Нежный защитник

Глава 10

Имоджин осторожно встала. Ноги ее почти не болели. Скорее всего потому, что в эту минуту ее страшило совсем другое. Стоило ей направиться к лестнице, как за спиной послышались свист и глумливые выкрики, прервавшиеся как по команде. Она оглянулась, но Тайрон Фицроджер сидел на своем месте как ни в чем не бывало. Однако она не сомневалась, что ему было достаточно одного взгляда, чтобы заставить замолчать не только своих солдат, но и людей короля.

Просторная комната наверху больше не походила на отцовскую спальню. Имоджин знала, что Фицроджер занял ее в первый же день, но все равно не была готова к таким переменам. На месте привычных отцовских сундуков и гобеленов оказались вещи ее мужа. И хотя можно было не сомневаться, что это Уорбрик, а не Фицроджер разорил хозяйскую спальню, столь резкая смена обстановки подействовала на нее угнетающе.

Однако массивная кровать, принадлежавшая ее отцу, сохранилась в первозданном виде, только теперь она была усыпана лепестками роз. Марта уже ждала ее со счастливой улыбкой, как будто это был самый прекрасный день в ее жизни.

— Милости просим, миледи, и давайте готовиться! — пропела служанка.

Похоже, она не отставала от прочей челяди и успела вдоволь угоститься хозяйским вином. Имоджин и охнуть не успела, как ее раздели догола, а волосы расчесали так, что они легли на спину шелковистой волной. Несмотря на теплый вечер, ее била дрожь.

— Ай-ай-ай! — всполошилась Марта. — Упаси вас Бог простудиться! — Она заботливо укутала невесту в теплый халат из синей шерсти. — Вы пока подождите здесь, а я дам знать, когда все будет готово. Жаль, конечно, что нет никого из вашей родни на этой свадьбе, но вы не печальтесь, миледи. Вам достался хороший человек, и будете вы с ним жить — не тужить!

Имоджин задрожала еще сильнее.

Быстро, слишком быстро в комнате появились Фицроджер, король, Реналд и незнакомый ей рыцарь из королевской свиты.

— Лорд Джарролд, — представил его король, пока Фицроджер раздевался.

Несколько коротких минут — и вот он стоит перед Имоджин обнаженный. Она вовсе не собиралась на него смотреть, но ее глаза перестали ей подчиняться и уставились на его загорелое поджарое тело.

Она невольно удивилась тому, какое оно красивое, хотя вообще-то этого не должно было быть из-за множества глубоких шрамов. Однако они вовсе не уродовали Фицроджера, а придавали его облику дополнительную привлекательность. Широкий в плечах и узкий в бедрах, он весь состоял из тугих огромных мускулов, от которых невозможно было оторвать взгляд. Теперь было понятно, откуда бралась его невероятная сила при столь легкой фигуре.

Она встретилась с ним глазами и поняла, что он нарочно медлит, давая ей время разглядеть его и немного привыкнуть.

Она скромно потупилась, повторяя про себя, что вовсе не собиралась любоваться его достоинствами, а хотела оценить его стать как нанятого ею воина и защитника. В конце концов, разве не это заставило ее выйти замуж?

Послышался грубый хохот, и она испуганно вскинула взгляд. И неожиданно увидела, как безобидная мягкая плоть у него между ног ожила и начала наливаться кровью.

— Черт побери, твое тело своего не упустит! — благодушно заметил Генрих. — Оно и неудивительно, когда для него приготовили столь лакомый кусочек!

Марта одним движением сдернула с Имоджин халат. Невеста инстинктивно попыталась прикрыться руками.

— Совершенство! — восхитился король. — Ступайте в постель вы оба, и за дело! Мне нужно много солдат, чтобы защищать Англию!

Несмотря на то, что на кровати можно было спрятаться под одеялом, Марте пришлось силой уложить туда свою оцепеневшую хозяйку. Фицроджер мигом скользнул в постель с другого краю, накинул на них обоих одеяло и железной рукой пригвоздил Имоджин к матрасу.

