поклон не пришел. За деньгами на курс лечения. Да история с пленным пареньком, слава Богу, меня перебила...

Федька слушал, щерился пластмассовой улыбкой, а потом отрезал:

- Бога-то погодь благодарить. С "Исцелением" сорвалось, ладно. Но ты на мой крючок все равно попался. Ты третьим убийцей Щукина был. И теперь, кроме меня, тебя никто не спасет.

- Да уж... Губы раскатал, - презрительно усмехнулся Самохин.

- Нич-чо... мент. Месячишко-другой под следствием попаришься, в общей-то камере, с уголовниками да психами, так после в ногах у меня будешь валяться. И, если хорошо попросишь, я, может быть, деньжат тебе на хорошего адвоката подкину.

- Адвокат, Федя, скоро тебе понадобится, - торжествуя, заявил Самохин, услышав, как за окнами коттеджа, взвизгнув тормозами, остановились автомобили - два или три, не меньше.

- С какого это рожна? - косясь в окно, насторожился Федька.

- А потому, - Самохин встал с уничижительного кресла, независимо закурил, задымил "Примой", пустив клуб едкого дыма в настоянное ароматом дорогих сигар, коньяка пространство изысканно обставленного кабинета. Потому, Федя, что третьим убийцей Щукина был ты.

- Ты чего мелешь? - побагровел Федька. - Ты на что намекаешь?!

- Потом поймешь, - резко обрезал его Самохин и принялся прохаживаться, утопая по щиколотку в ковровом ворсе, заложив руки за спину и независимо вздернув подбородок с зажатой в зубах сигаретой.

Грохнула железная калитка - будто колокол ударил в ночи, и сразу же весь дом наполнился топотом, треском вышибленных дверей и сокрушаемой мебели. Федька вскочил, схватился за трубку, ткнул пальцем в телефон, хотел позвонить, но в кабинет уже вломился огромный боец в серо-синем милицейском камуфляже, в черной маске, рявкнул, поведя стволом автомата:

- Руки за голову! Не двигаться!

Самохин безропотно положил руки на затылок, выплюнув сигарету на пышный ковер и притоптав ногой - от пожара. Федька осторожно опустил трубку на аппарат и, подняв пухлые ладони над головой, рассмеялся добродушно:

- Сдаюсь, сдаюсь... Проходите, дорогие гости, будьте любезны... Я готов к сотрудничеству. Так что попрошу без этих ваших штучек вроде пинков под ребра. Предупреждаю, здоровье у меня слабое, а вот адвокаты, наоборот, сильные!

А между тем в кабинет вошел еще один боец в маске с укороченным автоматом АКСУ на груди, а следом влетел порывистый полковник Смолинский - в бронежилете, в лихо заломленном краповом берете, с армейским пистолетом Стечкина в руке.

- Привет, граждане бандиты! - выпалил он, весело глядя на Федьку и лишь бросив мимолетный взор в сторону Самохина. - Руки можете опустить, но попрошу без резких движений!

Самохин опустил руки и озабоченно посмотрел под ноги - не тлеет ли от окурка ворсистый ковер.

Федька осторожно взял из пепельницы сигару, сунул в рот, втягивая щеки, раскурил, косясь на полковника, а потом, сменив тон, поинтересовался неприязненно-властно.

- Чем обязан? Надеюсь вы, полковник, не забыли о такой мелочи, как ордер на обыск?

Смолинский вложил пистолет в деревянную кобуру на поясе, заверил Федю, махнув издалека сложенной небрежно бумажкой:

- Есть ордерок, есть, - потом, обернувшись к Самохину, поинтересовался строго: - А вы, гражданин, кто будете? Документы...

