Недобрые Самаритяне

Может ли финансовое благоразумие зайти слишком далеко?

Наверное на всех, кто смотрел блокбастер «Mission Impossible III», должно было произвести сильное впечатление городское великолепие Шанхая, центра китайского экономического чуда. Также им, наверное, запомнилась сцена в финале с лихорадочной погоней, поставленная в причудливом, но захудалом районе вдоль канала, который кажется так и застрял в 1920-х годах. Контраст между этим районом и небоскрёбами в центре города символизирует ту проблему, с которой столкнулся Китай – быстро растущее неравенство и недовольство, которое оно порождает.

Кстати, те, кто смотрел предыдущие серии «Mission Impossible», удовлетворили своё любопытство. Впервые в этом цикле фильмов, нам дали расшифровку аббревиатуры IMF [совпадает по написанию с МВФ], грозного разведывательного ведомства, в котором служит главный герой Итан Хант (Том Круз). Оно называется Служба Невыполнимых Задач (Impossible Mission Force).

Настоящий МВФ (IMF), Международный валютный фонд, может и не посылает тайных агентов взрывать здания или ликвидировать неугодных, но его всё равно очень боятся развивающиеся страны, ибо для этих стран он играет роль стражника у ворот, который контролирует их доступ к международным финансам.

Когда у развивающихся стран случается кризис платёжного баланса, как это часто бывает, исключительно важным становится подписание соглашения с МВФ. Деньги, которые ссужает сам МВФ – это только малая толика всей истории, потому что своих денег у МВФ мало. Намного важнее само соглашение. Оно считается гарантией того, что страна исправит свою «расточительность» и примет комплекс «хороших» политических мер, которые обеспечат её [страны] будущие возможности выплатить свои долги. Только после заключения такого соглашения, потенциальные займодавцы – Всемирный банк, правительства богатых стран и займодавцы частного сектора, согласятся продолжить предоставлять финансы соответствующей стране. Соглашение с МВФ включает в себя принятие [страной] широкого (и всё более расширяющегося, см. Главу 1) круга экономических мер, начиная с либерализации внешней торговли и заканчивая принятием нового предпринимательского права. Но самые важные и пугающие условия МВФ касаются макроэкономической политики.

Макроэкономическая политика, состоящая из монетарной [кредитно-денежной и валютной] и фискальной [бюджетно-налоговой] политики, имеет своей целью изменить поведение всей экономики целиком (которое отличается от простой суммы поведений отдельных экономических субъектов, из которых она складывается).[258] Неочевидная идея о том, что целая экономика может вести себя отлично от простой суммы её составных частей, принадлежит знаменитому кембриджскому экономисту Джону Мэйнарду Кейнсу (John Maynard Keynes). Кейнс утверждал, что то, что является рациональным для отдельных субъектов, может и не быть рациональным для всей экономики в целом. К примеру, во времена экономического спада, фирмы сталкиваются с тем, что спрос на их продукцию падает, а рабочие сталкиваются со всё возрастающим риском сокращения штатов и снижения заработной платы. Для отдельных фирм и их работников благоразумным будет сократить свои расходы. Но если все экономические субъекты сократят свои расходы, им всем будет только хуже, ибо комбинированным эффектом в результате таких действий станет снижение совокупного спроса, которое в свою очередь увеличит всеобщие шансы на банкротство или увольнение. Следовательно, утверждает Кейнс, правительство, чьей обязанностью является управление всей экономикой, не может прибегнуть просто к увеличенной версии плана действий, рационального для отдельных экономических субъектов. Оно должно всегда целенаправленно вести себя противоположно тому, как ведут себя [все] другие экономические субъекты. Следовательно, во времена экономического спада, оно должно увеличить свои расходы, чтобы уравновесить тенденцию фирм частного сектора и рабочих по сокращению своих расходов. Во времена экономического подъёма, оно должно сокращать свои расходы и увеличивать налоги, чтобы эти меры предотвратили превышение спроса над предложением.

До 1970-х годов, отражая заложенные в неё идеи, главной целью макроэкономической политики было сокращение амплитуды колебаний уровня экономической активности, известных как экономические циклы. Но с момента подъёма неолиберализма и его «монетарситского» подхода в конце 1980-х гг., фокус макроэкономической политики значительно сместился. «Монетаристы» называются так, потому что они считают, что цены растут, когда слишком большой объём денег [в обращении] следует за данным [конкретным] количеством товаров и услуг. Также они считают, что стабильность цен (т.е. поддержание низкого уровня инфляции) является основой благополучия и, следовательно, денежная [эмиссионная] дисциплина (которая требуется для стабильности цен) должна быть наиважнейшей целью макроэкономической политики.

