Нэцкэ

Глава II Сюжеты нэцкэ

Сюжеты нэцкэ охватывают едва ли не всю совокупность представлений, бытовавших в среде горожан периода То-кугава. История, литература и театр, религиозные образы, мифология и народные верования, благопожелательная символика, повседневная жизнь – все это получило отражение в маленьких резных фигурках. В нэцкэ запечатлены не только японские, но и китайские персонажи. И это неудивительно. Знакомство японского народа с китайской культурой относится к VI-VII векам, когда Япония входит в сферу культурного влияния Китая и в стране получают распространение самые разнообразные китайские идеи и представления. В Японии были известны китайская история, китайские государственные деятели, военачальники и их деяния, которые оценивались с точки зрения конфуцианства – ведущей государственной идеологии в Китае, а в некоторые периоды и в Японии. Широко распространился в Японии буддизм, также заимствованный с континента, были известны и идеи даосизма – одной из важнейших религий китайского происхождения. Со временем все это вошло в культурный обиход японцев, перестало восприниматься ими как нечто чуждое. Моральный, назидательный, благо-пожелательный или философский оттенок того или иного образа был ясен независимо от его источника. В китайской истории японских резчиков особенно интересовали герои древности: выдающиеся государственные деятели, прославленные полководцы, воины, отличавшиеся отвагой, силой и верностью долгу. Впрочем, создателей нэцкэ больше привлекали анекдотические случаи из жизни китайских героев, чем такие изображения, в которых бы прославлялись их мудрость, отвага и преданность. Но и здесь, как правило, содержится определенный морализующий подтекст. Так, нередко встречается в нэцкэ фигура Хань Синя (?- 196 г. до в. э.) – одного из «Трех великих мужей периода Хань» (206 г. до н. э. – 220 г. н. э.). Хань Синь был одним из ближайших сподвижников Лю Бана, под именем Гао-цзу ставшего первым императором династии Хань. Хань Синь зарекомендовал себя как талантливый полководец, он покорил царства Чжао, Вэй, Янь и Ци и много способствовал конечной победе Лю Бана над его соперниками. Впоследствии, по подозрению в мятежных замыслах, был казнен. Однако не эти эпизоды из его жизни привлекали внимание резчиков нэцкэ. Обычно его изображают проползающим между ног уличного хулигана. В молодые годы Хань Синь, лишенный всех прав после смерти отца, влачил жалкое существование и мог подвергаться таким оскорблениям. Однако, предчувствуя свою судьбу, он ни при каких обстоятельствах не забывал о своем благородном происхождении. Поэтому он согласился выполнить унизительное требование хулиганов, чтобы не вступать в перебранку или драку и тем самым не унизить себя еще больше, поставив себя на одну доску с ними. Необычно изображался и Сыма Вэнь (другое имя – Сыма Гуань, 1019-1086) – известный государственный деятель и ученый периода Сун, служивший в администрации императора Шэнь-цзуна (1048-1085). В результате своего несогласия с реформами Ван Аньши (1021-1086), оставил политическую деятельность и возвратился к ней только при следующем императоре – Чжэ-цзуне (правил в 1086-1101), но вскоре умер. В изобразительном искусстве Японии, в частности в нэцкэ, события жизни Сыма Вэня в бытность его государственным чиновником не получили отражения. Из его биографии живописцев и резчиков привлекал, как правило,

лишь один эпизод. Как-то раз маленький Сыма Вэнь вместе с другими детьми рассматривал золотых рыбок в керамическом бассейне, и один из мальчиков упал в воду. Испугавшись, дети разбежались, а Сыма Вэнь разбил камнем бассейн и спас приятеля, проявив таким образом находчивость и решительность, присущие ему и в дальнейшем. Именно этот момент и изображается в нэцкэ.

Особенно охотно резчики обращались к образам воинов и полководцев. Некоторые изображения без специального комментария непонятны.

Нередко, например, можно встретить фигуру воина в полном вооружении. Это Фань Гуай (?-189 г. до н. э.) – военачальник уже упомянутого Лю Бана, первого ханьского императора. Широко известен эпизод из жизни Фань Гуая, когда

он помог скрыться Лю Бану, попавшему в ловушку, подстроенную ему Сянь Юем в Хунмэне (местность на востоке уезда Линьтун провинции Шэньси; ныне Сяньюйин, что означает – «лагерь Сянь Юя»). Первоначально Лю Бан (247- 195 гг. до н. э.) и Сянь Юй (232-202 гг. до н. э.) боролись против общего врага императорской династии Цинь. После падения династии в 207 году до н. э. их шансы на престол были примерно равны, но именно Сянь Юю вожди повстанческих армий присвоили звание ба-вана (гегемона).

Однако Лю Бан не смирился с этим и выступил против Сянь Юя. В 206 году до н. э. в Хунмэне состоялась встреча Сянь Юя и Лю Бана, на которой Сянь Юй по совету своего приближенного Фань Цзэна (?-114 г. до н. э.) намеревался убить противника. Однако план был разгадан Чжан Ляном, и с помощью решительных действий Фань Гуая (он вышиб дверь и ворвался в помещение, где находились заговорщики) Лю Бану удалось скрыться.

В нэцкэ изображался тот момент, когда Фань Гуай, держа дверь под мышкой, врывается в помещение, где ведутся переговоры между Лю Баном и Сянь Юем. В Японии периода Токугава, где государственной идеологией было конфуцианство, образы Фань Гуая и Чжан Ляна являлись олицетворением одной из важнейших его заповедей – преданности господину.

Не менее загадочным выглядит и изображение воина, разрубающего мечом халат. В таком виде предстает Юй Жан – воин, живший в период «враждующих царств» (около 403- 221 гг. до н. э.) в княжестве Цзинь, даты его рождения и смерти не известны. Служил владыке царства Чжи Бо. Патрон Юй Жана был разбит владыкой соседнего царства Чжао Сянь-цзы (в союзе с княжествами Хань и Вэй). Победитель сделал из черепа Чжи Бо кубок. Юй Жан счел своим долгом отомстить. Несколько раз он подстерегал Сянь-цзы и нападал, но неудачно, однако не оставлял своего замысла. Наконец, Юй Жан прикинувшись прокаженным, устроил засаду у моста, но на этот раз был пойман и приговорен к смертной казни. Перед смертью он попросил дать ему княжескую одежду Чжао Сянь-цзы и меч. Просьба была исполнена, Юй Жан разрубил одежду врага, совершив таким образом акт символической мести, а затем со словами: «Чжи Бо отомщен!» – бросился на меч. Образ Юй Жана стал символом вассальной преданности и в таком значении был известен в Японии периода Токугава, когда этот принцип был основой социальных отношений.

В нэцкэ данный сюжет появляется сравнительно редко. Юй Жан всегда изображается в тот момент, когда он разрубает одежду Чжао Сянь-цзы.

В трактовке персонажей собственно японской истории видно стремление не только показать великого героя, воина, его подвиг, но и развлечь, рассмешить зрителя. Тайра-но Тадамори (1096-1153) – военачальник и придворный конца периода Хэйан, с которого началось возвышение дома Тайра, игравшего заметную роль в управлении страной в XII столетии. Тадамори служил при дворе двух императоров – Сиракава и Тоба; был крупным политическим деятелем и талантливым полководцем. Неоднократно он усмирял пиратов (в 1129 и 1135 гг.), воевал с разбойниками на территории Санъёдо и Нанкайдо 43, многое сделал для налаживания торговли с Китаем периода Сун, достиг высоких чинов. Однако в искусстве чаще изображается сцена, относящаяся к молодым годам Тадамори, – когда он имел один из нижних чинов в дворцовой гвардии – личной охране императора Си-ракава. В то время у императора была возлюбленная, жившая в Киото, у подножия горы Хигаси-яма, неподалеку от храма Гион, и император часто ее навещал. Однажды безлунной ночью, в конце пятого месяца, в сопровождении нескольких гвардейцев, среди которых был и Тадамори, Сира-кава отправился к возлюбленной. Неожиданно появилось жуткое чудовище, на голове его сверкали длинные иглы, в руках оно несло некий светящийся предмет, из которого

время от времени вырывалось пламя. Свита императора была в ужасе, Сиракава приказал Тадамори зарубить чудовище мечом или же застрелить из лука. Но Тадамори чудовище показалось не таким уж страшным, и он бросился на врага без оружия.

