Негласные войны. История специальных служб 1919-1945. Книга вторая. Война. Том первый

1. НАЧАЛО

22 июня 1941 года Красная Армия получила сокрушительный удар, не только губительный для личного состава и материальной части, но и практически полностью дезорганизовавший ее системы связи и управления войсками. Москва периодически утрачивала контроль даже над фронтами, терялись целые армии, не говоря уже о корпусах, дивизиях, полках и батальонах. Определенную роль в этом сыграли диверсанты “Бранденбурга”, уничтожавшие проводные линии и узлы связи, перехватывавшие делегатов связи и атаковавшие командные пункты небольших подразделений. Радиосвязь в войсках была недостаточно развита, к тому же обоснованные опасения в защищенности коммуникаций породили своего рода “радиобоязнь”, препятствовавшую ее использованию. Случалось, что гражданские телефонные и телеграфные линии Наркомата связи продолжали действовать в условиях отсутствия военной связи, и зафиксированы случаи, когда офицеры генштаба получали информацию о наличии или отсутствии своих или германских подразделений в каком-либо из населенных пунктов, просто позвонив по междугородной линии председателю местного Совета. Естественно, что при такой организации получения сведений о собственных войсках аналогичная задача в отношении противника решалась еще хуже. Силы вермахта то недооценивались, то переоценивались. Как уже указывалось, высшее военное руководство СССР во главе со Сталиным сохраняло убежденность в том, что Германия держит на Западе не менее половины своих сил, тогда как в действительности там находилось не более трети войск второй линии. Именно этим заблуждением в основном и объяснялась пагубная директива № 3 от 22 июня 1941 года о переходе Красной Армии в наступление, значительно ухудшившее общую обстановку на фронте. Вскоре командование ударилось в противоположную крайность и начало значительно переоценивать противостоящие силы. Периодически из штабов фронтов в Ставку поступали сообщения о вводе немцами в действие на каком-либо из участков танковой группировки, практически равнявшейся всему количеству бронетанковой техники вермахта. Все это происходило из-за непригодности существовавшей системы разведки для условий военного времени.

Согласно предвоенным уставам и положениям, военная разведка по видам разделялась на оперативную, тактическую, боевую и специальную (стратегическая агентурная разведка оставалась за рамками этой классификации). Первая из них относилась к компетенции высшего командования и осуществлялась с помощью авиации, подвижных войск и радиосредств, тактическая разведка организовывалась командованием частей и соединений, а боевая должна была вестись непосредственно в ходе боевого соприкосновения с противником. Специальные виды разведки (артиллерийская инструментальная, химическая и т. д.) осуществлялись начальниками родов войск и служб. Средствами разведки являлись разведывательные отряды, отдельные разведывательные группы, дозоры, разъезды и отдельные группы, взводы конно-пешей и конной разведки полков, отдельные разведывательные батальоны дивизий и мотоциклетные батальоны механизированных корпусов. Их деятельность была достаточно четко регламентирована, однако начавшаяся война внесла в теоретически разработанный процесс сбора информации о противнике свои коррективы. В июне 1941 года в военной разведке царили хаос и дезорганизация. В первые же часы войны оказалась разрушенной связь с агентурой, на которую в предвоенный период возлагались основные надежды органов разведки округов и армий. Поступление информации по другим каналам также было весьма затруднено, в основном в силу объективных причин. Ведение воздушной разведки в условиях господства люфтваффе было весьма проблематичным, да и большинство самолетов из числа немногих оставшихся в строю выполняли задания по бомбардировке или истребительному прикрытию. Радиоразведка в интересах войск к лету 1941 года находилась еще в зачаточном состоянии и не могла дать никаких значимых результатов. В июле на различных участках фронта действовали лишь 17 радиодивизионов и 4 станции, что было совершенно недостаточно. Допрос пленных, являющийся важнейшей составной частью процесса сбора разведывательной информации, конечно, проводился, но число таковых было весьма незначительным. В результате войсковая разведка не могла обеспечить требуемый уровень получения данных о противнике, поскольку для постоянно отступающих частей это было практически невозможно. Известно, что успешнее всего разведка ведется войсками в обороне, хуже — в наступлении и сложнее всего — в отступлении, к тому же стремительном, когда трудно рассчитывать на возвращение направленных в тыл противника дозоров и разведывательных подразделений. Несколько лучше обстояло дело с организацией наблюдения на переднем крае, однако оно позволяло лишь засекать огневые точки и командные пункты противника и не приносило никаких данных, пригодных для использованы вышестоящими штабами в планировании операций.

Крайне сложным оставалось положение с агентурной разведкой. Приходилось расплачиваться за пренебрежение вопросами создания запасных сетей агентуры в приграничных и тем более глубинных участках советской территории, особенно с учетом относительно недавнего переноса западной границы государства. В Разведывательном управлении (РУ) генштаба немедленно началась буквально лихорадочная работа по подбору и подготовке мобилизованных и добровольцев для заброски в тыл противника, встретившая немалые трудности. Желающих было множество, однако их требовалось хоть как-то обучить, для чего во всех разведорганах создавались многочисленные разведшколы. Сложность заключалась в том, что на пополнение фронтовых и армейских разведорганов по штатам военного времени прибыли главным образом общевойсковые офицеры запаса, представлявшие себе разведку весьма смутно. “Преподавателей от слушателей отличало лишь служебное положение, так как ни теоретической, ни тем более практической подготовки все они не имели”[317]. Некоторое количество мобилизованных специалистов изменяло общую картину крайне незначительно. Первоначальный упор был сделан на укомплектование групп радистами из числа моряков торгового флота, работников гражданских предприятий связи и выпускников Осоавиахима. Естественно, они не умели ни работать в специфических условиях нелегальной резидентуры, ни пользоваться военными и агентурными шифрами, поэтому их подготовка занимала от одного до нескольких месяцев, иногда до полугода. Обучение остальных продолжалось от нескольких дней до нескольких недель, и уровень подготовки был соответствующим. Разведчикам сообщали о системе воинских званий и знаках различия вермахта, демонстрировали внешние признаки германской боевой техники, знакомили с методикой подсчета количества войск и давали азы информации по конспирации. Как правило, на этом обучение заканчивалось, их экипировали, снабжали документами прикрытия и пешим порядком забрасывали в тыл противника в разрывы между его наступающими частями и подразделениями. Часть слушателей готовили несколько дольше за счет парашютной подготовки, после чего сбрасывали в глубоком тылу. Некоторые агентурные группы оставляли в населенных пунктах накануне их захвата противником. Это позволяло избежать сложного и опасного пересечения линии фронта, осесть на месте и превратиться в зафронтовые резидентуры под руководством, как правило, пожилых людей из числа местных жителей, иногда с опытом предыдущей нелегальной работы, то есть архивной агентуры. Им придавались молодые радисты или радистки, игравшие роль внуков или внучек, а иногда еще один разведчик, обычно поселявшийся неподалеку. Если же такового не имелось, то радист назначался заместителем резидента с правом вести вербовочную работу и создавать новые группы. На практике именно это и становилась главной причиной провалов, поскольку в начальный период войны, да и позднее на оккупированных советских территориях предательство оказалось весьма распространенным явлением. Кроме того, радистами нередко становились мужчины призывного возраста, вызывавшие у оккупационных властей и контрразведывательных органов законные вопросы о том, как именно они смогли избежать мобилизации. Это обстоятельство было учтено далеко не сразу и также послужило причиной многочисленных провалов.

Результаты массовой заброски агентуры были, как правило, плачевны. Разведчики оказывались удручающе беспомощными перед набравшими значительный опыт германскими органами безопасности и гибли десятками и сотнями, зачастую успев передать лишь одну-две радиограммы, да и то далеко не всегда. Часть захваченных разведчиков немцы перевербовывали, но в начальный период войны использовали их не в радиоиграх, а в основном в роли опознавателей. Это нередко приводило к массовым провалам резидентур в районе, поскольку условия военного времени не позволяли организовать раздельное обучение слушателей разведшкол, и они прекрасно знали друг друга в лицо. Проблематичным являлся и возврат агентурных групп и одиночных агентов в предназначенные для них пункты встречи. Из-за отступления советских войск они часто оказывались на оккупированной территории, и агенты утрачивали связь со своими разведорганами. Весьма сложным и рискованным оказывался процесс обратного перехода линии фронта. В отличие от вывода агентуры, который обеспечивался силами оперативного пункта, возвращались разведчики, как правило, самостоятельно и потому лишались возможности использовать преимущество поддержки. Несколько улучшилась ситуация после организации централизованных разведпунктов оперативной разведки, с которых забрасывались разведывательно-диверсионные группы или резидентуры и целые отряды. Дала хорошие результаты срочная подготовка запасной сети разведчиков на угрожаемых участках территории СССР до Горького включительно и даже далее. Эти агенты в случае оккупации имели значительно лучшие условия для легализации и соответственно большие шансы на успешную работу и выживание.

РУ забрасывало в тыл противника и оперативные спецгруппы (ОС) иного характера. Они должны были вести диверсионную деятельность, зачастую с привлечением помощников из местного населения, а иногда становились зачатками партизанских отрядов. Однако слабая подготовка бойцов ОС, отсутствие связи с командованием и постоянное переформирование фронтов, штабы которых теоретически должны были направлять эту деятельность, значительно снижали их эффективность. Уже в августе 1941 года оперативные спецгруппы были преобразованы в оперативные диверсионные пункты, просуществовавшие в такой форме полгода.

Органы госбезопасности в начальный период войны также оказались в весьма сложном положении. Первая реакция НКГБ ССССР на начавшиеся боевые действия выразилась в изданной в 09.10 22 июня 1941 года директиве наркома В. Н. Меркулова № 127/5809. Она предписывала провести мобилизацию всего оперативно-технического персонала НКГБ — УНКГБ, изъять весь разрабатываемый контрреволюционный и шпионский элемент, мобилизовать агентурно-осведомительную сеть для предотвращения вредительско-диверсионных актов и принимать меры в случае поступления данных о готовящихся актах шпионажа, террора, диверсий, восстаний, бандитских выступлений, призывов к забастовкам и контрреволюционного саботажа. Следующая директива № 136 была датирована 24 июня и предписывала форсировать эвакуацию в тыл арестованных и архивов, организовать охрану шифров и сосредоточиться на борьбе с диверсиями, бандитизмом и повстанческим движением. Агентуру органов госбезопасности следовало оставлять на месте для дальнейших действий в знакомых районах. В целом, первые руководящие документы Наркомата госбезопасности не содержали в себе никаких конкретных и полезных распоряжений и никоим образом не могли улучшить контрразведывательное обеспечение страны. Они изобиловали лишь указаниями об арестах, изъятиях и организации противодиверсионной деятельности, что, безусловно, являлось существенным, но далеко не единственно важным направлением оперативной работы. Фактически НКГБ в первые недели войны оказался не в состоянии выполнять возложенные на него задачи. Отчасти это объяснялось объективными причинами, поскольку за неполные пять месяцев своего существования наркомат не мог успеть закончить реорганизацию и тем более в должной мере подготовиться к соответствию требованиям военного времени. Однако в первую очередь такое положение явилось следствием слабой подготовки сотрудников территориальных органов, не знавших ни структуры, ни методов, ни задач разведывательных органов противника. Самое прискорбное заключалось в том, что в центральном аппарате такая информация имелась, но из соображений секретности до периферийных работников ее не довели. Они также не имели никакого представления об организации зафронтовой разведывательной работы, формах и методах розыска агентуры противника и прочих насущно важных для любой контрразведки элементах деятельности. Первый относительно содержательный руководящий документ НКГБ появился лишь 1 июля, да и то он содержал примечательный пассаж относительно германского вторжения в СССР: “Целью этого нападения является уничтожение советского строя, порабощение народов Советского Союза и восстановление власти помещиков и капиталистов”[318]. Собственно, нарком ничего не придумал сам, поскольку через два дня после появления этого приказа в знаменитом выступлении Сталина было сказано еще более впечатляюще: “Враг… ставит своей целью восстановление власти помещиков, восстановление царизма”[319]. Естественно, что при подобной оценке задач нацистской Германии логичным было сосредоточиться на подавлении внутренней контрреволюции, что, как известно, никоим образом не соответствовало реальной ситуации[320]. Несмотря на это заблуждение, упомянутая директива № 168 от 1 июля ставила перед территориальными органами НКГБ уже вполне конкретные и разумные задачи. Весь сохранившийся от расшифровки негласный штатный аппарат следовало подготовить к оставлению на оккупируемой противником территории для нелегальной работы и разделить его на небольшие резидентуры. Связь предписывалось устанавливать как горизонтальную с местными подпольными органами ВКП(б), так и вертикальную с наркоматом, для чего в каждом конкретном случае ее способы должны были определяться отдельно. Резидентурам из штатных работников ставились задачи организации диверсионно-террористической и разведывательной работы. Следовало также организовывать самостоятельные резидентуры из нерасшифрованной агентурно-осведомительной сети с предварительной тщательной проверкой всех ее членов. Заранее готовились оружие, фиктивные документы, взрывчатые вещества и средства связи. Гласных сотрудников госбезопасности предписывалось переводить на нелегальное положение лишь в исключительных случаях и в местностях, где они были мало известны населению. Для резидентур и отдельных нелегалов следовало заблаговременно готовить явочные и конспиративные квартиры. Зашифровка оставляемых особо влиятельных агентов или осведомителей могла производиться путем их ареста и тюремного заключения, с тем, чтобы их освобождали пришедшие германские войска. Основной задачей нелегальных штатных сотрудников НКГБ являлось совместное с НКВД создание на оккупированных территориях партизанских отрядов и боевых групп.

В качестве примера можно привести работу УНКВД по Ленинградской области с оставленной на оккупированной территории агентурой. Всего на оседание в тылу вермахта с разведывательными и диверсионными целями было подготовлено 268 агентов, основная часть которых была сведена в 32 резидентуры численностью по 3–8 человек. Как правило, они не имели радиоаппаратуры, да и не умели с ней работать, а потому связь планировалось осуществлять исключительно с помощью посылаемых с обеих сторон фронта связников. Быстрое продвижение линии фронта на восток не позволило реализовать замысел в полном объеме, и большинство подготовленных агентов оказались эвакуированными в советский тыл. На оседание осталось не более 20 % от запланированной численности, а в Кингисеппском и Ораниенбаумском районах — немногим более 13 % работников. Из них часть была отселена из прифронтовой полосы уже немцами, а часть попала в трудовые или концентрационные лагеря. Особенно тяжело сказывался на агентурной сети выход из строя резидента, поскольку в этом случае с агентами, даже остававшимися на свободе и в местах плановой дислокации, связаться уже никак не удавалось. В итоге широкомасштабный замысел почти провалился, и оперативные пункты разведотделов УНКВД переключились на использование выходящей из тыла противника агентуры, но не стационарно, а прежде всего в качестве маршрутников. Однако постепенно положение стало налаживаться, в основном за счет повторной заброски выходящих агентов и использовании их для вербовки новых. Поскольку те не получали специальную подготовку, их разведывательная ценность была ограниченной, а уязвимость — высокой. Кроме того, отсутствие быстродействующей связи резко снижало значимость добываемой агентами информации о дислокации и перемещении войск противника. Новая агентура оказалась более полезной в решении вспомогательных задач по обеспечению действий начавших образовываться партизанских отрядов и в вопросах сбора общей информации. Через нее активно собирались данные о предателях, пособниках врага, карателях и участниках зверств, тем более, что они долго не устаревали и могли использоваться даже с учетом медленных каналов курьерской связи.

Перед разведорганами НКВД стояла еще одна, более серьезная задача: ведение наступательной контрразведки. Ввиду того, что германские спецслужбы являлись весьма опасным противником, контрразведывательные агенты готовились отдельно. П. А. Судоплатов вспоминал: “В самые кратчайшие сроки были отработаны основные варианты легендирования нашей агентуры для работы в тылу противника… Были разработаны пять основных вариантов внедрения в органы оккупационной администрации, в профашистские “добровольческие” формирования и в немецкие спецслужбы.

Первая легенда. К противнику попадает офицер Красной Армии, захваченный в ходе боевых столкновений.

Вторая. Немцы подбирают раненого советского солдата или офицера, которым не была оказана медицинская помощь.

Третья. Офицер или военнослужащий Красной Армии — дезертир — сдается немцам на передовой линии фронта.

Четвертая. Парашютист Красной Армии, сброшенный в тыл противника, добровольно сдается немецкому военному командованию.

Пятая. Беженец немецкого происхождения, “фольксдойче”, перешедший на оккупированную территорию через линию фронта, предлагает немцам свои услуги”[321].

В арсенале разведки имелась еще одна группа легенд, основанная на переходе к немцам репрессированных за связь с внутрипартийной оппозицией бывших заключенных или пораженных в правах. Однако от нее пришлось отказаться, поскольку германские оккупационные власти, спецслужбы и прочие институты не желали иметь ничего общего с бывшими коммунистами, какое бы течение внутри партии они ни представляли. Значительно успешнее в дальнейшем срабатывали легенды, в основе которых лежало действительное или мнимое участие агента в войсках или учреждениях белых правительств или националистических организациях. Но подготовка такой агентуры требовала большего времени, поэтому в начальный период войны эта группа легенд почти не использовалась.

Не менее важной задачей стало обеспечение безопасности войск, штабов и военных учреждений, в условиях войны предявляющих наиболее притягательные цели для агентов, диверсантов и террористов противника. Как известно, в начальный период войны военная контрразведка являлась обязанностью Третьих управлений НКО и НКВМФ. Начальник Третьего управления Наркомата обороны А. Н. Михеев 22 июня 1941 года также издал директиву № 34794, в которой приказывал форсировать работу по созданию резидентур и обеспечению их запасными резидентами. В первую очередь предписывалось укомплектовывать полноценными резидентурами подразделения, убывающие в районы боевых действий. Активизировалась разработка подучетного элемента. Задачи органов военной контрразведки по обеспечению безопасности действующей армии и войскового тыла включали: выявление агентуры противника на стадии проникновения как в войска, так и в зону боевых действий; розыск заброшенных в расположение действующей армии шпионов, террористов и диверсантов; борьбу с изменниками, паникерами, дезертирами и распространителями панических слухов; помощь командованию и политорганам в охране секретов и повышении боеготовности войск. В качестве первого шага 27 июня 1941 года были созданы 3-и отделения военных дорог, агентурным и официальным путем проводившие проверку, очистку от всего подозрительного элемента и оперативное обслуживание поездов с задачами контроля и выявления агентуры противника, изменников и дезертиров.

Сил Третьего управления и Третьих отделов на местах явно не хватало, поскольку именно им противостоял весь разведывательный аппарат германских спецслужб. За несколько часов до начала войны на советскую территорию были заброшены десятки диверсионно-разведывательных групп абвера, в том числе бойцы “Бранденбурга”. Они дезорганизовывали управление войсками, нарушали проводную связь, захватывали мосты и иные барьерные места коммуникаций для их удержания до подхода своих войск или, наоборот, разрушали для дезорганизации отступления Красной Армии, создавали панику и неразбериху в тылу, убивали командиров и делегатов связи, а также вели разведку. Передовые группы агентов с радиостанциями в советской униформе на трофейном транспорте проникали в тыл Красной Армии на глубину от 50 до 300 километров. В первые месяцы войны абвер имел на Восточном фронте 13 разведшкол, в которых единовременно проходили подготовку до 2 тысяч агентов, а всего численность германской агентуры в боевых порядках действующей армии достигала 5 тысяч человек[322], среди них было много владевших русским языком уроженцев Прибалтики. Еще в 1940 году на советско-германской границе были выявлены 95 развед-пунктов абвера, штатная численность некоторых из них достигала 30 сотрудников. Имеется информация о ликвидации на территории СССР в 1940 и первой половине 1941 года 66 резидентур германской разведки и аресте 1600 агентов, 1400 из которых действовали в западных районах страны[323]. Приведенные величины заставляют предположить явное завышение числа арестованных агентов за счет шпиономании, однако даже и с учетом этого масштабы разведывательной работы абвера и СД производят впечатление. В непосредственно предшествовавший началу войны период агентура забрасывалась в СССР также и легальным путем в составе торговых и иных делегаций и комиссий по переселению немцев в Германию. Приграничные районы Западной Украины и Западной Белоруссии изучали разведчики и агенты абвера, включенные в состав комиссий по эксгумации германских военнослужащих, убитых и захороненных в сентябре 1939 года на этих бывших польских территориях. Таким образом, противник смог провести тщательную рекогносцировку районов предстоящих боевых действий и их широкую агентурную разведку. Весьма эффективной оказалась поездка майора абвера Бертольда Шульце-Хольтуса, предпринятая им под видом туриста “Бруно Шульце” по маршруту Москва — Харьков — Ростов-на-Дону — Грозный — Баку. В ее ходе германский разведчик изучал советские военно-промышленные и нефтяные объекты, а в итоге осел в Иране с задачей, в частности, создания базы для подготовки и заброски диверсантов на нефтепромыслы и нефтеперерабатывающие заводы в Закавказье.

Основные ошибки германская разведка допустила в стратегической области, прежде всего в определении военно-экономического потенциала СССР, мобилизационных возможностей страны, состава сил Красной Армии, выявлении новых образцов техники и вооружения. Например, 12-й отдел ОКХ “Иностранные армии Востока” (ФХО) оценивал ее численность приблизительно в 2 миллиона человек с возможностью увеличения после мобилизации до 4 миллионов[324]. В действительности на момент начала войны вооруженные силы СССР с учетом пограничных войск и войск НКВД насчитывали 5 774 211 человек, из которых в приграничных военных округах находились 3 088 160 человек[325]. Германское командование не имело информации о новых советских танках Т-34 и некоторых типах скоростных истребителей (МиГ-3, ЯК-1). Считалось, что по состоянию на 22 июня 1941 года Красная Армия располагала 226,5 дивизиями (приравнивая две бригады к одной дивизию), однако уже на 51-й день войны начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал-полковник Франц Гальдер отмечал наличие у противника 360 дивизий. Как следствие, можно заключить, что германская разведка оказалась несостоятельной в главном вопросе. Она не смогла предсказать и довести до сведения командования и политического руководства крайне низкую вероятность окончательного разгрома СССР в ходе кратковременной наступательной кампании, вследствие чего весь план “Барбаросса”, строго говоря, оказался несостоятельным. Однако выявилось это только через несколько месяцев после начала боевых действий.

Зато в тактических и оперативных вопросах абвер проявил себя с лучшей стороны. Как уже указывалось, в наступавших германских войсках существовали фронтовые структуры военной разведки — абверкоманды при штабах групп армий “Норд”, “Митте” и “Зюд”, а также абвергруппы при штабах армий. Как известно, эти же группы армий именовались также “А”, “Б” и “Ц”, и в соответствии с этим до 1942 года наименования подчиненных им разведывательных, диверсионных и контрразведывательных абверкоманд соответственно выглядели как 1А, 1Б, 1Ц; 2А, 2Б, 2Ц; ЗА, ЗБ, ЗЦ или же 1 Норд, 1 Митте, 1 Зюд; 2 Норд, 2 Митте, 2 Зюд; 3 Норд, 3 Митте, 3 Зюд. В обиходе часто их именовали по позывным основного радиоузла абверкоманды. Часто их направления деятельности перекрывались. Например, осенью 1941 года только на московском направлении действовали 3 абверкоманды и 19 абвергрупп, на ленинградском направлении — соответственно 3 и И[326]. К их задачам относилось вскрытие мест концентрации советских войск, имеющихся резервов, их дислокации, численности, вооружения, местонахождения аэродромов, складов, штабов, оборонительных сооружений, определение состояния железнодорожных и шоссейных магистралей, грунтовых дорог, а также выявление характера перевозимых по ним грузов. Объектами диверсий являлись коммуникации и склады. Общее руководство разведывательной, диверсионной и контрразведывательной работой на Восточном фронте было возложено в абвере на уже упоминавшийся штаб “Валли”. Разведывательное подразделение “Валли I” состояло из рефератов Г‘Х”, и Г‘Л”, ведавших соответственно советскими сухопутными войсками и авиацией, Г‘Ви” (экономика), ГТ” (технические средства разведки и документация) и 1“И” (радиосвязь, шифры, кадры, секретариат). Структура контрразведывательного подразделения “Валли III” приведена в главе о Польше. Весьма эффективно действовало подразделение “Валли II” под руководством майора Зелигера, отвечавшее за организацию диверсий и подрывной пропаганды. Вскоре в подчинении “Валли I” был создан особый штаб (зондер-штаб) “Р” (“Руссланд”), в обязанности которого входило выявление, в том числе агентурное, партизанских отрядов, подпольных организаций и групп. Позднее руководство им перешло к “Валли III”. В подчинении штаба действовали вначале четыре, а с июня 1943 года пять так называемых разведывательно-резидентских областей, фактически представлявших собой обыкновенные межобластные резидентуры со своими агентами и курьерами. Межобластным резидентурам подчинялись областные и районные резидентуры, также располагавшие своим негласным аппаратом. Работу германских контрразведывательных органов существенно облегчил ряд захватов в течение июня — июля 1941 года документации нескольких городских и районных управлений НКГБ, в части которых имелись разведывательные отделения. Это позволило не только расшифровать и ликвидировать всю агентуру госбезопасности в этих местностях, но и получить подробную информацию о формах и методах работы советской разведки и контрразведки. Деморализованные стремительным германским наступлением пленные оказывались легкой добычей для германских разведчиков, уже к июлю 1941 года выработавших типовой вопросник, ответы на который следовало получать на уровне штаба или разведотдела дивизии. У пленного требовалось выяснить:

— личные данные, воинскую часть, номер полевой почты;

— звание и должность;

— организационный и боевой состав части, число пулеметов, минометов и орудий;

— имена командиров подразделений от роты и выше;

— расположенные в тылу части усиления (артиллерия, резервы);

— задачи части, намерения и планы командования;

— вероятное время начала активных боевых действий;

— источник информации пленного о намерениях и времени действий его части (политическая информация, беседы офицеров, подслушанные телефонные разговоры и прочее);

— положение с обеспечением боеприпасами, продовольствием и топливом;

— национальный состав части;

— боевые потери личного состава и матчасти в последний период;

— количество пополнений и время их прибытия;

— в бронетанковых частях — заводы-изготовители танков и их заводские номера;

— для впервые обнаруженных на фронте частей — место отправки, способ движения (пешком, на автотранспорте или по железной дороге), дата прибытия, какие еще части прибыли вместе с ними, кто остался на прежнем месте дислокации;

— для химических войск — наличие противогазов, хранятся ли они в войсках или на складах, их типы и боевые отравляющие вещества, на защиту от которых рассчитаны фильтры, наличие других средств химической обороны, дата проверки противогазов;

— вопросы о попавших в советский плен германских военнослужащих.

Из сотен тысяч и миллионов пленных вербовщикам абвера было несложно отобрать нестойких и сломленных бойцов и офицеров Красной Армии, немедленно начавших пополнять заранее образованные разведывательно-диверсионные школы. Если в первые дни войны агентура абвера состояла в основном из эмигрантов и прибалтийских немцев, то вскоре этот контингент сменился на пленных. Немало было и добровольно перешедших к противнику советских военнослужащих, часть из которых давно желала порвать с режимом, часть испугалась и решила обеспечить себе будущее при новой оккупационной власти, а часть просто попала в окружение и не видела иного способа сохранить свою жизнь. Такое изменение состава курсантов разведшкол абвера весьма благоприятно сказалось на уровне работы германской разведки. В предвоенный период агенты готовились в школах АСТ-Кенигсберг, АСТ-Штеттин, АСТ-Вена и АНСТ-Краков из числа эмигрантов, слабо ориентировавшихся в советской обстановке и поэтому легко разоблачаемых при углубленном допросе. Новый контингент не требовалось учить языку, обычаям, нормам и правилам поведения, что делало их значительно менее уязвимыми для контрразведки. Из числа военнопленных вербовщики отбирали не просто желавших сотрудничать, но наиболее развитых умственно и физически и обладавших военными специальностями связиста, радиста, сапера и иными полезными в разведывательно-диверсионной деятельности навыками. Из числа гражданского населения с немцами чаще всего сотрудничали уголовники, репрессированные и прочие недовольные режимом люди. Следует отметить, что этот канал являлся для советской разведки довольно удобным для внедрения своих агентов в германские разведывательные органы. После предварительного отбора кандидаты в агенты переводились в специальные проверочные лагеря, а в случае отсутствия сомнений в их лояльности — сразу в разведывательные или диверсионные школы. В описываемый период абвер подходил к вопросу подготовки агентов серьезнее, чем советская разведка. Срок обучения составлял для ближних разведчиков от 2 недель до месяца, для глубинных разведчиков — от 1 месяца до полугода, для диверсантов — от 2 недель до 2 месяцев, для радистов — 2–4 месяца и более. Легенды забрасываемых не отличались разнообразием. При проведении глубинной разведки они действовали под видом командированных военнослужащих, освобожденных от службы по ранению или выздоравливающих, а также эвакуируемых гражданских лиц. Часто хирурги наносили на их тела поверхностные рубцы, имитирующие следы ранений или операций, но при углубленной проверке имитация легко распознавалась врачами и оказывалась демаскирующим признаком.

Особую роль в подготовке агентуры отводилась школе абвера в расположенном недалеко от Вены Брайтенфурте, специализировавшейся на научно-технической разведке. Ее курсанты представляли собой совершенно особый контингент, поскольку набирались из числа инженеров или в крайнем случае техников. Они предназначались для операций против предприятий военной промышленности СССР, расположенных главным образом в глубинных районах Урала, Сибири и Средней Азии. В связи с этим школа в Брайтенфурте всегда отличалась углубленной проработкой легенд агентов и более тщательной их подготовкой, тогда как другие разведорганы, специализировавшиеся на массовости, просто не могли себе это позволить.

Естественно, оперативной работой занимались также СД и гестапо, хотя в начале войны эти спецслужбы в разведывательной сфере в основном ограничивались наступательной контрразведкой. В находившихся под армейской юрисдикцией районах были образованы три, а затем четыре оперативные области во главе с подчинявшимися лично рейхсфюреру СС Гиммлеру высшими руководителями СС и полиции. Им, в свою очередь, подчинялись командующие полицией безопасности и СД и командующие охранной полицией орпо, а также командиры айнзатцгрупп СС “А” (Прибалтика), “В” (район Смоленска), “С” (киевское направление) и “D” (юг Украины), насчитывавших около 3 тысяч сотрудников гестапо и СД. Айнзатцгруппам подчинялись 20 зондеркоманд, действовавших в районах дислокации передовых частей вермахта и СС, и 2 айнзатцкоманды в армейском тылу, общей численностью до 4 тысяч человек. Каждая айнзатцгруппа насчитывала от 600 до 700 сотрудников, а зондеркоманда и айнзатцкоманда — от 120 до 170. Их задачами в зоне боевых действий и в ближайшем тылу являлись захват зданий и помещений советских партийных и административных органов, штабов и военных учреждений, органов государственной безопасности и внутренних дел и иных объектов, где могли быть обнаружены секретные документы; розыск, арест и ликвидация оставленных в тылу советских и партийных работников, разведчиков и контрразведчиков, командиров и комиссаров Красной Армии; выявление коммунистов и подпольщиков, борьба с враждебными проявлениями и информирование вышестоящих органов об обстановке на местах. Они также вербовали агентуру, однако, как правило, не перебрасывали ее через линию фронта, а использовали на месте.

Одновременно оккупанты начали организовывать управление на захваченной территории СССР. Она была разделена на 13 генеральных округов, в каждом из которых назначался свой начальник полиции безопасности и СД. Генеральные округа делились на округа с гебитскомиссарами во главе, далее следовали районы и волости. В них действовали зондеркоманды, создавались охранные батальоны против партизан, дислоцировались подвижные полицейские соединения и части, вспомогательная полиция и местные полицейские гарнизоны. Ближний армейский тыл являлся оперативной зоной тайной полевой полиции (ГФП) вермахта, служившей, как уже указывалось, исполнительным органом армейской контрразведки в действующей армии. Ее высшими структурными единицами были группы при штабах групп армий и полевых комендатурах, насчитывавшие от 80 до 100 сотрудников и солдат. Группа имела в подчинении от 2 до 5 комиссариатов или команд, прикомандированных к корпусным и дивизионным штабам и местным комендатурам. ГФП активно вела оперативную работу и также располагала собственной агентурой.

Столь мощная структура оперативных органов вермахта и СС явно превосходила существовавшие возможности советской военной контрразведки. Наряду с многочисленными случаями дезертирства это стало причиной ее принципиальной реформы, оформленной постановлением образованного 30 июня 1941 года Государственного комитета обороны (ГКО) “О преобразовании органов 3-го Управления в Особые Отделы” от 17 июля 1941 года № ГКО-187-сс. Оно гласило:

“1. Преобразовать органы 3-го управления[327] как в действующей армии, так и военных округах от отделений в дивизиях и выше в Особые Отделы, а 3-е Управление — в Управление Особых Отделов.

2. Подчинить Управление Особых Отделов[328] и Особые Отделы Народному комиссариату внутренних дел, а уполномоченных Особотдела в полку и Особотдел в дивизии одновременно подчинить соответственно комиссару полка и комиссару дивизии.

3. Главной задачей Особых Отделов на период войны считать решительную борьбу с шпионажем и предательством в частях Красной Армии и ликвидацию дезертирства в непосредственно прифронтовой полосе.

4. Дать Особым Отделам право ареста дезертиров, а в необходимых случаях и расстрела их на месте”[329].

