Недетские игры

26

Арнаутов бы предпочел, чтобы Кожурина была в кабинете одна, но ее молодая стажерка – он не помнил, как ее зовут, да и видел-то всего пару раз и с первой же встречи почувствовал неприязнь, – тоже сидела за своим столом и рассматривала фотографии в каком-то деле.

– Можно?

– Проходите, Николай Иванович.

Арнаутов закрыл за собой дверь, неловко помялся и сел на один из двух жестких стульев у стены, которые редко использовались по непосредственному назначению. Обычно на них складывали верхнюю одежду или сумки пришедшие допроситься свидетели. Видеть на этом месте Железного Дровосека было несколько странно и даже жалко. Впрочем, его внешний вид сейчас не оправдывал тяжелое прозвище. Вся энергия куда-то ушла, от былой самоуверенности осталась лишь тень.

– Я просто так, – объяснил Арнаутов.

– У Голицына был?

– Да. Дело он возбуждать не стал. Вся эта история со взяткой… – Николай Иванович махнул рукой и натянуто усмехнулся.

– Понятно, что липа, но сделано грамотно. Да еще твои дров наломали.

– Да уж…

Кожурина посмотрела на стажерку:

– Саш, сходи, пообедай.

Та намека не поняла:

– Да рано еще, Татьяна Николаевна.

– В самый раз.

Александра вздохнула, закрыла дело, положила в сумочку косметичку и телефон. Перед тем как выйти, встала перед зеркалом и поправила макияж, с каким-то болезненным любопытством косясь на неподвижно сидящего Арнаутова.

Все это время Кожурина и Арнаутов молчали. И смотрели кто куда, но только не друг на друга.

Наконец дверь за Александрой закрылась.

– Спасибо, – выдохнул Арнаутов, на которого ее присутствие давило буквально физически.

– Что понурый такой? Ведь все закончилось хорошо.

– Могло быть по-другому.

– Могло. Скажи спасибо Шилову, это он спас жену прапорщика.

Арнаутов невольно дернул щекой: напоминаниями о роли Шилова в этом деле его уже просто достали. Только Голицын трижды указывал на это во время допроса, а еще Лютый (Куда, кстати, он подевался? Говорят, с утра нет на работе, и трубка отключена), Молчун, начальник УБОПа…

– Слушай, Тань, я ведь крепкий мужик. Почему мне кажется, что жизнь сломалась?

– Потому что тебя чуть не поимела система, который ты служил, как верный пес. Потому что сына потерял. И еще потерял удобную женщину, к которой хочешь – ходишь, хочешь – нет.

– Таня!

– Коля, тема закрыта. Я слишком долго вешалась к тебе на шею.

– Исправлюсь.

– Поздно, у меня другой.

Обычно неподвижное лицо Арнаутова исказила болезненная гримаса. Одновременно он закинул ногу на ногу, положил руку на спинку соседнего стула и посмотрел в потолок.

Татьяна вздохнула: детский сад, по-другому не назовешь.

– Я его знаю?

– Не о том думаешь. С системой ты разберешься, до пенсии доработаешь. Баб одиноких море, настоящий полковник всегда кому-нибудь пригодится. А вот сына можешь потерять совсем. Он, говорят, теперь к Лютому жить переехал?

– И что?

Кожурина подошла к Арнаутову. Встала рядом с ним, прислонившись к стене.

Арнаутов сел ровнее, снял локоть с соседнего стула.

– Что же он сбежал-то?

– Тесно у нас для двоих.

– Тесно? Или душно? Извини, но жена от тебя тоже сбежала.

– Тань, чего ты хочешь?

– Наставляю на путь истинный. Последний жест милосердия. Я ведь тебя все-таки любила.

И к Пашке хорошо отношусь. Верни его, пока не поздно.

– Что ж мне, на поклон идти?

– На разговор. Только без командного рыка и нравоучений. Не послушаешь меня сейчас – сдохнешь один, никому не нужный старый пес.

– Я уже такой.

– Это еще цветочки.

Кожурина вернулась к столу. Не садясь, взяла листок, что-то быстро написала на нем. Вернулась к Арнаутову:

– На, это адресок стажерки моей. Твой Пашка или у Лютого, или у нее.

– Когда успел…

– Или она успела. Я тебя почему тороплю: не нравится мне она. Непростая девочка. Всего не скажу, но Пашка может с ней влипнуть.

