Недетские игры

20

«Лэндкрузер» стоял на набережной Фонтанки, забравшись правыми колесами на тротуар. В машине никого не было. Охранник курил, облокотившись на парапет, и посматривал вниз, на пришвартованный катер, дожидаясь, пока проспится Кальян.

Раздался грохот, дверь каюты с треском распахнулась, и на палубу, стукнувшись головой о низкую притолоку, выбрался растрепанный Кальян. Встал, широко расставив ноги, застегнул ремень на штанах. Осмотрел рубашку с частично оторванными пуговицами и испачканный чем-то рукав кожаной куртки.

Охранник бросил окурок и поприветствовал:

– Доброе утро, Федор Аркадьевич!

Кальян посмотрел на него, похмельно прищурившись:

– Ну и куда мы, блин, плавали?

– Катались, Федор Аркадьевич.

– Все живы?

– Наши – все.

– Остальные меня не колышат… А где мой новый брат?

Охранник понял, что шеф вспомнил о Джексоне.

– Ушел, Федор Аркадьевич.

– Куда ушел? Давно?

– Да часов в шесть. Мы тогда у яхт-клуба пришвартовались. Он и сошел на берег.

– Кто разрешил?

Охранник помедлил с ответом. Но все-таки сказал правду:

– Вы ж сами, Федор Аркадьевич. Вы с ним чего-то все терли, терли, а потом чуть не подрались. Ну и дали команду: если хочет, пусть валит. Вот он и свалил.

– Да? Эх, хорошо погуляли!

У Кальяна зазвонил мобильник. Он долго шарил по карманам, ища телефон. Достал, ответил «Да», тут же перешел на английский:

– Как дела? Я в порядке, спасибо. Я перезвоню тебе позже.

Выбравшись на тротуар, Кальян сел в машину и скомандовал:

– Так, поехали.

– Куда?

– Пока прямо.

На Садовой возле Гостиного он приказал остановиться и ждать. Вышел, купил телефонную карточку и, найдя таксофон, набрал длинный заграничный номер. Разговор опять пошел на английском:

– Хэлло, Джонни! Нет, ждать опасно, товар надо отправлять сразу… Название корабля я скажу, когда они выйдут в нейтральные воды… Слишком много желающих заполучить этот груз. Помолись, Джонни. Помолись. Второго такого случая у нас в жизни не будет. Бай!

Повесив трубку, Кальян с довольным видом ухмыльнулся.

Они познакомились в Афганистане. Джонни был агентом британской разведки, работавшим под журналистской легендой, и угодил в яму к «непримиримым», которым было без разницы, за кого требовать выкуп. После годичного плена за англичанина заплатили, и он вернулся домой, Кальян же еще долго продолжал свою восточную одиссею.

Пять лет назад они случайно встретились в Москве и поняли, что могут быть полезны друг другу. Несколько совместных операций принесли обоим какую-то прибыль, а главное, укрепили во взаимном доверии. Захват тысячи килограммов таджикского героина должен был стать главным делом их жизни. После этого оба собирались податься в теплые страны и зажить в свое удовольствие.

Подключив ФСБ, Кальян обеспечил беспрепятственный транзит груза через Россию. На последнем этапе планировалось пустить госбезопасность по ложному следу, а героин отбить у охраны и погрузить не на голландский корабль, а на другой, названия которого никто, кроме Кальяна, не знал. Прибытие корабля в нужный порт, разгрузку и сбыт героина контролировал уже англичанин. Кальяну не было смысла обманывать Джонни, потому что без его помощи он бы не смог продать такое количество героина. Англичанин же знал, что если он кинет русского друга, тот немедленно сообщит таджикам с голландцами, кто завладел ценным грузом. После этого если и удастся пожить в теплых странах, то очень недолго. Найдут, где бы ни спрятался.

Шилов вышел из подъезда, посмотрел вверх. Юли у окна не было. Она давно перестала его провожать, даже если не спала, когда он уходил на работу. Сегодня и дверь не пошла закрывать. Устроилась на диване с телефоном и, набирая чей-то номер, только помахала рукой. Так прощаются в конце рабочего дня коллеги в каком-нибудь офисе.