- Ладно, Коля. Не будем комедию ломать. Мы с Федей старые друганы, и он все равно догадается, что вы здесь по моей наводке. А потому я честно вам, товарищ полковник, при нем подскажу, что вон в той чайной коробочке, на которой вы легко обнаружите отпечатки пальчиков Феди Чкаловского, не чай, а наркотик. Опий-сырец. А в правом верхнем ящике вот этого роскошного стола револьвер хранится, тульского ружейного завода, семизарядный. Тоже с отпечатками Фединых пальцев. И мне отчего-то кажется, - задумчиво закатил глаза к потолку отставной майор, будто оттуда, из таинственной кладовой мирового разума черпая свои догадки, - мне отчего-то кажется, товарищ полковник... Уж поверьте интуиции старого опера... Что именно из этого револьвера несколько часов назад был застрелен воровской авторитет по фамилии Щукин. Так что приглашайте понятых, изымайте вещдоки. Уверен, общественность города высоко оценит успех милиции. Так быстро раскрыть заказное убийство не часто случается.

- Ах, ты, - задохнулся, изменившись в лице, Федька. - Да ты... Ты понимаешь, Самохин, что тебе теперь, после такой подляны, не жить? Я тебя, падлу, везде достану...

- Понимаю, Федя, - скорбно подтвердил отставной майор. - Я ж правила твоих игр знаю. Но и жить с тобой... Под такими, как ты... тоже нельзя.

Самохин с удовлетворением сознавал, что подцепил Федьку крепко. С таких крючков, да еще при личных счетах, которые есть у начальника РУБОПа Смолинского к старому уголовнику, не срываются. Не зря, значит, вспомнил он, Самохин, о пакетике опия-сырца, извлеченном из арбуза и ждавшем своего часа в пыльном пространстве под ванной, не зря "зарядил" этим пакетиком коробочку чая, презентованную только что Федьке. Не зря, склонившись на мгновение над трупом расстрелянного Щукина, успел-таки поменять револьверы. И теперь тот, из которого бабахнул дважды в умирающего от СПИДа пахана Новокрещенов, лежал в ящике Федькиного стола, и на рукоятке его любой дактилоскопист сразу же различит четкие отпечатки Фединых пальчиков...

- Понятых сюда, быстро! - скомандовал Смолинский одному из бойцов, а второму указал на Федьку. - Этого в наручники. И мордой на пол!

- Да ты охренел, мент! - яростно прохрипел Чкаловский, поднимаясь с кресла. - Да ты знаешь, с кем связался...

Он стремительно сунул правую руку во внутренний карман пиджака, и в этот миг хлестко вдарила короткая, в два патрона, автоматная очередь. Федькина голова лопнула, брызнула кровью на стены и стеллажи, на коллекционные коробочки с чаем, и в наступившей затем оглушающей тишине явственно послышался голос стрелявшего собровца.

- Во... Хотел припугнуть только...

Боец опустил дымящийся ствол, стянул с лица маску, открыв распаренную от жары и пота, растерянную физиономию, и Самохин узнал в нем контуженого старшину, с которым познакомился во время визита в РУБОП.

- Скворцов! - рявкнул полковник.

- Дык... Автомат же короткоствольный... Я и не рассчитал. Хотел поверх головы шмальнуть. Да низковато взял. И прям в тыковку, - топчась растерянно, бормотал боец.

Смолинский махнул безнадежно рукой, подошел к Федьке.

Тот оплывал в кресле, подрагивал мелко в агонии, запрокинув разнесенную пулей голову, а правая рука его так и застряла где-то в глубине внутреннего кармана пиджака.

Полковник взялся за эту руку, вытянул бесцеремонно на свет. В сведенных смертельной судорогой пальцах убитого оказалась зажата темно-вишневая книжица. Смолинский выдернул ее из руки мертвеца, раскрыл корочки, прочел, сообщил Самохину:

- Удостоверение помощника депутата Государственной Думы господина Щукина. Вот оно, значит, как... Так что ты, Андреич, про револьвер-то говорил?

- В правом ящике стола.

Полковник пошарил в кармане просторных камуфляжных штанов, извлек мятый платок, выдвинул с его помощью ящик, достал револьвер, поднес к глазам, рассмотрел.

- Так из него, говоришь, Щукина грохнули?

- Угу, - буркнул Самохин. А потом, помолчав, спросил: - А почему не интересуешься, откуда я про то знаю?