3-й отдел войск НКВД вошел в качестве 6-го отдела в Управление особых отделов НКВД СССР, но морская контрразведка до 11 февраля 1942 года по-прежнему относилась к ведению 3-го управления НКВМФ СССР. Руководство УОО было поручено заместителю наркома внутренних дел В. С. Абакумову. По состоянию на сентябрь 1941 года Управление особых отделов состояло из следующих подразделений, осуществлявших обслуживание соответствующих направлений:

— 1-й отдел (генштаб, штабы военных округов, фронтов, армий, РУ генштаба, разведывательные органы в войсках);

— 2-й отдел (военно-воздушные силы, войска противовоздушной обороны страны, воздушно-десантные войска);

— 3-й отдел (бронетанковые войска, артиллерия);

— 4-й отдел (руководство работой особых отделов фронтов и армий);

— 5-й отдел (службы тыла);

— 6-й отдел (войска НКВД);

— 7-й отдел (оперативный учет);

— 8-й отдел (шифры)

Местные органы контрразведки фронта, армии, а также корпуса и дивизии имели соответствующие подразделения усиления: отдельный стрелковый батальон, роту и взвод.

Безусловно, такая структурная реорганизация несколько улучшила оперативные возможности военной контрразведки, однако в первую очередь она послужила усилению влияния наркома внутренних дел, являвшегося членом ГКО. Теперь его наркомат полностью контролировал лояльность вооруженных сил, что для него было не менее важным, чем их контрразведывательное обеспечение. На этом процесс не остановился. Очередная реорганизация подчинила Берия все оперативные органы, за исключением военной разведки. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 20 июля 1941 года в целях слияния усилий органов внутренних дел и государственной безопасности НКВД объединялся с НКГБ, Берия возглавил объединенный Наркомат внутренних дел, а Меркулов стал его 1-м заместителем. Для повышения качества следственной работы и ее увязки с оперативной были созданы Следственное управление и следственные группы при нескольких центральных управлениях, а также при Оперативном отделении ГУААГ. Вскоре состоялась и реорганизация войск НКВД. 26 августа 1941 года из управления войск НКВД по охране железнодорожных сооружений и особо важных объектов промышленности и Управления конвойных войск НКВД в составе Главного управления внутренних войск (ГУВВ) НКВД СССР был созданы Отдел конвойной службы, Отдел службы по охране железнодорожных объектов и Отдел службы по охране промышленных объектов.

Для организации контрразведывательной работы на объектах промышленности и транспорта воссоздавались расформированные ранее Экономическое и Транспортное управления. Теперь центральный аппарат Наркомата внутренних дел состоял из следующих оперативных подразделений:

— 1-е управление (разведка за границей) — начальник П. М. Фитан;

— 2-е управление (контрразведывательное) — начальник П. В. Федотов;

— 3-е управление (секретно-политическое) — начальник Н. Д. Горлинский;

— Управление особых отделов (УОО) — начальник В. С. Абакумов;

— Транспортное управление — начальник Н. И. Синегубов;

— Экономическое управление — начальник П. Я. Meшик;

— Следственная часть по особо важным делам;

— 1-й отдел (охрана руководителей партии и правительства);

— 1-й спецотдел (учетно-статистический);

— 2-й спецотдел (оперативной техники);

— 3-й спецотдел (обыски, аресты и наружное наблюдение);

— 4-й спецотдел (особое техническое бюро[330], связь “ВЧ”);

— 5-й спецотдел (шифры);

— 6-й спецотдел (Гохран).

Кроме перечисленных, в составе центрального аппарата имелись административно-оперативные (милиция, борьба с бандитизмом, управление архивами, работа с военнопленными и интернированными, пожарная охрана, управление тюрьмами, особая инспекция отдела кадров), войсковые (пограничные, внутренние и оперативные войска), лагерные и административно-хозяйственные подразделения, а также Штаб истребительных батальонов. В 1942 году на базе 5-го спецотдела было создано 5-е (шифровальное) управление, а также появился 7-й спецотдел, ведавший чекистским обслуживанием производства минометного вооружения. В октябре 1941 года на базе отделения 4-го спецотдела был образован Отдел правительственной “ВЧ” связи НКВД СССР. Нарком и его заместители курировали различные структуры наркомата. В частности, к ответственности Л. П. Берия относилось 1-е управление, Следственная часть по особо важным делам, секретариаты НКВД и Особое совещание (ОСО), 2-й, 4-й и 5-й спецотделы, контрольно-инспекторская группа и финансы. В. Н. Меркулов курировал 2-е и 3-е управления, В. С. Абакумов — Управление особых отделов, Б. 3. Кобулов — Транспортное и Экономическое управления, И. А. Серов — 1-й спецотдел.

Штаб истребительных батальонов первоначально именовался Штабом по борьбе с парашютными десантами и диверсантами и руководил деятельностью соответствующих оперативных групп в НКВД Украины, Молдавии, Грузии, Карело-Финской ССР и Крымской АССР, а также в УНКВД по Ленинградской, Мурманской, Ростовской и Калининской областям и Краснодарскому краю. Постепенно обязанности штаба и подчиненных подразделений устоялись и стали включать обеспечение повседневного руководства формированием на местах истребительных батальонов, партизанских отрядов и диверсионных групп и руководство их боевой деятельностью; налаживание связи с партизанскими отрядами и истребительными батальонами, перешедшими на положение партизанских отрядов; организация агентурной и войсковой разведки районов вероятных действий партизанских отрядов и диверсионных групп; ведение разведки тыла противника и мест переправ партизанских отрядов; обеспечение их оружием и так далее. Как явствует из приведенного перечня, борьба с парашютными десантами и диверсантами постепенно отходила на второй план, вытесняясь зафронтовой работой.

Зафронтовой разведкой в НКГБ первоначально ведало 1-е управление, функции которого оказались в связи с этим весьма противоречивыми. Принятое в июне 1941 года постановление ГКО[331] определяло их следующим образом:

— налаживание работы по выявлению военно-политических и иных планов противника;

— создание и заброска в тыл вермахта специальных отрядов для проведения разведывательно-диверсионных операций;

— оказание помощи партийным органам в развертывании партизанского движения в тылу врага;

— выявление истинных планов и намерений союзников по вопросам ведения войны, отношения к СССР и послевоенного устройства мира;

— ведение разведки в нейтральных странах, имеющее целью воспрепятствовать их переходу в число союзников Германии, парализовать на их территории агентуру противника и организовать с их территории сбор информации по Германии и ее союзникам;

— ведение научно-технической разведки в целях укрепления военной и экономической мощи Советского Союза.

П. А. Судоплатов

Однако вскоре стала очевидной неестественность ситуации, при которой один и тот же орган руководил и зафронтовой разведкой партизанских отрядов в Белоруссии, и работой “легальной” резидентуры в Лондоне, и взрывом моста через Буг, и вербовкой советника министерства финансов в Тегеране. В связи с этим возглавляемая старшим майором госбезопасности Судоплатовым Особая группа при наркоме НКВД, официальным начальником которой он был назначен 1 июля 1941 года, вскоре подверглась реорганизации Приказ наркома № 001435 от 3 октября гласил: “Для выполнения специальных оперативных задач сформировать 2-й отдел НКВД СССР с непосредственным подчинением народному комиссару внутренних дел СССР”[332]. В отделе имелось 16 отделений, 14 из которых были оперативными и выполняли задачу организации разведывательно-диверсионной работы за границей в районах, непосредственно примыкающих к театру военных действий, и в районах возможного нападения противника. Такими потенциальными противниками в тот момент считались Япония и Турция. 10 ноября 1941 года в составе 2-го отдела появился прифронтовой отдел для непосредственного противодействия спецслужбам противника. Судоплатов одновременно являлся заместителем начальника внешней разведки НКВД и заместителем начальника упоминавшегося Штаба по борьбе с парашютными десантами и диверсантами. На всех этих должностях ему пришлось столкнуться с острой нехваткой квалифицированных сотрудников с оперативным опытом, ввиду чего он вместе со своим заместителем Н. И. Эйтингоном решился на весьма смелый шаг. Они вдвоем доложили Берия о сложном положении с кадрами и предложили ослабить напряженность в этом вопросе путем освобождения из заключения бывших сотрудников разведки и госбезопасности. Нарком даже не поинтересовался статьями обвинения, по которым эти люди отбывали наказание, и спросил лишь, действительно ли нужны они в данный момент на службе. Получив положительный ответ, Берия мгновенно распорядился выпустить их и зачислить в кадры с понижением в должностях по сравнению с занимаемыми ими перед арестом. Его совершенно не тревожила опасность ведения освобожденными антигосударственной деятельности, поскольку он абсолютно точно знал, что они не были ни иностранными шпионами, ни вредителями, ни троцкистами. Этот шаг Судоплатова и Эйтингона спас десятки человек, хотя помочь уже казненным, естественно, не мог.

Под эгидой 2-го отдела НКВД СССР с 27 июня 1941 года начала формироваться подчиненная наркомату Отдельная мотострелковая бригада особого назначения (ОМСБОН). Ее первым командиром был назначен комбриг П. М. Богданов, в октябре его сменил бывший начальник Себежского училища войск НКВД полковник М. Ф. Фролов. Специальным решением ЦК В КП (б) и Исполнительного комитета Коммунистического Интернационала (ИККИ) все проживавшие на территории СССР эмигранты получили предложение вступить в ряды бригады. Ее общая численность достигла 25 тысяч человек, 2 тысячи из которых являлись иностранцами. Штатная структура ОМСБОН состояла из управления, 1-го и 2-го мотострелковых полков (по три роты увеличенного состава из трех мотострелковых и одного пулеметного взводов), минометной и противотанковой батарей, инженерно-саперной роты, парашютно-десантной роты, роты связи, автомобильной роты и подразделений тылового обеспечения. Боевой состав бригады позволял ей вести обычные наземные операции, что несколько раз и происходило в критические моменты осени и зимы 1941 года, однако не это было ее подлинным назначением. Главной задачей ОМСБОН являлось создание, подготовка и засылка в тыл противника групп и отрядов особого назначения для ведения оперативной разведки и осуществления диверсий. Одновременно в составе НКВД с 27 июня действовал Учебный центр подготовки специалистов разведывательно-диверсионных отрядов для действий в тылу противника. К осени на нем прошли подготовку две бригады и несколько отдельных рот.

Далеко не все в организации зафронтовой работы бригады было гладко. Ее группы зачастую отказывались от поддержания связи со стихийно возникшими или сформированными партийными органами партизанскими отрядами — “местными”, по терминологии бойцов ОМСБОН. С одной стороны, это повышало их безопасность, зато с другой в значительной степени лишало преимуществ базирования на местах и ограничивало разведывательные возможности. Зачастую разведчики и диверсанты не тихо проникали через линию фронта, а прорывались с боем и несли неоправданные потери. У ОМСБОН фактически отсутствовала приданная транспортная авиация, не было соответствующих карт местности и специального оружия и снаряжения. Не менее серьезные проблемы создавали недостаточность индивидуальной подготовки бойцов и отсутствие отдыха на переходах, истощавшее их силы. Однако в целом результаты деятельности отрядов и групп ОМСБОН в тылу противника оцениваются достаточно высоко. С начала 1943 года бригада была переформирована в Отряд особого назначения (ОСНАЗ) при НКВД, а затем при НКГБ СССР.

Существовали и иные формы организации зафронтовой работы. В ноябре 1941 года руководство партизанскими отрядами НКВД и диверсионными группами было возложено на уполномоченных 4-х отделов территориальных органов НКВД, действовавших в тесной связи с уполномоченными при политуправлениях армий. Список задач этих офицеров был крайне обширен. Помимо организации руководства зафронтовыми подразделениями, они отвечали за:

— направление в тыл противника диверсионных групп, разведчиков, связников;

— организацию сети явочных квартир, приемных и переправочных пунктов;

— подбор и подготовку кадров разведчиков, связников, диверсантов для систематической связи с партизанскими отрядами и диверсионными группами, находящимися на оккупированной территории;

— разрушение тыла противника в прифронтовой полосе;

— прием и оформление прибывших из тыла противника разведчиков, связников, диверсантов и доставленных ими материалов;

— организацию связи и оказание помощи подпольным партийным и советским организациям в тылу противника;

— использование направляемых через фронт лиц для ведения партийно-политической и разъяснительной работы среди находящегося на оккупированной территории населения;

— установление связи с местными органами НКВД, партийными и советскими организациями в прифронтовой полосе.

После выделения зафронтовой разведки в ведение 2-го отдела НКВД СССР внешняя разведка по-прежнему оставалась в ведении 1-го управления. В августе 1941 года оно состояло из следующих подразделений:

— секретариат;

— группа А;

— группа Б;

— 1-й отдел (Центральной Европы) — Германия, Польша, Чехословакия, Венгрия, украинское отделение;

— 2-й отдел (Балканский) — Болгария, Румыния, Югославия, Греция;

— 3-й отдел (Западной Европы) — Франция, Италия, Швейцария, Испания, Португалия, Бельгия;

— 4-й отдел (Скандинавский) — Финляндия, Швеция, Норвегия, Дания, Голландия;

— 5-й отдел (Англо-американский) — Англия, США, Канада, Латинская Америка;

— 6-й отдел (1-й Дальневосточный) — Япония, Маньчжоу-го, Корея;

— 7-й отдел (2-й Дальневосточный) — Китай, Таиланд, Синьцзян;

— 8-й отдел (Средневосточный) — Турция, Иран, Афганистан, Индия;

— 9-й отдел (совколоний, оперативного учета, въездных и выездных виз);

— отдел “X” (связь);

— Школа особого назначения (ШОН).

Первые шесть месяцев войны оказались для разведки, возможно, самыми непростыми за весь период ее существования. Следует упомянуть возникшие сложности из-за утраты связи с агентурой в Германии и союзных ей странах, отказ многих агентов от сотрудничества ввиду их сомнений в способности Советского Союза устоять под ударами вермахта. Полноценно работали лишь Энтони Блант и Джон Кэрнкросс в Лондоне и резидентуры в Вашингтоне и Нью-Йорке, остальные точки и источники либо приостановили свою деятельность, либо предоставляли второстепенную информацию.

Связь с агентурой всех уровней крайне затруднила начатая в июле 1941 года постепенная эвакуация из Москвы в глубинные районы страны отделов и управлений НКВД и военной разведки. Они были рассредоточены в Куйбышев, Чкалов, Уфу, Саратов, Киров, Новосибирск, Свердловск, Казань, Пензу, Молотов и Ульяновск. При штатной численности центрального аппарата Наркомата внутренних дел в 10 тысяч человек (фактически его численность не превышала 9 тысяч работников) эвакуации подлежали 7 тысяч, а при численности в 11 тысяч — 7,5 тысяч. К октябрю в Москве остались лишь оперативные группы от каждого из подразделений НКВД, аналогичная ситуация наблюдалась и в Разведывательном управлении генштаба. РУ отбыло в Куйбышев, а его центральный радиоузел — в Читу, что значительно ухудшило условия приема сигналов от маломощных агентурных раций. Следует отметить, что к октябрю этот вначале планомерный процесс приобрел характер неорганизованного бегства из столицы почти всех органов государственной и местной власти. Да и само руководство Наркомата внутренних дел мало верило в возможность удержания столицы. На случай ее оставления НКВД готовил три независимые друг от друга агентурные сети для подпольной работы, две из которых должны были собирать информацию, а третья имела террористическую направленность и предназначалась для уничтожения Гитлера и лиц из его окружения в случае их появления в Москве. Общее руководство их организацией осуществлял начальник 2-го (контрразведывательного) управления НКВД П. В. Федотов. В октябре 1941 года Москва осталась практически брошенной, что привело к панике среди населения и многочисленным актам бесчинств и мародерства со стороны уголовных элементов. Войска совместно с милицией навели в городе порядок, однако далеко не сразу. Этот период очень тяжело сказался на деятельности закордонных и зафронтовых резидентур и разведывательных групп, связь которых с Москвой внезапно прервалась без какого-либо заблаговременного предупреждения. Перерыв в связи деморализовал многих разведчиков, поскольку германская пропаганда неоднократно объявляла о падении советской столицы, что, казалось, подтверждалось отсутствием в эфире радистов Центра. Связь восстановилась лишь в середине ноября, причем опять-таки без объяснения причин. Трудно даже приблизительно оценить ущерб от прекращения поступления разведданных на протяжении трех недель. За этот период некоторые группы были потеряны, другие временно свернули свою деятельность и перешли только на прием. Советское руководство пыталось ободрить народ, однако пока что все оптимистические призывы звучали весьма неубедительно. Например, 6 ноября 1941 года Сталин в своей речи по случаю 24-й годовщины революции заявил: “Враг не так силен, как его изображают некоторые перепуганные интеллигентики. Не так страшен черт, как его малюют. Кто может отрицать, что наша Красная Армия не раз обращала в бегство хваленые немецкие войска? Если судить не по хвастливым заявлениям немецких пропагандистов, а по действительному положению Германии, нетрудно будет понять, что немецко-фашистские захватчики стоят перед катастрофой. В Германии теперь царят голод и обнищание, за 4 месяца войны Германия потеряла 4 с половиной миллиона солдат, Германия истекает кровью, ее людские резервы иссякают, дух возмущения овладевает… и самим германским народом, который не видит конца войны. Немецкие захватчики напрягают последние силы. Нет сомнения, что Германия не может выдержать долго такого напряжения. Еще несколько месяцев, еще полгода, может быть годик, — и гитлеровская Германия должна лопнуть под тяжестью своих преступлений”[333].

В описываемое время мало кому верилось не только в оптимистично указанные Верховным Главнокомандующим сроки, которые, как известно, оказались весьма далеки от действительности, но даже в саму возможность победы. В числе сомневавшихся были и союзники СССР по антигитлеровской коалиции, с ужасом ожидавшие его падения и доступа рейха к новому богатейшему источнику природных ресурсов, включающих кавказскую нефть, украинский марганец и продовольствие. В этом случае континентальная блокада, которую пытался осуществить британский Флот метрополии, потеряла бы всякий смысл. Прибывшие в СССР военные миссии Великобритании и Соединенных Штатов Америки, вскоре также вступивших в войну, вели себя соответствующим образом.

Наибольшие сложности в оперативной работе испытывали, пожалуй, военные контрразведчики. Им приходилось бороться с германскими агентами в действующей армии и прифронтовом тылу, контролировать лояльность военнослужащих, предупреждать весьма вероятные случаи измены, а также бороться с такими набиравшими заметные масштабы явлениями как дезертирство и массовая сдача в плен. Части доукомплектовывались по штатам военного времени, формировались новые, на фронт направлялось маршевое пополнение, и все это требовалось прикрыть негласным агентурно-осведомительным аппаратом. Однако не хватало не только агентов и осведомителей, но в первую очередь штатных оперативных работников, которые должны были вербовать их и руководить дальнейшей деятельностью. В условиях боевых действий проведение конспиративных встреч оперуполномоченных с негласными сотрудниками было просто невозможным, поскольку грозило их немедленной расшифровкой. Требовалось отыскать новые формы и методы работы, подходящие для сложившихся условий. Руководство наркомата прекрасно понимало возникшие трудности и принимало энергичные меры для их преодоления. Так, например, уже в первые дни войны только на Ленинградский фронт прибыло пополнение особых отделов из местных отделов УНКГБ и армейских офицеров. Они не были знакомы со спецификой работы, но хотя бы заполняли существовавшие вакансии, чтобы научиться чему-то прямо в войсках. Кроме того, образовавшиеся в территориальных органах вакансии также следовало укомплектовать. Возросшие потребности противодиверсионного обеспечения диктовали необходимость резкого увеличения штата оперативных работников, нужны были также и разведчики. В самые сжатые сроки начали прием слушателей Московская и Бакинская межкраевые школы НКВД, а общая численность единовременно обучавшихся во всех учебных заведениях госбезопасности выросла от 2 до 3,6 тысяч человек[334]. Высшая школа НКВД перестроила свою работу в направлении увеличения числа слушателей и организации ускоренного обучения. Были введены отдельные спецкурсы для оперативных работников военной контрразведки, территориальных органов, пограничных и внутренних войск, зафронтовых работников и офицеров иных специальных служб. Первый досрочный выпуск прошел с июня по октябрь 1941 года. 26 июня первые 264 слушателя Высшей школы отбыли для прохождения дальнейшей службы в ОМСБОН, а 238 — в особый отдел Московского военного округа, которому в ближайшем же будущем предстояло стать прифронтовым. Всего за период войны Высшая школа НКВД СССР выпустила 2417 слушателей для военной контрразведки в действующей армии, 1750 — для территориальных органов, 550 — для разведывательных органов погранвойск и войск по охране тыла действующей армии, 424 — для 4-го управления НКВД, 1635 — для работы на освобожденной территории (в том числе 120 — в Прибалтике) и 365 со знанием иностранных языков — в различные подразделения НКГБ[335]. Для работников периферийных органов УССР и БССР устанавливался трехмесячный срок обучения, для работников оперативных органов пограничных войск, особых отделов и работников территориальных органов на освобожденных территориях — четырехмесячный, работники чекистско-разведывательных органов войск по охране тыла и пограничных войск обучались четыре с половиной месяца. В УССР и БССР действовали трехмесячные курсы по подготовке начальников городских и районных отделов НКГБ/НКВД.

Так закончились первые шесть месяцев войны.

2. КОНТРРАЗВЕДКА 1942 — 1943

Борьба с агентурой противника стала одним из основных направлений деятельности органов государственной безопасности СССР. Здесь сразу же следует отметить, что она тесно соприкасалась с контролем за лояльностью личного состава войск и населения, в связи с чем деятельность контрразведывательных органов имела две стороны. В данной книге не рассматривается их репрессивная деятельность по отношению к собственным гражданам, о которой, тем не менее, ради объективности следует упомянуть. Контрразведчики отнюдь не снискали любовь народа, поскольку большинство населения никогда не видело выловленных шпионов, зато аресты и расстрелы соотечественников по зачастую самым ничтожным поводам были у всех на виду. Поэтому термин “особист” в народе всегда обозначал отнюдь не специалиста по борьбе с агентурой противника в армии, а представителя карательной системы, которого следует всячески опасаться и от которого можно ждать любых, в том числе и смертельно опасных подвохов. Особисты, как правило, не ходили в атаки и очень редко сидели в окопах, зато зачастую вызывали к себе бойцов и командиров, не все из которых возвращались обратно. Особисты передавали дела в военные трибуналы, а иногда собственной властью расстреливали провинившихся, вина которых, случалось, была пустяковой или выдуманной. Работники территориальных органов были менее видны, но о них тоже знали и их опасались все. В представлении среднего человека чекисты ловили не шпионов, а собственных граждан, и для некоторого улучшения их восприятия населением требовались немалые усилия пропагандистов. Такое во многом верное представление не учитывало, да в силу засекреченности структуры органов госбезопасности и не могло учесть, что в них существуют самые различные подразделения с далеко не одинаковыми функциями, и что борьбой с агентурой противника, предотвращением диверсий и террористических актов занимаются совершенно не те люди, которые находятся у всех на виду. Именно эта сторона их деятельности и рассматривается в данной главе.

Контрразведку в период Великой Отечественной войны можно разделить на военную, ведавшую безопасностью действующей армии и ее тыла, территориальную, обслуживавшую всю остальную территорию страны, и внешнюю, осуществлявшуюся против разведывательных органов Германии и ее союзников на их территориях, в нейтральных странах и в оккупированных районах СССР.

Первыми соприкасались с разведывательно-диверсионными группами противника и его одиночными агентами органы военной контрразведки. К 1942 году выявилось неполное соответствие структуры Управления особых отделов (УОО) НКВД потребностям войны, и руководство госбезопасности было вынуждено провести ее серьезную реорганизацию. Подписанная Абакумовым и сохранявшая еще элементы прежней лексики директива НКВД СССР № 264 от 4 июля 1942 года, в частности, разъясняла: “Сущность реорганизации заключается в том, чтобы направить главное внимание особых отделов на выявление и разработку шпионов, изменников, террористов, диверсантов, членовредителей, дезертиров и прочего контрреволюционного элемента, подрывающего мощь Красной Армии и Военно-Морского Флота”[336]. Отныне структура центрального аппарата управления общей численностью 225 человек была следующей:

— Секретариат;

— Оперативное отделение;

— Следственная часть:

— 1-е отделение — по шпионажу;

— 2-е отделение — антисоветские формирования;

— 3-е отделение — по руководству следственной работой на периферии;

— 1-й отдел (Генеральный штаб Красной Армии, штабы фронтов и армий, разведывательные управления):

— 1-е отделение — оперативное управление генштаба, штабы фронтов и армий;

— 2-е отделение — остальные управления и отделы генштаба, узел связи, управление кадров;

— 3-е отделение — Главное разведывательное управление Красной Армии, разведывательные органы фронтов и армий;

— 2-й отдел (военно-воздушные силы, противовоздушная оборона, воздушно-десантные войска):

— 1-е отделение — штаб ВВС Красной Армии;

— 2-е отделение — вооружение и тылы ВВС;

— 3-е отделение — академии и руководство периферией по частям ВВС;

— 4-е отделение — войска ПВО страны;

— 5-е отделение — воздушно-десантные войска;

— 3-й отдел (Главное автобронетанковое управление (ГАБТУ), Главное управление начальника артиллерии (ГУНАРТ), танковые войска и артиллерия Красной Армии, гвардейские минометные части):

— 1-е отделение — ГАБТУ Красной Армии, АБТУ фронтов и армий, танковые армии, танковые корпуса и бригады, НИИ танковый полигон;

— 2-е отделение — ГУНАРТ Красной Армии, управление гвардейских минометных частей, артиллерийские управления фронтов, артотделы армий, артиллерия резерва Главного командования (РГК), минометные части Красной Армии;

— 3-е отделение — Главное артиллерийское управление (ГАУ) Красной Армии;

— 4-й отдел (руководство агентурно-оперативной работой особых отделов фронтов по родам войск; борьба с дезертирством, изменой и самострелами, заградительная служба):

— 1-е отделение — обслуживание Карельского, Ленинградского, Северо-Западного, Калининского фронтов, 7-й отдельной армии, резервных армий;

— 2-е отделение — обслуживание Западного, Брянского, Юго-Западного, Южного, Северо-Кавказского фронтов;

— 3-е отделение — по борьбе с дезертирством, изменой и самострелами; организация заградительной службы;

— 5-й отдел (интендантское управление, УСГ, АХО НКО; Главное санитарное управление, ветеринарное управление, Главное управление военных сообщений, КЭУ, Главвоенстрой, военные академии):

— 1-е отделение — Главное интендантское управление, административно-хозяйственный отдел (АХО) НКО, интендантские управления фронтов, интендантские отделы армий;

— 2-е отделение — Главное санитарное управление, санитарные управления фронтов, ветеринарные управления и ветеринарные службы фронтов и округов, Главное автодорожное управление, Главное управление военных сообщений (БОСО), квартирно-эксплуатационное управление (КЭУ), Военпроект, Главвоенстрой, военные академии;

— 6-й отдел (войска НКВД):

— 1-е отделение — пограничные войска и учебные заведения внутренних войск НКВД;

— 2-е отделение — внутренние войска и охрана войсковых тылов фронтов;

— 3-е отделение — железнодорожные, конвойные и промышленные войска;

— 4-е отделение — органы снабжения войск;

— 7-й отдел (оперативный учет):

— 1-е отделение — действующий учет по УОО, отчетность, цифровая отчетность фронтовых особых отделов, цифровой учет изменников Родины, шпионов, диверсантов, террористов, трусов, паникеров, дезертиров, самострельщиков и антисоветского элемента; особый картотечный учет изменников Родины, агентов разведки и лиц, скомпрометированных по показаниям последних);

— 2-е отделение — проверка номенклатуры ЦК ВКП(б), НКО, НКВМФ, шифрработников, допуск к совершенно секретной и секретной работе, мобилизационной работе и технике особой секретности; проверка работников, командируемых за границу, и личного состава Красной Армии;

— 8-й отдел (шифровальный):

— 1-е отделение — шифровальное;

— 2-е отделение — агентурно-оперативное обслуживание шифрорганов Красной Армии, инспектирование шифрорганов особых отделов, учет и пересылка шифров;

— 9-й отдел (по обслуживанию военно-морского флота):

— 1-е отделение — Главный морской штаб (ГМШ), Разведывательное управление, школа Разведывательного управления, командование управлений, редакции газет и журналов; издательство, прокуратура, трибунал, гидрографическое управление, управление делами, курсы переподготовки начсостава запаса, Центральный дом ВМФ, руководство по линии указанных объектов периферией;

— 2-е отделение — управление ВВС, штаб ВВС, управление ПВО, узел связи ВВС, руководство по линии ВВС периферией.

В дальнейшем объектами военной контрразведки стали также войска связи, инженерные войска, оборонительное строительство и Главное управление формирования и комплектования Красной Армии. Как видно из приведенного списка, в вооруженных силах СССР не осталось ни одного института, за исключением политорганов, не охваченного контрразведывательным обслуживанием НКВД (военкоматы относились к компетенции 3-го управления). Следует отметить, что в этот период реальная борьба с агентурой противника в основном проводилась в войсках, тогда как центральный аппарат УОО в основном занимался профилактической работой и контролем за благонадежностью войск, штабов и военных учреждений.

К зиме 1941 года первоначальная нехватка оперативных работников в особых отделах была уже преодолена, что позволило им заняться восстановлением почти разрушенного агентурно-осведомительного аппарата в войсках. Вербовки в действующей армии производились главным образом в обороне, на марше и на отдыхе, поскольку ни в отступлении, ни в крайне редких в тот период наступательных действиях было просто не до этого. Срочные вербовки в маршевых пополнениях, как правило, имели весьма слабую отдачу, поскольку в силу объективных причин производились практически без учета особенностей личности вербуемых и иного их предварительного изучения. В результате прибывшие на место осведомители и агенты далеко не всегда связывались с оперативными работниками своей части, поскольку чаще всего не имели для этого ни возможностей, ни желания, а некоторые просто не получали указаний об установлении связи. Не был налажен также и учет агентуры, поэтому значительная часть вербовок оказалась бесцельной. Естественно, ни о какой подготовке негласного аппарата речь идти не могла. Высокой была и текучесть осведомителей и агентов, главным образом из-за боевых потерь и постоянной передислокации частей и подразделений. Осуществление личной связи также было весьма сложной задачей, поскольку все военнослужащие, как правило, находились на виду, и их контакты с сотрудниками особых отделов не могли остаться незамеченными. Для предотвращения расшифровки вербовки в основном происходили в помещениях штабов, медсанчастей, госпиталей и иных местах, куда кандидата можно было вызвать под благовидным предлогом. По этой же причине в войсках создавались резидентуры для личной связи агентов с резидентом, в качестве которого обычно выступали помощники начальников штабов, начальники химической и санитарной служб, старшины рот и санинструкторы. Опыт показал, что агентурно-осведомительный аппарат в боевых подразделениях был практически непригоден для борьбы с разведывательной деятельностью противника, поэтому он использовался в основном для контроля за настроениями личного состава, предупреждения случаев измены, дезертирства, распространения панических слухов и упущений по службе. На основании постановления ГКО от 17 июля 1941 года № 187сс “О беспощадной борьбе со шпионами, диверсантами, дезертирами, трусами и паникерами в частях Действующей армии и флота” эта группа задач в большинстве случаев решалась стереотипно, поскольку в данном случае контрразведчикам противостоял не подготовленный агент противника, а смертельно уставший от войны, затравленный и деморализованный человек, зачастую полуграмотный и не всегда отдающий отчет в собственных действиях. Агенты и осведомители особых отделов располагали списком признаков готовящейся измены, к числу которых относились подобранные листовки противника, доверительные беседы сомнительного содержания, в которых выражались неуверенность в конечной победе Советского Союза или иные аналогичные мысли. Такой человек немедленно брался в разработку для получения доказательств его изменнической деятельности. Если таковая чрезмерно затягивалась, объект выводили в тыл и продолжали ее более углубленно.

Подлинные контрразведывательные задачи решались совершенно иначе. Для этого особо высокая агентурная плотность создавалась в местах наиболее вероятного проникновения противника, к которым относились фильтрационные пункты, железнодорожные станции, продовольственные пункты, пункты проверки документов, запасные полки, штабы и подразделения боевого охранения. О масштабе такой работы можно судить по тому, что, например, только в ноябре 1942 года на Сталинградском фронте было создано 1144 резидентуры, а их общее количество достигло 433 9[337]. Эта величина позволяет произвести несложные вычисления. По состоянию на 20 ноября 1942 года общая численность личного состава войск этого фронта с учетом 28-й армии, 300-й стрелковой дивизии, 72-го, 115-го и 156-го укрепленных районов и Сталинградского корпуса ПВО достигла 383961 человека[338]. Если принять минимальное количество агентов и осведомителей, находящихся на связи у резидента, за трех, то с учетом самих резидентов можно заключить, что один агент или осведомитель приходился как минимум на каждые 22 человека, то есть по одному на каждый полный стрелковый взвод. Безусловно, приведенная величина справедлива лишь в среднем значении, поскольку, как уже указывалось, в строевых частях агентурная плотность была существенно ниже, чем на угрожаемых в оперативном отношении участках. Однако качество подготовки негласных сотрудников, как и их руководителей, оставляло желать лучшего. Поверхностное изучение кандидатур и погоня за количеством источников приводила к тому, что в их числе оказалось немало дезинформаторов, двурушников и просто желавших свести личные счеты руками контрразведки. Сложившаяся тенденция оказалась весьма живучей и сохранялась и в последующие годы. Так, например, приказ начальника УНКВД по Ленинградской области № 00109 от 4 июля 1943 года “О недочетах в агентурно-оперативной работе Отдела контрразведки НКВД “СМЕРШ” ОВТ ЛФ” гласил: “В результате ознакомления с состоянием агентурно-оперативной работы следует констатировать крайне низкий ее уровень, неоперативность и шаблон… нежелание оперативного состава решительно порвать с установившимися традициями ограничивать себя наблюдением за объектами и боязнь переходить к творческой разведывательной и контрразведывательной работе по розыску вражеской агентуры и своевременному пресечению ее преступной, подрывной деятельности… 15 % дел из общего числа имеющихся формуляров и учетных дел подлежат немедленному прекращению и сдаче в архив, как заведенные без достаточных оснований и бесперспективные. Остальные дела квалифицированной агентурой не обеспечены. Осведомители, разрабатывающие подучетников, фактически являются лишь сторонними и случайными фиксаторами отдельных антисоветских высказываний”[339]. Приказ предусматривал пересмотр всей агентурно осведомительной сети и ее очистку “от неработоспособных элементов — балласта и двурушников”[340].