Оказалось, что это старый монах, который собирался возжечь светильники перед статуями будд и нес в одной руке сосуд с маслом, а в другой – кувшин с углями, на который монах дул, чтобы не потух огонь. Накрапывал дождь, и монах надел на голову плетеную шляпу со связанными наверху пучками соломы. В отблесках огня мокрые соломины казались сверкающими иглами. Однако, несмотря на комичность ситуации, бесстрашие юного гвардейца было отмечено императором, и с этого времени началась успешная карьера Тадамори. Этот эпизод описан в исторической хронике начала XIII века «Хэйкэ-моногатари» («Повесть о доме Тайра», кн. 6, гл. 10) 44. В произведениях искусства обычно показан момент, когда Тадамори набрасывается на таинственное чудовище.

Чаще всего японские резчики обращались к событиям героической поры японской истории, к периоду борьбы за власть в конце XII века кланов Минамото и Тайра и установления первого сёгуната (военного правительства). Одним из наиболее популярных эпизодов этой войны является битва у реки Удзигава в провинции Ига (1184), описанная в хронике «Хэйкэ-моногатари» (кн. 9, гл. 1, 2). Во время похода против мятежника Кисо Ёсинака войска Минамото Ёритомо, возглавляемые его братьями – Ёсицунэ и Нориёри, подошли к мосту через Удзигава, который Ёсинака разрушил при отступлении. Необходимо было найти брод; переправиться на сторону противника было поручено Сасаки Така-цуна, хорошо знавшему местность, и Кадзивара Кагэсуэ. Между двумя воинами возникла борьба за первенство. У Са-саки Такацуна была лучшая лошадь Ёритомо – по кличке Икэдзуки; Кадзивара Кагэсуэ ехал верхом на Сурусуми, которая мало чем уступала Икэдзуки и также принадлежала главнокомандующему. Шансы были приблизительно равны. Кадзивара ехал впереди. Но Сасаки прибег к хитрости. Он крикнул сопернику, что у его лошади ослабла подпруга, и Кадзивара остановился, чтобы проверить это. Сасаки его обогнал и первым достиг берега 45. Эта сцена чаще всего изображается в нэцкэ.

К тому же времени относится и широко известная в Японии история о братьях Сога. Дзюро Сукэнари (1172-1193) и Горо Токимунэ (1174-1193) были сыновьями Сога Кавадзу Сукэя-су, убитого Кудо Сукэцунэ – вассалом первого сёгуна Мина

мото Ёритомо. Братья поклялись отомстить за смерть отца. Однажды во время охоты Ёритомо в Фудзино (местность в области Суруга, у подошвы горы Фудзи), в которой участвовали все его приближенные, братьям удалось напасть на Сукэцунэ и убить его. Во время сражения с охраной пал старший брат Сога. Младший сумел пробиться в палатку Ёритомо, которому объяснил причину их нападения. По другой версии, младший брат хотел убить Ёритомо, мотивировав это следующим образом: «Мой же враг, Сукэцунэ, которому я должен отомстить, пользуется твоим, сёгун, расположением, а потому я ненавижу тебя! – Ёритомо подивился его смелости и хотел пощадить его жизнь, но тут начал плакаться и жаловаться сын Сукэцунэ, ввиду чего Токимунэ и был казнен; но Ёритомо сложил подати с имения Сога и на эти средства устроил похороны обоих братьев-сирот» 46. В нэц-кэ чаще всего изображается младший Сога, спешащий в палатку Ёритомо.

Считается, что старший брат, Сукэнари, пал от руки прославленного воина из окружения Ёритомо, который также присутствовал на охоте в Фудзино, – Нитта Сиро Тадацунэ (?-1203). На этой же охоте Тадацунэ продемонстрировал свою силу и ловкость, убив гигантского вепря одной рукой. В нэцкэ он изображается сидящим на спине вепря. Перечисленные сюжеты так или иначе связаны с именем Минамото Ёритомо, но столь же, если не более значительное место в памяти японцев занимал его талантливый, но менее удачливый младший брат – Минамото Ёсицунэ – и его приближенные.

В нэцкэ появляется и сам Ёсицунэ, особенно часто – покидающим монастырь в Киото, где он воспитывался, или же в сцене сражения с монахом Бэнкэем, которому впоследствии суждено было стать его ближайшим соратником. Бэнкэй – ямабуси (странствующий монах), живший в конце периода Хэйан (вторая половина XII в., точные даты жизни не известны). Он был сыном священника из Кумано (провинция Кии). В детстве носил имя Онивакамару (Юный дьявол). Принял постриг, в монашестве звался Мусасибо. Был усердным не столько в подвижничестве, сколько в изучении воинских искусств. Около 1174 года Бэнкэй встречается с Минамото Ёсицунэ, становится его ближайшим вассалом, свершает немало подвигов, которые впоследствии стали темой пьес и литературных произведений. Сведения о Бэнкэе содержатся в таких источниках, как «Адзума кагами» («Зерцало восточных провинций», XIII – начало XIV в.) и упоминавшаяся уже «Хэйкэ-моногатари».

Бэнкэй прославился фантастической силой, о которой слагались легенды, иллюстрировавшиеся в нэцкэ. Наиболее популярная из них рассказывает о том, как в молодые годы Бэнкэй перенес на плечах огромный колокол из монастыря

Миидэра на гору Хиэй. Поэтому в нэцкэ Бэнкэй часто изображается с большим колоколом за плечами. Нередко в ткань реальных сюжетов вплетались вымысел и фантазия, исторический персонаж наделялся сверхчеловеческими способностями. Характерным примером может служить образ Тайра-но Корэмоти – военачальника конца периода Хэйан (вторая половина XII в., точные даты жизни не известны), активно участвовавшего в борьбе против клана Фудзивара, враждебного клану Тайра.

В нэцкэ изображают преимущественно один эпизод из жизни Корэмоти, имеющий, несомненно, сказочный характер. Рассказывается, что однажды, любуясь осенними листьями

клена, Корэмоти задремал под деревом, а проснувшись, увидел рядом демона, готовящегося напасть на него. Произошла схватка, во время которой Корэмоти убил врага. Своей популярностью этот сюжет обязан пьесе театра Но «Момидзи-гари» (другое название «Корэмоти»), написанной драматургом Кандзэ Кодзиро (1435-1516). Широко известна была и переработка этого сюжета, выполненная в 1709 году Монд-заэмоном Тикамацу (1653-1724) для кукольного театра, пьеса получила название «Момидзигари-но хондзи» («Истинная сущность Момидзигари»). В нэцкэ Корэмоти изображается обычно спящим под деревом, подперев голову рукой, а из дупла вылезает демон с лицом, напоминающим маску театра

Но «Хання», – по-видимому, это изображение сцены из спектакля.

Одной из наиболее популярных легенд, иллюстрируемых в нэцкэ, была история о демоне ворот Расёмон и великом воине Ватанабэ-но Цуна (953-1024). Ватанабэ был последователем известного укротителя демонов Минамото Райко (?-1021) и совершил немало подвигов. Известны, например, истории о том, как Ватанабэ-но Цуна сражался с разбойником Кидомару, как он под предводительством своего патрона Минамото Райко участвовал в грандиозном походе против демонов, обитавших на горе Оэяма. Большой популярностью пользовалась пьеса театра Но «Расёмон» (другое название – «Цуна», автор Кандзэ Кодзиро).

