Недометанный стог (рассказы и повести)

Не родись красивой

Светлана любила ездить, любила дорогу, наверное, потому, что часто ездить не приходилось.

Вот и сейчас в своем купе она наслаждалась быстрым движением, и чуть заметным покачиванием, и зеленым маем за окнами, и темным чаем в тонком стакане на столике.

У них с Колей нынче был удачный год: хорошо поработалось, Сережка ни разу не болел, оба получили премии, а вот отпуска не совпали.

Коля сказал:

— В дом отдыха я тебя одну не отпущу. Там полно всяких хахалей. Знаю я тебя.

Он говорил, а глаза у него смеялись. Она знала, что он гордится ею, любит ее и абсолютно верит. И ответила в тон ему:

— Завтра же путевку возьму. А за хахалями и здесь дело не встанет. Понадобятся — везде найдем.

Она долго раздумывала, куда поехать. Сережка гостил у бабушки, и ехать куда-нибудь она решила обязательно. Не сидеть же весь отпуск дома. Но в дом отдыха не хотелось. Хотелось поехать просто так, без определенной цели, чтобы подольше длилась дорога, чтобы ничто в пути не стесняло, чтобы можно было бродить и смотреть без экскурсовода, без домоотдыховского распорядка. Побыть себе вольной птицей, бродячим отпускником. И стать на время совсем-совсем девчонкой, глядящей на все изумленно и радостно.

И она решила:

— Поеду к Марине. Живет Маришка не близко: по дороге насмотрюсь всего вдоволь. Да и не виделись мы с ней после того, как школу кончили. А пишем-то… Последний раз телеграммами на Новый год обменялись.

Коля протестовал:

— Выдумала. Отдыхать в чужую семью. Чего тебе там? Поезжай лучше на курорт. Я же пошутил. Или в Горький к дяде Шуре. Да куда хочешь. Возьми туристскую, поброди с рюкзаком.

Но Светлана стояла на своем:

— В какую такую семью? Детей у них нет, оба на работе целый день. Пока туда еду, пока обратно. Да там с недельку. А они сейчас дома: еще той осенью Марина писала, что отпуск у них придется на лето. И повидаться мне с ней очень хочется. Знаешь, какая она была? И как мы с ней дружили?

Светлана подумала и добавила:

— Нагряну-ка я к ним неожиданно. Телеграфировать не буду. Экспромтом! Принимай, Маринка!

И, счастливая, засмеялась.

И Коля засмеялся, любуясь своей золотоволосой, невысокой, полной, но стройной женой.

А подругами Светлана и Марина в свое время на самом деле были неразлучными. Светлана была красива и знала это. Но Марина была какая-то… исключительная, что ли. Первая ученица класса, умная, серьезная в меру, смешливая в меру, всегда собранная и волевая. И красивая. Подруги, пожалуй, даже не завидовали ей, как-то уж очень она из всех выделялась. У нее при абсолютно льняных волосах были большие темно-карие глаза. Студент сельскохозяйственного института Савин, одно время ухаживающий за Светланой, сказал однажды:

— У лошадей есть такая масть необычная. Изабелловая. Белой с голубыми глазами должна быть лошадь. Исключительно редкая масть. Ты, Маринка, не обижайся на лошадиное сравнение, но ты какая-то редкая. Изабелловая, что ли.

На что Марина ответила:

— А ты, Савин, совсем серый. И без единого яблока.

Светлана сейчас, вспомнила все это, а поезд вытянулся из полосы дождя, и деревни сверкали под закатным солнцем новыми домами, и крышами, и стеклами на фоне нежной зелени. И уже вставали вдали розовато-белые храмы Ростова Великого. И не спешил кончаться длинный майский день.

Пришел лейтенант, начал ухаживать за ней. Она любила, когда за ней ухаживали мужчины, но вела себя так, что невидимая грань, отделяющая дозволенное от слишком большой фамильярности, никогда не переступалась. И мужчины не решались говорить при ней пошлости, интуитивно чувствуя, что свободное и независимое ее поведение ни в коей мере не говорит об ее ветрености и легкомыслии, а является естественным выражением веселой и общительной, но сдержанной и целомудренной натуры.

