Не вошедшие в рай, или Поющие в терновнике 2

Клайд понимающе покивал, но тут же, улыбнувшись, добавил:

— Увидишь, это скоро пройдет. Дети определятся в жизни, а ты так и останешься в своем шикарном особняке и будешь слоняться из комнаты в комнату, не зная, чем себя занять. В результате ты все равно вернешься. Ты придешь к этому, обязательно. Человек, однажды связавший свою жизнь с театром, становится настоящим сценическим наркоманом. Это особый мир. Он не отпустит тебя, коли уж ты шагнул на этот путь. Болото. Чем больше бьешься, тем больше затягивает. Сейчас ты вогнала себя в рамки серой повседневности, однако так не может продолжаться до бесконечности. Нет. Уж кто-кто, а я-то это прекрасно знаю. Слава богу, успел изучить и театральный мир, и людей вообще, и тебя в частности. Да и натерпелся достаточно.

Джастина засмеялась:

— Мученик ты мой. Ну, посмотрим, может быть мне удастся еще тебя помучить.

Рождественские каникулы пролетели незаметно. Вскоре вернулась Элен. Она была так возбуждена и так потрясена, что совершенно не могла ничего связно и толков о рассказать, постоянно перескакивала с одного на другое, пытаясь не упустить ни единой мелочи, и разговаривать с ней было совершенно бесполезно. Это был фонтан впечатлений, эмоций и потрясений. Ни одно ее предложение не заканчивалось без слова «гениально». Элен вернулась из Италии со здоровым румянцем, глаза ее светились радостным блеском.

Едва только сойдя с трапа самолета, она бросилась на шею Джастины и чуть не сшибла ее с ног. А когда обняла, то Джас запричитала:

— Ой, ой, ой, ты меня сейчас удавишь! Ты специально вернулась, чтобы сделать это? — она притворно закатила глаза.

— Мамочка, дорогая, все будет хорошо, — засуетилась вокруг нее Элен, счастливо улыбаясь.

С отцом она поздоровалась более сдержанно.

И с этого самого момента, в течение целого месяца, впечатления лились из нее нескончаемым потоком.

— Когда же ты все это успела узнать, увидеть, услышать? Я совершенно не понимаю, как за две недели можно получить такое море информации, да еще удержать все это в голове, — сказала ей Джастина.

— Да что ты, я всё время что-нибудь смотрела, спала всего по четыре часа в сутки. Это не страна, а настоящее чудо. Фантастика! А Рим, по-моему, самый великолепный город в мире. А каналы Венеции! Это надо видеть. Гениально!

— Да много ли ты видела городов-то?

— Ну, видела, не видела... Своими глазами мало, но, слава богу, не дура, умею себе представить и сделать выводы из того, что по телевизору показывают.

— Ну-ну.

— А знаешь, мама, я как-то в Риме отправилась писать развалины. Ну, эти... как их... ну, в общем, не важно, потом вспомню. И там случайно мои работы увидел мистер Ла Троз. Француз. Ну ты его, наверняка, знаешь. Слышала же наверняка. Великий просто художник, гениальный, даже слов не нахожу, чтобы описать, как он работает.

— Не знаю. На твой вкус, может быть, и гениальный, хотя я, честно говоря, его творчества не понимаю.

— Но это не важно, мамуля. В общем, он сказал, что у меня огромный талант. И если вы меня отпустите, он с удовольствием позанимается со мной летом. Он сейчас преподает в Римской академии. По его мнению, я имею массу шансов учиться там. И он с радостью возьмет меня в свой класс.

У Джастины с Лионом это известие вызвало настоящий шок. Они вовсе не считали Ла Троза гением, но человеком он был очень известным в творческом мире. Картины его продавались по бешеным ценам, а выставки не устраивались разве что в Антарктиде. И то, что творчество их дочери было оценено таким человеком, да еще и так высоко, приятно их удивило.

— Я не знаю, Элен, — начал, наконец, Лион.

— Это очень серьезный шаг. Все-таки ты собираешься уехать из дома надолго и очень далеко. Мы с мамой должны сначала все обдумать, обсудить, связаться с этим человеком, и только после этого сможем сказать что-то более определенное.

— Но, папа, это же я собираюсь учиться! И это мне дальше жить и заниматься творчеством! Почему вы должны решать за меня?

— А потому, дорогая, что, зная твой характер и неопытность в нормальном общении с людьми, ты, боюсь, пропадешь. Тебя, на мой взгляд, совершенно нельзя отпускать далеко от дома.

Элен обиженно надулась и вдруг вспыхнула:

— Ну, конечно! Давайте теперь будем ломать еще не успевшую начаться творческую карьеру своей дочери только из-за того, что вам спокойнее держать ее возле себя, — она развернулась и, громко хлопнув дверью, выбежала из комнаты.

Лион только вздохнул и развел руками:

— Да, в очередной раз убеждаюсь, что нашу девочку вместо меда на хлеб не намажешь. Ну, впереди еще полгода, пусть сначала колледж закончит, а там видно будет.

Джастина лишь удрученно покачала головой. Уж кому как не ей с ее характером было знать, что с Элен так просто не сладить. Ведь Джас когда-то сама сорвалась из дома приблизительно в таком же возрасте, и ничто не могло остановить ее. И мама, понимая это, проявила благоразумие и доверила ей, отпустив в Сидней. «А то неизвестно, что бы вообще из меня получилось», — подумала Джас.

Элен пропадала где-то до самой ночи, а когда пришла домой, чего-то перехватила на кухне, холодно пожелала всем спокойной ночи и ушла. В течение нескольких дней с ней совершенно невозможно было разговаривать. Она избегала родителей, и если разговаривала с ними, то лишь резко и нехотя, словно общение с ними было для нее тяжелой и даже неприятной обязанностью.

Барбара, в отличие от нее, была по-прежнему замкнута на книгах. Она никому до сих пор не сообщила, какие строит планы относительно своей дальнейшей учебы. Из-за постоянных словопрений между сестрами Джас и Лион знали о мечте дочери стать юристом, но ни о характере учебного заведения, ни о сроках поступления Барбара говорить не желала. И сколько бы раз мать и отец ни пытались выяснить за разговором более подробно о ее планах, Барбара хранила молчание.

Происходило это не от скромности, а от внутренней трезвости мышления и слишком реалистичного взгляда на вещи. Девушке явно не хватало той толики воображения, которая отличает раскованных людей, а зачастую и делает их душой компании.

— Вот поступлю, тогда скажу, — ответила она как-то отцу, — а пока лучше помолчу. Не хочу, чтобы в случае моего провала тут кое-кто начал зубоскалить на эту тему.

— Как знаешь, все равно ведь, рано или поздно, тебе придется раскрыть нам свои планы. Мы вовсе не посягаем на твою самостоятельность, но, согласись, без нас и нашей помощи тебе, хотя бы на первых порах, будет тяжело.

— Посмотрим, папочка, я не хочу сейчас загадывать наперед. Сдам экзамены, и если уж поступлю, тогда, конечно, все вам скажу. Поймите меня правильно. Я не пытаюсь из всего сделать огромный секрет, но я также против пустопорожних разговоров. Без вашего совета и без вашей помощи я, конечно же, не обойдусь. Но если ничего не получится, то вопрос исчезнет сам собой, и вовсе незачем делить неиспеченный пирог, верно? У вас и без меня хватает проблем. Не хочу, чтобы вы отвлекались еще и на это.

Джастине и Лиону ничего не оставалось, кроме как ждать.

* * *

В это время в Дрохеде, наконец-то, произошло великое, по их меркам, событие. Анджела родила Пэтси сына. Все имение, в полном смысле слова, ходило ходуном, поскольку молодой отец, не находя себе места от счастья, метался по дому, создавая страшную суету даже там, где ее, вроде бы, быть не должно.

Пэтси ходил гордый, веселый и возбужденный, и глаза его лихорадочно блестели тем самым блеском, который отличает сумасшедших и молодых родителей. Он постоянно обнимал и целовал Анджелу и целыми днями проводил возле детской кроватки.

Малыш родился крепкий и здоровый. Таких детей в их роду еще не было. Настоящий богатырь.

Поведение Пэтси выглядело странным и забавным. Анджела очень быстро освоилась с ролью матери и выглядела просто прелестно. Ее нерастраченная нежность наконец нашла вполне естественный выход и чудесным образом красила молодую женщину.

А вот видеть, как дурачится и сходит с ума пятидесятилетний папа, нянчащийся со своим запоздалым ребенком, было ужасно забавно. Он вел себя, словно двадцатилетний юнец, который совершенно не может сдерживать чувств и эмоций.

Мэгги только ходила и посмеивалась над ним.

— Пора бы тебе уже угомониться и вести себя посерьезнее. Ведь ты теперь отец. Положение обязывает держаться посолиднее. Давай, Пэт, возьми себя в руки.

— Еще успеется, - восклицал тот и в очередной раз сжимал жену в своих медвежьих объятиях, с сумасшедшим смехом и воплями кружил ее по комнате.

Она отвечала на это с притворным выражением стыдливости на лице:

— Ну что ты делаешь, дорогой, на нас ведь смотрят.

А Пэтси на эти ее слова только удивленно хлопал глазами.

— Ну и что с того? Пусть себе смотрят. Слава богу, есть чем похвастаться. Вон какого замечательного ребенка мы произвели на свет. Ничего страшного, если кто-то и позавидует чуток. В конце концов, не каждый же день у меня родится по сыну, верно?

Джастина, получив это радостное сообщение, отправила в Дрохеду целую гору подарков, большая часть которых предназначалась для малыша и его родителей. Здесь можно было найти буквально все, что могло понадобиться новорожденному в первый год жизни.

В тот же день Джас позвонила в Дрохеду, чтобы лично поздравить молодых родителей и сказать, что летом они, конечно же, приедут, чтобы посмотреть на своего нового родственника и увидеть также сына Джимса и Мэри.

— Ведь он уже, наверное, совсем большой, — улыбаясь, промолвила она, представив очаровательного, красивого карапуза. — Мы ведь уже года два не виделись.

Пэтси сам подошел к телефону.

— Я тебя поздравляю, — сказала Джас. — Растите большими и здоровыми. Только смотри не сойди с ума. Мама мне уже рассказала, что ты там вытворяешь.

— Не бойся, от этого с ума не сходят, — заявил ей Пэтси и передал трубку Мэгги.

— Я уже начинаю бояться за него, — весело сказала Мэгги.

— Ничего, это пройдет. Ведь он действительно рад до сумасшествия. Ему пришлось ждать этого ребенка целых тридцать лет. И достался он ему очень тяжело. Так что, я, например, прекрасно понимаю своего дядюшку. Я отлично помню, как он страдал и что, ему довелось пережить.

— Я тоже помню это, — засмеялась Мэгги. — Однако он ведь уже давно не юноша. И, даже искренне уважая его чувства, кое-чего я все же не могу понять.

— Например?

— Ну, хотя бы, зачем стоять с бутылочкой у кроватки всю ночь?..

За два месяца до окончания колледжа девочки устроили настоящий переполох. Они на некоторое время забросили занятия, так как мысли их сейчас занимал предстоящий выпускной бал. Каждая уже получила приглашение от молодых людей, которые учились вместе с ними, и сейчас разговоров только и было о том, какие бы наряды себе придумать, чтобы затмить всех остальных.

Барбара, как и ко всему прочему, относилась к этому более спокойно. Ее волновал лишь аспект пристойности и уместности костюма. А вот Элен подошла к проблеме более глобально.

Она совершенно категорично заявила, что намерена стать королевой бала, на что Джастина рассмеялась и сказала:

— Если у тебя уже сейчас такие мысли в голове, то ты до бала не доживешь.

Но Элен, тем не менее, относилась к этому вопросу крайне серьезно.

Но наконец-то все было готово, и девочки, слегка успокоившись, вновь принялись за занятия. Ведь кроме выпускного бала их ожидали еще и вступительные экзамены.

Барбара в тайне ото всех отправила документы в университет и теперь с лихорадочным трепетом ждала, что же ей ответят. А Элен продолжала настаивать на том, чтобы ее отпустили в Рим. Родители отчаянно сопротивлялись. Хотя они старались высказывать свои пожелания в максимально корректной форме, периодически между ними и дочерью вспыхивали ссоры, и нередко довольно серьезные. Однажды даже Элен разошлась до того, что, хлопнув дверью, умчалась из дому и пропала. Она не являлась домой два дня. За это время Лион и Джастина едва не сошли с ума. Они подняли на ноги едва ли не всю страну. Лион подключил к поискам всех своих знакомых, кто только мог оказать им помощь. Были проверены все морги, больницы, полицейские участки, но нигде ничего сообщить не смогли. Целая когорта полицейских обшаривала округу, объезжали знакомых Элен, дежурили в колледже, на случай, если она появится там, но все было напрасно.

А через два дня Элен явилась домой, как ни в чем не бывало. И вела себя так, словно все нормально. Лион был так зол, что устроил Элен страшную встрепку. Джастина даже испугалась, что он может ее ударить, но дипломатическое воспитание победило и слава богу, дело до этого не дошло.

Вскоре Барбара получила ответ из университета и ходила теперь по дому с самым загадочным видом. Джастина долго пыталась узнать причину этой загадочности, но Барбара по- прежнему хранила гробовое молчание.

И вот наступил долгожданный день выпускного бала. Экзамены были уже позади, и волнение после них успело немного приулечься. Девушки с самого утра начали приводить себя в порядок и готовиться к балу. Они через каждые полчаса принимали душ, потом накладывали косметику, причем так, что Джастине не оставалось ничего больше, как ужасаться.

— Господи, Элен! И с таким слоем грима ты собираешься стать королевой бала?

— Я не собираюсь, я стану, — заявила, как ни в чем не бывало, Элен.

Мать только вздохнула. Возразить на это было нечего. Джас лишний раз убеждалась в правоте мужа. Самомнение у их дочери было убийственным.