Ее сюжет таков. Через некоторое время после известных походов Минамото Райко его соратники Ватанабэ-но Цуна, Ура-бэ Суэтакэ, Усуи Садамицу и Саката Кинтоки собрались вместе и во время дружеской беседы выяснилось, что в Японии остался еще один демон, живущий в Киото у ворот Расёмон. Ватанабэ вызвался проверить, правда ли это. Ночью он отправился к воротам Расёмон, где и произошло сражение с демоном, которому Ватанабэ отрубил руку. Именно эта гигантская рука, обычно трех- или четырехпалая, и изображалась в нэцкэ, иногда рядом с ней находится маленький демон, оплакивающий своего сородича.

Ватанабэ – не единственный покоритель демонов, легенды о которых были особенно популярны в период Токугава. Не менее известны были подвиги других прославившихся героев, и в первую очередь – китайца Чжункуя – патриарха всех укротителей демонов. Легенда рассказывает: однажды китайскому императору династии Тан Сюань-цзуну (712- 756) во сне явился человек ужасного вида, который прогнал мучившего его демона. Этот человек назвал себя Чжункуем родом из Чжуннаньшани (провинция Шэньси) и поведал о том, что в правление императора Гао-цзу (618-627) он был несправедливо лишен степени цзиньши (одна из ученых степеней) и в знак протеста совершил самоубийство на ступенях

императорского дворца. Расследовав этот случай, Сюань-цзун приказал придворному живописцу У Дао-цзы (около 680- 750) по словесному описанию изобразить Чжункуя и воздал почести его духу. Считается, что именно так родился обычай вывешивать изображения Чжункуя как оберег против нечистой силы. В Китае Чжункуй изображался и как гражданский чиновник, и как военный.

В Японии образ Чжункуя был известен издревле. Его изображения на так называемом гогацунобари (майский флаг) – непременный атрибут традиционного праздника мальчиков (пятый день пятого месяца). Особые картины, изображающие Чжункуя, назывались «хосоёкэ» («защита от оспы») и считались амулетами против эпидемических заболеваний. В нэцкэ Чжункуй изображается в китайском военном халате, в шапке чиновника, в высоких сапогах, с пышной бородой. В одной руке он держит меч, в другой – корчащегося демона. Нередки и сцены погони Чжункуя за демоном, причем ситуации, в которые он попадает, зачастую трактованы юмористически.

В роли усмирителя демонов порой выступал и типично японский персонаж – Кинтаро, который в нэцкэ появляется нередко вместе с Яма-убой.

Яма-уба (дословно – «горная старуха») – общее название существ из народных суеверий – горных ведьм. Наибольшей известностью пользовалась та, которая воспитала легендарного силача Кинтаро (другое имя – Саката Кинтоки). Кинтаро до двенадцати лет жил в горах вместе с Яма-убой, любил играть с медведями, зайцами, ездить верхом на оленях. Позднее состоял на службе у прославленного Мина-мото Райко, был его личным вассалом и наряду с Ватана-бэ-но Цуна, Урабэ Суэтакэ и Усуи Садамицу являлся одним из ситэнно (здесь: ближайших сподвижников) Райко. Легенда о Кинтаро широко известна в Японии, ее многочисленные варианты отличаются друг от друга только

незначительными деталями. Эта легенда дала сюжеты многим литературным и драматическим произведениям. В сочинении «Коэки дзокусэцубэн» («Критический разбор общераспространенных мнений»), написанном в 1716 году Идзава Нага-хидэ, а также в сборнике периода Токугава «Дзэн Тайхэйки» о Кинтаро, Яма-убе и Минамото Райко рассказывается следующая история. В четвертый год эры Тэнъэн (976), в 21-й день третьего месяца Минамото Райко по истечении срока своей службы на посту правителя провинции Сагами возвращался в Киото и, подъехав к горе Асигараяма, увидел над одной далекой скалой клубящееся красное облако. Райко сразу понял, что облако это поднялось над каким-то выдающимся человеком, и послал к тому месту Ватанабэ-но Цуна узнать обо всем. Вскоре Ватанабэ привел шестидесятилетнюю старуху и двенадцатилетнего мальчика. В ответ на расспросы Райко старуха поведала о том, что однажды во сне ее посетил Красный дракон, а потом родился этот мальчик, имени у него до сих пор нет. Райко назвал мальчика Саката Кинтоки и зачислил в личную охрану, поставив под начало Ватанабэ-но Цуна. Вместе с другими последователями Райко юный Кинтоки совершил немало подвигов, которые нашли отражение в искусстве.

Существуют куклы, изображающие Кинтоки, которых дарят детям в традиционный день мальчиков. Имя Кинтоки является нарицательным для любого здорового и крепкого ребенка, а его изображение имеет благопожелательную символику. В сочинении Тэрадзима Ёсиясу «Вакан сансай дзуэ» («Изображения всего китайского и японского», 1716) упоминается храм Саката мёдзин-но ясиро, в котором поклонялись духу Саката Кинтоки.

В нэцкэ Кинтаро изображался плотным мускулистым мальчиком в переднике и с огромным топором в руках, иногда вместе с Яма-убой – уродливой старухой, или, напротив, миловидной молодой женщиной (такая подмена облика, по-видимому, связана с пьесой театра Но, в которой фигурирует настоящая Яма-уба и Хякума Яма-уба – гетера, славившаяся исполнением танца-кусэмаи под названием «Яма-уба»). Иногда Кинтоки показан борющимся с различными животными и фантастическими существами. Так, к редко встречающимся изображениям относится сюжет «Кинтаро, борющийся с богом грома Райденом».

Среди покорителей демонов несколько особняком стоит фигура китайского полководца, героя периода Троецарствия (и соответственно романа Ло Гуаньчжуна «Троецарствие») Гуань Юя. Обожествленный уже в период Сун, в Китае он выступает в нескольких ипостасях: как великий полководец, как бог богатства и как усмиритель демонов. Не совсем ясно, какую именно роль Гуань Юя отражает иконография нэцкэ, где он показан с густой длинной бородой, в военном халате и с алебардой в руке. В китайской народной картине существуют два основных типа его изображения: в виде гражданского чиновника (тогда это бог богатства) и в военной форме (в таком облике он часто выступает как усмиритель демонов) 47.

Вероятно, в этом последнем качестве он и фигурирует в нэцкэ.

Но и помимо этого образ Гуань Юя был широко известен в Японии XVII-XVIII веков. Так, ему посвящена пьеса театра Кабуки «Канъу» (японское произношение имени Гуань Юй), написанная в 1737 году драматургом Фудзимото Тобуном. Кроме того, в это время заметно возрастает интерес к китайской художественной литературе. Уже в начале XVIII века Окадзима Кандзан и Огю Сорай положили начало изучению китайского разговорного языка 48 и переводу классических литературных произведений Китая – таких, как романы периода Мин (1368-1644) «Речные заводи» Ши Найаня, «Трое-царствие» Ло Гуаньчжуна и «Путешествие на Запад» У Чэнъ-эня. Герои этих романов были известны резчикам нэцкэ. Это и «Мудрец Равный Небу» – царь обезьян Сунь Укун из «Путешествия на Запад», изображавшийся с посохом или с персиком бессмертия в руках, и Ли Куй из «Речных заводей» – с двумя боевыми топорами, и многие другие.

События китайской и японской истории находили широкое отражение и в художественной литературе и особенно в театре периода Токугава. В репертуаре театров появляется особый тип пьесы – дзидай-моно – героико-историческая драма. Наивысшей популярностью она пользовалась в столице. Месть братьев Сога, подвиги Ватанабэ-но Цуна, жизнь Ёси-цунэ и многие другие исторические темы становились сюжетами театральных постановок, благодаря которым эти образы и были хорошо знакомы всем горожанам. Нередко актеры, исполнявшие роли героев древности, изображались и в гравюре.

Вполне вероятно, что театрализованная трактовка исторических сюжетов, образов присуща и нэцкэ. Достаточно сравнить гравюру Утагава Кунисада (1786-1865) и нэцкэ, в которых изображены Тайра-но Тадамори и монах со светильником, чтобы убедиться: и сюжет в них трактован одинаково, и композиция изобилует буквальными совпадениями.