Отпустив еще несколько скабрезных шуток, король, лорды и Марта наконец удалились.

Как только за ними закрылась дверь, Фицроджер убрал руку с ее талии.

Она не пыталась бежать. Ей некуда было деться, да и терзавшие ее страхи скорее всего были надуманными. Изо всех сил стараясь совладать с ними и не устраивать безобразную сцену, Имоджин затаилась, лежа на спине с широко разведенными ногами и крепко зажмурив глаза.

Ничего не произошло. Не выдержав ожидания, она чуть-чуть приоткрыла глаза и обнаружила, что он неподвижно лежит на боку, подперев голову ладонью, и смотрит на нее.

— Я что-то делаю неправильно? — испуганно спросила она. — Что я должна делать?

— А что, собственно, ты собираешься делать? — спросил он.

— Сам знаешь! — выпалила она, залившись краской.

Он наклонился и легонько поцеловал ее в губы.

— Если я знаю, милая, то почему бы не позволить мне быть главным?

— Да ты и так всегда главный! — вырвалось у нее с отчаянием.

— Только в тех случаях, когда знаю, что делаю, — рассмеявшись, ответил он.

— Ну раз ты такой умный и все знаешь, то делай это скорее! И я очень надеюсь, что сразу забеременею, чтобы не заниматься этим по крайней мере еще год!

— Для того, чтобы убедиться, что мое семя пустило корни, нам потребуется не меньше двух месяцев, — возразил Фицроджер, осторожно обнимая ее и привлекая к себе. — И нам придется заниматься этим все время, пока мы не получим доказательств.

Имоджин оказалась прижатой к горячему мужскому телу, а твердая штука уперлась ей в бедро. Она в страхе оттолкнула его что было сил:

— Нет! Я не буду! Я не могу!

Он отпустил ее, и от собственного толчка она едва не свалилась с кровати.

— Чего ты боишься? — хмуро спросил он. — Или почему ты так боишься? Этим занимаются все, и многие находят это приятным.

Приятным!

— Но только не я! — закричала она, скорчившись на самом краю кровати.

— Имоджин, — произнес он со вздохом, — неужели ты совсем мне не веришь?

— Нет! — отрезала она.

— Если ты и правда цветок, Имоджин из Кэррисфорда, — процедил он, сурово поджав губы, — то тебя можно сравнить разве что с чертополохом. Могу я хотя бы надеяться на то, что ты будешь делать, что тебе велят?

— После того, как ты меня запугал чуть не до смерти, — язвительно процедила она, — разве я осмелюсь ослушаться своего господина?

— Хорошо. — Он подтащил ее за руку к середине кровати и прижался к ней горячим телом. Она попыталась оттолкнуть его, но Фицроджер ей этого не позволил.

Цепенея под его непроницаемым взглядом, она застыла, раздвинув ноги.

— Сведи ноги вместе, — велел он. — Мне тошно смотреть, как ты изображаешь из себя великомученицу. Постарайся расслабиться.

— Расслабиться?! — возмутилась она, но не дождалась ответа.

Его шершавая от мозолей ладонь легла ей на бедро и начала двигаться. Это было уверенное и сильное прикосновение. Горячая ладонь прошлась по ее животу и коснулась плеча. Она понятия не имела, зачем Фицроджер этим занимается, но не могла не признать, что это довольно приятно.

— Ты не чертополох, — прошептал он. — Твоя кожа нежнее лепестков розы…

— Что ты делаешь? — Она поежилась, как от щекотки.

— Ласкаю тебя.

— Ласкаешь меня? — удивилась Имоджин.

— Как пугливую кобылку! — хмыкнул он.

— Я не кобыла! — фыркнула она и вдруг почувствовала, как оживает ее кожа под горячей шершавой ладонью.

— Вот и хорошо. — Он провел рукой по ее груди. — Иначе отец Вулфган обязательно бы меня проклял.