Сестры до самого отхода крутились перед зеркалами и закружились до такой степени, что, на взгляд Джастины, выглядели уже утомленными. Но только на ее взгляд. Девочки же щебетали, смеялись, болтали о чем-то, лихорадочно завершая последние приготовления. Вскоре за ними заехали молодые люди, которых Джастина, как выяснилось, видела впервые. Но взяв как с девочек, так и с их кавалеров кое-какие обещания, Джас проводила дочерей и приготовилась терпеливо ждать, так как была предупреждена, что сегодня они придут «очень-очень-очень поздно».

«Что же, — думала Джастина. — Ведь, действительно, я не могу их привязать к себе навсегда. Они, в сущности, уже взрослые девушки. Настолько взрослые, что с успехом строят планы на жизнь и горячо их отстаивают. И, в конце концов, выпускной бал — очень значительное событие. Так что, придется нам с Лионом молча понервничать».

Однако самое большое потрясение ждало ее впереди и заключалось оно в следующем.

Элен, действительно, стала королевой бала, что окончательно сразило Джастину. Она никак не могла понять почему. Девочка ее, конечно, была очень симпатичной, хорошенькой, привлекательной. Но красавицей... Этого бы Джастина не сказала. Но факт оставался фактом. И Элен, прибежав домой, нахлобучила на голову королевскую корону и, словно манекенщица по подиуму, стала вышагивать по огромной гостиной.

— Ну и как, мам? Я теперь титулованная особа. А вы мне не верили, — сказала она.

— Я рада за тебя. Только не забывай, что у этой титулованной особы скоро начинаются суровые будни. Может быть, ты еще не вполне осознала это, но сегодня вечером твое детство закончилось, моя дорогая. Теперь давайте беритесь за дело.

Элен лишь фыркнула и завела свою обычную песню:

— Я не буду заниматься никаким делом, если вы с папой не разрешите мне поехать учиться в Италию.

— Господи, ну сколько раз мы уже об этом говорили! Сколько же еще можно?

— Сколько можно, сколько можно... Сколько нужно, — дерзко ответила ей Элен. — Ну, ладно, мамуля, — она поцеловала ее, — я дико хочу спать. Просто умираю. Наверное, просплю сегодня до самого вечера, — и девушка вихрем унеслась в свою спальню.

Через две недели все решилось само собой.

Барбара получила допуск к экзаменам в Гарвардский университет на юридический факультет, о чем с сияющими глазами и сообщила родителям.

— Ну и размах, дорогая моя, — сказал Лион. — Ты времени зря не теряла. Я видел, как ты занималась последние два года, и думаю, что нам с мамой лишь остается пожелать тебе удачи. А когда экзамены?

— Через три недели, папа. Только я боюсь ехать одна.

— Ты же уже взрослая девушка. Элен же съездила в Италию и, надо сказать, очень удачно. С ней ничего не случилось.

— Папа, а можно заранее заказать для меня номер в каком-нибудь отеле?

— Это, я думаю, нам вполне по силам.

Оставшиеся до отъезда дни Барбара бегала по магазинам, покупала то, что считала необходимым, а вечера проводила за книгами, лихорадочно поглощая то, что, как ей казалось, она знала слабо или вообще упустила.

С Элен же все обстояло гораздо хуже. Она, оказывается, уже созвонилась с мистером Ла Троз, и он еще раз настоятельно посоветовал ей приехать к нему учиться. На этой почве в семье ежедневно вспыхивали ссоры, а иногда даже громкие скандалы, так как Элен продолжала настаивать на своем.

Однажды, когда Джас и Лион остались наедине, она сказала Лиону:

— Может быть, нам все-таки отпустить ее? Вспоминаю себя и представляю, что бы устроила я, если бы в свое время меня не отпустили в Сидней. Я, правда, вела себя более деликатно. Но тут уж ничего не поделаешь. Время диктует нравы. А Элен у нас немного не так воспитана, как воспитала мама меня. Но еще хорошо, что она не носит гребни или кожаные куртки, увешанные цепями и прочими железяками. Не лучше ли будет, если девочка серьезно займется живописью?

— Ну что ж, возможно, ты права даже в большей степени, чем думаешь, дорогая, — согласился Лион.

Посовещавшись, они решили все же отпустить Элен в Рим, но только если она согласится на некоторые их условия.

Во время очередного разговора с дочерью Джастина сообщила об этом решение и Элен.

— Ну, и что за условия? — прищурившись, подозрительно поинтересовалась Элен.

— Первое, и самое главное, ты должна будешь каждую неделю, несмотря ни на что, писать нам или хотя бы звонить, чтобы мы знали, как у тебя дела. Второе, зная твое пристрастие к различного рода шумным компаниям и протестам, мы с папой просто требуем от тебя, чтобы ты не ввязывалась ни в какие политические компании, как бы тебе весело от этого не было. И в-третьих, я настоятельно прошу, чтобы ты взяла с собой нашу няню. Она будет сопровождать тебя и помогать тебе во всем.

— Ну уж нет! Если с первыми двумя условиями я как-то могу согласиться, то последнее... — она замялась, — прости меня, мама, но третье условие это просто какой-то нонсенс! Это что же, я постоянно буду под надзором? Да бедная Джоан с ума сойдет со мной. Ей придется не спать ночами, она станет страдать из-за того, того я плохо ем. Ты прежде всего ее поставишь в неловкое положение. Она будет постоянно переживать, что со мной что-нибудь случится. Ведь Джоан должна отвечать за меня перед вами. Правильно? Разве необходимо подвергать нашу бедную няню столь жестоким испытаниям?

— Да, правильно. Но Джоан на это согласна. Дело только за тобой.

— Нет, последнее условие я принять не могу. И если оно уж настолько обязательно, то мы можем закрыть эту тему.

— Ну, в таком варианте, дорогая, ни о каком Риме не может быть и речи. Мы с папой, конечно, любим тебя, верим в твой несомненный талант, но, зная твой характер, я думаю, что тебе лучше учиться где-нибудь в Лондоне, чтобы постоянно находиться у нас на глазах.

Элен как-то странно посмотрела на мать, фыркнула и вышла из комнаты.

Несчастье случилось через несколько дней. Джастина и Лион должны были отправиться в аэропорт, чтобы проводить Барбару на самолет, летящий в Америку. Элен отказалась ехать с ними. Сославшись на головную боль, она горячо попрощалась с сестрой и пожелала удачно сдать экзамены. А когда родители вернулись домой, Элен они там уже не застали. Вместо нее они обнаружили написанную рукой дочери записку. Свернутый пополам лист бумаги ждал их на столе в гостиной. В нем сообщалось, что их дочь с глубоким сожалением просит у них прощения, но, поскольку они так сильно упорствуют, а она не собирается отступать от своих планов, то ей придется уехать в Рим без их согласия.

Джастина, прочитав записку, выронила листок из ставших вдруг непослушными пальцев и тяжело опустилась в кресло. Лион страшно разозлился.

— Я, конечно, понимаю, что ей хочется учиться, но так себя вести... Это переходит все границы! Я сейчас же поеду в «Хитроу» и верну ее!

Надев плащ, Лион торопливо выбежал на улицу.

Вернулся он через три часа хмурый и расстроенный. Джастина не стала задавать ему вопросов. По его лицу все было ясно и без слов.

— Она все-таки улетела, — устало сказал Лион и, не снимая плаща, на котором повисли капли дождя, сел в кресло. — Я опоздал на семнадцать минут. Наверняка, она заранее заказала билет. Хорошо, как только она даст о себе знать, я поговорю с этой своенравной девицей.

Джастина видела, что он нервничает, очень расстроен и страшно зол на дочь. Она, испытывая те же чувства, что и Лион, попыталась все-таки как-то успокоить его. Но, видно, ей это плохо удалось. Во время первого же звонка Элен из Рима, когда она сообщила, что долетела прекрасно и замечательно устроилась, Лион заявил ей, что он не будет настаивать на ее возвращении. Раз она сочла возможным повести себя так по отношению к ним, он очень обижен на нее и помогать будет только в самом крайнем случае.

— Я надеюсь, дочь, что, коль скоро ты такая самостоятельная, то, наверное, сможешь и сама содержать себя.

Джастина хотела было возразить против этого, но ничего сказать не успела, так как Элен, услышав эту новость, просто бросила трубку.

Лион оглянулся на жену и, посмотрев ей в глаза, сказал:

— Я все понимаю. И ее прекрасно понимаю, и тебя. Но уж раз самостоятельность, то во всем. Так что, прошу тебя, не обижайся.

В этом году Барбара уже не вернулась в Лондон. Она успешно выдержала вступительные экзамены и была зачислена в университет на факультет юриспруденции. Девушка была так рада, что невольно заразила своей радостью и родителей.

Но все же ее настроение было подпорчено, когда Барбара узнала о бегстве Элен. Она очень волновалась за сестру, от которой не было ни слуху ни духу. Лишь в конце лета от Элен пришло короткое, лаконичное письмо. В своей обычной для ссор сухой и предельно вежливой манере девушка сообщила, что экзамены сданы, она поступила в академию, а заодно и официанткой в ближайшую забегаловку.

«Так что, — писала она, — дорогие родители, я думаю, что справлюсь со своими проблемами сама. Если мне и будет тяжело, то хотя бы с голоду я не умру, на этот счет вы можете быть абсолютно спокойны».

Письмо очень расстроило Джастину, но одновременно смягчило ее отношение к дочери. Она порадовалась за Элен. В том, что девочка проявила такую настойчивость в достижении цели, было что-то достойное уважения. Джастина считала, что это прекрасная черта, хотя лучше было бы, если бы она была присуща не женщине, а мужчине.

Но, между тем, время шло. Девочки периодически давали о себе знать. У них все было в порядке. Изредка приходили письма из Дрохеды. Дела там шли хорошо, дети подрастали. Особенно часто писал Пэтси. Он очень пространно и с любовью расхваливал своего маленького забавного сынишку и однажды даже вложил в письмо несколько фотографий — своего сына и Роберта, сына Джимса. В его письмах любовью было пропитано каждое слово, и Джастина подчас, перечитывая их, удивлялась, откуда в ее дяде столько романтики, поэзии и нежности.

Лион постоянно был в разъездах. В последнее время работа требовала частого его присутствия в Бонне. И супруги стали подумывать о том, чтобы, сохранив за собой особняк в Лондоне, переехать на какое-то время в Бонн. Ведь здесь их сейчас ничто не держало. В одну из поездок Лион взял жену с собой. Пока он будет заниматься своими делами, она должна была заняться домом.

Они решили, что Джастина присмотрит подходящий дом, и, если он их устроит, Лион купит его, а Джас, пока муж будет работать, займется обустройством и обстановкой.

Когда они приехали в Бонн и на такси добрались до шикарного двухэтажного особняка, в душу Джастины закралось подозрение. Как-то уж больно по-хозяйски привез ее сюда Лион.

— Ты разве уже снял дом, дорогой? — спросила она.

— А это мой сюрприз для тебя. Ты должна жить во дворце, и ты будешь в нем жить.

— Хочешь сказать, что это наш дом, да?

— Да, я купил его несколько месяцев назад, и сейчас как раз завершились работы над интерьером. Я предполагал, что нам придется на какое-то время переехать сюда, и подумал, что неплохо было бы все приготовить заранее. И неужели ты думаешь, что я, чуть ли не каждую неделю летая из Лондона в Бонн, живу в гостиничном номере?

Джастина ничего не ответила на это. Дом был прекрасным. Он поверг ее в изумление. В огромных светлых комнатах с высокими потолками удобно расположилась антикварная мебель, привезенная из Англии и Франции. Уют создавали отделанные палисандровыми панелями стены с развешанными на них картинами импрессионистов, мраморные полы, покрытые роскошными абиссинскими коврами.

Лион с интересом наблюдал за тем, как Джастина осматривает холл, а потом подошел и поцеловал ее.

— Тебе нравится? — спросил он.

— Это великолепно, Ливень. Я не устаю поражаться твоему аристократическому вкусу.

Он повел Джастину по дому, чтобы она смогла хорошенько все рассмотреть.

Комнаты поражали воображение своими размерами. С большим успехом их можно было бы называть залами. Первым делом муж изъявил желание показать ей спальни. Одна из них, которая предназначалась для хозяев, была оформлена в приглушенных красных тонах. Отделка напоминала старинную позолоту.

Джастина осмотрела остальные залы, роскошные, примыкающие к спальням ванные комнаты, а оставшись одна, в то время как Лион пошел приготовить коктейли, она неподвижно застыла. Ее задумчивый взгляд скользил по отделанной золотом белой мебели комнаты для гостей, двухспальной, покрытой шифоновым покрывалом кровати-канапе. Все поражало взгляд.

Когда она спустилась, наконец, вниз, в гостиную, Лион вопросительно взглянул на нее.

— Дом просто шикарный, дорогой.

— Я так хочу, чтобы тебе было здесь хорошо, Джас. Не хуже, чем в нашем уютном гнездышке в Лондоне.

— С тобой мне везде будет хорошо. Давай выпьем чего-нибудь наконец. У меня в горле пересохло.

— Пойдем на кухню.

Пока она в одиночестве бродила по дому, Лион приготовил не только коктейли, но и легкий завтрак, состоящий из тостов, джема, масла и апельсинового сока. Немного подкрепившись, они отправились в спальню, так как обоих утомил перелет.

Вечером Лион пригласил жену в ресторан.

— Мы давно нигде не были вместе, а сегодня у меня как раз свободный вечер. Мы должны провести его как можно лучше. Пойдем куда-нибудь, пообедаем, потанцуем в конце концов. Мы уже сто лет не танцевали. Нужно же нам отметить наше новоселье!

Джастина с радостью согласилась и начала готовиться к предстоящему вечеру. Она приняла долгую расслабляющую ванну и стала одеваться. Ее роскошные волосы отливали пламенем в хорошо освещенных зеркалах гардеробной. Стройную, несмотря на то, что Джас была уже не юной девушкой, фигуру приятно подчеркивало шелковое белье, а длинные ноги облегали тонкие прозрачные чулки. Складка между бровями выражала сомнение по поводу того, что надеть. Уперев руки в бедра, Джастина размышляла, какое из двух платьев, разложенных на кровати, ей выбрать — шерстяное белое с кремовым оттенком или облегающее фигуру ярко-синее с зеленоватым отливом. Она прикусила ноготь на указательном пальце и молча отругала себя за то, что делает проблему из этих приготовлений.