Лейтенант начал:

— Хотите свежий? Делали в квартире у лисы ремонт медведь и заяц…

Она слушала анекдоты и рассказывала сама. На одной из станций в купе подсели еще две девушки. Смеялись. Распили портвейн. Коллективно поужинали: каждый внес свою лепту. И поздно улеглись спать.

Ночь прошла быстро. А ранним утром открылась Волга. И вслед за широкими полями и лугами пошли все леса да леса. Леса были большими и серьезными, но дышалось при открытых окнах очень легко, а по коридору вдоль дверей купе разгуливал душистый, хотя и сыроватый ветерок. Всем купе ходили в вагон-ресторан, сражались в карты, опять рассказывали анекдоты. И успокоились за полночь.

За Светланой теперь ухаживал не только «свой» лейтенант, но и его товарищи. И когда показались первые обрывы над уральскими реками, когда поезд стал то и дело изгибаться ужом, когда слева насыпь катилась далеко вниз, а справа вставали стены из обнажившегося желтоватого плитняка, кое-где чуть прикрытого растительностью, когда набегала недолгая темнота туннелей, Светланин чемодан в тамбур выносили уже вчетвером. «Свой» лейтенант спрыгнул первым на платформу вокзала. Другие помогали Светлане сойти, подавали чемодан, сыпали шутливыми пожеланиями. И она чувствовала себя счастливой, очень молодой, махала вслед убегавшим вагонам, а из вагонов махали ей.

Чемодан она оставила в камере хранения и пошла знакомиться с городом. Из давних писем Марины она знала, что ее муж работает ведущим инженером на крупном заводе (таким и должен быть муж у Марины, а как же?), что у них отличная квартира и мебель, что с ними живет свекровь.

Светлане не хотелось представляться и объяснять все свекрови: она решила подождать конца рабочего дня, явиться экспромтом, а потом они с Мариной съездят за чемоданом. Она пошла по городу, отыскала парикмахерскую и сделала укладку, благо все горожане были на работе и ждать пришлось недолго. Пообедала в ресторане. Сходила в местный музей, обошла рынок и некоторые из магазинов. Купила несколько тюльпанов и направилась к Марине.

Дом был обычным, пятиэтажным. Светлана поднялась на второй этаж, позвонила в двадцать четвертую квартиру. Дверь открыла высокая ширококостная старуха с полным белым лицом. Она взглядом и видом своим выразила изумление при виде молодой женщины с сумочкой и букетиком тюльпанов в руках. И пригласила войти.

Светлана вошла и прошла в комнату за старухой. Мебель действительно была отличная, квартира большая. Светлана спросила:

— Алексей Мишин здесь живет?

— Здесь, — сказала Маринина свекровь, продолжая пытливо разглядывать незнакомку, — но его сейчас дома нету, он в командировке.

Старуха нажимала на «о» и говорила низко и властно. И Светлана, почему-то внезапно оробев, тихо поинтересовалась:

— А где его жена?

Сказала «жена» вместо «Марина» и обозлилась: «Что я трушу? Что тут Марина, приживалка, что ли?» И приказала себе быть до дерзости смелой.

— А кем вы ей приходитесь? — вопросом на вопрос ответила старуха.

— Подругой, — сказала Светлана. И для чего-то добавила: — Школьной подругой.

— Ну так вот, — наставительно сказала старуха Мишина. — Ваша подруга, бывшая жена моего Алексея, сбежала от своего мужа с любовником.

«Не может быть!» — хотела крикнуть Светлана, но вместо этого ошеломленно пробормотала:

— То есть как же это? Сбежала?..

— Да очень просто, — словно отрубила Мишина. — Взяла да и сбежала. Я очень старый человек, — продолжала она, — и всякое на своем веку повидала. И горя хлебнула вдоволь. Но я еще не видела, чтобы муж так любил свою жену, как мой Алеша, — в ее голосе послышались слезы. — Он все готов был бросить, на все пойти ради нее. Он все для нее делал. И конечно, ревновал немного, да вот не напрасно. Она загубила его, сломала ему всю жизнь. Я вырастила его без отца, мужа моего убили в первый год войны. Алеша получил отличное образование, несмотря на все трудности. Как его уважают на заводе и в городе! Как его все любят! А знаете, где он сейчас?