Когда речь заходит о развивающихся странах, Недобрые Самаритяне ещё больше подчёркивают необходимость финансовой дисциплины. Они считают, что у большинства развивающихся стран не хватает самодисциплины «жить по средствам»; считается само собой разумеющимся, что они печатают деньги и заимствуют без оглядки на последствия. Доминго Кавальо (Domingo Cavallo), известный (или печально известный, после финансового коллапса 2002 года) бывший министр финансов Аргентины, однажды назвал свою страну «бунтующим подростком», который не в состоянии управлять своим поведением, и которому нужно «повзрослеть»[259] Поэтому, считают Недобрые Самаритяне, твёрдая направляющая рука МВФ просто жизненно необходима для обеспечения макроэкономической стабильности и последующего роста в этих странах. К сожалению, макроэкономическая политика насаждаемая МВФ дала почти полностью противоположный результат.

«Грабитель, вооружённый разбойник и наёмный убийца»

Неолибералы считают инфляцию Врагом народа номер один. Рональд Рейган однажды выразился очень красочно: «инфляция так же жестока, как грабитель, так же страшна, как вооружённый разбойник, и так же смертельна, как наёмный убийца»[260] Они считают, что чем ниже уровень инфляции, тем лучше. В идеале они хотят нулевой инфляции. Как максимум, они готовы принять очень низкую, исчисляемую однозначными цифрами, инфляцию. Стэнли Фишер (Stanley Fischer), родившийся в Северной Родезии [Зимбабве] американский экономист, который в 1994-2001 гг. был главным экономистом МВФ, прямо рекомендует стремиться к уровню инфляции в 1-3%.[261] Но почему инфляцию считают такой вредной?

Для начала, утверждается, что инфляция – это [своеобразная] форма невидимого налога, который несправедливо лишает людей нажитого непосильным трудом. Покойный Милтон Фридман (Milton Friedman), гуру монетаризма, утверждал, что «инфляция – это такая форма налогообложения, которая может налагаться без [соответствующего] законодательства».[262] Но незаконность «инфляционного бремени» и, проистекающая из него социальная несправедливость, являются всего лишь верхушкой айсберга.

Неолибералы утверждают, что инфляция также вредна для экономического развития.[263] Большинство из них придерживаются убеждения, что чем ниже уровень инфляции в стране, тем вероятнее высокий уровень роста. Аргументация здесь такая: для роста необходимы инвестиции; инвесторы не любят неопределённости; поэтому нужно поддерживать стабильность в экономике, что означает удерживать стабильные цены; таким образом низкая инфляция – это необходимое предварительное условие для [появления] инвестиций и роста. Такой аргумент казался особенно привлекательным в тех странах Латинской Америки, где сильна память о катастрофической гиперинфляции 1980-х годов, сочетавшейся с коллапсом экономического роста (в особенности в Аргентине, Боливии, Бразилии, Никарагуа и Перу).

Экономисты-неолибералы утверждают, что для достижения низкого уровня инфляции совершенно необходимы две вещи. Во-первых, должна быть финансовая [эмиссионная] дисциплина – центральный банк не должен увеличивать предложение денег свыше того [уровня], который абсолютно необходим для того, чтобы поддерживать реальный рост в экономике. Во-вторых, должно быть финансовое благоразумие – ни одно правительство не должно жить не по средствам (подробнее по этому вопросу далее).

Для того, чтобы обеспечить денежную дисциплину, нужно заставить центральный банк, который управляет предложением денег, преданно и неотступно следовать делу обеспечения стабильности цен. Полностью приняв такую линию рассуждений, Новая Зеландия, к примеру, в 1980-е годы индексировала заработную плату управляющего (governor) центрального банка, обратно пропорционально уровню инфляции, чтобы у него или у неё был бы очень личный интерес контролировать уровень инфляции. Как только мы станем просить центральный банк принять во внимание другие вещи, вроде роста или занятости, продолжают [экономисты-неолибералы], политическое давление на него станет [совершенно] невыносимым. Стэнли Фишер заявляет: «Если ставить перед центральным банком общие и многочисленные задачи, то он станет выбирать из них [приоритетные] и, несомненно, подвергнется политическому давлению, чтобы сместить свои [приоритеты], в зависимости от [условий, диктуемых] выборным циклом.[264] Наилучший способ, чтобы предотвратить возникновение такой ситуации, это «защитить» центральный банк от политиков (которые плохо понимают экономику, а самое главное, имеют краткосрочные горизонты), сделав его «политически независимым». Эта ортодоксальная вера в преимущество независимого центрального банка так сильна, что МВФ часто делает его условием предоставления своих займов, как, к примеру, произошло в случае с Кореей, после её валютного кризиса 1997 года.

