Не вошедшие в рай, или Поющие в терновнике 2

— Зачем? — не поняла Барбара. — Почему? Я хочу сидеть с вами!

— Ты не можешь сидеть на этой стороне стола, — покачала головой Джастина.

— Но почему?

— Потому что ты ушла.

— Ушла?

— Конечно. Тебе не надо было этого делать, но теперь уже ничего не изменишь. Пересядь, пожалуйста, милая.

Барбара поднялась и вдруг почувствовала слабость под коленками. Ее платье оказалось залито кровью, как и платье Элен.

— Что это?! — воскликнула она в замешательстве.

— Кровь, — ответил за Элен Льюис. — Твоя кровь. Но, похоже, за тобой уже пришли.

— За мной?

Барбара обернулась и вскрикнула. Прямо за ее спиной стояли четыре безликие черные фигуры. Две из них держали за руки Макса, двое готовились схватить ее. Девушка испуганно попятилась.

— Но я не хочу никуда идти! Папа, мама! Я хочу остаться с вами!

— Уже поздно, дорогая, — вдруг улыбнулась Джастина, — Уже поздно...

Холодные руки легли на плечи девушки. Крепкие пальцы сжались, словно челюсти стального капкана...

Барбара вскрикнула и проснулась.

В соседней комнате телевизор заходился в истерике пальбы. По улице проезжали машины, и их шум немного успокаивал. В окна лился неоновый свет рекламы закусочной «Бургер Кинг».

Несколько минут девушка лежала, прислушиваясь к биению своего сердца. Что за страшный сон? Чем он вызван? Наверное, просто разыгрались нервы, да еще и утомилась на работе. Ей же целыми днями приходится читать старые дела: убийства, страхи. Да и в газетах то же самое. О’кей. Надо попробовать еще раз уснуть.

Она поворочалась, устраиваясь поудобнее, и закрыла глаза, но сон не шел. Перед глазами стояли пустые лица родственников. Прошло не менее часа, прежде чем желтая река забвения вновь унесла ее.

* * *

Следующий день начался точно так же, как и предыдущий. Барбара проснулась под звон ненавистного будильника. Первым позывом было схватить чертов механизм и разбить его о стену или выбросить в окно. Макс уже не спал. Он лежал рядом с девушкой и смотрел ей в лицо. Глаза его при этом весело сверкали.

— Доброе утро, — произнес он ласково. — Как спалось?

— Хорошо. Только мало. Еще бы столько же, и было бы в самый раз. Макс дорогой, свари, пожалуйста, кофе.

Барбара поплелась в ванную, на ходу стягивая с себя ночную сорочку. Когда она умылась и посвежевшая и пришедшая в себя вышла из ванной комнаты, кофе был уже готов, а Макс ждал ее, сидя за кухонным столом, полностью одетый.

— Ты куда-то собрался? — спросила девушка.

— Как «куда-то»? На работу.

— О, Господи, я, по-моему, слишком переутомилась. Уже ничего не соображаю.

Девушка села за стол и взяла в руки свою чашку с кофе. Макс, улыбнувшись, сказал ей:

— Милая, пока я вчера ночью скучал в одиночестве, мне пришла в голову одна мысль, которая, на мой взгляд, покажется тебе довольно интересной.

— И что же это за мысль? — с улыбкой спросила Барбара. — Я знаю, что ты неистощим на идеи. Что же будет на этот раз?

— Мне показалось, что ты будешь не против, если мы сегодня же поженимся. И сделаем, кстати, замечательный подарок твоим родителям. Представляешь?

— Нет, Макс, я, конечно, буду очень рада, но только не сегодня. Ты же знаешь, мне нужно работать. Я опять буду в фирме до самой ночи.

— Я предвидел это возражение и, пока ты спала, не терял времени даром. Порывшись в телефонной книге, я узнал, что в нашем прекрасном городишке есть две фирмы, которые работают круглосуточно. Они как раз обслуживают таких ненормальных, как мы. Только ночью это стоит немного дороже.

— И как ты себе это представляешь? — засмеялась девушка. — Ты во фраке, я в белом платье...

Барбара осеклась. Перед глазами всплыла картинка из вчерашнего сна. «Твоя кровь... Это твоя кровь...» О, Господи!

— Ну, зачем так торжественно? Я заеду, заберу тебя с работы, и мы тут же отправимся в одну из этих фирм и поженимся. Ты же сама говорила, что не хочешь никаких церемоний и пышных торжеств.

— Да, говорила. Ну, что же, — глаза ее радостно заблестели, — я согласна. Для мамы это будет, действительно, большим сюрпризом.

— Вот и прекрасно. Я заеду за тобой, как и вчера, к одиннадцати. Будь, пожалуйста, готова к этому времени, договорились?

— Хорошо, — девушка улыбнулась. — Ну, мне пора бежать.

— До свидания, милая. До вечера, — сказал Макс, крепко поцеловав ее при этом в губы. — А завтра, ты только представь себе, мы будем снова в волшебной жаркой Калифорнии.

— Да, я рада этому, — ответила Барбара и вышла из квартиры, бросив на прощание: — Так жду тебя в одиннадцать. Смотри не опоздай!

Сегодня ей работалось необычайно легко. Время летело с умопомрачительной скоростью, и Барбара была в замечательном настроении, предвкушая событие, ожидающее ее ночью.

После обеда Макс позвонил ей и, когда девушка сняла трубку, сказал:

— Привет, милая. Как дела?

— Отлично, — весело ответила она. — А ты как?

— Как обычно, лучше всех в этом городке. Знаешь, позвонил, чтобы порадовать и заинтересовать тебя. У меня для моей будущей жены есть замечательный подарок. Только пока не скажу какой. Помучайся до вечера, ладно?

— Ну, Макс, ты, как всегда, в своем репертуаре. Мог бы тогда и не говорить. Теперь только об этом и буду думать. А как же мне работать, если в голове будут подобные мысли? — смеясь, спросила она.

— Ну, ты потерпи, пожалуйста.

— Да уж доживу как-нибудь. Жду тебя вечером. Смотри не опоздай! — еще раз напомнила Максу Барбара и засмеялась. — Ну ладно, счастливо. А то работы еще столько, что, наверное, и за год не управиться.

— Пока, милая. До вечера.

В десять часов вечера Барбара отложила папку с делом и подборку необходимых для работы материалов. Как и накануне, офис уже давно опустел. Тишина стояла полная, нарушаемая лишь шелестом газеты, которую читал любознательный охранник. Девушка неожиданно почувствовала себя дико уставшей и подумала с какой-то отстраненностью, что впустую тратит время, просиживая за бумагами. За все время юридической практики подобная мысль пришла ей в голову в первый раз. В этом была и какая-то странность, и некоторая философская глубина.

А самое странное, что Барбару эта мысль ничуть не удивила. Девушка восприняла ее как истину, не требующую каких-либо доказательств. Что-то гораздо более глубокое, чем все ее дела, работа и... и даже предстоящее замужество.

Убрав бумаги в сейф, Барбара потянулась и, достав из сумочки косметику, начала приводить себя в порядок.

«Что-то у тебя утомленный вид, — подумала она. — Да, слишком утомленный». Ну, ничего. Завтра они с Максом будут в Калифорнии нежиться под солнцем, пить коктейли и радоваться за маму, за ее успех, за ее фильм. Все будет хорошо. Все просто обязано быть хорошо.

Чем ближе придвигались стрелки к одиннадцатичасовой отметке, тем все больше мысли ее занимала предстоящая импровизированная женитьба. В надежде на то, что ради такого события Макс приедет хотя бы чуть-чуть пораньше, Барбара уже в половине одиннадцатого приготовилась выйти из конторы, навела порядок на столе и сейчас, сварив себе кофе, стоя у окна и глядя на заполненную машинами улицу, размышляла о разных приятных мелочах, то и дело поглядывая на часы. Мысли ее помимо бракосочетания занимало еще и предстоящее завтра путешествие в Калифорнию.

Девушка с радостью предвкушала встречу с родителями. Да и по Элен Барбара уже соскучилась. Сто лет ее не видела.

«Не считая сегодняшнего сна», — произнес в голове чей-то не очень приятный голос. Барбара вздрогнула и торопливо посмотрела на часы. Без десяти. Она сделала глоток кофе и вновь стала наблюдать за суетливым потоком автомобилей внизу.

Так за размышлениями прошло полчаса, а Макса все не было. Девушка вспомнила о вчерашней поломке и с неожиданным для себя раздражением подумала о том, что уж в такой день машину можно было бы осмотреть заранее. Следом за первой пришла и вторая мысль: но ведь ее осматривали только вчера!

Барбару вдруг охватила легкая тревога. «Почему Макс задерживается? Какие причины могли заставить его опоздать в такой вечер? Может быть, что-то стряслось? Что-то действительно стряслось?» — думала она. Подобные мысли роились в ее голове, не покидая ни на секунду.

Вновь стал что-то нашептывать неприятный тревожащий голос из ее кошмара. Не выдержав напряжения, девушка схватила трубку и набрала номер их квартиры, едва не рассмеявшись от облегчения. Ну, конечно, Макс просто уснул. Или забыл включить будильник. Точно. Ну же! Докажи, что я не ошиблась...

Короткие гудки были ей ответом. Они с монотонной обреченностью разбивались об ее сознание. Барбара ждала не меньше пяти минут, а затем опустила трубку на рычаг.

Время тянулось ужасно медленно. Когда прошел еще час, Барбара уже не находила себе места от беспокойства. Она подошла к окну и долго стояла, глядя на улицу, на огни находящихся неподалеку домов, на свет фонарей и проезжающие по дороге машины. Девушка надеялась, что вот сейчас, наконец, к подъезду офиса подкатит сияющий Макс.

В квартире было темно. Макс погасил весь свет и взглянул на развязно мигающий зеленым циферблат электронных часов.

Молодой человек стоял у окна и с высоты десятого этажа рассматривал ночной город, переливающийся всеми цветами радуги.

Он стоял и размышлял о себе и о своей жизни.

Через час Максу предстояло отправиться за Барбарой, а через два часа он будет уже женат. Сия жертва должна была изменить его, надо сказать, довольно нудную жизнь к лучшему. Во всяком случае, он на это очень надеялся. Макс по-своему любил эту женщину, спасшую ему когда-то жизнь. Но чувства его, на самом деле, не были столь глубоки, как чувства Барбары. Скорее, их можно было бы назвать симпатией. Да, именно так. Симпатией. Хотя он прилагал все усилия, чтобы она видела его безграничную, бушующую, словно океан во время шторма, страстную любовь.

Он был очень честолюбивым человеком. И когда в одной из командировок встретил Луэллу и, ближе познакомившись с ней, выяснил, какое место в обществе занимает ее отец, сразу же принялся очень напористо и настойчиво обхаживать ее.

Еще в ранней юности Макс решил для себя, что любым способом, всеми правдами и неправдами, он добьется того, чтобы карьера его шла в гору и достигла бы в результате больших высот.

Встретив Луэллу, Макс понял, что это его шанс. У Барбары тоже, конечно, был очень влиятельный отец, который, если бы захотел, мог сделать практически все что угодно. Но сама Барбара была вовсе не тем человеком, который стал бы просить у кого-либо что-либо. И скорее всего, она ни за что не согласилась бы принимать подобного участия в его судьбе, хотя ей стоило сказать лишь слово. Ведь ее отец души в ней не чаял. Другое дело Лэулла. Та просто потеряла из-за него голову и готова была сделать все, лишь бы только ее любимый Макс женился на ней. Что он и сделал. Ах, какая была свадьба! Какая свадьба! Какие люди жали ему руки и трепали по плечу! Но он-то спиной ощущал их взгляды. Взгляды итальянцев. Это, конечно, была чудная партия. Вдвоем с Луэллой они составляли не худший альянс. У нее — положение, у него — честолюбие и прекрасно работающие мозги. Макс не сомневался: ему нужен лишь толчок, и уж тогда он покатится по дороге жизни так, что остановить его не сможет никто. И поднимется до самого высшего ранга на лестнице карьеры. Америка — страна равных возможностей, особенно для стопроцентных янки. Нужен лишь толчок, и все пойдет как по маслу.

Потом начались неприятности. Сначала Макс узнал, что Луэлла беременна от него и отец ее, Джино Бонатти, вне себя от бешенства. Этого Макс понять не мог. Он-то думал, что влиятельный дедушка обрадуется известию о скором рождении внука, но вышло совершенно иначе.

Джино Бонатти сразу принял Макса не очень- то тепло и любезно. Он был истинным сицилийцем и буквально обожал свою единственную дочь. Джино считал, что Макс для нее абсолютно не пара. Всю жизнь он мечтал о том, чтобы его красавица дочь вышла замуж на настоящего итальянца, предпочтительнее из их круга. Но то, что она полюбила именно американца, сводило Джино с ума. Бонатти был очень умным и проницательным человеком. Он прекрасно видел и понимал, для чего Макс так настойчиво пытается влезть в их общество.

Что же, старик не ошибался. Кем-кем, а слепцом-то его не назвал бы никто.

Однажды он даже чуть не разругался с Луэллой, когда откровенно высказал ей все, что думает о Максе. Девушка закатила настоящую истерику, заявив, что любит его, жить без него не может и, если отец будет мешать ей, она покончит с собой или сбежит вместе с Максом.

Поддавшись на уговоры дочери, Джино решил некоторое время понаблюдать, что же получится из этого, как он считал, никчемного брака. Но отношения между Максом и Луэллой, казалось бы, складывались неплохо. Девочка была счастлива, и Джино стал понемногу успокаиваться.

А потом Макс, проходя однажды вечером мимо кабинета Джино, услышал разговор, доносившийся из-за закрытой двери. В смысл он не вникал. В кое-каких делах лучше не знать слишком многого, иначе можно поплатиться головой, однако вполне отчетливо разобрал, как кто-то несколько раз назвал Джино «доном». Нельзя сказать, что Макса это сильно удивило. Напротив, он даже обрадовался. Его домыслы, — и только домыслы, — получили реальное подтверждение. Но Макс находил, что это вовсе не так уж и плохо. Ведь, говоря по совести, кто в этом бренном мире пользуется наибольшим влиянием? Только не конгрессмены. Макс с детства уяснил для себя: наибольшей силой обладает тот, у кого в руках пистолет. Дон Бонатти оказался именно таким человеком. И Макс, в общем-то, был этому рад.

