Небо стоит верности

Глава 12 Что такое подвиг?

Среди полярников бытует поговорка: «Побывал хоть раз в Арктике — «заболел» ею на всю жизнь».

Я встречался со многими людьми, которые жили и работали по нескольку лет на какой-нибудь заброшенной «полярке» и при случае кляли на чем свет стоит и свою нелегкую работу, и местный климат, сетовали на неустроенность быта, отсутствие элементарных удобств, нехватку того, другого, уверяя, что ждут не дождутся очередного отпуска, чтобы раз навсегда покончить с опостылевшей «экзотикой». Приходил желанный отпуск, они отправлялись на материк, ожидая встречи с ним, как с великим праздником.

И вот попадают они в Сочи (почему-то все полярники стремятся попасть именно в Сочи!), полежат недельку-другую на берегу Черного моря и вдруг ни с того ни с сего начинают брюзжать, что и море не то, и солнце не то… А однажды станет им так тоскливо, что плюнут они на путевку (а досталась она с величайшим трудом!), поспешат в аэропорт и опять с величайшим трудом достают билеты до Москвы. Здесь они начинают планомерную осаду отдела кадров, не слушая доводов, что до конца отпуска еще два месяца, что нельзя нарушать установленные правила охраны труда и здоровья, что надо отдыхать, что… Они не признают никаких возражений и одержимы одной идеей — скорее попасть домой. Понимаете, домой, в Арктику!..

Так чем же влечет к себе Арктика? Может быть, отдаленностью от центров цивилизации с их деловым стрессом, бескрайностью и тишиной тундры, студеным морем, маленькими поселками-наслегами, куда добираются только вертолетами, да и то в хорошую погоду? А может, по душе им страшные морозы, неистовые штормы, полугодовой день незаходящего солнца или сказочная феерия северного сияния в полярной ночи? Да, все это влечет людей, но главное — в ином. Арктика обнажает людские характеры, выявляет способности каждого, и человек видит значимость своего труда сегодня, сейчас! Сознание этой значимости возвышает человека в собственных глазах, он становится сильнее, чище, а общность интересов и одинаковые трудности сближают людей, объединяя их в полярное братство. И где бы ни встретились полярники, они узнают друг друга и у них находятся общие друзья. Есть и у меня такие испытанные друзья…

…Как-то прилетели мы на один из островов архипелага Земля Франца-Иосифа, и я повстречал там Михаила Колесникова, того самого Михаила, с которым нам довелось впервые осваивать на стареньких С-2 горные районы Таймырской тундры.

У нас в стране знают имена многих полярных летчиков — героев, прославивших своим трудовым подвигом советскую авиацию в Арктике, в Антарктиде или в других местах земного шара. Но рядом с ними трудятся десятки пилотов с «обычной» биографией.

Такая же обычная биография и у Михаила Антоновича Колесникова. Он не участвовал в крупнейших воздушных экспедициях к Северному полюсу, не бывал в далекой Антарктиде, но его хорошо знают работники многих научных экспедиций — геологи, аэрофотосъемщики, гидрографы, геодезисты. Знают его и в небольших поселках Таймыра, где он всегда желанный гость. И не удивительно. Михаил привозит свежие газеты, журналы, письма или просто теплые приветы от друзей, живущих «рядом», километрах в пятистах. Он всегда готов прийти на помощь любому. Незаменим крылатый работяга «аннушка» Михаила Колесникова.

Михаил не привык к суете больших аэродромов, свои «аэродромы» он отыскивает на замерзшей реке, в горах и в тундре, на льду океана. Вот и теперь Колесников прилетел на Землю Франца-Иосифа для обслуживания гидрографической экспедиции.

Погода здесь капризная: то низкая облачность, то туманы, а если и выдастся ясный день, так обязательно с сильнейшим ветром.

Прибыл сюда Михаил месяц назад, а успел уже произвести около двухсот посадок. Сделай он такое количество посадок на бетонную дорожку аэродрома, я бы не удивился, но это — на Земле Франца-Иосифа, и садился он на площадки, подобранные им самим с воздуха!.. Мне ли не знать, что каждая такая посадка — подвиг!

— На днях получил задание высадить главного инженера экспедиции на ледяной купол острова, — рассказывает Михаил. — Высота острова около пятисот метров. Подлетаем к нему, а погода все хуже и хуже: облачность натащило, снежок сыплется, соответственно и видимость… Над ледяными куполами радиовысотомер врет, остается один прибор — свой глаз, а видимости-то нет. Ну никак не удается высоту определить! Впору возвращаться. И вернулись бы, только смотрим — на купол вышли два белых медведя. Чем не ориентир для посадки?! Выровнял по ним, нащупал купол, и сели.

— А медведи? — не удержался я от вопроса.

— Что медведи? — смеется Михаил. — Сделали нам лапкой и убежали!