Она передохнула и, не дожидаясь вопроса Светланы, продолжала:

— Он сам попросился в длительную командировку в Якутию, на Крайний Север, чтобы отвлечься, забыться, забыть. Но разве ж он сможет… Он же верный, и честный, и любящий человек. Знаете, что он предпринял, после того как она сбежала? Он писал ей письма. И какие! Он просил ее вернуться, обещал никогда — понимаете, — никогда ни словом не обмолвиться о том, что произошло. Просил у нее — вы слышите, у нее! — прощения, сам не зная за что. Я-то хорошо знаю, что он не виноват перед ней даже в малой малости. А она не ответила ему ни строкой, ни словечком. Он просил, молил подарить хоть словом, хоть известием о себе. Посылал телеграммы. Он чуть с ума не сошел…

Ее голос, звучавший напряженно и жестко, прервался. Но Светлана не выдержала:

— А откуда вам известно содержание его писем? — сердито спросила она.

— Он мой сын, мой честный сын, — заносчиво и непреклонно сказала Мишина. — Он никогда не скрывает от матери, да и от людей своей любви, своих надежд и даже своего горя.

«Маришка, Маришка, как же это? Что ты наделала? — вертелось в голове у Светланы. — Как это не похоже на тебя. И что это? Любовь? Флирт? Безумие?!»

Она вслушивалась в раскатистые интонации старухиного голоса, думала только о Марине и вдруг, даже для себя неожиданно, спросила:

— А где… они… могут быть?

— И это я вам скажу, — почти грозно заявила старуха. — Ведь она опозорила не только Алешу, она соблазнила его приятеля, товарища по работе, слабовольного, бесхитростного человека. Они сбежали туда, где живет его мать.

Она назвала город и адрес, назвала таким тоном, что Светлана поняла: она должна немедленно удалиться, уйти куда угодно от суровой уральской старухи. Она попрощалась, машинально положила тюльпаны на стол и направилась к двери. Уже у дверей ее догнал окрик:

— Вернитесь!

Она повернулась. Старуха Мишина указывала на лежащие на белоснежной льняной скатерти розовые тюльпаны таким жестом, словно там лежала ядовитая змея.

Светлана взяла тюльпаны, уловила взгляд старухи, в котором ясно можно было прочитать: «Все вы, подруги, одним миром мазаны!», и тихонько прикрыла за собой дверь.

Она направилась к вокзалу, а в голове ее теснились сотни различных предположений, одна мысль мешала другой. Одно она решила твердо: сейчас же уехать, разыскать Марину и точно разузнать, в чем же дело.

Поезд в тот город отходил глубокой ночью. До самого отхода Светлана не вышла из душного зала ожидания, тщетно старалась сосредоточиться на расплывающихся строчках какой-то газеты. Она пыталась заставить себя не думать ни о чем: ехать по указанному Мишиной адресу было недалеко, и она решила не гадать заранее, не мучить себя, а выяснить все на месте.

Вагон был плацкартным: в купейных не оказалось мест. Светлане досталась боковая полка. Хмурая, заспанная проводница сразу же принесла ей белье, но спалось Светлане плохо: все лезли в голову думы о такой хорошей, такой серьезной, волевой, такой умнице Марине. И о случившемся с ней, невероятном, непохожем на нее, абсолютно чуждым для Светланиного понимания и принятия. А поезд лязгал, сползая по уральскому хребту к югу.

Вышла Светлана часов около одиннадцати дня в тихом уральском городке прямо под яркое солнце. Светел и тепел был начавшийся день. Зелень на кустах и деревьях выглядела свежей и нарядной, вдали поднималось несколько округлых лесистых гор, а две горы, стоявшие в стороне рядом, походили на девичью грудь. Светлана вдруг успокоилась и повеселела. И пошла разыскивать Дмитрия Котова.