Лион сам разрешил эту дилемму.

— Надень белое, — сказал он.

Она испуганно вскрикнула от неожиданности и повернулась лицом к двери. Муж ее был совершенно неотразим в своем роскошном вечернем костюме и сияющей белизной рубашке.

— Ты напугал меня, — сказала она.

— Прости, я не хотел. А все-таки надень белое, — повторил он, вытаскивая из кармана длинный, черный бархатный футляр. — А вместе с ним вот это, — он нажал на кнопку и, открыв крышку футляра протянул жене.

Джастина знала толк в драгоценностях, но при виде изумрудов и бриллиантов ахнула, глаза ее расширились. Ансамбль состоял из четырех предметов — колье, тонкого браслета и пары серег, каждая размером с четверть доллара. Дизайн был простым и элегантным, а камни — великолепной работы. Гранильщики и ювелиры превзошли самих себя. Это даже были не украшения. Это были произведения искусства. Джастина завороженно смотрела на них, утратив дар речи.

— Тебе нравится? — спросил Лион.

Его мягкий голос вывел ее из задумчивости.

— Они великолепны, — ответила Джастина.

— Я выбрал изумруды, поскольку они подходят к твоим глазам. И бриллианты будут прекрасно гармонировать с твоей белоснежной кожей. Одевайся, дорогая, а то я просто умру от голода.

Лион вышел из комнаты, сказав на прощание:

— Я буду ждать тебя в гостиной, дорогая.

Некоторое время он сидел в одиночестве. Он думал о том, что просто обожал свою жену и какая прекрасная жизнь уже ими прожита и что еще предстоит прожить. И вдруг жгучее желание пронзило его. Он хотел ее именно сейчас. И хотел обладать ею с такой ураганной силой, которая шокировала даже его самого. Лион был полон решимости осуществить свое желание.

Звук гулких шагов Джастины, спускающейся по лестнице, вывел Лиона из задумчивости. От зрелища, представшего перед ним, у Лиона просто перехватило дыхание. Не скрывая восхищения, он смотрел на Джастину, которая остановилась, слегка покачнувшись, у основания лестницы. Белое платье светилось, резко контрастируя с тициановской роскошью ее волос. Задрапированный лиф платья обрисовывал красивую линию груди, а юбка завихрялась у стройных икр. В глазах ее отражался блеск драгоценных камней. Но и платье, и драгоценности служили лишь оправой великолепию самой Джастины.

По мнению Лиона, с того самого момента, как он впервые встретился с ней, она была единственной драгоценностью на свете, которой просто нет цены.

— Восхитительно, — сказал он. В голосе его прозвучали ноты благоговения.

— Спасибо, Ливень, — с нежностью поблагодарила она, и сама удивилась, что назвала его так. Уже давно она не произносила этого имени. — Да, эти камни, — сказала она, — редкой красоты.

— Я имею в виду тебя. Камни — это лишь холодные, неодушевленные камни. Твое же тепло дает им жизнь.

Они приехали в роскошную гостиницу. Ресторан, расположенный на третьем этаже, мог послужить образцом элегантности и вкуса. Главный зал был освещен скрытыми светильниками и мигающими свечами, стоящими в центре каждого стола.

Здесь подавали французскую кухню. Галантный, словно один из королевских мушкетеров, метрдотель провел их к укромному столику, заказанному Лионом. Отказавшись от аперитива, они начали обед с лукового супа с крошечными гренками, плавающими под густым слоем сыра. Затем перешли к коронному блюду ресторана — нежным медальонам из телятины в соусе из бургундского, с мелко нарезанным подрумяненным картофелем и толстыми стеблями белой спаржи. Конечно, им был предложен и салат Цезаря, который тут же, с большой помпой, был приготовлен на их столе хлопотливым поваром.

Разговор ограничивался общими замечаниями, связанными с едой, так как оба были дико голодны.

Джастина чувствовала сегодня, что она как никогда сильно любит Лиона и желает его. Подобного по силе и эмоциям чувства Джас не испытывала уже давно. Несмотря на то, что они безумно любили друг друга на протяжении всех этих лет, сексуальное желание к этому времени уже успело слегка притупиться. А сегодня между ними словно пробежала какая-то искра, и оба почувствовали это.

Пообедав, они заказали себе крепкий кофе и по рюмке огненного, обжигающего ликера.

Подняв свою рюмку, Лион молча чокнулся с женой, прежде чем попробовать напиток. Они болтали ни о чем, потягивая ликер, а потом поставили рюмки на стол, сменив их на остывающий кофе. Играя чашечкой с позолоченным краем, Джас поднесла ее к губам, посмотрела на Лиона и улыбнулась.

— Я люблю тебя, — сказала она одними губами, но он понял. А потом громче она добавила: — Давай отправимся домой, мне хочется побыть с тобой наедине.

Он тихонько рассмеялся, а потом подошел к ее стулу сзади, помогая выбраться из-за . стола.

Приехав домой и отпустив водителя, Лион налил два стакана вина и отвел Джастину на длинный диван перед стеклянной стеной гостиной, из которой открывался чудесный вид на улицы и костелы Бонна. Он подождал, пока она поудобнее усядется, потом подал ей стакан и сел рядом, обняв ее за плечи.

Они сидели так и болтали о разных пустяках. Джастина вдруг почувствовала, что дико устала. Она просто засыпала и не могла больше бороться со своими отяжелевшими веками. Тихий вздох слетел с ее губ, когда ее тело расслабилось. Бокал в пальцах опасно наклонился. Джастина медленно покачивалась на грани сна. У нее было смутное чувство, что спать-то как раз сейчас и нельзя.

Лион разрешил эту проблему самым замечательным образом. Он заключил ее в оберегающее тепло своих объятий и говорил что-то. А голос его доходил к ней издалека, она все глубже погружалась в сон.

Несмотря на то, что Лиона сейчас одолевало сумасшедшее желание, он прошептал в ее шелковистые волосы:

— Спи, дорогая. Спокойной ночи.

С этого вечера они стали еще дороже и ближе друг другу. Жизнь их в Бонне протекала великолепно и весело. Они очень часто ужинали в самых роскошных ресторанах. Два или три раза в неделю устраивали приемы у себя дома и очень много разъезжали по стране, так как Джастина никогда не была здесь и ей хотелось очень многое увидеть. Лион познакомил ее со своими боннскими друзьями. Все они, за исключением одного невзрачного на вид мужчины, показались ей замечательными, дружелюбными людьми. Этот человек был ей очень неприятен, хотя она и не понимала почему. Он занимал какую-то должность при посольстве и был партнером Лиона в каких-то делах, а поскольку работы мужа, так уж повелось, было не принято касаться, Джастина ничего не стала ему говорить.

В остальном же жизнь их протекала так, словно они были молодоженами во время медового месяца. Вернулась новизна ощущений. И они вновь горячо любили друг друга.

После на редкость непродолжительной весны как-то незаметно наступило лето, и на каникулы к ним приехала Барбара. Элен же решила, что проведет лето во Франции, о чем и не преминула сообщить в одном из последних писем.

Барбара поделилась с родителями планами на будущее. В Гарварде она познакомилась с одним человеком, который работает в фирме, занимающейся как раз теми проблемами, которые ее интересуют. Она даже посещала юридический отдел этой фирмы в качестве дополнительной практики, смотрела, училась и набирала дополнительные часы по курсу специализации. Так уж получилось, что она внесла несколько предложений в ходе изучения одного из дел, и руководство фирмы, по достоинству оценив молодую практикантку, предложило ей продолжать практиковаться, причем фирма брала на себя финансовую сторону обучения девушки на условии, что после окончания университета она будет работать в их юридическом отделе. Она, действительно, оказалась очень толковой и коммуникабельной служащей. Ее мозг работал будто мощная аналитическая машина, уже сейчас было ясно: со временем она станет превосходным юристом, если не сказать больше — одним из лучших в Штатах. После недолгих раздумий Барбара согласилась.

За Барбару родители не волновались. Зато Элен вызывала беспокойство. До них доходили разные слухи о том, какую жизнь она ведет. Некоторые из их знакомых, бывая в Риме, несколько раз встречали ее в компании каких-то вызывающих молодых людей. Каждый раз она была сильно пьяна. Позже, плюс к этому, выяснилось, что Элен связалась с какими-то людьми, которые поддерживали коммунистов. Она даже приняла участие в нескольких их выступлениях. Правда, об этом она потом и сама со смехом сообщила родителям в одном из писем, повергнув в шок и мать, и отца.

— А ты понимаешь, Элен, — сказала ей как-то Джастина, когда они разговаривали по телефону, — что твое поведение и общение с этими людьми, да еще то, что ты ввязываешься, серьезно или нет, в какую-то политическую деятельность, может повредить карьере отца?

— Мам, какая опасность? Это же всего лишь развлечение. Ничего серьезного.

— Да, для тебя, наверное, это не более чем развлечение. Скорее всего, так оно и есть, поскольку ты не имеешь склонности к политике. Но люди, которые видят тебя с этими молодчиками, а ведь подобное случалось не раз и даже не два, могут сделать из этого определенные выводы. Представь, какие последствия для твоего отца может иметь столь раскованное поведение. Всего лишь один нелицеприятный факт, и его карьера будет погублена раз и навсегда.

— Но ведь до сих пор этого не произошло?

— Верно, но лишь потому, что вам счастливо удавалось избегать арестов. Но рано или поздно это произойдет, и тогда может случиться самое худшее. Ты отдаешь себе в этом отчет, Элен?

— Ну так вы скажите этим людям, что они лезут не в свое дело. Только, ради бога, не подумайте, что я записалась в коммунисты. Я же не совсем дура. Хотя, честно говоря, в Риме не так уж сложно и свихнуться. Одна погода чего стоит. Жара просто сводит с ума. И жизнь просто бьет ключом. Совсем не такое болото, как в Лондоне. Здесь весело. Но не думай, что я только развлекаюсь. Я большую часть времени отдаю работе. И мистер Ла Троз обещал, что если я еще немного поработаю над своими произведениями, то, возможно, через год он сможет организовать мне небольшую выставку.

Но, что бы там ни говорила Элен, родители все равно переживали. А Лиону пришлось очень долго и неоднократно убеждать своих коллег в том, что дочь его не занимается политикой серьезно. И, несмотря на это, все равно некоторые из них стали сторониться его и даже при встрече старались побыстрее откланяться. Судя по всему, над головой Лиона начали сгущаться тучи.

После отъезда Барбары жизнь мало-помалу начала входить в привычную колею. Барбара пригласила родителей приехать к ней в Штаты на Рождество, и они пообещали навестить ее, если будет время.

Джастина в последнее время чувствовала себя все лучше и лучше. И ее все чаще начали посещать мысли о том, что неплохо было бы вновь заняться работой. Кое в чем Клайд, конечно, оказался прав. Чем дальше, тем больше ее одолевало чувство творческого голода. Ей снова хотелось ощутить запах декораций и кулис, увидеть оттененный светом рампы темный зал, выйти на сцену.

Она бы, конечно, с большим удовольствием вернулась работать в театр, но даже после того, как Клайд объяснил причины своего давнего поступка, а она сделала вид, что все поняла, мысль о работе именно в Лондонском театре претила ей. Она никак не могла забыть профессиональной обиды, нанесенной ей Клайдом, некогда, да, наверное, и сейчас, любимым ее коллегой.

И хотя Клайд в последнее время буквально завалил ее письмами, в которых сообщал, что с удовольствием примет ее в свои профессиональные объятия, и намекал, что для нее имеется одна любопытная ролишка в новой шекспировской постановке «Укрощение строптивой», она твердо решила, что уж куда-куда, а к нему она не пойдет ни за какие деньги.

А не так давно Лион познакомил ее с одним молодым немецким режиссером, который, как оказалось, был давним ее театральным поклонником.

— Я видел вас в «Макбете», когда приезжал в Лондон, — уважительно сказал тот. — Это была потрясающая по силе и мастерству актерская работа. Да, поверьте. Я неплохо разбираюсь в таких вещах. Вы великолепная актриса. Просто великолепная.

Работал он в небольшом боннском театре и с некоторым смущением, — я, конечно же, понимаю, что это далеко не ваш уровень, но все-таки... — предложил Джастине наконец-то попробовать себя на сцене после столь длительного перерыва. Она попросила прислать ей пьесу, прочитав которую, не пришла в особый восторг. Роль, предложенная ей, была не весть что, Джастина привыкла творить в других, почти глобальных масштабах. И все же, подумав, она решила начать репетировать и посмотреть, что из этого получится. Перед началом репетиций Джас честно предупредила молодого человека о том, что если ей не понравится, как пойдет работа, она сразу же уйдет.

«Все-таки, хоть какое-то занятие, — подумала она. — Ведь все равно других предложений нет. Один лишь Клайд. Но об этом не может быть и речи».

В последнее время Джас часто с горечью думала о том, как же быстро ее забыли в театральном мире. Когда-то, лет десять назад, предложения сыпались таким потоком, что она едва успевала отказывать всем, храня верность своему театру. А что теперь? Что-то не видно толп жаждущих заполучить ее режиссеров. И если в первый год после родов предложений было много, то в следующий полноводная река сменилась жиденьким ручейком, а затем и этот ручей иссяк. Они просто устали ждать.

А работать очень хотелось. Волшебная атмосфера театра манила ее. Так хотелось войти за кулисы, надеть королевский костюм, пройти со степенным достоинством по сцене, отдать всю себя этому изнуряющему труду.

И Джас с большим энтузиазмом пришла в боннский театр.

Работать здесь оказалось очень интересно, и Джас проводила на сцене все свое время. Молодой человек оказался чрезвычайно толковым режиссером, а уж она-то знала в этом толк не хуже, чем он в актерах.

Спектакль сделали буквально за три месяца. Успех премьеры оказался просто ошеломляющим. Но банкета по этому поводу устраивать не стали, и не из-за прижимистости администрации. Просто не оказалось денег. Театр был почти любительским, и билеты продавались по такой низкой цене, что едва-едва окупалась постановка. Все работали практически на голом энтузиазме.