Естественно, если дела обстояли столь неблагополучно в 1943 году, то за год до этого уровень работы Особых отделов был вообще неудовлетворительным. В связи с создавшейся ситуацией в них была введена в действие единая система мер по выявлению и разоблачению агентов противника на стадии их проникновения, состоявшая из комплекса оперативных, заградительных и профилактических мероприятий:

— выявление агентов противника по признакам фиктивности документов и особенностям экипировки;

— опрос военнослужащих, вышедших из окружения или бежавших из плена при сомнительных обстоятельствах;

— обеспечение непроницаемости линии фронта;

— опрос населения прифронтовой полосы;

— изучение трофейных документов.

Безусловно, далеко не всегда эти предписания выполнялись. С одной стороны, распорядиться об обеспечении непроницаемости линии фронта было намного легче, чем фактически соблюсти это требование, а с другой — бывшие пленные и окруженцы всегда и при всех условиях изначально рассматривались как изменники или пособники фашистов. Противоположное им следовало доказать. Следствием такого подхода явилось буквально тотальное нарушение прав граждан, однако в СССР в рассматриваемый период подобный термин вряд ли был известен. Зато сплошная фильтрация военнослужащих, естественно, помогала выполнять задачи контрразведки, а сопутствовавшие этому обстоятельства рассматривались как второстепенные и во внимание не принимались. Справедливости ради следует отметить, что бывшие пленные и в самом деле составляли самую обширную вербовочную базу для абвера, СД и иных оперативных органов противника. С декабря 1941 года в каждой армии был организован сборно-пересыльный пункт для фильтрации бежавших из плена или вышедших из окружения военнослужащих. В целом такие мероприятия давали положительные результаты, и в начальный период войны большинство агентов противника было раскрыто благодаря именно им, а не вследствие оперативных действий. Особенно повысилась их эффективность после устранения существовавшей в первые месяцы войны нелепой ситуации, при которой у военнослужащих отсутствовал единый документ, удостоверяющий их личность. Это избавляло разведывательные органы противника от сложной и далеко не всегда надежной подделки документов и весьма затрудняло проверочные мероприятия контрразведки. Приказ наркома обороны от 7 октября 1941 года № 330 ввел в действие единую красноармейскую книжку, а установленная через каждые 10–15 дней особая литеровка документов способствовала выявлению вновь забрасываемой агентуры. Применялись и другие несложные, но эффективные меры. Например, периодически изменялся порядок ношения наград, что в числе прочих помогло выявить двух особо опасных террористов. Позднее, по мере накопления опыта, УОО выпустило сборник признаков подделки документов, особенностей экипировки агентов противника и легенд прикрытий, оказавший существенную помощь контрразведчикам в войсках.

Основным способом заброски германских агентов являлся сухопутный, парашютирование применялось значительно реже. Ввиду этого военная контрразведка организовала систему заградительной службы, включавшую оперативные заслоны, контрольно-пропускные пункты (КПП) и заградительные отряды войск НКВД. С июля 1941 года их личный состав укомплектовывался военнослужащими особых отделов армий и фронтов, а к следующему году такие отряды имела уже каждая армия на фронте. Здесь следует отметить, что эти отряды, предназначенные главным образом для наведения порядка в тылу и поимки вражеской агентуры, принципиально отличались от одноименных подразделений, использовавшихся для пресечения отступления собственных войск. В литературе их зачастую смешивают, но это является ошибкой. В 1943 году заградительная служба включала в себя деятельность органов военного управления, военной контрразведки и войск по охране тыла. На путях предполагаемых маршрутов агентов противника устанавливались секреты, в населенных пунктах действовали патрули, а за городом для осмотра наиболее опасных районов высылались дозоры. Заградительные мероприятия регулярно проводились в районах известных пунктов переправ агентуры противника или наиболее удобных для этой цели местах. В качестве дополнительной меры безопасности практиковалось отселение местных жителей из прилегающей к фронту 25-километровой зоны. Для прочесывания местности и проверки документов при службе заграждения имелись поисковые группы и подвижные заставы, которые использовались также для организации засад. Например, в полосе 1-го Белорусского фронта к концу войны действовали 90 подвижных постов, 45 пунктов регулирования и 64 патруля, благодаря действиям которых только в марте 1945 года на переднем крае были обнаружены и разоблачены 168 германских агентов[341].

Кроме заградительных мероприятий, относившихся к пассивным формам действий, контрразведка практиковала розыск агентов. В розыск объявлялись все без исключения агенты противника, в том числе и только намечаемые к переброске, о которых имелись хоть какие-нибудь сведения. Инструкция по организации розыска агентуры разведки противника гласила: “Основанием для объявления в розыск агента вражеской разведки являются:

а) показания арестованных и разоблаченных агентов разведки противника;

б) заявления и показания свидетелей;

в) показания военнопленных, бывших официальных сотрудников разведки противника;

г) сообщения зафронтовой агентуры и других наших агентов;

д) списки и другие материалы на агентуру, изъятые в разведывательных органах противника"[342].

Выработанная в период войны система розыскных мероприятий включала:

— агентурное наблюдение за вероятными маршрутами движения агентов противника и местами дислокации войск;

— контроль эфира;

— осмотр удобных для укрытия мест;

— выведывание возможных мест появления разыскиваемых с помощью агентов у их ближайших родственников или друзей;

— проверку документов в полосе боевых действий у подозрительных лиц;

— использование в розыске заградительной службы;

— использование агентов-опознавателей, розыскных агентов и содержателей агентурных квартир-ловушек.

Агенты-опознаватели, как правило, являлись разоблаченными и сотрудничавшими с контрразведкой германскими агентами, которые в результате обучения в разведшколе или из иных источников знали других агентов в лицо. Они чаще всего использовались в фильтрационных лагерях, сборно-пересыльных и контрольно-пропускных пунктах, запасных и резервных воинских частях, на вокзалах, в продовольственных пунктах и иных местах скопления военнослужащих и гражданских лиц. Розыскные агенты обычно вербовались из числа персонала предприятий бытового обслуживания, общественного питания, справочных бюро, проводников почтовых вагонов и т. д. Они располагали списком примет разыскиваемых агентов противника и целенаправленно работали в этом направлении, однако их главной задачей являлось наблюдение со стороны за поведением лиц, документы которых проверяли патрули. При обнаружении подозрительных признаков они извещали об этом комендантскую службу или иные военные власти. Существовали и узко специализированные осведомители-противодиверсионники, а также агенты-маршрутники, совершавшие поездки с целью розыска агентуры противника. Основными требованиями к этой весьма ценной категории были хорошая память, сообразительность, умение ориентироваться в изменяющейся обстановке и легальная возможность часто отлучаться с места основной работы. Агентурные квартиры-ловушки являлись изобретением военного времени и оборудовались в небольших населенных пунктах около транспортных узлов. Их содержали прошедшие специальную подготовку негласные сотрудники, ненавязчиво входившие в контакт с подозрительными лицами и предлагавшие им остановиться у них. За такими постояльцами устанавливалось наблюдение, обыскивались их личные вещи и делался вывод относительно их возможной работы на разведку противника. В случае положительного заключения они либо арестовывались, либо разрабатывались далее. Использовались также и гласные розыскные мероприятия, в основном официальные объявления о розыске конкретных лиц.

По мере увеличения количества перевербованных агентов противника появилась возможность массового формирования оперативно-розыскных групп по активному розыску вражеской агентуры, состоявших из оперативного работника контрразведки, агента-опознавателя и разведчика наружного наблюдения или младшего командира приданной воинской части. Такие группы всегда действовали в районах заброски агентов именно того разведоргана или выпускников именно той разведшколы, где ранее действовал или учился опознаватель. Розыск осуществлялся в ближнем или оперативном тылу на ведущих к линии фронта коммуникациях и в представляющих разведывательный интерес для противника населенных пунктах. Широко практиковалось направление оперативно-розыскных групп по железнодорожным или иным транспортным коммуникациям. На маршруте розыскники действовали в поездах, на крупных железнодорожных станциях, в станционных буфетах, на продовольственных и питательных пунктах и в других местах вероятного появления агентов противника. На конечных пунктах маршрутов розыск осуществлялся у военных комендатур, воинских касс, в станционных общежитиях для военнослужащих, а также в пунктах, удобных для наблюдения за передвижением воинских эшелонов и грузов и на близлежащих рынках. Контролировалась посадка в поезда и высадка из них. При визуальном обнаружении знакомого опознавателю агента с ним следовало вступить в личный контакт и пожаловаться на отсутствие связи с разведорганом противника, пытаясь выйти на агентурный передатчик и радиста. Если опознаватель встречал лиц, знакомых ему не по работе в разведке, а по совместному пребыванию в лагере военнопленных, он должен был попытаться выяснить, как именно и когда этот человек выбрался из лагеря, что делает в тылу, где проживает, кого еще из общих знакомых встречал на этой стороне фронта. Агенты-опознаватели помещались также в спецлагеря или запасные части, но в этих случаях они, естественно, использовались не в оперативно-розыскных группах, а передавались на связь обслуживающему лагерь оперработнику контрразведки.

На освобождаемых территориях организовывались оперативно-розыскные группы иного рода. Они направлялись в места недавней дислокации разведывательных и диверсионных органов и школ противника для розыска оставленной агентуры и выявления лиц из обслуживающего персонала и окружения разведшкол. Оперативная работа общего характера на освобожденных территориях осуществлялась в соответствии с указанием НКВД СССР от 18 февраля 1942 года № 64, предписывавшего, в частности, “устанавливать и брать на учет:

а) личный состав разведывательных, контрразведывательных, полицейских и административных немецких органов, действовавших на временно захваченной противником территории…;

б) владельцев и жильцов домов, в которых размещались упомянутые выше органы и проживали их официальные сотрудники или разведчики, а также обслуживающий их персонал;

в) агентуру германской военной разведки, гестапо и тайной полевой полиции, оставленную в данном городе-районе или переброшенную ранее немцами в наш тыл: резидентов, агентов-разведчиков, диверсантов, террористов, радистов, связников, содержателей явочных квартир, проводников и переправщиков;

г) членов магистратов, местных самоуправлений, старост, служащих полиции и других административных немецких органов;

д) изменников Родины, предателей, провокаторов и немецких пособников…

е) участников контрреволюционных белогвардейских и националистических формирований, созданных немцами;

ж) участников созданных немцами банд, которые использовались для охраны населенных пунктов, выполнения карательных и реквизиционных функций, выявления и задержания партизан и военнослужащих Красной Армии, бежавших из плена и вышедших из окружения, а также для бандитских налетов в нашем тылу;

з) содержателей радиостанций, складов продовольствия и боеприпасов, оставленных немцами в нашем тылу для своей агентуры и бандитских групп;

и) членов и кандидатов ВКП(б) и ВЛКСМ, прошедших регистрацию у немцев,

к) женщин, вышедших замуж за офицеров, солдат и чиновников германской армии;

л) содержателей притонов и домов терпимости;

м) всех без исключения лиц, служивших в созданных немцами учреждениях и предприятиях, вне зависимости от рода обязанностей (исключая насильно мобилизованный контингент), а также всех лиц, добровольно оказывавших услуги немцам, какой бы характер эти услуги не носили;

н) лиц, добровольно ушедших с немцами, членов их семей, связи, оставшиеся на нашей территории.

Все перечисленные в пунктах а, в, г, д, е, ж, з, л подлежат немедленному аресту”[343].

Перечисленные мероприятия, с одной стороны, сильно ударили по многим ни в чем не повинным оставшимся в оккупации советским гражданам, но, с другой стороны, оказались весьма эффективными. Например, в 1941 году фронтовые органы контрразведки задерживали 45 % разоблаченных агентов противника, в 1943 — уже 55 %, в 1944 — 63 %, а в 1945 году их доля увеличилась до 88 %. Естественно, вся эта система сложилась далеко не сразу, а потребовала многих месяцев накопления информации и упорного труда. На начальных же этапах у военных контрразведчиков, как правило, не хватало опыта, сказывалась слабая подготовка или полное отсутствие таковой, не была налажена связь, отсутствовал резерв агентов и осведомителей. Плохо обстояло дело и с перевербовкой агентов, тогда как в дальнейшем этот контингент стал одним из основных инструментов в борьбе с разведывательными органами противника.

Силы и средства контрразведки включали в себя не только оперативные органы, ресурсов которых не хватило бы на крупные мероприятия, но и войска. Уже 19 июля 1941 года появился приказ наркома НКВД СССР № 00941, на основании которого впоследствии были сформированы боевые полки, бригады и дивизии, использовавшиеся военным командованием в качестве фронтовых частей. Кроме того, после успешного завершения Московской наступательной операции от противника были освобождены многие населенные пункты, в которых внутренние войска разместили свои гарнизоны численностью, в зависимости от их значимости, от роты до полка. Для обеспечения этой задачи НКВД получил указание сформировать 6 стрелковых и 3 мотострелковых дивизии по 5–6 полков трехбатальонного состава и 5 запасных полков. Для их комплектования были направлены 92 тысячи военнослужащих из оперативных, железнодорожных, промышленных и конвойных войск и 2 тысячи пограничников. Фактически эта задача не была выполнена в полном объеме, сил хватило лишь на 8 дивизий, 3 из которых в апреле 1942 года были переданы в вооруженные силы. После этого наркомат внутренних дел дополнительно сформировал и направил на фронт 8 стрелковых бригад, 1 полк и 3 отдельных батальона общей численностью 44 тысячи человек. Однако в данной главе эти части не рассматриваются, речь идет об оперативных войсках, действовавших в тылу. Первоначально эта задача была возложена исключительно на пограничные войска, отличавшиеся высоким уровнем боевой подготовки практически всего личного состава. Уже 25 июня 1941 года пограничные части были переформированы в пограничные полки и сформированы управления по охране тыла Северного, Северо-Западного, Западного, Юго-Западного и Южного фронтов. В управлениях существовали разведывательные отделы, в пограничных полках — разведывательные отделения, а в батальонах — группы разведчиков. Несмотря на заметные успехи, для эффективной охраны тыла действующей армии численность пограничных войск оказалась явно недостаточной. В соответствии с приказом наркома внутренних дел от 19 января 1942 года № 00150, Главное управление внутренних войск было расформировано, а на его базе созданы Управление войск НКВД по охране железных дорог, Управление войск НКВД по охране особо важных предприятий промышленности и Управление конвойных войск. Тем же приказом Управление оперативных войск НКВД реорганизовывалось в Управление внутренних войск. Однако такая организация, вполне соответствовавшая потребностям глубокого тыла, не справлялась с еще более важными задачами в прифронтовой полосе. Поэтому в соответствии с приказом наркома от 28 апреля 1942 года № 00852, вновь давшего Управлению внутренних войск НКВД статус главка, в его составе было создано Управление войск НКВД по охране тыла Действующей Красной Армии (ОТ ДКА). Фактически этот документ только оформил уже существовавшее постановление ГКО от 4 января 1942 года № 1099-сс. Управления войск по охране тыла существовали на десяти фронтах и в двух отдельных армиях, а их боевой состав в основном включал погранвойска и насчитывал 37 пограничных полков, 6 пограничных отрядов, 3 отдельных строительных батальона и 5 отдельных пограничных комендатур. Совместное положение, подписанное начальником Главного управления погранвойск НКВД СССР генерал-майором Стахановым и начальником Управления устройства оперативного тыла генштаба Красной Армии от 13 марта 1942 года гласило: “На пограничные войска НКВД, охраняющие тыл действующей Красной Армии, возлагается:

1) борьба с диверсиями, шпионажем и бандитизмом, с мелкими отрядами и группами противника, проникающими для забрасывания в тыл (автоматчиками, парашютистами, сигнальщиками и пр.);

2) в особых случаях (по решению Военного Совета фронта) на пограничные войска НКВД может возлагаться охрана коммуникаций на определенных участках”[344].

Помимо пограничных, в состав войск по ОТ ДКА войска включались также и части внутренних войск, войск по охране особо важных предприятий промышленности, войск по охране железных дорог и конвойных войск, оказавшиеся в зоне боевых действий. Их суммарная численность достигала 163 тысяч человек.

Вскоре спектр задач, возлагавшихся на войска по охране тыла, был существенно расширен и стал включать:

— организацию агентурно-осведомительного аппарата в прифронтовой полосе в пределах охраняемых этими войсками участков;

— выявление и задержание агентов противника;

— арест предателей, ставленников и пособников оккупантов в освобожденных районах;

— выявление и ликвидацию в тылу действующей армии групп и отрядов противника;

— пресечение антисоветских выступлений и бандитизма.

Весной 1942 года в структуре войск НКВД по охране тыла Действующей Красной Армии был организован независимый от системы особых отделов чекистско-разведывательный отдел во главе с Б. П. Трофимовым, состоявший из трех отделений: 1-го (Северо-Западное направление), 2-го (Западное) и 3-го (Юго-Западное). Он не дублировался в войсках, а руководил ранее упраздненными и в январе 1942 года восстановленными оперативными органами пограничных войск, составлявших основу войск по охране тыла. В пограничных полках и батальонах по охране тыла были сформированы разведывательные отделения, а в батальонах — группы разведчиков. Все они были выведены из состава штабов и подчинены заместителям командиров по разведке.

Вначале на войска НКВД по ОТ ДКА также возлагалось ведение зафронтовой агентурной работы в интересах обеспечения охраны тыла, а именно выявление разведывательнодиверсионной деятельности противника в тылу Красной Армии, его сил и средств, каналов переброски агентов и резидентов, мест дислокации резидентур, определение объектов заинтересованности противника и по прочим направлениям. Однако такая практика продолжалась недолго и в соответствии с указанием управления войск № 19/9-001483 от 4 декабря 1942 года была отменена. Переброска агентуры через линию фронта прекращалась, ранее заброшенные и возвратившиеся агенты оставлялись в прифронтовой полосе для разработки лиц, имеющих связи за линией фронта, а при продвижении частей действующей Красной Армии осевшие в тылу противника агенты использовались для выявления ставленников и пособников оккупантов, шпионско-диверсионной агентуры и прочего антисоветского элемента. Лишение войск по ОТ ДКА права ведения зафронтовой работы являлось составной частью процесса централизации агентурно-оперативной работы и состоялось вскоре после аналогичного запрета НКО на ее ведение разведорганами армий и фронтов в соответствии с приказом № 00222 от 23 октября 1942 года. Занимавшиеся зафронтовой работой оперативные работники переключались на организацию мероприятий по учету забрасываемой агентуры противника и ее квалифицированному розыску.

5 марта 1943 года статус Управления войск по охране тыла был повышен до Главного управления, а список их задач был установлен окончательно:

— выявление и задержание агентуры противника в тылу фронта, выявление предателей и немецких ставленников в освобожденных районах;

— ликвидация мелких групп или отрядов противника, прорвавшихся или переброшенных в тыл;

— проведение мероприятий по организации прифронтового режима;

— охрана коммуникаций на отдельных участках в полосе тыла фронта;

— охрана армейских приемных пунктов военнопленных.

Приведенный список пополнился всего лишь один раз. 6 ноября 1944 года была издана директива № 00233, наделявшая войска по охране тыла правом ведения оперативной работы в интересах борьбы с бандформированиями на территориях сопредельных стран, занятых Красной Армией.

Обеспечение безопасности войск проводилось по множеству направлений. Одним из них стало предпринятое в начале 1943 года весьма важное изменение в системе организации почтовой связи с частями и учреждениями действующей армии, а также строевыми частями военных округов. Контрразведка установила факт регулярного использования абвером захваченной корреспонденции с указанием в адресах незасекреченной нумерации и дислокации воинских частей, что предоставляло противнику важный и вполне достоверный источник информации, который требовалось немедленно перекрыть. По этой причине был издан приказ НКО от 6 февраля 1943 года № 0105 “О порядке адресования корреспонденции в Красной Армии и правилах сношения войсковых частей и соединений с гражданскими организациями и частными лицами”. Согласно этому приказу, управления, объединения, соединения, части и учреждения действующей армии и строевые части военных округов получали условное наименование, состоявшее из слов: “Войсковая часть полевая почта” и неповторяющегося пятизначного номера. Аналогичная система была распространена на формирования наркоматов обороны, военно-морского флота, а также внутренних дел, путей сообщения, связи и гражданского воздушного флота, содержавшиеся во фронтах вне норм НКО, а также на организованные партизанские отряды. Воинские части и учреждения войск НКВД центрального подчинения сохранили четырехзначные условные обозначения. Всего за период войны использовалось около 90 тысяч пятизначных номеров полевой почты, что в значительной степени затруднило идентификацию воинских частей для разведки противника.

Несмотря на важность роли войск по охране тыла, основным средством борьбы с агентурой противника в войсках и армейском тылу являлся все же агентурно-осведомительный аппарат. А за пределами тыловой зоны он был особо важен, поскольку территориальные органы госбезопасности собственными войсками не располагали. К началу 1942 года контрразведывательной работой на территории страны руководило 2-е управление НКВД СССР, штатная численность которого составляла 227 работников. Оно состояло из руководства, секретариата и оперативно-учетной группы, а также ряда оперативных отделов:

— 1 отдел:

— 1-е отделение — обеспечение очистки освобожденных городов и районов и организация агентурной работы в них;

— 2-е отделение — учет и разработка германских разведорганов и осуществление оперативных комбинаций;

— 3-е отделение — выявление, разработка и ликвидация агентуры противника в Москве;

— 4-е отделение — обеспечение агентурно-оперативной работы по лагерям военнопленных и интернированных, наблюдение за разработками местных органов НКВД;

— 5-е отделение — учет и оперативный розыск агентов противника, предателей и пособников оккупантов;

— 2 отдел:

— 1-е отделение — японская линия;

— 2-е отделение — китайская и монгольская линии;

— 3-е отделение — следственное;

— 3 отдел:

— 1-е отделение — английское;

— 2-е отделение — американское;

— 3-е отделение — Турция, Иран, Афганистан;

— 4 отдел:

— 1-е отделение — польское, чешское, югославское, греческое, шведское и норвежское посольства и миссии, военные миссии и колонии, атташат;

— 2-е отделение — организация работы по линии польских нелегальных организаций в генерал-губернаторстве;

— 3-е отделение — следственное;

— 4-е отделение — представительство “Свободной Франции” и испанская эмиграция;

— 5-е отделение — работа по закордону;

— 5 отдел (специальные мероприятия):

— 1-е отделение;

— 2-е отделение;

— группа по обслуживанию Исполнительного комитета Коммунистического Интернационала;

— группа наружного наблюдения (НН) и установка;

— 6 отдел (охраны дипломатического корпуса):

— 1-е отделение — обеспечение охраны иностранных представительств (Англия, Америка, Япония, Швеция);

— 2-е отделение — обеспечение охраны иностранных представительств (Турция, Болгария, Иран, Афганистан, Китай, Югославия, Польша, Чехословакия, Монголия и Тува);

— 3-е отделение — обеспечение охраны сотрудников посольств Англии, Америки, Чехословакии, Швеции, Польши;

— 4-е отделение — обеспечение охраны сотрудников посольств Японии, Турции, Ирана, Китая, Югославии, Монголии, Тувы;

— 5-е отделение — хозяйственно-финансовое и автотранспортное;

— аппарат офицеров связи при командовании польской армии;

— аппарат офицеров связи при командовании 1-й чешской бригады.

Приведенная структура наглядно иллюстрирует сложность и неоднозначность поставленных перед 2-м управлением задач. Следует отметить, что они оказались выполненными. Территориальные органы госбезопасности, без учета транспортных, за период войны задержали 1854 германских агента-парашютиста, в том числе 631 оснащенных рациями[345]. Значительную роль территориальные органы госбезопасности сыграли в освобождаемых районах страны, где они выполняли ряд новых для них задач под руководством отделения по борьбе с агентурой германской разведки, предателями и пособниками на освобожденной территории, входившего в состав 1-го отдела 2-го управления наркомата. В соответствии с приказом НКВД СССР № 0031 от 9 января 1942 года, на это подразделение возлагались весьма серьезные задачи:

“а) выявление и ликвидация предателей, провокаторов, лиц, служивших при немцах на административных должностях, в полиции, самоуправлениях, и других немецких пособников;

б) выявление и ликвидация агентуры германской разведки, выдававшей немцам коммунистов, партизан, советский актив, советских патриотов, а также выполнявшей роль провокаторов среди местного населения;

в) выявление и ликвидация террористов, диверсантов, разведывательных резидентур, явочных квартир и пунктов, связистов, оставленных немцами, изъятие радиостанций, складов оружия, взрывчатых веществ;

г) использование выявленных линий связи германской разведки для заброски агентуры НКВД в тыл противника с разведывательными и контрразведывательными заданиями путем агентурных комбинаций и перевербовки отдельных немецких агентов, связистов, содержателей явочных квартир и пунктов;

д) учет и розыск выявленной в результате агентурно-оперативной работы на территории, освобожденной от немцев, германской агентуры, предателей, немецких пособников;

е) обобщение и обработка материалов местных органов НКВД о чекистской работе в районах и областях, освобожденных от немецких захватчиков”[346].

Сразу же после ухода передовых армейских частей в населенные пункты прибывали специальные оперчекистские группы, проводившие зачистку территории, аресты агентов противника, предателей и пособников оккупантов, после чего из них формировались городские или районные отделы и отделения НКВД/НКГБ. Категории оперативного учета ставленников, пособников и прислужников врага, осуществлявшегося территориальными органами внутренних дел и государственной безопасности, практически повторяли перечисленные в приведенном ранее указании НКВД СССР от 18 февраля 1942 года № 64. В дальнейшем в карте оперативного учета появилась такие категории, как “грязные антисоветские высказывания”, “буржуазные националисты”, “участники контрреволюционных восстаний”, “бывшие кулаки, помещики”, “судимые за контрреволюционные преступления”, “лица, въехавшие в СССР в массовом порядке”, “исключенные из ВКП(б) по политическим мотивам”, “переводчики”, “женщины, сожительствовавшие с оккупантами” и даже “лица, работавшие в лесничестве”[347]. Для решения поставленных задач в первую очередь широко использовался агентурно-осведомительный аппарат, а также такие средства как оперативный учет, перлюстрация корреспонденции, контроль эфира, наружное наблюдение и установка.

Система оперативного учета являлась излишне громоздкой из-за огромного количества подучетного элемента, не разрабатываемого, но состоящего под агентурным наблюдением по признакам социального происхождения, по непроверенным агентурным донесениям или следственным материалам, хотя своей текущей деятельностью эти люди доказали свою лояльность к режиму. Это тормозило работу, а отсутствие средств механизированной обработки данных предопределяло немало ошибок и промахов. Однако ее реорганизация произошла лишь в феврале 1944 года, в результате которой оперативному учету подлежали исключительно следующие категории лиц:

— ведущие активную антисоветскую работу (шпионы, диверсанты, террористы, вредители, участники антисоветских организаций и групп);

— систематически высказывающие антисоветские взгляды и распространяющие провокационные и клеветнические слухи;

— не проводящие антисоветской деятельности, но в силу своих антисоветских убеждений, политического прошлого и подозрительных связей с лицами из первой категории учета подлежащие наблюдению со стороны органов госбезопасности.

Устанавливались три вида оперативного учета: агентурное дело, дело-формуляр и наблюдательное дело, все они заводились только по проверенным материалам о враждебной деятельности лица или группы лиц. При поступлении первичных непроверенных материалов в течение трех месяцев проводилась предварительная агентурная разработка, по результатам которой принималось решение о взятии на оперативный учет. Для систематизации данных на лиц, в прошлом состоявших на учете, создавались сборники компрометирующих материалов. Дополнительно на самые важные объекты оперативного обслуживания (заводы, порты, электростанции и т. п.) заводились литерные дела. Производилась сплошная проверка архивов, по результатам которой все заведенные без достаточных оснований агентурные дела и дела-формуляры подлежали уничтожению, а лица и группы — снятию с учета.

Несколько иначе строилась единая система оперативного учета военнопленных. Она была связана с общей системой оперчекистского обслуживания этого контингента и начиналась еще во фронтовых приемно-пересыльных пунктах, где пленных изучали для сортировки по категориям, проводили разведывательный допрос в интересах получения военной разведывательной информации, вербовали агентуру в их среде и выявляли лиц, представляющих оперативный интерес (штабных офицеров, сотрудников и агентуру спецслужб). Затем пленные в сопровождении первичных документов попадали в стационарные лагеря, где в учетно-регистрационном отделении на них составлялись опросные листы с фотографиями. Эти листы передавались в особое отделение лагеря, в котором на основании этого и других документов оформлялись две алфавитные карточки, и заводилось учетное дело. 1 декабря 1944 года в Управлении по делам военнопленных и интернированных (УПВИ) была утверждена “Инструкция по агентурно-оперативному учету военнопленных”, устанавливающая следующие виды оперативных дел:

— агентурные дела на разрабатываемую группу военнопленных;

— дела-формуляры на военнопленных, представляющих оперативный интерес и требующих активной агентурной разработки;

— дела-формуляры на агентуру из числа военнопленных;

— связи агентуры и подотчетного элемента из военнопленных, представляющих оперативный интерес;

— следственные дела;

— литерные дела на объекты (лагеря, спецгоспитали и отдельные рабочие батальоны).

За период Великой Отечественной войны советскими войсками было захвачено в плен почти 5 миллионов 17 тысяч военнослужащих противника, из них в период боевых действий на Западе 4 миллиона 377 тысяч, из числа которых непосредственно из прифронтовой полосы было отправлено к местам проживания почти 745 тысяч человек. Все оставшиеся, а также интернированные 208 тысяч человек, способных носить оружие, и 61,5 тысяча функционеров НСДАП и государственно-партийного аппарата[348] подлежали помещению в лагеря. Таковых было развернуто множество: 24 фронтовых приемно-пересыльных лагеря, 72 дивизионных и армейских приемно-пересыльных пункта, свыше 500 стационарных лагерей, 214 спецгоспиталей, 421 рабочий батальон и 322 лагеря органов репатриации военнопленных, интернированных и иностранных граждан[349]. В среде военнопленных оперативная работа велась еще с довоенного периода. Однако с началом Великой Отечественной войны выявилось несовершенство существовавшей системы, и в составе Управления по делам о военнопленных и интернированных НКВД СССР появился оперативно-чекистский отдел. В дальнейшем, после повышения статуса УПВИ до Главного управления (ГУПВИ), в соответствии с приказом № 00100 от 20 мая 1945 года он был преобразован в его 2-е (оперативное) управление. Руководство этим органом было возложено на комиссара госбезопасности 3-го ранга А. 3. Кобулова, совмещавшего данный пост с должностью 1-го заместителя начальника главка.

Первоначально в НКВД существенно недооценивались возможности сбора информации в среде военнопленных, в других государствах являвшегося одним из важнейших источников добывания разведывательных сведений. Для этого имелись как объективные, так и субъективные причины, в частности, заметное отставание уровня подготовки личного состава оперативных органов УПВИ/ГУПВИ от коллег из “СМЕРШ” и территориальных органов госбезопасности. Слабая укомплектованность лагерных аппаратов еще более обостряла эту проблему. Руководство госбезопасности убедилось в этом к 1943 году, когда поток пленных стал достаточно стабилен, а его обработка потенциально позволяла получить немало оперативных выгод и полнее изучить противника. Недостаточность использования возможностей этого направления привела к появлению директивы НКВД СССР № 489 от 7 октября 1943 года “Об агентурной работе среди военнопленных”, в которой констатировалось: “Анализ работы оперативно-чекистских отделов (отделений) лагерей НКВД для военнопленных, а также оперативных отделов НКВД — УНКВД показывает, что агентурная работа среди военнопленных организована и проводится крайне неудовлетворительно… Оперативные отделы занимаются главным образом работой, связанной с внутрилагерным обслуживанием военнопленных. В организации и направлении агентурной работы отсутствует целеустремленность. Имеющиеся неограниченные возможности для проведения большой работы по агентурно-политическим организациям и приобретению ценной агентуры на много лет вперед в послевоенное время не используются… Совершенно не учитываются перспективы объектов вербовки и возможность занятия ими в соответствии с положением, специальностью и связям крупного общественно-политического положения в своей стране в послевоенное время”[350]. Очевидно, что уже к этому времени руководство наркомата смотрело вперед и прилагало серьезные усилия к созданию агентурных позиций за рубежом в послевоенный период, в частности, к насаждению агентов влияния. Появление такого документа привело к серьезной перестройке агентурной, и в первую очередь, вербовочной работы в лагерях военнопленных, а также активизации сбора разведывательной информации. По мере накопления опыта выявились значительные неиспользованные оперативные возможности в данной области, в связи с чем список направлений был значительно расширен:

— выявление и разоблачение военных преступников;

— выявление официальных сотрудников разведорганов противника и их агентов;

— выявление и разоблачение сотрудников карательных органов противника;

— сбор данных об оставленной агентуре для ее дальнейшей разработки органами “СМЕРШ” и территориальным органами НКГБ/НКВД;

— выявление бывших советских граждан — изменников;

— разоблачение деятельности разведывательных, контрразведывательных и карательных органов противника;

— борьба с саботажем, хищениями и диверсиями с участием военнопленных;

— выявление и ликвидация подпольных организаций в лагерях;

— предотвращение побегов;

— вербовка агентов для контрразведывательной работы в лагерях;

— вербовка агентов и подготовка к их использованию за границей;

— контроль за злоупотреблениями личного состава и вольнонаемных работников НКВД;

— военная цензура;

— сбор разведывательных сведений;

— техническая разведка;

— изобличение уголовных преступников из числа военнопленных;

— агентурное выявление и анализ настроений военнопленных и интернированных.