Теперь надо было понять, как с выгодой для себя воспользоваться полученной информацией. После недолгих размышлений он решил поступить так, как подсказывала ему нетерпеливая натура.

На следующий вечер Макс зашел к дону и попросил разрешения поговорить с ним. Бонатти согласился, хотя от Макса не укрылось выражение брезгливого недовольства, появившееся на лице тестя. Он почувствовал ярость. В этом- то и заключалась ошибка, едва не стоившая ему впоследствии жизни. Макс забыл данное самому себе когда-то слово: никогда не позволять чувствам брать верх над разумом. Но тогда-то он надеялся на здравый смысл Джино Бонатти. Не мог же этот мафиози убить мужа собственной дочери. Макс чувствовал себя в достаточной безопасности. Однако он слишком уважал себя, чтобы позволить итальянцу, кем бы он там ни был, разговаривать с собой в подобном тоне и с подобным выражением на лице. Макс позволил себе лишь намек на то, что знает некоторые нелицеприятные факты из жизни тестя. Лицо дона Бонатти сперва напряглось, а затем уж приобрело равнодушно-отсутствующее выражение. И это напугало Макса куда больше, чем ярость или неприкрытая злоба. Эмоции уходят и угрозы, высказанные в бешенстве, вместе с ними, а решения, принятые хладнокровно, осуществляются почти всегда.

Дон Джино Бонатти объяснил молодому американскому зятю, что все его знания ничего не дадут, равно как и угрозы, и что, вообще, дон не тот человек, которого легко напугать. Тем более, такими мальчишескими средствами. Видимо, зять его с кем-то спутал. Он вовсе не босяк из Бронкса. И не торговец наркотиками или шлюхами.

На следующий день Макс, как обычно, отправился на работу. С трудом досидев до обеденного перерыва, он подхватил свой дипломат, в котором не было ничего, кроме документов, и ближайшим же рейсом улетел из этого города, подальше от семьи Бонатти. Хотя, уже сидя в салоне самолета, ему вдруг пришла в голову мысль о том, что вряд ли этот его поступок останется безнаказанным. Ведь Джино тут же взбредет в голову, что его прелестная дочка навеки опозорена. Тем не менее, оставаться в доме после подобного разговора было равносильно самоубийству. В конце концов, дон Джино Бонатти сам виноват. Не так уж много от него требовалось.

Теперь же Макс решил, что лучше и безопаснее вернуться к Барбаре. Она без ума от него и, хоть она и не любит обращаться за помощью к родителям, рано или поздно ему удастся заставить ее сделать это. Но даже сейчас в этом союзе будет один бесспорный плюс — Барбара не дочь мафиози и общение с ее отцом не навлечет на него смертельной опасности. Около двух месяцев Макс умело путал следы, прятался, переезжая из города в город, ночуя в задрипанных грязных мотельчиках. В то же время он постарался выяснить все о Барбаре.

Когда Макс вернулся в Кливленд, чтобы осчастливить Барбару своим внезапным возвращением и вновь начать убеждать ее в своей безграничной любви, его ждало потрясение. Он не смог отыскать девушку ни дома, ни на работе. А в фирме, куда он пришел, разыскивая ее, ему сообщили, что Барбара выходит замуж и сейчас у нее небольшой отпуск в связи с этим событием. Узнав же, за кого она выходит замуж, Макс почувствовал, что забрел в тупик. Его мир рушился, словно карточный домик.

«Мафия! Боже мой, — думал он, — кругом мафия! Как это я раньше этого не замечал?! Казалось, что кругом в большинстве своем нормальные люди. А выходит, что все как раз наоборот. На каждом шагу мафия! Господи, неужели от этих дерьмовых итальяшек никуда нельзя укрыться? Неужели они вездесущи?!»

Максу стало очень жаль себя и даже немного жаль Барбару. Ведь она, выходя замуж за Гарри, совершенно ничего не знала о том, чем занимается его отец, в какое болото она попадает.

Макс кинулся по ее следам, и ему удалось найти ее в Монте-Карло, в шикарном отеле «Эскалибур», прожигающей в казино деньги своего будущего мужа. Выглядела она вполне счастливой, а Гарри просто таял от любви к ней.

И хотя Макс прекрасно знал, чем занимается отец новоиспеченного жениха, он был практически на сто процентов уверен, что даже если он сейчас уведет Барбару прямо из-под венца, на этом все беды закончатся, дальнейших неприятностей не последует. Ведь Гарри просто без ума от нее и ни за что не позволит отцу испортить ей жизнь. Кроме того, в отличие от Луэллы, он обладал куда большей свободой суждений. Единственный сын своего отца, Гарри мог «нажать» на Салотти, чтобы тот успокоился и не жаждал отмщения. Тем не менее, Макс купил квартиру в Провиденсе на вымышленную фамилию.

От того, что Барбара после недолгих уговоров согласилась уехать с ним, бросив несчастного Гарри, Макс испытал большое удовлетворение, даже злорадство. Не все в этом мире для дерьмовых итальяшек. Кое-чего они все-таки не могут. Ублюдки.

Хотя Макс пытался убедить себя и девушку, что все будет хорошо, все уладится и поступок их не повлечет за собой серьезных и страшных последствий, в душе его, как и у Барбары, прочно поселилась тревога. Чем дальше, тем все больше она разрасталась, заполняя собой все его существо. Максу снились дурные сны, постоянно, идя по улице, хотелось оглянуться и убедиться в том, что никто не преследует его. А пару дней назад Макс, выглянув в окно, увидел стоящего на противоположной стороне улицы мужчину, по внешности напоминающего как раз тех мордоворотов, что встречали когда- то Гарри в аэропорту. Мужчина этот, прогуливаясь вдоль дома, якобы ожидая кого-то, то и дело бросал мимолетный взгляд на их окна.

Еще несколько раз за вечер Макс подходил к окну, чтобы убедиться в своей догадке. До самого утра костолом продолжал оставаться на своем месте, а утром его сменил второй столь же мрачного вида здоровяк. Молодой человек решил ничего не говорить об этом Барбаре, которая и так уже вздрагивала по любому поводу. А позже ему пришла в голову мысль, которая сразу решала все проблемы. Ведь это несомненно за ним следит тот человек. Барбару никто и пальцем не тронет. Значит, нужно срочно жениться на ней, чтобы обезопасить себя. Ведь сейчас он для нее не муж, а когда он станет ее законным супругом, Гарри приложит все усилия, чтобы не позволить отцу сломать жизнь любимой женщины. Кроме того, вряд ли даже человек ранга Салотти отважится причинить хоть какой-то ущерб семейству Хартгейм. Лион тоже обладал кое-какими связями.

На следующее же утро Макс, придав своему голосу ласковое выражение, сделал ей предложение. Сейчас стрелка часов все ближе и ближе приближала его к тому моменту, когда он, на- конец-то, окажется в безопасности, хотя и свяжет себя при этом тяжкими узами брака. Но, быть может, ему удастся извлечь из этого какую-то пользу. «Конечно, и несомненную, — хмыкнул зло Макс. — Я останусь жив! Ради этого можно жениться на ком угодно».

Макс, бросив последний взгляд на темную улицу, отошел от окна и начал собираться. До условленного с Барбарой времени оставалось всего двадцать минут, и успевал он только-только. Проверив, не забыл ли он подарок — платиновое колечко, усыпанное мелкими бриллиантами, Макс надел пиджак, взял шляпу и, захлопнув за собой дверь, направился к лифту.

Когда тонко звякнул колокольчик лифта и створки мягко скользнули в стороны, Макс сделал было шаг вперед, но тут же недоуменно замер, увидев в лифте мужчину в форме лифтера. «В нашем доме никогда не дежурили лифтеры!» Удивление быстро перерастало в испуг, а тот, в свою очередь, сменился настоящим страхом, могучим, словно цунами. Страх пришел вместе с пониманием непреложного факта: «Он не успел!» Макс дернулся было назад, чтобы выйти из кабинки, но тут же сзади в затылок ему уткнулось что-то твердое и холодное, а равнодушный, ледяной как оружейная сталь мужской голос с отчетливым итальянским акцентом произнес:

— Поехали, Макси. И не надо дергаться, парень.

На лице «лифтера» заиграла удовлетворенная улыбка.

Итак, они все-таки нашли его. Макс в панике думал о том, что же ему предпринять. Как спастись? Дурак! Дурак!!! Ты должен был предвидеть это! Что же делать?.. Они ведь убьют его, если он тотчас же что-нибудь не придумает...

— Делай, что тебе говорят, — произнес напарник «лифтера», — и с тобой все будет нормально.

В эту секунду лифт вызвал кто-то с другого этажа. Бандиты переглянулись, а Макс незаметно вздохнул с облегчением: сейчас войдет кто-нибудь и появится возможность крикнуть, чтобы вызвали полицию... Но, видимо, сама судьба мешала ему. Когда дверь лифта открылась, на лестничной площадке никого не было. На всякий случай, чтобы он не делал глупостей, под ребра ему уткнулся пистолет, от одного прикосновения которого по телу Макса пробежала дрожь и колени начали подгибаться от страха. В животе образовался вакуум. Желудок подвело, и Макса едва не стошнило на стену кабины. В глазах темнело, голова шла кругом.

Когда в сопровождении двоих «горилл» Макс вышел из дверей подъезда, к ним сразу же подкатил шикарный черный автомобиль с тонированными стеклами, из-за которых невозможно было разглядеть, кто находится внутри.

В этот момент затуманенный ужасом рассудок Макса подсказал: у него остался последний шанс на то, чтобы попробовать отбиться от этих людей. Он понимал, что силы не равны, но решил, что терять ему все равно уже нечего. Так или иначе, его убьют. Ведь «гориллы» ехали в Провиденс наверняка не за тем, чтобы объяснять ему, как нехорошо он поступил. И если он хочет спасти свою жизнь, то должен сделать все возможное. Макс, не разворачиваясь, изо всех сил, стократ увеличенных паническим ужасом, локтем ударил идущего справа от него в солнечное сплетение. Тот задохнулся от боли и неожиданности и перегнулся пополам. Второго он успел ударить ногой в пах, заставив скорчиться на тротуаре. И сразу бросился бежать.

Уже рванувшись вперед, на бегу, он увидел краем глаза распахивающуюся дверцу лимузина и выпрыгивающих навстречу ему двоих громил в темных плащах. А еще Макс заметил в руках у каждого из мафиози по массивному пистолету с навинченными на стволы насадками глушителей.

Макс резко развернулся назад, но было уже поздно. Страшные фигуры двоих первых — «лифтера» и его приятеля — выросли у него на пути. Оба также вытягивали из карманов пистолеты. Прорваться сквозь такой заслон нечего было и думать. Беглец остановился и отступил к стене дома. Макс все еще надеялся на чудо. Вот сейчас кто-то выйдет из подъезда или какой-нибудь из жильцов, выглянув в окно, заметил потасовку и вызвал полицию... Чуда не случилось.

Макс затравленно огляделся по сторонам и увидел, что вокруг, кроме этих ублюдков, нет никого. Улица словно вымерла. Он с ужасом понял, что окончательно проиграл.

Один из бандитов приблизился к нему и тихо, но страшно произнес:

— В машину. И не дергайся, иначе я разнесу твою башку прямо здесь и вышибу из нее дерьмо на тротуар. Двигайся, урод.

Подхватив упирающегося пленника под локти и подтащив к машине, они без лишних слов втолкнули его внутрь. В последнюю секунду Макс попробовал закричать, однако от страшного удара по затылку потерял сознание.

Быстро захлопали дверцы, и автомобиль рванул с места, взвизгнув резиной по асфальту.

Они долго ехали по городу, а затем свернули на пустую дорогу, ведущую к лесу. Проехав чуть больше мили, автомобиль остановился перед высокими воротами, над которыми нависло всевидящее око телекамеры. Раздался щелчок, ворота раскрылись и тут же бесшумно затворились за ними. Теперь они ехали по длинной аллее. Впереди сквозь деревья Макс увидел большой дом.

«Почему они не завязали мне глаза?! — с ужасом подумал вдруг Макс. — Господи, значит, эти люди точно намерены расправиться со мной!»

Последние надежды Макса на благополучный исход рухнули, будто разбилась стеклянная витрина. Силы оставили его, а тело сковал ужас. Он даже не мог кричать.

Когда его, сопротивляющегося без особого энтузиазма, втолкнули в комнату, он увидел сидящего в мягком кресле красивого, довольно пожилого мужчину.

Все, что Макс видел перед собой, — смерть. Черная фигура, плещущаяся в волнах его ужаса. Он видел блеск стали, слышал шелест плащей, а ему казалось, что это змеиный шепот капроновой удавки. Звон ключей воспринимался им как клацанье рукояти «индийского» ножа, щелчок замка представлялся звуком взводимого курка. Смерть таилась везде. Ею было пропитано все в этом доме: мягкие кресла, бархатная обивка мебели, шелковые обои, тяжелые шторы. Даже цветы в больших керамических вазах источали сладковатый запах разлагающейся плоти. Макс не мог говорить.

Даже хозяин дома олицетворял собой смерть. Смерть пряталась в его тонких холеных пальцах, в нем самом, вальяжно наблюдающем за пленником. У мужчины было классическое римское лицо с безупречной линией носа, угольно-черные глаза и седые пряди в смоляных волосах. Увидев входящих, хозяин легко поднялся из кресла. Высокий и атлетически сложенный, он двигался с мягкой звериной грацией.

— Добрый вечер, Макс, — поздоровался мужчина. У него был мягкий, даже доброжелательный голос. — Присаживайся. Для начала я объясню тебе, почему ты здесь оказался. Меня, как ты уже, наверное, догадался, зовут Джакопо

1 «Индийский» нож — особый вид складного ножа с

подвижной металлической рукоятью.

Салотти. Я — отец Гарри, у которого ты самым банальным образом украл невесту. Надо сказать, что это был очень опрометчивый поступок. Очень опрометчивый.

Когда Макс рухнул на стоящий посреди комнаты стул, с трех сторон его окружили телохранители Салотти. Они внимательно наблюдали за пленником, готовые пресечь любую попытку оказать сопротивление или сбежать. Впрочем, мера эта была совершенно излишней. Даже если бы Макс нашел в себе силы для каких-то решительных действий. Он уже понял, что деваться ему некуда. Сбежать отсюда было невозможно. Этот дом охранялся тщательнее Синг-Синга.

Салотти немного помолчал, пристально и холодно глядя на совсем уже теряющего от страха разум Макса.

