Негласные войны. История специальных служб 1919-1945. Книга вторая. Война. Том первый

ПОЛЬША

Принято считать, что Вторая мировая война началась с нападения Германии на Польшу 1 сентября 1939 года, и это действительно так, если рассматривать в качестве ее первого акта возникновение противостоявшей Третьему рейху коалиции Польши, Великобритании и Франции. Как известно, Гитлер совершенно не был готов к конфронтации с двумя великими державами, его спасло лишь их полное бездействие на сухопутном фронте. Однако к захвату Польши он подошел весьма обстоятельно, и одну из ведущих ролей в успехе блицкрига сыграла германская военная разведка, обеспечившая вермахт подробной и достоверной информацией об объекте нападения и успешно осуществившая ряд специальных операций.

Польшу нельзя однобоко рассматривать в качестве безвинной жертвы нацистских агрессоров ввиду достаточно агрессивного характера ее предвоенной политики. Совершенно очевидно, что экстерриториальность Данцига и проходивший через территорию Германии Данцигский коридор нарушали суверенитет рейха. Причиной их возникновения стало стремление держав-победительниц на Версальской мирной конференции посильнее ущемить побежденную страну. Было ясно, что рано или поздно набравшая силу Германия предпримет все возможное для восстановления положения, и при этом существовала вполне реальная возможность мирного обмена коридора на полоску земли в Восточной Пруссии, не пролегающую поперек германских территорий. Однако поляки со свойственной их внешней политике заносчивостью высокомерно отвергали все попытки найти хоть какое-то решение проблемы и, кроме того, создавали на своей территории нестерпимые условия существования для немецкого национального меньшинства. Любые дипломатические инициативы Берлина в этом направлении неизменно отвергались, а том числе последние, мартовские 1939 года требования Риббентропа. После их отклонения вопрос о нападении на Польшу был окончательно решен, дальнейшие переговоры лишь маскировали военные приготовления Германии к предстоящей кампании.

В 4 часа 45 минут утра 1 сентября 1939 года во исполнение плана “Вайс” польскую границу пересекли 40 дивизий вермахта, имевшие на вооружении 11 тысяч артиллерийских орудий, 2,8 тысячи танков и 2,6 тысяч самолетов. В резерве находились еще 13 дивизий. Им противостояла не до конца отмобилизованная армия из 21 пехотной, 3 резервных и 1 бронемоторной дивизий, 8 кавалерийских и 3 горнострелковых бригад, 56 батальонов национальной обороны, а также пограничных войск и частей охраны побережья. Польские войска располагали 887 легкими танками и танкетками и 771 самолетом, из которых боевыми были лишь 76 бомбардировщиков и 280 истребителей. Было совершенно ясно, что первоначальный план отойти на рубеж Вислы и держать оборону в центре с одновременным нанесением двух фланговых ударов в глубину германской территории является чистейшей утопией. Поляки рассчитывали на недвусмысленно зафиксированное обещание Франции на пятнадцатый день войны перейти в наступление на Германию главными силами, хотя по недавнему поведению Парижа в отношении Чехословакии они могли бы оценить всю иллюзорность надежд на своего мощного союзника. Должные выводы сделаны не были, а предложения СССР по организации коллективной обороны страшили польское правительство не меньше, чем угроза со стороны Берлина. Безусловно, для этого имелись немалые основания, поскольку в случае такого развития событий Польша вполне могла в 1939 или 1940 году пополнить список республик в составе Советского Союза. Выбор был сделан, и нельзя сказать, что он оказался неудачным: просто страна была обречена при любом развитии событий; менялся лишь сценарий, но не результат.

Вермахт направил концентрические удары из Силезии, Поморья, Чехии и Словакии, довольно быстро сломив героическую, однако безнадежную польскую оборону. Весьма серьезный вклад в успех кампании внес абвер, не только обеспечивший армию надежной и подробной информацией о противнике, но и блестяще осуществивший ряд специальных операций по нарушению его коммуникаций, системы управления войсками и захвату важных объектов. К сентябрю 1939 года диверсионные части военной разведки, в частности, отряд “Эббингхауз”, с 1938 года именовавшийся так по имени его командира, еще были разрознены, хотя уже действовали по единому плану в качестве “К-групп” (боевых групп). Многие из них были сформированы на польской территории на базе действовавших после окончания Первой мировой войны “Групп охраны промышленности Верхней Силезии”, позднее самораспустившихся. Основной задачей германских подразделений специального назначения являлся захват мостов, туннелей, виадуков, железнодорожных узлов и других объектов транспортной инфраструктуры.

Ночью накануне нападения около 500 переодетых в гражданскую одежду судетских немцев под видом рабочих и горняков нелегально проникли через польскую границу в районе Верхней Силезии с целью не позволить противнику разрушить при отступлении важные промышленные объекты. Разведка установила, что заложенные в них заряды должны были быть подорваны электрическим способом от магистральных линий, и для предупреждения этого диверсанты вывели из строя расположенную под Торцовом электростанцию. АСТ-Бреслау подготовило 1200 диверсантов, 400 из которых еще до подхода регулярных частей вермахта сумели захватить важный железнодорожный узел Катовице. 80 боевиков абвера из числа постоянно проживавших в Польше немецких рабочих, горняков и железнодорожников под командованием обер-лейтенанта запаса Зигфрида Траберта беспрепятственно проникла на станцию, но внезапно обстановка осложнилась. Там появились польские солдаты численностью до двух рот, однако в темноте они не обратили внимания на диверсантов в униформе железнодорожников. Понимая, что такое везение долго продолжаться не может, Траберт воспользовался отдаленной перестрелкой и на польском языке отдал полякам команду занять места в вагонах, а сам с одним из бойцов проник на локомотив и отвез солдат за пределы Катовице, дав возможность своим людям захватить этот транспортный узел.

8 сентября взвод непосредственно подчинявшихся Абт-П переодетых в польскую военную форму диверсантов влился в состав отступающих за Вислу войск противника и без единого выстрела взял под контроль мост в Демблине. Их командир унтер-офицер Кодон доложил командиру охранявшего его подразделения о прибытии группы саперов, которым поручено уничтожить объект. Предварительно перерезанный телефонный кабель не позволял проверить это утверждение. Первоначально поляки отнеслись к диверсантам с большим подозрением, но начавшаяся бомбежка деморализовала их, командир с радостью сдал свой пост и отвел солдат за реку. Однако снять заложенные заряды не позволяли потоком двигавшиеся по мосту польские солдаты вперемешку с гражданскими лицами, а вдалеке уже показались немецкие танки. Находившиеся на другом берегу реки саперы все еще могли уничтожить мост, и тогда Кодон громко объявил, что через пять минут он производит взрыв. Это подействовало, все в панике разбежались, и вскоре подошедшие танки прошли его беспрепятственно.

По мере развития наступления абвер формировал все новые “К-группы”, активно действовавшие по захвату объектов промышленности и транспортной инфраструктуры. Они предотвращали уничтожение мостов, переправ, железнодорожных узлов и перерезали магистрали, препятствуя движению транспорта. В Польше впервые был применен весьма эффективный прием по снятию регулировщиков противника и направлении его войсковых колонн в ложном направлении. В Данциге сформированная из числа местных членов СС, СА и полиции бригада под командованием генерала Эберхарда внезапно захватила большинство стратегически важных районов города и надежно парализовала возможное сопротивление.

Случались и неудачи. Например, отряд в польской униформе под командованием оберлейтенанта Танцера, осторожно передвигавшийся лесом по направлению к Грауденцу, был захвачен обогнавшими его германскими войсками. Командир пехотного полка принял боевиков за группу дезертиров, арестовал их и отправил в тыл. Когда же недоразумение выяснилось, и отряд снова опередил наступающие части, на глазах у диверсантов польские саперы подорвали мост, являвшийся их целью. Тем не менее, отдельные провалы не могли затмить крайне эффективную работу абвера по помощи армии, позволявшей сохранять темп наступления при достижении водных преград и иных барьерных мест.

Вопреки распространенному убеждению, германская разведка вовсе не использовала местных немцев в качестве ударных подразделений, действовавших в тылу польских войск. В предвоенный период абвер старался минимально задействовать фольксдойче в подготовке вторжения и организации агентурных сетей, руководствуясь двумя вполне здравыми соображениями. Прежде всего, немецкое национальное меньшинство в Польше подвергалось ощутимому угнетению и постоянно находилось под неусыпным контролем полиции и контрразведки, что в случае вовлечения в тайные операции создавало для этого контингента неоправданный риск. Разведывательные возможности фольксдойче были весьма ограничены из-за широко практиковавшегося запрета их доступа к целому ряду должностей. Кроме того, в предвоенное время любой провал агента немецкого происхождения неминуемо был бы использован Варшавой для ужесточения обращения со всеми немцами в Польше, что в Берлине отчетливо осознавали и не желали создавать соотечественникам дополнительные проблемы. Следует также отметать, что вопрос о войне был окончательно решен лишь за несколько месяцев до ее фактического начала, а создание за такой короткий промежуток времени разветвленной диверсионной сети и ее соответствующее оснащение является весьма проблематичной задачей. Вследствие перечисленных причин германская разведка почта не практиковала использование фольксдойче. Безусловно, определенная часть местных немцев принимала участие в разведывательных операциях и диверсионных акциях по обеспечению продвижения вермахта, но, судя по всему, таковых насчитывалось не более нескольких тысяч, тогда как всего в Польше проживало, по различным оценкам, от 750 тысяч до миллиона фольксдойче. Практически того, что принято было именовать “пятой колонной”, в стране не существовало, хотя сами поляки в сентябре 1939 года были абсолютно убеждены в обратном.

Немедленно после начала боевых действий правительство приняло меры по обезвреживанию возможных подрывных элементов по этническому признаку путем выдачи каждому местному немцу особых предписаний. В зависимости от категории, они либо призывались в армию (весьма ограниченное количество, и из их числа немало уклонилось от призыва), либо отправлялись на Восток, за пределы радиуса действия коротковолновых передатчиков небольшой мощности, либо подлежали изоляции на месте. Фактически же все, как правило, происходило совершенно иначе. Система управления страной оказалась мгновенно расстроенной, и вместо эвакуации немцев обычно сгоняли значительными группами в неприспособленные помещения, многих оскорбляли и избивали. Среди населения молниеносно распространялись почта всегда ложные слухи о передаваемых германским самолетам световых сигналах, о завалах на дорогах, о нарушении линий проводной связи. Во всем этом обвиняли фольксдойче, и часто поляки были наэлектризованы до такой степени, что дело заканчивалось самосудом. Точное число жертв этих импровизированных судов неизвестно, но, по ряду оценок, оно достигло нескольких тысяч. Следует отметать совершенную непричастность официальных властей к такому обращению со своими гражданами немецкой национальности, являвшемуся делом рук разбушевавшейся толпы или слишком подозрительных командиров воинских частей. Отчасти это объясняется предвоенной шпиономанией, увеличивавшей до совершенно невероятных пределов и без того широкомасштабную германскую подрывную деятельность в Польше. Если в период с 1935 по 1938 годы суды страны рассмотрели 300 дел о шпионаже, то с марта по август 1939 года — уже 600, что вызывает серьезные сомнения в обоснованности предъявленных обвинений. Точных данных по рассматриваемому вопросу, вероятно, не удастся выяснить никому. Это, в частности, касается и сомнительной истории с развернувшимися 3 сентября в Быдгоще уличными боями. По сообщению поляков, немецкие диверсанты и их помощники из местного населения захватали город и терроризировали его жителей до тех пор, пока в него не вошла польская пехотная дивизия, солдаты которой расстреляли около 300 фольксдойче. Беспорядки действительно имели место, их можно было даже рассматривать в качестве попытки захвата города, но число расстрелянных явно излишне велико и наверняка включает в себя массу невиновных. Нацистская пропаганда Часть 2. Оккупированная Европа. Польша немедленно окрестила событие “кровавым воскресеньем Бромберга”[55] (немецкое название Быдгоща), и немцы сполна рассчитались за этот прискорбный эпизод. Когда 5 сентября части германской 4-й армии заняли город, они учинили там настоящую резню, уничтожив около пяти тысяч ни в чем не повинных местных жителей.

Несмотря на отставание от первоначально установленных сроков наступления, вермахт быстро продвигался вглубь страны. Не последнюю роль в обеспечении блицкрига сыграл абвер, обеспечивший командование исчерпывающей информацией о характеристике ТВД, вооруженных силах и экономике противника. Полученные разведкой данные позволили уничтожить громадные и тщательно засекреченные стратегические склады боеприпасов в районе Ленчицы, взорвавшиеся лишь после семнадцатой воздушной бомбардировки внешне ничем не примечательной местности. Впоследствии руководитель отдела прессы вермахта полковник фон Ведель заявил: “Мы одержали победу благодаря превосходству нашего оружия и нашей разведки”[56]. Блицкриг потерял первоначально заданный темп, но лишенная французской поддержки Польша не смогла эффективно сопротивляться, и все было кончено практически в течение одного месяца. Варшава оборонялась с 8 по 27 сентября, 29 сентября пал Модами, а 2 октября была разгромлена оборона полуострова Хель. Оперативная группа “Полесье” отражала германские атаки достаточно успешно, но в период с 2 по 4 октября тоже постепенно прекратила сопротивление из-за нехватки боеприпасов. 5 октября польская армия капитулировала, в чем существенную роль сыграл Советский Союз, разделивший страну с Третьим рейхом в соответствии с ранее заключенным соглашением. 17 сентября 1939 года послу Польши в Москве была вручена нота, основным содержанием которой являлось утверждение о практическом прекращении существования его государства, вынуждающем Красную Армию перейти границу и взять под контроль восточные польские территории для защиты проживающих там этнических украинцев и белорусов. СССР перечеркнул надежды польского правительства на использование этих земель для перегруппировки войск и организации прочной обороны против вермахта, а сил для сопротивления новому агрессору уже не оставалось. Вторжение Красной Армии прошло относительно мирно, боевые действия велись лишь на Волыни, в Полесье, Новогрудском и Виленском воеводствах. Упорно сопротивлявшийся немцам Львов сдался советским войскам без боя и встретил их как освободителей. Таким приемом Красная Армия во многом была обязана многочисленному украинскому и белорусскому населению захваченных районов, долгие годы подвергавшемуся всевозможным притеснениям. Тысячи людей приветствовали советские войска цветами, еще ничего не зная о предстоящей практике управления на вновь присоединенных к СССР территориях. Следует отметить, что начавшиеся вскоре репрессии в основном коснулись польской части населения и активистов ОУН, в отношении же остальных проводилась значительно более мягкая политика. Вторжение РККА обеспечивала разведка, деятельность которой в этой области до настоящего времени практически не рассекречена. Известно лишь, что в этом случае весьма существенную роль сыграла оперативная разведка военных округов и пограничных войск НКВД БССР и УССР.

18 сентября польское правительство изменило свои планы и вместо передислокации в восточные районы страны бежало в Румынию, где было интернировано в Черновицах. По этому же маршруту вместо ранее намеченного Бреста отправились и криптографы Бюро шифров. Первоначально они планировали обосноваться на восточной границе страны, подальше от фронта, и действовать оттуда, однако советское наступление сорвало эти планы. Сотрудники БШ выгрузились из выделенного для них литерного эшелона “Ф” и пересели на автотранспорт. По пути у них заканчивался бензин, и начальник бюро Гвидо Лангер бросал грузовики один за другим, одновременно уничтожая специальное оборудование и документацию. Польская армия продолжала героическое, но безнадежное сопротивление уже без центрального правительства. 28 сентября произошел некоторый передел оккупированных Германией и СССР территорий, за Литву Сталин отдал Гитлеру Люблинское и часть Варшавского воеводств. Он категорически воспротивился первоначальным планам фюрера сохранить небольшое польское государство на оккупированной рейхом территории, и окончательная линия раздела обозначила возникшую теперь советско-германскую границу, через которую менее чем через два года будет совершено нападение на СССР. Польша исчезла с политической карты мира, при этом около 90 тысяч ее военнослужащих сумели уйти в нейтральные государства, 240 тысяч были интернированы Советским Союзом, а 400 тысяч оказались в германских лагерях для военнопленных. Сдача армии не означала капитуляции страны в целом. Поляки никогда не признавали господства рейха, и Польша оказалась единственным из оккупированных во Второй мировой войне государств, правительство которого ни в какой форме не сотрудничало с захватчиками. Справедливости ради следует, однако, отметить, что, собственно, и сами немцы никогда не предлагали ни одному из поляков ничего подобного, поэтому возможно, что широко известный польский патриотизм просто не подвергался испытанию.

Советская пресса с удовлетворением отметила уничтожение польской самостоятельности. По официальной теории Москвы, именно Варшава являлась виновником развязывания войны в Европе, а Германия всего лишь оборонялась. Председатель Совнаркома и нарком иностранных дел СССР Молотов 31 октября 1939 года в докладе на заседании Верховного совета СССР заявил: “Правящие круги Польши немало кичились “прочностью” своего государства и “мощью” своей армии. Однако оказалось достаточно короткого удара по Польше со стороны сначала германской армии, а затем — Красной Армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора, жившего за счет угнетения непольских национальностей. “Традиционная политика” беспринципного лавирования и игры меджу Германией и СССР оказалась несостоятельной и полностью обанкротилась”[57]. Подобная злорадная оценка явилась следствием не затихавшей целые десятилетия политической, военной и разведывательной конфронтации между СССР и Польшей, действительно регулярно пытавшейся всеми доступными средствами убрать с политической арены своего традиционного соперника. Варшава усматривала в Советском Союзе не только геополитического, но и идеологического врага и еще в декабре 1938 года следовала концепции, кратко сформулированной в докладе начальника II отдела главного штаба Войска польского: “Расчленение России лежит в основе польской политики на Востоке… Польша не должна остаться пассивной в этот замечательный исторический момент… Главная цель — ослабление и разгром России”[58]. К марту 1939 года штаб разработал план войны против СССР под названием “Восток” и лишь собирался приступать к созданию направленного против Германии аналогичного плана “Запад”. Захватывая польские земли, Советский Союз совершал акт агрессии, но лишь отчасти. В значительной же степени это явилось своего рода расчетом с давним и зачастую удачливым соперником, преследовало цель возвратить ранее отторгнутые собственные территории и в некотором, весьма ограниченном отношении действительно представляло собой освободительный поход по отношению к западным украинцам и белорусам. Безусловно, освободившись от национального угнетения в составе Польши, эти группы очень быстро ощутили тяжесть политического гнета, но это уже представляло собой другую сторону вопроса, не слишком известную внешнему миру.

Германия включила в свой состав западную часть Польши, а также часть ее центральных и северных районов общей площадью 92 тысячи квадратных километров с населением в 10 миллионов человек, в том числе 607 тысяч этнических немцев. На присоединенных землях, получивших статус гау Данциг — Западная Пруссия и гау Позен (позднее Варте-ланд) значительными темпами велась германизация, основным направлением которой являлось расселение репатриантов из Прибалтики и Украины и в меньшей степени — из рейха, проводились чистки ненадежных и подозрительных элементов. Остаток находившихся под немецким контролем бывших польских территорий был преобразован в так называемое генерал-губернаторство, в котором режим для поляков был несколько менее жестким, но органы безопасности работали столь же интенсивно. В итоге боевых действий и последующей многолетней оккупации общее число жертв польского народа достигло 6 миллионов человек, причем первыми уничтожались категории населения, способные организовать сопротивление и повести за собой нацию. Согласно директиве Гитлера, немедленно после окончания боевых действий вермахт передал полномочия по поддержанию порядка полицейским властям и в происходящие там процессы более не вмешивался. Введенные в страну айнзатцко-манды (оперативные команды) СД и гестапо нанесли удар по интеллигенции, дворянству, духовенству и, конечно, евреям. Первоначально немцы собирались истребить немало поляков руками проживавших в стране украинцев и достигли договоренности об этом с проводником ОУН Андреем Мельником. На 12 сентября планировалось инспирировать восстание в восточных районах страны, но из-за продвижения Красной Армии к согласованной демаркационной линии по реке Буг оно было отменено. Многие украинцы намеревались бежать от советского режима и предпочитали ему германский, однако по настоянию Сталина Гитлер отдал приказ, запрещавший им перемещаться через новую границу.

Абвер максимально использовал приобретение нового плацдарма на Востоке, для чего задействовал свои временные фронтовые органы. Немцы начали с проведения обысков и изъятия документации в давно установленных помещениях польских “разведпляцувок” (ячеек). Тем же занимались и команды, специально созданные пограничными отделениями абвера и ACT-Кенигсберг, АСТ-Штеттин, АСТ-Берлин и АСТ-Бреслау. Для изъятия материалов II отдела главного штаба Войска польского АСТ-Вена направило отряд под командованием майора Хайнца Шмальшлегера, дополнительно усиленный группой из Бреслау, однако захваченные помещения разведки оказались пустыми. Через несколько дней все архивы генерального штаба, в том числе и разведывательные, были обнаружены в расположенном недалеко от Варшавы в форте Легионов. Военные вывезли оттуда шесть грузовиков с картотекой и делами контрразведки и позднее передали их гестапо, которое на базе этих данных арестовало или перевербовало несколько сотен поляков. Отдаленным следствием этого события явился арест и последующая казнь 19 августа 1940 года в Лихтенберге одного из лучших нелегалов польской разведки Виктора Катлевского (“Виктор”), внедренного в отдел морских вооружений штаба кригсмарине.

В октябре 1939 года немцы разместили на новой границе ряд постов разведки и радиоперехвата. В Варшаве было развернуто абверштелле, начальником которого стал майор Хорачек, периферийные абвернебенштелле открылись в Радоме, Цехануве, Люблине, Терес-поле, Кракове и Сувалках. В ноябре сеть АНСТ и пограничных разведпунктов несколько расширилась за счет организации дополнительных постов наблюдения в Бяла-Подляске, Вло-даве и Тересполе. В первых двух населенных пунктах производилась широкая вербовка агентуры из числа членов ОУН с их последующей заброской через советскую границу. В бывшей польской столице Канарис провел с персоналом разведки совещание, в ходе которого были окончательно выработаны некоторые принципы использования фронтовых абверкоманд с целью улучшения их взаимодействия. Начальник абвера окончательно убедился в необходимости и целесообразности их оперативного подчинения в ходе дальнейших боевых действий армейскому командованию в лице офицеров 1ц/АО.

В результате германской оккупации советская разведка почти полностью утратила оперативные позиции в Польше, и воссоздавать их пришлось с немалым трудом. Аишь действовавший с 1936 года в Кракове под именем Стояна Владова нелегальный резидент РУ болгарин Никола Василев Попов (“Черный”) сохранял связь с Центром до июня 1941 года, получая информацию от сотрудников дипломатических и консульских учреждений Болгарии в Польше Димитра Икономова, Трифона Пухлева, Алексия Икономова и ряда других. Затем разведчик ушел в отряды Сопротивления, в январе 1943 года был арестован и казнен 23 июля следующего года. Получение информации из Польши в сколько-нибудь заметном объеме стало возможным лишь во второй половине 1940 года благодаря усилиям оперативных органов пограничных войск и разведывательных отделов военных округов. Сведений об этом периоде почти не имеется, известно лишь, что вербовочной базой для закордонной агентуры служили члены ОУН, а также разделенные границей родственники оставшихся на советской территории поляков. Внешняя разведка в это время активно пыталась приобрести источники в кругах правительства, созданного 30 сентября 1939 года в Париже, однако это оказалось делом весьма затруднительным. Интернированный в Румынии президент Польши Игнатий Мосцицкий назначил своим преемником пребывавшего во Франции спикера сената Владислава Рачкевича, премьер-министром и главнокомандующим Войском польским стал генерал Владислав Сикорский. Польская армия насчитывала около 84 тысяч человек личного состава и дислоцировалась во Франции и на Ближнем Востоке. После разгрома англо-французских войск в Европе в 1940 году правительство Сикорского перебралось в Аондон. С марта 1940 по июль 1941 года оно официально числило себя в состоянии войны с Советским Союзом, что вполне естественно и вряд ли может вызвать недоумение. На территории Польши стихийно разворачивалось движение Сопротивления, однако агентурных сетей разведки в стране пока не существовало. Зато польские нелегальные резидентуры, часть из которых уже описывалась ранее, действовали во многих странах Европы и Азии. Разведывательный отдел сменил номер и стал теперь VI отделом, в остальном же его функции не изменились. Характерной чертой польских загранточек являлось хорошее оснащение радиоаппаратурой для связи и весьма надежные шифры. Квалифицированная маскировка конспиративной радиосвязи под радиообмен вермахта создавала для функабвера реальные трудности не только с пеленгацией, но даже и с установлением самого факта работы нелегальных станций. До второй половины 1941 года меры радиоконтрразведки против поляков были неэффективны, криптографы отмечали также сложность идентификации перехваченной радиограммы и отнесения ее к польскому радиообмену. Это удавалось крайне редко и лишь тогда, когда в тексте попадалось какое-либо слово или характерное для этого языка выражение. Шифры поляков оказались довольно стойкими, но в конечном счете были вскрыты. В результате функабвер сумел зафиксировать около 50 линий связи VI отдела в Лондоне, “свободной зоне” Франции, Скандинавии, Стамбуле, Каире, Тегеране, Багдаде и Иерусалиме, а в самой Польше — в Варшаве, Львове, Белостоке, Станиславе, Люблине, Кракове, Замостье, Бяла-Подляске, Ченстохове, Сандомире, Ковеле, Радоме, позднее также в Гродно и Вильнюсе. Дисциплина радиосвязи в польской разведке находилась на весьма высоком уровне, ни один из передатчиков не работал напрямую с коллегами, зачастую находившимися в одном с ним населенном пункте, а поддерживал лишь магистральную связь с лондонским центром.

Польское движение Сопротивление возникло почти сразу же после оккупации страны. На первоначальном этапе оно основывалось на энтузиазме и традиционном патриотизме отдельных граждан и целых групп и не поддерживалось никакими секретными службами. Единение польской нации в борьбе с захватчиками было поразительным, страна почти не знала примеров коллаборационистской деятельности своих граждан, за исключением организованных немцами антиу край неких и анти еврейских акций. Впрочем, не исключено, что не менее существенной причиной такого феномена являлось нежелание немцев привлекать поляков к сотрудничеству в любой форме. Богатая лесами территория генерал-губернаторства весьма благоприятствовала действиям партизанских отрядов. В стране стихийно создавались собственные подпольные организации, на начальном этапе не получавшие извне никакой помощи. Первой структурой такого рода стала стихийно возникшая 27 сентября 1939 года “Служба для победы Польши” (СЗП), командующий которой бригадный генерал Михаил Карашевич-Токаржевский (“Торвид”) немедленно начал искать пути для сотрудничества с бывшими оппозиционными политическими партиями. В результате ему удалось инициировать создание базы для образованного во Франции польского коалиционного правительства. В командовании СЗП был создан Руководящий совет из представителей социалистической, крестьянской и национальной партий. В результате переговоров руководства “Службы для победы Польши” с эмигрантским правительством в декабре 1939 года она была реорганизована в подпольную боевую организацию “Союз вооруженной борьбы” (ЗВЗ). Его задачей являлось создание центров национального Сопротивления и восстановление польской нации путем ведения вооруженной борьбы с оккупантами. Руководящий совет СЗП преобразовывался в Политический консультативный комитет (с 1944 года — Совет национального единства), в который дополнительно вошел представитель от партии труда. Командующим ЗВЗ был назначен полковник Стефан Ровецкий (“Грот”). Бывший командующий СЗП Карашевич-Токаржевский возглавил руководство союза в советской оккупационной зоне, однако при попытке пересечь новую границу между Германией и СССР он был арестован и сослан. Следует отметить, что новая организация была хотя и патриотической, но крайне реакционной, антисемитской и носила выраженные полуфашистские черты. ЗВЗ претендовал на руководство всеми польскими подпольными организациями и подчинялся находившемуся в эмиграции главнокомандующему Войском польским. В рассматриваемый период в стране существовали различные нелегальные структуры, в частности, еще более экстремистский, хотя и не столь известный “Союз Яншурчи” (ЗЯ). Необходимость создания отрядов самообороны на селе привела к организации “Крестьянской стражи” (“Хлостра”), довольно быстро переименованной в “Крестьянские батальоны” (БХ), в 1940 году в основном перешедшие в другие подпольные структуры, а частично продолжившие существование в форме “Крестьянской стражи безопасности”. После падения Франции эмигрантское правительство переместилось в Лондон, одновременно в Варшаве было создано верховное командование ЗВЗ в Польше во главе с произведенным в чин бригадного генерала Ровецким. В первый период своей деятельности подпольные группы удерживались от активных выступлений, полагая своими основными задачами накапливание сил и ведение разведки. Объем диверсионной деятельности ЗВЗ был крайне незначителен, однако агентурные сети союза распространились весьма широко. Деятельность ЗВЗ направлялась лондонским эмигрантским правительством и его руководящим органом на польской территории — делегатурой во главе с Кирилом Ратайским. После его отставки в 1942 году пост главного делегата правительства перешел к Яну Пекалкевичу, в феврале следующего года арестованному гестапо и умершего в тюрьме. Его заменил Станислав Янковский, приложивший немало усилий к созданию подпольной системы гражданской администрации, то есть подпольного государства. Это совершенно уникальное нелегальное образование существовало параллельно с открытой жизнью народа, причем в подполье оказались даже такие самые обычные институты любого нормального общества, как учебные заведения, церковь, просветительские учреждения. 14 февраля 1942 года в результате объединения свыше ста различных организаций была образована Национальная армия (Армия Крайова, АК). Основным ее предшественником являлся ЗВЗ, некоторые исследователи даже полагают, что в данном случае фактически имело место простое переименование этой организации и присоединение мелких групп к ее уже сложившейся структуре.

Уилфрид Дандердейл

В отличие от других европейских стран, коммунистические подпольные организации в Польше в рассматриваемый период не существовали, поскольку там отсутствовала сама компартия, распущенная Коминтерном по причине засоренности агентами полиции и контрразведки. Практически все поляки категорически отказывались иметь что-либо общее с советской разведкой, поскольку небезосновательно считали СССР точно таким же агрессором, как и Третий рейх. Более того, подпольные группы ЗВЗ активно собирали информацию о Красной Армии, органах государственного управления и объектах экономики на территориях Западной Украины и Западной Белоруссии, которые рассматривали исключительно как оккупированные польские земли. Вообще польское подполье отличалось своей резкой антисоветской направленностью, в некоторых регионах дополнявшейся антиукраинской. Таким образом, организации, подобные ЗВЗ, в равной мере считали своими врагами Третий рейх, Советский Союз и ОУН, а также некоторые литовские и белорусские националистические группировки. В этой обстановке их единственным союзником оставались англичане, надеяться на которых было, однако, весьма трудно. В период до разгрома англо-французских войск в Европе в 1940 году СОЕ еще не существовал, поэтому в Британии отсутствовали структуры, способные поддержать польское подполье чем-либо более существенным, чем пропагандистские радиопередачи. Зато поляки в мае — июне 1940 года попытались помочь своим неверным союзникам и затруднить германское наступление на Западе многочисленными актами саботажа. Десятки энтузиастов немедленных действий против оккупантов, не обладавшие ни специальной подготовкой, ни элементарными понятиями о конспирации, бросились осуществлять диверсии против войск и коммуникаций немцев. Их судьба, как правило, оказывалась трагичной, и ввиду столь тяжелых потерь генерал Сикорский категорически запретил подобную деятельность, не имевшую, к тому же, решающего военного значения и подобную мелким булавочным уколам. Значительная доля вины за отчаянно храбрые, но неподготовленные действия лежит на начальнике штаба британской военной миссии в Польше, сотруднике диверсионной службы МИ(Р) Колине Габбинсе. Он имел хорошие личные связи среди польских коллег, знавших его под псевдонимом “Бабский”, и тесно сотрудничал с предвоенным подразделением II отдела “Африка”. Этот возглавлявшийся генерал-майором Рыгором Словиковским (“доктор Сковроньский”) разведорган отвечал за сбор информации по южным районам Советского Союза, офицером связи СИС с ним являлся капитан 2-го ранга Уилфрид Дандердейл.

Даже после создания СОЕ англичане долгое время были лишены возможности оказывать практическую помощь польскому подполью. Исполнительный орган специальных операций не смог организовать в стране собственные агентурные и диверсионные сети, и его польская секция под командованием Гарольда Перкинса в основном занималась лишь координацией деятельности с поляками. Только в 1943 году, после завоевания Северной Италии, значительная часть секции передислоцировалась в расположенный около Бари небольшой городок Монополи. Там руководителю передового подразделения секции Гарри Трефолду удалось принять несколько более деятельное участие в войне, но в основном оно заключалось в организации снабженческих авиационных рейдов. Практически ничего не известно о какой-либо активной самостоятельной деятельности на территории Польши СИС, равно как и ОСС США.

Трудности СОЕ объяснялись вполне объективными причинами. С 1940 по 1943 годы Польшу отделял от Британии сплошной массив оккупированных рейхом территорий с сильной противовоздушной обороной и развитой сетью постов воздушного наблюдения. Для достижения западных районов страны стартовавший с английского аэродрома бомбардировщик типа “Уиттли” должен был провести в воздухе над вражеской территорией 14 часов, что почти не оставляло ему шансов на благополучное возвращение. При этом самолет не отапливался, и состояние агента, транспортируемого зимней ночью в точку сброса, могло стать критическим и не позволить выполнить прыжок. Полеты на предельную дальность требовали приема 6–7 тонн топлива, полезная нагрузка при этом ограничивалась 1 тонной груза и делала снабженческие рейсы практически бессмысленными. Современные машины СОЕ почти не выделялись. Ситуация несколько улучшилась лишь в 1943 году, после захвата союзниками аэродромов в Северной Италии, откуда начали производить регулярные полеты более новые по сравнению с “Уиттли” “Галифаксы”. Но и эти рейсы все равно были трудны и опасны, поскольку ограниченный запас топлива практически не оставлял самолету времени на маневрирование в районе точки доставки. Первый сброс парашютиста произошел 15 февраля 1941 года, всего же на протяжении войны СОЕ организовал 485 воздушных рейсов в Польшу, из них 192 были выполнены на столицу и ее ближайшие окрестности в период Варшавского восстания летом 1944 года. Авиаторы доставили около 600 тонн снабжения и сбросили 318 агентов-парашютистов (в их числе 4 англичан и 1 венгра, остальные были поляками) и 28 курьеров. Потери в ходе воздушных операций оказались весьма велики и составили 73 самолета, из которых 41 был сбит в период Варшавского восстания[59].

СОЕ спланировал в Польше всего четыре операции, две из которых были отменены:

— “Уайлдхорн” (1943–1945) — серия операций по доставке посадочным способом и выводу из страны руководителей польского движения Сопротивления. Во время операции “Уайлдхорн III” в июле 1944 года самолет вывез части упавшей баллистической ракеты V-2;

— “Фрестон” (1944–1945) — британская военная миссия при командующем АК генерале Окульском во главе с полковником Д. Т. Хадсоном. Эвакуирована из Польши перед подходом советских войск;

— “Фернхам” (1944–1945) — миссия поддержки группы “Фрестон” при командовании АК. Ввиду непредвиденного развития событий в Польше отменена;

— “Флэмстид” (1944–1945) — вторая миссия поддержки группы “Фрестон”. Дополнительная задача — установление связи с действовавшими на территории рейха польскими подпольными организациями. Ввиду непредвиденного развития событий в Польше отменена.

СОЕ мало чем мог помочь подпольной борьбе на территории Польши, зато наладил прочные связи с польскими группами в других странах и даже образовал для этого особую секцию “EU/Р”. Взаимоотношения поляков с британскими спецслужбами носили особый характер, поскольку все их агенты подчинялись не СОЕ, а разведке эмигрантского правительства (VI отделу главного штаба). После создания Армии Крайовой они на месте принимали присягу по ее форме и становились бойцами этой организации. Поляки располагали собственными, неподконтрольными англичанам линиями связи и шифрами, псевдонимы агентов не раскрывались СОЕ. Их собственные шифры являлись настолько стойкими, что VI отделу разрешалось использовать их в оперативной переписке даже в период, непосредственно предшествующий высадке экспедиционных войск союзников в Европе, что не имело аналогов в отношении других стран.

В период подготовки нападения на Советский Союз генерал-губернаторство оказалось важнейшим разведывательным плацдармом Германии и в этом отношении превзошло по значению Румынию и Финляндию. На территории даже дружественных стран немцам требовалось согласовывать свои операции с их правительствами, в Польше же никакого иностранного правительства не существовало, и это позволяло абверу и СД действовать по собственному усмотрению. В марте 1941 года в Сулеювеке по приказу Канариса были образованы фронтовые разведывательные органы, ориентированные исключительно на предстоящее вторжение в Советский Союз. Вначале абвер создал независимые друг от друга штабы “Валли I”, “Валли II” и “Валли III”, соответственно представлявшие его основные оперативные отделы и отвечавшие за разведку, диверсионные операции и контрразведку. Упоминавшийся Хайнц Шмальшлегер из АСТ-Вена к этому времени стал уже подполковником и возглавил “Валли III”, задачами которого являлись обобщение и распространение опыта контрразведывательных абверкоманд, подготовка их командиров и пополнение личным составом. В составе штаба имелись командная и аналитическая группы, секции I (обработка захваченных материалов в интересах разведки) и III/F (вражеская агентура), секция регламентации повседневной жизни войсковых подразделений абвера и обучения личного состава, военно-топографическая группа, радиогруппа и транспортная служба. Не менее сложную структуру имели и два остальных штаба. Некоторые функции (радиосвязь, транспорт, обучение, обработка информации) в них выполнялись параллельно, поэтому некоторое время спустя их свели в единый разведывательный орган “Валли”, руководимый уроженцем Одессы майором, затем подполковником Германом Бауном[60]. Его штаб-квартира разместилась на бывшей вилле Пилсудского. Абвер занялся формированием в Кракове “Штеглицкого полка особого назначения” численностью в 2 тысячи человек, а в Варшаве — “Украинского легиона” для последующих диверсионных операциях против СССР. Широко вербовалась агентура из числа членов ОУН. Ее легализация на вновь присоединенных территориях СССР проходила с меньшими издержками, поскольку на протяжении длительного времени там не был налажен учет населения. По этой причине советская сторона значительно ужесточила пограничный режим, и большинство агентурных групп довольно быстро ликвидировались погранвойсками УССР и БССР. Через некоторое время из опасения возникновения дипломатических осложнений с Москвой абвер вынужден был заметно сократить масштабы таких забросок, выжидая момента, когда перед началом боевых действий дипломатия не будет интересовать уже никого.

День 22 июня 1941 года внес значительные изменения в оперативную обстановку в Польше. Советский Союз, ранее считавшийся врагом того же уровня, что и Германия, внезапно оказался в состоянии войны с рейхом, что вынудило лондонское правительство несколько пересмотреть свою позицию в отношении СССР и 30 июля заключить с ним союзный договор. Под Москвой открылся официальный радиоцентр польской разведки (“Висла”), наладивший регулярный радиообмен с разведцентром АК на оккупированной вермахтом территории (“Ада”). В СССР начали формироваться польские части, по имени командовавшего ими генерала известные как “Армия Андерса”. К 1942 году Советский Союз вооружил, обмундировал и оснастил ИЗ тысяч ее солдат и офицеров, однако расчеты Москвы на использование польских войск на фронте не оправдались. Андерс получил из Лондона приказ о выводе их на Ближний Восток, туда же за ними последовали и 31 тысяча членов семей солдат и офицеров его армии. Это вызвало весьма резкую реакцию Советского Союза в отношении лондонского правительства и опять ухудшило только начинавшие устанавливаться отношения, в том числе в области разведывательного сотрудничества. В Москве окончательно убедились, что польские проблемы следует решать не столько дипломатическими методами, сколько с помощью постепенно воссоздававшейся коммунистической партии. Возможность такого развития событий учитывалась, поэтому еще в декабре 1941 года группа сотрудников Коминтерна десантировалась в Польше и заблаговременно приступила к формированию новой, видоизмененной и ориентирующейся на СССР политической организации. Эта работа завершилась провозглашением 5 января 1942 года Польской рабочей партии (ППР), демонстративно выразившей полную готовность признать эмигрантское правительство и на равных взаимодействовать с подчинявшимися ему вооруженными формированиями на территории страны в деле борьбы с германскими оккупантами. Ввиду сложности момента, до осени 1943 года в программу ППР не включались требования революционных преобразований в обществе. Первый партизанский отряд военной организации партии был сформирован в мае 1942 года. Эти формирования первоначально именовались Народной гвардией (Гвардия Людова, ГЛ), а с начала 1944 года — Народной армией (Армия Людова, АЛ), их максимальная численность, достигала 60 тысяч бойцов и командиров, распределенных по 6 округам, 16 партизанским бригадам и 20 отдельным батальонам.

Несколько ранее советская разведка развернула на польской территории агентурную сеть из молодых польских офицеров под руководством главного резидента капитана М. Арцишевского (“Михал”), имевшего также собственные прочные агентурные позиции в Гдыне. Он еще с довоенных времен дружил с несколькими жителями этого города, в период оккупации работавшими на базе кригсмарине, и получал от них довольно подробную информацию о происходившем там.

М. Арцишевский

Сеть Арцишевского добыла немало важных сведений, в том числе о подготовке германского наступления на юго-восточном (с германской точки зрения) участке фронта. Часть информации разведчики получали благодаря своим контактам с ЗВЗ и АК. Однако немецкая радиоконтрразведка оказалась искусным противником, и 11 июля 1942 года после засечки пеленгов на польский передатчик в Иозефове под Варшавой гестапо захватило радиста этой сети. Постепенно вся она подверглась разгрому, в ходе которого контрразведчики сумели захватить 538 документов и шифр, all мая 1943 года был расстрелян и резидент “Михал”. Разгром организации совпал по времени с прекращением деятельности официального радиоцентра польской разведки “Висла”. Нехватка информации побудила советскую сторону обратиться к ППР и ГА с просьбой организовать собственную разведывательную службу, и в октябре 1942 года это было выполнено. 11 (информационный) отдел ГА возглавил Зигмунт Моложец (“Антон”), его ненадолго сменил Богуслав Бучинский (“Стефан”), в январе 1943 года передавший свой пост Мариану Спихальскому (“Марек”). Оперативный аппарат Народной армии довольно быстро разросся, в областях и округах появились информационные службы, а в штабах частей и партизанских отрядов — офицеры информации. К концу года центральный аппарат II отдела насчитывал 20 офицеров и 56 “полевых” разведчиков и состоял из нескольких подразделений:

— отделение войсковой разведки (начальник Чеслав Стржелецкий, затем Ежи Фонкевич);

— хозяйственное отделение (начальник Альфред Ярошевич);

— политическое отделение (начальник Хенрик Бучинский);

— отделение общей охраны (начальник Владимир Аехович).

Помимо разведки, к оперативным органам ГЛ относился возглавляемый тем же Лехо-вичем VI (контрразведывательный) отдел, ставший впоследствии VI отделом штаба АЛ. Его центральный аппарат имел следующую структуру:

— отделение безопасности;

— отделение контрразведки;

— отделение настроений;

— отделение особых отделов АЛ при главном штабе.

Все оперативные органы ГЛ/АЛ не только обслуживали ее собственные нужды, но и выполняли задания, поставленные советской разведкой. Для координации совместных действий на оккупированной территории в районе Катовицы — Краков — Жешув — Перемышль — Львов была организована точка РУ ПИКА, главным резидентом которой являлся инженер Гарольд Риттман, владелец краковской фирмы “Банштелле Шлезиен”. При этом в Кракове действовала отдельная подчиненная ему резидентура во главе с украинцем Леонидом Денега-Леводеном, имевшим документы прикрытия на имя Павла Кобеляки. В Варшаве работал агент Станислав Кирилюк (“Романовский”) с агентом-радистом Марией Жмирко, после ареста которой 20 апреля 1944 года связь точки с Центром прервалась. Там же находилась и другая пара: агент Адольф Матисевич и агент-радист Янина Закревская (“Ядвига”). Все перечисленные разведчики были также непосредственно связаны и с АЛ, а некоторые из них даже не знали, что работают не на Польшу, а на СССР. В мае 1944 года варшавские группы и резидентуры постигла крупная неудача. После провала точки на улице Хмельной, 132 германская контрразведка сумела разгромить сети АЛ и РУ в городе, арестовать 17 человек и захватить передатчик. СД попыталась организовать через него радиоигру с противником, но потерпела неудачу.

Разведка ГЛ/АЛ располагала существенно меньшими ресурсами, чем оперативные органы АК, и по сравнению с ними работала намного менее эффективно. Тем не менее, в лучшие периоды она поддерживала до четырех линий магистральной радиосвязи с РУ: две в Варшаве и по одной в Кракове и Козеницах около Деблина. В 1943 году II отдел штаба АЛ руководил восемью разведывательно-информационными пунктами на железных дорогах Варшава — Брест, Варшава — Белосток и Варшава — Люблин. В начале 1944 года ее центральный аппарат насчитывал 55 человек, а через шесть месяцев — 64, в том числе 18 офицеров[61].

5 мая 1944 года по решению Центрального бюро польских коммунистов был организован Польский партизанский штаб (ПСП), руководителем которого стал Александр Завадский. Штаб состоял из 13 отделов, в числе которых были информационный, шифровальный и секретный. Ему подчинялся Польский отдельный особый батальон (ПСБС) в составе двух рот разведчиков-диверсантов. В течение мая — сентября 1944 года ПСП сформировал и направил на боевые задания 12 диверсионно-разведывательных групп и отрядов общей численностью 296 человек, в том числе 243 бойца ПСБС[62]. Все они, наряду с оперативными органами АЛ, собирали информацию как о немцах, так и об АК и других подпольных организациях, признававших власть лондонского правительства. Вообще же с лета и осени 1943 года задача борьба против АК стала для АЛ приоритетной, а ее специальные службы приступили к развертыванию разведывательных и контрразведывательных агентурных сетей для разработки и последующего уничтожения оперативного аппарата Национальной армии. В этом вопросе они взаимодействовали с советскими партизанами и разведгруппами оперативной разведки РУ ГШ КА, 4-го управления НКГБ СССР и 4-х управлений НКГБ Белоруссии, Украины и Литвы. Это же направление курировала аккредитованная при II отделе штаба АЛ объединенная миссия НКВД/НКГБ, негласно руководившая также четырьмя агентурными группами по надзору за политикой ППР и АЛ. Считается, что наибольшим успехом АЛ в вооруженной борьбе с АК стало уничтожение 18 мая 1944 года около Ольховки партизанского отряда Народной армии под командованием Чеслава Заячковского (“Рагнер”), выслеженного и перехваченного на основании агентурной информации. Следует отметить, что подразделения АК вели себя по отношению к АЛ совершенно аналогичным образом.

Национальная армия (АК) была значительно многочисленнее прокоммунистической Народной армии (АЛ) и насчитывала сотни тысяч членов списочного состава. Это вполне объяснимо, поскольку симпатии к СССР и коммунизму никогда не были сильны в польском обществе, и желавшие принять участие в подпольной борьбе редко выбирали для себя этот путь. Штаб и главное командование АК во главе с генералом Стефаном Ровецким (“Грот”) находились в Варшаве, а их вклад в разведку ограничивался только тактическими разведывательными операциями. Стратегическая разведка входила в компетенцию располагавшегося в Лондоне VI отдела главного штаба армии, включавшего в себя также подразделения, обеспечивавшие обучение и организацию перебросок агентуры. В составе штаба АК имелся ряд отделов и служб, отвечающих за проведение диверсионных операций, сбор первичной и тактической информации и обеспечение разведывательных операций VI отдела. К их числу относились бюро информации и пропаганды, бюро разведки, бюро финансов и контроля, департамент национальной обороны, часть ВК (шифровальная и курьерская служба), управление диверсий (“Кедыв”) и некоторые другие подразделения. В 1944 году личный состав АК насчитывал 380175 членов, в том числе 10756 офицеров, 7506 юнкеров (подхорунжих) и 87886 унтер-офицеров, объединенных в 6287 взводов полного состава по 50 человек и 2633 взвода неполного состава по 25 человек[63]. Рассмотрение повседневной боевой деятельности АК не входит в задачу данной книги, поскольку она относится к партизанским операциям и не имеет прямой связи с деятельностью разведки. Следует отметить лишь некоторые ее наиболее резонансные акции: подрыв железнодорожного полотна вокруг Варшавы 7 августа 1942 года, захват у немцев в Варшаве 105 миллионов злотых (операция “Гураль”), сбор и передача англичанам в феврале 1944 года информации об испытаниях ракетного оружия в районе Близны и удавшееся покушение на бригадефюрера СС и генерал-майора полиции Ф. Кучеру 1 февраля 1944 года. Последняя акция была осуществлена группой АК “Парасоль” с участием подготовленных в Великобритании диверсантов из Отдельной гренадерской роты (СКГ). Это подразделение было сформировано в Шотландии в начале 1943 года и состояло из 4 взводов, разделенных на “французскую” (К) и немецкую (С) группы. Упоминавшийся “Кедыв” был создан в соответствии с приказом главного коменданта АК от 22 января 1943 года, хотя в действительности начал свою деятельность в декабре 1942 года. Первым начальником управления являлся полковник Е. Фельдорф (“Нил”), в марте 1944 года его сменил подполковник Е. Мазуркевич (“Радослав”). “Кедыв” непосредственно подчинялся главному коменданту и руководил окружными командами и диверсионными группами, первоначально организованными по принципу гарнизонных отделов, а позднее — партизанских отрядов. Управление имело собственную разведку, контрразведку и службу безопасности. Весной 1944 года в подчинение “Кедыва” был передан батальон “Метла”, предназначенный для уничтожения предателей и коллаборационистов.

С 1939 по 1942 годы разведку ЗВЗ и АК возглавлял майор Вацлав Берка (“Вацлав”, “Бродович”), с 1942 по 1943 годы — подполковник Мариан Дробик (“Дзецол”, “Витольд”), с 1943 по 1944 годы — полковник Казимир Иранек-Осмецкий (“Макарий”, “Хеллер”), а после него вплоть до роспуска АК — Богдан Зелинский (“Титус”). Центральный аппарат Бюро разведки Национальной армии имел довольно сложную структуру, включавшую:

— секретариат;

— отделение пропаганды;

— отделение военного анализа;

— отделение промышленного разведывательного анализа;

— отделение внутренней связи;

— отделение финансов и социального обеспечения;

— разведывательное отделение (кодовое обозначение “Страган”):

— секцию “Север” — разведка в Померании и Восточной Пруссии;

— секцию “Запад” — разведка на территории рейха;

— секцию “Юг” — разведка на территориях между Варшавой и Веной;

— секцию “Восток” — разведка к востоку от Варшавы.

— отделение легализации и технологии;

— контрразведывательное отделение;

— секцию 666 (связь с Испанией через Берлин и Париж).

Такая структура сохранялась недолго. В 1942 году германская контрразведка разгромила “Страган”, после чего разведывательное отделение Бюро разведки стало разделяться на три подразделения:

— секция генерал-губернаторства (кодовые обозначения “52-кк” и “Аркадиуш”);

— секция “Восток” (кодовые обозначения “ВВ-72” и “Пралня”);

— секция “Запад” (кодовое обозначение “Ломбард”).

В лондонском главном штабе существовало Особое бюро для связи с АК, в том числе с ее разведкой. Эта структура приняла на себя функцию осуществления связи с британскими спецслужбами, по ее каналам в течение войны было передано свыше 25 тысяч отчетов и материалов[64]. Собираемая информация в основном касалась состава сил вермахта на Восточном фронте, воинских перевозок, перемещения кораблей кригсмарине на Балтике, военного производства и морального духа германских войск и населения. Существенным вкладом разведки АК явилось добывание сведений о ракетах V-1 и V-2. В первом случае это были сообщения от поляков, работавших на испытательном полигоне в Пенемюнде, во втором — материалы, включавшие инструкции, описания и некоторые части ракеты.

Необходимо иметь в виду, что, по взглядам лондонского правительства, далеко не совпадавшим с мировоззрением рядовых бойцов АК, от армии требовалось “стоять с винтовкой у ноги”, то есть собирать и накапливать силы для всеобщего вооруженного восстания в момент начала освобождения страны войсками стран антигитлеровской коалиции. Переход АК к партизанским операциям и диверсиям в конце 1942 года оказался во многом вынужденным и явился реакцией на выселение польского населения с Замойщины. До этого она находилась как бы в резерве и являлась вооруженной силой существовавшего в Польше подпольного государства. Официальная доктрина действий Национальной армии в 1942 году формулировалась как “малый саботаж”, а в следующем году — как “ограниченная борьба”. В 1943–1944 годах был введен в действие план “Бужа” (“Буря”), состоявший в нападении на тылы отступавшего вермахта и освобождении польских территорий собственными силами, до подхода частей Красной Армии. Это авантюристическое решение преследовало политические цели без учета реального соотношения сил, а его крайним выражением стало рассматривающееся далее трагическое Варшавское восстание. Важной задачей АК являлось противостояние украинским националистическим формированиям, в заметном количестве действовавшим в ряде районов генерал-губернаторства. Боевики ОУН уничтожали на Волыни целые польские села, и АК вынуждена была отвлекать для защиты населения немалые силы. Для этих и некоторых иных целей в 1943 году в ее составе был создан Корпус государственной безопасности, выполнявший также репрессивные функции в отношении собственных бойцов. Контрразведчиков АК часто настораживали излишне близкие отношения боевых подразделений с партизанскими отрядами белорусов, сражавшимися на бывших польских, а затем советских территориях, но на начальном этапе борьбы против общего врага с этим приходилось мириться. Многие в лондонском правительстве понимали, что раздел Польши 1939 года является свершившимся фактом, и что в случае победы СССР она потеряет лишь часть своей территории, зато победа рейха будет означать полное исчезновение польского государства с политической карты мира. Однако взаимодействие с советской стороной совершенно не приветствовалось командованием АК, влияние которого зачастую перевешивало авторитет лондонцев. Ненадолго наладившиеся контакты с СССР вновь разрушились из-за обнаруженного немцами в апреле 1943 года массового захоронения в Катыни 4 тысяч польских офицеров и предания гласности факта их расстрела НКВД. Польское правительство потребовало провести тщательное расследование преступления и наказать виновных, но, естественно, добилось только встречных обвинений в сговоре с немцами. Тогда 17 апреля оно опубликовало коммюнике, из которого было ясно намерение обратиться в Международный Красный Крест. В ответ на это в ночь с 25 на 26 апреля Молотов вручил послу Тадеушу Ромеру ноту о разрыве дипломатических отношений.

К этому времени и эмигрантское правительство Польши, и командование Национальной армии понесли тяжелые потери в руководстве. В июне немцы арестовали в Варшаве генерала Ровецкого, а вскоре в Гибралтаре разбился самолет с так и не дожившим до начала активных операций на родной земле Сикорским. Премьер интенсивно готовился к освобождению своей страны и даже прошел курс парашютно-десантной подготовки, мечтая быть в первых рядах ее освободителей, однако приобретенные навыки не успели ему пригодиться. Некоторые исследователи подозревают, что гибель премьера организовала советская разведка, но убедительных доказательств такого утверждения никто из них не представил. Новым главой лондонского правительства стал Станислав Миколайчик, АК возглавил кавалерийский генерал Тадеуш Коморовский (“Бур”).

Германские органы безопасности активно работали по ликвидации агентурных сетей, подпольных организаций и партизанских отрядов на территории генерал-губернаторства и присоединенных к рейху районов Польши. Ввиду широкой оснащенности их радиоаппаратурой немцы активно использовали возможности радиоконтрразведки, которой поляки противопоставили в Варшаве довольно эффективную систему предупреждения о появлении в каком-либо из районов пеленгаторных фургонов. Судя по всему, радиовахту несли несколько прослушивавших друг друга операторов, поскольку при внезапном прекращении сеанса связи одним из них другой передатчик немедленно продолжал отправку прерванной радиограммы с того же места. Первый рейд контрразведки состоялся в сентябре 1942 года и принес весьма скромные результаты, однако уже в декабре были захвачены сразу несколько агентов-радистов и арестован руководитель радиотехнической секции командования АК. Тем не менее, деятельность остальных продолжалась, и временами в бывшей столице Польши одновременно работало до 15 нелегальных станций, постоянно менявших дислокацию и вообще уделявших значительное внимание вопросам безопасности связи. Ни один из радистов АК или разведки никогда сам не шифровал сообщения и не имел доступа к шифрам. Во многих случаях поляки использовали одностороннюю связь, то есть только принимали инструкции из Аондона и ничего не передавали, таким образом полностью исключая риск обнаружения пеленгаторами.

Стойкость любых шифров, естественно, не может являться абсолютной, и из польского радиообмена немцы черпали много сведений, хотя нередко это происходило со значительной задержкой из-за трудностей с прочтением радиограмм. Иногда криптоаналитики натыкались на весьма ценную информацию, например в 1943 году, когда за 3 месяца до начала германского наступления в районе Орла выяснилось, что сведения о планах верховного командования вермахта (ОКБ) стали известны противнику. Абвер и гестапо немедленно начали расследование в поисках источника утечки информации, однако смогли выяснить лишь то, что он находился в ближайшем окружении Гитлера и имел доступ к информации о вскрытии немцами ряда иностранных дипломатических и военных шифров. Личность этого человека так и осталась неизвестной.

Радиоконтрразведка (функабвер) засекла множество нелегальных передатчиков, относившихся к сетям разведки VI отдела польского главного штаба в различных странах. В июне 1943 года она отслеживала 5 станций лондонского центра, поддерживавших связь с Францией (6 линий), Швейцарией (3 линии), Польшей (15 линий), Венгрией (2 линии), Турцией (2 линии), а также с Румынией, Ираком, Италией, Египтом, Ираном, Палестиной и Алжиром (по 1 линии). Часть из них были установлены и ликвидированы. Например, в 1943 году провалились двое поляков из аппарата военного атташе Японии в Бухаресте, использовавшие его передатчик и имевшие две собственные резервные станции. С согласия ВАТ местная контрразведка обыскала помещения его бюро и обнаружила одну из раций внутри большого радиоприемника. Руководителем арестованных разведчиков оказался подчинявшийся стамбульской резидентуре VI отдела майор Землянский. Для связи “втемную” использовались румынские дипломатические курьеры, курсировавшие между Бухарестом и Стамбулом, где размещалось генеральное консульство Румынии.

В Москве хорошо понимали, что многолетняя вражда с поляками должна быть прекращена, однако было ясно и то, что существующее лондонское правительство никогда не будет ориентироваться на Советский Союз, и что в случае его прихода к власти СССР вновь будет граничить с фактически враждебным государством. Британцы и в самом деле готовились создать на территории Польши свой плацдарм для послевоенных операций против Советского Союза. В октябре 1944 года начальник польской секции СОЕ Гарольд Перкинс в меморандуме на имя исполнительного директора СОЕ отмечал: “Главная угроза миру во всем мире сейчас заключается в становящемся очевидным расхождении между целями русских и политикой западных союзников… Немногие из англичан обладают знанием из первых рук России, русского мышления и русских методов. С другой стороны, среди поляков насчитывается несколько тысяч лиц с подобной квалификацией, одновременно резко враждебных к России, но дружественных к нам. В случае войны с Россией они будут иметь для нас неоценимое значение. Они представляют собой актив, который нельзя легко сбрасывать со счетов”[65]. Дело не ограничивалось теоретическими заключениями, поляков постоянно побуждали организоваться именно против СССР, пусть даже в ущерб антигерманским действиям. Советская разведка неоднократно предупреждала об активной подготовке командования АК к вступлению Красной Армии на бывшую польскую территорию и постепенном снижении интенсивности ее диверсионных операций против железных дорог на западе страны, перенесенных на восток для снижения темпов наступления СССР. Первым эту тенденцию зафиксировал функабвер, отметивший участившиеся указания лондонского центра о сокращении числа нападений на подразделения вермахта и усилении подготовки к сопротивлению Красной Армии. В Москве это тоже не осталось незамеченным. Из перехваченного радиоразведкой в 1943 году совершенно секретного приказа главного командования АК стало известно, что оно рассматривает советское наступление как новую оккупацию Польши. В приказе ставились долговременные задачи проникновения в органы образуемого для управления освобожденными районами Временного правительства, завоевания влияния, сохранения в подполье штабов, документации, радиоаппаратуры и складов оружия, теоретически подлежащих сдаче с установлением мирной жизни. В Москве были сделаны соответствующие выводы, после которых на территории СССР начала создаваться польская дивизия, переформированная затем в корпус, а позднее в армию. В Лондоне тоже понимали, что открытая конфронтация не приведет ни к чему хорошему, и согласились на создание объединенного органа власти — Национального народного совета (КРН) с участием левых группировок и АЛ. Этим завершился раскол в движении Сопротивления, однако примирение являлось лишь кажущимся. 21 июля 1944 года в Москве был образован Польский комитет национального освобождения (ПКВН), фактически будущее правительство левых сил, а еще ранее КРН издала декрет об объединении сформированной в СССР польской армии и частей АЛ в единое Войско Польское. При этом все сражавшиеся на Западе и Ближнем Востоке польские части не были включены в его состав и таким образом фактически признавались несуществующими, несмотря на многочисленные героические страницы их боевой деятельности.

Советская разведка не располагала надежными оперативными позициями на территории Польши, поэтому ведение там стратегической агентурной разведки являлось весьма проблематичной задачей. Вместо этого в середине 1944 года, когда Красная Армия вплотную подошла к Польше и Восточной Пруссии, было принято решение организовать на этих территориях ведение оперативной разведки силами разведывательных органов фронтов и Разведывательного управления (РУ) генштаба, отвечавшего за агентурную работу и диверсионную деятельность на оккупированных территориях СССР. Для координации операций в мае был создан Оперативный центр РУ во главе с подполковником В. Пелихом, позднее дислоцировавшийся в районе Люблина. По мере освобождения западных районов Советского Союза возник новый элемент оперативной обстановки. Действовавшие ранее в тылах противника партизанские отряды общей численностью свыше 1,5 тысяч человек начали выходить в расположение своих войск. Разведывательные отделы получили задачу отбирать из их состава владеющих немецким и польским языками бойцов и укомплектовать ими опер-группы для заброски за линию фронта. Руководил процессом сотрудник РУ полковник В. А. Никольский. План едва не сорвали действия отрядов НКВД, начавших разоружать партизан уже в ближайшем тылу. Совершенно правильное по сути, это решение вызвало весьма резкую реакцию партизан, далеко не всегда осознававших, что контрразведка просто обязана произвести их фильтрацию с целью исключения проникновения вражеской агентуры, и что в тылу действующей армии не должны находиться никакие не входящие в ее состав вооруженные подразделения. В таких условиях отбор кандидатов на новую заброску за линию фронта мог стать весьма затруднительным, поэтому Никольский при поддержке начальника РУ генерал-лейтенанта Ф. Ф. Кузнецова добился для партизан разрешения сохранять оружие до прибытия в военкоматы на переформирование. К 28 июля 1944 года он отобрал 120 человек, сформировал из них 10 разведгрупп и после 1 августа с базы в Бресте направил их в тыл вермахта для ведения оперативной разведки и создания запасной агентурной сети в случае возможного отступления советских войск.

Операция имела фатальные последствия для ее участников. Заброшенные в Польшу и Восточную Пруссию разведчики не имели ни опорных пунктов, ни связи с партизанскими отрядами, и отсутствие обеспечения превратило их из охотников в дичь. Население в основном было настроено резко враждебно по отношению к ним, любая случайная встреча с местными жителями влекла за собой немедленное преследование группы и, как правило, ее уничтожение. Из 120 разведчиков вернулись менее десятка, остальные погибли или пропали без вести в лесах и болотах. Некоторые, судя по всему, были уничтожены не немцами, а отрядами АК или ОУН, в значительном количестве рейдировавшими по этим территориям. Следует отметить, что в феврале 1944 года в глубокой тайне прошли переговоры представителей абвера, СД и АК о возможных совместных действиях против коммунистического подполья и наступавших советских войск. В дальнейшем советская разведка несколько изменила тактику и установила более тесное сотрудничество с АА. Если в первой половине 1944 года РУ смогло направить в тылы вермахта около 45 диверсионно-разведывательных групп, 10 из которых постигла описанная ранее участь, то во второй половине года, после принятия решения о более полном использовании возможностей Армией Людовой, таких групп было уже не менее 66. Существенно снизились их потери, к тому же по единому с советской стороной плану действовали и 30 польских групп Народной армии.

Лондонское правительство и командование АК осознавали, что из их рук ускользает инициатива, и теряется контроль над развитием событий. Необходимо было срочно выправлять положение. Следует отметить, что во многих случаях части АК успешно сотрудничали с советским армейским командованием, однако после ухода фронта на запад в тылу неизбежно появлялись представители НКВД, ставившие польских офицеров перед сложным выбором. СССР стремился к устранению АК как боевой силы эмигрантского правительства и установлению на освобожденных территориях просоветского режима, поэтому полякам предлагалось либо вступать в сражавшиеся вместе с Красной Армией войска генерала Зиг-мунта Берлинга, либо подвергнуться аресту и отправке в лагеря. Армии Крайовой требовалось немедленно доказать свою значимость и вклад в победу конкретными делами, поскольку пропагандистских заявлений и дипломатических инициатив лондонского правительства было явно недостаточно. Его основной стратегической доктриной являлась установка на освобождение страны от оккупантов собственными силами. Поляки должны были определить удачный момент для начала всеобщего восстания и разгромить немцев, после чего встретить армии антигитлеровской коалиции на собственных границах 1939 года. Эта концепция привела к принятию в июле 1944 года одного из наиболее трагических решений в истории польского Сопротивления. Командующий Армией Крайовой генерал Коморовский (“Бур”) решил использовать продвижение Красной Армии к Варшаве и отвлечение значительных сил вермахта на фронт для организации восстания и освобождения столицы собственными силами. Следует отметить, что официально проинформированные 27 июля о планах АК англичане предупредили ее руководство о невозможности оказать какую-либо существенную практическую помощь, но в азарте подготовки это не было принято во внимание. Красная Армия уже заняла отделенное от Варшавы Вислой ее предместье Прагу, и “Бур” полагал, что все вопросы относительно помощи каким-либо образом уладятся само собой. Восстание началось 1 августа 1944 года, ранее запланированного срока. Широко распространенный среди поляков антисемитизм не позволил им установить должную координацию с еврейскими подпольными организациями, в результате чего две группировки восставших сражались с немцами независимо друг от друга и почта что сами по себе.

Выступление было обречено с самого начала, прежде всего, из-за того, что немцы заблаговременно узнали о нем из радиоперехватов подпольных передатчиков АК. Функабвер в Польше зачастую не арестовывал установленных агентов-радистов, шифры которых поддавались прочтению, а извлекал из их сообщений информацию о действиях и намерениях противника. Так произошло и летом 1944 года, когда германские войска, полиция и органы безопасности ожидали восстания в полной готовности. 25 июля радиоконтрразведка перехватала сигнал об объявлении “состояния бдительности”, означавший, что выступление произойдет в пределах 14 дней с момента его передачи. Однако 30 июля в эфире было зафиксировано извещение о его отмене из-за продвижения Красной Армии, фактически являвшееся замаскированным объявлением “состояния готовности”, то есть 48-часовым предупреждением о начале действий. Немцы не сумели раскрыть его значение, и точный момент начала Варшавского восстания все же ускользнул от их контроля. В выступлении приняли участие бойцы АК, а АА оказалась поставленной перед фактом и вынуждена была выступить практически без предварительной подготовки. Тем не менее, в дальнейшем взаимодействие обеих организаций было хорошим почта до самого конца 63-дневных боевых действий.

Снабженческие рейды британской и американской авиации почта не приносили результатов, в первую очередь потому, что немцы заблаговременно узнавали о них из перехваченных и дешифрованных радиограмм, которыми обменивались Аондон и восставшая Варшава. Летчики люфтваффе и зенитчики сбивали самолеты союзников не только над городом, но и по всему их маршруту, ввиду чего потери оказались неприемлемо велики. Из 16 самолетов польской эскадрильи погибли 15, не в последнюю очередь из-за того, что стремившиеся хоть чем-нибудь помочь сражающимся на земле соотечественникам пилоты пытались выполнить точные сбросы контейнеров с малых высот, в пределах досягаемости огня стрелкового оружия. Значительную сложность для транспортной авиации представляло и возвращение по опасному 1500-километровому маршруту, поскольку СССР запретил британской авиации посадку на свои аэродромы для осуществления специальных воздушных операций. Исключение было сделано лишь для 110 американских бомбардировщиков, совершавших челночные рейсы и приземлявшихся в районе Полтавы, однако их экипажи в основном практиковали неточное высотное сбрасывание, и большая часть их грузов попала в руки немцев. Относительно рейсов советской авиации существует несколько версий. Западные историки зачастую утверждают, что их практически не было вообще, советские же вначале сообщали о 5 тысячах самолето-вылетов, а затем уменьшили это количество до 2243. По некоторым данным, в период восстания, то есть с 1 августа по 2 октября, они доставили 156 минометов, 505 противотанковых ружей, 2667 автоматов и винтовок, 41780 гранат, 51840 мин, 3 миллиона патронов, 113 тонн продовольствия и 515 килограммов медикаментов[66].

Однако и плохое снабжение являлось далеко не главной причиной поражения восставших, практически полного разрушения города и табели приблизительно 22 тысяч бойцов и 200 тысяч мирных граждан в героическом, но бесплодном восстании. Выступление было начато в расчете на отвлечение сил германской армии на сопротивление наступавшим советским войскам, что позволило бы захватить столицу с минимальными потерями. Замысел командования АК и лондонского правительства провалился. Долгие годы советские историки категорически отрицали факт сознательной приостановки наступления на правом берегу Вислы частей левого крыла 1-го Белорусского фронта, якобы натолкнувшихся на непреодолимое сопротивление вермахта, но в настоящее время преднамеренность этого все реже подвергается сомнению. Варшавское восстание было беспощадно подавлено германскими войсками и силами безопасности, причем в самом его конце командующий АК генерал Коморовский достиг договоренности с немецким командованием о прекращении сопротивления при условии, что его людей будут рассматривать как участников боевых действий, а не как бандитов. На бойцов АЛ эта договоренность не распространялась. После подписания акта о капитуляции АК немцы с почетом заключили ее командующего в крепость Кольдиц, он пережил войну и умер в эмиграции в 1966 году. Новым командующим стал генерал Леопольд Окулицкий (“Недзвядек, “Ян Мровка”).

С приближением полного освобождения польской территории прежняя ситуация в стране претерпела значительные изменения, укрепившие позиции прокоммунистических сил. Любые дипломатические ухищрения заведомо перевешивались авторитетом побеждающей армии, находящейся на территории Польши и с каждым днем продвигающейся по ней все далее. Лондонским политикам постепенно становилось ясно, что открытое противодействие распространению советского влияния является задачей самоубийственной, поэтому ставка была сделана на продолжение подпольных форм борьбы. 16 декабря 1944 года штаб АК получил указание организовать агентурную сеть на включенной в состав СССР бывшей польской территории, сделав при этом особый упор на ведение политической разведки. В январе 1945 года ставшую одиозной в глазах советского руководства АК распустили, тем более, что ее сохранение уже не вызывалось необходимостью оказания сопротивления оккупационным войскам. Хотя АК и лондонское правительство полагали таковыми советские войска, открыто заявить об этом было совершенно немыслимо. На базе Армии Крайовой формировалась еще более законспирированная организация “Независимость” (“Не”) во главе с генералом Оку-лицким, задачами которой являлись ведение разведки, осуществление диверсионных операций и террористических актов, а также подготовка к вооруженному восстанию против ПКНО. Эта деятельность была быстро пресечена, а все руководство организации в марте 1945 года арестовано. Затем лондонское правительство создало в стране руководимую бывшим первым заместителем коменданта “Не” полковником Яковом Жепецким (“Ожуг”, “Презес”) Де-легатуру вооруженных сил (ДСЗ), предназначенную для организации вооруженного сопротивления установлению власти левых сил, вплоть до убийств активистов из числа местного населения, саботажа, диверсий и ведения пропаганды. Не все командиры АК подчинились указу о ее роспуске и начали формировать собственные военные структуры, число которых в 1945 году исчислялось десятками. Среди них выделялись Гражданская национальная армия (ОАК), делавшая особый упор на террор против сотрудников государственной безопасности Временного правительства, довольно сильные Народные вооруженные силы (НСЗ) и особенно влиятельное в районе Ченстохова Национальное военное объединение. В феврале 1945 года подпольным организациям удалось восстановить уничтоженные ранее руководящие уездные центры, организовать мощные партизанские отряды и подразделения Помощи особой деятельности (ПАС), ставшие боевыми единицами для выполнения специальных операций. Помимо актов политического террора, на их счету значилось немало ограблений банков, государственных учреждений и предприятий. Невозможно перечислить все боевые операции этих структур, полностью дезорганизовавшие обстановку в стране и повлекшие сотни и тысячи жертв, зачастую совершенно не связанных с властями или организациями ППР. Кроме того, по Польше бродили остатки частей вермахта, СС и РОА, отряды ОУН и просто уголовные банды. В совокупности только за период с 1 сентября 1944 по 1 сентября 1945 года они произвели 12746 налетов, в том числе 7889 грабежей и 4885 актов политического террора. За период с 22 июля 1944 по 1 января 1946 года действия подполья и различного рода отрядов и банд привели к гибели 7372 человек[67].

Все это ставило перед новым польским правительством нелегкую задачу обеспечения внутренней безопасности, ранее возлагавшуюся исключительно на советские силы. Первые действия в этом направлении были предприняты после создания по рекомендации руководства СССР Особого отдела при ЦК Польской рабочей партии (ППР) во главе с Чеславом Сконецким (“Ксядз”). Первоначально он был крайне невелик и вместе с руководителем насчитывал всего 11 работников, в том числе 3 радистов: Артура Риттера-Ястржебского, Бо-гуслава Хринкевича, Станислава Шгота, Александра Локтева, Ежи Венявского, Яна Халлера, Сильвестра Мароша, Феликса Кононовича, Франтишека Карвацкого и Казимира Яворского. С 16 мая по 20 июля 1944 года в Москве Сталин провел ряд бесед с совместной делегацией КРН, ППР и Союза польских патриотов, на которых, в частности, подчеркнул желательность организации сил безопасности, подчиненных прокоммунистическому Польскому комитету народного освобождения (ПКВН). Вскоре после этого было образовано действовавшее под плотным советским контролем Ведомство общественной безопасности (РБП), главой которого стал бывший руководитель одного из отделов ПКНВ Станислав Радкевич. В июле 1944 года состоялся первый польский выпуск куйбышевских курсов НКВД, на которых с весны обучались 200 солдат из 1-й пехотной дивизии имени Тадеуша Костюшко. Помимо общих дисциплин, слушателям преподавались специальные дисциплины “А” и “Б”, включавшие изучение истории и методов иностранных спецслужб, вербовочную и следственную работу.

С ноября 1944 по март 1945 года на этих же курсах прошли обучение еще 100 поляков. В сентябре 1944 года в центральном аппарате РБП в Люблине работали всего 16 офицеров и унтер-офицеров, а выпускники первой куйбышевской группы направлялись в основном в интенсивно создаваемые территориальные органы — воеводские управления общественной безопасности (ВУБП). Сложные кадровые проблемы правительство пыталось решить путем спешного направления в РБП функционеров ППР и бывшей ПКП, бойцов АЛ, поляков из числа советских партизан и агентов НКГБ и “СМЕРШ” и множества командиров ГЛ и АЛ с опытом партизанской борьбы. На этой волне в органы безопасности проник ряд проходимцев, бандитов и даже бывших коллаборационистов, заметно дискредитировавших новое ведомство. От них довольно быстро избавлялись, однако остроту кадровой проблемы это не снижало. Все время рассчитывать на НКВД и НКГБ СССР было невозможно, поэтому 17 октября 1944 года РБП открыл в Люблине свою школу офицеров безопасности, куда зачислялись по четыре слушателя от каждого повета, преимущественно выходцы из рабочих и беднейших крестьян. Эту концепцию польское руководство переняло у советских коллег, многие из которых не только стали советниками РБП, но заняли руководящие должности в его структуре.

Основным отделением центрального аппарата РБП являлось оперативное (контрразведывательное), в составе которого имелся ряд более мелких структурных подразделений. На начальном этапе в него входили:

— секция арестов;

— секция наблюдения;

— секция борьбы с подпольем;

— следственная секция;

— секция цензуры;

— секция тюрем и лагерей;

— картотека;

— секция связи и оперативной техники.

Достаточно быстро центральный аппарат стал разрастаться, и для удобства управления госбезопасностью его структура постепенно усложнялась. Вскоре часть секций оперативного отделения получили статус самостоятельных единиц, были образованы новые подразделения, и концу 1944 года органы управления РБП приобрели следующий вид:

— оперативное (контрразведывательное) отделение — начальник капитан Роман Ром-ковский;

— отделение кадров — начальник майор Миколай Орехва (бывший кадровый сотрудник НКВД СССР);

— отделение охраны ПВКН — начальник Леон Айзен-Андржеевский;

— отделение цензуры — начальник Миколай Росснем;

— юридическое бюро — начальник Зигмунт Браур;

— отделение разведки — начальник Стефан Антосевич.

— отделение тюрем и лагерей — начальник Теодор Дуда;

— финансовое отделение — начальник Эдвард Колецкий.

Развивались территориальные органы госбезопасности. Воеводские управления были организованы вначале в Люблине, затем в Ржешуве, Белостоке, Рытвинах (для Кельцкого воеводства), а позднее и в других центрах, в том числе в Варшаве (с конца ноября). Всего по состоянию на ноябрь — декабрь 1944 года РБП располагал территориальными органами в 5 воеводствах и 55 поветах. Стандартное штатное расписание воеводского управления насчитывало 308 сотрудников, городского — 148 и поветового — 51[68], однако степень их укомплектованности была весьма невысокой. Всего по состоянию на декабрь 1944 года органы и войска государственной безопасности Польши насчитывали 2500 человек, а в мае 1945 года — уже 11 тысяч при суммарном наличии в штатном расписании 40 тысяч мест.

7 октября 1944 года Ведомству общественной безопасности административно подчинили Гражданскую милицию (МО) во главе с Франциском Иожвяком, а несколько ранее, 15 сентября — внутренние войска. Основу последних первоначально составлял Польский отдельный особый батальон (ПСБС). 30 ноября 1944 года его объединили с Отдельным батальоном охраны военнопленных и сформировали из них Бригаду внутренних войск во главе с Хенриком Торуньчиком. Новый командир представил план развития внутренних войск Польши, предусматривавший доведение их состава до трех пехотных бригад, 5 отдельных пехотных батальонов и моторизованного батальона общей штатной численностью до 20 тысяч человек. Хотя план не был утвержден, развитие внутренних войск являлось совершенно необходимым элементом установления правопорядка в государстве. По этой причине 6 марта 1945 года появился приказ, предусматривавший формирование Корпуса внутренней безопасности (КБВ) общей штатной численностью 32 тысячи человек. 25 мая 1945 года корпус был создан и постепенно вырос в серьезную силу, включавшую внутренние войска, 4-ю Поморскую пехотную дивизию, 1-ю и 2-ю заградительные бригады Войска польского. Взамен бригадной корпус получил полковую структуру, возглавлял его советский генерал Болеслав Кеневич. К лету 1945 года в КБВ входили дислоцированные по различным воеводствам 15 полков особого назначения, 10 отдельных батальонов охраны тюрем, лагерей военнопленных и промышленных объектов, отдельный батальон связи, центр подготовки и моторизованный батальон.[69]

В конце 1944 года, после образования Временного правительства, РБП несколько изменил свое наименование. Сохранив прежнюю аббревиатуру, он стал называться Ведомством государственной безопасности. Невзирая на это изменение, в обиходе аппарат, как и ранее, именовался Управлением безопасности (УБ), а его сотрудники, соответственно, “убеками”. Однако это продлилось недолго. В начале 1945 года неконкретный правовой статус “ведомства” стал анахронизмом, и на месте РБП возникло Министерство общественной безопасности (МБП), состоявшее из девяти отделений на правах департаментов:

— 1 (контрразведывательное) отделение — начальник Роман Ромковский:

— 1 секция (разоблачение немецкой агентуры, фольксдойче и коллаборационистов);

— II секция (борьба с польским подпольем);

— III секция (борьба с вражеским проникновением в структуры власти);

— IV секция (защита экономики);

— V секция (защита демократических партий);

— VI секция (арестов);

— VII секция (наблюдения);

— VIII секция (транспортировка арестантов и ведение следствия);

— II отделение (оперативный учет шпионов, диверсантов, фольксдойче, членов АК, НСЗ и других антигосударственных элементов) — начальник Ян Снигир;

— III отделение (связь и оперативная техника) — начальник Александр Николенко;

— IV отделение (хозяйственное);

— V отделение (цензура) — начальник Ганна Вербловская;

— VI отделение (тюрьмы и лагеря) — начальник Теодор Дуда;

— VII отделение (кадры) — начальник Миколай Орехва;

— VIII отделение (охрана правительства) — начальник Владимир Захаревич;

— IX отделение (охрана военнопленных).

Вскоре список подразделений пополнился. 14 апреля возникло важнейшее Отделение по борьбе с бандитизмом во главе с Аюдвиком Селицким, несколько позднее — отвечавшее за внутреннюю контрразведку Отделение службы (Станислав Собчак). В аппарате МБП работали десятки советских сотрудников, старшим из которых был 14. А. Серов. Кроме этого, на многих штатных должностях в Министерстве общественной безопасности, равно как и в судах, прокуратуре и армии, занимали советские граждане.

При их активном участии создавалась и польская военная контрразведка. Первоначально сформированные в СССР польские части не имели собственных органов безопасности и обслуживались в рамках системы советской военной контрразведки, хотя и с существенными изъятиями. Однако с начала 1943 года в них начали формироваться собственные контрразведывательные пляцувки, а 10 сентября 1944 года было организовано Управление информации, 30 ноября переформированное в Главное управление информации (ГЗИ) главного командования Войска польского. Руководство контрразведывательным обеспечением и политическим надзором с мая 1943 по 21 октября 1945 года осуществлял советский полковник Петр Кожушко. Работу ГЗИ характеризуют следующие показатели: в период с 1 января 1944 по 31 декабря 1945 годов ее сотрудниками задержаны 10390 человек, из них в 1944 году — 2114 и в 1945–8276. Из них 1141 являлись солдатами АК, 2 — солдатами НСЗ, 134 — солдатами АЛ. Были арестованы 151 солдат РОА, 25 бойцов УПА, 932 дезертира из Войска польского и 13 дезертиров из Красной Армии, 1217 польских и 36 советских граждан, находившихся в германском плену, 244 человека — за ведение враждебной пропаганды.

В Войске польском оказались арестованными 491 человек (59 офицеров, 91 унтер-офицер, 328 рядовых и 13 гражданских служащих)[70].

Советский Союз стремился максимально наладить взаимоотношения с новым польским руководством и ни в коем случае не дать повод к утверждениям о его марионеточном характере. В частности, это проявилось в организации оперативно-чекистских мероприятий на территории страны. К примеру, директива уполномоченного НКВД СССР по 1-му Белорусскому фронту комиссара ГБ 2-го ранга И. А. Серова № 5415 от 17 марта 1945 года предписывала “руководствоваться следующим:

1. Всю работу по обеспечению безопасности и общественного порядка, борьбу со шпионско-диверсионной и террористической агентурой немецких разведывательных органов и немецкого военного командования, борьбу с бандитизмом, повстанчеством и иными враждебными элементами, проводящих (так в документе — И. Л.) подрывную деятельность против Временного Польского правительства и освободительной работы Красной Армии, — проводит Временное Польское правительство через свою администрацию и органы Безопасности.

2. На Командующих фронтами и Уполномоченных НКВД СССР возложена ответственность за государственную безопасность и общественный порядок в прифронтовой полосе, глубиной от 60-ти до 100 километров от передовой линии фронта.

Существующая в этой полосе польская администрация оказывает всяческое содействие и необходимую помощь военному командованию Красной Армии и органам НКВД в деле проведения мероприятий, связанных с ведением боевых действий.

3. Впредь оперативно-чекистскую работу, в соответствии с приказом и директивой НКВД СССР проводить в следующем порядке:

а) Аресты среди местного польского населения в прифронтовой полосе проводить после должной проверки материалов;

б) при аресте известных лиц, из числа польских граждан, информировать об этом соответствующие органы польской администрации прифронтовой полосы;

в) привлекать к проведению арестов вражеского элемента в прифронтовой полосе польскую администрацию, местные органы Министерства Внутренних Дел (общественной администрации) и Министерство Общественной Безопасности Польши”[71].

Естественно, без помощи советских советников, в распоряжении которых имелись инструкторы и части войск НКВД СССР, молодые польские органы безопасности не справились бы со своим противником.

Таковым являлось вооруженное подполье, с начала мая 1945 года проводившее акцию “3” по выполнению задач “Не” и подрывной пропаганде в рядах Войска Польского, а с июня — акцию “Б” — борьбу с органами общественной безопасности методами индивидуального и массового физического и психического террора. Пытаясь достичь гражданского мира в обществе, 28 июня 1945 года президент Болеслав Берут отправил Временное правительство в отставку и образовал Временное правительство национального единства под руководством премьер-министра Эдварда Осубко-Моравского, однако этот шаг не обеспечил стране спокойствие. В августе Делегатура вооруженных сил преобразовалась в организацию под названием “Свобода и независимость” (ВиН), с которой органам государственной безопасности Польши предстояло вести долгую и трудную борьбу.

“НИЖНИЕ ЗЕМЛИ”

1. ФИАСКО В ГОЛЛАНДИИ

В 1939 году спокойные и нейтральные Нидерланды служили основной базой британской разведки в операциях против Германии, по внешнему впечатлению, достаточно успешных. Однако кажущееся благополучие обеих ее гаагских резидентур можно было сравнить с пораженным вирусом организмом, когда еще продолжается инкубационный период, а внешних проявлений заболевания пока нет. Фактически голландская сеть СИС уже не существовала, хотя об этом еще не знали ни офицер паспортного контроля Ричард Генри Стивенс, ни резидент “Z” Сигизмунд Пэйн Бест. При этом британцы находились под ударом не только абвера, начальная стадия операции которого уже описывалась, но и Службы безопасности НСДАП (СД). Усугубило ситуацию принятое с началом войны в Лондоне решение свести воедино операции традиционных “станций” и точек глубоко законспирированной сети “Z”, что сразу же свело на нет единственное преимущество этой параллельной структуры — ее секретность.