— выявление пресечение деятельности разведывательных служб Великобритании и США в СССР;

— выявление квалифицированных специалистов для их использования.

Как видно из приведенного списка, наиболее важная часть оперативной работы в лагерях относилась к разведке и наступательной контрразведке. В разведотделах фронтов и армий пленные, как правило, допрашивались в спешке, зато их дальнейшая разработка в оперчастях лагерей, спецгоспиталях и отдельных рабочих батальонах проводилась в более спокойной обстановке и давала немало полезных результатов. За весь период войны среди военнопленных было выявлено свыше 2 тысяч штатных работников оперативных органов рейха, среди которых оказались бывшие руководители отделов абвера Пикенброк, Бентиве-ньи и Бамлер, высокопоставленные сотрудники СД, ряд бывших военных атташе. Их допросы позволили получить сведения о зарубежных разведывательных сетях Германии и формах и методах работы ее спецслужб. Как и в других странах, германские пленные оказались весьма ценным источником военно-технической и научно-технической информации.

К внутрилагерной работе относилась лишь часть из ранее перечисленных направлений. Однако она была весьма важна, и не только для поддержания порядка в лагерях, спецгоспиталях и отдельных рабочих батальонах. Абвер и СД нередко забрасывали своих агентов в лагеря военнопленных для ведения там оперативной работы. Кроме того, в плен хотя и не часто, но все же довольно регулярно попадали сотрудники германских разведывательных и контрразведывательных органов, зачастую использовавшие документы прикрытия обычных военнослужащих. Их стремились выявлять, что нередко удавалось по слишком новым солдатским книжкам, по указанным в них неоправданно длительным периодам пребывания в запасных, военно-строительных, хозяйственных и других тыловых частях и командах, под которые часто маскировались разведорганы, по сделанным одним почерком записям о службе в различных частях и прочим демаскирующим признакам. Однако разведчики и контрразведчики нередко не просто избегали выявления, но и сами внедрялись в ряды противопобеговой и иной внутрилагерной агентуры. Это приводило к весьма серьезным негативным последствиям. Неопытные лагерные контрразведчики зачастую не могли противостоять операциям сотрудников германских спецслужб из числа военнопленных, проводивших собственные оперативные игры. В результате те создавали свои агентурные сети и захватывали инициативу, расшифровывали агентуру и оперативные мероприятия НКВД, выявляли формы и методы работы его сотрудников, компрометировали лояльных военнопленных, выводили из-под удара некоторых лиц, собирали и переправляли через линию фронта разведывательную и контрразведывательную информацию, организовывали акты саботажа и так далее. Ряд подобных случаев повлек достаточно тяжкие для советской стороны последствия. В результате обобщения приобретенного опыта в 1945 году появилась совместная инструкция ГУПВИ и 1-го спецотдела НКВД СССР о порядке отбора, вербовки, учета агентуры и методике работы с агентами. В ней был обобщен опыт нескольких лет войны и поставлены новые задачи в свете приближавшегося ее окончания и перспективы репатриации части пленных. Агентурный аппарат ГУПВИ разделялся на две неравные по численности категории: агентов для внутрилагерного обслуживания с целью вскрытия проводимой в них вражеской деятельности и агентов, предназначенных в дальнейшем для работы за границей. Следует отметить, что некоторые агенты из числа военнопленных сами выражали готовность продолжать нелегальную работу на СССР и после возвращения на родину, однако к таким заявителям относились с осторожностью и, как правило, их предложения отклонялись. Многие из прошедших отбор и проверку после прибытия в свои страны отказывались сотрудничать с советской разведкой, однако в целом из агентуры оперативных органов УПВИ/ГУПВИ вышел ряд ценных нелегалов КГБ и ГРУ.

В лагерях оперативные органы ГУПВИ вели работу совместно с военной контрразведкой, особенно активной в проверочно-фильтрационных лагерях (ПФЛ), в частности, в розыске военных преступников. Используемые для этого в лагерях силы и средства включали советские оперативные учеты, захваченные документы противника, группы агентов-опознавателей и агентов внутрикамерной разработки, что позволило выявить сотни участников зверств в отношении советских мирных граждан и военнопленных и передать их дела в судебные органы.

Структура оперативных органов УПВИ/ГУПВИ неоднократно пересматривалась и по состоянию на январь 1945 года включала ряд подразделений:

— 1-й отдел:

— 1-е отделение — агентурно-следственная разработка военнопленных генералов и военных преступников из числа генералов и старших офицеров;

— 2-е отделение — агентурно-следственная разработка руководящего состава спецслужб;

— 3-е отделение — работа с иностранными специалистами и техническая разведка;

— 4-е отделение — оперативная техника;

— 2-й отдел:

— 1-е отделение — организация агентурно-оперативной работы и контроль за ее осуществлением среди остальных категорий военнопленных и интернированных;

— 2-е отделение — те же задачи;

— 3-е отделение — организация агентурно-оперативной работы среди военнопленных японцев;

— 4-е отделение — агентурно-оперативное обслуживание личного состава и вольнонаемных сотрудников лагерей, спецгоспиталей и отдельных рабочих батальонов;

— 5-е отделение — выявление и оперативная разработка участников зверств (военных преступников из числа младших офицеров, унтер-офицеров и рядовых);

— 6-е отделение — розыск лиц, проходящих по оперативным и следственным материалам;

— бюро переводчиков.

Еще одним важнейшим направлением контрразведывательной работы являлась цензура, или “политический контроль” (ПК), также претерпевшая некоторые изменения по сравнению с предшествовавшим периодом. Прежде всего, в дополнение к негласному контролю, появился гласный, то есть официальная военная цензура (ВЦ), введенная 6 июля 1941 года постановлением ГКО “О мерах по усилению политического контроля почтовотелеграфной корреспонденции”. Оно предписывало прекращение всякого почтово-телеграфного обмена с противниками СССР или странами, порвавшими с ним отношения, вводило стопроцентный просмотр писем и телеграмм, идущих из прифронтовой полосы силами НКГБ СССР, вводило военную цензуру на все входящие и исходящие почтово-телеграфные отправления в объявленных на военном положении областях и предписывало отправителям международной корреспонденции лично сдавать свои письма в почтовые отделения. Устанавливался перечень ограничений, включавший, в частности, запрещение сообщений в письмах и телеграммах сведений военного, экономического и политического характера, оглашение которых могло нанести ущерб государству, запрещение приема и посылки писем со шрифтом для слепых, кроссвордами, шахматными задачами и т. д. и запрещение употребления конвертов с подкладкой. В действующей армии организовывались подвижные военно-почтовые базы, военно-сортировочные пункты и военно-почтовые отделения, на которых оборудовались цензорские пункты и отделы военной цензуры. До октября 1942 года эту работу осуществляли органы военной контрразведки, а позднее она была поручена Отделу военной цензуры ГРУ ГШ КА. Гласному политическому контролю подлежала вся корреспонденция частей армии и флота, в ходе которого по оперативным заданиям военной контрразведки отбирались письма и проводились другие мероприятия, по почеркам выявлялись авторы анонимных антисоветских документов, а также производился выборочный контроль корреспонденции.

Огромный объем корреспонденции заставлял органы военной цензуры работать в крайнем напряжении, что зачастую провоцировало халатное отношение их работников к проверке и технической обработке почтовых отправлений. Наиболее характерные случаи перечислялись в директиве НКВД СССР № 386 от 12 сентября 1942 года: “В работе органов военной цензуры имеют место крупные недостатки. Работники военной цензуры при вскрытии и заделке конвертов часто срезают на адресах номера почтовых полевых станций или забивают их грифелями военной цензуры, в результате чего многие письма бойцам и командирам Красной Армии и Военно-Морского Флота не доставляются вовсе. Известны случаи, когда при проверке письма перепутываются и вкладываются в конверты, не принадлежащие получателю и отправителю. Из корреспонденции теряются пересылаемые фотокарточки, документы, а иногда и сами письма. Нередко адресатам доставляются письма, изрезанные на куски или приклеенные к конвертам так, что прочитать их становится невозможным. Тексты в письмах зачеркиваются или чрезвычайно небрежно и грязно, или настолько слабо, что легко прочитываются. Цензорские штампы с грифом “Просмотрено военной цензурой” часто накладываются нечетко, так что трудно установить, где и кем проверялось письмо. В то же время имеются факты пропуска политически вредных писем и даже фашистских листовок”[351].

Перечисленные недостатки в военной цензуре являлись, безусловно, прискорбными, но не фатальными, поскольку органы ВЦ действовали на основании правовых актов, и скрывать их существование не имело смысла. Иначе обстояло дело в тыловых областях. Юрисдикция военной цензуры не распространялась на обычную переписку граждан, которая, тем не менее, по-прежнему перлюстрировалась в нарушение закона, гарантировавшего тайну почтовой переписки. 14 апреля 1943 года в НКГБ появилось отдельное ответственное за ПК структурное подразделение (отдел “В”), организованное на базе отделения 2-го спецотдела бывшего НКВД СССР. Практически перлюстрация осуществлялась пунктами, обычно расположенными в зданиях городских почтамтов, в которых все письма проходили сортировку перед отправкой. Они были настолько засекречены, что даже прибытие на работу их сотрудников происходило по графику в различное, строго определенное время. Все цензоры, оперуполномоченные и руководство пунктов ПК относились к негласному штату, имели легендированные места работы и давали строжайшую подписку о неразглашении как самого факта существования политического контроля, так и сохранения в тайне информации, извлекаемой из просмотренных писем. Численность персонала типового пункта в областном центре достигала 80 человек, из которых 50–60 являлись цензорами, то есть просматривали корреспонденцию, 7—10 работали в группе “Вскрытие” и ведали, как явствует из ее названия, вскрытием конвертов, 3–5 занимались техническим исследованием на предмет обнаружения микроточек, следов тайнописи, применения тайнописной копировальной бумаги (ТКБ) и дактилоскопических отпечатков в случае необходимости, а 6–8 входили в группу “Списки” и отбирали письма в соответствии с указаниями оперативных работников и общими требованиями. Последняя группа являлась наиболее засекреченной, остальному персоналу было запрещено даже общаться с ними. Технически процесс перлюстрации начинался в общем зале сортировки писем, которые складывались официальными работниками почтамта и передавались через специальное окошко в группу “Списки”. Непосвященные воспринимали это как обычную передачу писем на отправку. При отборе почтовых отправлений сотрудники группы “Списки” руководствовались контрольными (сигнальными) карточками контрразведки, а также определенными принципами: “В первую очередь отбирались анонимные письма, письма без обратного адреса, с адресом, напечатанным на машинке, письма, отправленные на “до востребования”, заказные письма с искаженным почерком или, наоборот, написанные чересчур четко либо печатными буквами, или заклеенные самодельным клеем. Если вместо фамилии отправителя стояла закорючка, это уже считалось подозрительным, и письмо… отправлялось на проверку”[352]. Попытки обмануть бдительность службы ПК, о существовании которой граждане СССР почти поголовно хотя и не знали, но догадывались, как правило, проваливались. Например, тщательнее других проверялись письма, опущенные в почтовые ящики не в тех городах, где проживали их отправители. Находившиеся в списках контроля авторы писем могли пользоваться вымышленными именами и подставными адресами, но это не изменяло их почерков и только влекло за собой еще более тщательное исследование корреспонденции. Особое внимание цензоров привлекала многопочерковая двусторонняя переписка, при которой на один адрес поступали письма различных лиц с одного обратного адреса. Кроме работы по перечисленным демаскирующим признакам, по утвержденному графику периодически проводились сплошные выборки писем из одного района, с одного предприятия, от одной социальной группы, и так далее. Контроль их содержания позволял проанализировать настроения конкретного контингента, на основании чего готовились спецсообщения в соответствующие УНКГБ по темам: “Международное положение СССР”, “Внутреннее положение СССР”, “Высказывания, порочащие советский общественный и государственный строй”, “Анонимные письма, листовки, лозунги”, “Религиозная пропаганда” и другие. В международном отделении почтамта почта для вскрытия не отбиралась, а проходила сплошной контроль. Указанной проверке не подлежали только письма в партийные органы и редакции газет, поскольку предполагалось, что их получатели достаточно политически компетентны, чтобы дать им оценку самостоятельно, без помощи службы ПК.

Отобранные почтовые отправления поступали на техническую обработку в группу “Вскрытие”. В распоряжении ее персонала имелись специально изготовленные из нержавеющей стали парогенераторы непрерывного действия, дававшие равномерную тонкую струю пара. Письма, в обиходе ПК именовавшиеся исключительно “документами”, укладывались на решетку и марлевую подкладку, после чего их клапаны отгибались с помощью одной или двух тонких костяных палочек. В случае заклейки конверта не фабричным, а каким-либо иным клеем, существовал риск повреждения письма, которое в этом случае уничтожалось. Непреложным правилом ПК являлось недопущение разглашения самого факта его существования, поэтому следовало исключить любые признаки, способные вызвать у получателя подозрения в возможном вскрытии корреспонденции. В особенности это касалось возможных контрольных писем иностранных разведок или подпольных организаций.

Лишь после этого цензоры получали доступ к письмам, к моменту их прихода на службу уже распечатанным и сложенным на рабочих столах. Столам полагалось быть абсолютно пустыми и чистыми, чтобы исключить риск загрязнить “документы” и оставить следы совершенных над ними операций. Проверка каждого письма занимала в среднем от 2 до 4 минут, после чего его полагалось отправить в одну из ячеек с надписями: “для оперативного использования”, “для химической проверки” и “до выяснения”. По каждому из просмотренных писем составлялся краткий меморандум, в котором указывались данные отправителя и получателя, кратко излагались интересующие места из его содержания, а затем проставлялся соответствующий литер по принятому решению. “А” означало возврат корреспонденции на почтамт для дальнейшей отправки по назначению, а “К” — конфискацию. В этом случае либо на отправителя или получателя оформлялось наблюдательное дело, либо письмо отправлялось в соответствующий отдел УНКГБ, либо использовалось в спец-сообщении. При необходимости с него снималась фотокопия. Окончательное решение по просмотренной корреспонденции всегда зависело не от цензора, а от оперативного работника, однако из этого правила существовало единственное исключение. При просмотре писем на языках народов СССР их содержание было доступно только цензорам-переводчикам, в компетенцию которых входил как контроль, так и дальнейшее использование полученной информации.

Цензура и оперативный учет проводились не только и не столько в интересах 2-го управления и его территориальных подразделений, сколько для обслуживания линий и направлений 3-го управления (секретно-политического, СПО). По состоянию на 20 мая 1942 года его центральный аппарат насчитывал 197 человек и включал руководство, секретариат и следующие подразделения:

— оперативная группа (регистрация, учет агентуры и антисоветского элемента, учет и обработка материалов ПК, наружного наблюдения и других литеров, составление отчетности о движении агентуры и разработок);

— группа по обработке поступающих агентурно-оперативных материалов;

— 1 отдел (борьба с остатками антисоветских политических партий и организаций):

— 1-е отделение — правотроцкистское подполье;

— 2-е отделение — разработка исключенных из ВКП (б) по политическим мотивам, семей репрессированного правотроцкистского актива и лиц по особому списку;

— 3-е отделение — разработка остатков бывших антисоветских политических партий и розыск бывших провокаторов;

— 2 отдел (борьба с антисоветскими формированиями среди интеллигенции, работников искусства и литературы, советского управленческого аппарата, агентурно-оперативная работа среди молодежи):

— 1-е отделение — разработка антисоветских формирований среди писателей, работников искусств и издательств;

— 2-е отделение — разработка антисоветских формирований среди академиков, членов-корреспондентов и научных сотрудников НИИ; руководство агентурнооперативной работой по украинской, белорусской Академиям наук и другим филиалам и базам, подведомственным Академии наук СССР;

— 3-е отделение — разработка антисоветских формирований среди медицинской интеллигенции и студенчества; агентурно-оперативное обслуживание учреждений и предприятий органов здравоохранения; борьба с бактериологической диверсией;

— 4-е отделение — разработка антисоветских формирований среди профессорско-преподавательского состава и студенчества вузов, спортивной и учащейся молодежи;

— 5-е отделение — разработка антисоветских формирований среди интеллигенции советского управленческого аппарата, плановых, торговых, кооперативных, юридических и финансовых учреждений и ВЦСПС;

— 3-й отдел (борьба с националистической контрреволюцией):

— 1-е отделение — борьба с грузинской, армянской, азербайджанской и горской националистической контрреволюцией и мусульманским духовенством;

— 2-е отделение — борьба с узбекской, таджикской, туркменской, казахской, киргизской, татаро-монгольской националистической контрреволюцией и мусульманским духовенством;

— 3-е отделение — борьба с украинской, белорусской, молдавской, литовской, латвийской, эстонской и угро-финской националистической контрреволюцией;

— 4-е отделение — борьба с еврейской националистической контрреволюцией;

— 4 отдел (борьба с церковно-сектантской белогвардейской контрреволюцией; руководство агентурно-оперативной работой и ведение контрольно-наблюдательных разработок по борьбе с повстанчеством в районах РСФСР, а также по кулацкой ссылке):

— 1-е отделение — борьба с церковно-сектантской контрреволюцией;

— 2-е отделение — борьба с белогвардейской и белоказаческой контрреволюцией, разработка антисоветских формирований и руководство агентурно-оперативной работой по трудпоселениям и ссылке;

— 3-е отделение — разработка антисоветских формирований среди сельскохозяйственной интеллигенции и студентов сельскохозяйственных вузов; разработка антисоветского элемента и руководство агентурно-оперативной работой в деревне на территории РСФСР;

— 5 отдел (розыск авторов контрреволюционных листовок, анонимок антисоветского содержания; расследования по заявлениям граждан; информация директивных органов о политических настроениях населения и результатах агентурно-оперативной работы органов НКВД; учет и анализ работы периферийных аппаратов СПО и разработка ориентировок и методических указаний последним):

— 1-е отделение — агентурно-оперативная работа по розыску авторов контрреволюционных листовок, надписей и анонимных документов антисоветского содержания; расследования по заявлениям граждан;

— 2-е отделение — составление информационных документов директивным органам о политических настроениях населения и об итогах агентурно-оперативной работы органов НКВД; учет и анализ работы периферийных органов и разработка ориентировок и выдача методических указаний последним, контроль за информационной работой периферийных органов и составление указаний по ней;

— 3-е отделение — особистское обслуживание системы военкоматов, всеобуча и Осоавиахима; разработка ориентировок периферийным органам по этой линии работы;

— 4-е отделение — агентурно-разведывательная работа по выявлению антисоветских элементов и контрреволюционных формирований в системе местной ПВО, пожарных команд и милиции; разработка ориентировок периферийным органам по этой линии работы;

— Следственная часть.

Как видно из перечисленного, сфера деятельности 3-го управления охватывала практически все аспекты политической жизни общества. Однако она не касалась транспорта и экономики, которые с 31 июля 1941 года при объединении наркоматов государственной безопасности и внутренних дел стали объектами оперативного обслуживания Транспортного и Экономического управлений.

Центральный аппарат Транспортного управления (ТУ) насчитывал 166 человек и состоял из следующих подразделений:

— Секретариат;

— 1-е отделение (вагоны особой нормы и разведка);

— 2-е отделение (оперативный розыск);

— 3-е отделение (специальные перевозки);

— 1-й отдел (железнодорожный транспорт):

— 1-е отделение — воинские перевозки и агентурное обслуживание Центрального управления движения Наркомата путей сообщения (НКПС), военного отдела и отдела планирования перевозок НКПС;

— 2-е отделение — агентурно-оперативное обслуживание оперативных управлений НКПС;

— 3-е отделение — агентурно-оперативное обслуживание хозяйственных, административных и других неоперативных подразделений НКПС;

— 4-е отделение — руководство работой транспортных отделов (ТО) НКВД фронтовых и прифронтовых дорог;

— 5-е отделение — руководство работой ТО НКВД железных дорог;

— 6-е отделение — следственное;

— 7-е отделение — агентурно-оперативное обслуживание Главного управления военно-восстановительных работ НКПС и руководство отделениями ТУ на фронтах;

— 2-й отдел (водный транспорт);

— 1-е отделение — обслуживание центрального аппарата Наркомморфлота и периферии;

— 2-е отделение — обслуживание центрального аппарата Наркомречфлота и периферии;

— 3-е отделение — обслуживание центрального аппарата Главсевморпути;

— 4-е отделение — следственное;

— 3-й отдел (Гражданский воздушный флот (ГВФ), автотранспорт и Гушосдор);

— 1-е отделение — обслуживание ГВФ;

— 2-е отделение — обслуживание Наркомата автотранспорта;

— 3-е отделение — обслуживание Гушосдор;

— 4-е отделение — следственное;

— 5-е отделение — органы Наркомсвязи.

Как видно из перечисленного списка, в военное время работа Транспортного управления была крайне важна для обеспечения устойчивости функционирования транспорта, в особенности железнодорожного. Известно, насколько притягательными являлись его объекты для противника, стремившегося либо собирать информацию о воинских и иных перевозках, либо осуществить на них диверсии. Аналогичная картина наблюдалась и в экономике, без которой, как известно, невозможно успешное ведение вооруженной борьбы. Экономическое управление НКВД СССР насчитывало 165 человек и имело в своем составе следующие подразделения:

— Секретариат;

— Отделение по оперчекистскому обслуживанию охраны оборонных предприятий;

— Учетная группа;

— 1-й отдел (авиастроение);

— 1-е отделение — самолетостроение;

— 2-е отделение — моторостроение;

— 3-е отделение — производство приборов и агрегатов;

— 4-е отделение — Наркомат авиационной промышленности и смежные предприятия;

— 2-й отдел (производство вооружения, боеприпасов, танкостроение, военное судостроение);

— 1-е отделение — вооружение;

— 2-е отделение — боеприпасы;

— 3-е отделение — танкостроение и военное судостроение;

— 4-е отделение — военная химия;

— 3-й отдел (станкостроение, машиностроение и металлургия):

— 1-е отделение — станкостроение;

— 2-е отделение — машиностроение;

— 3-е отделение — металлургия;

— 4-й отдел (топливно-энергетическая промышленность):

— 1-е отделение — электростанции и электропромышленность;

— 2-е отделение — нефтяная промышленность;

— 3-е отделение — угольная промышленность;

— 5-й отдел (военные заказы по текстильной, легкой, пищевой, мясомолочной и бумажной промышленности):

— 1-е отделение — текстильная, резиновая и легкая промышленность;

— 2-е отделение — пищевая, рыбная и мясомолочная промышленность;

— 3-е отделение — лесная и бумажная промышленность;

— 6-й отдел:

— 1-е отделение — центральный аппарат Наркомзема СССР, РСФСР и периферийный аппарат ЭКО;

— 2-е отделение — центральный аппарат Наркомсовхозов СССР, РСФСР и руководство периферией;

— 3-е отделение — центральный аппарат Наркомзага, Управление госрезервов;

— 4-е отделение — обслуживание ВАСХНИЛ;

— Информационное отделение;

— Следственная часть.

Транспортное и Экономическое управления НКВД СССР являлись оперативными и представляли собой необходимые элементы обеспечения безопасности государства в период войны. Их работа обеспечивала защиту объектов от проникновения агентуры противника и противодиверсионное обеспечение, основным элементом которой, помимо технических мероприятий, был тщательный контроль за кадрами. Особенная сложность этого в военное время понятна, поскольку место большинства мобилизованных рабочих и служащих заняли зачастую случайные люди. Это существенно повышало риск инфильтрации агентуры противника, поэтому на особо важных предприятиях кадровая работа была взята под особый контроль. Там были введены должности помощников директоров по найму и увольнению, укомплектованные главным образом офицерами госбезопасности. Они вели работу с агентурно-осведомительным аппаратом на предприятии и по существу являлись там полномочными представителями контрразведки.

Несмотря на значительные достижения в области контрразведки, к концу 1942 года она все еще оставалась по сути оборонительной, более полагавшейся на заградительные мероприятия, а также на плотную сеть агентов и осведомителей в частях армии и флота и на иных объектах. Принципиально изменить такое положение можно было только с помощью наступательной оперативной стратегии и тактики, в первую очередь путем агентурного проникновения в разведывательные органы противника. Одним из основных методов для достижения этой цели являлись радиоигры — агентурно-оперативные мероприятия, заключавшиеся в установлении связи с противником от имени захваченных и перевербованных агентов-нелегалов и агентов-радистов для вскрытия его планов и намерений, перехвата каналов инфильтрации агентов, продвижения дезинформации и выполнения других задач. “Сущность радиоигр заключалась в использовании вражеских агентов с радиостанциями для дезинформации разведорганов и военного командования противника и проведения различных контрразведывательных мероприятий. В частности, радиоигры позволяли органам госбезопасности осуществлять агентурные комбинации по перехвату каналов связи разведывательных органов противника, выявление и ликвидацию их агентов, действовавших на советской территории, на внедрение органов госбезопасности в фашистские разведывательные органы и школы. С помощью радиоигр вскрывались планы противника, распознавались методы его работы и пресекалась подрывная деятельность вражеских агентов”[353]. Радиоигры первоначально задумывались исключительно в контрразведывательных целях, и фактически большинство их этим и ограничивалось. Однако в ряде случаев с их помощью удавалось вскрыть намерения германского командования, становившиеся понятными из направленности заданий перехватываемых агентов, их плотности на тех или иных направлениях и даже из дезинформации, с помощью которой абвер или СД пытались скрыть истинную обстановку. В случае ее разоблачения аналитики могли сделать вывод о том, какие именно действия она маскирует, что являлось существенным элементом уже не контрразведки, а разведки. Некоторые особенно масштабные радиоигры позволили продвинуться еще дальше и осуществить дезинформацию противника на тактическом и оперативном уровнях. За годы войны были проведены сотни подобных оперативных мероприятий длительностью от нескольких дней до нескольких лет. В их проведении участвовали и внедренные агенты, однако основная роль отводилась расшифрованным и перевербованным агентам противника. Опыт их использования накопился лишь с течением времени, и в конечном итоге была выработана единая методика работы с двойниками. Агенты перевербовывались только при соблюдении пяти обязательных условий, в противном случае после допроса они передавались военным трибуналам для вынесения приговора:

1. Явка с повинной должна быть действительно добровольной, а не вынужденной или запланированной по легенде.

2. Агент дал подробные показания о себе и о других агентах.

3. Показания агента не вызвали сомнений.

4. При допросах других агентов не выявилась его изменническая деятельность в лагерях, разведшколе или на оккупированной территории.

5. Агент переброшен через фронт не ранее, чем за 2–3 месяца до явки с повинной и имеет хорошую зрительную память.

Список радиоигр крайне обширен. Следует перечислить наиболее удачные или характерные из них: “Антенна”, “Арийцы”, “Бандура”, “Басмачи”, “Березино”, “Борисов”, “Братья”, “Бумеранг”, “Бурса”, “Вальд”, “Вега”, “Двина”, “Дезертиры”, “Десант”, “Десант-2”, “Диверсанты”, “Друзья”, “Дуэт”, “Загадка”, “Запоздалые”, “Звено, ” “Знакомые”, “Казбек”, “Карелия”, “Кафедра”, “Ключ”, “Кобра”, “Коммерсанты”, “Контролеры”, “Корни, “Костры”, “Курьеры”, “Кустарник”, “Лабиринт”, “Легионеры”, “Ленинградский дуэт”, “Лесники”, “Львов”, “Монастырь”, “Находка”, “Небесные пришельцы”, “Одесса”, “Опыт”, “Организаторы”, “Патриоты”, “Пешеходы”, “Пограничники”, “Подголосок”, “Подрывники”, “Послушники”, “Предатели”, “Приятели”, “Пpoбa”, “Развод”, “Разгром”, “Ревизор”, “Салават”, “Связисты”, “Семен”, “Странники”, “Тайник”, “Танкист”, “Трезуб”, “Тростники”, “Туристы”, “Уголовники”, “Узел”, “Филиал”, “Финал”, “Фисгармония”, “Цепь”, “Шапка-невидимка”, “Школа”, “Штурм”, “Явка”, “Янус”, “Ярость”, “Ястреб” и многие другие. В некоторые периоды одновременно проводилось до 70 радиоигр.

Далеко не все они заканчивались благополучно. Хотя в целом система радиоигр оказалась весьма успешной и позволила перевести контрразведку из оборонительной в наступательную, некоторые из них не состоялись, поскольку противник разгадал их замысел. Другие проходили, на первый взгляд, в соответствии с планом, однако фактически оказывались встречной контригрой абвера или СД, в результате которой поставлялась дезинформация, или двойники гибли после обратной заброски. Бывали и случаи измены, казалось бы, благополучно перевербованных агентов противника. Своеобразный итог радиоиграм периода Великой Отечественной войны подводит докладная записка от 13 октября 1945 года наркома госбезопасности В. Н. Меркулова и его заместителей Б. 3. Кобулова и В. В. Чернышова на имя Л. П. Берия: “В результате радиоигр с германскими разведывательными органами, проводившимися НКГБ вплоть до окончания войны с Германией, на территорию Советского Союза были заброшены и нами арестованы:

1. 17 агентов-парашютистов, обучавшихся в немецких разведывательных школах и заброшенных в тыл Красной Армии для подрывной работы.

2. 10 немцев-сотрудников особой разведывательной команды “Юго-Восток”, заброшенных германской разведкой на территорию Калмыкии в составе 2-х авиадесантов для диверсионно-разведывательной и повстанческой работы.

3. 7 изменников родины — шпионов (не парашютистов), переброшенных в тыл Красной Армии и по заданию германской разведки проводивших активную вражескую работу.

Из общего количества 34 арестованных: немцев — 20 человек, русских — 10, поляков — 2, литовцев — 2 и армянин — 1[354].

Следствие в отношении этих арестованных НКГБ СССР окончено. Учитывая тяжесть совершенных ими преступлений против СССР, а также в целях сохранения секретности проводившихся нами радиоигр с немцами, считаем целесообразным рассмотреть эти дела на Особом Совещании с применением к обвиняемым высшей меры наказания.

Предлагаемая мера наказания согласована с зам. Прокурора Союза ССР генерал-лейтенантом юстиции тов. Вавиловым”[355].

Все перечисленные контрразведывательные мероприятия постепенно начинали давать устойчивые результаты, несмотря на переход противника от массовой заброски наспех подготовленных людей к организации более серьезного специального обучения своей агентуры. Количество задержанных советскими контрразведывательными органами агентов, агентов-диверсантов, распространителей провокационных слухов и пропагандистов постоянно увеличивалось. С начала войны по 31 июля 1942 года за семь месяцев оно достигло 11765 человек, из них за последние семь месяцев — 7755 человек, из них 222 агента-парашютиста.[356]. Трудно сказать, какую поправку в эти показатели необходимо внести с учетом ошибок и фабрикаций дел. Скорее всего, она будет не слишком значительной для категорий “агент”, “агент-диверсант” и более высокой для категорий “распространитель провокационных слухов” и “пропагандист”, к которой зачастую относили граждан за неосторожные критические высказывания в адрес властей или военного командования.

3. КОНТРРАЗВЕДКА 1943 — 1945

К началу 1943 года оперативная обстановка в стране заметно изменилась. После завершения Сталинградской наступательной операции немалая часть ранее оккупированной территории была освобождена, и это естественным образом заставило перестроить организацию контрразведывательной работы, ранее в основном сосредоточивавшейся на частях действующей армии и в ее тылу. Одновременно, как это ни парадоксально, основная тяжесть работы агентуры противника была перенесена из глубокого в ближний армейский тыл, поскольку только там абвер мог рассчитывать на добывание относительно достоверных данных о перегруппировке и сосредоточении сил Красной Армии, следовательно, и о замыслах ее командования. Кроме того, наступательный характер операций советских войск создал ряд предпосылок для облегчения работы спецслужб противника. В отличие от периода обороны, любое наступление всегда увеличивает проницаемость линии фронта и облегчает заброску в тыл наступающих войск разведывательно-диверсионных групп и отдельных агентов. У абвера и СД появилась возможность внедрения агентов методом оставления их в освобождаемых населенных пунктах. Весьма тревожили контрразведку и войска по охране тыла такие новые факторы, как удлинение коммуникаций, увеличение количества подлежащих охране объектов, появление в тылу групп немецких окруженцев, дезертиров, националистических подпольных организаций, значительное количество брошенного в местах боев оружия и боеприпасов, слабость возрождаемых местных органов власти, оседание не успевших уйти с немцами предателей, пособников оккупантов, карателей и участников зверств.