Ну и ладно…

Направляясь к «Фольксвагену», Шилов достал ключи и нажал кнопочку на брелоке. Выключаясь, сигнализация пискнула четыре раза, а не два – значит, ночью срабатывала. Случайно, или кто-то пытался залезть? Двери как будто целые, колеса на месте…

В машине кто-то был. Кто-то крупный полулежал на заднем сиденье и зашевелился при приближении Шилова. Ни хрена себе! Рука потянулась за пистолетом, но в этот момент сидевший в «Фольксвагене» человек распахнул дверь и высунулся наружу.

Это был Джексон. Видок у него был еще тот…

– Ну у тебя и рожа, Шарапов! Тебя что, всю ночь убивали?

– Поговорить надо. – Джексон подвинулся, и Роман сел рядом с ним.

– Это не меня убивали. Это я убивал. И это не смешно.

– Спокойно, Женя. Рассказывай.

– Мне бы сперва кофейку. Или водки.

Шилов пересел за руль. Выехал со двора, через два квартала остановился у круглосуточного бистро.

– Пошли?

Джексон кивнул и тяжело выбрался из «Фольксвагена».

– Как ты его, кстати, открыл? – спросил Шилов, запирая двери.

– Молча, Рома, молча. По сравнению с мировой революцией это такая херня…

Шилов мысленно матюгнулся. Вопрос про машину был действительно не самый своевременный и удачный.

В бистро они взяли кофе, двести граммов водки и пиво. Кофе пил Шилов. Джексон – вперемешку все остальное.

Рассказ не был долгим.

– Рома, понимаешь, у меня выхода другого не было!

– Не переживай. Кальян просто так убирать не будет. Наверняка урода какого-то замочил.

– Ствол у него был. В руке держал.

– Вот видишь, считай, самозащита. Злодея завалил.

– Узнать бы, кого.

– Будет сводка – узнаем. Кальян прибираться не будет, ему для шантажа нужен труп и уголовное дело. Адрес помнишь?

– Примерно. Может, найду, может, нет. Темно было. Да и я…

– Не нравишься ты мне, Жека. Давай, бери себя в руки. О деле думай.

Джексон поднял кружку с пивом, сделал несколько смачных глотков.

– Думать не могу. Ты скажи, я сделаю.

– Ждать ценных указаний от Кальяна. И продолжать запой.

– С запоем проблем не возникнет… А вот Кальян – хрен его поймешь, Рома. Он не так прост, каким кажется. Он на два фронта играет. И нигде правил не соблюдает.

Джексон допил пиво и раздраженно отодвинул пустую кружку:

– Знаешь, Рома, все-таки тошно у меня на душе…

– Это потому, что душа есть. Не боись, Жека. Помнишь, как в песне: «Бог обещал нам простить все сполна, когда закончится война».

– А она, ты думаешь, кончится?

Приехав на работу, Роман быстро провел совещание и остался в кабинете один. Сидел, курил. Иногда смотрел на портрет Соловьева в траурной рамке. Иногда брал чистый лист и принимался рисовать какие-то схемы, обозначая взаимоотношения фигурантов, имеющиеся доказательства и возможные мероприятия. Схемы оставались незавершенными. Шилов рвал бумагу и снова задумывался.

Вошел Громов:

– Здорово. Дай закурить.

– Вы же бросили, Юрий Сергеевич.

– Бросишь тут с вами… Ага, спасибо.

– Как там с моей «наружкой»?

– Уже работают. Установят твою дамочку, так что не переживай. Доложат лично мне. Ну а ты давай выкладывай.

– Про что?

– Про военных, про Кальяна, про Василевского. Про все.

– Мне б кто доложил. Одни осколки. – Шилов потер подбородок. – Вы же письмо Ремезова читали…

– Хочешь сказать, что, кроме того письма, у тебя ничего больше нет?