К этому времени в результате описанной операции под руководством Протце[72] абвер уже установил личности обоих резидентов британской разведки в Гааге и проинформировал об этом СД. Как вскоре выяснилось, Служба безопасности по указанию Гейдриха затеяла собственную игру. Будущий начальник внешнеполитической разведки Германии Шелленберг, до 1941 года еще служивший в контрразведке, спланировал операцию по проникновению в СИС и попутному выяснению ее возможных связей с предполагаемым антинацистским подпольем в рейхе. В поисках путей внедрения в МИ-6 СД сумела подставить англичанам завербованного ей доктора Франца Фишера, появившегося в Голландии под видом католика, бежавшего от репрессий нацистского режима. Легенда прикрытия значительно приукрасила его облик. На самом деле он являлся обычным уголовным преступником, еще в 1933 году во Франкфурте мошенническим путем похитившим 3 тысячи марок из центра по распределению топливных ресурсов, после чего сбежавшим вначале в Швейцарию, а затем в Париж. Там его настигла СД, негласную работу на которую под кодовым обозначением Ф.479 Фишер предпочел непривлекательной перспективе тюремного заключения. В первые годы от него требовалось лишь укреплять доверие к себе в среде эмиграции и обрастать связями, поэтому агент несколько лет находился в своего рода резерве, но все же сумел обзавестись рядом собственных источников и даже установил контакт с французской разведкой, которую использовал “втемную”. Теперь СД решила сориентировать его на крупную цель — голландскую сеть МИ-6.

При создании своей параллельной сети “Z” помощник начальника СИС Клод Дэнси лично объехал множество европейских городов и мобилизовал там своих давних знакомых. Одним из них являлся лидер осевших в Париже германских беженцев-католиков и информатор подполковника доктор Клаус Шприкер, связавший его с Фишером и поручившийся за честность своего протеже. Сейчас трудно сказать, почему опытный разведчик Дэнси не произвел обязательную в таких случаях установку объекта вербовки, сразу же раскрывшую бы ему глаза на все франкфуртские махинации якобы религиозного беженца и исключившую возможность последующей драмы обеих гаагских резидентур. К сожалению, он не сделал этого. Более того, подполковник настолько заинтересовался возможностями Фишера по добыванию информации о люфтваффе от некоего мифического антифашиста майора Зольмса, что немедленно напрямую связал нового агента с резидентом Бестом. Тому Фишер не просто активно не понравился, но и вызвал серьезные подозрения в своей искренности, однако Дэнси поручился за немца, сославшись на то, что “доктор Шприкер хорошо знает Фишера и полагает, что он достоин доверия”[73]. Доверие зашло настолько далеко, что резиденту пришлось взять Фишера с собой в Лондон, где этот талантливый авантюрист и агент-двойник выдержал профессиональный допрос относительно легендированной СД группы антифашистов, якобы намеревавшихся свергнуть Гитлера и взять власть в свои руки. Он сыграл свою роль, теперь следовало возвращаться и вводить в игру нового фигуранта. Англичане решили встретиться с самим Зольмсом, СД же только это и требовалось. Фальшивый майор, которым на самом деле являлся оперный певец Иоганнес Травильо, прилетел в пограничный городок Венло и настоял на личной встрече с резидентом. Чтобы убедиться в полномочиях Беста представлять британскую сторону, по требованию немца 11 октября радиостанция Би-Би-Си дважды передала в эфир условленный текст, после чего на нескольких встречах с Зольмсом были согласованы условия связи и коды. “Майор” сообщил, что является всего лишь своего рода курьером, а серьезные переговоры следует вести с неким неназванным им генералом вермахта, возглавляющим группу оппозиционеров. После этого якобы из опасений обратить на себя внимание гестапо немец срочно отбыл обратно в рейх.

Германская разведка планировала длительную и красивую комбинацию, поэтому решила заманивать британских разведчиков в ловушку постепенно. СД пока выдавала СИС легко проверяемую подлинную информацию и достигла у Стивенса и соответственно в Лондоне высокой степени доверия. Несколько успокоился даже подозрительный Бест. Судя по всему, гаагский аппарат британских спецслужб в 1939 году являл собой нечто вроде дискуссионного клуба со свободным обсуждением операций. Такой подход уже оказал свое пагубное воздействие в случае с ван Коутриком, хотя пока что об этом знали только немцы. И теперь полный эйфории от открывающейся перспективы Стивенс поделился своими надеждами с другом, военно-морским атташе Британии в Гааге капитаном 1-го ранга Б. Шелфилдом. Тот оказался более сдержанным и засомневался в этой истории, но увлекшийся Стивенс игнорировал его предупреждения, не в последнюю очередь по причине стремления войти в историю в качестве человека, организовавшего мирные переговоры. Это лишний раз подтверждает общеизвестный факт, что для офицера разведки тщеславие является одним из весьма серьезных пороков и зачастую чревато немалыми неприятностями. Вообще фигура Стивенса никак не соответствовала важности занимаемого им поста. Это был, в общем, неглупый и старательный офицер, владевший немецким, русским и французским языками, сын бывшего британского посла в Афинах. Однако в области разведки он располагал лишь опытом проведения пограничных операций на северо-восточной границе Индии, и в столь острый период сохранять его на посту руководителя важнейшей резидентуры СИС на Европейском континенте было просто неразумно. Хуже того, ему не сообщили деталей произошедшей с его предшественником истории и результатов расследований Вивиана и Сайкса относительно предательства Хупера, так что в произошедшем впоследствии катастрофическом провале винить следует отнюдь не только резидента, но и его лондонское руководство. Бест был намного более опытным офицером, ветераном Первой мировой войны. Глубокое прикрытие позволяло ему чувствовать себя в Нидерландах, как дома. Проживавший в Гааге со времени окончания войны, англичанин являлся совладельцем экспортно-импортной фирмой “Континентал Трейдинг Компани”, был женат на дочери голландского адмирала, имел доступ в самые высшие круги общества и жил широко и весело. Бест недолюбливал недостаточно профессионального Стивенса и не слишком верил во всю операцию, однако прямое указание Дэнси оказалось для него вполне убедительным, в чем впоследствии он имел много причин и времени раскаяться.

Операция продолжалась. Немцы никак не могли предъявить генерала — руководителя заговора, поскольку отчетливо понимали, что для этой цели генерал должен быть настоящим, числящимся в списках личного состава вермахта, которыми, вне сомнения, располагала СИС. Поэтому Шелленберг с разрешения Гейдриха продолжал интриговать обоих резидентов и подогревать их интерес к происходящему. На этой стадии англичане сообщили о ведущихся переговорах генералу ван Ооршоту, начальнику военной разведывательной службы МИД. Генерал весьма дружелюбно относился к Британии, был женат на англичанке и часто удивлял своих знакомых способностью за полчаса разгадывать сложные кроссворды в лондонской газете “Таймс”. Он тоже заинтересовался заманчивой возможностью свергнуть Гитлера руками германских офицеров и организовал прикрытие в лице офицера связи, капитана разведки Дирка Клоппа. Для поддержания иллюзии нейтралитета Голландии тот выступал под именем британского капитана Коппенса, поскольку ранее жил в Канаде и в совершенстве владел английским языком. Первая встреча с “оппозиционерами” состоялась 19 октября 1939 года. Прибывшие на переговоры немцы отрекомендовались как капитан фон Зейдлиц и лейтенант Грош, в действительности же они были офицерами СД фон Салишем и Кристенсеном. Обеспокоенные их странным поведением голландские полицейские окружили кафе, в котором проходила встреча, и сильно напугали немцев, но Клопп урегулировал возникшую проблему. По этой причине контакт скомкали и договорились лишь о следующей встрече 25 октября, затем отсроченной еще на пять дней. 30 октября в Гаагу вместе с “Грошем” прибыли два новых действующих лица, представившиеся полковником Мартаном и майором Шеммелем. На самом деле они соответственно являлись добровольно вызвавшимся поучаствовать в операции врачом СС, профессором и будущим заведующим психиатрическим отделением берлинской клиники “Шарите” Максом де Крини и самим Шелленбергом. Кстати, офицер по фамилии Шеммель действительно существовал, в этом отношении Шелленберг подстраховался от возможной проверки, которую СИС, однако, так и не удосужились провести. Немцы начали, как казалось англичанам, настоящее обсуждение вопросов будущего заключения мира. Основными темами являлись устранение Гитлера, прекращение войны на приемлемых для Германии условиях и возможность создания единого антикоммунистического фронта. “Шеммель” и “Мартан” заявили, что это вполне под силу разветвленной организации офицеров и генералов-антанацистов, предлагающих немедленный уход Германии со всех оккупированных территорий в обмен на возврат отобранных у нее после Первой мировой войны колоний. Британцы внимательно выслушали программу мирного урегулирования и ответили, что им необходимо доложить о ней в Лондон. Пока же для поддержания связи они предложили немцам коротковолновой радиопередатчик и коды для связи. “Шеммель” и “Мартан” с благодарностью приняли трофеи и уехали, предварительно договорившись встретиться через несколько дней.

В Лондоне намерения немцев приняли за чистую монету, и 1 ноября Чемберлен сообщил Военному кабинету о ведущихся переговорах и связанных с этим надеждах. Шелленберг тоже надеялся на продолжение контакта, он собирался в самом ближайшем времени слетать в Лондон, чтобы еще глубже проникнуть в систему британской разведки. Полученная им радиостанция была слишком слабой для поддерживания связи из Дюссельдорфа, где располагался штаб операции, и немцы использовали свой, более мощный передатчик. Следующая встреча состоялась 7 ноября, но уже на следующий день в ход событий вмешался неожиданный фактор, связанный с ситуацией внутри рейха.

8 ноября 1939 года на ежегодной встрече “старой гвардии” НСДАП в мюнхенской пивной “Бюргербройкеллер” прогремел взрыв, обрушивший своды и балкон погребка. Погибло семеро нацистов и один офицер вермахта, число раненых достигло шестидесяти. Среди пострадавших не оказалось главного объекта покушения — Адольфа Гитлера, он уцелел по чистой случайности. Программа встречи была известна, и террорист, плотник по имени Иоганн Георг Эльсер рассчитал все абсолютно правильно. Его бомба с часовым механизмом была установлена в нужном месте, в одной из колонн около импровизированной трибуны. Эльсер монтировал свое взрывное устройство постепенно. В течение шеста дней он появлялся в пивной тридцать раз, прячась по вечерам, чтобы ночью спокойно поработать, а утром, замаскировав следы своей деятельности, смешаться с толпой посетителей и незаметно уйти. 6 ноября плотник-террорист установил часовой взрыватель, следующей ночью выполнил окончательную проверку, запустил часы и утром уехал к швейцарской границе. В 09.20 взрывное устройство сработало. Но в этот раз Гитлеру срочно требовалось успеть в Берлин к определенному времени, и из-за нелетной погоды он отправился туда поездом, поэтому покинул зал раньше намеченного времени, в 09.07. Это в дальнейшем дало повод нацистской пропаганде утверждать, что само провидение хранит фюрера на благо германского народа.

Пивная “Бюргербройкеллер” после взрыва

Эльсер не сумел пересечь границу, поскольку вызвал подозрение у двух таможенников, только что прослушавших радиообраще-ние фюрера с призывом усилить бдительность на постах погранперехода. На допросе он показал, что действовал в одиночку, однако Гитлер не поверил этому и изначально обвинил в организации покушения британскую разведку, поручив Гиммлеру добыть требуемые доказательства. Дальше указание пошло по нисходящей. Рейхсфюрер СС сам перезвонил Шелленбергу в Дюссельдорф и приказал ему при ближайшей встрече арестовать обоих британских резидентов и доставить на территорию рейха. Полет в Лондон, естественно, отменялся. Будущий начальник СД-аусланд пришел в ужас от решения начальства похитить англичан на нейтральной территории и сорвать всю операцию, однако с прямым приказом Гитлера ничего поделать было нельзя. Силовую часть акции Гейдрих поручил человеку, “начавшему Вторую мировую войну” — Альфреду Науйоксу, в течение суток сформировавшему группу захвата. Все было готово.

Ничего не подозревающие Стивенс, Бест и Клопп 9 ноября отправились в приграничный городок Венло, по дороге обсуждая возможность внезапного захвата Нидерландов вермахтом. При этом Стивенс на листе бумаги для памяти записал фамилии всех своих агентов, которых в этом случае следовало срочно эвакуировать из страны, и спрятал его в карман. Впоследствии он утверждал, что успел уничтожить список, но ход событий говорит об обратном.

Кафе “Бахус”, в котором была назначена встреча, располагалось у самой границы, но англичан не насторожило это обстоятельство. Оно стало последним звеном в цепочке поразительной беззаботности, оперативной неграмотности, пренебрежения требованиями конспирации и дилетантства, приведшей к краху всей системы британской разведки на севере континентальной Европы. Очень скоро обоим резидентам стало ясно все. Через границу прорвалась машина с боевиками, отважно отстреливавшийся Клопп был смертельно ранен, и всех троих немедленно переправили на немецкую сторону. Оператор радиоцентра СИС принял сообщение: “Очень скучно поддерживать связь с тщеславными и глупыми людьми. Надеюсь, вы поймете, почему мы прекращаем наше знакомство. Привет от любимой вами немецкой оппозиции. Гестапо”[74]. Следует отметить, что похищение Стивенса и Беста нельзя относить на счет СД или гестапо, где в тот период работал Шелленберг. К его осуществлению были привлечены обе упомянутые структуры, которые курировал Гейдрих, а над ним надзирал Гиммлер. Застигнутым врасплох оказался абвер, кропотливо проводивший ювелирную операцию по нейтрализации голландской агентуры, и его начальник адмирал Канарис был вне себя из-за ее срыва.

Акция, вошедшая в историю разведки как “инцидент в Венло” или “похищение в Венло”, еще не закончилась. Начались допросы. У умершего “Коппенса” обнаружили документы сотрудника разведки Нидерландов, что позволило немцам с достаточным основанием заявить о нарушении статуса нейтрального государства и вскоре использовать это в качестве предлога для вторжения.

Напуганное голландское правительство открестилось от своего участия и попыталось объяснить действия погибшего офицера ошибкой его непосредственного начальника, немедленно изгнанного со службы. Однако это не могло ввести в заблуждение никого. Британцы подвергались интенсивным допросам, но требовавшейся немцам информации о подлинных подпольных антинацистских группах дать не могли, поскольку не знали о их существовании, да таковых в 1939 году в Третьем рейхе почти и не было. Зато Стивенс дал развернутые показания о структуре МИ-6, лишь слегка перепутав нумерацию секций. Оба англичанина раскрыли весь свой агентурный аппарат, после чего британская разведка на севере континента оглохла и ослепла, а сеть резидентур “Z” полностью прекратила свое существование. Один из руководителей СИС впоследствии заявил: “Вся наша система шпионажа в Западной Европе была сметена одним махом”[75]. Отношения Британии с Нидерландами бесповоротно испортились, не лучше обстояло и дело с Францией, заподозрившей Лондон в ведении тайных сепаратных мирных переговоров. Однако последний удар Гитлер еще не нанес. Через некоторое время измученному допросами Эльсеру показали Стивенса и Беста, и несчастный человек подтвердил, что именно эти двое приказали ему заложить бомбу в мюнхенской пивной. Гитлер получил прекрасный пропагандистский повод обвинить англичан в организации террористического акта и одержал убедительную идеологическую победу. Недавно назначенный руководитель МИ-6 Стюарт Мензис мужественно принял всю ответственность за инцидент в Венло на себя и всю жизнь сожалел о нем. Кроме того, англичане решили раз и навсегда отказаться от работы с агентами-инициативниками, из-за чего упустили немало перспективных разведывательных возможностей.

Все арестованные были отправлены в концлагерь Заксенхаузен, но Эльсера позднее перевели в Дахау, где в апреле 1945 года расстреляли, а тело сожгли в крематории. Британских разведчиков освободили американские войска, причем Бест оказался совершенно разоренным, поскольку после оккупации немцы конфисковали все его имущество. После войны он жил в Девоне в крайней бедности и потребовал, чтобы МИ-6 выплатила ему компенсацию за понесенные убытки в размере 15 тысяч фунтов. В результате долгих переговоров Бест все же получил, по одним данным 6000, по другим — 2400 фунтов и умер в 1978 году в возрасте 93 лет.

Война неотвратимо приближалась к Голландии, но многие еще не сознавали этого. Гитлер вначале не планировал нападать на нее, однако позднее переменил свое мнение и, как обычно, поручил подготовку вторжения своим разведывательным службам. В Гааге абвер располагал резидентурой, руководитель которой Отто Эмиль Людвиг Бутинг в апреле 1940 года был уличен в нелегальном прослушивании некоторых местных телефонных линий, шпионаже и подрывной деятельности и выслан из страны. За два месяца до этого полиция ликвидировала оснащенную радиопередатчиком разведывательную группу абвера, собиравшую информацию о передвижении кораблей и судов. Голландцы не смогли разглядеть за этими фактами опасность вторжения вражеских армий, уже неотвратимо нависшую над их страной.

Успех германского наступления определялся в первую очередь захватом мостов через многочисленные водные преграды, без чего перед немецкими механизированными соединениями встала бы сложная задача форсирования рек и каналов. Абвер планировал использовать для этого имевшееся в его составе диверсионный батальон особого назначения “Бранденбург”, солдаты которого должны были приблизиться к охраняемым мостам максимально незаметно. Рассматривались две формы действий: маскировка и полумаскировка. Первая из них предусматривала ношение чужой униформы, что противоречило установленным законам ведения войны и ставило бойцов при поимке в крайне невыгодное положение. В этом случае они не считались солдатами действующей армии и могли быть казнены прямо на месте. Полумаскировка применялась для смягчения этой опасной ситуации и представляла из себя чужие шинели и головные уборы, надетые поверх германских мундиров. Юристы абвера заключили, что ответственность военнослужащих за ношение униформы противника возникает не ранее момента открытия огня, а до этого ее можно рассматривать как разновидность безобидного маскарада. Поэтому бойцы “Бранденбурга” до изнеможения тренировались в мгновенном сбрасывании по команде фуражки и шинели, под которой прятались пистолет-пулемет с 7 магазинами, пистолет с 3 магазинами, гранаты и боевой нож. Одновременно они должны были начинать стрельбу, пока противник не опомнился и не успел оказать сопротивление. Было решено направить диверсантов к о&ьектам в полумаскировке, однако по подсказке фюрера голландских нацистов Муссерта для этого приняли самое неудачное из возможных решений. Он предложил украсть образцы мундиров с военных складов, и Канарис приказал начальнику голландского сектора абвера капитану 3-го ранга Кильвену организовать эту кражу. Все закончилось наихудшим образом. Вор уехал в Бельгию, но попался и рассказал полиции о подоплеке своего задания. Как ни странно, это вызвало не тревогу, а веселое оживление и послужило модным сюжетом для анекдотов и карикатур. Однако веселье продолжалось недолго.

Утром 10 мая 1940 года диверсанты под командованием лейтенанта Хокке скрытно выдвинулись на исходные позиции для захвата одного из мостов у Маастрихта, но были обстреляны охраной. Лейтенант Хокке погиб, а мост захватить в целости не удалось, голландцы успели взорвать его. Успешнее действовала рота, возглавляемая лейтенантом Вальтером. Группа его солдат подошла к мосту у Геннепе под видом пленных, охраняемых пограничниками. Оружия у “пленных” видно не было, но под одеждой они прятали пистолеты и гранаты, и мост был захвачен без особых проблем. Диверсанты из 1-й роты “Бранденбурга” взяли под свой контроль мосты в Берге, Ормонде, Обихте и Штайне. Некоторые переправы и мосты на бельгийско-голландской границе были захвачены подразделением специального назначения из Верхней Силезии в количестве 1000 бойцов, усиленным 200 переодетыми в голландскую форму диверсантами, набранными и обученными силами КО-Нидерланды. С неба на страну посыпались немецкие парашютисты, а в Роттердаме десантники высаживались с приводнившихся гидросамолетов без опознавательных знаков. “Дорнье” такого же типа имелись на вооружении голландской авиации, и это ввело в заблуждение охрану, а тем временем солдаты по плоскостям самолетов взобрались на мосты и предотвратили их подрыв. Всего в блицкриге бойцы подразделений специального назначения захватили в целости 42 из 61 намеченного объекта, что в дальнейшем позволило командиру “Бранденбурга” фон Хиппелю аргументированно ходатайствовать перед руководством абвера о доукомплектовании батальона до полка.

Голландское правительство пыталось организовать сопротивление вторжению, но тщетно. Сказывалась не только огромная разница в мощи вооруженных сил двух государств, но и различный менталитет двух наций. Ни один солдат Нидерландов не участвовал в боевых действиях в Европе с 1832 года, лишь в 1899–1902 годах голландцы в незначительном количестве воевали в Южной Африке. В 1936 году около несколько сотен добровольцев отправились в Испанию, где 430 из них погибли, но все это никак нельзя было считать боевым опытом. Нейтралитет Нидерландов полностью соответствовал основополагающему принципу британской дипломатии, согласно которому ни одна из великих держав не должна была доминировать в районе устьев Шельды, Мааса и Рейна, поэтому Лондон немедленно заявил о своей поддержке Голландии. Однако она была скорее декларативной. Вермахт сминал непрочные заслоны голландских войск, а “Бранденбург” наносил удары с тыла. В числе первых мер по организации отпора агрессии были немедленно арестованы 2340 известных нацистов, но из-за возникшей истерии по поводу тысяч немецких диверсантов аресту подверглись многие абсолютно непричастные люди, некоторых из них совершенно безвинно убили прямо на месте. Через пять дней все было кончено. 4600 человек из состава голландских вооруженных сил ушли на кораблях флота в Великобританию, туда же отправилась и королева Вильгельмина. Первоначально она вовсе не собиралась эмигрировать, а обратилась в Лондон с просьбой прислать несколько самолетов для укрепления противовоздушной обороны страны. В британской столице решили, что королева хочет получить самолет для эвакуации, но поскольку погода не позволяла совершать полеты, за ней отправили эсминец. Вильгельмина решила перейти на нем в голландский порт Флушинг, однако ситуация уже не позволяла сделать это, и корабль вместе со своей высокопоставленной пассажиркой ушел в Лондон. Так совершенно случайно сорвалась запланированная абвером операция по аресту королевы, в дальнейшем возглавившей сопротивление оккупантам. Впрочем, общую ситуацию это не изменило. Нидерланды были оккупированы рейхом.

Верховную власть в стране осуществлял рейхскомиссар Артур фон Зейсс-Инкварт, руководителем СС являлся обергруппенфюрер Ханс Альбин Раутер. СД возглавлял Ганс Но-кеманн, однако после стихийно прошедшей 29 июня 1940 года демонстрации в честь дня рождения принца Бернхарда он был отстранен от должности. В дальнейшем Нокеманн служил на восточном фронте, был там тяжело ранен и умер в декабре 1941 года.

Йозеф Шрайдер

Герман Гискес

Ханс Раутер

Вторым по счету руководителем СД стал доктор Вильгельм Харстер, а осенью 1943 года его сменил Эрих Науманн, направленный в Гаагу фактически на отдых и восстановление сил после службы в айнзатцкоманде на восточном фронте. Раутер не любил его и вскоре добился отзыва из Нидерландов. Последним руководителем СД в стране являлся доктор Эберхард Шонгарт. Гражданской контрразведкой ведал начальник секции IVE штурмбанфюрер СС Иозеф Шрайдер, а наступательной военной контрразведкой — руководитель секции III“ Ф” местного отделения абвера подполковник Герман Гискес, которому помогали обер-лейтенант (впоследствии капитан) Вурр и унтер-офицер Куп. Сферы ответственности обеих спецслужб разграничивались довольно просто: автономно работающим движением Сопротивления занимались СД, секция Ш“ С” абвера и тайная полевая полиция вермахта ГФП, а в случае установления причастности к нему британской или иной разведки — секция III“ Ф”. Гискес и Шрайдер прекрасно взаимодействовали друг с другом, у них не было никаких проблем, характерных для взаимоотношений абвера и гестапо в некоторых других регионах. Содержащееся в послевоенных мемуарах Гискеса неприязненное описание внешности и манер Шрайдера, возможно, и соответствует его впечатлению от этого человека, но оно никоим образом не отразилось на сотрудничестве абвера и СД. Скорее же всего это явилось не более, чем конъюнктурным ходом, характерным для проживавших в ФРГ бывших офицеров военной разведки и контрразведки рейха, всеми силами старавшихся дистанцироваться от структур НСДАП и СС.

На начальном этапе оккупация не вызвала у местного населения особенно резкой реакции. Гитлер считал голландцев расово полноценным народом и не проводил в стране политику геноцида, за исключением депортаций и уничтожения довольно многочисленных евреев. Экономическое ограбление страны тоже пока еще не было особенно явным. Новый премьер Зейсс-Инкварт организовал Голландскую национал-социалистическую партию (ДСНП), в которую охотно вступали многие жители, видевшие в господстве Германии историческую перспективу для своей страны. Находилось немало людей, добровольно записывавшихся в вермахт, другие доносили в полицию на своих соседей, заподозрив их в участии в подпольных группах. Судьба арестованных была вполне определенной: расстрел или концлагерь. Привыкшие к безопасной жизни в условиях демократического общества голландцы отвыкли от репрессий. Последняя смертная казнь была совершена в стране в 1861 году, а официально этот вид наказания отменили девятью годами позднее. Карательные меры оккупационной администрации деморализовали большинство населения, но не смогли окончательно искоренить силы для организации групп Сопротивления. По мере ужесточения оккупационного режима их число росло.

Голландское Сопротивление было децентрализовано и не руководилось из единого штаба. Большинство групп организовывались самостоятельно и вообще не имели связи с кем-либо, многие из них погибли, и имена их участников так и остались неизвестными. Более упорядочены были военные, которые сформировали первую организацию, установившую радиосвязь с СИС в Лондоне. Вообще же за период германской оккупации известны четыре основные ветви движения Сопротивления: “(Центральная правительственная) организация помощи скрывающимся людям” (АО), “(Центральная правительственная) боевая группа (КП), “Совет Сопротивления” (РВВ) и “Орден службы” (ОД), а также несколько мелких, в основном пропагандистских структур.

ЛО занималась помощью беженцам, а также дезорганизацией централизованной системы распространения продовольствия. Ее члены печатали фальшивые купоны, похищали подлинные из типографий, складов и у явных нацистов, собирали их у сочувствующих для помощи нуждающимся и находящимся в подполье голландцам. Некоторые участники организации служили в полиции, что позволяло им предупреждать об опасности намеченных к аресту людей. КП насчитывала не менее 550 человек, но считается, что ее фактическая численность была значительно больше. Эта боевая организация занималась саботажем, а объекты для воздействия выбирал исключительно ее собственный штаб. Как правило, диверсии устраивались на железной дороге, линиях проводной связи, складах, иногда боевики КП убивали одиночных германских военнослужащих и известных коллаборационистов. Однако от этой практики вскоре пришлось отказаться, поскольку на каждый такой случай немецкие власти отвечали репрессиями против мирного населения. РВВ также проводил диверсионные акции и помогал беженцам, но координировал свои операции с разведывательной службой правительства в эмиграции и поддерживал с ним радиосвязь. ОД был более мирной организацией и в основном занимался подготовкой к освобождению страны и планированием административных и технических мероприятий в первоначальный период после избавления от оккупации. Однако ему подчинялась разведывательная организация под названием “Голландская секретная служба” (ГДН), а всего в стране насчитывалось около двадцати подобных структур.

Британская разведка остро нуждалась в агентуре на континенте, полностью потерянной в результате операции абвера и последующего похищения и допросов Стивенса и Беста, поэтому офицер связи МИ-6 Е. Рабайяти возлагал большие надежды на сотрудничество с Центральной разведывательной службой (ЦИД) голландского правительства в эмиграции. СОЕ занимался Голландией еще активнее, чем СИС, для этой цели в нем была образована специальная секция “N”. Однако англичанам фатально не везло. Упомянутые ранее провалы агентов в Голландии не только испортили отношения МИ-6 с партнерами, но, что значительно хуже, повлекли за собой крах всей разведывательной сети различных британских спецслужб в Голландии, Франции и Бельгии, а также разгром организаций Сопротивления и многочисленные человеческие жертвы. Из засланных в Нидерланды в период с мая 1940 по сентябрь 1944 годов по каналам СОЕ 157 агентов[76] были арестованы 70, погибли по различным причинам 72[77]. Немцы вели радиоигру с Дондоном через 14 (по некоторым данным, 17) передатчиков, отправив от 2 до 4 тысяч дезинформационных сообщений. Они контролировали 30 постоянных районов и 65 разовых точек приема людей и грузов с британских самолетов, захватив предназначавшиеся для оснащения групп Сопротивления 3000 пистолетов-пулеметов СТЭН различных модификаций, 300 ручных пулеметов “Брен”, 500 пистолетов, полмиллиона патронов, 15 тонн взрывчатки[78], радиопередатчики, еду, медикаменты, обувь, одежду и значительные суммы наличных денег. 355500 флоринов (гульденов), врученных направлявшимся “в поле” резидентам и радистам, противник получил почти полностью. И хотя 128750 гульденов из этой суммы впоследствии были компенсированы Великобритании голландским правительством, потери сильно ударили по бюджету СОЕ. Но наиболее тяжелым следствием провалов стала, естественно, гибель людей. В одном только Маутхаузене были казнены или умерли 47 захваченных в Нидерландах и Бельгии агентов СИС и СОЕ. А началось все с того, что 31 августа 1941 года контрразведка арестовала агента МИ-6 Ханса Зомера и Яна Сикинга из голландского Сопротивления. При обыске у них был обнаружен шифр к предыдущим сообщениям, позволивший прочесть их, а также раскрыть сигнал опасности, незаметно вставляемый в радиограммы для предупреждения центра о работе агента-радиста под контролем противника.

Страна представляла собой специфический регион, географические условия которого предопределяли особенности стратегии иррегулярных действий. Густонаселенные территории, лишенные естественных убежищ, сплошь и рядом пересеченные водными преградами, практически исключали возможность действия партизан вне городской черты, поэтому британцы с самого начала планировали организацию специальных операций исключительно силами базирующихся на населенные пункты групп. В результате этого руководители СИС и СОЕ сочли, что поскольку большинству заброшенных агентов приходилось работать в одних и тех же районах и условиях, их можно замкнуть друг на друга. В частности, все агенты голландской секции СИС пользовались одной и той же шифрсистемой, различие заключалось только в ключе, поэтому при компрометации одного из шифров под угрозу попадали все остальные. Англичане не приняли во внимание это, казалось бы, очевидное обстоятельство, поскольку надеялись на систему сигналов опасности, разделявшихся на постоянные и случайные. Постоянный сигнал предусматривал, например, замену десятой или двенадцатой буквы сообщения другой, отстоящей от нее в алфавитном порядке на определенное число знаков. Очевидно, что такой сигнал легко вскрывался противником при прочтении двух или трех радиограмм, поэтому он использовался скорее в качестве отступного варианта, который следовало выдать контрразведчикам при аресте агента и попытках использовать его в радиоигре. Реальным сигналом был так называемый случайный, устно сообщавшийся агенту перед заброской. Например, непрямой и завуалированный ответ на конкретный вопрос лондонского оператора означал, что с агентом все в порядке, а четкий и вразумительный — что он схвачен противником. Однако такая система могла работать только при условии, что сам агент желал уведомить центр о своем фактическом провале. Более действенным вариантом могла стать практикуемая всеми разведками мира засылка контролеров, прибывающих по совершенно независимому каналу без предупреждения об этом местных групп. Но в СИС не делали этого. Более того, разведчики сообщали своим людям о прибытии каждой очередной группы без исключения, чем весьма облегчили работу абверу. Аналогичным образом обстояли дела и в СОЕ.

Проводившаяся в Нидерландах германская контрразведывательная операция именовалась в абвере “Нордполь”, а в СД — “Энгландшпиль” и стала, возможно, самой известной из всех агентурных мероприятий немецкой военной разведки. Любопытно происхождение ее названия. На момент начала операции германская радиоконтрразведка заявляла об отсутствии в стране вражеских агентов-радистов, тогда как находившийся на связи у оберлейтенанта Вурра платный агент “Георг” (Ф-2087) утверждал, однако, что в Гааге находится радист из Лондона с передатчиком. За вознаграждение в 500 флоринов и дополнительную премию в случае удачи он предложил организовать его захват, но Гискес не верил сообщению Вурра о перспективах его агента, поскольку более доверял радиоконтрразведчикам. Подполковник все же выделил ему десять дней на реализацию замысла “Георга”, после чего потребовал от своего помощника конкретные результаты розыска. Вурр не сдался и предоставил начальнику письменный рапорт с просьбой разрешить ему продолжить работу, на котором Гискес 12 декабря 1941 года зеленым карандашом наложил резолюцию: “Убирайтесь со своими сказками на Северный полюс. Между Голландией и Англией нет радиосвязи. Ф-2087 дается три дня на прояснение этого противоречия”[79]. Буквально в последние часы отпущенного срока агент предоставил доказательства установления контакта с заброшенным из Лондона капитаном резерва голландской армии ван ден Бергом, который не выходил в эфир из-за поломки передатчика. Естественно, что засечь неработающую станцию радиоконтрразведка не могла. В знак своего триумфа Вурр дал операции название “Нордполь” (“Северный полюс”), под которым она и вошла в историю разведки как одна из наиболее известных радиоигр. Сведения о ней были открыты общественности в 1948 году, после состоявшихся по этому вопросу слушаний в голландском парламентском комитете. Практически игра началась после прибытия в Голландию одного за другим двух агентов-радистов СИС с новыми шифрами. Первым из них был Йоханнес тер Лаак, при неудачном приземлении с парашютом разбивший свой передатчик. Второму агенту по имени Вильям ван дер Рейден повезло еще меньше, при высадке с судна он утопил свою станцию, однако шифр сохранил. К этому времени тер Лаак сумел отремонтировать рацию и ввести ее в строй, но шифров не имел. МИ-6 приказала им пока работать вместе, чем грубо нарушила систему безопасности, замкнув двух агентов на один передатчик и один шифр. 13 февраля 1942 года при обычной текущей проверке гостиницы в Вассенааре гестапо арестовало обоих разведчиков. После соответствующей обработки в абвере оба не успевших уничтожить шифр радиста согласились участвовать в радиоигре. По одним данным, ван дер Рейден сообщил немцам о двух установленных для него сигналах опасности, но сумел вставить в радиограмму третий контрольный сигнал, о котором умолчал. Лондонский оператор, приняв сообщение, понял, что агент схвачен, и не подтвердил прием. Немцы были весьма обескуражены, как они полагали, провалом радиоигры. Однако возглавлявшейся подполковником Гискесом группе абвера III “Ф” в Голландии повезло: 6 марта германские пеленгаторы засекли агентурный передатчик с позывными UBX, на котором работал агент голландской секции СОЕ Хуберт Лауэре (“Эбенезер”). Дом был окружен, радист попытался выскочить в окно, но вблизи дома был пойман с тремя зашифрованными текстами сообщений в кармане. Находившийся тогда в Париже Гискес был уведомлен об этом срочной телеграммой: “UBX захвачен сегодня в 08.00. Оператор и помощник арестованы. Захвачены коды и много шпионского снаряжения”[80]. Получив ее, подполковник немедленно возвратился в Гаагу.

Хуберт Лауэре

Лауэрса забросила в страну голландская секция СОЕ 11 ноября 1941 года вместе с руководителем миссии Тийсом Таконисом (“Катарр”) для установления связи с группой Сопротивления, которая оказалась глубоко пронизана немецкой агентурой. Следует отметить, что оба агента были фактически обречены уже хотя бы по причине ненадлежащего изготовления документов прикрытия. В их фальшивых удостоверениях личности пара королевских львов на водяном знаке смотрела не друг на друга, как положено, а в одну сторону, да и по виду они, как впоследствии вспоминал Лауэре, более напоминали деревянных карусельных лошадок. Агенты заметили это и запротестовали, но руководивший ими офицер отмел возражения как несущественные. Совершенно разных по росту и типу сложения Такониса и Лауэрса забросили в одинаковых по размеру костюмах и дали им для покрытия первых нужд серебряные монеты, уже изъятые из обращения оккупационными властями. Затем их пути разошлись, Таконис отправился в Арнем на связь с участниками Сопротивления капитаном ван ден Бергом, Теллером и Риддерхофом. Последний оказался двойником и работал на абвер за вознаграждение в сумме 2000 флоринов. К этому моменту немцы располагали уже не только отобранными у ван дер Рейдена шифрами СИС, но и шифрами СОЕ, ранее захваченными у агента Зомера. Его запеленговали и 31 августа захватили в Бильдховене около Утрехта с примерно сотней зашифрованных и открытых текстов радиограмм. Зомер отказался работать на немцев, но на фоне компрометации шифров это не имело никакого значения. Унтер-офицер абвера Е. Май раскрыл криптосистему и смог прочесть перехваченные сообщения “Эбенезера” еще до его задержания. Пытавшийся потянуть время Лауэре заявил немцам, что будет сотрудничать с ними, если те смогут прочесть его зашифрованные телеграммы. Тогда германский офицер, улыбаясь, взял в руки шифровку и заметил ему: “Ах, я вижу, крейсер “Принц Ойген” все еще в Шиедаме!”[81] В радиограмме действительно шла речь о пребывании этого корабля в указанном месте, и это сильно деморализовало радиста. После недели допросов 12 (по другим данным, 15) марта он сделал вид, что соглашается на перевербовку и участие в радиоигре. Лауэре рассчитывал использовать сигнал опасности, но хорошо ориентировавшийся в своем деле Гискес спросил его: “И какую же ошибку вы должны сделать?”[82] Не надеясь на удачу, радист назвал ему произвольную схему искажения текста, однако контрразведчик с улыбкой сообщил действительный сигнал. Агентурный номер Лауэрса был 1672, и он должен был в каждой 16-й букве делать ошибку, причем принципиальную, не позволявшую отнести ее на счет помех при передаче. Например, три точки следовало заменять не на две или четыре, а на тире. Случайным образом в двух из трех перехваченных радиограммах “Эбенезера” сигнал опасности пришелся на слово “STOP”.

Тийс Таконис

Несмотря на шок при аресте, Лауэре заметил это совпадение и решил ввести немцев в заблуждение. Вместо замены 16-й буквы он в каждой радиограмме заменял “STOP” на “STEP”, “STip” _или “STUP”, причем немцы не распознали уловку и полагали, что так и требуется. Длительное отсутствие “Эбенезера” в эфире встревожило руководство секции “N”, однако после получения радиограммы в Лондоне, как ни странно, полностью успокоились. Более того, когда молодой офицер в центре обратил внимание на наличие в тексте измененного слова “STOP” вместо согласованного изменения 16-й буквы, что по всем канонам означало сигнал опасности, ему приказали не лезть не в свое дело и объяснили, что агент наверняка попросту забыл инструкции. Трудно поверить, но до конца 1943 года в СОЕ вообще, как правило, не обращали внимания на подобные “мелочи”. Кроме того, хотя ван дер Рейден и сумел сохранить в тайне один из сигналов опасности, однако в стремлении остаться в живых он вел долгие беседы со специалистами абвера о принципах организации шифрованной связи СОЕ, в чем против собственной воли оказался им крайне полезным.

Поняв, что по какой-то неизвестной ему причине в Лондоне не обращают внимания на сигналы опасности, Лауэре задался целью вставить в радиограмму английское слово “Схвачен” (“Caught”). Первоначально он собирался использовать стремление СОЕ маскировать свою конспиративную радиосвязь под работу коммерческих станций, для чего операторы вставляли в радиограммы общепринятые сокращения, в частности, сигнал об окончании передачи информации QRU (— —. —. • •—). Это позволяло относительно легко замаскировать под него первую часть сигнала CAU (— — • • — • • —). Существует версия о том, что Лауэре постоянно вставлял в начале сообщения “CAU”, а в его конце “GHT”, но лондонские операторы считали это рутинными мероприятиями, предназначенными для защиты радиограмм от вскрытия противником, и при передаче принятых текстов в дешифровальную секцию попросту выбрасывали лишние, с их точки зрения, сочетания букв. Однако дело обстояло далеко не так просто. Контролеров абвера, СД и полиции (орпо) было абсолютно невозможно ввести в заблуждение столь примитивным способом, и радиограммы “Эбенезера”, как правило, не содержали таких явных знаков неповиновения. Если передача первой части слова “Caught” была относительно безопасной, то со второй его частью — GHT — риск усиливался многократно, и после долгих размышлений Лауэре пришел к выводу о необходимости привязать к “официальному” тексту все слово целиком. Вскоре такая возможность представилась при шифровании одной из подготовленных немцами радиограмм, в которой содержалась группа CRAGS. В записи знаками азбуки Морзе она была весьма похожа на усеченное слово “Схвачен” (“CAUGH”):

Перенос точки из конца второй буквы в начало третьей и добавление четвертой точки в последней букве вполне могли сойти за непроизвольный сбой при передаче. Учитывая требования повтора каждой группы дважды, переданная в октябре 1942 года начало радиограммы № 36 из 18 групп имела следующий вид (“GR3” означало: “Я ошибся”):

NR36 GR 18 34512 ETKGO NSPNO CAUGH Т GR3 CAUGH Т GR3 CAUGH Т GR3 CRAGS LVGAP…[83]

На этот раз оператор центра обратил внимание на сигнал и вместо стандартной квитанции о приеме радиограммы “R” передал “RRRRR”, что означало “вполне ясно”. Это не ускользнуло от внимания осуществлявших текущий надзор за радистом полицейских из орпо. Они доложили Гискесу о попытке агента сообщить о провале и работе под контролем, после чего Лауэрса отстранили от ключа. Он ожидал многого, но только не того, что произошло: оператор в центре, как ни в чем не бывало, принял его сообщение. На самом деле он просто не обратил внимания на сигналы, однако Лауэре решил, что его арест был замечен, и центр сам решил поиграть с немцами. Это было роковой ошибкой и началом радиоигры абвера “Нордполь”.

Однажды сотрудник радиоцентра СОЕ, не обнаружив сигналов, указывающих на безопасность агента, раздраженно передал: “Проинструктируйте нового оператора о пользовании сигналами опасности!”[84]. Лауэре совершенно не понимал происходящего и различными способами периодически пытался предупредить Лондон о своем провале. Немцы поселили его вместе с другим использовавшимся ими в радиоигре агентом X. Йордааном (“Джефферс”), также не смирившимся со своей пассивной ролью и стремившегося предупредить Лондон о происходящем. По согласованию с ним Лауэре вставил в массив текста разбитую на отдельные буквы фразу “РАБОТАЮ НА ДЖЕРРИ (т. е. немцев — И. Л.) С ШЕСТОГО МАРТА ДЖЕФФЕРС ТРЕТЬЕГО МАЯ”[85], однако немцы пресекли ее посылку в эфир. Вероятно, до СОЕ дошла лишь часть радиограммы, тем не менее, нарушение процедуры шифрования в ней должно было встревожить отвечавших за безопасность сотрудников. В действительности же единственными свидетелями отчаянных попыток “Эбенезера” были только юные (до 20 лет) операторы радиоцентра СОЕ, крайне перегруженные работой и не вдававшиеся в смысл принимаемых сообщений. Все ухищрения радиста они просто опускали, а постоянное отсутствие сигналов опасности, как уже отмечалось, в первые годы войны считалось в службе нормой. Тем временем Лауэре полагал англичан значительно более осторожными и постоянно ждал негласного прибытия контрразведывательной миссии с целью проверки сетей, но безрезультатно. Следует отметить, что все перечисленные вопиющие нарушения происходили без ведома группы агентурных шифров секции связи СОЕ, и поскольку дешифровальщики просто не знали об этом. Талантливый организатор Лео Маркс впоследствии продумал систему вставляемых в сообщения сигналов опасности и уберег СОЕ от многих затеянных немцами радиоигр, однако не сумел предотвратить самую масштабную дезинформацию абвера “Нордполь”. Маркс знал, что постоянно работавшие в стрессовых ситуациях агенты сплошь и рядом неправильно использовали сложные в применении шифры двойной замены, и, в среднем, пятая часть принятых радиограмм имела более или менее серьезные ошибки. Он специально ориентировал 400 своих сотрудниц на то, что “не должно существовать такого понятия как недешифруемое сообщение”[86], и требовал от них обязательно разобраться в тексте и не подвергать агента риску повторения передачи. Для решения этой задачи дешифровальщицы зачастую делали тысячи попыток! В 1942 году он обратил внимание на безукоризненную точность составления абсолютно всех посланий из Голландии от всех агентов, причем никаких ошибок не допускали даже те, кто в ходе учебного курса показал себя далеко не самым аккуратным шифровальщиком. Их личные дела пестрели информацией о типовых ошибках в перестановке букв, в подсчете длины ключевых слов, в замене местами строк и столбцов, допущенных в спокойных условиях инструктажей. А в боевой обстановке, после ночных прыжков с парашютом, во вражеском окружении, при ограниченном времени на шифрование ошибки внезапно прекратились. Маркс задумался над этим и предположил, что, возможно, агенты шифруют свои сообщения не сами, а за них это делают захватившие их контрразведчики противника. Он направил руководству доклад с описанием своих сомнений, однако получил лишь невнятный ответ о том, что ситуация изучается. Тогда руководитель группы агентурных шифров на собственный страх и риск предпринял наступательную криптографическую акцию. Он дождался аннулирования одной из предназначенных для отправления радиограмм, и не выполнил этого, а передал текст операторам для отправки агенту. При этом Маркс сознательно запутал ее так, чтобы прочесть сообщение смог лишь весьма квалифицированный шифровальщик. Агент ни при каких условиях не смог бы расшифровать его и в нормальной ситуации неизбежно попросил бы Лондон повторить радиограмму. Немецкие же криптографы-профессионалы были в состоянии прочесть искаженную шифровку, но лишь после нескольких дней работы. Так и произошло, и Маркс доложил об этом руководителю секции связи СОЕ, в непосредственном подчинении которого работал. Случай стал предметом самого серьезного разбирательства, но не в том направлении, которого он ожидал. Самовольные действия руководителя группы агентурных шифров по отправке агенту аннулированной радиограммы являлись серьезнейшим нарушением правил безопасности, и на совещании под председательством заместителя исполнительного директора СОЕ Габбинса Марксу было сообщено, что его проступок весьма серьезен и заслуживает весьма строгого наказания, возможно, даже увольнения из организации. Относительно сути проверки ему заявили, что руководство озабочено этим вопросом и будет исследовать его. Пока же Габбинс категорически запретил обсуждать тему с руководством секции “N” и никогда и нигде не упоминать о ней. Позднее, даже спустя десятки лет после окончания войны, Маркс не мог простить себе, что не настоял на подозрениях, возникших у него в отношении агентов голландской секции, и не дошел с ними до самого премьер-министра.

С позиций сегодняшнего дня совершенно невозможно понять такую беззаботность секции “N” в отношении безопасности своих сетей. Объяснить это можно разве что отставанием подразделения от требований руководства СОЕ и стремлением срочно добиться успехов любой ценой. Как бы то ни было, истоками операции “Нордполь” являются грубые нарушения британскими спецслужбами даже не просто требований, но основополагающих принципов конспирации и излишнее доверие к своей агентуре. Кроме того, подготовленных радистов было мало, каждый из заброшенных часто обслуживал две и более группы, поэтому его провал влек за собой особо тяжкие последствия. Ни в СИС, ни в СОЕ не обратили внимания на то, что практически все передачи из Голландии ведутся из нескольких точек, а именно из городов, расположенных на севере страны, тогда как агенты должны были действовать в основном на юге и юго-западе. На самом деле все четырнадцать передатчиков со временем обслуживались шестью специально обученными имитировать почерк радиста операторами из полиции орпо. Сыграло свою роль отсутствие у СОЕ практики фиксации почерка собственных радистов, а когда в конце 1943 года такая система была все же введена, было уже поздно. Кроме того, Лондон не придал значения многозначительному факту выбора агентами мест приема парашютистов и грузов в удобных для контроля районах, вопреки своим же рекомендациям. Немцы весьма основательно подходили к выбору этих мест. Бывший резидент в Турции Пауль Леверкюн, сам непосредственно не участвовавший в такой работе, но хорошо знакомый с ней, впоследствии вспоминал: “Подготовка к подобным выброскам всегда была захватывающим делом. Площадки требовалось тщательно подбирать, требуемые световые сигналы — размещать в нужных местах, принимающие группы находились в готовности к приему контейнеров и любого агента, который мог быть сброшен вместе с ними. Сложность этой задачи усугублялась тем обстоятельством, что ее необходимо было осуществлять в гражданской одежде и не ставя в известность любые германские части, которые могли быть расквартированы поблизости; поскольку таковые не были подготовлены для этого вида работы, и их вмешательство, скорее всего, привело бы к катастрофе и разрыву драгоценного радиоконтакта”[87].

Все разведывательные службы Британии и эмигрантского правительства Нидерландов пребывали в наивной уверенности в том, что их люди установили контакты с группами Сопротивления, формируют вооруженные отряды, совершают диверсии и добывают разведывательную информацию. На самом деле все они задерживались сразу же после приземления, грузы захватывались, а все сообщения о диверсиях в основном являлись дезинформацией. До конца 1942 года были арестованы 37 заброшенных разведчиков из общего числа 41 (из них умерли, погибли или совершили самоубийство 33, а один бежал, но впоследствии был вновь арестован и казнен) и погибли при высадке 2[88]. С начала 1943 года к работе секции “N” подключилась МИ-9, вследствие чего проходившие через Нидерланды каналы эвакуации также оказались скомпрометированными. Движение Сопротивления влачило жалкое существование, и через “Нордполь” абвер и СД вышли на британские агентурные сети и группы Сопротивления в Бельгии и Франции. Одной из проблем немцев являлась необходимость разрабатывать дезинформацию в огромных объемах, справляться с этим было трудно, и поэтому от имени перевербованных или просто арестованных руководителей групп периодически поступали в Лондон предложения в целях безопасности на некоторое время свернуть передачи по какой-либо из линий связи. Но в любой ситуации в радиоигре всегда участвовали не менее шести передатчиков.

После войны каминная полка в доме Гискеса была уставлена металлическими флягами, имевшими форму, позволявшую вкладывать их в пистолетную кобуру. Они входили в экипировку агентов СИС, и после приземления сотрудник абвера выпивал с прибывшим по глотку виски из фляги прежде, чем арестовать его. Для большинства этот глоток спиртного стал последним в жизни. Столь драматическое развитее событий породило у историков массу гипотез относительно их подлинных причин. Многие исследователи отказывались верить в то, что британская разведка могла действовать так непрофессионально, и искали скрытую подоплеку успеха абвера. Чаще всего использовались две версии, согласно первой из которых СИС и СОЕ воспользовались гибелью своей агентурной сети, чтобы на фоне этого скрытно развернуть в стране параллельный аппарат, маскируя свои усилия постоянными забросками грузов и агентов, попадающих в руки Гискеса. Вторая версия намного масштабнее. Она заключается в предположении того, что погибшие агенты и участники Сопротивления были принесены в жертву дезинформации, имевшей целью убедить немцев в предстоящем вторжении в Европу именно в Голландии. Судя по всему, обе гипотезы достаточно далеки от неприглядной истины и не подтверждаются документально, а преследуют цель реабилитировать британское разведывательное сообщество. Не исключено что это является вполне конкретной пропагандистской акцией СИС, репутация которой сильно пострадала от операции “Нордполь”.

Вести радиоигру с МИ-6 Гискесу было сложнее, чем с СОЕ, поскольку имитировать несовершенные акты саботажа и докладывать о формировании вооруженных отрядов проще, чем подбирать дезинформацию. Поэтому абвер чаще сообщал о гибели агентов разведки при приземлении или в перестрелке с полицией, и сотрудники СИС полагали свою деятельность в Голландии менее успешной, чем у СОЕ. На самом же деле в одинаковом положении находились все. Например, Гискес знал не только имена всех офицеров секции “N”, но и их семейное положение, проблемы, пристрастие к определенным сортам сигарет или напитков и хобби. Переписка с центральным аппаратом абвера велась по телексу и поэтому не поддавалась перехвату. Это означало, что ни ISOS, ни ISK не могли обеспечить англичан достоверной информацией о происходящем в Голландии. Тем не менее, в мае 1943 года Чарльз Сеймур, сменивший Рабайяти на посту офицера связи СИС со специальными службами Нидерландов, заподозрил, что с сетями СОЕ не все в порядке. Всегда подозрительный полковник Дэнси обменялся информацией с разведкой ВВС АИ, которая также была обеспокоена сложившейся в небе над Нидерландами ситуацией. Зимой 1942/1943 года там погибли 12 бомбардировщиков, что составляло 18 % от всех самолето-вылетов. Из-за таких непропорционально больших потерь в мае 1943 года ВВС запретили вылеты в Голландию. В августе 1943 года в Великобританию вернулся избежавший ареста агент МИ-6 Леей Пот и доложил, что практически никакие диверсии или акты саботажа там не совершались. Ему не поверили, в особенности по причине организованной абвером масштабной инсценировки. В Роттердаме около моста через Маас при большом стечении публики была взорвана и затонула якобы груженная авиационными запасными частями баржа. В действительности в трюме лежали детали сбитых английских самолетов. Такая дезинформационная акция значительно укрепила доверие Лондона к своим сетям, после чего СОЕ передал агентуре приказ об уничтожении 14 видных коллаборационистов. Среди них были президент банка Нидерландов и его заместитель, начальники организационного и пропагандистского отделов местной фашистской организации НСБ, региональный руководитель НСБ в Дренте, командир полувоенных добровольческих формирований ВА, глава Голландского трудового фронта, руководитель местных СС и другие заметные фигуры. Этого абвер допустить не мог, и по каналам радиоигры Гискес втянул британцев в бесконечные проволочки. В центр ушла информация о сильной охране объектов покушения и необходимости присылки для решения поставленной задачи команды из специально подготовленных боевиков. В абвере точно знали, что такой группы у СОЕ нет, и настаивали на ее прибытии. В результате к середине декабря тема затихла сама собой.

Однако еще до этого, 30 апреля 1942 года, Габбинс доложил Хэмбро о том, что голландские власти не знают, на какую из своих подпольных групп они могут положиться без риска попасть на агентуру противника. В качестве меры безопасности было принято решение направить в Нидерланды контрразведывательную миссию в составе К. Беукема Тое Ватера (“Кале”) и С. Дрооглевер фортуйна (“Мэнголд”). Они были арестованы при приземлении 26/27 июня 1942 года и казнены в Маутхаузене в сентябре 1944 года. Все это произошло из-за элементарной ошибки: забрасывавшиеся для проверки сетей СОЕ “Кале” и “Мэнголд”, о прибытии которых центр намеренно не сообщил агентуре “в поле”, вылетели в одном самолете вместе с агентами Й. Буйзером (“Шпинат”), Г. Жамброузом (“Мэрроу”), Й. Буккенсом (“Мэрроу II”), Г. ван Хемертом (“Лик А”) и Р. Йонгели (“Пэрсли”). Всех их ожидали немцы, внезапно для себя захватившие на двух человек больше, чем планировали. В середине февраля 1943 года два пьяных эсэсовца из охраны проговорились на вечеринке, что немцы арестовали в Голландии десятки британских агентов и захватывают все присылаемое для них снабжение. Присутствовавший там же участник Сопротивления В. Кик зафиксировал эту информацию и по цепочке передал ее в Лондон, но до СОЕ она не дошла, поскольку одним из звеньев оказался двойник СД ван дер Ваальд. Реальное подтверждение опасений поступило от агентов СОЕ П. Дурлейна (“Спраут”) и Джона Бернарда Уббинка (“Чайв”), арестованных при приземлении 29/30 ноября 1942 года и в ночь на 29 августа следующего года сумевших сбежать из тюрьмы гестапо. Побег был усложнен совершенной незадолго до этого неудачной попыткой ван ден Гиссена. Человек огромной физической силы, он голыми руками сломал решетку своей камеры и выскользнул наружу, однако был пойман на территории тюрьмы. Немцы предупредили всех участвовавших в радиоигре заключенных, что при повторении таких ситуаций данные им гарантии сохранения жизни автоматически отменяются. Были введены новые правила, согласно которым в 20.00 обитатели камер должны были снимать обувь и брюки и выкладывать их в коридоре перед своими дверями. Уббинк и Дурлейн не были знакомы друг с другом, но содержались в соседних камерах и смогли наладить связь через небольшое отверстие в стене.

Они заметили, что после раздачи ужина, происходившей с 18.00 до 18.30, в помещении оставался всего один солдат СС, по состоянию здоровья непригодный к строевой службе. Агенты на цыпочках выбрались мимо задремавшего охранника и спрятались в туалете, где убедились, что поверхностно проведенная поверка не выявила их отсутствие. Под прикрытием дождя Уббинк и Дурлейн перелезли через стену и прошли в порванной на колючей проволоке одежде более 10 километров до известной им явочной квартиры. Однако она находилась в магазине, который ночью, естественно, был закрыт. Агенты рискнули довериться настоятелю ближайшей католической церкви, который в конечном итоге связал их с Сопротивлением и помог выбраться из страны. Обоим сильно повезло, поскольку они совершенно случайно попали на одну из немногих оставшихся неизвестными немцам линий эвакуации. Уббинк и Дурлейн более пяти месяцев добирались из Голландии в Великобританию через Берн и Мадрид, но по прибытии были арестованы МИ-5. Немцы предвидели возможность их попадания домой и по контролируемым каналам заблаговременно довели до сведения СОЕ, что оба агента подозреваются в предательстве. Особенно способствовало этому то обстоятельство, что работавший с Уббинком унтерштурмфюрер Лар из СД своей информированностью о процессе обучения, структуре секции “N”, системах связи и шифрования и т. д. сумел убедить агента в наличии у немцев источника в центральном аппарате СОЕ. Арестованных отпустили на свободу лишь в ноябре, после поступления дополнительных настораживающих сведений.

Дж. Уббинк

С этого момента операция “Нордполь” стала сбавлять обороты. Британцы вначале не могли постичь масштаб катастрофы, полагая, что речь идет о локальных проблемах, однако когда несколько недель спустя они снизили интенсивность радиообмена практически по всем линиям связи, Гискес понял, что игру пора заканчивать. 1 апреля 1944 года, в “День всех дураков” он через 10 британских агентурных передатчиков отправил в Лондон адресованное предыдущему и действующему руководителям секции “N” СОЕ сообщение, для непосвященных выглядевшее простой коммерческой радиограммой: “Господам Бланту, Бингэму и преемникам, Лтд. Вы пытаетесь вести дела в Голландии без нашей помощи. Полагаем, что это несколько нечестно ввиду нашего долгого и успешного сотрудничества в качестве вашего единственного агента. Но не сомневайтесь, что когда бы вы ни намеревались нанести визит на континент, вы можете быть уверены, что будете приняты с тем же вниманием и результатом, как все те, кого вы посылали к нам раньше. Всего хорошего”[89].

Сеймур Бингэм

В Лондоне постепенно стали осознавать глубину провала. Оказалось, что лишь 25 пар диверсантов, засланных в страну голландцами независимо от основной массы агентов, не были расшифрованы еще до своей посадки в самолеты, да и из тех 50 человек не менее десятка погибли или были захвачены в плен. Локализовать провал было невозможно, но он повлек цепочку кадровых перестановок как в голландской, так и в английской разведке. Через нескольких независимых агентов СОЕ попытался выяснить, что же конкретно произошло в Нидерландах, однако успеха не добился. Руководитель секции “N” Бингэм передал дела Добсону и был отправлен в Австралию, поскольку на европейском театре военных действий его присутствие было явно нежелательно.

Р. И. Добсон

Центральная разведывательная служба эмигрантского правительства Нидерландов была распущена еще ранее, и теперь всю тяжесть ответственности за последствия произошедших провалов понес руководитель Военного бюро приготовлений к возвращению (БМВТ) де Брюйн. Указом королевы Вильгельмины создавалась новая разведывательная организация под названием Бюро разведки (БИ). В правительстве вспомнили также и о давнем партнере британцев генерале ван Ооршоте и поручили ему руководство вновь созданным курировавшем военную разведку Бюро по специальным операциям (ББО). Обе структуры немедленно переориентировались на американцев, с которыми попытались установить сотрудничество вместо англичан. Организации Сопротивления ОД, КП и РВВ создали объединенную сеть под кодовым обозначением “Дельта”, с сентября 1944 года официально вошедшую в состав голландских вооруженных сил с подчинением ее руководителя принца Бернхарда верховному главнокомандующему экспедиционными силами в Европе генералу Эйзенхауэру. Казалось подпольные и разведывательные группы постепенно восстанавливались, и в преддверии высадки союзных войск на них были возложены задачи сохранить наиболее уязвимые объекты инфраструктуры, имевшие стратегическое и общенациональное значение. Агенты-проводники парами забрасывались через линию фронта, принося с собой информацию о расположении минных полей и огневых точек германских войск.

Однако секретные службы союзников по антигитлеровской коалиции, казалось, преследовал в Нидерландах и Бельгии злой рок. К концу 1944 года немцы разгромили значительную часть сил “Дельты”, захватив, помимо прочего, 15 радистов и столько же британских разведчиков. Провала не избежала и агентура разместившейся в Лондоне голландской секции ОСС, в штате которой вначале состоял единственный офицер Ян Лэверидж.

В июле 1944 года служба разведки Верховного штаба союзных экспедиционных сил (СХАЕФ) получила в оперативное подчинение американскую группу “Мелани” из шести офицеров и десяти рядовых. Ее задачи вписывались в круг интересов оперативной разведки. Собственно, во время наступления даже в глубоком тылу противника, как правило, не следует ожидать какого-либо результата от стратегических разведывательных операций, если таковые и удастся организовать. Начиная с 15 августа 1944 года, группа “Мелани” должна была выяснять состав и дислокацию германских сил в глубине укрепленной “линии Зигфрида”, расположение штабов и командных пунктов противника любого уровня, органов экономического управления и архивных хранилищ, а также собирать информацию о руководителях рейха от высшего до низшего звеньев. В своей части задания военный министр Нидерландов предписал им производить “передачу информации, полученной от сетей голландской военной разведки, пытаться вербовать агентуру и расширять голландские сети на территорию Германии”[90]. Американцы с различной степенью успеха выполняли свои задания, но не сумели справиться с обеспечением амбициозного плана командующего британскими экспедиционными силами генерала Монтгомери “Маркет Гарден” по охвату Рура с левого фланга. Первая часть операции под названием “Маркет” представляла собой масштабную воздушно-десантную операцию по захвату семи мостов через каналы и реки Маас, Ваал и Нижний Рейн. Это дало бы возможность провести вторую часть — операцию “Гарден”, в ходе которой прошедший по захваченным мостам британский бронетанковый корпус должен был овладеть значительной территорией страны в районе Арнема. Несомненным успехом голландских и бельгийских спецслужб и в некоторой степени СОЕ являлась организованная в этих двух странах забастовка, парализовавшая железнодорожное сообщение на их территориях. “Радио Оранж” из Лондона призвало железнодорожников прекратить работу, и в полночь после начала операции все поезда остановились. В Западной Европе немцы обеспечивали безопасность тыла иными методами, чем на Востоке, и забастовщики пострадали только от прекращения выплаты заработной платы. Отчасти эти убытки компенсировались им по каналам СОЕ, тайно доставлявшем из Великобритании деньги для железнодорожников. Нарушенные коммуникации значительно снизили возможности германского командования по перегруппировке сил, и тогда движение восстановили с помощью присланных из рейха гражданских специалистов, которым помогали солдаты. В качестве репрессивных мер по отношению к населению Нидерландов немцы запретили любые перевозки по внутренним водным путям и поставили на прикол все речные баржи. Это подорвало систему продовольственного снабжения страны и зимой 1944/1945 года привело к гибели от голода 16 тысяч голландцев.

Арнемская воздушно-десантная операция была самой грандиозной из проведенной союзниками за всю войну. Высадка продолжалась в течение двух дней. 17 сентября 1944 года десант перевозили 1544 транспортных самолета и 491 планер, на следующий день для этого были использованы 1360 самолетов и 1203 планера. Они доставили парашютным и посадочным способом в тыл боевых порядков немцев 34876 человек, 568 орудий, 1296 автомобилей и 5227 тонн различных грузов. С воздуха высадку обеспечивали 1113 бомбардировщиков и 1240 истребителей. Увы, она обернулась сокрушительным разгромом, главной причиной которого являлось плохое разведывательное обеспечение действий войск. В Голландии в очередной раз произошла цепочка провалов агентуры и досадных случайностей, в Лондоне была неправильно истолкована информация, полученная по каналу “Ультра” и слишком оптимистично оценены результаты воздушной разведки. Ошибочные прогнозы погоды дополнялись плохой топографической разведкой ландшафта и неправильной оценкой пропускной способности дорог. Из-за обоснованных опасений инфильтрации немецкой агентуры в местные организации Сопротивления их данные о присутствии в районе высадки масс немецких войск были сочтены дезинформацией. Все это в итоге привело к одному из крупнейших за всю войну разведывательных провалов. Легко вооруженные десантники попали прямо к боевым порядкам двух танковых дивизий СС и понесли потери в 10,5 тысяч человек убитыми и пленными. Естественно, наступление британских танкистов также захлебнулось.

С подачи известного голландского контрразведчика Ореста Пинто провал операции “Маркет Гарден” часто увязывают с предательством одного из руководителей Сопротивления Кристиана Линдеманса, за свои огромные размеры прозванного “Кинг Конгом”. Пинто утверждал, что изменник передал немцам планы высадки десанта и тем самым обрек на гибель и плен тысячи солдат и офицеров союзных войск, однако последующие непредвзятые исследования американских и канадских историков, а также расследование, произведенное голландской парламентской комиссией, показали ошибочность этого мнения. Хотя “Кинг Конг” действительно работал на германскую контрразведку, выдать информацию о “Маркет Гардене” он просто не мог по причине абсолютного незнания о ней. В настоящее время полностью доказано, что ни англичане, ни американцы не ставили его или его коллег в известность о своих планах. Правда, официальная история голландского Сопротивления все же гласит, что Линдемане предупредил немцев о готовящейся операции, однако ее авторы тут же заключают, что те ему не поверили. Хотя работа “Кинг Конга” на противника являлась достоверным фактом, и после войны он был казнен за государственную измену на основании неопровержимых улик, арнемскую трагедию относить на его счет не следует. Немцы действительно располагали одним агентурным сообщением о планируемой высадке, поступившим из Стокгольма 16 сентября, но на его основании уже ничего нельзя было успеть сделать, поэтому никакой заслуги германских спецслужб в этой победе вермахта и СС нет.

После разгрома десанта группа “Мелани” не прекратила существование и даже добилась некоторых локальных успехов. Наибольшим из ее достижений было вскрытие намерений немцев применить во время арденнского контрнаступления 1944 года подразделения, переодетые в американскую и английскую военную форму и снабженные соответствующей техникой и вооружением (операция “Гриф”). В актив американских разведчиков можно зачислить обнаружение нескольких стартовых позиций ракет V-2 и дислокации командных пунктов, в том числе поезда рейхсмаршала авиации Германа Геринга. Уже после перебазирования штаба группы в Эйндховен ее сотрудники и некоторые привлеченные голландские агенты занимались визуальной разведкой результатов стратегических бомбардировок. Естественно, “Мелани” являлась далеко не единственным разведывательным органом, обеспечивавшим потребности частей в получении информации о противнике и выполнявшим специальные задания. Как уже указывалось, созданная 23 марта 1943 года Штаб-квартира специальных сил (СФХК) приняла на себя руководство ведением разведки, диверсионными и партизанскими операциями на ТВД. Ей подчинялись Отряды специального назначения (СФДет), приданные следующим соединениям:

— 1-й СФДет — 2-й британской армии;

— 2-й СФДет — 5-й канадской армии;

— 3-й СФДет — 21-й группе армий;

— 4-й СФДет — 17-й американской армии;

— 10-й СФДет — 1-й американской армии;

— 11-й СФДет — 3-й американской армии;

— 12-й СФДет — 1-й американской группе армий;

— 13-1 СФДет — 9-й американской армии.

Кроме того, в операции “Маркет” участвовали четыре группы “Джедбург”:

— “Эдуард” (подчинена штабу воздушно-десантного корпуса);

— “Дэниел” (подчинена штабу 102-й воздушно-десантной дивизии США);

— “Кларенс” (подчинена штабу 82-й воздушно-десантной дивизии США);

— “Клод” (подчинена штабу 1-й британской воздушно-десантной дивизии).

Достигнутые ими некоторые успехи, однако, менее всего заключались в получении информации о противнике. Основными причинами этого являлись отсутствие налаженной радиосвязи со своими штабами и фактический разгром разведывательных сетей местных организаций Сопротивления. Для восстановления каналов связи с группами РВВ и КП были сброшены с парашютами семеро агентов, но места назначения смог достичь лишь Герт де Геде (“Ромми”). Четверо погибли в сбитом самолете, а еще двоих немцы захватили почти сразу после приземления. Разработанные специально для групп “Джедбург” У1В-радио-станции немедленно отказались работать, поэтому связь смог поддерживать лишь радист “Эдуарда” Лен Уиллотт, бывший агент СОЕ в Греции, по собственной инициативе взявший в личный багаж старый коротковолновый передатчик. Ситуацию едва не спасло случайное обнаружение в Нейменгене не замеченной немцами междугородной телефонной линии. Одна из групп “Джедбург” передавала по этому каналу сообщения в штаб в Арнеме, однако вскоре информация об этом просочилась в прессу, после чего о ней узнали немцы. Группа “Кларенс” мобилизовала до 350 голландских добровольцев для строительства взлетно-посадочной полосы, но на этом ее вклад в операцию и закончился. С самого начала она понесла большие потери, поскольку была выброшена в район концентрации германских войск и в значительной степени утратила боеспособность. Два из трех транспортных самолетов, на которых летели бойцы группы “Дэниел”, были подбиты, и десантники выпрыгнули из них без груза, в том числе без передатчиков. Группа “Клод” сразу же вступила в бой и действовала как боевое подразделение по захвату моста, а разведывательные задачи выполнить не смогла. Зато важную роль в зафронтовых операциях сыграла бригада САС, состоявшая из двух британских и двух французских полков.

Все перечисленное было не более, чем частично удавшимися текущими войсковыми разведывательно-диверсионными операциями. Весьма важным направлением деятельности СОЕ являлась борьба с применением немцами с территории Нидерландов по Бельгии самолетов-снарядов V-1 и баллистических ракет V-2. Эта страница войны осталась в тени по сравнению с ударами по Лондону, однако простая статистика показывает всю серьезность проблемы. Всего из этого региона было проведено не менее 10 тысяч пусков V-1, из которых на Антверпен упали 4248. Город также подвергся ударам 1712 V-2, убивших 4229 человек, в том числе 714 военнослужащих из состава сил вторжения. Наиболее губительным было попадание 16 декабря 1944 года ракеты V-2 в переполненный кинотеатр, повлекшее гибель 296 военных и 271 гражданских лиц. Практически с той же интенсивностью ракеты падали на Льеж и Брюссель. Приходится констатировать, что в борьбе с этим оружием в Нидерландах достижения СОЕ, как и других спецслужб союзников, оказались практически нулевыми.

В целом следует признать, что если оперативная разведка в регионе была отчасти успешной, то в части стратегической разведки и наступательной контрразведки Нидерланды стали символом безоговорочной и абсолютной победы германских секретных служб над разведывательными органами Британии, Голландии и отчасти Соединенных Штатов Америки.

2. НЕИЗВЕСТНАЯ БЕЛЬГИЯ

В отличие от голландцев, бельгийцам германская оккупация была хорошо знакома. В Первую мировую войну, несмотря на мужественное сопротивление, их армия потерпела поражение, и страна на несколько лет оказалась во власти немцев. К 1940 году немало ветеранов войны еще пребывали в строю, однако силы противников были даже более неравны, чем раньше, и вермахт, обошедший с севера “линию Мажино”, потратил на захват Бельгии менее трех недель. Страна не получила статус управляемого из Берлина рейхскомиссариата, а являлась номинальным королевством. Монарх Леопольд III не смог или не пожелал эвакуироваться и сам объявил себя добровольным узником, но от престола не отрекся. Это не позволяло легитимным путем сменить государственный строй, а нарушать конституционный порядок немцы по ряду причин не желали. В реальности верховная власть была сосредоточена в руках германского главнокомандующего генерала фон Фалькенхаузена, а президентом военной администрации Бельгии стал бригадефюрер СС Эггерт Реедер. Контрразведывательное обеспечение расквартированных на территории страны частей и учреждений вермахта осуществляло АСТ-Бельгия, созданное 18 мая 1940 года в Брюсселе. До конца 1941 года его возглавлял подполковник Дишлер, затем полковник Шервес, а с апреля 1943 по март 1944 года — подполковник Шольц. Наступательная контрразведка относилась к компетенции секции Ш“ Ф” под руководством майора Меринга и его заместителя Отто Вейна. Теоретически секция Ш“ Ф” в Нидерландах курировала работу бельгийских коллег, но ее занятость в операции “Нордполь” была столь плотной, что бельгийские проблемы были целиком отданы на откуп местному ACT.

В народе был силен дух свободы и презрения к “бошам”, поэтому первые группы Сопротивления начали стихийно создаваться практически сразу же после оккупации. Всего в стране зафиксировано существование двух военных организаций “Секретная армия” (АС) и “Бельгийский легион” (АБ), а также девяти гражданских, именовавшихся, однако, в военном стиле:

— “Независимый фронт освобождения (ФИА);

— “Партизаны” (подчинялась ФИА);

— “Армия патриотической милиции” (подчинялась ФИА);

— “Национальное бельгийское движение” (МНБ);

— “Военная организация бельгийского сопротивления” (ОМБР);

— “Освободительная армия” (АА);

— “Нола” (группа саботажа);

— “Г” (группа саботажа);

— “Хоттон” (группа саботажа).

Все они, за исключением организованной СОЕ “Нолы”, возникли самостоятельно. Хотя британцы и стремились взять движение Сопротивления под свой контроль, это им не слишком удавалось из-за неконструктивной позиции эмигрантского правительства Бельгии. История взаимоотношений различных вовлеченных в этот процесс организаций описана в главе, посвященной Великобритании. Кроме оперативных соображений, на организацию подпольной работы в Бельгии существенное влияние оказали военно-географические особенности этого театра. Две трети территории страны весьма схожи с Нидерландами и представляют собой открытую густонаселенную местность, сильно пересеченную естественными и искусственными водными преградами. Это изначально предопределяло упор СОЕ на городские группы и резидентуры и исключало возможность партизанских действий по типу Югославии, Греции или некоторых районов Франции. Зато оставшаяся треть страны была занята лесистым горным массивом Арденн и вполне подходила для классических партизан. Относительная близость региона к авиабазам в Великобритании позволяла доставлять парашютистов в точки сброса значительно быстрее, чем это требовалось для достижения, например, Польши или Чехословакии. Направляемым в Бельгию агентам не приходилось лететь в течение десяти часов в неотапливаемом отсеке и в полузамерзшем состоянии прыгать в ночь навстречу неизвестности, тогда как сам самолет на обратном пути неизбежно встречал наступающий рассвет и с ним — ПВО противника. Хотя в Бельгии, Нидерландах и на севере Франции располагались аэродромы ночных истребителей люфтваффе, создававших угрозу для самолетов союзников, в целом Бельгия была достаточно удобно расположена для проведения в ней разведывательных и специальных операций. Однако выполнять их должны были конкретные люди, а в начальном периоде их катастрофически не хватало.

Первый агент был направлен в страну еще до создания СОЕ секцией “D” МИ-6. Бельгийский бизнесмен Морис Симон, ранее периодически работавший на французскую СР, 18 июня 1940 года был тайно высажен на французском побережье Бискайского залива и направился на родину, якобы стремясь возвратиться к проживавшим там жене и двум детям. Агента снабдили 5 тысячами французских и 40 тысячами бельгийских франков и поставили ему задачу сбора продовольственных карточек и других оккупационных документов и изучения возможностей и перспектив распространения нелегальных пропагандистских изданий. Способы связи с Симоном не были оговорены. Агент успешно прибыл на место и устроился на работу в фирму, торговавшую посевным материалом, однако вскоре засветился и в середине 1941 года был арестован. Немцы настолько высоко оценили его стремление сотрудничать с ними, что не только не подвергли никакому наказанию, но и зачислили его в штат органа тайной полевой полиции (ГФП), действовавшего во Франции и Бельгии. На этой должности Симон всегда старался предупредить потенциальных жертв о предстоящем им аресте и многих спас. В августе 1942 года агент бежал и сумел вернуться в Лондон, не выполнив задания, но доставив англичанам весьма полезные сведения о методах работы ГФП.

Одним из главных вопросов в организации специальных операций являлся подбор кандидатов в агенты для работы в оккупированной Европе. Не составляла исключения и Бельгия. В середине августа 1940 года в одном из военных лагерей в Западном Уэльсе содержались около 350 бельгийских солдат, сумевших ускользнуть от захвата в плен в Дюнкерке. Однако ввиду неконструктивной позиции эмигрантского правительства и “Сюртэ” этот вербовочный контингент оставался для британцев недосягаемым в течение более полугода, и уже заканчивающая свое существование секция “D” смогла отобрать из него для организовывавшегося СОЕ лишь 6 человек. Наиболее обширную вербовочную базу представляло собой местное население, но до него следовало еще добраться. Историк СОЕ М. Р. Д. Фут следующим образом характеризует обстановку в стране: “В 1941 году Бельгия кишела потенциальными участниками Сопротивления, не имевшими ни оружия, ни чувства конспирации, которые скапливались в кафе для организации заговоров, и потенциальными информаторами, посещавшими те же кафе в поисках слухов, которые можно было пересказать немцам и таким образом извлечь выгоду для себя”[91]. Зачастую выбор вербовщиков оказывался ошибочным. Именно так и произошло, например, с потерявшим руку под Дюнкерком офицером бельгийского флота Гастоном Херми (“Индепенденс”). Он получил задание вернуться на родину кружным путем через Испанию и Францию, приступить к изучению состояния коммуникаций и ожидать прибытия радиста. Агент отправился из Ливерпуля в Гибралтар, а в Испании, как впоследствии выяснилось, рассказывал всем о полученном им секретном задании. В Бельгию Херми прибыл с грузом пакетов и писем, переданных ему новыми приятелями из германского посольства в Мадриде. Стало ясно, что несостоявшийся агент предал британцев и использовал средства СОЕ исключительно для финансирования своего проезда домой. Первоначально в организации решили его устранить, но по здравом размышлении оставили эту идею и просто более не выходили с “Индепенденс” на контакт.

Как уже указывалось, первоначально агентурно-оперативная работа на территории Бельгии относилась к сфере действия французской секции “F” СОЕ, в которой эта задача была отодвинута на второй план. Поэтому 19 декабря 1940 года специально для работы в Бельгии и попутно в оккупированном немцами Люксембурге была организована секция “Т”. Первым агентом новой структуры являлся Эмиль Тромме (“Цесаревич”), высадка которого оказалась крайне неудачной и наложила негативный отпечаток на весь дальнейший процесс сотрудничества спецслужб Бельгии и Великобритании. Его планировали выбросить с парашютом в районе германской границы, однако из-за ошибки штурмана в ночь с 12 на 13 мая 1941 года Тромме приземлился на территории рейха в 30 километрах от Аахена. Летчики не нажали также кнопку сброса груза, и агент оказался на земле без запасной одежды и передатчика. Немедленно по приземлении он обнаружил, что высадился внутри периметра лагеря для военнопленных, но сумел бежать и некоторое время скрывался. 4 октября 1941 года немцы арестовали его и через неполные пять месяцев казнили.

Вербовочная работа СОЕ продолжалась. В марте 1941 года из числа упоминавшихся бельгийских солдат в Западном Уэльсе отобрали еще 28 человек, но после собеседования годными к агентурной работе были признаны лишь несколько из них. Все же до конца года из 350 человек на задание отправились более 50. Практически все они погибли или были арестованы, вернулись лишь граф П. де Лидекерк (“Колье”), а позднее А. Венделен (“Мандамус”), Л. Ливио (“Лемур”) и Ж. Панс (“Тоад”). Неудачи преследовали едва ли не всех забрасываемых в Бельгию агентов. В ночь с 6 на 7 июля 1941 года католический священник отец Журден (“Опинион”) и его радист Арман Леблик (“Муншайн”) направлялись на аэродром, и уже по дороге последний внезапно решил исповедоваться. В преимущественно протестантской Англии католического храма поблизости не оказалось, а резидент не имел права открывать свою принадлежность к церкви. Однако в итоге сделать это все же пришлось, Журден отпустил Леблику грехи, и они вылетели по назначению. В момент высадки “Опинион” сильно разбил лицо о люк самолета, а “Муншайн” повис за бортом на не сработавшем вытяжном тросике. После ряда попыток летчики смогли втянуть обратно радиста, к этому моменту уже умершего из-за мороза и испытанного шока. В случае возврата тела на аэродром о случившемся необходимо было доложить гражданским властям, что было чревато рассекречиванием не только данной конкретной операции, но и всей организации, поэтому его выбросили в море.

Высадившийся с парашютом 12 августа 1941 года Арман Кампьон (“Перивиг”) уже через две недели был арестован и предал Гая Стинглхамбера (“Мусджид”), Альфонса Де-льмейра (“Кантикл”), сержанта Дефлема (“Мул”), Л. Каанена (“Сэйбл”) и Ж. Пикара (“Лэмб”). Сам Кампьон погиб 7 сентября при случайном попадании авиабомбы в тюрьму в Брюсселе, где он содержался. Одни провалы тянули за собой другие. Арест Г. Ааренса (“Интерсекшн”) 27 марта 1942 года повлек за собой провалы В. Лемменса (“Коала”), Е. ван Лоо (“Оцелот”), Ф. Моро (“Койот”), В. Пасселека (“Инкампарэйбл”), Р. Копинна (“Мастиф”), П. Остерриета (“Платипус”) и Ж. Каррье (агент секции “DF”, захвачен в Париже). В результате провала Ж. ван Хорена (“Терьер”) 3 апреля 1942 года к немцам попали Р. Вутерс (“Монгуз”), О. ван Импе (“Арборетум”), у. Флотте (“Линкс”), В. Бер-нерд (“Минк”) и впоследствии бежавший М. Хоубен (“Шамуа”). В результате собственных провалов в Бельгии, кроме упомянутых, были арестованы агенты Ж. Кассар (“Хайерлинг”), Ж. Шохье (“Конъюгал”), X. Верхаген (“Ромбоид”), Р. Серф (“Тайгер”), А. Леуро (“Ла-кер”) и агент НКВД СССР Я. Крюйт (“Бургунди”), а во Франции — Е. Куртен (“Маус”), Ж. Деталь (“Джипси”), Е. Вампах (“Вермийон”, первый арест), А. Шутен (“Уорктин-тон”) и С. Клазе (“Булл”).

Достаточно драматична история Гая Стинглхамбера (“Мусджид”). СОЕ полагал его арест следствием успешной работы германских пеленгаторов, однако в действительности все обстояло иначе. Его радист Оскар ван Импе (“Арборетум”) сжег передатчик, по ошибке включив его в Брюсселе в сеть переменного тока, и резидент остался без связи. Пытаясь получить запасную рацию, о необходимости присылки которой он по запасному каналу сообщил в Лондон, Стинглхамбер провел 87 ночей в Арденнах в ожидании самолета, который так и не прилетел. Вместо этого центр замкнул на него линию связи Кампьона, что, как уже указывалось, завершилось арестом разведчика.

В самолете, доставившем Стинглхамбера в Бельгию, находилась еще одна пара агентов СОЕ: Я Маус (“Аутпост”) и его радист Андре Фонк (“Балаклава”). 12 мая 1942 года его передатчик был запеленгован, и после трехчасового поиска группе захвата удалось взять оператора прямо на ключе вместе с шифрами. Фонк связывался с Лондоном из расположенной в его родном доме кузницы. Несмотря на избиения и угрозу расстрела родителей, в течение нескольких дней радист не давал показаний. Неожиданно на его адрес поступило письмо, в котором упоминался “Леон” — кодовая подпись Фонка, причем из контекста становилось совершенно ясно, что это именно он. По марке и другим признакам контрразведчики быстро нашли и арестовали грубо нарушившего требования конспирации отправителя, которым являлся резидент “Аутпост”. Его арестовали и 8 июля казнили, но до того Маус успел выдать агентов Н. Бодсона (“Спрингбок”) и Ж. Стеркманса (“Уоллоуби”). Фонка также приговорили к смертной казни, однако вместо этого отправили в концлагерь, где ему удалось дожить до конца войны.

Подобных эпизодов в Бельгии было множество. Из заброшенных в период до конца 1942 года 58 разведчиков были арестованы 39 (из них не дожили до конца войны 25), погибли или пропали без вести 5, вернулся, не приступив к работе 1, совершил предательство по собственной инициативе 1. Из 12 заброшенных до октября 1942 года радистов погибли в зоне высадки или были арестованы 9, 1 (А. Леблик) умер в самолете, 1 из оставшихся на свободе (Ф. Вергухт) не имел передатчика и лишь 1 (X. Верхаген) выполнил задание и благополучно возвратился обратно[92]. Самые тяжелые потери пришлись на 1942 год, в течение которого немцы захватили 32 из 36 заброшенных в страну агентов СОЕ, 14 из 16 сбросов снабжения, и со второй половины года вели с англичанами радиоигру практически через все действовавшие линии связи (8 из 8 в III квартале и 7 из 8 в IV квартале года)[93]. Более тяжелая статистика потерь наблюдалась только в Нидерландах. К примеру, во Франции из числа 470 заброшенных секцией “F” агентов не вернулись 109, что пропорционально значительно меньше. Прискорбнее всего было то, что руководство секции “Т” в подавляющем большинстве случаев не знало о провалах и в результате успешных радиоигр германской контрразведки пребывало в ложной уверенности относительно успешной работы своих резидентур и достижений групп Сопротивления.