И Джастина, подумав, пригласила всех к себе. Дом у них был большой, а Лион отнесся к подобному предложению с пониманием.

Молодые люди с рвением принялись накрывать стол, весело переговариваясь друг с другом. То и дело из разных уголков дома звучал заразительный юный смех. Они организовали даже партию в покер, чтобы отправить проигравшего в магазин за всем недостающим.

Вечер удался на славу. Джастина и Лион вновь почувствовали себя такими же молодыми, как и много лет назад. Они прекрасно отдохнули в этой замечательной компании. И много- много танцевали.

Режиссер смеялся вместе со всеми и осыпал свою «звезду» потоками комплиментов, не забывая, правда, и остальных актеров.

Когда пришла пора расходиться, все стали наперебой благодарить хозяев, на что Джастина, смеясь, ответила:

— Это вам спасибо, дорогие. Вы доставили нам с мужем огромное удовольствие. Я словно помолодела на двадцать лет.

А когда за последними из гостей закрылась дверь, супруги решили продолжить эту вечеринку в одиночестве.

Лион включил красивую лирическую музыку и, нежно обняв жену, повел ее в танце. Он целовал ее, нашептывал ласковые слова, а голос его при этом звучал хрипло, в нем чувствовалось страстное желание. Джас, поддавшись его ласкам, ощутила, как внутри нее поднимается горячая волна наслаждения.

За три последующих после премьеры дня все билеты на спектакль были раскуплены на четыре ближайших месяца. Критика пела дифирамбы гению режиссера, особо отмечая игру актеров. Появление на сцене Джастины Хартгейм произвело фурор. Ей посвящали статьи и целые колонки престижнейшие боннские газеты и альманахи!

В довершение всего, абсолютно неожиданно для Джас, ей передали письмо, доставленное неким респектабельного вида джентльменом средних лет. Посыльный не знал его имени, но вспомнил, что тот говорил по-английски и совсем, — ну или почти совсем, — не понимал по-немецки.

Джас догадалась, кто был этим джентльменом. Конечно же, Клайд. Только Клайд знал, где она сейчас. И именно Клайд не мог связать двух слов на немецком языке. Она вскрыла конверт и вытащила записку, отпечатанную на очень дорогой, превосходной бумаге. Это уже на Клайда похоже не было. Джас нетерпеливо начала читать.

«Миссис Хартгейм, — гласила записка, — я смотрел ваш спектакль и был очарован многогранностью вашей игры. Если вы не слишком заняты завтра вечером, я мог бы приехать к вам домой с целью переговорить о возможном сотрудничестве», — и подпись.

Когда Джесс Мэйджер позвонил, чтобы договориться о встрече, Джастина дала свое согласие.

На следующий день к дому подкатил шикарный лимузин, сверкающий на солнце, и из него вышел импозантный, в годах, высокий и стройный мужчина, одетый в прекрасный дорогой костюм от Джона Филипса.

Он галантно поздоровался с Джас тиной, когда она открыла ему дверь. И, как истинный американец и деловой человек, он тут же перешел к делу.

— Миссис Хартгейм, я — Джесс Мэйджер. Еще раз скажу вам, что с огромным удовольствием посмотрел вашу последнюю работу. Она, несомненно, выше всяких похвал. Не удивляйтесь, что я посещаю любительские театры. Должен признаться, что именно в них чаще всего я нахожу великолепных, но, по иронии судьбы, не признанных актеров. Последние слова к вам, конечно же, не имеют никакого отношения. Я имею в виду начинающих. У меня есть к вам одно деловое предложение. Я всегда считал вас великолепной актрисой, по стечению обстоятельств не успевшей реализовать себя в полную силу своих возможностей. В данный момент я представляю киностудию «Парамаунт», так что можете считать наш разговор официальным обсуждением условий будущего контракта.

Джастина была ошеломлена. Она ожидала чего угодно, только не этого.

— Простите, но боюсь, что не совсем понимаю вас. О каком контракте идет речь?

— В настоящий момент я провожу предсъемочную подготовку к моему новому фильму. Это будет психологическая драма, и в ней для вас есть роль. Что вы скажете на это?

— Но... Я знаю, что в Америке не очень-то жалуют актеров из Европы.

— Чушь, — Джесс махнул рукой. — Посмотрите, все — или, по крайней мере, большинство голливудских звезд — европейцы. Все дело в рекламе. Пусть это вас не волнует. Условия будут самыми благоприятными. Не могу, конечно, обещать сразу многое, но, поверьте, раскошелиться продюсеров я заставлю.

Он улыбнулся белозубой улыбкой.

— А о чем этот фильм? — поинтересовалась Джастина.

— О-о. Как я уже упоминал, это семейнопсихологическая драма. Женщина в возрасте занята поисками своего отца. Съемочная группа подобралась просто грандиозная. Фильм обещает быть новым шедевром в истории американского кино. По крайней мере, я надеюсь, что при благоприятных отзывах критиков фильм будет выдвинут на «Оскар», самое малое, по шести номинациям. Что скажете? — Не стану говорить, что ваше предложение не заинтересовало меня. Многие бы согласились не раздумывая, но... Все-таки сначала я должна посмотреть сценарий и убедиться в том, что из него, на мой взгляд, может получиться что-то интересное. Я имею в виду психологический рисунок моей роли.

— Да, я понял.

— А еще я должна посоветоваться на эту тему с мужем.

— Конечно. Я понимаю ваши сомнения. Это очень серьезный шаг, и его, вне всяких сомнений, следует хорошо обдумать. Ну что же, я готов ждать. Если, разумеется, это не слишком затянется, — Джесс вновь улыбнулся. — Иначе меня разорвут продюсеры. Всего доброго. Буду с нетерпением ожидать вашего решения.

Мэйджер поднялся со своего кресла и, направившись к выходу, сказал:

— Я распоряжусь, чтобы сценарий доставили вам завтра к полудню. Постарайтесь, пожалуйста, прочитать его как можно быстрее. Если эта работа будет интересна для вас, мы начнем переговоры по условиям контракта.

— Договорились, — ответила она.

После того как за ним закрылась дверь, она задумалась. Стоит ли связываться с Голливудом? Ее работа в маленьком боннском театре шла блестяще и доставляла ей массу удовольствий. Й потом, ей же тогда придется уехать, оставив Лиона одного. Да и она уже не та молодая девчонка, какой была раньше, чтобы так срываться с места.

Но все-таки ей было очень интересно. Она еще никогда не работала в кино, и ей ужасно хотелось попробовать этот новый для нее спектр применения актерского таланта. Вечером Лион, узнав об этом предложении, поддержал ее, сказав, что если ее все устраивает, то он будет только рад.

— Ведь ты замечательная талантливая актриса. Зачем же тебе еще терять время? И так уже потеряно столько, — вовек не наверстать. Это прекрасный шанс и отличная возможность проявить себя.

— Знаешь, дорогой, как говорится, и хочется и колется. Я что-то просто по-детски боюсь.

— Чего же ты боишься? Какая разница, что ты никогда не снималась? Главное, что ТЫ из себя представляешь. А, зная твой характер, я уверен, что ты прекрасно с этим справишься.

— Спасибо, милый. Ты всегда умеешь поддержать и всегда помогаешь мне разрешить мои сомнения.

Ровно в полдень следующего дня ей доставили сценарий, на обложке которого красовалась надпись, сделанная ярко-красным маркером. В ней было всего несколько слов: «Читайте и соглашайтесь. Чего же тут думать?»

Сценарий оказался замечательным. Роль, которую Мэйджер отводил для Джас, очень ей понравилась. Сразу же после прочтения она позвонила режиссеру и спросила:

— Так каковы условия контракта?

ГЛАВА 4

Поздно вечером Барбара возвращалась из города с работы. Она чувствовала себя ужасно одинокой.

Здесь, как и раньше в колледже, девушка полностью отдавала себя учебе и работе, которая уже сейчас увлекла ее, хотя она, как правило, была пока лишь девочкой на побегушках, а это во всех фирмах означает одно и то же: сонм, гора, миллионы и миллиарды мелких поручений. Рутина дел, от которых и передохнуть- то лишний раз некогда.

Вокруг царила ночь. Над головой высоченным куполом висело ясное, усыпанное сверкающими звездами небо. Погода стояла безветренная, несмотря на то, что на дворе был ноябрь и было достаточно холодно.

Она шла к своему домику, который снимала в кампусе вдвоем с Таней, студенткой из ее группы, которая приехала сюда учиться из России, и думала о том, что настоящих подруг у нее нет, с молодыми людьми она не общается, и практически совсем не принимает участия в бурных вечеринках своих сокурсников-американцев, которые, в отличие от нее, в большинстве своем, каждый вечер, а то и всю ночь, развлекались.

Уже подходя к своему домику, она услышала вдруг тихий стон невдалеке от асфальтовой дорожки, по которой шла. Сначала она испугалась, так как ничего не было видно. Но решила все-таки выяснить, в чем дело. Вдруг человеку нужна помощь.

— Эй, кто там? — окликнула она.

В ответ раздался лишь еще один протяжный стон, в котором явно прозвучала боль.

Когда она подошла ближе, то увидела лежащего у дорожки молодого человека. Он попытался улыбнуться ей, но лицо его исказила гримаса боли. Он с трудом поднялся, но, сделав несколько шагов, повалился на бок.

Барбара сразу же кинулась к нему.

— Давайте я помогу вам, — она вновь помогла ему встать и почти сразу увидела на его лице кровоточащие ссадины. — Что с вами случилось?

Но он только молча и с благодарностью смотрел на нее. Она нежно дотронулась до его плеча. Под тонкой курткой чувствовалось худое, крепкое и теплое тело. «Слишком теплое, — подумала она. — У него, наверное, температура».

Она скинула с себя куртку и набросила ему на плечи. Она сомневалась, стоит ли оставлять его одного, а самой идти за помощью. Мало ли что еще может с ним случиться.

Холодный ветер качнул ее, и она прижалась ближе к молодому человеку. И от этого вдруг дивный восторг пронзил ее тело. Она никогда не была еще близка ни с одним мужчиной, никто никогда не обнимал ее, кроме родителей. Поэтому ею вдруг овладело странное чувство, в котором она даже сама себе никогда не рискнула бы признаться вслух.

Она всмотрелась в него. Рана на лице парня кровоточила. Барбара чувствовала себя беспомощной, жалея о том, что сама не может оказать ему никакой помощи.

Парень показался ей очень красивым. У него был высокий лоб, прямой нос и волевой подбородок. Это было лицо сильного человека, очень мужественное и очень красивое, несмотря на кровь и грязь на нем.

Парень был слишком худым, но Барбара не видела в этом недостатка. Она с большим трудом заставила себя оторвать взгляд от его чувственного рта. Ей вдруг захотелось дотронуться до него.

— Давайте я помогу вам дойти до медицинского корпуса, — сказала Барбара.

Неожиданно за самой спиной девушки послышался резкий скрип тормозов. Она обернулась, прикрыв рукой глаза от яркого света фар, и увидела подъезжающих на «форде» двух братьев-близнецов из ее группы. Девушка помахала рукой, чтобы они остановились. Машина затормозила у самого въезда в кампус.

— Я нашла его на дороге, — сказала она выбравшимся из «форда» парням. — Он, по- моему, ранен.

Один из них наклонился и всмотрелся в залитое кровью лицо парня.

— Эй, я его знаю. Видел как-то в общежитии, — он повернулся к брату. — Давай-ка погрузим его в машину и отвезем к врачу, а то, того и гляди, умрет от потери крови. Вы поедете, мисс?

Они уложили раненого на заднее сиденье автомобиля и отвезли его в медблок.

— Как тебя зовут? — спросил парень, уже лежа в постели в палате.

— Барбара, — смутившись отчего-то, ответила она.

— А меня — Макс. Я хотел спросить, не зайдешь ли ты навестить меня еще раз?

Она замялась:

— Ну, если тебе это действительно необходимо...

Хотя ей самой почему-то очень хотелось сразу же согласиться. Но слишком уж необычными были для нее все пережитые после встречи с ним ощущения.

— Приходи, пожалуйста. Я буду тебя ждать. Я очень благодарен тебе за твою отзывчивость, за то, что не бросила меня там.

— Хорошо, я забегу завтра. Спокойной ночи.

Барбара махнула на прощание рукой и, выйдя из медблока, направилась к главному корпусу общежития, рядом с которым раскинулся коттеджный городок.

Всю ночь она проворочалась в постели, не в силах уснуть. Таня, увидев, что ее подруга чем- то взволнована, спросила:

— В чем дело, Барбара? С тобой все в порядке?

— Да, все нормально.

Барбара вкратце рассказала Тане о молодом человеке, умолчав, конечно, о своих чувствах.

— Не понимаю, что ты так переживаешь? Хотя, надо сказать, ты очень смелая. Я бы, наверное, со страху померла, если бы шла одна по темной аллее и услышала бы вдруг рядом с собой что-нибудь подобное.

— Но я же должна была ему помочь? Не бросать же его прямо посреди улицы?

* * *

На следующий день, с трудом отсидев занятия, она отправилась в больницу.

Макс встретил ее с широкой улыбкой на губах. Выглядел он сейчас гораздо лучше, чем накануне. На лице его играл румянец, и больным его назвать было очень сложно, если не считать того, что вокруг головы белела повязка.

Они некоторое время поболтали. Барбара осведомилась, как он себя чувствует. Макс был весел, смеялся, шутил. Она же испытывала странное чувство, словно земля уплывала у нее из-под ног, отвечала на его вопросы невпопад, и в конце концов он спросил недоуменно:

— С тобой что-нибудь стряслось? У тебя какие-то неприятности? Что-то ты странно выглядишь.

— Да нет, — смутившись, ответила девушка. — У меня все нормально. Ладно, я побегу. Еще нужно успеть на работу.

— Зайдешь завтра? — спросил Макс, и в голосе его она уловила надежду.

— Зайду, если будет время.

— Я буду ждать, — сказал он ей вслед, когда Барбара уже закрывала дверь.