- Знаешь и знаешь... Мало ли откуда? Земля слухами полнится, - пожал плечами Смолинский. Потом, вложив рукоятку револьвера в безвольно-пластичную, восковую уже Федькину руку, добавил: - Да это пока и неизвестно никому. Этот факт еще только предстоит выяснить. А сейчас, - он обвел взглядом Самохина и нескольких застывших поодаль собровцев, - расклад такой получается. Этот гражданин, - он брезгливо отер платком руку, которой касался трупа, и лишь потом указал на убитого. - Этот гражданин задерживался нами на основании оперативной информации по подозрению в хранении оружия и наркотиков. При появлении сотрудников милиции попытался оказать вооруженное сопротивление. И был застрелен.

- Точно! - восторженно подтвердил невзначай пальнувший по Федьке собровец. - Он, гад, хотел дорого продать свою жизнь!

- А ты, Скворцов, пошел вон отсюда! - сорвался Смолинский. - Поедешь со следующей сменой в Чечню, там геройствовать будешь! - и, остывая, обернулся к Самохину. - Я сейчас, Андреич, дам команду, и тебя домой отвезут. Нечего тебе тут светиться. Если что - ты не при делах. Твоя фамилия нигде не всплывет... Про Новокрещенова-то слыхал?

- Да-а, - кивнул Самохин и указал на Федьку: - Его работа?

- Наверняка.

- Там парень был... Жмыхов. Из солдат-контрактников. Так вот, он Щукина не убивал.

- Ладно, понял, - Смолинский окликнул уходящего собровца. - Скворцов! Прихвати с собой майора. Скажи моему водителю, пусть домой его отвезет, - и протянул руку. - Ну, прощай, Андреич. Спасибо тебе за все.

- Взаимно, - сдержанно кивнул Самохин и, круто повернувшись, поспешил за поджидавшим его собровцем, прочь из пахнущего тюрьмой и смертью коттеджа.

Домой отставной майор попал лишь во втором часу ночи. В подъезд вошел уже еле-еле волоча ноги, цепляясь носками ботинок за ступени, поднимался по лестнице, запаленно, по-рыбьи дыша широко разинутым ртом. Но воздуха все равно не хватало. Впервые за последние дни напомнило о себе сердце, молотило судорожно не в груди, а где-то у горла, болело особенно жестоко, так, что левая рука немела до кончиков пальцев - мстило, наверное, за невнимание к себе, за то, что вообразил о своем здоровье бог знает что, скакал, как молодой, лекарства не пил...

Едва войдя в квартиру и сбросив у порога ботинки, прошел сразу на кухню, распахнул окно, впуская прохладу. Выдвинул рывком ящик стола, порылся там среди ножей, ложек и вилок, нашарил облатку с мелкими, ярко-красными горошинками нитроглицерина, сунул капсулу под язык, выждал, опустившись обессиленно на табурет, минуту-другую, но сердечная боль, вроде утихнув чуть, так и не отпустила совсем.

Самохин стянул с плеч пиджак, расстегнул ворот рубашки, потер пятерней потную грудь, сообразив обреченно: именно так описывают в популярных медицинских брошюрах первые симптомы инфаркта. Подумав, налил почти полный бокал холодной заварки из чайника и, морщась от вяжущей горечи во рту, выпил. Взял трясущимися руками сигарету, с трудом, сломав одну за другой три спички, прикурил.

Трель дверного звонка в ночной тишине напомнила автоматную очередьзлую, короткую. Самохин вздрогнул, уронил сигарету, в полумраке нашел ее на полу по огоньку, сунул опять в рот, затянулся глубоко, до головокружения и пошел открывать. Заявиться в такой неурочный час мог кто угодно - от оперативников с ордером на арест за соучастие в убийстве Щукина до его жаждущих мести братков. Или Федькиных.

Прежде чем отпереть, отставной майор все-таки глянул в дверной глазок. И увидел Ирину Сергеевну. Крутанул замок, распахнул дверь, и соседка упала ему на грудь, всхлипывая и бормоча:

- Я уж ждала, ждала, а вас все нет и нет. И в дверь звонила, и в окна заглядывала... А сейчас посмотрела с балкона, вижу - свет у вас на кухне горит.