— Перестань! — Она обеими руками перехватила его руку. — Он сказал, что это один из самых страшных грехов: позволять тебе здесь меня трогать!

Одним неуловимым движением он умудрился вырваться и поймал ее руки, а потом завел их ей за голову.

— Он и насчет этого тебя предупредил? — Фицроджер наклонился и взял в рот ее сосок.

Имоджин завизжала, как резаная. Ему пришлось отпустить ее руки, чтобы зажать рот.

— Черт бы тебя побрал!

Она посмотрела на него и увидела, что он ухмыляется. Жуткий, несносный тип! Она укусила ненавистную ладонь, лежащую на ее губах.

Фицроджер выскочил из постели.

— Не могу в это поверить, — пробурчал он, тряся укушенной рукой, — но похоже, в конце концов нам придется сделать по-твоему!

Имоджин застыла, не в силах отвести взгляд от копья, вызывающе торчавшего у него между ног. В точности как у Уорбрика!

— Все, — проговорила она, забившись в самый дальний угол кровати, — я ухожу в монастырь!

— Какая же ты трусиха! — Он смерил ее холодным взглядом.

— Наш брак не завершен, — выпалила она в отчаянии. — Его еще можно расторгнуть! И у тебя нет права препятствовать мне стать Христовой невестой. Отец Вулфган сказал…

— Еще одно слово об этом святоше, и он — покойник! — рявкнул Фицроджер, тыча пальцем ей в лицо.

Она охнула от ужаса.

Он вернулся в кровать, накинул одеяло и решительно привлек ее к себе. Она извивалась всем телом, стараясь вырваться, но с таким же успехом можно вырываться из железных тисков. А эта штука впилась ей в бедро, как дубовая палка. Имоджин толкала его что было сил, но ничего не добилась.

Потеряв надежду вырваться, она затихла.

— Твое тело — творение Господа. — Его голос был ласков, как и рука. — И несомненно, одно из самых лучших.

— Мы должны умерщвлять плоть, — слабо простонала она.

— Я высеку тебя, если ты будешь на этом настаивать.

— И не подумаю!

— Вот и хорошо. Я бы не хотел портить этот чудесный атлас… — Его рука медленно скользила по тугим ягодицам.

Имоджин поежилась. Ей почему-то стало трудно дышать.

Через несколько мгновений он отстранился.

— Раздвинь ноги.

Она молча мотнула головой.

— Кажется, мы договорились, что ты будешь делать то, что тебе велят, — напомнил он.

— Ах ты… — Его губы снова приникли к ее губам и оказались такими мягкими и нежными, что у нее пропала охота сопротивляться. Ей нравилось целоваться, и вряд ли поцелуи могли считаться таким уж страшным грехом.

И Имоджин покорилась волшебному ощущению. В конце концов, отец Вулфган вполне мог ошибаться. Как сказал Фицроджер, откуда святому человеку знать подобные вещи?

Она почувствовала, как он расслабился в ответ на ее покорность, и потому не сразу до нее дошло, что он делает такие движения бедрами, будто хочет ею овладеть. Но ведь рано или поздно это все равно случится, разве нет? И как бы ей ни нравилось с ним целоваться, это не отменит всего остального. Он старался сделать ей приятное, как врач добавляет меда в горькое лекарство. И он сам признал, что это должно случиться нынче ночью.

Ей пришлось напомнить себе, что это его долг. Как иначе она сможет родить ему сыновей? Она никогда не могла понять, почему Господь так несправедливо обошелся с Евой и се дочерьми. Но что поделаешь, на то он и Господь.

Не пора ли ей раздвинуть ноги?

Поцелуй завершился, и Имоджин уже приготовилась к самому худшему, но он медленно лизнул ее грудь.

Ох, только не это! Страшно даже подумать, какую епитимью на нее наложат за это! Она схватила его за волосы.

— Отпусти, — проворчал он.

Нужно было обладать железными нервами, чтобы не подчиниться этому голосу. Ее руки безвольно упали на его плечи.

— Господь, ты видишь, что в этом нет моей вины! — простонала она.