— Простите меня, мистер Салотти, — прошептал пленник белыми от ужаса губами.

Салотти протестующе поднял руку.

— Не надо просить извинений, — сказал он. — Своим поступком ты не только унизил и оскорбил моего сына. Нет. Ты оскорбил и лично меня. Однако же, дело даже не в этом. Если бы все это ограничивалось только тобой, мной и моим сыном, я не стал бы марать о тебя руки. Поверь, я достаточно мягкосердечный человек. Но похитив невесту моего сына за день до свадьбы, ты оскорбил честь нашей семьи и честь приглашенных мною гостей, среди которых были представители большинства крупных семей Америки. По законам Сицилии, по нашим законам, я обязан защищать честь своей семьи. Но в случае с тобой, я должен еще защищать и свое лицо перед другими семьями, большинство из которых требует мести. Ты должны заплатить за обиду кровью. Мало того, по твоей милости этой девушке тоже придется расплачиваться за свое решение.

На лбу Макса выступили капли холодного пота, его трясло, перед глазами поплыли яркие круги. Во время всего этого монолога он, будучи не в силах произнести ни слова, сказать что-нибудь в свое оправдание от сковавшего его страха, смотрел в приковывающие взгляд, гипнотизирующие черные глубокие глаза Джакопо Салотти. Ему казалось, что взгляд этот проникает в самую его душу, в самые потайные уголки его сознания. Лишь когда тот отвернулся, пленник смог сипло взмолиться:

— Пожалуйста, не убивайте меня! Прошу вас. Я извинюсь. Я отдам Барбару! Забирайте ее. Только оставьте мне жизнь, прошу вас...

Макс, не выдержав дикого нервного напряжения, зарыдал. Слезы текли по его щекам, и он поспешно размазывал их ладонями. Пальцы ходили ходуном.

Салотги некоторое время наблюдал за ним. Лицо мафиози оставалось абсолютно непроницаемым. Он, словно сфинкс, хранил свои эмоции глубоко в душе. Лишь когда дон заговорил, чувства, бушующие в его груди, прорвались наружу, да и то всего на мгновение. Губы Салотти презрительно искривились.

— Я же говорил, не нужно извинений. Они ничего не смогут изменить. Все уже решено. Окончательно.

Больше Джакопо Салотти не произнес ни слова. Он молча сделал знак своим подручным и они, подхватив Макса с двух сторон, чуть не силой поставили его на ватные, непослушные ноги и, подтолкнув в спину, вывели из комнаты.

Пять минут спустя машина вновь выехала за ворота. Водитель, огромный парень, старался держаться проселочных дорог, на которых в это время суток не было ни одной машины. Затем лимузин свернул на двадцать шестое шоссе и направился на юг, в малонаселенный, застроенный, в основном, предприятиями район. Небеса вдруг разверзлись, исторгнув из себя слезы холодного дождя.

Машина ехала по совершенно пустой дороге. Лишь изредка по обеим сторонам шоссе из темноты, словно незыблемые часовые, возникали трубы предприятий. Неожиданно справа показались фабричные корпуса. Машина свернула на узкую отводную дорогу и проехала сквозь ворота во двор. Макса выволокли из машины и, не особенно деликатничая, потащили ко входу в цех. Когда они сквозь огромные металлические двери, больше похожие на ворота, вошли внутрь, от вида того, что предстало перед его взором, Макса вывернуло наизнанку. Голова его закружилась, он пошатнулся, с трудом удержавшись на ногах.

Кругом, куда бы он ни направил полный ужаса взгляд, висели в прозрачных мешках мясные туши, и на самом дне этих огромных саванов плескалась растаявшая бурая кровь.

Стоящий за спиной пленника мафиози извлек из кармана плаща капроновую удавку, а из небольшого, принесенного с собой чемоданчика опасную бритву, электронож для разделки мяса и короткий увесистый ломик. Аккуратно разложив все эти предметы на стальном разделочном столе, он ухмыльнулся и сказал:

— Ну, давайте, кладите этого говнюка сюда.

Второй мафиози, помогая приятелю уложить

бесчувственное тело и забивая пленнику в рот кляп, буркнул:

— Только не забудь, Тони, его должны опознать.

Тот, кого называли Тони, довольно осклабился:

— Не волнуйся, приятель. Все будет о’кей, — он наклонился к Максу и несколько раз звонко ударил его по щекам. — Просыпайся, малыш. Сейчас я объясню тебе, что такое настоящая сицилийская месть.

* * *

Ночной сторож, невысокий плотный человек, спокойно дремавший в своем неказистом домике, проснулся от того, что по металлической крыше вдруг громко и часто забарабанил дождь.

Он посидел в кресле еще немного, хлопая красными, припухшими глазами, надеясь, что сон придет вновь, но довольно скоро понял, что уснуть не удастся. А поняв это, человек, покряхтывая поднялся, зажег свет и, включив электрическую кофеварку, сварил себе чашку черного кофе. Прихлебывая горячую, тягуче-сладкую жидкость, он лениво пролистывал «Спорт- ревю», изредка бурча себе под нос: « Бессонница, мать ее!»

Периодически человек переставал бормотать, рассматривая таблицы игр, но затем вновь начинал переворачивать глянцевые страницы, продолжая отпускать в адрес своей бессонницы куда менее лестные замечания, чем просто «мать ее!». Допив кофе, он накинул на плечи тяжелый прорезиненный дождевик, повесил на пояс электрический фонарь и, натянув на голову капюшон, вышел на улицу, решив, пока кофеварка справится с очередной порцией кофе, для порядка обойти свои владения.

Далеко идти не хотелось, так как холодный дождь оказался не самым приятным спутником. Слушая, как хлюпают под подошвами его сапог лужи, человек, немного отойдя от домика, стал старательно вертеть головой, пытаясь рассмотреть что-нибудь подозрительное в мутном, рассеянном из-за плотных струй дождя свете фонарей, освещавших фабричный двор.

Удовлетворенный осмотром, он уже совсем было собрался вернуться в тепло, как заметил вдруг, что в самом дальнем корпусе едва заметно приоткрыты ворота, а в щель между створками пробивается полоска яркого, белого света.

«Странно, — подумал он про себя. — Я ведь своими руками все запирал и выключал». В столь поздний час звать на помощь будет некого.

Врожденная «смелость» боролась в человеке с чувством долга, а точнее, с боязнью увольнения без выходного пособия и длинной очереди безработных на бирже труда.

В результате чувство долга все-таки пересилило, и человек осторожно тронулся вперед.

Когда промокший до нитки и продрогший до костей сторож добрался до цели, то просто подошел к воротам, ведущим в цех, и громко рявкнул:

— Эй, есть там кто?

В ответ не раздалось ни звука.

— Ну надо же, неужели сам забыл запереть? — пробормотал он себе под нос и направился внутрь, чтобы погасить свет.

Когда же он шагнул через порог, то похолодел от ужаса, ноги его словно приросли к полу, а из горла вырвался хриплый, сдавленный вопль.

Буквально в нескольких метрах от входа, аккуратно упакованный в полиэтиленовый прозрачный мешок, до половины заполненный кровью, висел, раскачиваясь на огромном металлическом крюке, обезображенный мужской труп.

Лицо мертвого было перекошено и раздуто, а выкатившиеся из орбит глаза страшно уставились на перепуганного до смерти сторожа. Шею убитого змеей перетягивала тонкая удавка, затянутая узлом под подбородком. Но самым страшным было вовсе не это. На трупе нигде, кроме лица и шеи, не осталось кожи. Какой-то мясник освежевал мертвеца, как корову на бойне. Весь пол, разделочный стол и кафельные стены цеха были забрызганы кровью. Тут же валялись куски плоти и лоскуты кожи.

Сторожа стошнило. Выронив фонарь и забыв обо всем на свете, он повернулся и бросился в сторожку, чтобы вызвать полицию.

* * *

Время приближалось к двум, а Макса все не было, и Барбара начала по-настоящему паниковать. Все еще на что-то надеясь, девушка подождала до двух, и, вконец измучившись от неизвестности, решила, что ждать дальше не имеет смысла. Дрожащими от волнения руками подхватив сумочку и перебросив ее через плечо, она торопливо направилась к выходу.

«Нужно брать такси, — думала она, — и отправляться домой. Ждать дальше бессмысленно. Может быть, дома все выяснится».

Время было позднее, и Барбара достаточно долго простояла у дороги, кусая от волнения губы, пытаясь остановить какую-нибудь машину, но как назло никто даже не притормозил. Водители не рисковали брать ночью хич-хайкера, пусть даже им была привлекательная девушка. Наконец, один из них сжалился над Барбарой и согласился отвезти ее домой. За те пятнадцать минут, что они ехали по ночным улицам Провиденса, Барбара успела передумать все что угодно. В голове ее роились мысли одна ужаснее другой. Она попросила водителя остановиться на углу улицы, откуда до ее дома было не больше трех минут ходьбы. Девушка решила дойти оттуда пешком, чтобы попытаться хотя бы немного успокоиться и взять себя в руки.

Когда же водитель высадил Барбару у подъезда многоквартирного дома и умчался в дождь, девушка уже боялась даже подниматься в квартиру. Ей было по-настоящему страшно от того, что там ее может ждать что-то ужасное. Все те тревоги, которые посещали ее время от времени с того самого дня, как Макс рассказал ей о Гарри и его отце-мафиози, вновь захватили разум. Барбара, правда, пыталась успокоиться, говоря себе, что все выдуманные ею ужасы не более чем плод воспаленного воображения, пустая тревога, что сейчас она поднимется домой и обнаружит, что там все нормально, а Макс... ну, может быть, просто напился или задержался на работе и не смог приехать.

И тем не менее, слова оставались лишь словами, а в глубине души она уже ЗНАЛА точно: произошло что-то ужасное. Макс больше не придет. Никогда. «Это твоя кровь», — вспомнились ей почему-то слова Элен, сказанные сестрой в ночном кошмаре.

Когда же она подошла к дому, то в ужасе остановилась, замерла, словно ее парализовало.

Возле подъезда, у самой бровки тротуара, погасив огни, стояла патрульная полицейская машина. Девушка медленным, неуверенным шагом направилась к подъезду, в мыслях ее еще теплилась последняя надежда на то, что посещение полиции и исчезновение Макса не имеют друг к другу никакого отношения. Мало ли зачем может приехать полиция? Кто-то слишком шумно себя вел или, в конце концов, обычный объезд. Однако Барбара невольно замедлила шаг, подходя к дверям своего подъезда.

Заметив приближающуюся девушку, рослый, широкоплечий полицейский вышел из салона на улицу и, шагнув ей навстречу, спросил:

— Мисс Хартгейм?

— Да, — ответила девушка дрожащим голосом.

— Нам необходимо поговорить с вами.

ГЛАВА 7

Элен была довольна, что до художественной галереи, в которой через два дня должна была открыться ее персональная выставка, было не очень далеко от центра города, и особенно ей нравилось, что фасадом строения служила огромная стеклянная стена, сквозь которую даже с улицы можно было рассмотреть выставленные картины.

Подготовка к выставке была практически завершена. Оставалось лишь доставить несколько картин. Подходя к галерее, Элен сквозь витрину увидела ее владельца — Филиппа, который познакомил ее когда-то с Льюисом, с воодушевлением болтающего по телефону.

Его выставочные залы обычно представляли только бесспорно талантливых художников. И Элен понимала, как ей повезло, что он остановил свой выбор именно на ней. Филипп не жалел сил, чтобы его художники получили известность.

Девушка, толкнув дверь, вошла внутрь. Увидев ее, толстяк расплылся у радостной улыбке и, прикрыв трубку ладонью, спросил:

— Элен дорогая, куда же ты пропала?! Принесла акварели?

— Конечно, дорогой. Успокойся, — улыбнувшись, ответила ему девушка.

Она, как и устроители выставки, в эти дни страшно волновалась, суетилась, пытаясь поскорее закончить все приготовления, чтобы можно было немного расслабиться и спокойно ожидать открытия.

На него были приглашены многие известные художники, представители городской администрации и, конечно же, целая толпа журналистов и художественных критиков.

По мнению Элен, главное место среди ее работ занимал портрет Жака. Девушка уделила ему больше внимания, чем всем остальным картинам, развешанным сейчас в зале. Она сама лично долго искала место, где портрет, названный в каталоге «Христос молодой», будет смотреться наиболее выгодно, подбирала правильное освещение, и теперь, проходя мимо своего любимого творения, по ее мнению, единственной стоящей из всего сонма картин, созданных ею, работы, Элен в который уже раз убеждалась, что расположила портрет очень удачно. Лучше это сделать не удалось бы никому. Кожа ребенка, изображенного на холсте, была нежнейшего розового оттенка под падающим сквозь витрину светом. А сотканный из пробивающихся сквозь нарисованную листву солнечных лучей нимб над головой мальчика светился, словно был из настоящего золота. Взгляд его, спокойный и безмятежный, все время был направлен в глаза стоящих рядом людей, с какой бы стороны они не подходили к портрету. А лицо сохраняло ту мужественность и силу, которые так привлекали Элен в Жаке.

Вечером накануне выставки, в последний раз окинув зал внимательным взглядом и убедившись, что ничего не упущено, Элен вместе с Льюисом отправилась домой, где их дожидался Жак. Она ощущала сильный голод, но лишь выходя из галереи, вспомнила, что за целый день во рту у нее не было ни крошки. У нее просто не было времени подумать о еде. К тому же, Элен хотела пораньше лечь сегодня, ведь завтра ее день, и она должна быть отдохнувшей и хорошо выглядеть.

Спала Элен на удивление хорошо. Несмотря на волнение, девушка внутренне осознавала, что выставка получилась действительно очень хорошей. Она мечтала о том, чтобы сбылись предсказания Льюиса и карьера ее пошла в гору.

Ей все еще не очень верилось в то, что послезавтра она, возможно, проснется знаменитой. Происходящее напоминало великолепный, искрящийся сюрпризами сон.

Элен спала и улыбалась во сне своим мечтам, становящимся реальностью.

* * *

— Мисс Хартгейм? — спросил полицейский, шагнув в ее сторону.

— Да, — дрожащим голосом ответила Барбара. Сердце ее замерло в предчувствии беды.

— Нам нужно поговорить с вами. Пройдемте в машину.

Барбара с недоверием взглянула на него.

— Могу я попросить ваши документы?

— Конечно, — ответил полицейский, предъявляя свой жетон и пожимая плечами. — Вам не о чем волноваться.