Арнаутов резко поднялся:

– Я ей ноги поотрываю!

– Хорошая фраза для начала разговора. Только не забудь перед этим еще дверь выбить. И у тебя все наладится.

Арнаутов, прочитав адрес, убрал записку. Они молча постояли перед друг другом. Арнаутов захотел ее обнять, но она, почувствовав это, отступила назад. Он сунул руки в карманы.

– Я что, никогда не был ласков с тобой?

Она ответила, почти не задумавшись:

– Был, Коля, был. За пять лет два раза. Иди, мне надо работать.

Она села за стол, раскрыла какую-то папку.

Арнаутов постоял, посмотрел на нее. Потом, ни слова не сказав, вышел.

Какое-то время Кожурина продолжала сидеть, машинально пробегая глазами по строкам документа и не понимая написанного. Потом отодвинула папку и взяла из ящика стола плоскую бутылочку коньяка. Выпила прямо из горлышка. Поставила бутылку на тумбочку – так, чтобы она была у нее под рукой, но не бросалась в глаза тому, кто войдет в кабинет, взяла телефон и набрала номер Стаса.

– Привет, это я. Скажи что-нибудь ласковое. А то сердце давит.

– Коньячку выпей.

– Ласково! А еще что-нибудь?

Стасу потребовалось время, чтобы ответить.

Кожурина слышала шум машин и какие-то отдаленные голоса – Скрябин был где-то на улице.

Он ответил:

– А еще… Я тебя люблю!

– Сто лет этих слов не слышала.

– А я сто лет их не говорил.

– Ты где?

– Работаю.

– Будь осторожен.

– Буду.

Она подумала, что уже сказала и услышала все, что хотела сказать и услышать, и собралась завершить разговор, как Скрябин спросил:

– Ты ребенка хочешь?

– Что?

– Ребенка, – повторил Стас, словно пробуя слово на вкус. – Только не говори про возраст и прочее. Хочешь или нет?

Ни один мужчина никогда ее об этом не спрашивал. Все считали само собой разумеющимся, что с детьми следует обождать. До окончания учебы. До тех пор, пока на работе не утвердишься. До улучшения жилищных условий. До повышения зарплаты. До… До…

Так всю жизнь и прождала.

Дождалась, что уже и сама почти перестала думать об этом.

А он взял и так просто спросил.

И она так же просто ответила:

– Да, хочу.

Помолчала и неуверенно добавила:

– А когда?

– Через девять месяцев.

– Я сегодня коньяк пила.

– Ничего, к вечеру выветрится. Все равно раньше девяти не закончим.

Кожурина услышала голос Шилова: он звал Стаса.

Закрыв трубку ладонью, Скрябин, видимо, что-то ответил, а после торопливо пояснил:

– Извини, надо бежать. Целую. Пока!

Они стояли в Румянцевском садике на Васильевском острове. Слева – Академия художеств, справа – Меншиковский дворец, за спиной – Нева. Прямо – обелиск в честь победы русских войск над турками в войне 1768-1774 гг.

– Когда я в Универе учился, – сказал Сапожников, – у нас байка ходила про студента с очень крайнего севера. Он здесь кисет с табаком закопал.

– Зачем?

– Чтобы на экзаменах не завалили и чтобы учеба хорошо шла. У них обычай такой. Когда приезжаешь жить на новое место, надо задобрить самого главного местного духа. Говорят, он с красным дипломом закончил.

– А потом пришел работать в уголовный розыск, – Шилов усмехнулся. – Ладно, это все лирика. Какие мысли по делу?

– Странно, что он это место выбрал. Со всех сторон, как на ладони.

– Он же Румын. Может, у них тоже принято подарки под памятниками закапывать, чтоб удача была… А что «как на ладони» – так и он всех видит. И по Второй линии проходняками можно уйти. Стас! Стас, ты где?

Скрябин был рядом, но в обсуждении участия не принимал. Он, как закончил телефонный разговор, так и стоял, с отрешенно-мечтательным видом глядя куда-то вдоль набережной. Только после того, как Шилов дважды громко позвал, он встрепенулся:

– Я здесь.

– Уверен? Давай предложения. Тут голяк, любую маскировку он срубит.

– Предложения… – Стас вздохнул. – Меня больше волнуют посторонние. Вон их тут сколько!