– Я же говорю, одни осколки. Получается так, что эти трое ребят сбежали из части, не желая выполнять приказы командиров, которые поставили «мокрухи» на поток. Их убивают, причем в случае со «скорой» работает взрывник, который работал еще с Карташовым. Умеет же эта паскуда машины взрывать… – Шилов посмотрел на фотографию Соловьева.

– А Бажанов здесь при чем?

– Полагаю, что покойный Карташов замыкался на него в Москве. К тому же Бажанов бывший гэрэушник и может быть связан с военными.

– Подробнее, Рома, подробнее.

– Юрий Сергеич, я, и правда еще не во всем разобрался. – Шилов невольно покосился на горку разорванных бумаг с незавершенными схемами. – Чувств много, а ясной картины никакой.

– Я тут в Москву еду, на доклад к замминистра. Постарайся перед этим перейти от чувств к мыслям. Ты же, в конце концов, руководитель.

– Это-то и мешает, – вздохнул Роман.

Только Громов ушел, как появился Егоров. На «сходке» его не было, он прямо из дома поехал в больницу навестить Василевского.

– Ну чего, как там Ленька?

– Получше. Коньяку требует.

– Значит, скоро поправится. Он ничего нового не вспомнил? Может, эта баба ему все-таки что-то сказала?

Егоров отрицательно покачал головой:

– Никакой конкретики. Все то же самое, что мы от местных пьяниц узнали. Но, я думаю, она могла что-то сказать. Поэтому ее и спровадили на Урал. Только зачем было на Леньку нападать? Хотели нас предупредить, чтоб не совались?

– Вряд ли. Узнали, что он мент, и психанули. Эксцесс исполнителя. Может, этих «разбойников» командиры сами уже наказали. Не удивлюсь, если ствол и ксиву подкинут.

– Хорошо бы, если б так…

Деревянный дом Прапора занимал участок возле дороги на самой окраине Гатчины. Дом не отличался архитектурным изяществом, но был, что называется, справным – каким и положено быть у хозяина, много лет отслужившего на тыловых и хозяйственных должностях.

Доедая завтрак, Прапор привычно грызся с женой. Повод для ругани был, правда, нетипичным – за десять лет супружеской жизни им еще не доводилось попадать в такой переплет между бандитами и ментами. Зато все остальное – аргументы, оскорбления и угрозы – использовались многократно.

– Зря мы во все это ввязались.

– Лучше бы я сидел, да?

– Лучше бы я тебя вообще никогда не встречала.

– Это уж точно. И где тогда мои глаза были?

– Олеженьку жалко. За что ему достался такой отец?

– Молчи, дура.

– Нет, ты мне скажи, ты о сыне подумал, когда…

– Нина, ради бога, не выводи. Вот чего ты от меня сейчас хочешь услышать?

– Хочу услышать, как мы жить дальше будем. Со службы уволили, под статьей ходишь…

– Из этого дурдома давно пора было увольняться. Что я, места на гражданке не найду?

– А что ты делать умеешь?

– Федор обещал пристроить.

– Да у него таких придурков, как ты, пруд пруди. Очень ему еще один нужен! Вот получим деньги, я Олега заберу и уеду.

– Ну-ну… Куда ты, на хрен, денешься?

Ругань могла бы продолжаться и дальше, но поджимало время: Нине пора было вести сына в садик, а потом ехать на работу. С гордо поднятой головой она вышла из кухни, позвала Олега и вскоре хлопнула дверью, не попрощавшись с супругом.

Прапор усмехнулся, достал из кармана засаленную бумажку с номером телефона и, вслух проговаривая цифры, позвонил:

– Алло, Федор? Здравия желаю, это Михаил. – Прапор сделал короткую паузу и откашлялся – как ему казалось, солидно, а на самом деле до неприличия подобострастно. – Как там насчет денег? А если на очной ставке он меня застрелит? Ладно, только все бабки мне. С женой я сам разберусь.

Не успел он положить трубку, как в дверь позвонили.