Улочка, где находился дом его матери, была застроена почти сплошь одноэтажными особняками. Тянулась эта улочка от старой, облупившейся церкви, и были на ней палисадники и деревья, а за домами огороды. Шла улица к неширокой, но быстрой реке.

Дом Котовых стоял на ленточном фундаменте из плитняка. Бревна были толстыми и черными. Занавески на окнах, несмотря на полдневый час, оставались задернутыми. Закрытой изнутри оказалась и дверь. Светлана бочком протиснулась во двор в приоткрытые высоченные ворота. Во дворе было пусто, но за двором располагался огород, и там звучал человеческий голос.

Светлана подошла к калитке, увидела в огороде пожилую женщину в белой, довольно грязной кофте, в черной длинной юбке. Женщина шлепала по бороздам в стоптанных тапках, которые еле держались на худых ногах с потрескавшимися пятками, то и дело выглядывавшими из задников, и кричала на куриц. А те суматошно носились по грядкам.

— Ах вы лешие! Ах паразиты! Сволочи вы эдакие!

И прибавляла словечки покрепче по адресу неизвестных лиц, которые, видимо, являлись владельцами кур.

Наконец она расшугала куриц по соседским огородам и начала поправлять забор, вставляя в промежутки между досками то тут, то там палки. Тогда Светлана окликнула се.

— Жена Дмитрия Котова дома? — без обиняков спросила она, потому что совершенно не представляла, как теперь называть Марину: Мишиной ли, по девичьей ли фамилии?.. И решила спросить так.

— Да ведь он у меня неженатый, — ответила женщина, на секунду приостановившись, поглядев на Светлану, и снова принялась за свое дело.

— Но мне сказали, — заикаясь, начала Светлана, — что они… то есть он… Ну, в общем, он к вам женщину увез…

— A-а, это ты насчет той шевырешки, что с ним приезжала, — сказала женщина и подошла поближе. Она вытерла длинный нос подолом кофты и прибавила: — Верно, он тут одну привозил… кралю. Сейчас-то он на работу ушел: здеся теперь устроился. А она пожила, поди, недели с две и уехала.

— К-куда уехала? — Светлана была совершенно ошеломлена.

— Да тут близко, — старуха назвала город. — Там, слышь, работать будет. Какая от нее работа… За другим, поди, мужиком. Митя, похоже, и расстроился даже. Не пускал ее. Письмо ей писал. Смутный такой ходит. А я ему говорю, я человек прямой: «Плюнь, говорю, Митька. Эку невидаль приволок. Потаскушка какая-то, ишь, нашла моду от мужика к мужику ездить. Хватит на свой век таких б…!»

И женщина выдохнула в лицо Светланы грязное слово, от которого та отшатнулась, как от пощечины. Она резко повернулась и, не слушая, что еще бормочет ей вслед мать Дмитрия Котова, уже шла к воротам. На улице она услыхала:

— Ишь, паразитка! Опять залетела. Да я тебе сейчас все ноги повыдергиваю!

В каком-то отупении, оцепенении шагала Светлана к вокзалу. Как в полусне, брала чемодан, покупала билет в кассе, садилась в общий вагон: ехать было нужно всего два с половиной часа.

Вагон заполнила шумливая молодежь. Забренчала гитара, начали петь. Вагон просвечивался солнцем, сквозняк из открытых окон ходил по нему. Май ощущался на всех лицах, во всех взглядах и разговорах. А Светлана сидела, прижавшись в уголок, и думала, думала… «Марина, что с тобой? Марина, как же так?» — стучало у нее в голове. А песни звучали одна за другой, но от них становилось не легче, а даже тяжелее. «Чему радуются? — раздраженно думала Светлана. — Почему смеются без всякого повода?»