Народу действительно было много. Молодые мамы с колясками. Прогуливающиеся пенсионеры. Студенты. Дворники, неторопливо сгребающие опавшую листву.

– Посторонних я беру на себя, – сказал Шилов, – мне французы один приемчик показали по очищению пространства.

– Я за дворника сойду. А он, – Стас кивнул на Сапожникова, – пусть косит под студента. Можно даже с очень крайнего севера. Только сигареты не надо закапывать. Лучше просто стой и вспоминай таблицу умножения.

Утрясая детали плана, они прошлись по садику.

Неожиданно для Романа Скрябин спросил:

– Вчера, когда ты на гаишную машину пошел в лобовую, ты бы на самом деле?..

– Конечно! – мгновенно отреагировал Шилов. Но, выдержав паузу, поправился: – А если честно, Стас, то не знаю…

Они походили еще немного, присматриваясь к планировке летней эстрады, к расположению фонтанов и памятников, прикидывая, где Румын может поставить машину или откуда появиться пешком.

– Ну, вроде все. – Шилов посмотрел на часы. – Сейчас двенадцать тридцать, значит, у нас есть два часа личного времени. Предлагаю где-нибудь перекусить. Не люблю воевать на голодный желудок.

Кальян привез Джексона и Лютого в пригородный поселок и тормознул перед огороженным штакетником участком с деревянным домом. В первый момент Джексону показалось, что это тот самый дом, в котором он застрелил Спеца, но, присмотревшись он убедился в ошибке. И поселок другой – поменьше размером, чем тот, и побогаче, и дом совсем не похожий. Общего у них только крытая шифером двускатная крыша с прямоугольной трубой и низенькое крыльцо перед дверью.

Присмотревшись, Кальян процитировал строчки из школьной поэмы:

– Чапаев не слышит, чапаевцы спят, дозор боевой неприятелем снят, – и направил «Лэндкрузер» прямо на широкую калитку.

Она была не заперта и легко распахнулась, пропуская машину.

Те, кто был в доме, наконец что-то заметили. Дернулись занавески на окнах, мелькнули лица. Потом на крыльцо высыпали три бугая, ни одного из которых Джексону прежде видеть не приходилось.

Кальян указал на них:

– Эти ребята с нами пойдут. Их зовут… А впрочем, на хрена вам их имена?

Он выдернул ключи из замка зажигания и выпрыгнул из высокой «Тойоты». Скомандовал безымянным бойцам:

– Вольно! Разойтись! – и махнул рукой Лютому с Джексоном: – Чего застряли? Пойдемте селиться!

Внутри дом выглядел лучше, чем снаружи. Стены были отделаны лакированным деревом, стояла приличная мебель. Кальян отвел в дальнюю комнату без окон. Она была узкой, половину пространства от стены до стены занимал жесткий топчан. Еще имелись пара стульев и тумбочка.

– Не «Хилтон», конечно, – усмехнулся Кальян, – но чтобы перекантоваться, сойдет.

– Значит, вшестером на дело пойдем? – уточнил Лютый. – А где же остальные члены коллектива?

– Отпущены. – Кальян многозначительно поднял глаза к потолку. – В вечный неоплачиваемый отпуск. Сами справимся.

– Ты бы вместе с ними и без нас справился, – заметил Джексон, бросая на топчан свою кепку.

– Да я бы и один справился. Только груз тяжелый, а грузчикам не доверишь… Этих потом надо будет убрать.

– Думаешь, они не догадываются? – недоверчиво посмотрел Лютый.

– Чтобы догадываться, нужно мозги иметь.

– Жрать охота! – объявил Джексон, потирая живот.

– Холодильник в сенях. Есть все, кроме горючего.

Джексон ушел. Прислонившись к стене и перебирая четки, Кальян ждал, когда Лютый заговорит. Он не сомневался, что Лютый воспользуется тем, что они остались вдвоем, и догадывался, о чем пойдет разговор.

Он не ошибся.

– Кальян, он – из шиловского отдела. А там перебежчиков отродясь не бывало.

– Что, ни одного мечтающего о деньгах хохляцкого беженца?

– Да пошел ты!

Кальян рассмеялся:

– Да не обижайся ты, я шучу. Я все знаю, но я его тоже проверил кровью. Кровью упущенного тобой Спеца, кстати…

Услышав приближающиеся шаги, они замолчали. Кальян продолжал все так же стоять, перебирая четки, а Лютый снял куртку и принялся укладывать ее на краю топчана так, чтобы она не помялась.