Кроме финансовой дисциплины, неолибералы традиционно подчёркивают важность благоразумия правительства – если правительство живёт не по [имеющимся] средствам, возникающий бюджетный дефицит приводит к инфляции, тем что создаёт спроса больше, чем экономика может удовлетворить.[265] В последнее время, после волны финансовых кризисов развивающихся стран конца 1990-х – начала 2000-х годов, было признано, что не только правительство может жить не по средствам. Большую часть избыточного долгового бремени в этих кризисах несли фирмы частного сектора и потребители, а не государство. В результате акцент [позиции неолибералов] был смещён на «благоразумные правила» [пруденциальные нормативы] для банков и прочих фирм финансового сектора. Самым важным среди них является норматив достаточности капитала банков, рекомендованный Банком международных расчётов (BIS – Bank for International Settlements), клубом центральных банков, расположенным в швейцарском городе Базеле (подробности далее).[266]

Инфляция инфляции рознь

Инфляция вредит росту – это [утверждение] стало одной из наиболее широко признанных универсальных экономических истин нашей эпохи. Но поглядим, как вы станете относиться к ней, после того как вы переварите нижеследующую информацию.

В 1960-е и 1970-е годы средний уровень инфляции в Бразилии составлял 42% в год.[267] Несмотря на это, в эти два десятилетия, Бразилия являлась одной из самых быстрорастущих экономик в мире – её среднедушевой ВВП в этот период прирастал по 4,5% в год. И наоборот, в период 1996-2005 гг., когда Бразилия приняла неолиберальную ортодоксию, особенно в отношении макроэкономической политики, её средний уровень инфляции составлял всего 7,1% в год. Но в этот же самый период её среднедушевой доход прирастал всего на 1,3% в год.

Если вас не убеждает пример Бразилии, что вполне понятно, ведь гиперинфляция в 1980-е и начале 1990-х гг. шла рука об руку с низкими показателями роста, то как вам вот такой пример. Во времена корейского «экономического чуда», когда её экономика прирастала по 7% в год в среднедушевом исчислении, уровень инфляции в Корее был близок к 20% – 17,4% в 1960-е и 19,8% в 1970-е годы. Эти цифры были выше, чем у некоторых латиноамериканских стран, и совершенно противоречат культурным стереотипам гиперэкономных, осторожных жителей Восточной Азии в противоположность весёлым и расточительным латинос (подробнее о культурных стереотипах см. Главу 9). В 1960-е годы уровень инфляции в Корее намного превышал уровень пяти латиноамериканских стран (Венесуэлы, Боливии, Мексики, Перу и Колумбии) и стоял не намного ниже уровня этого печально известного «бунтующего подростка» – Аргентины.[268] В 1970-е годы уровень инфляции в Корее был выше, чем в Венесуэле, Эквадоре и Мексике и не намного ниже, чем в Колумбии и Боливии.[269] Вы по-прежнему уверены, что инфляция не совместима с экономическим успехом?

Этими примерами я не пытаюсь доказать, что всякая инфляция хороша. Когда цены растут очень быстро, они подрывают саму базу рациональных экономических расчётов. Опыт Аргентины в 1980-е и начале 1990-х годов хорошо это показывает.[270] В январе 1977 года упаковка молока стоила 1 песо. Четырнадцать лет спустя, та же упаковка стоила свыше 1 миллиарда песо. В период с 1977 по 1991 гг., инфляция раскручивалась со скоростью 333% в год. Был даже период, протяжённостью в 12 месяцев, который окончился в 1990 году, когда реальная инфляция составляла 20266%. История гласит, что в этот период цены росли так быстро, что в некоторых супермаркетах стали писать цены мелом на доске, вместо того, чтобы делать ценники. Совершенно неоспоримо, что такого рода инфляция делает долгосрочное планирование невозможным. Не имея разумных долгосрочных горизонтов, невозможно принимать рациональные инвестиционные решения. А без прочной инвестиционной [базы], экономический рост становится очень затруднённым.