Круг литературных сюжетов включает не только иллюстрации к известным произведениям, изображают резчики и самих авторов.

Среди сочинителей наибольшей популярностью пользовалась поэтесса IX века Оно-но Комати. Придворная дама периода Хэйан (794-1185), она славилась и своими стихами и красотой. С ее именем связано много преданий. В нэцкэ она могла изображаться молодой фрейлиной, как, например, в сцене «Амагои-Комати» («Комати, молящаяся о дожде»). Но чаще резчики выбирали другой эпизод из ее жизни. Поэтесса изображалась в виде старой уродливой нищей с посохом в руках и в широкополой шляпе. Обычно она сидит на могиле рядом с сотоба – деревянным надгробием в виде вертикальной дощечки с буддийским текстом. Изображение такого типа имеет специальное название: «Сотоба-Комати». Тема эта связана с последним периодом жизни поэтессы: она была удалена от двора и сослана в глухую провинцию. Конец своей жизни она провела в скитаниях и умерла в нищете. Благодаря высокому поэтическому дарованию, Оно-но Кома-ти вошла в число «Шести гениальных поэтов» («Роккасэн») периода Хэйан. В «Роккасэн» был включен и Аривара-но На-рихира, который также иногда изображается в нэцкэ. Широкой известностью в период Токугава пользовались и поэты более позднего времени – такие, как Сайгё-хоси (1118-1190). Сайгё-хоси – монашеское имя Сато Норикиё. Влиятельный придворный, он в 1137 году оставил императорский двор и сделался странствующим монахом. Путешествуя по стране, он слагал стихи, прославившие его в дальнейшем. В нэцкэ Сайгё предстает в широкополой шляпе странника и с посохом. Часто изображается он и созерцающим гору Фудзи.

Иллюстрировались в нэцкэ и сказки. Излюбленным сказочным образом и до сих пор является Урасима Таро – персонаж легенды о человеке, побывавшем в стране бессмертных. История об Урасима – рыбаке из Мидзуноэ (провинция Там-ба) – рассказывается во многих сочинениях: «Юрякуки»

28. Поэт Сайгё, созерцающий гору Фудзи. Дерево

(«Хроника царствования Юряку», 456-479) японского автора Фудзивары Ёримунэ (993-1065), «Танго-фудоки» («Описание провинции Танго», период Нара (?). Памятник не сохранился, известен по упоминаниям) и в первом поэтическом сборнике Японии «Манъёсю» («Собрание мириад листьев», VIII в.), в девятой книге которого помещена «Песня, воспевающая

Урасима из Мидзуноэ». Сюжет истории таков: рыбак Ураси-ма поймал однажды черепаху, которая человечьим голосом попросила отпустить ее, что Урасима и сделал. Черепаха пригласила его посетить дворец морского дракона (рюгу), – она оказалась фрейлиной высокого ранга. Три года пробыл Урасима в подводном дворце и при прощании ему была вручена драгоценная шкатулка (тама-но тэбако), которую было приказано не открывать ни при каких обстоятельствах. Однако, возвратившись в Мидзуноэ, Урасима обнаружил, что никого из его родных или знакомых не осталось. Выяснив у жителей деревни, какой сейчас год, он понял, что с того времени, когда он отправился во дворец морского дракона, прошло почти четыреста лет. Урасима нарушил запрет и открыл шкатулку, оттуда вылетел белый дым, – в драгоценном подарке было заключено бессмертие рыбака. Урасима сразу же превратился в старика и умер. Легенда о посещении человеком потустороннего мира известна многим народам, и везде она пользуется исключительной популярностью: до сих пор в Японии существуют «могила» Урасима Таро (около Иокогамы) и даже храмы, в которых ему поклоняются.

В нэцкэ Урасима изображается по-разному: старик с лицом юноши на черепахе; старик, открывающий шкатулку, и Ура-сима среди других старцев, воплощающих собою идею долголетия.

Сказка о Ханасакасэ-дзидзи – старике, заставлявшем засохшие деревья цвести, – также одна из старейших. В нэцкэ иллюстрируются различные ее эпизоды: собака старика по кличке Сиро находит котел, полный золотых монет; Хана-сакасэ-дзидзи разбрасывает волшебный пепел, и мертвые деревья оживают и т. д.

Немало в нэцкэ и изображений фантастических существ, связанных с простонародными верованиями или с суевериями. Это каппа (водяные), бакэмоно (оборотни), тэнгу (лешие) и они (демоны).

Слово «они» имеет в японском языке много значений, но чаще всего переводится как «демон». Происхождение этого образа сложно, оно связано с буддийскими (и добуддийски-ми индийскими) и даосскими идеями, и древнейшим пластом синтоистских представлений о загробном мире. Словом «они» обозначали и дух умершего, и злой дух или божество, и оборотня, и буддийского голодного духа прета. Наибольшее влияние на формирование облика и содержания они в народных верованиях периода Токугава оказал буддизм, а именно такие персонажи, как прета, якши и ракша-сы. В Китае индийские образы соединились с некоторыми даосскими идеями, в частности с понятием о так называемых

«кимон» – «вратах демонов», то есть с представлением о том, что северо-восточное направление, называемое «уситора» («Быка и Тигра»), является несчастливым. Это представление, так же как и связанная с ним церемония «кимон-ёкэ» («защита от врат демонов»), было известно и повлияло на иконографию они в искусстве периода Токугава. До XVII века демонов изображали по-разному. Но в период Токугава их иконография постепенно унифицируется. Демонов стали изображать как человекообразное существо с бычьими рогами, острыми выступающими клыками, трех- или четырехпалыми, со ртом, раздвинутым до ушей, и в набедренной повязке из тигровой шкуры 49.

Под воздействием буддийских и отчасти даосских представлений они считались также обитателями ада 50, бесами-мучителями, которые могли появляться и в мире людей, вселяться в их тела и всячески вредить им. На формирование образа демонов оказало влияние и синтоистское учение о моно-но кэ – духе умершего. Этим термином, идентичным «они», чаще всего обозначали злого духа. Таким образом, народное понимание образа они в народных верованиях Японии складывалось на основе многих традиций. Они воспринимался как обитатель потустороннего мира, носитель зла и его воплощение, тем не менее нередко его изображали в неподобающих ситуациях – например, во время ритуала скандирования имени будды Амиды (нэмбуцу). Особенно часто такая иконографическая схема, получившая название «они-но нэмбуцу» – «молитва беса», использовалась в японской народной печатной картине – оцуэ и нэцкэ. Тема «демон и буддизм», то есть «зло и истинное учение», по-разному решалась в миниатюрной скульптуре. Непосредственным ее воплощением были нэцкэ, изображающие борьбу архата и демона. Но у многих, особенно эдоских, мастеров встречаются такие композиции, как пострижение демона в монахи (демону бреют голову и спиливают рога), демон перед зеркалом (рассматривает рога, собираясь с ними расстаться) и т. п. В подобной интерпретации ясно видно стремление к десакрализации, осмеянию того, что, по общепринятому мнению, страшно. Это свидетельствует о существовании в городской культуре периода Токугава особого пласта, по типу аналогичного «карнавальной культуре» европейского средневековья. Такой подход часто встречается и в других сюжетах нэцкэ. В подобном ключе трактуется, например, образ Эмма-о – владыки ада, изображаемого в нэцкэ вместе с демонами. Они прислуживают ему, развлекают, играют с ним в различные игры. Эмма-о с удовольствием пьет сакэ, восхищенно созерцает свиток с изображением красавицы, играет в азартные игры и т. д. Смысл ясен: владыка ада и тот не чужд человеческих слабостей.