Прибыв на указанную станцию, Светлана сразу же бросилась разыскивать горотдел милиции, чтобы успеть навести справки, пока не кончился рабочий день. Ей повезло. Она получила адрес Марины, прописанной на частной квартире под фамилией Мишина. Расспросила, как добраться. Светлана пошла, минуя баню, затем стадион, затем огромный камень, целую скалу из известняка: в горотделе сказали: «Пройдете мимо камушка». Свернула в один переулок, во второй. И вот чистенький, обшитый и покрашенный домик с неплотно прикрытой дверью…

Светлана легонько постучала, никто не ответил. Она прошла кухоньку, маленькую комнату и очутилась в большой, обставленной несколько старомодно. Спиной к ней сидела женщина и читала книгу. Волосы ее имели красноватый оттенок и были красиво уложены. Светлана не сразу поняла, что перед ней Марина, что она покрасила волосы, а поняв, почти выкрикнула:

— Марина!

Марина вскочила, повернулась. Мгновение обе смотрели друг на друга, потом бросились друг к другу в объятия. И обе заплакали враз, вместе, заплакали громко, почти по-детски.

Марина первой пришла в себя, усадила Светлану, начала расспрашивать ее, как доехала, где оставила вещи, как сумела отыскать ее. А Светлана глядела на Марину во все глаза и видела, что Марина все та же, только стала вполне сложившейся женщиной и вроде даже еще похорошела. Светлана все приглядывалась, пытаясь обнаружить в подруге какие-то новые, особенные черты, непонятные и неприятные для нее, но не видела их. И, не удержавшись, проговорила вместо ответа на вопросы хозяйки:

— Марина, как же так? Как же так?

— А, вот ты о чем, — сказала Марина, подошла к столу, взяла пачку папирос, вынула папироску и зажгла спичку.

— Ты куришь? — удивилась Светлана.

— Да вот, курю, — как-то горьковато усмехнулась Марина. Она села напротив Светланы, закинула ногу за ногу, поставила пепельницу на пол, рядом со стулом, и, посмотрев Светлане в глаза, спросила:

— Ты мне по-прежнему веришь, Светка?

— Конечно, — почти испуганно сказала Светлана, — а как же, Маришка!

— Ну хорошо, — Марина улыбнулась. — Я тебе все как на духу расскажу и постараюсь все объяснить. Я тоже верю тебе по-прежнему и еще верю, что ты поймешь. Больше, кроме мамы, я бы никому и не сказала, потому что на меня теперь некоторые смотрят, как на женщину… — Марина махнула рукой. — А тебе все-все расскажу, поставим все точки над «и», чтобы к этому больше не возвращаться, не бередить душу. Поговорим, а потом я буду тебя отмывать с дороги, кормить. И поедем за твоим чемоданом.

Она затянулась, выпустила дым, кашлянула и начала:

— Мне, Светка, вероятно, совсем нельзя было связываться с замужеством. Во-первых, у меня нет и не будет детей. Во-вторых, я временами думаю, что я не женщина вовсе. То есть женщина-то я еще какая! — лукаво усмехнулась Марина. — Очень даже женщина. Но вот в голове у меня какой-то загиб: не могу я относиться к себе только как к женщине, и многие чисто женские черты в характере или в душе, что ли, у меня отсутствуют.

Ну, женщины любят нравиться. И я тоже, даже очень. Да все бы ничего, но не могу я, когда меня считают, как бы это выразиться, в чем-то отличной от мужчин, то есть не совсем так я выражаюсь, а… ну, бабой, что ли.

Понимаешь, мой муж очень порядочный, добрый и честный человек, хотя, возможно, и не настолько умный, как бы мне этого хотелось. Он ко мне замечательно относился, если посмотреть со стороны: его мать — сухая, но тоже очень порядочная женщина — тебе, наверно, всего наговорила. Но для меня-то его отношение совсем не замечательно.

Он меня ревновал. И вот в чем суть. Многим женщинам нравится, когда их ревнуют. Они считают, что это проявление большой любви. Я не против ревности, хотя абсолютно ее не уважаю. Я против недоверия.

Попробовала я полечиться, чтоб были дети. Съездила на грязи, но ничего не изменилось. Кажется, с той поездки все и началось. Я себя за нее потом ругала, хотя, возможно, все было к лучшему. При моем характере мы бы все равно рано или поздно расстались, только бы мучили друг друга еще не один год. А чем скорей, тем лучше.