Выйдя из медицинского блока, девушка вдруг подумала, что никогда больше не придет сюда. Нет. С ней творилось что-то странное. Странное и не похожее ни на что из того, что ей доводилось испытывать раньше. Какая-то непонятная истома сжигала девушку изнутри.

Она не могла отвлечься от мыслей о Максе. Книги, работа, будущие перспективы — все это вытеснил из ее сознания образ худого молодого парня. Барбару тревожило происходящее. Она не могла найти достойного оправдания случившемуся. И, подобно хирургу-недоучке, решила просто ампутировать то, что показалось ей вредным. Ведь непонятное очень часто ассоциируется с опасностью.

А на следующий день...

На следующий день, как Барбара ни сопротивлялась своим чувствам, она все-таки вновь оказалась в палате медицинского блока.

Макс встретил девушку радостной улыбкой. Однако, когда она вошла в палату, возле его постели сидела какая-то девушка, явно гораздо более взрослая, чем Барбара. То и дело в палату заходили медсестры, с которыми Макс тоже шутил и которым очаровательно улыбался.

Макс обладал какой-то сверхъестественной способностью очаровывать и притягивать к себе людей. Он держался одинаково легко и естественно со всеми, и Барбару вдруг охватила ревность. Ревность и чувство незащищенности.

* * *

Прошло еще несколько дней, и Макса выписали из больницы. Как выяснилось в ходе общения, он учился здесь же, но в этом году заканчивал университет и должен был получить диплом психолога.

На ее вопрос, что же с ним все же произошло в тот вечер, он упорно отшучивался или отвечал какую-то чепуху — «Упал», «Наткнулся в темноте на столб», — и прочее, в том же духе. И лишь когда Барбара стала более настойчива, объяснил что ничего страшного, просто он повздорил со своим приятелем, и тот ударил его. Как выяснилось, сильнее, чем нужно.

Она с недоверием отнеслась к его рассказу, но переспрашивать ничего не стала. Когда врачи, наконец, выпустили Макса, Барбара достаточно прохладно попрощалась с ним, решив для себя, что этот мужчина не для нее. Ему нужна девушка более искушенная. Не такая, как она.

Несколько раз после этого она встречала его в учебном корпусе университета, и каждый раз проходила мимо, удостаивая недоумевающего Макса лишь небрежным кивком. Правда, настроение у нее при этом было ужасное.

Как-то вечером, сидя у себя в домике в полном одиночестве, Барбара услышала стук в дверь. Она догадывалась, кто это может быть, и с замирающим сердцем пошла к двери. А если нет? Что, если это кто-нибудь другой? Кто-то из группы зашел узнать задания на завтра?.. Если Таня забыла свои ключи? Девушка открыла дверь, и...

Все же это был он.

Макс стоял напротив нее под мягким белым светом ночника, распространяя свежий запах дорогого одеколона. Темные брюки обтягивали его бедра, а темная куртка была немного ему великовата. Он просто стоял и загадочно улыбался. Барбара почувствовала, как сердце ее упало в сладкую пропасть.

Она опустила глаза, но, даже не глядя на него, чувствовала его мужскую силу и привлекательность.

— %

— Привет, — сказал Макс, не переставая улыбаться.

— Привет, — ответила она и услышала, будто со стороны, свой голос, прозвучавший с легкой хрипотцой, напряженный и неестественный.

— Почему ты сторонишься меня, Барбара?

— У меня есть на то причины, — вызывающе ответила она и дерзко посмотрела ему в глаза.

— Очень хотелось бы их узнать.

Голос Макса был мягким и ласковым. Томнобархатистым, таким же загадочным, как и его улыбка.

Он подошел к ней поближе и одной рукой убрал со лба прядь длинных черных волос. Трепетное прикосновение его пальцев и предательская вспышка нежности к нему, в ответ на это прикосновение, ужаснула Барбару. Она не привыкла к таким чувствам и попыталась оттолкнуть его руку, но он*схватил ее за запястье и поднес ее ладонь девушки к губам.

Барбара стояла как вкопанная.

— Барбара, Барбара... — прошептал он.

Она даже не подозревала, что прикосновение и сладкие слова могут так сводить с ума. Все преграды, которые она старательно возводила, все доводы, которыми пыталась убедить себя в том, что этот парень ей не нужен и не интересен, что она к нему равнодушна, рухнули. Он был нужен ей. Девушка почувствовала, как таящееся в пустоте сердце сжалось и, поднявшись к горлу, заколотилось в неистовом ритме.

Макс жадно прижал ее к себе. Гладил волосы, шею, и поток незнакомых безумных чувств переполнил ее.

— Барбара, я, наверное, сошел с ума, — сказал он срывающимся голосом, — но как только я увидел тебя и прикоснулся к тебе, понял, что люблю. Люблю безумно.

В его объятиях она ни о чем не могла думать. Сейчас Барбара хотела только одного: чтобы Макс продолжил свои ласки. Тепло его губ обжигало ее, и она поняла, что любовь может быть прекрасной, если прогнать от себя все выдуманные неприятности и выдуманные причины отказываться от нее. Голова Барбары закружилась, и девушка прижалась к Максу в замешательстве, желая близости и сознавая, что это почему-то, может быть, и нехорошо с ее стороны.

Его поцелуи волшебно проникали в самую душу, заполняя огненной волной все ее существо, и она плыла в море этого чарующего огня, парила над землей. Впервые в жизни ее целовали так глубоко и страстно. Руки девушки скользили по его крепким плечам, по спине и наконец крепко обвились вокруг шеи. А он с жадностью прижимал Барбару к себе, и сердца их отчаянно бились.

Макс умело раздвинул ее губы. Язык медленно проник в глубину рта, вызвав у нее блаженный стон. Бушующее пламя страсти охватило их обоих, и внезапный трепет сказал ей, что это и есть желание. Она хотела его всего, и эта отчаянная потребность в полной близости одинаково пугала и смущала ее.

Барбара слышала, как бешено колотится его сердце. Они прижались друг к другу, и божественный покой окутал обоих.

— Макс, нам надо остановиться, — произнесла она хриплым, словно чужим, голосом. — Я не могу так вот... сразу...

— Хорошо, хорошо, — шептал он с нежностью, но, будучи не с силах остановиться, еще крепче обнял ее, уверенно подавляя слабые попытки к сопротивлению.

Но все-таки девушка невольно продолжала сопротивляться. Он с трудом оторвался от ее губ и крепко прижал голову Барбары к своей груди. Некоторое время они сидели молча на диване, на котором невесть как оказались. Наконец его прерывистое дыхание стало ровным, и он с неохотой выпустил ее из объятий, хотя и продолжал крепко сжимать ее горячую руку.

— Почему? — спросил юноша, не закончив вопроса.

Но она поняла, что он хотел знать.

— Макс, — сказала Барбара, покраснев мучительно при одной лишь мысли о том, что говорит. — Я люблю тебя... Но я не могу так сразу, понимаешь?

— Ты хочешь сказать, что для тебя это что-то необычное, на что ты не можешь решиться? У тебя что, никогда никого не было?

— Нет, — ответила она, — никогда, — и покраснела при этом еще сильнее.

— А почему ты смущаешься? В этом нет ничего постыдного.

— Ну, знаешь, все вокруг постоянно развлекаются. Они уже, наверное, переспали здесь со всеми мужчинами. А я... Ну, я не знаю почему... Мне, наверное, никогда не хотелось этого. А потом я просто боялась. Мне всегда казалось, что я не могу так глубоко чувствовать. А может быть, просто меня не так воспитали. Я не знаю,

— с мучительной болью в голосе произнесла она.

— Барбара, милая, — сказал юноша. — Я хочу, чтобы ты была моей.

— Я тоже этого хочу, — потупив взгляд ответила она. — А сейчас можно попросить тебя оставить меня одну?

— Хорошо, — Макс легко поднялся с дивана,

— только обещай, что не будешь больше избегать меня.

Она ничего не ответила ему, лишь молча посмотрела прямо в глаза.

— Увидимся завтра, — сказал он ей на прощание и, выйдя на улицу, скрылся в глубине темной аллеи.

Вскоре ей довелось испытать и муки ревности. Каждый вечер он приходил к ней, и они проводили время вместе, то отправляясь куда- нибудь в кино, то в какой-нибудь недорогой ресторан. Но чаще всего они просто сидели у нее в домике. И ни разу больше за это время Макс не пытался даже поцеловать ее по-настоящему.

До нее стали доходить слухи, что он встречается и с другими женщинами. Поначалу Барбара не придавала слухам большого значения, но постепенно это начало задевать и унижать ее. Несколько раз Барбара попыталась спросить у него о природе этих слухов, но он в ответ лишь смеялся и ничего не говорил, ловко переводя разговор на посторонние темы. Надо отдать ему должное, увлечь разговором Макс умел.

В конце концов, однажды ночью, лежа без сна, Барбара решила, что пусть лучше она будет одна, чем постоянно ревновать и выслушивать сплетни о Максе, ощущать насмешливые взгляды за спиной. Во время одной из встреч девушка сухим тоном сообщила ему о своем решении, которое далось ей с большим трудом. Она и представить себе не могла, как будет дальше жить без него.

Прошло четыре года. Барбара с отличием закончила университет и работала сейчас в той самой фирме, где когда-то начинала практику.

Однажды, возвращаясь на автобусе домой, она была так погружена в свои мысли, что не замечала ничего вокруг. Выйдя на улицу, девушка даже не сразу сумела оценить потрясающую красоту этого вечера.

Сегодня она почему-то вспомнила Макса. С тех пор, как девушка объявила о своем намерении порвать всякие отношения с ним, он тоже начал избегать ее, и больше их общение не возобновилось. При встрече они лишь издали обменивались приветствиями, избегая более близких контактов. И все же Барбара никак не могла забыть его. Втянуть в холодную темноту забвения те сладостные ощущения, которые он когда-то подарил ей. Девушка продолжала горячо любить Макса. Так, шагая по улице, она все глубже погружалась в свои воспоминания. В какой-то момент Барбара начала улыбаться и вдруг услышала за спиной мужской голос. Самый музыкальный голос на свете, окликнувший ее по имени. Барбара оглянулась, выражение легкой грусти пропало с ее лица, глаза засверкали. Но вокруг никого не было видно.

«Ну вот, — подумала она, — на почве любви у тебя, похоже, начались галлюцинации. Перестань мучить себя. Забудь о нем. Между вами все закончилось четыре года назад. Какой долгий срок. Не в характере Макса был бы подобный поступок».

Девушка продолжила свой путь, боясь признаться себе, насколько она разочарована. Себе- то Барбара могла и не лгать. Любовь продолжала тлеть в ее душе, каждую секунду готовая вспыхнуть бушующей страстью и испепелить ее сердце.

С противоположной стороны улицы послышалось:

— Барбара, я здесь!

Она еще раз оглянулась и... увидев его, зарделась от радости.

Через дорогу стояла машина Макса. Со свойственной ему небрежностью он прислонился к багажнику своего «меркюри». Барбара нашла, что никогда еще он не выглядел столь привлекательным, как сейчас, с блестящими на солнце черными волосами, в ленивой позе молодого повесы. Голубая рубашка и джинсы обтягивали его по-прежнему худощавое, но ставшее на удивление мускулистым тело.

Барбара нерешительно стояла на месте, глядя на него. Тогда Макс сам перебежал дорогу с ослепительной улыбкой. Радость захлестнула девушку.

— Ты вернулся! — воскликнула она и бросилась в его объятия.

— Я скучал по тебе, милая.

Она жаждала любви.

— Единственное, чего я хочу, чтобы ты стала моей. Навсегда.

Макс держал ее за талию, и девушка чувствовала жар его рук даже сквозь куртку. Он посадил ее в машину и сам сел рядом.

— Макс, мне было очень плохо, когда мы с тобой расстались.

— Мне тоже.

— Я ужасно скучала по тебе, — призналась она.

Он повернул ее к себе, и сердце ее бешено забилось при виде его красивого волевого лица.

Тишина окутала их. Разговор оборвался. Он обхватил ее плечи и прижал к себе ее дрожащее тело, а потом поцеловал в губы. Сначала нежно, а затем со все возрастающей страстью. Ее руки скользили по его телу, ерошили его черные волосы. Дрожа, как испуганный зверек, Барбара с восторгом отвечала на его любовь.

* * *

У Элен же все было совсем иначе.

Она, как и сестра, закончила академию. И за время учебы у нее даже прошли две небольшие выставки, которые, однако, совсем ее не удовлетворили. Картины проданы не были, за исключением одной. Но даже ее купили по очень дешевой цене. Критики настороженно примолкли в ожидании следующего шага новой художницы, вдруг объявившейся в и без того многочисленной армии ей подобных.

— Моего творчества никто не понимает! — возмущенно заявляла Элен. — Ладно, я уж не стану говорить о простых прохожих, которые покупают картины вообще не понятно зачем. Но ведь даже моя мать, которая когда-то чуть сама не стала художницей, считает, что из-под моей кисти выходит что-то дико странное?

Но мистер Ла Троз, с которым она после окончания академии продолжала общаться и у которого время от времени брала уроки мастерства, успокаивал ее, говоря, что все ее работы великолепны, публика просто еще не доросла до них. Хотя и хмыкнул как-то раз:

— Девочка моя, не стоит недооценивать тех, кого ты с таким презрением называешь «простыми прохожими». Возможно, каждый из них, индивидуально, как знаток живописи ничего из себя и не представляет, но все вместе они могут вознести тебя до небес и так же легко свергнуть в пропасть, создав себе нового кумира. О-о-о, иногда они страшнее критиков. Всегда помни об этом.

В последние три года Элен изменила свои привычки. Если раньше лето она проводила в Риме, то теперь предпочитала ездить каждый год на юг Франции. В небольшой деревушке под Сен-Беа она купила себе небольшой домик и в одиночестве проводила там все летние месяцы.

И как раз сегодня она наконец расправилась со всеми своими делами и решила отправиться во Францию, чтобы успеть к тому моменту, когда там установится хорошая погода.