В ином качестве выступают демоны в композициях, связанных с «они-яраи» – церемонией, совершаемой в последнюю ночь старого года, когда люди изгоняют из своих домов злых духов. Церемония имеет китайские корни 51, но в Японии была заимствована еще в правление императора Момму (697-707). Первоначально она совершалась только при дворе: это был красочный ритуал с большим количеством участников.

Уже к XVII веку этот обычай несколько видоизменился и стал всеобщим. Церемония проходила так: по дому разбрасывали жареные бобы, которые назывались «ониутимамэ» («бобы, побивающие демонов»), – считалось, что демоны не выносят их прикосновения. Далее, скандируя: «Счастье в дом, черти – вон», – выметали бобы из жилища, и оно считалось освобожденным от присутствия нечистой силы. После этого на притолоку двери вешали ветку вечнозеленого расте

ния хиираги и голову иваси: считалось, что они не позволяют демонам проникнуть в дом.

Различные эпизоды из этой церемонии иллюстрируются в нэцкэ: демоны прячутся от «ониутимамэ» или убегают, эк-зорсист разбрасывает бобы и т. д. Отдельные изображения иваси и блюда с бобами также, по-видимому, связаны с церемонией «они-яраи».

Тэнгу (дословно – «небесная собака») – персонаж, занимавший видное место в народных верованиях японцев. Само название имеется в древних китайских сочинениях. В работе Сыма Цяня (145-86 гг. до н. э.) «Ши цзы» («Исторические записи»), относящейся к началу периода Хань, слово «тэнгу» используется для обозначения метеорита; в сочинении «Шань хай цзин» («Каталог гор и морей») тэнгу предстает в виде фантастического животного. В Японии тэнгу впервые упоминается в «Нихонсёки» 52 («Анналы Японии», 720 г.) в главе

от девятого года правления императора Дзёмэя (637 г.), где «тэнгу» переводится с китайского на японский язык как «небесная лисица». В дальнейшем облик и характеристика тэн-гу изменялись и усложнялись под влиянием различных религий, в первую очередь буддизма. В период Токугава тэнгу воспринимались как духи, обитающие глубоко в горах, способные перевоплощаться (нередко они принимали облик мо-нахов-ямабуси), но наибольшее распространение получили два варианта изображения тэнгу: в виде птицы или человекообразного существа с крыльями и большим клювом и в виде краснолицего монстра с длинным носом. Первый вариант – так называемый карасу-тэнгу (тэнгу-во-рон), по-видимому, связан с древним японским поверьем о том, что души умерших воплощаются в птиц, обитающих на верхушках деревьев, которые растут на священных горах. В нэцкэ карасу-тэнгу чаще всего появляются в композиции «тэнгу-но тамаго» («яйцо тэнгу»), где тэнгу изображен вылупляющимся из яйца.

Но еще более было распространено в искусстве периода То-кугава изображение длинноносого тэнгу. По преданию, первым изобразил тэнгу в таком виде Кано Мотонобу (1476- 1559) во время ритуального всенощного бдения на горе Ку-рамаяма, на которой, как считалось, находилась резиденция одного из Великих тэнгу (Дайтэнгу) – Содзёбо. Высказывается и другая точка зрения. По мнению некоторых исследователей, подобную внешность тэнгу получил благодаря тому, что его образ был соединен в народных верованиях с образом синтоистского божества Сарутахико-но нами – бога дорог и охранителя путешественников. В «Нихон-сёки» он описывается как существо ростом в семь с лишним сяку (более двух метров) и с носом длиною в семь ата (около одного метра), с огромными глазами, подобными зеркалу, сверкающими и напоминающими красный пузырник. Подобное описание целиком приложимо к облику тэнгу в искусстве периода Токугава, таким, в частности, изображается Амэ-но Удзумэ с маской театра Но «Тэнгу». Сарутахико и Удзумэ фигурируют в одном и том же синтоистском мифе: во время нисхождения на землю внука богини Аматэрасу Ниниги-но микото, ставшего первым императором Японии, Сарутахико пытался воспрепятствовать его продвижению, но был приведен к покорности Амэ-но Удзумэ.

Считалось, что тэнгу в целом враждебно относятся к людям, но для некоторых делают исключение. Так, известно предание о том, что именно тэнгу с горы Курамаяма обучали Минамото Ёсицунэ искусству фехтования, благодаря чему он смог одолеть могучего Бэнкэя. Сцены учебных поединков Ёсицунэ и тэнгу также встречаются в нэцкэ, особенно в манд-зю и кагамибута.

Каппа – своего рода японский водяной. По-видимому, этот образ чисто японского происхождения и является отголоском древних анимистических представлений, трансформированных в более позднее время и отодвинутых в разряд народных суеверий и предрассудков. В средневековой литературе Японии – сочинении «Кондзяку Моногатари» («Рассказы о ныне давно минувшем», около 1110 г.), описаниях провинций, дневниках путешествий – каппа упоминается постоянно. В период Токугава образ каппа был также широко известен, появились даже особые каталоги его иконографии в различные хронологические периоды. Так, в иллюстрированном сочинении периода Токугава «Мидзутора дзюнихин-но дзу» («Рисунки двенадцати видов водяного тигра»; мид-зутора – другое название каппа) рассматриваются различные иконографические варианты изображения каппа на протяжении XVII-XVIII веков.

Описание внешнего вида водяных во всех источниках примерно одно и то же. Исключение составляет наличие либо отсутствие панциря. В облике каппа сочетаются признаки двух реальных животных – выдры и черепахи. В искусстве, в том числе и в нэцкэ, он изображался как существо ростом с пятилетнего ребенка, с головой, несколько напоминающей тигриную, с острым клювом и панцирем, или вместо панциря с длинной желто-зеленой шерстью. Пальцы ног и рук каппа снабжены перепонками, на голове выемка, подобная рако-вине-хамагури, в которой каппа сохраняет воду, выходя на

берег. Если эта вода есть, то каппа на суше непобедим, но если вода выливается, каппа слабеет, и с ним легко справиться. Тело у каппа клейкое, от него исходит дурной запах. По этому запаху, так же как и по особой гибкости конечностей, каппа может быть узнан даже в тех случаях, когда он прикидывается человеком. Проделки каппа зловредны: считается, что он имеет обыкновение затаскивать людей и лошадей в воду и пить их кровь.

В нэцкэ каппа чаще всего изображается сидящим на листе лотоса или на раковине, реже – затаскивающим в воду лошадь или в виде конюха. Частое изображение столь вредных существ, как каппа, объясняется тем, что их символика имеет и оборотную сторону: если каппа победить или оказать ему услугу, он начинает служить людям, и особенно полезен бывает рыбакам, загоняя в сети рыбу. О таких ситуациях сохранилось немало сказок и преданий.

Иногда каппа изображается вместе с Рокусукэ – богатырем, жившим в XII столетии. Рокусукэ прославился тем, что сумел победить каппа и сделать их своими слугами. Бакэмоно – общее название для духов, привидений, оборотней самого разнообразного облика. Суеверия получили большое распространение в японской литературе и изобразительном искусстве. Описание фантастических существ есть уже в «Нихон Рёики» («Японские рассказы о чудесах», конец VIII – начало IX в.), «Кондзяку-моногатари» («Рассказы о ныне давно минувшем», около 1110 г.). Среди изобразительных материалов можно назвать свиток «Гаки-дзоси» («Рассказы о голодных духах», вторая половина XII в.), приписываемый Токива Мицунага. Однако расцвета своего эта тематика достигает в период Токугава, когда формируется и приобретает популярность особый жанр беллетристики – кайдан – рассказы о привидениях. По-видимому, кайдан оказал влияние и на изобразительное искусство, в первую очередь на живопись и гравюру. В этой области особенно известен такой мастер, как Торияма Сэкиэн (1712-1788). Возможно, некоторые его произведения, прежде всего знаменитый «Сэкиэн гафу» («Альбом Сэкиэна», 1773), использовались как образцы для нэцкэ.