Но, между признанием разрушительной природы гиперинфляции и утверждением, что чем ниже инфляция, тем лучше, имеется [чересчур] большой скачок логики.[271] Как демонстрируют примеры Бразилии и Кореи, чтобы экономика процветала, уровень инфляции не обязательно должен быть в пределах 1-3%, как того требуют Стэнли Фишер и большинство неолибералов. Действительно, даже многие неолиберальные экономисты признают, что непохоже, чтобы инфляция ниже 10%, оказывала какое-либо отрицательное воздействие на экономический рост.[272] Два экономиста Всемирного банка, Майкл Бруно (Michael Bruno), бывший одно время главным экономистом, и Уильям Истерли (William Easterly), продемонстрировали, что до уровня инфляции в 40% нет чёткой корреляции между уровнем инфляции в стране и её темпами роста.[273] Они даже утверждают, что похоже [при инфляции] ниже 20%, её повышенный уровень, в некоторые периоды, тесно связан с повышенным ростом.

Другими словами, инфляция инфляции рознь. Высокая инфляция вредна, но умеренная (до 40%) не только не обязательно вредна, но даже может быть совместима с быстрым ростом и созданием рабочих мест. Можно даже сказать, что в динамичной экономике некоторый уровень инфляции неизбежен. Цены меняются, потому что экономика меняется, поэтому естественно, что цены идут вверх, когда множество новых начинаний создают новый спрос.

Но если умеренная инфляция не вредна, тогда почему неолибералы так ею одержимы? Неолибералы станут говорить, что всякая инфляция, умеренная или нет, всё равно плоха, потому что она непропорционально вредит людям с фиксированными доходами, в особенности имеющим иждивенцев и пенсионерам – наиболее уязвимой части населения. Пол Волкер (Paul Volcker), председатель Федерального резерва США (американского центрального банка) в администрации Рейгана (1979-1987 гг.), [член Бильдербергского клуба] утверждал: «Инфляция считается жестоким, может быть самым жестоким налогом, потому что он поражает сразу многие сектора [экономики], поражает незапланированным образом, и сильнее всего поражает людей с фиксированным доходом».[274]

Но это только половина дела. При низкой инфляции то, что работники уже заработали может быть и лучше защищено, но те политические меры, которые нужны, чтобы удержать её низкой, могут сократить то, что они смогут заработать в будущем. Почему это так? Строгая монетарная и налогово-финансовая политика, необходимая для снижения инфляции, особенно на очень низкий уровень, весьма вероятно одновременно снизит уровень экономической активности, что в свою очередь снизит спрос на рабочую силу, и тем самым, увеличит безработицу и снизит заработные платы. Так что строгий контроль за уровнем инфляции – это обоюдоострый меч для работающих – он лучше защищает их уже существующие заработки, но сокращает их будущие доходы. Только для пенсионеров и иных лиц (включая немаловажный финансовый сектор), чьи доходы происходят от финансовых активов с фиксированной отдачей [попросту рантье], низкая инфляция – это просто благословение [божие] [аргумент по большей части относится к пенсионерам в рамках накопительной пенсионной системы, которые получают свои пенсии, как процент на ранее внесённый капитал]. Поскольку они не присутствуют на рынке труда, жёсткая макроэкономическая политика, понижающая инфляцию не может неблагоприятно сказаться на их будущих возможностях в плане карьеры и заработка, в то время как те доходы, которые у них уже есть, лучше защищены.

Неолибералы громко кричат о том, что инфляция вредит простому народу, как это видно из приведённой цитаты Волкера. Но их популистская риторика скрывает тот факт, что политические меры, необходимые для поддержания низкого уровня инфляции имеют все шансы сократить будущие заработки практически всех работающих, уменьшив перспективы их занятости и ставки заработной платы.

Цена стабильных цен

После того, как в 1994 году правительство Африканского Национального Конгресса (АНК – ANC, African National Congress) сменило правительство апартеида в ЮАР, оно объявило, что принимает макроэкономическую политику в стиле МВФ. Они сочли, что такой осторожный подход необходим, чтобы не отпугнуть инвесторов, принимая во внимание революционную, левую историю АНК.

Для того, чтобы поддерживать стабильность цен, процентную ставку держали на высоком уровне; на пике в конце 1990-х – начале 2000-х годов, реальная процентная ставка составляла 10-12%. Благодаря такой строгой монетарной политике, в этот период ЮАР могла поддерживать инфляцию на уровне 6,3% в год.[275] Но достигнуто это было дорогой ценой, за счёт роста и рабочих мест. Учитывая, что средняя нефинансовая фирма в Южной Африке имела норму прибыли менее 6%, реальная процентная ставка в 10-12% означала, что очень немногие фирмы имели возможность заимствовать для того чтобы инвестировать.[276]Не удивительно, что уровень капиталовложений (относительно ВВП) упал с традиционной цифры в 20-25% (в начале 1980-х гг. он однажды достиг 30% ВВП) до примерно 15%.[277] С учётом низкого уровня капиталовложений, южноафриканская экономика развивалась не слишком плохо – в период с 1994 г. по 2005 г., её среднедушевой ВВП прирастал по 1,8% в год. Но это только «с учётом»…