Случались и истории совершенно иного рода. До сих пор не рассекречены подлинные имена агентов — кадровых британских офицеров под кодовыми обозначениями “Рэт”, “Гоат” и “Воул”, заброшенных в апреле 1943 года совместно секциями “F” и “Т” для создания линий эвакуации из Брюсселя на юг Франции, откуда эвакуируемых предполагалось забирать самолетами “Лизандер”. Следует отметить, что понять замысел СОЕ в данном случае сложно, поскольку эти машины с аэродромов в Марокко лишь с большим трудом могли достигать планируемых точек посадки около Лиона и возвращаться обратно. Ограниченный запас горючего не позволял им совершать маневры уклонения, поэтому существовал большой риск падения в море из-за его выработки на обратном пути. Возможно, бессмысленность задания наложила свой отпечаток на дальнейшие действия этой миссии. Радиооператоры “Рэт” и “Гоат” высадились 14/15 апреля, их резидент “Воул” последовал за ними на следующую ночь, но его никто не встретил, что и послужило причиной первого конфликта внутри группы. “Рэт” докладывал позднее, что очень скоро у резидента произошел нервный срыв, в результате которого он неделями не выходил из своей комнаты. В последний раз его видели в середине мая, когда он покидал дом вместе с двумя другими членами группы. В июне “Гоат” был уже в Париже, где широко жил на деньги СОЕ, постоянно водил к себе случайных женщин, хвастался им, что работает на секретную службу, показывал рацию и даже устанавливал в их присутствии связь с Лондоном. Одна из подружек разведчика пришла в ужас и по секрету сообщила ему, что ее присутствовавшая в той же комнате подруга, по всей вероятности, работает на гестапо. Тогда “Гоат” с помощью девушки задушил возможного информатора и закопал ее тело. Впоследствии выяснилось, что погибшая не имела никакого отношения к оккупационным властям или их учреждениям. Как и следовало ожидать, такой образ жизни привел его к аресту 9 ноября 1943 года, в том же году он был расстрелян. “Рэт” сумел возвратиться в Великобританию в сентябре того же года. После войны англичане всерьез занялись поиском пропавшего резидента и вскоре нашли человеческие останки в колодце того же дома, где до мая 1943 года проживала вся группа. Привезенная во Францию жена разведчика по сохранившимся приметам опознала тело своего мужа. Допрошенный “Рэт” показал, что помог “Гоату” застрелить “Воула”, в стойкости которого они сомневались.

На операциях в Бельгии весьма губительно сказывался так называемый синдром малой страны, когда вербовочная база была столь мала, что потенциальные агенты зачастую прекрасно знали друг друга. Потом они сталкивались в процессе обучения, нередко летели в зону выброски в одном самолете и, как следствие, на месте нередко контактировали между собой. Губительность такой практики с точки зрения безопасности совершенно очевидна, но человеческий фактор оказывался сильнее правил и соображений здравого смысла. Оказавшиеся на трудной и опасной нелегальной работе резиденты, агенты и радисты инстинктивно тянулись к психологической разгрузке в ходе общения, а результатом этого часто становились групповые провалы. Германская контрразведка контролировала не менее половины действовавших в каждый период линий связи СОЕ и соответственное количество групп и организаций Сопротивления. Впрочем, немцы также не знали подлинную картину событий и зачастую оставались пленниками собственных ложных представлений. Вскоре после окончания войны В. Флике утверждал: “За весь 1940 год в Бельгии не был захвачен ни один передатчик, хотя немцы располагали свидетельствами работы многих станций в этом регионе”[94]. В действительности в 1940 году в Бельгии британских радистов просто не было, поэтому захватать их было весьма проблематично. Неясно, однако, о каких агентурных передатчиках упоминает бывший радиоконтрразведчик. Как мы уже видели, это не могли быть рации СОЕ или МИ-6. Советские агенты-радисты в Бельгии не выходили в эфир до июня 1941 года (действия советской разведки в Бельгии рассматриваются в главе “Красный оркестр”). Группы Сопротивления могли выходить в эфир только эпизодически, поэтому считать их “многими станциями” оснований нет. Остается предположить, что либо Флике желал преувеличить силы противника, либо просто германская аппаратура, как это зачастую случалось, засекала пеленги со значительными ошибками. Следует отметать, что процитированная книга содержит множество ошибок и неточностей, на часть из которых обращается внимание читателя в различных главах данной книги. Заслуживает, однако, внимания утверждение Флике о том, что первые сведения о создании в Великобритании Исполнительного органа специальных операций и его внутренней структуре были добыты немцами именно в Бельгии. Не исключено, что это действительно так, поскольку первый совершивший предательство агент СОЕ Гастон Херми (“Индепенденс”) окончательно перешел на сторону противника в этой стране. Германская контрразведка провела в Бельгии как минимум три масштабные радиоигры с англичанами, по аналогии с “Красным оркестром” названные “Lagerkapelle”, “Patriarchenkapelle” и “Depot Kapelle”. Первая из них в октябре 1944 года помогла выйти на действовавшие на севере Франции подпольные группы, а вторая, относящаяся к тому же периоду, выявила группы в Эйфеле, Хунсрюке и Сааре. Игра “Депо” прошла в Брюсселе в мае того же года и позволила немцам получить много информации о бельгийской “Секретной армии” (АС).

Флике совершенно прав в своих утверждениях об обнаруженных в Бельгии резидентурах британской разведки, осуществлявших свою деятельность одновременно и на территории Франции, но ошибается, упоминая в этом же контексте Люксембург, куда СОЕ агентуру практически не забрасывал. Это не могли быть и американцы, поскольку интерес ОСС к “северным землям” был невелик. Офицеры связи Бюро стратегических служб с секциями “N” (Лайк Мортлок) и “Т” (капитан Альфред Роджерс) были прикомандированы к ним лишь осенью 1943 года. Американцы также предпочитали поддерживать связи на уровне руководителей спецслужб этих государств, однако почти не участвовали в полевых операциях. За всю войну лишь семеро агентов ОСС попали в Нидерланды (среди них Ж. Олмстед, М. Солленбергер, Л. Уилмотт, В. Бейнон, X. Тодд и П. Виккери), но все они либо входили в состав групп “Джедбург”, либо были прикомандированы к армейским воздушно-десантным частям. В Бельгии ни одного американского агента не было вообще.

С января 1944 года чаша весов тайной войны в Бельгии склонилась на сторону союзников. Причины этого были те же, что и во Франции и Нидерландах: Германия просто не могла более противостоять ресурсам своих противников, постепенно переламывавших ход событий в свою пользу. Кроме того, британцы неплохо финансировали свои секретные операции. По состоянию на 28 сентября 1944 года бельгийское направление СОЕ получило на эти цели сумму, эквивалентную 69766 фунтам, 6 шиллингам и 11 пенсам, тогда как голландское — 556239 фунтам и 5 шиллингам[95]. Однако немецкая контрразведка была все еще эффективной: из 91 заброшенного в страну в этом году агента СОЕ 33 были арестованы, а 15 погибли при выполнении заданий или в процессе переброски. Следует отметить, что в Бельгии агенты СОЕ, попадавшие не к германским, а к бельгийским властям, имели шансы получить освобождение за выкуп. Это сохранило жизнь нескольким десяткам из них и в дальнейшем спасло от тюремного заключения за сотрудничество с оккупантами не одного чиновника полиции.

Весьма способствовало развитию наступления союзников попадание антверпенских доков в их руки в неповрежденном состоянии. Долгое время это считалось заслугой СОЕ и групп Сопротивления, однако позднейшие исследования показали, что дела обстояли более прозаично. Доки уцелели из-за нераспорядительности самих немцев, не организовавших как следует их уничтожение. В действительности одной из наиболее удачных акций, организованных в Бельгии движением Сопротивления при участии СОЕ, являлась забастовка железнодорожников, начавшаяся 19 сентября 1944 года после высадки десанта в операции “Маркет Гарден” и завершившаяся только после освобождения страны. Главная железнодорожная линия, соединявшая Рур с Нормандией, проходила через крупные центры саботажа Льеж, Намюр и Шарлеруа. По этой причине немцы зачастую не рисковали перевозить войска из Нидерландов во Францию таким путем и перебрасывали их через территорию Германии. В итоге это оказывалось быстрее и безопаснее. Забастовка имела и побочный эффект: для организации сообщения по Бельгии и Голландии туда прибыли сотни квалифицированных железнодорожников, что создало проблемы с перевозками внутри рейха. Активизировались подпольные группы бельгийского Сопротивления, из которых особенно выделялась тесными контактами с англичанами “Г”. Ее возглавлял Жан Буржерес, в свое время учившийся вместе с направленным для связи с ним из Лондона А. Венделеном (“Мандамус”). Радиооператором СОЕ в организации являлся Жан Бруан (“Мажордом”), арестованный 16 июня 1942 года. После этого связь с Лондоном на некоторое время прервалась, но группа продолжала действовать автономно. Англофилия руководителя “Г” странным образом уживалась с его стремлением к независимости и простиралась настолько далеко, что иногда он именовала свою организацию “Г/ВО”, имея в виду при этом обозначить близость к военному министерству Великобритании (“War Office”). Из всех подпольных структур группа “Г” испытывала наименьшие финансовые затруднения, поскольку постоянно организовывала грабежи банков, почтовых отделений и железнодорожных станций. Буржерес называл эти акции “экспроприациями” по примеру аналогичных действий российских социал-демократов в начале века. Следует отметить, что ограбляемые часто с радостью отдавали тысячи франков на нужды Сопротивления. Вероятно, это происходило потому, что в процессе изъятия денег экспроприаторы сталкивались не с хозяевами предприятий, а с их наемными служащими, благосостояние которых, в принципе, от этого не страдало.

После вторжения англо-американских войск в Европу немцы начали ужесточать оккупационный режим в Бельгии. 27 июня 1944 года они вывезли в рейх короля Леопольда III и большинство членов его семьи. В июле генерал фон Фалькенхаузен передал власть рейхскомиссару И. Грохе, а в августе высшим руководителем СС был назначен Р. Юнглаус. Все это стало уже последними потугами оккупантов, и вскоре Бельгия была освобождена. В отличие от Нидерландов, на это потребовалось немногим более недели, однако и после столь желанного события работа СОЕ в стране не прекратилась, хотя и приобрела иную направленность. Заброшенная ранее группа Р. Верстепена продолжала действовать, но теперь уже на легальных началах, а ее радисты обеспечили связь центрального правительства с провинцией. Бельгия стала передовой базой для заброски агентуры в Голландию и рейх. Для этой цели англичане доставили в аэропорт Брюсселя 50 тонн стрелкового оружия, боеприпасов и средств взрывания, но отдача от них оказалась крайне мала. Зато достижения бельгийского Сопротивления на железнодорожных коммуникациях при приближении союзных войск стали достаточно высоки: 1027 подрывов путей, 52 уничтоженных моста, 91 взорванный локомотив, 62 спущенных с рельс поезда и 218 более мелких эпизодов[96].

СОЕ принимал участие и в послевоенном урегулировании гражданских проблем в стране. Поскольку бельгийская жандармерия практически полностью утратила доверие немцев, незадолго до оставления страны они разоружили ее. В результате реальную власть тут же подхватили вооруженные группировки, чьи намерения совершенно не совпадали с планами прибывшего из Лондона в Брюссель кабинета Пьерло. Левая группировка ФИЛ вообще отказалась сдавать оружие и собралась вооруженной силой обеспечить свое правящее положение. Естественно, на стороне Пьерло были не только симпатии Великобритании, но и ее помощь. По каналам СОЕ британцы поставили его структурам 18 тысяч пистолетов-пулеметов СТЭН, и перевес в силах получили правительственные силы правопорядка. 25 ноября 1944 года жандармы даже обстреляли из автоматического оружия участников устроенных в столице беспорядков и ранили 45 человек. После этого левое движение в Бельгии оказалось полностью подавленным.

* * *

В июле 1941 года заместитель исполнительного директора СОЕ Чарльз Хэмбро решил возложить на секцию “Т” СОЕ, наряду с бельгийским, также и люксембургское направление. Активность на нем была крайне низка. Вермахт оккупировал это государство как бы походя, и в мае 1940 года великая герцогиня Шарлотта с мужем Феликсом Бурбоном-Парма уехали вначале в Португалию, затем в Великобританию и Канаду. В 1943 году монаршая пара возвратилась в Лондон. Гитлер образовал на территории Люксембурга гау Мозельланд и назначил его гауляйтером и одновременно губернатором Густава Симона. Оккупационные власти запретили использование французского языка в качестве государственного, не разрешалось пользоваться и местным диалектом “летцебюргеш”. В 1942 году в стране произошло важное событие: Германия планировала аннексировать Люксембург и присоединить его к рейху, но эти планы были сорваны всеобщей забастовкой населения.

На территории Люксембурга находились заманчивые для СОЕ цели: работавшие на рурском угле и лотарингской руде сталелитейные заводы суммарной производительностью до 2 миллионов тонн в год (1/12 годовой продукции рейха) и большой железнодорожный виадук. Все они сильно охранялись и были недосягаемыми для непосредственного воздействия, поэтому в Лондоне решили нанести удар по пунктам подвоза сырья на заводы. В Люксембурге совершенно отсутствовало местное движение Сопротивления, и по этой причине туда не забрасывались и агенты. В течение всей войны люксембургское направление СОЕ не смогло организовать и провести ни одной боевой акции.

СКАНДИНАВСКИЙ ПЛАЦДАРМ

К Скандинавским странам относятся Исландия, Финляндия, Швеция, Дания и Норвегия, однако в данной главе рассматриваются только две последние из них, подвергшиеся германской оккупации.

За исключением шведской железной руды и норвежского никеля, Скандинавские страны не располагают ценными природными ресурсами, поэтому их стратегическое значение в первую очередь определяется их географическим положением. Использование скандинавских портов для базирования флота предоставляло весьма привлекательные возможности для обеих противоборствовавших коалиций. Кригсмарине усматривало в этом в первую очередь возможность контролировать с баз в Норвегии британское побережье, а также блокировать северные порты СССР и перерезать полярные коммуникации. Кроме того, наличие у этой страны сухопутной границы с Советским Союзом позволяло вермахту создать на севере полуострова группировку сил для операций против советского Заполярья. Англичане в первую очередь были заинтересованы в военно-морской блокаде Балтики, достигавшейся с помощью контроля над Датскими проливами.

Все скандинавы прекрасно понимали стратегическую важность территорий своих стран для ведения военных действий, но в каждой из них ситуация была специфической. Финляндия являлась верным союзником рейха и с лета 1941 года вела свою, “параллельную” войну с Советским Союзом, весьма осложнив его положение на северном участке фронта, под Ленинградом и на Балтике. Угроза оккупации нависла над Швецией, Норвегией и Данией, причем не меньше немцев в этих странах опасались англичан. Обоснованность таких опасений подтвердил захват Британией Исландии в июне 1940 года, немедленно улучшивший ее позиции в борьбе на океанских коммуникациях. Известный шведский политический деятель и предприниматель М. Валленберг выразил тревогу по поводу того, что их страна могла сыграть роль разменной монеты в борьбе за север Европы: “Шведы совершенно не уверены, что союзники помогут нам в случае вторжения немцев или бомбардировки. Швеция просто станет местом бойни подобно Польше”[97]. Аналогичные настроения владели и датчанами.

Однако первоначально Гитлер вовсе не планировал совершать какие-либо агрессивные действия по отношению к этим странам, весьма тщательно соблюдавшим свой нейтралитет в начавшейся войне. Как известно, Швеция избежала германской оккупации и почти всю войну продолжала снабжать рейх своей железной рудой и шарикоподшипниками, но для Норвегии и Дании все обернулось иначе. Инициатором вторжения в них явился главнокомандующий кригсмарине гроссадмирал Эрих Редер, постоянно настаивавший на необходимости приобрести новые пункты базирования в Северной Атлантике. Определенную роль сыграл и захват английским эсминцем “Коссак” 16 февраля 1940 года германского транспорта “Альтмарк” в норвежских территориальных водах.

История вторжения в Норвегию обычно напрямую связывается с деятельностью Вид-куна Квислинга, имя которого стало на Западе символом предательства собственного народа и коллаборационизма. Историки зачастую весьма преувеличивают его роль в падении страны под натиском вермахта, на самом деле достаточно скромную. В послужном списке Квислинга значилась служба в генеральном штабе, пост военного атташе в России, работа в норвежской миссии в СССР в 1927 году. Некоторое время он был помощником известного полярного исследователя и общественного деятеля Фритьофа Нансена, а в 1931 году стал военным министром Норвегии. Параллельно с государственной службой Квислинг создал политическую партию Народного единства. На посту министра он пробыл недолго и был смещен с него за чрезмерное нагнетание антисоветской истерии и напряженности, совершенно не оправданных в данной конкретной обстановке. Первый контакт Квислинга с немцами состоялся в 1938 году по его инициативе и не привел ни к какому результату, поскольку норвежец произвел на них впечатление плохо управляемого и поэтому бесполезного человека. Год спустя он вновь попытался донести до берлинского руководства стратегическую важность Скандинавии и на этот раз нашел поддержку в лице начальника штаба кригсмарине адмирала Шнивинда. На состоявшейся 11 декабря 1939 года встрече с Гитлером Квислинг гарантировал содействие немцам со стороны командования норвежской армии, причем, как выяснилось впоследствии, заявил это исключительно по собственной инициативе, не консультируясь ни с кем ни в Осло, ни на местах. Норвежец предложил фюреру совместно напасть на Советский Союз, однако тот не видел смысла в подобной авантюре и, более того, опасался, что вся эта история может являться провокацией, тонко задуманной англичанами для получения политической информации о позиции рейха буквально из первых уст. Все же 13 декабря он распорядился создать при штабе флота группу для изучения поступившего предложения об оккупации Норвегии, а выяснение политических аспектов ситуации отнес к компетенции Альфреда Розенберга, который выделил на эту работу 200 тысяч марок из фондов своего министерства.

Гитлер настолько скептически воспринял предложения Квислинга, что любые утверждения о каком-либо его влиянии на принятие решения о вторжении в Норвегию не имеют под собой серьезной почвы. Немцев вполне устраивала ситуация, в которой их развернутая на побережье агентурная сеть обеспечивала флот информацией о движении союзных конвоев, по некоторым оценкам, позволившая потопить транспортные суда общим водоизмещением не менее 150 тысяч тонн. В действительности решение о вторжении в Норвегию было принято из-за опасения высадки в стране англо-французских экспедиционных войск, а последним толчком для него стала добытая абвером в январе 1940 года информация о переброске французской дивизии в Англию для последующего захвата Нарвика. После этого Гитлер дал указание о разработке плана операции “Везерюбунг”, который был составлен в кратчайший срок и утвержден 1 марта. Категорические возражения МИД Германии приняты во внимание не были. Разведывательное обеспечение вторжения возлагалось на абвер, а непосредственным руководителем развертывания агентурной сети в стране был капитан 3-го ранга Лидиг. Основными принципами плана являлись тесное взаимодействие всех видов вооруженных сил с привлечением возможностей “пятой колоны”, достижение стратегической внезапности и проведение системы дезинформационных мероприятий.

9 апреля 1940 года военно-морской атташе Германии в Осло капитан 3-го ранга Шрайбер сообщил в Берлин весьма тревожную информацию. По его сведениям, части противовоздушной и береговой обороны Норвегии получили приказ самостоятельно принимать решение об открытии огня, не дожидаясь санкции главнокомандующего. Гитлер посчитал появление такого приказа следствием утечки информации и прореагировал на это весьма остро. Он запретил любые контакты с Квислингом, отстранил Редера и Розенберга от дальнейшего планирования операции и поручил руководство ей генералу пехоты фон Фалькенхорс-ту. 24 апреля имперским комиссаром оккупированных норвежских областей был назначен приближенный Геринга Тербовен, в дальнейшем остро соперничавший и враждовавший с Гейдрихом. Вначале предусматривались действия исключительно против Норвегии, однако фон Фалькенхорст настоял на расширении задачи и одновременном нанесении удара также и по Дании, что позволило бы более надежно заблокировать Балтику и использовать датские аэродромы для передового базирования люфтваффе.

Оперативная обстановка в Норвегии отличалась значительным своеобразием и прежде всего характеризовалась исторической дружбой ее народа с немецким и их давними и традиционными культурными связями. Норвежцы в своей массе даже помыслить не могли о возможности неспровоцированного германского вторжения в их страну, они скорее опасались активности англичан, провоцирующей немцев на ее захват. Король Норвегии Хокон VII в январе 1940 года обратился к королю Британии Георгу VI с просьбой предотвратить возможные действия, которые могли бы вовлечь его страну в войну и создать угрозу для ее суверенного существования. Поэтому абвер, разместивший в Осло свою резидентуру, действовал там в довольно благоприятной обстановке. Руководителем КО-Норвегия являлся подполковник Бертольд Бенеке, работавший первоначально под прикрытием инженера, представителя германской сталелитейной компании, а позднее — помощника торгового атташе посольства Германии. До своего назначения в Норвегию в 1937 году по линии III “Д” (дезинформационные мероприятия) он в звании капитана служил в Ганновере офицером линии III“ Ф” (внедрение в иностранные разведывательные службы). Как явствует из его специализации, главной задачей резидента была работа по указанным направлениям, тогда как сама по себе Норвегия интересовала абвер в весьма малой степени. Ее территориальномилиционные вооруженные силы насчитывали всего шесть дивизий со штабами в Халлене, Осло, Кристиансанне, Бергене, Тронхейме и Харстаде. Однако с началом Второй мировой войны страна приобрела оперативное значение и как база для размещения постов наблюдения за перемещением иностранных, в основном британских судов, для чего немцы создали в ней разветвленный агентурный аппарат.

Контрразведывательная деятельность в стране являлась совместной обязанностью тайной полиции, полиции по делам иностранцев и секретной службы министерства обороны. Их офицеры не отличались особенным искусством, однако все же сумели установить и с сентября 1939 года взять в разработку Бенеке и его помощника и секретаря Опитца. Одновременно норвежские специалисты по пеленгации после непродолжительной вахты в эфире засекли несколько действовавших в стране нелегальных радиоустановок. Деятельность немцев начала раздражать полицию, по согласованию с министерством иностранных дел приступившую к сбору компрометирующих материалов на германских разведчиков, чтобы в нужный момент потребовать их отъезда из страны.

Тем временем в кругу немцев назревал внутренний конфликт. Бенеке насмерть поссорился с военно-морским атташе Шрайбером. Моряк бомбардировал Берлин доносами на резидента, но руководство разведки до определенного момента игнорировало их. Противостояние двух офицеров отчасти сгладилось после прибытия в Осло в январе 1940 года специального представителя абвера подполковника Эриха Прука (“доктор Дитрих”) и его помощника в звании обер-лейтенанта. Он объявил Бенеке и Шрайберу, что отныне задачи КО-Норвегия принципиальным образом изменяются, главной задачей резидентуры становится подготовка к захвату страны. С середины марта люфтваффе начали интенсивную воздушную разведку норвежской территории с помощью четырехмоторных дальних разведчиков ФВ-200 “Кондор”. Кроме того, большое количество информации черпалось из открытых источников.

В это же время британцы тоже интенсивно занялись оперативной работой в регионе и заметно пополнили разведчиками штаты своих дипломатических учреждений. В первые полгода войны основная задача МИ-6 в Норвегии состояла в наблюдении за побережьем в интересах НИД, однако в ноябре 1939 года они внезапно и без приложения усилий получили ценную военно-техническую информацию, известную в истории разведки как “Отчет из Осло”. Военно-морскому атташе Великобритании в Осло Гектору Бойсу по обычным почтовым каналам пришло анонимное письмо с предложением предоставить материалы по новейшим научно-техническим разработкам Германии в области вооружений. Аноним не требовал ничего взамен, он желал лишь убедиться в том, что обратился по нужному адресу, и в доказательство просил изменить стандартное вступление в ближайших передачах радиостанции Би-Би-Си на фразу: “Привет, это Лондон!”[98] Атташе доложил об этом по инстанции, и вскоре после соответствующего изменения передачи извлек из своего почтового ящика небольшой пакет. Бойс, не вскрывая, переслал его в Адмиралтейство, а оттуда в том же состоянии посылка попала к ведавшему этим направлением сотруднику МИ-6 Р. В. Джоунсу. В ней находились семь машинописных листов и небольшая коробка, с запаянной стеклянной трубкой, оказавшейся чувствительным элементом взрывателя для зенитных снарядов, срабатывавшего при приближении к самолетам противника. В “Отчете из Осло” описывались несколько перспективных разработок военной техники в Третьем рейхе:

— упомянутый взрыватель для зенитных снарядов;

— запускаемые с самолетов управляемые по радио противокорабельные планирующие бомбы с реактивным двигателем;

— использование бомбардировщиков Ю-88 в качестве пикирующих;

— два новых вида самонаводящихся торпед;

— радарное оборудование и его роль в обнаружении британских бомбардировщиков в рейде на Вильгелмьсхафен на расстоянии 120 километров от цели;

— взрыватели для неуправляемых реактивных снарядов.

Сообщение автора “Отчета” о проведении испытаний планирующих бомб на полигоне в Пенемюнде явилось первым добытым британской разведкой упоминанием об этом центре разработки новых видов оружия. В дальнейшем он получит широкую известность из-за проводившихся там испытаний и доводки крылатых ракет V-1 и баллистических ракет V-2. Анализ текста показал, что заявитель обладает несомненно высокой квалификацией в специальных вопросах, а проверка подтвердили работоспособность элемента взрывателя. Тем не менее, вопреки мнению Джоунса, остальные материалы в основном были оценены как ложные или дезинформационные, и дальнейшему изучению не подверглись. Анонимный автор “Отчета из Осло” никогда более не проявил себя, и его личность так и осталась неизвестной.

“Станцию” СИС в Осло возглавлял капитан 2-го ранга Дж. Б. Ньюилл, его помощником стал бывший резидент в Берлине Фрэнк Фоли. Он помогал норвежским контрразведчикам в сборе компрометирующих материалов на Бенеке и Опитца, поскольку понимал, что с их высылкой многие агентурные связи абвера оборвутся навсегда, а часть остальных потребует определенного времени на восстановление. В марте 1940 года информация о намерениях Осло достигла германского посольства, и Бенеке, которому требовалось продержаться в стране немного больше месяца, решился на нестандартный встречный ход. Перед самым объявлением его персоной нон грата он добился приема у начальника центрального паспортного управления Норвегии и попросил разрешение привезти в Осло свою жену и грудного ребенка. Резидент достиг цели, поскольку чиновник был весьма обескуражен таким поведением предполагаемого разведчика и засомневался, действительно ли тот занимается столь опасным делом, как шпионаж. В результате Бенеке получил отсрочку до 11 апреля, а поскольку вторжение намечалось провести двумя днями ранее, большего ему и не требовалось.

В ночь на 9 апреля 1940 года замаскированные под британские корабли и суда германские десантные силы направились к Осло, Кристиансанну, Бергену и Тронхейму и одновременно без сопротивления захватили Данию, премьер-министр которой Т. Стаунинг на следующий день обратился к населению с призывом: “Пусть мир и порядок царят в стране. Мы ожидаем лояльных действий со стороны гражданских лиц”[99]. В Норвегии события разворачивались значительно драматичнее. Флагман предназначенного для захвата Осло десантного отряда тяжелый крейсер “Блюхер” был встречен залпами прикрывавших столицу береговых батарей. Практически сразу тяжелые снаряды поразили его центральный пост и лишили корабль управления, а несколько позднее крейсер был добит в упор береговыми торпедными батареями. При этом погибла оперативная группа, предназначавшаяся для захвата в столице королевской семьи и правительства. Это полностью дезорганизовало высадку и позволило норвежцам эвакуировать руководство в глубину страны. Военно-воздушный атташе Германии в Осло Шпиллер во главе роты парашютистов попытался исправить положение и захватить Хокона VII, но его попытка не принесла успеха, а сам разведчик был смертельно ранен. Однако в других местах немцы достигли полной внезапности и сумели захватить гарнизоны врасплох, а отсутствие централизованного управления норвежскими войсками сразу же позволило вермахту развить успех. Тем временем в портах под руководством немцев местные крановщики аккуратно и быстро выгружали на причалы танки и артиллерию, причем не было зафиксировано ни одного случая не только саботажа, но и простого уклонения их от работы. Сопротивление оказали лишь находившиеся около Нарвика броненосец береговой обороны “Норге” и миноносец “Эйдсволь”, но германские эсминцы немедленно потопили их торпедами вместе с 295 членами экипажей.

Ранним утром 13 апреля штаб генерала фон Фалькенхорста на “Юнкерсе-90” должен был передислоцироваться из Гамбурга в Осло, однако самолет в пробном полете упал сразу после взлета и разбился. В поданном через час очередном “Юнкерсе-90” оказались неисправными навигационные приборы, и переброска вновь была отложена. Еще через час не сумел взлететь перевозивший часть штаба третий самолет “Гинденбург”, у которого при разбеге подломилась нога шасси и сломалось левое крыло. Личный состав штаба вернулся в гостиницу и вылетел лишь в 13.00, но при посадке в аэропорту норвежской столицы “Фор-небю” очередной “Юнкерс-90” врезался в скалу и разрушился. Лишь по случайности никто из офицеров штаба не погиб, зато в течение целых суток они были полностью лишены возможности управлять войсками.

Немцы всячески стремились избежать втягивания в боевые действия и пытались убедить норвежцев капитулировать. Те и сами сопротивлялись весьма вяло и нерешительно, достаточно сказать, что армия получила приказ лишь на частичную мобилизацию, а плана обороны страны не существовало до 15 апреля. Главнокомандующий генерал-лейтенант Отто Рюге старался придерживаться стратегии ведения сдерживающих боев и любыми путями избегал решительного сражения. Следуя такой линии, гарнизоны норвежских войск сдавались, хотя реальное соотношение сил позволяло без труда разгромить достаточно слабые части вермахта. Многие солдаты и офицеры отходили на север в надежде хотя бы там остановить захватчиков. 14 апреля войска союзников совершенно бессистемно начали высаживаться в различных районах страны, но очень скоро эвакуировались из Центральной Норвегии на север. Значительного размаха достигли морские бои, в которых англичане потеряли авианосец, крейсер, крейсер ПВО, 7 миноносцев и 4 подводные лодки, а французы и поляки — по эсминцу и подводной лодке. Потери немцев также были велики и составили 3 крейсера, 10 эскадренных миноносцев, 4 подводные лодки и несколько малых кораблей и транспортных судов. Однако на суше интенсивность боевых действий была намного ниже, отступившие норвежские и союзные части заняли оборону, но активных операций не предпринимали.

Бенеке попытался посодействовать прекращению войны и в первых числах мая организовал отправку в расположение норвежских войск гидросамолета Международного Красного Креста с грузом инсулина, перевязочными материалами и письмами к военнослужащим. Это пропагандистское мероприятие должно было подтолкнуть короля возвратиться в Осло и призвать народ подчиниться руководимому Квислингом Административному совету — новому правительству страны. Бенеке хотел, чтобы Хокон VII вылетел обратно на этом же самолете и, возможно, добился бы успеха, если бы не патриотически настроенная норвежка, владелица магазина Хельге Ингстад, случайно подслушавшая разговор немцев об их намерениях. Она сообщила об этом руководителям Красного Креста, и те в последний момент заменили пилота и бортмеханика, являвшихся германскими агентами. В результате гидросамолет посадили норвежские истребители, а командующий армией генерал-лейтенант Рюге проигнорировал предложение немцев установить с ними контакт во избежание кровопролития, и вся затея Бенеке оказалась безрезультатной. Тем временем 3 мая норвежские войска капитулировали. Единственный оставшийся не захваченным немцами Нарвик, который обороняли около 25 тысяч союзных войск, был взят штурмом 28 мая, когда в Европе уже широко развернулся германский блицкриг. Окончательная капитуляция не успевших эвакуироваться остатков английских, французских и польских войск произошла 8 июня 1940 года.

В ходе захвата Норвегии главными задачами резидентуры СИС в Осло являлись эвакуация золотого запаса Норвежского банка и спасение королевской семьи. Обе они возлагались на Фоли, позднее прикомандированного к штабу главнокомандующего норвежской армией генерала Карла Флейшера. Задержка с захватом столицы из-за гибели крейсера “Блюхер” позволила вывезти Хокона VII из зоны непосредственной опасности в Тромсе на британском легком крейсере “Глазго”. Германское пропагандистское “Радио Осло” заявило, что король бросил свой народ и находится в Лондоне, но это было неправдой. Он оставался в стране до 10 июня и лишь в самый последний момент эвакуировался на крейсере “Девоншир”.

За несколько дней до капитуляции союзников, 23 мая агенты Бенеке осуществили весьма дерзкую операцию по захвату 18 мешков американской дипломатической почты. Они инсценировали ограбление почтового вагона, но, против ожидания резидента, это нарушение международного права не удалось списать на боевые действия. Американцы энергично запротестовали и подняли сильный шум по поводу захвата, после чего скандал перебросился в столицу рейха и привел к сильным трениям между Гейдрихом и Канарисом. Звезда бывшего резидента закатывалась, хотя некоторое время он еще являлся помощником по разведке у возглавившего АСТ-Норвегия подполковника Прука. Абверштелле подчинялись также АНСТ в Тромсе, Бергене и Тронхейме. Канарис относился к нему весьма благосклонно, но обстоятельства оказались сильнее. В крушении карьеры Бенеке был косвенно повинен Квислинг, которого разведчик недолюбливал и считал не той фигурой, на которую следовало опираться немцам. В начале июля 1940 года подполковник составил и отослал в Берлин весьма нелицеприятный доклад о норвежском коллаборационисте, случайно попавший к все еще находившемуся в Осло бывшему военно-морскому атташе Шрайберу. Оба немца терпеть не могли друг друга, при случае пытались любым образом скомпрометировать конкурента в глазах начальства, и Шрайбер не мог пропустить открывшуюся удачную возможность. Он потребовал от Бенеке указать источники приводимых фактов, но тот даже не счел нужным ответить. Тогда бывший атташе сам показал доклад Квислингу, немедленно определившему, что все они были вовсе не добыты оперативным путем, а почти дословно переписаны из полемической книги норвежского писателя Нурдаля Грига. Почувствовав неладное, Бенеке скупил весь тираж и лишил Шрайбера возможности предъявить руководству действительный источник компрометирующей информации, однако атташе все же сумел добыть один экземпляр книги и с удовлетворением отметил, что Бенеке переписал оттуда текст, даже не потрудившись его перефразировать. Результаты своих изысканий Шрайбер переслал командующему германскими военно-морскими силами в Норвегии адмиралу Бему, а тот переадресовал их Редеру. Далее события разворачивались стремительно, и уже 7 июля Бенеке отозвали в Берлин.

Норвежцы изначально повели себя по отношению к оккупантам довольно активно. В стране почти сразу же была организована подпольная организация Сопротивления, состоявшая из гражданской и военизированной (“Милорг”) ветвей. Первым командиром “Милорг” стал капитан Йохан Рогнес. Следует подчеркнуть, что на начальном этапе существования этой организации она не получала никакой помощи ввиду полного отсутствия у СОЕ и тем более МИ-6 инфраструктуры в Норвегии или прилегающих регионах. Хотя еще в ноябре 1939 года представитель диверсионного подразделения МИ-6 — секции “Д” подполковник Джерри Холдсворт совершил поездку по стране для изучения пригодности ее побережья в целях создания баз для скрытных перевозок малыми судами через Северное море, британцы оказались неподготовленными к реальному развитию событий. Уже после начала боевых действий они попытались создать там нелегальные сети, на которые собрались возложить следующие задачи:

— установление связи с норвежскими властями для проведения подготовки к диверсионным действиям в тылу германских войск;

— создание отдельной независимой организации под руководством подполковника Холдсворта для действий в оккупированной зоне;

— организация взаимодействия с местным населением в ожидании высадки британских экспедиционных сил в Тронхейме.

Ни одной из поставленных задач решить не удалось, и движение Сопротивления пришлось создавать с нуля. До конца лета 1940 года норвежцы не могли установить связь с Лондоном, а значительная удаленность Норвегии от Британских островов и ограниченный радиус действия самолетов не позволяли доставить туда парашютистов. Проблема стала решаться лишь с октября, по мере развития описанной ранее операции “Шетландский автобус”. До войны, за исключением органов войсковой разведки, в Норвегии не существовало разведывательной службы, и теперь это весьма негативно сказывалось на возможностях правительства в изгнании. Ее помог создать перебравшийся в Лондон Фоли, а начальником разведки был назначен Финн Нагель. Вскоре сменился командующий “Милорг”, им стал генерал-лейтенант Рюге. Норвежская секция СИС главным образом наблюдала за активностью абвера с помощью перехватов по каналам ISK и ISOS. СОЕ тоже организовал скандинавскую секцию, задачи которой были совершенно иными и состояли в руководстве национальным движением Сопротивления и саботаже в снабжении железной рудой. Первым руководителем секции стал будущий исполнительный директор СОЕ Чарльз Хэмбро, сменил его Кейт Ливерсидж. Позднее норвежскую секцию возглавил Дж. Уилсон, под руководством которого тайные операции СОЕ приобрели значительный размах и в основном касались обеспечения военно-морских действий: от разведки баз кригсмарине и передвижений единиц флота до проведения диверсий на объектах. Только в 1941–1942 годах Исполнительный орган специальных операций забросил в Норвегию ряд миссий: “Ларк”, “Антрум”, Маллард, Рэйвен, Аркеоуз, Ненгуин, Чиз, Груз, Анкор, Кроу и Энвил, и это не считая регулярных рейдов на Лофотенские острова. Все агенты, за единственным исключением, были хорошо ориентировавшимися на месте норвежцами. Однако расширение операций требовало серьезного материально-технического обеспечения, для которого провозной способности “Шетландского автобуса” оказалось недостаточно, и в 1942–1943 годах в снабжении приняла активное участие авиация, дополнительно к доставленным по морю 62 тоннам грузов сбросившая 245 контейнеров. Силы Сопротивления укреплялись, в особенности группы, специализировавшиеся на отслеживании передвижений немецких боевых кораблей и транспортов в норвежских водах. Например, возглавлявшаяся Рольфом Листадтом подпольная организация “Скорпион” и к маю 1944 года располагала 15 радиопередатчиками, через месяц их число удвоилось, а в октябре достигло 86. Успешной работе сета способствовал сложный рельеф норвежской территории, препятствовавший работе пеленгаторов. Заслуживает упоминания норвежская подпольная группа “Команда Осло”, во главе с Гуннаром Сонстебю, совершившая налет и уничтожившая табулятор с картотекой на 80 тысяч жителей страны. В результате этой акции немцы утратили контроль над рабочими ресурсами и сумели принудительно вывезти в рейх лишь 300 человек. Другой акцией “Команды Осло” стал захват почти двух тонн документов в здании, занимаемом совместно Департаментом юстиции и штабом полиции, что в дальнейшем помогло собрать доказательства совершения военных преступлений и установить активных коллаборационистов. Операция была проведена весьма своевременно, поскольку документы подлежали уничтожению со дня на день.

Немаловажную роль сыграли СОЕ и норвежское движение Сопротивления в сохранении экономического потенциала страны, в первую очередь ее инфраструктуры, от уничтожения оккупантами. Известны следующие проведенные с этой целью операции:

— “Саншайн” — защита всех объектов в важной для снабжения гидроэлектроэнергией промышленной области Верхнего Телемарка;

— “Полар беар” — защита портов;

— “Фоскотт” — защита энергетической системы;

— “Кармаркен” — защита объектов второй очередности силами “Милорг”;

— “Каттерик” — защита объектов второй очередности силами работающих на них сторонников Сопротивления;

— “Антаподес” — защита шоссейных и железнодорожных коммуникаций, ведущих в Швецию.

Советская разведка в основном действовала в северной часта Норвегии. Ее агенты обычно высаживались с подводных лодок и действовали в интересах военно-морского флота и авиации. Группы поддерживали связь не с Москвой, а с радиоцентрами в Мурманске и Коле, небольшое расстояние до которых позволяло использовать маломощные передатчики, работавшие с длиной волны от 80 до 100 метров, не характерном для агентурной радиоаппаратуры и из-за этого находившиеся вне стандартного диапазона, в котором немцы производили пеленгацию. Кроме того, германские радиоконтрразведчики отмечали исключительное умение советских радистов пользоваться средствами маскировки своей конспиративной радиосвязи. Тем не менее, осенью 1943 года немцы все же сумели захватать несколько передатчиков и провели радиоигру, в результате которой получила повреждение советская подводная лодка, прибывшая для высадки группы в указанный немцами район.

Наряду с успехами движения Сопротивления, в этот период германские контрразведывательные службы сумели произвести массовые аресты его участников и значительно ослабили угрозу своему тылу. Одновременно глава марионеточного правительства Норвегии Квислинг попытался повернуть общественное сознание населения в сторону рейха, однако это ему не удалось. Немцы являлись столь явными агрессорами и захватчиками, что все довоенные точки соприкосновения обоих народов безнадежно ушли в прошлое. Антисоветская основа тоже не имела для норвежцев особой притягательности, но все же 5 тысяч граждан страны вступили в отправленный на Восточный фронт Норвежский легион. Под Красным Селом эта часть потеряла 1300 человек погибшими, после столь ощутимого урона была возвращена обратно и более на фронте не появлялась.

Разведка Соединенных Штатов подключилась к работе по Норвегии лишь осенью 1943 года, все из-за того же нежелания англичан делить с заокеанскими союзниками монополию на проведение секретных операций в Европе. После преодоления этого разногласия к находившемуся в Лондоне англо-норвежскому комитету по сотрудничеству был прикомандирован представитель американской разведки. Им являлся руководитель норвежского отделения секции СО лондонской миссии ОСС капитан 2-го ранга Георг Анкер Ветлесен — миллионер смешанного англо-норвежского происхождения и друг короля Хокона VII. Практическое руководство повседневным проведением операций, однако, осуществлялось из Стокгольма, где этим направлением руководил начальник секции СО местной резидентуры Джордж Брюер-младший. Американцы буквально горели желанием начать действовать, судя по всему, в основном из-за стремления приобрести политическое влияние в стратегически важной Скандинавии. В Аондоне прекрасно осознавали это и под любыми предлогами оттягивали разрешение на вмешательство ОСС в норвежские дела, однако это невозможно было делать вечно. После поступления личного распоряжения Черчилля в самом конце 1943 года США были допущены к широкомасштабным снабженческим рейдам. 60 американских самолетов доставили норвежским партизанам тонны специальных грузов, а с конца 1944 года ОСС приступило к заброске агентуры. Несколько опергрупп общей численностью 30 человек получили задание прервать железнодорожное сообщение в стране, но 10 из них погибли при крушении двух самолетов. Одним из отрядов диверсантов руководил будущий директор ЦРУ, тогда майор Уильям Колби, а вся операция носила кодовое обозначение “Райп”. Действия американцев проходили в сложных условиях острой нехватки снабжения, поскольку из-за навигационной ошибки самолеты сбросили предназначавшийся для них груз на территории Швеции.

Операции спецслужб в Скандинавии и некоторых прилегающих странах в период Второй мировой войны оказались весьма тесно связаны с тематикой ядерного оружия. Все началось с сообщения известного французского физика Фредерика Жолио-Кюри, сделанного им в 1939 году министру вооружений Раулю Дотри. Ученый настаивал на необходимости вывезти из Норвегии запасы использовавшейся в ядерной физике тяжелой воды, наработанные с 1934 года на принадлежащем компании “Норск Гидро” водородном электролизном заводе в Веморке (близ Рюкена). Чтобы не насторожить противника раньше времени, он предлагал мотивировать это необходимостью проведения научных экспериментов. Министр согласился с Жолио-Кюри и урегулировал вопрос с военными, направившими для проведения этой операции лейтенанта резерва, члена правления одного из банков и сотрудника 2-го бюро генерального штаба Жака Аллье. В марте 1940 года он во главе группы, включавшей также капитана Мюллера, лейтенанта Моссе и Кноль-Дема, прибыл в Осло, намереваясь закупить у норвежцев все имеющееся у них количество этого материала. К тому времени немцы также заинтересовались тяжелой водой и тоже направили в Осло к генеральному директору компании “Норск Гидро” Акселю Ауберту представителя концерна “14. Г. Фарбен” с аналогичным предложением, однако тот не сумел вразумительно объяснить цель закупки и поэтому получил отказ.

Аллье добился согласия Ауберта на продажу наличествовавших 185 килограммов тяжелой воды и предоставления французам преимущественного права на закупку продукции завода в Веморке в дальнейшем. Он обратил особое внимание на то, что в транспортной таре не должны присутствовать даже малейшие следы кадмия или бора, поэтому французу пришлось в глубокой тайне заказывать на месте 13 канистр, сваренных со строгим соблюдением технологических мер. После покупки перед разведчиком встала серьезная проблема доставки воды во Францию, причем приходилось исходить из того, что немцы, по всей вероятности, осведомлены о его миссии. Следует отметить, что никто из группы Аллье не знал о характере секретного груза, который им было поручено доставить. Французы демонстративно взяли билеты в Амстердам, однако в действительности скрытно вместе с канистрами вылетели на самолете в Эдинбург, а оттуда доставили их в помещение своей военной миссии в Лондоне. 16 марта груз пересек Ла-Манш и был помещен в подвальное хранилище парижского “Коллеж де Франс”.

Однако после захвата Норвегии немцами угроза получения ими тяжелой воды с завода в Веморке вновь встала весьма остро. Еще летом 1940 года находившаяся под германским контролем администрация предприятия запланировала за год произвести ее в объеме 3 тысяч фунтов, а к концу 1941 года собирались увеличить эту величину до 10 тысяч. Бежавший в сентябре 1941 года в Швецию профессор Лейф Тронстад из Технологического института в Тронхейме перебрался в Британию и работал в СИС по линии научно-технической разведки. Он обратил внимание англичан на то, что после захвата в Бельгии двуокиси урана и выпуска в Норвегии тяжелой воды немцы получили в свое распоряжение два необходимых компонента для создания атомного реактора и в перспективе — атомной бомбы.

Единственный офицер МИ-6 с ученой степенью Эрик Уэлч работал именно в норвежской подсекции и после обсуждения предупреждения Тронстада с советниками IV секции пришел к выводу об исключительной стратегической важности завода в Веморке. Эксперты однозначно советовали организовать изъятие тяжелой воды до ее вывоза немцами, и в рамках этой идеи Тронстад попытался организовать прием на замерзшем озере около Веморка самолета с диверсионной группой. Однако его контакт на оккупированной территории отклонил эту идею и несколько других как нереальные. Затем специалисты предложили “отравить” продукт, добавив в емкости немного касторового масла, что должно было сделать тяжелую воду непригодной для использования, но это являлось лишь полумерой, поскольку сохраняло в неприкосновенности оборудование для ее производства и немедленно насторожило бы службу безопасности предприятия. Тем временем Уэлча перевели в группу проекта “Трубные сплавы”, название которого маскировало его истинную цель: разработку британского ядерного оружия. Возникло предложение не ломать голову над организацией диверсии, а просто разбомбить завод, но этому воспротивились норвежцы, опасавшиеся значительного числа жертв среди гражданского населения.

На этом этапе за дело взялась скандинавская секция СОЕ, спланировавшая операцию “Фрэшмен”, которая началась 18 октября 1942 года после отмены двух стартов самолетов. Это была первая операция британских спецслужб в Норвегии, и закончилась она крайне неудачно. Группа боевиков во главе с Енсом Поулссоном, прошедших обучение в учебном центре СТС 026, 19 октября на двух планерах на буксире двух бомбардировщиков вылетела на плато Хардангер, однако из-за плохих погодных условий первый “Галифакс” разбился вместе с людьми, а второй не нашел точку сброса и попытался повернуть на обратный курс. При выполнении этого маневра обледеневший трос планера оборвался, и он вместе с бомбардировщиком совершил вынужденную посадку. Восемь бойцов погибли при приземлении, а остальные получили ранения различной степени тяжести и были захвачены немцами в плен. Пятерых из них расстреляли на месте, а еще пятеро после интенсивных допросов в гестапо с применением инъекций скополамина рассказали о цели экспедиции. Они также были убиты, а их тела утоплены в фиорде. 20 ноября в Лондон поступило сообщение о гибели группы, после которого стало ясно, что боевая операция имеет мало шансов на успех, и что следует рассчитывать только на диверсию. СОЕ приступил к ее подготовке, а СИС занялась препятствованием использованию немцами ученых в своей ядерной программе. В рамках именно этой задачи проводилась описанная далее эвакуация Нильса Бора из Копенгагена.

Следующая попытка уничтожения завода в Веморке носила название операции “Ган-нерсайд” и была намного менее масштабна. Боевая группа под командованием лейтенанта Иоахима Рунненберга состояла из 6 норвежцев-добровольцев, прошедших обучение в школах СОЕ СТС 026 и СТС 017. Диверсанты успешно высадились с парашютами на том же плато Хардангер, где погибла первая группа, но на этот раз обошлось без жертв. 17 февраля 1942 года их встретили местные участники Сопротивления, а через 10 дней хранилища и установки обогащения воды были взорваны. Группа отошла без потерь, несмотря на предпринятые немцами беспрецедентные меры по ее поиску и захвату. Они полагали, что англичане высадили отряд численностью в 800 человек, и поэтому выделили на прочесывание района 10 тысяч солдат, однако диверсанты сумели на лыжах перейти норвежско-шведскую границу и были там ненадолго интернированы, а затем возвращены в Шотландию.

На этом борьба за тяжелую воду не закончилась. 8 июля 1943 года источники “Милор-га” сообщили, что к середине августа ожидается успешное окончание ремонта заводского оборудования, в связи с чем меры безопасности в Веморке были чрезвычайно ужесточены. Отправку диверсионной группы признали нецелесообразной, и тогда ВВС спланировали воздушную операцию. 16 декабря 460 тяжелых бомбардировщиков совершили рейд на Осло и Ставангер, под прикрытием которого отдельная группа самолетов атаковала Веморк. Несогласованность в действиях американских и английских экипажей привела к тому, что первые прибыли к цели на 18 минут раньше и ушли на круг, тем временем немцы успели поставить дымовую завесу и закрыть объект от наблюдения с воздуха. В результате бомбовый удар пришелся по заводу синтетического аммиака и повлек абсолютно бессмысленную гибель 22 норвежцев, зато электролизно-водородный завод остался неповрежденным. Эмигрантское правительство заявило энергичный протест. Немцев весьма тревожила напряженная обстановка вокруг объекта, поэтому к 20 февраля 1944 года они полностью закончили демонтаж оборудования и отправили запасы тяжелой воды в рейх. Агенты СОЕ выяснили это обстоятельство, но из-за слишком сильной охраны железнодорожного состава не смогли осуществить диверсию на суше, и тогда британцы взорвали и утопили паром, перевозивший вагоны. Вместе с тяжелой водой на дно отправились 26 гражданских норвежцев, и на этом история окончательно завершилась.

Роль групп специального назначения в освобождении Норвегии являлась весьма скромной. После проведения советскими войсками Петсамо-Киркенесской наступательной операции часть севера Скандинавии была освобождена, но на остальной части Норвегии к концу войны на территории страны находилось приблизительно 365 тысяч солдат и офицеров вермахта, представлявших вполне серьезную боевую силу. Разведывательные службы Британии и США пытались побудить их к капитуляции, что в конечном итоге и удалось, однако роль спецслужб в этом процессе, по всей видимости, была совершенно ничтожной. Деморализованные части вермахта сдались без сопротивления, и освобождение севера Европы обошлось без значительных жертв. Очистка же датской территории от оккупационных войск вообще прошла практически без участия разведывательных органов.

Дания была захвачена вермахтом абсолютно спокойно. Западные союзники узнали о предстоящих событиях еще 1 апреля, когда начальник центрального отдела абвера Ганс Остер сообщил об этом голландскому военному атташе в Берлине полковнику Сасу. Тот срочно проинформировал свое правительство, однако из-за ошибочности двух предыдущих предупреждений ему не поверили, и вторжение оказалось внезапным. Немцы застали Данию врасплох, что позволило провести оккупацию практически бескровно, погибли лишь 36 датчан и 20 солдат вермахта. Захват страны вновь был в немалой степени обеспечен действиями диверсантов абвера, действовавших по плану “Сансуси”. В ночь с 8 на 9 апреля 1940 года группа из пята человек во главе с майором Клюге подошла к побережью на рыбачьей лодке и перерезала соединявший Гессер и Нюкебинг телефонный кабель. Тогда же подразделение батальона особого назначения абвера “Бранденбург” захватило вокзал Тинглев, а проникшие на территорию страны из Шлезвиг-Гольштейна группы диверсантов взяли под контроль все стратегические автомобильные и железнодорожные мосты. Переодетые в штатское бойцы “Бранденбурга” овладели портом и железнодорожным узлом Мидльфарт, через который проходила магистраль, соединявшая Зеландию с островами Фюнен и Зееланд. Достичь столь впечатляющих результатов позволило тщательное планирование операций, осуществленное созданным в марте — апреле 1940 года штабом для руководства специальными операциями абвера в Норвегии. 20 апреля в Осло прибыл так называемый северный взвод “Бранденбурга”, укомплектованный говорившими по-польски уроженцами Верхней Силезии, а также немцами из Судет, Южного Тироля и Палестины, владевшими английским языком. Первые из них предназначались для операций против польских частей, остальные — против британских, при этом общая численность взвода равнялась средней общевойсковой роте.

Правительство призвало население к спокойствию и повиновению и отдало приказ армии не оказывать захватчикам сопротивления. Следует отметить, что Дания была единственным из оккупированных рейхом государств, не сформировавших правительство в эмиграции. Столь лояльное отношение принесло свои плоды в виде значительных послаблений оккупационного режима. Немцы не препятствовали работе органов датской государственной власти, военного командования и местного самоуправления, в Копенгагене легально существовал риксдаг (парламент), а среди официально разрешенных партий до августа 1941 года была коммунистическая. В ноябре того же года Дания присоединилась к Антикоминтернов-скому пакту. Берлинское руководство объявило страну “образцовым протекторатом”. В нем официально существовала военная разведка (секция Е), руководителем которой летом 1940 года являлся полковник Е. Нордентофт, а его заместителями — майор X. Лундинг и капитан В. Гит. В марте 1943 года немцы даже разрешили проведение выборов в парламент.

Несмотря на общую спокойную обстановку в Дании, движение Сопротивления в ней существовало и направлялось соответствующей секцией СОЕ во главе с капитаном 2-го ранга Холлингвортом. В марте 1941 года в Стокгольм для руководства совместной резидентурой обеих британских спецслужб, ведавшей также и Данией, прибыл бывший пресс-атташе в Копенгагене Рональд Торнбулл (“4351”). Первыми агентами СОЕ стали доктор Карл Брун и радист Могенс Хаммер, в декабре 1941 года направленные в Данию для создания партизанских и подпольных групп. При приземлении с парашютом Брун разбился вместе с передатчиком, впоследствии его тело обнаружили немцы. Радист оставался без связи до апреля следующего года, пока корреспондент “Берлингске Тиденде” в Стокгольме Эббе Мунк (“4352”) не снабдил его полученной от Торнбулла новой радиостанцией. Передатчик оказался настолько слабым, что практически исключал возможность установления связи с Лондоном, и эта проблема казалась неразрешимой до тех пор, пока датский инженер Дуус Хансен не собрал для Хаммера в своей копенгагенской лаборатории самодельную и более мощную станцию.

Очередной опыт агентурной заброски в Данию также повлек трагические последствия. В июне 1941 года трое молодых датчан собрались перелететь в Лондон на легкомоторном самолете, однако тот поднимал лишь пилота и одного пассажира, которыми стали Снеум и Петерсен. Третий член группы Ротболл позднее сумел покинуть страну морским путем. Снеум и Петерсен попали к офицерам МИ-6 и доставили им весьма ценный кинофильм о системе радарного контроля за побережьем. СИС направила их обратно, и двое датчан некоторое время успешно снабжали Лондон информацией о работе германской полиции безопасности, получаемой ими от служившего в местной полиции приятеля. В апреле 1942 года Ротболла также сбросили на парашюте в Данию, но уже по линии СОЕ для руководства группой из семи имевшихся к этому времени у Холлингворта агентов. В течение пяти месяцев он координировал действия групп Сопротивления, однако в сентябре немцы положили конец деятельности этой сети. Они запеленговали его радиста Иоханнесена, застрелившегося при задержании, а 25 сентября вычислили и конспиративную квартиру резидента. Ротболл отказался сдаться, получил 12 пулевых ранений и погиб в перестрелке.

С Данией связан один из эпизодов тайной войны вокруг ракетного вооружения рейха. 22 августа 1943 года одна из выпущенных с испытательного полигона в Пенемюнде крылатых ракет V-1 упала на датском острове Борнхольм. Старший военно-морской офицер этого района Хасагер Кристиансен оценил важность такого неординарного события. Он успел зарисовать ракету и сделать некоторые заметки, после чего передал их в Копенгаген начальнику морской секции датской разведки коммодору Паулю Морху. Тот микрофильмировал материалы и отправил две идентичные пленки в Стокгольм руководителю находившейся в Стокгольме группы датчан Мунку. Германская контрразведка сумела перехватать одного их них, после чего, невзирая на относительную свободу Дании, Кристиансен был арестован и подвергался допросам с применением пыток.

Оперативная обстановка в стране имела одну совершенно уникальную особенность: группы Сопротивления располагали совершенно безопасным каналом связи со Швецией, исключавшим необходимость использования радиосвязи. Немцы полагали, что соединявший Копенгаген со Стокгольмом подводный телефонный кабель был разъединен и не функционировал, однако это оказалось не так, и желающие могли спокойно связываться с нейтральной страной по обычному телефону. Канал однажды был использован для организации вывоза из Стокгольма нобелевского лауреата 1922 года, президента Датской академии наук и директора Института теоретической физики Нильса Бора. Этот выдающийся ученый являлся одной из ключевых фигур в ядерных исследованиях, и потому британская разведка получила задачу любым путем воспрепятствовать возможности использования немцами его знаний в своих интересах. Однако Бор категорически отказался от телефонного предложения переправить его в Англию. В марте 1943 года СИС вновь вошла в контакт с ученым, доставив ему в полости ключа письмо от довоенного английского коллеги Джеймса Чэдвика, извещавшее датчанина об опасности германской программы создания ядерного оружия. Бор вновь отказался эвакуироваться. Он не верил в возможность успеха атомной программы немцев и полагал своим долгом оставаться в Копенгагене, что и сообщил в своем ответном послании в Лондон, микрофильмированном и переправленном в зубном протезе курьера. Однако уже летом позиция ученого изменилось. Он узнал, что его семью собираются подвергнуть аресту вместе с другими датскими евреями, и 30 сентября 1943 года перебрался в Швецию на рыболовном судне. Оттуда его перевезли в Лондон в бомболюке скоростного бомбардировщика “Москито”, пилот которого имел строжайший приказ в случае малейшей угрозы попадания пассажира в руки немцев открыть створки и выбросить его в море. К счастью, этого не произошло, и в дальнейшем Бор принял активное участие в англо-американских разработках по созданию ядерной бомбы.

Соединявший Копенгаген со Стокгольмом телефонный канал сохранялся до октября 1944 года. Это позволило британцам и организациям Сопротивления практически исключить нелегальную работу в эфире, однако таким преимуществом не обладали советские агенты. По этой причине немецкая радиоконтрразведка смогла бросить все силы на поиск нескольких передатчиков, не распыляясь на множество объектов. В результате в декабре 1942 года немцы сумели захватить группу, состоявшую из бывших активистов Коминтерна, а в ноябре 1944 года разгромили диверсионную организацию, специализировавшуюся на уничтожении железнодорожных объектов. Советские разведгруппы в Дании разделялись на действующие на севере и юге Ютландского полуострова и в самом Копенгагене, откуда они связывались с резидентурой в Лондоне. Их значительные потенциальные возможности не были реализованы из-за стремительного развития событий весной 1945 года и капитуляции находившихся в стране германских войск.

Значительно более результативной, чем все перечисленные попытки создать агентурные сета, являлась деятельность руководимой разведывательным отделом национального генерального штаба компактной подпольной организации “Принсерн”, в 1942 году переименованной в СКОВ. Она была настолько профессиональной, что практически не оставляла работы ни для СИС, ни для СОЕ, роль которых сводилась лишь к постановке некоторых информационных задач, решению организационных и снабженческих вопросов. Такой вариант оказался предпочтительнее, чем заброска агентов извне, и намного более безопасным. Связным между англичанами и “Принсерн” был Эббе Мунк, на переговоры к которому из Лондона прилетал Чарльз Хэмбро. Он разъяснил позицию своего правительства, заключавшуюся в том, что “делу союзников будет оказана наибольшая помощь, если те из датчан, кто готов к борьбе за свободу своей страны, начнут формировать подпольные организации для проведения актов саботажа против немцев… Будет не в интересах Дании и Великобритании, если в этот момент в Дании начнется нескоординированный саботаж”[100]. Хэмбро нацеливал Мунка на сбор информации в стране, в том числе для новостей станции Би-Би-Си, а также проведение диверсионных акций. К этому времени СОЕ уже направил в страну несколько небоевых миссий “Чиэ”, “Сетти”, “Диван”, “Дрессер” для ведения пропаганды и финансирования подпольных организаций, а также миссию “Тэйбл”, задачей которой являлась подготовка к началу диверсионных операций.

Командование “Принсерн” отказывалось признать британское руководство. Глава организации Лундвиг[101] утверждал, что сбор информации под силу самим датчанам и не требует дублирования со стороны СОЕ. Кроме того, он был категорическим противником проведения в Дании актов саботажа, которые не столько нанесут вред оккупантам, сколько вызовут репрессии по отношению к ни в чем не повинному гражданскому населению. Впоследствии новый исполнительный директор СОЕ Колин Габбинс раздраженно констатировал: “Они не хотят заниматься в стране саботажем или антигерманскими действиями вплоть до разгрома немцев и начала их ухода из страны, то есть фактически до того момента, когда нам это уже не нужно"[102].

Всеми сетями Сопротивления в стране с марта 1943 года руководил заброшенный туда с парашютом Флемминг Бруун Муус (“Госсип”/“Джем”). Для начала он получил королевское одобрение на проведение актов саботажа на датской территории, а затем установил контакты с местной полицией, значительно обезопасив этим деятельность своих групп. Такой шаг был достаточно рискованным из-за высокой вероятности попасть на активного коллаборациониста и быть выданным немцам, но все обошлось благополучно. Теперь все акции гестапо, проводимые совместно с местными полицейскими органами, не достигали цели, поскольку Сопротивление было осведомлено о них заранее. Муус был, пожалуй, единственным руководителем разведывательной службы эмигрантского правительства, постоянно действовавшим на оккупированной территории. Его храбрость заслуживает высокой оценки, хотя вряд ли является разумной из-за опасности его захвата противником и угрозы разгрома всех агентурных сетей. Это едва не произошло в 1944 году, когда Муус был расшифрован и едва успел бежать в Лондон, передав дела Оле Липманну, также работавшему “в поле”. Руководитель датской разведки снискал в СОЕ всеобщее уважение, хотя в послевоенный период его неоднократно упрекали за небрежность в использовании оперативных фондов, а некоторые даже обвиняли его в присвоении этих средств, однако бездоказательно.

Стабильная ситуация в “образцовом протекторате” изменилась 28 августа 1943 года, когда после непродолжительного паралича железных дорог на Ютландском полуострове в результате диверсий Берлин потребовал от Копенгагена ужесточить действующее законодательство, но получил отказ. Сразу же после этого немцы напомнили датчанам, кто является действительным хозяином в их государстве, и на следующий день командующий группировкой вермахта генерал фон Ханнекен объявил в стране военное положение и принял на себя всю полноту исполнительной власти. Это сопровождалось разоружением датской армии, конфискацией оружия и интернированием офицеров. В этот момент все три руководителя военной разведки сумели ускользнуть из Дании в нейтральный Стокгольм. 16 сентября был сформирован Совет освобождения, в который вошли представители всех сил, желающих участвовать в Сопротивлении, в том числе коммунисты. Из страны побежали рядовые датчане, в том числе 7 тысяч евреев, скрывшиеся от истребления в Швеции. Многие из эмигрантов желали принять участие в борьбе против нацистов, хотя в их числе имелись и германские агенты. Этим вопросом занялся сформированный в Стокгольме 30 марта 1944 года под руководством Совета освобождения Контактный комитет. Представитель разведки в нем капитан Н. Шоу вел картотеку на 2400 датчан, подозреваемых в сотрудничестве с оккупантами. Почти все перечисленные операции датируются периодом до августовского кризиса 1943 года, после него работа остановилась. В 1943–1944 годах британцы попытались компенсировать прекращение поступления информации по этому каналу, но заброшенные ими несколько небольших групп агентов совершили лишь ряд незначительных диверсий, которые не принесли значимых успехов и лишь раздразнили немцев. Практически все диверсионно-разведывательные операции на территории Дании осуществлялись СОЕ, причем лишь одна из них (“Бархолм”) датируется периодом до ликвидации “Принсерн”/СКОВ. В 1941–1942 годах британцы пытались минировать балтийские паромы, перевозившие снабжение для вермахта, однако результаты оказались более чем скромными: поврежден был всего один паром. Все остальные операции СОЕ преследовали цель заполнить образовавшийся после прекращения работы “Принсерн”/СКОВ вакуум:

— “Круиз” (1944–1945) — использование летучих групп для диверсий на железной дороге, а также на заводе авиационных запасных частей в Силкеборге;

— “Фордвик” (1944–1945, Дания — Германия) — налаживание каналов для заброски агентов в рейх и установления связи с германским движением Сопротивления;

— “Сетти” (1944–1945) — организация финансирования групп Сопротивления в датской валюте с помощью местных промышленников и финансистов;

— “Слайд” (1944–1945) — план нанесения повреждений транспортам противника в порту Копенгаген. Не выполнен из-за ненадлежащего технического обеспечения;

— “Тэйбл” (1944–1945) — диверсионная миссия.

Самым значительным, хотя и косвенным результатом их деятельности явилось сковывание шести дивизий вермахта. Кроме того, к моменту высадки союзных войск в Нормандии была приурочена забастовка железнодорожников, вызвавшая трехнедельный перерыв в движении поездов. 31 октября 1944 года по просьбе подпольных групп союзная авиация совершила налеты на штаб-квартиры гестапо в Аарусе и Копенгагене, причем в столице эта операция повлекла трагические последствия. Слишком низко летевший бомбардировщик зацепился за столб и упал на школу, а остальные самолеты группы приняли начавшийся пожар за целеуказание и тоже разгрузились на руины здания. Однако бомбардировщики второй волны все же накрыли цель, и из разрушенных камер сумели бежать двое заключенных, один из которых захватил с собой гестаповские списки негласных помощников из числа местных жителей.

По мере приближения войны к окончанию датское движение Сопротивления стало встречать все более благожелательное отношение в Швеции. Вероятно, в стремлении упрочить послевоенные контакты между двумя странами летом 1944 года шведы продали датчанам 3 тысячи пистолетов-пулеметов, которые в августе перевезли суда Датской морской транспортной службы. Всего же по май 1945 года эта структура нелегально доставила в страну свыше 100 тонн вооружения и боеприпасов для групп Сопротивления. Однако, как уже указывалось, в освобождении страны они участия не принимали.

ФРАНЦИЯ

2. ПОРАЖЕНИЕ

День 10 мая 1940 года продемонстрировал, что вермахт достиг абсолютной стратегической внезапности и при этом гарантировал свой тыл заключенными с Советским Союзом двумя договорами о ненападении и о дружбе. На рассвете 136 дивизий вермахта нанесли внезапный удар по 135 дивизиям противника, из которых французских было 94, английских — 10, бельгийских — 22, польская — 1, голландских — около 8. При кажущемся равенстве сил немцы имели абсолютное превосходство в танках, поскольку против 3 бронетанковых и 3 легких механизированных дивизий французов располагали 10 танковыми дивизиями, которые с воздуха поддерживали 3800 самолетов люфтваффе. Германская армия нанесла обходной удар через Голландию и Бельгию и избегла риска увязания в затяжных и кровопролитных боях по прорыву “линии Мажино”. Это решение было принято на основании изучения добытой абвером в августе 1939 года схемы укрепленных районов, показавшей их низкую плотность на границе с Бельгией и ставшей исходной точкой планирования кампании 1940 года. 14 мая капитулировала голландская армия, 17 мая немцы заняли Брюссель. С ходу форсировав Маас, 1200 танков группировки фон Клейста прорвались через Северную Францию и вышли к побережью в районе Кале.

Главные силы союзников в количестве свыше 40 дивизий были окружены вблизи Дюнкерка и прижаты к морю, стратегическими же резервами, как выяснилось, Франция не располагала. Оборона страны оказалось полностью дезорганизованной. Дороги забили потоки беженцев, перемешанных с бросившими оружие солдатами из разбитых частей, а с воздуха их бомбили и обстреливали немецкие самолеты. Связь и управление войсками были нарушены, транспортные коммуникации перерезаны. Фронт рухнул. Отдельные контратаки боеспособных французских частей не могли изменить ситуацию в целом, а в это время союзные войска с 26 мая по 4 июня спешно эвакуировались из района Дюнкерка через пролив. 215 тысяч англичан и 123 тысячи французов и бельгийцев сумели ускользнуть на Британские острова, еще 58 тысяч своих войск англичане вывезли ранее. Все тяжелое вооружение и оснащение разбитой армии было брошено и досталось немцам, в плен попали 40 тысяч французских солдат и офицеров. Из прикрывавших и обеспечивавших эвакуацию 693 английских кораблей и плавсредств 224 были потоплены, еще столько же повреждены, при этом потери немецкой авиации составили всего 130 самолетов.

Британская пропаганда объявила дюнкеркскую катастрофу большим успехом, позволившим спасти армию для дальнейших сражений. Фактически же англичане и прибывшие в страну французы и бельгийцы были совершенно небоеспособны из-за отсутствия тяжелого вооружения, а эвакуация, которую в данном случае было бы правильнее именовать бегством, никогда не считалась способом боевых действий, при помощи которого можно выиграть войну. Разгром во Фландрии означал неизбежное падение Франции, что не замедлило произойти. Немцы развивали наступление по направлению к Парижу и 14 июня без боя заняли его, на западе их войска вышли к побережью в районе Бреста, на юге достигли рубежа Бордо — Виши — Лион. 10 июня войну Франции объявила и рассчитывавшая на свою долю военной добычи Италия. Правительство эвакуировалось вначале в Тур, затем в Бордо и ситуацию в стране не контролировало. 16 июня подал в отставку премьер-министр Рейно, его место занял маршал Петэн, обратившийся к немцам с просьбой о перемирии, которое и было заключено 22 июня 1940 года в Компьенском лесу. Западный фронт прекратил существование. Отныне Франция делилась на оккупированную зону (30) и “свободную зону” (ЗА) или “неоккупированную зону” (ЗНО) с административным центром Виши, ставшим резиденцией марионеточного правительства Петэна. Под ногами германских солдат лежала практически вся Европа, и Гитлер 19 июля предложил Британии заключить мир, на что Черчилль ответил категорическим отказом. Вторая мировая война продолжалась, и Франции была уготована в ней роль далеко не великой державы.

Согласно условиям перемирия, правительству Виши позволялось иметь вооруженные силы в составе 100 тысяч человек, флот, который следовало разоружить, заморские территории (колонии) и спецслужбы[107]. К этим последним относились как традиционные разведывательные и контрразведывательные органы, так и вновь созданные специально для изменившихся условий структуры, призванные обеспечивать устойчивость режима и подавлять возможные антигерманские проявления, хотя первоначально таковые и не обнаруживались. Население было слишком деморализовано внезапным и сокрушительным разгромом столь мощной в военном отношении державы. Немецкая оккупация воспринималась как неизбежное зло, противиться которому и бессмысленно, и опасно. А поскольку существование следовало продолжать в любых условиях, причем по мере возможности достойное, то усилия французов были направлены главным образом не на сопротивление, а на приспособление. Кроме того, на настроения людей сильно повлияло поведение Великобритании, которое большинство из них расценивало как предательское, не слишком при этом заблуждаясь в отношении его сути. Дальнейшие действия Лондона, в особенности июльская операция “Катапульта” по захвату и уничтожению французских кораблей в Тулоне, Касабланке, Дакаре, Оране и других военно-морских базах, включая Плимут, лишь укрепили уверенность в справедливости такой оценки. Давно утратившие национальную гордость граждане Третьей республики предпочитали вести спокойное существование. Пламенные бойцы Сопротивления, несгибаемые подпольщики, романтичные юноши в беретах и шарфах в основном существовали лишь в художественных произведениях деголлевской и позднейшей левой пропаганды. Средний француз как в “свободной зоне”, так и в оккупированной части страны предпочитал не ввязываться в сомнительные предприятия и скорее сотрудничал с оккупационными или местными властями, в том числе их полицейскими и карательными органами, нежели помогал разведчикам или партизанам. Ситуация еще более сдерживалась позицией вечного дестабилизирующего фактора — коммунистической партии. Следует напомнить, что в 1940 и первой половине 1941 года СССР официально считался другом Третьего рейха, и поэтому позиция ФКП состояла в исключении любых враждебных по отношению к Германии действий. Однако отдельные эксцессы все же случались, и поэтому правительство Петэна предпочло сформировать несколько различных служб для укрепления внутренней безопасности и выполнения своих обязательств перед немцами.

Маршал Петэн приветствует германского посла в Виши Отто Абетца

Таковыми являлись различного рода полицейские формирования, наиболее активным и экстремистским из которых была милиция. Авторы ряда исторических исследований относят к гражданским спецслужбам также и Бюро по антигосударственным проискам (БМА), но это абсолютно неверно. Они просто смешивают этот военный оперативный орган с почти одноименной Службой по подавлению антигосударственных происков, образованной в Париже и возглавляемой Детмаром. Для обозначения понятия “антигосударственные происки” французы в обоих случаях использовали одну и ту же аббревиатуру МА (“Menues Anti-Nationales”), поэтому подобное заблуждение вполне объяснимо. Но в действительности именно здесь пролегает водораздел между коллаборационистскими гражданскими спецслужбами побежденной Франции и ее военными оперативными органами, по преимуществу не смирившимися с позорным поражением и действовавшими в труднейших условиях постоянной угрозы оккупации юга страны.

Предыстория создания БМА восходит к периоду, непосредственно последовавшему за подписанием перемирия, когда перед руководителями спецслужб вооруженных сил Франции встал вопрос о характере их дальнейшей деятельности. Начальник СР полковник Риве уверил своих подчиненных в том, что разведка и контрразведка против прежних противников будет вестись и далее, но на германском и итальянском направлениях — на нелегальной основе: “Наша деятельность должна продолжаться и оставаться секретной и невидимой. Никакая иная позиция не приемлема. Прекращение борьбы для нас хуже, чем непростительная ошибка, оно будет равноценно позору”[108]. Полковник напомнил о периоде начала 1920-х годов, когда рейхсвер обеспечил свою спецслужбу нейтральным прикрытием, и пообещал, что в сложившихся условиях французская армия поступит аналогично.

Первоочередной задачей СР и ССР являлось сохранение архивов и картотеки оперативных учетов. Именно на этом настаивали Риве и бывший резидент в Гааге майор Ги д’Але, летом 1940 года сменивший Ги Шлессера на посту начальника контрразведки. Для этого и для обеспечения продолжения агентурных операций против прежних противников было принято решение разделить оперативные органы на официальные и подпольные, скрытые от глаз германской и итальянской комиссий по перемирию, а также от чужих спецслужб. Проще всего было со 2-м бюро, которое занималось преимущественно информационно-аналитической работой. После разгрома страны оно сохранило кадры и продолжило свое существование, даже не сменив названия, поскольку немцы ничего против этого не имели. Вместо ушедшего в отставку генерала Гоше бюро возглавил полковник, впоследствии генерал Луи Барель. Свою деятельность на новом посту он начал с визита в посольство США, где попросил учесть, что в душе является противником Германии и готов оказывать делу борьбы с ней посильную помощь, если таковая будет востребована. Кроме того, он направил курьера к известному ему резиденту СИС в Женеве с аналогичными предложениями. Барель желал подстраховаться на случай любого варианта развития событий, поэтому одновременно и сотрудничал с немцами, и трижды посылал в Лондон для ведения переговоров полковника Жоржа Груссара (“Эрик”). Позднее Груссар ведал вопросами связи с Сопротивлением, которые осуществлялись в Швейцарии, подальше от глаз органов государственной безопасности Виши. Барелю не пришлось длительное время возглавлять 2-е бюро. В начале 1942 года он был снят со своего поста за англофильство, считавшееся в “свободной зоне” Франции одним из тягчайших грехов, и переведен на службу в Северную Африку, а приблизительно через год погиб в авиационной катастрофе при посадке самолета в Бейруте.

Иначе обстояло дело с 5-м бюро, которое подлежало роспуску и по условиям перемирия, и как орган военного времени. Это и было сделано, однако лишь формально, а фактически его офицеры не покинули свои рабочие места и продолжали руководить агентурой. Рассчитывать на длительное сохранение данного факта в секрете было бы непростительной наивностью, поэтому после длительных размышлений и споров командование французской армии, считавшее войну не законченной, а просто временно приостановленной, решило создать у противника впечатление коренной реформы разведки и контрразведки в направлении сужения сферы их деятельности и резкого ограничения активности. Немцы и итальянцы должны были поверить, что разведка отныне сосредоточивается во 2-м бюро, а СР и ССР распускаются за ненадобностью. Но любые утверждения о том, что армейские органы безопасности упраздняются полностью, были бы шиты белыми нитками, поэтому вместо них следовало создать некую слабую, практически децентрализованную, но реально действующую структуру. Помимо прочего, нелегальные разведывательные и контрразведывательные органы не смогли бы нормально функционировать без легальной надстройки, и это было второй задачей намечавшейся к созданию службы. Высшим авторитетом в этой сфере в глазах армейского командования являлся полковник Риве, и именно по причине своей популярности он был вынужден уйти в фиктивную отставку, хотя и сохранял в той или иной степени контроль над всеми военными спецслужбами Виши. Его официальным преемником стал майор, впоследствии подполковник Перруш, руководивший не только центральным аппаратом СР, но и ее периферийными точками в Лилле, Бельфоре, Тулузе, Марселе, Алжире и небольшими постами при штабах военных округов.

В июле 1940 года министр национальной обороны в правительстве Виши Максим Вей-ган разрешил Риве сформировать единую службу по противодействию подрывной деятельности в отношении армии. На этом этапе, как всегда во Франции, столкнулись интересы различных лиц и организаций. Адмирал флота Жан-Луи-Ксавьер-Франсуа Дарлан желал иметь у себя собственную разведку и по этой причине категорически возражал против организации единой централизованной спецслужбы.

Максим Вейган

Франсуа Дарлан

Военно-воздушные силы были вполне удовлетворены деятельностью своих 2-го бюро и СР во главе с полковником Роненом и не хотели для себя ничего другого, но соглашались на сохранение существовавшей и ранее системы, при которой контрразведывательное обеспечение частей и учреждений военной авиации возлагалось на армейскую контрразведку. По этой причине новый оперативный орган должен был удовлетворять всем требованиям, что было крайне нелегко обеспечить, особенно в условиях перемирия. Если СР, в принципе, в новых условиях могла действовать в прежнем режиме, за исключением маскировки своего центрального аппарата и еще большего засекречивания каналов связи с зарубежной агентурой, то для контрразведки это было немыслимым. Гласный штат ССР был прекрасно известен, что вынудило Вейгана по согласованию с Риве и д’Але перевести в войска или формально уволить из армии всех офицеров-контрразведчиков. Риве предложил официально изменить концепцию обеспечения безопасности армии перемирия и для усыпления бдительности германской и итальянской комиссий и спецслужб ввел в обиход уже упоминавшийся термин: антигосударственные происки (МА). В соответствии с ним в сентябре 1940 года было образовано Бюро по антигосударственным проискам (БМА), которое возглавил майор д’Але. В военных округах создавались собственные БМА с отделами в дивизиях, штат последних составлял 3–4 офицера и столько же сержантов. Командиры корпусов обладали правом по своему усмотрению в случаях необходимости вводить дополнительные должности оперативных офицерах в полках или отдельных подразделениях. Юрисдикция БМА строго ограничивалась войсками и военными учреждениями и полностью исключала административные функции, остававшиеся за военной полицией и жандармерией. Внешне все это выглядело как слабая попытка обеспечить безопасность предельно сокращенной армии, фактически же на новую структуру возлагались более обширные задачи:

— официальная защита армии от шпионажа и антивоенной пропаганды;

— обеспечение официального прикрытия для нелегально действующих разведывательных и контрразведывательных органов и Службы маскировки вооружения и снабжения (КДМ), отыскание их архивной агентуры и восстановление сотрудничества с ней;

— анализ контрразведывательной информации, добываемой нелегальными органами контрразведки, с привлечением, в случае необходимости, СТ и военных трибуналов;

— защита патриотических и просоюзнических организаций, прикрытие полицейских действий органов военной юстиции по обеспечению внутренней и внешней безопасности государства.

Для надежного обеспечения выполнения этих задач требовалось куда больше, чем можно было показать в наличии у официальной БМА. Центральный и периферийный аппараты нуждались в помещениях, в том числе для хранения тщательно оберегаемых многотонных архивов и картотеки, наличия линий связи, транспортных средств и многого другого. Поэтому задача перевода контрразведки на нелегальное положение являлась на порядок более трудной, чем у разведки, резидентуры которой и без того были тщательно законспирированы, и должна была решаться нестандартным способом. Поначалу таковой не отыскивался. Риве и д’Але поручили руководить бывшей ССР майору Полю Пэйолю, который должен был подготовить предложения по перестройке работы в “свободной” и оккупированной зонах Франции. Помимо контрразведки, на него возложили также обязанности по сбору агентурной разведывательной информации и регистрации случаев коллаборационизма и предательства для судебного преследовния преступников после победы. В целом в задачи планировавшегося к созданию органа входило:

— продолжение ведения оперативной работы против разведывательных органов государств “оси”;

— агентурное проникновение в пронацистские и профашистские организации;

— осуществление связи с британскими спецслужбами и поддержка просоюзнических инициатив;

— надзор за деятельностью комиссий по перемирию в “свободной зоне”;

— сбор разведывательной информации, доставка ее в центр и анализ добытых материалов.

Периферийные точки новой службы Пэйоль решил разместить в Лионе, Лиможе, Тулузе, Клермон-Ферране и Марселе, а также Париже и других городах оккупированной зоны. Центральный аппарат контрразведки планировалось сформировать в том же Марселе, из которого было легче связываться с французскими колониями в Африке. В поисках прикрытия майор вспомнил о высокопоставленном чиновнике министерства сельского хозяйства М. Прео, которого уходивший на службу в войска предшественник д’Але на посту начальника контрразведки полковник Шлессер рекомендовал в качестве надежного “почетного корреспондента” ССР. К нему Пэйоль и обратился с просьбой о помощи в размещении указанных подразделений численностью по 5–6 человек, а в Марселе, кроме того, и 15 человек центрального аппарата (“Камброн”) с большой картотекой и примерно 30 тоннами архивных материалов. Прео возразил, что министерское прикрытие не сможет обеспечить должной конспирации, и предложил альтернативный вариант. Министерству в сельской местности требовалось обеспечить техническое обслуживание дренажных систем, осушение заболоченных территорий, очистку лесов и водоемов и прочие аналогичные работы. В соответствии с планом Прео, для их выполнения создавалась частная компания “Сельские работы”, служащая прикрытием для контрразведывательных органов. Помимо прочего, это позволяло также обеспечить финансирование прикрытия спецслужбы из общегосударственных фондов, поскольку министерство заключало с упомянутой компанией соответствующий контракт. Пэйоль несколько сомневался в возможности успешного выполнения перечисленных работ, но Прео успокоил его, сказав, что они достаточно просты, не требуют особой квалификации и хорошо описаны в имеющихся инструкциях. Майор согласился и доложил д’ Але, что с 1 июля 1940 года новая служба будет готова к действиям. Ее наименованием стала аббревиатура компании “Сельские работы” — ТР, первоначально созданные пять периферийных постов получили кодовые обозначения:

— ТР-112 (Лимож), начальник Эмиль Риго (“Ришпен”);

— ТР-113 (Клермон-Ферран), начальник Жоаннэ (“Жанзен”);

— ТР-114 (Лион), начальник Юго (“Юрель”);

— ТР-115 (Марсель), начальник Гиро (“Жорж Энн”);

— ТР-117 (Тулуза), начальник д’Оффелиз (“Добрэ”).

Особо значимыми являлись посты ТР-113, ТР-114, ТР-115 и ТР-117, в дальнейшем вовлеченные также в ведение радиоконтрразведки. Точки в Северной Африке планировалось создать позднее, по мере получения достоверной информации об обстановке в этом регионе и о позиции местного командования, что и произошло в октябре 1940, январе 1941 и июле 1941 года, когда в Алжире, Рабате и Тунисе были образованы посты ТР-119, ТР-120 и ТР-121. В оккупированной зоне точки контрразведки существовали под обозначениями с приставкой “бис” и фактически представляли собой нелегальные контрразведывательные резидентуры. Пэйоль пользовался документами на имя уроженца Алжира Филиппа Перье. Архивы контрразведки разместили в подвалах сыроварен в Рокфоре. На момент создания ТР располагала 20 внедренными в структуры абвера агентами, а полностью ее агентурный аппарат насчитывал всего несколько десятков человек. Однако к концу 1941 года он пополнился почти 500 новыми агентами. Штат ТР со временем вырос до 429 человек[109].

В рассматриваемый период во Франции действовали еще два контрразведывательных органа: гражданская контрразведка СТ, за лояльностью которой следил всецело преданный Дарлану капитан 2-го ранга Рольен, и Бюро внутренней безопасности, предназначенного для пресечения работы подрывных, прежде всего коммунистических элементов. С этим бюро неразрывно связано имя полковника Жоржа Груссара, впоследствии неожиданно для всех ставшего заметной фигурой в истории французского Сопротивления. Он был профессиональным военным и в 1938 году являлся комендантом военной академии в Сен-Сире, в 1940 году возглавлял штаб дислоцированного в Эльзасе армейского корпуса, а перед самым поражением был переведен на значительно более низкую должность начальника штаба командующего парижским оборонительным районом. Если вспомнить, что Париж был объявлен открытым городом и не защищался никак, то становится понятно, что боевой опыт Груссара равнялся нулю. После подписания перемирия военное министерство направило его в Виши, где он был уволен из армии и назначен генеральным инспектором “Сюртэ насьональ”. На этом посту полковник проявил инициативу в формировании внутри своего ведомства мобильного полицейского подразделения из бывших солдат — Группу защиты (ГД[110]). Впоследствии утверждалось, что в действительности Груссар желал негласно предоставить ее в распоряжение Сопротивления, что косвенно подтверждается его контактами с прибывшим из Лондона Пьером Фурко, а также Жюльеном де Бенувиллем и Эммануэлем д’Астье де ля Вижери. Вскоре в составе “Сюртэ насьональ” было сформировано уже упомянутое Бюро внутренней безопасности с ГД. Ее первое применение оказалось несколько неожиданным даже для самого Груссара. 13 декабря 1940 года бойцы Группы защиты обеспечивали силовую поддержку ареста вице-премьера Лаваля, произведенного по указанию маршала Петэна с подачи министров юстиции и внутренних дел. Однако уже 17 декабря на улицах Виши появились отряды германских СС, и Лаваля пришлось выпустить на свободу. На следующий день после этого Груссар получил приказ о роспуске ГД и своем увольнении из “Сюртэ насьональ”.