Он обвел языком ее сосок. Ощущение было очень странным. Тогда он лизнул самый кончик, и Имоджин содрогнулась.

— Это смертный грех! — вырвалось у нее.

— Нет, это не грех, — возразил он с такой уверенностью, что у нее не хватило духа ему возразить.

По ее телу прокатилась волна возбуждения. Он взял в рот другой ее сосок и стал сосать, как младенец. Она снова затрепетала и схватила его за волосы, но не для того, чтобы оторвать от себя.

Он не прекращал сосать и в то же время ласкал ее свободной рукой, заставляя дрожать и покрываться потом.

— Меня терзают демоны! — выкрикнула она.

Он поднял голову, и его глаза хищно сверкнули в сумраке спальни.

— Но ты ведь знаешь, как прогнать их, не так ли, милая? — Он положил руки ей на бедра, и ноги сами раздвинулись перед ним.

Имоджин поспешно свела их вместе, но его рука уже пробралась между ног.

— Я знаю? — охнула она, ловя в его лице хотя бы малейший намек на спасение.

— Они не оставят тебя в покое, если мы не доведем дело до конца.

Он потрогал пальцами нежные складки ее кожи, отчего у нее вырвался сдавленный писк.

— Тебе больно?

— Да, — выпалила она, хотя сама не знала, как называется то, что она почувствовала. Но с каждой секундой это чувство становилось все сильнее.

Имоджин посмотрела на него. Его глаза затуманились и потемнели, а на щеках проступил румянец. Теперь он снова стал ласковым и нежным, и при виде такой перемены демоны набросились на нее с новой силой.

Его пальцы продолжали свою игру, пробираясь все глубже и глубже.

— А здесь? — прошептал он.

Имоджин зажмурилась — у нее возникло ощущение, будто она видит ненасытных демонов, мечущихся в бешеной круговерти и кусающих ее своими раскаленными клыками. Под его пальцами что-то судорожно сжалось.

— Нет, — ответила она.

— Мне непременно нужно попасть еще глубже, Имоджин. Только так я смогу избавить тебя от демонов.

Ну наконец-то она стала понимать, в чем тут дело! И она доверчиво подалась вперед, прижимаясь к его руке. Он продолжал ласкать ее, но непонятное ощущение, которое она назвала болью, только усилилось. Инстинкт, а вовсе не сознание супружеского долга побудило ее распахнуться ему навстречу.

— Ну так что же ты медлишь? — выдохнула она. — Я сейчас умру!

— Ты не умрешь, — хрипло возразил он. — Я спасу тебя.

Он устроился у нее между ног, и Имоджин снова почувствовала, какое твердое у него копье.

— Да, — простонала она. — О да!

— Да. — Он тоже задыхался. — Ты сильная женщина, способная сразиться с демонами, Имоджин из Кэррисфорда!

— Скорее! — вскрикнула она, отчаянно вцепившись в его плечи и чувствуя, как дьявольская пляска становится все неистовее. — Скорее! — Она почувствовала, как он медленно входит в нее. Внутри у нее все сжалось, как от боли, в предвкушении чего-то неизвестного, такого, что наконец-то избавит ее от этой странной пытки. — Как хорошо… — стонала она. — Ах, как хорошо…

— Да, — откликнулся он и поцеловал ее. Его горячие губы шевелились совсем близко, когда он прошептал: — Мой цветок, мое сокровище, мое несказанное наслаждение…

От шока она широко распахнула глаза.

— Наслаждение!!! — Это было подобно тому, как если бы сам Вулфган навис в эту секунду над их кроватью. — Нет! — закричала она, отпихивая его от себя. — Нет, подумай о наших детях!

Он стиснул зубы так, что на щеках заиграли желваки, и угрюмо пообещал:

— Вулфган — покойник! — С этими словами он сделал первый рывок.

Боль, жестокая боль пронзила ее тело! Вот она, кара Господня!