Короче говоря, он стал мне не доверять. Я, Светка, — да ты меня знаешь — горда и уважаю других, но и себя. Я прямо не могу, когда человеку не доверяют. Это страшно! Можно жить в самой тяжелой обстановке, только не в обстановке недоверия. А при ней можно опротиветь самому себе, можно просто сойти с ума.

Причем, понимаешь, он ревновал потихоньку, ходил вокруг меня как побитый пес, сцен поначалу не устраивал. Иногда вдруг начнет: «Марина, ты всегда была верна мне, даже на курорте? Ты же красивая, и я не верю, что за тобой не волочились». Иногда начнешь успокаивать его, иногда подтрунивать над ним. И видишь, что хотя он не верит, но на время успокаивается. Часто мне казалось, что надо, пожалуй, признаться в том, чего никогда не было. Тогда бы он простил — он бы мне все простил — и успокоился, уже точно зная, что «было» и какая моя цена.

Я из него эту глупость, знаешь, как выгоняла? Всяко. То нарочно, назло ему, тучу с мужчинами, нахожусь в центре внимания, то, наоборот, возле него держусь, как собачонка на привязи. Ну, ничего не помогает. То ли он считал себя недостойным меня, а меня слишком красивой, то ли еще что… Но опять же, Светка, дело не в ревности, совсем не в ревности.

Марина смяла папироску, бросила ее в пепельницу и взяла другую.

— Ну почему, Светлана, — и это, знаешь, самое обидное — мужчины, в частности мой муж, считает красивую да и любую женщину потенциально склонной к неверности, к предательству? И при этом считает ее трусом, трусихой, трусишкой?

Вот, Светка, в чем корень! Он никак не мог понять, представить себе, вообразить, знаешь, чего? Что если бы я ему стала неверна, то я бы ему об этом прямо в глаза и сказала.

Почему же он, чуть не пресмыкаясь передо мной, уверился, что я его боюсь, что хитрю? Неужели он не мог разобрать, что перед ним не только красивый, но и честный человек, а главное — смелый? Абсолютно смело глядящий правде в глаза. А он, видишь ли, пытался окольными путями узнать кое-что о моем поведении на курорте. Проверочку устраивал.

— Чувствуешь во мне мужские черты, — снова принужденно усмехнулась Марина. — А он рассматривал женщину как такое существо, которое, коли согрешит, так трясется и прячет концы в воду. Ведь если он уважал себя, верил в себя, почему не уважал и не верил в других? Значит, считал их хуже, подлей, ниже себя. Способными на все. Вот почему так дальше продолжаться не могло.

— Но ведь он тебя очень любит, — вырвалось у Светланы. — Что же ты не отвечаешь ему? К чему такая жестокость?

— Я тебе объясняла, что это за любовь, — холодно сказала Марина. — Для меня любовь — это не только доверие, это скорее вера, да, да, вера в человека. Вот так. А не отвечаю я потому, что возврата к прошлому быть не может, а лучший способ прекратить разговор, просто не поддерживать его. Логично?

— Ну, а как же с этим? — Светлана искала слова и сбивалась. — Со вторым?

— Ну, а тут, Светочка, я влипла, беспощадно влипла, — наконец проговорила она. — О нем не стоит много рассуждать. Он пошляк, обыкновенный пошляк. Правда, он считает себя ультрасовременным, и у него есть, своя ли, не своя ли, теория, что измена вовсе не измена, а так… нечто само собой разумеющееся.

Прежде всего надо тебе сообщить, что мужу я всегда была верна. Всегда и во всем. Ну, когда создалась в доме страшно напряженная обстановка, когда даже несколько крупных ссор произошло, я находила в обществе Дмитрия отдушину, что ли. Он веселый, рассказывал анекдоты, почти каждый день к нам приходил. И мне он показался человеком, широко, не по-мещански оценивающим истинное положение вещей, правильно относящимся к целому ряду проблем. Да только это совсем не та широта.

Он над Алексеем иронизировал, говорил, что тот больной, что ему лечиться надо. И сыпал остротами, анекдотами. А когда я там больше не могла оставаться, совсем не могла, он предложил мне уехать с ним и стать его женой. Я согласилась, я почему-то думала, что у нас возникнет с ним понимание. Любви тут не было, одно желание прислониться к понимающему, тонко чувствующему человеку.