Жорж Груссар

Важнейшими направлениями деятельности спецслужб являлись криптоанализ и радиоразведка, которые в “свободной зоне” Франции по сравнению с предшествовавшим периодом не только не прекратились, но после незначительного перерыва даже активизировались. 10 июня 1940 года в городок Венсат в Центральном массиве на 10 грузовиках эвакуировались оборудование и персонал центра “Бруно”, возобновивший там свою деятельность. Однако генеральный штаб не выходил на связь с центром, и его работа оказалась бессмысленной. 17 июня “Бруно” получил указание о срочной эвакуации, в первую очередь всего иностранного персонала. 15 поляков и 7 испанцев на трех самолетах улетели в Алжир и обосновались там по документам прикрытия. Тем не менее, уже в середине июля польская разведка решила возобновить дешифровальную работу и организовала там экспозитуру № 300 под руководством Гвидо Лангера. По согласованию с СР после заключения перемирия поляки вместе с испанцами группами по 2–3 человека вернулись во Францию и разместились в замке Ле Фузе недалеко от Марселя. В октябре 1940 года из них был образован комбинированный центр перехвата и дешифровки (база “Кадикс”) под непосредственным руководством майора Ромона. Естественно, он подчинялся полковнику Бертрану. Прикрытием центра являлась частная фирма, работавшая в области радиоэлектроники, тексты перехватов поступали от подчинявшейся правительству Виши Группы по внутреннему радиоэлектронному контролю (ГКР). Надеявшиеся на продолжение довоенного сотрудничества англичане снабдили базу “Кадикс” десятью передатчиками, а основными объектами ее заинтересованности были:

— переписка штабов и подразделений вермахта во Франции, Германии, Бельгии, Болгарии, Чехии (“Протекторат Богемия и Моравия”), Венгрии, Польше (“Генерал-губернаторство”), Ливии, Югославии, и в оккупированных районах СССР (с июня 1941 года);

— переписка СС и полиции в Австрии, Чехии, Франции, Нидерландах, Люксембурге, Норвегии, Польше и в оккупированных районах СССР (с июня 1941 года);

— радиограммы агентов абвера и СД во Франции и Французской Северной Африке;

— переписка штаб-квартиры Германской комиссии по перемирию в Висбадене с ее точками на юге Франции и во Французской Северной Африке.

В декабре 1940 года Густаву Бертрану подчинялись расположенные на территории Франции и в Тунисе 14 постов перехвата с 150 приемными станциями 23 различных типов. Утраченными в результате разгрома оказались важнейшие посты в Эльзасе и Лотарингии и вдоль итальянской границы. Штат криптографов насчитывал 32 человека (в том числе 15 поляков и 7 испанцев), располагавших четырьмя “бомбами” для прочтения закрытой с помощью “Энигмы” переписки. Польская “Команда 3” продолжала попытки вскрытия “Энигмы”, а испанская “Команда Д” — работу над итальянскими шифрами и кодами. Они работали под столь глубоким прикрытием, что вплоть до октября 1942 года их не мог отыскать даже абвер, принимавший группу за обычную строительную компанию.

В начале 1941 года в пригороде Алжира заработала точка “Кадикса” П.О.1 “Куба”. Ей руководил бывший заместитель начальника польского Бюро шифров майор Максимилиан Цезкий, в подчинении которого имелось от 6 до 8 радиооператоров и дешифровальщиков. Персонал “Кубы” периодически обновлялся, было решено каждые 3–4 месяца производить ротацию сотрудников с “Кадиксом”. Это привело к тяжким для немногочисленной польской группы последствиям: во время морского перехода было потоплено судно, на котором погибли криптоаналитики Ежи Розицкий, Ян Граминский и Петр Смоленский, а также прикрепленный к ним французский офицер Франсуа Ланэ. Основными задачами алжирской точки являлись радиоконтрразведка и ретрансляция через юг Франции в Лондон радиограмм польской нелегальной резидентуры “Рыгор” под руководством майора, в дальнейшем генерала М. Словиковского. 9 ноября 1942 года спасшиеся от захвата немцами сотрудники “Кадикса” перебрались в Алжир и продолжили работу оттуда. Поляки попытались добраться через Испанию до Великобритании, однако не всем это удалось. Лангера, Цезкого и двух инженеров немцы арестовали и отправили в концлагеря, где двое последних погибли. В марте 1944 года содержавшегося в лагере для военнопленных в замке Айзенберг майора Цезкого допрашивала объединенная следственная группа военной разведки и СД с целью установить факт возможной компрометации шифров “Энигмы”. Бывший заместитель начальника Бюро шифров сумел ввести их в заблуждение, признав, что первоначально некоторые сообщения действительно поддавались прочтению, однако после введения новой процедуры шифрования такая возможность якобы была утрачена навсегда. Немцы удовлетворились и оставили его в покое. Остальные поляки благополучно перебрались через Пиренеи и сразу же были арестованы испанской полицией, но тюрьме пробыли недолго, вскоре вышли на свободу и через Португалию прибыли в Лондон. Там под руководством капитана К. Зелинского из них было образовано радиоразведывательное отделение польского батальона связи. Всего за период войны “Кадикс” вскрыл около 9000 германских радиограмм, из них на долю поляков пришлось 4679.[111]

Кроме упомянутых подразделений, радиоразведкой и криптоанализом ведали:

— секция “СЕ” контрразведки ТР;

— посты ТР-113 (перехват переговоров в Северной Германии и на территории “свободной зоны”), ТР-114 (по Южной Германии и Швейцарии), ТР-115 (по Италии) и ТР-117 (по Испании);

— секция перехвата и дешифровки (ИРД) 2-го бюро флота;

— Группа контроля за связью (ГСР) министерства связи;

— криптоаналитическое отделение СР ВВС (бывшая подсекция “К”);

— секция МА-П БМА.

У моряков перехватом и дешифровкой занимались 20 человек на четырех постах перехвата во Франции, в Касабланке, Бейруте и Шанхае. Кроме того, СР ВВС организовала подслушивание германских телефонных переговоров на линиях Париж — Мец и Париж — Страсбург. По наименованию ведавшей этим подсекции добытые таким путем материалы обозначались как полученные от источника “К”.

Объем перехваченной французами и дешифрованной германской переписки был весьма значителен. Впоследствии Бертран утверждал, что в период с октября 1940 по ноябрь 1942 года его службе удалось прочесть 142 радиограммы вермахта и 3097— полиции и СС[112]. Еще большие успехи были достигнуты в работе на итальянском направлении. Полученная информация использовалась главным образом в контрразведывательных целях, то есть ее основным потребителем являлась ТР. Например, в сентябре 1941 года таким образом была раскрыта сеть германских агентов в средиземноморских портах Франции, поддерживавших радиосвязь с центром в Штутгарте.

Все спецслужбы Франции пока работали в относительно спокойной обстановке и пользовались иллюзорной независимостью “свободной зоны”, хотя здравомыслящим людям было ясно, что долго длиться это не может. Первым делом рейх потребовал от правительства Виши отзыва военных атташе из большинства государств мира, где они были аккредитованы. Комментируя это, генерал Вейган 2 сентября 1940 года предупреждал: “Нет сомнения, что… германские и итальянские власти будут препятствовать существованию в нашей армии любого органа, который мог бы, в каком-либо качестве, служить задаче военных приготовлений. В частности, всеми путями они будут препятствовать продолжению нормального функционирования военной разведки (2-го бюро), которая информирует военное командование об иностранных вооруженных силах [113].

Однако это произошло далеко не сразу и не в столь резкой форме, как опасался министр, поскольку немцы надеялись на лояльное отношение правительства “свободной зоны” и даже не расположили на ее территории резидентуру абвера, а руководили направленными против нее операциями из АСТ-Висбаден. На севере страны ситуация была иной. Уже в первый день оккупации Парижа в город на нескольких грузовиках прибыла первая совместная зондеркоманда гестапо и СД под руководством специалиста по разведке Гельмута Кнохена, одного из организаторов похищения резидентов СИС в Венло в 1940 году. Чтобы не раздражать командование вермахта столь скорым появлением полицейских частей, на них надели мундиры ГФП. Несколько позднее во французской столице появились еще две зондеркоманды, персонал которых составил костяк будущего парижского центрального управления гестапо и СД.

Офицеры французской разведки и контрразведки оказались в сложном, двойственном положении. С одной стороны, их основной заповедью являлась лояльность к своему правительству, которое в данной ситуации представлял кабинет Петэна. С другой стороны, немцы оставались слишком очевидным врагом, работать против которого хотя и запрещалось, однако было необходимо, исходя из простой логики событий. Это следовало делать хотя бы для того, чтобы как-то контролировать массовое внедрение агентов абвера, СД и гестапо в государственные, военные и политические круги Виши. Такой дуализм создавал немало этических проблем, и каждый решал их по-своему, хотя практически все руководители французских спецслужб склонялись к осторожному сотрудничеству с Лондоном. Одновременно они всеми силами пытались противостоять внедрению в регион разведывательных служб противника, регулярно переходя к активным действиям. В августе 1940 года из перехваченного телефонного разговора французы засекли в Провансе нелегальную точку абвера под руководством Кунце-Краузе, и офицеры будущего ТР-115 сумели внедрить в нее двух агентов. Первый из них сыграл роль инициативника и для укрепления доверия к себе выдал немцам место тайного хранения нескольких устаревших ручных пулеметов “Шоша” и патронов к ним. Второй, бывший офицер ВМС Франции, написал представителям германского командования письмо, в котором представил себя яростным врагом Британии, желающим любым способом отомстить ей за нападение на французские корабли в Мерс-эль-Кебире. Ему поручили наблюдать за обстановкой вокруг военно-морской базы в Тулоне, где двойник заметил, что заместитель Кунце-Краузе располгает возможностью перепроверки его информации. За немцем установили негласное наблюдение и выяснили, что он практически без принятия конспиративных предосторожностей встречается в Марселе с другим своим источником. Таковым оказался проживавший во Франции с 1935 года еврейский беженец Зильберштейн. Возник вопрос о порядке дальнейших действий. Оставлять предательство без последствий было невозможно, однако прямой удар по немецкому агенту был чреват непредсказуемыми последствиями. После ареста и казни в Алжире местного жителя за шпионаж в пользу немцев случай с Зильберштейном стал бы вторым, но первым на территории метрополии. Майор Пэйоль рискнул и распорядился арестовать его прямо перед очередной встречей с руководителем из абвера, что и было сделано. При Зиль-берштейне находились данные по грузу направлявшегося в Алжир торгового судна “Виль д’Оран” и по одному из подразделений гарнизона Марселя. Арестованный отказался давать какие-либо показания, плюнул в лицо пытавшему допросить его Пэйолю и назвал майора пустым местом, побежденным офицером проигравшей нации. Захваченный агент был уверен в надежной защите абвера и не ошибся. В результате демарша немцев и нерешительной позиции властей дело Зильберштейна было замято, а сам он отпущен на свободу. Однако так благополучно германские агенты отделывались далеко не всегда. В 1940 году (с учетом пяти месяцев до поражения) органы безопасности Франции арестовали 1250 агентов противника, в 1941 году — 601, с января по конец октября 1942 года — 1223. Из них 90 % работало в пользу Германии, 8 % — в пользу Италии, остальные 2 % являлись агентами испанских спецслужб. При этом аресты производились как на территории метрополии, так и в колониях. Из упомянутых 1223 человек 720 были арестованы во Франции и лишь 503 — в Северной Африке[114].

Со своей стороны, немцы принимали меры к пресечению любых подобных попыток. В соответствии с условиями перемирия, германские спецслужбы не имели права работать в зоне юрисдикции Виши и до конца августа 1942 года соблюдали это ограничение, стараясь побудить французское правительство самостоятельно решать возникающие вопросы. По мере сил оно старалось так и поступать, руководствуясь вполне понятным нежеланием спровоцировать победителей на оккупацию юга страны. Немцы не делали секрета из того, что из оккупированной зоны они регулярно прослушивают эфир “свободной зоны”. Более того, при обнаружении сигналов агентурных передатчиков они делали специальные представления через открытое в феврале 1942 года в Виши официальное представительство гестапо.

Летом 1941 года гражданская контрразведка СТ получила первые сведения о существовании некоей военной подпольной структуры, занятой ведением контрразведки и агентурной разведки. 8 августа при приземлении с парашютом получил травму заброшенный во Францию агент СОЕ, капитан Жильбер Тюрк. Его нашли крестьяне и передали полиции, где на допросе тот показал, что выполняет задание отвечающего за саботаж в ТР майора Брошу. Судя по всему, капитан рассчитывал найти у соотечественников если не одобрение, то хотя бы понимание, но ошибся. Против него было возбуждено уголовное дела с окраской “шпионаж”, потенциально чреватое смертным приговором. Тем временем Брошу, знавший о ситуации с Тюрком, доложил о произошедшем Риве и попросил его вмешаться. Полковник отправился к Рольену и постарался решить сразу две задачи. Он попросил коллегу из СТ отпустить арестованного, который не нанес никакого вреда Франции, и постарался уверить собеседника в том, что существование в армии подпольной контрразведки является плодом фантазии британского агента, не нашедшего лучшего способа постараться облегчить свою участь. Рольен сделал вид, что поверил обоим утверждениям. Он уже располагал достаточным количеством фактов о ТР, включая личность и место пребывания ее руководителя, и потому мог со спокойным сердцем отпустить Тюрка, установив, однако, за ним наблюдение. Брошу вскоре заметил это и прервал контакты с агентом, доложив об установленном факте по инстанции. После этого Рольену никто из военных не доверял, и, как выяснилось, совершенно правильно. Руководитель СТ был замечен в активном сотрудничестве с нацистами. В частности, в июле следующего года он передал немцам досье на ряд лиц, включая все того же Тюрка, после чего те были арестованы в Париже и отправлены в концентрационный лагерь.

В августе 1941 года Рольен встретился с Пэйолем и предупредил его о том, что приказал всем подчиненным органам пресекать любую несанкционированную деятельность отечественных спецслужб, особенно связанную с бывшими союзниками. Роллен подчеркнул, что ни в коей мере не разделяет нацистские убеждения, но является категорическим противником деятельности ТР. За месяц до этого руководитель СТ занялся СР ВВС. 16 июля по прямому указанию Дарлана он произвел обыск в помещениях авиационной разведки и взял под стражу Ронена. Министр ВВС резко протестовал против ареста военнослужащего не уполномоченными на это органами СТ, а министр национальной обороны приказал БМА противодействовать подобным попыткам вплоть до применения оружия. Дарлан понял, что рассчитывать на лояльность или просто терпимость спецслужб собственных вооруженных сил он не может, и создал новый военный полицейский и административный орган — Центр правительственной информации (ССГ), во главе которого неожиданно для всех поставил Пьера Ру. Однако вскоре лояльность к режиму бывшего начальника СР стала вызывать определенные сомнения, и место руководителя ССГ занял военный моряк, адмирал Дюпре. Практически сразу новый начальник Центра правительственной информации заявил, что кадровая чистка БМА еще далеко не окончена и будет продолжена со всем возможным тщанием. Далее он отправился в Марсель и потребовал доложить ему все материалы о деятельности “тайной контрразведки”, одновременно начав процесс роспуска Бюро. Это стало одним из факторов, вынудивших позднее перебазировать центральный аппарат ТР в Иссуар.

Последовательная позиция спецслужб вооруженных сил Виши по защите своей страны и ее армии от агентурного проникновения германских разведорганов стала создавать правительству “свободной зоны” неудобства. Командование усматривало выход из создавшейся ситуации не в смене руководства контрразведки, а в ее полном роспуске и переформировании на новых принципах и с серьезной кадровой чисткой, поскольку большинство офицеров БМА были настроены в этом отношении непримиримо. Первая информация о предстоящем роспуске Бюро по антигосударственным проискам прошла в феврале 1942 года, и тогда д’Але предложил Риве сместить его с должности начальника БМА и заменить Пэйолем. Смысл этого перемещения заключался в том, чтобы назначить руководителем официальной военной контрразведки менее скомпрометировавшего себя в глазах властей майора и тем самым, возможно, продлить срок существования Бюро. Начальник СР согласился, и Пэйоль, которому тоже не оставалось ничего иного, начал подыскивать своего преемника для руководства ТР. Вопрос оказался довольно непростым. Недостатка в способных офицерах-контрразведчиках не было, но почти все из них имели на связи ценных агентов, и перевод в Марсель мог оборвать проведение важных операций. На первый взгляд, идеальной кандидатурой выглядел руководитель точки ТР на границе со Швейцарией Андре Боннефу, в данное время лично не работавший с агентами. Однако в отношении него у Пэйоля имелись другие, более далеко идущие планы, и этот вариант также был отвергнут. Тогда майор обратил внимание на сотрудников СР с контрразведывательной подготовкой и в подходящем, не слишком высоком и не слишком низком, звании. Подходящий человек вскоре отыскался. Им был капитан Анри Лафон[115] (“Верней”) с двадцатилетним стажем оперативной работы.

Анри Лафон

Таким образом, новый кандидат на должность начальника ТР был подобран, теперь оставалось произвести саму ротацию. Как ни странно, роспуск БМА оказался отодвинутым на несколько месяцев, возможно, для сохранения некоторой преемственности в деятельности спецслужб в связи с откомандированием начальника 2-го бюро армии Бареля на должность командира полка в Северной Африке. За это время д’Але, Пэйоль и Лафон успели объехать все точки БМА и ТР и сориентировать их работников в предстоящих изменениях. В мае 1942 года новый начальник секретной контрразведки принял дела у своего предшественника, но Бюро по антигосударственным проискам пока что продолжало действовать. 23 марта 1942 года и куратор разведки Луи Риве, и его фактический заместитель Ги д’Але одновременно получили приказы об отстранении от должности, однако оба полковника прослужили на разведывательных должностях еще некоторое время, потребовавшееся для передачи дел. Риве отпустили для этого три месяца, а д’Але оставался в своем кабинете до 1 августа. 4 августа 1942 года бывший начальник разведки отбыл в Алжир по приглашению адмирала Дарлана.

Параллельно в “свободной зоне” происходили весьма тревожные события, напрямую касавшиеся оперативных органов вооруженных сил Виши. В мае 1942 года германская комиссия по перемирию заявила недавно вступившему в должность Пьеру Лавалю не подкрепленную документальными доказательствами претензию по поводу фактического сохранения всеми французскими спецслужбами их структур, штатов и направлений работы. Премьер-министр не знал об этом ничего и потому 3 июля вызвал к себе полковника Риве для выяснения, чем в действительности заняты упомянутые органы. Фактический начальник СР обтекаемо ответил, что они охраняют собственные секреты и пытаются выведать чужие. Лаваль раздраженно заметил, что в армии сохранилось еще слишком много горячих голов, и на этом аудиенция была окончена. 1 августа, когда д’Але уже отбыл на строевой командный пост в Лиможе, БМА было официально извещено о предстоящем роспуске. Пять дней спустя Риве вызвал к себе Дарлан и предложил ему подумать над концепцией организации новой спецслужбы, которая должна была включать три разведоргана армии, авиации и флота и контрразведку. Фактический начальник существующей СР заметил, что пребывает в отставке и потому не может заниматься этим вопросом, а тем более возглавлять спецслужбу. Адмирал приказал ему не принимать во внимание всякие глупости и завтра же явиться с предложениями.

Бюро по антигосударственным проискам ушло в историю, но полностью оставить вооруженные силы без органа, обеспечивающего их безопасность, было невозможно. Уже 24 августа 1942 года взамен БМА возникла Служба военной безопасности (ССМ) во главе с Пэйолем. Она была предельно компактной, штаты контрразведчиков в военных округах колебались в узком диапазоне от двух до трех офицеров. ССМ отвечала уже не за обеспечение безопасности государства от посягательств иностранных спецслужб, а за локальную задачу защиты армии от шпионажа и саботажа.

Пьер Лаваль произносит речь. Август 1942 года

Структурно ее центральный аппарат состоял из подразделений по контрразведывательному обеспечению армии (Андре Боннефу), ВВС (полковник Андре Серо) и ВМС (капитан 1-го ранга Жонгле де Лин). Несмотря на мизерность штата и узость задач ССМ, в итоге реальный потенциал французской контрразведки сократился незначительно, поскольку ни в структуру, ни в задачи ТР никто никаких изменений не вносил, а официальная “надстройка”, хотя и с изъятиями, но все же продолжала выполнять свои задачи. В результате в рассматриваемый период ТР продолжала проводить агентурные операции во Франции и поддерживала радиосвязь с Алжиром, в Северной Африке контрразведка укрепляла сотрудничество с разведкой США и готовилась к работе в автономном режиме в случае разрыва сообщения через Средиземное море, а точки ССМ готовились к возможному переходу на нелегальное положение.

Создание ССМ на руинах БМА весьма заинтересовало адмирала Дюпре, всемерно стремившегося показать свою лояльность к рейху. Почти сразу же после своего назначения начальник ССГ отправился в Париж на совещание с представителями германских оккупационных спецслужб и по возвращении занялся проведением в жизнь полученных директив. Он вызвал Пэйоля и предложил ему поделиться всей имеющейся в распоряжении ССМ информацией о деятельности во Франции спецслужб Великобритании и США, а также материалами по просоюзнически настроенным лицам и группировкам. Майор ответил, что подобными сведениями не располагает, но адмирал настаивал. Пэйоль прервал разговор и предупредил, что доложит о нем Риве, который действительно пожаловался главнокомандующему на Дюпре. Однако Дарлан лишь покачал головой и небрежно заметил, что руководитель СТ ведет себя неправильно, но вмешиваться и не подумал. Очевидно, происходящие процессы его вполне устраивали.

Эффективной деятельности армейских спецслужб препятствовали не только гражданские власти, военное руководство в этом процессе также периодически выглядело в этом процессе не лучшим образом. Иллюстрацией этого, в частности, может служить история попыток Пэйоля сохранить архивы контрразведки, первоначально, как уже указывалось, укрытые им в подвалах сыроварен Рокфора. Там материалы были доступны для повседневной работы ТР, однако их безопасность оставляла желать лучшего. В октябре 1940 года радиоразведчики “Кадикса” засекли передвижение частей вермахта к демаркационной линии между оккупированной и “свободной” зонами и факт интенсивных переговоров рейха с правительством Франко, содержание которых оставалось неизвестным. На основании этих данных аналитики СР не исключали возможность нарушения германскими войсками перемирия с одновременным вторжением испанских войск через Пиренейские горы. Помимо всего прочего, это выдвигало настоятельную необходимость эвакуации архивов контрразведки в Алжир, где колониальной армии вполне было вполне по силам обеспечить их сохранность. Сделать это было непросто, поскольку даже существенно прореженные и сокращенные до минимального объема архивные материалы весили приблизительно 30 тонн и никак не могли быть скрытно переправлены через Средиземное море в багаже или иным аналогичным образом. Перевозка неизбежно должна была привлечь к себе нежелательное внимание, избежать которого могло только содействие со стороны ВМС. Пэйоль обратился за помощью к начальнику СР флота капитану 1-го ранга Самсону, не решившемуся взять на себя ответственность по маскировке столь щекотливой операции. Он заявил, что разрешение на транспортировку материалов обязательно должно было исходить от Дарлана, а тот категорически отказался дать таковое. Поведение адмирала вплотную граничило с предательством, но преодолеть его не представлялось возможным. В этот момент знавший о проблеме начальник 2-го бюро ВМС в Тулоне капитан 2-го ранга Номура предложил Пэй-олю доставить ящики с архивными материалами на его военно-морскую базу и пообещал как-нибудь обеспечить их перевозку в Алжир. Было ясно, что в первую очередь следует отправлять наиболее опасные документы: о передаче собранной ТР информации британским спецслужбам, с которыми контрразведка возобновила сотрудничество с сентября 1940 года, материалы по связи с негласным аппаратом СР армии и ВВС и переписку с постами ТР, в первую очередь ТР-112 и ТР-113 и особенно с парижской точкой ТР-112-бис. Однако для успеха мероприятия доброй воли начальника 2-го бюро в Тулоне оказалось совершенно недостаточно. Руководство ВМС получило сведения об инициативе капитана 2-го ранга и решительно пресекло его попытки помочь контрразведчикам. Такая позиция флота не только граничила с предательством национальных интересов, но и была совершенно необъяснимой с точки зрения логики, поскольку никаких осложнений с немцами или итальянцами вызвать не могла. Никто в комиссиях по перемирию не проверял содержимое перевозимых через Средиземное море ящиков, и при желании архивы легко можно было замаскировать либо под коммерческую техническую документацию, либо упаковать внутри транспортных средств. Совершенно ясно, что запрет их отправки в Алжир напрямую исходил от Дарлана, примитивно желавшего ослабить позиции конкурирующей с моряками спецслужбы. В результате Пэйоль распорядился уничтожить все относительно меньшее ценные документы, что сократило суммарный вес архивов контрразведки в полтора раза, примерно до 20 тонн. Документы упаковали в ящики по 300 килограммов и вывезли в окрестности Нима, где укрыли на отдельно стоящей ферме. В 1943 году немцы заняли ее, арестовали и отправили в концлагерь хранителей архивов М. Гарнье и Сен-Жана, но сами материалы так и не обнаружили. Они остались нетронутыми и сохранились в неприкосновенности вплоть до освобождения страны от оккупации.

За всей этой деятельностью внимательно наблюдали немецкие разведывательные и контрразведывательные органы. Например, представительство гестапо за месяцы пребывания в Виши накопило достаточное количество материалов, немедленно пущенных в ход после оккупации вермахтом остатка территории страны. Германские спецслужбы периодически проводили на территории “свободной зоны” контрразведывательные операции. Но, естественно, куда более активно и без каких-либо даже символических помех они действовали в зоне оккупации, особенно на фоне весьма выраженного нежелания французов примыкать к малочисленным и разрозненным группам Сопротивления, которое, собственно, к этому времени даже не заслуживало столь громкого названия. Действовали преимущественно разведывательные сети поляков, отдельные агенты СИС и СОЕ, а также весьма незначительное число французских патриотов, не объединенных ни общим командованием, ни единым планом действий, ни даже своими целями. На юге Франции спецслужбы Виши осторожно и негласно поддерживали две изолированные группы из бывших армейских офицеров. В целом же период с лета 1940 по июнь 1941 года можно смело рассматривать как период стагнации Сопротивления, причем главной причиной застоя, помимо перечисленных ранее, с уверенностью следует считать отсутствие у французов веры в победу над Германией. Британцев загнали обратно на их острова и блокировали с моря, Соединенные Штаты Америки не проявляли желания ввязываться в схватку, а Советский Союз тогда можно было считать скорее союзником рейха, нежели его вероятным противником. Больше в мире не существовало никаких сил, способных реально противостоять немецкой экспансии. Но 22 июня 1941 года ситуация изменилась принципиально. Германия открыла новый фронт боевых действий, в котором рисковала увязнуть надолго, если не навсегда. Гитлер оказался вовлеченным в операции на Востоке и на Западе и к тому же немедленно лишился стабильных поставок сырья из СССР. Дремавшие до поры французские коммунисты немедленно приступили к боевым операциям по всей территории страны, хотя ранее от них воздерживались. Первый террористический акт был произведен 21 августа 1941 года в парижском метро членом коммунистической подпольной группы Фредо (“полковник Фабиан”) с целью всколыхнуть страну и дискредитировать режим Виши в глазах населения. Ход оказался беспроигрышным, если, конечно, не принимать во внимание человеческие жизни. Рассвирепевший Гитлер объявил, что за застреленного в метро аспиранта Мозера казнит сто французов, и потребовал от правительства “свободной зоны” содействовать немцам в уничтожении заложников. Чтобы хоть как-то исполнить требование Берлина, власти Виши немедленно уничтожили шесть человек, таким образом сразу же отождествив себя в глазах населения с нацистскими репрессиями. В Лондоне генерал Шарль де Голль постарался извлечь из этих трагических событий максимум пользы и при этом сохранить образ лидера, заботящегося о минимизации жертв. 23 октября 1941 года он выступил по радио с заявлением, прозвучавшим несколько лицемерно: “Тот факт, что французы убивают немцев, является абсолютно нормальным и оправданным. Если немцы не хотят, чтобы их убивали, им следует оставаться дома… Но существует тактика ведения войны. Войной должны руководить те, кому это поручено… В настоящее время мой приказ для оккупированной территории: немцев открыто не убивать! Он вызван единственным соображением: сейчас враг может совершенно беспрепятственно совершать массовые убийства наших пока еще безоружных борцов. Напротив, как только мы сможем перейти в наступление, будут отданы соответствующие приказы”[116]. Тем временем правительства Петэна и особенно Лаваля все глубже увязали в политике активного сотрудничества с рейхом. К маю 1942 года из министерств были изгнаны все умеренные элементы, а в сентябре начала работу Служба принудительного труда (СТО) для отправки молодых французов на работу на объектах германской промышленности. Это привело к росту недовольства даже среди лояльных кругов общества и бегству в горы и леса молодежи, пополнявшей ряды партизан. Лаваль же полагал, что лучшим вариантом для Франции является полная ориентация на страны “оси”, и публично заявил: “Я надеюсь на победу Германии”[117], что не прибавило ему популярность в народе. Были приняты специальные декреты в отношении евреев, весьма благосклонно встреченные в Берлине. В оккупированной зоне положение было еще хуже. Там немцы осуществляли свою юрисдикцию не только фактически, но и юридически, с помощью мощного аппарата полиции и спецслужб. Подлинными хозяевами Франции являлись военное командование, комиссия по перемирию и стоявшие за их спинами абвер, гестапо и СД.

В отеле “Лютеция” в оккупированной столице Франции разместилась штаб-квартира военной разведки (АСТ-Париж) общей численностью около 200 человек. Парижский отдел имел статус главного АСТ-Запад, поскольку находился в одном городе с главным командованием вермахта на Западе, но, за исключением АНСТ-Орлеан, остальные точки ему не подчинялись. В числе таковых были АСТ-Анжер с АНСТ-Брест, АСТ-Дижон с АНСТ-Нанси, АСТ-Лион с АНСТ-Тулу-за, отдельное АНСТ-Бордо и подчинявшиеся АСТ-Брюссель АНСТ-Лилль и АНСТ-Булонь. Кроме того, север Франции и зону Па-де-Кале контролировало ACT-Лилль, одновременно руководившее работой всех находившихся на территории страны подразделений тайной полевой полиции (ГФП). Всего во Франции дислоцировались 69 органов абвера различного уровня и ГФП общей численностью до 6000 человек, а также многочисленные временные разведывательные и контрразведывательные структуры, в том числе зондеркоманды. Основные обязанности абвера во Франции заключались в массовой вербовке агентов для использования на британском направлении и в сборе информации о военных мероприятиях Британии и ее приготовлениях к возможной десантной операции в Европе. В области контрразведки задачи были достаточно ясны и состояли в нейтрализации деятельности разведывательных служб и подпольных организаций противника.

Руководимое Оскаром Райле подразделение АСТ-Париж III “Ф” захватило под Орлеаном эшелон с архивами военного министерства Франции. Их перевезли в Париж, где военная разведка в сотрудничестве с РСХА приступила к обработке документов. Особо деликатные документы СТ избежали захвата противником, поскольку сотрудники гражданской контрразведки успели частично эвакуировать свои архивы в безопасное место, а частично сжечь. Зато капитан абвера Виганд обнаружил и захватил центральную картотеку и материалы управления делами Главной сыскной полиции “Сюртэ националь”. Райле вспоминал: “Бежавшие французские чиновники оставили служебные помещения со всей документацией в таком порядке, словно дела велись вплоть до последнего дня перед оккупацией Парижа”[118]. Помимо этого, в руки немцев попали архивы префектуры полиции Парижа и министерства иностранных дел. Находки позволили решать задачи как оборонительной, так и наступательной контрразведки значительно меньшими силами, чем это требовалось теоретически. Кроме того, захват архивов помог раскрыть несколько агентурных сетей на территории рейха и сразу же поднял престиж абвера в глазах руководства.

Многочисленными были во Франции и органы РСХА, со временем разместившиеся в Париже, Бордо, Айоне, Марселе, Тулузе, Дижоне, Виши, Ренне, Анжере, Нанси, Руане и Монпелье. Парижское отделение СД выбрало для размещения здание на авеню Фош, гестапо — на улице Соссэ. Первоначально РСХА не имело полномочий на осуществление во Франции контрразведывательных операций, но к 1942 году постепенно смогло начать дублирование действий абвера и впоследствии вытеснило его с завоеванных позиций. Все службы гестапо и СД во Франции подчинялись центральному управлению в Париже, за исключением подразделений Службы безопасности и политической полиции в департаментах Нор, Па-де-Кале, Мозель и Верхний и Нижний Рейн. В остальных регионах парижское управление по состоянию на 1943 год располагало 17 периферийными органами, у которых, в свою очередь, имелись 45 внешних секций, 18 внешних постов, 3 специальных фронтовых комиссариата и 18 пограничных постов, а также региональные службы в Лилле, Меце и Страсбурге. Вся эта система покрывала страну разветвленной сетью довольно эффективно действовавших органов разведки и контрразведки.

Кроме того, резидентуру в бывшей столице Франции разместила также и итальянская ОВРА.

В первый период деятельности немцы могли брать неопытных подпольщиков и разведчиков, что называется, голыми руками. Уровень их профессионализма в тайных операциях иллюстрирует происшествие с будущим руководителем послевоенной французской секретной службы СДЕСЕ Александром де Мареншем, к сожалению, не единичное. С трудом ускользнув через испанскую границу, в вагоне поезда он разговорился с приятным на вид джентльменом, которому сообщил, что бежал от немцев и по фиктивным документам направляется в Лондон, чтобы там присоединиться к комитету “Свободная Франция” и бороться против оккупантов. Собеседник лаконично отозвался: “Правда? Как интересно!”[119]. После прибытия поезда в испанскую столицу де Маренш обнаружил, что его незнакомого попутчика встречают с почетным караулом, поскольку им являлся посол Германии в Мадриде. Беглецу повезло — дипломат счел ниже своего достоинства сдавать несчастного француза местной полиции. Напуганный собственной болтливостью беженец поселился в первом попавшемся отеле “Флорида”, а наутро выяснилось, что он заполнен немецкими офицерами в штатском, поскольку был основным местом проживания персонала мадридской резидентуры абвера.

По мере роста количества французской и британской агентуры в стране германская контрразведка наращивала свои усилия. Одной из операций стала “акция Донар”, совместно начатая абвером, гестапо и СД 28 (по другим источникам — 21) сентября 1942 года. Ее первый этап заключался в точном установлении координат действующих на юге страны агентурных передатчиков, предварительно запеленгованных из оккупированной зоны. Для выполнения этой задачи в Лион, Марсель и Монпелье были негласно направлены 280 оперативных и технических сотрудников с пеленгаторными установками из состава объединенной группы радиоконтрразведки под общим командованием офицера абвера Фридриха Дернбаха. Почти сразу же они выявили около 20 подпольных станций в районе второго по величине города Франции Лиона, а также отдельные передатчики в Марселе, Тулузе и окрестностях По. В числе запеленгованных была рация СР ВВС, которую полковник Ронен, несмотря на строжайшие предупреждения, продолжал использовать. После этого в дело вступили руководитель группы “Донар” Бемельбург и специалист гестапо по радиоиграм Кифер (не путать с начальником отделения СД в Париже штурмбанфюрером СС Иозефом Киффером). Немцы появились в “свободной зоне” с паспортами, оформленными на негласно выданных им бланках, и при участии властей реквизировали пять замков. В результате операции в течение трех месяцев совместно с полицейскими службами Виши были арестованы и частично перевербованы 12 агентов-радистов СОЕ и Сопротивления. Ронен и его офицеры смогли избежать ареста буквально чудом.

С целью маскировки в эфире под официальные станции марионеточного правительства агентурные передатчики часто использовали частоты в их диапазоне, но не смогли ввести этим в заблуждение германскую радиоконтрразведку. Немцы располагали довольно совершенными пеленгаторами, к 1944 году позволявшими устанавливать место расположения передатчика с точностью до километра. Оборудованные ими передвижные фургоны двигались по сторонам постепенно сжимавшегося треугольника и в итоге находили искомый объект. К 1943 году радиоконтрразведка находилась в Париже на столь высоком уровне, что от момента обнаружения передатчика на панорамном пеленгаторе до блокирования дома, в котором он находился, проходило не более 14 минут. В июне абвер и СД захватили 11 передатчиков и 49 расписаний связи, несмотря на использование их противниками изощренной системы передачи сообщений по фрагментам с разных станций, часть из которых перемещалась во время сеанса. Кроме того, немцы с легкостью взламывали несовершенные французские коды и шифры, что послужило для начальника разведки де Голля полковника Пасси поводом для обвинения англичан в их компрометации. Тогда руководитель агентурных шифров секции криптографии СОЕ Лео Маркс пригласил к себе группу французских разведчиков и за короткое время вскрыл шифр прямо в их присутствии, сняв тем самым немало острых вопросов. Впоследствии немцы утверждали, что задействовали в радиоиграх с противником не менее трети заброшенных во Францию агентов противника, что с учетом Часть 2. Оккупированная. Европа. Франция уровня профессионализма персонала германской контрразведки в Париже являлось вполне вероятным.

Схватка союзнических и немецких спецслужб на территории Франции началась с дела “Интераллье”, относящегося к первому периоду германской оккупации, когда британская СИС столкнулась с прискорбным фактом полного отсутствия разведывательных позиций на стремительно утраченной территории Франции. Практически единственным ее источником информации была сеть польской разведки, в январе 1941 года получившая название “Интераллье”. Ее организовал обосновавшийся в Тулузе после заключения перемирия резидент II отдела польского главного штаба полковник В. Зарембский (“Тюдор”). Основной задачей резидента, двух его помощников и радиста первоначально являлось обеспечение транзита в Великобританию через Испанию поляков, оказавшихся во Франции, Бельгии и Голландии. С помощью самодельного передатчика летом 1940 года разведчики установили связь со своим посольством в Мадриде, а несколько позднее смогли поддерживать радиообмен и с центром польской разведки в Лондоне. С этого момента ее начальник полковник Гано получил важное преимущество перед британцами, не располагавшими агентурным аппаратом на территории Франции и попавшими из-за этого в серьезную зависимость от поляков. Вообще же II (позднее VI) отдел следовал указаниям своего эмигрантского правительства, поставившего перед ним задачу вести во Франции оперативную работу в интересах Великобритании по следующим направлениям:

— установление концентрации германских сухопутных, морских и воздушных сил;

— наблюдение за наземными и морскими перевозками и передвижением боевых кораблей;

— вскрытие местонахождения складов боеприпасов и береговых укреплений;

— выбор целей для бомбардировок;

— отслеживание и сообщение об иных событиях, требующих немедленных действий военного командования;

— изучение обстановки во французской промышленности, ее вкладе в германскую экономику, в особенности о производстве и разработке новых образцов вооружения.

Группа “Интераллье” была не единственной, но самой крупной среди польских разведывательных сетей. Она постепенно разрасталась, включала в себя все новых членов, и вскоре вышла за пределы “свободной зоны”. Работавшие на севере страны агенты подвергались смертельной опасности, однако стремление действовать было непреодолимым. Агентурный аппарат “Интераллье” строился по единому принципу. Организация состояла из 14 секторов (А — L на юге, S в оккупированной зоне и Q в Бельгии), отдельной парижской группы, группы “Родина” (“Р”), группы полиции (“R”), группы “Свобода” (антинемецки настроенные офицеры на службе Виши), группы обработки добытой информации, 4 нелегальных курьеров, 4 радистов (к лету 1941 года) и держателей конспиративных почтовых адресов. Секторы возглавлялись так называемыми ответственными агентами, а весь аппарат насчитывал около 120 человек. Упор на добывание военной информации, а также преимущественно польский состав позволили “Интераллье” избежать вовлечения в политические распри, характерные практически для всех французских групп. Сеть возглавлял Роман Гарби-Чернявский (“Валентин”), проживавший в оккупированной зоне по документам бывшего мужа своей любовницы Армана Борни. В декабре 1940 года “Интераллье” получила радиопередатчик, предоставленный СИС через “Тюдора”, что дало возможность значительно ускорить передачу информации и получение инструкций.

Осенью 1941 года Гарби-Чернявский на специально присланном самолете отправился на совещание в Лондон, где премьер-министр эмигрантского правительства генерал Сикорский вручил ему орден за заслуги. Через девять дней “Валентин” прибыл обратно и обнаружил, что за время его отсутствия его главная помощница и шифровальщица Матильда Карре насмерть рассорилась с радистом “Кентом”. Но ему было неизвестно, что руководитель сектора “D” Рауль Киффер (“Дезире”, “Кики”) к этому времени уже совершил предательство и выдал его абверу. Гарби-Чернявский узнал об этом 17 ноября, когда немцы арестовали его прямо в постели, захватив при этом множество документов по организации сети. “Валентин” был не разведчиком, а генштабистом, привыкшим к аккуратному и стройному делопроизводству, вплоть до того, что на карте Франции он аккуратно отмечал флажками дислокацию своих агентов и открытым текстом составлял списки участников организации с указанием их псевдонимов, подлинных имен и адресов. Однако зачастую то, что хорошо для штаба, является губительным для нелегальной разведки. Так произошло и в случае с “Интераллье”. Находившиеся при резиденте документы позволили немцам в течение трех дней восстановить всю структуру сети, включая установочные данные на ее членов. Немало способствовали этому Киффер и особенно перешедшая на сторону абвера Карре. В нарушение правил безопасности ей были известны все четыре радиоквартиры, расписание передач, частоты, коды и сигналы опасности, что помогло абверу начать радиоигру с Лондоном, не насторожив при этом ни поляков, ни СИС. Немецкие радисты уже давно изучили почерк операторов “Интераллье”, и после получения расписания связи у них больше не оставалось препятствий для введения противника в заблуждение. Для укрепления доверия Карре даже предупредила Лондон об аресте “Валентина” и сообщила, что принимает руководство сетью на себя, попросив согласия руководства впредь подписывать радиограммы “Виктория”. Оба предложения получили одобрение. К несчастью, это совпало с одним из редких периодов потепления отношений между МИ-6 и СОЕ, ввиду чего разведка решила помочь коллегам и дала там связь с Карре. В абвере этому были только рады и от имени “Виктории” подтвердили встречу 26 декабря 1941 года в Париже. На нее прибыл находившийся в стране с мая парижский резидент СОЕ Пьер де Вомекур, который незадолго до этого растерял всю свою агентуру и остался в весьма бедственном положении без контактов, денег и связи. Теперь же он получал доступ к разведывательным и организационным ресурсам “Интераллье”, беда заключалась в том, что их полностью контролировали немцы.

Пьер де Вомекур

Однако период неведения продолжался недолго. Уже в середине января 1942 года в штаб-квартире СИС стали подозревать, что в “Интераллье” проникли вражеские агенты, хотя возможных масштабов их инфильтрации еще никто не осознавал. А в Париже подозрение де Вомекура вызвала сама “Виктория”: недоверчивого резидента СОЕ смутило ее свободное оперирование обилием продовольственных карточек, бланков удостоверений личности и других документов. Он понял, что настала пора уходить, причем сделать это необходимо было так, чтобы не вызвать подозрений у немцев. Де Вомекур предложил “Виктории” вместе с ним слетать в Лондон на инструктаж, и немцы, предвкушая удачную оперативную игру, подтвердили поездку. Зимняя погода дважды воспрепятствовала посадке “Лизандера”, и тогда было решено уйти из Бретани по морю. В ожидании прибытия торпедного катера резидент поссорился к Карре и внезапно обвинил ее в сотрудничестве с германской контрразведкой, после чего морально сломленная собственным предательством женщина неожиданно для себя самой призналась ему во всем. Де Вомекуру, однако, не оставалось ничего другого, как пытаться продолжить игру с немцами, на этот раз уже с участием “Виктории”.

История Матильды Карре — печальный пример лишь одной из судеб, растоптанных жестоким миром секретных служб и подпольной борьбы. Молодая и красивая женщина не сумела достойно выдержать свалившееся на нее бремя ответственности. На начальной стадии ее привлекал авантюрный характер разведывательной работы, она наслаждалась интригами и захватывающей тайной жизнью, но внезапно все это обернулось другой, далеко не столь романтичной стороной. В довершение всего Матильда без памяти влюбилась в абверовского контрразведчика Хуго Бляйхера, сыгравшего немалую роль в разгроме разведывательных и подпольных групп во Франции. Терзаемая ревностью, стыдом из-за своего предательства и ощущением непрочности положения любовницы оккупанта, Карре начала метаться и совершать необдуманные поступки. Она дважды пыталась убить Бляйхера, а еще до разговора с де Вомекуром призналась одному из соотечественников в работе на немцев и вызывала подозрение у обеих сторон.

После долгого ожидания 11 февраля катер, наконец, прибыл, с него высадились два агента-радиста, которых немцы захватили прямо на месте высадки. Предупрежденный сигналом с берега командир успел увести корабль и таким образом избежал его попадания в руки противника. В суматохе “Виктория”, де Вомекур и еще два члена “Интераллье” скрылись и после двухнедельных скитаний в ночь с 26 на 27 февраля все же были подобраны другим катером. Оба благополучно добрались до Британии, где резидент СОЕ, как ни странно, не произнес ни одного плохого слова в адрес своей спутницы. Контрразведка самостоятельно пришла к заключению о том, что Карре работает на немцев, после чего француженку интернировали до конца войны. Затем ее передали соотечественникам, приговорившим женщину к смертной казни, замененной тюремным заключением, из которого она вышла в 1954 году.

Сообщения от “Интераллье” прекратились. Дело было закрыто и для немцев, и для британцев, и для поляков. Одним из итогов работы этой мощной сети на территории Франции стали серьезные уроки в части конспирации. Главное упущение заключалось в том, что Карре владела слишком большим объемом информации, Кифферу также не следовало знать резидента, и уж совсем не нужно было подключать к операции СОЕ. Хранение на квартире резидента полных списков организации, к тому же записанных открытым текстом, вообще не вписывалось ни в какие мыслимые рамки. Перечисленные провалы в области безопасности не позволили локализовать ущерб, который могли принести отдельные предательства, практически неизбежные в широкомасштабных подпольных группах. Из-за этого погибла вся сеть, а также понесли урон три союзнические разведывательные службы.

Отдаленным следствием разработки “Интераллье” немцами явилось описанное в главе о Великобритании внезапное появление Гарби-Чернявского в октябре 1942 года в Испании, в результате которого он стал агентом-двойником “20-го комитета” (“Брутус”). Без сомнения, проводившаяся с его помощью вплоть до окончания войны в Европе дезинформационная операция стала победой англичан.

Время от времени абвер и гестапо наносили во Франции сильные удары по разведывательным и подпольным группам союзников и французов. Так, например, в результате проведенной Райле операции в период с 9 по 30 октября 1941 года были арестованы 962 агента и участника Сопротивления и полностью разгромлены агентурные сети ТР в Бельгии. Подобные успехи были не единичны, некоторые из них получили впоследствии большую известность.

Упоминавшийся Хуго Бляйхер, несмотря на свое скромное унтер-офицерское звание, являлся одним из наиболее результативных сотрудников абвера во Франции. Благодаря прекрасному знанию французского языка его первоначально зачислили в ГФП, а в октябре 1941 года перевели в отделение Ш“ Ф” парижского абверштелле под начало Оскара Райле. Бляйхер принимал активное участие в разгроме резидентуры “Интераллье”, однако наиболее успешно проявил себя в операции “Гранд дюк”, одной крупнейших, проведенных германской контрразведкой за всю войну. В истории французского Сопротивления он известен под псевдонимами “месье Жан” и “полковник Анри”.

Операция “Гранд дюк” началась с ареста немцами в феврале 1943 года в Париже нескольких участников действовавшей на юге Франции подпольной группы. Ее руководитель Андре Марсак (“Энд”) попытался восстановить оборванные связи и прибыл в столицу, однако и сам очень быстро оказался под арестом. На допросе у Бляйхера он попытался подкупить следователя и предложил указать место, где спрятал сто тысяч франков и кварцевые пластины к радиопередатчику, которые немец должен был выбросить, а деньги оставить себе. Контрразведчик весьма обрадовался такому предложению, поскольку прекрасно понимал, что наличие пластин указывает на близость передатчика и агента-радиста, и получил разрешение Райле на начало игры с противником. Задача Марсака состояла в том, чтобы выйти из тюрьмы, Бляйхер же усмотрел в этом шанс внедриться в его организацию. Он сообщил арестованному, что готов выпустить его на свободу, однако не может сделать это, не доказав своему руководству, что подпольщик действительно перевербован, причем необоснованных утверждений для столь серьезного шага недостаточно, их требуется подкрепить каким-либо веским аргументом. Контрразведчик заявил, что хорошей идеей было бы отдать ему передатчик, что якобы послужит укреплению доверия к Марсаку. Француз на удивление легко попался в расставленную ловушку и сообщил адрес и пароль для связи с организацией. Он присвоил немцу псевдоним “полковник Анри” и рекомендовал его членам своей группы как немца, который искренне желает сотрудничать с ними.

В своих мемуарах Бляйхер сообщает, что по указанному Марсаком адресу в городе Сен-Жориоз находилась гостиница “Отель де ля пост”, служившая базой для резидентуры СОЕ. Трудно сказать, по каким соображениям немец исказил истину, в действительности дом назывался “Ле Тиллель”. После визита туда “полковника Анри” британские разведчики запросили по этому поводу Лондон и получили категорический приказ немедленно прервать связь и с ним, и с Марсаком. В это время в пронизанной немецкой агентурой группе произошло искажение информации, и один из работавших на марсельское отделение СД французов сообщил своему руководителю о некоем сотрудничающем с врагом полковнике абвера. Началось расследование, Бляйхера опознали по словесному портрету, и все это могло закончиться для него крайне печально, если бы не личное вмешательство начальника СД штурмбанфюрера Киффера, сумевшего правильно оценить ситуацию. Немцы приступили к ликвидации группы и арестовали всех ее установленных членов, в число которых попала известная английская разведчица Одетта Сансом (“Лиз”), курьер и жена резидента СОЕ Питера Черчилля. Среди арестованных оказался некий Роже Бардэ, в дальнейшем один из главных агентов Бляйхера. Однако пока француз еще не работал на немцев, и контрразведчик, продолжая свою игру, якобы для очной ставки привез его в тюрьму к Марсаку, где руководитель группы лично подтвердил, что указания “полковника Анри” следует выполнять неукоснительно. В развитие комбинации немец сообщил Марсаку, что намерен вместе с ним отправиться в Лондон на переговоры с англичанами, а в качестве залога своей безопасности потребовал полный список членов подпольной организации, который якобы должен был храниться в безопасном месте у его друга. Марсак согласился! После этого немцы установили еще 20 членов группы в Бордо и Марселе, о которых ранее не знали ничего. Трудно сказать, был ли француз столь наивен или же давно решил любой ценой купить себе свободу и лишь притворялся обманутым и простодушным воякой. Как бы то ни было, Бляйхер все глубже проникал в его организацию и вскоре выяснил, что фактически она является резидентурой СОЕ. После недолгой разработки 16 апреля 1943 года ее руководителя Питера Черчилля арестовали в Сен-Жориозе, а затем немец решил повторить удачный ход, примененный им в разработке Марсака. Поразительно, но история с “полковником Анри” опять сработала, и через некоторое время контрразведчик почти превратил англичанина в своего друга. Однако в ход событий вмешалась СД, отобравшая арестованного у абвера и разрушившая всю оперативную комбинацию.

Следует отметить, что весьма прославленный в послевоенной литературе (прежде всего в собственных мемуарах) Питер Черчилль допустил совершенно непозволительную для разведчика оплошность. При обыске в его кармане нашли расшифрованную радиограмму из Лондона, гласившую: “После приземления во Франции семь пассажиров проследуют прямо к барону де Мальвилю, вилла “Исабель”, дорога Фреж у Канна”[120]. Вследствие этого германская контрразведка смогла выйти на действительно принадлежавшую барону Анри де Мальвилю виллу “Исабель” и получила новый импульс для дальнейшего разгрома сети СОЕ. Однако это не было простой небрежностью англичанина. Барон знал об этой радиограмме и неоднократно просил Черчилля уничтожить ее, но тот не соглашался. Впоследствии оказалось, что он сознательно собирал документальные материалы для собственных послевоенных мемуаров и тщательно вел в тылу противника дневник действий группы!

К лету 1943 года арестованный Бардэ убедился, что Бляйхер вовсе не друг французам, а просто весьма удачливый сотрудник немецкой контрразведки, однако продолжал поддерживать с ним отношения, встав теперь на путь прямого предательства. Он выговорил лишь условие не трогать только что вернувшегося из Лондона в звании майора руководителя своей группы “Жан-Мари” Анри Фраже (“капитан Поль”). Бардэ сумел убедить его в том, что он бежал из немецкой тюрьмы. Абвер продвигал перспективного агента к высокому положению в организации, одного за другим убирая его соперников. К июлю контрразведка арестовала нескольких английских агентов и одного радиста, однако, не желая сворачивать операцию “Гранд дюк”, остальных пока не трогала. По-прежнему находившийся в тюрьме Марсак уже не сомневался, что стал жертвой обмана немцев, и все еще не соглашался на прямую вербовку, но Бляйхер теперь уже мог обойтись и без легковерного француза. Один из его агентов “Кики” восстановил группу в Лизье, довел ее численность до 300 человек и заставил британцев обратить на нее внимание. Он завоевал авторитет в СОЕ и теперь контролировал поставки оружия из Великобритании, но абверу требовалось установить места хранения ранее заброшенного снаряжения. Под предлогом проверки безопасности “Кики” вместе с Бардэ обследовали все склады и установили их дислокацию, после чего немцы постепенно ликвидировали эти хранилища. Вскоре Бляйхер впервые встретился с “Полем” и сумел решить важную для себя проблему агента СД “Жильбера”. Им являлся заместитель руководителя сети Сопротивления “Фарье” Анри Дерикур, постоянно вклинивавшийся в операцию “Гранд дюк” и создававший для нее немалую угрозу. Руками подполья абве ровец устранил крайне опасного для себя человека, однако подвергся при этом серьезному риску. СД вполне могла располагать еще одним агентом в организациях “Фарье” или “Жан-Мари”, и тогда подлинная история провала Дерикура неизбежно привела бы Бляйхера в гестаповскую тюрьму. Но этого не произошло и “Поль” вновь отбыл в Лондон, где обсуждал в СОЕ странную историю с Дерикуром.

Руководители секции “F” вначале отказывались верить в его двойную игру, но позднее под давлением косвенных улик вызвали его в Британию, где обвинили в двойной игре. Все свидетельства против “Жильбера” оказались исходящими из не вполне надежного источника, в связи с чем их решили не использовать при решении судьбы обвиняемого, тем более, что недавно он сменил свой псевдоним и стал “Клодом”. Некоторую долю путаницы в этот вопрос внесло наличие абсолютно иного “Жильбера” в другой, совершенно не связанной с Марсаком и его людьми подпольной организации Сопротивления. Из-за этого доходившие из тюрем записки с указанием на “Жильбера” как на предателя не могли быть точно отнесены к Анри Дерикуру, поэтому в соответствии с известным юридическим принципом сомнения были истолкованы в пользу подсудимого. Его просто решили не использовать более в оперативной работе и после войны вернули во Францию. Там бывшего агента на основании захваченных германских документов в 1946 году привлекли к суду, однако оправдали после того, как бывший оперативный работник СОЕ Чарльз Боддингтон дал показания в его пользу.

В январе 1944 года в абвере решили, что настало время разгромить группу “Жан-Мари”. Через месяц СД по своим каналам выявила еще одну подпольную организацию, искавшую контакты с соседними группами по предварительному согласованию с СОЕ. Бардэ сыграл роль руководителя одной из сетей, после чего в результате совместной операции СД и абвера были арестованы генерал Верньо, полковник Коньи и еще два высших командира Сопротивления. 2 июля 1944 года Бляйхером и несколько офицеров СД арестовали возвратившегося во Францию Фраже, после чего группа “Жан-Мари” практически прекратила свое существование. Ее руководителя “Поля”, вопреки всем обещаниям, 6 октября того же года повесили в Бухенвальде. Подобные истории происходили и с другими подпольными сетями британцев и группами Сопротивления, однако операция “Гранд дюк” являлась одной из крупнейших и по числу арестованных агентов, и по количеству захваченного оружия, для вывоза которого у немцев порой не хватало автотранспорта. Немаловажным фактором явился захват абвером и СД направлявшихся из Лондона крупных денежных сумм. Только за 1943–1944 годы СОЕ и движение Сопротивления утратили при разгроме следующих групп:

— “Архидьякон” — 2 257 тысяч франков;

— “Баржи” — 500 тысяч франков;

— “Бриклэйер” — 1 280 тысяч франков;

— “Батлер” — 1 150 тысяч франков;

За несколько минут до казни агента СОЕ

— “Делегэйт” — 1 080 тысяч франков;

— “Лионтамер” — 700 тысяч франков;

— “Фоно” — 650 тысяч франков;

— “Прайст” — 655 тысяч франков;

— “Сюрвейор” — 300 тысяч франков[121].

Некоторые провалы были до обидного бессмысленны. Например, прибывший в Париж посланец главы Национального совета Сопротивления (СНР) Жана Мулена генерал-лейтенант Шарль Делестрен (“Видал”) просто-напросто забыл пароль, и его не пустили на конспиративную квартиру, после чего он отправился ночевать в гостиницу, где по рассеянности зарегистрировался у портье под своим подлинным именем. При обычной утренней проверке постояльцев полиция зафиксировала лондонского эмиссара, после чего оперативная группа СД без особого шума арестовала на одной из станций метро. Позднее Делестрена казнили в Германии.

3. “СВОБОДНАЯ ФРАНЦИЯ”

На фоне коллаборационистской деятельности режима Виши, пытавшегося достичь соглашения с Третьим рейхом и при этом сохранить хотя бы видимость государственной самостоятельности, мощным дестабилизирующим фактором стало создание осенью 1940 года в Лондоне комитета “Свободная Франция”. Эта организация первоначально поставила перед собой довольно узкую задачу продолжения борьбы с германской оккупацией и порабощением страны. Комитет возглавил мало кому известный бригадный генерал Шарль де Голль, последней должностью которого накануне разгрома стал относительно скромный пост заместителя военного министра Франции.

Шарль де Голль

Его практически не знали за пределами страны, да и внутри нее генерал был отнюдь не первым в военной иерархии. В описываемый период он был еще весьма далек от своего позднейшего харизматического образа отца нации и спасителя страны, а представлял собой не слишком преуспевшего в карьере, однако очень способного офицера с обостренным чувством патриотизма, непомерными амбициями, довольно правыми убеждениями и неуживчивым характером. Продвижение по службе будущего президента республики проходило до крайности медленно, не в последнюю очередь из-за его редко способствующей карьере склонности демонстрировать перед начальством собственный высокий интеллект. Звание полковника де Голль получил лишь в 1937 году, по достижении 47-летнего возраста, когда получил под свое начало дислоцировавшийся в Меце 507-й танковый полк. Начало войны застало его в Эльзасе на должности командующего танковыми частями 5-й армии. Это громкое название скрывало несколько десятков ограниченно боеспособных легких танков, не представлявших собой реальной боевой силы. Отсутствие активных военных действий позволило полковнику де Голлю заняться любимым делом — вопросами высшей государственной политики и военной стратегии, в которых он действительно прекрасно ориентировался. Предсказывая неизбежные грядущие катастрофические последствия “странной войны”, 26 января 1941 года он обратился с меморандумом к 80 политическим, государственным и военным деятелям Франции, однако лишь навлек на себя острую неприязнь премьер-министра Даладье. Два месяца спустя, 20 марта 1941 года кабинет ушел в отставку, а премьером стал более активный и решительный Поль Рейно, которого даже одно время совершенно незаслуженно именовали “французским Черчиллем”. Он помнил о меморандуме де Голля и предложил ему пост секретаря военной комиссии, но этому категорически воспротивился Даладье, возглавивший в новом правительстве военное министерство. Слишком инициативному офицеру пришлось удовольствоваться должностью командира еще не сформированной 4-й танковой дивизии, существовавшей пока лишь в виде штаба и совершенно незначительного количества войск.

На следующий день после начала блицкрига командование стало спешно комплектовать дивизию людьми и техникой, однако было уже поздно. Тем не менее, даже со столь незначительной боевой силой де Голль успел провести по немецким войскам несколько болезненных контрударов, в которых, правда, потерял почти все свои танки. Это были одни из весьма немногих активных действий французской армии, и в признание заслуг командира дивизии 28 мая ему присвоили звание бригадного генерала. Через несколько дней де Голль был назначен заместителем военного министра и на этой должности безуспешно пытался подвигнуть руководство страны и командование армии на продолжение сопротивления захватчикам. Однако все было бесполезно. Пораженческие настроения и апатия возобладали, Франция пала, а в последний момент избежавший ареста генерал через Алжир прибыл в Лондон.

Там он вызвал некоторое недоумение правительственных кругов, поскольку не пожелал руководствоваться скромной ролью беженца, а немедленно заявил претензии на руководство продолжением борьбы французов против немцев. Этта амбиции были более чем странными, поскольку генерала никто на это не уполномочивал, не назначал и вообще мало кто знал. Однако в июне 1940 года англичанам приходилось цепляться за любого союзника, и позиция “самоназначенного” де Голля устраивала их значительно больше, чем курс легитимного правительства Петэна. Пообщавшись с генералом, Черчилль остался доволен и разрешил ему 18 июня выступить по Би-Би-Си с призывом ко всем французам сплотиться и продолжать борьбу. На следующий день призыв был конкретизирован: “Перед лицом охватившего французов смятения умов, перед фактом ликвидации правительства, ставшего прислужником врага, и ввиду невозможности восстановить действие наших институтов я, генерал де Голль, французский солдат и командир, с полным сознанием долга говорю от имени Франции. От имени Франции я твердо заявляю следующее: абсолютным долгом всех французов, которые еще носят оружие, является продолжение Сопротивления”[122]. Так была открыта страница Второй мировой войны, в которой ключевая роль принадлежала спецслужбам сразу нескольких стран.

Де Голль являлся генералом без войск: за три месяца к образованному им комитету “Свободная Франция” примкнули всего около 7 тысяч человек. Надежда на колонии также не оправдывалась. О неприятии режима Виши заявили лишь Чад, Камерун, Среднее Конго, а также владения Франции в Океании и Индии, зато верность метрополии сохранили такие ключевые территории, как Алжир, Тунис, Марокко, Левант, Французская Западная Африка и Мадагаскар. Несмотря на довольно слабую поддержку, Черчилль все же решил сделать ставку на де Голля, избегая, однако, признавать его представителем Французской республики, а изобрел для него красивый и юридически ничего не значащий титул “главы всех свободных французов”[123]. Правительство Виши тем временем заочно приговорило генерала к смертной казни за изменну, а движение Сопротивления объявило вне закона как создающее угрозу для безопасности государства. Это стало источником душевного дискомфорта и множества проблем для офицеров правительственных спецслужб Виши, поскольку отныне главным противником для них становились не немцы или итальянцы, а собственные соотечественники из “Свободной Франции” и других, не примкнувших к де Голлю организаций Сопротивления. Британские разведчики из СИС также с подозрением и недоверием отнеслись к генералу и его службам, предпочитая поддерживать контакты со своими коллегами из Виши и пытаться использовать их против немцев. Корпоративная солидарность побуждала сотрудников МИ-6 искать связей с такими же профессиональными разведчиками, а не с дилетантами, которыми были укомплектованы наспех созданные секретные службы генерала де Голля.

Для главы комитета “Свободная Франция” разведывательные органы являлись жизненно важным инструментом. Он вспоминал: “Мы думали, таким образом, создать организацию, которая позволила бы нам оказать поддержку операциям союзников, используя наши сведения о противнике, развернуть во Франции всеобъемлющее движение Сопротивления, вооружить там наши силы, которые, когда наступит время, смогли бы принять участие в битве за освобождение, действуя в тылу у немцев, и, наконец, подготовить перегруппировку национальных сил, чтобы после победы обеспечить нормальное развитие страны”[124]. Только с помощью спецслужб он мог внести достойный вклад в дело разгрома нацистской Германии и освобождения своей страны, добившись основания претендовать на решение ее послевоенной судьбы. Англичанам же осенью 1940 года было, по большому счету, безразлично, кто именно возглавит французское правительство после еще столь далекой победы. Забыв об известном принципе отсутствия у Британии постоянных союзников и наличия постоянных интересов, де Голль возмущался неразборчивостью Аондона, готового делать ставку хоть на капитулянтов из числа приверженцев Петэна, хоть на патриотов, хоть на анархистские силы. Если англичане рассматривали зарождавшееся движение Сопротивления как орудие ведения войны, то де Голль относился к нему как к инструменту для получения политической опоры. Именно поэтому 1 июля 1940 года генерал поручил капитану инженерных войск и профессору фортификации академии Сен-Сир, недавнему участнику союзнической экспедиции в Нарвик Андре Деваврену создать 2-е (разведывательное) и 3-е (оперативное) бюро. Судя по всему, де Голль сумел оценить его холодный и расчетливый склад ума, незаурядные мыслительные способности и умение ориентироваться в сложной обстановке. Кроме того, оба они имели достаточно правые убеждения, хотя генерал умел создавать вокруг себя ореол центриста, а иногда даже и человека довольно левых взглядов. Во всяком случае, Деваврен стал верным сторонником “Свободной Франции” и одним из наиболее ценных ее приобретений. Уже через несколько недель капитан отказался от работы над созданием 3-го бюро, поскольку не чувствовал себя достаточно хорошо ориентирующимся в вопросах управления войсками. Таковых, правда, практически не имелось. Вскоре последовал его отказ и от 2-го бюро, однако уже по совершенно иным причинам. Деваврен был убежден, что в сложившейся ситуации такая структура не будет иметь реальной силы, а поэтому предложил вместо него сформировать более компактную оперативную Службу разведки (СР).

Андре Деваврен

Генерал одобрил идею, хотя до апреля 1941 года продолжал сохранять свой вариант названия разведывательного органа. Для укрепления авторитета нового сотрудника де Голль разрешил ему отныне именоваться полковником. Теперь следовало создать саму службу, что было значительно труднее. На просьбу Деваврена о помощи откликнулся помощник руководителя МИ-6 полковник Дэнси, который помог новой разведывательной службе с помещением в обмен на обещание в будущем делиться добытой информацией. Первоначальное имущество 2-го бюро Деваврена состояло из двух столов, стула и двух скамеек. Отсутствовал агентурный аппарат, специалисты, средства связи, оружие, транспорт, шифры и деньги. Не было ничего, кроме желания работать. Вероятно, ни одна разведывательная служба нового времени не создавалась в столь экстремальных условиях, да еще и за пределами оккупированной противником собственной страны. Не удивительно, что СИС на первых порах иронически относилась к подобного рода союзнику и делала ставку на установление контактов с СР Виши.

Для развертывания разведывательной работы во Франции прежде всего необходимо было найти добровольцев для выполнения агентурных заданий. С этой целью Деваврен и его помощники обследовали все лагеря и госпитали на территории Британии, и уже 17 июля 1940 года первый агент Жак Мансион отправился с заданием в Бретань и в сентябре возвратился оттуда с информацией о дислокации немецких гарнизонов и оборонительных позициях вермахта. К этому же периоду относится ставшая довольно широко известной акция по подбору псевдонимов. Деваврен приказал всем своим сотрудникам использовать псевдонимы, в качестве которых применялись названия станций парижского метро, сам же он отныне стал полковником Пасси. Первое задание от англичан поступило в том же июле. Обеспокоенные непонятными данными аэрофоторазведки в Нормандии, они попросили содействия 2-го бюро в изучении возможностей концентрации немецких войск для вторжения на Британские острова. Для выполнения этого задания Пасси направил лейтенантов Дюкло и Березникова (сына русских эмигрантов), за неимением рации снабдив их, как в Первую мировую войну, почтовыми голубями. После выполнения рассчитанного на три дня задания Дюкло должен был вернуться в Лондон, а Березников отправиться в Париж для организации там сети, охватывающей различные департаменты Франции, в том числе Нормандию. 4 августа из-за густого тумана оба офицера высадились на берегу прямо у германского сторожевого поста. Спрятав клетку с голубями в прибрежных камнях, где те вскоре погибли во время прилива, они сумели проскользнуть мимо часовых незамеченными. Туман не редел несколько дней и помешал увидеть световой сигнал с катера, прибывшего через три дня для снятия агентов. Голуби, естественно, тоже не прилетели, и эта совокупность признаков дала Пасси основание считать Дюкло и Березникова погибшими. В действительности те разделились и порознь через Испанию и Португалию к январю 1941 года вернулись в Лондон. Случившееся стало для 2-го бюро серьезным уроком в части необходимости подготовки эвакуационного маршрута через Пиренейский полуостров. Для этого Пасси выделил одного из своих самых перспективных агентов Жильбера Рено (“Раймон”). Перед войной он снимал в Испании кинофильм о Колумбе и обзавелся там прекрасными связями. Решение оказалось весьма удачным. Кинематографист отправился в Лиссабон, снабженный лишь секретным кодом и конспиративным адресом, но в декабре 1940 года он уже прочно обосновался на атлантическом побережье, регулярно присылал сообщения относительно полицейских и контрразведывательных мероприятий, сторонников и противников движения “Свободная Франция”, требовал радиопередатчик и, самое главное, организовал маршрут эвакуации агентов.

Несмотря на некоторые поддерживавшиеся контакты, отношение СИС ко 2-му бюро полковника Пасси колебалось от скептического до презрительного. Раздражение британских разведчиков особенно усилилось после провала предпринятой осенью 1940 года совместной экспедиции в Дакар. Вопреки заверениям де Голля в энтузиазме, с которым местные военные воспримут высадку, триумфальная встреча кораблей с десантом не состоялась. Вместо этого они подверглись сильному обстрелу с берега и вынуждены были уйти. 2-е бюро не могло нести ответственности за столь печальное фиаско, поскольку неоднократно предупреждало генерала о возможности подобного поворота событий, но тот не внял трезвым оценкам своих офицеров. Англичане публично обвинили “главу всех свободных французов” в пренебрежении режимом секретности, а МИ-5 заявила, что его офицеры болтали о предстоящей операции по обычным телефонным линиям и открыто покупали для себя в общедоступных магазинах на Пикадилли тропическое снаряжение. Накануне отплытия многие из них устроили шумные прощальные вечера, на которых при посторонних посетателях поднимали тосты “За Дакар!”[125]. После этого британцы уже никогда более не предупреждали де Голля о предстоящих операциях во Франции. Даже высадка в Нормандии в июне 1944 года была произведена без предварительного уведомления французского союзника, хотя, конечно, в принципе не явилась для него неожиданностью. Еще ниже расценивали способность офицеров де Голля сохранять секреты американцы. Сотрудник ОСС Николь Смит в образных выражениях доложил в Вашингтон о своих впечатлениях по указанному поводу: “Оставьте “свободных французов” в одной комнате с бутылкой виски. После этого все, что от вас требуется — это сесть позади и посылать им мысленные сигналы, пока она не опорожнится. По мере ее опустошения выданная ими информация будет столь же чиста, как и сама бутылка”[126]. Пасси полностью соглашался с выводами союзников и использовал их для создания в сентябре 1940 года собственной Службы безопасности (СС), предназначенной для решения внутренних контрразведывательных вопросов.

Де Голль предоставлял своему руководителю секретной службы значительную свободу действий, однако, судя по всему, тот перешел дозволенные рамки, когда решил установить контакты с СР армии Виши. Генерал мог стерпеть многое, но не контакты с ведомствами правительства Петэна, если только таковые не прямо работали на его подрыв. Поэтому лейтенант Пьер Фурко, отправленный Пасси через Испанию в “свободную зону”, был его особо доверенным лицом. Непосредственной задачей эмиссара являлось установление связи с находившимся в оппозиции к режиму майором Жоржем Лустано-Лако. Незадолго до этого майор обратался к канадскому дипломату с просьбой помочь связать его с Лондоном для формирования национального Сопротавления. Чуть позже он послал на Британские острова своего связника Жака Бриду и передал в Лондоне предложение о создании антигерманской разведывательной организации на базе 2-го бюро вооруженных сил Виши. Курьера долго допрашивали и в конечном итоге решили идею одобрить. Особенно привлекало МИ-6 то, что “Наварра”, как отныне именовался Лустано-Лако, не был связан с движением де Голля, к которому британцы успели весьма охладеть. Генерал был плохо управляем, не желал бездумно исполнять чужие инструкции, а самое главное, всегда помнил, что представляет великую страну, ни в чем не уступающую Британии. Однако в случае с “Наваррой” английские разведчики все же рискнули применить компромиссную схему работы, и в марте 1941 года Бриду вернулся обратно вместе с приданным ему радистом. СИС решила организовать агентурную сеть под названием “Альянс”, но поддерживать с ней связь не напрямую, а по каналам Пасси, хотя “Наварра” отнюдь не должен был подчиняться де Голлю. Радиоквар-тара группы по-прежнему располагалась в По, откуда было легко поддерживать курьерскую связь с Виши. Тем временем 2-е бюро “Свободной Франции” было наконец реорганизовано в СР, во главе которой встал Роже Варен (он использовал псевдоним “Вибо”, а после освобождения принял его в качестве своей официальной фамилии), Пасси же сохранял общее руководство всеми спецслужбами комитета. На схеме работы с “Альянсом” это не отразилось никак. Однако “Наварра” стремился реализовать свою главную идею — вербовать офицеров в гарнизонах Северной Африки для организации там восстания — и отправился для этого в Алжир, где и был предан. При аресте у него изъяли документы “Альянса”, из-за чего всей группе пришлось срочно перейти на нелегальное положение и эвакуироваться в Марсель. Комиссар алжирской полиции симпатазировал союзникам и позволил разведчику бежать, после чего тот вернулся в Францию и тоже перешел в подполье. Теперь все члены сета были свободны от обременительных обязанностей по прикрытою и могли сосредоточиться на добывании информации. Они сумели изготовить оттиски дипломатических печатей, позволившие вскрывать в По вализы дипкурьеров Виши. Вскоре материалов стало так много, что “Альянс” затребовал и получил от СИС еще три передатчика, один из которых оставался в резерве. Первый оператор вернулся в По, а в Марселе и Монако были организованы две новые радиоквартиры.

7 июля “Наварру” в очередной раз арестовала полиция Виши, однако это не нарушило работу все более разраставшейся сети. Руководство ей приняла Мари-Мадлен Мерик (ПОЗ-55). 5 августа прибыл новый радист-англичанин (позывные СХЕ), но уже на следующий день он попал в больницу с острым приступом аппендицита. После успешно проведенной операции он разговаривал во сне по-английски, поэтому при нем неотлучно находилась “жена”, вовремя отвлекавшая медицинский персонал. Вскоре больной поправился и отбыл в Нормандию, а осенью еще два передатчика стали работать в Париже (позывные ОСК) и в Лионе. “Альянс” долгое время считался в Лондоне одной из самых мощных и надежных агентурных сетей. Однако в самом конце 1941 года прибывший с проверкой в Лиссабон контролер из СИС “Ричардс” вызвал в португальскую столицу ПОЗ-55 и сообщил, что им установлен прискорбный факт: из всех передатчиков “Альянса” не работают под контролем противника лишь станции в Марселе и Ницце, да и в их безопасности существуют определенные сомнения. Кроме того, оказалось, что радист из Нормандии самовольно перебрался в Париж, нарушив непреложное правило СИС, согласно которому операторы не могли знать друг друга, чтобы в случае провала не поставить под угрозу всю сеть. Выяснились и другие факты нарушения правил безопасности. Например, один из радистов установил станцию на чердаке посольства Франции в Мадриде и, бравируя своей доблестью, сообщал официальному правительственному оператору, что он тоже работает в эфире.

“Ричардс” говорил вполне ответственно, поскольку занимал в британской разведке довольно высокое положение. Сети во Франции в СИС курировали два офицера: бывший резидент в Париже “Биффи” Дандердейл ведал ориентировавшимися на де Голля и польскими группами, а Кеннет Кохен являлся офицером связи с виши стами. “Ричардс” был заместителем Кохена и поэтому полностью владел общей обстановкой. Он передал временной руководительнице “Альянса” две новые рации, которые очень скоро пригодились в обстановке начавшихся почти ежедневных арестов, в том числе и радистов. Вскоре из тюремной камеры поступило весьма тревожащее сообщение от члена сети Аюсьена Валлена, предупреждавшего, что сотрудники абвера принесли ему для ремонта передатчик с позывными ОСК, на котором в это время якобы работал перебравшийся из Нормандии СХЕ. ПОЗ-55 немедленно известила об этом Лондон, откуда пришел краткий приказ: “218 для ПОЗ-55: ликвидировать СХЕ”[127]. Немногие оставшиеся на свободе участники “Альянса” занялись розыском предателя и лишь в сентябре 1942 года сумели заманить его в один из марсельских баров, где и арестовали под видом агентов правительственной контрразведки. Ничего не подозревавший СХЕ назвал им свое подлинное имя, сообщил, что он англичанин, живет в Париже, и дал телефон местного отделения абвера, где должны были подтвердить это утверждение. Его отвезли на конспиративную квартиру, и там на допросе предатель признался, что все время скрыто исповедовал фашистскую идеологию, а на сотрудничество с немцами пошел абсолютно добровольно. ПОЗ-55 связалась с Лондоном, подтвердившим свой приказ о ликвидации. СХЕ дважды, в чае и супе давали по две смертельные “Л-пилюли”, которыми снабжали отправляемых в тыл немцев агентов, но никакого действия они не оказали. Тогда кому-то в голову пришла идея бросить их в холодный напиток, поскольку не исключалось, что яд разлагался от высокой температуры. Виски с пилюлями действительно оказалось смертельным. Предатель быстро умер, однако якобы еще успел сообщить, о планировавшейся на 11 ноября германской оккупации “свободной зоны”. Последнее утверждение выглядит крайне сомнительным, поскольку вряд ли секрет такого уровня мог быть доступен простому агенту.

Разгром “Альянса” оказался лишь частичным. Сеть работала еще долго, хотя никогда уже не достигала своей прежней максимальной численности в 3000 членов. В разное время группа поддерживала связь с Лондоном через 30 передатчиков, потеряла в результате арестов 150 человек, а одним из наиболее серьезных ее успехов стало сообщение о готовящемся прорыве через Ла-Манш германских линкоров “Шарнгхорст” и “Гнейзенау”. К сожалению, британское Адмиралтейство не обратило внимания на это предупреждение, что привело к одному из его наиболее позорных провалов в морских операциях Второй мировой войны.

В организации работы “Альянса” нет особой заслуги секретных служб де Голля, как нет и их вины в произошедших провалах. Пасси просто выполнил просьбу МИ-6 о выделении своих каналов для связи с группой и после этого отошел в сторону. Задачи разведки “Свободной Франции” вообще были несколько иными и главным образом касались активных действий, как именовались тогда организация групп Сопротивления и диверсионная работа. Это предопределило заметный крен интересов Пасси в сторону подобных операций, специально для проведения которых в июле 1941 года он создал Секцию действия. Она занималась подрывной деятельностью и одновременно осуществляла контакты с СОЕ — организацией, более других родственной ей по духу. Секция разделялась на политическое и военное отделения, в ней имелись также службы эвакуации, кодов и шифров, подсекция разведки и архив. Ее оснащение, как и справочно-информационный аппарат, оставались крайне скудными, отсутствовал даже телефонный справочник Парижа. Не было и картотеки агентуры. Практически эти проблемы можно было решить, лишь объединив усилия диверсионной и разведывательной ветвей, и в декабре 1941 года Вибо предложил Пасси разработать проект создания такой единой службы. Тот с энтузиазмом согласился и предложил включить в нее секции разведки, диверсий и контрразведки. С учетом опыта предшествующих месяцев в предлагаемой структуре добавились секция эвакуации и техническая секция, ответственная за радиосвязь, коды и шифры, фотографирование и финансы. Новую организацию первоначально назвали Центральным бюро разведки и действия (БСРА), однако на этом этапе в ситуацию вмешался комиссар по внутренним делам “Свободной Франции” Андре Детельм. Он претендовал на ведение политической разведки силами подчиненных ему структур и настоял на ограничение сферы действий Пасси только военными вопросами. Претензии Детельма поддержал де Голль, не желавший излишнего усиления одной из секретных служб, и она соответственно стала именоваться Центральным военным бюро разведки и действия (БСРАМ). Позднее, к лету 1942 года генерал понял бесплодность разделения ветвей секретной службы и отстранил Детельма от активных операций, после чего БСРАМ вернули первоначальное наименование БСРА. Потом ситуация повторилась вновь, хотя и не отразилась в названии, и обозленный Пасси, не допущенный к политическим функциям, через своих агентов начал поставлять Комитету по внутренним делам дезинформацию. Французская секретная служба вновь оказалась раздробленной, как и в предвоенный период.

Вибо возглавил контрразведку и снискал на этом посту недобрую славу. Говорили, что его методы допросов ничем не отличаются от гестаповских, и это сильно дискредитировало БСРА в глазах как французов, так и иностранцев. Начальник контрразведки являлся приверженцем системы тотального сыска и довольно скоро располагал картотекой на 100 тысяч враждебных, безразличных и дружественных к движению де Голля лиц. Служба безопасности приобретала все более отталкивающие черты. К этому периоду интересы “Сражающейся Франции”, как с 1942 года стал именоваться комитет “Свободная Франция”, уже практически целиком лежали в области организации движения Сопротивления и контроля над ним. Служба внутренней безопасности надзирала за собственными сотрудниками, а внешний мир, в том числе и Сопротивление, с неприязнью наблюдали за появлением новой тайной политической полиции, многих отпугнувшей от возглавляемого де Голлем движения. Генералу не раз приходилось умерять рвение своего начальника тайной полиции, а однажды он даже обвинил его в стремлении втравить во “второе дело Дрейфуса”[128]. В конце 1942 года Вибо отбыл руководить боевой группой в Италии, контрразведкой стал руководить Пьер Фурко, а разведку БСРА с февраля 1943 года возглавил майор Андре Мануэль. Следует отметить, что на карьере Вибо это никак не сказалось, и в ноябре 1946 года он возглавил гражданскую контрразведку ДСТ.

Удачей для де Голля и возглавляемого им движения оказалась его предвоенная дружба с полковником Жоржем Груссаром, в декабре 1940 года уволенным с поста генерального комиссара главной сыскной полиции “Сюртэ насьональ”. После смещения с должности Груссар решил полностью посвятить себя сопротивлению оккупантам и сформировал пять нелегальных сетей, крупнейшей из которых стал “Жильбер”. Основные кадры подпольщиков были подобраны среди бывших сотрудников распущенной в декабре 1940 года Группы защиты. Организация представляла заметную силу, однако без связи с политическим руководством работать не могла. После ряда упоминавшихся контактов с представителями “Свободной Франции” Груссар (“Эрик”) заявил им, что решил лично отправиться в Лондон для переговоров с де Голлем. Полковник действительно осуществил это при помощи англичан, с которыми договорился Фурко. Со второй попытки Груссар с документами на имя Жоржа Герэна через Испанию добрался до Лиссабона, и пока португальская иммиграционная полиция считала его пребывающим в стране, он по британскому паспорту на имя канадца Жоржа Жильбера прилетел в Бристоль. Согласно высказанной Груссаром просьбе, в аэропорту его встретил Андре Деваврен. По прибытии в Лондон французскому визитеру организовали двухчасовую встречу с Черчиллем, но более продуктивными оказались его переговоры с Дэнси. Груссар не смог повидать де Голля виду его пребывания в Сирии, а встречаться с политическим руководителем “Свободной Франции” Дежаном ему запретили англичане. Полковник проигнорировал запрет и оказался крайне разочарован результатами переговоров из-за сведения Дежаном движения Сопротивления к партизанским операциям. Зато Деваврен оправдал надежды Груссара и снабдил его 5 миллионами франков, что было достаточно для финансирования работы пяти его агентурных сетей в течение двух месяцев.