— Ты хуже дьявола! — закричала Имоджин, отбиваясь от него руками и ногами. — Святой Спаситель, помоги мне!

Теперь она знала, отчего так кричала Дженин.

— Хватит! — продолжала вырываться она. — Пожалуйста, перестань! — Это было все равно что стараться сдвинуть каменную глыбу. Она попыталась выцарапать ему глаза. Он больно сжал ее руки.

— Имоджин, успокойся.

Но его голос доносился издалека, приглушенный кровавым туманом, окутавшим ее сознание. Она видела перед собой не Фицроджера, а Уорбрика и не чувствовала ничего, кроме грубой, безжалостной силы, готовой без конца терзать ее и причинять ужасную, смертельную боль. Беспомощная перед немереной силой этого человека, Имоджин, подобно Дженин, с отчаянием взмолилась:

— Помоги, Святая Мария!

И вдруг все закончилось.

Имоджин кубарем скатилась с кровати и рухнула на пол, сотрясаемая такой крупной дрожью, от которой впору было покачнуться стенам замка. Она не смела поднять глаза, чтобы узнать, не последовал ли за ней этот безжалостный монстр.

Внезапно до нее донесся стук щеколды. Он сработал подобно взрыву, вернувшему ясность ее ослепленному рассудку. Скорчившись под кроватью, она робко осмотрелась.

Комната было пуста.

Он ушел. Фицроджер ушел.

Имоджин забилась в судорожных рыданиях. Она была охвачена странной смесью облегчения и обиды. Но сильнее всего ее терзало необъяснимое чувство утраты.

Когда наконец Реналд де Лайл отыскал путь к отведенной ему каморке на втором этаже — а после обильных возлияний сделать это было не так-то просто, — он обнаружил на своей узкой койке жениха. Фицроджер, закинув руки за голову, рассеянно смотрел в потолок. В узкое оконце почти не проникало света, и трудно было что-то прочесть на его лице.

Реналд честно напряг свои мозги, но так и не нашел, что сказать.

— Я говорил, что не причиняю вреда цветам. — Это Тай заговорил первым. — Я врал.

Реналд опустил взгляд на прихваченную из зала фляжку с вином. Там оставалось совсем немного. Он выплеснул остатки в деревянный кубок и поставил возле кровати.

— Худо тебе пришлось? — с сочувствием спросил он, все еще не веря, что такое возможно. Тай был опытным любовником, а девчонка в последние дни уже практически ела у него с рук.

Тай не шелохнулся в ответ. Это был весьма зловещий признак. Реналд надеялся, что его друг справится с желанием придушить упрямую малютку. Иначе ему придется защищать невесту — а значит, самому рисковать жизнью.

— Ты был прав насчет священника, — почти равнодушно проговорил Тай. — А я слишком самонадеян. — Последовала долгая, тяжелая пауза, прежде чем он попросил: — Убери его с глаз долой.

Стало быть, вот кого он хотел прикончить. Реналд не брался гадать о том, что могло приключиться на брачном ложе, но со священником он разберется в два счета.

— 3-завтра утром он уберется восвояси.

Молчание.

— Ну а теперь-то что? — не выдержал Реналд.

— Он останется до тех пор, пока на этом будет настаивать Имоджин.

Реналд окончательно потерял надежду хоть что-то понять. Желая дать отдых неверным от вина ногам, он плюхнулся прямо на пол и прислонился плечом к кровати.

— У тебя в изголовье есть вино. А внизу еще целый бочонок. Напейся пьяным. Я уже пьян.

— Оно и видно. — В поле зрения Реналда появились две сильные руки. Они подняли его на кровать, и в комнате простучали тяжелые шаги.

Реналду не удалось приподнять набрякшие веки, да и все равно в глазах двоилось. Посему он предпочел напрячь мозги. Он понимал, что его другу требуется помощь, и проклинал себя за то, что так бездарно напился.

Но ему казалось, что с этой чертовой свадьбой все в порядке!

— Ч-чё случилось? — промычал он.