- Да я... задержался чуток, - оправдывался неуклюже Самохин. Заболтался с приятелем одним...

- Ох, простите. Не могу. Я сейчас, сейчас.

У Самохина оборвалось сердце, в глазах потемнело. "Все! - озарило с беспощадной уверенностью, - нет больше Славика".

Ирина Сергеевна вдруг отстранилась на мгновенье, рассмеялась счастливо и опять приникла, крепко обняв за шею.

- Простите, я сейчас как сумасшедшая... Жив Славик, сыночек мой, жив! И не в плену он уже, а у наших!

"У наших?" - соображал Самохин, а когда понял, то чуть не прослезился вместе с соседкой.

- У наших, - бормотал он, чувствуя на шее мягкие руки Ирины Сергеевны, ощущая запах ее духов и еще чего-то, женщинам только свойственного. Понимаю. Он в безопасности. У наших.

Ирина Сергеевна отпустила его, хихикнула конфузливо.

- Ой, что это я так на вас... налетела. Вот, хотите письмо почитаю? Понимаете, я каждый день в ящик почтовый заглядывала - и ничего. А сегодня вечером, поздно уже, по темноте, пошла мусор выносить. Возвращаюсь, глянула - а в ящике конверт. Я, знаете, сразу почувствовала - от Славика!

Самохин тоже улыбался, но как-то обессиленно, взял гостью под локоток, предложил смущенно:

- Пойдемте в зал. Присядем. А то что-то ноги не держат...

Усадил гостью на диван, вспомнил про дымящуюся сигарету в руках, подошел к балконной двери, распахнул ее настежь, побеспокоился:

- Вас так не продует?

- Ой, что вы! - счастливо отмахнулась Ирина Сергеевна. - Меня теперь никакие болезни не возьмут. Вот письмо! Давайте, я его вам прочитаю.

Вынула из кармана халатика конверт, раскрыла, достала оттуда несколько куцых листочков, исписанных неустоявшимся мальчишеским почерком, и принялась читать, то и дело утирая рукавом светлые слезы.

- Вот, слушайте: "Здравствуй, дорогая мамочка! Извини, что долго не писал. Вышла у меня неприятность. Попал в небольшую переделку". - Ирина Сергеевна опять промокнула глаза, взглянула на Самохина, улыбаясь. - Вот поросенок! Он это называет небольшой переделкой!

Самохин слушал сосредоточенно, кивал, а сам украдкой массировал грудь там, где трепетало ненадежное сердце, старался дышать размеренно и спокойно, но все выходило с каким-то скрежетом и всхлипом, и он боялся, что его клокочущее дыхание услышит Ирина Сергеевна.

Но она не слышала и продолжала между тем чтение:

- "...Держали меня в подвале, били всего пару раз, кормили плохо, зато на работу не водили. Иначе бы обессилел и сбежать не смог. А так посидел, посидел, выбрал момент, завалил чеха, который меня охранял, и рванул..."

Ирина Сергеевна взглянула вопросительно на Самохина.

- Завалил - это в смысле поборол, что ли?

Самохин пояснил скупо:

- Вроде того.

- Молодец, - удовлетворенно кивнула Ирина Сергеевна. - "А сейчас, мама, я пишу тебе из Рязани. Когда в госпитале лежал, меня генералу, командующему округом представили. Он мою историю выслушал и пообещал наградить орденом. А я попросил вместо ордена в училище воздушно-десантное направить. Я ведь туда хотел поступать, а пока в плену был - экзамены кончились. Генерал и похлопотал. Так что теперь, мама, я курсант. И домой смогу приехать только в феврале, на зимние каникулы. Тогда и увидимся. А еще, чуть не забыл, купи мне, пожалуйста, берцы, это такие ботинки, высокие, на толстой подошве, сорок седьмого размера. Мои совсем развалились, а здесь на складе только сорок шестой размер - маловаты..." Вы представляете? - с гордостью обратилась она к Самохину. - Во всем десанте ботинок на него не нашлось! Вот вымахал парень! И... вы знаете, Владимир Андреевич, - радостно-возбужденно продолжила Ирина Сергеевна. - Я поняла теперь, поняла... В жизни есть добрая сторона и злая. Надо придерживаться доброй, во всем, чтобы ни случилось... И тогда все получится правильно... Как у нас с вами, когда мы чеченца из погреба выпустили. Вы понимаете?