Ужесточение оккупационного режима создавало благоприятную почву для роста и развития спецслужб де Голля в требуемом направлении. Главной задачей БСРА являлся не сбор разведывательной информации и даже не ведение подрывной деятельности: от Пасси требовалось сделать все возможное, чтобы поставить на ноги движение Сопротивления и сориентировать его на де Голля. Чем хуже жилось населению страны, тем большее число ее граждан становилось потенциальными участниками партизанских или подпольных организаций, и тем выгоднее это было для “Сражающейся Франции”. По политическим соображениям комитету следовало продемонстрировать решительные наступательные действия, но в 1941 и 1942 годах британцы в них пока не нуждались. Им требовались не партизаны, а агенты по сбору информации и хорошо обученные диверсанты для ударов по особо важным точечным объектам, наподобие радарных станций или антенн дальней связи. Однако они охранялись столь тщательно, что были совершенно недосягаемы для дилетантов. Диверсионная деятельность представляет собой род точной науки, и специалистов для ее высоких уровней нельзя подготовить наспех. Таких людей следовало выводить в Британию, там обучать под контролем СИС и СОЕ, после чего забрасывать обратно во Францию, однако де Голль и БСРА находили такую стратегию совершенно неприемлемой. Они абсолютно точно знали, что в ее итоге возникнут лишь небольшие и изолированные друг от друга сети, полностью зависимые от британских спецслужб. Задача же “Сражающейся Франции” заключалась в развертывании многочисленных и объединенных в единую подпольную армию отрядов и групп, поскольку только это позволяло продемонстрировать, что страна под руководством комитета поднимается на борьбу с захватчиками. При этом их еще и желательно было сохранить к моменту освобождения, чтобы получить надежную опору в предстоящей схватке за власть, но этот фактор все же являлся второстепенным. Руководство СОЕ справедливо упрекало Пасси в том, что БСРА заинтересовано не столько в борьбе с немцами, сколько в распространении влияния генерала де Голля, и поэтому основной упор старалось делать на не связанные с ним организации. Беспокоило британцев и возложение ответственности за разведывательные и диверсионные задачи на одну и ту же структуру, однако, по мнению Пасси, только такая организация и позволяла достичь максимума эффективности. 4 июля 1942 года в меморандуме на имя де Голля он заявлял: “Аюбая разведывательная сеть всегда обладает некоторым количеством членов, пригодных для проведения военных и/или политических акций”[129]. Сбор разведывательной информации в этот период был важен в основном лишь для Британии, но при этом подвергал значительному риску французов. Шеф БСРА полагал, что возглавляемая им служба совершенно не обязана таскать каштаны из огня для сомнительного союзника. Позицию Пасси целиком одобрял де Голль. С его точки зрения, Франция должна была доказать союзникам свое право считаться не побежденным государством, а воюющей стороной, все же остальное на этом фоне являлось второстепенным. Генерал предписывал БСРА активно включаться в ведение тайной войны, чтобы выгодно противопоставить себя пассивным властям Виши, озабоченным лишь своим выживанием в схватке. Пропаганда Петэна — Лаваля проигрывала это пропагандистское сражение. Привлекательному, хотя во многом вымышленному образу мужественного борца с оккупантами они могли противопоставить лишь обвинения в том, что все голлисты поголовно являются скрытыми евреями и тайными коммунистами.

В последнем имелась доля истины. Безусловно, де Голль никоим образом не разделял коммунистические взгляды, однако он весьма эффективно сотрудничал с ФКП как одной из наиболее действенных сил французского Сопротивления. Даже подпольный руководитель ориентировавшихся на “Свободную Францию” групп Жан Пьер Мулен (“Рекс”, “Роберт”, “Мерсье”) был выбран генералом на эту роль не в последнюю очередь из-за имевшихся у него прочных связей с коммунистами, его подозревали в работе на советскую разведку и в причастности к поставкам советского оружия в Испанию во время проходившей там гражданской войны.

Перед оккупацией Мулен являлся префектом департамента Эр и Луары и 17 июня 1940 года был арестован немцами, под пытками требовавшими от него подписать фальшивое свидетельство об убийствах белых французов чернокожими солдатами сенегальских частей. Он сумел выдержать все издевательства и не стать лжесвидетелем, однако так опасался уступить повторному нажиму, что в отчаянии попытался перерезать себе горло. С тех пор Мулен говорил очень сиплым голосом и никогда не появлялся на людях без шарфа или шейного платка. Через несколько дней нужда в пропагандистских бумагах отпала, и его выпустили на свободу. Естественно, о возвращении на прежнюю должность в условиях оккупации не могло быть и речи, и после безуспешной попытки выбраться в Лондон в 1941 году бывший префект поселился в “свободной зоне”. До войны Мулен некоторое время работал в подчинении близкого к коммунистам Пьера Ко, поселившегося в Соединенных Штатах после категорического отказа де Голля сотрудничать с подозреваемым в работе на советскую разведку политиком. Отставной министр вспомнил о своем прежнем сотруднике. Ко желал видеть Мулена в США и через консула в Марселе пригласил его прибыть в Америку, прислав документы на имя профессора одного из нью-йоркских институтов Жана Жозефа Мерсье. Во время ожидания получения разрешения на выезд бывший префект установил связи с зачаточными коммунистическими подпольными группами в Виши, после чего 9 сентября решил тоже включиться в борьбу. Из Лиссабона он уехал не в США, а в Лондон, к генералу де Голлю.

Глава комитета “Свободная Франция” прислал за ним специальный самолет немедленно, как только узнал о пребывании в Португалии этого человека, благодаря свой стойкости уже получившего некоторую известность. Оба француза ранее были знакомы и уважали друг друга, и хотя по убеждениям они являлись прямыми противоположностями, однако консерватор, традиционалист и католик все же сумел найти общий язык с левым прогрессистом, атеистом и почти радикалом. Мулен получил от генерала полномочия возглавить все ориентирующиеся на “Свободную Францию” подпольные группы в стране, что совершенно определенно открывало коммунистам путь к занятию ключевых позиций в Сопротивлении. Безусловно, это не радовало де Голля, однако за достижение своих целей политику всегда приходится платить определенную цену. Поставленные генералом задачи конкретизировал Пасси. Мулен должен был централизовать административную и пропагандистскую деятельность Сопротивления, объединить его силы и подчинить их де Голлю, а в итоге — подготовить почву для занятия “Свободной Францией” достойного места в расстановке сил после победы. Таковая уже не вызывала у генерала сомнений. После того, как в декабре японцы атаковали Перл-Харбор и оказались в состоянии войны с США, он прокомментировал это эпохальное событие следующим образом: “Конечно, еще предстоят операции, битвы и борьба, но война закончена, поскольку ее результат ясен”[130]. До конца 1941 года новый руководитель подпольных групп согласовывал с БСРА технические и организационные детали, а в первые же часы нового 1942 года уже летел в самолете, доставившем его в точку прыжка над Провансом.

Первоначально Мулен занялся координацией действий разрозненных отрядов Сопротивления, а более масштабную и значительно более деликатную работу по их объединению под единым командованием решил пока отложить, чтобы не создавать впечатление принуждения. Ожидалось, что инициатива дальнейших действий должна исходить от самих командиров групп, которые неминуемо почувствуют преимущества централизации и двинутся в требуемом направлении. Поскольку к концу 1941 года подполье на севере страны было полностью разгромлено германской контрразведкой, Мулен решил начать со “свободной зоны”. На этом пути немедленно возникли непредвиденные проблемы, обусловленные психологией вкусивших власти и самостоятельности независимых “полевых командиров”. Они совершенно не стремились обзаводиться каким-либо начальством, поскольку понимали, что оно неизбежно будет не только снабжать их, но и ставить задания и диктовать стратегию и тактику действий. Возражали и коммунистические группы. ФКП по согласованию с Москвой стремилась организовать не зависящее от “Свободной Франции” коммунистическое движение Сопротивления, что позволило бы ей стать совершенно отдельной освободительной силой и после победы взять власть в свои руки. Однако, несмотря на все трудности, постепенно дело продвигалось. В августе 1942 года Мулен создал организацию под названием “Секретная армия” (АС, известная также как “Организация армии Сопротивления” — ОРА) и во главе ее поставил генерал-лейтенанта Шарля Жоржа Антуана Делестрена. АС координировала практически все подпольные группы в “свободной зоне” и готовилась к действиям в ожидании вторжения союзников, а с февраля 1943 года распространила свою деятельность на всю Францию. Нежелание коммунистов включать свои организации в состав “Секретной Армии” бывший префект преодолел весьма незамысловатым способом. Советский Союз не имел возможности снабжать боевые группы на противоположном конце Европы, поэтому в этом отношении они всецело зависели от МИ-6 и СОЕ, работавших с ними через БСРА. Мулен просто прекратил поставки строптивым командирам оружия, боеприпасов, взрывчатки и медикаментов, после чего тем не оставалось ничего другого, как принять его настоятельное предложение. Таким путем БСРА взяло под свой контроль весьма значительную часть отрядов и групп Сопротивления, а если учесть, что оно обеспечивало их также радиосвязью и транспортом для связи с Великобританией, то многократное возрастание роли службы Пасси становится вполне понятным.

Постепенно менялись и организационные формы объединения. В январе 1943 года было создано “Движение частей Сопротивления” (МУР), уже в следующем месяце преобразованное в Национальный совет Сопротивления (СНР). Коммунисты вновь решили отделиться и создать свой независимый “Национальный фронт”, однако Мулен применил уже опробованную методику и сумел справиться с возникшей досадной проблемой. К этому времени движение Сопротивления в стране стало нарастать, поскольку вдохновленные победой Красной Армии под Сталинградом французы поверили в возможность освобождения их родины и все чаще стали задумываться о возможном участии в борьбе за это. Теперь оставалось только следить, чтобы СНР не превратился в оппозиционную де Голлю политическую силу. А для подобных опасений имелись веские основания.

4. СОПЕРНИЧЕСТВО

Как уже отмечалось, Черчилль отнюдь не считал де Голля идеальной кандидатурой на роль “главы всех свободных французов”. Он постоянно и небезосновательно подозревал его в совершении опрометчивых, с точки зрения Лондона, действий, а также был далеко не в восторге от твердой решимости генерала возродить былую роль Франции в мире. Еще меньше это нравилось Рузвельту. Установленный спецслужбами “Свободной Франции” жесткий контрразведывательный режим препятствовал внедрению агентов в ближайшее окружение де Голля, поэтому для заблаговременного выявления его намерений Великобритания прибегла к традиционному для нее перехвату и дешифровке переписки комитета. Временами это перерастало в подлинную “войну шифров”, проигравшей в которой неизменно оказывалась французская сторона.

В начале марта 1942 года штаб-квартира “Свободной Франции” известила англичан о намерении просить у американцев шифровальные привилегии для представительства в Вашингтоне, чтобы иметь возможность пользоваться не только телеграфной, но и радиосвязью. Уже 9 марта Форин офис срочно инструктировал свое посольство в столице Соединенных Штатов: “Просьба конфиденциально сообщить государственному департаменту, что мы желали бы сохранить существующую систему, при которой мы видим и передаем их телеграммы”[131]. Представлявшему Великобританию лорду Галифаксу эта идея совершенно не импонировала. Он справедливо отмечал, что в таком случае вашингтонское руководство решит, что в Лондоне более не доверяют лояльности и надежности де Голля, что было совершенно невыгодно. Форин офис решил мотивировать свою просьбу ненадежностью французских кодов, что, кстати, являлось абсолютной правдой. Не посвященные в негласную часть этого вопроса шифровальщики британского МИД предложили снабдить де Голля комплектами одноразовых шифрблокнотов, чтобы дать французам возможность надежно защитить свою переписку от постороннего вторжения путем перешифровывания кодированных сообщений. Но это еще менее устроило руководство дипломатического ведомства, 15 марта 1942 года подчеркивавшего: “Для нас полезно видеть телеграммы, которыми обмениваются де Голль и его представители в Вашингтоне. Если мы предоставим эти таблицы, то не сможем более делать это”[132]. В итоге было принято решение обратиться к де Голлю с просьбой вручать британцам копии своих важнейших радиограмм. Готовность, с которой генерал согласился на такой вариант, посеяла обоснованные сомнения в его намерении сдержать свое слово. Однако предусмотрительных специалистов ПШКШ вопрос искренности де Голля совершенно не тревожил, поскольку они заблаговременно изготовили и оставили в своем распоряжении третий комплект шифрблокнотов и сняли все проблемы. Американцы не располагали такими возможностями, но догадывались о британской уловке. Они потребовали от англичан изготовить и передать им дополнительный экземпляр “французских блокнотов”, так как новая система лишила их Службу радиоразведки прежней возможности вскрывать переписку представительства “Свободной Франции”. Однако это противоречило долговременным интересам Лондона, и просьба осталась без удовлетворения.

В мае 1942 года британский десант высадился на принадлежащем Франции Мадагаскаре. Черчилль не только заблаговременно не предупредил де Голля о своих намерениях, но и запретил ему направить на остров своих офицеров для проведения мирных переговоров с лояльными к Виши властями. Генерал в гневе известил командиров своих войск в Северной Африке о возможности отдачи приказа повернуть оружие против британских войск для создания единого фронта против англосаксонских империалистов. Служба безопасности Среднего Востока (МЕИС) перехватила и вскрыла эти телеграммы, после чего в Лондоне собрались отказаться от поддержки столь неуправляемого лидера. Однако сделать это было уже невозможно. Британская пропаганда сама сделала де Голля в глазах всего мира основной, ведущей фигурой в Сопротивлении и тем самым полностью исключила возможность безболезненного разрыва с ним.

Но это не означало, что генерала считали в Лондоне и в Вашингтоне полностью приемлемой фигурой. В 1943 году весьма остро встал вопрос о том, кто именно будет признан главой освободительного движения французов. Было совершенно ясно, что этот же человек станет и послевоенным руководителем государства, а решение столь важного вопроса правительства союзных стран никак не могли оставить на произвол судьбы. Их враждебность к плохо управляемому и своенравному де Голлю возрастала, и если британский премьер периодически колебался в своем отношении к нему, то президент Соединенных Штатов Америки сразу же занял последовательную позицию активного неприятия генерала. Истоки этого кроются в истории смены управления крошечными островами Сен-Пьер и Микелон, находившимися у побережья Канады, что позволяло визуально контролировать оттуда почти все выходы трансатлантических конвоев из канадских портов. Местный губернатор признавал режим Виши и располагал мощным передатчиком, регулярно отправлявшим в эфир серии кодированных сообщений, прочесть которые не могли ни американские, ни канадские криптоаналитики. До вступления Соединенных Штатов в войну на Тихом океане их соединял с островами телеграфный кабель, что теоретически легко позволяло любому действовавшему в США иностранному агенту отправлять свои сообщения на Сен-Пьер и Микелон по обычному телеграфу для последующей ретрансляции по радио в Германию или Италию. Весьма обеспокоенные этим обстоятельством канадские дипломаты предложили направить на острова десантную партию для захвата и изъятия радиопередатчика, однако против этого возражал премьер-министр доминиона Маккензи Кинг. Вопрос вынесли на рассмотрение парламента, принявшего в итоге решение проконсультироваться с Соединенными Штатами и Великобританией. В Лондоне предложили поручить операцию де Голлю, но в Вашингтоне категорически воспротивились такому шагу. Первой причиной такой линии поведения являлась данная Рузвельтом личная гарантия неприкосновенности французских владений в Западном полушарии в обмен на обязательство французов держать свои боевые корабли в базах. Президент Соединенных Штатов опасался спровоцировать переход мощного французского флота на сторону стран “оси” и строго контролировал выполнение своего обещания. Вторым мотивом Вашингтона являлась известная “доктрина Монро”, в соответствии с которой американцы принципиально возражали против проведения любых территориальных изменений в Западном полушарии руками европейских или азиатских государств. Де Голль в течение двух недель ожидал принятия окончательного решения, после чего его энергичная натура взяла верх. В конце декабря 1941 года генерал направил к островам три корвета и подводную лодку под общим командованием адмирала Мюзелье, чего вполне хватило, чтобы принудить губернатора сдаться. Эта акция, на первый взгляд, полностью соответствовавшая стратегической линии антигитлеровской коалиции, внезапно дала старт целой цепочке многолетних дипломатических конфликтов.

Реакция американских властей оказалась неописуемо бурной. Рассматривался даже вариант силового изгнания войск де Голля с островов и восстановления власти свергнутого губернатора, но в итоге четырехмесячных дебатов от такого позорного решения все же отказались. Для дальнейших взаимоотношений де Голля с Рузвельтом этот шаг лидера “Свободной Франции” оказался буквально роковым, его последствия он ощущал вплоть до самого конца войны. В дальнейшем ему не доверяли ни президент США, ни его окружение, постоянно стремившиеся выдвинуть на роль лидера французов своего ставленника Анри-Оноре Жиро. Британцам такие действия генерала тоже крайне не понравились, однако по совершенно другой причине. Де Голль отдавал указания Мюзелье из Лондона по своим закрытым каналам связи, недоступным для прочтения ПШКШ, тогда как Черчилль постоянно настаивал на том, чтобы его спецслужбы находились в курсе всех политических решений базировавшихся в Лондоне эмигрантских правительств. В результате канадское Экспертное подразделение получило задание вскрыть всю перехваченную переписку, исходившую с островов Сен-Пьер и Микелон после захвата их экспедицией Мюзелье. Ключи к шифру у канадцев имелись, их привез в Оттаву Оливер Стрэчи, а копии французских телеграмм по цензурному каналу поступали в Оттаву регулярно.

В дальнейшем своенравный де Голль неоднократно портил отношения с Соединенными Штатами Америки, чего Рузвельт ему так и не простил. Президент не просто высказывал свое отрицательное мнение о нем, но и готовил смену руководства французского Сопротивления, делая при этом ставку на Жиро, 17 апреля 1942 года с помощью СР Виши при весьма сомнительных обстоятельствах совершившего побег из крепости Кенигштайн. Генерал красочно расписывал бегство из окна своей камеры по сплетенной из простыней 100-футовой веревке и последующий полный опасностей поход через ночной лес, однако не исключено, что все это никоим образом не соответствовало действительности. В частности, Гудериан рассказывал, что Жиро не бежал, а просто ушел, нарушив данное слово. Он добавил также, что немцы сознательно не разыскивали и не преследовали генерала, поскольку были крайне низкого мнения о его полководческих и организационных способностях и не усматривали в нем никакой опасности. Последнее совпадает с часто встречавшимся в советской литературе оценками Жиро как примитивной и бездарной личности, не пользовавшейся никакой популярностью в народе, однако в действительности дело обстояло совершенно иначе. Генерал был способным и авторитетным военачальником, причем занимал до войны значительно более высокие посты, чем его конкурент де Голль. Кроме того, он пользовался сильной поддержкой спецслужб Виши. Хотя 15 мая 1943 года “парламент” СНР устами Мулена заявил, что “народ Франции никогда не примет подчинения генерала де Голля генералу Жиро”[133], это являлось лишь достаточно далекой от действительности красивой фразой. Руководители групп Сопротивления уже почувствовали на себе тяжелую руку де Голля, и многие из них усомнились в правильности своего выбора. Действия подозрительно похожей на гестапо контрразведки БСРА также вызывали активное неприятие у многих партизан, совершенно не связанных жесткими дисциплинарными рамками разведки. Коммунисты полагали Жиро более управляемым и не забыли ни де Голлю, ни Пасси, ни Мулену методов приведения их к повиновению, а потому иногда явно, а чаще скрыто поддерживали ставленника американцев. За всеми этими политическими маневрами на задний план отошла теоретически главная задача — борьба против германской оккупации и содействие освобождению страны. Однако немцы не были столь же политизированы и прекрасно помнили о своих интересах, а потому сумели тщательно подготовить и нанести сильный удар по СНР.

В ноябре 1942 года в ответ на вторжение союзников во Французскую Северную Африку Германия разорвала перемирие с Францией и оккупировала бывшую “свободную зону”, распустив ее армию и запретив секретные службы. Все действующие и бывшие офицеры военных и гражданских спецслужб подлежали аресту. Теперь немецкая разведка и контрразведка совершенно беспрепятственно работали на всей территории страны, не будучи связанными даже формальными ограничениями. Гестапо сумело арестовать руководителя марсельской группы Сопротивления, показания которого позволили установить, а 9 июня 1943 года в результате стечения нескольких роковых случайностей и схватить командующего АС генерала Делестрена. Через некоторое время в Лионе был задержан и сам Жан Мулен. Руководитель Национального совета Сопротивления попал в руки печально известного начальника лионского гестапо Клауса Барбье, следователи которого явно перестарались в попытках разговорить арестованного. В результате пыток Мулен впал в состояние комы, из которого его безуспешно пытались вывести, а затем отправили во Франкфурт, куда он прибыл уже мертвым. За полтора года активной деятельности Мулен успел выполнить возложенную на него де Голлем миссию, фактически подчинив генералу большинство подпольных и партизанских групп. Разведка “Сражающейся Франции” контролировала теперь почти все Сопротивление, а часть его, находившаяся вне СНР, уже не имела опасных масштабов.

Де Голль активно искал пути проникновения в Алжир, до сих пор считавшийся вотчиной генерала Жиро. Разведка Пасси была в этом вопросе бессильна, поскольку оперативная работа в Северной Африке полностью контролировалась руководителями бывших вишист-ских служб разведки и контрразведки. В частности, 30 января 1943 года генерал официально объявил о создании нового органа разведки, контрразведки и военной безопасности, получившего название Дирекции службы разведки и военной безопасности (ДСР/СМ). Ее руководителем был назначен полковник Риве, подчинявшийся лично главнокомандующему. Под руководством ДСР/СМ должны были работать СР армии (подполковник дю Кресс де Вильнев), СР ВВС (полковник Ронен), 2-е бюро ВМС (капитан 1-го ранга Траутманн) и Отдел военной безопасности СМ (майор Пэйоль). Организация СР армии и ВВС и 2-го бюро ВМС осталась без изменений, зато СМ был создан практически заново. В течение пяти следующих месяцев структура его центрального аппарата включала ряд подразделений, специально созданных в преддверии освобождения страны:

— Секция по подготовке к высадке во Франции (связь между оперативными органами в Северной Африке и метрополии, подготовка соответствующих методических документов, изучение имеющихся материалов, обучение кадров, а в перспективе и подготовка к обеспечению безопасности тыла войск вторжения);

— Секция сбора разведывательной информации, поступающей от ТР и подготовки дезинформационных материалов для использования “Подразделением А”;

— Секция связи и шифров;

— Секция анализа контрразведывательной информации;

— Секция защиты безопасности наиболее уязвимых сфер и анализа эффективности вражеской пропаганды;

— Секция полицейских вопросов (подбор и подготовка кадров для СТ и военной полиции, руководство полицейской академией).

Помимо перечисленных специфических подразделений, в СМ имелся также ряд обеспечивающих секций. Нетрудно заметить, что отдел не занимался непосредственной оперативной работой в области контрразведки и военной безопасности, а являлся органом, координировавшим деятельность существовавших легальных и нелегальных контрразведывательных структур. При этом основным приоритетом СМ была работа в метрополии.

Упомянутое “Подразделение А” было сформировано в Северной Африке и являлось совершенно новым для Франции разведорганом, представлявший собой оперативно-боевой отряд для действий на территории метрополии. Инициатором его создания явился майор Пэйоль. В дальнейшем оно сыграло существенную роль в ведении разведывательной работы. Штатная численность отряда в январе 1943 года составляла приблизительно 40 человек, половина из которых были офицерами, а остальные — сержантами и гражданскими служащими. Он комплектовался на исключительно добровольной основе, личный состав перед заброской в тыл противника проходил подготовку в двух расположенных в Алжире учебных пунктах, а некоторые офицеры — на базах СОЕ в Великобритании. Первая группа “Подразделения А” была готова к действиям уже в марте, а к лету 1944 года его разведгруппы уже обросли местной агентурой и работали на всей территории Франции, вплоть до бельгийской границы.

Жиро желал создать иллюзию своего стремления лояльно сотрудничать с конкурентами в оперативных вопросах и для этого приказал Риве предложить Пасси, а по возможности, и самому де Голлю включить в этот проект и БСРА. Такой шаг мог привести разве что к видимости хороших отношений, причем эта иллюзия предназначалась исключительно для внешнего употребления, а внутри французских эмигрантских кругов она не могла обмануть даже политических младенцев.

Андре Боннефу

Тем не менее, в феврале Риве возвратился из Лондона с ответом Пасси об отсутствии принципиальных возражений против вхождения БСРА в состав планирующейся к созданию единой спецслужбы. Жиро не распознал интригу и для уточнения деталей отправил в британскую столицу Андре Боннефу, в течение предшествующих 13 лет дружившего с де Голлем. В отличие от Риве, майор попал на прием к руководителю движения “Свободная Франция” и неожиданно для себя натолкнулся на холодно-враждебное отношение генерала. Диалог бывших давних друзей был весьма примечателен. Генерал поинтересовался, что делает его гость в Лондоне, и когда тот сообщил, что представляет в британской столице спецслужбы французской армии, обозвал его шпионом Виши. Уязвленный до глубины души Боннефу все же не стал конфликтовать и терпеливо пояснил, что подчиняется по службе Риве и Пэй-олю, а приехал для координации взаимодействия с британской разведкой. Тогда де Голль уточнил, что в этом случае считает визитера английским агентом, и потребовал, чтобы тот немедленно покинул его кабинет. Вдогонку он зловеще пообещал, что в свое время Франция предъявит свой счет всем предателям. Боннефу остановился в дверях и попытался объяснить, что желает не конфликтовать, а просто нормально сотрудничать, но генерал заявил, что предложение не подлежит обсуждению.

Попытки объединить спецслужбы обеих ветвей французского Сопротивления на равноправной основе были изначально обречены на провал. Де Голль всеми фибрами души ненавидел руководителей СР, БМА и ССМ и регулярно обвинял их в фактическом коллаборационизме, хотя позднее в своих мемуарах категорически отрицал это: “…бывшая разведывательная служба главного штаба французской армии… действовала под руководством полковников Ронена и Риве и всеми возможными для нее мерами противилась немцам”[134]. Тем не менее, под давлением союзников генералу все же пришлось пойти на некоторые уступки. 3 июня 1943 года он создал Национальный комитет освобождения Франции (КНЛФ) и возглавил его вместе с ненавистным Жиро, который таким образом попался в довольно хитроумную ловушку. Теперь де Голль получал законное право вмешиваться в алжирские дела, тогда как его соперник, теоретически располагая аналогичными правами в отношении Франции, не мог их реализовать на практике. Дальновидные Риве и Пэйоль еще в мае предвидели негативные последствия объединения и опасались быть проглоченными энергичным БСРА. Они вообще считали де Голля и его приближенных чем-то вроде бандитских главарей, пытающихся узурпировать власть, и относились к ним соответственно. Оба руководителя разведки и контрразведки заявили о своей отставке, мотивируя это невозможностью служить одновременно двум равноправным начальникам, но ее не приняли. Тогда Риве и Пэйоль потребовали, чтобы в КНАФ сохранялась лишь одна секретная служба, возглавляемая единым начальником. Они объявили о неприемлемости партизанской политики БСРА, однако на протяжении некоторого времени ситуация оставалась прежней, и это стало исходной точкой ожесточенной борьбы секретных служб, контролировавшихся двумя соперничавшими генералами. В сентябре 1943 года Жиро реорганизовал ДСР/СМ и назначил ее руководителем генерала Ронена, Риве же стал куратором спецслужбы и промежуточным звеном между главнокомандующим и Роненом. Серьезные изменения претерпела военная контрразведка. Отдел военной безопасности (СМ), иногда именовавшийся Дирекцией военной безопасности (ДСМ), по-прежнему возглавлял Пэйоль, его заместителем по Алжиру являлся полковник Андре Серо, а по Франции — майор Андре Боннефу. Внутренняя структура отдела в очередной раз была скорректирована. Отныне в его центральном аппарате имелись и функциональные, и оперативно-территориальные подразделения:

— Служба связи с союзниками;

— Служба связи с армией, ВВС и ВМС;

— Служба связи с гражданскими властями;

— Служба почты и информации;

— Служба по военным преступлениям;

— Служба полиции (связь с СТ);

— 1-я секция (административные вопросы, финансы, кадры);

— 2-я секция (репрессивная контрразведка, документы, отчеты и анализ, полицейская и судебная система, противодействие саботажу, информационно-аналитическое бюро по контрразведке — БИКЕ);

— 3-я секция (превентивная контрразведка, защита секретов, обучение контрразведке, надзор за уязвимыми сферами, собственная безопасность спецслужб, безопасность заключенных и депортированных лиц);

— 4-я секция (оперативные вопросы военной безопасности, организация контрразведывательных подразделений в армии, охрана действующих во Франции подразделений СМ);

— 5-я (наступательная контрразведка (ТР), Франция и ее колонии, зарубежные государства, дезинформация (“Подразделение А”), связь, специальная техника для агентов и “почетных корреспондентов”).

СМ руководила работой действующих во Франции ТР (Верней) и СМ (Наварр).

В связи с сильным противодействием оккупационных органов безопасности последний принял, решение о создании в Париже отдельной нелегальной структуры — Бюро военной безопасности (БСМ) под руководством полковника Жерара-Дюбе, бывшего редактора новостей и администратора газеты “Ле Журнал”. Впоследствии на базе парижского БСМ даже планировалось развернуть систему органов под тем же названием по обеспечению безопасности тылаэкспедиционных войск в освобожденных областях, однако события повернулись иначе.

Анри Наварр

В это же время в Алжир по указанию Рузвельта прибыл директор стратегической разведки США Уильям Донован. Он рекомендовал реформировать по образцу ДСР/СМ все французские спецслужбы в Северной Африке и этим шагом оказал де Голлю прекрасную услугу. Наконец-то генерал получил желанный повод обвинить Соединенные Штаты во вмешательстве во внутренние дела Франции и объявить Жиро их лакеем. Теперь он получил моральное обоснование для единоличных кадровых перестановок, и уже 25 сентября КНЛФ назначил генерала авиации Коше главой объединенной разведывательной службы в Алжире. Раздосадованный Ронен подал в отставку. Новая служба изначально оказалась расколотой изнутри. Главой СР в ней по-прежнему оставался Риве, а СМ возглавлял его верный соратник Пэйоль. Однако Пасси назначил майора Андре Пелабона, впоследствии полковника и начальника “Сюртэ Националь” (с 1946 года), главой созданной там же Службы внешней разведки, руководившей алжирской резидентурой БСРА. Приверженцы Жиро создали в Алжире еще одну, свою собственную местную СР, которая для начала взяла в разработку Пелабона, регулярно и безуспешно подсылая к нему провокаторов.

Жак Сустель

С учетом достигнутых двусторонних договоренностей, эта СР на совершенно законных основаниях открыла контрразведывательный пост в штаб-квартире БСРА в Лондоне, что немало возмутило Пасси. Секретные службы условно существовавшего государства плодились и размножались, не просто соперничая, а ожесточенно воюя друг с другом. Риве и Пэйоль обсуждали план похищения и доставки де Голля на линейный крейсер “Ришелье”, офицеры и команда которого еще с осени 1940 года ненавидели генерала из-за его экспедиции в Дакар. Сторонники Жиро и де Голля устанавливали плотное наблюдение друг за другом, пытались вербовать офицеров и агентов, и в этих условиях им опять-таки было не до немцев. Это нанесло серьезный урон операциям в Испании и на Корсике, и отдельные здравомыслящие сотрудники “в поле” все же сотрудничали между собой, нарушая строжайшие запреты своего руководства. Одновременно глава БСРА Пасси уговаривал Коше уволить Пэйоля, поскольку “коллаборационисты и предатели… подлежат военному трибуналу за соучастие в ведении разведки для врага”[135]. Коше не выдержал нервного напряжения и ушел в отставку, не сумев добиться реального слияния двух противоборствующих служб.

Назначение на его место 27 ноября 1943 года академика, специалиста по древним культурам Центральной Америки Жака Сустеля удивило многих. Новый начальник секретной службы никогда не соприкасался с разведкой, имел скромное воинское звание лейтенанта резерва и в последнее время являлся комиссаром по информации в “Сражающейся Франции”. Жиро запротестовал против назначения на столь ответственный пост сугубо гражданского человека, на что де Голль ответил: “Если вас это беспокоит, мы наденем на него генеральский мундир”[136]. Формальное объединение спецслужб состоялась. Де Голль распустил свои органы разведки и контрразведки и создал взамен них подчинявшуюся не военному командованию, а главе государства Генеральную дирекцию секретных служб (ДГСС) с Су стелем в качестве ее руководителя. Уже указывалось, что Сустель был агентом нелегальной резидентуры советской военной разведки в Великобритании и находился на связи у Эрнста Д. Вейсса, однако в рассматриваемый период, естественно, это не было известно никому. Одновременно де Голль образовал во Франции Комитет действия для руководства операциями Сопротивления. Риве отказался вводить в ДГСС свою СР, его примеру последовал и Пэйоль. Позднее Риве охарактеризовал ДГСС как “готтентотский базар”, полный амбициозных и претенциозных людей, которые осели там, чтобы избежать опасности участия в боевых действиях, в последний момент внезапно проявив энтузиазм в отношении либо разведки, либо де Голля, либо того и другого сразу”[137]. Пэйоль был более откровенен и заявил, что БСРА представляло собой инструмент для подчинения Сопротивления де Голлю и англичанам, а он просто не желал участвовать в этом процессе. Они по-прежнему продолжали обслуживать военное командование и фактически оставались вне подчинявшейся политическому лидеру Генеральной дирекции секретных служб. Несмотря на отсутствие подчиненности, СР все же формально включили в ДГСС для возможности финансирования через бюро. Практически это ничего не значило. Риве абсолютно не разделял принципов работы, применявшихся Пасси в БСРА и позднее в ДГСС. Он лицемерно и лживо утверждал, что военная разведка должна обслуживать исключительно нужды генерального штаба и не касаться политических вопросов. В период работы на режим Виши собственные действия Риве были политизированными в крайней степени, поэтому не ему было упрекать конкурентов в аналогичных поступках. Однако подлинным камнем преткновения являлись некоторые неблаговидные действия СР против движения Сопротивления в период до осени 1942 года. Наряду с обеспечением борьбы лидеров за власть причиной розни стало именно это, а вовсе не концептуальные различия, а вопрос о подчиненности секретной службы главе государства и ее участии в решении политических вопросов был не более, чем камуфляжем.

Претензии Риве в отношении непрофессионализма конкурентов также во многом надуманны. В действительности его Служба разведки работала далеко не так блестяще, как желал это изобразить ее начальник. В течение 1943–1944 годов абвер и гестапо нанесли по ней множество ударов, от которых было трудно оправиться. Ликвидация немцами опорных баз СР вынудила сократить заброску агентуры, что, в свою очередь, немедленно сказалось на эффективности операций. Теперь Сустель с полным основанием мог заявить, что ДГСС намного превосходит свою соперницу, которая отвечала ему явным саботажем. Любые приказы руководителя ДГСС, в порядке координации направляемые им в СР или СМ, неизменно возвращались с личной пометкой генерала Жиро: “Полковник Риве и майор Пэйоль отчитываются перед главнокомандующим и получают приказы только от меня”[138]. В свою очередь Сустель обставил непокорных начальников разведки и контрразведки своими шпионами и перлюстрировал поступавшую к ним корреспонденцию. В марте 1944 года СР перестали финансировать через ДГСС, причем совершенно оправданно, поскольку она действовала абсолютно автономно от Генеральной дирекции. Жиро бросился на защиту своей разведки и заявил, что подобные действия неизбежно приведут к полному развалу всей системы спецслужб. Пэйоль же решил обратиться за помощью к американцам и пожаловался на обстановку в Верховный штаб союзнических экспедиционных сил (СХАЕФ), аккредитовав при генерале Эйзенхауэре майора Боннефу. Он представлял в СХАЕФ Военную секретную службу (ССМ), занимавшуюся контрразведывательным обеспечением тыла экспедиционных войск в освобожденных областях Франции. Однако американцы предпочли не ввязываться в это противостояние, а конфликт разрешился на совершенно другом уровне. 4 апреля 1944 года Национальный комитет освобождения Франции под давлением де Голля ликвидировал должность главнокомандующего, в результате чего Жиро занял декоративный пост постоянного генерального инспектора. Это развязало руки Сустелю, и в апреле Риве в звании бригадного генерала был со всеми внешними атрибутами почета отправлен в отставку. Ему формально предложили продолжить службу, но бывший начальник СР все понимал правильно и, сославшись на 61-летний возраст, предпочел уйти добровольно. После этого он прожил еще более 14 лет и умер 12 декабря 1958 года.

Торжественное провожание генерала Риве в отставку. Слева направо: полковник Андре Серо, начальник военной разведки полковник дю Кре де Вильнев, генерал Луи Риве, полковник Поль Пэйоль

Пэйоль не разделил его судьбу. Репутация майора в контрразведке была крайне высока, поэтому его оставили во главе СМ, включенной в состав Генеральной дирекции секретных служб. Немаловажным аргументом в пользу принятая такого решения явились агентурные сета ТР, объединенные в три резидентуры (“инспекции”). Первая из них (“Центр”) с центром в Сент-Этьене располагала точками в Виши, Лионе, Бурге и Шато-ру-Лимож, вторая (“Север”) с центром в Париже имела агентуру в самой столице, Лилле и Ле Мане, третья (“Юг”) с центром в Марселе руководила точками в Марселе, Ницце и Тулузе. Кроме того, под прямым руководством Лафона, ставшего к этому времени уже майором, находились посты ТР в Нанси, Бордо и автономный от резидентуры “Центр” пост в Лионе. По состоянию на 23 сентября 1943 года весь этот аппарат должен был выявлять:

“1. Силы абвера и гестапо; их цели, их методы <…>.

2. Вспомогательные подразделения абвера, гестапо и служб пропаганды.

3. Движения, способные причинить ущерб национальному единству и нации.

4. Состояние общественного мнения по категориям лиц и регионам <…>.

5. Силы существующих служб, в особенности военной администрации. <…> Это, в частности, важно в отношении полиции, жандармерии и мобильной стражи”[139].

Помимо общих сетей контрразведки в 1943 году Пэйоль создал и параллельную инфраструктуру под кодовым обозначением “ТР Жюнь” (“младшая”). Под руководством Бон-нефу 70 бывших офицеров ССР были отобраны и отправлены в оккупированную зону для руководства агентурными сетями. Общее руководство “ТР Жюнь” было возложено на капитана Вейо. И основной, и вспомогательный негласный аппарат органов безопасности после освобождения сыграли значительную роль в выявлении агентов и пособников оккупантов, что помогло бывшему руководителю ТР/ССМ получить аналогичный пост в СМ и сохранить его после освобождения страны.

Во взаимодействии с оперативными органами КЛНФ особую линию поведения выработали для себя вооруженные отряды коммунистической партии — группы “Франтиреров и партизан” (ФТП). Они отличались повышенным вниманием к требованиям конспирации, поэтому у других организаций нередко возникали сложности в организации взаимодействия с ними. Другое, более важное отличие лежало в области стратегии. Подчиняясь генеральной линии компартии, ФТП практиковали повторяющиеся нападения на немцев для максимального отвлечения с востока сил вермахта. Эта наивная линия не могла быть эффективной, зато она провоцировала германские службы безопасности на репрессии и зачастую вызывала озлобленность мирного населения.

В марте 1944 года де Голль сделал еще одну попытку централизовать действующие на территории страны отряды и создал “Французские внутренние силы” (ФФИ). По замыслу генерала, они являлись высшим оперативным соединением его войск на оккупированной территории, в которое в обязательном порядке должны были включаться все без исключения боевые единицы и подпольные группы, вне зависимости от их желания. ФФИ строились по строго военному принципу, а прежние отряды и ячейки превращались теперь в подразделения и части, вплоть до полков. Все их члены получали различные воинские звания, впоследствии подлежащие утверждению в установленном порядке. Де Голль исчислял силы партизанских отрядов в 1943 году в 40 тысяч человек, а подпольных групп и агентурных сетей — в 30 тысяч. Генерал полагал, что к весне 1944 года общая численность Сопротивления достигла 100 тысяч бойцов, а к середине года — 200 тысяч, хотя проверить эти данные было чрезвычайно трудно.

5. СОЮЗНИКИ

Франция являлась одним из наиболее важных регионов деятельности спецслужб союзников по антигитлеровской коалиции, первой из которых была СИС. Как уже упоминалось, в начальный период британцы не располагали собственной агентурой и использовали созданную поляками сеть. После развала “Интераллье” СИС работала с польскими группами “Нурми” в Сент-Этьене и “Моника” в Лилле. Вообще же пребывание во Франции значительного числа поляков представляло собой существенный элемент оперативной обстановки, который не могли не учитывать как немцы, так и их противники. После поражения 1940 года далеко не все польские части смогли эвакуироваться на Британские острова или, как некоторые, перебраться в Швейцарию, где их интернировали до конца войны. Все остальные были демобилизованы правительством Виши или размещены в лагерях военнопленных, откуда, однако, их вскоре начали в массовом порядке выпускать. Кроме того, на протяжении предвоенных десятилетий около полумиллиона поляков прибыли на север Франции для работы преимущественно на шахтах в окрестностях Лилля. Несмотря на перемещение значительной части лиц перечисленных категорий к местам прежнего жительства, к 1942 году во Франции насчитывалось 310 тысяч поляков. Как уже указывалось, перечисленные контингенты образовали широкую вербовочную базу для польской и британской разведок, тем более ценную, что большинство из потенциальных кандидатов в агенты имели военную подготовку, находились в приемлемом возрастном диапазоне и не были обременены семьями. Следует отметить, однако, что взаимодействие поляков с французами в разведывательной области не было широким, несмотря на их весьма заметное присутствие в рядах партизанских отрядов. Польские спецслужбы не желали подчиняться “Свободной Франции” и в первую очередь опирались на собственные возможности, пытаясь ограничить даже влияние британцев.

Несколько отступая от темы, следует отметить незначительные масштабы присутствия СИС во Франции. Заслуживает упоминания лишь ее сеть “Амиколь”, целиком состоявшая из католиков и возглавлявшаяся монахом-иезуитом из Бордо отцом Арнольдом (“полковник Клод Оливье” или просто “полковник”), главным помощником которого являлся священник Филипп Кюн. Сеть насчитывала свыше тысячи подисточников из числа активных прихожан и была в состоянии решать достаточно серьезные задачи. Преданный в июле 1940 года одним из участников “Амиколя” Кюн был арестован и казнен, однако большинство членов группы все же дожили до освобождения своей страны.

Возвращаясь к вопросу о поляках на территории Франции, следует отметить их тесную связь с СОЕ и явно выраженную диверсионную направленность отдельных резидентур и групп VI отдела. Они организовали широкую сеть наблюдателей за железнодорожными перевозками и агентов-радистов, располагавшихся в узловых пунктах с выходом на германскую территорию: Трире, Аахене, Саарбрюкене, Мюнхене-Гладбохе, Страсбурге, Мюльхаузене и Бельфоре, а также на переправах через Рейн в Дуйсбурге, Кобленце, Дюссельдорфе, Кельне, Мангейме, Майнце, Аюдвигсхафене и Висбадене. Тремя основными направлениями деятельности польской разведки являлись агентурно-оперативная работа, нелегальные перевозки людей и грузов и курьерская служба. К началу 1944 года VI отдел значительно расширил свою деятельность на севере Франции, а в феврале немцы обнаружили подключение поляков к своему армейскому кабелю связи в Авиньоне. Однако уже в марте они нанесли мощный ответный удар, захватив несколько подпольных передатчиков и шифры, позволившие прочесть около 3 тысяч ранее перехваченных сообщений. В сочетании с анализом перехвата это послужило основой для проведения германской контрразведкой операции “Фихте”, в результате которой были арестованы около 300 польских агентов.

Наиболее долговременными операциями СОЕ с участием поляков на территории Франции являлись “Анджелика” и “Эджудикэйт” (впоследствии переименованные). Еще весной 1941 года польское эмигрантское правительство получило от Великобритании целевой заем в размере 600 тысяч фунтов стерлингов на организацию подпольной деятельности. 27 июня было принято решение о направлении части этих средств на проведение во Франции двух упомянутых операций, каждая из которых имела собственную цель. “Анджелика” ориентировалась на предвоенных эмигрантов и демобилизованных военнослужащих и должна была заниматься пропагандистской работой, создать “спящую” подпольную сеть и организовать тайное обучение французов и поляков технике и тактике диверсионных операций для готовности выступить в требуемый момент. В “Эджудикэйт” планировалось привлекать исключительно бывших военных. Помимо совпадавших с “Анджеликой” задач, она должна была осуществлять боевые операции под руководством СОЕ, а также подключиться к выполнению задач МИ-9 по налаживанию каналов эвакуации. Вербовка в “Эджудикейт” поляков, связанных в настоящий момент с любыми военными, политическими или эмигрантскими организациями, категорически воспрещалась. Обе операции регулярно финансировались: на насчитывавший 87 агентов “Эджудикэйт” англичане ежемесячно выделяли 200 тысяч франков, а на “Анджелику”, способную привлечь до 500 агентов — 500 тысяч[140]. Обе сети испытывали проблемы с радиосвязью. К концу мая 1942 года они располагали шестью передатчиками и лишь одним радистом в районе Тулузы. В преддверии предстоящих боевых операций “свободная зона” Франции условно разделялась на 6 областей, 15 районов и 65 ячеек в 58 населенных пунктах. “Анджелика” и “Эджудикэйт” совместно располагали приблизительно тремя сотнями активными участниками и были способны мобилизовать от полутора до двух тысяч бойцов. Оккупированная часть Франции покрывалась их сетями не полностью, там выделялась большая северная область, разделенная на 5 районов. Вся эта организационная система в течение длительного времени оставалась незамеченной германскими и французскими органами безопасности по весьма прозаической причине, а именно — отсутствию каких-либо активных действий. Они служили лишь политическим целям в “торговле” Лондона с эмигрантским правительством Польши, за которой едва не оказалась упущенной первоначальная задача. Руководство СОЕ наблюдало все это с нарастающим неудовольствием и вывело из обеих операций все диверсионные силы и средства, организовав сеть “Моника” (не имела ничего общего с польской сетью “Моника”, работавшей совместно с СИС). После этого Колин Габбинс своим распоряжением от 29 июня 1942 года положил конец этим политическим играм и закрыл “Эджудикейт” как операцию, исчерпавшую свои задачи и возможности. “Моника”, однако, продолжала существовать, была введена в действие при начале операции “Оверлорд” и оказала определенную помощь экспедиционным войскам.

Остальные операции СОЕ во Франции были хотя и менее продолжительны, но зато более активны. Ими ведали несколько отдельных секций, специально сформированных для работы с группами Сопротивления и агентурными сетями в стране, причем зачастую их руководители конфликтовали между собой точно так же, как и лидеры курируемых ими политических группировок. Секция “F” занималась независимыми французскими группами, “RF” — группами, признававшими верховную власть генерала де Голля, “AMF” — французами в Алжире, а “EU/Р” (бывшая “МОР”) ведала всеми поляками, находившимися вне пределов их страны, главным образом во Франции. Созданная позднее особая группа “Джедбург” руководила 300 собственными агентами, не входившими ни в одну из перечисленных секций и работавшими в рамках осуществления одноименной трехсторонней англо-франко-американской операции. Обеспечивающая, но весьма важная секция “DF” занималась вопросами эвакуации из страны.

Первыми операции, спланированными СОЕ для проведения на французской территории, являлись:

— “Саванна А” — план уничтожения экипажей ночных бомбардировщиков люфтваффе, совершавших террористические налеты на Великобританию с аэродрома Ваннес. Летчики проживали в отдалении от него и доставлялись туда в автобусах, представляя собой во время перевозки почти не защищенную групповую цель;

— “Саванна Б” — аналогичная операция против экипажей базировавшихся в Бресте и Лориене подводных лодок, которые также доставляли на базы в автобусах. Ее желательно было производить одновременно с воздушным налетом на эти порты;

— “Жозефина А” — уничтожение дальних разведчиков и бомбардировщиков “Фокке-Вульф-200” на аэродроме Мариньяк около Бордо. Эти самолеты крайне эффективно использовались при перехвате трансатлантических конвоев и были весьма немногочисленны, поэтому операция должна была оказать заметную помощь в защите британского судоходства;

— “Жозефина Б” — уничтожение в Пессаке около Бордо группы высоковольтных трансформаторов, снабжавших электроэнергией значительную область страны.

Операции “Саванна Б” и “Жозефина А” со временем оказались отложенными на неопределенный срок, а “Саванна А” прошла стадию планирования и к концу 1940 года находилась уже в стадии трехнедельной готовности. Для ее выполнения де Голль выделил группу из пяти “свободных французов”, вылет которых несколько раз откладывался то из-за погоды, то из-за отсутствия самолетов. Наконец в ночь на 15 марта они высадились в Бретани под прикрытием производившегося в это же время воздушного налета на аэродром. На месте диверсанты обнаружили, что система доставки летчиков к самолетам изменилась, теперь они приезжали порознь в собственных легковых машинах и уже не представляли собой удобную для поражения единую групповую цель. Диверсанты решили с пользой употребить оставшиеся у них до эвакуации на подводной лодке две недели и занялись весьма полезной и важной разведкой. Они собрали множество неоценимой информации об образе жизни в оккупированной Франции, о порядке пребывания в населенных пунктах, об организации патрулирования территорий, о возможностях заброски агентов и прочем, использовавшемся для планирования множества последующих акций. Кроме того, провал “Саванны А” убедил руководство СОЕ в необходимости создать собственную систему разведки, обслуживающую специфические надобности ведомства, во избежание постоянных провалов по причине искажения или нехватки соответствующей информации. Для проведения акции “Жозефина Б” во Францию планировалось забросить трех поляков, однако из-за случайного сброса снаряжения самолет вместе с ними возвратился на базу. При посадке он разбился, пассажиры получили серьезные ранения и не смогли вылететь повторно. Проведение операции поручили группе отмененной “Саванны Б”. 10 мая 1941 года три парашютиста прибыли на место и до 13 мая разведывали обстановку. В результате они решили отказаться от проведения диверсии из-за сильной охраны объекта и окружавшего его высокого забора из электрифицированной колючей проволоки. На связь агенты не вышли, поэтому в СОЕ их сочли погибшими и не направили за ними подводную лодку, как планировалось, а всю операцию посчитали неудавшейся. Однако вскоре в центре с удивлением узнали, что некоторое время спустя диверсанты все же смогли выполнить задание и взорвали восемь трансформаторов из десяти (с двух оставшихся установленные заряды просто соскользнули).

Успешная операция заметно подняла престиж СОЕ в Лондоне и одновременно показала, что аналогичные акции эффективнее всего осуществлять с опорой на местное движение Сопротивления. Однако это не только облегчало их проведение, но одновременно и увеличивало риск провала из-за контактов с довольно широким кругом партизан и подпольщиков. Ни один контрразведчик не мог досконально проверить нелегальную организацию и с уверенностью заключить, что в нее не внедрены агенты противника. После уже описанных событий с “Интераллье” руководители СОЕ попытались обратить больше внимания на вопросы безопасности, хотя удавалось это не слишком хорошо. Примером может служить история с Тони Бруксом, направленным в 1942 году секцией “F” для организации диверсий на железных дорогах. Через некоторое время к нему прибыл радист Мариус Блум (“Бишоп”), говоривший по-французски с сильным акцентом и внешне совершенно не походивший на француза. Из-за создаваемой им постоянной угрозы провала Брукс немедленно переправил его в более безопасную Тулузу к своему коллеге Морису Пергуну (“Эжен”). Когда разведчику потребовалось вновь разыскать своего радиста, он без труда обнаружил его сидящим в ресторане и болтающим с посетителями по-английски. Такое поведение не могло не привести к плачевным последствиям, которые не заставили себя ждать. Пергун и Блум были захвачены СД вместе с передатчиком, а немецкие криптоаналитики сумели вскрыть их шифр. Служба безопасности намеревалась начать радиоигру с СОЕ, однако эта попытка сорвалась из-за героического поведения британцев. Они молчали на всех допросах и впоследствии погибли в Бухенвальде, но сумели обеспечить слишком долгий перерыв в связи, вызвавший в Лондоне недоверие. Однако не только это воспрепятствовало специалисту СД по радиоиграм Иозефу Гетцу реализовать свой замысел. В отличие от абвера, Служба безопасности не являлась военной организацией и должна была согласовывать передаваемую дезинформацию с командованием вермахта по излишне длинной бюрократической цепочке, что лишало ее всякого смысла.

Однако в июне следующего года Гетцу повезло, и причиной этого опять явилась неудовлетворительная постановка дел с безопасностью в СОЕ. Трудно поверить, но высадившиеся во Франции агенты секции “F” Пикерсгилл и Макалистер немедленно после приземления занялись восстановлением по памяти своего задания, которое тут же записали на листках бумаги. Пикерсгилл спрятал их в карман, а радист Макалистер на обороте своего шифровального блокнота записал строжайше засекреченные сигналы опасности. Из-за заметного акцента и невнятного изложения легенды обоих разведчиков арестовал первый же патруль, и все обнаруженные при обыске записи вместе с оружием и передатчиком тут же в полной сохранности попали к немцам. Теперь для радиоигры Гетцу требовалось лишь установить почерк Макалистера, и он сумел решить эту задачу с большим изяществом. В соседнюю с англичанином камеру СД посадила своего радиста, который через стену начал перестукиваться с арестованным и прекрасно изучил его почерк. Больше препятствий не оставалось. Радиоигра от имени Пикерсгилла и Макалистера позволила немецкой контрразведке выйти на успешно работавшую в Дориане сеть “Архидьякон” и разгромить ее. Немцы использовали этот канал до марта 1944 года, а провалился он по их собственной неосторожности. При приземлении четыре английских парашютиста случайно услышали немецкую речь встречавших и немедленно открыли огонь. В завязавшейся перестрелке двое из них были ранены, арестованы и впоследствии погибли в лагерях, но игра СД пришла к концу.

Одновременно Гетц вел радиоигру с Лондоном через передатчик Жильбера Нормана (“Аршамбо”), работавшего радистом и помощником руководителя парижской группы Френсиса Альфреда Саттиля (“Проспер”, известен также как “Франсуа Деспре”). Эта сеть провалилась марте 1943 года из-за контактов с Анри Дерикуром. Из четверых арестованных заговорил лишь один, но этого было достаточно. Передатчик стал составным звеном в операции Службы безопасности.

Жильбер Норман

Еще один задействованный в игре СД передатчик принадлежал весьма примечательной женщине, использовавшей оперативный псевдоним “Мадлен” и известной коллегам как Нора Бейкер. В действительности она была настоящей индийской принцессой по имени Нур-ун-Низа Инаят Хан (“Свет женственности”), чаще именуемой просто Нур.

Принцесса Нур

Молодая женщина была дочерью принца — известного суфийского теолога и родилась в московском Кремле в 1914 году, когда ее отец по просьбе последнего российского императора Николая 11 знакомил его с основами суфизма. Одним из постулатов этого учения, полностью разделявшегося и принцессой, являлось неприятие любого рода лжи. Уже одно это должно было быть принято руководством СОЕ во внимание при оценке “Мадлен” как возможного кандидата на подпольную работу. Кроме того, молодая и красивая женщина была романтически настроена, перед войной писала сказки для французских детей и не прошла практически никакой специальной подготовки. Разведчица в совершенстве владела французским языком, но акцент и индийский тип лица не позволяли ей играть роль местной жительницы. К моменту зачисления в штат организации она уже стала квалифицированным радиооператором, однако для работы в тылу противника в военное время этого было совершенно недостаточно. Впоследствии руководителей СОЕ серьезно и обоснованно критиковали за то, что они могли даже подумать о заброске к противнику столь неподходящего человека, как принцесса Нур. Последствия столь необдуманного решения сказались быстро.

“Мадлен” была заброшена во Францию в июне 1943 года в разгар провалов агентов СОЕ: на следующую ночь после ее прибытия были арестованы члены группы “Архидьякон”, еще через шесть дней — Саттиль (“Проспер”). Он был сброшен с парашютом 2 октября 1942 года и возглавлял самую крупную сеть СОЕ в Париже и долине Луары, а 24 июня 1943 года попал к немцам. В течение 48 часов после ареста “Просперу”, с которым обходились весьма вежливо, задавали единственный вопрос о его подлинном имени, а затем продемонстрировали полную информацию о нем и о его разведшколе. Так начальник отделения СД штурмбанфюрер СС Йозеф Киффер создал у француза впечатление о том, что его предали еще в Лондоне. Немец сумел убедить “Проспера” раскрыть всю известную ему агентурную сеть, чтобы уберечь якобы обреченных агентов от необдуманных шагов, которые неизбежно привели бы их на виселицу. В качестве платы Киффер торжественно пообещал арестованному не пытать и не казнить захваченных. Саттиль раскрыл СД свой агентурный аппарат и указал на тайный склад оружия, и хотя вскоре понял, что стал жертвой ловушки, и попытался дурачить немцев, было уже поздно. Большинство исследователей оценивают общее количество казненных по делу “Проспера” в 500 человек, но некоторые полагают, что эта величина занижена как минимум втрое.

Одной из жертв стала “Мадлен”. Поскольку о прибытии радистки знали в обеих сетях, ее выдали практически сразу же. При обыске у Нур обнаружили старый дневник с ее школьными записями, в который она аккуратно заносила открытые и зашифрованные тексты всех принятых и отправленных радиограмм. Лучшего подарка немецким криптоаналитикам сделать было невозможно. На первом же допросе разведчица потребовала ванну, получила ее, разбила окно и попыталась сбежать по водосточной трубе, но была поймана. СД не нуждалась в том, чтобы Нур раскрыла какие-либо детали радиообмена, поскольку уже располагала почерпнутой из ее собственных записей полной информацией. Однако немцы знали, что лондонские операторы СОЕ периодически осуществляют проверку агентов-радистов и выясняют, действительно ли на ключе работает именно тот человек, который был послан для выполнения задания. С этой целью они время от времени задают вопросы, касающиеся фактов биографии радиста, его семьи и так далее, ответить на которые постороннему можно лишь после тщательного и подробного изучения предыдущей жизни арестованного. Немцы быстро поняли, что не прошедшая курс специальной подготовки женщина об этом не знала. “Мадден” героически молчала и не выдавала и без того известные секреты, однако попалась на старый трюк с “добрым переводчиком”, якобы швейцарцем, болтавшим с ней на безобидные, как казалось, бытовые темы. Этот канал дезинформации сохранялся до февраля 1944 и был провален, когда СД арестовала трех прибывших из Англии и вышедших на связь с Нур агентов. Они не подтвердили свое прибытие по устно оговоренному варианту, и в секции “F” поняли, что стали жертвой радиоигры, которую немедленно прекратили. После этого немцы без долгих формальностей казнили всех четверых.

Информация о провале трех агентов и “Мадлен” послужила поводом к полному пересмотру системы безопасности секции “F” СОЕ, выявившему просто поразительную беспечность в вопросах конспирации и организации радиосвязи с агентами во Франции. Например, была наконец установлена инфильтрация германской контрразведки в сеть “Батлера” (Франсуа Гарель), о которой ее арестованный радист долго и тщетно пытался предупредить Центр. Лондон просто не реагировал на использованные им условленные сигналы опасности, что было еще не самым худшим вариантом. Например, в случае с радистом группы “Проспера” Жильбером Норманом (“Аршамбо”) оператор СОЕ заметил отсутствие контрольного сигнала и вместо доклада руководству об обнаруженном провале тут же строго напоминал радисту: “Вы забыли о своем сигнале опасности. Будьте более внимательны”[141]. После этого немцы немедленно казнили нескольких агентов. Не заметали в Лондоне и другую отчаянную попытку радиста “Батлера” привлечь внимание к происходящим событиям. Когда он по собственной инициативе сменил язык радиограмм с французского на немецкий, Центр просто поинтересовался смыслом замены, совершенно не задумавшись о ее возможной причине. Теперь же спохватившийся СОЕ стал проверять и уже полностью проваленную группу “Архидьякон”, задавая вопросы оператору, на которые не мог ответить его немецкий дублер. Сотрудники СД срочно вернули из лагеря Пикерсгилла и попытались принудить его к сотрудничеству. Разведчик решил использовать эту ситуацию для побега и договорился с другим арестованным агентом СОЕ Джоном Старром попытаться войти в доверие к немцам и скрыться, а после возвращения в Лондон сообщить руководству секции полезную информацию о методах ведения немцами радиоигр. Старр и в самом деле сделал попытку бежать вместе с еще не казненной принцессой Нур и членом сета “Альянс” Файе, но все трое были почта сразу схвачены на крыше соседнего здания. Пикерсгилл же решил действовать иначе. Он приучил немцев к тому, что ведет себя спокойно, а затем убил охранника горлышком от разбитой бутылки и выпрыгнул в окно. К несчастью, и его попытка оказалась безуспешной. Разведчика схватили и вернули в концлагерь, где он, как уже указывалось, погиб.

К апрелю 1944 года проверка безопасности закончилась. Руководство секции осознало грандиозные масштабы провалов и попыталось как-то прикрыть оставшихся на свободе агентов, отвлекая внимание немцев ложными сообщениями о забросках в контролируемые противником сети. Но обман не продлился долго. 6 июня 1944 года отделение СД в Париже открытым текстом отправило начальнику секции “F” Морису Баймастеру послание с благодарностью за регулярное снабжение оружием и боеприпасами, а также за интересные подробности относительно намерений и планов англичан. Тот постарался сохранить хорошую мину при плохой игре и ответил: “К сожалению, мы поняли, что ваше терпение истощилось, и что ваши нервы не столь крепки, как наши… Дайте нам площадку около Берлина для организации приема и радиооператора, но удостоверьтесь, что не столкнетесь там с нашими русскими друзьями”[142]. Судя по всему, в истории британских секретных служб это послание является уникальным. Среди доступных исследователям документов подобного рода нет ни одного, в котором бы британцы морально компенсировали собственные провалы радостью по поводу успехов советского союзника в той же сфере. Вероятно, Бакмастер просто не нашел более веских аргументов.

Морис Бакмастер

Описанные британские провалы во Франции были прискорбно велики, однако справедливости ради следует отметить, что одной из их причин явился лавинообразный поток радиограмм от слишком большого числа агентов, не позволявший тщательно оценить информацию во всех аспектах. Ситуация несколько улучшилась, когда СОЕ достиг договоренности с МИ-5 о привлечении ее сотрудников для изучения наиболее важных случаев с точки зрения безопасности. Сотрудники секции “В1 (а)” в ряде ситуаций оказали разведчикам серьезную помощь и тем самым внесли определенный вклад в операции за Ла-Маншем.

Специфической была роль разведки США во Франции. На ее деятельность наложили сильный отпечаток два обстоятельства: во-первых, фактическая поддержка Рузвельтом генерала Жиро в качестве представителя французского правительства, и во-вторых, острое нежелание группы старших офицеров СИС во главе с Дэнси допустить ОСС к проведению агентурных операций в Европе. Американцев обоснованно обвиняют в том, что они, почти не участвуя в тайных операциях, фактически способствовали расколу французского Сопротивления и по политическим соображениям подрывали авторитет де Голля. Ключевую роль здесь сыграл главный резидент ОСС на Европейском континенте Аллен Уэлш Даллес, в начале 1943 года вошедший в контакт с выдававшим себя за голлиста, а фактически католическим консерватором, французским журналистом и участником Сопротивления Жюльеном де Бенувиллем. С 1941 года он входил в состав деполитизированной подпольной группы “Карт”, которую поддерживала секция “F” СОЕ, и являлся уполномоченным курьером для связи. Позднее, по мере нарастания трудностей со снабжением, де Бенувилль стал искать контакты с американцами и в конечном счете вышел на офицера ОСС в посольстве Соединенных Штатов в Виши. После начала операции “Торч” в Северной Африке и связанной с этим оккупации вермахтом “свободной зоны” он связался с голлистской подпольной группой “Комбат” и также действовал в качестве ее курьера, на этот раз в Швейцарии. Де Бенувилль получил от Даллеса предложение финансировать его организацию в обмен на предоставление военной информации и запросил согласие БСРА на это. Пасси и Мулен ответили категорическим отказом, заявив, что принимать деньги от американцев совершенно непозволительно, вне зависимости от целей, на которые они будут истрачены. Несмотря на вполне аргументированные доводы де Бенувилля о том, что ушедшие в маки французы не смогут обитать в горах без материальной поддержки, запрет был вновь подтвержден. На этот раз он исходил из уст самого де Голля. Генерал был абсолютно неправ, поскольку Даллес, действительно чаще занимавшийся политикой, нежели “чистой” разведкой, в данном конкретном случае как раз не преследовал никаких далеко идущих целей и встретился с представителями “Комбата” и ДСР/СМ для обсуждения совместных перспектив лишь после двукратного отклонения своего предложения руководством БСРА.

Американцы осуществляли на территории Франции уже описанные операции “Сас-секс” и “Джедбург”, но их разведывательная активность не могла идти ни в какое сравнение с британской и, в основном, была направлена на обеспечение экспедиционных войск в операции “Оверлорд”. Кроме того, находившийся в Алжире центр ОСС руководил развернутой от Ниццы до границы с Испанией сетью агентов, собиравших главным образом тактическую информацию, лишь иногда поднимавшуюся до оперативного уровня. Однако она была обильной, поскольку американские агенты располагались в Лионе, Монтлемаре, Марселе, Тулоне, Шамбери, Нарбоне и на острове Корсика. В основном они проходили подготовку в разведывательной школе в Неаполе, а радиооператоры готовились в Бриндизи.

Здесь же заслуживает упоминания и совершенно иное направление американской разведки, осуществлявшей свою деятельность на территории “свободной зоны” с января 1942 года. Им руководил представитель военно-морской разведки Томас Кассиди, в июне перешедший в ОСС. Он работал с легальных позиций в посольстве Соединенных Штатов Америки в Виши, а в августе ему помогал полковник ОСС Николь Смит, действовавший под прикрытием атташе по вопросам культуры. Деятельность этих офицеров крайне затрудняла враждебная позиция госдепартамента, сотрудники которого настолько не любили разведчиков, что при аккредитации Смита прозрачно намекнули французскому посольству в Вашингтоне, что атташе в действительности направляется во Францию с целью шпионажа. Все это значительно ухудшило возможности ведения оперативной работы в “свободной зоне”, а плотное наружное наблюдение практически лишало американцев возможности приобретать агентуру. Однако популярность США была настолько высока, что люди сами являлись в посольство и по собственной инициативе безвозмездно делились имевшимися у них сведениями, и это делало точку ОСС в Виши весьма результативной.

Во Франции действовали и спецслужбы Советского Союза. Работа военной разведки в регионе была неразрывно связана с ее организациями в Бельгии и Голландии, поэтому эти сети рассматриваются вместе в отдельной главе, посвященной “Красному оркестру”. Внешняя разведка НКВД с лета 1940 года располагала двумя “легальными” резидентурами, работавшими под прикрытием посольства СССР в Виши и консульства в Париже. Обе эти точки реальной силы не представляли и были скорее символическими знаками присутствия в регионе. По состоянию на январь 1941 года в каждой из них имелось по два оперативных сотрудника с незначительным опытом работы, вдобавок никто из них не владел французским языком. Вскоре прикрытие резидентур исчезло, и они закрылись. Парижская точка прекратила существование 22 июня 1941 года, а расположенная в Виши — 30 июня, после разрыва правительством Петэна дипломатических отношений с СССР. Это полностью разрушило всю систему советской разведки в стране, поскольку к переводу на работу с нелегальных позиций она не была подготовлена. Созданный в предвоенные годы разветвленный агентурный аппарат бездействовал ввиду обрыва связей с источниками после отъезда из страны официальных советских учреждений.

В этих условиях агенты оказались фактически брошенными, однако не все из них воспользовались удобной ситуацией для разрыва связи с разведкой. Это свидетельствует о том, что, в отличие от послевоенного периода, вербовка на идейно-политической основе являлась наиболее прочной в арсенале методов советской разведки. В оккупированной зоне Франции основная часть ее источников группировалась вокруг нелегального резидента “Густава”, но в 1940 году он перебрался на юг страны и создал новую группу в “свободной зоне”. Там же располагались и две нелегальные резидентуры, сформированные из числа разведчиков, эвакуировавшихся из Испании в 1939 году и также утратившие связь с Центром, ранее поддерживавшуюся через “легальную” резидентуру в Виши. На севере страны преемником “Густава” стал имевший передатчик и собственный шифр “Ром”, однако его рация быстро пришла в негодность и требовала серьезного ремонта, крайне затруднительного в условиях немецкой оккупации. Поэтому и в оккупированной зоне сеть внешней разведки оказалась предоставлена самой себе и была для Центра бесполезна.

Москва пыталась восстановить утраченную связь, для чего в ноябре 1941 года направила группу связников в Англию. Эта операция осуществлялась в рамках заключенного в августе соглашения о сотрудничестве НКГБ и СИС, и в Центре ей придавали большое значение. После непродолжительной подготовки одна из связных все же добралась до Парижа, нашла “Рома” и помогла ему восстановить радиообмен, а затем отправилась на поиски “Густава”. Они увенчались успехом, однако вскоре разведчица опрометчиво увлеклась диверсионными операциями и летом 1942 года привлекла к себе внимание гестапо. Ее арест позволил немцам выйти на след “Рома” и вскоре ликвидировать его сеть. Погибли резидент, связная и все агенты. Группе “Густава” повезло больше, поскольку она была законсервирована, а часть источников отошла от работы навсегда.

В начале следующего года Центр объединил остатки обеих сетей в одну и подчинил их находившемуся в Айоне новому резиденту “Алексу”. Разведывательная отдача от сети “Алекса” была в целом невысокой. Собранные сведения при случае переправлялись в Москву, но значительно чаще направлялись в ФКП, а также через каналы связи с комитетом “Сражающаяся Франция” — в БСРА и МИ-6. Заслуживает внимания наличие в группе собственного информационно-аналитического “бюро информации”, что весьма редко встречается в агентурных сетях. Наиболее ценным вкладом “Алекса” в разведывательную деятельность пришлось воспользоваться уже после войны. В Москве пригодились накопленные ими материалы по Франции, в частности, по структуре ее разведки. Однако вскоре связь с сетью вновь прервалась, и восстановить ее удалось лишь через год, после прибытия в Алжир к советскому консулу курьера из Москвы с условиями связи. Но было уже слишком поздно. Немцы разгромили и эту группу, сам “Алекс” едва избежал захвата. К счастью, гестапо не сумело установить, что арестованные были не обычными бойцами Сопротивления, а советскими разведчиками, что позволило им избежать казни. Все они были отправлены в концентрационный лагерь, где воссоздали свою организацию, дожили до освобождения и вместе с союзными войсками в августе 1944 года сражались за освобождение Парижа. В послевоенный период сеть не ликвидировали, а сохранили для дальнейших операций.

6. ОСВОБОЖДЕНИЕ

Несмотря на значительные успехи оккупационных контрразведывательных служб во Франции, к началу 1944 года стало ясно, что они начинают утрачивать контроль за обстановкой. Переброски оружия из Великобритании приобрели такой размах, что немцы просто не успевали реагировать даже на известные им заброски, не говоря уже о новых разработках. Масштаб движения Сопротивления также увеличился. Одной из существенных причин этого стало прозаическое беспокойство французов о своей послевоенной репутации, поскольку всем было уже ясно, что Германия войну проиграет. Население страны, ранее почти абсолютно инертное и зачастую сотрудничавшее с оккупантами, теперь стремилось хоть как-то зафиксировать свое участие в борьбе против немцев. Номинально организации Сопротивления разрастались, и именно отсюда берет начало один из его мифов. Даже, в общем-то, не склонный к иллюзиям генерал Эйзенхауэр оценивал суммарную мощь партизанских и подпольных групп в 1944 году как эквивалентную шести дивизиям, что было явным преувеличением. К этому же разряду относятся и сообщения о тысячах немцев, якобы истребленных маки. Вермахт еще сохранял свою силу, и в открытых боевых действиях любые иррегулярные формирования были обречены на сокрушительный разгром. Подобные пропагандистские заявления выполняли задачу поднятия морального духа участников Сопротивления и их значимости в собственных глазах. Подлинная ценность движения заключалась не в боях и даже не в диверсиях, а в ведении разведки, начало которой было фактически положено в 1942 году.

Естественно, это была разведка не на стратегическом уровне. Основным ее методом оставалось визуальное наблюдение, обеспечивающее получение тактической и иногда оперативной информации о передвижениях войск и грузов, а также оценка результатов стратегических бомбардировок, осуществляемых союзной авиацией. Однако нехватка наблюдателей со специальным военным образованием вынуждала использовать для этой цели наспех подготовленных гражданских лиц, что сильно снижало достоверность полученных данных. Зато гражданские специалисты оказали определенную помощь в ведении экономической разведки, помогая выявлять слабые места рейха для последующего выбора объектов бомбардировок. Следует отметить, что именно отряды Сопротивления внесли наибольший вклад в разведку районов высадки союзных экспедиционных сил в операции “Оверлорд” и отслеживание передвижений частей вермахта и СС после начала вторжения. В 1944 году Пасси утверждал, что его службы в состоянии в течение 48 часов дать ответ на любой заданный англичанами вопрос по Франции. Естественно, это было лишь декларативное заявление, однако в нем имелась и немалая доля истины.

По мере приближения дня “Д” — высадки союзнических экспедиционных войск во Франции — СОЕ все более наращивал интенсивность поставок средств ведения вооруженной борьбы. Например, в четвертом квартале 1943 года британские самолеты сбросили 1202 контейнера, а в первом квартале 1944 года — уже 6715. Для приема грузов БСРА сформировало две структуры: Бюро воздушных операций (БОА) на севере и Службу посадок и парашютирования (САП) на юге страны. Они являлись не только снабженческими, но и важными политическими инструментами, поскольку к каждой из них были прикомандированы по шесть региональных военных представителей (ДМР) де Голля, обладавших исключительным правом распределения поступавшего имущества и зачастую регулировавших поставки в соответствии с указаниями из Лондона. В частности, при любых затруднениях во взаимоотношениях с коммунистической партией группы ФТП немедленно переставали снабжаться. Многие доставленные грузы попадали к немцам, например, однажды лишь за одну ночь они изъяли из секретных складов вооружение для 3 тысяч человек.

Важным вкладом БСРА и французских агентов СОЕ в разведывательные операции явилось их участие в борьбе против применения Третьим рейхом “оружия возмездия” — крылатых ракет V-1, именовавшихся по терминологии того времени беспилотными самолетами-снарядами, и баллистических ракет V-2. Одно из первых донесений по этой теме поступило от группы Сопротивления “Марко Поло”, в которую входили ученые А. Хельброннер, Ж. Бержье, А. Эшкенази. Позднее, в августе 1943 года один из внедренных в вермахт агентов сообщил, что во Франции формируется 155-й зенитный полк под командованием полковника Вахтеля, который будет осуществлять пуски ракет большой дальности со 108, а затем с еще 400 катапульт. Наряду с поступавшими из Польши, Дании и Германии данными эти сведения послужили причиной принятия в октябре 1943 года решения о сплошном фотографировании побережья страны. Первые же разведывательные полеты выявили восемь сооружений непонятного назначения, напоминавших по форме лежащую на боку лыжу. К этому времени британцы еще не располагали достоверными сведениями о характере перспективного германского ракетного оружия, а потому оставались в недоумении относительно возможного использования этих “лыж”. Для запуска крылатых и баллистических ракет требуются совершенно разные пусковые установки, а британская разведка пока располагала лишь смешанными воедино данными о V-1 и V-2, не позволявшими сделать какие-либо конкретные выводы. Тем не менее, важность загадочных сооружений для немцев быстро стала очевидной. Если к 8 ноября аэрофотосъемка районов Кале и Шербура выявила 19 объектов типа “лыжа”, то через два дня их обнаружили уже 26, а к концу месяца — 95. Дополнительное подтверждение их значимости давали активные строительные работы, зафиксированные как с воздуха, так и с земли. Обеспокоенные британцы обратились к фотоснимкам полигона Пенемюнде на острове Узедом в Балтийском море, выполненным несколькими месяцами ранее после получения предупреждений о производстве там испытательных пусков “летающих торпед”. Сличение старых и новых снимков показало, что “лыжи” являются сооружениями, обеспечивающими старт крылатых ракет, и поэтому с 5 декабря они были включены в перечень первоочередных объектов для стратегических бомбардировок. Срыв беспилотного воздушного нападения на Британию стал одной из главных задач военно-воздушных сил союзников. Сотни тяжелых бомбардировщиков ежедневно сбрасывали на цели тысячи тонн бомб и успешно разрушали их, но немцы упорно восстанавливали уничтоженные и поврежденные сооружения. Интенсивность воздушных атак постепенно превзошла строительные возможности немцев, и к марту 1944 года из 96 “лыж” 86 были разрушены полностью, а 8 — частично. Однако ни британская, ни французская разведки не сумели установить, что с определенного времени все “лыжи” просто выполняли роль ложных целей для отвлечения внимания авиации противника от более уязвимых мест ракетной программы. Загадочные объекты были не стартовыми сооружениями, а просто складами готовых к пуску ракет V-1, под хранение которых были теперь приспособлены тоннели, ангары и просто жилые здания. Не знавшие этого союзники наивно полагали, что угроза для Британии устранена практически полностью. Одновременно воздушная разведка стала фиксировать появление новых непонятных сооружений, представлявших собой просто бетонные площадки с небольшими зданиями возле них. Эксперты верно отнесли их к объектам ракетной программы, однако полагали, что все они далеки от завершения, а потому не рекомендовали тратить на них ресурсы бомбардировочной авиации. Оптимистические заключения оказались весьма далеки от реальности. Как известно, разрушение “лыж” совершенно не повлияло на начавшиеся 13 июня 1944 года бомбардировки Британии крылатыми ракетами V-1, зато казавшиеся незаконченными бетонные площадки представляли собой практически готовые стартовые позиции для баллистических ракет V-2, полностью дооборудовавшиеся в течение 48 часов. В этом вопросе равно несостоятельными оказались и воздушная, и агентурная разведка Франции и Великобритании.

Однако сами французы по ранее изложенным соображениям считали своей главной задачей не разведывательные операции, а диверсии. Они приобрели оперативный масштаб лишь однажды, когда партизанские группы совместно с агентами СОЕ накануне операции “Оверлорд” в ночь с 5 на 6 июня 1944 года успешно осуществили 950 из 1050 запланированных актов саботажа и вызвали перерыв в железнодорожном движении. Указанные действия проводились в рамках трех параллельных планов осуществления диверсий: “зеленого” — на объектах железнодорожного транспорта, “пурпурного” — на линиях телефонной и телеграфной связи и “синего” — уничтожения линий электропередач. Однако результат их был пренебрежимо мал и не шел ни в какое сравнение с эффектом от крупных воздушных налетов.

Подготовка движения Сопротивления к “Оверлорду”, возможно, несла в себе больше риска, чем реальной пользы. В отличие от профессиональных агентурных сетей, подпольные и партизанские группы были сильно уязвимы в контрразведывательном отношении, что создавало опасность сопоставления немецкими спецслужбами информации по полученным из Лондона заданиям и определения ими времени и района высадки. О неизбежности же вторжения уже давно знали все. Стратегическая дезинформация СХАЕФ пыталась натолкнуть англичан на мысль о планировавшейся десантной операции в районе Кале, но нарочитое подсовывание таких данных могло вызвать обратный эффект. Собственно, именно так и произошло. Германские спецслужбы сумели получить достоверную информацию о предполагаемых действиях противника и правильно установили, что кодовым предупреждением о предстоящем вторжении будет служить начало одного из стихотворений Поля Верлена, передаваемое по частям в программах новостей Би-Би-Си на французском языке в 19.15 и 21.15. Его первые строки извещали о необходимости начать подготовку запланированных акций, а передача последних означала команду приступать к диверсиям. Такую информацию получил специалист СД по радиоиграм Гетц. Райле еще 14 октября 1943 года доложил о добытых от двух агентурных источников данных, из которых был ясен аналогичный пароль: “Первая часть пароля по слово “L’automne” включительно прозвучит в эфире по английскому радио 1 и 15 числа месяца, название которого будет передано в нужное время. Передача второй части — это сигнал, что высадка произойдет в течение 48 часов, считая с полуночи тех суток, когда состоится первая передача этой части пароля”[143]. Как видим, вследствие того, что столь непрофессиональное оповещение было запланировано без консультации с секциями шифров и безопасности СОЕ и СИС, абвер и СД располагали абсолютно точной информацией о сигналах. Естественно, что пронизанные германской агентурой группы Сопротивления и разведывательные сети не смогли сохранить информацию в тайне.

5 июня 1944 года в эфире прозвучали строки Верлена:

Les sanglots longs

Des violons

De l’automne.

Радисты Службы безопасности перехватили ожидаемый сигнал и в соответствии с существовавшей процедурой срочно известили об этом свое руководство. За три дня до этого Райле также сообщил армейскому командованию, что первая часть пароля несколько раз передавалась пята подпольным группам, а 4 июня была зафиксирована передача и второй части:

Blessent топ соеиг

D’une langueur

Monotone.

Однако сообщение абвера просто подшили к делу и не объявили в войсках состояние боевой готовности. С предупреждением СД ситуация развивалась иначе. Оно прошло через Берлин, поэтому армейские командующие волей-неволей должны были как-то на него реагировать. Но здесь сработал стереотип повторяющихся ложных тревог, уже не вызывавших соответствующей реакции. Дислоцированная в районах Кале и Булони 15-я армия была приведена в боевую готовность, однако 17-я армия, контролировавшая побережье в бассейне Сены, не получила аналогичного приказания, а высадка пришлась как раз на ее район.

В начальный период операции “Оверлорд” одной из важнейших задач была возможно более длительная дезинформация противника о нанесении в Нормандии не основного, а лишь отвлекающего удара. В ее решение внесли свою лепту разведчики и партизаны, поддерживавшие в районе Кале интенсивный радиообмен для создания иллюзии обеспечения высадки главных сил. Все это требовало немалых средств. Только по линии СОЕ на оперативные нужды во Франции по состоянию на 28 сентября 1944 года англичане затратили сумму, эквивалентную 758937 фунтам, 9 шиллингам и 3 пенсам[144].

Из-за опасения утечки информации англичане держали де Голля в абсолютном неведении относительно своих конкретных планов. Это отдаленное последствие дакарской десантной операции было абсолютно оправданным, однако генерал так и не смог простить союзникам такое унижение. Когда 25 августа 1944 года Комитет национального спасения, в июне провозгласивший себя временным правительством страны, въехал в освобожденный французскими войсками под командованием генерала Леклерка Париж, одной из главных его забот являлось преодоление остатков британского влияния. В сентябре де Голль распорядился издать декрет об изгнании из Франции всех агентов секции “F” СОЕ, независимо от их национальной принадлежности. Это решение шокировало многих, а в особенности агентов параллельной секции “RF”, в годы оккупации сражавшихся бок о бок с новыми изгнанниками. Не желая искушать судьбу, большинство подпадавших под действие декрета подчинилось ему, а немногие оставшиеся позднее все же добились его смягчения. Они сумели убедить правительство Четвертой республики в том, что работали хотя и на Британию, но в интересах Франции, и получили прощение за свою борьбу против общего врага.

К вторжению на французскую территорию готовились и американцы, но их приготовления были значительно менее политизированы и преследовали главную цель наладить контрразведывательное обеспечение войск и их тыла. Эта последняя часть работы была возложена на контрразведывательное отделение (КИБ) штаба, начавшее планирование своих операций еще в сентябре 1943 года. К его основным задачам была добавлена и тактическая разведка, в частности, поиск командных пунктов противника и проведение разведывательных опросов на оккупированной территории. Этим занимался Контрразведывательный корпус (КИК), шесть оперативных групп которого за несколько дней до дня “Д” были высажены в Нормандии с парашютами и на планерах. Первоначально они нарушали коммуникации противника, однако по мере освобождения французских населенных пунктов приступили к выполнению более характерного для них поиска архивов штабов противника и коллаборационистских организаций. Часть материалов передавалась в органы армейской разведки, но большинство реализовывалось группами КИК самостоятельно. Они производили аресты по заранее составленным спискам, затем часть арестованных, не представлявших контрразведывательный интерес, передавали новым французским властям. Кроме того, КИК осуществлял активный поиск разведывательных школ немцев, тайных складов диверсионного снаряжения, захватывал агентуру абвера и СД. Одним из важных аспектов его деятельности был контроль за спекулянтами, осуществлявшими операции на “черном рынке”. Сама по себе сфера незаконного обращения товаров и денег не слишком интересовала контрразведчиков, но “черный рынок” являлся традиционной вербовочной базой абвера, поэтому поиск в этой области принес многочисленные результаты. По мере освобождения территории Франции и передислокации американских частей опергруппы КИК уходили из населенных пунктов, в строжайшей тайне передавая приобретенную там агентуру на связь своей стратегической разведке.

Германская военная разведка встретила наступление союзников в новом качестве. В начале февраля 1944 года неизбежность предстоящего вторжения экспедиционных войск в Европу не вызывала сомнения, пожалуй, ни у кого, и абвер решил подготовиться к нему заранее. Канарис приказал реорганизовать территориальные органы на Западе, и теперь абверштелле становились абверкомандами, абвернебенштелле — абвергруппами, посты абвера — мобильными группами. По состоянию на 1944 год абверкоманд насчитывалось семь: разведывательные абверкоманды 120 (юг страны) и 130 (север), диверсионные абвер-команды 210 (юг и запад) и 213 (север Франции, Бельгия, Нидерланды и Люксембург), контрразведывательные абверкоманды 306 (Париж, запад и юго-запад), 351 (восток и юго-восток) и 314 (Лотарингия). АСТ-Париж отныне официально именовалось главным постом абвера на Западе. Во многом это соответствовало структуре фронтовых разведывательных органов на Востоке, где каждая группа армий располагала абверкомандой, а армия — абвергруппой для ведения соответственно глубинной и ближней разведки (в Германии отсутствовало деление на глубинную, дальнюю и ближнюю). Например, контрразведывательная абверкоманда III “Запад” (306) под руководством подполковника Райле руководила абвергруппами 306 (майор фон Фельдман), 307 (подполковник Гискес), 313 (полковник Эхингер) и 314 (подполковник Дернбах). Каждая абвергруппа состояла из 4–6 отделений, насчитывавших 2–3 офицеров контрразведки и около 20 унтер-офицеров и рядовых. Аналогичную организацию имели абверкоманды I (разведка) и II (саботаж и подрывные действия). Разведывательные органы по-прежнему продолжали руководить агентурным аппаратом, но лишь в оккупированных странах, создавая основные и запасные сети агентов для оседания в тылу экспедиционных войск. Все действовавшие в нейтральных и враждебных государствах агенты передавались на связь расположенным на территории рейха АСТ-Гамбург, АСТ-Штутгарт, АСТ-Кельн и АСТ-Висбаден. Однако в том же феврале 1944 года Гитлер отдал распоряжение о создании объединенной разведывательной службы в составе Главного управления имперской безопасности (РСХА), в результате чего абвер утрачивал прежнюю самостоятельность. Хотя реформа окончательно завершилась лишь к маю, термин “абвер” почти сразу же выпал из названия его прежних органов. Отныне на территории Франции имелся главный отдел фронтовой разведки в Париже, 5 фронтовых разведывательных команд и 13 групп общей численностью 9200 солдат и офицеров. К 1 декабря 1944 года окончательно закончился длившийся с лета период их вывода из состава вермахта, и состоялась передача в Военное управление РСХА (“Амт-Миль”).

Перечисленные мероприятия не смогли помочь немцам избежать серьезного поражения на разведывательном фронте, существенную роль в котором сыграли профессионалы французской военной контрразведки. Благодаря собранным СР, ТР, БМА, СМ, ССМ и иными оперативными органами информации, за период с 6 июня 1944 по 8 мая 1945 года были перевербованы и использовались в радиоиграх 32 агента различных структур РСХА, арестам подверглись 4589 агентов и коллаборационистов, из них за шпионаж или государственную измену были казнены 756 человек, к различным срокам тюремного заключения или каторжных работ были приговорены 2688 человек[145].