Если только ЮАР не запустит широкомасштабную программу перераспределения [доходов] (что политически невыполнимо, и экономически неблагоразумно), то единственным способом сократить огромный разрыв в уровне жизни разных расовых групп в стране остаётся создание быстрого роста и дополнительных рабочих мест, чтобы больше людей могло присоединиться к экономически продуктивной деятельности и повысить свой уровень жизни. В настоящее время, по официальным данным, безработица в ЮАР является одной из самых высоких в мире, и составляет 26-28%[278]; темпы роста в 1,8% в год совершенно недостаточны, чтобы создать [сколько-нибудь] ощутимое сокращение безработицы и бедности. Слава богу, в последние несколько лет, южноафриканское правительство поняло всю глупость такого подхода и снизило процентную ставку, но реальная ставка в 8% всё ещё слишком высока для здорового [потока] инвестиций.

В большинстве стран фирмы, не участвующие в финансовом секторе, делают прибыль в 3-7%.[279] Поэтому, если реальная процентная ставка превышает этот уровень, то потенциальному инвестору скорее имеет смысл положить свои деньги в банк или купить ценные бумаги, нежели вкладывать их в производственную фирму. А приняв во внимание все хлопоты, связанные с управлением промышленным предприятием – трудовые конфликты, неувязки с доставкой компонентов и комплектующих, задержки оплаты со стороны покупателей и т.д., и т.п., то пороговый уровень может оказаться ещё ниже. При том, что в развивающихся странах фирмы не аккумулируют больших средств внутри фирмы, [любые] затруднения для заимствования практически исключают инвестиции. Это приводит к низкому уровню капиталовложений, что, в свою очередь, означает невысокие темпы роста и малочисленные рабочие места. Именно это происходит в Бразилии, Южной Африке, и многих других развивающихся странах, когда они следуют совету Недобрых Самаритян и стремятся к очень низкому уровню инфляции.

При всём, при этом, читатель, наверное, удивится, когда узнает, что богатые страны Недобрых Самаритян, которые так горячо стремятся проповедовать развивающимся странам важность высокой реальной процентной ставки, как стержня финансовой дисциплины, сами [почему-то] прибегали к более мягкой политике, когда им нужно было создавать [источники] дохода и рабочие места. На пике своего послевоенного роста, реальные процентные ставки во всех богатых странах были очень низкими – или даже отрицательными. В период с 1960 по 1973 гг. – во второй половине «золотой эпохи капитализма» (1950-1973 гг.), когда все нынешние богатые страны достигли высоких показателей капиталовложений и роста, средняя реальная процентная ставка составляла 2,6% в германии, 1,8% во Франции, 1,5% в США, 1,4% в Швеции и 1,0% в Швейцарии.[280]

Слишком строгая монетарная политика снижает капиталовложения. Низкий уровень капиталовложений замедляет рост и создание рабочих мест. Для богатых стран, в которых уже [достигнут] высокий уровень жизни, [имеются] разнообразные социальные льготы и уровень бедности невысок, это может и не большая беда, но это – катастрофа для развивающихся стран, которым отчаянно нужны новые [источники] доходов и рабочие места, и которые зачастую пытаются справиться с высокой степенью неравенства в доходах, не прибегая к широкомасштабным программам перераспределения, которые больше создают проблем, чем решают их.

Понимая [подлинную] цену ограничительной монетарной политики, дать независимость центральному банку, с единственной целью контролировать инфляцию, – это самое последнее, что следует делать развивающей стране, потому что этот [шаг] институционально закрепит монетаристскую макроэкономическую политику, которая особенно не подходит развивающимся странам. Это тем более верно, когда [известно], что нет никаких ясных свидетельств тому, что большая независимость центрального банка хотя бы снижает уровень инфляции, не говоря уже о достижении других желательных целей, вроде высоких темпов роста и низкой безработицы.[281]

То, что руководители центральных банков [все как один] являются беспристрастными технократами – это миф. Прекрасно известно, что они склонны очень чутко прислушиваться к точке зрения финансового сектора и воплощать политику, которая помогает ему, если потребуется, то за счёт промышленности или трудящихся. Так что наделение их независимостью позволяет им проводить политику, выгодную их естественной клиентуре, и при этом не привлекая к себе внимания. Перекос в их политике станет ещё большим, если им прямо сказать не заботиться ни о каких целях, кроме инфляции.