Девушка следом за ним прошла к машине и устроилась в ее неуютном салоне.

— Что-нибудь случилось? — срывающимся голосом спросила она. — Не молчите же! Говорите! Что-нибудь с Максом? Скажите же мне наконец! Я должна это знать!

— Пока ничего нельзя сказать с уверенностью, — ответил рыжий ирландец с нашивками сержанта на форменной рубашке, сидящий рядом с водителем. — В одном из цехов мясоперерабатывающей фабрики, расположенной в пригороде, было обнаружено тело мужчины, подходящего по описанию на вашего... — он замялся, подыскивая слово, — вашего друга. Нужно провести опознание, и мы хотели бы попросить вас проехать с нами в клинику. Если вы, конечно, в состоянии.

— Да, конечно, — устало, сразу севшим голосом пробормотала девушка. — Вы можете располагать мною.

Сержант дал водителю знак трогаться с места, и машина плавно покатила по улице.

Пока они добирались до клиники, Барбара пыталась уговорить себя, что это, конечно же, ошибка, такого просто не может быть. Ведь жизнь ее только начала налаживаться, входить в нормальный ритм. Сегодня они собирались пожениться. Неужели в такой день могло произойти что-нибудь страшное?

Это были уговоры тонущего. Безумная надежда, что вот-вот весь этот кошмар закончится, и она проснется в своей постели, а рядом, вытянувшись, будет спать Макс. Ее любимый Макс. «Друг», как сказал этот рыжий ирландец в полицейской форме.

Подъехав к больнице, машина остановилась. Сидевший рядом с Барбарой полицейский вышел из машины и помог выбраться из салона девушке. Они прошли в приемный покой, где их встретил врач и, сухо поздоровавшись, пригласил следовать за ним. Он повернулся и быстро зашагал по длинному полутемному коридору, а девушка и патрульный направились следом.

Они продвигались по одинаковым, как близнецы, слабо освещенным длинным коридорам, и Барбаре казалось, что путь этот никогда не кончится. У нее создалось ощущение, что она вместе с этими людьми идет по какому-то длинному бесконечному лабиринту, из которого просто нет и не может быть иного выхода, кроме смерти.

Время от времени девушка беспомощно оборачивалась, словно пытаясь найти какую-то поддержку в могучем ирландце-патрульном, но тот ни разу не взглянул на нее. Он был напряжен и глядел только перед собой или в какую-то точку на стерильно голубой, обтянутой халатом спине врача.

Через пару минут они, наконец, оказались у расположенного в правом крыле клиники морга. Доктор, пройдя внутрь, жестом пригласил их последовать за собой. В комнате, куда они попали, было холодно. Идеально чистые белые стены и белый потолок казались неестественно яркими, режущими глаз в свете люминесцентных ламп.

Барбара и сопровождающий ее блюститель порядка остановились, а санитар, которому врач что-то тихо сказал — что именно, Барбара расслышать не смогла, — направился к стене, полностью состоящей из холодильных ячеек. Сверившись с листом бумаги, он взялся за никелированную ручку одной из них, выкатил подвижный стол-носилки, на котором, накрытое простыней, лежало тело человека, и отошел в сторону, приняв подобающую ситуации скорбную позу. Врач, по-прежнему молча, движением руки пригласил Барбару подойти ближе и, приподняв простыню, заглянул в лицо мертвому.

Девушка душой чувствовала, что нужно это сделать. Она должна убедиться собственными глазами, что эти люди ошиблись и тело, лежащее на никелированном столе не может принадлежать Максу. И объяснить это им, вздумавшим подвергнуть ее столь жестокому испытанию. Но разум девушки знал, что полицейские не ошибаются и это все-таки окажется именно Макс. Ноги отказывались повиноваться ей, и Барбара никак не могла заставить себя тронуться с места, сделать хотя бы шаг, подойти к страшному столу и взглянуть в лицо трупа.

Полицейский, поддерживая ее за локоть, сказал:

— Возьмите себя в руки, мисс Хартгейм. Раз уж вы приехали, нужно собраться с силами. Но хочу сразу предупредить вас: это тяжелое испытание. Выглядит тело очень страшно.

Барбара с трудом, на подгибающихся ватных ногах, готовых в любую минуту подломиться, подошла к лежащему на оцинкованной поверхности телу, пока укрытому простыней.

Когда они приблизились, врач взглянул на полицейского. Тот, тяжело вздохнув, утвердительно кивнул. Доктор одним движением откинул угол простыни, и взгляду Барбары предстало жуткое зрелище.

Да, это был Макс. Тело, как и лицо его, было ужасно обезображено, трудноузнаваемо, но тем не менее девушка сразу узнала его. Она смотрела на труп, мужественно пытаясь не упасть в обморок. А в какой-то момент ее едва не стошнило. Барбара покачнулась даже, но полицейский услужливо поддержал ее под руку.

Убийца знал свое дело. Макса убили с изощренной жестокостью, но сделали это умело, с тем расчетом, чтобы убитого смогли опознать без особого труда. Лицо трупа было свинцовосинего, почти черного цвета. На раздувшейся шее багровел толстый след от удавки. Глаза выкатились из орбит, из перекошенного рта, в котором не осталось ни одного целого зуба, вывалился распухший фиолетовый язык. Переносица была сломана жутким ударом, волосы, вымазанные кровью, превратились в жесткий, бугристый панцирь, губы рассечены в нескольких местах.

«Господи, как же он, должно быть, страшно умирал! — с ужасом подумала Барбара. — Что ему довелось пережить!»

Полицейский внимательно наблюдал за ней, а врач безучастно рассматривал труп. Его, привыкшего за долгие годы работы в клинике к подобным процедурам, не пугало мрачное зрелище. Более того, он был готов в любой момент оказать профессиональную помощь девушке, которая стояла белая как мел. Губы ее дрожали. Барбаре казалось, что она вот-вот упадет на ледяной, прожигающий подошвы туфель холодом пол без сознания.

Голос, прозвучавший из-за спины, немного привел ее в чувство:

— Мисс Хартгейм, это ваш друг? Макс Блейк?

— Да, — прошептала она. — Это он.

— Вы уверены в этом?

— Да, уверена, — ответила девушка срывающимся шепотом. А потом, развернувшись, пошла прочь.

Врач, как только девушка отвернулась, вновь накрыл труп простыней и задвинул ячейку на место.

Ее попросили еще расписаться в какой-то бумаге, извинившись, что вынуждены беспокоить подобной просьбой в такой тяжелый для нее момент. Девушка, не глядя поставив свою подпись, неуверенной походкой направилась к выходу. Полицейский неотступно сопровождал ее, шагая сразу за спиной. Теперь, когда они остались одни, рыжий ирландец, казалось, порывался ей что-то сказать, но сдерживал себя и лишь вздыхал. Внезапно в сознании Барбары молнией пронеслась новая мысль, высветив смерть Макса и посещение ею морга в несколько новом ракурсе. Она вдруг резко обернулась к патрульному. Ирландец, не ожидавший этого, едва не налетел на девушку.

— Что-то не так, мисс? — удивленно спросил тот.

— Откуда вы знаете наш адрес? Как вы нашли меня?

Патрульный изумленно и непонимающе взглянул на нее и пожал могучими плечами.

— В картотеке. Мы посмотрели в картотеке. Обычная процедура.

— Как это происходит?

— А почему это вас интере...

Он не успел договорить, Барбара перебила его, громко и истерично воскликнув:

— Как происходит эта процедура?! Отвечайте, быстро!

— Очень просто. По отпечаткам пальцев устанавливается личность убитого и домашний адрес, а затем одна из патрульных машин выезжает домой к жертве и везет кого-нибудь из родственников на опознание тела.

— Вы работаете на Салотти? — тихо спросила девушка, пятясь. — Вы из мафии.

Патрульный покачал головой.

— Не понимаю, о чем вы говорите. Кто такой Салотти?

— Ваш босс! — крикнула девушка, продолжая отступать. — И не подходите ко мне, иначе я позову на помощь!

— О, Господи, — патрульный развел руками. — Мисс, я, действительно, не понимаю, о чем вы говорите. Мафия, Салотти... Вы в шоке! Может быть, вызвать врача?

Он сделал шаг вперед и тут же Барбара закричала:

— Вы не могли опознать Макса, потому что у него НЕТ отпечатков пальцев! С него содрали кожу! Вы не могли узнать адрес, потому что квартира куплена на ДРУГУЮ фамилию! Вы — не полицейский!

— Мисс, — твердо сказал патрульный, — похоже, вам, и правда, плохо. Давайте я позову кого-нибудь из врачей.

— Нет! Оставайтесь на месте!

Она развернулась и бросилась бежать, слыша за спиной топот настигающего ее ирландца. Девушка летела по коридорам, сталкиваясь с санитарами, поскальзываясь, задыхаясь, чувствуя, что сердце ее сейчас разорвется от бешеной гонки. Тем не менее, она понимала: полицейский уже совсем рядом. Глухой стук его каблуков раздавался все ближе и ближе. Вот тяжелая рука легла на ее плечо.

Барбара рванулась что было сил, но у патрульного оказалась железная хватка. Он сграбастал девушку и, приглушая крики, прижал бьющееся тело к себе.

— Господи, — закричала она, захлебываясь рыданиями, извиваясь в медвежьих объятиях полицейского. — Не убивайте меня! Я прошу вас, не убивайте меня! Пожалуйста! Я боюсь умирать.

Патрульный сначала ничего не сказал. Несколько секунд он молчал, переводя дух и собираясь с мыслями, а затем встряхнул девушку и рявкнул:

— Прекратите истерику, мисс! И не кричите так! Иначе убьют нас обоих. Замолчите!

Ирландец резко отстранил Барбару от себя и влепил ей пощечину. Истерика захлебнулась.

— Не надо! — вскрикнула девушка.

— Замолчите и слушайте! Убийство вашего друга действительно дело рук мафии. Да, мисс Хартгейм, они сделали это. И мой вам совет: если не хотите разделить участь вашего друга, как можно быстрее убирайтесь из города. Спрячьтесь где-нибудь так, чтобы они никогда не смогли найти вас. Хотя... Вы, конечно, можете испытывать судьбу и продолжать оставаться в Провиденсе, но тогда на вашу жизнь нельзя будет поставить и цента. Уверен, что на этом они не остановятся. И скажите спасибо Салотти, если он даст вам еще хотя бы сутки жизни.

Барбара в замешательстве затихла и медленно, с ужасом посмотрела полицейскому в глаза. Первый раз в жизни ей говорили, что кто-то хочет ее убить. Первый раз она столкнулась с беспощадной, жестокой, ужасной силой, именуемой «мафия».

— А откуда вам все это известно? — дрожащим голосом спросила она.

— Это неважно. Хочу лишь сказать, что большинство полицейских работают на мафию, а не против нее. Поэтому послушайтесь моего совета и немедленно уезжайте отсюда. У вас нет друзей, которые могли бы защитить вас от Салотти. Уезжайте. Лучше прямо сейчас.

Он отпустил ее и девушка едва не упала.

Ничего не ответив ему на это, Барбара повернулась и медленно пошла по коридору в сторону выхода. Если этот человек говорил правду, ей необходимо бежать. Но куда? И в этот момент она поняла: в Голливуд! К маме! «Билеты уже заказаны, — раздался в ее голове голос матери, — для тебя и для Макса».

Странно, но воспоминание о Максе не вызвало у нее боли. Девушка даже не захотела плакать, и глаза остались совсем сухими. Неужели она не любила его? Нет, любила. Любила! Тогда откуда это странное спокойствие в сердце? Или все-таки...

— Мисс, — сказал за спиной патрульный ирландец. — Мисс!

— Что? — встрепенулась Барбара. — Вы что- то сказали?

— Да. Как вы себя чувствуете?

— Совершенно нормально. Странно, но... Я даже вообще ничего не чувствую...

— Все верно. Это — психологический шок. Через пару часов у вас начнется истерика, затем — апатия и депрессия. Чтобы этого не случилось, вам нужно как следует выспаться. Конечно, полного счастья не почувствуете, но то, что будете способны двигаться и контролировать свои действия — точно. Проверено. Только не вздумайте оставаться дома. Сейчас возвращайтесь к себе, собирайте самое ценное и немедленно уезжайте. Лучше всего, возьмите машину напрокат и поезжайте на ней в Бостон. По третьему шоссе, там самое оживленное движение. В Веймоусе остановитесь в каком-нибудь мотеле, а лучше, кемпинге, и отдохните сутки. Помните, что Салотти будет искать вас, как только поймет, что вы скрылись. Но они решат, что раз вы не объявились в течение суток, то, скорее всего, ускользнули и все равно будете предельно осторожны. Далее, доберетесь до аэропорта Логана и сразу улетайте из Америки. Но только не в Италию. Там вас найдут еще быстрее, чем здесь. Лучше уезжайте в Южную Америку или Австралию.

«Дрохеда, — появилось в голове Барбары. — Австралия. Дрохеда».

— Почему вы помогаете мне? — вяло спросила она ирландца.

Тот щелкнул пальцами.

— Должен же хоть кто-то это делать? А вообще... Салотти и ему подобные ублюдки могут держать меня за шиворот, но плясать под их дудку я не стану, — он помолчал, а затем добавил: — Мы почти пришли. Теперь слушайте. Если попадетесь в лапы этому ублюдку Салотти, помните: он очень опасен. Чрезвычайно. Ему ни в чем верить нельзя. Запомните — НИ В ЧЕМ! Ни единому слову!

Они вышли на улицу. Второй патрульный сидел, позевывая, за рулем машины. Увидев напарника, он оживился.

Ирландец остановился и холодно предложил Барбаре:

— Мисс Хартгейм, если хотите, мы можем довезти вас до дома.

Но она, испуганно взглянув на него, тихо произнесла:

— Нет, спасибо. Я доберусь сама.

До дома было не слишком далеко. Такси поймать, конечно, ей не удастся, но и ехать в компании двух полицейских девушке не хотелось. А точнее, она просто боялась. И поэтому решила дойти пешком, совершенно не думая о том, что сейчас ночь и с ней по дороге может случиться все что угодно. Неожиданно в ее сознании всплыл образ Макса — лежащего на холодном столе, окровавленного и истерзанного тела.

«Боже мой! За что? За что?! — мысленно простонала она. — Недаром я боялась, что все хорошо у нас было в последнее время. Хорошее не может продолжаться долго».

И снова ей казалось, что жизнь кончена, как и тогда, когда Макс в первый раз оставил ее. Сейчас это случилось снова.