— Это что! — вступает в разговор штурман Трещалин. — Вот вчера вышли с заданием высадить гидрографов в одном из проливов между островами — промеры им там надо делать. Только коснулись лыжами льда, вижу — брызги летят. Тут же завопил: «Михаил Антоныч, тонем!»

— Да, кричал ты громко, — прячет улыбку Михаил.

— Закричишь, — обиженно продолжает штурман, — когда перед носом торосы, а из-под лыж вода хлещет!.. Закрыл глаза и жду удара. А его все нет. Приоткрыл глаза, смотрю — а Антоныч уже успел развернуться и в обратную сторону взлетает. Чудом взлетел!

— Прямо уж чудом! — смущается Михаил. — Нужда заставит — взлетишь.

— Страшно было, Михаил?

— Страшно? — переспросил Колесников. — Понимаешь, для страха времени не осталось. Правда, когда взлетел, посмотрел вниз… А там — черная вода заливает след. Вот тут вроде мороз по шкуре прошелся. Зато на будущее наука: прежде чем садиться на лед, сто раз проверь и уши держи топориком. Да что я тебе рассказываю! Сам-то в каких переплетах не бывал! В общем, обычная работа…

Обычная работа полярного летчика с обычной биографией. Наверно, надо очень любить ее, эту работу, тогда подвиг станет привычной нормой поведения.

Подвиг. Каков его критерий? Чем он обусловлен?

Во время войны, когда кончались боеприпасы, а враг продолжал наседать, наши летчики шли на таран, не задумываясь, отдавали свою жизнь во имя победы. Это был подвиг. Потом наши летчики научились так таранить вражеские машины, что спасали при этом не только свою жизнь, но и свой боевой самолет. И все же таран остался оружием смелых, остался подвигом.

Как-то мне пришлось беседовать с дочерью старого друга, восемнадцатилетней Таней.

— Вам выпало интересное время для жизни, — сетовала она. — Вы строили Магнитку, Днепрогэс, вам всюду приходилось быть первыми. А мы пришли на готовое. Даже война… Я понимаю, это страшное бедствие для народа, но вы сражались за свободу Родины, за наше счастье и совершали подвиги. А мы? Что осталось нам? Обычная учеба, обычная работа… В этом нет места подвигу!..

— Погоди, — возразил я. — И в повседневной работе есть место подвигу. Все зависит от того, как ты будешь относиться к своей работе.

Однажды при высадке научной станции нашему экипажу пришлось базироваться на одном из островков, затерянном в необъятных просторах Ледовитого океана. Там я познакомился с кинооператором Владимиром Копалиным и режиссером Владимиром Бессоновым. Многим, вероятно, памятен фильм «Волшебное зеркало». Так вот один из эпизодов фильма снимался на этом заброшенном островке. Здесь же директор картины «Волшебное зеркало» впервые увидел белых медвежат, привезенных для отправки в зоопарки страны, и загорелся идеей создать фильм о приключениях медвежат. Этой идеей он поделился с Копалиным, недавним выпускником ВГИКа. И вот они оба в Арктике.

Сюжет фильма прост: медвежат, потерявших мать, случайно находит человек, спасает и принимает участие в их дальнейшей судьбе. Снимается первая встреча человека с малышами: собачья упряжка мчится по льду океана, и вот, неожиданно почуяв медведя, собаки из мирных животных превращаются в яростных зверей, и человек на нартах едва успевает остановить их, чтобы спасти малышей…

Крохотный, менее чем на минуту, эпизод. Начинается съемка. Медвежата играют в тени тороса. Копалин приготовил камеру, каюр сидит на нартах и ждет условного сигнала. Рядом с медвежатами — не в кадре! — для защиты их от собак, стоит Бессонов.

Команда: «Пошел!»

Бросаются вперед собаки, несутся нарты, но… в последний момент упряжка сворачивает к Бессонову. Собаки уже привыкли и подружились с медвежатами, а человек на их пути воспринимается как препятствие. Летят клочья от двойных ватных брюк Бессонова, от его толстой стеганой куртки…

— Стоп! Сначала!

И так дубль за дублем, день за днем в течение недели, пока не получится нужный кадр. И Бессонову надо быть рядом… На всякий случай.

Когда «Мосфильм» снимал «Красную палатку» об экспедиции Нобиле, пришло время вести съемки на натуре. И маленькая экспедиция в составе оператора Э. Абрамяна, ассистента оператора Е. Шведова и заместителя директора фильма З. Гризика отправляется на поиски нужной натуры. Так мы встретились на Чукотке, где мой экипаж вел ледовую разведку.