Кроме того, независимость центрального банка поднимает важный вопрос о демократической подотчётности (подробнее см. Главу 8). Оборотная сторона аргумента о том, что банкиры центрального банка могут принимать правильные решения, только если их работа не будет зависеть от ублажения избирателей [политическим руководством] состоит в том, что они безнаказанно могут проводить политику, которая вредит большинству населения – в особенности, если дать им [ц.банкирам] установку не заботиться ни о чём, кроме уровня инфляции. Нужно, чтобы за центральными банкирами надзирали [общенародно] избранные политики, чтобы они [ц.банкиры] могли быть, хотя бы опосредованно, восприимчивыми к воле народа. Именно поэтому, устав правления Федерального резерва США определяет своей главной ответственностью «проведение финансовой политики страны, путём воздействия на монетарные и кредитные условия экономики, имея своей целью максимальную занятость, стабильные цены и умеренные долгосрочные процентные ставки [курсив автора]»,[282] и именно поэтому председателя Федерального резерва регулярно песочат в Конгрессе. Тогда забавно получается, что на международной арене правительство США ведёт себя как Недобрый Самаритянин, который побуждает развивающиеся страны создавать независимые центральные банки, сосредоточенные исключительно на инфляции.

Когда благоразумие неблагоразумно

Гордон Браун (Gordon Brown), который до того как стать премьер-министром Великобритании, был канцлером казначейства (chancellor of the exchequer – министром финансов), гордится, что заработал себе прозвище «железный канцлер». Это прозвище раньше принадлежало бывшему германскому канцлеру (премьер-министру) Отто фон Бисмарку [ещё его называли «честным маклером» – «honest broker»], но, в отличие от бисмарковского «железа», которое присутствовало во внешней политике, брауновская «железность» находилась в сфере общественных [государственных] финансов. Его хвалили за твёрдость и неуступчивость к требованиям дефицитного расходования, исходящим из среды его сторонников в общественном секторе, которые совершенно естественно, громко требовали больше денег, после многолетних бюджетных сокращений консерваторов. Браун так часто подчёркивал важность благоразумия в управлении бюджетно-налоговой сферой, что Уильям Киган (William Keegan), известный британский финансовый журналист назвал свою книгу, посвящённую брауновской экономической политике «Благоразумие г-на Гордона Брауна» («The Prudence of Mr.Gordon Brown»). Похоже, что благоразумие стало наивысшей добродетелью министров финансов.

Упор на финансовое благоразумие всегда был в центре неолиберальной макроэкономики, которую продвигали Недобрые Самаритяне. Они утверждают, что правительство должно жить по средствам и всегда сводить баланс бюджета. Дефицитное расходование, утверждают они, приводит только к инфляции и подрывает экономическую стабильность, что в свою очередь сокращает рост и снижает уровень жизни людей, имеющих фиксированный доход.

Опять же, кто станет возражать против благоразумия? Но, так же, как и в случае с инфляцией, реальный вопрос заключается в том, что конкретно значит, быть благоразумным? Первым делом, быть благоразумным вовсе не означает, что правительство должно сводить баланс каждый год, вопреки тому, что проповедуют развивающимся странам Недобрые Самаритяне. [Конечно], может возникнуть необходимость свести баланс государственного бюджета, но это нужно делать по завершении делового цикла, а не календарного года. В экономическом смысле, календарный год – это исключительно искусственный период времени, и [его применение не может считаться] священным и неприкосновенным. И действительно, если следовать этой [календарной] логике, почему не заставить правительство сводить баланс каждый месяц или даже каждую неделю? Как гласит центральный тезис Кейнса, важно, чтобы на протяжении делового цикла государство вело себя как противовес частному сектору, занимаясь дефицитным расходованием во времена экономического спада и создавая бюджетные излишки во времена экономических подъёмов.

В среднесрочной перспективе, развивающейся стране, может быть вообще имеет смысл иметь бюджетный дефицит на постоянной основе, при условии, что возникший долг является устойчивым. Даже на уровне частных лиц, совершенно разумно заимствовать средства, когда вы учитесь или ставите на ноги молодую семью, и выплачивать долг, когда ваши возможности зарабатывать [станут] выше. Аналогичным образом, для развивающейся страны разумно «позаимствовать у будущих поколений», т.е. иметь бюджетный дефицит, с целью сделать капиталовложения, превышающие её нынешние средства и, тем самым, ускорить экономический рост. Если у этой страны получится ускорить свой рост, то будущие поколения будут вознаграждены более высоким уровнем жизни, нежели тот, который был бы возможен, если бы правительство не прибегало бы к дефицитному расходованию.