«Это все из-за меня. Я не дождалась его, бросилась как последняя идиотка в объятия доброго Гарри. Будь проклят тот день, когда Гарри вновь встретился мне».

Отчаяние начинало прорываться сквозь шоковую пелену. Пока оно сочилось едва-едва, тоненькими ручейками, но скоро нарыв анестезии забвения лопнет, и тогда невероятная боль захлестнет ее.

Барбара медленно шла по темным ночным улицам, сотрясаясь от беззвучных рыданий. По лицу ее катились слезы горя и безысходности.

Когда она приблизилась к подъезду своего дома, то увидела, что возле него стоит шикарный черный автомобиль. Девушка, скользнув по машине невидящим взглядом, хотела было пройти мимо, но дверца лимузина открылась и навстречу ей шагнул низкорослый, широкоплечий, уродливого вида мужчина. Загородив Барбаре дорогу, громила спросил:

— Мисс Хартгейм?

— Да, — ответила она. — Что вам нужно?

Говорила девушка безучастно. Сейчас она не

чувствовала страха за себя, оглушенная обрушившимся на нее горем.

— Будьте так добры, пройдите в машину. С вами хочет поговорить один человек.

Дверца лимузина открылась, и Барбара в глубине салона увидела мужчину, которого узнала в то же мгновение. Джакопо Салотти! Отец Гарри. Это совершенно не вызывало никаких сомнений. Отец и сын были поразительно похожи.

Ужас вспыхнул в груди девушки белым, испепеляющим сердце огнем. Внутренне дрожа от страха, Барбара шагнула в сторону машины и села на заднее сиденье. Дверцы тут же захлопнулись, стекло, отделяющее салон от водительского кресла, поднялось, наглухо отгородив их ото всего остального мира.

— Здравствуйте, мисс Хартгейм, — спокойно произнес Салотти, глядя прямо перед собой.

Девушка подняла на него взгляд, полный ненависти. Ведь это по его приказу был убит Макс.

— Примите мои соболезнования, — продолжал мягко мафиози. — Я сочувствую вам и как раз об этом хотел поговорить. Мне очень хотелось бы, чтобы вы до конца уяснили ситуацию, в которой оказались благодаря вашему другу Максу.

— Мне и так все ясно, — ответила она тихо.

— Что-то вам, наверное, ясно. Но уверен, что вы не до конца осознаете, что может случиться в ближайшем будущем. И я хочу объяснить вам это.

Когда вы сбежали за день до свадьбы с Максом Блейком, бросив Гарри, вы нанесли нашей семье огромное оскорбление. Попросту говоря, вы опозорили нас, запятнали честь нашей семьи. Может быть, для вас это лишь житейская неурядица, и так оно, наверное, и есть среди обычных людей. Но по нашим законам за подобное оскорбление полагается мстить. На совете было решено, что вы оба должны умереть. Вашего друга ничто не могло спасти. Если вам неизвестно это, то сообщу, что его искали и другие люди нашего круга. Он перешел дорогу еще кое-кому. Но так уж случилось, что мы успели первыми.

Вас тоже ожидает подобная участь. Мы можем сохранить свое лицо, лишь отомстив своим обидчикам. Что касается лично меня, то я не стал бы мстить вам. Мне кажется, если вас и обвинять в чем-то, так это в большой любви к этому мерзавцу Максу. Но любовь ненаказуема, иначе нас всех не было бы в живых уже давно. Однако в вашем случае решение принимаю не я один. В отношение вас наша семья разделилась на два лагеря, один из моих советников проголосовал против вашей смерти, но большинство consigliori и caporegime настаивают на том, что месть должна свершиться. Иначе не миновать страшной, кровопролитной войны между кланами. И если в эту войну вступит сразу несколько семей, последствия будут ужасными и для нас, и для вас. Когда семьи начнут мстить за несвершенное правосудие, скорее всего, пострадаете не только вы, но и вся ваша семья. Вы ведь не хотите подвергать этому своих родных, не правда ли?

Барбара лишь молча смотрела на Салотти расширившимися от ужаса и отчаяния глазами. То, что говорил этот человек, никак не хотело укладываться в ее голове.

— Как я уже сказал, мстить лично вам я не хочу, — продолжил Салотти. — И делаю это не столько ради вас, сколько ради своего сына, который, несмотря ни на что, продолжает безумно любить вас. В свете всего сказанного выше, хочу заключить с вами деловое соглашение. Если вы хотите остаться в живых, вы должны немедленно уехать куда-нибудь. Навсегда покинуть этот город и эту страну. И жить так, чтобы до тех пор, пока страсти не улягутся, никто и никогда ничего не слышал о вас. Чтобы все считали вас мертвой. А вместо вас мы предъявим тело другого человека, тем самым избежав жестокой и кровопролитной войны.

А позже, может быть, это случится через год или через пять лет, а может быть, и не случится вообще, когда Гарри займет мое место, вы сможете нарушить свое затворничество и, если пожелаете, соединитесь с моим сыном. К сожалению, он однолюб. У него было две женщины, одна из которых погибла пять лет назад, — тут уж я ничего не могу поделать, но зато я могу спасти вас от верной смерти.

Барбара в ужасе слушала то, что говорит ей этот человек. Она стояла перед необходимостью сделать страшный выбор. Либо погибнуть самой, либо из-за нее погибнет другой человек. Решиться на первое было немыслимо, но и второе было недопустимо.

— Решайте, мисс Хартгейм, — спокойно произнес Салотти. — От вашего решения зависит ваша жизнь. Если вы соглашаетесь, то немедленно покидаете страну и единственной вашей неприятностью будет вынужденное затворничество, которое, возможно, продлится долгие годы. Я понимаю, что и это тяжело, учитывая ваш возраст, но все-таки вы останетесь живы и избежите заточения в могиле. Из двух зол, как говорится... По-моему, у вас довольно однобокий выбор.

— А кто это будет? — прерывающимся голосом спросила Барбара. — Кого убьют вместо меня?

— Я не могу вам ответить на этот вопрос. Могу лишь уверить, что это будет человек, которого вы совершенно не знаете.

— Вы обещаете мне это? — спросила девушка тихо. Ей было мучительно даже думать об этом.

— Да, это я могу вам обещать. Но только при тех обстоятельствах, что будут выполнены мои условия и никогда, нигде, никто о вас больше не услышит. Если же вы нарушите условия, то не дай бог вам пережить то, что произойдет сразу вслед за этим. Не только вы, но и вся ваша семья, до единого человека, будет уничтожена самым страшным и жестоким образом. Мою жалость к вам остальные семьи воспримут как личное оскорбление, нанесенное им со стороны моей семьи. Так что ту же участь придется разделить и нам. Крови будет пролито очень много.

Барбара мучительно застонала, пытаясь решиться на что-нибудь, сделать свой выбор. Наконец, проклиная себя за то, что она вообще родилась в этот ужасный, жестокий мир, девушка тихо произнесла:

— Хорошо. Я согласна.

— Вы уверены в этом?

— Да...

— Тогда я могу считать, что мы пришли к соглашению, — произнес Салотти. — Вы можете идти. И с этого момента ни на секунду не забывайте о том, что любой ваш опрометчивый шаг обернется кошмаром. Вы должны покинуть Америку, самое позднее, завтра вечером, чтобы никто не смог проверить, что вместо вас в морге другая женщина. И навсегда запомните наши условия. Навсегда. Не забывайте ни при каких обстоятельствах.

— Я не забуду, — сказала Барбара, не произнеся больше ни слова, даже не взглянув больше не Джакопо Салотти.

Она вошла в пустынный подъезд и медленно направилась к лифту. Вестибюль гулко отзывался на звук ее шагов. Стоя в ожидании лифта, Барбара услышала, как от подъезда тихо, почти бесшумно отъехала машина, и вскоре звук двигателя совсем растворился в ночной тишине.

Поднявшись на свой этаж, девушка долго стояла перед дверью, не в силах переступить порог и войти в квартиру. Ей было попросту страшно. Она боялась того, что в квартире ее может ждать что-то ужасное. Она не знала, как это произошло, поэтому думала, что, возможно, там остались следы борьбы, кровь.

А еще там были вещи Макса, была кровать, на которой они спали вместе и практически каждую ночь предавались страстной и нежной любви. Была одежда Макса, которая хранила до сих пор запах его тела.

Но, наконец, собравшись с духом, понимая, что не сможет всю жизнь теперь стоять перед дверью, Барбара перешагнула порог и вошла в квартиру.

На нее обрушилась давящая тяжелая тишина, которая была так не свойственна этому дому. Девушка прошлась по комнатам, внимательно оглядывая их, словно надеялась на то, что кошмар сейчас прервется и она, войдя в одну из комнат, увидит там Макса. Но, конечно же, она не нашла его. То, что произошло, произошло на самом деле.

Изуродованное лицо любимого человека вновь возникло перед ее внутренним взором. Девушка содрогнулась. И тут выдержка окончательно оставила ее. Она бросилась в спальню и, упав на кровать, уткнувшись лицом в подушку, громко и безудержно разрыдалась.

Ее душили воспоминания и муки совести. Она вспомнила вдруг слова полицейского и слова самого Джакопо Салотти, которые словно в один голос твердили: «Немедленно покинуть этот город и эту страну. Спрятаться так, чтобы ее никогда не смогли найти». Барбара думала о том, как же жесток этот мир, как ужасно то, что случилось.

И вновь в ее сознании всплыл голос ирланд- ца-полицейского: «И запомните, этому человеку нельзя верить. Ни в чем, никогда».

Звук едущего лифта вырвал Барбару из ступора, в котором она находилась до сих пор.

Она быстро поднялась с постели и начала лихорадочно собираться, чтобы отправиться в аэропорт и первым же рейсом улететь из этой страны, в которую когда-то, казалось, много лет назад, она приехала, чтобы строить свою жизнь, свое будущее. И жизнь эта теперь была сломана и впереди не было никакого будущего. Ничего, кроме темноты и страданий.

«Это будет человек, которого вы не знаете».

Темноты и страданий...

«Совершенно не знаете...»

Она не стала ничего брать с собой, лишь деньги и документы. И еще на глаза ей попалась их с Максом фотография, на которой они оба счастливо и весело улыбались. Но это было очень давно. В другой жизни. Поэтому Барбара, понимая, что ничего уже не вернуть, никогда уже ничего не будет по-прежнему, отказалась от мысли взять ее с собой. Ей не хотелось, чтобы хоть что-то напоминало ей о той жизни, которая так жутко закончилась сегодня вечером. Бросив последний горький взгляд на красивое фото, девушка перевернула его так, чтобы не видеть этих счастливых, незнакомых ей людей.

Когда Барбара была уже готова к тому, чтобы отправиться в дорогу, она присела на минуту, в последний раз окидывая взглядом квартиру, в которой когда-то была счастлива, в которой пережила столько сладостных мгновений. И вдруг взгляд ее наткнулся на стоящий на журнальном столике телефон.

«Господи! Конечно же! Как я раньше не подумала об этом? Нужно срочно позвонить маме. И отцу. Нужно сказать им, что она едет в Дрохеду навсегда».

Барбара бросилась к телефонному аппарату и стала лихорадочно крутить диск, набирая номер. Руки ее дрожали, она постоянно попадала не на те цифры, и несколько раз ей приходилось нажимать на рычаг и начинать все с начала. Наконец, в трубке после нескольких продолжительных гудков прозвучало: «Прошу меня извинить. Я рада вашему звонку, но в настоящее время не могу подойти к телефону». Барбара, услышав автоответчик, устало опустила трубку на рычаг. Подумав, где бы она могла сейчас разыскать маму, попробовала позвонить на студию и в отель, в надежде на то, что застанет там отца. На студии никто не брал трубку, а в отеле мелодичный женский голос ответил ей:

— Да, мистер и миссис Хартгейм занимают у нас номер, но сейчас они на премьере. Вы оставите для них какое-нибудь сообщение?

— Да, — в отчаянии сказала Барбара. — Передайте, что звонила их дочь Барбара и просила, как только они появятся, срочно перезвонить ей домой.

Барбара решила, что останется пока дома и дождется звонка от мамы, а потом уже, поговорив, они вместе решат, что же теперь делать.

ГЛАВА 8

Предстоящая премьера обещала стать действительно большим и громким событием. Интерес публики подогревался всеми возможными способами.

Стояло солнечное раннее утро премьерного дня. Показ и торжества были запланированы на вечер, и сейчас Джастина, взяв с собой Лиона, Мэри и Джимса, отправилась в «Синемараму», на Бульвар Заходящего Солнца посмотреть, как там идут дела, попробовать зал и сцену и дать своим родственникам хотя бы краем глаза увидеть эту предпраздничную суету. Почувствовать ее на вкус.

Когда они ехали по городу в бурлящем потоке машин, со всех сторон, куда ни обращался взгляд, на них с огромных рекламных щитов смотрела главная героиня фильма. Джастина Хартгейм. «Не вошедшие в рай».

Подъехав к кинотеатру, они увидели, что вокруг «Синемарамы» собралось необычно большое для такого раннего часа количество зевак. Возле красивой мраморной лестницы расположились фургоны телевидения и радио, а от них, суетясь и громко переговариваясь друг с другом, служащие в форменных костюмах тянули в зал толстые, извивающиеся, словно гигантские змеи, кабели.

Фойе, в которое они попали, войдя внутрь, было украшено так, будто здесь должен состояться королевский прием. Везде, куда ни глянь, стояли охапки живых цветов. И этот огромный зал благоухал их тонкими ароматами. Стена напротив входа была занята огромными цветными фотографиями с запечатленными на них кадрами премьерного фильма. Тихо и ненавязчиво звучала лирическая мелодия — саундтрек из фильма, написанный Морриконе.

Когда они вошли в зрительный зал, в котором должен был состояться показ, там, на первый взгляд, царил настоящий хаос. Везде мелькали синие комбинезоны с эмблемой «Парама- унт». Слышались короткие команды. Если приглядеться повнимательнее, становилось ясно, что работа прекрасно организована, каждый делает свое, четко определенное и понятное дело.

Окинув взглядом сцену, Джастина поразилась, представив себе, как великолепно она будет выглядеть после завершения оформления. А Мэри лишь ахнула, увидев огромный зал с сияющей под потолком великолепной хрустальной люстрой. Художники и декораторы потрудились на славу. Сцена была отделана белым шелком, и как раз сейчас поднимали укрепленные на штанкетах, сияющие белизной, легкие, воздушные кулисы.