— Ничего особенного. — В голосе его друга не прозвучало никаких определенных чувств. — Спи, Реналд. Возможно, в некоторых вещах я не слишком хорош, но мне хватит ума поднять тревогу, если на нас нападут.

Реналд услышал, как зашелестела занавеска, отделявшая его каморку от коридора, и его друг ушел.

И дернул его черт так напиться! Тем не менее выпитое вино быстро взяло над ним верх.

Имоджин не могла сказать, что было с ней после того, как ее муж ушел. Удалось ли ей забыться сном? Или она просто потеряла сознание?

Вместо кровавых красок заката в окно хозяйской спальни лился серебристый лунный свет. Эта комната принадлежала ее отцу и всегда казалась ей самым безопасным местом на свете. Здесь она любила играть в детстве, сюда приходила, когда выросла и хотела о чем-то спросить отца или посоветоваться.

Однако теперь ни о какой безопасности не было даже и речи. Сам воздух этой спальни пропитался чужим запахом и порождал тревожные воспоминания.

Жестокость. Смерть. Трупы…

В мозгу как будто что-то щелкнуло.

Бастард Фицроджер. Ее муж.

Она содрогнулась, стоило ей вспомнить, что происходило здесь совсем недавно. Она вспомнила все: и наслаждение, и боль.

Наслаждение? Да, наслаждение. А потом она вспомнила и то, как изменилось лицо ее мужа в ту минуту, когда между ними возникло согласие. Он расстался со своей маской, и перед ней возник обычный человек, человек с душой и сердцем.

Всего на несколько кратких чудесных мгновений.

А потом она стала сопротивляться и кричать. Она увидела на его месте Уорбрика, жестокого и ужасного.

Он бросил ее.

Она могла не сомневаться, что суровая маска опять прочно сидит на своем месте.

Она спрятала лицо в ладонях, не в силах перенести такой позор.

Что она натворила!

Она могла бы попытаться свалить на Фицроджера вину в этой неудаче. Она могла бы сказать, что он поспешил, не дал ей свыкнуться с его присутствием, но ведь он был чуток и нежен. Она помнила, как сама умоляла его довести до конца то, что он начал.

Пока не почувствовала боль.

Так с чем она боролась: с болью или с наслаждением? Боль оказалась намного хуже всего, что она могла вообразить, но и наслаждение страшило ее не меньше. Оно внушало ей ужас, и он был сильнее любого кошмара.

Отец Вулфган был прав. Через наслаждение пролегает прямая дорога в ад.

Фицроджер искренне верит, что для супругов нет ничего зазорного в том, чтобы испытывать наслаждение в объятиях друг друга. Но ведь ему не довелось побывать в Святой земле и пострадать на распятии за свою веру. Он не постится почти никогда и не умерщвляет плоть толстым бичом с железными шипами.

А теперь она получила доказательство того, что испытанные ею боль и ужас были не чем иным, как Божьей карой за необузданную похоть. Если бы он просто овладел ею, это наверняка причинило ей меньше страданий.

Имоджин прислонилась лбом к кровати. Ах, как ей не хватало близкой души, чтобы посоветоваться, пожаловаться на свою горькую участь или хотя бы просто получить утешение и поддержку!

— Отец, отец… — стонала она. — Почему ты умер? Это было… это было так нелепо! Мне нужно поговорить с тобой!

У нее вырвался горький смех. Она почти наяву услышала, как ее рассудительный и практичный отец говорит ей, что она бы вообще не оказалась в подобной ситуации, если бы он не скончался столь нелепо. «А к тому же, Имоджин, моя дорогая, тебе давно пора повзрослеть, и чем скорее, тем лучше!»

Имоджин резко выпрямилась. У нее возникло ощущение, будто последнюю фразу кто-то произнес вслух! Словно отец вернулся в эту комнату, где они любили поговорить на самые серьезные темы.

«На тебя разом навалились тяжелые невзгоды и опасности, от которых я всегда старался тебя уберечь. Но ты нашла путь к спасению, причем не самый плохой путь, и должна пройти его до конца».