Элен заехала попрощаться со своим учителем, они поболтали немного, и Л а Троз высказал ей свои обычные напутствия, а потом она сказала, что ей пора отправляться, чтобы не ехать весь завтрашний день.

— Счастливого пути, дорогая. Пиши там и ни о чем не думай. Тебе ведь нужно готовиться к следующей выставке. А она, помни мое слово, не за горами. Работай. Работай.

Путешествие до Сен-Беа, все двадцать часов дороги, можно было сравнить разве что с кошмарным сном. Элен, как положено, останавливалась перекусить, но пища не радовала девушку, а великолепия природы она на этот раз просто не замечала. Причина ее задумчивости была столь же банальна и обыденна, как и у Барбары. Мужчина, внезапно возникший в ее жизни.

Элен не могла сейчас думать ни о чем, кроме Льюиса, с которым не так давно познакомилась в парке, что рядом с площадью Сан-Бабила. В мужчинах недостатка девушка никогда не испытывала, но ни к кому не чувствовала ничего серьезного. Они ей слишком быстро надоедали. Вообще, влюбленных мужчин она находила весьма нудными и скучными. Буквально на четвертый-пятый день ей с неудержимой силой хотелось отвязаться от них. Исключений не было. Точнее, не было до тех пор, пока не появился Льюис.

С ним все было по-другому. Льюис накрепко засел в ее душе. Она чувствовала, что наконец- то полюбила. Сейчас Элен не могла думать ни о чем и боялась даже, что мысли о молодом человеке помешают ей работать. Хотя это обстоятельство, как ни странно, мало волновало девушку.

Вскоре стемнело. Три часа назад Элен свернула с автотрассы и ехала сейчас по узкой проселочной дороге.

Она выпрямилась, стараясь размять плечи и расправить спину, онемевшую от нескольких часов, проведенных за рулем. Мимо проносились машины, ослепляя ее уставшие глаза ярко- желтым светом. Элен чувствовала, что непременно должна остановиться и отдохнуть. Усталость навалилась на нее неимоверным грузом, сдавила грудь, затуманила взор, но девушка твердо решила завершить свой путь сегодня.

А вскоре уже увидела знакомый указатель на Сен-Беа, и это означало, что ее путешествие окончено. Дальний свет выхватил из темноты деревянный мост, перекинутый через широкую реку. Ей стало легче и даже показалось, что она уже ощущает знакомый, чуть затхлый, запах дома, когда после длительного отсутствия впервые входишь в него.

Еще через несколько минут она была на холме и смогла различить очертания стоявшей на отшибе деревушки. Элен свернула на грязный проселок и, заглушив мотор, опустила голову на руль. Все! Она дома!

Замок заунывно заскрипел, когда Элен повернула в нем. Под собственной тяжестью дверь распахнулась настежь и, в проникавшем внутрь лунном свете, комната с покрытой толстым слоем пыли мебелью, показалась ей не менее чем жилищем привидений. Декорацией к тем фильмам, которые она так любила смотреть в детстве по TV. Фрагмент романов Питера Страуба.

Со стены над каминной полкой на нее приветливо смотрел портрет отца ее собственной работы, словно он присматривал за домом вовремя ее отсутствия. Элен вздохнула и почувствовала себя немного лучше. Решив не терять времени, она тут же принялась сдергивать полотняные чехлы с мебели. С любовью провела ладонью по старому обеденному столу вишневого дерева, который нашла на задворках захудалого магазинчика. Возможно, «старик» так и закончил бы свой век забытый там, никому ненужный, но теперь он гордо красовался напротив продолговатых французских окон с плотными занавесями. Возле стены стоял провансальский буфет, который она однажды решила купить себе в подарок. В нем хранилась целая коллекция чудной керамики, к которой Элен питала своеобразную слабость. Удобные старые диван и кресла отделяли от комнаты кухонный отсек. Они — не чета своим современным собратьям — выглядели на редкость по-домашнему и создавали в доме уют.

Элен спустилась на несколько ступенек и попала в уютную маленькую гостиную, где стоял письменный стол, висели полки с книгами. За гостиной находилась ее мастерская, и именно туда она сейчас и отправилась. Это была самая любимая комната в доме, и там Элен проводила большую часть своего времени, если не писала на природе. Она специально сделала здесь много окон, и комната целый день была залита солнечным светом. Но сейчас, в темноте, можно было различить лишь очертания стоявших тут и там мольбертов и аккуратно составленных холстов. Краски, кисти, прочие принадлежности для живописи располагались на стенных полках.

Элен вдруг ощутила сильное желание побыстрее взяться за работу, коснуться кистью загрунтованного холста, но усталость победила. Дорога взяла свое, и девушка вернулась в гостиную, решив, что на сегодня с нее довольно. Она должна выспаться.

С Льюисом ее познакомил владелец художественной галереи, где как раз проходила одна из ее выставок. Этот толстенький коротышка, оказывавший ей многочисленные знаки внимания, смотрелся рядом с Льюисом, как пигмей рядом с Суперменом.

Новый знакомый Элен оказался художественным критиком, и она сначала ужасно волновалась. Но, как выяснилось, он был милым и общительным человеком, который, в отличие от остальных мужчин, не начал сразу приставать к ней, лезть со своей любовью. Хотя и видно было, что Элен произвела на него впечатление. В первый день знакомства они лишь погуляли по парку у Сан-Бабила, затем Льюис проводил ее домой и, распрощавшись, ушел.

Несмотря на то, что знакомство их продолжалось уже шесть месяцев, они оставались до сих пор лишь добрыми друзьями. И Льюис ни разу не предпринял никаких поползновений к тому, чтобы сделать их отношения более близкими. Но Элен, хотя и старательно скрывала свои чувства, так полюбила его, что просто места себе не находила.

Об этом она думала, лежа в постели и понемногу погружаясь в сон.

На следующее утро она поднялась с рассветом, сварила себе кофе, наскоро позавтракала и, взяв тяжелый мольберт, отправилась на лужайку за холмами на берегу реки. Утро уже несло в себе волну тепла, небо было чистым и день обещал быть фантастически прекрасным и солнечным.

Элен с радостью предвкушала тот счастливый момент, когда она наконец-то возьмет в руки кисть и начнет писать, писать, писать...

Придя на лужайку, девушка выбрала наилучшее освещение и, установив мольберт, достав краски и кисти, принялась набрасывать вчерне маленький чудесный кусочек природы, который остался в памяти Элен еще с прошлого лета и до которого раньше у нее просто не дошли руки. Девушка моментально погрузилась в работу, не видя и не слыша ничего, кроме своих собственных чувств и ощущений. Она так увлеклась, что не заметила притаившегося за деревьями человека. Тот стоял за ее спиной и наблюдал, как Элен делает набросок.

Примерно через три часа самозабвенного творчества девушка нехотя оторвалась от работы. Отступив на шаг, она удовлетворенно осмотрела замершие на холсте деревья, спокойную, несущую в сонном покое свои воды реку, облака, застывшие в философской воздушности ультрамаринового неба, и улыбнулась довольно и счастливо. Набросок ей понравился. Пожалуй, именно в этот-то момент она и почувствовала взгляд на своей спине. Тревога охватила Элен. Она испугалась. Вокруг не было ни души и, если бы прячущийся имел какие-нибудь дурные намерения, некому было бы прийти ей на помощь. Чувствуя, как неприятный, липкий холодок пробежал по спине, Элен обернулась.

— Кто здесь? — спросила она. И тут же на лице ее засветилась улыбка. Она вздохнула с непередаваемым облегчением.

К ней быстрой походкой, стараясь выглядеть очень взросло и серьезно, направлялся десятилетний мальчуган, черноволосый, вихрастый, с огромными, черными, как переспелая вишня, глазами, обрамленными пушистыми длинными ресницами. Одет он был по-деревенски, в холщовые брюки и рубашку.

— Привет, — сказала она ему, улыбнувшись чуть натянуто — следствие не прошедшей до конца тревоги.

— Здравствуйте, мадемуазель, — ответил мальчишка и прошел мимо нее прямо к мольберту. Он с любопытством и с видом знатока стал рассматривать ее работу, время от времени бросая на нее любопытный взгляд.

— Ну и как, нравится? — спросила Элен.

— Да, очень! — в голосе его слышалось восхищение.

— А ты кто? Как тебя зовут?

— Жак. Я живу в этой деревне.

— А я тебя раньше никогда не видела.

— Да откуда же вам меня видеть? Вы же, как только приедете, сразу за работу. А я за вами часто наблюдаю.

— Странно, я не заметила.

— Конечно. Я всегда подкрадывался к вам тихо и аккуратно, как пантера во время охоты. Меня невозможно заметить, — взгляд его светился гордостью и превосходством.

Элен рассмеялась:

— Однако же сегодня я тебя заметила.

— Нет, — парнишка серьезно покачал головой. — Не заметили бы, если бы я сам этого не захотел.

— Вот как?

— Да.

Мальчишка был великолепен. Он очень забавлял Элен.

— А хочешь, я тебя нарисую? — вдруг спросила она, прищурившись.

— Меня?! — воскликнул он. — Я же не дерево. Что во мне такого интересного, чтобы меня рисовать?

— Ну вот, я нарисую, а ты посмотришь, что получится.

Ее захватила эта мысль. Была в мальчишке какая-то тонкая красота, которую можно встретить в образах богов на картинах старых художников. Нечто почти неземное, настолько необычное, что само просилось на холст. Однако Элен понимала сложность этой работы. Нужно было найти те почти неуловимые штрихи, которые и делали юношу похожим на древнегреческого бога. Но мало найти, их еще надо перенести на холст, и хотя девушка верила в волшебную силу красок и кисти, даже ее мучило сомнение: а сможет ли она сделать это? Из этой работы мог получиться настоящий шедевр, но мог выйти также обычный, хотя и написанный талантливым ремесленником, портрет. Грамотный, но вполне заурядный образец современного творчества, гнущегося под немыслимо тяжелым гнетом цивилизации.

«В этом мальчишке есть сила жизни», — подумала Элен.

— Ну ладно, договорились. Рисуйте, — наконец, сказал парнишка, смутившись под ее долгим изучающим взглядом.

— Тогда тебе придется сесть... — она торопливо огляделась. — Сядь вон там, поближе к тому дереву, — она указала на раскидистый платан. — И сиди не шевелись.

— Как? Совсем?

— Ну, не совсем, конечно, — Элен очень боялась, что мальчишка сейчас передумает и уйдет. — Но чем меньше, тем лучше.

Он с сомнением посмотрел на нее, но все- таки отправился к дереву и устроился на одной из его широких ветвей.

Лучи солнца, пробивающиеся сквозь густую листву, легли на его смуглое лицо и сплели вокруг волос мальчишки золотистую дымку — почти нимб. Ощущение было настолько сильным, что у девушки невольно перехватило дыхание. Она вдруг подумала, что из этого, по сути, совсем еще ребенка можно было бы создать образ самого Христа. Своеобразный? Наверное. Критика разгромит ее. Плевать!

Она торопливо набросала форму лица, отметила точки треугольника: глаза — рот, отметила границы света и тени, торопясь уловить именно это мгновение. Ведь через полчаса солнце переместится и нимб исчезнет.

Быстрее! Быстрее!!! Глаза ее заблестели сумасшествием вдохновения. Элен забыла обо всем. Для нее сейчас существовал только этот паренек — явившийся ей среди полудня молодой Бог.

«Знамение, это знамение», — промелькнула в голове мысль и тут же ушла. Элен сейчас была неспособна обрадоваться догадке. Она думала только о картине. Интуитивно девушка понимала: портрет удается! Такой волны вдохновения Элен не испытывала еще никогда в жизни. Это было новое, великолепное состояние духа. Она не писала, а парила в недосягаемых высотах. Выше нее был только Бог!

Модель из мальчишки получалась никудышная. Время от времени Элен приходилось возвращаться с небес на грешную землю, дабы сказать парнишке, чтобы он поменьше крутился, или усадить его в первоначальную позу. Большим терпением «молодой Бог» явно не отличался.

Жак Дюве, — а именно так звали мальчишку,

— собственно как и все дети в его возрасте, был очень подвижным и сидеть долго на одном месте казалось ему совершенно неестественным. Он выдержал не более пятнадцати минут, а затем стал потихоньку забавляться. Мальчик вдруг срывался с места, начинал бегать по лужайке, кувыркаться, заливисто при этом хохоча.

После часа ужасных мучений Элен, наконец, разрешила ему подойти. Он приблизился с интересом и опаской, словно ожидал увидеть на листе какое-нибудь чудовище, и уставился на бумагу.

— Ну как? — спросила Элен.

— Да ничего. Вроде похож, — ответил Жак.

— Послушайте, мадемуазель, не мог бы я вас попросить... Вернее, не могли бы вы поучить меня рисовать?

Элен задумалась. Ей очень хотелось продолжать работу над портретом, но, с другой стороны, она чувствовала себя обязанной этому мальчику.

— А с чего это у тебя вдруг такое желание?

— А оно вовсе и не вдруг, — Жак проявлял необычную для его возраста рассудительность.

— Я часто наблюдал за вами, и мне почему-то всегда хотелось тоже попробовать.

— Ну давай попробуем, если тебе так хочется. Сделаем какую-нибудь зарисовку и посмотрим,что из этого получится, а потом уж и решим. Возьми вот там карандаши и нарисуй что-нибудь.

— Что?

— Выбери какое-нибудь дерево... Ну, что-нибудь, что прямо перед глазами. Что тебе больше всего нравится. Скажем, хотя бы тот же платан, на котором ты сидел только что.

Жак на секунду задумался, а потом взял карандаш.

— Только вы отойдите, ладно? А то я буду смущаться, и получится хуже, чем могло бы.

— Хорошо. Ты есть не хочешь? — спросила она его.

— Нет.

— Ну, тогда, с твоего позволения, пока ты занят, я немного перекушу.

— Конечно. Не обращайте на меня внимания.

Мальчик тут же принялся за работу. Сперва довольно нерешительно, но затем все увлеченнее и увлеченнее.