В зале в нескольких точках уже были установлены телекамеры, и возле них сейчас тоже суетились люди. Радисты настраивали микрофоны, осветители пробовали свет, включая то рампу, то софиты. И все вокруг переливалось в чудном великолепии. И во всем этом чувствовалось приближение праздника.

— Да, с размахом тут у вас все делают, — тоже оглядывая зал, произнес Джимс.

— Потому что нет причин, чтобы скупиться. Все эти средства вернутся с лихвой. Поверь мне как профессионалу, фильм получился просто потрясающим. Публика будет смеяться и рыдать. Вот увидишь.

Тут со сцены до них донеслись громкие крики, и Джастина, оглянувшись, увидела, что из-за кулис бежит, крича что-то на ходу и размахивая руками, недовольный чем-то Мейджер, и улыбнулась, подумав, до чего же он энергичный человек. У нее бы просто не хватило ни сил, ни мужества, чтобы руководить всем этим.

Когда Джесс, вволю накричавшись и раздав все необходимые указания, немного успокоился и, обернувшись в зал, увидел стоящую в глубине Джастину, он моментально преобразился. На лице Джесса засияла широкая улыбка, и он, быстро спустившись по небольшой лестнице в зал, направился к Джас тине.

— Привет, дорогая, — поздоровался он.

— Привет, Джесс. Познакомься. Это мой муж Лион, а это, — указала она рукой, — мой дядя Джимс и его жена Мэри. Она, кстати, тоже актриса, работала когда-то вместе со мной в Лондонском театре.

— Рад вас видеть, — пожимая руки мужчинам и гостеприимно улыбаясь женщинам, ответил Мейджер. — Очень хорошо, что вы приехали поддержать Джас в минуту триумфа.

— Да ладно, Джесс, брось.

— Как настроение? — спросил Мейджер.

— Самое праздничное, — смеясь ответила Джастина.

— Продолжай в том же духе.

Он то и дело поглядывал на сцену, продолжая вполглаза наблюдать за тем, как выполняются его указания. Вдруг, увидев что-то, по его мнению, абсолютно не соответствующее полученным от него указаниям, Джесс с криком бросился на сцену воздать провинившемуся за грехи и уже сверху прокричал им:

— Извините за то, что так внезапно покинул вас. Увидимся вечером, хорошо? Сейчас нет ни минуты. Если не следить за всем этим, то получится вообще не понятно что.

— Ладно, — засмеялась Джастина, — беги руководи.

Посидев еще немного и понаблюдав за удивительной метаморфозой, происходящей с залом, они отправились в «Ле Эскофиер». Время приближалось к полудню, и нужно было немного отдохнуть и начать готовиться к предстоящему вечеру.

По дороге они заехали пообедать в ресторан «Солнечный остров» и лишь потом, довольные, в прекрасном расположении духа направились в отель.

Когда они добрались, наконец, до «Ле Эскофиер», Мэри и Джимс отправились отдыхать в свой номер, а Лион и Джас уединились в своем. Лион остался в гостиной, устроившись в мягком кресле с небольшой порцией спиртного и утренней газетой в руках. А Джастина поднялась в спальню.

Перед ней стояла неразрешимая задача: нужно было в соответствии с уведенной обстановкой в зрительном зале, в соответствии с тем, как оформлена сцена, выбрать из ее обширного гардероба наиболее подходящий вечерний туалет. Она долго перебирала платья и никак не могла на чем-нибудь остановиться. Но после долгих раздумий^ пытаясь вызвать в воображении свой же собственный образ в том или ином платье на фоне сияющей белизной сцены, Джастина остановилась, наконец, на в меру декольтированном, позволяющем увидеть ее красивые плечи и изящную, гибкую шею изумрудном, с голубым отливом вечернем платье.

Надев его, Джас подошла к большому зеркалу и с головы до ног осмотрела себя. Платье плотно облегало ее точеную, изящную фигуру и делало ее еще более прекрасной. Длинный шлейф мягкими красивыми складками ложился у ее ног. Джастина, постояв немного перед зеркалом, осталась довольна увиденным и решила, что именно в нем она и отправится.

Вечер приближался с неумолимой быстротой. Возле порога особняка уже стоял шикарный, сияющий в лучах заходящего солнца черный лимузин, присланный студией, за рулем которого с важностью восседал прекрасно вышколенный, затянутый в смокинг водитель.

Все были уже готовы и ждали лишь Джас, которая заканчивала последние приготовления. Окинув себя взглядом с головы до ног и убедившись, что выглядит прекрасно, она, наконец, вышла из комнаты и по винтовой лестнице спустилась на первый этаж.

Когда Джастина предстала перед ожидавшими ее родственниками, они были настолько поражены ее красотой и величественностью, которой в обыденной жизни совершенно не было заметно, что просто ахнули.

— Джас, ты великолепна, моя дорогая, — сказал ей Лион.

— Действительно, выглядишь шикарно. Будешь сегодня самой красивой на этом пышном празднестве, — поддержала Лиона Мэри, улыбнувшись подруге.

К своему изумрудному платью Джас надела такого же цвета изящные туфли на такой высокой «шпильке», что Лион только диву давался, как она исхитряется ходить в них и не терять равновесия. А дополнял туалет тот самый гарнитур, который подарил ей в Бонне Лион. И сейчас изумруды и бриллианты переливались, прекрасно оттеняя ее зеленые глаза, великолепные рыжие волосы и гладкую, матово-белую кожу.

Выслушав все эти восторги, Джастина поблагодарила своих гостей и сказала:

— Ну что, пора отправляться? А то можем и опоздать. И Джесса от волнения хватит удар. А когда он придет в себя, то вам достанется от него, так же как и мне, — Джас засмеялась. — Великолепный он человек. Просто обожаю его.

Устроившись в машине, Джас сказала водителю, что можно отправляться, и они тронулись в места.

Утром того же дня, когда должна была состояться премьера «Не вошедших в рай», Элен проснулась свежая, бодрая, хорошо отдохнувшая. Волнение почему-то оставило ее, и она спокойно и внимательно стала готовиться к предстоящему событию. Благо времени было достаточно.

Приняв контрастный душ, девушка почувствовала себя совсем хорошо. Набросив халат, Элен прошла в спальню и начала собираться. Когда она была уже практически готова и ей осталось лишь надеть на себя платье, из кухни прибежал Жак и сказал:

— Мам, пойдем, папа обедать зовет.

— Сейчас иду.

Элен снова набросила халат и прошла в кухню.

Они с аппетитом пообедали, и Льюис сказал

ей:

— Пора собираться, дорогая, а то ты опоздаешь на открытие своей собственной выставки. А это еще хуже, чем опоздать на собственную свадьбу.

Элен вернулась в комнату и облачилась в свое лучшее платье, то самое, что купили ей в подарок Льюис и Жак в день свадьбы и в котором, как в один голос уверяли ее мужчины, она была просто неотразима.

— Ну как? — спросила Элен, выйдя из комнаты, и вопросительно взглянула на Льюиса и Жака, в ожидании устроившихся в гостиной на диване.

Мужчины придирчиво осмотрели ее, и Льюис сказал:

— Потрясающе. Ты сама как творение великого художника. Поверь мне, я ведь все-таки критик.

— Ну что же, дорогие мужчины, пора трогаться? — улыбнувшись, спросила Элен.

— Да, пора, — ответил Льюис.

Они втроем вышли на улицу. Элен и Жак подождали, пока Льюис заведет новенький «рено», а затем забрались в салон. Сегодня они были виновниками торжества. Мощный мотор «рено» торжествующе ревел, словно оповещая весь Рим о том, кого везет.

Когда машина подъехала к художественной галерее, вокруг уже сновали журналисты, а случайные прохожие останавливались, чтобы сквозь стеклянную витрину поглазеть на происходящее.

Элен вошла в пустынный пока зал, под сводами которого разносилось гулкое эхо ее шагов. Навстречу ей вышел весело улыбающийся Филипп, довольный проделанной работой и радующийся тому, какую художницу ему удалось найти и что именно у него она выставляет свои картины.

— Как ты себя чувствуешь, дорогая? — спросил он, поздоровавшись.

— Великолепно, — ответила Элен. — Настроение прекрасное.

— Ну и отлично, — хмыкнул весело Филипп. — Тебе ведь сегодня придется отбиваться от журналистов, а эти ребята прилипчивые, словно мухи.

Вскоре начали прибывать приглашенные.

Первым, конечно же, приехал мистер Ла Троз, который вошел в зал, широко улыбаясь, и, окинув работы взглядом, сказал:

— Прекрасно, дорогая Элен. Я поздравляю тебя со столь знаменательным событием. Выставка эта принесет тебе успех. Ты хорошо поработала. И... ты, несомненно, стоишь своих денег.

— Спасибо вам, мистер Ла Троз. Спасибо, дорогой учитель, — поблагодарила старика девушка, растрогавшись почему-то, услышав эту дорогую для нее похвалу. — Я очень благодарна вам за то, что вы приехали сегодня.

— Ну как же, разве я мог пропустить такую грандиозную выставку моей самой талантливой и любимой ученицы? — с улыбкой ответил Л а Троз. — Иначе просто и быть не Могло. Ну что же, пойду посмотрю, что ты успела сделать за последнее время.

И старик отправился в глубину зала, подолгу задерживаясь возле наиболее интересных, на его взгляд, работ, рассматривая их придирчивым взглядом и довольно покачивая головой.

Потом прибыл мэр Рима в сопровождении многочисленных помощников, который сам изъявил желание посетить выставку молодой художницы.

Гости продолжали прибывать, и вскоре в зале стало шумно и многолюдно. Гости вполголоса разговаривали, обсуждая картины, общаясь между собой, и над залом висел стройный гул их голосов.

Элен пожалела о том, что никого из ее родных нет рядом в такую минуту. Но, накануне созвонившись с ними, она согласилась с тем, что для всех гораздо важнее присутствовать на премьере мамы.

Элен, словно хозяйка, расхаживала среди гостей, которые пришли сегодня, чтобы вознести ее на вершину славы. Она здоровалась со знакомыми, останавливалась, чтобы поговорить с друзьями, принимала многочисленные поздравления от незнакомых ей людей, которые сочли необходимым почтить талант художницы.

Кругом колыхалось цветочное море, слышался смех, вспыхивали блики фотоаппаратов. Репортеры фотографировали ее картины и ее саму. А позже, оставив гостей на попечение Филиппа, Элен отправилась отвечать на вопросы журналистов, так как владелец галереи уже успел организовать для нее пресс-конференцию прямо в своем просторном, роскошном кабинете.

Вопросов было множество. Журналисты задавали их, перебивая друг друга. Все они были обычными и касались знакомой и любимой ею темы — работы. Поэтому девушка отвечала легко, с большим воодушевлением и обаянием, радушно, по-хозяйски улыбаясь при этом.

С утра у нее было ощущение, что сегодняшний день будет самым великим днем в ее жизни. Тем днем, который вознесет ее на Олимп славы, поставив в один ряд с самыми известными и талантливыми художниками современности.

Покончив с журналистами, Элен вновь вышла в главный зал. К ней подошел Ла Троз и с волнением в голосе произнес:

— Элен, девочка моя, это просто великолепно. Особенно хорош «Христос молодой». Это настоящий шедевр! Гениальное творение! Я от души поздравляю .тебя и желаю успехов.

— Спасибо, учитель. Но звучит это так, словно мы прощаемся.

— Ну, не на совсем, конечно, но сейчас, с твоего позволения, я хотел бы откланяться. Что- то неважно чувствую себя сегодня. Возраст настойчиво дает о себе знать.

— Конечно, поезжайте. Здесь так шумно. Даже я уже немного устала. Всего вам доброго, учитель.

— И тебе удачи, дорогая.

И Ла Троз, поцеловав ее и крепко пожав руку Филиппу, направился к выходу.

— Так и вижу заголовки в завтрашних газетах, — провожая взглядом удаляющегося маэстро, с довольной улыбкой сказал жене Льюис. — Это действительно твоя победа.

— Спасибо, милый. Ты случайно не знаешь, где Жак? Что-то я его давно не вижу.

— Да только что попадался мне на глаза. Ходит где-нибудь среди гостей. Наверное, опять стоит возле портрета. Он то и дело возвращается к нему и подолгу рассматривает.

— Найди его, пожалуйста, и не теряй из виду. Ребенок все-таки.

— Хорошо, — ответил Льюис, поцеловал жену и отправился на поиски Жака.

На некоторое время Элен осталась в одиночестве. Она стояла, окидывая счастливым взглядом лица приглашенных, пытаясь понять по ним, что же они думают, рассматривая ту или иную ее работу.

Тут она заметила, что в ее сторону спешит молодой служащий. Молодой человек приблизился быстрым шагом и произнес:

— Миссис Брэндон, извините за беспокойство, но мистер Ла Троз просил вас выйти к нему. Он сказал, что хочет передать вам что-то важное.

— Спасибо. Передайте мистеру Ла Трозу, что я буду через минуту.

Молодой человек удалился. Элен окинула взглядом зал, пытаясь найти Льюиса, но, так и не увидев его, направилась к выходу, с трудом пробираясь среди гостей.

Когда он вышла в фойе, Ла Троза там не оказалось. Подойдя к служащему, девушка спросила:

— Мне передали, что мистер Ла Троз хочет видеть меня. Вы не знаете, где его можно найти?

— По-моему, он вышел на улицу, — услышала она в ответ.

— Спасибо, — немного удивленная поведением учителя ответила Элен и пошла к выходу.

Когда она шагнула за порог, перед ней вдруг возник мужчина, одетый во все темное и даже плащ на нем был темно-синего, почти черного цвета, несмотря на теплую погоду. Глаза его закрывали темные солнечные очки, а голову украшала фетровая шляпа.

— Миссис Элен Брэндон? — спросил он коротко.

— Да, — ответила она. — Чем могу быть полезна?

Мужчина неожиданно снял очки, наклонившись вперед посмотрел ей в глаза и вдруг несколько раз неуловимо взмахнул рукой. Элен пронзила острая боль. Не понимая еще, что произошло, девушка посмотрела вниз и с ужасом увидела, что по ее великолепному платью расползается красное кровавое пятно. А у своих ног она заметила блестящий в лучах заходящего солнца, испачканный кровью клинок. Элен, непроизвольно зажав рану рукой, молча, еще не до конца осознав, что же произошло, смотрела, как сквозь пальцы ее струится горячим потоком алая кровь. Девушка подняла глаза и, уже теряя сознание, увидела, что от галереи на огромной скорости отъезжает черный лимузин, в который на ходу заскакивает ее убийца.