Неужели она сходит с ума? Имоджин не понимала, что с ней происходит, но эти удивительные минуты общения с самым близким ей человеком были слишком драгоценны, чтобы отказаться от них ради здравомыслия и скептицизма. Она крепко зажмурилась и задала самый главный вопрос: «Он нравится тебе, отец?»

«Он не похож на человека, которого я бы выбрал для тебя, дитя мое. Отцы не любят отдавать дочерей во власть ненасытных молодых жеребцов. Но он послужит тебе на славу, если ты не будешь ему мешать. И помни: отныне ты тоже должна ему служить».

«На супружеском ложе?»

«И не только там. Пожалуй, это вообще должно беспокоить тебя в последнюю очередь. Но даже самый сильный мужчина нуждается в поддержке. Постарайся понять, что ему от тебя нужно».

Нужно? Имоджин не могла себе представить, что может потребоваться от нее Фицроджеру, кроме покорности в постели и множества здоровых наследников. Правда, в замке Клив нет хозяйки, и Фицроджер, наверное, рассчитывает, что его молодая жена возьмет на себя эти обязанности.

Скорее всего отец имел в виду именно это, но при чем тут ее личная проблема? Ведь в данный момент все зашло в тупик из-за ее неспособности лежать смирно на брачном ложе.

«А как же отец Вулфган? — спросила она. — Прав ли он, предостерегая нас против похоти?»

Она могла поклясться, что услышала сухой смешок. Бернард из Кэррисфорда не зря славился чувством юмора.

«Святые люди ниспосланы нам не для того, чтобы усыплять нашу совесть, а для того, чтобы напоминать о наших слабостях и прегрешениях и помогать с ними бороться. Отец Вулфган очень хорошо умеет это делать, дитя мое. Но даже святым не всегда известна вся правда, доченька. Или ты забыла наши уроки? С почтением выслушай всех, кто достаточно мудр, чтобы давать советы, но поступай так, как велит тебе сердце. И будь готова принять последствия своего поступка».

Принять последствия.

«Боже милостивый! — перепугалась она. — Последствия!»

А каковы будут последствия того, что она натворила нынче ночью?

Она должна немедленно что-то делать!

Она вскочила и торопливо оделась, хотя пока не представляла, что именно она собирается делать. Впрочем, для начала ей следует найти мужа.

Где он сейчас?

Она подкралась к двери и осторожно выглянула в щелку: а вдруг он стоит в коридоре? Но его там не было. Она слышала, как шумят самые стойкие из гостей, засидевшиеся допоздна за праздничным столом. Она услышала доносившийся из зала визгливый женский хохот, но ее это не удивило. Скорее всего это смеются женщины из Кэррисфорда, веселившиеся на свадьбе их хозяйки.

Куда он мог уйти? Только бы он не вернулся к той компании, что гуляет в зале! Это станет для нее несмываемым позором.

Она нашла своего мужа у парапета. Он стоял неподвижно, не спуская глаз с подступов к замку, как будто сам назначил себя часовым, обозревавшим залитые лунным светом окрестности.

Но Фицроджер вовсе не стоял на страже. Недалеко от него на сторожевой башне всматривался в даль настоящий часовой. Он мог в любую минуту поднять тревогу с помощью трубы или колокола.

Фицроджер казался спокойным, но что-то в его неподвижной фигуре заставило ее сердце болезненно сжаться от смутного чувства, весьма похожего на вину.

Меньше всего ей хотелось испытывать вину перед этим человеком. Ей хотелось скрыться отсюда, и пусть кто-то другой налаживает ее отношения с Бастардом Фицроджером. Но Имоджин поклялась себе раз и навсегда покончить с детскими капризами и слабостями. Вознеся короткую молитву, она подошла к мужу.

Он почувствовал ее приближение в самый последний момент и резко обернулся. Холодное острие ножа сверкнуло в опасной близости от ее груди.

Он шумно вздохнул и прошептал:

— Никогда больше не подкрадывайся ко мне, Имоджин!