Такие особенности заставили более четко разграничить сферы ответственности войск по охране тыла и оперативно-розыскных органов, заметно возросший уровень работы которых также явился новым для 1943 года фактором. Как уже указывалось, операции и военных, и территориальных контрразведчиков к этому времени приобрели наступательный характер и в меньшей степени зависели от войск по охране тыла, что, в свою очередь, создало предпосылки для дальнейших структурных изменений. В меньшей степени на принятое решение повлияли разведывательные аспекты работы органов госбезопасности. Подлинные причины реорганизации официально не обнародовались, она мотивировалась лишь коренным изменением военно-политической обстановки в пользу Красной Армии, что, как известно, ничего не объясняет. Тем не менее, решение Политбюро ЦК ВКП(б) от 14 апреля 1943 года № П 40/91 “Об образовании НКГБ СССР”, объявленное постановлением СНК от № 393-129сс, состоялось. Из Наркомата внутренних дел, как и в феврале 1941 года, выделялся Наркомат госбезопасности во главе с Меркуловым, Берия же оставался во главе НКВД. Положение о новом ведомстве было утверждено Совнаркомом значительно позднее, лишь 2 июня. Одновременно с разделением двух наркоматов военная контрразведка вновь была возвращена в состав НКО. В результате с весны 1943 года в компетенции НКГБ остались: ведение разведывательной работы за границей; борьба со шпионажем, террором, диверсиями и иной подрывной деятельностью, за исключением вооруженных сил и войск НКВД; борьба с деятельностью антисоветских элементов, враждебными проявлениями в промышленности, сельском хозяйстве, на транспорте и в учреждениях связи; охрана руководителей партии и правительства. Приведенный список являлся исчерпывающим, от всех остальных задач органы государственной безопасности освобождались. Структурно наркомат состоял из оперативных и неоперативных подразделений, в числе которых были:

— Секретариат;

— 1-е управление (разведка);

— 2-е управление (контрразведка, создана на базе 2-го, 3-го и Экономического управлений и 3-го спецотдела НКВД СССР);

— 3-е управление (транспортное);

— 4-е управление (зафронтовое; организация террора и диверсий на оккупированных территориях);

— 5-е управление (шифровально-дешифровальное и спецсвязи);

— 6-е управление (охрана руководителей партии и правительства, создано на базе 1-го отдела НКВД СССР);

— отдел “А” (учетно-архивный);

— отдел “Б” (оперативно-технический, отвечавший также за радиоразведку и изготовление документов прикрытия);

— отдел “В” (военная цензура и перлюстрация корреспонденции[357]);

— Следственная часть по особо важным делам;

— отдел кадров;

— Административно-хозяйственное и финансовое управление.

Территориальными органами НКГБ считались наркоматы госбезопасности союзных и автономных республик, УНКГБ краев и областей, городские и районные отделения УНКГБ, а также Третьи отделы НКГБ на железных дорогах и оперативные пункты дорожно-транспортного отдела (ДТО) НКГБ на крупных железнодорожных станциях.

Заслуживает внимания факт, обычно ускользающий от внимания большинства исследователей истории советских органов государственной безопасности, но имевший большое негативное значение. Как известно, одну из основ работы контрразведки составляет система оперативного учета, базирующаяся на длительное время собираемых и систематизируемых архивах. Эти же архивы являются едва ли не основным инструментом руководителей спецслужб, при помощи которых они укрепляют свое положение в иерархической структуре власти и усиливают свое влияние на происходящие в государстве процессы. Это прекрасно знал и Берия, не расставшийся со столь острым оружием в борьбе за власть и сумевший при разделе наркоматов оставить в НКВД архивы секретариата и коллегии ВЧК — ОГПУ — НКВД, личный архив Дзержинского, архивы общего делопроизводства, агентурных и оперативных дел ВЧК — ОГПУ — НКВД, оперативные картотеки по бывшим сотрудникам советских спецслужб, по учету антисоветских и контрреволюционных элементов и особо опасных государственных преступников. Контрразведка для получения требуемых сведений или для проверки по оперативным учетам в каждом отдельном случае должна была направлять соответствующий запрос в НКВД, где его рассматривали и либо удовлетворяли, либо нет. Проверить факт наличия или отсутствия соответствующих материалов для сторонних ведомств было невозможно. Все это крайне усложняло и замедляло проведение оперативных и следственных действий.

Управление особых отделов НКВД СССР преобразовывалось в отдел контрразведки (ОКР) “СМЕРШ”[358]. Его название представляло собой сокращение словосочетания “Смерть шпионам”, впервые использованного Лениным и Дзержинским в известном воззвании “Берегитесь шпионов!”. Первоначально предлагались варианты “СМЕРИНШ” (“Смерть иностранным шпионам”) и “СМЕРНЕШ” (“Смерть немецким шпионам”), но Сталин при обсуждении заметил: “А почему, собственно говоря, речь должна идти только о немецких шпионах? Разве другие разведки не работают против нашей армии?”[359]. После этого бесспорного аргумента название было сокращено до “СМЕРШ”. Некоторое время отдел оставался в составе НКВД, но согласно постановлению СНК от 19 апреля 1943 года № 415-138сс Управление Особых отделов в полном составе было передано в состав наркомата обороны со статусом Главного управления контрразведки (ГУКР) со следующими задачами:

“а) борьба со шпионской, диверсионной, террористической и иной подрывной деятельностью иностранных разведок в частях и учреждениях Красной Армии;

б) борьба с антисоветскими элементами, проникшими в части и учреждения Красной Армии;

в) принятие необходимых агентурно-оперативных и иных (через командование) мер к созданию на фронтах условий, исключающих возможность безнаказанного прохода агентуры противника через линию фронта, с тем чтобы сделать линию фронта непроницаемой для шпионских и антисоветских элементов;

г) борьба с предательством и изменой Родине в частях и учреждениях Красной Армии (переход на сторону противника, укрывательство шпионов и вообще содействие работе последних);

д) борьба с дезертирством и членовредительством на фронтах;

е) проверка военнослужащих и других лиц, бывших в плену и окружении противника;

ж) выполнение специальных заданий Народного комиссара обороны”[360].

В наркомате Военно-Морского флота на основании постановления ГКО № 3461сс/ ОВ от 31 мая 1943 года на базе бывшего морского отдела УОО НКВД СССР была образована аналогичная структура — Управление контрразведки (УКР) “СМЕРШ”. Все органы “СМЕРШ” в войсках подчинялись не армейскому или флотскому командованию соответствовавшего уровня, а исключительно по вертикали, своим вышестоящим органам.

В. С. Абакумов

Главное управление контрразведки “СМЕРШ” Наркомата обороны возглавил генерал-лейтенант Виктор Семенович Абакумов. Ранее с 1938 по 1941 годы он работал начальником УНКВД Ростовской области, с 25 февраля 1941 года стал заместителем наркома внутренних дел, а с 19 июля того же года одновременно возглавил и Управление особых отделов. Аичность руководителя военной контрразведки оценивается различными историками по-разному, причем эти оценки колеблются в весьма широких пределах. Бесспорно лишь то, что он являлся властным человеком, умевшим, однако, лавировать между могущественными конкурентами — наркомами НКВД и НКГБ. Итоги деятельности органов “СМЕРШ” в период войны и сразу после нее одновременно свидетельствуют как о его успешном руководстве контрразведкой, так и о жестокости и беспринципности в отношении всего обслуживаемого контингента, то есть военнослужащих Красной Армии.

Неоднократно отмечалось, что по рангу Абакумов, безусловно, уступал наркомам НКВД и НКГБ, но в качестве заместителя наркома обороны Сталина в какой-то степени имел перед ними преимущество. Не подлежит сомнению, что все силы он направлял на решение поставленных перед органами “СМЕРШ” задач, включавших борьбу со шпионажем, терроризмом и диверсиями в частях, учреждениях и на кораблях, а также принятие необходимых мер, исключающих возможность безнаказанного прохода агентов противника через линию фронта. По некоторым оценкам, за период войны сотрудниками “СМЕРШ” были задержаны около 3,5 тысяч диверсантов противника и свыше 6 тысяч парашютистов[361]. Для осуществления этих задач организационная структура военной контрразведки подверглась принципиальному пересмотру. По сравнению со своим предшественником — УОО — ее центральный аппарат стал значительно более ориентирован на наступательную оперативную работу и в меньшей степени — на контроль за благонадежностью военнослужащих. На стадии разработки планировалось иметь в нем следующие подразделения:

— Секретариат;

— Аппарат помощников начальника ГУКР (по числу фронтов);

— 1-й отдел (контрразведывательное обеспечение центральных органов Красной Армии);

— 2-й отдел (работа среди военнопленных, представляющих оперативный интерес, и проверка бывших пленных и окруженцев Красной Армии);

— 3-й отдел (розыск агентуры противника в тылу Красной Армии и ведение радиоигр);

— 4-й отдел (ведение зафронтовой контрразведывательной работы);

— 5-й отдел (руководство работой органов “СМЕРШ” военных округов и фронтов);

— 6-й отдел (следственный);

— 7-й отдел (оперативный учет и статистика);

— 8-й отдел (шифрсвязь);

— 9-й отдел (оперативная техника);

— 10-й отдел (обыски, аресты, установки, наружное наблюдение);

— Отдел кадров;

— Административно-финансовый и хозяйственный отдел.

В. Я. Барышников

Однако практически немедленно структура центрального аппарата ГУКР была несколько изменена, число его отделов достигло 14 (вместе с секретариатом). Отдел шифрсвязи получил № 11, отдел оперативной техники — № 8, отдел по обыскам, арестам, установкам и наружному наблюдению — № 9, а новый 10-й отдел “С” отвечал за работу по особым заданиям. Уже 29 апреля руководителями 1–6 и 8—11 отделов были назначены полковник ГБ И. И. Горгонов, подполковник ГБ С. Н. Карташев, полковник ГБ Г. В. Утехин, полковник ГБ П. П. Тимофеев, полковник ГБ Д. С. Зеничев, подполковник ГБ А. Г. Леонов, подполковник ГБ М. П. Шариков, подполковник ГБ А. Е. Кочетков, майор ГБ А. В. Зераилов, полковник ГБ И. А. Чертов. Вскоре и им, и всем остальным сотрудникам “СМЕРШ” вместо специальных были присвоены общевоинские звания.

Даже простое сравнение организационной структуры ГУКР “СМЕРШ” и УОО наглядно демонстрирует изменившийся подход к работе военной контрразведки, в особенности в действующей армии. Из руководителей ее структурных подразделений следует особо выделить В. Я. Барышникова, руководившего отделом розыска агентуры противника и ведения радиоигр, и П. П. Тимофеева, возглавлявшего направление внедрения в спецслужбы Германии.

Вся система органов “СМЕРШ” от центрального аппарата до фронтов, армий, корпусов, дивизий, бригад, военных округов, гарнизонов укрепрайонов и других соединений и учреждений Красной Армии строилась на строгом вертакальном подчинении. Ни один из командующих фронтами или армиями не мог отдавать приказания начальнику органа контрразведки, обслуживающего его объединение или соединение. Аналогичной была и обстановка на флоте.

Новый подход требовал новых кадров, что было возможно осуществить только при наличии у “СМЕРШ” собственной системы их подготовки и переподготовки. Во вновь открывшихся 1-й и 2-й Московских, Ташкентской и Хабаровской школах “СМЕРШ” единовременно могло обучаться 1350 человек, работали и краткосрочные четырехмесячные курсы в нескольких городах. Вскоре статус курсов в Новосибирске, Свердловске, Ленинграде и Саратове был повышен также до уровня школ.

Штатная численность ГУКР “«СМЕРШ” была установлена в количестве 646 человек, штат УКР “СМЕРШ” фронта, в составе которого имелось более пята армий — 130 человек, менее пяти — 112 человек, ОКР “СМЕРШ” военного округа — от 102 до 193 человек[362]. Управление контрразведки фронта имело следующую структуру:

— секретариат;

— комендатура;

— отделение учета;

— отдел кадров;

— 1-й отдел (контрразведывательное обслуживание штаба и управления фронта);

— 2-й отдел (контрразведка по тылу фронта, борьба с агентурой противника, работа по военнопленным, фильтрация вышедших из окружения или освобожденных из плена военнослужащих);

— 3-й отдел (руководство работой подчиненных органов, борьба с подрывной деятельностью иностранных разведок, с антисоветскими элементами, с изменой Родине и с воинскими преступлениями);

— 4-й отдел (следственный).

Органы контрразведки в армиях выполняли приблизительно сходные функции. Однако суммарное число корпусов, дивизий и бригад в армии превышало число армий в составе фронта, поэтому задача руководства подчиненными оперативными органами в армейском звене была более трудоемкой. В связи с этим она не могла быть объединена в одном подразделении с выполнением иных задач, что вызвало увеличение количества отделений. Организационная структура отдела “СМЕРШ” армии выглядела следующим образом:

— секретариат;

— комендатура;

— группы учета;

— 1-е отделение (контрразведывательное обслуживание штаба и управления армии);

— 2-е отделение (контрразведывательное обслуживание управления тыла и его объектов);

— 3-е отделение (руководство подчиненными органами в корпусах, дивизиях и бригадах);

— 4-е отделение (борьба с агентурой противника, фильтрация и зафронтовая работа);

— следственное отделение.

Задачи морской контрразведки были приблизительно аналогичными, но ввиду существенного отличия оперативной обстановки на флоте от армейской организационная структура УКР “СМЕРШ” НКВМФ была несколько иной:

— секретариат;

— 1-й отдел (контрразведывательное обеспечение центральных органов — управлений НКВМФ);

— 2-й отдел (руководство работой органов “СМЕРШ” на флотах и флотилиях);

— 3-й отдел (руководство работой органов “СМЕРШ” военно-морских гарнизонов, тыловых частей, соединений и учреждений);

— 4-й отдел (оперативный учет и статистика);

— следственная часть;

— отделение оперативной техники;

— отделение обысков, арестов, установок, наружного наблюдения;

— отделение шифрсвязи;

— отдел кадров;

— административно-финансовый и хозяйственный отдел.

П. А. Гладков

С 1 марта 1944 года управление располагало Высшей школой контрразведки (ВШК). Во главе УКР “СМЕРШ” НКВМФ стоял П. А. Гладков, ОКР Балтийского флота возглавлял В. В. Виноградов, Северного флота — А. М. Кириллов (по ноябрь 1944 года), позднее — И. И. Гончаров, Черноморского флота — Н. Д. Ермолаев, Тихоокеанского флота — Д. П. Мерзленко. Местными органами УКР являлись отделы контрразведки флотов и флотилий, ВВС, эскадр кораблей, оборонительных районов, военно-морских баз, бригад кораблей, укрепленных секторов, военно-морских учебных заведений и других соединений и учреждений ВМФ. В непосредственном подчинении Центра находились ОКР флотов и флотилий, у тех, в свою очередь, — ОКР военно-морских баз, эскадр, частей береговой обороны и учебных заведений. Еще ниже в иерархии стояли уполномоченные “СМЕРШ” на кораблях.

Следует особо остановиться на таком нечасто упоминаемом органе военной контрразведки, как ОКР “СМЕРШ” НКВД СССР, в компетенцию которого входило контрразведывательное обеспечение учреждений наркомата внутренних дел и подчиненных ему войск. НКВД и его войска являлись весьма привлекательными объектами для спецслужб противника и потому требовали принятия особых мер по противодействию им. Кроме того, в задачи ОКР “СМЕРШ” НКВД как и любого другого военного контрразведывательного органа, входила работа по обеспечению боеготовности войск наркомата. Строго говоря, в первую очередь он выполнял функции службы внутренней безопасности ведомства, и уже затем — собственно контрразведывательные функции. Отдел возглавлял начальник (до мая 1944 года С. П. Юхимович, позднее В. И. Смирнов), подчинявшийся непосредственном наркому внутренних дел. У него в подчинении имелись два заместителя и ряд структурных подразделений:

— Секретариат;

— Спецгруппа;

— Группа оперативного учета;

— 1-е отделение (агентурно-оперативная работа по центральным направлениям войск НКВД);

— 2-е отделение (руководство агентурно-оперативной работой отделов “СМЕРШ” в охране войскового тыла фронтов);

— 3-е отделение (руководство агентурно-оперативной работой отделов “СМЕРШ” в пограничных войсках);

— 4-е отделение (руководство агентурно-оперативной работой отделов “СМЕРШ” во внутренних войсках, железнодорожных, промышленных, конвойных войсках НКВД и МПВО);

— 5-е отделение (следственное);

— 6-е отделение (организационно-мобилизационное).

Периферийные органы ОКР “СМЕРШ” НКВД имели специфическую структуру. Поскольку наркомат внутренних дел являлся союзно-республиканским, отделы “СМЕРШ” в союзных и автономных республиках подчинялись не московским контрразведчикам, а соответствующим местным наркомам НКВД. Аналогичной была ситуация с отделениями “СМЕРШ” в краях и областях, находившимися в подчинении начальников УНКВД. Зато войсковые подразделения “СМЕРШ”, фактически представлявшие собой переименованные особые отделы и отделения соответствующих частей, соединений и объединений, имели центральное подчинение. В пограничных округах, отрядах, полках и отдельных комендатурах действовали отделы, отделения и группы “СМЕРШ”, а в дивизиях и бригадах остальных войсках НКВД — отделы и отделения. Последние постоянно реорганизовывались и переформировывались ввиду непрекращавшейся реорганизации войсковой структуры армии и наркомата внутренних дел и поэтому, вероятно, были наиболее нестабильными контрразведывательными подразделениями за весь военный период.

С. П. Юхимович

В. И. Смирнов

На момент формирования ОКР “СМЕРШ” НКВД подчинялись 12 ОКР “СМЕРШ” охраны тыла фронтов, 2 ОКР “СМЕРШ” округов внутренних войск. 10 ОКР “СМЕРШ” пограничных округов, самостоятельные отделы ОКР “СМЕРШ” 1-й мотострелковой дивизии НКВД и ОМСБОН, а также 4 ОКР “СМЕРШ” в наиболее важных в военно-промышленном отношении областях (Московской, Куйбышевской, Новосибирской и Свердловской). На момент окончания войны число ОКР “СМЕРШ” округов внутренних войск увеличилось до 7, пограничных округов — до 18, ОКР “СМЕРШ” ОМСБОН в связи с расформированием бригады был ликвидирован. Были созданы ОКР “СМЕРШ” НКВД по охране тыла и коммуникаций на территории Румынии и Венгрии, а также ОКР “СМЕРШ” группы советских войск в Германии, Польше, Венгрии и Австрии. Число ОКР “СМЕРШ” войск по ОТ ДКА постоянно менялось вслед за созданием и ликвидацией фронтов, в том числе и на Дальнем Востоке.

Специфика работы отделов “СМЕРШ” в различных войсках НКВД была неодинаковой. Пограничные войска считались наиболее благополучными ввиду самой жесткой системы отбора направлявшихся в них призывников и военнослужащих, поэтому в них процент дезертиров, преступников и иного ненадежного элемента был относительно низок. Внутренние войска представляли собой уже намного менее спокойный контингент, в котором нередки были случаи резкого снижения морально-политического уровня, пораженчества, грабежа населения и иных нарушений законности и воинской дисциплины. Еще хуже выглядели железнодорожные и промышленные войска, комплектовавшиеся в основном по остаточному принципу, а уж конвойные войска являли собой весьма неприглядную картину. В них системой стали случаи мародерства, самовольных расстрелов военнопленных и задержанных, отбирания продовольствия и имущества заключенных, сговоры с заключенными с целью организации побегов, убийств гражданского населения и прочих преступных действий. Неблагополучное состояние конвойных войск стало главной проблемой органов “СМЕРШ” НКВД, не нашедшей решения не только в период войны, но и в течение многих лет после ее окончания.

Как уже указывалось, заградительные мероприятия постепенно уступали ведущую роль оперативным, вследствие чего основным средством борьбы с разведывательными службами противника стал агентурно-осведомительный аппарат, а наивысшим достижением в этой области являлись легендированные агентурные разработки и радиоигры. К рассматриваемому периоду структура оперативных органов противника на Востоке устоялась и заметно укрепилась. Уже в 1942 году в разведшколах абвера одновременно проходили подготовку до 10 тысяч курсантов, в основном из числа советских военнопленных. При этом существенно улучшилось качество их подготовки, ставшее ответной мерой на участившиеся провалы разведывательно-диверсионных групп и одиночных агентов в районах расположения частей Красной Армии и в ее тылу. В период с мая по ноябрь 1943 года открылись 13 новых разведшкол, а всего количество действовавших на Восточном фронте разведорганов Германии по сравнению с предыдущим периодом увеличилось в полтора раза. С начала отступления вермахта отмечается широкое использование в агентурных кадрах, наряду с военнопленными, местных румын, венгров и немцев, оставшихся в населенных пунктах после отхода фронта на Запад. Достаточный запас времени позволял абверу и впоследствии СД тщательно готовить резидентуры, оставлять для них хорошо оборудованные опорные базы и снабжать агентуру прочными легендами.

В описываемый период на территории СССР действовали органы абвера, СД-аусланд, отдела “Иностранные армии Востока” (ФХО), тайной полевой полиции (ГФП) и гестапо. Как уже указывалось, основными единицами абвера являлись абверкоманды и абвергруппы, с лета 1944 года соответственно именовавшиеся фронтовыми разведывательными командами и группами. Тем не менее, в обиходе прежнее название употреблялось до самого окончания войны, в особенности офицерами военной разведки и контрразведки. Фронтовые органы абвера имели трехзначные номера, первая цифра которых соответствовала их специализации. Как и в центральном аппарате военной разведки, единица означала разведку, двойка — диверсионные операции, а тройка — контрразведку. Соответственно номера разведывательных команд начинались от 101, диверсионных — от 201, контрразведывательных — от 301. Всего на советско-германском фронте действовали шесть диверсионных абверкоманд (201–206), каждой из которых подчинялось от двух до шести абвергрупп, и пять контрразведывательных (301–305), имевших в своем составе от трех до восьми групп. Число разведывательных абверкоманд было намного большим. Одним из наиболее крупных разведывательных органов стала абверкоманда-103, известная также по позывным ее радиоцентра как “Сатурн”. В июле 1941 года она разместилась в Минске, затем передислоцировалась в окрестности Смоленска, потом в окрестности Орши и оттуда снова возвратилась в столицу Белоруссии. После освобождения территории СССР команда перебралась в Восточную Пруссию, а на заключительном этапе войны — в Берлин. Зона ее действия охватывала Западный, Калининский, Брянский, Центральный, Прибалтийские и Белорусские фронты. “Сатурн” располагал рядом разведывательных школ, крупнейшими из которых были Борисовская и Варшавская, а также школа в Нидерзее. Забрасываемая агентура вербовалась из числа эмигрантов, затем военнопленных и перебежчиков, а также личного состава украинских, белорусских и прибалтийских националистических организаций. Члены ОУН привлекались к работе на рейх, как правило, в индивидуальном порядке, без санкции своего руководства. В интересах кригсмарине действовало не подчинявшееся ни одной из групп армий АСТ-Шварцмеер (Черное море). Абверштелле, имевшее наименование прикрытия “Морская наблюдательная команда” (НБО), в свою очередь руководило несколькими “Морскими разведывательными командами”. В 1941 году НБО передислоцировалась из Берлина в Симферополь, где была придана штабу командования германскими ВМС на Юго-Востоке. Направлениями ее деятельности являлись Черноморский флот, Северо-Кавказский и 3-й Украинский фронты. С 1943 года НБО поочередно размещалась в Херсоне, Николаеве и Одессе, а после 1944 года — в Констанце и Вене. Команда располагала тремя радиоузлами, одновременно работавшими в Керчи, Симферополе и Анапе, а также учебными лагерями для агентуры. Кроме того, по заявкам НБО ее агенты готовились в Варшавской разведшколе. Контрразведывательные абверкоманды появились несколько позже разведывательных, когда массовая заброска через линию фронта советской агентуры вынудила немцев не полагаться исключительно на возможности ГФП. Они занимались выявлением агентов противника, партизан и подпольщиков, а также сбором и обработкой захваченных документов. Подобно “СМЕРШ”, немцы проводили радиоигры и имели постоянных агентов, перемещавшихся с ними по оккупированной территории. Общее количество всех фронтовых и территориальных органов абвера в СССР, включая АСТ-Остланд, АСТ-Украина, АСТ-Зюдукраина и АСТ-Крым, превышало 130, в их распоряжении имелось до 60 разведшкол различной величины.

В некоторых случаях абверу удавалось внедрить агентуру на весьма ответственные посты или на должности с хорошими разведывательными возможностями. В сообщении НКВД СССР № 105/Б в ГКО от 24 января 1942 года указывалось, что за первые шесть месяцев войны “особыми отделами фронтов арестовано завербованных германской разведкой 3813 человек, в том числе агентуры: проникшей в штабы, управленческие органы фронтов и армий, разведотделы, узлы связи, другие важные объекты и находившейся в частях и районах расположения Красной Армии фронтовой полосы — 83 человека”[363]. Относительно небольшая величина последнего показателя заставляет предположить, что в данном случае процент фальсификаций или ошибок был крайне невелик. Безусловно, прежде всего в эту категорию попадали провалившиеся и перевербованные немцами зафронтовые агенты, однако в ней оказывались и более серьезные фигуры. Например, в 1942 году были раскрыты работавшие на абвер работник Инженерного управления Юго-Западного фронта М. И. Гольдич, начальник связи 56-го района авиабазирования Н. А. Клеопин, командир 368-го батальона аэродромного обслуживания Н. П. Овсянкин, командир автотранспортной роты 268-го батальона аэродромного обслуживания А. П. Лукашевич. В 1943 году был расшифрован и арестован агент Мословский, под именем майора Прохорова возглавлявший штаб разведывательного батальона одного из мехкорпусов. В том же году был арестован Отто Плонер, с сентября 1942 года работавший чертежником в одном из отделов штаба Черноморского флота. В апреле 1944 года выяснилось, что командир медико-санитарной роты 1314-го полка 17-й стрелковой дивизии Рожков является агентом разведки противника, бывшим начальником полиции Издешского района Смоленской области Капелькиным. В том же году провалился агент абвера Кондратенко (“Дмитриев”), занимавший весьма перспективную в разведывательном отношении должность старшего делопроизводителя штаба 206-го стрелкового полка. Советская агентурная разведка в течение войны аналогичных успехов достичь не смогла. Однако эти эпизоды были, скорее, исключениями. Уже в 1942 году стала очевидной неспособность абвера принципиально переломить агентурную обстановку на Восточном фронте в пользу Германии, после чего в дело вступила СД-аусланд. Ее начальник бригадефюрер Шелленберг обратил внимание на недальновидность восточной политики рейха и разработал масштабный план политического разложения Советского Союза путем использования советских военнопленных в разведывательных, пропагандистских, диверсионных и повстанческих операциях. Особый упор планировалось делать на политическую разведку в советском тылу, активизацию сепаратистских движений, а также подготовку к созданию на территории СССР марионеточных государств, для чего поощрять деятельность Грузинского, Армянского, Волго-Татарского, Азербайджанского, Туркменского, Северо-Кавказского и Калмыцкого национальных комитетов. Деятельность Русского комитета должна была осуществляться под общим руководством генерала Власова. Гиммлер встретил планы Шелленберга без особого восторга, а у фюрера они получили самое активное неприятие и после этого осуществлялись в значительно меньших масштабах и почти на собственный страх и риск начальника разведки. Идея даже не создания национальных государств на территории СССР, а лишь обсуждения такоих возможностей полностью противоречила основополагающей концепции политики Гитлера, поэтому в полной мере использовать ее потенциальные возможности так и не удалось. Ставку на раскол советского общества делала не только СД, но также абвер и ФХО. Бывший начальник 12-го отдела ОКХ “Иностранные армии Востока” генерал-лейтенант Гелен много лет спустя заявлял: “Если бы мы действовали благоразумно, то сумели бы избежать гибельного конца. А благоразумие заключалось, в первую очередь, в том, что следовало бы признать: Россию с ее громадной территорией, богатыми сырьевыми ресурсами и многочисленным населением можно было победить, а лучше сказать — освободить от коммунизма, лишь с помощью самих русских. Народные массы в этой стране относились с антипатией, более того, ненавидели коммунистический строй и сталинскую систему в особенности. Но Гитлер не хотел считаться с этим. Он не только не использовал психологический настрой народов Советского Союза, которые в первой фазе войны проявили готовность понять немцев, но, посадив своих сатрапов, таких, как Кох, Заукель и Кубе, создавших невыносимые условия для местного населения, добился, что русские разочаровались в немцах, а потом стали их ненавидеть. Вот в чем главный просчет диктатора. И эта его ошибка весила значительно больше, чем принятые неверные оперативные решения”[364]. В мемуарах Шелленберга также содержались обоснованные упреки в адрес руководства рейха в неверном понимании самой сути войны на Востоке. По его мнению, в политическом отношении она должна была вестись не ради порабощения СССР, а для его раскола, вывода из числа противников Германии и использования в качестве ее сырьевого придатка. Поскольку недовольных существовавшим режимом в Советском Союзе хватало, а сдерживавшим фактором зачастую являлся лишь страх перед репрессиями, в случае его устранения возникали перспективные возможности для формирования частей из противников советской системы в количестве, значительно превосходившем известную “Русскую освободительную армию”. Однако такому подходу полностью противоречила вся идеология нацизма, о пересмотре которой Гитлер не желал даже слушать.

В течение длительного времени приведенная точка зрения считалась в СССР кощунственной и якобы опровергнутой самим ходом исторических событий, но теперь она воспринимается иначе. Действительно, советский народ сплотился против иностранных захватчиков, однако это произошло потому, что они вели себя именно как захватчики, а не как освободители. Никакое недовольство политическим режимом не может перевесить гнева и возмущения людей, с которыми обращаются как с рабами и недочеловеками, что и случилось после того как стал ясен захватнический и грабительских характер германского вторжения. А до этого действительно происходили и встречи солдат вермахта с цветами, и добровольные сдачи в плен целых подразделений. Это являлось таким же фактом, как и подлинный массовый героизм советских людей, их самопожертвование и патриотизм. Кроме того, и в Российской империи в последние годы ее существования, и в СССР Германия практически всегда воспринималась как враг, с которым нельзя достичь компромисса. Собственно, так оно и оказалось в действительности. Гелен не учитывал еще один фактор, не менее важный, чем социальный. Советский Союз был многонациональным государством, и далеко не все населявшие его народы устраивало отсутствие собственной государственности, о чем свидетельствует судьба распавшегося в 1991 году Советского Союза. Все перечисленные факторы привели к тому, что СССР оказался единственным участвовавшим во Второй мировой войне государством, граждане которого в массовом порядке образовывали союзные Третьему рейху воинские формирования, а также развернули широкую повстанческую деятельность. По некоторым, возможно, завышенным оценкам, общая численность участвовавших в боевых и вспомогательных частях, разного рода легионах, полиции, организациях добровольных помощников вермахта (“Hilfswillige”, “Хиви”), разведывательных и карательных органах достигла 2 миллионов человек, из которых 500 тысяч непосредственно воевали в составе вермахта и СС. Даже неполный перечень этих боевых и полицейских частей весьма впечатляет: туркестанский легион, восточно-мусульманский полк СС, гренадерская дивизия СС “Новый Туркестан”, 1-я казачья кавалерийская дивизия, казачий полк “Платов”, кавалерийский полк “Юнгшульц”, батальон “Бергман” (“Горец”), северокавказский и кавказский полки СС, Кавказское соединение войск СС с азербайджанской, армянской и северо-кавказской боевыми группами СС, кавказско-магометанский, грузинский и армянский легионы, азербайджанские батальоны, 30-я гренадерская (1-я белорусская) дивизия СС, 11 белорусских полицейских батальонов, добровольческий батальон СС (впоследствии полк СС “Варяг”), 29-я гренадерская (1-я русская) дивизия СС (она же бригада Каминского и Русская освободительная народная армия), ударная противотанковая бригада “Россия”, 1-я русская национальная дивизия (впоследствии армия), 1-я, 2-я и 3-я дивизии РОА, 1-й авиационный полк РОА, бригада СС “Дружина”, дивизия фон Штумпфеля, батальоны “Роланд” и “Нахти-гадь”, 14-я гренадерская (1-я украинская) дивизия СС “Галичина”, Белорусская краевая оборона (21 тысяча человек), крымско-татарский легион, волжский татарский легион, 20-я гренадерская (1-я эстонская) дивизия СС, 15-я гренадерская (1-я латышская) дивизия СС, 19-я гренадерская (2-я латышская) дивизия СС и множество мелких частей. Кроме того, к концу 1942 года почти каждая из действовавших на Восточном фронте немецких дивизий имела одну-две восточные роты, а корпуса — дополнительные роты или даже батальоны, укомплектованные по преимуществу советскими гражданами нерусских национальностей. С точки зрения разведывательных операций все эти части и подразделения являлись скорее объектами для советской разведки и предметом разложения, поскольку самостоятельных оперативных органов не имели. Однако из этой среды вербовалось значительное количество агентуры абвера и СД, поэтому не учитывать так называемые “восточные батальоны” в общем обзоре оперативной обстановки нельзя. Непосредственное отношение к разведке, кроме прикомандировывавшихся к “Бранденбургу” батальонов “Нахтигаль” и “Бергман” имело лишь одно полностью укомплектованное славянами подразделение — абвергруппа “Шварц Небель” (“Черный туман”). Она активно использовалась в советских армейских тылах, а также для борьбы с партизанами, подчинялась Абт-П и была укомплектована эмигрантами, украинскими, белорусскими и прибалтийскими националистами, перебежчиками и военнопленными. Подразделение насчитывало 180 бойцов и состояло из трех диверсионных взводов, отряда контрразведки, школы и хозяйственного взвода.