Сознание Элен затуманилось, в глазах потемнело, ноги подломились, и она упала на тротуар. Вокруг нее быстро начали собираться люди. Поднялась суета, кругом слышались отчаянные крики, женщины визжали в панике. Филипп увидел случившееся сквозь свою знаменитую стеклянную витрину. Он, не раздумывая, бросился к телефону, вызывать полицию и «скорую помощь».

Льюис, нашедший наконец Жака, услышал страшные крики и увидел, что люди в панике бегут к выходу. Когда же он, охваченный предчувствием чего-то непоправимого, выскочил на улицу, то увидел распростертое на тротуаре, окровавленное тело своей любимой жены. Он бросился к ней и, положив ее голову себе на колени, начал, медленно раскачиваясь, бормотать, не обращая внимания на собравшуюся вокруг толпу:

— Элен милая... Боже мой, что же это? Кто это сделал? У кого поднялась рука совершить такое?

Но Элен ничего этого не слышала. Она уже была мертва.

Льюис, ослепленный горем, сидел возле мертвой жены, и по щекам его лились слезы горя и отчаяния.

Жак сначала бросился к матери, а потом в страхе отпрянул от нее. И кто-то поспешил увести его.

А вокруг, с азартным блеском в глазах и профессиональным спокойствием, щелкали затворами своих фотоаппаратов не знающие сочувствия репортеры и собиралась любопытная толпа.

ГЛАВА 9

В надвигающихся сумерках, пробираясь в потоке машин, они ехали к Бульвару Заходящего Солнца. Со всех сторон на них смотрела все с тех же рекламных щитов задумчиво-серьезная героиня Джастины. Но сейчас, в свете переливающихся всеми цветами радуги гирлянд, выглядела она еще прекраснее.

Лимузин не доехал до «Синемарамы» не менее двух кварталов, а бульвар уже оказался запружен машинами, брошенными в полном беспорядке, и даже здесь собралась толпа. Подъехав поближе, Джастина увидела, что два больших вращающихся прожектора освещали небо над куполом «Синемарамы».

Полиция с трудом сдерживала толпу поклонников, заполнивших тротуары. Люди мечтали хоть краем глаза взглянуть на любимых кинозвезд.

Над площадью стоял громкий гул людских голосов, то тут, то там весело сверкали фотовспышки. Джастина, в сопровождении Лиона, Джимса и Мэри выбралась из машины и пошла сквозь строй полицейских, едва сдерживающих ревущую толпу, в сторону кинотеатра. Слыша, что в толпе то и дело звучит ее имя, Джас внутренне ликовала оттого, что ее так тепло встречают.

Наконец, они добрались до высокой мраморной лестницы, ведущей в чрево этого огромного кинодворца. Поднявшись на верхнюю ступеньку, Джастина остановилась, повернулась к собравшимся внизу поклонникам, помахала им рукой и поблагодарила за их внимание широкой очаровательной улыбкой. В ответ раздался многоголосый восторженный рев собравшихся.

В фойе стояла телекамера и репортеры торопились, пользуясь удобным моментом, взять короткие интервью у знаменитостей, неспешно прогуливающихся и ведущих профессиональные разговоры. Повсюду суетились фоторепортеры со вспышками, спеша запечатлеть глубокие декольте и длинные ноги, маршировавшие перед ними.

Стив, глава рекламного отдела кинокомпании, был доволен проведенной работой. Все, что он замыслил, удалось осуществить как нельзя лучше, и все шло великолепно. Механизм, запущенный им, работал как часы.

Вскоре начали прибывать и другие знаменитости. Женщины были великолепны в своих изумительных дорогих вечерних туалетах. Лица их лучились широкими белозубыми улыбками. Мужчины прибывали в смокингах и шикарных костюмах. И всех их, знаменитых и любимых, приветствовала торжествующими криками собравшаяся у кинотеатра толпа.

До начала показа оставалось десять минут, и Джастина уже собралась было отправиться в зал, чтобы занять почетное место рядом с Джессом Мейджером в первом ряду, когда к ней подошел один из служащих и, извинившись за то, что ему пришлось побеспокоить ее, сказал:

— Только что позвонили из отеля. Просили передать: вас разыскивает Барбара. Она в Провиденсе и просит, чтобы, как только у вас будет свободная минута, вы срочно перезвонили ей. Девушка просила особо передать, что это очень срочно и важно. Телефонистка из отеля сказала, что голос ее звучал очень встревоженно во время разговора.

— Спасибо, молодой человек, — поблагодарила его Джастина, улыбнувшись.

Потом она подошла к Лиону и сказала:

— Лион дорогой, из Провиденса звонила Барбара. Она не смогла найти нас и передала, что просит срочно, безотлагательно перезвонить ей. Телефонистка передала от себя, что голос ее звучал очень тревожно и расстроенно. Я почему-то ужасно волнуюсь. Вдруг у нее что-нибудь случилось?

Джастина и Лион, не зная, что и думать, так как в голове уже роились всевозможные, даже самые ужасные предположения, чуть ли не бегом продираясь сквозь толпу, окружавшую их, бросились в кабинет администратора. Джас тут же сорвала с телефона трубку и стала лихорадочно и торопливо набирать номер дочери.

Барбара сняла трубку после первого же гудка.

— Слушаю, — раздался ее усталый, тихий голос.

— Барбара милая, мне передали, что ты просила срочно перезвонить. Меня только сейчас смогли разыскать. Что случилось, Барбара?! Твой звонок так напутал нас!

— Мамочка... — начала было Барбара, но слова ее прервались глухими рыданиями.

От предчувствия беды в глазах Джастины все померкло.

— Барбара милая, ради бога! Что произошло?! — закричала она в трубку. — Ну, говори же! Говори!

— Мамочка, — взяв себя в руки, тихо проговорила девушка, — сегодня ночью убили Макса. Милая, любимая, приезжай скорее! Я не знаю, что делать! Меня тоже могут убить. Если ты не поторопишься, то можешь уже не застать меня в живых.

— Хорошо, дорогая, успокойся, — произнесла Джастина, пытаясь сообразить, что же ей дальше делать. — Мы с папой сию же секунду отправляемся в аэропорт. Сиди в квартире и жди нас. Все будет хорошо, дорогая. Не отвечай на телефонные звонки, никуда не выходи и никому, кроме нас, не открывай дверь.

Джастина повесила трубку и повернулась к мужу. Лион, глядя на враз побелевшую и постаревшую жену, тревожно спросил:

— Джас, что произошло?

— Сегодня ночью убили Макса. Девочка в истерике. Она уверяет, что если мы сейчас же не отправимся к ней, то ее могут убить тоже,— голос Джастины прерывался, губы не слушались ее.

Лион быстро подошел к телефону и, позвонив в аэропорт, заказал два билета на ближайший же рейс. Не сообщив никому о своем уходе, несчастные супруги покинули кинотеатр через черный ход и, сев в машину, бросились в аэропорт, умоляя водителя ехать как можно быстрее.

Джастина и Лион успели как раз вовремя. Едва они заняли свои места в салоне, тут же убрали трап, и уже через несколько минут самолет взмыл в воздух.

Джастина не находила себе места. Она не видела и не слышала ничего вокруг себя. Лион пытался успокоить ее, хотя и сам чувствовал себя не лучше.

— Ничего, Джас милая. Мы успеем. Все образуется. Все будет хорошо.

Но Джастина, вдруг не выдержав волнения и напряжения, разрыдалась, заставив окружающих ее людей в тревоге и недоумении обернуться.

К ним подошла услужливая стюардесса и спросила, обратившись к Лиону:

— Что-то случилось? Вашей даме плохо? Может быть, нужна какая-то помощь?

— Вы можете помочь лишь тем, что принесете какое-нибудь успокоительное, — ответил Лион, и девушка быстро удалилась по проходу.

Через несколько минут она вернулась, неся в руках коробочку с таблетками.

Выпив принесенное ей лекарство, Джастина немного успокоилась. Однако взгляд ее был устремлен в одну точку, она была бледна как полотно, и Лион, обратившись к ней и не получив ответа, понял, что жена ничего не слышит и не воспринимает слова, которыми он безуспешно пытался успокоить ее.

В салоне самолета работали несколько телевизоров. Скучающие пассажиры, коротая время, смотрели программу новостей.

Лион бездумно, совершенно не воспринимая то, что говорили дикторы и репортеры, смотрел в мелькающее на экране изображение. И вдруг сердце его оборвалось. Лион подался вперед, внимательнее всмотрелся в экран, а затем схватил наушники и, добавив громкость, стал слушать, что говорит корреспондент, пытаясь еще убедить себя, что это ему только показалось, что, присмотревшись повнимательнее, он поймет, что жестоко ошибся.

«Сегодня в восемь часов вечера у входа в художественную галерею, на открытии собственной выставки была убита молодая талантливая художница Элен Брэндон», — произнес, пристально глядя прямо в глаза Лиону, репортер. На экране прыгали кадры. Улыбающаяся Элен; Элен, входящая в стеклянные двери; Элен, лежащая на асфальте в луже крови...

Больше Лион уже ничего не слышал. Он сидел, не в силах пошевелиться, закрыв глаза.

«Боже мой! — думал он. — Все рушится. Мир рушится. Жизнь кончается».

Он открыл глаза и посмотрел на Джастину, которая сидела, словно окаменев, и не отрывала остановившегося взгляда от телевизора.

— Господи, Лион, за что?!

* * *

Барбара сидела в своей темной пустой квартире, не зажигая свет. Целый день она мучилась ожиданием, пыталась дозвониться до матери, и когда Джастина, наконец-то, перезвонила сама, нервы девушки не выдержали, и она разрыдалась, пытаясь сообщить матери о происшедшем.

Сейчас Барбара не находила себе места в ожидании приезда родителей. Временами она приходила в ужас, думая о том, зачем она сидит здесь. Ведь ей приказано убираться из города. Но настроение ее менялось, и девушка решила, что не тронется с места, пока не дождется родителей. Пусть придут и убьют ее, если успеют. Все равно жизнь уже кончена.

Она прилегла на диван, свернувшись клубком, и лежала, глядя в потолок остановившимся взглядом. Уставший, истощенный переживаниями организм взял свое, и девушка не заметила, как погрузилась в тяжелый, беспокойный сон. Скорее, даже не сон, а полузабытье.

Разбудил ее громкий и резкий телефонный звонок. Не понимая, где она находится, с трудом открыв глаза, девушка встала и сняла трубку.

Голос, прозвучавший на другом конце провода, заставил ее вздрогнуть.

— Мисс Хартгейм, с вами говорит Джакопо Салотти. Включите, пожалуйста, телевизор на программу новостей.

Девушка взяла в руки пульт дистанционного управления, нажала на кнопку и устремила встревоженный взгляд на экран.

То, что предстало ее взору, повергло Барбару в ужас и отчаяние. Ей захотелось умереть. На экране крупным планом, так, что видны были заострившиеся восковые черты лица, застывшего в немом удивлении, распростертая на тротуаре, залитая собственной кровью, лежала ее сестра Элен.

— Нет! — в отчаянии закричала девушка, все еще сжимая в руках телефонную трубку. — Нет!!! Нет!!! Вы же обещали мне! Вы же сказали, что это будет человек, которого я совсем не знаю!!! — кричала Барбара в трубку.

На другом конце провода спокойный, холодный голос произнес:

— Мисс Хартгейм, я всегда выполняю свои обещания. Но, скажите на милость, неужели вы на самом деле полагаете, что знали свою сестру? — и Салотти, не сказав больше ни слова, повесил трубку.

Услышав короткие гудки, девушка в отчаянии и истерике швырнула телефон в стену и бросилась на диван, громко, безутешно разрыдавшись.

Ее заставил очнуться громкий, нетерпеливый звонок в дверь. «Может быть, это пришли мои убийцы», — безучастно подумала девушка, спокойно подходя к двери и открывая замок.

Но когда дверь распахнулась и она увидела стоящих на пороге родителей, Барбара, не выдержав напряжения, копившегося в ней, бросилась к матери и вновь разрыдалась.

Не дав родителям произнести ни слова, она, захлебываясь слезами, начала рассказывать, обрушивая на них все случившееся.

— Мама, я убила Элен! — кричала она. — Это все из-за меня! Я убийца!!!

Джастина, с трудом взяв себя в руки, стала успокаивать дочь, гладя ее по волосам, целуя заплаканное лицо и запавшие глаза.

— Милая, успокойся. Возьми себя в руки. Все будет хорошо.

— Нет! Хорошо уже никогда не будет! Ничего не вернуть!

Успокаивая дочь, Джастина и Лион приходили в ужас от того, что с ней стало. Состояние ее менялось резко и неожиданно. Она то начинала кричать и биться в истерике, а то вдруг успокаивалась и начинала говорить совершенно неживым, безучастным ко всему голосом, но речь ее все время была сбивчивой и прерывистой. И Джастина с трудом могла понять, что же говорит ей дочь.

— Они сказали, что должны убить вместо меня другого человека. И убили Элен! Боже мой, пусть будет проклят тот день, когда я появилась на свет! Все из-за меня! Я — убийца! Они обещали, что это будет человек, которого я не знаю. Макс! Элен! Я должна уехать отсюда, иначе меня тоже убьют! — и тут же заговорила тихо и безразлично: — Пусть убьют. Я должна умереть. Мне не пережить всего этого. Все на моей совести.

— Барбара, доченька, успокойся. Сейчас папа закажет билеты, и мы уедем отсюда. Вернемся в Дрохеду, и там все будет хорошо. Мы сходим к хорошему врачу, и все забудется. Ты начнешь жить снова.

— Я не хочу жить. Мне не вынести... Лучше бы они убили меня! — после этих слов девушка замолчала.

Лион, поняв, что нужно действовать, решительно и твердо подошел к телефону, который валялся на полу, поднял его и, убедившись, что тот работает, начал набирать номер. Заказав билеты, он прошел по квартире и, увидев лежащие на столе документы дочери, взял их с собой.

Джастина помогла Барбаре одеться, сама с трудом удерживая себя на грани истерики. Они вышли из квартиры и вызвали лифт. Когда Лион повернул ключ и запер дверь, кабинка достигла их этажа. Спустившись вниз и выйдя из подъезда, Лион помог женщинам сесть в машину, а сам занял место рядом с водителем.