— Прости, — пролепетала она дрожащим голосом. — Я не подумала…

Она готова была поклясться, что он тоже не ожидал от себя подобной выходки. Но услышала лишь сердитое:

— Так начинай думать!

Имоджин закусила губу. Она не хотела откладывать этот разговор. Чем раньше они выяснят отношения, тем лучше. Но не сейчас, когда его трясет от гнева, а часовой на сторожевом посту отлично слышит каждое слово.

Похоже, он заметил взгляд, каким Имоджин наградила неподвижно застывшего часового, потому что отошел от парапета и направился к лестнице. Наверное, решил вернуться в спальню.

Имоджин схватила его за руку — ей не хватило бы отваги так сразу вернуться в их комнату, — но тут же отдернула ее, как будто обожглась.

Он остановился и посмотрел на нее. В холодном лунном свете он казался высеченным из камня, из холодного равнодушного камня. Но вот он пошевелился. Осторожно, едва ли не робко, Фицроджер обнял ее за талию, и рука его показалась ей очень горячей. Но Имоджин не стала отстраняться, и тогда он привлек ее к себе.

Содрогаясь от облегчения, она опустила голову ему на грудь. Она только теперь поняла, как ей не хватало простого человеческого участия.

В глазах ее стояли слезы, и она знала, что ей полегчает, если она выплачется у него на груди, греясь в кольце этих сильных и нежных рук. Но ее слезы причинят Фицроджеру новую боль, а она и так заставила его страдать. Ей удалось совладать со слезами.

Ее утешало уже то, что он просто обнял ее и прижал к себе. Она надеялась, что его это тоже утешит.

И только когда он сказал: «Внизу у тебя есть отличная постель», — до нее дошло, что она задремала на его груди.

Она пошевелилась и обнаружила, что прошло уже немало времени, судя по тому, как изменилось положение луны.

— Тебе тоже нужно поспать, — ответила Имоджин и тут же сообразила, что эта фраза может быть истолкована как своего рода приглашение. Только бы это опять не кончилось позором!

Она не могла понять, что у него на уме. Он выглядел спокойным, но в то же время чувствовалось, что он напряжен, как тетива лука. Не говоря ни слова, он повел ее вниз, придерживая за талию.

В замке их встретила глухая тишина. Похоже, угомонились даже самые стойкие выпивохи.

Хозяйская спальня выглядела на удивление обыденно, когда они вошли в эту просторную комнату, залитую призрачным лунным светом. Она ожидала, что непременно заметит какие-то следы того, что случилось здесь совсем недавно.

Поскольку он хранил молчание, Имоджин заставила себя заговорить первой.

— Прости, — прошептала она. — Я вела себя неправильно.

— Что ж тут поделаешь? — Он замер неподвижно посреди комнаты. — Я тоже должен извиниться, что не смог облегчить тебе этот момент.

Его равнодушный тон ранил ее в самое сердце. Она искренне желала рассказать ему про демонов, которых он так и не сумел прогнать, но слова не шли с языка.

— Я уверена, что в следующий раз все будет по-другому. — Теперь она уже специально добивалась того, чтобы ее слова звучали как приглашение. Но в ответ она услышала тяжелый вздох.

— Ложись в постель. — И он направился к двери.

— Куда ты? — в тревоге воскликнула она.

— Не бойся. — Он остановился и повернулся к ней. — Ты ничего не ела за ужином, а я совсем забыл, как серьезно ты относишься ко всем этим постам перед первой брачной ночью. Тебе полегчает, когда ты утолишь голод.

— Так ты не постился? — Она не в силах была скрыть ужас.

— Нет. — Он подошел к ней и легко погладил по щеке. Она могла бы поклясться, что на суровом лице промелькнула улыбка.

— Самым большим моим преступлением оказалось то, что я забыл о твоей юности и наивности. Твоя отвага и сила духа могут кого угодно ввести в заблуждение. Ложись. Я скоро вернусь.