С бутылкой безалкогольного пива в руке вошел Джексон:

– Спасибо, что хоть такого взял.

– Все для вас.

– Курить на двор можно ходить? А то ведь здесь задохнемся.

– Можно. Если осторожно.

– Спасибо, благодетель! – Джексон шутовски поклонился и вышел.

Когда хлопнула, закрываясь за Джексоном, входная дверь дома, Кальян сказал Лютому:

– Веселый парень, правда? А чтобы ты не волновался, уберешь его сам. После всего…

Спустившись с крыльца, Джексон закурил. Кладя зажигалку в боковой карман куртки, нащупал брелок от «Лексуса». На нем было две кнопочки, нажимать следовало ту, что справа. На ощупь проверив, что брелок лежит в ладони правильной стороной и кнопки не перепутаны, Джексон осторожно вдавил большим пальцем.

Он, конечно, знал, что от нажатия брелок не взорвется и не заорет дурным голосом автомобильной сигнализации, но невольно напрягся.

Интересно, сработало? Проверить-то они с Ромкой не догадались…

Вообще, к подобным достижениям технического прогресса Джексон относился с сомнением. Это в кино хорошо, а по жизни… Или импульс окажется недостаточно сильным, или рядом какая-нибудь воинская часть, которая ставит помехи, или дежурный за пультом как-нибудь прозевает сигнал. Короче говоря, большой надежды нет. Придет помощь – отлично. Но изначально надо рассчитывать лишь на себя.

Впрочем, это всегда так.

Из дома вышел Кальян.

– Контролируешь? – понимающе хмыкнул Джексон.

– Просто соскучился.

– Конечно, это не мое дело, но арнаутовский отдел под тебя больше всех копал. Ты этому орлу доверяешь?

– Не боись, Гриня со мной насмерть повязан. Ведь он же для меня Шахида убрал.

– Так ты его специально сдал?

– Правильно. Шахидушка голову стал высоко поднимать. Тут у нас с Гришей дружба как раз началась. Я отдал Грише прапорщика, а тому приказал навести на Шахида. Шахиду заказ на начальника порта подкинул. Шахид портовика сделал – и погиб при задержании от пули героического опера. Портовик мертв. Шахид мертв. – Перечисляя, Кальян загибал пальцы. – Мой опер в фаворе. Как тебе комбинация?

– В милицию не пробовал устроиться?

– Когда-то хотел. Но жизнь не позволила.

– Все равно ты Гришу зря на дело взял. Перед людьми палишь, передо мной.

– Все когда-то кончается. Зачем мне за океаном свой мент в Питере? А чтобы ты не волновался, уберешь его сам. Скрипач не нужен…

Румын не заставил себя ждать.

Он появился в пятнадцать ноль пять, и возник словно из неоткуда. Только что на аллее никого не было, и вдруг – вот он: стоит, смотрит, водит головой из стороны в сторону. Кепка, светлое пальто до середины бедра, джинсы, ботинки на толстой подошве.

На летней эстраде Шилов, в расстегнутой куртке и с бутылкой пива в руке, пытался отбивать чечетку. Сидевшие на скамейке перед эстрадой девчонки из Универа хихикали над его выкрутасами. Танцор из Романа был еще тот: ни ритма, ни пластики.

Стас, в оранжевой безрукавке, уныло махал куцей метлой. Рядом с ним трудились две женщины-дворничихи. Сгребать листья и мусор у них получалось намного ловчее, но Румын не обратил внимания на разницу в навыках. А может, не придал им значения. Мало ли, когда этот парень дворничать начал. Не научился еще, не успел. По роже видно, что это какой-то бюджетник, взявший метлу, чтобы подзаработать копейку и заткнуть пасть жене, вечно грызущей его за безденежье.

Сапожников сидел на скамейке и трепался по телефону. Он говорил громко и оживленно жестикулировал свободной рукой. До Румына долетали отдельные слова. Общий смысл разговора был ясен: убалтывает подругу на встречу, а она чего-то ломается, ссылаясь на предстоящий семинар по английской поэзии. Студентов в садике было много, они сидели и стояли группами и поодиночке, и Сапожников на их фоне не выделялся.