Элен отошла в тень деревьев и достала из маленькой корзинки, прихваченной из дома, сэндвичи и банку кока-колы. Завтракая, она исподволь наблюдала за мальчиком. Тот полностью, с головой ушел в работу. Элен машинально отметила, что движения у Жака уверенные, хотя и немного резковатые. Он не просто рисовал, а будто вмазывал штрихи в картон. То и дело парнишка облизывал губы, склонял голову к плечу, щурился, придирчиво разглядывая свое творение.

«Наверное, скажет, что рисунок не удался»,

— почему-то решила Элен. Она успела съесть свои припасы и прилегла немного отдохнуть. Но не прошло и десяти минут, как Жак прибежал к ней и протянул лист бумаги.

Элен бросила на рисунок короткий взгляд, затем посмотрела на мальчика, а потом, уже надолго, погрузилась в его творение. Рисунок поразил ее. Чувствовалось, что мальчик очень внимателен и наблюдателен. Он четко схватывал то, что видел. У него была едва ли не фотографическая память на детали. Жаку удалось необычайно точно передать движение ветвей на ветру.

— Ты, точно, никогда не занимался рисованием? — недоверчиво осведомилась Элен.

— Конечно, — ответил он немного обиженно.

— Зачем бы мне вас обманывать?

— Прости, я вовсе не хотела тебя обидеть. У тебя прекрасно получилось.

— Нет, раньше я рисовал только дома, — закончил свою мысль Жак и тут же спросил: — Вам, правда, понравилось?

— Конечно, — улыбнулась она. — Мне ведь тоже врать незачем.

Элен долго не могла оторваться от его работы, удивляясь, как такой маленький ребенок смог так точно передать увиденную им часть природы. Потом она, повернувшись к Жаку,который, глядя на нее с надеждой, ожидал вынесения приговора, сказала:

— Ну, что же. Ты очень хорошо справился. Я думаю, что могла бы позаниматься с тобой.

Он вспыхнул от радости:

— Правда, мадемуазель?! Я так благодарен вам!

Элен улыбнулась:

— Приходи завтра ко мне. Ты знаешь, где я живу?

Он кивнул.

— Ну вот. Придешь, и мы с тобой сразу же начнем заниматься. Если будешь стараться и слушаться меня, то из тебя со временем может получиться хороший художник.

Мальчик был просто счастлив.

— Ну, тогда я побегу, — сказал он.

— Беги, беги.

Жак сорвался с места и исчез со скоростью ветра, словно и не стоял рядом с ней всего секунду назад.

Элен собрала вещи и тоже не спеша отправилась домой, наслаждаясь красотой деревьев, чистым небом и пением птиц. Она специально шагала не торопясь, смакуя момент, когда дома вновь раскроет мольберт, чтобы опять вернуться к работе. И если очень повезет, то вдохновение снова вернется к ней.

* * *

На следующий день они начали занятия.

Жак оказался очень сообразительным и схватывал все буквально на лету. Учить его было одно удовольствие. Если у паренька что-то не получалось, он долго трудился, проявляя подчас просто потрясающее упорство, и, как правило, в результате все-таки добивался желаемого. Элен ничего не оставалось, кроме как восхищаться своим новым маленьким другом.

А он просто боготворил ее. Через несколько дней они так подружились, что Элен уже не представляла себе, как она обходилась без постоянного присутствия и влюбленного взгляда этого очаровательного мальчугана. Целые дни напролет они проводили вместе. Элен заканчивала портрет и время от времени просила Жака попозировать ей. Он соглашался, хотя девушка видела, как его тяготит неподвижность. Тем не менее, занятия живописью научили Жака быть терпеливым. Иногда они занимались дома, особенно в дождь, но чаще все-таки уходили писать на природу. Вечерами Элен предавалась своим мыслям. Она писала письма родным, читала или занималась хозяйством.

Девушка ужасно скучала по Льюису, и временами ей хотелось бросить все, собрать вещи и уехать в Рим. Но как только Элен думала о возвращении, тут же вспоминала о Жаке. Соберись она ехать, и пришлось бы сообщить эту новость мальчугану. Для него это будет очень сильным ударом. Представив, как он расстроится, Элен гнала от себя мысли о внезапном отъезде.

С другой стороны, девушка понимала, что подобное положение не может сохраняться вечно. Когда-нибудь ей придется уехать. Невозможно же просидеть здесь всю жизнь. Рано или поздно, но она должна будет выбираться в Рим, да и не только туда, если у нее осталось желание добиться чего-либо в жизни. Да и Льюис...

Нужно что-то предпринимать в отношение него. Либо идти вперед, либо забыть Льюиса и присматривать себе серьезную партию. Она ведь уже далеко не молода... Двадцать два — время принятия решений.

Наконец Элен твердо решила, что нужно оставить мысли о Льюисе до лучших времен и успокоиться. Она все же хотела пробыть здесь до конца лета.

* * *

В один из следующих дней, когда Жак прибежал к ней, девушка сообщила радостно:

— А у меня сюрприз! Кое-что для тебя, Жак.

Вид у мальчишки сразу сделался очень довольный, а глаза загорелись восторгом.

— Да?! А можно посмотреть? — с детской непосредственностью спросил он.

— Конечно, пойдем.

Элен взяла паренька за руку и повела в дом.

— Так, куда же я это положила?

Мальчик нетерпеливо переминался с ноги на

ногу.

— А, вот!

Элен подошла к шкафу, загадочно улыбаясь, вытащила длинную, завернутую в подарочную бумагу, украшенную золотыми звездами и перевязанную яркой атласной лентой коробку и протянула ему.

Мальчуган взял ее и вопросительно посмотрел на девушку.

— Я могу посмотреть, что там, мадемуазель?

— Конечно, это теперь твое, — ободряюще кивнула Элен.

Бумага тут же полетела на пол, а мальчик замер от восторга. Мольберт! Настоящий, тяжелый, из отличного дерева, а также коробка великолепных масляных красок, пачка превосходной бумаги и отличные дорогие кисти.

— О, мадемуазель! Это просто замечательно! Я не хотел просить, чтобы родители покупали мне, но я так хотел иметь все это... Вы не представляете, как мне нужны и краски, и бумага, и кисти. Рисовать обычными карандашами — это же детство, правда?

— Да, я с тобой согласна, — ответила Элен, с трудом сдерживаясь, чтобы не засмеяться от удовольствия. В этот момент Жак выглядел более чем забавно. — Но краски — на завтра. А сегодня мы все-таки еще порисуем карандашами, ладно?

— Хорошо, — сказал он с видимым сожалением.

— Давай отправимся куда-нибудь. Я только достану велосипед.

Велосипед оказался в полном порядке. Элен достала из шкафа огромное соломенное мексиканское сомбреро и старые босоножки, которые часто надевала, отправляясь на этюды на природу.

«Странно, — подумала она, затягивая ремешки на босоножках, — в обществе Жака я начинаю вести себя так, словно мне столько же лет, сколько ему. И получаю удовольствие от весьма нехитрых развлечений».

Солнце грело их своими лучами, и Элен казалось, что, нажимая на педали, она оставляет позади все те проблемы, которые взвалил на нее Рим. Собственно, на это она и надеялась. К ней вернулось ощущение, что она принадлежит здешней жизни и что эта деревня в такой же мере принадлежит ей.

Всю дорогу ей приходилось раскланиваться и здороваться. Здесь все знали всех, а уж ее, приезжую городскую женщину, знали и подавно. Она вызывала вполне естественное любопытство у местных старожилов. Да в общем-то, это было понятно. Такие вот отдаленные местечки вырабатывают у людей патологическое желание знать все на свете. Поэтому даже кратковременный визит служил поводом для долгих пересудов. Элен также не была исключением. Даже покупка дома не сделала девушку местной жительницей, и каждый ее приезд был отличным предлогом для всех почесать языки.

По дороге Элен и Жак болтали обо всякой всячине. Мальчик немного рассказал ей о себе. Оказалось, он живет у чужих людей, родители его утонули, перевернувшись в лодке. А потом он рассказал еще и о том, что творится в школе.

— Представляете, мадемуазель, одноклассники надо мной смеются, когда я на перемене не бегаю с ними по двору, а рисую. Вот дураки, правда?

Они свернули на бугристую тропинку, по которой обычно гоняли домой с пастбища коров, ведущую к рощице, облюбованной Элен и Жаком. Она была почти не видна с дороги, и, возможно поэтому, а может быть, и по какой-то другой причине, никто не ходил туда. Роща была просто великолепна. Элен и Жак нашли чудесную поляну, освещенную солнцем, проникавшим сквозь деревья, за верхушками которых проглядывал высокий шпиль церкви Сен-Себастьян.

Настроение у обоих было просто прекрасное, и они замечательно потрудились.

Уже вернувшись в деревню, усталые, они попрощались, и Жак, как ни в чем не бывало, словно и не провел весь день на ногах, умчался к себе, а Элен устало пошла домой.

Дни тянулись, похожие друг на друга как две капли воды. Пока было светло, Элен писала или проводила время с Жаком. Часто она читала ему, пока по небосклону расплывалась чистая вечерняя синева, а огромное багровое солнце медленно опускалось за холмы, постепенно меняющие свой цвет с сочно-зеленого на черный. Повседневные хлопоты, жизнелюбие мальчика, который все время находился рядом, его бесхитростная любовь, которой он одаривал Элен, помогли ей собраться с духом и не чувствовать себя такой несчастной.

Но все-таки, несмотря на принятое девушкой решение, мысли о Льюисе время от времени посещали ее. Ей оставалось надеяться лишь на то, что боль постепенно пройдет. Элен осознала, наконец, какой властью обладает над ней Льюис, и почему-то с каждым днем все больше страшилась своего возвращения в Рим. Происходило это, в основном, из-за того, что Элен, наконец, отчетливо поняла глубину своей собственной зависимости от Льюиса.

Если бы не Жак, ей в этой деревне было бы, наверное, одиноко, потому что местные жители, как, собственно, и в других деревнях, не очень- то признавали городских. Они считали, что Элен занимается ерундой и лишь понапрасну тратит время. Что живопись — занятие недостойное для женщины. Для них было важнее, чтобы женщина умела готовить. Им казалось, эти два понятия абсолютно не совместимы между собой. «Разве такое возможно?» «Посмотрите-ка, сколько времени эта девчонка посвящает рисованию!» «Если бы моя жена вела себя так, я бы ее взгрел как следует!» «Уж понятное дело. Еще бы». «И паренька все таскает с собой». «На месте его опекунов...» «Да уж».

Разговоры мужчин крутились вокруг Элен. Многие тайно поглядывали на стройную, гибкую, как кошка, девушку и так же тайно мечтали о ней. Однако никто из них никогда не признался бы в этом вслух. Слишком ценили они здешний уклад жизни. И возможно, именно этим объяснялся некий налет антипатии в отношении местных жителей к Элен. Женщины видели в ней опасную конкурентку, мужчины злились из-за невозможности приударить за девушкой.

Когда однажды Элен на один из местных праздников приготовила гуся, начиненного виноградом, она вдруг заметила, что очень сильно выросла в глазах деревенских холостяков. И даже те, кто раньше обходил ее стороной, а в особенности мужчины начали при встрече здороваться, снимая шляпы. Правда, женщины, напротив, стали смотреть на нее с еще большей неприязнью.

Элен привыкла общаться с Жаком, как с равным. Мальчик был на удивление умен и сметлив не по годам.

Однажды он спросил ее:

— Вас, по-моему, что-то беспокоит. Вы постоянно думаете о чем-то, что находится далеко отсюда. Я прав?

— Да, Жак, ты прав, — серьезно ответила она. — Понимаешь, я люблю одного человека. Ты ведь можешь это понять? Ты сам кого-нибудь любишь по-настоящему сильно?

— Да, мадемуазель. Вас, — простодушно ответил мальчишка.

— Ну, ты меня прямо смущаешь, — улыбнулась она. — Так вот, этот человек сейчас в Риме, и я ужасно скучаю по нему.

— И от этого вы несчастны?

— Ну почему же несчастна? Это слишком сильное слово. Я просто скучаю. Слава богу, здесь у меня есть ты. Одно твое присутствие делает меня счастливой и молодой.

— Ну уж, вы скажете тоже. Говорите так, будто вы уж совсем старая.

Когда вечером Жак ушел, Элен поняла, что своими расспросами мальчик невольно нарушил ее покой, вновь приблизил к ней то, что она так старательно отгоняла. Элен удивлялась, как мальчик хорошо понимает ее.

Элен поела без особого аппетита и, взяв с собой чашку крепкого черного кофе, отправилась в мастерскую. Она рассеянно прислушивалась к далеким раскатам грома, а вскоре услышала дробный стук дождевых капель по крыше. Стоя у окна, девушка с удовольствием смотрела на водяные струи.

«Господи, как же я изменилась, — вдруг подумала она. — Куда делась моя горячность и взбалмошность? Наверное, мама с отцом удивились бы и просто не узнали меня».

Дождь разошелся, теперь лило как из ведра. Жак сегодня не пришел, и Элен сидела в тепле своего маленького домика и ей было ужасно одиноко. Рассердившись на себя, она мысленно произнесла: «Нечего валять дурака».

Она была именно там, где ей хотелось быть, и занималась именно тем, чем ей хотелось заниматься. «А плохое настроение, — убеждала она себя, — из-за ненастья».

Она попробовала работать и несколько минут рассматривала почти законченный портрет Жака, однако вскоре отложила кисти. Вдохновение не приходило, а картина заслуживала лучшей участи, чем гибель из-за неосторожного мазка кистью. Нет. Неверный штрих мог погубить ее. Элен слишком любила портрет, чтобы испытывать судьбу. Мысли ее были далеки от творчества, кисть валилась из рук. В конце концов девушка набросила на подрамник покрывало и просто села в кресло. Мысли, вязкие, словно кисель, тяжелыми каплями стучали в ее разум.

Она любила Льюиса таким, каков он есть, со всеми его достоинствами и недостатками. Льюис предложил ей дружбу, а ей оказалось этого мало, и виновата в этом была она сама.