Созданный 14 ноября 1944 года Комитет освобождения народов России (КОНР) во главе с генерал-лейтенантом[365] А. А. Власовым и подчиненные ему вооруженные силы располагали собственными спецслужбами. Первой из них стал Отдел безопасности, позднее Управление безопасности КОНР, официально отвечавшее за ведение военной и агентурной разведки, контрразведку и охрану Власова и его заместателей. Неофициальным, но важнейшим направлением деятельности этой спецслужбы стало проведение диверсий и террорис-таческих актов протав Красной Армии и советского руководства. Начальником управления вначале являлся майор, позднее подполковник Н. Ф. Тензеров, а затем бывший начальник особого отдела штаба Северокавказского военного округа подполковник М. А. Калугин. Разведку и контрразведку Комитета освобождения народов России курировали помощник начальника штаба вооруженных сил КОНР бывший бригадный комиссар Г. Н. Жиленков, а также начальник штаба и заместитель главнокомандующего генерал-майор Ф. И. Трухин. Впоследствии на заседании Военной коллегии Верховного суда СССР последний показал: “В задачу отдела входило выявлять людей, враждебно настроенных к Власову, удалять их и обеспечивать работу учреждений и формирований, а также личная охрана Власова, связь с СД… Затем я у себя в отделе организовал контрразведку… Руководил разведкой лично я сам. В дивизиях были специальные офицеры для этой работы. Моя контрразведка была связана с штабом Кестринга, с представителями СС… ”[366]. Структура Управления безопасности КОНР включала контрразведывательный отдел, следственный отдел, отдел секретной корреспонденции, отдел кадров и некоторые другие подразделения.

Кадры для зафронтовой работы готовились в Мариенбадской и Братаславской разведшколах. В первой из них обучались как разведчики оператавного звена и диверсанты, так и организаторы повстанческого движения на территории СССР, а во второй — преимущественно разведчики тактаческого звена, диверсанты и в незначительном количестве организаторы повстанческого движения. Ввиду быстрого продвижения советских войск единственный выпуск 11 марта 1945 года успела сделать лишь школа в Мариенбаде, ее выпускники были почта полностью переданы в распоряжение разведоргана СД “Цеппелин”. Важным направлением деятельности КОНР являлось ведение контрразведки, в первую очередь выявление не советских агентов, а лиц, настроенных враждебно по отношению к комитету и его вооруженным силам. Серьезное внимание уделялось своевременному выявлению потенциальных перебежчиков и дезертаров.

В начале 1945 года оперативные органы КОНР разделились на военные и гражданские. Отдел безопасности был переименован в Управление безопасности КОНР и сосредоточился на обеспечении охраны высших должностных лиц комитета и гражданской контрразведке, а в штабе Русской освободительной армии (РОА) появился Разведывательный отдел. Его возглавлял майор, впоследствии подполковник И. М. Грачев. Организационная структура отдела состояла из трех основных оперативных подразделений, иногда именовавшихся отделениями, а иногда — группами:

— 1-е отделение (общевойсковая разведка), начальник — подпоручик А. Ф. Вронский;

— 2-е отделение (агентурная разведка) начальник — поручик Н. Ф. Лапин, затем поручик Б. А. Гай (“Машновский”, “Морозов”);

— 3-е отделение (контрразведка) начальник — майор А. Ф. Чикалов.

Эффективность этого органа была не слишком высокой, в первую очередь по причине того, что всех мало-мальски ценных агентов немедленно забирали к себе германские спецслужбы. По некоторым сведениям, Чикалов являлся советским агентом и после войны до 1952 года работал в Западной Германии, откуда был отозван из-за угрозы разоблачения. Несмотря на это, наличие у разведотдела РОА определенных оперативных возможностей в любом случае выгодно отличало его от формирований, не имевших аналогичных подразделений. Отмечалась достаточно результативная работа 3-го отделения, выражавшаяся, однако, не столько в противодействии советской разведке, сколько в пресечении нелояльности в частях РОА. Наиболее успешными в этом отношении стали оперативные работники в дивизиях, имевшие статус офицеров по особым поручениям.

На оккупированной советской территории действовали и вспомогательные полицейские формирования. Они являлись существенным элементом оперативной обстановки и подчинялись как вермахту, так и СД. В последнем случае они носили название “Полицейских формирований по поддержанию порядка” или сокращенно “Шума” (от “Schutzmannschaft der Ordnungspolizei”) и формировались айнзатгруппами после обработки захваченной территории. В населенных пунктах формировались городские и районные отдельные подразделения полиции, а в сельской местности — отряды местной самообороны. Полицейские гарнизоны состояли из батальонов численностью от 500 до 700 человек, а также кавалерийских дивизионов. Вспомогательные охранные функции, в том числе в концлагерях, выполняли “Добровольные полицейские формирования”, а в составе самих айнзатцкоманд и айнзатц-групп имелись подразделения вспомогательной полиции безопасности. Существовали также вспомогательные пожарные команды, нередко привлекавшиеся к выполнению иных задач. В вермахте работа с восточными добровольцами велась как командованием частей, так и абверкомандами и абвергруппами, набиравшими курсантов в разведшколы и иногда — в регулярные части (только офицеров).

Все это носило своего рода полулегальный характер и зачастую старательно пряталось от Гитлера и Гиммлера. Военное командование периодически приказывало распустить “восточные батальоны”, но затем формировало их вновь. Справедливости ради следует отметить, что многие из этих частей и подразделений в критические моменты атаковали своих союзников и уходили в партизаны или переходили линию фронта, хотя другие сражались весьма стойко.

Противодействие Гиммлера организации восточных и западных легионов оказалось не столь жестким в оперативной области, что позволило Шелленбергу создать особый разведывательный орган СД под наименованием прикрытия “Предприятие Цеппелин” (Z). Его задачей являлось ведение широкомасштабной агентурно-оперативной работы с массовым использованием военнопленных и населения оккупированных территорий по линиям разведки, диверсий, пропаганды и повстанческого движения. Z получил достаточно широкое финансирование, только из фондов разведки на него было затрачено 50 миллионов марок. Возглавляли “Предприятие Цеппелин” штурмбанфюрер СС Курек, затем штурмбанфюрер СС Редер, оберштурмбанфюрер СС Грайфе, после его смерти в январе 1944 года — штурмбанфюрер СС доктор Хенгельхаупт, а с декабря 1944 года и до конца войны — оберштурмбанфюрер СС Рапп. К концу 1942 года Z был подчинен ведавшим Советским Союзам рефератам 1, 2 и 3 группы С (разведка в СССР, на Ближнем и Дальнем Востоке). Структура “Цеппелина” выглядела следующим образом:

— отдел Z1 — руководство действиями подчиненных органов, комплектование и снабжение:

— подотдел Z1A — общее руководство, комплектование личным составом;

— подотдел Z1B — руководство работой в лагерях, учет агентуры;

— подотдел Z1C — охрана и переброска агентуры, конвойные команды;

— подотдел Z1D — материально-техническое снабжение;

— подотдел Z1E — автотранспортный;

— отдел Z2 — обучение агентуры, численность — 16 человек;

— подотдел Z2A — русские;

— подотдел Z2B — казаки;

— подотдел Z2C — кавказцы;

— подотдел Z2D — среднеазиаты;

— отдел Z3 — обработка материалов о деятельности особых лагерей, фронтовых команд и агентуры, численность — 17 человек;

— подотдел Z3A — русские;

— подотдел Z3B — казаки;

— подотдел Z3C — кавказцы;

— подотдел Z3D — среднеазиаты.

Практическая деятельность “Предприятия Цеппелин” осуществлялась через зондеркоманды численностью вместе с агентами по 10–15 человек, которые не следует смешивать с общими зондеркомандами СД. Весной 1943 года вместо них были сформированы два крупных подразделения — главные команды “Руссланд Митте” (впоследствии “Норд”) и “Руссланд Зюд” численностью по несколько сотен штатных сотрудников и агентов. Они имели оперативную самостоятельность и согласовывали с вышестоящим руководством только наиболее важные операции и вербовку агентуры. Тем не менее, на каждую из проводимых главными командами операций в Берлине заводилось наблюдательное дело, и руководство “Цеппелина” в любой момент могло вмешаться в них с целью внесения соответствующих корректив. У Шелленберга возник даже нестандартный замысел десантировать вблизи лагерей НКВД русские батальоны под командованием офицеров СС из числа прибалтийских немцев для освобождения заключенных, их вооружения и формирования из них частей для удара по советским тылам. Однако для успешного осуществления этого плана советские граждане должна были воспринимать Германию не как смертельного врага, стремящегося поработить и уничтожить “восточных недочеловеков, а как освободителя, а это было уже недостижимо. О плане пришлось забыть.

По мере приближения окончания войны все ветви германской разведки окончательно истощили свои людские ресурсы. Ни “Валли”, ни “Цеппелин” не были в состоянии выделить для заброски в советский тыл более нескольких десятков агентов и диверсантов, и тогда командование вермахта решило по мере сил помочь разведке. В марте 1945 года в РСХА была переведена тысяча русскоговорящих немцев, по преимуществу фольксдойче, которых немедленно начали обучать азам разведывательной и диверсионной работы. В начале апреля их подготовка была завершена, однако практически использовать новые кадры СД и Военное управление уже не успели.

Оперативную разведку на Восточном фронте вермахт осуществлял силами абверкоманд и абвергрупп, а также подразделений 12-го отдела ОКХ (ФХО). Возглавивший его в марте 1942 года полковник Райнхард Гелен, как уже указывалось, полностью перестроил работу подчиненного аппарата и превратил отдел в полноценную и успешно работавшую спецслужбу. Непосредственные фронтовые задачи возлагались в нем на сотрудников групп I, II и III. Первые из них готовили ежедневную сводку обстановки для командования, вторые занимались военным потенциалом СССР и более глубокими вопросами обстановки, не входящими в компетенцию их коллег из группы I, а группа III отвечала за допросы пленных, обработку захваченных документов и анализ советской прессы и радиовещания. В дальнейшем в ФХО появились собственные подразделения радиоразведки. К каждой группе армий был прикомандирован радиоразведывательный полк, подчинявшийся службе связи, но оперативно взаимодействовавший с абвером и ФХО. Полк имел два радиобатальона, состоявших из одной роты дальней и двух рот ближней радиоразведки. Роты прикомандировывались к штабам армий, а взводы — к штабам корпусов.

В отделе ежедневно в 10.00 и в 22.00, а иногда в 20.00 проводились оперативные совещания, на которых совместно вырабатывались разведывательные оценки для командования сухопутных войск. Гелен уделял значительное внимание систематической обработке всех доступных материалов, позволявшей получить высокие результаты даже без серьезных оперативных достижений. “Опыт на Востоке показал, что очень хороший процент успеха достигается, когда могут быть использованы 20 % донесений агентов, даже если оставшиеся 80 % следует отбросить”[367].

Офицеры I группы 12-го отдела вели обстановку на фронте на нескольких специальных картах. Основными из них являлись:

1. Карта наблюдений в масштабе 1:300 000, отражавшая общую обстановку на фронте, составленную по данным разведки, и обновлявшаяся каждые 1–2 недели.

2. Карта передислокации войск в масштабе 1:1 000 000, отражавшая только зафиксированные перегруппировки советских войск. Она облегчала понимание происходивших процессов и обновлялась, в зависимости от их интенсивности, в период от 2 недель до 1 месяца.

3. Артиллерийская карта в масштабах 1:300 000 и 1:100 000, обновлявшаяся каждые 10 дней.

4. Карта агентуры противника в масштабе 1:100 000. Обновлялась ежемесячно и отражала движение расшифрованной советской агентуры с указаниями направлений, исходной точки и конечных пунктов. Это позволяло судить о стратегических или оперативных намерениях командования Красной Армии, которые оно старалось обеспечить разведывательными средствами.

5. Карта собственной агентуры в масштабе 1:1 000 000 служила вспомогательным документом для облегчения работы с агентами. Она обновлялась ежемесячно и содержала условные обозначения агентурных сообщений, нанесенные разным цветом, в зависимости от степени их надежности.

6. Карта железнодорожных перевозок составлялась по данным аэрофоторазведки и обновлялась ежемесячно, а иногда и ежедневно. На ней отражалось количество прошедших в конкретном направлении воинских поездов и при возможности — характер перевозимого груза. Работа с этой картой осложнялась постоянным изменением советских нормативов потребного количества подвижного состава для перевозки различных воинских частей, поэтому ее общая ценность зачастую оказывалась ниже ожидаемой. Кроме того, при ее составлении по непонятным причинам не учитывались агентурные сообщения, что повышало результативность постоянно применявшейся советской стороной стратегической маскировки перевозок.

7. Карта состояния железных дорог, на которой отображались их разрушения и восстановительные работы. Составлялась по данным аэрофоторазведки, радиоразведки и допросов военнопленных.

8. Карта расположения танковых войск. На ней учитывалась только дислокация бронетанковых частей Красной Армии, позволявшая судить о ее ударной мощи на конкретных участках фронта.

Для ведения ближней разведки германские агенты проникали в прифронтовую полосу в основном наземным путем. Как уже указывалось, с 1943 года в ней задерживалось свыше половины захваченных германских диверсантов и разведчиков, задачей которых чаще всего являлось наблюдение за каким-либо из участков, нередко они проверяли сообщения других агентов. Как правило, заброшенные агенты не снабжались радиостанциями и после недолгого пребывания в советском тылу возвращались для личного доклада. Основным средством борьбы с этой категорией агентов стала заградительная служба, в опознавательных группах которой находились агенты-опознаватели, знавшие в лицо многих своих коллег по разведшколе или иному разведывательному органу. Иногда у захваченных все же имелись рации, и тогда “СМЕРШ” пытался проводить через них короткие радиоигры для поддержания иллюзии продолжения их деятельности. Часто их целью являлось подтверждение ранее переданной по другому каналу дезинформации.

Глубинная разведка велась немцами в полосе от 50 до 300, иногда до 500 километров от линии фронта, и агенты доставлялись туда только по воздуху. Большей частью использовалось парашютирование, однако иногда применялся и посадочный способ. Эти люди экипировались и готовились уже совершенно иначе, а основным средством связи с направившим их разведорганом было радио. Данное обстоятельство предопределяло стратегию контрразведки в борьбе с такой агентурой, стремившейся в первую очередь перехватить каналы связи, то есть захватить радиста с шифрами. В случае успеха это позволяло взять под контроль не только данную группу или резидентуру, но и прибывающих к ней агентов. Таким образом появлялась теоретическая возможность контролировать всю разведывательную сеть противника, что на практике, естественно, было недостижимо даже в отдаленной степени. Всегда существовала возможность заброски новых агентов с единственной целью контроля за той или иной группой, и предугадать это было невозможно. В отличие от Великобритании, островное положение которой явилось залогом успеха системы дезинформации, простиравшаяся через всю Европу с севера на юг линия фронта не могла быть непроницаемой на всех участках. Поэтому для обеспечения безопасности глубинных районов страны следовало сконцентрироваться, во-первых, на приложении максимальных усилий в прифронтовой полосе, а во-вторых, на наступательных операциях, то есть на внедрении в разведорганы противника.

Проведение с этой целью легендированных агентурных комбинаций и радиоигр как их разновидности вначале не являлось монополией какого-либо одного оперативного органа, однако в 1943 году начальник ГУКР “СМЕРШ” НКО Абакумов решил добиться перевода их всех в свое ведение. Эта ему почти удалось, за исключением игр 4-го управления НКГБ СССР “Монастырь” и “Послушники”. Следует отметить, что “Монастырь” был, пожалуй, самой разветвленной и долгой игрой, развившейся в две другие, и Абакумов болезненно воспринял свою неудачу в этом вопросе. Насчитывавшее 18 томов литерное дело “Монастырь” первоначально не имело отношения к радиоиграм и начиналось Особой группой при наркоме НКВД как легендированная агентурная разработка. Ее ход достаточно подробно описан в справке 10-го отдела КГБ при СМ СССР от 3 июля 1975 года № 10/5-871, а также в воспоминаниях нескольких ее прямых и косвенных участников, в том числе Судоплатова и Скорцени. В источниках имеется немало разночтений и противоречий, что в соответствующих случаях оговаривается.

Операция началась с организации легендированной антисоветской церковно-монархической организации, с помощью которой планировалось выявить лиц, стремящихся установить агентурные отношения с германской разведкой. В качестве первого шага контрразведка обратила внимание на жившего в нищете в Новодевичьем монастыре в Москве полупарализованного Б. А. Садовского, бывшего умеренно популярного поэта-символиста. В мемуарах Судоплатова он выведен под фамилией Глебов, а некоторые другие источники указывают его псевдоним “Седов”, под которым Садовской фигурировал в учебниках по спецдисциплине. Несмотря на более чем скромное существование, он не утратил живости ума и широких знакомств в среде бывшего дворянства, что весьма способствовало развитию будущей оперативной комбинации. Ключевой фигурой “Монастыря” стал агент ОГПУ/НКВД/НКГБ с 1929 года А. П. Демьянов (“Гейне”). Этот хорошо известный в предвоенной Москве сын казачьего есаула и княгини до 14 лет проживал за границей и являлся отдаленным потомком выдающегося атамана украинского казачества Головатого. Вербовка Демьянова была произведена на основе компрометирующего материала. Фактически его обвиняли в ведении антисоветской пропаганды, о чем донес ОГПУ его друг, однако в момент ареста ему подбросили пистолет и таким образом получили возможность инкриминировать вынашивание террористических намерений. Все это закончилось привлечением Демьянова к негласному сотрудничеству с органами государственной безопасности, и в дальнейшем с учетом его контактов агент “Гейне” использовался в разработке связей проживавших в СССР бывших дворян с белой эмиграцией и по линии пресечения террористических актов, что в 1929 году было вполне актуально. В последующие годы работавший на скромной должности в “Мосфильме” Демьянов при помощи НКВД стал широко известен в Москве в среде деятелей искусства и особенно кинематографии. Ему также помогли обзавестись собственной лошадью, которую “Гейне” держал в Манеже и использовал как удобное прикрытие и прекрасный предлог для установления контактов с иностранными журналистами и членами дипломатического корпуса, многие из которых увлекались верховой ездой. Такая личность не могла не вызвать интерес у спецслужб. Первый подход к нему сделал установленный разведчик, сотрудник торгового представительства Германии в Москве, однако НКВД не собирался разменивать перспективного агента на мелочи и для укрепления доверия дал “Гейне” указание игнорировать прощупывание. Контрразведчики пожертвовали сиюминутными оперативными выгодами, поскольку были убеждены, что в германской разведке Демьянов числится в числе первоочередных кандидатов на вербовку, и что в случае войны к нему непременно попытаются совершить подход. Такой вариант развития событий сулил немалые перспективы, поскольку “Гейне” являлся не просто всесторонне развитым человеком, но и результативным агентом с оперативным стажем, к 1941 году составлявшим свыше 10 лет. Кроме того, он умел работать на рации и владел основами подрывного дела.

Б. А. Садовской

А. П. Демьянов

С началом войны было принято решение подвести “Гейне” к Садовскому через агента “Старого”, для чего он вместе с женой, также агентом НКВД (“Борисова”), посетил церковь Новодевичьего монастыря под предлогом молебна перед отправкой на фронт. Работавшие на НКВД служители монастыря организовали знакомство Демьянова с бывшим поэтом, продолженное благодаря их общему интересу к истории России. Контакт углублялся и развивался, агент ввел в него нескольких доверенных лиц, якобы тоже интересовавшихся российской историей. В плане оперативных мероприятий по агентурному делу “Монастырь”, помимо “Гейне” и “Борисовой”, упоминаются агенты НКВД “Старый” и его жена “Мир”. По данным госбезопасности, Садовской планировал создать в Москве антисоветскую организацию, желательно на религиозной основе, и связать ее с немцами в надежде получить помощь в подпольной деятельности. Учитывая его слабые личные возможности, вряд ли это было реально, однако ценность такого намерения заключалась в его подлинности. Садовской, в частности, написал адресованное немцам стихотворение “Братьям-освободителям”, в котором наивно предлагал им установить в России самодержавие русского царя. Ввиду инвалидности бывший поэт не мог самостоятельно осуществить свой замысел и должен был полагаться на помощь других. Возможно, его заблуждение в намерениях немцев было вызвано советской пропагандой первых дней войны, как известно, утверждавшей, что одной из целей рейха является реставрация монархического строя. Садовской не только писал стихи и предпринимал попытки организовать подпольную группу, но несколько раз направлял через фронт своих единомышленников для установления контакта с германским командованием. Источники не указывают, кого именно и как он посылал к противнику, поэтому такая информация вызывает определенное недоверие. Но о Садовском и его ближайшем друге скульпторе Сидорове немцы все же узнали, хотя пока не предпринимали никаких активных действий в этом направлении, вероятно, по причине сомнения в серьезности их намерений. Для усиления интереса абвера к этому вопросу в Особой группе при наркоме НКВД было принято решение активизировать операцию по хорошо отработанной схеме и создать легендированную антисоветскую религиозно-монархическую организацию “Престол”, после чего вся операция получила название “Монастырь”. В Особой группе, к этому времени ставшей 2-м отделом НКВД СССР, планировалось использовать “Престол” для выманивания агентуры противника, то есть провести исключительно контрразведывательную операцию. С течением времени, однако, она переросла первоначальный замысел и приобрела стратегическое значение. В этой обстановке Садовской решил использовать появление в своем кругу Демьянова, достаточно хорошо известного в кругах московской интеллектуальной элиты и не вызывавшего у него подозрений в сотрудничестве с госбезопасностью. В феврале 1942 года (Судоплатов ошибочно датирует это событие декабрем 1941 года) “Седой” направил его через фронт. Согласно легенде, “Гейне” был командирован в Алма-Ату и якобы самовольно появился в прифронтовой полосе. Переход действительно состоялся. Демьянов перешел линию фронта на лыжах прямо по немецкому минному полю, на котором лишь по счастливой случайности сумел избежать подрыва. Командование германской части, в расположение которой он вышел, отправило его в штаб “Валли”, где “Гейне” подвергали длительным и изощренным допросам, а однажды даже имитировали расстрел. Однако твердый характер, десятилетний оперативный стаж и прочная легенда сыграли свою роль. Сотрудники абвера получили у проживавших ранее в Москве эмигрантов и перебежчиков самые благоприятные отзывы о Демьянове, однако, судя по всему, основную роль сыграла его предвоенная линия поведения в вербовочном прощупывании. Немцы были убеждены в том, что ни одна контрразведывательная служба не пренебрегла бы возможностью подставить противнику своего двойника, и уклонение от сотрудничества более всего укрепило их доверие к перебежчику. В результате после непродолжительного обучения основам разведывательной работы и радиодела Демьянов был возвращен в советский тыл в качестве агента “Макса” с заданием осесть в Москве для сбора информации о наличии войск, работе военных заводов и системе снабжения столицы продовольствием. “Престолу” предстояло развивать отделения на периферии, развернуть пацифистскую пропаганду и организовывать диверсии и акты саботажа. Одновременно согласовывалось использование квартир Садовского и Сидорова в качестве конспиративных. Связь предписывалось поддерживать со смоленским радиоцентром абверкоманды-103 (“Сатурн”). В перспективе Демьянову следовало попытаться внедриться в какой-либо из военных штабов для сбора информации и заняться организацией диверсий, однако не указывалось, как и в какой именно. Вскоре его вместе с двумя другими агентами сбросили на парашютах в районе Рыбинска. “Гейне” связался с контрразведкой и получил снотворное для усыпления своих спутников. Они направлялись в советский тыл для диверсионной деятельности, поэтому специалисты НКВД незаметно привели в негодность их оружие, боеприпасы, яды и средства взрывания.

“Макс” постепенно завоевывал доверие абвера, для чего пришлось имитировать ряд диверсий на Горьковской железной дороге. Вскоре он доложил о том, что смог собрать рацию для установления связи с радиоцентром абверкоманды-103, после чего агентурная разработка “Монастырь” превратилась в радиоигру 4-го управления НКВД СССР. Радиотехническим обеспечением игры руководил В. Г. Фишер, в дальнейшем получивший известность в качестве нелегального резидента КГБ СССР в Нью-Йорке Рудольфа Абеля. Утверждается, что для закрепления интереса абвера к ее продолжению Демьянова направили на службу в генштаб в должности офицера связи, однако такая информация вызывает значительные сомнения. Как известно, подобные должности занимают, как правило, опытные кадровые офицеры генерального штаба с академическим образованием, а “Гейне” таким критериям не соответствовал. Даже с учетом предположения, что Демьянов все же числился в генштабе по особому согласованию с НКГБ, такой вариант выглядит маловероятным. Столь удачное внедрение неизбежно насторожило бы германскую разведку, не хуже Управления кадров Наркомата обороны осведомленную о квалификационных требованиях к генштабистам. Судоплатов сообщает, что “Гейне” являлся офицером связи в штабе командующего Белорусским фронтом генерала Рокоссовского, однако и это не соответствует действительности хотя бы потому, что в 1941–1942 годах тот командовал механизированным корпусом, 16-й армией и войсками Брянского, Донского и Центрального фронтов, а Белорусский фронт был создан лишь в октябре 1943 года. Существует более вероятная версия, согласно которой Демьянов работал на должности, позволявшей ему знакомиться с графиком железнодорожных воинских перевозок, одновременно предоставлявшей прекрасные разведывательные возможности и вполне объяснимой для абвера. После этого “Монастырь” приобрел не столько контрразведывательное, сколько дезинформационное значение, причем передаваемая в абвер дезинформация имела стратегический уровень и специально готовилась в оперативном управлении генерального штаба.

Для укрепления доверия абвера “Гейне” в течение четырех месяцев отклонял предложения немцев о присылке курьеров, мотивируя это опасностью провалиться. Вообще всю операцию “Монастырь” с самого начала отличала крайняя терпеливость в проведении, усыплявшая неизбежные подозрения противника. Однако на этом фоне на второй план отошли контрразведывательные задачи, а это никак не устраивало НКВД. Поэтому в августе 1942 года “Макс” направил радиограмму с жалобой на постепенное ухудшение характеристик его рации и просьбой прислать новую. Вскоре курьеры “Станков” и “Шалов” доставили ему продукты и 10 тысяч рублей, хотя передатчика у них не было, так как из соображений безопасности они закопали его на месте приземления. Агентов собирались арестовать сразу же после их встречи с Демьяновым, но Судоплатов предложил повременить десять дней, в течение которых абвер мог ожидать от них контрольные сигналы. Лично курировавшие операцию “Монастырь” Берия и Кобулов согласились, при этом нарком предупредил начальника 4-го управления, что в случае совершения агентами в Москве террористического акта или диверсии его ждет суровое наказание. Однако все обошлось без происшествий. “Станков” и “Шалов” были впоследствии арестованы, а “Гейне” сообщил, что контакт прошел благополучно, но рация при приземлении получила повреждения и пришла в негодность. В октябре два новых курьера “Зюбин” и “Алаев” доставили “Максу” рацию, 20 тысяч рублей и свежие документы для своих предшественников. Прибывшие являлись не просто связниками, а были заброшены на оседание и самостоятельную работу. Их арестовали и использовали для поддержания у абвера иллюзии продолжения деятельности, и с этого момента игра “Монастырь” проводилась уже по двум направлениям: “Престол” и “Зюбин” — “Алаев”. Эта вторая часть вскоре выделилась в отдельную радиоигру “Курьеры”, имевшую уже строго контрразведывательную направленность. Ключевой фигурой в ней стал работавший на рации перевербованный “Зюбин”.

Абвер регулярно организовывал проверки безопасности своей сети, чтобы исключить возможность ее работы под контролем НКВД. В ноябре 1942 года с этой целью от “Макса” потребовали предоставить данные о местах работы всех членов “Престола”. Контрразведчики решили отклонить его, мотивируя соображениями безопасности, и лишь проинформировали абвер о том, что организация действует не только в Москве. Кстати, это является лишним подтверждением ошибочности утверждения о работе “Гейне” в данный период в штабе одного из фронтов, поскольку в таком случае его пребывание вне столицы было бы ясно и без особых разъяснений. Тогда из “Сатурна” поступила просьба дать явки и пароли в Ярославле, Муроме и Рязани, однако Демьянов сообщил, что там периферийных органов “Престола” нет, зато таковые имеются в Горьком. В 4-м управлении знали об интересе абвера к этому городу и таким образом решили взять под контроль агентурные сети противника в нем. Замысел увенчался успехом, после чего радиоигра “Курьеры” продолжилась не только в Москве, но и на Волге. Сообщается, что в ее результате были арестованы 23 агента противника (имеются и другие данные), однако главная цель — агентурное проникновение в центральный аппарат абвера — достигнута не была.

В конце 1942 года по линии “Монастыря” Демьянов сообщил о привлечении к работе одного из руководящих сотрудников Наркомата путей сообщения, имеющего доступ к информации о воинских перевозках и готового продавать ее за 500 тысяч рублей. Подобные источники имеют первостепенную важность для любой разведывательной службы, поэтому запрашиваемая сумма была выделена без промедления. Это позволило значительно увеличить поток дезинформационных материалов в абвер, хотя одновременно вызвало у немцев ряд подозрений, описанных в главе о союзниках рейха. Невзирая на них, радиоигра продолжалась.

И. (М.) Б. Маклярский

Летом 1944 года операция “Монастырь” получила новое направление, план которого детально разработал начальник 3-го отдела 4-го управления НКГБ СССР, заместитель Судоплатова полковник И. (М). Б. Маклярский[368]. Утверждают, что замысел этой радиоигры под названием “Березино”, проводившейся с августа 1944 по май 1945 года, принадлежал лично Сталину, хотя это и вызывает некоторые сомнения. Несомненно лишь то, что верховный главнокомандующий вместе с Молотовым и Берия санкционировал ее проведение. Операция предусматривала создание в районе Березино легендированной окруженной части вермахта, на роль командира которой был выбран пленный подполковник “ваффен-СС” Герхард Шерхорн. До попадания в советский плен он командовал 36-м охранным полком 286-й охранной дивизии СС и был захвачен при обстоятельствах, позволявших скрыть этот факт. Для осуществления столь масштабного замысла НКВД пришлось организовывать и забрасывать в район Березино опергруппу численностью в 20 человек во главе с майором госбезопасности Борисовым и некоторое количество военнослужащих войск НКВД по охране тыла.

18 августа “Макс” радировал в абвер, что, прибыв в освобожденный Минск, он случайно вступил в контакт с группой попавших в окружение и бродящих по лесам солдат и офицеров вермахта и СС. У них якобы было много раненых, заканчивались продовольствие и боеприпасы. Демьянов сообщил, что группу возглавляет Шерхорн, и для укрепления доверия сообщил некоторые подробности его биографии. Как и ожидалось, в Берлине радиограмма вызвала значительный интерес и желание объединить окруженцев в группу или отряд под единым командованием для выхода в расположение своих войск с одновременным проведением диверсионных действий в тылу Красной Армии. После недели проверки “Макс” получил радиограмму следующего содержания: “Благодарим за сообщение. Мы просим помочь нам связаться с этой немецкой частью. Мы намерены для них сбросить различные грузы и прислать радиста”[369]. Игра началась.

Герхард Шерхорн

Об этом моменте Отто Скорцени впоследствии вспоминал: “Армейская контрразведка получила странную радиограмму от одного завербованного еще в самом начале войны русского агента. В ней утверждалось, что значительная группировка германских войск не сложила оружие и ведет оборонительные бои в лесах севернее Минска”[370]. Ввиду отсутствия прямого контакта с окруженными генерал-полковник Йодль вызвал его и дал задание заняться этим вопросом. Скорцени, в подчинении которого имелось немало владевших русским языком прибалтийских немцев, разработал операцию “Фрайшютц” с привлечением истребительного “восточного батальона”. Из его состава были сформированы 4 поисковые группы, состоявшие из двух немцев и трех русских добровольцев в каждой. За несколько дней до заброски в советской униформе и с фальшивыми документами в леса Белоруссии они прекратили бриться и умываться, чтобы, по словам Скорцени, больше походить на красноармейцев. Бойцы поисковых групп должны были обнаружить отряд Шерхорна и немедленно организовать строительство взлетно-посадочной полосы для эвакуации по воздуху. Первая группа высадилась в августе ночью и сразу же вышла на связь с сообщением о жесткой посадке, окружении и ведении боя, после чего замолчала. Вторая группа была выброшена в начале сентября и вышла на связь лишь на шестые сутки. Разведчики доложили об обнаружении отряда Шерхорна, при этом специалисты по связи дали заключение об идентичности почерка радиста. Пароль и сигнал безопасности соответствовали оговоренным, и Скорцени понял, что эта миссия увенчалась успехом. Вечером на связи был сам Шерхорн.