В нэцкэ изображаются различного вида бакэмоно, особенно часто встречаются Рокурокуби – оборотень с длинной шеей,

Микоси-нюдо – существо с лысой головой, высунутым языком и с третьим глазом во лбу, и другие. Но в большинстве случаев трудно определить, какой конкретно бакэмоно изображен. Особенностью японских призраков является отсутствие у них ног.

Значительное место в народной демонологии японцев занимают такие персонажи, как лисицы и барсуки. В Китае огромной популярностью (в Японии неменьшей) пользовались «рассказы о лисьих чарах». Как и в Китае, в Японии лисица считалась зловредным существом, обладавшим к тому же магическими силами. Лисицы могли прожить несколько столетий и были наделены способностью к перевоплощениям. Они морочили людей, порою доводили их до смерти. Особенно часто лисицы принимали облик красавиц или странствующих монахов.

Не менее зловредным и, пожалуй, еще более изощренным в своих кознях был барсук – тануки 53. Лисица обладала способностью к семи перевоплощениям, барсук – к восьми 54. В Китае между барсуками-оборотнями и лисицами-оборотнями не проводилось особенного различия, разве что барсуки

чаще перевоплощались в мужские образы, а лисицы – в женские. В рассказах о тех и других (сюжеты их очень часто совпадают) подчеркиваются их похотливость и распутство как главные качества. В Японии же тануки-оборотень выступает как вполне самостоятельный мифологический персонаж, и характер его проделок совершенно иной. Японцы считали, что любимое занятие тануки – сбивать с толку людей, и в первую очередь буддийских монахов, причем нередко их поступки довольно беззлобны.

Наиболее популярными историями о проделках тануки были так называемые «бумбуку-тягама» и «тануки-но харацудзу-ми».

«Бумбуку-тягама» – это история о волшебном котелке для чая. В годы Оэй (1394-1428) в дзэнском храме Мориндзи, находящемся в южной части города Татэбаяси (провинция Кодзукэ), жил монах по имени Сюкаку. У него был котелок для чая, обладавший необъяснимой особенностью: вычерпать из него весь кипяток было невозможно. Как-то Сюкакупоказал котелок настоятелю монастыря, и тот определил, что это – тануки, обернувшийся котелком. Разоблаченный тану-ки принял свой настоящий вид и убежал из монастыря. Это лишь одна из многочисленных версий истории. «Тануки-но харацудзуми» – дословно «барсучий живот-барабан». Когда ночью раздаются непонятно откуда идущие звуки, слышные то близко, то далеко, – это, как утверждает народное поверье, барсук, надув живот, колотит по нему лапами. Есть разные мнения о том, зачем он это делает. Одни считают, что для собственного увеселения, другие – для того, чтобы пугать путников. Этот сюжет называется также «тануки-баяси» – «барсучий оркестр». Существует даже фарс

(кёгэн) «Тануки-но харацудзуми», в котором фигурируют барсуки-оборотни.

«Бумбуку-тягама» и «тануки-но харацудзуми» чаще других историй о проделках тануки иллюстрируются в нэцкэ. Нередко тануки изображается завернувшимся в лист лотоса. Наряду с этими пришли из Китая в Японию и многие другие образы, ставшие неотъемлемой частью собственно японских представлений.

Среди них – сёдзё – мифическое существо, которое впервые упоминается в мифолого-географическом сочинении IV-I века до н. э. «Шань хай цзин» («Каталог гор и морей») 55. Рассказы о сёдзё содержатся и во многих других китайских источниках, например, в исторической хронике «Хоу Хань шу» («Книга о династии Поздняя Хань», автор Фань Юй), изданной в период Южная Сун (1127-1279). В разных сочинениях сёдзё описываются неодинаково. В «Шань хай цзин» говорится о том, что они похожи на обезьян, в «Хоу Хань шу» – на собак, в сочинении «Шу чжи» («Записки о княжестве Шу», 233-297 гг.) сказано, что у них тело кабана, а лицо напоминает человеческое. Различные мнения высказываются и о цвете волос сёдзё: зеленые, красные, желтые. Однако из всех описаний можно составить общее представление об облике мифологического сёдзё – это существо с внешним видом и повадками большой человекообразной обезьяны.

Почти во всех источниках отмечаются такие привычки сёд-зё, как их любовь к одежде и обуви, пристрастие к вину. Упоминается и то, что сёдзё понимают человеческую речь. В Японии словом «сёдзё» часто называют пьяниц. Именно такое толкование дано слову «сёдзё» в японо-португальском словаре «Ниппондзисё» ("Vocabulario da Lingoa de Japam"), составленном в иезуитской школе в Нагасаки и выпущенном в 1603 году. Этот словарь фиксировал главным образом разговорный язык того времени.

Подобное отношение к образу сёдзё демонстрирует иконография нэцкэ. Как правило, сёдзё изображаются длинноволосыми человекообразными существами в богатых одеждах, с большой бутылкой сакэ, развлекающимися, пляшущими или спящими.

Китайскими по происхождению являются еще два персонажа – Тэнага и Асинага – Длиннорукий и Длинноногий. Эти фантастические существа впервые также упомянуты в «Шань хай цзин». В Китае, по-видимому, они не воспринимались как парные персонажи, так как страна Длинноруких и страна Длинноногих располагались в разных местах: соответственно в «Заморье Юга» (цзюань VI) и «Заморье Запада» (цзюань VII) 56. В Японии эти представления легли в основу легенд о Тэнага и Асинага. Однако они осложнились местными напластованиями. Так, еще в «Нихонги» («Анналы Японии», 720 г.) в разделе о походе Дзимму-тэнно рассказывается о племени карликов – цутигумо, обитавшем в провинции Овари, – маленьких человечков с длинными руками и ногами.

Бытует мнение, что в основе такого упоминания в «Нихон-ги» лежит встреча воинов Дзимму с первобытными людьми. По-видимому, их облик и стал причиной того, что китайские персонажи, существовавшие территориально порознь, в Японии были объединены и в искусстве появляются почти всегда вместе. Древнейшим изображением Тэнага и Асинага считается роспись одностворчатой ширмы из павильона Сэй-рёдэн, входившего в дворцовый комплекс города Хэйан (современный Киото).

В нэцкэ Тэнага и Асинага изображаются, как правило, вместе, занятыми самыми разнообразными делами: ловлей рыбы, музицированием и т. д.

Из Китая же в иконографию нэцкэ пришли такие образы, как кирин, или цилинь (единорог) и карасиси (дословно – «китайский лев»). Цилинь – фантастическое однорогое существо, облик которого составлен из элементов многих реальных и мифологических животных – оленя, лошади, льва, дракона, быка и других. В дальневосточном искусстве, и в частности в нэцкэ, можно насчитать по крайней мере девять форм или типов цилиня. В Китае считалось, что цилинь является людям только тогда, когда рождается мудрый правитель, в качестве благовестия. В Японии символика этого существа имела, вероятно, более общий характер: образ цилиня связывался с пожеланием счастья и благополучия. Тот же символический подтекст имеет и карасиси. Образ этот пришел в Японию с континента вместе с буддизмом. В Китае и Корее существовал обычай ставить перед воротами храма два изображения стилизованных львов (иногда их называют львами Фо – львами Будды) – охранителей от злых духов.

В Японии этот обычай также был распространен, причем одну из статуй называли карасиси – китайский лев, а другую – комаину – корейская собака.

В изобразительном искусстве Японии особое распространение они получили в периоды Момояма (конец XVI в.) и То-кугава (начало XVII – середина XIX в.). В нэцкэ карасиси изображается с шаром в лапах или с цветком пиона. Как в Китае, эти атрибуты символизируют здесь пожелание знатности, высоких чинов и богатства. Очень часто такие нэцкэ имеют форму печати – в Китае фигура льва часто использовалась как навершие печати.

Обытовленным вариантом изображения этих фантастических животных является группа из нескольких играющих или дерущихся львов, что также нередко встречается в миниатюрной скульптуре.