– Опять, что ли, ключи забыла? – Прапор допил чай и пошел открывать.

Открыл и сразу получил удар в глаз, от которого пролетел половину прихожей и шлепнулся на пол.

Спокойно, по-деловому, в дом вошли Паша, Молчун, Лютый и Топорков. Паша присел на корточки, остальные встали вокруг Прапора полукругом. Ошалело помотав головой, Прапор попробовал встать – и получил от Паши такой тычок в грудь, что перехватило дыхание.

– Я пожалуюсь в УСБ!

Никто не ответил. Молчун достал пистолет и начал присоединять к нему глушитель. У Прапора расширились глаза, когда он разглядел, что это не табельный «ПМ», а ободранный, многократно бывавший в деле «ТТ».

– Я в прокуратуру напишу, – следя за тем, как глушитель накручивается на ствол, неуверенно пригрозил Прапор.

Топорков стал надевать резиновые перчатки. И тоже молча.

Такого быть не могло.

Такое бывало в книгах и фильмах, но чтобы в жизни… Да они что?..

– Я вас всех посажу на хрен, – сказал Прапор, не слыша своего голоса.

Молчун звонко передернул затвор.

Топорков протянул к нему руку:

– Дай, моя очередь.

– Не ври, ты в прошлый раз был.

– А может, по-тихому? – Лютый вытянул из кармана удавку со свинцовыми грузиками на концах.

Прапор закрыл глаза.

Когда открыл, картина не изменилась.

– Хватит, он мой, – сказал Паша, и Молчун подал ему пистолет:

– С этим трудно поспорить.

Паша приставил ствол ко лбу Прапора и взвел курок. Негромкий щелчок отозвался в голове Прапора взорвавшейся бомбой.

– Гриша, включи телевизор погромче, – попросил Паша, и Лютый уверенно проскользнул мимо лежащего Прапора в кухню, где бормотал маленький «Грюндик».

Прапор заорал. Разинул пасть и закричал что есть мочи:

– А-а-а, спасите, а-а-а!!!

Паша двинул Прапору в солнечное сплетение, отчего тот задохнулся и орать перестал, потом воткнул ему в рот ствол.

– Гриша, я же просил! Ты чего, в кнопках разобраться не можешь?

Звук телевизора стал нарастать. Диктор что-то бубнил про политику.

– Заканчивай, Паша. Нам еще по второму адресу ехать, – напомнил Молчун.

Кричать Прапор не мог, но завыть у него получилось.

В то же время, как он ни был раздавлен страхом, но полностью соображать не перестал. Догадаться, что это спектакль и что всерьез убивать его не собираются, он не смог, слишком уж натурально все было разыграно. Но почувствовал, что можно попробовать сторговаться. Он ведь занимался этим всегда и везде, может, и сейчас выгорит?

Вместо слов получилось мычание, сопровождаемое клацаньем зубов по железу, но Паша проявил интерес, вытащил изо рта Прапора пистолет и наклонился пониже, прислушиваясь.

– Меня заставили, я не хотел! – выпалил Прапор, тараща глаза. – Он сказал, что убьет меня, если не соглашусь.

– Кто?

– Федор!

– Какой Федор?

– Прахов фамилия, Кальяном зовут. Да его все знают! Он у Шахида был боссом. У него, наверное, и гранатометы, которых вы не нашли.

– На хрена они ему?

– Я… Я не знаю!

– Что он готовит?

– Не знаю! Но могу узнать, я попробую!

– Сколько он тебе заплатил?

– Восемь штук баксов. Обещал восемь, пока дал половину, сказал, остальное после очной ставки отдаст.

– Дешево же ты себя ценишь, урод!

Паша посмотрел на Молчуна с Топорковым:

– Ну и чего с ним делать теперь?

Молчун дернул плечами: дескать, смотрите сами, но лично я бы решение не стал менять. А Топорков в раздумье покачал головой:

– Может, он живой нам сгодится!

– Да! – Прапор обрадовался, увидев союзника. – Я… Я все… Все, что хотите!