В действительности в это время все силы “СМЕРШ”, НКГБ и войск по охране тыла были направлены на предотвращение любых попыток немцев заслать курьеров в якобы окруженный отряд. В Минской области бойцы опергруппы Борисова оборудовали ложный лагерь и площадку для приема сброшенных грузов и парашютистов. Следует отметить, что информация Скорцени о заброске групп поиска расходится с отчетом НКГБ. По данным госбезопасности, первая направлявшаяся к Шерхорну группа под командованием Курта Киберта высадилась с самолета в ночь с 15 на 16 сентября и насчитывала в своем составе не трех, а пятерых бойцов. На земле их приняли без осложнений, а по дороге к легендирован-ному лагерю инсценировали арест случайным патрулем как прибывших, так и встречавших. На допросе захваченные агенты показали, что являются сотрудниками прикомандированной к штабу группы армий “Центр” абверкоманды-103, то есть либо они дезинформировали советских контрразведчиков, либо это была другая, параллельно заброшенная группа. Следует отметить, что элемент дезинформации присутствовал в любом из этих двух вариантов, поскольку в сентябре 1944 года абверкоманд уже не было. В этот период фронтовые разведывательные команды подчинялись ФХО, а позднее были переданы в состав РСХА. Вне зависимости от этих деталей, все трое парашютистов имели рации и должны были самостоятельно выйти на связь с центром после того, как убедятся, что все прошло благополучно. Два германских разведчика согласились участвовать в радиоигре, но третий отказался. Судьба его неизвестна, а напарники сообщили в центр, что он был тяжело ранен при приземлении. Сопоставление обстоятельств заставляет предположить, что группа Киберта не подчинялась Скорцени и действовала по линии армейской разведки. Командир “Фриденталя” сообщает о заброске третьей и четвертой “пятерок”, одна из которых высадилась через сутки после второй и просто исчезла, а последняя трое суток регулярно выходила на связь и обозначала свое местоположение. На четвертый день ее рация замолчала, так что Скорцени не смог сообщить об обнаружении группы Шерхорна, однако через три недели все разведчики объявились. Они пешим порядком вернулись через линию фронта и сообщили, что тоже нашли окруженный отряд, указали его координаты и доложили, что первый же заброшенный врач при приземлении получил сложный открытый перелом обеих ног и через неделю умер. Это, естественно, являлось дезинформацией, поскольку группа Шерхорна, как известно, не существовала, но разведчики могли и не знать об этом. Часть людей из опергруппы НКГБ выступала под видом немцев, имелись там и настоящие немцы, добровольно или под принуждением сотрудничавшие с советской контрразведкой. Кроме того, по легенде группа Шерхорна в сентябре 1944 года насчитывала 1500 человек, в числе которых было 200 местных полицейских, то есть наличие в отряде говорящих только по-русски людей было объяснимо.

Операция “Березино” продолжалась. После сообщения о гибели первого врача прибыл другой, высаживались также офицеры связи, а всего прибыло и было перехвачено 16 человек (по другим данным, 23). Кроме того, немцы по воздуху доставляли в отряд оружие, боеприпасы, продовольствие, медикаменты, 8 раций. “Хе-111” эскадрильи Ш/КГ-200[371] вылетали в Белоруссию каждую вторую или третью ночь, при этом их полезная загрузка никогда не опускалась ниже 500 килограммов, так что общее количество сброшенного и захваченного снаряжения весьма впечатляет.

Полуторатысячная часть, к тому же все время пополняющаяся за счет других окруженных групп, не может долго оставаться незамеченной, поэтому при проведении операции “Березино” приходилось постоянно имитировать боевые столкновения, бомбардировать с воздуха некоторые участки лесов и принимать иные меры. В штабе группы армий “Центр” решили, что все возраставшее количество раненых сдерживает мобильность группы Шер-хорна, и предложили вывезти их по воздуху. Это поставило под угрозу продолжение операции, но прямой отказ был невозможен. В расположение отряда вылетел военный инженер для руководства строительством взлетно-посадочной полосы, однако вскоре Скорцени получил радиограмму с сообщением о том, что советские бомбардировщики разрушили уже почти готовую ВПП. Одновременно из Белоруссии стали поступать донесения о постоянных ожесточенных боях с частями Красной Армии, не позволявших задерживаться на одном месте для приема самолетов. Отряд все время якобы находился в боях или на марше, его дислокация постоянно менялась, поэтому Шерхорн требовал от командования присылать возможно больше грузов. Эскадрилья Ш/КГ-200 уже испытывала острую нехватку горючего, однако заявки окруженной группы подлежали исполнению в первую очередь за счет любых других заданий. Втайне от Шерхорна немцы продолжали заброски групп из бойцов 1-го полка дивизии “Бранденбург” для контроля за истинным состоянием дел. Это был один из критических моментов операции, поскольку информации об их прибытии не было никакой, и полагаться приходилось только на четкую работу заградительной службы. По имеющейся информации, “СМЕРШ” и войска по охране тыла перехватали восемь таких групп. Судя по отсутствию расшифровки операции, незамеченных контролеров не осталось.

Наступила зима, и солдатам и офицерам группы Шерхорна пришлось бы в лесах весьма трудно, если бы они и в самом деле там были. Естественно, бойцы опергруппы майора Борисова не испытывали недостатка в продовольствии и медикаментах, однако постоянное пребывание в зимних лесах тоже создавало для них заметные проблемы. Ввиду секретности операции не могло быть и речи о замене личного состава для отдыха, поэтому все они продолжали оставаться в отряде. Одновременно им неоднократно пришлось вступать в схватки с группами настоящих окруженцев и бывших полицейских. Сложность положения усугублялась тем, что, согласно легенде, из-за нажима со стороны советских войск окруженная часть постоянно меняла дислокацию, а перемещаться следовало реально, поскольку засечка пеленгов немедленно выявила бы обман. Вдобавок один из офицеров штаба группы армий “Центр” усомнился в способности Шерхорна командовать войсками и потребовал личной встречи с якобы пребывавшим в том же отряде подполковником Эккардом. К этому времени легендированная часть была разбита на три столь же легендированных подразделения, которыми якобы командовали подполковник Михаэлис, майор Дитгман и упоминавшийся подполковник Эккард. Естественно, все они пребывали в Москве и не имели понятая о том, что в рейхе их полагают по-прежнему ведущими ожесточенные бои в глубоком тылу советских войск. Проблема состояла в том, что Эккард оказался единственным из трех “командиров подразделений”, отказавшимся участвовать в операции, а нужен был именно он, и сломить сопротивление офицера удалось не сразу. В декабре 1944 года желаемая встреча все же произошла, но командование группы осталось прежним. Единственное новшество заключалось в том, что теперь все легендированные подразделения установили собственную магистральную связь со штабом группы армий, и с начала 1945 года радиоигра велась по трем параллельным линиям.

В Германии буквально с замиранием сердца следили за маршем измученных соотечественников по зимней Белоруссии. Легендированный отряд пробивался на север, к замерзающим озерам, способным послужить импровизированными аэродромами. Он был якобы разделен на две часта, проходившие в день по 8 — 10 километров и постоянно отражавшие атаки войск по охране тыла Красной Армии. Скорцени, так и не узнавший о подлинной подоплеке операции, с горечью вспоминал, что с февраля 1945 года люфтваффе перестало получать горючее для полетов в расположение отряда Шерхорна. Однако в глубине души у него иногда возникало явное сомнение в реальности происходящего. В мемуарах он пишет: “После войны, в лагере для военнопленных, я провел немало бессонных ночей в размышлениях о судьбе 2000 немцев, сгинувших в снегах России. Ни один из них не вернулся домой. Может быть, все это время русские вели с нами “игру”? Мы многое знали о методах русской контрразведки, поэтому у каждого радиста был свой пароль и кодовый знак, по которому мы могли определить, работает он под контролем или нет. Но за годы моего заключения я узнал столько хитроумных контрразведывательных методик русских, что начал сомневаться. Их высочайший профессионализм в этой области не может не вызывать уважения. А мне остается только надеяться, что наступит день, когда эта загадка разрешится и прояснится судьба исчезнувшего отряда”[372]. Этот день действительно пришел, однако Скорцени до него не дожил, поскольку в 1975 году умер в Мадриде.

Легендированная “группа Шерхорна” поддерживала связь с абвером до самого окончания войны, а ее командир даже успел получить очередное звание полковника и награду. Очевидно, что, начав игру, НКГБ был обречен проводить ее до конца во избежание расшифровки параллельных операций “Монастырь” и “Курьеры”. Следует отметить, что операция “Березино”, судя по всему, так и не оправдала надежд, возлагавшихся на нее командованием. Она требовала огромных ресурсов, в частности, постоянного обеспечения функционирования в отрыве от нормальных коммуникаций опергруппы Борисова (20 человек), приданного ей подразделения войск по охране тыла (255 человек), агентов и радистов. Захват доставляемых по воздуху грузов не имел серьезного значения, а арестованные в результате радиоигры несколько десятков (по самым завышенным оценкам) агентов являлись буквально каплей в море по сравнению с сотнями, забрасываемыми абвером и СД через фронт. Вызывает сомнения и часто встречающееся в советских источниках утверждение о том, что в Берлине серьезно рассчитывали дезорганизовать советские тыловые коммуникации с помощью 1,5–2 тысяч измученных и полуголодных людей, среди которых было немало раненых. Собственно, даже из воспоминаний Скорцени явствует, что немцы главным образом занимались выводом своих военнослужащих из окружения, а их партизанские действия в тылу Красной Армии рассматривались при этом в качестве сопутствующих. Поэтому остается не вполне понятным, ради чего, собственно, затевалась вся операция. Высказывалась идея вывести “группу Шерхорна” к фронту и в момент его перехода ввести в прорыв одну из частей для нанесения удара в тыл вермахта. Однако такую идею нельзя признать здравой, поскольку среди двух тысяч человек невозможно спрятать дополнительную дивизию или даже полк, а меньшее подразделение неизбежно было бы просто уничтожено фронтовыми частями противника. Так что наиболее масштабная часть тройной легендированной агентурной операции (“Монастырь” — “Курьеры” — “Березино”) оказалась и наименее результативной по критерию “стоимость/эффективность”.

С окончанием войны игра была прекращена. Шерхорн и Михаэлис возвратились в лагерь военнопленных, откуда вышли уже в 1948 году, но большинство других участвовавших в ней немцев были расстреляны. В послевоенный период Демьянова безуспешно пытались использовать в разработке эмиграции, однако интереса к нему никто не проявил. По одним данным, “Макса” не забыл генерал Гелен, пытавшийся передать его на связь разведке Соединенных Штатов, но американцы отказались принять агента. На этот счет имеется и противоположная информация, согласно которой начальник 12-го отдела никогда не доверял Демьянову и после окончания войны даже не пытался возобновить работу с ним. В любом случае, использовать “Гейне” в оперативных целях больше не удалось, и он был исключен из списков действующей агентуры. В 1975 году Демьянов умер в 64-летнем возрасте от инфаркта во время катания на байдарке по Москве-реке. За активное многолетнее участие в легендированной агентурной организации и радиоигре стратегического масштаба он удостоился лишь самого низшего из советских военных орденов — Красной Звезды.

Ни одна из проведенных органами “СМЕРШ” радиоигр не достигла размаха “Монастыря”, но общий эффект от этих комбинаций был весьма значителен. Как уже указывалось, их можно условно разделить на игры в прифронтовой полосе и в глубоком тылу, причем количество первых было значительно больше, зато вторые существенно превосходили их по размаху. В этом отношении показательна крупномасштабная операция по обеспечению безопасности Москвы “Стальное кольцо”, скорее являвшаяся не операцией, а комплексом агентурных и заградительных мероприятий. Она включала в себя, в частности, многочисленные радиоигры, например, “Загадку”, в ходе которой удалось выманить на советскую территорию специалиста по обучению операторов агентурных передатчиков СД Алоиза Гальфе. Среди успешных игр случались и неудачи, и накладки. Например, трагедией едва не завершилась проводившаяся с февраля 1943 года аппаратом 3-го отдела ГУКР “СМЕРШ” радиоигра “Борисов” по обеспечению безопасности железнодорожных перевозок на узле Голицыно. К перевербованным агентам Антонову и Нилову был сброшен с парашютом преподаватель Борисовской разведшколы Меншиков, захваченный и доставленный в ОКР “СМЕРШ” 11-й армии. Оперативные работники отдела, превысив свои полномочия и нарушив все существовавшие инструкции по действиям в подобных ситуациях, допросили его и решили расстрелять, не запросив согласия ГУКР. На допросе армейские контрразведчики, судя по всему, разбиравшиеся лишь в выявлении измены в обслуживаемых частях и подразделениях, получили информацию о находящихся в одном из домов поселка Томилино двух агентах, на связь с которыми и прибыл Меншиков. Тем временем в нем организовали засаду оперативные работники 3-го отдела ГУКР, как раз ожидавшие прибытия проверяющих и связников из абвера. Появление там не только никогда не участвовавших в подобных операциях, но даже теоретически не подготовленных к таким действиям армейцев неминуемо вызвало бы перестрелку и многочисленные жертвы, однако в ситуацию вмешался счастливый случай. По пути в поселок работники ОКР проезжали через Люберцы и заехали посоветоваться в горотдел УНКГБ о порядке действий. Местные чекисты отвечали за безопасность своей территории, поэтому их в общих чертах проинформировали о проводящейся операции. Это спасло и Меншикова, которого не успели расстрелять, и самих армейских контрразведчиков, поскольку “волкодавы’’-розыскники 3-го отдела гарантированно расстреляли бы их или же серьезно ранили для захвата с последующим допросом. История получила огласку в пределах “СМЕРШ” и повлекла за собой увольнение из органов и отправку на фронт всего руководства ОКР 11-й армии. Вообще же игра “Борисов” преподносила контрразведчикам и другие сюрпризы. Одним из них стало внезапное исчезновение пользовавшегося определенным доверием перевербованного агента Нилова. После безуспешного поиска контрразведчики решили, что он сбежал, и собирались объявлять его во всесоюзный розыск, однако совершенно случайно выяснилось, что тот был просто сбит автомашиной и лежал в госпитале, откуда позвонить своим руководителям никак не мог.

Периодически радиоигры проводились весьма далеко от линии фронта, поэтому теоретически ими должно было руководить одно из центральных управлений НКГБ или его территориальные органы, а никак не “СМЕРШ”. Однако занималась ими военная контрразведка, начальник которой Абакумов добился у Сталина исключительного права на их проведение. Например, игра “Арийцы”[373] проходила в 1944 году в Калмыцких степях, в этот период находившихся уже в глубоком советском тылу. 23 мая там совершил посадку транспортный “Юнкере” Ю-290, доставивший на место отряд абвергруппы-103 из 24 человек под командованием капитана Эбергарда фон Шеллера (“Кваст”). При посадке самолет был замечен, обстрелян и сгорел, в завязавшемся бою погибли четверо германских диверсантов и трое летчиков, а остальные были захвачены. Пленные показали, что их группа прибыла для создания базы, на которую планировалось перебросить 36 эскадронов Калмыцкого корпуса под командованием доктора Отто Долля (псевдоним зондерфюрера Рудольфа Вербе, в действительности являвшегося начальником штаба корпуса). Следует отметать, что указанное количество войск явно завышено, в этот период в корпусе имелось не более 25 эскадронов. Второй задачей отряда была подготовка к приему оборудования для создания промежуточного радиоцентра, предназначенного для приема сигналов от агентурных передатчиков, недостаточно мощных для поддержания устойчивой связи через отодвинувшийся слишком далеко на запад фронт. Несмотря на постигшую отряд и самолет катастрофу, его командир успел преждевременно отрапортовать в эфире о благополучной высадке, что явилось редкой и неожиданной удачей. Контрразведчики решили использовать ситуацию и 29 мая начали радиоигру “Арийцы” с участием бортрадиста самолета лейтенанта Ганса Ганзена (“Колонизатор”). Он не был специалистом по агентурной радиосвязи, и это позволяло обоснованно обойти использование пароля, сигналов опасности и других положенных в аналогичных случаях мер контроля. Перевербованный фон Шеллер (“Борода”) 30 мая сообщил о гибели самолета, якобы сбитого истребителями сразу же после взлета для возвращения обратно, и об установлении связи с местными антисоветскими группировками. Это было весьма похоже на правду, поскольку коренное население Калмыкии отличалось нетерпимостью к советскому режиму и широко сотрудничало с немцами. В период Сталинградской оборонительной операции местные жители поймали и сдали ГФП и абверу немало советских агентов, за каждого из которых им выплачивалось вознаграждение. Немцы поверили сообщению и 12 июня прислали “Фокке-Вульф” ФВ-200 (встречающееся в некоторых источниках сообщение о том, что это был еще один Ю-290, ошибочно), сбросивший на парашютах 20 тюков груза и 5 человек. Самолет сел, чтобы забрать экипаж предыдущего “Юнкерса”, якобы спасшийся на парашютах и находившийся в отряде, но попал в замаскированную траншею и сломал шасси. Летчики попытались отбиться от группы захвата из бортовых пулеметов, завязался бой, в ходе которого полностью сгорела и эта машина. Потеря двух самолетов являлась весьма чувствительным ударом, после которого в разведцентре усомнились в обстановке и приняли дополнительные проверочные меры. “Квасту” было предписано составить новый шифровальный лозунг из 31 символа с упоминанием мелких деталей из жизни его семьи и эпизодов службы, чего посторонний человек сделать никак не мог. В лояльности же самого капитана его руководство было явно уверено. “Бороде” было предписано отказаться от передачи первого варианта лозунга и запросить второй. Он выполнил требуемое, абвер остался удовлетворенным, и радиоигра продолжилась. Однако немцы не торопились перебрасывать эскадроны, и к лету стало ясно, что они решили отказаться от развития операции. В этих условиях у контрразведчиков не оставалось иного выхода, кроме постепенного сворачивания игры. К концу августа 1944 года радист передал последнее сообщение о неминуемой гибели отряда в предстоящем неравном бою, после чего прекратил выходить на связь.

С июня 1944 года в Навашинском районе Брянской области действовал заброшенный через линию фронта германский диверсионный отряд численностью в 34 человека под руководством очень опытного агента, бывшего лейтенанта Красной Армии Хлудова. Месяц спустя он был разгромлен, а захваченного в плен радиста Борисова использовали для проведения радиоигры “Десант”, имитировавшей продолжение действий диверсантов для захвата возможно большего количества агентов и снабжения. Это вполне удалось. Количество захваченных грузов измерялось тоннами, дважды присылалось пополнение. В первом случае часть из прибывших 10 человек погибли в завязавшемся бою, зато вторую группу из 14 человек удалось принять без осложнений. Диверсантов усыпили с помощью подмешанного в пищу снотворного, после чего их захват не представлял никаких проблем. Радиоигра “Десант” проводилась по январь 1945 года.

Как уже указывалось, количество одновременно проводившихся радиоигр исчислялось десятками, многие из них наталкивались на встречные комбинации немцев, тоже больших мастеров в этой области. Собственно, само понятие “радиоигры” (“функельшпиль”) было введено в оборот именно немцами. Они часто применяли их на Западе, однако там масштаб противодействия спецслужб был все же не сравним с Востоком. Даже с учетом массовой заброски агентов СОЕ и ОСС советско-германское противостояние в области разведки не имело аналогов. Общее число пересекавших линию фронта агентов и диверсантов с обеих сторон исчислялось десятками тысяч, и эта борьба продолжалась буквально до последних дней войны. Еще в январе 1945 года радиоигры проводились по 6 линиям, в феврале — по 4, в марте — по 5, и даже в апреле — по 4.

Немало успешных операций по захвату агентуры противника осуществили за время войны территориальные органы НКГБ/НКВД. Безусловно, большая часть агентов и диверсантов вылавливалась в действующей армии и прифронтовой полосе, однако все оставшиеся пришлись на долю периферийного аппарата. В числе сорванных операций противника была и такая получившая известность акция как предотвращение покушения на Сталина двумя заброшенными террористами. Существует несколько версий данной истории, в том числе и рассекреченное уголовное дело, которое, впрочем, тоже вызывает немало сомнений в достоверности имеющихся в нем фактов.

Непосредственными исполнителями операции являлись двое советских граждан. Первым из них был 32-летний П. И. Шило, в 1932 году арестовывавшийся за растрату и бежавший из-под стражи. Арест и побег повторялись также в 1934 и 1936 годах, после чего он в 1939 году сменил документы и жил под именем П. И. Таврина. После мобилизации будущий террорист в течение некоторого времени служил без каких-либо осложнений, но позднее был опознан как находящийся в розыске Шило. После допроса у уполномоченного особого отдела 29 мая 1942 года он не стал дожидаться ареста и в эту же ночь перешел линию фронта. Имеется еще одна версия ухода будущего террориста, гласящая, что в его адрес пришло некое письмо на имя “Таврина-Шило”, что побудило находящегося в розыске бывшего бухгалтера немедленно бежать. В любом случае, он оказался у немцев, где представился сыном полковника царской армии и заявил, что желает бороться с коммунистами по идейным побуждениям. Через некоторое время при помощи занимавшего видное положение в РОА бывшего советского генерал-лейтенанта Г. Н. Жиленкова перебежчик из лагеря попал в разведшколу. Существует, однако, и иная версия, согласно которой террористом был лейтенант Красной Армии Политов, но она не подтверждается документами и потому вряд ли верна. Известно точно лишь то, что у немцев этот человек в дальнейшем использовал оперативный псевдоним “Политов”. Вскоре он зарекомендовал себя с самой лучшей стороны, и в июле 1943 года вербовщики СД отобрали его для выполнения спланированного Шелленбергом и утвержденного Кальтенбруннером задания особой важности. Утверждалось, что подготовку “Политова” якобы курировал Отто Скорцени, лично убедившийся в высоких оперативных и боевых качествах кандидата. Агент должен был проникнуть в Москву и ликвидировать Сталина, для чего получил соответствующую экипировку. У него имелось 500 различных советских документов и бланков, радиостанция, большая сумма денег, 7 пистолетов, охотничьи ружья, холодное оружие, гранаты, магнитная мина, взрывчатка, детонаторы, а также специально разработанный для данной акции гранатомет “Панцеркнакке”. Это малогабаритное оружие крепилось ремнями на предплечье под одеждой, обладало 45-мм бронепробиваемостью достаточной для поражения автомобиля, в котором верховный главнокомандующий приезжал в Кремль. Для помощи “ Политову”, работы на рации и контроля за его благонадежностью с ним вместе забрасывалась Лидия Бобрик (Адамичева), она же агент СД “Шилова”. По другим и, судя по всему, более достоверным данным, женщину действительно звали Л. Я. Шиловой, но она была лишь радисткой и не получала задания контролировать действия напарника. В материалах уголовного дела утверждается, что женщина не знала о террористическом характере полученного Шило задания, однако обилие специального снаряжения, которое она не могла не видеть, вызывает сомнение в истинности такого заключения. Настораживает и сходство ее псевдонима с подлинной фамилией главного террориста, неясно также, как звали агентессу на самом деле. Упоминаются имена Лидия и Любовь, а вместо фамилия Адамичева иногда указывается Адамчик. Обращалось внимание и на другое, не менее странное совпадение[374]. Фамилия Бобрик полностью повторяет название села в Нежинском районе Черниговской области, где, согласно легенде, родился Таврин. В общем, в отношении второй участницы группы в документах имеется еще больше разночтений, чем в отношении ее напарника, а это не может не вызвать дополнительные сомнения в их достоверности.

П. И. Таврин

Л. Я. Шилова

Хотя покушение было хорошо подготовлено в техническом отношении, его оперативная сторона, мягко говоря, не блистала совершенством. Отсутствие выхода на окружение Сталина, его охрану или высшее командование не позволяло надеяться, что террорист сможет проникнуть к объекту покушения на расстояние выстрела или установить взрывное устройство в пределах его радиуса действия. Профессионалы из СД, в частности, Скорцени не могли не понимать, что преодолеть рубежи охраны верховного главнокомандующего более чем сложно, а пронести оружие на какое-либо из торжественных заседаний с участием Сталина, как предписывалось в задании, просто невозможно. “Панцеркнакке” не мог обеспечить точный выстрел на мало-мальски значительные расстояния уже хотя бы ввиду отсутствия у него прицельных приспособлений. Для попадания оружие нужно навести на цель, а осуществить это предплечьем с закрепленным на нем под рукавом гранатометом было практически возможно на расстоянии не свыше 3 - 5 метров. Оказаться так близко к машине Сталина было совершенно нереально, не говоря уже о том, что кортеж главнокомандующего состоял из нескольких идентичных автомобилей с затемненными стеклами, не позволявшими рассмотреть, в какой именно из них он находится. Все это породило в последние годы немало догадок о том, что, возможно, все обстояло совершенно иначе, и у “Политова” имелся высокопоставленный сообщник или сообщники. В этом случае находится разумное объяснение размерам привезенного террористами арсенала, явно излишнего для двух человек, зато весьма полезного для группы боевиков. Однако подобные соображения ничем иным не подкреплены и подтверждения пока не получили. Имеющиеся в уголовном деле упоминания о данных Шило явках к руководителям подпольного “Союза русских офицеров” генералу Загладину и майору Палкину вызывают весьма обоснованные сомнения в их достоверности. Организация с таким названием не фигурирует в списках ликвидированных или даже разрабатывавшихся групп, равно как и среди легендируемых. Известна небольшая существовавшая в действительности в предвоенные годы организация с таким названием, но она представляла собой крохотное объединение проживавших в Бельгии бывших российских офицеров и к операции СД явно не имела никакого отношения. Непонятно и странное бездействие контрразведки, проигнорировавшей столь тревожную информацию, тогда как даже по значительно менее серьезным поводам упоминавшиеся в подобных контекстах лица без промедления арестовывались. Если бы следователи и члены трибунала не поверили в существование “Союза русских офицеров”, они должны были бы убрать его из материалов дела, однако он упоминается в них как совершенно реальная группа. В таком случае “СМЕРШ” должен был буквально сквозь сито просеять весь штат Наркомата обороны, но этого тоже не произошло. Кроме того, автору не удалось найти в списках генералов Красной Армии человека с фамилией Загладин. Напрашивается вывод о том, что в уголовном деле оказалась просто удобная формулировка, позволяющая, хотя и довольно неуклюже, легализовать какую-то иную агентурную информацию. Поскольку в 1944 году никому из военных судей, прокуроров и следователей даже в страшном сне не могло привидеться рассекречивание подобных материалов, логично предположить, что они не слишком заботились об их правдоподобности. Отечественная история знает слишком много примеров фальсификации уголовных дел, чтобы содержащимся в них утверждениям можно было безоговорочно доверять. Как известно, в столь резонансных ситуациях они писались “как нужно”, в отличие от агентурных дел, где подобные явления были просто недопустимы. Все сказанное заставляет предположить, что в процессе “Таврина” прослеживается несколько не слишком хорошо скоординированных дезинформационных операций, проведенных, как часто случалось, топорно. Однако в 1944 году они выполнили свою миссию прикрытия настоящей агентурной информации и ее источника.

В пользу такого предположения свидетельствует изначальная обреченность операции. Советская разведка в августе 1944 года, еще на стадии подготовки “Политова” получила сообщение о готовящейся акции особой важности, после чего была введена в действие операция “Перехват” с привлечением значительных сил и средств. Захваченные в ее ходе агенты дали показания о задании подобрать соответствующую взлетно-посадочную полосу для самолета, что и было сделано. Там расположили засаду, однако вылетевший в этот район транспортный самолет “Арадо” Ар-232[375] на подготовленной полосе так и не приземлился. В 1 час 50 минут ночи 5 сентября 1944 года дежурный поста службы воздушного наблюдения, обнаружения и связи (ВНОС) сообщил в Гжатский райотдел УНКВД Смоленской области об обнаружении самолета, летящего курсом на Можайск. Затем в 03.00 пост известил, что обнаруженный самолет получил повреждения от огня замаскированных зенитных батарей на станции Кубинка и попытался вернуться обратно, но с загоревшимся мотором совершил вынужденную посадку в Кармановском районе Смоленской области. Эта точка отстояла на 150 километров от намеченного места посадки. Существует иная версия этого эпизода, согласно которой “Арадо” не был подбит, а кружил в ожидании сигнальных огней с земли, однако не дождался таковых и пошел на посадку вслепую, разбив моторы о деревья. Версия крайне сомнительна, поскольку при выполнении специальных операций ни один здравомыслящий летчик никогда не рискнет садиться без сигналов, а попросту вернется обратно. Судя по всему, в этом случае мы имеем дело с широко известным явлением искажения реальных событий их очевидцами. Вызывают сомнения и фотоснимки лежащего на земле разбитого самолета. Вероятно, на них запечатлена другая машина этого же типа[376], так как при подобной аварии, а скорее крушении, пассажиры вряд ли могли выбраться из “Арадо” без ссадин и ушибов, выкатить неповрежденный мотоцикл и в целой одежде уехать на нем в направлении Москвы. А события развивались именно таким образом.

С этого момента вновь начинаются неясности. Согласно одной из версий, после вынужденной посадки самолет был обнаружен достаточно быстро, а на мокрой земле четко просматривались следы выехавшего из него мотоцикла. (Кстати, с этой машиной связана очередная, далеко не первая и не последняя путаница в этом непростом деле. Большинство источников утверждают, что террористы использовали немецкий “Цундап”, но некоторые называют его советским М-72. Трудно поверить, чтобы эти два столь различных мотоцикла можно было спутать, равно как маловероятен и промах СД в выборе модели. В Красной Армии трофейные “Цундапы” являлись редкими и своего рода элитными машинами, поэтому агенты явно ехали все же на М-72). По другой информации, факт отъезда от “Арадо” двух человек на мотоцикле в 04.00 зафиксировали члены Запрудковской группы охраны порядка и сразу же доложили об этом начальнику Гжатского РО НКВД старшему лейтенанту милиции Ветрову. Дальнейший ход событий опять-таки изложен в разных документах по-разному. “Таврин” был задержан в 6 часов утра то ли в двух километрах от поселка Карманово, то ли на трассе Москва — Ржев (отстоящей от Карманово, как минимум, на 50 километров), то ли патрулем, то ли опергруппой из шести человек под руководством Ветрова. Все сходятся на том, что подозрительный мотоцикл с мужчиной и женщиной в военной форме остановили для проверки. В документах прикрытия “Политов” именовался Героем Советского Союза майором Тавриным, заместителем начальника отдела контрразведки “СМЕРШ” 39-й армии 1-го Прибалтийского фронта, который вез в Москву пакет особой важности. “Шилова” имела удостоверение младшего лейтенанта административной службы, секретаря ОКР одной из дивизий той же армии. Все документы были изготовлены практически безупречно, имелась даже сфабрикованная вырезка из газеты “Правда” о присвоении Таврину звания Героя Советского Союза, но награды у Шило располагались по старому порядку ношения, совсем недавно измененному по инициативе ГУКР “СМЕРШ”. Не знать этого настоящий заместитель начальника контрразведки армии не мог. Указанный факт сомнений не вызывает, поскольку существует фотография, на котором ордена Александра Невского и Красной Звезды находятся у Шило не на правой стороне груди, а слева. Очередной ошибкой задержанного стало его заявление о том, что он ехал всю ночь. Это окончательно упрочило подозрения проверяющих, поскольку ночью в районе прошел дождь, и ранним утром пассажиры мотоцикла никак не могли оставаться сухими. Приглашенного в здание поста под благовидным предлогом “Политова” тихо обезвредили, после чего захватили и ожидавшую его на улице “Шилову”. Сопротивления агенты не оказали ввиду его бессмысленности. Приведенная версия выглядит достаточно правдоподобной, но она не единственная. Совершенно внезапно на главную роль в задержании террористов стал претендовать и бывший начальник Кармановского РО НКВД К. Ф. Федосеев[377]. При этом он не упоминает ни об орденах, ни о сухой одежде, а утверждает, что пассажиры остановленного для проверки мотоцикла вызвали у него подозрение, поскольку не могли указать на карте дороги, по которым якобы ехали до Карманово. Кроме того, Федосеев является единственным человеком, сообщившим, что в рукаве у “Таврина” находился гранатомет, остальные же единодушно указывают, что террорист оставил его в самолете вместе с рацией. Кстати, в протоколе обыска “Панцеркнакке” не фигурирует. Бывший начальник Кармановского РО НКВД утверждал также, что за поясом у Шило находились три пистолета. Помимо бессмысленности ношения их в таком количестве и подобным образом, дополнительные и веские сомнения в истинности сообщенных фактов возникают у любого, когда-либо работавшего с короткоствольным оружием. С таким арсеналом, причем не в кобурах, а за поясом, затруднительно не только вести бой в случае необходимости, но и просто передвигаться и управлять любым транспортным средством. Федосеев утверждает также, что у “Таврина” был изъят миллион рублей, тогда как по всем материалам проходят только 428 400, и таким образом обвиняет высокопоставленных контрразведчиков в хищении денег. К сожалению, судя по всему, эта неожиданная версия является фантазией старого чекиста, поскольку содержит слишком много сомнительных утверждений[378]. Вероятно, подлинные события никогда уже не будут восстановлены в полном объеме, зато домыслы вокруг операции имеют тенденцию к разрастанию даже спустя почти шестьдесят лет после ее завершения.

В дальнейшем разоблаченные террористы использовались в радиоигре с СД “Туман”, продолжавшейся практически до самого конца войны. Последняя и оставшаяся без ответа радиограмма ушла в эфир 9 апреля 1945 года. В послевоенный период арестованные широко использовались в качестве агентов-опознавателей, но в 1952 году были все же расстреляны.