Принципиальное изменение оперативной обстановки в 1944 году не могло не повлечь за собой реформу во французских спецслужбах. Прежде всего, по мере освобождения оккупированной территории отпадала надобность в содержании тысяч агентов-диверсантов, партизан и подпольщиков, которые выполнили свое предназначение и теперь не просто стали излишними, но и таили в себе потенциальную угрозу. Далеко не все французы считали спасителем нации именно генерала де Голля и обоснованно могли претендовать на проведение свободных и беспристрастных выборов, результат которых был не вполне предсказуемым. Значительно укрепились коммунисты, сильной стороной которых являлись их сплоченность и жесткая централизация. Кроме того, группы Сопротивления и агентурные сети стали практически идеальным прикрытием для желавших избежать ответственности коллаборационистов и прямых немецких агентов, и с этой целью следовало немедленно начать их фильтрацию. По указанным причинам в ноябре 1944 года было принято решение вывести контрразведывательные службы из ведения военных властей и подчинить министерству внутренних дел. ДГСС была распущена, а вновь образованная структура получила название Генеральной дирекции изучения и расследований (ДГЕР). Ее возглавил Андре Деваврен, уже расставшийся со своим военным псевдонимом Пасси. Основные задачи подчиненной премьер-министру ДГЕР состояли в ведении внутренней разведки и контрразведки, в частности, в сборе информации о политических партиях и движениях и группах Сопротивления, предупреждении актов саботажа, расследовании уже совершенных актов и перлюстрации почтовой и телеграфной переписки. За достаточно короткое время следователи ДГЕР выявили тысячи скрытых коллаборационистов и агентов противника, однако практически немедленно выяснилось, что новая структура серьезно поражена коррупцией. За деньги ее сотрудники могли выдать явному нацисту свидетельство участника движения Сопротивления, они шантажировали простых людей и политиков, подделывали документы, присваивали чужое имущество и вообще снискали в обществе крайне дурную славу. Не в последнюю очередь по этой причине в том же 1944 году на базе прежде существовавшего СТ было создано существующее и поныне Управление безопасности территорий (ДСТ), задачи которого формулировались как “борьба со шпионской деятельностью и против активности враждебных держав на территориях под французским управлением”[146]. Была также образована и политаческая полиция под названием Общей разведки (РЖ), вместе с ДСТ вошедшая в состав Национальной сыскной полиции “Сюртэ националь”. Парижская префектура полиции тоже располагала собственной секретной службой (РЖПП), и все они конкурировали между собой и с военными. Традиционная структура военной разведки под названием 2-го бюро была вновь восстановлена вместе с возрождением всех армейских инс-татутов в 1945 году. Служба разведки возродилась под названием Военной службы разведки (СРМ), а подразделения специального назначения были подчинены Службе действия (СА). Возглавлявшаяся Полем Пэйолем контрразведывательная секция была примерно поровну разделена между военным министерством и ДГЕР и фактачески ликвидирована. В знак протеста протав этого 20 ноября 1945 года Пэйоль подал в отставку и ушел в запас в звании подполковника.

Итак, к 1945 году во Франции существовали три гражданские контрразведывательные службы (ДСТ, РЖ и РЖПП), две военные (ДГЕР и секция контрразведки в военном министерстве), а также две разведывательные службы (СРМ и 2-е бюро). Опыт предыдущих лет не научил французов необходимости централизации своих оперативных служб, поскольку во главу угла по-прежнему ставились политические, а не оперативные соображения.

ЧЕХИЯ И СЛОВАКИЯ

После ликвидации Чехословакии на ее бывших землях, за исключением небольших отторгнутых Польшей и Венгрией территорий, существовали два государственных образования: протекторат Богемия и Моравия и марионеточное Словацкое государство.

Протекторат формально был создан 16 марта 1938 года, при этом его территория являлась частью Германии, все проживавшие на ней получили германское гражданство, однако немцы считались подданными рейха, а чехи — протектората. Местное самоуправление осуществлялось президентом и собственным правительством во главе с премьер-министром, над которыми находились подчинявшаяся Берлину администрация и имперский протектор. Безопасность территорий обеспечивалась полицией и гестапо, образовавшим на территории бывшей Чехии Особое управление в Судетской области (Судетенланд) и центральные управления в Праге и Брно. Территория протектората делилась на 15 районов с обер-ландратами, располагавшими собственными подразделениями полиции безопасности и СД. Верховным руководителем системы госбезопасности являлся статс-секретарь группенфюрер СС Карл Франк. Кроме того, на территории протектората размещались воинские части и многочисленные объекты военной промышленности, контрразведывательным обслуживанием которых занимался абвер, сформировавший АСТ-Прага. Весьма развитая сеть мест лишений свободы насчитывала 50 концентрационных лагерей и их филиалов, 40 тюрем, 55 трудовых лагерей и 289 лагерей военнопленных. Именно для Чехии были впервые созданы действовавшие до учреждения полицейской службы в Праге айнзатцкоманды гестапо и СД, хотя пока они носили характер временных органов, в отличие от последующей практики на других территориях.

Пост протектора с момента образования и до 1941 года занимал бывший министр иностранных дел барон фон Нейрат, считавшийся достаточно консервативным и умеренным представителем верхушки рейха. Именно по этой причине Гитлер отстранил его от внешней политики и направил в Прагу, ожидая положительных результатов от его руководства этой важной областью. Военное производство на предприятиях “Шкода” и иных военных заводах протектората обеспечивало существенную часть потребностей вермахта, а чешская рабочая сила была одновременно весьма квалифицирована и в политическом отношении достаточно индифферентна. Однако возможность достижения стабильности и благополучной обстановки в регионе сводилась на нет расовой политикой Гитлера, полагавшего чехов низшей нацией, едва ли не подлежащей уничтожению сразу после евреев и цыган. Он провозгласил политику германизации протектората, сводившуюся к постепенной замене чехов немцами. Условия военного времени препятствовали выполнению этой программы в полном объеме, и на бывшие чешские территории успели переселиться лишь около 200 тысяч немцев из рейха. Трудно сказать, что именно думал по этому поводу дипломат старой школы Нейрат, однако его относительно мягкая деятельность в Праге вызывала все большее раздражение фюрера, ожидавшего от барона проведения жесткой политики. Безусловно, мягкой эта деятельность являлась лишь по сравнению со стандартной практикой германских властей на оккупированных территориях, но все же она оставляла определенные возможности для пассивного сопротивления нацистскому режиму, неявного саботажа на промышленных предприятиях и некоторых политических выступлений.

Почти сразу после оккупации Чехии в ней возникли несколько подпольных военизированных организаций, самой крупной из которых была возглавлявшаяся генералом Иозефом Билым “Обрана народна” (ОН). Ее основали несколько старших офицеров бывшей чехословацкой армии в Брно и Праге, а затем ОН постепенно стала основой Сопротивления по всей территории страны. Организация строилась на военном принципе и состояла из 13 высших оперативных единиц — дивизий. Естественно, структуры ОН никоим образом не являлись настоящими дивизиями, полками, батальонами, ротами и взводами, эти термины использовались совершенно условно. “Обрана народна” имела в своем составе руководимую полковником Иозефом Масиной диверсионную группу, члены которой планировали и проводили акции не только в протекторате, но и на территории Германии, а целью одной из них даже стало покушение на Гитлера. ОН попыталась уничтожить вагон рейхсфюрера СС Гиммлера с помощью бомбы, заложенной на запасных путях станции Анхальт, куда должен был быть подан его поезд, однако состав задержался, и взрыв оказался безрезультатным. К сожалению, члены “Обраны народной” совершенно не понимали характера тайных операций Второй мировой войны и, несмотря на абсолютную несхожесть оперативной обстановки, брали за образец чешское подполье времен Австро-Венгрии. Руководство организации полагало, что война будет недолгой и вскоре завершится разгромом нацизма на фронтах, встретить который предполагалось всеобщим восстанием на чешских землях с целью освобождения их собственными силами. Никто из подпольщиков не оценивал всей мощи противостоявшего им карательного механизма, и вопросы конспирации находились у них на одном из последних мест. Значительно большее внимание уделялось массовости организации, причем подбор ее новых членов производился без серьезного изучения кандидатуры, по принципу: “Он чех, и это достаточная рекомендация”[147]. Естественно, что гестапо было легко работать по столь уязвимому противнику, и “Обрана народна” вскоре оказалась полностью пронизана его агентурой. Несмотря на личную отвагу и самоотверженность, члены ОН не смогли достичь каких-либо значимых результатов и понесли тяжелые жертвы. На государственном уровне безусловным лидером Сопротивления в стране являлся председатель правительства протектората генерал Алоиз Элиаш, осуществлявший общее политическое руководство ОН и всячески проводивший линию на скрытый саботаж военного производства и программы германизации. Еще одним активным участником Сопротивления в правительстве был министр финансов доктор Иозеф Кальфус, пытавшийся осуществлять финансирование организаций Сопротивления и выводить денежные средства за границу, за пределы досягаемости германского правительства. Последняя задача не увенчалась успехом, зато программа материальной помощи Сопротивлению и семьям жертв гестапо оказалась достаточно плодотворной.

Крупными военными организациями Сопротивления являлись УВОД и ПВВЗ. Они находились на связи с Лондоном, но одновременно сотрудничали и советской военной разведкой, в 1940–1941 годах представленной в стране “легальной” резидентурой под руководством заведующего канцелярией генерального консульства СССР в Праге Л. И. Мохова (“Рудольф”). В действительности им был сотрудник РУ Л. А. Михайлов, 22 июня 1941 года упомянутый в ноте МИД Германии и названный там руководителем советской разведывательной сети на территории всего протектората[148]. Это вполне соответствовало действительности. Он организовал сбор информации о военном производстве на территории Чехии, о дислокации и нумерации расположенных там частей вермахта и СС, а также получил данные о планировавшемся нападении Германии на Советский Союз. Даже после отбытия Михайлова на родину незадолго до начала войны созданные им агентурные сети продолжали действовать, причем некоторые сохранились до 1942–1943 годов. Известны работавшие на советскую разведку Владимир Врана, Антонин Кос, Зденек Богуслав, Радослав Селуцкий, Ярослав Лонек, Ян Вицпалек, Владислав Бобак, Мирослав Хула, Милан Рейман, Курт Беер, Александр Маглич, Сватоплук Рада, Любен Лукаш, Олдржих Штанцл, Иржи Стрикер, Иозеф Новотный, Вацлав Дедек, Юлиус Фучик и десятки других. Существенную часть из них составляли коммунисты. Многие из агентов с началом войны утратили связь со своими руководителями, но не прекратили работу и действовали на свой страх и риск, самостоятельно выходя на контакт с организациями Сопротивления. В большинстве своем их судьба заканчивалась трагично.

Организации Сопротивления ориентировались на эмигрантское правительство во главе с весьма популярным президентом Чехословацкой республики доктором Эдуардом Бенешем. Еще в ноябре 1939 года он вместе со своими сторонниками создал в Лондоне Чехословацкий национальный комитет, занимавшийся в основном дипломатической и военноорганизационной деятельностью, а летом 1940 года на его основе было образовано временное правительство ЧСР. Функции парламента исполнял располагавшийся также в Лондоне Государственный совет. Связь Бенеша и членов его кабинета с “Обраной народной” и другими подпольными группами осуществлялась по каналам разведывательной секции ОН, но главным образом — с помощью располагавшегося в Лондоне 2-го отдела генерального штаба во главе с бессменным начальником разведки полковником Франтишеком Морав-цем, бежавшем на английском самолете вместе с группой своих офицеров. С пятью из них он разместился в британской столице, а вскоре к ним присоединился их коллега капитан Каславка, сумевший вывезти из оккупированной страны семьи бежавших разведчиков. Остальные офицеры разъехались на усиление резидентур 2-го отдела, по-прежнему исправно функционировавших в Париже, Варшаве (до сентября 1939 года), Стокгольме, Белграде, Цюрихе и Гааге. Еще в 1934 году Моравец ввел кодовую систему обозначения своих точек, для которой использовал имена персонажей чешской мифологии. Важнейшие резидентуры в Цюрихе и Гааге назывались “Кази” и “Либуша”, по имени дочерей легендарного основателя чешской нации патриарха Крока, точка в Белграде именовалась “Мария”.

23 сентября 1941 года Гитлер вызвал фон Нейрата и обрушился на него с упреками в мягкотелости и нежелании проводить жесткую линию в отношении чехов. Фюрер заявил, что для исправления этой ситуации он вводит пост заместителя протектора с весьма широкими полномочиями и назначает на него руководителя Главного управления имперской безопасности (РСХА) обергруппенфюрера СС Райнхарда Гейдриха, на что барон ответил категорическим возражением и заявил о своей отставке. Гитлер не принял ее, и тогда Ней-рат ушел в долгосрочный отпуск “по состоянию здоровья”, продлившийся вплоть до его формальной окончательной отставки 25 августа 1943 года. 28 сентября 1941 года Гейдрих прибыл в Прагу и вступил в должность исполняющего обязанности протектора, хотя практически всегда в обиходе именовался протектором, и никак иначе.

Он немедленно развернул террор против местного населения, начав с ареста по обвинению в государственной измене и казни председателя Совета министров Элиаша, двух генералов из руководства “Обраны народной” и четырех других известных лиц. Один из них, 69-летний главнокомандующий ОН Билый, на расстреле крикнул: “Стреляйте, немецкие псы!”, остальные умерли молча. В первый же день пребывания в Праге Гейдрих ввел чрезвычайное положение и разъяснил суть своей политики в протекторате, заключавшейся не просто в подавлении любого сопротивления со стороны населения, но в искоренении самих мыслей о возможности такового. Чехи должны были понять, что хозяевами в рейхе являются немцы, в перспективе же эта нация вообще должна была исчезнуть. Те из них, кто в результате расовых проверок будут признаны, пригодными к онемечиванию, смогут продолжать существовать, остальные должны быть изгнаны на Восток, а вообще Богемию и Моравию планировалось полностью заселить немцами и искоренить даже память о том, что когда-то в этих местах обитала иная нация. Газеты ежедневно печатали все новые сообщения об арестах и казнях, и очень скоро Гейдрих получил весьма точно отражавшее суть его деятельности прозвище “Пражский мясник”. Практически Сопротивление в Чехии было полностью подавлено, хотя некоторые акты саботажа еще продолжались, например, на военных производствах в Остраве и Кладно.

Иностранные разведывательные службы также не проявляли особую активность. 3 октября 1940 года пеленгаторы функабвера засекли в Праге поддерживавший связь с Москвой передатчик, после чего гестапо арестовало 73 члена организации Сопротивления во главе с советским майором. Другая станция под кодовым обозначением “Либуша” (не путать с обозначением резидентуры чехословацкой разведки в Гааге) поддерживала связь с Лондоном, причем идентифицировать ее оказалось крайне сложно, поскольку конспиративные передачи маскировались под радиообмен вермахта. Однако в целом разведывательная активность в стране была крайне низкой. Это весьма тревожило и разочаровывало Бенеша и других членов лондонского правительства, которым мало было даже первоначальных пассивных форм сопротивления: саботажа на предприятиях, распространения листовок, отказов от работы. Но и эти робкие акции были практически подавлены репрессивным аппаратом рейха.

Следует отметить, что эмигрантское временное правительство никогда не признавало отделения Словацкого государства и чувствовало себя полностью ответственным за все происходившее на его территории, а обстановка там принципиально отличалась от чешской. Гитлер считал словаков довольно близкими в расовом отношении к немцам. Протекторат был территорией рейха, где его полицейские службы осуществляли неограниченную юрисдикцию, а в формально независимой Словакии эти функции были возложены на местную полицию УСБ. Словаки отнюдь не отождествляли себя с чехами и не относились к немцам как к оккупантам, да они для них таковыми и не являлись. Более того, именно рейх стал фактическим основателем независимого Словацкого государства. На территории страны вермахт дислоцировался лишь в западных областях, в рамках заключенного “охранного” договора, и не осуществлял никаких действий по подавлению государственности. 23 марта 1939 года Словацкое государство присоединилось к “Тройственному пакту”, а 22 июня 1941 года объявило, что находится в состоянии войны с СССР, и в этой обстановке контрразведывательным службам Третьего рейха пока просто не было необходимости проводить операции на его территории. Все это беспокоило Бенеша не в меньшей степени, чем террор в протекторате, поскольку создавало образ всей чехословацкой нации как безропотно покорившейся Германии и поддерживавшей ее агрессию развитым военным производством и участием словаков в операциях вермахта. Президент испытывал своего рода ревность к французам, развернувшим на своей территории широкое подпольное и партизанское движение, масштабы которого, правда, значительно преувеличивались пропагандой и в действительности в 1941 году являлись достаточно скромными. В организации движения Сопротивления в Словакии основную роль играли внешние факторы. Так, например, одну из наиболее результативных подпольных организаций в стране “Солте” создали немецкие коммунисты Генрих Карл Фомферра и Ганс Шварц, действовавшие по заданию советской военной разведки. Первоначально планировалось направить их для работы в Венгрии, но они не смогли закрепиться там и в январе 1941 года перебрались в Братиславу. Фомферра легализовался под именем датского барона Карла Мальхера, а Шварц — под видом швейцарского гражданина Франца Шрека с супругой Стефанией. На первом этапе деятельности разведчики наладили систему сбора информации о вермахте и люфтваффе на территории Словакии, а после 22 июня 1941 года, в соответствии с указанием Центра, приступили к диверсионной работе. Резидентура “Солте” поддерживала связь с болгарскими группами РУ/ГРУ, в частности, с генералом Владимиром Займовым (“Азорский”), что и послужило в дальнейшем причиной его провала. В феврале 1942 года, вследствие внедрения полицейского агента провалилась и словацкая точка. Все ее участники были арестованы и в январе 1944 года осуждены на различные сроки тюремного заключения, однако уже в августе их выпустили на свободу партизаны. Фомферра и Шварц приняли участие в Словацком национальном восстании, в котором первый погиб, а второй сумел выжить, после войны перебрался на жительство в ГДР и дослужился там в органах госбезопасности до звания полковника.

Подобные достижения в подпольной работе были заветной мечтой Бенеша. Он стремился также к созданию массовых партизанских отрядов, вступающих в вооруженную борьбу с оккупантами и снабжающих союзные армии разведывательной информацией. Президент, не являвшийся профессионалом ни в военном деле, ни в разведке, не учитывал ни отдаленность своей страны от Великобритании, препятствовавшую снабжению движения Сопротивления всем необходимым, ни неблагоприятный для действий партизан характер местности, ни наличие значительной прослойки немецкого населения, враждебно относящегося к врагам рейха. Бенешу скрепя сердце приходилось соглашаться с доводами своего трезво настроенного начальника разведки, но он постоянно возвращался к идее проведении резонансной акции, способной придать его народу и стране ореол активных борцов с нацизмом.

И. А. Скляров

Англичане практически не могли помочь ему в этом вопросе, и тогда внимание президента переключилось на Советский Союз, дипломатические отношения с которым пока не были восстановлены. В декабре 1940 года он обратился с предложением к послу СССР в Лондоне И. М. Майскому с предложением возобновить прерванное после Мюнхена разведывательное сотрудничество по обмену относящейся к Третьему рейху информацией. Полковник Моравец сохранял самые прискорбные воспоминания о предшествовавшем периоде взаимодействия и категорически возражал против этой идеи, однако вынужден был подчиниться президентскому приказу. В апреле 1941 года из Турции в Москву через Одессу отбыла секретная миссия чешской разведки во главе с бывшим резидентом в Бухаресте и Стамбуле полковником Пикой, результатом которой стало заключение самого общего соглашения о намерениях обмениваться информацией. В его рамках Моравец направил в Москву несколько оставшихся без ответа сообщений относительно предстоящей агрессии Германии против СССР. После вступления Советского Союза в войну возобновились его дипломатические отношения с временным правительством Чехословацкой республики, а в августе 1941 года военный атташе СССР в Лондоне И. А. Скляров (“Брион”) посетил Моравца и попросил его предоставлять советской стороне всю доступную 2-му отделу информацию о Третьем рейхе.

Сотрудничество началось после получения соответствующего разрешения от британцев. Практически сразу же через возглавлявшего теперь постоянную чехословацкую военную миссию полковника Пику Москва предложила забросить в протекторат 10 чешских коммунистов с радиопередатчиками для организации партизанских отрядов, но получила отказ из-за опасения спровоцировать репрессии со стороны немцев и боязни коммунистического проникновения. Бенеш знал о способности ставленников СССР подминать под себя всех вокруг и проводить свою линию и просто побоялся дать коммунистической партии Чехословакии (КПЧ) такое преимущество.

Однако он не испытывал никаких сомнений в отношении необходимости проведения резонансной акции, причем в этом случае более чем возможный террор против населения совершенно не смущал его. На роль объектов покушения подходили либо “чешский Квислинг”, министр пропаганды, а затем образования, бывший полковник Эммануил Моравец, совпадение фамилии которого с начальником разведки весьма раздражало последнего, либо сам исполняющий обязанности протектора Гейдрих. До министра добраться было значительно легче, но убийство являвшегося фигурой местного масштаба Моравца не заставило бы мир обратить на себя внимание, поэтому было решено устранить обергруппенфюрера.

Существует и другая версия относительно причин проведения террористического акта в отношении именно Гейдриха, заключающаяся в том, что этот человек представлял растущую угрозу для адмирала Канариса. Многие историки настаивают на том, что начальник абвера поддерживал негласные отношения с англичанами, и полагают, что таким образом эти контакты оказывались под угрозой. Если это предположение верно, то очевидно, что в СИС было принято решение обезопасить своего источника в Берлине, и никакие другие обстоятельства не могли перевесить важность проведения такой акции. При оценке достоверности этого предположения следует исходить из того, что сам факт связи Канариса с разведывательной службой противника далеко не установлен и вызывает обоснованные сомнения у множества исследователей, поэтому и версия с покушением на Гейдриха далека от абсолютной убедительности. Безусловно, ее нельзя сбрасывать со счетов, однако необходимо иметь в виду и то, что начальник РСХА являлся второй по значению фигурой в иерархии СС, а иногда и превосходил по авторитету Гиммлера, что он относился к наиболее влиятельным руководителям рейха в целом и был способным и опасным начальником гигантской секретной службы. Трудно поверить, чтобы фигура такого масштаба во время войны не представляла интереса в качестве объекта покушения и сама по себе, вне связи с его отношениями с Канарисом. Судя по всему, к однозначному выводу в этом случае придти просто невозможно. Достоверно известно лишь то, что, какие бы мотивы ни лежали в основе принятого решения, объектом покушения оказался именно Гейдрих.

Операцию “Антропоид” решено было производить с минимальной помощью британцев, от которых требовалось лишь организовать подготовку кандидатов на исполнение акции и предоставить самолет для заброски их на территорию протектората. Остальное осуществлялось силами чехословацкой разведки. Во все подробности были посвящены лишь сам Моравец, подполковник Штранкмюллер и капитан Фрич, но немало людей обеспечивали отдельные этапы подготовки, экипировки и заброски агентов, не зная ни подлинной цели своих действий, ни общего замысла. В правительстве представление об операции в целом имел лишь президент, однако впоследствии бывший министр внутренних дел Юрай Слав-чик вспоминал, что Бенеш под большим секретом все же поделился с ним информацией об “Антропоиде”.

Йозеф Габчик

Из множества кандидатов-добровольцев, знавших о предстоящей миссии лишь то, что они могут умереть за родину, были отобраны 10 (по другим данным, 15) человек, направленных в один из тренировочных лагерей СОЕ. Здесь следует особо отметить абсолютную неверность версии у. Стивенсона, утверждающего, что подготовка боевиков проводилась в учебном лагере БСК в Канаде[149]. При отборе принималось во внимание отсутствие у кандидатов семьи, родственников и друзей в Праге, чтобы в случае их поимки те не стали объектом неизбежного преследования со стороны оккупантов. После шестинедельного интенсивного курса обучения в декабре 1941 года Моравец отобрал двух ранее сражавшихся во Франции ротмистров заграничной чехословацкой армии 29-летнего Яна Кубиша и 28-летнего Иозефа Габчика, получивших документы на имя соответственно слесаря Зденека Выскочила и рабочего Отто Стрнада. Первый из них заменил Свободу, получившего травму во время учебного прыжка с парашютом.

“Антропоид” должен был осуществляться в некоторой увязке с двумя другими операциями “Сильвер А” и “Сильвер Б”, агентов для участия в которых планировалось забросить несколько ранее, однако плохая погода сорвала этот план. Самолет с участниками группы “Сильвер А” надпоручиком Альфредом Бартошем, ротмистром Иозефом Валчиком и радистом Иржи Потучеком 29 октября не вылетел, а 7 и 30 ноября дважды возвращался с полпути. Членов группы “Сильвер Б” Земека и Шпаху также преследовали аналогичные неприятности. По этой причине осуществить террористический акт 28 октября 1941 года, в годовщину создания независимого чехословацкого государства, не удавалось, покушение приходилось совершать без привязки к конкретной дате, что было для исполнителей значительно удобнее. Накануне вылета обоих ротмистров принял президент Бенеш, после чего они в последний раз поужинали с Моравцем, и на этом приятные моменты их миссии окончились. Проблемы начались уже в самолете, пилот которого получил строгий приказ высадить парашютистов над территорией протектората во что бы то ни стало, вне зависимости от достижения запланированных точек сброса. Именно так и случилось, ни один из агентов не оказался даже приблизительно в намеченном для него районе. Члены группы “Сильвер А” высадились далеко от нужного места и практически сразу же расшифровали себя, когда их командир надпоручик Бартош решил навестить родных в своем доме. Парашютисты из “Сильвера Б” попали вообще в совершенно другой район протектората, причем при приземлении разбилась их радиостанция. Неприятности подстерегали и группу “Антропоид”. Габчик сильно повредил ногу, а высадка вдалеке от запланированной точки абсолютно исключала возможность добраться до надежного убежища. Агенты рисковали замерзнуть насмерть в пещере-укрытии и были вынуждены нарушить главный и строжайший запрет, установленный для них Моравцем на общение с местным населением и тем более с подпольем. По следам на снегу их убежище обнаружил местный житель Алоиз Шмейкал, помогший парашютистам продовольствием и медикаментами и связавший их с местной организацией “Сокола”, после чего вокруг них постепенно образовалась целая подпольная группа. Агенты не имели иного выхода, поскольку все их связные оказались либо арестованы, либо казнены, а без их помощи реальных шансов на успешное выполнение задания практически не оставалось. С помощью подполья Кубиш и Габчик получили документы, транспорт и экипировку. Последнее было крайне важно, поскольку по неизвестно чьему недосмотру на некоторых предметах их одежды оставались не только этикетки лондонских магазинов, но и метки военной прачечной и химчистки. Помощь со стороны чешских патриотов оказалась неоценимо важной, но в Праге продолжать эту линию не следовало, и развитие событий драматически подтвердило оправданность полученного еще в Лондоне запрета.

В это время в кругах достаточно пассивного чешского подполья начало расти подозрение в том, что лондонское правительство готовит какую-то акцию, способную вызвать серьезные репрессии. По каналам разведки Бенеша неоднократно призывали воздержаться от нее, однако он не собирался отступать от решения, которое должно было заставить мир уважать чехов. Германская администрация о подобной опасности даже не подозревала, ее больше интересовали реальные мелкие акты саботажа, распространение листовок подрывного содержания и издание подпольной газеты КПЧ “Руде право”. Гестапо успешно работало по коммунистам, в результате чего за годы оккупации состав их центрального комитета из-за арестов сменился трижды. Оккупанты чувствовали себя в протекторате абсолютно спокойно, Гейдрих руководил оттуда имперскими органами безопасности, а 18 мая 1941 года, за неделю до покушения, созвал в Праге совещание руководящих работников РСХА с участием начальника абвера адмирала Канариса.

Йозеф Валчик

Кубиш, Габчик и привлеченный ими член команды “Сильвер Б” Иозеф Валчик наметили покушение на раннее утро 27 мая 1942 года. Им повезло, планировавший в полдень улететь в Берлин Гейдрих ехал в Прагу ненадолго и не вызвал автомобиль с охраной, обычно сопровождавший его открытый “Мерседес”. Боевики заняли места на крутом повороте улицы, где любая проезжающая машина неминуемо сбавляла скорость. Валчик прогуливался с газетой в руке и наблюдал за приближением объекта, остальные ожидали его в заранее определенных точках. В 10.30 он просигналил зеркальцем и переложил газету из руки в руку, подав сигнал готовности. “Мерседес” на скорости 80 км/час приблизился к перекрестку, где наперерез ему бросился Габчик с пистолетом-пулеметом “СТЭН” в руках. Еще одно роковое для Гейдриха обстоятельство заключалось в том, что в тот день за рулем машины с номером СС-3 сидел не его штатный водитель, а менее опытный в этих вопросах шофер, который не попытался таранить радиатором террориста с оружием и скрыться на максимально возможной скорости, а инстинктивно затормозил. Габчик попытался выстрелить, но его пистолет-пулемет отказал из-за перекоса патрона. Парашютист начал доставать “кольт”, а в это время Гейдрих и его водитель уже выскакивали, чтобы задержать незадачливого боевика. В этот момент взорвалась брошенная Кубишем бомба, один из мелких осколков которой нанес самому боевику незначительное ранение ниже глаза. Одновременно Габчик из пистолета застрелил шофера, а тяжело раненый осколком в живот, но сохранивший присутствие духа Гейдрих пытался догнать покушавшихся на него чехов. Протектор едва не преуспел в этом, однако силы оставили его, и он упал на мостовую, истекая кровью. Кубиш, Габчик и Валчик скрылись на велосипедах, даже не произведя контрольный выстрел в объект покушения.

Состояние протектора было довольно тяжелым, но внушало надежды на благополучный исход. Однако через несколько дней наступило неожиданное ухудшение вероятно, из-за инфекции, внесенной в рану вместе с обрывками мундира и частями обивки сиденья автомобиля, и 4 июня он умер. К этому времени в городе под руководством статс-секретаря Франка уже прошла грандиозная облава с участием 4500 сотрудников СД, полиции и трех батальонов вермахта. Гитлер вначале решил расстрелять 10 тысяч заложников, если убийцы Гейдриха не будут выданы, но беспокоившийся за поддержание уровня военного производства в протекторате Франк убедил его уменьшить это число. Эсэсовцы проводили массовые обыски домов, стреляя в каждого казавшегося им подозрительным жителя. В блокированной Праге немцы сразу же задержали 541 человека, 430 из которых после дознания отпустили, а 111 передали в гестапо. Среди жертв оказалось немало коммунистов, в том числе член ЦК КПЧ Ян Зика, попытавшийся бежать через окно, при этом получивший смертельную травму и умерший во время допроса. Полиция и гестапо провели тщательное криминалистическое исследование имеющихся вещественных доказательств покушения, которых имелось более чем достаточно: брошенные велосипеды, бомба, стреляные гильзы, пистолет-пулемет “СТЭН” и патроны к нему, оброненная кепка, а также плащ. Криминалисты выяснили, что он подвергался химической чистке в период между 1 октября 1941 года и 1 мая 1942 года, после чего полиция начала проверять всех владельцев сданных тогда в химчистки города плащей, взяв их адреса из журналов учета. Все, кто по каким-либо причинам не могли предъявить этот предмет одежды, немедленно арестовывались для дальнейшего выяснения их возможной причастности к покушению.

Репрессии ширились, власти протектората казнили людей десятками и сотнями, однако террористов пока не обнаруживали, несмотря на объявленное вознаграждение за указание сведений о них в размере миллиона рейхсмарок, что приблизительно равнялось 400 тысячам долларов или 100 тысячам фунтов по курсу 1941 года. Директор фабрики № 210 Пала просматривал всю корреспонденцию своих рабочих и принес в полицию показавшееся ему подозрительным письмо, адресованное одной из его подчиненных Анне Марушаковой. Сомнение вызвали строки: “Дорогая Аничка, прости, что пишу тебе так поздно, но, вероятно, ты меня поймешь… Ведь ты знаешь, что у меня много работы и забот. То, что я хотел сделать, я сделал. В тот роковой день я спал где-то в Чабарне. Я здоров. До свидания. Эту неделю, да и потом мы уже не увидимся. Милан”[150]. Как потом выяснилось, автором этого незатейливого послания был некий Вацлав Ржига, желавший таким образом прекратить свою интимную связь с Марушаковой, однако в полиции сочли дело серьезным и обратили внимание на упоминавшееся в тексте имя некоего Горака из горняцкого поселка Лидице. Предположение о возможной связи его с покушавшимися являлось более чем сомнительным, но в обстановке небывалого размаха карательных действий судьба деревни из 95 домов была решена. Лидице окружили и сровняли с землей, расстреляв на месте 192 мужчин и юношей старше 15 лет и 71 женщину, а оставшихся 198 женщин бросили в концлагерь Равенсбрюк, откуда впоследствии возвратились лишь 143. Из 98 детей 7 были сочтены пригодными к германизации и под измененными именами переданы в немецкие семьи на воспитание, остальных же отправили в лагерь в Польше, где все они, за исключением 16, погибли в газовых камерах. Кроме того, в концентрационный лагерь Маутхаузен были брошены 252 родственника жителей Лидице из других населенных пунктов, 24 октября 1942 года 130 из них были уничтожены[151]. В некоторых источниках приводятся иные цифры, но сути это не меняет. Судьбу Лидице разделило еще одно небольшое село Лежаки, оставшееся почти неизвестным в истории, хотя страдания жертв в нем были ничуть не меньшими. Там был обнаружен радиопередатчик, за что заплатили жизнями все его обитатели, за исключением двоих детей.

14 июня, в самый разгар террора в жандармское отделение в Бенешове поступило написанное явно измененным почерком анонимное письмо, гласившее: “Прекратите поиски виновников покушения на Гейдриха, прекратите аресты и казни. Настоящие преступники — это Габчик из Словакии и Ян Кубиш, брат которого содержит трактир на Мораве”[152]. Дежурный по отделению посчитал анонимку заурядной попыткой сведения счетов руками властей, однако все же доложил о письме начальнику, также не придавшему письму серьезное значение и отложившего проверку полученного сигнала на потом. Тем временем автор анонимки сам явился в пражское гестапо и заявил о своих правах на вознаграждение и амнистию за участие в подпольной деятельности. Предатель оказался прибывшим из Лондона членом группы “Аутдистанс” Карелом Чурда, побудительными мотивами которого в равной степени явились жадность и страх перед арестом. Поскольку его визит в гестапо произошел раньше, чем начальник бенешовского жандармского поста заявил о полученном им письме, эта задержка принесла тому множество служебных неприятностей. Информация Чурды была сопоставлена с полученными от изучения вещественных доказательств данными. Следует отдать должное гестаповским специалистам, которые провели следствие очень профессионально и в сжатые сроки. В частности, они оперативно и тщательно отследили происхождение всех брошенных на месте покушения вещей и к 17 июня установили их владельцев. По одному из велосипедов следствие вышло на его хозяйку по фамилии Моравец, не имевшей отношения ни к министру-коллаборационисту, ни к начальнику разведки. К несчастью, она и ее 20-летний сын Властимил действительно поддерживали связь со скрывавшимися парашютистами, и хотя женщина успела покончить с собой, проглотив капсулу с ядом, а ее муж ничего не знал и поэтому выдать агентов не мог, гестаповцы добились сведений от юноши, неоднократно доставлявшего им продукты. Так убедительно, но трагически подтвердилась оправданность запрета участникам операции “Антропоид” на общение с местными подпольными группами, однако теперь уже ничего изменить было невозможно. Немцы установили, что трое террористов вместе с еще четырьмя агентами скрываются в подземелье пражского православного кафедрального собора Кирилла и Мефодия (бывшего католического храма Карла Боромейского).

Адольф Опалка

Затопление водой подземелья-собора Кирилла и Мефодия

Начальник полиции безопасности и СД криминальный комиссар Хайнц Паннвиц, будущий руководитель мобильной группы зондеркоманды “Красный оркестр”, решил 18 июня провести срочный штурм, поскольку опасался, что парашютисты могут узнать об аресте своих связных и успеют покинуть укрытие. Времени искать в архивах план древнего подземелья не оставалось, поэтому пришлось силами 360 эсэсовцев просто блокировать площадь, на которой находилась церковь, и навести на здание несколько пулеметов и орудие. В 04.15 утра начался штурм, сразу же приведший к появлению в рядах гестаповцев убитых и раненых. Семеро находившихся в подземелье парашютистов были прекрасно обучены ведению уличных боев и располагали большим запасом патронов, поэтому простым наскоком их взять не удалось. В церкви находились командир подпольной группы надпоручик Адольф Опалка, ротмистры Ян Кубиш и Иозеф Габчик (группа “Антропоид”), ротмистр Иозеф Валчик (группа “Сильвер А”) и парашютисты из резервной группы Ярослав Шварц, Иозеф Бублик и Ян Грубы.

Потери штурмовавших их в свете прожекторов немцев постепенно росли, не помогли даже брошенные вовнутрь дымовые шашки и гранаты со слезоточивым газом, поскольку осажденные сумели выбросить их наружу. Выполнить категорический приказ взять агентов живыми не удалось, они расстреляли боезапас и покончили с собой лишь после того, как пожарные машины затопили церковное подземелье водой.

Карел Чурда опознает тела погибших

В итоге нацистских репрессий за террористический акт заплатили своими жизнями только в Праге 1331 человек, в том числе 201 женщина, в целом же число казненных только по судебным приговорам приблизилось к 2 тысячам человек. Одновременно немцы уничтожили приблизительно 3 тысячи евреев из гетто, которых никто не считал точно, так что общее число жертв среди населения составило около 5000 человек. Контакт парашютистов с Чурдой оказался роковым для тысяч чехов, а сам он 29 июня получил от Пан-нвица чековую книжку на 5 миллионов крон (500 тысяч рейхсмарок, по установленному принудительному курсу) и новые документы на имя Карла Иергота. В дальнейшем предатель служил в гестапо и выступал в роли провокатора и опознавателя своих бывших товарищей по пребыванию в Англии, а 5 мая 1945 года был арестован в местечке Мане-тин около Пльзени. При Чур де обнаружили один миллион рейхсмарок наличными и документы на имя немца из рейха, не спасшие его от поимки. Предатель был повешен.

Моравец получил сведения об успехе покушения из сообщений информационных агентств, но не знал ни сопутствующих обстоятельств, ни последствий акции, ни судьбы своих людей. Затем до начальника разведки дошло сообщение о том, что в церкви были осаждены, сопротивлялись и покончили с собой сразу семеро парашютистов, однако было абсолютно непонятно, каким образом они встретились, несмотря на категорический запрет участникам операции “Антропоид” на общение с коллегами. Пришлось принять версию о том, что Кубиш и Габчик случайно укрылись в церкви, где уже находились четверо других агентов. В любом случае, Моравец безошибочно определил основной причиной провала измену. После освобождения Чехословакии он беседовал с арестованным Чурдой, и тот признался, что не смог устоять перед соблазном больших денег, в сочетании со страхом перед гестапо, ставшим причиной предательства. Однако в 1945 году все это уже представляло лишь исторический интерес.

Основная цель покушения на Гейдриха так и не была достигнута. Бенеш надеялся, что эта резонансная акция всколыхнет страну и поднимет чехов на борьбу, но ошибся в расчетах. Чехия была не готова к развертыванию партизанского движения, и понесенные народом жертвы, строго говоря, оказались неоправданными. Вопрос о профессиональном уровне подготовки “Антропоида” также неоднозначен и с позиции современности, безусловно, вызывает много нареканий. Судя по всему, Моравцу следовало бы не рассчитывать на существовавшие явки, практически все из которых оказались проваленными, а направить специальную группу для организации подготовительного этапа операции. Задачей Куби-ша и Габчика должно было стать лишь непосредственное огневое воздействие на объект, а сбор предварительный информации о передвижениях Гейдриха и системе его охраны следовало поручить другим агентам. Экипировка для проведения акции должна была быть “стерильной” и ни в коем случае не приводящей следствие к ее предыдущим владельцам. Нельзя было использовать велосипеды, принадлежавшие другим людям, и тем более членам подполья, не говоря уже о том, чтобы оставить их и тем самым дать гестапо ясный след. Примененное боевиками оружие не соответствовало требованиям по надежности и эффективности, не говоря уже о том, что поездки протектора в открытом автомобиле являлись достаточным основанием в пользу выбора снайперского выстрела, а не ближнего воздействия. Характер полученных Гейдрихом ранений вполне допускал благоприятный для его жизни исход, и только непредвиденно попавшая в рану инфекция помогла чехословацкой разведке завершить начатое дело. Одним из самых слабых аспектов операции оказался отход от места ее проведения. Обязательно следовало предусмотреть назначение группы прикрытия для его обеспечения, поскольку лишь случайность не позволила смертельно раненному Гейдриху и его водителю расстрелять нападавших. Если бы в машине немцев оказался пистолет-пулемет, парашютисты совершенно определенно не ушли бы живыми. Следует, однако, заметить, что все эти замечания технического и организационного характера можно считать продиктованными печальным опытом террористических актов последующих десятилетий, отсутствовавшим у Моравца и его агентов в 1941 году.

Чурда оказался не единственным изменником среди прибывших из Лондона агентов. Деятельность другого из них по имени Вильям Герик позволила гестапо получить полную информацию о подготовке чехов в тренировочных лагерях СОЕ в Великобритании, а также захватило дневник участника группы “Сильвер А” Альфреда Бартоша. Совершенно невозможно представить, что заброшенный в тыл противника секретный агент-нелегал взял с собой начатый еще в Англии дневник и продолжал аккуратно заполнять его, уже находясь на территории протектората, однако это действительно было так. Легкомыслие агента позволило функабверу отыскать ключ к шифру радиостанции “Либуша”, захватить ее и в дальнейшем использовать в радиоигре, а также в 1944 году читать чешскую переписку с Лондоном, Куйбышевым, Стамбулом, Хайфой, Каиром и Багдадом. Эти каналы использовались не только для оперативного радиообмена, но и для передачи по ним документов большой (по чехословацким масштабам) политики, в частности, таким путем немцам удалось узнать о попытках командующего Чешским легионом на Ближнем Востоке генерала Гака установить взаимоотношения с СССР. Еще одним успехом германской радиоконтрразведки явился захват советского агента и организация игры с Москвой через его передатчик.

Чехия и отчасти Словакия явились местом проведения серии операций СОЕ. Кроме уже упомянутых акций “Антропоид” и “Сильвер”, англичане спланировали и осуществили:

— “Антимони” (октябрь 1942) — заброска группы из трех агентов для установления связи с местными силами Сопротивления и установления судьбы агентов из миссии “Сильвер”;

— “Аутдистанс” (1942) — установка радиомаяка для бомбардировщиков британских ВВС в районе военных заводов Шкода в Пльзени. Два агента миссии погибли, третьим был предатель Карел Чурда;

— “Боксит” (1945) — заброска миссии в Прагу. Подробности не рассекречены;

— “Бенджамин” (1945) — заброска агента Отмара Редля с шифрами и снабжением для местных сил Сопротивления. По ошибке он был высажен в Австрии и арестован там, однако смог скрыть от гестапо истинный характер своей миссии;

— “Биоскоп” (апрель 1942) — план проведения диверсий на железной дороге в районе Моравской Остравы, в том числе уничтожения моста в Градницах. Один из агентов был арестован сразу же после приземления, двое других погибли в Праге вместе с членами группы “Антропоид”. Диверсии осуществлены не были;

— “Бивуак” — миссия по уничтожению железнодорожного моста и семафора в Прерове и электростанции в Брно. Агенты почти немедленно были раскрыты и арестованы;

— “Виндпруф” (1944–1945) — первоначальная цель — восстановление контактов Лондона с правительством Венгрии. Из-за Словацкого восстания группа не смогла попасть к месту назначения и стала официальной военной миссией при командующем восстанием генерале Голиане. В начале 1945 года ее командир Земер был арестован немцами и казнен;

— “Вольфрам” (1944) — заброска миссии к партизанам. Провал из-за захвата гестапо радиопередатчика и нескольких офицеров группы;

— “Глюцинум” (1944) — разведка в районе Чешских Будейовиц. Группа была почти сразу обнаружена и захвачена гестапо;

— “Интранзитив” (1942) — план уничтожения нефтеочистительного завода. Из-за утраты снаряжения при высадке три члена группы вынуждены были отказаться от выполнения задания и скрываться. Позднее их арестовали и казнили;

— “Иридиум”, она же “Меркьюри” (1942) — план заброски парашютистов во время бомбардировки военных заводов “Шкода” в Пльзени. Данных о реализации не имеется;

— “Канонбури” (1942) — то же. Две группы были заброшены, однако результаты их деятельности оказались крайне разочаровывающими;

— “Карбон” (1944) — разведка и организация приема последующих групп. Несмотря на утрату радиооборудования при приземлении, миссия действовала успешно и смогла обеспечить прием 23 групп, а также выполнить несколько разведывательных и диверсионных задач;

— “Кварц” (1944) — миссия связи к генералу Голиану, а также внедрение полковника Сухадра и вывод двух других офицеров;

— “Клэй” (1944) — разведывательная миссия. Установила связь с Лондоном и поддерживала ее более года. Считается одной из самых успешных миссий СОЕ в Чехословакии;

— “Манганез” (1944) — установление контактов со словацким движением Сопротивления. После начала восстания группа была включена в состав штаба генерала Голиана и утратила самостоятельность. Выжил только один офицер;

— “Мика” (1944–1945) — попытка забросить официального британского представителя майора Гринлесса к командиру словацкого Сопротивления генералу Виесту. Позднее операцию переименовали в “Боксит II”, а затем в “Пиготит” и перенацелили на диверсионные задачи, однако в реальности так никогда и не забросили;

— “Никель” (1944) — план заброски агента-радиста Матуса для установления возможных мест высадки агентов в Чехии и проведения разведки. Из-за противодействия генерала Моравца, полагавшего ее излишней, операцию отменили;

— “Охра” (1944) — то же, что и операция “Никель”, агентом-радистом был Михал;

— “Персентаж” (1941) — миссия связи с движением Сопротивления. Агент Франтишек Павелка был арестован в Праге почти сразу же после приземления;

— “Платинум” (1945) — совместная с ОСС миссия связи;

— “Радиум” (1942) — составная часть плана по установлению радиосвязи с агентами в рейхе, а именно доставка передатчика по чешским каналам из Лиссабона в Берн и далее в Германию. Операция отменена;

— “Стил” (1942) — установка радиомаяка для бомбардировщиков британских ВВС;

— “Сульфур” (1944) — разведка и связь; группа исчезла сразу после высадки;

— “Тин” (1942) — миссия по ликвидации четырех чешских коллаборационистов, один из которых предположительно являлся министром в правительстве протектората Эммануэлем Моравцем. Результаты не достигнуты, агенты частично погибли, частично вышли из строя из-за ранений и частично присоединились к другим миссиям СОЕ;

— “Фоскуэа” (1945) — отменена из-за длительного периода плохой погоды, препятствовавшего полетам;

— “Хром” (1942) — доставка снабжения;

— “Цинк” (1942) — миссия связи, сброшенных в районе словацкого города Нове Место; дополнение к миссии “Сильвер А”. Два участника группы из трех убиты, один перевербован гестапо.

— “Чок” (1944) — установление связи с чешскими подпольными группами, возобновление радиосвязи с Лондоном и организация приема последующих миссий. Предположительно захвачена гестапо почти сразу после высадки и использована немцами в радиоигре.

Убийство начальника Главного управления имперской безопасности (РСХА) явилось весьма значимой в мире секретных служб операцией, но с Чехословакией были связаны и другие существенные в этом отношении события, в основном направлявшиеся из Лондона и являвшиеся продолжением установленных еще в предвоенный период агентурных связей. Наиболее серьезным и важным из них был очередной выход в июне 1939 года на связь агента А-54, приславшего в цюрихскую резидентуру “Кази” написанное симпатическими чернилами письмо с просьбой о встрече в Гааге. В конце ноября 1939 года он предупредил прибывших к нему на связь майоров Франка и Штранкмюллера о запланированном на декабрь германском наступлении на Западе и сообщил состав выделенных сил вермахта вплоть до номеров дивизий и имен их командиров, однако тут же отметил, что сам не слишком верит в возможность осуществления блицкрига в текущем году. Агент раскрыл условные сигналы о нападении на Бельгию (“Бубби”), Голландию (“Хильда”), Францию (“Франц”) и Великобританию (“Эмиль”), перехват которых в эфире мог указать на получение войсками соответствующих приказов. Еще одной важной, хотя и не оцененной в тот период информацией явились первые дошедшие до союзников отрывочные упоминания о разработке немцами ракетного оружия. А-54 предупредил, что в ближайшем будущем на вооружение люфтваффе поступит беспилотная “летающая торпеда” с зарядом большой мощности. Кроме того, он раскрыл перед чехословацкой разведкой руководителей загранточек германских спецслужб в Софии: резидента абвера Отто Вагнера (“доктор Делиус”) и “главного уполномоченного” СД Василия Анастасова.

Уточненная информация о подготовке блицкрига поступила от агента в марте 1940 года, после чего Моравец передал полученное предупреждение англичанам и французам. В Лондоне были озабочены возможной попыткой противника перейти в наступление, но в Париже этому просто не поверили. Последнее предупреждение поступило от А-54 1 мая, за 10 дней до германской атаки, после чего связь с ним временно прервалась. 4 февраля 1941 года агент встретился с резидентом 2-го отдела в Белграде майором Фритчером (“Фаллер”) и раскрыл ему агентурную сеть абвера в Югославии. Полученные данные позволили местной контрразведке уже в следующем месяце разгромить сети германской военной разведки в Любляне, Загребе, Дубровнике, Сараево и Нише. В июне 1942 года от А-54 пришло новое сообщение о присвоении ему звания полковника, повышении по службе и переводе в штаб в Праге. Одновременно “Карл” отмечал, что новая должность не предусматривает поездок по Европе, и предлагал обсудить возможные пути поддержания связи на встрече в Стамбуле. Во 2-м отделе ситуацию оценили двояко. С одной стороны, было совершенно ясно, что перевод источника из Берлина в Прагу резко уменьшит его разведывательные возможности, однако протекторат приобретал все большее значение в войне, и это назначение также мог-АО оказаться весьма ценным. Сильные бомбардировки с воздуха заставляли Германию рассредоточивать свое военное производство, в связи с этим разведывательное значение Чехии, где располагались мощные военные заводы “Шкода”, возрастало. Новое положение А-54 как нельзя лучше позволяло получать информацию об обстановке, но проблема связи могла свести это преимущество на нет.

В Стамбул на встречу с “Карлом” прибыл Штранкмюллер. Агент уточнил, что должен возглавить в Праге контрразведывательную службу местного абверштелле, и подробно разобрал все возможные варианты контактов. Не подходили ни радиосвязь, ни секретная переписка, ни посылка курьеров, и тогда он предложил использовать чешские организации Сопротивления. Весьма удивленный выбором столь ненадежного канала Штранкмюллер обратил внимание агента на опасность провала, однако А-54 настаивал на нем как на единственно реальном варианте. Он даже предложил профинансировать его из собственных средств, что было совсем удивительно и никак не соответствовало его прошлой вербовке на материальной основе. Как уже указывалось, после Мюнхена агент работал бесплатно, и его предложение заставляло пересмотреть подлинные причины, толкнувшие немца на путь сотрудничества с чехословацкой разведкой. “Карл” потребовал, чтобы связь с ним осуществлял только один представитель подполья, и оговорил способ назначения встречи путем отправки письма за подписью “Ганс Закс” на почтовый ящик пражского почтамта, причем фамилия Закс одновременно должна была служить и паролем.

Хотя на первых порах связь осуществлялась удачно, стремление агента оказать чехам максимальную помощь в конечном счете погубило его. “Карл” имел по службе доступ к гестаповским спискам подозреваемых и намечаемых к аресту жителей протектората и начал передавать их представителю Сопротивлению. Эта благородная, но в высшей мере безрассудная деятельность помогла спасти немало жизней, однако в итоге послужила одной из причин провала “Карла”. 7 апреля 1941 года контрразведчики гестапо произвели налет на радиоквартиру чехословацкой разведки в Праге “Спарта I” и обнаружили там записи успевшего бежать радиста Индржиха Клечки, по которым 8 апреля арестовали подпольщика Франтишека Мазла. Под пытками тот выдал своего связника и описал квартиру в Праге, на которой получил от неизвестного рацию. Кроме того, в оставленную на его квартире засаду попал радист Стулик с компрометирующими документами и передатчиком. Гестапо продолжило цепочку арестов. Засада в доме Стулика позволила захватить руководителя подпольной радиосети чехословацкой разведки поручика Регенмайера, а на описанном Мазлом объекте находилась радиоквартира группы подполковника Машина, отправлявшей в Лондон информацию от А-54. 13 мая 1941 года туда прибыли четыре офицера гестапо, натолкнувшиеся на неожиданное и умелое вооруженное сопротивление. Машин успел убить одного из немцев и ранил другого, но сам тоже получил ранение и был захвачен. Перестрелка позволила радисту Пельтану вместе с находившимся там же другим сотрудником разведки Моравеком послать в эфир сигнал опасности, уничтожить шифры и уйти через окно. Несмотря на пытки, раненый Машин не назвал никого и ничего, за исключением собственного имени и воинского звания, и после 14 месяцев допросов был казнен 30 июля 1942 года.

Члены его сети Моравек и Пельтан уже 18 мая 1941 года ввели в строй запасной передатчик “Спарта II” и возобновили связь с Лондоном. Несмотря на все сложности и опасности, “Карл”, он же “Франта”, он же “Рене”, он же “Байер”, он же “Ворал”, он же “доктор Хольм”, он же “доктор Штейнберг”, он же А-54 продолжал работу, используя тайниковую связь. 27 июня пеленгаторы функабвера засекли рацию, но чешские разведчики вновь сумели скрыться. Однако ликвидация и этого передатчика не заставила замолчать группу, теперь возглавлявшуюся Моравеком. Руководство 2-го отдела прекрасно понимало важность обеспечения агентурных сетей связью и еще до эвакуации из Праги заложило немало тайников с оборудованием, в том числе с передатчиками. 8 июля в эфир вышел скрывшийся от ареста в апреле радист Клечка, и Лондон вновь стал принимать поток насущно важной информации. Продлилось это недолго. 3 октября 1941 года функабвер засек и эту станцию, работавшую в доме налогового инспектора Карла Прокопа, и в ходе ее ликвидации Индржих Клечка покончил с собой, а его напарник Антонин Немечек был захвачен. Следователи получили от него сведения о встречах Моравека с неким особо важным источником из числа высокопоставленных офицеров вермахта.

К этому времени немцы уже точно знали о происходившей у них утечке совершенно секретных сведений. Провалы агентурных сетей в Югославии и Турции и добытые в Белграде документы насторожили контрразведку, а события в Праге лишь укрепили возникшие подозрения. Связной А-54 был арестован с полученными от него списками информаторов гестапо и абвера в рядах Сопротивления и вопросником для агента, после чего стало ясно, что источник утечки находится в весьма ограниченном кругу немцев, обладающих доступом к серьезной информации. Подпольщик умер в гестапо под пытками и сохранил тайну А-54, но контрразведка уже определила круг подозреваемых в предательстве. Во всех перечисленных случаях попавшей к противнику информацией владели лишь немногие офицеры, и в каждой из групп фигурировал сотрудник АСТ-Прага полковник Пауль Тюммель. Привилегированное положение в разведке некоторое время отводило подозрения от А-54, поэтому вначале контрразведчики арестовали непричастного к работе на противника капитана Лей-для, но вскоре разобрались и отпустили его.

Машина контрразведки продолжала работать, и Тюммеля уже не спасло бы даже прекращение сотрудничества с чехословацкой разведкой. 19 октября 1941 года он был арестован, однако благодаря профессиональной подготовке и знакомству с ходом розыска сумел очиститься от всех обвинений. 25 ноября разведчика с извинениями выпустили на свободу и вернули к прежней деятельности. Следующий арест А-54 последовал 22 февраля 1942 года, после детального изучения показаний похищенных в Венло британских разведчиков Стивенса и Беста. Среди огромного массива выданной ими информации в январе обнаружилось сообщение о происходившей в 1939 году в Гааге конспиративной встрече сотрудника чехословацкой разведки с одним из старших офицеров германской армии. Проверка списков военнослужащих, покидавших в этот период территорию рейха, показала, что в Гаагу мог приезжать только Тюммель, однако он настаивал, что все его контакты проходили в рамках осуществляемых им по должности оперативных игр с секретной службой противника. Внешне это полностью соответствовало истине. Наступательная контрразведка против Чехословакии действительно являлась одной из его прямых служебных обязанностей, и следствию трудно было что-либо противопоставить этому вескому аргументу. Тюммель заявил, что близок к поимке Моравека, и его вновь выпустили на волю под негласным надзором. Естественно, он не выполнил свое обещание, а 21 марта 1942 года Моравек получил десять пулевых ранений в перестрелке с группой контрразведчиков и во избежание захвата еще нашел в себе силы застрелиться. Вся эта история вызвала вполне оправданное недоверие к лояльности Тюммеля, после чего в ночь с 26 на 27 марта последовал его третий, последний арест. Случай был настолько вопиющим, что арестованного не судили, а под именем Питера Тоомана отправили в концентрационный лагерь Терезиенштадт, где через три года, 26 марта 1945 года казнили.

Изложенная версия является лишь одной из существующих. Они разнятся у различных исследователей и едины, пожалуй, лишь в том, что “Карлом” оказался казненный весной 1945 года полковник абвера Пауль Тюммель, все же остальные варианты рассматриваются зачастую совершенно по-разному. В частности, начальник 2-го отдела генштаба чехословацкой армии Моравец полагал, что события развивались иным образом. Он ничего не говорит об оправданиях и повторных арестах своего бывшего источника, а сообщает лишь, что тот предвидел скорое окончание войны и всячески тянул время, надеясь дожить до разгрома Третьего рейха. Это ему почти удалось, но в апреле 1945 года, буквально за несколько дней до окончания войны, эсэсовцы произвели массовые казни находившихся под следствием заключенных, в числе которых оказался и Тюммель. По некоторым данным, он попросил выживших найти в освобожденной Праге Моравца и передать ему последний привет, однако не исключено, что это является лишь красивой историей, вымышленной бывшим руководителем чехословацкой военной разведки.

Самым сложным испытанием для начальника 2-го отдела стало не противостояние с германскими спецслужбами, а взаимодействие с советскими коллегами, в особенности, по его воспоминаниям, после прибытия в Лондон на должность представителя советской разведки И. Д. Чичаева (“Джон”). В настоящее время об осуществлении этих контактов в открытых источниках имеется лишь свидетельство Моравца, а учитывая его давнюю неприязнь к Советскому Союзу и особенно послевоенные факты его биографии, есть веские основания предполагать, что он сгустил краски. Тем не менее, этот аспект взаимоотношений приходится излагать по его воспоминаниям, поскольку ничем другим историки не располагают.

Согласно Моравцу, контакты развивались трудно и были однобокими, советская сторона желала лишь получать информацию, но не давать ее. Недолгий дружественный этап взаимоотношений закончился в конце 1942 года, после обозначения перелома в войне в пользу СССР. Это утверждение вызывает обоснованное недоверие, поскольку в конце 1942 года Сталинградская битва была еще отнюдь не закончена, вермахт стоял на Волге. Скорее всего, Моравец здесь либо ошибается в сроках, либо вообще искажает обстоятельства дела. Он сообщает, что с этого времени ранее вежливый проситель информации Чичаев начал вести себя как хозяин положения, постоянно высказывал свою неудовлетворенность результатами работы 2-го отдела, критиковал пассивность подполья в протекторате и вмешивался во внутренние дела страны. В этом, судя по всему, есть элемент истины. Советский Союз постоянно требовал от всех союзников усилить боевое воздействие на противника, поэтому очевидно, что Чичаев не мог не настаивать на развертывании открытых партизанских действий на территории Чехословакии, в частности, массового саботажа на оружейных заводах в Пльзени, способного остановить производство. Когда Моравец заявил ему, что за устранение Гейдриха чехи заплатили пятью тысячами жизней, советский представитель ответил, что остановка пльзеньского производства стоит и двадцати тысяч. Он был озабочен отнюдь не судьбой обитателей протектората, а сохранением жизней своих солдат на фронте, но начальника 2-го отдела беспокоило как раз противоположное. Он вспоминает, что парировал это заявление вопросом, почему советская разведка не осуществит эту же акцию на заводах по производству вооружений в Одессе, на что якобы Чичаев не нашел ответа. Реплику Морав-ца, однако, нельзя признать удачной, поскольку одесские фабрики и заводы не выпускали военную продукцию для рейха в сколько-нибудь заметных количествах, а на судоремонтном заводе активно действовала диверсионная резидентура под руководством кадрового разведчика Н. А. Гефта. Чичаев никогда не забывал, что он является в меньшей степени дипломатом, и в большей — разведчиком, поэтому всегда и везде искал пути внедрения в спецслужбы как противника, так и союзников. В рамках этой задачи он потребовал от начальника чехословацкой разведки предоставить ему частоты, шифры и расписание связи для организации прямого выхода на агентов-радистов в Богемии, Моравии и Словакии, на что Моравец ответил, что санкция на подобные действия должна исходить от президента. Всячески искавший компромиссов с СССР Бенеш, тем не менее, поддержал отказ и посоветовал сослаться на технические трудности.

Вызывает удивление отсутствие в мемуарах Моравца упоминания о контактах с А. Ф. Сизовым. Этот офицер ГРУ был военным атташе СССР при эмигрантских правительствах в Лондоне и одновременно руководителем “легальной” резидентуры, основная задача которой заключалась в поддержании связей со спецслужбами Югославии, Чехии и Польши. Именно Сизов отвечал за обмен военной разведывательной информацией и в этом качестве являлся постоянным партнером Моравца, а вовсе не Чичаев. Опубликованы рассекреченные телеграммы из ГРУ, предписывавшие резиденту поставить тот или иной вопрос перед “Бароном”, как именовался в оперативной переписке начальник 2-го отдела. Существует даже предположение о том, что МИ-6 с ведома и согласия самого Моравца подставила его под вербовку советской военной разведкой, и что тот успешно осуществил эту стадию игры. Данная версия не только не доказана документально, но и вызывает массу сомнений. В частности, указания из Центра Сизову, якобы являвшемуся руководителем заагентурен-ного Моравца, совершенно не похожи на инструкции по работе с агентом. Тем не менее, приходится констатировать, что отсутствие упоминания о Сизове или о военном атташе СССР в Лондоне И. А. Склярове (“Брион”), с которым Моравец начинал разведывательное взаимодействие в Лондоне, не может не вызывать удивление, в особенности на фоне подробного описания взаимоотношений с Чичаевым. Судя по всему, этот вопрос все еще ждет окончательного разрешения, невозможного без открытия соответствующих документов. В любом случае, взаимодействие в разведывательной области между чехословацкой и советской военными разведками действительно осуществлялось и постепенно приобретало ощутимый крен в сторону взятия Москвой Чехии под свое влияние. С весны 1943 позицию СССР стали поддерживать коммунисты, выступавшие за передачу в их руки линий связи с подпольем и агентами. Представители КПЧ требовали отдать им если не все каналы, то хотя бы часть их, а остальные поставить под политический контроль. Собственно, их тезис о том, что руководство разведкой нельзя отдавать на откуп военным, был полностью правильным, но истинная цель критики заключалась в ином. Уже обозначилось окончание войны, и коммунисты обеспечивали себе позиции в послевоенном руководстве страной. Постепенно они укрепились даже в лондонском эмигрантском правительстве и начали кампанию за вывод разведки из-под единоличного контроля президента и передачу ее под руководство кабинета. Бенеш усмотрел в этом угрозу собственным прерогативам и категорически воспротивился такому шагу, после чего КПЧ занялась смещением нелояльного к ней Моравца. Он стал постоянной мишенью для критики, коммунисты обвиняли его в том, что он продался англичанам и находится у них на содержании, а также передает СИС и СОЕ информацию о внутренних политических процессах в стране, то есть совершает государственную измену. Атаки проводились и с другого направления. Начальника разведки обвиняли в излишне вольном обращении с оперативными фондами и требовали раскрыть детали их расходования, критиковали за зачисление в армию явных коллаборационистов, свидетельствовавшее о неудовлетворительной постановке контрразведывательного дела. Парадоксально, но Моравец подвергался ожесточенным нападкам и с противоположного фланга. Правые эмигранты и лондонские поляки обвиняли его в заигрывании с коммунистами и стремлении выполнять все их требования. Начальник разведки оказался между двух огней. Он действительно не желал разворачивать на территории Чехословакии широкую партизанскую войну, поскольку полагал это не военным, а политическим решением, не учитывавшим специфических условий в стране и способным лишь многократно увеличить жертвы в народе. Чтобы успокоить страсти, Моравец по предложению Бенеша разъяснил свою позицию в открытом докладе на эту тему, однако в зале собрались в основном его заведомые противники, устроившие нечто вроде манифестации протеста. Начальник разведки урезонил их самым простым образом, предложив немедленно зачислить всех приверженцев активных действий в тылу врага в учебные группы с последующей заброской в протекторат. Аудитория быстро опустела.

Бенеш пока еще прикрывал своего верного сторонника, но обстановка заставила его задержать производство Моравца в генералы, несмотря на заслуги и длительный стаж пребывания в чине полковника. После долгих и неприятных переговоров начальник разведки все же стал бригадным генералом, что оказалось его последним званием. Перед самым окончанием войны Чичаев попытался завербовать его методом прямого предложения, пообещав хорошую должность в послевоенной чехословацкой армии в обмен на информацию о СИС и послевоенных планах Бенеша. Генерал возмутился и предложил советскому представителю покинуть его кабинет, на что тот ответил, что все же предоставляет ему еще одну возможность передумать, поскольку решение о назначении на посты министра обороны, начальника генерального штаба и начальника разведки фактически будет приниматься в СССР. На этом их контакты прекратились, но советский представитель не забыл о чехословацком генерале и не грозил впустую, хотя в мае 1945 года получил назначение на должность резидента в Хельсинки и уже отправился туда. Однако до Финляндии он не доехал. Москва срочно изменила планы, и Чичаев отправился в Чехословакию под фамилией Тихонов для работы одновременно резидентом и чрезвычайным и полномочным посланником СССР в Праге. Результаты не замедлили сказаться.

Перед вторым визитом Бенеша в Москву весной 1945 года президент был вынужден отстранить от должностей своих верных многолетних соратников главнокомандующего заграничными вооруженными силами Чехословакии Ингра, начальника генерального штаба Неумана и начальника разведки Моравца. Любопытно, что президент не решился заявить им об этом лично, хотя ранее и предупредил о возможности подобного исхода. О решении сформированного в Кошице нового чехословацкого правительства генералы узнали из обычной радиопередачи. Этот поступок явился одной из жертв Бенеша (по данным радиоконтрразведки США, работавшего на СССР под псевдонимом “19”) на алтарь послевоенного урегулирования и платой за сохранение своего хотя бы номинального президентства, продлившегося до 1948 года. Он все же сумел добиться от коммунистов для Моравца не полной отставки, а должности командира дивизии, расквартированной в районе Млада-Болеслав, и обещания не арестовывать его. Однако позднее, когда после смерти президента уже не осталось препятствий для преследования бывшего начальника разведки, он вместе с семьей вынужден был исчезнуть из страны и эмигрировать на Запад. Остаток жизни Моравец прожил в Соединенных Штатах и умер в 1966 году.

В итоге германской оккупации чешский народ понес тяжкие жертвы. В концентрационные лагеря были брошены 305 тысяч чехов, из них вернулись лишь 75 тысяч, причем 23 тысячи находились в критическом состоянии, а многие умерли в ближайшее после освобождения время. Всего же было уничтожено 360 тысяч чехов, за что после войны со своих прежних мест обитания в Германию подверглись высылке 3 миллиона этнических немцев, независимо от их участия в военных преступлениях. Словакия долгое время не испытывала тяжкого бремени оккупации, более того, она являлась партнером рейха по войне. На советско-германском фронте воевала сформированная в стране 1-я “подвижная” дивизия, безопасность объектов в тылу обеспечивала 2-я охранная, а общая численность воевавших на стороне держав оси словаков достигла 10 тысяч человек. Следует отметать их низкую надежность, частые добровольные сдачи в плен и дезертирство, что в 1943 году вынудило расформировать обе дивизии. С течением времени антинемецкие тенденции стали усиливаться и летом 1944 года вылились в охватившее две трети территории страны выступление, известное под названием Словацкого национального восстания. Его организатором формально являлся Военный центр при Словацком национальном Совете, руководимый начальником тыла армии Словацкого государства подполковником Я. Голианом. В городе Банска-Бистрица было провозглашено создание Словацкой республики, в котором Заграничное бюро КПЧ планировало занять ведущие позиции. СССР всемерно поддерживал своих ставленников, в частности, летом 1944 года Украинский штаб партизанского движения направил в район восстания около 20 разведывательно-диверсионных групп с радиостанциями для поддержания связи и формирования партизанских отрядов.

Разведывательные службы союзников тоже пытались помочь восставшим, но особого успеха не добились. В ОСС за операции на территории всей бывшей Чехословакии отвечало особое отделение из состава секции специальной разведки (СИ) во главе с Говардом Чапи-ным. В разгар восстания, 29 сентября 1944 года американцы забросили в район Нижних Татр свою группу, к которой вскоре присоединилась первая в этом регионе миссия СОЕ во главе с майором Джоном Селлером. Ничего полезного они совершить не смогли и все время скрывались от облав, практически ведя борьбу лишь за собственное выживание. Запасы истощались, и спасение группы зависело от получения снабжения с воздуха, однако погибла она не из-за этого. В декабре местный связной выдал англичан и американцев, слишком много выпивший для согревания на морозе часовой уснул, и в результате 14 разведчиков попали в плен вместе с неповрежденным радиопередатчиком и шифрами. Лишь двое из них сумели ускользнуть от захвата противником и через горы вышли к советским войскам, но миссия полностью провалилась, не выполнив ни одной из поставленных задач.

Глава правительства Словакии Иозеф Тисо понял, что не сможет справиться с ситуацией, и обратился к Гитлеру с просьбой об оккупации страны. 29 августа в нее вошли германские части, после чего положение повстанцев стало весьма бедственным. Одновременно обозначилась отчетливая тенденция к их ориентации на Лондон и Вашингтон, а не на Москву. Было совершенно ясно, что в случае победы восстания в Словакии будет сформировано отнюдь не коммунистическое правительство, что совершенно не устраивало СССР. Однако по политическим соображениям оставить без помощи мощное антинацистское выступление было совершенно невозможно, и Красная Армия провела своего рода имитацию деятельности. Войска 1-го и 4-го Украинских фронтов начали Восточно-Карпатскую операцию, которой было позволено захлебнуться. В результате немцы беспрепятственно разгромили 20 слабо вооруженных батальонов повстанцев, оттеснили их остатки в горы, после чего угроза создания буржуазного правительства в Словакии миновала. Несмотря на возможные различные моральные оценки действий советского руководства в отношении Словацкого национального восстания, с геополитической точки зрения они были совершенно правильными, так как позволили СССР, сохранив престиж, добиться прихода к власти в Чехословакии удобного ему правительства и создать себе мощного стратегического союзника на послевоенные десятилетия.

Совершенно иначе действовала Красная Армия во время Пражского восстания в мае 1945 года, в котором ведущую роль играли коммунисты. В этом случае те же самые 1-й и 4-й, а также 2-й Украинские фронты осуществили стремительный маневр, отсекающий зону восстания от англо-американских войск, находившихся ближе к столице Чехословакии и способных первыми придти на помощь восставшим. Американские часта по согласованию с англичанами и СССР первоначально должны были очистить от вермахта лишь самую западную часть страны по линии Карловы Вары — Пльзень — Ческе-Будейовице, но их намерения простирались значительно дальше. В ответ на вспыхнувшее восстание генерал Эйзенхауэр 4 мая 1945 года заявил о намерении занять своими войсками Прагу, что нарушало существовавшие договоренности и встретило резкие возражения советской стороны. Сталин опасался возможности установления в послевоенной Чехословакии неугодного ему режима, а в случае освобождения ее войсками западных союзников подобное развитие ситуации являлось более чем вероятным. Ситуацию переломила блестяще выполненная стремительная переброска войск. Никакие трудности не помешали сложной перегруппировке частей и соединений на 100–200 километров из-под Берлина в район Дрездена, советские танковые армии совершили глубокий и быстрый маневр на окружение, и это после изнурительной битвы за Берлин! Эйзенхауэр оказался перед выбором: вести свои войска дальше на уже освобожденную Прагу, рискуя вступить в боевое столкновение с восточным союзником, или отступить. Генерал благоразумно предпочел последнее.

Следует упомянуть об операции, проводимой отделом контрразведки “СМЕРШ” при Чехословацком корпусе. При приближении к границам Чехословакии задачи этого органа были уточнены и дополнены. В составе отдела появилась оперативная группа, отвечавшая за восстановление связи с предвоенными советскими агентами, связь с которыми была утеряна при германской оккупации, за установление связи и продолжение работы с агентами, заброшенными в ходе войны, и за вербовку новых источников. Это позволило создать в Чехословакии серьезные оперативные позиции и, в частности, развернуть контрразведывательную работу против активно действовавших там СОЕ и СИС. После расформирования ГУКР “СМЕРШ” и его органов эта группа была передана в состав НКГБ.

Стратегический расчет Советского Союза полностью оправдался. Немедленно после окончания войны коммунисты заняли ключевые позиции в чехословацких спецслужбах, контролировали полицию правопорядка, полицию безопасности и все министерство внутренних дел, в том числе и его управление “Z”, отвечавшее за обеспечение государственной безопасности. Некоторое время им руководил социал-демократ Иозеф Бартик, но вскоре он был отстранен от должности по обвинению в коллаборационизме, по мнению многих, сфабрикованном. Затем управление возглавил Бедржих Покорный, однако и он вынужден был покинуть этот пост после предания гласности использования им подложных документов, компрометировавших одного из политических деятелей страны. Его преемником стал номинальный руководитель генерал Франтишек Ярда, а все рычаги контроля над управлением “Z” фактически находились в руках его заместителя, коммуниста Индржиха Веселого. В отношении военной разведки КПЧ также могла не тревожиться, поскольку ее начальником являлся полностью преданный им Бедржих Рейцин. С таким соотношением сил в секретных службах коммунисты смело могли приступать к полному взятию власти в Чехословакии, осуществленному в 1948 году.

БАЛКАНЫ

Вторая мировая война затронула Балканы в значительной степени случайно и в основном по причине амбициозных и не согласованных с германским союзником действий Муссолини. Втягиваться в операции по захвату стран Юго-Восточной Европы Гитлер совершенно не желал, во многом это произошло вопреки его намерениям. В случае с Югославией ситуацию отчасти спровоцировала также и неразумная линия дипломатического ведомства Третьего рейха, во что бы то ни стало решившего приобрести дополнительного партнера по Тройственному пакту и не оценившего возможной реакции славянского населения страны.

Но серьезные проблемы на Балканах начались значительно ранее, еще 7 апреля 1939 года, когда Италия вторглась в небольшую и почти беззащитную Албанию 40-тысячными силами 2 пехотных дивизий, 4 полков берсальеров, группы быстроходных танков, 3 танковых батальонов, особого батальона “Сан Марко”, 2 батальонов чернорубашечников и других поддержанных флотом и авиацией частей. Атакованные не оказали практически никакого сопротивления захватчикам, лишь жители прибрежных городов Дуррес и Влера некоторое время пытались отстреливаться от итальянских солдат из охотничьих ружей. Как и следовало ожидать, эффекта это не возымело, и к 10 апреля страна была оккупирована полностью.

Захват Албании явился весьма странным и нелогичным, как и многие действия импульсивного Муссолини, шагом. Страна и без того полностью зависела от Италии и являлась ее сырьевым придатком, поэтому Риму явно не стоило тратить силы и средства и вдобавок приобретать репутацию агрессора. Даже само содержание предъявленного Тиране ультиматума поражает убогостью фантазии его составителей и полным отсутствием действительной необходимости в выполнении перечисленных условий. Основными пунктами документа являлись требования предоставления итальянским войскам права высадки в любое время и в любом месте албанской территории, установление наблюдения и контроля итальянских военных властей над всеми транспортными коммуникациями и укреплениями страны и предоставление гражданам Италии равных с албанцами прав. Подобные действия Муссолини не диктовались какой-либо экономической или военной необходимостью, а входили составной частью в его программу завоевания господства в бассейне Средиземного моря и воспитания в итальянском народе агрессивного духа. Это было для него даже важнее вывоза хромовой и медной руды, битума, нефти и бурого угля, к которым Италия и без того имела доступ практически за бесценок. Кроме того, Муссолини намеревался осуществлять большую военную стратегию самостоятельно и абсолютно не собирался координировать свои действия с Гитлером. Это и стало началом его краха.

В течение некоторого времени после начала Второй мировой войны Балканы оставались на периферии Европы, и многим казалось, что война не затронет этот регион, поскольку после успешного разгрома Франции и британских экспедиционных сил в Европе внимание Гитлера было обращено на Северную Африку. Именно там он ожидал помощи от своего итальянского союзника, но внезапно выяснилось, что тот имел на этот счет совершенно иное мнение. Муссолини решил доказать стране и всему миру свою способность к абсолютно автономным действиям и тем самым совершил одну из худших возможных ошибок в коалиционной войне, не поставив Берлин в известность о своих планах нападения на Грецию с албанского плацдарма. В отличие от вторжения в Югославию, в Греции Германия не имела никаких интересов и потому не планировала там совершенно ненужные для себя действия. Муссолини прекрасно знал об этом и все же пошел на акцию, еще более странную и нелогичную, чем предшествовавший ей захват Албании. Объяснение этому следует искать не только в уже перечисленных мотивах итальянского лидера, но и в его глубоком личном презрении к “левантинцам”, которых он почти не считал за людей. По мнению дуче, греки не были способны на какое-либо организованное сопротивление его армии, и он решил разгромить их мимоходом.

Все обернулось совершенно иначе. Мало того, что обманутому в ожидании итальянской помощи в Египте Гитлеру пришлось полностью перестраивать свои оперативные планы, но и греки оказались совершенно не тем противником, которого рассчитывал встретить Муссолини. 28 октября 1940 года его 9-я армия вторглась в пределы Греции и быстро смяла малочисленные части прикрытия границы, однако уже 8 ноября подтянутые резервы остановили наступление итальянцев, а затем греческая армия нанесли контрудар и отбросила агрессора в глубину Албании. Муссолини пришлось пережить небывалое унижение и просить Гитлера о помощи, а в ее ожидании вести трехмесячную оборонительную войну. Одновременно греческое правительство обратилось к британцам, увидевшим в этом благоприятную возможность переломить ход войны. Черчилль планировал перебросить на Балканы значительную часть британской Нильской армии, однако немцы оказались сильнее. Спешно, но достаточно скрупулезно подготовленный в декабре 1940 года план “Марита” (“Директива № 20”) увенчался успехом. После начала наступления 6 апреля 1941 года вермахт очень скоро разгромил и греческие войска, и 53-тысячную британскую группировку, потери которой достигли 11840 человек. В ходе кампании вновь важную роль сыграли диверсанты из полка “Бранденбург”, три группы которых численностью по 16 человек сумели эффективно нарушить коммуникации связи обороняющихся. 6 апреля одна из рот полка захватила мост через Вардар и обеспечила беспрепятственный проход направлявшейся к Салоникам германской танковой дивизии. С 21 по 27 апреля десант 2-го батальона полка “Бранденбург” высадился на острове Эвиа в заливе Волос и оттеснил отступающие британские части к Фермопильскому проходу, позднее он же первым вошел в Афины. В городе действовал также и отряд особого назначения — военно-морская команда “Гамбург”, 27 апреля захватившая документацию морского министерства Греции. В мае 1941 года в оккупированной столице было открыто абверштелле (ACT) с отделением (АНСТ) в Салониках, для инспекции которых из Берлина прибыл адмирал Канарис. В официальной истории СИС утрата Греции квалифицировалась как серьезная потеря, повлекшая “нехватку наступательной разведки оперативного масштаба о судоходстве противника”[153]. Следует отметить, что к этому времени система британской разведки на рассматриваемом направлении была развита совершенно неудовлетворительно. Офицер секции “Д” СИС в Афинах Шоттон находился там с сентября 1939 года под прикрытием служащего компании “Ингерсол Рэнд”, однако не смог выполнить ни одну из поставленных перед ним задач. Попытка организовать в декабре 1939 года Балканский центр военной разведки завершилась издевательским объявлением об этом событии в информационном выпуске германских новостей уже через неделю после его создания.

Британские войска эвакуировались на стратегически важный остров Крит, но германские десантники выбили их оттуда в ходе операции “Меркурий” (“Директива № 28”). При захвате Крита бойцы “Бранденбурга” действовали вместе с парашютистами, однако имели собственные задачи. На этот раз им не удалось выполнить их, и десантировавшаяся для захвата предназначенных для эвакуации транспортных судов рота была отброшена от порта. Разгром британской группировки на Крите явился заключительным этапом овладения югом Балканского полуострова и расположенными вокруг него многочисленными островами, имевшими важнейшее значение для завоевания господства на Средиземном море и нарушения движения конвоев в Северную Африку. Операция “Меркурий” стала наиболее масштабной среди всех действий десантников рейха, и она же положила конец их использованию в этом качестве. Слишком тяжелые потери вынудили командование вермахта и люфтваффе отказаться от использования парашютно-десантных частей по прямому назначению и в дальнейшем, за незначительными исключениями, использовать их как обычную, хотя и прекрасно подготовленную пехоту.

Еще одним оккупированным в ходе Второй мировой войны балканским государством стала Югославия. Это также произошло в некоторой степени случайно, на протяжении непродолжительного времени время страна даже являлась союзником рейха, и вплоть до марта 1941 года германское нападение на нее представлялось делом совершенно немыслимым. Югославия сохраняла прекрасные отношения с Германией, немецкое национальное меньшинство в ней насчитывало около полумиллиона человек и, в отличие от Польши или Чехословакии, занимало там достойное положение. Местные немцы образовали весьма авторитетные и влиятельные союзы, общества и институты, наиболее известными из которых были “Юпитер” и “Культурбунд”. Имевшая сильные позиции в регионе германская разведка неизменно доносила о благожелательном отношении к Германии в правительственных кругах Югославии, подкреплявшемся заключенным в 1937 году договоре “о вечной дружбе” между Белградом и Берлином. В начале 1938 года правительство М. Стояновича дало безоговорочное согласие на аншлюс Австрии. Серьезные пограничные претензии к Югославии имела ближайшая союзница рейха Италия, но они решались мирным путем, на основании существовавшего между государствами договора о нейтралитете.

В югославской столице действовала резидентура абвера (КО-Белград) во главе с майором Фридрихом, руководившая действиями в Загребе упомянутого “Юпитера” и снабдившая его передатчиком. Основной задачей точки являлось обеспечение безопасности судоходства по Дунаю, в первую очередь перевозок румынской нефти, для чего абвер располагал определенными возможностями и заранее готовился к активным действиям. Еще в марте 1940 года немцы контрабандным путем ввезли в страну 100 пистолетов, в дальнейшем переданных отрядам, сформированным в декабре 1940 — январе 1941 года по образцу германских СА из местных фольксдойче.

Обстановка в Югославии начала изменяться с декабря 1939 года. После проигрыша на выборах и роспуска правительства обозначилась определенная слабость центральной власти, чем сразу же не преминули воспользоваться многочисленные национальные составляющие этого объединенного государства. Наиболее радикальной оказалась позиция хорватской организации “Усташа”, требовавшей выхода Хорватии из состава Югославии, образования независимого моноэтнического государства и перехода его под протекторат Германии. Следует отметить, что в Берлине никоим образом не поощряли подобные тенденции и не поддерживали ни руководителя (“поглавника”) усташей Анте Павелича, ни любого другого сепаратиста. Центральное правительство в Белграде отвечало немцам взаимностью, особенно после разгрома Франции, и 25 марта 1941 года объявило о присоединении страны к Тройственному пакту, что стало его фатальной ошибкой. Германофильские тенденции руководства отнюдь не были сильны в народе, и перспектива втягивания в войну с Великобританией не вызвала энтузиазм у населения. Почти повсеместно, особенно в Сербии, это было сочтено предательством национальных интересов, и в ночь с 26 на 27 марта группа проанглийски и профранцузски настроенных офицеров совершила государственный переворот. Следует отметить, что определенное отношение к нему имел СОЕ, до апреля 1941 года располагавший представительством в Белграде. Однако роль Разведывательного управления генштаба Красной Армии в событиях была значительно большей, о чем можно судить хотя бы по уровню руководителя специальной миссии советской разведки — начальника отделения 1-го (западного) отдела РУ полковника М. А. Мильштейна. Восставшие офицеры свергли принца-регента Павла Карагеоргиевича, провозгласили новым монархом 17-летнего Петра II и специальным декретом объявили его совершеннолетним, следовательно, не нуждавшимся в регенте. Занявший пост премьер-министра генерал Д. Симович денонсировал присоединение Югославии к Тройственному пакту и 5 апреля заключил советско-югославский договор о дружбе и ненападении.

М. А. Мильштейн

Британская пресса не просто с удовлетворением отметила этот факт, а расценила его как плевок в лицо Гитлеру, который был с такой оценкой вполне согласен. Страна, пользовавшаяся его немалым расположением, внезапно оказалась почти в лагере врагов, и судьба ее была решена. Белград требовалось примерно наказать, чтобы никому больше в мире было не повадно вести себя с фюрером подобным образом. Британский посланник в Белграде Рональд Кэмпбелл получил из Лондона составленное по материалам радиоразведки извещение о готовящемся нападении, однако весной 1941 года англичане находились в столь бедственном положении, что ничем помочь югославам не могли. В то же самое время для Германии обстановка облегчалась тем, что нападение на Югославию (“Директива № 25”) отчасти вписывалось в план подготавливавшихся действий против Греции “Марита” и не требовало добавочных перебросок на Балканы сухопутных войск и авиации. Гитлер заметил, что последствия югославских событий могли бы оказаться для рейха намного более серьезными, если бы они произошли после нападения на Советский Союз.