А в доме совсем невозможно стало жить. Я уже за собой следить начала: не виновна ли в чем в самом деле? В мыслях хотя бы? Прямо мания преследования какая-то возникла.

Ну, уехали. И тут я отдохнула и разглядела его. Пошленький человек, но и с этим можно бы смириться кое-как: сама виновата. Но вот какой факт привел к резкому разрыву. Этот не только не верил женщинам и вообще никому, а, оказывается, был абсолютно уверен, что я мужу давно и частенько неверна, но рассматривал это как явление натуральное, естественное. Тут его ничем нельзя было переубедить. У него на все готовый анекдот найдется, на любой случай жизни. И не видел ничего зазорного ни во флиртах, ни в изменах. Сам прошел все огни и воды. Все хвастался своей «современностью». Широкий взгляд на жизнь, куда как широкий.

Его и убеждать не стоило, что я женщина серьезная да и порядочная. Для него и слово-то «порядочный» примерно такой же смысл имеет, как «ископаемый». А убыстрило разрыв то, что он меня обидел, оскорбил, задел за самое наболевшее.

Как-то вдруг возьми и скажи, что, мол, плохо, что у нас детей не будет. И совершенно определенно намекает при этом, что часто детей не бывает у женщин, знавших близко многих мужчин. Они якобы утрачивают способность к деторождению. Он где-то вычитал такое, вроде бы и в самом деле об этом написано.

— Какая гадость! — вырвалось у Светланы.

— Да почему гадость? Может, и на самом деле так. Но обо мне-то… Закатила я ему оплеуху. И сразу сюда уехала. Тут старая знакомая есть, сначала к ней. Устроилась на работу, сняла вот квартиру. И живу. На жизнь и на тряпки я себе всегда заработаю. А детей у меня нет…

В комнате становилось темно и дымно. Марина сидела и курила еще. Сидела и молчала Светлана. Потом Марина проговорила:

— Ну вот что. Давай хватит об этом, совсем хватит. Я тебе все рассказала, но было, конечно, сложней и больней. Словами не передать. Поэтому и не надо слов, не надо вопросов. И только меня не жалеть! Договорились? Давай проветривать комнату, мыться-купаться и ужинать. А потом за чемоданом.

…На другой день Светлана осмотрела город, вдоволь набродилась, а к вечеру, когда Марина должна была вернуться с работы, она неожиданно почувствовала, что вечер с подругой будет просто-напросто трудным.

Она понимала, что, кроме запретной темы, у них может возникнуть разговор только о школьных годах. А они, пожалуй, обо всем вспоминали в первую ночь.

Разговаривать же о своей семье Светлана абсолютно не могла. Ее счастье, ее Коля, ее Сережка, ее полная удовлетворенность собой и жизнью были в этой комнате неуместны. Да неуместной, видимо, казалась и она сама.

Она почувствовала это, но ощутила это и Марина. И поэтому, когда через два дня Светлана стала собираться, Марина не очень настойчиво удерживала ее.

На вокзале они поплакали, пообнимались, обещали писать, встречаться, приезжать друг к другу, многое обещали…

Тронулся поезд. Светлана стояла в коридоре, смотрела на тонкую, мягкую траву под насыпью, на ярко-зеленые кусты, на белые яблони в садиках. Был первый день лета. Было яркое, ласковое солнце. Но Светлане виделась Марина. И не на вокзале, изящная, обращающая на себя общее внимание, в ярком платье, а в полутемной комнате, курящая папиросу за папиросой и бросающая окурки в пепельницу, которая стоит у стула на полу.

Подошел подтянутый, сияющий капитан, весь свежий и симпатичный. Осторожно попробовал завязать знакомство.

— А нисколько не страшно молоденькой женщине путешествовать по дальним дорогам одной, без телохранителя?

— Ах, оставьте вы меня, пожалуйста, в покое, — неожиданно грубо ответила Светлана и ушла, хлопнув дверью, в свое купе.

Капитан изумленно смотрел ей вслед, а поезд легко и весело набирал ход.