В пятнадцать ноль восемь Румын подошел к обелиску и простоял там ровно минуту, после чего собрался уйти, но не в сторону набережной, откуда возник, а мимо эстрады, через один из боковых выходов.

Лучшего нельзя было и пожелать.

Запрокинув голову, Шилов приложился к бутылке. Боковым зрением уловил, как приближается Румын, а сзади, с двух сторон, его нагоняют Стас и Сапожников. Оружие было у обоих в руках.

Только бы он не обернулся!

Ну, подойди еще на пять метров! Еще! И еще!

Хватит!

Шилов встал к Румыну спиной и приготовил «беретту». Слух был так напряжен, что он слышал, как поскрипывает песок под толстыми подошвами ботинок убийцы.

Развернувшись, Шилов одновременно бросил бутылку и выстрелил в воздух, крикнув:

– Стоять! Руки! Вверх руки!

Румын замер, чуть присев. Правая рука, метнувшаяся было под пальто, остановилась на полпути. Он оглянулся через плечо, увидел Скрябина и Сапожникова с пистолетами, с двух сторон нацеленными ему в спину.

– Руки поднял! – еще раз крикнул Роман, держа Румына на мушке.

Взрывник не спешил подчиняться. Зато, как с облегчением отметил Роман, выстрел произвел нужное действие на гражданское население. Всех, кто находился вблизи от эстрады, как ветром сдуло. Далеко они, правда, не убежали, остались смотреть, но там их уже вряд ли зацепит шальными пулями. Правы оказались французы, способ эффективный…

– Вы чего, мужики? Обознались, наверное? – подал голос Румын.

– Руки! Держи их так, чтобы я видел! Дернешься – пристрелю!

– Откуда будете, мужики?

– Уголовный розыск!

– Хваткие ребята. Прошу учесть, что при аресте я сопротивления не оказывал. Оружие сдаю добровольно.

– Левой рукой, медленно, двумя пальцами!

Румын подчинился и бросил на землю старый «вальтер» военного образца. Такую штуку неудобно скрывать под одеждой, но зато если уж пустишь в ход, мало не покажется.

– Ногой отбрось!

Румын оттолкнул от себя пистолет.

Пока вроде все идет гладко, но… Неужели он действительно сдался? Может, просто уверен, что против него нет реальных улик, и рассчитывает при содействии друзей-военных через два дня уйти на свободу?

– Бери меня тепленького! – ухмыльнулся Румын, держа руки над головой.

– Рома, он мне не нравится, – крикнул Стас. – Может, пристрелить его на фиг?

– Ничего не получится, я не дам повода. Отписываться придется. – Не опуская рук, Румын покосился на Скрябина.

Тот ответил:

– Ничего, не впервой.

– Шанс у тебя один – чистосердечное признание, – добавил Роман.

– Ты мне стакан спирта налей, и я тебе все как на духу выложу, начальник!

– Стас, ты прав, он мне тоже очень не нравится. Толик, давай на колени, а потом мордой вниз. Руки за спину!

Румын выполнил.

Не дожидаясь команды, Сапожников сунул «макаров» за пояс, достал наручники и подошел к задержанному.

Надо было не так. Надо было, приблизившись, врезать ему между ног или по голове, и только лишь потом цеплять браслеты. И пистолет надо было не за пояс совать, а или отдать Скрябину, или держать в руке, будучи готовым стрелять при малейшем подозрительном шевелении. Продырявить руку или бедро – этого достаточно, чтобы сломить сопротивление и не вызвать серьезных претензий прокуратуры.

Сапожников сделал неправильно.

Шилов интуитивно почувствовал, что может произойти, но помешать не успел – Сапожников уже наклонялся к задержанному.

Из положения лежа, с руками за спиной, Румын ногами подсек Сапожникова и уронил его на себя, успев моментально, пока Сапожников еще падал, извернуться на спину и оказаться под ним. Одной рукой, локтевым сгибом, он сжал шею Сапожникова, другой – выдернул у него из-за пояса пистолет и – даже не увидев, а как-то почувствовав, что Стас подбегает и готовится выстрелить, – успел дважды выстрелить первым.

Стасу попало в плечо и в левую часть груди. Взмахнув руками, он упал. Пистолет отлетел куда-то на землю.