Элен сидела, задумавшись, не замечая, что в комнате становится совсем темно. И вдруг сквозь шум ливня до нее донесся негромкий стук в дверь. Раздосадованная тем, что ей помешали, что кто-то пытается вторгнуться в ее одиночество, она крикнула:

— Входите! Там не заперто.

— Стук повторился.

— Входите же!!!

Элен протянула руки к полотенцу и вытерла их.

— Элен!

Девушка вскинула голову и на мгновение ей показалось, что она сходит с ума. Льюис стоял в дверях мастерской и по его плащу ручьями стекала вода. Не успев ничего подумать, Элен вскочила со стула и через комнату кинулась прямо в его объятия.

* * *

На следующее утро она проснулась от аппетитного запаха яичницы, тостов и аромата свежесваренного черного кофе. Льюис вошел в спальню с подносом в руках, поставил его на столик у кровати и, присев рядом, поцеловал ее в губы.

— Господи, как я скучала по тебе! — сказала Элен, обнимая его.

— Теперь тебе уже не нужно по мне скучать, поэтому, пока мы будем завтракать, ты сможешь рассказать мне, чем ты тут занималась.

— Да, собственно, ничем особенным. Писала, правда, не так много, как хотелось бы. Половину моих мыслей занимал ты. А еще я познакомилась здесь с очаровательным десятилетним мальчишкой. Занимаюсь с ним рисованием. Мне кажется, если помочь ему, из него получится замечательный художник. Да, кстати, он должен прийти после обеда, вот ты с ним и познакомишься.

Они посидели в молчании, а потом Элен нерешительно сказала:

— Послушай, Льюис. Я хотела задать тебе один вопрос. Перед отъездом из Рима Джек рассказал мне одну историю. Он сказал, что тебя обвинили в убийстве несколько лет назад.

Льюис мгновенно помрачнел. Глаза его стали холодными.

— Я не хотел тебе говорить об этом. Но, коль скоро ты спросила, расскажу. Это не самая веселая история.

— Если тебе не хочется, ты можешь не говорить, — сказала Элен, уже жалея в душе, что затронула безусловно болезненную тему.

— Да нет. Пусть между нами не будет тайн.

Льюис встал и, держа руки в карманах, подошел к окну.

— Когда-то, как ты знаешь, я был женат. Но, после долгих попыток наладить нормальную семейную жизнь, мы с Анной разошлись. Развод наш был очень шумным, — он криво усмехнулся. — Уж об этом-то она позаботилась. Отношения между нами окончательно испортились, Анна вела себя вызывающе. Знаешь, это не очень приятно, когда тебе перемывают кости на всех углах, а «бульварные» газетенки вцепились мне в бока. Ты же знаешь, они любят тухлятину.

Он на мгновение замолчал.

— Да, представляю себе, — понимающе сказала Элен. — Эти ребята не особенно разборчивы в средствах. Вообще, «желтая» пресса никогда не отличалась чистоплотностью.

— Вот именно, вот именно, — Льюис снова посмотрел на косые струи ливня за окном. — Мне хорошенько доставалось от них... Нельзя сказать, что это был самый приятный период моей жизни. Потом разразился скандал. Мне дали на экспертизу маленькую статуэтку одного известного мастера. Гровера. Нужно было установить подлинность работы. Это было совсем не просто. Гровер, как ты знаешь, практически не занимался скульптурой, и полной уверенности в авторстве не было. Я держал статуэтку в своей лаборатории. Однажды вечером мне позвонил один из секретарей человека, давшего мне эту фигурку, и попросил встретиться с его шефом в ресторане, на самой окраине Рима. Меня тогда, помнится, удивило, что он выбрал столь удаленное место, — Льюис задумчиво качнул головой и вновь усмехнулся. — Кретин. Я ведь уже тогда мог бы... Впрочем, теперь это уже не имеет значения. Владелец статуэтки так и не появился. Так и не дождавшись его, я вернулся домой. А войдя в лабораторию, обнаружил, что фигурка пропала. Она, конечно, была застрахована, но представь себе, что я почувствовал в первый момент. Это был шок!

— О, господи, конечно.

— А дальше все пошло еще хуже. Да уж, куда хуже. Я как раз собрался позвонить в полицию, чтобы заявить о пропаже, когда полиция сама

явилась ко мне. Я сначала подумал, что статуэтка найдена, но они явились совсем по другой причине. Инспектор стал задавать мне кучу всяких вопросов насчет того, что я делал вечером, и я, разумеется, все рассказал. В ответ же мне предъявили официальное обвинение в убийстве Альфреда Бенкфорда, художественного критика. Его нашли мертвым, с огнестрельным ранением, недалеко от ресторана, где я провел вечер. Все прекрасно знали, что друзьями мы никогда не были, между нами часто возникали профессиональные разногласия, существовала и личная неприязнь. Я его всегда не очень любил. Глупый, чванливый индюк.

— А при чем тут Анна? — недоуменно спросила Элен.

— Она видела меня в ресторане и, едва только услышав об убийстве, сразу же отправилась в полицию. Неопровержимое доказательство! К тому же, она слышала, как Бенкфорд с кем-то спорил на улице, и подумала, что со мной.

— О, боже, Льюис! Неужели она смогла сделать это?!

— Да, насчет мстительности она специалист, — невесело усмехнулся он. — Конечно, тут же нашлась еще целая куча свидетелей, из тех ребят, которым приятно, проснувшись, увидеть свою физиономию на страницах утренних газет. Все они в один голос уверяли, что именно со мной спорил Бенкфорд возле ресторана. Все обстоятельства этого дела свидетельствовали против меня. Но я-то не убивал его. Создавалось ощущение, что кто-то сознательно подставляет меня. Свидетели, доказательства, — все было таким гладким, что даже слепой почувствовал бы во всем этом фальшь.

Элен нахмурилась:

— Но кто-то же убил этого... Бенкфорда? Зачем? И кто украл эту скульптуру?

— Знаешь, Элен, я не хочу больше говорить об этом.

— Хорошо. Но чем все это кончилось?

— Был суд, на котором я имел бледный вид, но в конце концов был признан невиновным с перевесом в один голос. Представляешь? Если бы не один-единственный парень, сказавший «против», я бы запросто мог угодить на электрический стул или схлопотать пожизненное. А убийцу Бенкфорда так и не нашли.

— Боже мой, ты не представляешь, как я тебе сочувствую.

Она подошла к нему, все еще стоящему возле окна и смотрящему на улицу, и обняла. Льюис повернулся и нежно и ласково поцеловал ее в губы.

— Я надеюсь, что это не помешает нашим дальнейшим отношениям? — спросил он.

— Ну что ты! Конечно, нет!

Потом Льюис резко переменил тему разговора:

— А ты не хочешь похвастаться тем, что успела написать за то время, пока меня здесь не было?

Они поднялись в мастерскую, и Элен расставила несколько уже законченных холстов, пытаясь поймать правильное освещение. С особым трепетом она устанавливала портрет Жака. Ведь Льюис критик. Профессиональный критик. Что он скажет? Что? Какова будет его реакция?

— Боюсь только, что сейчас ты ничего не увидишь. Если бы на улице было солнце, все это смотрелось бы совсем иначе.

— Что ты оправдываешься? Я же специалист. И если вещь хорошая, я сразу это увижу. Освещение тут ни при чем.

Он некоторое время расхаживал перед холстами, внимательно всматриваясь в них. Перед портретом он задержался подольше. Льюис то подходил ближе, то отступал в дальний угол мастерской и щурился, всматриваясь в дождливый полумрак.

— Ну что же, недурно, — сказал он наконец. — Даже очень недурно. А этот портрет просто выше всяких похвал. Настоящий шедевр. Молодой Христос... хм, необычно. Подобного еще не было. С кого ты писала его?

— С Жака?

— А кто это?

— Тот самый мальчуган, о котором я тебе говорила.

— Любопытно, — Льюис, прищурясь, еще раз всмотрелся в портрет. — Он на самом деле такой, каким ты его нарисовала?

— Да.

— Любопытно, любопытно, любопытно. Хорошая фактура, да и ты постаралась. Помяни мое слово, критики будут рыдать от восторга и носить тебя на руках. Давно я не видел ничего подобного. Ты создала шедевр, девочка моя.

— Перестань, Льюис. Ты заставляешь меня краснеть. Пойдем-ка лучше в комнату, я покажу тебе, как рисует Жак.

Они вышли в гостиную. Элен достала из шкафа папку с рисунками мальчика и протянула Льюису. Тот открыл ее и стал перебирать наброски, внимательно рассматривая каждый. Затем он перешел к готовым работам паренька, подолгу изучая их. Элен видела: Льюис сильно заинтересован. Он то и дело хмыкал, качал головой, восхищенно пощелкивал пальцами. Девушка, глядя на него, не могла сдержать улыбки. Наконец, посмотрев последнюю работу Жака, Льюис сказал:

— Да, я с тобой согласен. Несомненно, мальчик очень талантлив. И если я хоть что-нибудь смыслю в живописи, со временем из этого ребенка может, действительно, получиться великолепный художник. Но с ним придется еще много работать, — он кивнул на папку. — Это здорово, талантливо, но не шедевры. Ты сама это знаешь, правда?

— Да, — ответила девушка.

— Я так и думал. Работать, работать и работать. Причем постоянно, а не два месяца в году, когда ты приезжаешь сюда.

Они присели в кресла и, коротая время, принялись обсуждать наброски мальчика, причем Льюис занимался этим с большим энтузиазмом, делая точные и ценные замечания.

— Знаешь, приятно обсуждать талантливые работы, — сказал он Элен. — А этот мальчишка — настоящий талант. От современной живописи мне делается скучно. Все эти новомодные «художники» не стоят даже ногтя этого мальчугана. Когда-нибудь он дорастет до твоего уровня и станет твоим конкурентом номер один. Помяни мое слово.

Вскоре прибежал Жак. Он ураганом ворвался в комнату и тут же застыл на пороге.

— Здравствуйте, мадемуазель. Здравствуйте, мсье.

— Привет, Жак, познакомься. Это Льюис. Это о нем я тебе говорила несколько дней назад.

Мальчик, довольно угрюмо и настороженно, принялся разглядывать мужчину, ничего не говоря при этом. Элен вдруг подумала о том, что никак не приходило ей в голову до этой секунды. Жак ревнует ее к Льюису! По-настоящему. Серьезно. Разумеется, он ни на что не рассчитывал, однако с появлением «соперника» терял то время, которое девушка отводила ему.

— Значит, теперь вы уже не сможете заниматься со мной? — угрюмо спросил Жак, в упор глядя на Элен.

— Ну, почему же. Этот человек — мой коллега. Кстати, я показала Льюису твои работы. Льюис, повтори Жаку то, что ты говорил мне о его работах. Давай.

— Я хотел похвалить тебя. Ты, безусловно, талантливый парень и очень хорошо рисуешь. Если будешь работать, станешь стоящим художником. Но работать нужно очень и очень много.

— Так я же и не отказываюсь. Только, боюсь, теперь из-за вас у меня возникнут проблемы. Думаю, мадемуазель Элена уже не сможет уделять мне... столько времени, сколько раньше.

Элен рассмеялась:

— Не переживай, не будет никаких проблем.

Они решили немного перекусить на свежем воздухе, а потом отправиться на велосипедах куда-нибудь на природу и немного поработать. Льюис вынес во двор столик и три плетеных кресла. Благо, дождь уже закончился. Элен быстро собрала на стол все, что нашлось у нее в холодильнике, соорудила несколько поражающих размерами сэндвичей, заварила чай, достала несколько банок кока-колы. И они, радуясь теплой погоде и наслаждаясь обществом друг друга, великолепно поели. А потом, прихватив с собой принадлежности для рисования, сели на велосипеды и отправились на их с Жаком сокровенную поляну.

Там Элен, приготовив мольберт и все остальное, принялась работать. А Жак и Льюис прогуливались по лужайке, и мальчуган с совершенно потрясающей серьезностью выспрашивал собеседника о том, как можно поступить в академию, в какую сумму может обойтись обучение и какие преподаватели самые лучшие. Элен, вполглаза наблюдая за ними, любовалась этим гармоничным общением. Льюис и Жак практически сразу подружились. Льюис держался с мальчиком на равных. Очень серьезно разговаривал с ним и с такой же серьезностью отвечал на его, порой довольно наивные и чересчур детские даже для такого мальчишки, вопросы.

А когда пришла пора возвращаться домой, настроение Жака заметно испортилось.

Элен и раньше обращала внимание на то, что мальчик резко меняется, когда нужно возвращаться домой. И не раз она задавалась мыслью о том, что ребенку, наверное, не очень-то хорошо живется у чужих людей, иначе он не расстраивался бы так. Жак вообще никогда особенно подробно не рассказывал ей о своих отношениях со своими опекунами, и у Элен уже давно зрело желание сходить к ним, поговорить о мальчике, просто познакомиться.

Они въехали в деревню, когда уже начало смеркаться. Сначала проводили Жака, а потом уже отправились к себе. Оба были ужасно голодны после почти целого дня, проведенного на свежем воздухе. Войдя во двор, Льюис отправился в сарай поставить велосипеды, а Элен пошла готовить ужин. Она пожарила замечательного цыпленка в густом душистом соусе, почистила картошку и поставила ее на огонь. Потом накрыла стол белоснежной хрустящей скатертью и положила серебряные приборы.

Довольная тем, как все получилось, Элен разлила по стаканам вино и присела рядом с Льюисом, который снова принялся рассматривать рисунки Жака. Он поднял голову, поблагодарив ее за вино.

— Знаешь, — сказал он, не отрывая взгляда от рисунков, — чем дольше я смотрю на них, тем больше убеждаюсь, что у этого паренька большой талант. Он отлично фиксирует движение. Этот платан просто великолепен. Правда. Мне даже кажется, что я чувствую, как ветер колышет его листья. Прекрасная работа.

— Мне тоже так кажется, и я уже хочу попробовать дать ему более серьезную работу.

— Да, у мальчика просто потрясающее ощущение цвета. Ты отлично позанималась с ним, но дальше будет еще лучше. Увидишь. Он великолепный пейзажист.

— Дело здесь не только во мне. Жак очень хочет рисовать и очень старается.