- Понимаю. Только на мою долю все больше злая сторона приходилась. И я... я не верю, что зло можно победить добром. Меня не так учили... Хотя, если подумать... Вы правы, наверное.

Самохин улыбнулся потерянно, полез в карман за сигаретами. Он был рад тому, как разрешилась ситуация со Славиком, понимал, что должен как-то выразить свое отношение к случившемуся, порадоваться вместе с матерью, но... не мог. Огромное, вселенского масштаба равнодушие ко всему, что происходило и будет происходить отныне на этой земле, навалилось вдруг на него.

- Вы, Ирина Сергеевна, посидите. Я сейчас... чтоб не дымить тут...

Он встал с трудом, опершись на cпинку стула, вышел на балкон, закурил, и после первой же затяжки голова вновь закружилась, и мир поплыл перед его глазами, будто отошедший от причала гигантский, переполненный людьми, музыкой и светом океанский лайнер, а Самохин отстал, остался в одиночестве на темном, чужом и безлюдном пирсе.

Он опустился без сил на скамеечку, на которой прежде любил сидеть такими вот летними ночами, пуская дымок по свежему, долетевшему сюда с окрестных степей ветерку и бездумно глядя на спящий город.

- Владимир Андреевич! Вам плохо? - услышал он голос Ирины Сергеевны, донесшийся издалека, звучавший гораздо дальше, чем было разделяющее их физическое пространство, и, разлепив ссохшиеся губы, ответил:

- Притомился что-то... Столько всего... навалилось.

Сердце вдруг перестало болеть, отпустило, и Самохин почувствовал, как распрямилась, расслабилась с нежным звоном всю жизнь таившаяся где-то в глубине его тела заведенная неведомо кем пружина, и он впервые за много десятилетий вздохнул облегченно и счастливо. Он запрокинул голову и посмотрел в серебристое, сплошь инеем звезд подернутое небо. И ему показалось, что именно там, среди звезд, в недостижимой для него высоте, и открывается настоящая жизнь. И теперь он, отставной майор, столько лет копошившийся на грешной планете, перенаселенной и душной, отпущен, наконец, освобожден и прощен. Не чувствуя больше земного притяжения, он устремился туда, в холодную от серебра высь, сбрасывая тяжелую телесную оболочку, воспарял, влекомый энергией вольной мысли, пересекал уже границы вечности и все-таки, уходя, успел услышать растерянный голос Ирины Сергеевны:

- Владимир Андреевич! Что с вами?!

"Да ничего страшного, - подумалось ему в последний миг с жалостью к ней, остающейся. - Просто я, кажется, умер..."

Эпилог

В ноябре у курсантов начались учебно-тренировочные прыжки. Десантировались они из пузатого, похожего на трудягу-пчелу военно-транспортного ИЛа. натужно жужжа, самолет разгонялся по мокрой бетонной полосе, взмывал в пасмурное небо, клубящееся на горизонте дымными тучами небо и через несколько минут осыпал стылую землю пухом раскрывшихся парашютов.

Курсанты долго плыли в вышине под белыми куполами, словно звонили в налитые ветром колокола, а потом, несмотря на кажущуюся легкость парения, с размаху шмякались в поле, ломая тонкий ледок на лужах и разбрызгивая грязь, с чавканьем выдирали ноги из раскисшей от многодневных дождей пашни, собирали в охапку перемазанные парашюты и, возбужденно перекликаясь, будто журавлиная стая на отдыхе, брели на пересекающее район десантирования шоссе, пугая своим видом водителей редких на этой трассе автомобилей.