– Чего от тебя можно хотеть? – Паша брезгливо ткнул его пистолетом в лицо. – Один геморрой только… А сдохнешь – и все проблемы решатся.

– Не надо, у меня сын маленький.

– Тоже мне, папаша нашелся! – Паша посмотрел на Лютого, стоявшего в дверном проеме кухни. – Ты как считаешь?

– Пусть признанку напишет. А там поглядим.

– Слышал, урод?

– Я… Я все напишу!

– Ну, тогда живи пока.

Лютый и Топорков отвели Прапора в комнату. Посадили за стол, дали бумагу, прицепили наручником к ножке стола. Прапор торопливо схватил авторучку:

– На чье имя писать?

– Прокурору города Санкт-Петербурга.

– Ага… И… И с чего начинать?

– С начала. Как гранатометы украл, кому и как их продал, – велел Топорков, но Лютый остановил:

– Он так до вечера не закончит. Давай с последнего эпизода, как он Николай Иваныча оговорил.

Паша и Молчун вышли на улицу.

– Вроде получилось.

– Сплюнь! – Паша постучал по деревянным перилам крыльца.

Минут десять они постояли, потом Молчун раздавил окурок и со словами:

– Пойду посмотрю, что этот писатель родил, – скрылся в доме.

Идея наехать на Прапора принадлежала Паше. Лютый его не поддержал:

– Ты в своем СОБРе привык головой стены ломать, а оперу головой думать надо, – однако, когда Молчун и Топорков одобрили план, согласился: – Ладно, поехали.

Всю дорогу Паша переживал. Вдруг Прапор свинтил неизвестно куда, и объявится только на очную ставку? Вдруг он окажется тверже, чем они думают? Или начнет отстреливаться из ворованных гранатометов?

А получилось вон как классно!

Паша представлял реакцию отца, когда ему станет известно, что дело рассыпалось. Конечно, он поворчит, поругает за самодеятельность – как же без этого? Но не сможет теперь говорить, что сын годится только дела подшивать и на задержаниях руки выкручивать.

С бумагой в руке из дома вышел довольный Молчун:

– Готово! Исповедь лжесвидетеля.

– Ну-ка, дай посмотреть.

Паша пробежал глазами текст. Прапор написал очень сжато, но в целом понятно. Ничего, в прокуратуре его допросят как следует. Так даже лучше: никто не скажет потом, что опера выбили показания.

– Ну, чего? – Паша убрал бумагу в карман. – Надо брать его и везти. По дороге позвоним Голицыну, пусть готовится. Заводи машину, мы его сейчас…

Из дома донеслись крик и звон разбитого стекла. Молчун замер, недоуменно прислушиваясь. Паша оттолкнул его, взлетел на крыльцо и бросился по коридору в комнату, в которую отвели Прапора.

Прапора в комнате не было, Топорков, зажимая разбитый нос, смотрел в разбитое окно, и лицо его отражало какую-то детскую обиду.

С улицы долетел крик Лютого:

– Стой, сука! Стой, стрелять буду!

– Я ему наручники начал снимать, а он меня локтем ударил и рыбкой в окно сиганул, – в голосе Топоркова звучала та же несуразная обида. – Лютый за ним прыгнул. Может, догонит?

Тяжело дыша, Лютый появился под окном. Хрустнули осколки стекла. Лютый посмотрел вниз, переступил. Убрал в кобуру пистолет:

– Дохлый номер! Он тут, зараза, все закоулки знает.

Паша с такой злостью посмотрел на Топоркова, что тот попятился и, продолжая зажимать нос, прогнусавил:

– Ну извини! Я ж не специально.

– Потому что в спортзал надо ходить, а не по автосалонам шататься!

– Ладно, всяко бывает, – сказал Молчун примирительно. – Куда он денется? Поймаем! И «чистуха» его у нас осталась. Поехали в прокуратуру.

Паша сплюнул на пол и, поддав ногой опрокинутый стул, вышел из комнаты.