Несмотря на все эти [соображения] МВФ одержим тем, чтобы правительства развивающихся стран сводили баланс госбюджета каждый год, безотносительно от деловых [экономических] циклов или долгосрочной стратегии развития. Поэтому он выдвигает условие по сведению баланса, или даже требует иметь профицит у стран, которые находятся в макроэкономическом кризисе, и которым вообще-то пошло бы на пользу дефицитное расходование со стороны государства.

К примеру, когда, испытав валютный кризис в декабре 1997 года, Корея подписала соглашение с МВФ, от неё потребовали иметь бюджетный профицит в размере 1% ВВП. Учитывая, что колоссальный исход иностранного капитала уже сталкивал страну в глубокую рецессию, ей нужно было разрешить увеличить дефицит бюджета. Если кто и мог бы с этим справиться, так это как раз Корея – в то время она обладала самым маленьким в мире государственным долгом в соотношении с ВВП, включая все богатые страны. Невзирая на это МВФ запретил ей дефицитное расходование. Неудивительно, что экономика вошла в глубокое пике. В начале 1998 года свыше 100 фирм в день становились банкротами, и уровень безработицы почти утроился, в этой связи некоторые корейцы стали расшифровывать МВФ как «я уволен» [IMF- I’m fired]. Только когда стало ясно, что этот неуправляемый штопор собирался продолжаться и продолжаться, МВФ уступил и позволил корейскому правительству иметь дефицит, но только очень маленький (до 0,8% ВВП).[283] В другом, более крайнем примере, Индонезии, в том же году, в условиях финансового кризиса, также было предписано сократить государственные расходы, в особенности субсидии на продовольствие. В соединении с взлетевшей до 80% процентной ставкой, это привело к многочисленным корпоративным банкротствам, массовой безработице и городским бунтам.

В итоге в 1998 году Индонезия испытала 16%-ое падение производства.[284]

Если бы они оказались в подобных обстоятельствах, богатые страны Недобрых Самаритян никогда бы не сделали того, что они советуют бедным странам. Наоборот, они бы снизили процентную ставку и повысили бы уровень дефицитного расходования правительства, для того чтобы подстегнуть спрос. Ни один министр финансов богатой страны не был бы настолько глуп, чтобы поднимать процентные ставки и иметь профицит во времена экономического спада. Когда, в начале XXI века экономика США пошатнулась от схлопывания так называемого пузыря «доткомов» (dot.com) [раздутых и не оправдавшихся ожиданий от интернет-компаний] и нападения на Всемирный торговый центр, курс, который взяло, якобы «финансово ответственное», антикейнсианское, республиканское правительство Джорджа У. Буша, был – да, вы угадали! – дефицитное расходование правительства (в сочетании с беспрецедентно нетребовательной денежной политикой). В 2003 и 2004 гг., дефицит бюджета США достиг почти 4% ВВП. Другие правительства богатых стран поступали точно так же. В период экономического спада 1991-1995 гг., соотношение госдолга к ВВП составлял 8% в Швеции, 5,6% в Великобритании, 3,3% в Нидерландах и 3% в Германии.[285]

«Благоразумная» политика в отношении финансового сектора, рекомендованная Недобрыми Самаритянами, создала и другие проблемы для макроэкономического управления в развивающихся странах. В этом отношении был особенно важен норматив достаточности капитала BIS [Банка международных расчётов], который я уже упоминал ранее.

Норматив BIS требует, чтобы банковское кредитование изменялось в соответствии с изменениями его основного капитала. Принимая во внимание, что цены на активы, которые составляют собственные средства банка, поднимаются, когда экономика хорошо себя чувствует и падают, когда нет, получается что собственный капитал растёт и сжимается соответственно [фазе] экономического цикла. В итоге, в хорошие времена банки могут расширить своё кредитование, даже не прибегая к существенным улучшениям качества активов, имеющихся в их распоряжении, просто потому, что их собственный капитал вырос по причине раздутия стоимости активов. Такой процесс питает всплеск деловой активности, перегревающий экономику. Во времена спада собственный капитал банков сжимается вслед за падением стоимости активов, вынуждая их отзывать выданные кредиты, что в свою очередь, ещё больше подкашивает экономику. Может быть, отдельным банкам и было бы благоразумно соблюдать норматив достаточности капитала BIS, но если все банки следуют ему, то [амплитуда колебаний] деловых циклов многократно возрастает, в конечном итоге вредя самим банкам.[286]