Большая часть изображений в нэцкэ, какими бы простыми они ни казались, имеет скрытый смысл. Как видно из выше

изложенного, нэцкэ может заключать в себе намек на какой-либо исторический персонаж, литературное произведение, может служить иллюстрацией-ребусом к той или иной пословице, моральной догме и т. д., но чаще всего сюжеты и темы нэцкэ расшифровываются как благопожелательные символы. И это важно для правильного и полного восприятия нэцкэ. Благопожелательной символикой обладают изображения не только религиозных персонажей, но и многие другие. Например, изображения вечнозеленых растений: сосны, кипариса или самшита – являлись естественными воплощениями пожелания долголетия. Аналогичную символику имели персик, бамбук и хризантема. С пожеланием обширного мужского потомства были связаны изображения плода лотоса с многочисленными семенами или лопнувшего баклажана. Благопожелательная и охранительная символика была присуща и изображениям животных, рыб и птиц. Например, крыса, бык, тигр, заяц, дракон, змея, лошадь, коза, обезьяна,

курица, собака и свинья являются так называемыми циклическими животными, символизируют года шестидесятилетнего цикла. Очевидно, что если нэцкэ с изображением, скажем, тигра носил человек, родившийся в год тигра, то подобная нэцкэ обладала благопожелательным значением. Но встречаются в нэцкэ и другие персонажи животного мира. Например, сом – намадзу. Символика его обширна 57, но главным образом намадзу – это рыба землетрясения. Движение хвоста гигантского намадзу, находящегося под землей между провинциями Симоса и Хитати, и есть причина землетрясения 58. Сдерживает намадзу с помощью замкового

камня (канамэ-иси) Такэмикадзути-но микото – бог, почитаемый в Касима. Поэтому два персонажа: божество Касима и намадзу представляют собой две стороны одного символа. Изображение намадзу, как о том свидетельствует ряд печатных картин оцуэ, снабженных пояснительным текстом, является амулетом-оберегом против землетрясения. Не менее интересна символика жабы. В китайской мифологии трехлапая жаба была связана с мифом о стрелке И, считалась его женой Чан Э, которая, обретя бессмертие, превратилась в трехлапую жабу и поселилась на Луне 59. Соответственно жаба стала символом Луны. В более поздний период жаба была не менее популярна как спутница подателя материальных благ Люхара и соответственно приобрела символику, связанную с пожеланием богатства. Кроме того, «жабья магия» была распространена по всей

территории Дальнего Востока. Считалось, что жаба обладает многими секретами, в частности, секретами долголетия, символом которого она была. Именно с пожеланием долголетия связывалось чаще всего изображение жабы в Японии. Большая часть нэцкэ не может быть воспринята правильно без знания их символического подтекста. Но есть и другие, более «понятные» нэцкэ. В них изображаются сами горожане, их повседневная жизнь, их самые прозаические занятия: работа резчиков и скульпторов, игры, трапезы, прижигание моксой, массаж, прогулки.

Однако некоторые из таких нэцкэ, несмотря на кажущуюся ясность, тоже оказываются «зашифрованными». Например, достаточно часто встречается изображение женщины, которая моет пол. Занятие прозаическое, но только на первый

взгляд. Если рассмотреть нэцкэ со всех сторон, перевернуть ее, то мы обнаружим, что пол, который моет женщина, выполнен в форме иероглифа «кокоро» – «сердце», «душа». Здесь содержится ясное нравственное назидание: каждому следует питать в душе лишь чистые намерения. Примеров подобной трактовки жанровых сцен в нэцкэ не так уж много, но, возможно, что скрытый смысл многих из них нам пока не известен, и его расшифровка – дело будущего. Бытовые сюжеты особое распространение получают сравнительно поздно, в первой половине – середине XIX века.

Среди них самую многочисленную группу составляют сюжеты, связанные с различными религиями, распространенными в Японии XVII-XIX веков (буддизм, синтоизм, конфуцианство 60, даосизм), а также с народными верованиями. Наибольшей популярностью пользовались в нэцкэ божества, в функции которых входило дарование различных благ – счастья, богатства и долголетия. Изображения буддийских божеств, культ которых популяризировался официальным буддизмом, встречаются довольно редко. Достаточно сказать, что известна лишь одна нэцкэ, изображающая столь высоко почитавшееся божество, как будда Амида 61. Немногочисленны и изображения других распространенных буддийских персонажей: бодхисатвы Каннон (Авалокитешвара), будды Якуси (Бхайшаджья-гуру) и т. д. Вероятно, сама официальность их культа, а следовательно и строгий канон в трактовке их образов делали эти фигуры малопривлекательными для резчиков: при таких условиях им не оставалось ничего другого, как дословно повторять иконографическую схему

храмовой скульптуры, что, естественно, сковывало их фантазию.

Гораздо чаще встречаются «второстепенные» персонажи буддийского пантеона и монахи: архаты – ученики будды Шакъямуни. Дарума (Бодхидхарма) – основатель буддизма школы дзэн, монахи амидаистических школ и ямабуси – странствующие монахи. В их трактовке резчики чувствовали себя свободнее, их изобретательности меньше препятствовал иконографический канон.

Все это относится и к синтоистским божествам. Мы не встретим в нэцкэ главных богов синтоизма – таких, как творцы Вселенной Идзанами и Идзанаги или же Аматэрасу – богиня Солнца, тем более, что в ортодоксальном синто отсутствовала традиция антропоморфного изображения божеств. Впоследствии в результате соединения буддизма и синтоизма в синкретическую религию рёбу-синто, в которой каждому синтоистскому персонажу был найден соответствующий буддийский эквивалент, появились изображения

синтоистских божеств. Однако с точки зрения иконографии они мало чем отличаются от буддийских персонажей. Внимание резчиков более привлекали другие образы – например, Амэ-но Удзумэ. Она фигурирует еще в известном мифе об удалении Аматэрасу в подземный грот и считается родоначальницей ритуальных синтоистских танцев. Впоследствии функции Амэ-но Удзумэ

расширились: в народных верованиях периода Токугава она считается богиней счастья и в качестве таковой изображается в нэцкэ.

В духовной жизни японцев периода Токугава существенную роль играло и конфуцианство – учение, зародившееся в Китае еще в V-IV веках до н. э.; в Японии уже в VII-VIII веках вместе с усвоением всего комплекса китайской культуры было воспринято и это учение. С тех пор оно стало частью собственно японской культуры.

Более того, в эпоху Токугава конфуцианство стало играть роль государственной идеологии Японии, проникло во все слон общества и во многом определило самые разнообразные проявления жизни японцев. Поэтому естественно, что в изобразительном искусстве нередки конфуцианские темы. С конфуцианскими представлениями связаны и многие образы нэцкэ. Это герои древности – воплощение конфуцианского идеала преданного вассала; это китайские чиновники и т. д. Но, пожалуй, чаще всего в нэцкэ встречаются иллюстрации к принципу сяо – сыновней почтительности – одному из основополагающих воззрений конфуцианской этики. В соответствии с социальным учением конфуцианства, правильные отношения в семье, то есть почитание младшими старших, являются залогом процветания государства. Семейные отношения – это миниатюрная модель отношений социальных. Как отец руководит сыном, так император управляет подданными. Сюжеты сяо заимствованы из китайского сочинения XIII века «Эршисы сяо» («24 примера сыновней почтительности»), принадлежащего кисти Го Цзюйцзина 62. В Японии эта книга

выдержала несколько изданий. Впервые она была выпущена в годы Кэйтё (1596-1615) и несколько раз переиздавалась. Японские издания представляли собой облегченный перевод произведения Го Цзюйцзина и сопровождались иллюстрациями, которые, наряду с собственно текстом, стали основой для изображений «примеров сяо».

В нэцкэ среди «24 примеров» особенно популярны истории о Ян-цзы, Цуй Ши, Ян Сяне и Мэн Цзуне.