Вторжение вермахта было подготовлено действиями срочно мобилизованной для выполнения этой задачи разведки. От нее требовалось сорвать мобилизационные мероприятия югославского правительства, установить дислокацию кораблей речной военной флотилии и выполнить поручение Геринга по нейтрализации действий ранее переданных Югославии истребителей “Мессершмитт” Bf-109. 3 февраля 1941 года АСТ-Вена образовало спецподраз-деление контрразведки для действий в рамках операции “Марита”, предусмотрев возможность направления его также и в Югославию. С 27 марта три самолета из Разведывательной группы главного командования люфтваффе под командованием полковника Теодора Ровеля ежедневно производили фотографирование объектов на югославской территории. Начальник Абт-П Лахузен 30 марта срочно прибыл в Будапешт для организации тайной переброски оружия через венгерско-югославскую границу. Зепп Янко возглавил сформированную им из местных фольксдойче группу боевиков. Она напрямую подчинялась Абт-П, с конца марта забрасывавшему на территорию страны диверсантов для связи с Янко.

Согласно мобилизационному плану Р-41, югославская армия должна были иметь 28 пехотных и 3 кавалерийские дивизии, 16 пехотных полков и другие части общей численностью 1,2 миллиона человек, но его выполнение осталось на бумаге. Командование не подготовилось к явно назревавшей “Апрельской войне” и лишь 30 марта объявило частичную мобилизацию, всеобщая же мобилизация началась лишь 4 апреля. Из всех предусмотренных планом Р-41 частей только 11 пехотных дивизий успели выдвинуться в отведенные им районы и, естественно, не смогли оказать действенного сопротивления нападению 24 немецких, 22 итальянских, 5 венгерских и 3 болгарских дивизий, легко прошедших сквозь ненадежные заслоны 600-тысячной югославской армии. Как обычно, германское наступление было поддержано действиями частей специального назначения. Сразу же после его начала усиленные 2-м батальоном полка “Бранденбург” заброшенные из Бухареста боевики абвера захватили югославский берег дунайского ущелья Железные Ворота и взяли фарватер под свой контроль. Совместно с группой Янко сразу после начала военных действий они овладели переправами на реке Драва и аэродромом в Землине, а также нарушили линии проводной связи и устроили завалы на железных и шоссейных дорогах. Фронтовая группа полка “Бранденбург” шла в передовых рядах танков 12-й армии, имея задачей захватить военные архивы Югославии, действительно обнаруженные на одной из барж в речном порту Белграда. Пытавшийся бежать британский посланник 18 апреля был захвачен итальянцами в одном из пунктов побережья. Для его спасения англичане направили туда подводную лодку “Рид-жент”, десантная партия с которой захватила в качестве заложника итальянского офицера и требовала освобождения дипломата и сопровождавших его лиц. В это время лодку атаковали три самолета, ранившие ее командира и нескольких членов экипажа. Она вынуждена была уйти, причем едва сумела прорваться через минные заграждения и артиллерийский огонь с берега, посланник же остался в руках итальянцев. В дальнейшем персонал британской дипломатической миссии был интернирован в Италии и обменен обычным порядком.

Отсутствует ясность в вопросе о том, насколько абвер сумел выполнить поручение Геринга относительно нейтрализации истребителей Bf-109. По состоянию на 1 апреля 1941 года таковых в ВВС Югославии насчитывалось 73, но боеспособными из них были, по противоречивым оценкам, то ли 50, то ли 61.

Анте Павелич

Известно, что во время попыток отражения налетов бомбардировщиков люфтваффе часть Bf-109 не смогла подняться в воздух по техническим причинам, причем ряд исследователей полагает эти поломки результатом действий немецких диверсантов. Однако достоверных доказательств такой версии нет, а общая обстановка в военно-воздушных силах Югославии в описываемый период не благоприятствовала поддержанию материальной части в хорошем техническом состоянии. Исходя из изложенного, однозначно принять на веру или отвергнуть роль абвера в снижении боеспособности югославских ВВС не представляется возможным.

13 апреля пал Белград, правительство во главе с королем Петром сумело уйти через Ближний Восток в Британию вместе с золотым запасом страны. “Апрельская война” была проиграна окончательно. 18 апреля в Белград для проведения инспекции срочно открывавшегося в городе отделения военной разведки прибыл адмирал Канарис. С ноября подразделение береговой охраны полка “Бранденбург” взяло под про-тиводиверсионную охрану адриатическое побережье. Его бойцы имели на вооружении скоростные надувные лодки и в случае необходимости могли нанести удар по противнику, высадившись с моря в его тылу.

Развал центральной власти усилил центробежные тенденции в стране и дал сигнал к отделению ее частей. Немедленно возникло Независимое хорватское государство (НХГ), главой которого формально являлся претендент на престол итальянский герцог Сполетто, фактически же им руководил вернувшийся из эмиграции “поглавник” Павелич. Германия захватила Северную Словению, Италия — Южную Словению, Черногорию и часть Далмации, Венгрии достались части Словении и Воеводины, Болгарии — Юго-Восточная Сербия и почти вся Вардарская Македония, за исключением ее западной части, вместе с Косово вошедшей в находившуюся в полной зависимости от Италии “Великую Албанию”. Сербию и часть Воеводины оккупировал вермахт, а в Белграде было посажено марионеточное правительство во главе с генералом М. Недичем.

Сопротивление германской оккупации началось в уже апреле 1941 года, после образования в Словении Освободительного фронта. Теоретически словенцы опередили всех, однако этот акт являлся лишь организационным. Первыми на путь реальных действий встали сербы: в мае 1941 года отказавшийся капитулировать полковник Драголюб (Дража) Михайлович увел группу офицеров в горы и начал формировать партизанские отряды. По терминологии времен сопротивления турецкому владычеству они именовались “четами”, а все их бойцы — четниками. В августе полковник установил связь с югославским эмигрантским правительством, быстро присвоившим ему звание генерала и назначившим военным министром. Одновременно стали ясны некоторые весьма настораживающие тенденции в поведении Михайловича, демонстрировавшего свой крайний национализм с элементами фашизма и вынашивавшего планы создания этнически чистой “Великой Сербии”. Коммунисты также развернули партизанскую борьбу, поскольку, в отличие от ситуации с другими ранее оккупированными странами, Германия почти сразу же после нападения на Югославию вторглась в СССР. Это немедленно вызвало активизацию левых сил страны. 27 июня 1941 года центральный комитет компартии Югославии (КПЮ) сформировал штаб партизанского движения во главе с руководившим партией с 1937 года Иосипом Брозом, более известным как Тито. Уже 4 июля ЦК КПЮ принял решение о вооруженном восстании против оккупантов, начавшемся в Сербии три дня спустя и приведшего к организации на освобожденной территории страны так называемой “Ужицкой республики”. Партизаны и четники не просто не взаимодействовали друг с другом, со временем их плохие отношения переросли в боевые столкновения. Консолидация освободительных сил в стране отсутствовала, чем не замедлили воспользоваться немцы. Осенью 1941 года части вермахта и СС перешли в наступление на “Ужицкую республику” и вытеснили партизан на юг, в район Санджака. Оккупационные органы безопасности развернули жестокий террор против населения, но даже он не мог сравниться с кровавым кошмаром, происходившим в контролируемых усташами областях. Возникшее 22 июня 1941 года Независимое хорватское государство развернуло геноцид, равного которому до тех пор не знала Европа. Даже уничтожение нацистами евреев, хотя и более крупное по масштабам, не носило такой жестокий характер и не сопровождалось поистине средневековыми пытками жертв. В Хорватии прорвалась наружу давняя и подавляемая ранее ненависть двух народов, двух религий, причем, в отличие от обычной практики, католическое духовенство НХГ не только не пыталось призвать свою паству к гуманности, но и выступало в первых рядах палачей. Даже принудительное обращение в католичество не могло помочь выбранным в качестве жертв людям. Идеолог усташей Миле Будак провозгласил: “Для сербов, цыган и евреев у нас найдется три миллиона пуль”[154], но это была лишь часть истины. В действительности хорваты находили особое удовольствие в убийствах сербов без помощи огнестрельного оружия, их строили в колонны и сотнями убивали, как скот на бойне, ударами молотков по головам. Молодой студент-юрист выиграл соревнование, перерезав горло 1360 сербам, за что получил набор призов: золотые часы, серебряный сервиз, жареного поросенка и вино. Несчастных зачастую убивали долго и изощренно, резали на куски, и хорватские юноши любили пугать своих подруг и развлекаться, при приветствии незаметно вкладывая им в ладонь отрезанный нос, палец или ухо серба. Число убитых исчислялось сотнями тысяч. В лагерях усташи вели себя нисколько не лучше и часто тренировались на заключенных, а один из комендантов гордился своим умением одной пулей убить сразу 12 сербов. “Поглавник” Павелич хвастался полученной в подарок от верных усташей корзиной с 20 килограммами человеческих глаз. Садистское безумие ширилось и вызывало отвращение у оккупационных войск. На защиту убиваемых встали даже немцы, однако их покровительство не распространялось на евреев и цыган, итальянцы же иногда вступали с усташами в перестрелки и являлись подлинным спасением для множества несчастных людей. Следует отметить, что оккупационные войска защитили и спасли значительно больше сербов, чем партизаны и четники, занятые политической борьбой и заботами о собственном выживании.

Развернувшаяся в Югославии партизанская война сразу же привлекла внимание разведывательных служб союзников, и в стране довольно быстро появились первые представители СОЕ. Общее руководство балканским направлением в Исполнительном органе специальных операций возлагалось на соответствующую секцию (“D”) в Лондоне, а также резидентуру в Стамбуле (майор, впоследствии полковник С. У. Бэйли) и региональный центр в Каире. Сотрудники диверсионной секции МИ-6 находились в Белграде еще до начала войны, однако в конце 1940 года всех их выслали по категорическому требованию германского посольства. Руководители Форин офис небезосновательно считали, что не следует дразнить немцев и провоцировать их на оккупацию Югославии, поэтому даже не вручили по этому поводу ноту протеста. Следующее появление британских спецслужб в лице СОЕ состоялось лишь осенью 1941 года. К этому времени англичане полностью лишились агентуры в регионе и не имели даже отдаленного представления о происходящем там. Эмигрантское правительство также не было в состоянии помочь СИС или СОЕ разобраться в расстановке сил, хотя отдаленные слухи о разворачивающихся в стране двух параллельных и враждующих партизанских движениях все же достигали Лондона. После нападения Германии на Советский Союз югославский вопрос был рассмотрен в СОЕ заново, на этот раз с учетом возможной заброски агентов с востока, что являлось в описываемый момент совершенно утопической идеей. Первый конкретный шаг в желаемом направлении был сделан в сентябре 1941 года, когда вышедшая с Мальты подводная лодка “Трайомф” высадила на берегу Адриатики разведгруппу в составе британского специалиста по ведению партизанской войны Д. Т. Хадсона, югославских майоров Остожича и Лалатовича, а также радиста Драгичеви-ча. Формально миссию направило эмигрантское правительство, поэтому ее руководителем числился Остожич, но реально возглавлял ее, естественно, Хадсон. Британец слабо ориентировался в области политики и не имел разведывательной подготовки, зато свободно владел местными языками и был первоклассным подрывником. Миссия СОЕ имела с собой значительную сумму денег в золотых соверенах, немного оружия и два передатчика. Однако фактически группа радиосвязью не обладала, хотя на первом этапе сама об этом не знала. Один из передатчиков, питавшийся от батарей, был маломощным и не обеспечивал нужную дальность связи, а второй питался от сети и потому тоже оказался бесполезным в горных условиях.

Дража Михайлович

Задача посланцев из Лондона состояла в установлении связи с любыми отрядами югославского Сопротивления, проверке слухов о наличии враждующих между собой сил, определении их потребностей и боеспособности подразделений, хотя бы и в перспективе. К рассматриваемому времени в Лондоне очень мало знали о действиях Тито и ничего — о Михайловиче, поэтому миссия высаживалась на побережье Черногории практически вслепую. Однако разведчики достаточно быстро связались с активно действовавшими в этом регионе местными коммунистическими партизанскими отрядами, руководители которых направили их в Ужице.

И осип Броз Тито

Тито встретил лондонских эмиссаров гостеприимно, но настороженно. Прежде всего, он трезво оценивал плачевное положение Великобритании осенью 1941 года и не питал иллюзий в отношении возможности получения от нее реальной помощи. Кроме того, коммунист Тито не был сторонником активного сотрудничества с эмигрантским правительством и не желал попадать к нему в зависимость. Тем не менее, он разрешил Хадсону и Драгичевичу использовать свои средства радиосвязи для установления связи с Каиром и Мальтой. Именно это обстоятельство и предопределило дальнейшее развитие событий. К этому времени британский радиоцентр в Ла-Валетте принял радиограмму от Михайловича, содержание которой показалось СОЕ весьма многообещающим, и 25 сентября Хадсон получил указание покинуть ставку Тито и отправиться к четникам, с которыми у партизан уже шла почти что открытая гражданская война. Ничего хуже для развития отношений Тито с Лондоном придумать было невозможно, но британцы поняли это не сразу. В штабе Михайловича их также приняли вежливо, но с недоверием — ведь они только что вели переговоры со злейшим врагом четников. Полковник немедленно заявил, что он является единственным представителем законного правительства на югославской территории, и предложил выбрать, ему или Тито будет оказываться помощь. Компромиссный вариант он сразу отбросил как неприемлемый. Разведчикам все это совершенно не понравилось, но поскольку их собственная радиоаппаратура бездействовала, связь приходилось поддерживать по рации Михайловича, что заведомо исключало возможность неконтролируемого радиообмена и заставляло Хадсона быть крайне сдержанным в оценках. Правда, маломощный передатчик СОЕ все же ненадолго смог пробить отделяющее Сербию от Каира расстояние. Хотя рация вскоре перегорела, и независимая связь группы с каирским центром прервалась довольно быстро, Хадсон все же успел довести до сведения руководства свое мнение о нецелесообразности снабжать Михайловича, обращающего все полученное оружие и снаряжение не против немцев, а против партизан.

Здесь следует особо отметить ложность десятилетия поддерживавшейся советскими историками теории о поддержке британской разведкой в Югославии в основном четников Михайловича, а не партизан Тито, которые не устраивали СОЕ принадлежностью к коммунистической партии и ориентацией на Советский Союз. В действительности СОЕ, в отличие от ОСС, направлял основной поток снабжения коммунистическим партизанским группам и оказывал им весомую политическую помощь, особенно на последних этапах войны. Если вначале партизанам доставили 71 тонну различных грузов, а четникам — 118, то с зимы 1943/1944 года Михайлович уже в основном довольствовался моральной поддержкой, тогда как Тито получал в среднем по 125 тонн снабжения в месяц. С апреля по июнь 1944 года общий объем поставок смог достичь 3100 тонн, поскольку в этот период число выполняющих снабженческие рейсы по заявкам СОЕ самолетов возросло с 32 до ИЗ. Британцы имели достаточно веские причины вести себя подобным, на первый взгляд, нелогичным образом, поскольку действия Михайловича никак не способствовали достижению победы над противником. По каналам ПШКШ/ШКПС, СИС и СОЕ в Лондон постоянно поступала весьма компрометирующая его информация. При самом либеральном подходе он считался в лучшем случае не воюющим союзником, а зачастую действовал как коллаборационист. Дешифрованные перехваты радиообмена абвера и полиции свидетельствовали о сотрудничестве многих командиров четников с оккупантами и белградским правительством и о подозрительной близости министра обороны генерала Михайловича к усташам, итальянцам, а иногда и к немцам. В конце 1941 года он провел секретную встречу с полковником Маттлем из АСТ-Белград, а в дальнейшем их контакты перешли в переговоры с командиром 4-го легкого полка дивизии особого назначения “Бранденбург”. Стороны договорились о создании в составе дивизии “Черногорского легиона”, однако в вопрос вмешалось ОКБ и запретило формировать его.

Весной 1942 года руководитель миссии СОЕ в Югославии Хадсон вновь вышел на связь с Лондоном и подтвердил самые худшие оценки руководителя четников. Он считал его почти фашистом и настаивал на прекращении оказывавшейся ему поддержки. Следует, однако, отметить, что Михайловичу подчинялись не все существовавшие четы. Часть этих отрядов представляла собой обычные банды, а некоторые из них даже признавали власть белградского марионеточного правительства. В отличие от партизан, четники весьма опасались жестких контрпартизанских действий вермахта и СС, поэтому старались придерживаться стратегии сохранения сил для противодействия усташам до подхода в будущем освободительных войск союзников. Михайлович тоже практиковал проведение “чисток” на подконтрольной ему территории, но, в отличие от кровавой практики хорватов, не истреблял при этом противников физически. Тем не менее, до определенного времени миссии СОЕ забрасывались к четникам довольно регулярно. Помимо сменившего Хадсона полковника Бэйли, с конца 1942 по весну 1943 года безуспешно пытавшегося убедить Михайловича воевать активнее против немцев, чем против партизан, в Югославию с февраля по апрель 1943 года отправились миссии “Каверн”, “Энэймел”, “Экссерпт”, “Рупииз”, “Родиум”, “Нерониэн” и некоторые другие.

К этому времени коммунистическое партизанское движение уже успело зарекомендовать себя в качестве серьезной силы. 21 декабря 1941 года была сформирована 1-я пролетарская бригада, за ней возникли и другие части, постепенно приближавшиеся по своим боевым качествам и уровню дисциплины к регулярным войскам. К 1942 году партизаны контролировали 50 тысяч квадратных километров освобожденных территорий и постепенно организовывались структурно. 11 января был создан Верховный штаб народно-освободительной партизанской и добровольческой армии Югославии (ВШ НОП и ДАЮ), а 20 ноября того же года возникла единая Народно-освободительная армия Югославии и партизанские отряды Югославии (НОВ и ПОЮ), верховным главнокомандующим которой являлся Тито. К концу года ее силы насчитывали 36 партизанских отрядов, 38 пехотных бригад и 9 дивизий, объединенных в 2 корпуса общей численностью около 150 тысяч человек. Через год дивизий было уже 19, корпусов — 8, а в 1944 году соответственно 32 и 9. К концу войны численность НОВ и ПОЮ достигла 400 тысяч человек, тогда как отряды четников никогда не насчитывали более 30 тысяч бойцов. С сентября 1942 года в составе партизанских вооруженных сил появились морские части, а в 1944 году разрозненно использовавшиеся самолеты были сведены в 2 авиационные дивизии. Важную роль в этом процессе играла помощь СССР, за годы войны поставившего армии Тито 155,3 тысячи винтовок и карабинов, 38 тысяч автоматов, свыше 15 тысяч пулеметов, 5,8 тысяч орудий и минометов, 69 танков и 491 самолет[155]. Снабжение производилось в основном по воздуху с аэродромов в районах Киева и Винницы.

Набравшие военную мощь партизаны стали серьезным фактором политической обстановки в стране. С 26 по 27 ноября 1942 года в Бихаче было созвано Антифашистское вече народного освобождения Югославии (АВНОЮ), а после года почти непрерывных боев и походов 29 и 30 ноября 1943 года в Яйце прошла его вторая сессия, на которой была принята декларация о новом государственном устройстве страны. В соответствии с ней создавалось новое правительство во главе с получившим маршальское звание Тито под названием Национального комитета освобождения Югославии (НКОЮ). С точки зрения права эта акция явилась государственным переворотом, поскольку в новой системе не находилось места для короля, игнорировалось также и существование лондонского правительства. Теперь с НКОЮ приходилось считаться всем союзным государствам, и если СССР мог лишь приветствовать подобный рост влияния коммунистической партии, до войны насчитывавшей всего 6500 членов, то союзникам скрепя сердце пришлось принять факт как данность. Руководителем направленной к Тито британской военной миссии (“МАКМИС”) являлся бригадный генерал Фицрой Маклин, буквально маниакальная забота которого о собственной безопасности немало забавляла окружающих. Характерно, что наибольшие опасения у него вызывали действия его собственной организации. Он настолько не доверял своему руководству и полагал, что оно стремится избавиться от него, что отказался взять предоставленный ему СОЕ парашют и потребовал другой. Маклин не верил, что его радиограммы дойдут до Лондона, поэтому добился специального и весьма необычного разрешения дублировать их по каналам МИ-6. 23 мая 1943 года Лондон направил к Тито свою официальную военную миссию (операция “Типикал”), в состав которой вошли и офицеры спецслужб. СИС представлял Билл Стюарт, а СОЕ — Уильям Дикин, с ними прибыли радист Перетц Розенберг и телохранитель, бывший морской пехотинец Джон Кэмпбелл. Группа достигла места назначения и приступила к работе, но 9 июня во время налета германской авиации Стюарт погиб, в августе его заменил спрыгнувший с парашютом Кеннет Сайерс. Дикин благополучно дожил до конца войны и затем провел в Белграде еще два года в качестве 1-го секретаря британского посольства. Практически одновременно с направлением к Тито миссии Маклина аналогичная группа под руководством бригадира С. Д. Армстронга была заброшена и к Михайловичу. Однако ее основной задачей была не организация снабжения четников, а побуждение их к активным действиям против немцев, от которых те старательно уклонялись. Не устраивавшие Лондон политика и стратегия Михайловича, а в еще большей степени решения Тегеранской конференции, на которой союзники по антигитлеровской коалиции решили сосредоточиться на помощи Тито, привели к постепенному прекращению британских поставок четникам.

Иначе смотрели на югославскую проблему в Вашингтоне. Американцы совершенно не понимали своих британских союзников, практически полностью переключившихся на поддержку коммунистических партизанских отрядов. Глава ОСС Уильям Донован уделял значительное внимание обстановке на Балканах и еще в начале 1941 года в качестве специального представителя президента Соединенных Штатов совершил поездку в Белград. Он полагал, что лишь четники являются единственными подлинными представителями Сопротивления в Югославии, а партизаны представляют собой не более, чем орудие СССР в борьбе за политическое влияние в регионе. При этом генерал совершенно игнорировал факт ведения ими активных боевых действий против оккупантов, в отличие от подчинявшихся Михайловичу отрядов. ОСС недвусмысленно сделало ставку на четников и весной 1942 года направило в их главный штаб офицера связи, а также поставило им 5 тысяч пистолетов и 2 тысячи пистолетов-пулеметов. Однако в процесс вмешался Рузвельт, полагавший, что его разведка слишком явно следует политическим пристрастиям ее руководителя. В 1943 году военные миссии США направились одновременно к Михайловичу и к Тито, а в Каире открылся центр ОСС на Среднем Востоке, в зону ответственности которого входили Балканы. Это натолкнулось на не слишком скрываемое противодействие каирского центра СОЕ, в соответствии с инструкциями британского правительства чинившего всяческие препоны проникновению США на Балканы в любой форме. Полуостров традиционно интересовал Великобританию, соперничавшую там за влияние с другими европейскими государствами и не желавшую появления еще одной могущественной политической и военной силы. В 1943 году Черчилль уже имел возможность думать о послевоенном устройстве мира не меньше, чем о путях достижения победы.

Противодействие союзникам принимало самые нелепые формы. В частности, ОСС долго и безуспешно пыталось получить во временное пользование малые плавсредства для высадки своей группы на берегу Адриатического моря, но британский флот неизменно реквизировал для своих нужд любую рыболовную лодку, на которую нацеливались американцы. Ситуация не разрешалась до тех пор, пока лично Донован не обратился в Лондон с жалобой на действия моряков, и лишь после этого на всем Средиземном море все же нашлись два крохотных рыболовных суденышка.

Великобритания постоянно пыталась снизить уровень американского представительства и добилась в этом успеха. Если британскую военную миссию у Тито возглавлял бригадный генерал Фицрой Маклин, то США были представлены всего лишь лейтенантом ОСС Уолтером Мэнсфилдом. Миссией в штабе четников руководил офицер в значительно более высоком звании, майор Альберт Зейтц. Желая одновременно убрать противоречия между двумя ветвями югославского Сопротивления и заработать политический капитал на урегулировании ситуации в регионе, в ноябре 1943 года в Каире Донован предложил Рузвельту план объединения партизан и четников и подчинения их военному командованию союзников в Италии. В обеспечение его выполнения он вызвался лично спрыгнуть с парашютом в тылу вермахта и заняться этой проблемой. Следует отметить, что генерал не рисковал ничем. Вероятно, его предложение было вполне искренним, но ни одно государство никогда не рискнуло бы подвергнуть риску захвата противником носителя секретов столь высокого уровня, как начальник стратегической разведки. Вероятно, это стало одной из причин того, что Рузвельт счел весь план легковесным и непродуманным и на Тегеранской конференции даже не упомянул о нем.

8 декабря 1943 года в Лондоне парламент официально сообщил, что Британия поддерживает партизанские силы под командованием Тито более, чем четников генерала Михайловича. На следующий день государственный департамент США выступил с заявлением о том, что поддержка Соединенных Штатов в равной мере распространяется на партизан и четников, вне зависимости от их политической принадлежности. В пику американцам, англичане постоянно наращивали объемы снабжения Народно-освободительной армии Югославии, которые вскоре почти в 20 раз превзошли помощь, получаемую его конкурентом, хотя тот и являлся официальным министром обороны находившегося в Лондоне эмигрантского правительства. В миссии СОЕ к Тито участвовал даже сын Черчилля Рэндольф. В феврале 1944 года по указанию из Лондона командующий британскими войсками в Каире потребовал отозвать из отрядов четников всех офицеров, в том числе 30 советников из СОЕ. Американцы попытались сохранить у Михайловича своего представителя, лейтенанта ОСС Джорджа Маселина, задача которого состояла, в частности, в сборе разведывательной информации, однако после личного протеста Черчилля Донован вынужден был отозвать его. ОСС не желало мириться со столь бесцеремонным нажимом союзников по коалиции, но вынужденно действовало осторожно и скорее дипломатическими, нежели разведывательными методами. В отрядах четников находились свыше 100 сбитых американских летчиков, и под предлогом необходимости их эвакуации Бюро направило миссию из трех офицеров, одним из которых был ненадолго покидавший Югославию Маселин. В августе к ним присоединились еще три офицера, в том числе подполковник Роберт Макдауэлл, но тут терпение британцев истощилось. В дело вновь лично вмешался Черчилль и категорически потребовал наконец прекратить контакты с Михайловичем. В утешение из Лондона в Вашингтон поступило предложение пополнить представителями ОСС руководимую Линном Фэришем одну из групп СОЕ при штабе НОВ и ПОЮ. Возмущенный Донован заявил, что его люди никогда не будут младшими участниками политических миссий англичан, и сформировал собственную группу под руководством бывшего резидента ОСС в Италии полковника Эллери Хантингтона. Вместе с ним прибыл политический советник Чарльз Тейтер, вскоре сменивший своего руководителя, которому из-за возраста было трудно переносить полевые условия.

Тем временем британцы продолжали нажим на своих союзников, требуя убрать миссию ОСС из штаба Михайловича, и в сентябре 1944 года из Вашингтона поступил приказ о ее отзыве. Развернувшиеся бои позволили выполнить его лишь в ноябре и то после ареста передовыми частями наступавших войск советского 3-го Украинского фронта и высылки в Болгарию одного из американцев. 15 ноября из Югославии вылетели два офицера разведки США, причем одновременно британцы попытались настоять, чтобы они взяли с собой и Михайловича. Последние представители ОСС покинули контролируемую отрядами четников территорию 12 декабря 1944 года. Одновременно Тито, не желавший быть чьей-либо марионеткой и стремившийся стать лидером сильного и демократического государства, решил продемонстрировать свою независимость от западных советников. Начальник его штаба Арсо Йованович не позволял офицерам британской и американской разведок перемещаться далее весьма ограниченной зоны, вызвая их сильное возмущение. Более того, он запретил своей разведке передавать советникам из СОЕ, СИС и ОСС любую добытую информацию.

В этих условиях НОВ и ПОЮ явно требовалась собственная секретная служба, а единого подобного органа в ее структуре пока не существовало, каждый отряд или часть решали этот вопрос самостоятельно, в меру собственного разумения и весьма скромных возможностей. По предложению секретаря ЦК КПЮ Александра Ранковича была организована Военная служба безопасности (ВОС), теоретически имевшая исключительно оборонительную направленность. Она была призвана выполнять задачи по контрразведывательному обеспечению войск и борьбе с изменой в собственных рядах, что с самого начала считалось весьма деликатной задачей, подлежащей прямому постоянному контролю со стороны политического руководства. Центральный аппарат ВОС (“Центральная комиссия”) действовал в непосредственном подчинении Центрального комитета коммунистической партии и руководил Сектором Военной службы безопасности, а также координировал его работу с Главным управлением безопасности НОВ и ПОЮ, одновременно имевшим статус сектора в ВОС. Помимо этих двух секторов, в подчинении Службы военной безопасности имелись боевые подразделения. Столь запутанная организационно-структурная схема не могла просуществовать долго, и вскоре была отброшена как нежизнеспособная. Руководство компартии поняло, что создать полноценную спецслужбу без иностранной помощи и консультаций не удастся. У коммуниста Тито не возникало даже мысли об обращении по этому поводу к кому-либо иному, кроме своего советского союзника, и НКГБ направил к нему группу советников, имевшую статус резидентуры. Возглавлял ее Г. С. Григорьев, имевший по прикрытию должность помощника начальника советской миссии и документы на имя генерала Н. В. Корнеева, в подчинении у него находились оперативный работник В. А. Квасов, шифровальщики и радисты. Задачами резидентуры являлись создание базы для развертывания разведывательной работы по Германии и сбор информации по отрядам четников, а также по действиям в стране английских и американских советников и разведчиков. В марте 1944 года Тито попросил прислать ему специалистов по организации контрразведывательной работы и по шифровальному делу, после чего через полтора месяца в его штабе появилась новая группа офицеров. В ее состав входили советник по разведке Б. П. Одинцов, советник по контрразведке А. В. Тишков, специалист-криптограф П. Е. Горошин и ставший личным шифровальщиком маршала М. В. Жуков, к ним присоединился также прибывший из Лондона К. К. Квашнин, в обязанности которого входило являвшееся прикрытием группы поддержание связи с представителями британской разведки.

Достоверно неизвестно, какие именно факты послужили причиной просьбы Тито об организации специализированного контрразведывательного подразделения, однако причины на это имелись довольно веские. Ряды НОВ и ПОЮ были засорены вражеской агентурой, засланной не только немцами, итальянцами и четниками, но и союзниками. В частности, СИС располагала первоклассной информацией о происходивших в штабе Тито событиях. По сообщению Филби, англичане знали о предстоящем прибытии группы советников по разведке еще ее фактического появления в Югославии. Но наибольшую опасность, безусловно, представляли агенты германской разведки. По их предварительной информации немцы спланировали и осуществили операцию “Россельшпрунг”, направленную на захват или уничтожение Тито. Она началась 22 мая 1944 года с разведывательных облетов долины Дрвара, где располагалась штаб-квартира маршала. Утром 25 мая 50 самолетов подвергли район дислокации ставки разрушительной бомбардировке, под прикрытием которой 6 транспортных самолетов и 13 планеров высадили вначале 600, а затем еще 800 десантников из 500-го парашютного батальона СС. Каждому из них была вручена фотография Тито. По земле к Дрвару продвигались части трех пехотных дивизий вермахта и егеря из дивизии особого назначения “Бранденбург”, а также хорватские и боснийские подразделения. Они захватили город и пытались прорваться к пещере, в которой располагались маршал, его штаб и руководство ОЗНА, отсекая огнем пути их возможного отхода. Операция не достигла цели, поскольку Тито вместе с Ранковичем и штабом сумел ускользнуть из окружения на советском транспортном самолете вначале в Бари, а позднее перенес свою ставку на остров Вис в Адриатическом море. Однако система управления войсками НОВ и ПОЮ оказалась полностью разрушенной, поскольку немцы уничтожили поддерживавшие ее радиостанции.

В этой обстановке создание собственной секретной службы представлялось задачей первостепенной важности, и она была решена. Ранкович и назначенный его заместителем бывший секретарь Далматинского областного комитета КПЮ Александр Стефанович не скопировали советскую модель полностью, а внесли в нее некоторые коррективы, более придерживаясь опыта СССР лишь в области контрразведки. Реорганизованная спецслужба получила громкое название Органов защиты народа (ОЗНА), в которую были сведены воедино разрозненные оперативные подразделения различных частей и соединений НОА и ПОЮ. Центральный аппарат ОЗНА первоначально состоял из четырех отделов:

— отдел разведки на оккупированных территориях;

— отдел контрразведки среди гражданского населения на освобожденных землях;

— отдел контрразведки в армии;

— учетно-техническая служба.

Позднее все отделы получили статус управлений.

Особое внимание уделялось криптографической работе, которую через некоторое время возглавила Душица Перович, и, естественно, подготовке кадров. ОЗНА постепенно наращивала силу и проводила активные операции. Существует мнение, что ее агенты похитили в Бари двух офицеров связи четников с ОСС, однако достоверно причина исчезновения этих людей не установлена.

Осенью 1944 года войска советского 3-го Украинского фронта начали очистку югославской территории от вермахта, завершив ее полностью лишь 15 мая следующего года. В октябре был освобожден Белград, в соответствии с достигнутым 2 ноября соглашением вновь ставший столицей объединенного югославского государства. Тито брал власть достаточно мягко. Премьер лондонского правительства И. Шубашич занял пост министра иностранных дел, а всего эмигранты получили 3 из почти 30 мест в образованном 7 марта 1945 года объединенном коалиционном правительстве. Однако фактически всем процессом руководила коммунистическая партия Югославии, завоевавшая это право в долгой борьбе, стоившей народу 1,7 миллиона жизней.

После освобождения столицы в ОЗНА были дополнительно образованы отдел по контролю за деятельностью иностранных дипломатов и военных миссий и служба охраны высших партийных и государственных деятелей страны. Значительно усилилась резидентура НКГБ СССР, руководителем которой стал А. В. Тишков. На места отправились советники и инструкторы по разведке и контрразведке, занимавшие по прикрытию должности офицеров связи военной миссии, хотя некоторые из них для разнообразия значились добровольцами НОВ и ПОЮ. Большая группа югославов прошла обучение на курсах криптографов, после чего Тито смог заменить советского личного шифровальщика на своего соотечественника. Группа из 29 офицеров ОЗНА уехала в Москву для учебы на курсах при Высшей школе НКГБ СССР, где часть из них прошла подготовку с диверсионным уклоном.

Югославским органам государственной безопасности предстояла немалая работа в освобожденной стране, и одной из задач являлся розыск военных преступников, к категории которых в первую очередь были отнесены руководители, командиры и активисты усташей. Однако почти все они успели скрыться в Австрию, а оттуда в массовом порядке бежали в Латинскую Америку, Испанию и Соединенные Штаты. Практически никто из них не был выдан для суда государствами пребывания, даже заочно приговоренный к смертной казни Анте Павелич с аргентинским паспортом на фамилию Рамирес выбрался в Зальцбург с награбленными 350 тысячами швейцарских франков. Британцы смогли отобрать у него 150 тысяч, но и оставшихся денег бывшему “поглавнику” вполне хватило для мирной и безбедной жизни в Аргентине, где он и умер в 1959 году. Иная судьба ожидала руководителя четников Дражу Михайловича. В 1946 году он был арестован, доставлен в страну и после суда казнен в июле 1947 года.

29 ноября 1945 года Учредительная скупщина в Белграде приняла декларацию об образовании Федеративной народной республики Югославия. Председателем ее Совета министров, военным министром и верховным главнокомандующим вооруженными силами стал Йосип Броз Тито, руководивший страной вплоть до самой своей смерти в 1980 году в возрасте 88 лет.

Взаимоотношения разведывательных служб Британии и Соединенных Штатов с различными группировками греческого Сопротивления являлись абсолютной противоположностью их линиям поведения в Югославии. Прежде всего, следует отметить, что стремительное наступление вермахта весной 1941 года оказалось для них совершенно неожиданным по мощи и темпам, поэтому при отступлении, которое правильнее было бы назвать бегством, ни СИС, ни СОЕ не смогли создать агентурные сети, заложить базы для партизанских и диверсионных операций, подготовить систему нелегальной радиосвязи и поэтому полностью лишились оперативных позиций в стране. Лишь буквально единицы спешно подготовленных агентов успели получить условия связи с обещанием выйти на контакт в дальнейшем, при появлении такой возможности. Одним из таких доверенных лиц англичан являлся проживавший в Афинах и сотрудничавший с СИС еще в годы Первой мировой войны полковник Бакирдзис (“Прометеус”). Ему оставили передатчик с обещанием позднее снабдить шифрами и расписанием связи, однако к полезной работе он приступить так и не успел. Проведя долгое время в бездействии, в середине 1942 года агент почувствовал опасность и скрылся, передав свою станцию молодому морскому офицеру Кутсояннополусу (“Прометеус II”). Именно он сумел в дальнейшем организовать прием первых прибывших из Каира парашютистов СОЕ. Ими являлись диверсанты, прибывшие для взрыва виадуков на единственной соединявшей юг Греции с Центральной Европой железной дороге, по которой перебрасывались подкрепления для Африканского корпуса. В целом же оперативная обстановка в Греции вначале характеризовалась полнейшим отсутствием организованного движения Сопротивления, представленного множеством более или менее активных мелких групп, постепенно объединявшихся и устанавливавших связь с англичанами. В политическом отношении греки раскололись на две не просто соперничавшие, но ожесточенно пытавшиеся уничтожить друг друга группировки, враждовавшие значительно сильнее, чем югославские партизаны и четники.

Греческий Национально-освободительный фронт (ЭАМ) и подчиненные ему отряды Греческой национально-освободительной армии (ЭААС) являлись левыми и прокоммунистическими силами, однако абсолютно не имели связи ни с Советским Союзом, ни с Коминтерном. Их действия были полностью независимы, хотя и объективно совпадали с линией СССР. Численность ЭААС в начале 1943 года составляла около 6 тысяч человек, а к лету увеличилась более чем вдвое. В мае приход в партизанские отряды большой группы военных позволил значительно укрепить их и придать операциям более профессиональный характер. Было создано главное командование ЭААС, которое возглавил бывший полковник Стефанос Сарафис, в 1935 году уволенный из армии за участие в политической деятельности. Номинальный руководитель организации Николаос Пластирос пребывал в эмиграции и реально участвовать в ее деятельности не мог. К 1944 году общая численность отрядов составила 77 тысяч (по другим данным, 125 тысяч) бойцов. Операционной зоной ЭААС являлась вся территория Греции, за исключением горной области Эпира, где действовала подчинявшаяся эмигрировавшему из страны правительству и возглавляемая отставным полковником Наполеоном Зервасом Греческая народно-освободительная армия (ЭДЕС). Существовала и третья, значительно уступавшая им по размеру организация под названием Греческое национальное и социальное освобождение (ЭККА), близкая к ЭААС и часто проводившая операции совместно с ней. Следует отметить, что в течение всего 1941 года ни одна из ветвей греческого Сопротивления не совершала каких-либо активных действий.

Британская военная миссия в стране со временем выросла до весьма заметных размеров, но первоначально она состояла лишь из двух офицеров. Ими были высадившиеся с самолета в ночь с 30 сентября на 1 октября 1942 года подполковник (будущий бригадир) Эдуард Майерс и капитан Кристофер Вудхауз, вскоре дослужившийся до полковника. В обиходе их именовали “полковником Эдди” и “полковником Крисом”. Главной задачей миссии являлось нарушение железнодорожных перевозок в мелкие порты Пелопоннеса, через которых частично снабжались действовавшие в Африке войска Роммеля. Майерсу не повезло: он не нашел “Прометеуса”, зато наткнулся на местных крестьян-бандитов, полностью ограбивших его. Главарь другой банды заставил их вернуть британцу все похищенное, однако, как вскоре выяснилось, сделал это лишь для того, чтобы через него взять под свой контроль поставки с воздуха. Вскоре к Майерсу присоединилась группа из семи офицеров, высадившиеся в горах недалеко от Дельф, и на этот раз британский агент “Прометеус II” сумел принять их. Прибывшие слишком долго собирались осуществить диверсию и взорвали один из мостов в ночь с 25 на 26 ноября, когда армейская операция, снабжение противника в которой они должны были сорвать, уже давно закончилась. Наибольшим вкладом группы в диверсионные действия явилась разведка трех других мостов для будущих взрывов, однако они так и не прозвучали. Зато в ночь с 20 на 21 июня 1943 года еще одна группа, состоявшая из шести англичан, новозеландцев и палестинцев, взорвала виадук на той же железной дороге. Греки не принимали участия в этой операции, поскольку к этому времени отряды ЭДЕС и ЭААС уже больше воевали друг с другом, чем с оккупантами, и им было не до диверсий. Взрыв был произведен в рамках проведения стратегической дезинформации для отвлечения внимания противника от планируемой высадки десанта на Сицилии (операция “Энималз”).

Вудхауз должен был отыскать Зерваса, однако это ему не удалось. Радиограмма “Про-метеуса” с координатами отряда ЭДЕС была принята с искажениями, что привело к навигационной ошибке и высадке капитана в 30 милях от намеченной точки рандеву. Зато он отыскал другую группу, встречавшую самолет со снабжением для отряда майора Цигантеса, и сумел достичь с ними взаимопонимания. Оба британских офицера в течение недели пытались отыскать друг друга и в конечном итоге все же встретились. Вскоре Вудхауз разыскал и Зерваса.

В одном самолете с Майерсом и Вудхаузом летели еще три группы, в целом насчитывавшие 12 парашютистов, но высадиться смогла лишь одна из них. Это произошло в непосредственной близости от деревни, в которой находился итальянский гарнизон, и британцы едва избежали захвата. Вскоре они вышли на группу ЭЛАС во главе с “теоретическим коммунистом”, а в действительности авантюристом и бандитом Анастасиосом Кларосом (“Арис Велукхиотис”). Под его началом находились сто человек, в условиях Греции представлявших внушительную силу и придававших авторитет их командиру. 14 ноября Кларос согласился действовать вместе с Вудхаузом и Зервасом. С этого момента началось формирование военной миссии. В начале 1943 года в Каире было принято решение присвоить Майерсу звание бригадира и поручить ему руководство деятельностью всех находившихся в Греции британских групп и подразделений. Вудхауз уже в звании подполковника из Афин осуществлял связь с находившейся в Каире группой эмигрантского правительства Греции. В каждую горную область отправились подчиненные Майерсу военные миссии: по одной в Македонию, Олимп, Восточную и Западную Румелию, Парнас и Западную Фессалию и по две в Пелопоннес и Эпир. Группы поддерживали только вертикальную радиосвязь с Каиром, причем первое время часто теряли ее, поскольку их стационарные передатчики не позволяли работать за пределами баз. В Каире за связь с движением Сопротивления отвечал член правительства Панайотис Канеллопулос, бывший профессор политэкономии и племянник Гумариса, казненного в 1922 году после поражения в войне с Турцией премьер-министра.

Британцы практически сразу же сделали ставку на ЭДЕС и полностью игнорировали существование ЭЛАС в качестве боевой силы, именуя ее не иначе как бандами. СОЕ не направлял к Сарафису офицеров связи, не снабжал его и вообще не учитывал его возможности. К осени 1944 года война между ЭДЕС и ЭЛАС по интенсивности значительно превзошла их боевые действия против немцев. Традиционно уделявшие большое внимание Балканам англичане поддерживали полковника Зерваса и одновременно всеми силами пытались воспрепятствовать вовлечению Соединенных Штатов в процесс поддержки любых греческих партизан. Это стало причиной серьезных трений между каирскими центрами СОЕ и ОСС, отражавшими позиции своих правительств. В отличие от Западной Европы, в бассейне Средиземного моря и на Ближнем Востоке спецслужбы не играли самостоятельную роль, их действия полностью зависели от решений военного командования. Однако никаких проблем это, как правило, не порождало, поскольку их офицеры назначались с условием принятия таких правил игры. Действиями американцев в Греции руководили старшие офицеры отделения ОСС в Каире, руководители секции СО Джордж Вурнас и греческой подсекции секции СИ Родни Янг. Их симпатии к левым силам ЭЛАС встретили резкую реакцию начальника штаба каирской точки СОЕ бригадира К. Кибли, которого интересовали лишь имперские интересы своего правительства. Его напор, подкрепленный позицией Лондона, возобладал над стремлением американцев к объективному подходу, и это очень разочаровало главнокомандующего ЭЛАС полковника Сарафиса. Он писал: “Мы надеялись, что прибытие американцев может изменить что-либо в ситуации, и что они будут информировать направившую их службу (ОСС — И. Л.) об истинном положении вещей. Более того, в ходе первых наших переговоров мы увидели, что они говорят свободно и не делают секрета из того, что Америку интересуют не политические цели, а только скорейшее окончание войны, и они продемонстрировали, что занимают противоположную позицию по отношению к британцам”[156]. Руководство ЭЛАС весьма разочаровалось в ОСС, вынужденном уступить дипломатическому нажиму на Вашингтон из Лондона, и сократившем помощь левым силам в Греции.

Широкомасштабная помощь СОЕ опекаемой им ЭДЕС привела к тому, что за два месяца 1942 года ее первоначальная численность выросла от 98 до 600 человек, а к марту следующего года отряды Зерваса насчитывали уже 4 тысячи бойцов. Рост организации привел к переводу ее на военную структуру, в июле 1943 года включавшую 10 полков двухбатальонного состава, позднее переведенную на дивизионную систему организации. В составе ЭЛАС были сформированы 7 дивизий общей численностью 12 тысяч человек. Командование и основные силы ЭДЕС дислоцировались в Эпире, а часть подразделений — в Фессалии и Пелопоннесе. При штабе Зерваса находилась миссия СОЕ из 12 офицеров.

Собственные разведывательные и диверсионные операции британцев в Греции проводились исключительно в увязке с местными отрядами и группами Сопротивления, что породило определенный крен операций СОЕ в политическую сторону и ощутимый дефицит военной разведывательной информации, особенно в период 1943–1944 годов. Ситуацией воспользовалась СИС, ревниво наблюдавшая за активными действиями конкурирующего ведомства и постоянно пытавшаяся, хотя и безуспешно, подмять его под себя. Обстановка в Греции подходила для этого как нельзя лучше, поскольку МИ-6 фактически контролировала каирский Отдел межведомственных связей (ИСЛД) и претендовала на координацию операций всех британских спецслужб в Средиземноморском регионе. Следует отметить, что в Греции разведка не только соперничала с Исполнительным органом специальных операций, но и проводила собственную политическую линию на поддержку короля. Руководитель миссии СОЕ Майерс предупреждал, что такая стратегия может довести страну до гражданской войны, однако от его прогнозов просто отмахнулись. Эта информация дошла до Форин офис и лично до Черчилля. Премьер возмутился взглядами бригадира и планировал отозвать его, но затем передумал и оставил офицера в покое. Действия разведки увенчались частичным успехом на другом уровне и привели к отставке нескольких руководителей СОЕ высокого ранга, вплоть до исполнительного директора Чарльза Хэмбро, однако принципиальных изменений стратегии в Греции это не повлекло. Правительство трезво оценило ситуацию и не стало дезорганизовывать сложившуюся систему. СОЕ по-прежнему оставался единственной британской секретной службой, проводившей операции в Греции, причем их объем был достаточно велик. От агентов в Каир ежедневно поступало до 400 радиограмм, которые никто не успевал обрабатывать, и к моменту освобождения страны в штабе накопилось 350 мешков непрочитанных сообщений.

Однако такие успехи пришли далеко не сразу, вначале же британцев постиг грандиозный провал руководимой Гарри Грамматикакисом и Джоном Аткинсоном объединенной группы СОЕ и МИ-9. В ноябре 1941 года ее агенты высадились с подводной лодки на остров Антипарос в архипелаге Киклады, наладили контакты с местными участниками Сопротивления и вели разведку прибрежного судоходства. Через несколько месяцев поведение некоторых из них вызвало подозрение у контрразведчиков местного итальянского гарнизона. При обыске офицеры СИМ обнаружили у задержанных не только шифровальную книгу, но и список агентуры, перечень потенциальных контактов в Афинах на нескольких страницах и, как это ни парадоксально, дневник, в котором Аткинсон аккуратно фиксировал ежедневные действия группы. После нескольких дней допросов англичанин сломался и рассказал о том немногом, что осталось за пределами захваченных итальянцами документов. Провал повлек за собой не только прекращение поступления насущно важной разведывательной информации из Киклад, но и почти полный разгром афинского подполья и аресты его основных руководителей. Значительно обострились отношения между сотрудниками оперативного и политического отделов каирского центра СОЕ. Последствия катастрофы на острове Антипарос сказывались на специальных операциях британцев не один год. Фактически афинское подполье сумело возобновить свою деятельность лишь к 1943 году, когда бежавший в Каир от немцев один из его активных участников Иоаннис Пелтекис, вернулся обратно и образовал группу, со временем достигшую численности в 800 человек. Иногда она именовалась “Аполло”, но чаще это обозначение употреблялось лишь в качестве псевдонима самого Пел-текиса, а возглавляемая им организация кодировалась как “Ивонна”. Ее члены проводили диверсии, вели разведку судоходства, аэродромов, расположения минных полей. Поступавшая от “Ивонны” информация считалась очень надежной, ее достоверность оценивалась в 95 %. Именно члены этой организации выручили арестованного “Прометеуса II”, подкупив отвечавшего за его содержание под стражей чиновника. Существует и другая версия этих событий, согласно которой Кутсояннопулоса якобы освободили по сфабрикованному Пел-текисом поддельному приказу об освобождении арестованного из-под стражи. Считается, что в период с июня 1943 до сентября 1944 года в результате акций “Аполло”/“Ивонны” были уничтожены или повреждены 50 судов — от каиков и портовых буксиров до двух итальянских эскадренных миноносцев. В отместку за потопление 7000-тонного транспорта немцы расстреляли в Пирее группу заложников. Зафиксированы также проведенные этой организацией шесть успешных диверсий на железнодорожных путях и две атаки на склады с боеприпасами. Весной 1944 года организация подверглась разгрому, большинство ее руководителей были арестованы. Всего в германских тюрьмах оказался 71 участник “Ивонны”, из которых 59 были казнены, однако деятельность сети не прекратилась, а к лету возобновилась в прежнем масштабе. Судя по всему, по крайней мере, части этих жертв можно было избежать, если бы Пелтекис против собственной воли не оказался втянутым в неприглядный конфликт. Его пренебрежение к отечественным политическим деятелям оказалось столь велико, что начало вызывать их нешуточное раздражение. В результате “Аполло” стали обвинять в работе на германскую и советскую разведки и в поддержке ЭАМ. Целенаправленно распространяемые слухи ширились и, наконец, достигли такого уровня, что в них вмешалось эмигрантское правительство. В результате в августе 1944 года руководитель Исполнительного органа политической войны (ПВЕ) Рекс Липер потребовал от СОЕ немедленно прекратить финансирование “Ивонны”, составлявшее 2500 золотых соверенов в месяц. Это лишило организацию средств и не позволило ей выкупить из тюрем своих арестованных членов, что до этого довольно регулярно практиковалось ими ранее. Однако, несмотря на провалы и сложности, греческое движение Сопротивления разрасталось.

Немцы постоянно наносили удары по партизанским силам и всячески старались удержать позиции в Греции даже после выхода из войны Италии, часть сил которой на Балканах обратила оружие против вермахта. Удачное расположение полуострова на Средиземном море позволяло по-прежнему нарушать судоходство союзников с греческих авиабаз, не менее важным являлись и поставки в рейх стратегических материалов. Балканы обеспечивали Германию 50 % нефти, 60 % бокситов, 24 % сурьмы и 21 % меди, поэтому потеря такого источника была почти равносильна сокращению военного производства на треть. Немцы провели ряд успешных контрпартизанских операций, причем в 1944 году использовали в них силы ЭДЕС. В обмен на снабжение стрелковым оружием и боеприпасами войска Зерваса помогли вермахту удержать стратегическое шоссе Янина — Арта и нанесли ряд ощутимых ударов по силам ЭЛАС. Относительно небольшая, однако хорошо организованная и прекрасно вооруженная с помощью англичан и немцев ЭДЕС превосходила по боевым возможностям более многочисленную, но практически лишенную поддержки извне и предоставленную собственной участи ЭЛАС. Протесты американцев по этому поводу не принесли каких-либо результатов, а Советский Союз не имел возможности снабжать ЭЛАС со своих баз. СССР неоднократно обращался к союзникам с просьбой предоставить ему право пользования аэродромом в окрестностях Бари, но до июля 1944 года согласия на это не получал. Следует отметить, что, несмотря на проволочки с принятием этого решения, оно все же было более похоже на союзнические отношения, чем полный и безоговорочный запрет Москвы на использование англичанами и американцами советских аэродромов для снабжения партизан в Польше и Чехословакии. Однако с точки зрения потребностей войны такая ситуация выглядела нонсенсом. Во многих случаях лишь действия отрядов Зерваса позволяли немцам удерживать коммуникации и получать снабжение со своих баз. Британцы закрывали на это глаза, понимая, что Германия в любом случае вскоре будет разбита, после чего поддержка антикоммунистических, пусть даже зачастую коллаборационистских сил окажется неоценимо полезной. После войны Зервас был вознагражден за свою антикоммунистическую деятельность и до сентября 1947 года возглавлял министерство общественной безопасности в коалиционном “правоцентристском” правительстве Максимоса.

В Албании к концу 1942 года действовали сотни партизанских групп и отрядов общей численностью 15 тысяч человек[157], и вскоре назрела необходимость их объединения. В июле 1943 года были созданы Национально-освободительная армия Албании (НОА) и ее главный штаб, что позволило постепенно усилить воздействие на противника. По этой причине итальянские и германские части регулярно проводили контрпартизанские операции, а в марте 1944 года в Тирану был передислоцирован 1-й батальон 3-го полка дивизии особого назначения “Бранденбург”. Осенью того же года для борьбы с партизанами и охраны портов в стране расположился усиленный батальон 2-го полка этой же дивизии, а в декабре “Бранденбург” сформировал очередное подразделение береговой охраны, взявшее под свой контроль все находившиеся в албанских портах итальянские корабли и суда с целью воспрепятствовать их выходу в море. Действовавшие в стране партизанские отряды принципиально разделялись на северные и южные, отличавшиеся не только районом дислокации, но и политической окраской. Характерным представителем первых являлся Абае Куни, поддерживавший бежавшего из страны монарха Ахмеда Бея Зогу и чаще воевавший против коммунистов, чем против оккупантов. Бесспорным лидером среди южных групп стал руководитель созданной в ноябре 1941 года компартии Албании Энвер Ходжа, получавший оружие как от Великобритании, так и от Советского Союза.

До оккупации Югославии СОЕ планировал работать по Албании из Белграда и даже успел направить в Тирану свою миссию во главе с подполковником Дэвидом Смайли, но этот шаг не принес положительных результатов. Следует отметить также, что слабость экономической базы страны весьма ограничивала список объектов для диверсионной деятельности групп Исполнительного органа специальных операций. Фактически интерес представляли лишь нефтепромыслы с трубопроводом, хромовые рудники и железнодорожный транспорт, отнесенные к списку объектов СОЕ. Впрочем, все попытки организовать на них диверсии закончились безуспешно. Общий список операций СОЕ в Албании включал в себя миссии Пуазон, Бэзин, Барьер, Си лайон, Си элефант, Си вью, Суифтер, Стэйбл, Бэльол, Дивиденд, Фигур, Кокскомб, Примус аут, Сэйплинг, Скоунс, Спинстер, Маззл, Ганмэн, Вертебре, Скалптор, Кливленд, Камерон, Примус и “Эллис”, часть из которых проводила основную работу в других странах, а часть осталась на стадии планирования. Самым же прискорбным для британцев обстоятельством стал провал их усилий установить свое руководство над албанским движением Сопротивления. В связи с этим была сделана еще одна попытка связаться с повстанцами, для чего в апреле 1943 года в Греции с парашютом высадился подполковник Нейл Маклин (не путать с Фицроем Маклином). Он приземлился в расположении частей ЭАМ и с их помощью перебрался через границу с соседней страной, однако никаких позитивных результатов достичь не смог. В Лондоне албанской секцией СОЕ руководил Филип Айк, за ряд специфических черт характера прозванный коллегами “Троцким”. В отличие от Греции, ситуацию в стране в значительной степени контролировало военное командование и разведывательные службы СССР, что позволило Москве в послевоенный период превозмочь влияние Запада. Вместе с Югославией Албания вошла в советскую орбиту, а Энвер Ходжа занял в ней практически все возможные руководящие посты.

“КРАСНЫЙ ОРКЕСТР”

Говоря о “Красном оркестре”, или, как этот термин зачастую неточно переводится с немецкого языка, “Красной капелле”, прежде всего следует иметь в виду, что сеть советской разведки с подобным кодовым обозначением никогда не существовала. На профессиональном сленге германской контрразведки оператор агентурного передатчика именовался “пианистом”, а их сеть, соответственно, “оркестром”, поэтому для условного обозначения оснащенных радиосвязью различных подпольных групп и разведывательных сетей немцы применяли аналогичные термины “Черный оркестр”, “Арденнский оркестр”, “Оркестр Шраммеля”, “Эттербекский оркестр” и так далее. Единственной структурой, все же имевшей совершенно официальное наименование “Красный оркестр”, являлась зондеркоманда, сформированная специально для выявления и нейтрализации советских агентурных сетей в период Второй мировой войны в Германии и Западной Европе. В связи с этим очевидно, что вынесенный в заголовок главы термин может использоваться лишь условно, в продолжение сложившейся многолетней традиции.

Совокупность разведывательных сетей и подпольных групп, обычно именуемая “Красным оркестром”, имеет еще одну особенность, заключающуюся в том, что ее границы совершенно не определены и произвольно трактуются почти каждым из исследователей. В наиболее расширенном виде к ней обычно относят группу нелегальных резидентур Разведывательного управления генштаба Красной Армии (РУ ГШ КА), а с февраля 1942 года Главного разведывательного управления (ГРУ), действовавших в предвоенный и военный период в Бельгии, Франции, Нидерландах и Швейцарии, отчасти объединенных общим руководством и финансированием, а также германскую организацию Харро Шульце-Бойзена — Арвида Харнака, сеть нелегального резидента РУ Ильзы Штебе (“Альта”) и ряд других антифашистских групп. Однако такая точка зрения явно слишком широка и свидетельствует о непонимании характера большинства из перечисленных агентурных сетей и подпольных организаций. Прежде всего, следует отметить, что германские группы, по преимуществу, не относились к системе военной разведки, причем это заблуждение не является случайным, а повторяет допущенную германской контрразведкой в 1941 году ошибку. Немцы полагали, что столкнулись с объединенной и разветвленной сетью, находившейся под единым управлением и координировавшей операции различных резидентур и подпольных групп. Даже после окончания войны эта версия продолжала поддерживаться такими видными в мире разведки фигурами, как бывший начальник СД-аусланд Вальтер Шелленберг, вспоминавший в своих мемуарах: “Эта сеть, насчитывавшая много нелегальных коротковолновых радиостанций, развернула свою деятельность от Норвегии до Пиренеев, от Атлантического океана до Одера, от Северного моря до Средиземного”[158]. Подобный взгляд на сущность “Красного оркестра” в первую очередь проистекал из убеждения в существовании глобального коммунистического заговора, в ходе осуществления которого любые действия связанных с СССР людей и групп априори считались интегрированной частью процесса, руководимого из единого центра. В разное время таковым объявлялись то Коминтерн, то ЦК ВКП(б). Однако для подобного заблуждения имелись и более веские и конкретные основания, отмахнуться от которых было просто невозможно. Например, один и тот же шифр использовался радистами в Бельгии и Германии, курьеры совершали поездки через границы различных государств, содержание некоторых дешифрованных текстов также указывало на взаимное переплетение агентурных аппаратов. Естественно, все это не являлось простым совпадением, но и не означало, что германские и швейцарские сети были тесно интегрированы с бельгийскими, французскими и голландскими. К монолитной группе следует отнести лишь нелегальные резидентуры РУ в Бельгии, Франции и Голландии, действительно связанные общим руководством, финансированием и в некоторой степени линиями связи, остальные же не могут быть с достаточными основаниями причислены к “Красному оркестру”. Например, группа Шульце-Бойзена — Харнака находилась на связи не у военной, а у внешней разведки, но это обстоятельство так и осталось неустановленным гестапо до самого конца войны. С “Красным оркестром” она практически соприкоснулась лишь один раз, оказавшийся для нее фатальным, а также некоторое время передавала полученные разведданные через границу рейха для отправки через передатчики в Антверпене и Брюсселе. То же можно сказать и о возглавлявшейся “Альтой” нелегальной резидентуре Ру. Весьма отдаленное отношение к “Красному оркестру” имеет и швейцарская сеть военной разведки, часто именуемая “Красной тройкой” по числу использовавшихся передатчиков.

С учетом взаимосвязи различных агентурных сетей, периодического использования общих шифров и радиопередатчиков, а также требований связноста изложения, в данной главе под условным обозначением “Красный оркестр” рассматриваются подчинявшиеся нелегальному резиденту “Отто” (Леопольду Трепперу) точки военной разведки в Бельгии и Франции, а также позднее включенные в состав его сетей бельгийская резидентура “Паскаля” (К. Л. Ефремова), французская резидентура “Гарри” (Анри Робинсона) и голландская сеть “Хильда” (Антона Винтеринка). Швейцарские и германские группы подробно рассматриваются в соответствующих главах.

После нападения Германии на Советский Союз служба перехвата и радиоразведки вермахта (функабвер) достаточно быстро установила наличие на контролируемой рейхом территории нескольких находившихся на прямой связи с Москвой агентурных передатчиков советской разведки. Пост в Кранце (Восточная Пруссия) в 03.50 26 июня 1941 года перехватал начинавшуюся позывными “KLK от РТХ”[159] не поддававшуюся вскрытию шифровку из 32 цифрогрупп. Было установлено, что радист располагался где-то на севере континентальной Европы, но пеленгаторы дальнего действия не были способны точнее засечь пеленг. Руководство германской контрразведки отнеслось к этому спокойно, поскольку возможность наличия советских агентов, в принципе, допускалась и была явлением вполне прогнозируемым и нормальным. Однако дальнейшее развитие событий оказалось достаточно шокирующим. В начале июля посты в Кранце и Бреслау засекли второй передатчик, работавший в самом Берлине, причем в непосредственной близости от штаб-квартиры фун-кабвера. Подполковник Ганс Копп заключил, что обе линии связи использовали идентачный шифр и относились к системе советской разведки, и это весьма встревожило Гейдриха, Мюллера и самого Гиммлера. Незадолго до этого рейхсфюрер СС доложил Гитлеру о полной очистке рейха от коммунистических подпольных организаций, сетей советской разведки и групп Коминтерна, которому в описываемый период немцы абсолютно незаслуженно уделяли особое внимание, и теперь ему нужно было как-то объяснить их появление в эфире. Тем временем передачи продолжались, к 21 октября специалисты функабвера засекли в Берлине три возможные точки, из которых они могли вестись. Группы гестапо были готовы при следующем же сеансе связи захватать радиста, но тот внезапно замолчал, что наводило на печальные размышления о возможном предательстве.

Радиоконтрразведке оставалось лишь продолжать контролировать эфир в Европе, и к ноябрю служба дальней пеленгации установила, что первый передатчик находится в Бельгии, на побережье между Гентом и Брюгге. На этом ее технические возможности заканчивались. Не имевший пеленгаторов в данном регионе Копп обратился к начальнику подотдела абвера III“ Ф” полковнику Иоахиму Роледеру с просьбой подключиться к обнаружению радиста методами оперативного поиска. 17 ноября, после тщательных прокладок пеленгов, он конкретизировал направленную в контрразведку заявку и уточнил, что искать агента-радиста следует в Брюсселе. Роледер полностью проникся важностью задачи и специально для ее решения направил туда из Гента своего сотрудника капитана Генри Фридриха Вильгельма Пипе (“Гарри”)[160].

Контрразведчик должен был действовать автономно от местного отделения абвера. Он прибыл туда под видом бизнесмена доктора Пипера, контора которого “Пипер импорт и экспорт” разместилась в здании на улице Рояль, 192, по случайному совпадению — на одном этаже с офисом фирмы “Симэкско”. Одновременно в Брюссель для взаимодействия с абвером в контрразведывательном поиске советского передатчика прибыла и небольшая зондеркоманда гестапо во главе с криминальным комиссаром и гаупштурфюрером СС Карлом Гирингом, которого направил в бельгийскую столицу лично начальник гестапо группенфюрер СС Мюллер. Зондеркоманда “Красный оркестр” пока не была сформирована, еще не родился и сам этот термин, но руководство органов безопасности рейха уже проявляло вполне объяснимую озабоченность брюссельской проблемой. Сама по себе единственная нелегальная радиостанция в Бельгии не вызвала бы такое беспокойство, поскольку немцы полагали, что в 1941 году там было весьма затруднительно собрать серьезную информацию, однако их весьма встревожило заключение руководителя дешифровальной секции функабвера доктора Вильгельма Фаука об идентичности брюссельского и берлинского шифров. Гитлер, которому в декабре 1941 года доложили об этой ситуации, категорически приказал разгромить советскую сеть в кратчайшие сроки, после чего на решение этой задачи были брошены значительные силы.

Тем временем функабвер засек в городе еще два передатчика. Теперь общее число выявленных линий связи достигло трех, что свидетельствовало о весьма значительном объеме проходящей через них информации. Советские агенты-радисты вели себя странно: выходили на связь почта каждую ночь, нередко их время работы на ключе достигало пята часов. Создавалось впечатление, что они либо ничего не знают о возможностях современной радиоконтрразведки, либо проходящая через них информация настолько важна, что ради ее доставки в Центр резидент может пожертвовать любым передатчиком и радистом. Кроме того, специалистов абвера и гестапо весьма удивлял и тревожил огромный массив информации, проходившей по всем трем линиям связи, но установить ее содержание они не могли, так как советский шифр оказался весьма стойким и никаким усилиям криптоаналитиков не поддавался. Попытки обнаружить нелегальную резидентуру агентурным путем также оказались безрезультатны, ожидать решения проблемы можно было лишь от радиоконтрразведки. К исходу года ее брюссельское подразделение получило значительно более совершенные пеленгаторы ближнего действия, с помощью которых положение всех трех передатчиков было установлено почта окончательно, однако не с точностью до одного дома. Чтобы не спугнуть советских разведчиков и не вынудить их преждевременно прекратить сеанс связи, немцы опасались выпускать громоздкие фургоны с пеленгаторами на патрулирование улиц в непосредственно прилегающих к радиоквартарам районах. Выход был найден в использовании переносных пеленгаторов, размещавшихся в небольших чемоданчиках. Переодетые в гражданскую одежду специалисты функабвера выглядели как обычные рабочие, и лишь при ближайшем рассмотрении обнаруживалась одна их общая особенность: у каждого к уху тянулся проводок, как в слуховых аппаратах.

Силы зондеркоманды и абвера были ограничены, поэтому Пипе принял решение не пытаться захватить все три передатчика одновременно, а нанести удар по самому активному из них, размещавшемуся в одном из трех домов по улице Атребатов. Проложенные пеленги сошлись на соседствующих номерах 99, 101 и 103, поэтому немцам предстояло провести сложную операцию с распылением имевшихся ресурсов. Ночью 13 декабря 1941 года возглавляемые Пипе 10 сотрудников тайной полевой полиции (ГФП) и 25 солдат вермахта одновременно вошли во все три дома и в среднем из них захватали значительно больше трофеев, чем ожидали. Там находились уругвайский гражданин Карлос Аламо, разговаривавший по-французски с заметным славянским акцентом, француженка Анна Верлинден и лежавшая в постели молодая и красивая женщина Рита Арну, а также разогретый передатчик и прекрасно оборудованная мастерская по изготовлению фальшивых документов, где, помимо прочего, имелись две подготовленные к вклейке фотографии неизвестных мужчин. Очевидно, хозяева конспиративной квартиры не предусмотрели выставление каких-либо сигналов опасности, поскольку утром в оставленную засаду попал человек с корзиной с убитыми кроликами, имевший документы на имя норвежца Альбера Десме. Он объяснил полицейским, что торгует вразнос и постоянно снабжает этот дом товарами, однако несколько найденных у него в карманах при обыске шифровок напрочь отметали невинную версию его появления. Чуть позднее в квартиру зашел еще один мужчина и громко поинтересовался у обитателей дома временем открытия расположенного напротив гаража. Задержавшим его полицейским он предъявил выданный немецкой полувоенной строительной “Организацией Тодта” специальный пропуск на имя Жана Жильбера, но немцев это не убедило, и они решили проверить подлинность документа. По телефону сотрудники Пипе выяснили, что задержанный не просто известен германским военным властям, но весьма ими уважаем и подлежит немедленному освобождению с извинениями. “Жильбер” откланялся и беспрепятственно ушел. Весь следующий год этого человека будут разыскивать по всей Западной Европе все германские спецслужбы, поскольку под этим прикрытием скрывался главный резидент РУ, руководитель почти всех сетей военной разведки в Бельгии, Франции и Голландии Леопольд Треппер (“Отто”), известный также под никогда ему официально не присваивавшимся псевдонимом “Большой Шеф”.

Описанный эпизод вошел в историю разведки под названием “провала на улице Ат-ребатов” и повлек за собой далеко идущие последствия. Они оцениваются по-разному, да и сама причина разгрома радиоквартиры не определена однозначно. Приведенная версия развития приведших к провалу событий является наиболее распространенной, но следует иметь в виду и другие предположения. Треппер винил в этом не столько пеленгацию, сколько безрассудность хозяйки квартиры Риты Арну, чье подозрительное поведение насторожило соседей и в конечном итоге повлекло за собой рейд контрразведки. Сменивший в дальнейшем Гиринга гестаповский контрразведчик Паннвиц впоследствии утверждал в советском плену, что истинной причиной провала стало легкомысленное поведение радиста Карлоса Аламо, в действительности офицера советской разведки М. В. Макарова. Трудно сказать, в какой степени оба этих фактора отразились на безопасности квартиры, но Макаров действительно оказался ее весьма слабым звеном. Он все больше забывал о требованиях конспирации, вел излишне свободный образ жизни, много времени проводил в барах, а однажды разбил свою автомашину, которую, кстати, резидент настоятельно не советовал ему приобретать из опасения привлечь внимание полиции. От серьезных неприятностей по служебной линии Макарова спасало его природное обаяние. “Отто” покровительствовал ему, прощал многие нарушения, и даже после аварии, когда разведчик полностью заслуживал отстранения от работы и откомандирования в Советский Союз, предоставил ему последний шанс на исправление. Заместитель резидента А. М. Гуревич (“Кент”) чувствовал исходившую от Макарова потенциальную опасность и требовал от Треппера избавиться от этого фактора риска, однако испытывавший к нему определенную личную неприязнь резидент пренебрег советом. Сам “Отто”, несмотря на страсть к конспирации, многолетний опыт подпольной работы и весьма изощренный ум, также допустил серьезную ошибку, объяснявшуюся, вероятно, отсутствием у него специального оперативного образования. Нарушив одно из основополагающих правил содержания радиоквартиры, резидент поселил там вместе с радистом шифровальщицу Софью Познанскую (“Анна Верлинден”, “Иозеф”) и оборудовал лабораторию по изготовлению фальшивых документов, в которой работал упоминавшийся ранее Абрам Райхман (“Фабрикант”), к тому же арестовывавшийся в 1938 году полицией. Конспиративная квартира на улице Атребатов постепенно превращалась в обычную явочную, причем не очень надежную. Уже отмечалось отсутствие в ней системы постановки сигналов, которые в случае опасности могли бы предупредить ее посетителей. Постепенно там вообще начали появляться абсолютно случайные люди. Макаров довольно регулярно приводил туда посторонних женщин, а у хозяйки квартиры, судя по позднейшим показаниям радиста резидентуры “Паскаль” Иоганна Венцеля, некоторое время проживал скрывавшийся капитан бельгийской армии, самоуверенный и хвастливый человек, пытавшийся обучать радистов работе на их передатчике. Совершенно очевидно, что при подобной постановке дела квартира была обречена на провал либо из-за нарушения требований конспирации, либо из-за грубейшего пренебрежения правилами безопасности радиосвязи.

Давид Ками

М. В. Макаров

Софья Познанская

Нельзя сказать, что такая ситуация не тревожила Треппера, и он периодически собирался исправить положение, но несколько раз откладывал решение этого вопроса. В конечном счете резидент все же наметил на середину декабря отправку в Париж Познанской и регулярно появлявшегося в квартире радиста-стажера, работника технического отдела французской компартии Давида Ками, а также принятие решительных мер к Макарову. Он опоздал всего лишь на несколько дней, но это позволило немцам захватать на улице Атребатов сразу несколько ключевых участников организации, вдобавок располагавших информацией, которую им вообще не следовало иметь. Радист был осведомлен об истинной роли коммерческого прикрытия резидентуры — фирмы “Симэкско” и знал большинство ведущих работников загранточки, шифровальщице были известны рабочие частоты передатчиков, позывные и расписание связи, хозяйка квартиры вообще знала слишком многое для простой работницы по обслуживанию и несколько раз выполняла курьерские функции. Большой неудачей для всей сети оказался арест Ками, представившегося Альбером Десме. В довершение всего в оставленную засаду попал сам резидент, и лишь самообладание и везение спасли его от немедленного ареста. Угроза провала сразу же нависла над французской сетью “Гарри” (Робинсона) и германскими группами, получавшими инструкции из Центра через курьеров с улицы Атребатов. Немецкие контрразведчики захватами на квартире около 500 зашифрованных текстов отправленных радиограмм, хранившихся там 24 часа, чтобы быть повторенными в случае некачественного приема Москвой.

Специалисты по криптоанализу немедленно занялись исследованием трофеев, однако сумели лишь определить, что тексты сообщений закрывались с помощью так называемой цифровой “решетки” с последующим перешифрованием по книге, причем, судя по некоторым особенностям текстов, французской. На этом их успехи закончились, поскольку система оказалась столь надежной, что без нужной книги все попытки прочесть шифровки были напрасными. Разочарованные офицеры абвера и гестапо отказались от помощи криптоаналитиков из функабвера и решили проводить дальнейшее расследование своими силами. Шифровальщица Познанская на допросах стойко молчала, а Макаров хотя и стал активно сотрудничать с немцами, но шифра не знал и поэтому, естественно, выдать его не мог. Давид Ками увел следствие на ложный путь весьма нестандартным способом. Он не стал дожидаться, пока немцы выяснят его принадлежность к ФКП, и сам для себя мгновенно разработал отступную легенду, назвавшись лейтенантом Антоном Даниловым, якобы совсем недавно прибывшим в Брюссель через Виши для оказания помощи резидентуре. Этот шаг сразу снял возможные вопросы относительно компартии, поскольку трудно было представить, что кто-нибудь в военное время сам может ложно назваться офицером-нелегалом вражеской разведки. Здесь следует отметать слабую работу как Центра, так и резидента, не подготовившего заблаговременно отступные легенды для своих работников.

У немцев оставалась еще хозяйка конспиративной квартиры Арну (“Джульетта”), от страха готовая на все, однако действительно не располагавшая никакой информацией относительно шифров. Тем не менее, она вспомнила названия нескольких книг, постоянно хранившихся в комнате Познанской, но сотрудникам доктора Фаука это почта ничего не дало. Вилла сменила хозяев, а Треппер сумел направить туда своих людей, негласно изъявших библиотеку до немцев. Централизованной библиотечной системы в тот период не существовало, и криптоаналитикам пришлось покупать книги у букинистов. При этом не было никакой уверенности, что Арну вспомнила обо всех книгах, и уж, безусловно, она не знала их конкретных изданий, различавшихся между собой расположением текста на страницах. Без этого поиски в огромном массиве печатного текста ключевого слова или фразы, изменявшихся с каждой новой радиограммой, были абсолютно бесполезным занятием. Криптоаналитикам помог случай. На полусгоревшем клочке бумаги они с трудом разобрали сохранившееся слово “Проктор”, которое явно не относилось к смысловой части текста, следовательно, было ключевым. Необходимо отметить, что выбор Познанской для шифрования текста имени собственного, тем более редкого и характерного, являлся крайне неудачным решением, поскольку давал весьма серьезную зацепку для определения нужной книги. Так и произошло. 17 мая 1942 года криптоаналитики наконец обнаружили искомое слово в книге Ги де Терамона “Чудо профессора Вольмара”, по которой были зашифрованы 120 радиограмм. Теперь оставалось лишь определить в тексте каждой из них индикатор, указывавший номера страницы, строки и слова в ней, после чего дальнейшая работа из поиска вслепую превращалась в рутинную операцию. Однако остальные радиограммы перешифровывались по книге Бальзака “Тридцатилетняя женщина”, а небольшая часть — по пьесе Адама Кукхофа “Тиль Уленшпигель”, что немцы так и не выяснили. В принципе, на этой стадии расследование могло зайти в тупик, если бы не вопиющая ошибка Центра. В одной из его радиограмм были указаны подлинные адреса трех участников берлинских групп военной и внешней разведок СССР. 14 июля 1942 года немцы прочли ее текст, причем содержащиеся в нем данные были настолько невероятны, что в гестапо первоначально даже не поверили криптоаналитикам и посчитали, что они ошиблись. Контрразведчики твердо знали, что подобная информация никогда, ни при каких обстоятельствах не должна уходить в эфир даже в зашифрованном виде, однако ошибкой это не являлось.

Для правильного понимания событий следует вернуться несколько назад и рассмотреть, что представляла собой сеть РУ ГШ КА в Западной Европе в 1941 году. История “Красного оркестра” десятки лет вызывает неослабевающий интерес вначале у разведчиков, а позднее у историков. Это объясняется не столько драматическим развитием событий и трагической судьбой большинства участников разведывательных организаций и подпольных групп, хотя сами по себе эти факторы достаточно примечательны, сколько информацией, к которой имели доступ советские агенты. Любая разведывательная организация представляет угрозу для противника лишь в той степени, в которой ее источники могут добыть секретные данные и своевременно передать их в свой центр, в случае же безуспешной деятельности любого из названных звеньев контрразведка без всякого риска может не обращать на резидентуру никакого внимания — вреда она не принесет. В условной сети “Красного оркестра” наиболее развитой оказалась расположенная во Франции специализировавшаяся по линии военно-технической разведки резидентура “Гарри”. Однако после быстрого падения Франции Центр изменил стоявшие перед Робинсоном задачи и сориентировал его в основном на изучение вопроса об использовании Германией захваченных французских ресурсов, а также на вербовку агентуры среди отправляемых на немецкие заводы французов. С 1940 года “Гарри” полностью специализировался по рейху. Его компактной, надежно законспирированной сети удавалось получать значительный объем требуемой информации и отправлять его в Москву по двум линиям связи. Кроме того, он имел доступ в правительственные круги и спецслужбы Виши. До сих пор основные источники резидентуры Робинсона не установлены достоверно, поскольку он последовательно и планомерно проводил политику сокрытия их от Москвы.

Резидентура “Отто” завершала стадию становления. К началу 1941 года она укрепилась, обеспечила легализацию своей деятельности и приступила к решению поставленных Центром задач. Фирмой-прикрытием сети служило открытое Треппером в Париже акционерное общество “Симэкс” с филиалом в Марселе, сотрудниками которого стали Лео Гроссфогель, Альфред Корбен, а также Робер Брейер. Удачей оказалось вербовка в 1940 году брата и сестры Василия Павловича и Анны Павловны Максимовичей, представленных “Отто” ответственным работником ФКП “Мишелем”. Эти происходившие из баронского рода эмигранты, дети генерала российской императорской армии, были настроены весьма патриотически, и после того, как Василий сам предложил свои услуги Трепперу, в котором безошибочно распознал советского разведчика, тот направил в Центр запрос о возможности привлечения их к деятельности резидентуры. Москва дала уклончивый ответ, разрешивший “Отто” принимать самостоятельное решение, но помнить об осторожности. В этой оговорке Треппер увидел не более, чем желание перестраховаться и возложить на него ответственность в случае возможного предательства или подставы контрразведки, и решил начать работу с Максимовичами. Брат и сестра (соответственно “Макс” или “Проф” и “Врач”) рвались к активным действиям, диверсиям, террористическим актам, и резиденту пришлось урезонивать их пыл и ориентировать на менее картинную, но более нужную в данный период работу по сбору информации. Василий переехал из Касселя в Париж и там установил интимные отношения с влюбившейся в него 44-летней немкой Маргарет Хофман-Шольц, которая ввела его в местные круги аристократов, в полном соответствии с классовой теорией общавшихся без особого разделения на национальности. Женщина в значительной степени подпала под его влияние, и Максимович целенаправленно внедрял ее на выгодные в разведывательном отношении посты: вначале в секретариат германской военной миссии, затем в службу расквартирования оккупационных войск, а потом на должность секретаря посла рейха в Виши Абетца. Собственные контакты Василия позволяли ему добывать в парижском штабе оккупационных войск информацию о дислокации частей вермахта на Западе и моральном духе в немецких частях. Анна руководила психиатрической клиникой и через свои контакты собирала данные о взаимоотношениях с Ватиканом, о внутренней политике Франции и о некоторых других аспектах обстановки. Существенным успехом Треппера явилось внедрение двух агентов на телефонную станцию, обслуживающую, в частности, отель “Лютеция”, в котором располагалось АСТ-Париж. Это позволило перехватывать многие переговоры его сотрудников со штаб-квартирой в Берлине. Резидент решил важную задачу установления сотрудничества с оккупационными властями и начал осуществлять через компанию “Симэкс” поставки для германской строительной “Организации Тодта”. По этому каналу он не только обзавелся пропусками для поездок в “свободную зону”, Германию и Бельгию, но и получал некоторую информацию о военных приготовлениях рейха. Еще одним агентом “Отто” во Франции являлась Кэте Фелькнер, сотрудница филиала ведавшей трудовыми ресурсами “Организации Заукеля”. Немало информации добывали источники в парижском бюро по организации досуга прибывающих на отдых фронтовиков. Тем не менее, несмотря на относительную ценность получаемых во Франции сведений, к непосредственным потребностям Советского Союза они имели весьма косвенное отношение, поскольку не позволяли получить информацию о военном потенциале рейха, его ресурсах и предполагаемых действиях на Востоке. Более того, резидентура по-прежнему не имела собственного передатчика ни в Бельгии, ни во Франции, и поддерживала связь с Центром через советское посольство в Виши, в частности, через военного атташе СССР генерала И. А. Суслопарова. Это обстоятельство было тем более вопиющим, что точка создавалась именно как резидентура связи, предназначенная для обеспечения ее для различных сетей в Западной Европе!

Для исправления ситуации Москва дала указание параллельной брюссельской резидентуре “Паскаля” помочь “Отто” в организации радиосвязи. Как уже указывалось, “Паскалем” являлся капитан Ефремов, единственный в “Красном оркестре” советский офицер с академическим образованием, прибывший в спецкомандировку в Бельгию 6 сентября 1939 года по документам финского студента Эрика Иернстрема. Его заместителем и одновременно радистом был весьма опытный и заслуженный человек Иоганн Венцель (“Герман”).

К. Л. Ефремов

Иоганн Венцель

Он начал работать на Разведупр еще в 1934 году, до 1937 года руководил подпольной группой на заводах в Руре, а затем уехал в СССР для учебы на курсах радистов. В сентябре 1937 года он прибыл в Бельгию, однако не сумел легализоваться и через месяц вынужден был уехать. В начале следующего года “Герман” появился в стране вновь, но уже нелегально, создал подчинявшуюся военной разведке и собиравшую информацию о военной промышленности Запада “группу Германа” и радиоточку, а после прибытия Ефремова стал его заместителем.

Жюль Жаспар

Положение остальных групп было не слишком прочным. Местная полиция с началом войны арестовала сотрудника резидентуры Избуцкого (“Боб”), выпущенного из тюрьмы, как ни странно, немцами после оккупации Бельгии. В это время Треппер в связи с отъездом в Париж передавал дела в Брюсселе прибывшему ему на смену в качестве резидента Гуревичу (“Кент”). Тот оценил состояние дел в ней как совершенно неудовлетворительное и в присутствии представителя РУ Большакова отказался принимать загранточку под свое руководство. Гуревич также написал мотивированный доклад в Центр, в котором указал, что в своих отчетах тщеславный “Отто” завысил возможности бельгийской сети, которую явно вели к провалу низкий уровень конспирации и неудачное общее построение групп.

“Кент”, кроме того, заявил, что по уровню подготовки совершенно не готов к работе резидента, поскольку имеет лишь некоторый опыт деятельности в Испании в качестве переводчика на подводной лодке С-4, в 1938 году прошел краткосрочную разведывательную подготовку и в следующем году отбыл в свою первую спецкомандировку. Он обратил внимание руководства на практику вербовки Треп-пером только членов еврейской секции компартии Бельгии, которые в случае нацистской оккупации из-за своей национальности неизбежно должны были переходить на нелегальное положение. Как известно, опасения Гуревича оказались вполне оправданными, но в августе 1940 года ему все же пришлось принять на себя руководство точкой. Немцы лишили резидентуру фирмы-прикрытия “Исключительный заграничный плащ”, секвестированной как принадлежащее евреям имущество. Ситуацию не спасло даже нахождение на посту директора компании бывшего консула в Индокитае и странах Скандинавии Жюля Жаспара, чистокровного бельгийца из весьма известной в стране фамилии и брата бывшего премьер-министра. Любопытно, что с началом блицкрига в мае 1940 года “Отто”, проживавший по документам Адама Миклера, подлежал аресту как лицо с немецкой фамилией. По этой причине ему пришлось скрыться, а проживавшие вместе с ним жена Люба и сын Эдгар эвакуировались во Францию на машине советского торгпредства в Брюсселе, откуда уехали в Советский Союз. Впоследствии “Кент” обвинял Треппера в том, что тот бросил семью и спрятался на квартире у своей любовницы Жоржи де Винтер, поэтому отправкой семьи “Отто” пришлось заниматься ему самому.