Шилов не мог стрелять. Румын прикрывался Сапожниковым, и, стоя на летней эстраде, на полтора метра выше них, Роман мог попасть только в своего парня, но не в убийцу.

Румын целился в Шилова из трофейного пистолета, при этом сумев так придушить Сапожникова, что тот уже почти не дергался, и только лежал, бессильно вцепившись пальцами в сдавившую горло руку.

– Ствол на землю! Ствол на землю, ты понял меня? Я ему башку разнесу! – Подтверждая угрозу, Румын ткнул «макаром» в висок Сапожникова. – Ну, быстро!

Шилов бросил «беретту».

– Интересный пестик! Где наполоскал? А теперь табельный! Ну!!! – Румын отвел пистолет от головы Сапожникова и выстрелил ему в бедро.

Сапожников дернулся и заорал.

Шилов достал из поясной кобуры и бросил «ПМ».

– Пять шагов назад!

Шилов начал пятиться.

Румын коротко глянул на Стаса. Тот лежал на спине и, казалось, не дышал. Времени приглядываться внимательнее у взрывника не было. Отпихнув Сапожникова, который от болевого шока почти лишился сознания, Румын начал вставать. Пистолет он держал нацеленным на Романа.

За спиной Румына Стас приподнял голову. Собравшись с силами, потянул за страховочный ремешок, петля которого была надета на брючный ремень, а карабинчик прикреплен к скобе на рукоятке «макарова». Единственный из всех, Скрябин соблюдал инструкцию по ношению табельного оружия, и сейчас это могло помочь.

Шилов видел это, и, отвлекая внимание Румына на себя, сначала остановился, сделав несколько очень коротких шагов, а потом, когда Румын крикнул: «Еще!», пошел не прямо назад, к заднику сцены, а чуть в сторону, вынуждая противника поворачиваться.

Ремешком подтянув к себе пистолет, Скрябин сжал рукоятку и на секунду замер, собираясь с силами.

А потом, рывком приподнявшись, несколько раз нажал спуск.

Первая пуля попала Румыну в лопатку и развернула его, вторая зацепила по касательной бок. Остальные вообще не попали.

Обессиленный, Стас упал на спину.

Скрючившись и зажимая локтем рану, Румын прицелился, чтобы добить его.

Шилов прыгнул с эстрады.

Услышав шум, Румын мгновенно развернулся и выстрелил, но Шилов уже катился по земле к своим пистолетам. «Макар» лежал ближе. Шилов схватил его, одним движением сжимая пальцы на рукояти и опуская предохранитель. Патрон уже был в патроннике, открывать стрельбу можно было немедленно. Поднять руку, чтобы прицелиться в туловище или в голову, Шилов не успевал, и выстрелил по ногам Румына.

Первая пуля впилась в песок возле его ботинка, вторая ударила в щиколотку, перебив кость.

Взрывник рухнул, как будто ногу ему отрубили. Пушка вывалилась из руки и, увидев, что подобрать ее не успевает, Румын что-то крикнул.

Кажется, он кричал:

– Все, я сдаюсь! Не стреляйте, не надо! – или что-то подобное.

Его крик заглушил грохот выстрелов.

Подбежав ближе, на то расстояние, с которого не промахиваются, все оставшиеся шесть патронов Роман выпустил ему в голову.

В машине «скорой помощи» по дороге в больницу Скрябин сказал Роману:

– Все-таки мы его сделали!

– Это ты его сделал, Стас.

– Как там Сапожников?

– Едет во второй машине. Живой, только нога пробита.

– Надо было кисет у памятника закопать. Тогда бы нам повезло больше.

– Выздоровеешь – закопаешь.

– Свидание сорвалось…

– Я позвоню, предупрежу.

– Не-е, еще уведешь! Я тебе не доверяю…

Шилов улыбнулся: вспомнив слова Егорова, он догадался, с кем было назначено свидание у Стаса.

– Ром, ты лучше скажи, ты эту «скорую» проверил?

– На какой предмет?

– На предмет наличия взрывного устройства.

Врач хмуро посмотрел на них:

– У нас, между прочим, одна машина взорвалась. Приятель мой погиб. Какая-то сволочь бомбу подложила. До сих пор не нашли.

Стас и Шилов переглянулись.

Ответил Стас:

– Чего его искать? Захочется посмотреть – приезжайте потом в морг на Екатерининском. Поквитались мы за вашего приятеля…