И все время, что заняла у них дорога до аэропорта, Барбара не произнесла ни слова. Она замкнулась в себе, полностью отрешившись от мира.

* * *

Облаченный в роскошный, китайского шелка халат, дон Джакопо Салотти сидел в гостиной своего шикарного особняка на Лонг-Айленде и рассматривал рисунок на ковре, одновременно слушая, что говорит ему низенький, лысоватый человек, устроившийся в кресле напротив. Салотти курил сигару, задумчиво стряхивая серые столбики пепла в массивную красивую пепельницу, высеченную из куска горного хрусталя. Его лицо оставалось совершенно непроницаемым. Он думал.

Лысоватого человека звали Винцент Луччи, хотя дон называл его Винс. Луччи, щурясь по- кошачьи, потягивая из высокого бокала сухое «Модильяни», рассказывал дону подробности смерти Элен Брэндон. Он был мастером рассказа и, как истинный мастер, Винцент вещал немного отстраненно, с ноткой едва заметного равнодушия к самому факту смерти этой, в сущности, безразличной ему женщины. При этом Луччи не упускал ни одной детали, ни единой мелочи проведенной операции.

Салотти, задумчиво затянувшись сигарой, внезапно перебил своего consigliori:

— А что с человеком... э-э-э... выполнявшим миссию?

Луччи улыбнулся:

— Он уже на Гавайях. Его не найдут. Я связался с нужными нам людьми в Риме. Они заверили меня, что все пройдет гладко.

— Хорошо, — кивнул Салотти. — Ты уже говорил с представителями остальных семей?

— Да, дон. Я известил всех, что отмщение свершилось и что личные извинения ты принесешь им на собрании в субботу.

— Молодец, Винс. Их не удивило, что женщина убита не в Америке, а в Риме?

Салотти в упор посмотрел на собеседника, и тот уловил в черных глубоких глазах дона тревогу.

— Разумеется, хотя и не всех. Лионито и Тоцци были удивлены больше остальных.

— Что ты сказал им?

— Объяснил, что у девчонки там была выставка. Все соответствует истине, — Луччи визгливо засмеялся. — Какая разница, Джакопо? Никто ведь не знает, на какой из сестер собирался жениться Гарри. И та и другая замужем. С этой стороны все чисто. Хотя, мне кажется, за Лионито и Тоцци надо присматривать повнимательнее. Похоже, они не доверяют нам.

— Еще бы, — Салотти раздавил сигару в пепельнице. — Два этих осла только и ждут случая, чтобы натравить остальные семьи на нас. Ведь в таком варианте большую часть наших территорий они просто-напросто подгребут под себя, и нам придется воевать еще и из-за этого. А другие семьи в этом случае поддержат их. Никому не нужна война. Ты отдал соответствующие распоряжения?

— Я взял на себя эту ответственность, Джа-. копо. Мы используем кое-кого из их «канареек»1.

— Хорошо, — дон прикрыл глаза. — Что-нибудь еще, Винс?

— Да... но это очень деликатная тема... Я не знаю, стоит ли... — замялся Луччи.

— Говори, Винс, не бойся. Сейчас не до условностей. Так что давай.

— Гарри... — Луччи назвал лишь имя, стараясь смягчить реакцию дона.

— Что?

Салотти напрягся. Пальцы сильнее сдавили подлокотники кресла.

— Видишь ли, он начинает меня беспокоить.

— В чем дело? — нахмурился дон.

— Ты говорил с ним?

— Нет.

— Твой сын очень переживает из-за этой девчонки, Барбары.

— Это я и так знаю, Винс. Он будет переживать еще несколько лет. Какое это имеет значение сейчас для нас?

— Видишь ли, один из наших ребят разговаривал кое с кем из парней Тоцци...

— Что? — глаза дона сузились, превратившись в узенькие щелки, в которых недобро тлели угольки злобы и страха. — Что случилось?

1 «канарейка» (слэнг) — доносчик, наушник.

— Они приставили своего человека к Гарри.

— Какого дьявола? Ты знаешь, кто он? Перережьте ему глотку и спустите труп в Ист-ривер.

— Подожди, Джакопо. Успокойся. Все не так просто. Убить их человека, все равно что открыто развязать войну. Сейчас мы не можем себе этого позволить. Потом, когда все уляжется, я прикажу сделать с этим сукиным сыном все, что ты захочешь. Но не сейчас.

— Ладно, что ты думаешь по этому поводу?

— Никто не может ручаться за то, как поведет себя Гарри после того, как узнает о смерти сестры этой девчонки. Я думаю, что он обо всем догадается и помчится искать свою Барбару. Таким образом, Тоцци получит отличный козырь.

— Гарри не найдет ее, — усмехнулся Салотти. — Ее уже никто никогда не найдет. На всякий случай я оставил в Провиденсе Тони. Ты же знаешь Тони?

— Конечно, но не будет ли поздно? Ведь семьи знают, что «невеста» Гарри уже мертва.

— Совершенно верно. Можешь считать, что Барбара тоже мертва! — усмехнулся Салотти.

— Отец!!!

Джакопо и Винцент вздрогнули и, как по команде, обернулись. В дверях, бледный и взъерошенный, стоял Гарри. Глаза его сверкали бешенством.

— Что ты только что сказал, отец? — воскликнул Гарри. — Барбара мертва?

— Кто разрешил тебе заходить сюда?! — рявкнул, стряхивая с себя оцепенение растерянности, дон Салотти. — Что ты здесь делаешь?

— Подслушиваю! — дерзко ответил Гарри.

Дон и consigliori переглянулись.

— Что ты слышал, сынок? — уже мягче спросил Салотти. — Ответь мне.

— Все.

— Что? — дон помолчал. — Учти, от этого может зависеть не только моя жизнь, но и твоя, и других людей. Всей семьи.

— Вот как? — криво усмехнулся Гарри. — Мне плевать на тебя и на семью. У тебя, отец, своя жизнь, у меня — своя! Но я ненавижу тебя!

— За что же, сынок? Объясни мне, — мягко спросил дон.

— За что? Ты обещал мне, что не будешь преследовать Барбару и ее мужа. Макса!

— Я их и не преследовал, — все тем же тоном ответил Салотти. — Их преследовали остальные семьи. Не я выбрал способ мести. Пойми, сынок, мы — твоя жизнь. Из-за твоего выбора тысячи людей оказались поставлены на грань войны. Кровавой, страшной войны. Неужели для тебя жизнь какого-то ублюдка Макса дороже моей жизни, или жизни сеньора Луччи, или жизни Карло, который рос вместе с тобой? Скажи мне, променял бы ты наши жизни на жизнь Макса?

Гарри молчал, сжав кулаки.

— Ну, — улыбнулся дон. — Скажи же мне, сынок. Я хочу услышать это от тебя. Ты молчишь, — с мягкой укоризной констатировал он. — Я знаю почему. Ты чувствуешь итальянскую кровь, текущую в твоих жилах. Она сейчас говорит в тебе. И случись тебе выбирать между семьей и этой женщиной, ты бы выбрал семью, я уверен в этом.

— Ты уверен? — мрачно спросил Гарри.

— Конечно, сынок. Поверь мне.

— Я уже один раз сделал это.

Дон Салотти с грустью покачал головой:

— Что же. Меня вынудили поступить так, как я поступил, но, поверь мне, я пошел на этот шаг только ради тебя.

— Ради меня?

— Да, сынок. Если бы я отказался убить твоих обидчиков, другие семьи потребовали бы у меня твою жизнь. Я — клятвопреступник, но не детоубийца. Нет. Никто не посмел бы бросить такое обвинение в лицо Джакопо Салотти. Сердце у меня обливалось кровью, когда я отдал приказ убить этих людей. Но теперь все нормально. Наша семья останется жить в мире с другими семьями. Поверь, я не желал зла твоим обидчикам. Но иногда обстоятельства бывают выше нас. Ты уже достаточно взрослый человек, чтобы понять это.

— Отец, ты — лицемер! — крикнул Гарри.

Глаза его вспыхнули неистовым огнем. В это мгновение он стал очень похож на дона. Луччи даже поежился и на секунду посмотрел на Салотти-старшего.

— Твои клятвы не стоят и ломаного гроша! Я расскажу об этом всем! Дон Джакопо Салотти — лжец!

— Ты не смеешь обвинять меня во лжи! — крикнул дон, вскакивая.

— Конечно, смею, — язвительно засмеялся Гарри. — Еще как смею! Ты — лжец! Значит, ты убил их в Провиденсе? Чудный городок! Ты там был сам или послал туда этого ублюдка? — Гарри указал на Луччи.

Тот сидел с каменным лицом и смотрел на пылающие в камине поленья. Он и бровью не повел, услышав оскорбление в свой адрес. На лице его не дрогнул ни один мускул. Полная, абсолютная выдержка, как и положено соп- sigliori семьи.

— Прекрати! — крикнул дон сыну.

— Почему же? — отозвался тот. — Тебя мучает совесть, отец? Хотя, у тебя ведь нет совести! У дона не бывает совести, у него есть семья! Семья — святое! Семья — все! Ты хоть помнишь свою жену, мою мать, отец? Помнишь ее? Ты ни разу не показал мне ее фотографию, не рассказал о ней. Ты берег меня для семьи! Не для счастья, а для семьи!

— Семья и есть счастье!

Гарри захохотал:

— Я же говорил, что ты — лжец! Ты сам не веришь в то, что говоришь! Даже себе ты боишься сказать правду. Даже себе!

— Перестань! — казалось, дона сейчас хватит удар, он покраснел и схватился левой рукой за грудь. — Прекрати! Замолчи! Заткнись!!!

Гарри внезапно успокоился. Он с некоторым удивлением смотрел на отца.

— Ты злишься на меня? Почему? Не потому ли, что я сказал правду? Не потому ли, что я был счастлив хотя бы месяц, в то время как у тебя кроме твоей семьи ничего нет?

— Прекрати!!! — сорвался на визг Джакопо Салотти. — Прекрати немедленно! Сейчас же! Я приказываю!

— Ты боишься, — вдруг догадался Гарри. — Ты боишься меня!

— Перестань! Заткнись ты, ублюдок!!!

Визг дона напоминал уже вой умирающей собаки. Неожиданно для всех, в том числе и для себя, Гарри начал наступать на отца.

— Я понял! Ты боишься! Боишься, потому что я свободен! А ты — раб! Ты делаешь то, что от тебя требуют! Семья, доны, обстоятельства твоей дерьмовой жизни! Боишься потому, что я был счастлив...

— Прекрати!!! Заткнись!!!

— А ты — нет! — продолжал наступать на отца Гарри. — Ты боишься потому, что я способен полюбить, а ты — нет! Ты боишься потому, что я человечен, а ты — нет!!! В твоей жизни нет ничего, кроме крови, грязи, дерьма и страха! И даже лежа на смертном одре, ты будешь бояться!!!

— Прекрати!!!

— Тебе нечего вспомнить, кроме убийств, шлюх и толпы «горилл» вокруг.

Гарри подошел к отцу вплотную и заглянул в его перекошенное лицо.

— В твоей жизни...

Он не успел договорить. Пуля, выпущенная из «магнума’38», разорвала ему сердце. Гарри секунду удивленно смотрел на дымящийся револьвер, зажатый в руке отца, а затем пошатнулся и рухнул на темный ковер, приглушивший звук падения.

— В моей жизни был ты, — беззвучно прошептал дон.

Луччи поднялся со своего кресла и, подойдя к Салотти, осторожно коснулся его плеча. Тот дернулся, словно от удара током.

— Дон, — почтительно прошептал consigliori, — успокойтесь. Вы поступили правильно.

— Позвони Тони, — хрипло выдавил из себя тот. — Ты знаешь, что сказать ему. Знаешь... что сказать.

— Да, — кивнул Луччи.

— Надо быть милосердным, — бесцветно проговорил Салотти, не отрывая взгляда от мертвого тела сына. — Они любили друг друга. Когда- то. Теперь у меня нет сына.' Но надо быть милосердным.

— Я понимаю, — вновь кивнул consigliori. — Я все понимаю.

— Сделай это Винс... для меня...

— Конечно, дон.

— Иди, — прошептал Салотти. — И пришли людей. Нужно убрать мальчика отсюда. Негоже ему лежать здесь. Иди, Винс.

Винцент Луччи вышел из гостиной и торопливо направился к телефону.

* * *

Аэропорт Логана был переполнен. Здесь толпилось столько народу, что хватило бы, чтобы возвести «живую» изгородь от Вашингтона до Лос-Анджелеса. Терминал «В», расположенный прямо напротив автомобильной стоянки, бурлил. Он был самым многолюдным.

Лион попросил таксиста остановиться у больших стеклянных дверей терминала и помог Джастине выйти на улицу. Затем, уже вдвоем, они подхватили Барбару.

Девушку пошатывало. Она выглядела очень уставшей. Ее отсутствующий взгляд замер на какой-то невидимой точке впереди девушки.

Лион торопливо протянул таксисту две стодолларовых купюры, и тот с благодарностью принял их. Сумма, заплаченная «щедрым господином», превышала реальную плату за проезд по меньшей мере на сорок долларов.

— Спасибо, мистер! — крикнул таксист ему вслед.

Лион проводил женщин в здание терминала и усадил на места для пассажиров.

— Джас, тебе придется присмотреть за девочкой, пока я схожу за билетами, — сказал он. — Это не займет много времени.

— Конечно, Ливень, — Джастина кивнула.

— Я быстро, — пообещал Лион и направился к видневшейся в дальнем углу огромного зала стойке авиакомпании «Скаймастер».

Джастина посмотрела на дочь. Жалость тронула ее сердце, но слез у женщины уже не осталось. Душа Джас напоминала огромное пепелище. Все, что было у нее в жизни, рухнуло вчера, оставив после себя лишь дымящиеся развалины. Мир, солнечный мир, такой прекрасный, добрый, яркий, исполненный сбывшихся фантазий и счастья, вдруг превратился в кошмар наяву.

«Сколько боли... Сколько боли...», — подумала Джастина.

Барбара сидела прямо, словно внутри у нее появился железный стержень. Она не оглядывалась и никак не реагировала на окружающее. В ней вдруг угасла искра жизни, которая наполняет тело и делает его живым, способным любить и сострадать, смеяться и плакать. Глаза, тусклые, подернутые серой пленкой отстраненности, не двигались. Сцепленные «в замок» руки бесчувственно лежат на бедрах. Даже грудь почти не вздымается.