Мэн Цзун жил в княжестве У в III веке до н. э. Однажды зимой его мать захотела поесть ростков молодого бамбука. Несмотря на то, что в это время года достать их было невозможно, Мэн Цзун, горько плача, отправился в бамбуко

вую рощу. Небеса были тронуты такой сыновней почтительностью. Произошло чудо. Вдруг из-под снега появились ростки бамбука. В нэцкэ Мэн Цзун изображается в широкополой шляпе, с заступом в руках перед ростком бамбука. Иногда росток висит у него за плечами. Намеком на эту историю служит и самостоятельное изображение побега бамбука. Цуй Ши – женщина, жившая в период Тан (618-907). Она известна тем, что кормила свою свекровь грудью, когда та, потеряв зубы, не могла есть твердую пищу. В нэцкэ обычно показана Цун Ши, в окружении детей кормящая старуху. Ян-цзы – почтительный сын, отправившийся в горы за оленьим молоком, необходимым для приготовления лекарства для его матери.

Чтобы добыть молоко, Ян-цзы накинул на себя оленью шкуру, стал подкрадываться к стаду и едва не был застрелен охотниками. В нэцкэ Ян-цзы изображается с ведром в руке и шкурой оленя на плечах. Ян Сян, живший в эпоху Цзин (265-419), в возрасте четырнадцати лет собирал с отцом хворост в горах. Неожиданно навстречу им выскочил тигр. Ян Сян заслонил собой отца и по одной версии принес себя в жертву, а по другой – победил тигра, ибо страх за жизнь отца вселил в него необычайную силу. В нэцкэ изображаются Ян Сян и его отец, стоящие перед тигром. Эта сцена показана обычно на фоне гор.

Подобные сценки были широко известны в период Токугава и использовались не только резчиками, но и живописцами, графиками, мастерами художественного лака. Наиболее популярными божествами в народных верованиях периода Токугава были так называемые «ситифукудзин» – «семь богов счастья». Они происходят из различных религиозных систем. Дайкоку, Хотэй, Бисямонтэн и Бэндзайтэн – буддийские божества; Эбису – персонаж чисто синтоистский; Фукурокудзю и Дзюродзин пришли из пантеона даосизма. Несмотря на то, что даосизм в Японии никогда не был оформлен как сколько-нибудь цельное учение, в народных

верованиях многие даосские персонажи занимали видное место. Например, японцам был хорошо известен образ даосского святого – сэннина (кит. сянь).

И боги счастья, и сэннины наделялись определенными атрибутами, по которым их можно узнать. Так, Чжан Голао изображается с тыквой-горлянкой, из которой он выпускает мула (иногда лошадь), обладающего волшебным свойством: он может во много раз уменьшаться и помещаться в полую тыкву, а при необходимости принимать обычный облик. Га-ма-сэннин (Бессмертный с жабой), как о том свидетельствует его прозвище, изображался с большой жабой на плече. Некогда он воспринял от нее секрет долголетия и прославился как маг и врачеватель. Ли Тегуай предстает в виде оборванного, хромого нищего с посохом в руке. Он был мастером перевоплощения и духовных странствий. Во время одного из таких путешествий Ли Тегуай утратил свою прежнюю телесную оболочку и вынужден был войти в тело только что умершего нищего. Сиванму – владычица Запада – держит в руках персики, дарующие долголетие или бессмертие.

Сэннины умели летать на облаках или на различных животных и предметах: Цинь Гао всегда изображался верхом на огромном карпе, У Чжиши – летящим на развернутом свитке, Сяо Ши – на фениксе.

Не менее колоритны отличительные признаки семи богов счастья: чрезмерно вытянутый череп у Фукурокудзю, непомерная толщина Хотэя, удочка и огромная рыба-тай у Эбису, мешок, «молоток счастья» и крыса у Дайкоку и т. д.

Персонажи народных верований различны по внешнему виду и свойствам, но сближает их одно: все они были наделены способностью даровать людям счастье, покой, материальное благополучие, здоровье, долголетие, беззаботность, веселье.

Среди сюжетов нэцкэ, в основном обращенных в прошлое или не связанных с каким-либо определенным историческим периодом, особняком стоят довольно многочисленные изображения европейцев.

Для японцев периода Токугава отношения с Европой были живой историей, к тому же достаточно длительной, насыщенной различными, порой трагическими событиями. Первые контакты Японии с Европой относятся к середине XVI века. В это время португальцы – торговцы и миссионеры – начинают осваивать Дальний Восток. Японцы приобщаются к западной культуре. Довольно значительные успехи делает проповедь христианства, создаются разного рода европейские школы, в том числе и художественные, появляются переводы европейских теологических и естественно-научных сочинений на японский язык. Сами японцы в 1582 году посылают в Европу посольство, представляющее кланы Арима, Омура и Бунго, которое посетило Лиссабон, Мадрид

и Рим 63. Вслед за португальцами в Японии появляются испанцы, англичане и голландцы. Казалось бы, контакты укрепляются стремительно. Однако в XVII веке распространение европейских знаний было прекращено. Правительство Токугава ясно почувствовало угрозу, скрытую в деятельности миссионеров-иезуитов. Помимо прямого вторжения в страну иноземных армий по следам христианских миссионеров, как то произошло на Филиппинах, проповедь христианства была чревата опасностью нарушения идеологического единства страны, а следовательно таила возможность смут и восстаний. Поэтому были изданы указы об изгнании европейцев и запрещении проповеди христианства. Но не все европейцы были удалены из Японии: англичане ушли сами,

сочтя торговлю с Японией невыгодной; голландцы же сумели остаться, и на протяжении всего периода самоизоляции Японии они поддерживали с ней торговые отношения. Все европейское в XVII-XIX веках находилось под жесточайшим запретом, особенно то, что как-то напоминало о христианстве. Тем не менее европейские знания привлекали внимание ряда японских ученых периода Токугава. Возникло специальное направление в науке – рангаку (голландоведе-ние). Возникло проевропейское течение и в искусстве. Но на общем культурном фоне голландоведение выглядит довольно скромно, хотя именно ему суждено было сыграть серьезную роль в процессе модернизации Японии второй половины XIX века.

Серьезное изучение европейской науки в XVIII – первой половине XIX века – удел одиночек. В целом отношение к европейцам и ко всему европейскому было иным. В нем преобладал интерес к экзотике, совсем так же, как и в Европе XVIII века – к Дальнему Востоку. В период самоизоляции «большинство японцев считало иностранцев (и в особенности европейцев) чем-то вроде оборотней, только внешне напоминающих человека» 64. «Для подавляющей части населения Японии слово „Оранда" (японское произношение названия „Голландия") было синонимом всего непривычного и

чужеземного. Когда поэт и прозаик Сайкаку начал писать стихи в манере, показавшейся современникам необычайной, его стиль назвали эксцентричным – „орандским". Слово „Оранда" употреблялось иногда и в положительном смысле, когда речь шла о вещах, которые были последним криком моды, но чаще всего они использовались для

обозначения путаницы, бессмыслицы. Даже малые дети в Нагасаки кричали: „Это по-голландски!" – когда кто-нибудь из них нарушал правила игры» 65.

В этом же духе изображаются европейцы и в нэцкэ. Чаще всего – это голландцы, которых в период Токугава можно было видеть вживе. Реже встречаются изображения

португальцев, облик которых резчикам нэцкэ был известен только по живописи XVI века. Впрочем, так как далеко не всем резчикам случалось видеть и голландцев, то в одежде и прическах нередки путаница, смешение элементов костюмов и внешности различных иноземцев. Встречается, например, сочетание в одной фигуре маньчжурских халата и косицы с европейскими панталонами 66.

Японцы периода Токугава были почти совершенно изолированы от внешнего мира, и иностранцы были для них фигурами необычными, привлекающими внимание. Причем, не только европейцы, но и китайцы, и жители островов Океании, более знакомые японцам, чем европейцы. Однако отношение к ним было примерно то же: в трактовке их фигур в нэцкэ ясно ощущаются интерес к экзотике и насмешка.