Когда флуктуации [перепады] экономики становятся больше, то колебания финансово-бюджетной политики вынуждены тоже увеличиваться, поскольку они должны играть адекватную противоциклическую роль. Но значительные перепады и корректировка государственных расходов вызывают проблемы. С одной стороны, значительное увеличение государственных расходов во времена экономического спада, повышает риск того, что деньги пойдут на плохо продуманные, «сырые» проекты. С другой стороны, значительные сокращения государственных расходов во времена подъёма трудноосуществимы по причине политического сопротивления. С учётом всего изложенного, повышенная волатильность [неустойчивость], вызванная строгим исполнением норматива BIS (а также открытием рынков капитала, о чём мы говорили в Главе 4), в реальности значительно затруднила проведение хорошей денежно-финансовой политики.[287]

Кейнсианство для богатых, монетаризм для бедных

Американский писатель Гор Видал (Gore Vidal), однажды охарактеризовал американскую экономическую систему, как «частное предпринимательство для бедных и социализм для богатых».[288] Макроэкономическая политика в мировом масштабе немного похожа на это определение. Здесь Кейнсианство для богатых и монетаризм для бедных.

Когда богатые страны входят в рецессию, они обычно ослабляют денежную политику и увеличивают дефицит бюджета. Когда то же самое происходит с развивающимися странами, Недобрые Самаритяне, через МВФ заставляют их повышать процентные ставки до абсурдного уровня и сводить бюджеты или даже создавать профицит – даже если эти действия утраивают уровень безработицы и вызывают массовые беспорядки. Как мы уже говорили выше, в 1997 году во время финансового кризиса, МВФ позволил Корее иметь дефицит бюджета равный всего 0,8% ВВП (и то, только после нескольких месяцев усилий в противоположном направлении, с катастрофическими последствиями); когда же в начале 1990-х годов у Швеции возникли аналогичные проблемы (по причине плохо продуманного открытия своего рынка капиталов, так же как и в Корее в 1997 году), её дефицит бюджета был в десять раз больше (8% ВВП).

А самое невероятное, что когда граждане развивающихся стран добровольно затягивают пояса, их ещё осмеивают за непонимание основ кейнсианской экономики. К примеру, когда в разгар кризиса 1997 года некоторые корейские домохозяйки проводили кампанию за добровольные меры строжайшей экономии, включая сокращение размера порций, которых [корейские хозяйки] подают к столу, корреспондент «Financial Times» в Корее глумился над их глупостью, заявляя, что такие действия «могут только усугубить погружение страны в рецессию, потому что они ещё больше сократят спрос, необходимый для того, чтобы поддержать рост».[289] Но чем же отличалось то, что делали корейские домохозяйки и сокращение бюджетных расходов, наложенное МВФ, которое корреспондент «FT» считал в высшей степени разумными?

Недобрые Самаритяне навязали развивающимся странам такую макроэкономическую политику, которая в долгосрочной перспективе серьёзно подрывает их способность инвестировать, расти и создавать рабочие места. Категорическое и упрощенческое порицание «жизни не по средствам» закрыла им возможность «занимать с целью вкладывать», как средство ускорения экономического роста. Если мы категорически осуждаем людей, за то что они живут не по средствам, то мы должны, помимо всего прочего, осуждать молодёжь, за то, что она занимает с целью вложить в развитие своей карьеры или в образование своих детей. А это неправильно. Жить не по [имеющимся в распоряжении] средствам может быть или не быть дурно; всё это зависит от того, на какой стадии своего развития находится страна, и от того, какое применение находят заёмные деньги.

Г-н Кавалло (Cavallo), министр финансов Аргентины, мог быть прав когда говорил, что развивающиеся страны подобный «бунтующим подросткам», которым нужно «повзрослеть».

Но вести себя как взрослый и быть взрослым – это разные вещи. Подростку необходимо получить образование и найти достойную работу; не достаточно просто притвориться, что он уже взрослый и бросить школу, для того, чтобы он имел возможность сберечь на этом денег. Аналогично, развивающимся странам, чтобы по-настоящему «повзрослеть», не достаточно пользоваться той политикой, которая годится для «взрослых» стран. Им нужно вкладывать в своё будущее. А для этого, им нужно позволить преследовать макроэкономическую политику более поддерживающую капиталовложения и рост, чем та, которую применяют богатые страны, и которая намного более активна, чем та, которую им сегодня дозволяют преследовать Недобрые Самартияне.