— Отснять надо немного, — рассказывал Абрамян. — Всего метров сто пятьдесят. Но хочется, чтобы каждый отснятый кадр, который пройдет перед зрителем, был насыщен дыханием Арктики, ее суровой красотой, чтобы на экране ожило то, что увидел когда-то экипаж Нобиле. А это совсем не просто…

— Конечно, не просто! — вступает в разговор Зиновий Гризик. — На чем летал Нобиле? На ди-ри-жабле! На аппарате, который легче воздуха, на корабле, свободно плывущем в воздушном океане. А где нам взять такой корабль?

— Самолет — типичное не то, — задумчиво произносит Абрамян.

— Большие скорости, неудобство съемки, вибрации…

— Стоп! — перебивает Гризик. — Идея! Идем к вертолетчикам.

Киношники пропадали три дня (в аэропорту киношниками называли не только съемочную группу, но и экипаж вертолета, приданного им: пилотов А. Рудакова и А. Киселева, бортрадиста В. Комарова и бортмеханика Н. Яшкова). Эти три дня они все вместе что-то чертили, проектировали, мастерили. И наконец…

— Готово! — едва ответив на приветствие, сообщает Гризик.

— Что готово? — не могу понять его.

— Как что? — в свою очередь удивляется Гризик. — Дирижабль!

— ?!

— Ну, не дирижабль, а его гондола, — уже менее восторженно сообщает Гризик. — В конструкцию вертолета нам не вмешаться, летчики не позволили бы, а вот гондолу соорудили. Приглашаю на испытания!

Разве удержишься от соблазна? Иду с ним к вертолету. Сначала вертолет поднимает пустую капсулу — клепано-сварную конструкцию из железных полос, уголков и листов, потом в этом сооружении устраивается Абрамян.

— Вертолет, я — гондола! — говорит он по радиотелефону (даже двустороннюю связь предусмотрели «конструкторы»). — К взлету готов!

Полеты по прямой на разных скоростях, развороты, наконец, посадка. Над испытательной площадкой вновь звучит веселый голос Абрамяна:

— Плывет! Никакой вибрации! Плывет, ребята, плывет!

Общими усилиями в темное чрево вертолета грузится «гондола», напоминающая пчелиный улей, выкрашенный в ярко-красный цвет. По обоим ее бортам надписи: «Красная палатка». «Мосфильм». СССР».

Вертолет с командой отважных уходит в море, к разлому голубых торосов, к заснеженному, безлюдному острову Геральда. Работа началась.

И все же что такое подвиг? У каждого на этот счет имеется своя точка зрения. Но вряд ли кто назовет подвигом свое дело, свою работу. Снял вертолетчик унесенных в море на льдине рыбаков — работа, пробили нефтяники новую скважину в вечной мерзлоте — работа, провели строители дорогу через непроходимые горы — работа, наконец, задержал милиционер опасного преступника — и это тоже работа! Выходит, подвиг в том, как человек относится к своей работе, как выполняет ее? Наверное. Во всяком случае, мои друзья полярники не видят подвига в своей работе.

С Матвеем Козловым мы познакомились в первые дни после моего зачисления в МАГОН, на аэродроме.

— Изучаешь технику? — остановился подле меня невысокий летчик.

— Присматриваюсь, — ответил я не очень дружелюбно.

— Можно сказать, новичок? Недавно у нас? — продолжал тот расспросы.

— Недавно.

Вот так и состоялось наше знакомство с Матвеем Ильичом Козловым, перешедшее потом в многолетнюю дружбу. С тех пор мы вместе летали в небе Арктики, встречались на земле и в воздухе. И как бы ни искажали помехи человеческий голос, я всегда узнавал в эфире друга уже только по одним словам «можно сказать», которые он ухитрялся вставить в любую фразу, и звучали они по-особенному, по-козловски: «мо-скать».

— Эти самолеты, мо-скать, ерунда, — повел рукой Козлов в сторону трофейных «зибелей» и «кондоров». — На лодках летал?

— На лодках? — переспросил я, не скрывая изумления. Тогда я еще не подозревал о существовании летающих лодок — гидросамолетов, которых было много в полярной авиации.

— Пойдем со мной, облетаем «Каталину».

— А… можно?

— Нужно. Мо-скать, для углубления мозговых извилин.

«А он ершист», — подумал я тогда о новом товарище, не подозревая, что за напускной развязностью скрывается великая скромность.

Как-то возвратились мы с ледовой разведки, и летал вместе с нами в этом же районе экипаж Козлова. И вдруг в порт на его имя стали поступать поздравительные телеграммы. Не иначе как близится какой-то юбилей Матвея Ильича, о котором он не хочет ставить нас в известность, решили мы.

— Телеграммочки получаешь, Матвей Ильич, а коньячок зажимаешь! — начал я подтрунивать над ним.

— Мо-скать, ерунда, — зарделся Козлов. — Крестники вспомнили про день рождения.