Перечисленные факты свидетельствуют, что обстановка в бельгийской и парижской резидентурах была далека от желаемой. На этом фоне весьма благополучно выглядели нелегальные резидентуры “Гарри” и “Паскаля”, но это их преимущество вскоре было утрачено. Нападение Германии на Советский Союз заставило резидентуру “Отто” активизировать усилия по сбору информации и заняться усиленной вербовкой источников, однако разведывательные возможности новых агентов были весьма ограничены, ценных среди них было мало. В тот же период Центр дал указание Суслопарову связать Треппера с Робинсоном, но это повлекло не те последствия, на которые рассчитывали в Москве. “Гарри” утратил автономию, и, хуже того, “Отто” связал его с важнейшими членами организации Хиллелем Кацем и Лео Гроссфогелем (“Андрэ”), а позднее и с сетью Ефремова, что с точки зрения требований конспирации являлось серьезной ошибкой. В результате вместо нескольких компактных и хорошо организованных загранточек образовалась одна громоздкая и трудно управляемая резидентура, ее различные агентурные сети и линии связи были слишком тесно связаны, а иногда и переплетались, что снижало безопасность до критического уровня.

Выполняя указание Центра, с 23 июня 1941 года Венцель приступил к обучению Гуревича и Макарова, и уже 7 июля прошел их первый сеанс радиосвязи с Москвой. Этот шаг оказался весьма своевременным, поскольку 30 июня марионеточное французское правительство разорвало дипломатические отношения с СССР и закрыло его посольство в Виши, оборвав эту линию связи. Центр лихорадочно пытался наверстать упущенное и к августу сумел обеспечить доставку в Париж передатчика. Работать на нем должны были радисты супруги Герш и Мира Сокол, из всех сотрудников резидентуры знакомые только с Гроссфогелем. Они были иммигрантами, уроженцами польских городов Белосток и Вильно, поэтому в Бельгии диплом Герша не признавался. После переезда в Брюссель ему как иностранцу не разрешили работать врачом, и дипломированному специалисту пришлось заняться разъездной торговлей медикаментами. Мире повезло несколько больше, после окончания курса в брюссельском университете она получила степень доктора социологии и некоторое время работала секретарем одного из депутатов парламента. Оба супруга в 1935 году вступили в коммунистическую партию, в результате чего три года спустя их выслали из страны, как иностранцев, нарушивших запрет заниматься в Бельгии политической деятельностью. Соколы уехали в более терпимую Францию, Гирш вступил в Иностранный легион, однако после разгрома армии был демобилизован. Постепенно захватываемая нацистами Европа становилась весьма опасной для пребывания евреев, поэтому в 1940 году супруги обратились в посольство СССР с просьбой о предоставлении им советского гражданства и позволении переехать в Советский Союз. Кто-то из второстепенных служащих консульского отдела уверил Соколов, что специальности врача и доктора социологии не слишком востребованы в Советском Союзе, и им лучше будет приписать себе рабочие профессии, чтобы вернее получить положительный ответ. Они последовали совету и указали в анкетах, что Герш является мастером по ремонту радиоаппаратуры, и это коренным образом изменило их судьбу. Военный атташе генерал Суслопаров сообщил супругам, что их просьба будет удовлетворена, но вначале они должны помочь родине в стране пребывания. Соколы получили псевдонимы “Руеско” и “Мадлен”, помещение и фальшивые документы, а немного позже и кустарно собранный передатчик, недостаточный по мощности для поддержания связи с Москвой. По этой причине с февраля 1942 года супруги вели радиообмен с советским посольством в Лондоне, откуда их сообщения по магистральной линии связи направлялись в Центр. Радисты не имели доступа к шифрам, эта работа была поручена обслуживающей их передатчик шифровальщице Вере Аккерман.

Бельгия являлась подлинным трамплином для будущих участников “Красного оркестра”, оттуда многие из них перебирались в другие страны. До начала Второй мировой войны в ней находился и Антон Винтеринк (“Тино”), затем создавший в Голландии агентурную группу “Хильда”, бывший функционер голландской коммунистической партии, имевший прочные связи с ее руководителем Антоном Гулузом и партийными подпольными структурами. В группу входили Марти Ванденхоек, Эдуард Вандерципен, Вильгельм Веллер, Элизабет Депельсинер, Иоганн Лютерван, Жан и Жанна Оттен, Ирма Сальво, Хендрикс Смит, Жозефина Ферхимст, Якоб Хиллболлинг и другие.

После 22 июня 1941 года советская разведка столкнулась с прискорбным фактом обрыва связи с агентурой на территории рейха, ранее осуществлявшейся через дипломатические представительства. До начала войны ее поддержание с помощью личных контактов или тайниковых операций представлялось менее рискованным, чем использование нелегальных радиопередатчиков. Контрразведывательные возможности советской внешней разведки в Германии были достаточно сильны, в особенности благодаря прикрытию ее операций высокопоставленным сотрудником гестапо агентом “Брайтенбах” (Вилли Леманом), естественно, не распространявшемуся на контроль за эфиром. Такая ситуация породила некоторую успокоенность, и предпринятые в самый канун войны меры к исправлению положения не успели достичь своей цели. На территории рейха без связи оказались нелегальная резидентура РУ Ильзы Штебе (“Альта”) и работавшие по линии внешней разведки подпольные антифашистские группы Харро Шульце-Бойзена — Арвида Харнака, Ганса-Генриха Куммерова и другие. Связь требовалось срочно восстановить, особенно с учетом их крайне высоких разведывательных возможностей и острой ситуации на фронтах. НКГБ вообще не располагал какими-либо возможностями в этом отношении, и руководство его 1-го управления не без долгих колебаний решилось обратиться к коллегам из Ру. Риск состоял в том, что военные получали доступ к данным об агентах внешней разведки и могли переманить их к себе, однако в критической ситуации следовало подняться над ведомственными интересами.

Военные разведчики рассмотрели запрос “ближних соседей” и приняли решение взяться за проведение операции, а заодно и восстановить связь со своей “Альтой”. Лучше всего для выполнения этого рискованного и сложного задания подходила брюссельская точка, резидент которой “Кент” располагал легальными возможностями и достаточной мотивировкой для поездки в Германию. Его уругвайский паспорт на имя Винсента Сьерра позволил воспользоваться политикой рейха, не просто разрешавшей, а даже поощрявшей создание в оккупированной Европе фирм, обеспечивающих торговлю, особенно внешнюю, часто с вовлечением в нее германских предприятий. Однако иметь статус гражданина нейтрального государства для этого было недостаточно, серьезная проблема заключалась в финансировании, причем требовались не только немалые средства, но и легализация источника их поступления. На помощь вновь пришел случай. В начале 1940 года Гуревич поселился в одном из брюссельских пансионатов, где его соседями оказались беженцы из оккупированной Чехии миллионеры супруги Зингер, их сын со своей женой и дочь Маргарита с мужем, венгерским предпринимателем Барча. В апреле венгр умер, и молодая женщина осталась вдовой с 8-летним сыном на руках. Отец весьма переживал за ее судьбу, в особенности после отказа детей последовать за ним в США, куда он сумел добыть визы и собрался переехать с женой. Подружившийся с “Кентом” Зингер знал разведчика как уругвайского бизнесмена и очень уважал его, поэтому незадолго до отъезда попросил стать опекуном Маргариты и распоряжаться оставленными ей немалыми средствами, требовавшими управления и контроля. Чех пообещал также передать “Кенту” свои контакты в бельгийских деловых кругах, что оказалось неожиданным и весьма приятным сюрпризом. Гуревич немедленно согласился, не последнюю очередь по причине любви к Маргарите Барча, причем взаимной. И когда ему срочно понадобились деньги для организации фирмы-прикрытия, женщина немедленно дала их и порекомендовала надежных и уважаемых бельгийцев для укомплектования руководящего состава компании. Так брюссельская резидентура вновь обрела “крышу” в виде учрежденного “Кентом” открытого акционерного общества “Си-мэкско”, президентом которого стал “Винсент Сьерра”. Постепенно у фирмы появились филиалы в Париже, Берлине, Праге и Марселе, что полностью легализовало перемещения курьеров и денежных средств.

Следует отметить, что с финансовой точки зрения “Симэкско” вместе со своим парижским “двойником” “Симэкс” оказались едва ли не самыми удачными предприятиями советской разведки в период войны. Их суммарная чистая прибыль, после вычета расходов не только на открытую деятельность компаний, но и на содержание нелегальных резидентур в Бельгии, Голландии и Франции, составила в 1941 году 1616 тысяч франков, а в 1942 году — 1641 тысячу. При этом с 1 июня по 31 декабря 1941 года расходы брюссельской загранточ-ки достигли 5650 долларов США, в которых Центр всегда учитывал свои затраты и выплачивал содержание агентам и сотрудникам, парижской — 9421 доллар. Содержание резидентуры в Брюсселе с января по май 1942 года обошлось в 2042 доллара, в Париже — 2414, в Марселе — 810. С 1 мая Москва перешла на исчисление во франках, и с этого момента по 30 сентября французская сеть стоила 593 тысячи франков, бельгийская — 380 тысяч, марсельская точка обошлась в 185 тысяч. Указанные суммы не включали непредвиденные выплаты на оперативные нужды. Оклады всех работников европейских резидентур с 22 июня 1941 года равнялись 100 долларам в месяц, а до этого были выше и дифференцировались. В 1939 году “Отто” получал 350 долларов, после отъезда семьи — 275, “Кент”, “Хемниц” и “Андрэ” — вначале по 175, затем по 225[161].

Финансовое положение и деловые контакты “Симэкско” с партнерами, основным из которых являлась “Организация Тодта”, вполне оправдывали поездку Гуревича в Берлин, и 24 августа 1941 года Центр дал ему указание лично отправиться в германскую столицу по трем указанным адресам, связаться с Штебе, вручить ей свой шифр и оговорить условия связи. С 26 октября по 5 ноября резидент находился в Германии и выполнил это весьма опасное задание, восстановив связь германских групп с Центром. “Кент” удачно избежал внимания гестапо и встретился не только с радистом “Альты”, но и с Шульце-Бойзеном и Харнаком. Подробности этой поездки рассматриваются в главе, посвященной рейху, здесь же следует лишь отметить, что она позволила Центру получать значительный объем информации первостепенной важности из Германии по радио, а также через курьеров, направлявшихся по линии связи Берлин — Брюссель — Москва. Вообще же к концу года Центр принимал радиограммы от резидентуры “Кента”, “Паскаля” (3 линии связи) и “Отто” (2 линии). Однако этот успех таил в себе значительную потенциальную опасность, исходившую от содержавшихся в радиограммах Москвы адресов советской разведки в Берлине, позывных и расписаний связи. В случае дешифровки эти сведения полностью раскрывали перед германской контрразведкой всю берлинскую структуру РУ и внешней разведки, оставляя агентов и подпольщиков абсолютно беззащитными. Как уже указывалось, 14 июля 1942 года именно это и произошло.

Но еще раньше немцы нанесли удар по остаткам резидентуры “Кента”. Абвер и гестапо совместно допрашивали захваченных разведчиков и исследовали материалы, находившиеся в лаборатории по изготовлению фальшивых документов. Эта последняя линия оказалась весьма перспективной, поскольку уровень фальшивок оказался столь высоким, что способные достичь его специалисты (“сапожники”, на сленге разведки) были буквально наперечет. Одним из подозреваемых оказался Райхман, уже знавший всех основных работников загранточки и располагавший обширной информацией, совершенно не нужной для его непосредственной деятельности. Все это время Центр оставался в неведении о произошедшем на улице Атребатов провале, о котором Треппер доложил лишь 1 февраля 1942 года. К этому времени Пипе выяснил у местных полицейских, кого именно они считают способным на организацию производства фальшивок, и предъявил Рите Арну для опознания несколько их фотографий. Как указывалось ранее, Райхман уже арестовывался в 1938 году и потому находился в числе главных подозреваемых. Хозяйка квартиры на улице Атребатов знала его под именем Адаш и немедленно опознала, после чего Пипе начал искать подходы к объекту разработки. От нее же немцы получили адреса участника Сопротивления Доу и одного из ключевых членов сети Исидора Шпрингера (“Ромео”), не отработанных, однако, контрразведкой должным образом. Следует отметить, что для Шпрингера это был уже второй случай буквально чудесного спасения от захвата, а первый произошел 13 декабря 1941 года, наутро после разгрома радиоквартиры на улице Атребатов. Треппер успел перехватить “Ромео”, направлявшегося туда с подробным планом Антверпенского порта в кармане. Промах Пипе был немалым, поскольку Шпрингер, знакомый с “Отто” еще со времени его пребывания в Палестине, играл в сети крайне важную роль. В 1933 году ему пришлось бежать из рейха в Бельгию, где он занялся торговлей бриллиантами, но основным занятием “Ромео” по-прежнему оставалась подпольная деятельность. Он успел поучаствовать в гражданской войне в Испании, а затем руководил небольшой собственной сетью достаточно успешно работавших агентов.

Исидор Шпрингер

Главной своей удачей германская контрразведка первоначально считала арест радиста Макарова, чье поведение на допросах различные исследователи оценивают по-разному. Многие полагают, что он отнюдь не молчал и сразу же стал сотрудничать со следствием, в частности, раскрыл “Кента” и описал его внешность. По некоторым данным, Гиринг сумел сам идентифицировать “Карлоса Аламо” по показаниям захваченных еще перед войной в Чехословакии советских агентов, описавших своих однокурсников по разведшколе, однако такая версия вызывает серьезные сомнения. Тем не менее, достоверно установлено, что именно руководитель мобильного отделения зондеркоманды занимался разработкой радиста и вел ее в достаточно дружеском ключе. Гиринг страдал раком горла в неоперабельной стадии и пытался продлить жизнь неумеренным курением и пьянством, следуя странному совету врача, убедившего его, что такие средства задерживают развитие опухоли. В связи с этим и с учетом любви Макарова к спиртному они часто выпивали вместе, ведя внешне дружеские беседы. Немец узнал, что захваченный радист ранее был летчиком, после чего для установления психологического контакта даже на некоторое время увез его в свой берлинский дом и поселил там вместе со своим сыном, тоже бывшим пилотом, лишившемся руки в воздушном бою. Трудно сказать, в какой степени все это помогло привлечению Макарова на сторону следствия. Существует версия о том, что самый существенный толчок поиску дал именно он, опознав на предъявленных фотокарточках из захваченной лаборатории “Отто” и “Кента”. Не кто иной, как “Хемниц” назвал их соответственно “Большим шефом” и “Маленьким шефом”, и эти прозвища в дальнейшем употреблялись немцами в ходе поиска и расследования разведчиков, хотя сами они никогда не использовали подобные термины применительно к себе и даже далеко не сразу поняли, что они относятся к ним. Следует, впрочем, отметить, что огульно обвинять Макарова в выдаче немцам всех известных ему секретов, по меньшей мере, несправедливо. Радист был прекрасно осведомлен о прикрытии нелегальной резидентуры и имел все возможности обратить внимание следствия на подлинный характер фирмы “Симэкско”, однако совершенно очевидно, что он этого не сделал, поскольку Пипе узнал о ней только от Райхмана после его ареста в 1942 году.

Тем временем “Отто” начал принимать меры по локализации разгрома радиоквартиры и спасению оставшихся на свободе членов сета, проявив при этом незаурядную энергию и находчивость. Первым делом на юг, в “свободную зону” отправился “Кент”, арест которого мог нанести организации наибольший урон, а его место в официальном руководстве фирмой занял Назарен Дрейи. Резидент планировал даже отправить Гуревича обратно в СССР, но тот, по словам Треппера, отказался из-за боязни, что в Москве всю ответственность за произошедший провал возложат на него. Вероятно, его опасения были более чем оправданы, однако уехать из Бельгии ему было совершенно необходимо, и он отправился через Париж на юг Франции, где германская контрразведка пока не могла действовать свободно. Спецслужбы Виши даже арестовывали слишком бесцеремонных германских агентов, поэтому опасаться прямого захвата абвером или гестапо не приходилось. Следующим пунктом маршрута “Кента” должен был стать Алжир. К несчастью, уехавшая вместе с Гуревичем Маргарита Барча отправилась в Париж вместе с любовницей Райхмана Мальвиной Грубер и, не зная ничего о двойной жизни своего спутника, простодушно поделилась с ней информацией о планах переезда в Марсель, не видя в этом ничего секретного. Вскоре ее наивная откровенность самым злосчастным образом скажется на судьбе и этой пары, и множества других людей.

Провал радиоквартиры на улице Атребатов являлся первым этапом в неизбежном разгроме резидентуры, хотя ни Треппер, ни Центр пока еще не предвидели всех его губительных последствий. Предпринятые “Отто” меры не привели к желаемому результату ввиду слишком широкой осведомленности некоторых обитателей квартиры в вопросах, их прямо не касающихся, а также из-за не прерванных вовремя контактах с арестованным в 1938 году Райхманом. “Сапожник”, надежность которого была заведомо невысокой, знал, что уехавший в Марсель Гуревич продолжал пользоваться старыми документами на имя Винсента Сьерра. Треппер неизвестно почему был убежден в прочности прикрытая резидентуры и не свернул вовремя операции “Симэкско”, чем подставил ее работников под неизбежный удар. О фирме знал и арестованный Макаров, и не могло быть уверенности в его способности сохранить это в секрете. Кроме того, проинформированный “Отто” в успокоительном тоне, и к тому же лишь 1 февраля 1942 года, Центр допустил еще одну, весьма грубую ошибку, дав указание передать остатки разгромленной группы “Кента” “Паскалю”. Это немедленно поставило под угрозу расшифровки его достаточно хорошо законспирированную и весьма успешно работавшую резидентуру. В своих мемуарах Треппер не пожалел черной краски для Ефремова. В частности, он утверждал, что основным занятием “Паскаля” было не добывание разведывательной информации, а укрепление собственной безопасности, однако это не соответствует действительности. Резидентуру Ефремова можно рассматривать как одну из наиболее успешно действовавших загранточек РУ в первой половине войны, и она оставалась такой до слияния с резидентурой “Отто”. Это же относится и к включению в нее французской резидентуры “Гарри”.

Теперь основные операции “Красного оркестра” переместились на территорию Франции, где его подразделения пока не были затронуты арестами и действовали с полной отдачей. Первый провал радиоквартиры произошел в июле 1942 года, когда пеленгатор полиции по поддержанию порядка (орпо) засек в пригороде Парижа Мезон-Лаффитт работу передатчика Соколов. Здесь следует, кстати, отметить абсолютно нерациональную децентрализованность выделения и использования пеленгаторных установок радиоконтрразведывательны-ми службами рейха. Ими располагали функабвер, гестапо, СД, орпо, ФА, абвер и некоторые другие ведомства, что в итоге существенно снижало отдачу от использования дефицитной техники. Однако именно в этот раз немцам не помешало ничего, и в ночь с 9 на 10 июля Герша и Миру захватила группа криминалькомиссара Генриха Райзера, что послужило прологом к летней серии арестов в различных странах. Некоторые полагают, что их радиоквартиру выдал не выдержавший пыток Давид Ками, в свое время обучавшийся там работе на ключе, но, по всей видимости, это не соответствует действительности. Вероятнее всего, провал явился результатом случайной пеленгации. Оба радиста, попавшие на этот пост из-за неверно указанных в анкете данных, оказались одними из наиболее героических и трагических фигур “Красного оркестра”, они героически вынесли все изощренные пытки и не проронили ни слова. Герш Сокол к концу истязаний весил лишь 37 килограммов и принял мученическую смерть, будучи разорван натравленными на него собаками. Его жену отправили в лагерь, где она вскоре умерла от истощения. Радисты прикрыли собой разведывательную сеть, принадлежащую стране, гражданами которой они не являлись ни единого дня.

Арест супругов не прошел незамеченным, и Треппер успел эвакуировать в Лондон шифровальщицу Веру Аккерман и двоих друзей четы Сокол, а также сумел убрать из квартиры улики, хотя это нисколько не помогло арестованным. Немцы знали, что захваченный передатчик поддерживал связь с Лондоном, и вначале полагали супругов радистами французского Сопротивления или СОЕ, но криптографы, хотя и не сумели прочесть тексты французских радиограмм, обратили внимание на совпадение их ключа с брюссельским. Стало ясно, что радиоконтрразведка столкнулась с еще одним звеном разветвленной советской сети, что весьма встревожило немцев, не знавших, какие еще сюрпризы им следует ожидать. Судя по всему, именно это и явилось толчком к формальному созданию в июле 1942 года зондеркоманды “Красный оркестр”. Ставшее впоследствии знаменитым название возникло не сразу. Когда капитан Пипе обсуждал с руководителем отделения абвера в Брюсселе подполковником Дришлером кодовое обозначение операции, тот предложил “Русский оркестр”, однако Пипе настоял на “Красном оркестре” как лучше звучащем. Название прижилось и стало применяться не только к возглавлявшемуся Гирингом и Пипе мобильному отделению, но и к структурам в Берлине и Франции. Вообще же решение о создании крупной зондеркоманды было принято на совещании у рейхсфюрера СС Гиммлера с участием начальника функабвера Тиле, Шелленберга, Мюллера, Канариса и начальника контрразведки абвера фон Бентивеньи. Общим руководителем зондеркоманды был назначен руководитель группы IVA гестапо (противники режима — марксисты, коммунисты, реакционеры и либералы, меры против саботажа, общая безопасность) старший правительственный советник Фридрих Панцингер. Мобильным отделением по-прежнему руководил Карл Гиринг, берлинским — начальник группы по борьбе с саботажем криминальный советник Хорст Копков, позднее возглавивший зондеркоманду по расследованию покушения на Гитлера 20 июля 1944 года, а образованным в октябре 1942 года парижским филиалом — криминальный комиссар Райзер. Зондеркоманде придавались 25 следователей, группы дешифрования и перехвата.

Германскую контрразведку тревожила не только обстановка в Брюсселе и Париже, но в еще большей степени активность агентов-радистов в самой Германии. После успешного завершения сложнейшей миссии “Кента” ожил передатчик в Берлине, однако работал он настолько нерегулярно, что засечь пеленги на него никак не удавалось. В середине июня 1942 года пост перехвата в Кранце вновь засек возобновление передач из Брюсселя, причем без особого труда, поскольку радист работал на ключе практически каждую ночь по много часов подряд. Капитан Пипе немедленно воспользовался таким немало удивлявшим его легкомыслием советского агента-радиста. Тем не менее, окончательно установить дислокацию передатчика было достаточно сложно: из опасения спугнуть объект немцы не направляли в район поиска пеленгаторные фургоны, а носимая в чемоданах аппаратура давала большую погрешность из-за проходившей там же высоковольтной линии электропередач. Члены зондеркоманды несколько ночей патрулировали улицы в гражданской одежде с поддельными бельгийскими документами, постоянно опасаясь встречи с собственными патрулями и рас-конспирирования операции. Интересно, что их документы изготовил Райхман, не подозревавший, для кого он выполняет очередную работу. Рейды дважды срывались из-за встреч с полицией и солдатами люфтваффе из расположенных по соседству казарм, но 29 июня дом, из которого велись передачи, был наконец установлен. В 3 часа ночи 15 прикомандированных летчиков блокировали квартал с обоих концов, а 10 офицеров тайной полевой полиции ворвались в квартиру радиста. Он оказал вооруженное сопротивление и попытался уйти по крышам, однако в итоге был пойман под перевернутой ванной. Им оказался Иоганн Венцель из резидентуры “Паскаля”.

Захват радиста произошел непосредственно во время сеанса связи, поэтому около передатчика лежали радиограммы. Среди них был листок с записанными открытым текстом цифрами производства в Германии танков и боевых самолетов и потерь вермахта на Восточном фронте, полученными от некоего “Коро”. Пипе сразу же оценил всю важность этих данных и сопоставил их с найденными в лаборатории на улице Атребатов подлинными бланками центрального аппарата абвера. Картона вырисовывалась столь удручающая, что он немедленно бросил все дела и отправился в Берлин к полковнику Роледеру для обсуждения создавшейся ситуации. На ближайшем самолете свободных мест не оказалось, поэтому капитан поехал в столицу рейха на машине, постоянно опасаясь, что по дороге с ним что-либо произойдет, и его чемоданчик с документами попадет в чужие руки. Он был настолько взвинчен, что когда часовой на входе в здание абвера на улице Тирпицуфер, 74/76 потребовал предъявить содержимое чемоданчика, Пипе выхватил пистолет и пригрозил застрелить его на месте, если только он попытается хотя бы издали взглянуть на бумаги. Бегло просмотревший их содержание Роледер тоже весьма встревожился и отправился к Бентивеньи, тот повел Пипе к Канарису, а потом все они вместе отправились к начальнику штаба верховного командования вермахта (ОКБ) генерал-фельдмаршалу Кейтелю.

Тем временем Гиринг в Брюсселе проверил Венцеля по учетам гестапо и установил, что тот находится в розыске с 1933 года, после чего немедленно перевел его в лагерь, где возможности по обработке арестованного были значительно выше, чем в тюрьме. “Герман” продержался до августа, пребывая в полной уверенности, что коллеги по сети заметили факт его захват и сообщили о нем в Центр. Потом он со спокойной совестью выдал шифр и дал согласие на радиоигру, для руководства которой из Берлина срочно вызвали начальника группы радиоигр гестапо Томаса Амплетцера. Собственно, Венцель не ошибся. Стрельба на улице, внезапное прерывание сеанса связи и исчезновение радиста однозначно свидетельствовали о том, что произошло, и 15 июля “Паскаль” доложил в Москву о провале радиоквартиры. Однако контроль за безопасностью связи в центральном аппарате ГРУ явно оставлял желать лучшего. На внезапность появления радиста в эфире после столь длительного перерыва и поступившего от Ефремова сигнала об опасности просто не обратили внимание, и это при том, что Центр сам предупредил группы в Бельгии и Франции об опасности полного разгрома сети! С этого момента действия ГРУ вообще не имели разумного объяснения. Все расчеты Венцеля на поступление в центральный аппарат сведений о компрометации шифра и его аресте оказались беспочвенными. В Москве тревожное сообщение “Паскаля” просто сочли ошибочным и, как ни в чем ни бывало, продолжили связь с “Германом”. По содержащейся в радиограммах информации зондеркоманда одного за другим стала выявлять участников различных ветвей “Красного оркестра”. Бельгийская группа погибала.

Капитан Пипе параллельно проводил расследование еще по одной параллельной линии, разыскивая хозяина обнаруженной на улице Атребатов лаборатории, и вскоре случай помог отыскать его. Он узнал от лейтенанта Бедикера из контрразведывательного отделения брюссельского абверштелле о полицейском инспекторе Матье, продававшем немцам фальшивые удостоверения личности для их бельгийских информаторов. Пипе встретился с этим агентом и выяснил, что он прекрасно знает разыскиваемого им Райхмана, у которого и приобретает удостоверения для абвера по тысяче франков за штуку. Именно изготовленные им документы находились у группы контрразведчиков, арестовавших Венцеля в ночь с 29 на 30 июня 1942 года. Пипе знал, что Матье работает на немцев по убеждению, и решил не арестовывать Райхмана, а взять с помощью полицейского все действия “сапожника” под плотный контроль. Замысел реализовался даже успешнее, чем предполагал капитан. В мае 1942 года Райхман попросил Матье спрятать чемодан, поскольку, по его словам, он был “слишком горячим”[162], чтобы держать у себя. Полицейский предложил для этой цели свой гараж, Райхман с готовностью согласился. На следующий день Матье сообщил об этом Бедикеру, тот доложил Пипе, и при проверке в чемодане был обнаружен коротковолновый передатчик. Эксперты установили, что он идентичен захваченному на улице Атребатов и, без сомнения, принадлежит советской разведке. Они не ошиблись. Указание спрятать аппарат Райхман получил от Ефремова, и теперь из трех бельгийских передатчиков один был захвачен немцами на улице Атребатов, второй находился под их контролем в гараже Матье, и лишь третий, расположенный где-то в Остенде, пока ускользал от их контроля.

Плотное наблюдение за Райхманом не приносило результатов в течение двух месяцев, но в конце июля поставленная немцами ловушка сработала весьма удачно. Незадолго до этого Матье сообщил “сапожнику” о возможности добывать подлинные удостоверения личности, чем немало обрадовал его, поскольку даже прекрасно изготовленная фальшивка всегда менее надежна по сравнению с настоящим документом. Незадолго до этого “Отто” дал Ефремову указание добыть ему бумаги на другое имя, и когда Райхман доложил об открывшейся возможности не подделывать документы, а через свой контакт в полиции за деньги получать подлинные, “Паскаль” с энтузиазмом ухватился за это предложение. Несмотря на академическое образование и специальную разведывательную подготовку, резидент проявил удивительную легковерность и не выразил никакого сомнения в отношении столь соблазнительной перспективы. Он доложил об удачной возможности Трепперу, но тот немедленно и категорически запретил использовать этот канал. Однако передавший это указание “сапожнику” Ефремов не обладал в глазах Райхмана должным авторитетом и не смог добиться его выполнения. Положение с дисциплиной в бельгийской резидентуре явно оставляло желать лучшего, но “Паскаль” усугубил ситуацию и пошел еще дальше. Он заказал себе новое удостоверение личности и по требованию Матье передал ему свою фотографию. Райхман настолько доверял бельгийцу, что даже объяснил, что на снимке изображен не кто-нибудь, а сам руководитель группы коммунистических агентов! Дальнейшее развитие событий не заставило себя ждать, и 30 июля немцы арестовали заказчика удостоверения, которого полицейский через Райхмана каким-то образом уговорил лично получить его. Захваченный предъявил находившиеся в полном порядке документы на имя финского студента Эрика Иернстрема, изучающего химию в местном политехническом институте. Звонок в генеральное консульство Финляндии полностью подтвердил все сказанное задержанным, оставалось лишь объяснить, зачем он заказывал поддельное удостоверение и почему он не знает ни слова по-фински.

Гиринг спешно доставил в полицейский участок Венцеля, и тот опознал в “Иернстре-ме” своего руководителя, с некоторого времени возглавлявшего сеть советской разведки в Бельгии. “Красный оркестр” получил особенно сильный удар, поскольку Ефремов предпочел пыткам сотрудничество с врагом, и хотя некоторые исследователи отрицают это, факты свидетельствуют об обратном. Прежде всего, он обратил внимание немцев на любовницу Венцеля Жермену Шнайдер (“Шметтерлинг”, “Одетта”), которую Гиринг после первоначального допроса отпустил, поверив в ее непричастность к тайной деятельности “Германа”. Ефремов знал о том, что Шнайдер была членом ФКП и совершала курьерские поездки из Бельгии в Германию, и немедленно указал контрразведчикам на их промах, хотя мог просто промолчать. Он также сам уговаривал ее раскрыть местонахождение “Большого шефа”, но Жермена сделала вид, что не понимает, о чем идет речь. В действительности она сумела предупредить “Отто” об опасности, и тот дал ей указание исчезнуть и укрыться в Лионе. Однако ее документы на подлинную фамилию создавали немалую угрозу, поэтому в ожидании изготовления новых она пока оставалась на конспиративной квартире в Париже. В поисках исчезнувшей женщины немцы решили захватить ее мужа Франца Шнайдера, которого нашли опять-таки с помощью Ефремова. Он обратился к находившемуся пока на свободе, но под плотным наблюдением Райхману, все еще не догадывавшемуся, что вся его деятельность на протяжении длительного времени была абсолютно прозрачной для немцев, что Ефремов сотрудничает с ними, и что Матье является их агентом. Поэтому полицейский легко смог выполнить указание Пипе и через “сапожника” вызвал Франца на встречу с “Паскалем”, где его арестовали. Однако это не принесло контрразведчикам никакой пользы, поскольку Шнайдер понятия не имел о том, где в данное время скрывается его жена. Когда на очередную встречу не явилась и Жермена, Пипе ошибочно решил, что Матье расшифрован, а Райхман просто пытается выиграть у абвера время для побега. После этого “сапожника” немедленно арестовали, и хотя он сразу же заявил о готовности сотрудничать, зверски избили. Экзекуцию прекратил лишь случайно вошедший Пипе, после этого эпизода добившийся у Гиринга согласия в дальнейшем допрашивать Райхмана только в его присутствии. От Ефремова абвер знал о важнейшей роли арестованного в организации и практически сразу получил от него информацию о фирме-прикрытии резидентуры “Симэкско”. Узнав адрес компании, Пипе в первый момент решил, что Райхман неудачно пошутил и намекает на то, что ему известно место дислокации его группы и подлинный характер компании “Пипер импорт и экспорт”. Однако капитан тут же понял, что произошло простое совпадение, и догадался, почему ему были смутно знакомы лица, запечатленные на двух захваченных в лаборатории на улице Атребатов фотоснимках: он часто сталкивался с этими людьми на лестничной площадке и при этом раскланивался с ними! На допросах Райхман и его арестованная любовница, чешка Мальвина Грубер раскрыли бывшего президента “Симэкско” уругвайца Винсента Сьерру как “Маленького шефа”, то есть руководителя советской разведывательной организации в Брюсселе под псевдонимом “Кент”, передавшего свои полномочия “Паскалю”. Они же сообщили имя его любовницы Маргариты Барча, отбывшей вместе с ним во Францию.

К этому моменту операции резидентуры под прикрытием руководимой новым президентом Назареном Драйи “Симэкско” были уже свернуты, и наблюдение силами группы абвера III“ Н” не принесло ощутимых результатов. Значительно более полезной оказалась информация, полученная Пипе от старшего офицера германского комиссариата в Брюсселе, сообщившего, что подлинный хозяин фирмы проживает во Франции и лишь иногда появляется в помещениях “Симэкско”. На предъявленных ему снимках с улицы Атребатов офицер опознал и этого человека, и Сьерра. Было очевидно, что операции в Бельгии пора сворачивать и перебираться в Париж, тем более, что к этому времени Ефремов раскрыл последний оставшийся передатчик в Остенде. 28 августа немцы арестовали работавшего на нем радиста Августина Зезее, который, в отличие от своего руководителя, не выдал никого и ничего. Но этого и не требовалось. “Паскаль” сообщил, что более линий связи у бельгийской сети нет.

Показания Ефремова позволили также разгромить голландскую сеть “Хильда”, впервые попавшую в поле зрения немцев после пеленгации ее нелегального передатчика еще в марте 1942 года. Ее руководитель Антон Винтеринк имел одну линию связи с Центром и поддерживал контакты с бельгийской группой через курьеров Мориса Пепера (“Вассерман”) и Германа Избуцкого (“Боб”, “Люнетт”). Ефремов раскрыл обоих, и 10 августа зондеркоманда арестовала их. Пипе предварительно просил содействия у руководителя абвера в Голландии Германа Гискеса, однако тот ничем не смог помочь ему, поскольку был слишком занят проведением своей грандиозной операции “Нордпол”. Он знал о советском передатчике, но игнорировал его, обращая свое внимание только на радистов СОЕ, СИС и голландского Сопротивления, поэтому Пипе пришлось опираться лишь на силы полиции.

Герман Избуцкий

Захваченные курьеры повели себя по-разному. Избуцкий отказался сотрудничать с немцами и был замучен в концлагере, но Пепер оказался менее стойким и выдал руководителя “Хильды” Винтеринка, связником с которым он являлся. По указанию гестапо он назначил “Тино” встречу 20 августа в одном из городских кафе, и когда тот был арестован прямо в зале, возмущенные посетители едва не отбили его у гестаповцев, лишь угрозой оружия проложивших себе дорогу к выходу. Доставленного в гестапо Винтеринка избивали так, что даже привычный к подобным сценам Пипе не выдержал этого зрелища и ушел из здания. “Тино” сломили довольно быстро, вероятно, потому, что примененные к нему меры были особенно жесткими. Не все могли повторить молчаливый подвиг Герша и Миры Сокол, но арестованных трудно винить в этом, особенно учитывая, что их руководители не позаботились о разработке для них надежных отступных легенд. По показаниям Винтеринка немцы арестовали 12 (по другим данным, 17) агентов и изъяли передатчик, и хотя 9 человек чудом сумели ускользнуть и предупредить Центр об опасности, резидентура “Хильда” погибла. Винтеринк в течение некоторого времени использовался немцами в радиоигре с ГРУ, но, судя по всему, в Москве разгадали ее.

Антон Винтеринк

Помимо “Хильды”, в Нидерландах действовали и другие агентурные группы советской военной разведки. Одну из них возглавлял Даниэль Гулуз, с помощью радистов Августа Йоханнеса ван Проозди и Яна де Лара поддерживавший две линии связи с Центром и передававший по ним радиограммы бельгийской резидентуры. Вторая агентурная группа была образована еще в 1940 году из немцев-эмигрантов и возглавлялась Альфредом Кнехелем, а информацию добывала от своих находившихся в рейхе источников. Позднее групповод также отбыл в Германию, где продолжил нелегальную работу. Кнехель не имел ни радиста, ни передатчика и был вынуждена установить горизонтальную связь с группой Гулуза, однако летом 1942 года она оборвалась. Для восстановления контакта с ГРУ в Нидерланды по линии сотрудничества с СОЕ (операция “Пикэкс”) был заброшен связник, 63-летний пастор Ян Вильгельм Крюйт. Несмотря на возраст, он добровольно прошел полный курс обучения в Лондоне, прекрасно освоил не только технику агентурно-оператавной работы, но и парашютное дело и вызывал уважение всех обучавшихся вместе с ним курсантов. В Голландию он вылетел 22 июня 1942 года вдвоем с еще одним агентом, разбившимся при приземлении в пригороде Гааги, о чем пастор не знал. Выданный практа-чески сразу же после высадки Крюйт мужественно попытался покончить с собой, проглота в капсулу с ядом, однако тюремные врачи промыли ему желудок и спасли. Он категорически отказывался отвечать на вопросы о спрыгнувшем вместе с ним с самолета агенте до тех пор, пока следователь не сказал ему, что этот человек разбился насмерть. Крюйт попросил показать ему тело и признал, что погибший был его сыном. Немцы разрешили пастору участвовать в церемонии погребения, после чего расстреляли его. После Крюйта ГРУ также в рамках операции “Пикэкс” забросило в страну еще одного связника. Приземлившийся с парашютом 30 ноября 1942 года капитан П. Кузнецов под именем Франца Кунха должен был проникнуть в Германию и отыскать там Кнехеля, однако с учетом повышенного и неоправданного риска отказался от этого и продолжил работу на месте. До 28 июля 1943 года он руководил созданной им самим небольшой агентурной группой, но провалился и при задержании успел застрелиться.

Все эта детали стали известны намного позднее, а пока ГРУ в очередной раз проигнорировало поступавшие сигналы тревоги и продолжало веста радиообмен, попавшись на игру зондеркоманды. Руководители разведки не вняли ни направленному Робинсоном 25 сентября сообщению о провале “Паскаля”, ни предложению Треппера от 1 ноября прекратить связь с ним и с голландским передатчиком. Поразительная слепота Центра не исчезала. “Отто” получил ответ, что его информация сочтена вредной, и что данные об аресте Венцеля и Ефремова ошибочны. Москва настолько запуталась в ситуации, что 4 февраля 1943 года даже сделала выговор “Паскалю” за дезинформацию ГРУ относительно судьбы Венцеля (речь шла о радиограмме резидента, отправленной до его ареста). В результате этого советская военная разведка от 6 до 7 месяцев получала дезинформацию, а немцы арестовали более 100 человек, из которых не менее 70 являлись действительными разведчиками или участниками коммунистических подпольных групп. За период своей деятельности зондеркоманда захватила восемь передатчиков, из которых использовала в радиоигре шесть (станции Хемница, 1 Ааскаля, 1 ино, 1 ермана, затем Кента и Отто).

Угроза вплотную нависла над резидентурами в Париже и Лионе. Криптоаналитики также действовали весьма оперативно и ежедневно раскрывали от 2 до 3 радиограмм, постепенно приближаясь к полному прочтению перехваченных ранее текстов. Теперь ни Бельгия, ни Голландия более не представляли угрозу для немцев, и подразделения зондеркоманды “Красный оркестр” плотно занялись Германией и Францией. Однако Центр пребывал в иллюзии относительно безопасности своих агентов и продолжал направлять им инструкции с информацией, обрекавшей на гибель все новые группы. Одним из таких эпизодов стало поручения Венцелю 17 сентября 1942 года встретиться на станции метро в Потсдаме с курьером и взять у него материалы для передачи в СССР. Это позволило контрразведке установить глубоко законспирированного советского агента Ганса Генриха Куммерова (“Фильтр”), с 1933 года руководившего антифашистской группой и работавшего на строго засекреченной испытательной базе, где в глубокой тайне производились новые, перспективные виды вооружения. Правда, окончательно засветил его все же не Венцель, а другой направленный из Советского Союза связник, после чего в декабре 1942 года “Фильтра” арестовали. Таким же путем контрразведка установила еще одного курьера, Клару Немитц, в результате негласного наблюдения за которой была разгромлена целая группа антифашистов из шести человек. Провал последовал и в Гамбурге, где 18 и 20 октября гестапо ликвидировало паспортную лабораторию, секретное убежище агентуры и арестовало семь человек. Германские события подробно рассматриваются в соответствующей главе.

С октября 1942 года мобильное отделение зондеркоманды “Красный оркестр” практически полностью перебазировалось в Париж, который Гиринг и Пипе верно определили как важнейший участок работы советской агентуры после разгрома ее бельгийской и голландской сетей. Контрразведчики совершенно не имели представления, кого и где им предстоит искать, они имели лишь одну зацепку: имя Жана Жильбера, которым, судя по всему, должен был пользоваться “Большой шеф” — главный резидент советской военной разведки в Западной Европе. В попытках найти его немцы привезли в Париж Райхмана и Грубер и приказали им использовать все свои связи и возможности для поиска разведчика. Они рассылали на все известные им основные и запасные конспиративные адреса сообщения с просьбой к “Большому шефу” выйти с ними на связь. Такие послания еще более насторожили Треппера, поскольку он знал, что этот термин никогда не использовался в оперативной переписке и вообще был изобретен одним из провалившихся членов его сети. Пипе и Гиринг установили также, что некоторые деловые письма направлялись из брюссельской фирмы “Симэкско” в парижскую компанию “Симэкс” и вполне резонно предположили наличие связи между обоими предприятиями, а Ефремов на вопрос немцев о “Симэксе” однозначно охарактеризовал его как прикрытие нелегальной резидентуры. С сентября 1942 года по запросу Пипе группа III “Н” АСТ-Париж взяла под контроль все телефонные и почтовые каналы связи фирмы. Многие письма из Брюсселя направлялись на имя секретаря франкобельгийской торговой палаты Симоны Фелтер, и по этому следу Райхман обратился к ней с все той же просьбой связать его с Жильбером. “Отто” действительно пользовался тогда документами на это имя, поэтому Фелтер не рискнула навлечь на него и себя подозрения, отрицая это знакомство. Она пообещала найти его и действительно сообщила Трепперу о подозрительном визите. Встреча все же была назначена, но когда Симона явилась на нее ранее оговоренного времени, обстановка вызвала у нее отчетливое чувство опасности. Она успела уйти и предупредить “Отто” о своих подозрениях, а поскольку Треппер никогда не рисковал попусту, он послушался. Засада провалилась.

Тем временем Гиринг сделал то, с чего ему следовало бы начать сразу после получения первой информации о подозрительном характере “Симэкса”, а именно проверил записи в государственном реестре предприятий. Там в качестве директора фирмы значился Жан Жильбер, а одним из акционеров был Лео Гроссфогель, о котором немцы уже знали со слов все того же Ефремова. Однако фирма “Симэкс” не только не была замечена ни в какой сомнительной деятельности, но являлась одним из наиболее уважаемых и надежных поставщиков вермахта во Франции. Офицер безопасности и по связям с гестапо интендантского управления гаупштурмфюрер СС Вильгельм Николаи в самых лестных выражениях охарактеризовал Жильбера и опознал его по фотографии. Узнав о том, что его дифирамбы фактически были адресованы региональному резиденту советской военной разведки в Западной Европе, гаупштурмфюрер испытал настоящий шок и попытался загладить свой промах. Николаи желал всемерно помочь работе зондеркоманды, но, не будучи специалистом в контрразведке, перестарался: не дожидаясь истечения срока пропуска “Жильбера” в интендантство, он направил ему уведомление с просьбой прибыть для его продления. Треппер занимался нелегальной работой не первый десяток лет, и подобная неуклюжая попытка лишь подтвердила его подозрения о том, что противник вышел на “Симэкс”. Однако резкое исчезновение неминуемо сразу же провалило бы прикрытие, а “Отто” требовалось время для эвакуации некоторых людей и добывания наличных денег для финансирования дальнейших операций. Следует отметить, что в рассматриваемый период положение Треппера было не из лучших, поскольку Центр упорно отказывался верить его сообщениям о провале Винтеринка, Венцеля и Ефремова, а это означало, что в любой момент на их контролируемые немцами передатчики может поступить какая-либо информация, дающая ключ к его розыску.

Пипе все еще полагал, что “Жильберу” неизвестно о попытках зондеркоманды разыскать его и о расшифровке “Симэкса”, поэтому он попытался заманить руководителя фирмы на коммерческую приманку. По просьбе капитана Николаи предложил служащей “Симэкса” Лихониной сделку на поставку необработанных алмазов на сумму в 1,5 миллиона рейхсмарок, что теоретически не могло не заинтересовать руководителя компании. При этом фиктивные бизнесмены, под видом которых выступали Гиринг и Пипе, настаивали на том, что желают подписывать контракт только с самим Жильбером. Для непосвященного это требование звучало вполне естественно, поскольку цена вопроса была весьма велика, но Треппер знал, что заманчивое предложение является составным элементом оперативной комбинации по его поимке. Собственно, в этот период обе стороны играли в своего рода игру, делая вид, что им ничего неизвестно о противнике. Однако если немцам требовалось просто не спугнуть резидента и заманить его в ловушку, то положение “Отто” было намного сложнее. Он изображал неведение, пытаясь оттянуть время и позволить работникам резидентур в Париже, Лионе и Марселе раствориться и уйти на нелегальное положение. Именно поэтому он не мог просто исчезнуть, и по его указанию Лихонина сообщила “бизнесменам”, что шеф лечит сердечное заболевание на водах в Спа. Туда немедленно отправилась группа гестаповцев, но Треппера в городе, естественно, не оказалось. “Отто” тянул время. Лихонина вновь объяснила начинавшим терять терпение немцам, что директор Жильбер вместе с ней прибудет для переговоров в Брюссель, однако из вагона она вышла одна и объяснила встречавшим, что шеф еще не полностью готов и отправил ее впереди себя. Пипе и Гирингу оставалось лишь сделать вид, что они верят этому объяснению, и изобразить разочарование отложенной сделкой, как на их месте повели бы себя любые коммерсанты. В это же время в розыске “Отто” также активно использовали и Ефремова. Он послал в Центр радиограмму с якобы полученной из германских источников информацией о том, что шифры резидентуры могут быть скомпрометированы, а это требует срочного обсуждения с “Большим шефом”. Однако Москва ответила уклончиво, и эта попытка также провалилась.

“Жильбер” являлся не единственной целью зондеркоманды, почти с таким же усердием немцы разыскивали “Кента” — по их терминологии, “Маленького шефа”. Мальвина Грубер вспомнила о планах Маргариты Барча, которую она сопровождала в Париж, перебраться в Марсель, то есть в недосягаемую для германской полиции и контрразведки “свободную зону”. Это было и в самом деле так, но “Отто” планировал отправить их затем в Алжир, что, однако, осуществить не удалось. Как известно, в ноябре 1942 года в ответ на вторжение союзников в Северную Африку рейх разорвал перемирие с Францией и оккупировал юг страны, в том числе и Марсель. Теперь поиск “Маленького шефа” мог осуществляться без досадных помех, и 12 (по другим данным, 9) декабря Гуревич и Барча были найдены, арестованы и отправлены в Париж. Из-за латиноамериканского паспорта “Винсента Сьерры” арест “Кента” пришлось согласовывать по дипломатической линии с посольством Уругвая во Франции. Вначале арестованный отказался что-либо говорить, и его вместе с Маргаритой увезли вначале в Брюссель, а затем в Берлин для дальнейшей обработки. Ожидавшая ребенка женщина оказалась уязвимым местом разведчика, согласившегося сотрудничать с зондеркомандой в обмен на хорошее отношение к ней и позволение видеться. У “Кента” обнаружили принятую радиограмму с ключом к шифру “Гарри”, однако отсутствовали расписание связи и позывные для “Отто”, не были известны даже частоты, на которых должны были передаваться его радиограммы. Дело в том, что из соображений безопасности прием и передача велись на разных частотах, и даже перехватив адресованное радисту сообщение из Центра, ответ на него следовало искать в эфире заново. Более того, нередко эта частота до установления связи была неизвестна даже самому радисту и передавалась ему непосредственно при начале сеанса радиообмена, причем обычно она кодировалась, то есть полученные значения подлежали изменению на заранее оговоренную величину. Однако по неизвестной причине Москва внезапно решила поменять частоты радиообмена с “Отто” и сообщила ему новые, передав их через один из контролируемых зондеркомандой передатчиков, как это ни невероятно, открытым текстом. Впрочем, в истории “Красного оркестра” аналогичных промахов разведки было столько, что некоторые исследователи были убеждены в наличии в центральном аппарате ГРУ германского агента, хотя это и не соответствует действительности, во всяком случае, согласно опубликованным материалам. Немцы с недоверием отнеслись к полученной информации, а в особенности к способу ее передачи, и для проверки сообщили, что частоты приняты в искаженном виде. Центр повторил сообщение, передав новое, расширенное расписание для связи с Москвой и напрямую, и через Лондон, после чего Гиринг убедился в его подлинности.

Все это стало началом конца французских групп. Предвидевшие такое развитие событий Треппер, Гроссфогель и Кац решили законсервировать около 50 членов французской сети, снабдить их новыми документами и рассредоточить по стране. Сам же “Отто” собрался скрыться радикально, добыв подлинное медицинское свидетельство о своей смерти и приготовив могилу, на которой спустя некоторое время должен был появиться памятник ему. Марсельская и лионская группы также планировали вывести в резерв менее законспирированных работников, чтобы продолжить работу в глубоком подполье компактным составом.

Альфред Корбен

Тем временем в Париже произошло событие, совершенно не предусмотренное ни Пипе, ни Гирингом. Во время их пребывания во Франции временный руководитель филиала зондеркоманды Карл Юнг решил отличиться и 19 ноября арестовал управляющего “Симэксом” Альфреда Корбена и совершенно не имевшего отношения к делам разведки переводчика фирмы, русского эмигранта Владимира Келлера. На допросах у них стремились выяснить только местонахождение “Большого шефа”, и единственным методом отыскания истины были избиения. Вслед за ними арестовали весь штат “Симэкса”, за исключением Лихониной, и жену Корбена Марию, которую пока держали под домашним арестом. Приехавший 23 ноября Гиринг также подключился к допросам женщины и совершенно запугал ее, заявив, что ее муж Альфред замешан не в операциях на черном рынке, как ранее заявлял Юнг, а в шпионаже. После этого Пипе пришлось арестовать весь штат филиалов “Симэкско” в Марселе и Лионе. В последнем его руководителем и одновременно местным резидентом был Шпрингер (“Ромео”). Вместе с ним под арест попала и давно разыскиваемая любовница Венцеля Жермена Шнайдер. Аналогичная судьба постигла и брюссельскую “Симэкско”, руководитель которой Драйи успел скрыться, но все остальные оказались застигнутыми врасплох, причем большинство сотрудников даже не подозревало о тайной стороне деятельности их предприятия. Итак, к 23 ноября 1942 года все нелегальные резидентуры в Марселе, Париже, Лионе и Брюсселе лишились своих прикрытий.

Увенчался успехом и поиск “Большого шефа”. Мария Корбен вспомнила, что “Жильбер” как-то назвал ей имя и адрес своего дантиста, и немцы, совершенно не надеясь на успех, оставили в клинике засаду. В это время “Отто” заканчивал последние неотложные дела перед переходом на полностью нелегальное положение и решил заодно проверить состояние своих зубов. Он записался на прием вместо отказавшейся от визита пациентки, поэтому фамилии резидента в журнале не оказалось. Врач вначале забыл об этом и не мог ответить на запрос немцев относительно Жильбера, однако потом вспомнил, что назначил ему сеанс лечения на 24 ноября, после чего разыскиваемого почти год “Отто” захватили прямо в зубоврачебном кресле. Вслед за ним в течение месяца зондеркоманда сумела арестовать Каца, Гроссфогеля, Василия и Анну Максимович, всех их агентов и Робинсона.

К безмерному удивлению немцев, захваченный резидент сразу же начал сотрудничать с ними, однако исследователи весьма расходятся в версиях относительно побудительных причин этого, содержания показаний и дальнейшего развития событий. Согласно воспоминаниям самого Треппера, он не выдал ничего, что не было бы уже известно либо зондеркоманде, либо абверу, либо гестапо, и попытался захватить инициативу в свои руки, показав, что с ним нельзя обращаться так же, как с рядовым агентом. Чтобы сразу же снять вопрос о выдаче шифра, резидент заявил, что люди его уровня не работают с подобными материалами, для этого существуют шифровальщики или радисты. Задачей захваченного “Отто” было переиграть немцев, а для этого следовало прежде всего установить их подлинные намерения.

На этом уровне Пипе уже не был допущен к ведению следствия, и далее его осуществлял Гиринг. Он сразу же заявил арестованному, что, собственно, не слишком уж и нуждается в его помощи, поскольку и так ведет радиоигру с Москвой через передатчики Венцеля, Винтеринка и теперь уже и Гуревича. Гестаповец продемонстрировал ему три толстых тома перехваченных и дешифрованных радиограмм, которыми обменивались радисты с Центром, подчеркнув, что в одной из папок, озаглавленной “Большой шеф”, содержались сообщения, однозначно свидетельствовавшие о возникшем в последние месяцы недоверии Москвы к “Отто”. Гиринг заявил, что главной целью его зондеркоманды является поиск путей заключения сепаратного мира между Германией и Советским Союзом, для чего требуется надежный и авторитетный посредник либо из разведки, либо из компартии, и “Отто” как нельзя лучше подходит для этой роли. Однако операция уже начата, и отказ Треппера участвовать в ней ничего не изменит, а лишь усугубит положение арестованного. Гестаповец сообщил, что “Кент” уже задействован в радиоигре. Через его передатчик якобы шла дезинформация о приобретенном источнике в дипломатических кругах, зондирующем почву для заключения сепаратного мира между Германией и Великобританией. Эта операция преследовала двоякую цель: во-первых, посеять зерна недоверия между союзниками, во-вторых, подтолкнуть СССР к более активным переговорам, если они, как рассчитывал Гиринг, начнутся по каналу “Отто”, поскольку Москва не пожелает, чтобы Лондон ее опередил.

По словам Треппера, он сразу же почувствовал, что противник стремится провести комбинацию, получившую название “Большой игры”. Резидент усмотрел две ее главные цели: спровоцировать раскол среди союзников и одновременно выйти на передатчик ФКП для последующего захвата центрального комитета партии. Было совершенно ясно, что прямой и недвусмысленный отказ в сотрудничестве приведет лишь к более или менее скорой, но, безусловно, героической смерти, на которую резиденту идти совершенно не хотелось. Чтобы хоть немного уравнять шансы, он выбрал линию поведения, убеждающую немцев в его особой значимости и исключительной роли. Прежде всего он заявил, что убежденность руководителей зондеркоманды в том, что они контролируют все его линии связи с ГРУ, не основывается на знании реального положения дел. В качестве примера он привел имевшуюся в деле радиограмму Москвы, предписывавшую ему выйти на связь с “Кентом”, и обратил внимание на то, что распоряжение осталось невыполненным. Учитывая установленную в разведке строгую дисциплину, тем более в военное время, версия Треппера о том, что он имел свой, особый канал связи, а указанная радиограмма являлась не более, чем проверкой безопасности основного канала, выглядела вполне убедительно. Еще один сделанный им ход был действительно весьма удачным и сразу же вводил его отношения с зондеркомандой в некоторые рамки. Гиринг утверждал, что способен осуществить операцию “Бэр”, как официально стала именоваться “Большая игра”, и без помощи “Отто”, создав своего рода “эффект присутствия” арестованного резидента с помощью подконтрольных радиопередатчиков. Однако тот заявил о наличии в Западной Европе параллельной и независимой контрразведывательной организации, в функции которой входит периодический скрытый контроль за резидентурами и сетями. Треппер утверждал, что без предъявления его воочию зондеркоманда не сможет убедить Центр в пребывании резидента на свободе, и несколько поколебал уверенность Гиринга в том, что гестапо сохраняет контроль над ситуацией. Теперь “Отто” видел свою основную задачу в доведении до сведения ГРУ подлинной информации об обстановке, в частности о факте проводимой с ним через ряд передатчиков радиоигры. Для ее решения требовалось постепенно войти в доверие к немцам и найти пути достижения своей стратегической цели.

Однако некоторые, не слишком доброжелательно, а иногда и прямо враждебно настроенные по отношению к Трепперу исследователи утверждают, что побудительным мотивом его действий явилась обыкновенная трусость, и что именно его предательское поведение стало причиной ареста многих соратников. В качестве примера приводятся истории с Гроссфогелем и Робинсоном. В отношении первого из них утверждается, что вскоре после ареста “Отто” дал немцам выход на давно разыскивающуюся ими Симону Фелтер, которая после захвата зондеркомандой 16 ноября назначила Гроссфогелю встречу на следующий день в кафе, где он и был пойман. Кроме того, многие полагают, что Треппер дал Гирингу адрес итальянского гравера Медардо Гриотто, у которого Робинсон часто встречался с одним из своих агентов. Однозначно дать заключение о достоверности или ложности этих утверждений невозможно, однако совершенно ясно, что немецкие специалисты по агентурно-оперативной работе и радиоиграм не были столь наивны, чтобы постоянно и во всех вопросах проигрывать даже столь изощренному ветерану тайной войны как Треппер. Судя по всему, ему пришлось уплатить немалую цену за усыпление бдительности немцев, и мы уже никогда полностью не узнаем, какую именно. Достоверно установлено, что первой жертвой на этом пути стал безгранично доверявший ему Хиллель Кац, давний соратник резидента еще по периоду пребывания в Палестине. Треппер вызвал его на контакт на станцию метро, где тот и был арестован, однако ветеран коммунистического подполья оказался несгибаемым борцом и наотрез отказался разговаривать с гестаповцами. Он не изменил линию поведения даже после заявления “Отто” о наставшей поре “смены знамен”. Немцы постоянно пытали Каца, вырвали ногти, а Юнг вдавил арестованному в глаза стекла его толстых очков, изрезав веки и чудом не повредив склеры. Пытки были особенно жестокими, поскольку зондеркоманда полагала арестованного связником с ФКП и надеялась выйти через него на центральный комитет партии.

С позиций наших дней невозможно однозначно придти к выводу, стоила ли затеянная Треппером контригра таких жертв, сам же он охотно признает лишь ее выигрышную часть, всемерно открещиваясь от обвинений в выдаче коллег. Он излагает совершенно иные версии ареста Каца, Гроссфогеля и Робинсона, которые отчасти, возможно, и верны. Весьма вероятно также, что все эти люди фактически были уже обречены, и сам по себе акт их формальной выдачи Треппером не имел иного значения, кроме психологического. Точно проверить это невозможно, но ясно и то, что далеко не одна только забота о личном спасении двигала “Большим шефом” в его собственной “Большой игре”. Утверждать так могут лишь не понявшие всю сложность и многоплановость характера этого неординарного и весьма неоднозначного человека, для которого некоторые вещи были значительно важнее, чем жизнь. Свою первую и главную задачу он видел в информировании Центра о происходящих событиях. На протяжении уже нескольких месяцев Треппер отмечал определенное недоверие к себе со стороны руководства разведки, в частности, к своей информации о провалившихся радиоквартирах и работающих под немецким контролем линиях связи, которая постоянно опровергалась. Поэтому он начал тайно готовить в своей комнате-камере письменный отчет, занося заметки на добытый им рулон бумаги. Записи делались на смеси иврита, идиша и польского языков, чтобы в случае их обнаружения выиграть хотя бы некоторое время, требующееся немцам для отыскания трех переводчиков. Парадоксальным образом в это время интересы Гиринга, желавшего связать “Отто” с руководством компартии, совпали с его собственными планами, поскольку отчет о работе сети и рекомендации можно было передать в Центр только по партийным каналам. Тем временем зондеркоманда через передатчик “Кента” сумела убедить Москву в необходимости связаться с представителем ФКП “Мишелем”, однако встреча не состоялась, хотя и была назначена: Гуревич не знал, что согласно договоренности с Треппером, от назначенных даты и времени контакта необходимо было отнять два дня и два часа. Аналогичная история произошла и с руководителем радиосетей ФКП Фернаном Пориолем (“Дюваль”). Заблаговременно продуманная предосторожность не только спасла его в тот момент от ареста, но и укрепила подозрения партийного руководства о произошедшем провале. Не увенчалась успехом и попытка перевести связь с ФКП от Треппера на Гуревича. В отправленной через его передатчик радиограмме “Кент” утверждал, что “Отто” стал ненадежен, и запрашивал полномочия на самостоятельную связь с руководством партии. Центр резонно ответил, что в этом случае не стоит ставить компартию под угрозу, и запретил это. Тогда Гиринг решил использовать Райхмана и отправил его к установленной связной ФКП Жюльетте Муссье. “Фабрикант” также не знал конспиративные детали процедуры контакта и провалил его. Любой связной с партией, за исключением Треппера или Каца, в подтверждение своих слов должен был предъявить Жюльетте маленькую красную пуговицу, а поскольку Райхман этого не сделал, то связная ответила ему, что не узнает его и никаких связей с коммунистами не имеет. Догадавшийся о важности личного контакта Гиринг решил отправить к ней Каца, но согласился сделать это лишь при условии получения распоряжения от самого “Отто”.

Включившийся в игру Треппер проинструктировал Каца на идише и незаметно сумел сообщить ему, что Жюльетта должна пообещать попытаться установить связь, однако ничего не гарантировать. Кац успешно выполнил поручение, и на состоявшейся через восемь дней второй встрече получил от ФКП ответ. Коммунисты требовали личного прибытия к ним Треппера. Поскольку все иные варианты отпали, Гирингу пришлось согласиться. Он планировал отправить по каналам ФКП информацию для передачи в Москву о нанесенном по сети “Красного оркестра” сильном ударе, о продолжении ее существования и о перерыве связи на один месяц. Условным сигналом подтверждения приема информации и согласия ГРУ с предложенным вариантом должно было стать поздравление “Отто” с Днем Красной Армии 23 февраля 1943 года. При составлении сообщения возникла серьезная проблема с шифром. “Кент” утверждал, что в резидентуре для передачи информации по каналам компартии использовался неизвестный ему особо секретный шифр. Это было правдой, но постоянно стремившийся дискредитировать Гуревича перед немцами Треппер заявил, что ни о чем подобном никогда не слышал. Второй посвященный в установленную процедуру связи Гроссфогель также не раскрыл секрета. В итоге сообщение в ФКП оказалось закрыто обычным шифром бельгийской группы, что само по себе являлось вопиющим нарушением правил и не могло не насторожить его адресата. Кроме того, сообщение было написано по-русски, а не по-немецки, как это всегда делалось ранее. Центр не мог не отметить и наличие в двух отправленных от имени Венцеля радиограммах дополнительного сигнала об опасности: никогда не использовавшегося в переписке с Москвой термина “Большой шеф”. В итоге “Отто” передал Жюльетте составленное Гирингом послание и сумел при этом также вручить ей рулончик со своим докладом на имя руководителя подпольных структур ЦК ФКП Жака Дюкло. Устно резидент распорядился, чтобы женщина немедленно скрылась, что она и сделала. Исчезновение связной встревожило Гиринга, а Треппер объяснил, что коммунисты совершенно определенно насторожились, не встречая его в городе в обычных местах. Пока тот обдумывал создавшуюся ситуацию, наступило 23 февраля, и на передатчик “Кента” пришла поколебавшая сомнения гестаповца радиограмма из Москвы с поздравлением по случаю праздника. Он распорядился выдать Трепперу документы и небольшую сумму денег и периодически выпускать его в город под присмотром заместителя начальника зондеркоманды Вильгельма Берга. “Отто” сделал первый шаг на пути к побегу.

В январе немцы упустили Иоганна Венцеля. Ранее попытка зондеркоманды заменить его, Ефремова и Винтеринка своими радиооператорами, обученными имитировать их почерк в эфире, не удалась, и всех троих вынужденно вернули к передатчикам. Ветеран нелегальных операций “Герман” стал готовить свой побег исподволь, постепенно установив своего рода дружеские отношения с группой работавших с ним контрразведчиков. Однажды вечером он убил находившегося рядом с ним охранника табуреткой (по другой версии, просто снаружи запер гестаповцев в комнате) и сбежал. Исчезнувшего радиста не нашли, но немецкий оператор все же сумел незаметно для Центра заменить его. В дальнейшем Венцель смог пробраться в Голландию и там на своей никому не известной квартире дождался конца войны. Он понес суровое наказание, пробыв под стражей с 1946 по май 1955 года, а затем был передан ГДР, где получил полную реабилитацию и очищение от обвинений в предательстве и шпионаже в пользу нацистов.

В это время в орбиту “Красного оркестра”, вернее, того, что в Москве считали действующей организацией, вошла еще одна нелегальная резидентура РУ/ГРУ “Золя”, которую возглавлял бывший капитан российской, полковник латвийской и литовской и бригадный генерал испанской республиканской армий Вольдемар-Оскар Озолс. Он родился в 1884 году под Витебском, в 1914 году окончил Николаевскую военную академию в Санкт-Петербурге и был причислен к генеральному штабу. После обретения Латвией государственной самостоятельности Озолс уехал туда с заданием организовывать коммунистическое партизанское движение, был арестован и приговорен к расстрелу, но смог ускользнуть в Эстонию. После ряда приключений он поступил на эстонскую службу, однако вскоре вернулся в Латвию и возглавил штаб Северолатвийской бригады. Затем Озолс некоторое время прослужил в Литве, в 1922 году возвратился в Ригу и занялся там политикой. В мае 1935 года он подвергся аресту за участие в оппозиционном движении, но уже 18 июня был выпущен на свободу и выслан за пределы страны. После этого будущий разведчик вначале поселился в Литве, а затем уехал в Испанию, где работал в штабе одной из интербригад. После падения республиканского правительства его бывший генерал обосновался во Франции, а, узнав о вхождении Латвии в состав Советского Союза, обратился с просьбой о предоставлении ему гражданства СССР и разрешении вернуться на родину. Однако советский военный атташе в Париже генерал-майор Суслопаров привлек его к агентурной работе в качестве нелегального резидента РУ РККА. В начале 1941 года Озолс приобрел источники в стране пребывания и в Германии.

Вальдемар Озолс

Закрытие дипломатического представительства СССР в Виши на два года лишило резидентуру “Золя” связи с центром, поскольку она имела передатчик, но не располагала ни радистом, ни шифром. В марте 1943 года Москва передала Трепперу указание восстановить связь с сетью Озолса и передать ее в подчинение “Кента”, сообщив Гуревичу адрес его конспиративной квартиры, что он и сделал в июле — августе. Судя по всему, Центр испытывал сомнения в отношении надежности “Золя” и фактически принес резидентуру в жертву, отдав контакт в руки уже серьезно заподозренного в двойной игре “Кента”. Это решение оказалось крайне непрофессиональным и повлекло весьма тяжкие последствия не только для Озолса и его источников, но и для множества французских коммунистов. Зондеркоманда не торопилась арестовывать установленного резидента и “втемную” использовала его для проведения дезинформационной операции.

Бывший высокопоставленный сотрудник функабвера Вильгельм Флике описывает произошедшие события совершенно иначе. Не называя имени “бывшего латвийского генерала”[163], он излагает историю о его фактически контролировавшейся немцами фиктивной подпольной группе, члены которой, однако, не догадывались о своей подлинной роли и полагали, что действительно борются с нацизмом. Далее он сообщает, что контрразведка не ликвидировала сеть “Золя”, а использовала ее работу для выявления слабых мест в системе безопасности вермахта во Франции и для внедрения в ФКП. Флике ошибается и смешивает более ранние события с позднейшими. До указания Центра о передаче группы Озолса в подчинение “Кенту” немцы, судя по всему, вообще не имели никакого представления о существовании этой организации. Они поставили ее под свой контроль лишь с 1943 года и действительно преследовали две указанные Флике цели, что подтверждается позднейшим свидетельством другого сотрудника функабвера Карла фон Веделя. Особенно удачно для германской контрразведки операция стала развиваться с декабря 1943 года (по другим данным, с января 1944 года), когда Озолс представил “Кенту” капитана резерва французской армии Поля Лежандра, руководителя крупной коммунистической сети Сопротивления “Митридат”. Немцы провели не слишком изысканную, но эффективную комбинацию по укреплению доверия к Гуревичу, помогшему жене Лежандра выйти из-под ареста, после чего не задавший себе вопроса об истоках таких возможностей советского резидента капитан проникся к нему безграничным уважением. План немцев по глубокому проникновению в подпольные группы ФКП удался: Лежандр представил “Кенту” всех своих радистов. По этим каналам немцы активно дезинформировали Москву, однако по мере того как вопросы Центра становились все более конкретными, не допускавшими искажений в ответах, игру пришлось прекратить. Не увенчался успехом и достаточно топорный замысел получения от союзников информации по предполагаемому составу их сил в предстоящей десантной операции в Европе. “Кент” пытался добыть эти данные под предлогом необходимости тщательной координации действий экспедиционных войск с советским командованием, очевидно, не понимая, что для этого у Москвы и Лондона имелись другие, вполне легальные каналы. После провала операции Озолс, Лежандр и все их агенты были арестованы, однако ожидавшая их судьба оказалась счастливее, чем у большинства участников “Красного оркестра” в различных странах. Оба дожили до освобождения Франции, были немедленно арестованы контрразведкой ДСТ по обвинению в шпионаже, но вскоре отпущены. Озолс до мая 1945 года работал в торгпредстве СССР в Париже, а затем уехал в Советский Союз, где, вопреки сложившейся в отношении резидентов военного времени практике, не попал в тюрьму, а преподавал в Латвийском государственном университете в Риге военную топографию и геодезию и умер в 1949 году.

Гиринг продолжал в провокационных целях зондировать реакцию Москвы на предложения сепаратного мира, однако дальнейшего развития эта линия не получила. В Берлине его непосредственный начальник Фридрих Панцингер отказался запросить у Гиммлера санкцию на подобную операцию, заметав, что сама по себе идея хороша, но высшее руководство не поймет ее, и дело закончится тем, что их всех повесят за измену рейху. Позднее преемник Гиринга Паннвиц даже предлагал Гиммлеру в рамках операции послать эмиссара в Москву, но рейхсфюрер СС запретил это. Ограничились отправкой от имени Треппера длинной радиограммы, извещавшей о якобы установленной им связи с влиятельной группой противников нацистского режима и приглашавшей представителя СССР для проведения переговоров с ними. Предложение осталось без ответа. Одновременно гестапо закончило следствие по делу двух групп арестованных в Бельгии и Франции советских агентов, среди которых имелись и совершенно непричастные к нелегальной деятельности люди. В начале 1943 года состоялись два процесса. 18 февраля смертные приговоры были вынесены Давиду Ками, М. В. Макарову, Рите Арну, Августину Зезее, Герману Избуцкому, Морису Пеперу и Жанне Безан (Гроссфогель), а 8 марта — Альфреду Корбену, Лео Гроссфогелю, Василию и Анне Максимовичам, Генри Робинсону, Кэте Фелькнер, Сюзанне Койнте, Медардо Гриотто, Симоне Фелтер, Джузеппе Подсиальдо и Флоре Шпрингер. Множество подсудимых были приговорены к пребыванию в лагерях, что было немногим лучше смертной казни. Позднее были казнены также К. Л. Ефремов, и Антон Винтеринк, Софья Познанская повесилась в тюрьме.

Шло время, и Треппер несколько притупил бдительность своих охранников. Он был послушен, не вызывал у них беспокойства, и немцы полагали, что своим участием в операции “Бэр” он отрезал себе все пути к возвращению. Собственно, и “Красного оркестра” как такового уже не существовало. Контрразведка ликвидировала его группы во всех странах, включая рейх, и в мае 1943 года зондеркоманда была распущена за ненадобностью. Ее руководитель Панцингер отправился в Ригу на должность начальника полиции безопасности и СД рейхскомиссариата Остланд, все его бывшие подчиненные получили крупные денежные премии. Он успешно разгромил коммунистическое подполье в Латвии, и его карьера в очередной раз пошла вверх. После провала покушения на Гитлера 20 июля 1944 года Панцингер сумел выследить и арестовать его активного участника, начальника V управления РСХА Артура Небе, а затем занял его место и до самого падения рейха руководил криминальной полицией страны в звании штандартенфюрера СС. Однако парижский филиал зондеркоманды, все еще проводивший радиоигру с советской разведкой через несколько передатчиков, продолжал свое существование. Гиринг чувствовал себя все хуже и явно доживал последние месяцы, мужественно пытаясь оставаться на посту до самого конца, но летом его состояние катастрофически ухудшилось, и он лег в госпиталь, из которого уже не вышел. Временно его сменил криминальный комиссар Генрих Райзер, а затем криминальный советник Хайнц Паннвиц, бывший непосредственный подчиненный Гейдриха. Он являлся начальником пражской полиции безопасности и СД, а после покушения на протектора Богемии и Моравии возглавлял описанную ранее операцию по поиску и поимке убивших его парашютистов и в этом качестве руководил печально известной карательной операцией по уничтожению чешской деревни Лидице и ее жителей.

Неизвестно, сколько бы еще продолжалась в этой обстановке подготовка Треппера к побегу, но в сентябре 1943 года его подстегнуло тревожное известие о захвате немцами Фернана Пориоля. Он был опознан не сразу, лишь в самом конце месяца, после проверки по картотеке, гестаповцам стало ясно, что у них в руках находится знаменитый “Дюваль”. Кроме того, 10 сентября близ Лиона был захвачен передатчик ФКП. Это было совсем уже опасно для Треппера, поскольку имелись слишком веские опасения полагать, что в числе найденных радиограмм окажется сообщение “Отто”, отправленное им в Центр по каналам партии. Опасения были напрасны, поскольку Дюкло сразу же оценил важность полученного доклада и отправил бумажный рулон с его записью через курьера в Лондон, а оттуда — в Москву. Однако выяснилось это значительно позднее, а пока пора было бежать, поскольку Паннвиц уже предупредил Треппера о предстоящем переводе на юг страны. В послевоенных интервью Пипе приводит совершенно иную причину бегства “Отто”, звучащую совершенно неправдоподобно. Он утверждает, что Треппер требовал поместить к нему в камеру женщину, поскольку не мог выдержать долгое время без секса, и сбежал из-за отказа удовлетворить это желание. Якобы после побега он сам подтвердил это письмом, отправленным заместителю Паннвица старшему криминальному секретарю Бергу. Подобная версия преследует слишком явную цель дискредитировать человека, неоднократно переигрывавшего абверовского контрразведчика, а потому не может считаться серьезной и заслуживающей рассмотрения.

Побег Треппера произошел 13 сентября 1943 года, когда Берг в очередной раз вывез пленника в город. В этот день он страдал от недомогания, и резидент предложил ему зайти в аптеку и купить лекарство. Немец знал о наличии в помещении другого выхода, но чувствовал себя очень плохо и поленился последовать в аптеку за своим подопечным. Треппер вошел туда и мгновенно исчез. Вскоре Берг осознал случившееся и поднял тревогу, на беглеца была срочно организована безрезультатная облава. Паннвиц подозревал, что убежище Треппера может знать Кац, и вначале использовал его в поисках беглеца, а позднее, когда понял, что тот не желает помогать немцам ни в этом вопросе, ни в каком либо другом, приказал добиться у него показаний пытками. Соратник “Отто” не вынес их и вскоре скончался, не произнеся ни слова. Руководитель гестапо Мюллер был настолько напуган возможной реакцией рейхсфюрера СС, что запретил докладывать об этом Гиммлеру, до самого конца так и не узнавшему о побеге резидента. Однако Треппер был не тем человеком, чтобы пассивно ожидать окончания войны в безопасном укрытии, и продолжил собственную “Большую игру” с зондеркомандой. Прежде всего, “Отто” не желал своим бегством спровоцировать Паннвица на необдуманные поступки и написал ему письмо, в котором сообщил, что бежал вовсе не по собственной инициативе. Он утверждал, что в аптеке к нему якобы подошел связной из Центра, назвал пароль и предупредил об опасности, после чего приказал немедленно следовать за ним. Опасаясь провалить операцию “Бэр”, бывший резидент вынужден был подчиниться. Далее он указывал, что написал письмо в поезде по пути к швейцарской границе, и планирует опустить его в почтовый ящик во время остановки в Безансоне. Впоследствии в своих мемуарах Треппер вспоминал, что был уверен в огромной пользе, которую Москва извлечет из продолжения его игры с зондеркомандой.

Паннвиц оказался настойчивым и опасным охотником и шел за беглецом буквально по пятам, но его задача затруднялась тем, что все свои действия он был вынужден осуществлять в глубокой тайне, чтобы не подвергать угрозе провала свою радиоигру с Москвой. Он не знал, что его комбинация уже раскрыта, и надеялся сохранить в секрете хотя бы один канал дезинформации, то есть передатчик “Кента”. Сильным ударом для “Отто” оказался выход зондеркоманды на его любовницу Жоржи де Винтер, арестованную 17 октября 1943 года. После этого Треппер направил Паннвицу очередное, уже третье по счету письмо, имевшее иную тональность по сравнению с предыдущими двумя. Он упрекал руководителя зондеркоманды за необдуманные действия и призывал не трогать непричастных людей. Уверенность “Отто” подкреплялась полученной от ФКП информацией об отсутствии среди захваченных на юге Франции документов его послания Жаку Дюкло. Стало ясно, что Паннвиц не знал о нем, “Большую игру” можно было продолжать. 17 ноября немцы изменили свою линию поведения и направили во все полицейские участки ориентировку по розыску бежавшего Жана Жильбера, якобы внедрившегося в полицейскую организацию участника Сопротивления. Столь нелогичное, на первый взгляд, действие Паннвица имело, однако свои причины. Безусловно понимая, что приказ о розыске сразу же станет известен ФКП и, следовательно, Москве, руководитель зондеркоманды намеревался дискредитировать “Отто” в глазах Центра. Теперь как бы официально признавался факт ареста резидента, что, по мнению Паннвица, автоматически переводило в разряд дезинформации все отправленные ранее от его имени сообщения. План был изощрен и довольно неплох, однако не имел шансов на успех, поскольку изначально подрывался отправленным в Москву по каналам ФКП докладом Треппера. Кроме того, в 1944 году уже невозможно было ожидать, что в Москве захотят вести переговоры с Берлином относительно заключения сепаратного мира, и эта сторона операции теряла всякий смысл. Трепперу в этих условиях не оставалось ничего иного, как известить Москву о временном прекращении активной деятельности и переходе на консервацию, предварительно отправив Паннвицу последнее письмо с условием оставить в покое людей, взамен чего он обещал не раскрывать операцию “Бэр”.

Бездействие “Отто” продлилось недолго, по мере приближения освобождения французской территории он решил поменяться ролями с немцами и самостоятельно, с помощью бойцов Сопротивления — коммунистов, начал охоту за зондеркомандой. Прежде всего бывший резидент установил постоянное наружное наблюдение за ее перемещениями, а затем, сформировав боевую группу из 30 человек, запросил у Москвы разрешение захватить Паннвица и его людей. Сделать это было достаточно легко, поскольку базировались они не на охраняемом объекте, а в офисе созданной для прикрытия и не в меньшей степени для личного обогащения компании “Гельвеция”, занимавшейся оптовой торговлей сырьем, легирующими присадками к стали, медикаментами и другими дефицитными товарами. К разочарованию Треппера, Москва не дала разрешения на операцию по захвату, и 26 августа 1944 года Паннвиц беспрепятственно эвакуировался из Парижа. Столь непонятная пассивность объяснялась тем, что Центр не интересовали гестаповцы из зондеркоманды, им нужны были лишь двое: Паннвиц и Гуревич. “Кент” к этому времени повел свою собственную игру, о чем в Москве знали.

Фактически ГРУ отклонило вполне реальную возможность спасения нескольких все еще находившихся в руках руководителя зондеркоманды членов французских групп, и вскоре часть из них немцы уничтожили, а часть отправили в лагеря. У Паннвица оставались лишь “Кент” и его любовница Барча, а также их родившийся к этому времени сын Мишель. Однако по мере приближения конца войны с вполне предсказуемыми для Паннвица последствиями их отношения постепенно стали изменяться. Инициатива перешла к “Кенту”, который, по мнению одних исследователей, давно ждал благоприятный момент для начала активной контроперации, а по мнению других — просто спасал себя в преддверии неминуемого поражения рейха. Он предложил Паннвицу спасение в обмен на сотрудничество с советской разведкой, и тот захотел узнать свои перспективы. По согласованию с ним Гуревич запросил Центр о возможности такого решения, и получил гарантии послевоенной безопасности для руководителя зондеркоманды и его секретарши Кемпе. Первоначально предполагалось, что они должны будут перейти линию фронта в указанном месте, но Центр задерживал это распоряжение. Потом на скрывавшиеся остатки зондеркоманды “Красный оркестр” наткнулись французы во главе с капитаном Лемуэном, арестовавшим всех впредь до особого решения. Видя, что Москва не торопится выполнять свое обещание, “Кент” решился на крайне рискованный шаг, послав радиограмму на имя самого Сталина. Естественно, она попала в военную контрразведку “СМЕРШ”, представители которой были весьма рады получить документальный материал о нерасторопности и, скорее всего, предательстве сотрудников ГРУ. После этого события развивались очень быстро, 7 июня 1945 года вся группа вылетела из Парижа в Москву с 15 чемоданами документов, заблаговременно собранных Паннвицем для повышения своей ценности в глазах победителей. Среди привезенных материалов находился даже ключ к шифрованной переписке Рузвельта с Черчиллем, однако неизвестно, сумели ли советские криптоаналитики извлечь пользу из обладания им.

В Москве все обернулось для Гуревича крайне скверно, как и для практически всех оставшихся в живых членов “Красного оркестра” и многих причастных к ним людей. Парадоксально, но явный военный преступник Паннвиц отделался едва ли не дешевле всех, просидев в советской тюрьме до 1955 года, поскольку назначенный ему судом заключения был сокращен с 15 до 10 лет. Остальные поплатились намного дороже. Гуревич был осужден на 20 лет заключения за измену родине. В лагере ему сообщили, что Барча и маленький Мишель погибли при налете американской авиации, что являлось заведомой ложью. Совершенно непричастная к разведывательным делам Маргарита была жива и вышла на свободу из лагеря для интернированных, в котором из-за истощения высокая и крупная женщина вскоре похудела до 45 килограммов. На свободе она первым делом попыталась разыскать Гуревича через открывшееся в Париже советское посольство, но там ей официально заявили, что ее бывший сожитель расстрелян как предатель. В действительности же в 1955 году Гуревич по амнистии был выпущен на свободу и некоторое время спокойно работал, ничего не зная о своей семье. Полагая, что Маргарита и Мишель погибли в 1945 году, он женился, работал в НИИ бумажной промышленности, а в мае 1958 года отправил письмо с просьбой о реабилитации, оказавшее, однако, обратное действие. 10 сентября его вновь арестовали, заявив, что указ об амнистии был применен к нему неправильно, и ему следует досидеть оставшиеся 10 лет. Во второй раз бывший резидент пробыл в заключении относительно недолго и вышел на свободу 20 июня 1960 года. Гуревич был полностью реабилитирован 20 июня 1991 года, а в августе встретился с приехавшим из Испании сыном, не верившим в смерть отца и разыскавшим его. Маргарита Барча так и не узнала обо всем и умерла в 1985 году, уверенная, что отец ее ребенка был расстрелян за 40 лет до этого.

Немногим лучше сложилась судьба “Отто”, вступившего в прямой контакт с представителями СССР после прибытия в Париж 23 ноября 1944 года советской миссии по репатриации военнопленных и гражданских лиц. В ее составе имелся полковник Новиков, уполномоченный решать вопросы с обнаружившимися на Западе уцелевшими разведчиками. 5 января 1945 года в Москву ушел самолет, на котором улетели в Советский Союз Леопольд Треппер, Иоганн Венцель, присоединившийся к ним резидент военной разведки в Швейцарии Шандор Радо, посчитавший за лучшее незаметно исчезнуть во время промежуточной посадки в Каире, и его помощник и радист Александр Фут.

Наивные надежды Треппера на выяснение отношений с руководством ГРУ не оправдались. Несколько недель он составлял отчет о проделанной во время войны работе, находясь фактически под домашним арестом, а затем был передан органам госбезопасности. Следствие по его делу длилось около двух лет, и 19 июля 1947 года бывший главный резидент в Западной Европе был приговорен к 15-летнему заключению, 9 января 1952 года сокращенному до 10 лет. 23 мая 1954 года он был полностью реабилитирован и вышел на свободу, после чего наконец встретился со своей семьей, все эти годы не имевшей о нем никаких известий. В 1957 году Трепперу разрешили переехать на родину в Польшу, где он почти сразу же столкнулся с вопиющими проявлениями антисемитизма, резко усилившимися и после речи первого секретаря Польской объединенной рабочей партии (ПОРП) Владислава Гомулки в 1967 году вышедшими на уровень государственной политики. Руководитель Польши объявил еврейскую общину в стране “пятой колонной”, после чего Треппер, устав противостоять этому явлению, подал заявление на эмиграцию в Израиль. Это натолкнулось на категорические возражения властей, хотя его семья в 1972 году все же получила разрешение на отъезд. Треппер сумел уехать лишь после вмешательства международной общественности, а также голодовки, начатой им в знак протеста против подобной политики правительства. В итоге он поселился в Лондоне, где прожил до 1982 года.

Представляет интерес дальнейшая судьба арестованного в 1945 году Фридриха Пан-цингера. В заключении он был завербован, но сразу после выхода на свободу сообщил об этом Федеральной разведывательной службе (БНД) ФРГ, после чего его попытались использовать в качестве двойного агента для внедрения в советскую разведку (операция “Паноптикум”). Этот план раскрыл советский источник в БНД Хайнц Фельфе, начавший планомерно дискредитировать Панцингера в глазах руководителя службы Райнхарда Гелена. После высказанного ему недоверия западногерманская разведка перестала прикрывать фактического военного преступника от правосудия, и в начале 1961 года прокуратура ФРГ выдала ордер на его арест. Бывший руководитель зондеркоманды “Красный оркестр” предусматривал возможность такого развития событий и при аресте проглотил капсулу с цианистым калием (по другой, менее достоверной версии он застрелился в собственном доме).

Деятельность швейцарских и германских групп советской разведки в период Второй мировой войны описана в главах, посвященных этим странам.