— Крестники? — искренне удивился я. — В таком количестве? Не загибаешь, Матвей Ильич?

Больше из Козлова не удалось выудить ни слова. А через неделю к нам доставили кучу свежих газет, и из них мы узнали о «крестниках» Матвея Ильича Козлова.

…Шли первые месяцы Великой Отечественной войны. По указанию правительства некоторые станции на Новой Земле, Земле Франца-Иосифа и некоторых островах Карского моря закрывались, и вывезти оттуда полярников было поручено кораблю «Марина Раскова».

Судно обходило полярные станции и забирало на борт полярников с их семьями. В Карском море беззащитный пароход выследила и затем торпедировала немецкая субмарина. После этого она всплыла и стала расстреливать чудом спасшихся людей. Однако разыгравшийся шторм не позволил фашистам завершить кровавое преступление.

Уцелевшие от фашистских пуль остались на обломках судна, на шлюпках в бушующем море без какой-либо надежды на спасение. Откуда им было знать, что радист «Марины Расковой» успел передать SOS, сообщив примерные координаты судна. Но известные координаты мало что могли изменить: ближайшие суда находились в сотнях километров от места гибели «Марины» — как ни торопись, все равно будет поздно!..

— Будет поздно! — говорил и Матвей Козлов, доказывая в штабе моропераций необходимость немедленного вылета. — Будет поздно!

А погода нелетная по всем статьям: снегопад, полное отсутствие видимости и шторм.

И все же Козлов добился разрешения на вылет и поднял в воздух свою летающую лодку.

Долго он кружил в районе катастрофы, стараясь что-либо разглядеть, — ведь не мог же бесследно исчезнуть корабль, какие-то следы должны остаться.

— Шлюпка по носу! — закричал штурман Федя Лашин.

— Плот на воде! Второй!..

И Козлов пошел на посадку…

Все инструкции и наставления, наконец, расчеты конструкторов твердили одно: посадка в бушующем океане невозможна! Но там гибли люди…

Волны были так велики, что могли накрыть самолет и раздавить его многотонной массой воды. Уйди пилот, и никто бы не посмел его осудить: есть предел возможного, предел прочности машины и, наконец, предел человеческих сил. Предел? О каких пределах можно говорить, когда в море гибнут люди?! Кто им поможет? Больше некому!..

— Выпустить поплавки!

— Командир?!

— Первой волной оторвет!..

— Садиться в такой шторм… Еще никто не садился!..

— Всему экипажу: к посадке готовьсь! Поплавки выпустить!

— Есть! Поплавки выпущены!

— Штурман к посадке готов!

— Радист готов!

— Спокойно, ребята. Мо-скать, сядем!..

Матвей зашел на посадку не против ветра, как гласит инструкция по производству полетов, не наперерез волне, а вдоль ее гребня. Вот он снизился над вершиной водяной горы и пошел над нею… Кипящие клочья пены ударили в днище, мгновение — и лодка скользнула по вершине водяного вала. Волны тотчас стали захлестывать смотровые стекла, водяные брызги ворвались в кабину, холодными ручейками потекли по лицу и груди. Но Матвей не замечал холода, его правая рука лежала на секторах управления двигателями, а левая — на штурвале. Лодка фантастической птицей скользила над бушующим морем, ныряя между волнами и снова взлетая на их гребни.

— Люди!

— Плот и шлюпка с людьми!

И Козлов развернул лодку им навстречу.

Сняты люди со шлюпки, с плота, а где-то рядом, в кипящей и беснующейся смеси воды, воздуха и снега, еще кто-то может ждать, может надеяться на помощь. И лодка снова скользит над волнами.

Спасенные люди заполнили просторный салон, набились в грузовой отсек, сгрудились в кабине пилотов. Лодка осела глубоко, ниже ватерлинии.

— Больше никого не видно! — крикнул штурман с носовой палубы.

— Добро! Будем взлетать.

Надсадный рев моторов. Лодка зарывается носом в набегающие волны, и вода хлещет по крылу, заливая моторы…

— Не взлететь, командир! — говорит механик. — Перегрузились. Что будем делать?

— Что делать? — переспрашивает Козлов. — Мо-скать, будем рулить. Курс на Диксон, штурман!

— Командир! Лодку разобьет волнами!

— Выдержит. Мо-скать, обязана!

И лодка выдержала. Через много часов руления по кипящим волнам, когда на исходе уже было горючее, Матвей Ильич, наконец, смог поднять машину в воздух.

А лететь пришлось считанные минуты: Диксон оказался рядом…

Мы всем миром приступили к Козлову.

— За смекалку, за мужество, за твой подвиг, Матвей Ильич! — сказал я, наполнив кружки.

— Что вы, ребята, — смущенно говорил Козлов. — Каждый на моем месте поступил бы так же. Мо-скать, такая наша работа.