Несмотря на активизацию оперативно-розыскных органов, большое значение для обеспечения безопасности армии по-прежнему имели руганные мероприятия по охране тыла. Стандартной процедурой при этом являлась следующая: в удалении от 5 до 10 километров за боевыми порядками наступающих подразделений следовали передовые подразделения войск по ОТ ДКА, немедленно устанавливавшие на освобожденной или захваченной у противника территории соответствующий режим. Вместе с ними в направлении крупных населенных пунктов или важных узлов для захвата агентуры противника и его ставленников двигались оперативно-чекистские группы. Основные части войск по охране тыла действовали в оперативной глубине (от 50 до 100 километров), ближе находилась зона ответственности некоторых их подразделений. При остановке наступления производилось отселение местного населения из 10-километровой зоны, а в 25-километровой прифронтовой полосе устанавливался особый режим. Он поддерживался с помощью войсковых служебных нарядов, на границе зоны выставлялись заставы. И те, и другие были заняты в основном проверкой документов. Все гражданское население проходило перерегистрацию и получало соответствующие справки о прохождении проверки в органах НКВД или местных советах. После ухода линии фронта на запад и соответственной передислокации войск власть переходила к гражданским органам, и тогда перемещения местных жителей, за исключением доступа в зону расположения воинских частей, уже не ограничивались. Обеспечение безопасности этих районов выходило из сферы ответственности войск по охране тыла и возлагалось на территориальные органы НКВД, включая милицию. Это заметно снижало уровень контроля властей за оперативной обстановкой, особенно в районах действия различного рода уголовных и политических банд. Дополнительным усугубляющим фактором стала необходимость набора младшего и среднего состава правоохранительных органов из местного населения, в большинстве случаев пережившего оккупацию. Таким путем в милицию, пожарную охрану и остальные учреждения аппарата НКВД попадали скрытые бывшие предатели, агенты абвера, ГФП и СД, каратели и пособники оккупантов. Некоторые из них не просто старались скрыть свое прошлое, но и зачастую активно взаимодействовали с различного рода бандформированиями, а также оказывались разложившимися личностями с криминальными наклонностями. Это являлось предметом деятельности отделов и отделений “СМЕРШ” территориальных органов наркомата внутренних дел. Только в период с января по август 1944 года в системе НКВД было арестовано 704 человека, из них 22 — по подозрению в шпионаже, 14 — за измену Родине, 94 — за предательство и пособничество оккупантам, 23 — за службу в немецкой полиции, 102 — за дезертирство, 149 — за антисоветскую деятельность и пропаганду[379]. Справедливости ради следует отметить, что ни один из арестованных в местном аппарате НКВД агентов германской разведки не вел там активной деятельности и вообще не внедрялся туда целенаправленно. Эти люди, ранее работавшие на спецслужбы противника, просто пытались устроиться в новой жизни, однако были разоблачены по материалам контрразведки об их прошлой деятельности.

На завершающем этапе войны потребность в усилении эффективности и расширении масштаба работы органов госбезопасности существенно увеличилась. Выход советских войск на зарубежную территорию поставил многочисленные новые задачи по обеспечению очистки тылов от вражеского элемента, а также по эффективной фильтрации массового потока репатриируемых советских граждан и освобождаемых из плена советских военнослужащих. Все это требовало действенной координации причастных к этому процессу органов и служб, что могли быть осуществлено только при условии наличия единого главного оперативного начальника. Именно такой институт и был создан в соответствии с приказом Берия № 0016 от 11 января 1945 года, когда на семи фронтах Западного ТВД появились уполномоченные НКВД СССР, одновременно сохранявшие свои основные должности. Ими стали работники самого высокого ранга:

— 1-й Белорусский фронт — заместитель наркома НКВД СССР И. А. Серов;

— 2-й Белорусский фронт — нарком НКГБ БССР Л. Ф. Цанава;

— 3-й Белорусский фронт — начальник ГУКР “СМЕРШ” НКО СССР В. С. Абакумов;

— 1-й Украинский фронт — заместитель начальника ГУКР “СМЕРШ” НКО СССР П. Я. Мешик;

— 4-й Украинский фронт — заместитель начальника ГУКР “СМЕРШ” НКО СССР Н. Н. Селивановский;

— 1-й Прибалтийский фронт — уполномоченный НКВД и НКГБ СССР по Литовской ССР И. М. Ткаченко;

— 2-й Прибалтийский фронт — начальник УНКГБ по Ленинградской области П. Н. Кубаткин.

Их заместителями стали начальники управлений контрразведки фронтов и начальники войск по охране тыла. Уполномоченные были призваны не только улучшить координацию работы на всех уровнях в зоне своей ответственности, но и поднять ее на более высокий политический уровень. Под их прямым руководством действовали оперативные группы по арестам высшего командного и политического руководства вермахта и рейха, руководящих и ответственных работников спецслужб, тюрем и лагерей, полиции всех видов, бургомистров, депутатов, хозяйственных руководителей, функционеров НСДАП, редакторов нацистской прессы и других лиц, представляющих оперативный или политический интерес, а также военнослужащих союзных с Германией государств и коллаборационистских воинских формирований. Они направлялись в два типа лагерей. Все военнослужащие вермахта, фольксштурма и работники военной администрации попадали в лагеря военнопленных, а гражданские участники враждебных и антисоветских организаций, а также руководители местной администрации помещались в лагеря для интернированных. Для выполнения столь масштабных задач сил, находившихся в распоряжении органов “СМЕРШ” фронтов, было явно недостаточно. Уполномоченным НКВД подчинялись не только все действовавшие в полосе их фронтов войска по охране тыла общей численностью свыше 31 тысячи человек, но и дополнительно направленные 4 дивизии и 4 отдельных полка пограничных и внутренних войск НКВД.

Не менее важной и масштабной являлась также находившаяся под прямым и непосредственным руководством уполномоченных НКВД задача фильтрации репатриируемых советских граждан и освобождаемых военнопленных. Все они первоначально попадали в ведение сборно-пересыльных пунктов (СПП), организованных отделами при репатриации при штабе каждого из фронтов в соответствии с Постановлением СНК СССР № 30-12с от 6 января 1945 года. В них действовали проверочно-фильтрационные комиссии, состоявшие из представителей НКВД, “СМЕРШ” и НКГБ, выносившие суждение о каждом из проверяемых. Кроме того, проверялись и жители приграничных областей Советского Союза, но эта задача решалась в 16 проверочно-фильтрационных пунктах (ПФП), дислоцировавшихся на территории СССР. В них госпроверку проводили только сотрудники НКВД.

В целом работа уполномоченных НКВД на фронтах явилась удачным решением, позволившим существенно ускорить решение поставленных задач. Высокий служебный ранг позволял им решать многие вопросы без дополнительных санкций и гарантировал не только их выполнение подчиненными работниками, но и исполнительность военного командования.

Борьба спецслужб продолжалась и в восточных районах СССР, правда, с существенно меньшей интенсивностью. Японская разведка действовала на советском Дальнем Востоке и некоторых глубинных областях страны в основном с территории Маньчжурии, где ее организовывали и координировали военные миссии. Главной из них была насчитывавшая до тысячи сотрудников Харбинская ЯВМ под руководством генерал-майора Аникуса. Она являлась региональной и руководила другими подчиненными миссиями, забрасывавшими агентуру по строго определенным направлениям: владивостокскому, хабаровскому, биробиджанскому, благовещенскому, куйбышевскому и борзинскому. Прикрытие агентов разнообразием не отличалось, в основном они выступали под видом эмигрантов, беженцев и партизан, в основном китайских и корейских крестьян. Японцы вели прежде всего военную разведку, но занимались также и политической. Советские спецслужбы располагали неплохой агентурой на входившем тогда в состав Японии Южном Сахалине и получили оттуда информацию об интересе противника к советским гражданам — сотрудникам нефтяных, угольных и рыбных концессий. После этого УНКГБ по Хабаровскому краю смогло подставить под вербовку нескольких своих агентов и выявить японские каналы для засылки агентуры в Хабаровск, Комсомольск-на-Амуре, Благовещенск и некоторые другие города региона. Полученная информация позволила работать на опережение. Например, только Хабаровское УНКВД в 1942 году забросило на территорию Маньчжурии 32 агента-вербовщика. Им удалось привлечь к сотрудничеству 20 агентов и 30 связников из местных жителей, в числе которых 5 были направлены в Харбин на оседание[380]. Расовые различия заставляли использовать в основном агентов из маньчжур, китайцев, удэгейцев и других народностей, у которых, как правило, имелись родственники на сопредельной стороне. Это позволяло успешно легендировать их заброску, однако часто оборачивалось и другой стороной. Попав в знакомую обстановку, многие агенты просто находили укрытие у многочисленной родни и не возвращались.

Помимо разведорганов на сопредельных с СССР территориях, японская разведка активно действовала и с позиции консульств во Владивостоке, на Северном Сахалине и Камчатке. Важным методом сбора разведывательной информации оказалось использование офицеров различных ветвей и звеньев разведки в качестве дипломатических курьеров, регулярно совершавших поездки из Токио в Москву и обратно по Транссибирской магистрали. Несмотря на принимаемые советской стороной меры безопасности, они вели визуальную разведку по пути следования, завязывали знакомства в поездах и занимались подслушиванием. Японцы использовали в качестве вербовочного контингента проживавших на советском Дальнем Востоке многочисленных китайцев и корейцев. Мероприятия по переселению последних в глубинные районы СССР оказались менее результативными, чем ожидалось.

В период 1942 — начала 1943 года японская разведка во многом опережала своих противников, в первую очередь в перевербовках советских агентов и даже кадровых разведчиков. Зафиксированы случаи длительной работы японских “двойников” в разведотделах штабов Дальневосточного и Забайкальского фронтов, причем японцы сумели практически полностью парализовать агентурную работу последнего. Подобное положение дел не ускользнуло от внимания контрразведчиков “СМЕРШ”, резко активизировавших работу по обеспечению безопасности управления фронта с привлечением возможностей закордонной агентуры. В июне 1943 года ими был арестован резидент японской разведки Каймадо. Этот незаурядный разведчик еще в 1923 году был заброшен в Советский Союз под видом беглеца от маньчжурской полиции, прошел все положенные проверки, в 1926 году вступил в комсомол, а в 1929 году — в ВКП(б). Первоначально развернув разведывательную работу на Дальнем Востоке, с 1934 года Каймадо действовал в Москве, Азове, Ростове-на-Дону, Сталинграде, Сальске и Улан-Удэ, работал на ряде советских оборонных предприятий. В 1937 году он создал в Забайкалье агентурную сеть из девяти человек, находившуюся на связи с Харбином и “вслепую” ликвидированную НКВД в ходе чисток 1937–1938 годов. Однако сам резидент не только уцелел, но и на волне репрессий сумел внедриться в негласный аппарат госбезопасности, став его секретным сотрудником (“Ситров”). Высокий уровень общей и профессиональной подготовки сразу же выделил Каймадо из общего ряда примитивных агентов, и в 1941 году чекисты рекомендовали его разведывательному отделу штаба Забайкальского фронта. Таким путем они не только помогали военным коллегам, но и рассчитывали внедрить в их ряды своего источника. Военные разведчики тоже обратили внимание на перспективного “корейца Де До Суна” и начали готовить его на закордонную работу. В сентябре 1942 года он был направлен на двенадцать месяцев нелегалом в Цицикар, однако уже в феврале следующего года возвратился и был обычным порядком направлен в УКР “СМЕРШ” фронта для проверки. Эта процедура являлось обязательной для возвращавшихся зафронтовых агентов. Возвращение Каймадо более, чем за полгода до положенного времени обусловливалось тем, что японская разведка не могла эффективно использовать его в Маньчжурии, а позволить столь ценному агенту бездействовать просто не могла. Поэтому резиденту нанесли травмы, чтобы укрепить доверие к его легенде о попадании в маньчжурскую контрразведку на допрос, и возвратили обратно. Преждевременное возвращение Де До Суна, однако, обратило на себя внимание, и допросы резидента продлились до июля. Старший следователь Скворцов обратил внимание на свежий характер ожогов на теле агента в момент его возвращения из-за кордона, вопреки утверждению Каймадо о том, что его якобы жгли сигаретами в сахалинской контрразведке за два месяца до этого. Выявился еще ряд незначительных демаскирующих факторов и нестыковок в легенде, после чего УКР Забайкальского и Дальневосточного фронтов занялись делом резидента всерьез. Оно стало, пожалуй, одним из крупнейших в истории контрразведки на Дальнем Востоке периода Великой Отечественной войны. В его рамках с июля по ноябрь 1943 года контрразведчики раскрыли 39 японских агентов и 2 резидентов, в числе которых был старший переводчик разведотдела Забайкальского фронта лейтенант Ли Гуй Лен и ряд других лиц из числа кадрового и агентурного аппарата. Дальнейшая разработка выявила, что более половины агентов отдела работало на противника. Кроме того, при проверке закордонной агентуры разведотдела Дальневосточного фронта выяснилось, что 28 агентов были перевербованы японцами, а 10 — подставлены ими под вербовку[381]. Ликвидировать эту сеть удалось с большим трудом.

Разведотдел Тихоокеанского флота (ТОФ) накже не избежал значительного проникновения японских спецслужб в свой агентурный аппарат. Среди десятков выявленных, зачастую с большим опозданием, двойников наибольший ущерб нанесли Ли Тын Чун (“Наумов”), Ной Ки Юн (“Петя”), Дю Сон Хан (“Лазарь”), Цой Ди Кен (“Восточный”) и Лян Е Хан (“Коля”).

Крайне засоренными агентурой противника оказались части, сформированные из перебежавших на советскую сторону корейцев и китайцев и включенные в состав Красной Армии. Положение в них было критическим, внутренняя пропаганда приводила к массовому дезертирству и полной потере боеспособности. Более того, поскольку из личного состава именно этих частей советская разведка формировала партизанские группы и отряды для действий в Маньчжурии, японская агентура проникала по этому каналу и в них. Вопросом был вынужден заняться лично Сталин, после вмешательства которого органы “СМЕРШ” заметно активизировались и провели ряд успешных разработок (литерные дела “Братство”, “Предатели”, “Связисты”, “Стрелки” и другие). В результате в корейские и китайские части был внедрен негласный аппарат “СМЕРШ”, агентура противника в подавляющем большинстве ликвидирована, боеспособность частей восстановлена.

Возвращаясь к периоду конца 1941 — первой половины 1942 годов, следует особо отметить реальность опасений относительно возможности внезапного удара японских вооруженных сил по советскому Дальнему Востоку, что могло повлечь потерю значительных приморских территорий и всех баз Тихоокеанского флота. В связи с этим и с использованием опыта, накопленного в Европейской части СССР, Особая группа НКГБ/НКВД СССР приступила к созданию разведывательно-диверсионной сети для ее оставления в случае японской агрессии. Практическое осуществление данной задачи возлагалось на УНКВД по Приморскому краю и Особый отдел ТОФ. Созданные спецрезидентуры находились в готовности вплоть до второй половины 1943 года, когда стало очевидным увязание Японии в войне против Великобритании и США, исключившее возможность ее нападения на Советский Союз.

На Дальнем Востоке особенно активно действовали разведывательные органы погранвойск. В отличие от западной части страны, там они не только сохранились, но даже выросли в количественном отношении, а в штабах всех восточных пограничных комендатур появились разведывательные отделения в составе 2–3 офицеров. Эта мера сразу же улучшила контакт с агентурой, ранее затрудненный из-за малочисленности оперативного персонала. Пограничная разведка, разведка УНКГБ и оперативная разведка военных округов в совокупности собрали значительную информацию о предстоящем театре военных действий, частях и учреждениях Квантунской армии и разведывательных органах потенциального противника. Этим процессом руководил из Хабаровска уполномоченный по Дальнему Востоку генерал-полковник С. А. Гоглидзе, координировавший в регионе работу всех оперативных органов, за исключением “СМЕРШ”. Хорошая организация этого процесса позволила обеспечить разведывательную и контрразведывательную подготовку наступательной операции в Маньчжурии, прежде всего по направлениям борьбы с агентурой противника и обеспечения скрытности развертывания войск, войсковой и агентурной разведки ТВД, захвата и уничтожения японских погранполицейских и разведывательных постов. Полнота собранной информации позволила оперативным группам НКГБ, в августе 1945 года вошедшим в Маньчжурию вместе с советскими войсками, захватить архивы японских военных миссий, содержавшие списки агентуры на советской территории. Например, в разведывательном пункте на пограничной станции Маньчжурия (Маньчжоули) были обнаружены материалы, позволившие обезвредить иностранных агентов на нескольких станциях Забайкальской железной дороги. Опергруппы, укомплектованные в основном пограничниками, захватили многих руководящих работников японской разведки, в том числе начальников ЯВМ в Хай-ларе Акано и в Цицикаре Танако, бывшего начальника Харбинской ЯВМ Янагита и других высокопоставленных офицеров. Особую роль в этом сыграли сформированные в 1943 году при маневренных группах погранотрядов нештатные парашютные взводы, на базе которых в 1945 году создавались отдельные роты особого назначения.

В июне 1945 года, в самый разгар подготовительных мероприятий по вступлению СССР в войну против Японии, ГУКР “СМЕРШ” решило повторить на Дальнем Востоке практику, применявшуюся на Западном ТВД. Туда прибыла группа контрразведчиков во главе с заместителем начальника ГУКР И. Я. Бабичем для координации деятельности всех органов “СМЕРШ” на ТВД и успешно выполнила поставленную перед контрразведкой задачу. Всего в ходе Маньчжурской наступательной операции был захвачен ряд руководителей японских разведорганов, ряд крупных активных деятелей эмиграции, арестовано 5484 агента и сотрудника разведки противника, 1303 руководителя и активиста антисоветских эмигрантских организаций и 1023 других представлявших оперативный или политический интерес лиц[382].

Контрразведывательные операции на Дальнем Востоке нередко проводились с использованием возможностей комплекса объектов, созданного в 1941 году в Хабаровском крае вблизи границы с Маньчжоу-Го. Он включал в себя ложную советскую пограничную заставу, ложный маньчжурский пограничный полицейский пост и ложную уездную японскую военную миссию. В оперативных документах этот комплекс именовался “ЛЗ” (“ложная застава”), или “мельница”. “ЛЗ” создавалась с целью проверок советских граждан, у которых пребывание на объекте создавало иллюзию перехода на сопредельную территорию. По их поведению в таких обстоятельствах контрразведчики могли судить о степени лояльности разрабатываемых людей. Проверке подвергались подозреваемые в шпионаже или иной антисоветской деятельности. Они получали в СССР задание на участие в закордонной операции, иногда добровольное, иногда под принуждением, после чего инсценировалась их заброска на территорию Маньчжоу-Го с пункта ложной советской погранзаставы с последующим задержанием или арестом якобы японскими или маньчжурскими властями. После этого сотрудники госбезопасности, выступавшие под видом японских контрразведчиков или сотрудничающих с ними русских эмигрантов, проводили длившуюся от нескольких дней до нескольких недель серию жестких допросов проверяемого с применением психологического и физического воздействия. Их выдерживали немногие. После этого проверяемые давали показания о своей работе на советские органы безопасности или о некоторых известных им аспектов обстановки в СССР, “перевербовывались”, получали задание и забрасывались обратно на советскую территорию. Перед агентами никогда не раскрывали подлинную суть проведенной проверки, и они действительно полагали, что находились в руках японской контрразведки. В дальнейшем их арестовывали и осуждали как изменников родины. Следует особо отметить, что зачастую такие меры, вплоть до расстрела, применялись также к лицам, стойко державшимся на допросах и не совершавших предательства, даже ложного. К сожалению, интересный замысел проверки при помощи имитации пересечения границы выродился в обычную, хотя и масштабную провокацию.

Представляют интерес личности ряда сотрудников “ЛЗ”. Игравшие роль белогвардейцев работники УНКВД по Хабаровскому краю А. И. Орьев, Д. А. Антонов и И. А. Слободянюк ранее осуждались соответственно на 8, 7 и 5 лет лишения свободы, но пробыли в лагерях только до 1943 года, после чего были освобождены и направлены на работу на “мельницу”. Начальника ЯВМ изображал Томита, задержанный в 1937 году за незаконный переход советской границы в Читинской области, признавшийся в работе на японскую разведку и осужденный в мае 1940 года к высшей мере, наказания. Однако вместо расстрела его направили на “ЛЗ”. Обстановка на объекте была такой, что у не выдержавшего зрелища издевательств над допрашиваемыми повара “мельницы”, советского гражданина китайского происхождения Ян Линпу сдали нервы, он разгромил кухню и был застрелен начальником “ЛЗ” Поповым и негласным сотрудником НКВД Чу Цинлином. Они же убили еще двух человек из обслуживающего персонала объекта, в лояльности которых усомнились.

Работа “мельницы” проходила под личным контролем начальника контрразведывательного управления наркомата П. В. Федотова, персонально санкционировавшего каждую проверочную операцию на объекте. УКНВД по Хабаровскому краю направляло отчеты начальнику контрразведки напрямую, минуя канцелярию наркомата. Генерал-лейтенант был настолько озабочен сохранением в тайне существования “ЛЗ”, что неоднократно ходатайствовал перед руководством о применении высшей меры наказания к догадывавшимся о ее назначении гражданам, независимо от степени их виновности. Впрочем, в этом же ключе действовали и другие посвященные в операцию должностные лица, от начальника местного УНКВД/УНКГБ до наркома госбезопасности СССР Меркулова. В период с 1941 по 1949 годы через “мельницу” было пропущено около 150 человек. Практически все они стали жертвами операции, превратившейся из проверочной контрразведывательной в провокационную и незаконную.

4. ВОЕННАЯ РАЗВЕДКА

Весьма активно вело зафронтовую работу и Разведывательное управление генерального штаба Красной Армии. После описанных драматических событий первых месяцев войны, когда наспех подготовленные агенты забрасывались в тыл противника фактически на верную гибель, уровень работы военных разведчиков заметно вырос. Этому способствовала не только более тщательная подготовка агентуры, но и объективные обстоятельства. К началу 1942 года значительное количество окруженных групп и подразделений Красной Армии, не сдавшихся в плен, не сумевших пробиться через линию фронта, не разбежавшихся и не уничтоженных противником, перешли на положение партизанских отрядов. Они осели на местности, организовали обеспечение своей жизнедеятельности и постепенно выходили на контакт с командованием армий и фронтов. Некоторые сохранили радиоаппаратуру, и после установления связи и предварительных проверок к ним забрасывались офицеры разведки с шифрами и расписанием радиосеансов. Такие импровизированные партизаны уже вполне успешно управлялись из-за линии фронта и могли, в частности, решать задачи по сбору разведывательной информации в своем районе. Разгром германских войск под Москвой весьма поднял моральный дух как самих участников таких партизанских отрядов, так и местного населения, зачастую уже утратившего веру в возможность победы над оккупантами. Стало намного легче налаживать связь с местными жителями, получать от них снабжение и разведывательные данные. Период эйфории продлился до начала лета 1942 года, когда серия поражений вновь деморализовала население оккупированных территорий вплоть до окончания Сталинградской наступательной операции.

Командование уделяло серьезное внимание войсковой разведке, однако снежная зима 1941/1942 года заметно осложнила ее ведение. Спешно сформированные отряды лыжников перемещались быстро, но не могли скрыть свои следы и легко обнаруживались противником. Лыжные батальоны предназначались для ведения разведки на глубину до 100 километров, а на практике действовали значительно ближе. В этих условиях весьма возросла роль воздушной разведки, хотя из-за превосходства в воздухе люфтваффе над ВВС Красной Армии проводить ее было очень сложно. Однако авиационное командование постепенно научилось более тщательно учитывать интересы наземных войск и выделяло для целей разведки 10 % — 13 % самолетовылетов. Кроме того, все летчики были обязаны сообщать о замеченных частях противника. При этом радиус действия самолетов-разведчиков был совершенно недостаточен. Тактическая авиационная разведка велась на глубину от 30 до 60 километров, оперативная от 250 до 300 километров, а стратегическая — свыше 500 километров, хотя практически самолеты редко вылетали в районы, отдаленные более чем на 450 километров. Катастрофически не хватало авиационной фотоаппаратуры, в период битвы под Москвой ей были оборудованы лишь 3,2 % самолетов, а к концу 1942 года — 10,2 %[383]. В этих условиях повышалась роль визуальной разведки. Войска оборудовали разветвленную систему наблюдательных пунктов, позволяющую составлять карты обстановки перед своим передним краем. Важное место занимала специальная разведка, в ходе которой группы разведчиков проводили налеты, устраивали засады и захватывали контрольных пленных и документы. Развивалась и система организации диверсий, для осуществления которых формировались отдельные гвардейские батальоны минеров (ОГБМ). После периода некоторой неясности с тактикой их боевого использования был выработан оптимальный вариант применения одновременно на нескольких участках фронта. Слабейшим звеном являлась радиоразведка, практически отсутствовавшая в сколько-нибудь заметных масштабах до конца 1942 года. Формирование летом 1941 года нескольких отдельных радиодивизионов принципиально проблему не решало.

Самым положительным моментом в области войсковой и тактической разведки стало возросшее понимание ее роли командирами всех уровней вплоть до самого высшего. В результате новый Полевой устав 1942 года (ПУ-42) уже вменял организацию разведки в число одной из основных обязанностей штабов всех уровней. Фронты и армии отвечали за оперативную разведку, в том числе с использованием радиосредств, а части и соединения более низкого уровня — за тактическую. Любая разведка должна была проводиться по указаниям командира, а в его отсутствие начальник штаба определял задачи самостоятельно и лично ставил их перед начальником разведки, составлявшим план ее ведения на предстоящие 10–15 дней. Устанавливались такие важнейшие принципы как целевая направленность разведки и непрерывность ее ведения. В предвоенный период командующий армией получал разведывательную сводку 2–3 раза в день, а командир дивизии — каждые 3–4 часа, но опыт войны показал, что этого совершенно недостаточно. С 1942 года командующие армиями получали сводки каждые 2–3 часа, а командиры дивизий — каждые 1–2 часа.

Для ведения разведки в войсках создавались штатные части и подразделения. В военно-воздушных силах формировались разведывательные и разведывательно-корректировочные полки, в танковых армиях — отдельные мотоциклетные полки, в танковых и механизированных корпусах — отдельные разведывательные батальоны, в стрелковых корпусах — взводы конной и пешей разведки. В ведении фронтов появились отдельные радиодивизионы (ордн) особого (ОСНАЗ) и специального (СПЕЦНАЗ) назначения, соответственно занимавшиеся подслушиванием (перехватом) переговоров противника, пеленгацией и подавлением его станций, а также передачей дезинформационных радиограмм. Фронты и армии располагали также подразделениями инженерной, артиллерийской и химической разведки.

Такое внимание к этим вопросам диктовалось потребностями войны и явилось предметом особого внимания Государственного комитета обороны. В начале 1942 года ГКО рассмотрел вопрос о работе Разведывательного управления генштаба и отметил три наиболее существенных ее недостатка: организационная структура РУ не соответствовала условиям военного времени, генштаб не руководил управлением должным образом, отсутствовали отделы диверсий и войсковой разведки. Постановление ГКО послужило основой для приказа наркома обороны от 16 февраля 1942 года № 0033, согласно которому Разведывательное управление реорганизовывалось и становилось Главным разведывательным управлением генерального штаба Красной Армии (ГРУ ГШ КА). Его возглавил генерал-майор А. П. Панфилов, ранее занимавший должность заместителя начальника РУ, а структура выглядела следующим образом:

— 1-е управление (агентурное):

— 1-й отдел — германский;

— 2-й отдел — европейский;

— 3-й отдел — дальневосточный;

— 4-й отдел — ближневосточный;

— 5-й отдел — диверсионный;

— 6-й отдел — фронтовой, армейской и окружной разведки;

— 7-й отдел — оперативной техники;

— 8-й отдел — агентурной связи и радиоразведки;

— 2-е управление (информационное);

— 1-й отдел — германский

— 2-й отдел — европейский;

— 3-й отдел — дальневосточный;

— 4-й отдел — ближневосточный;

— 5-й отдел — редакционно-издательский;

— 6-й отдел — войсковой информации;

— 7-й отдел — дешифровальный;

— Политотдел;

— отдел внешних сношений;

— отдел специальной связи;

— отдел военной цензуры;

— контрольно-финансовый отдел.

— отдел материально-технического обеспечения;

М. А. Воронцов

Разведку в интересах военно-морского флота до 20 марта 1942 года осуществляло 1-е (разведывательное) управление НКВМФ, предшественниками которого являлись Разведывательный отдел (с января 1938 года) и Разведывательное управление (до октября 1940 года). С мая 1939 по сентябрь 1941 года управление возглавлял контр-адмирал Н. И. Зуйков, а затем бывший начальник военно-гидрографической службы Тихоокеанского флота и военно-морской атташе СССР в Берлине капитан 1-го ранга М. А. Воронцов.

Увы, эта достаточно развитая к весне 1942 года система всех видов разведки не смогла разгадать германский план наступления на Кавказ (“Блау”). Не были приняты во внимание даже документы, захваченные в упавшем 19 июня 1942 года на советскую территорию немецком самолете. В литературе встречаются и иные оценки этого периода, высказываются мнения о том, что разведчики все же сумели вскрыть намерения командования вермахта, однако это верно лишь в частностях. Как и в ситуации с германским нападением на СССР, никакие отдельные успехи не имеют значения, если общая оценка обстановки произведена неверно. В результате прогноз Ставки ВГК, предсказывавший летнее наступление в направлении Москвы и несколько южнее, оказался ошибочным. В стремлении распылить силы немцев весной 1942 года Красная Армия начала одновременные наступления под Ленинградом, в районе Харькова и в Крыму, что, как известно, закончилось катастрофически. Уже в мае войска Южного фронта были вначале отброшены назад, а затем почти полностью разгромлены. Следует отметить, что главной причиной этого стал провал разведки, не сумевшей правильно определить силы и намерения вермахта, что, в свою очередь, не позволило Ставке принять адекватные решения по управлению войсками. Советское верховное главнокомандование и генеральный штаб ожидали летний удар на центральном участке фронта, однако ОКХ приняло иное решение, которое привело вермахт на рубежи Дона, Волги и предгорий Кавказа. Следует подчеркнуть, что столь плачевная ситуация относилась только к области стратегической разведки, оперативная и тактическая (войсковая) в этот период значительно повысили свою эффективность, в основном благодаря аэрофоторазведке и радиоразведке.

Военное командование осознавало неудовлетворительность работы разведки и пыталось принять соответствующие меры. Для начала в мае 1942 года появился приказ наркома обороны № 147263сс, в котором подводились итоги работы штабов отдельных дивизий, организовавших у себя войсковую агентурную разведку. Они оценивались весьма положительно, в связи с чем таковая отныне вменялась в обязанность всем разведотделам действовавших на фронте дивизий. В качестве агентов рекомендовалось забрасывать в немецкий тыл на глубину от 10 до 30 километров группы от трех до шести бойцов и командиров, переодетых в характерную для данной местности гражданскую одежду. Особо обращалось внимание на недопустимость подмены войсковой разведки действиями агентурных групп. Однако такая практика особый успех не принесла, и несколько месяцев спустя командование предприняло принципиальную и весьма неудачную попытку изменить создавшееся положение. 23 октября 1942 года появился приказ НКО № 00222 о реорганизации Главного разведывательного управления, гласивший:

“В целях упорядочения и улучшения работы военной разведки приказываю:

1. Выделить из состава Генерального штаба Красной Армии Главное разведывательное управление, подчинив его Народному комиссару обороны.

2. На Главное разведывательное управление Красной Армии возложить ведение агентурной разведки иностранных армий как за границей, так и на временно оккупированной противником территории СССР.

3. Войсковую разведку изъять из ведения Главного разведывательного управления.

4. Для руководства и организации работы войсковой разведки создать в составе Генерального штаба Красной Армии Управление войсковой разведки, подчинив ему разведотделы фронтов и армий.

Установить, что начальник Управления войсковой разведки Генштаба является одновременно заместителем начальника Генерального штаба Красной Армии.

Запретить Управлению войсковой разведки Генштаба Красной Армии и разведотделам фронтов и армий ведение агентурной разведки.

5. Дешифровальную службу Главного разведывательного управления передать в ведение НКВД СССР.

6. Выделить из состава Главного разведывательного управления Отдел центральной военной цензуры, сохранив его в системе Наркомата обороны как самостоятельный отдел.

<…>

8. Разрешить Главному разведывательному управлению Красной Армии создание на периферии вдали от штабов фронтов трех-четырех разведывательных групп, использовав для прикрытия их представительства Центрального штаба партизанского движения при военных советах фронтов”[384].

Приказ был инспирирован начальником политотдела ГРУ И. И. Ильичевым, давно желавшим возглавить разведку и наконец-то добившимся своего. Безусловно, не все положения приказа № 00222 были ошибочными. Вероятно, следует признать разумным разделение разведки за рубежом и непосредственно в зоне боевых действий. Вывод военной цензуры из ведения ГРУ также представляется полностью оправданным. Однако два других его основополагающих положения оказали буквально разрушительное воздействие на организацию сбора сведений о противнике на оперативном уровне. Радиоразведка, с таким трудом возобновленная в войсках, была вновь оторвана от них и наполовину передана в НКВД на формирование частей Специальной службы, где, естественно, ее военные аспекты опять утратили приоритет перед дипломатическими. Не менее фатальным оказался отрыв агентурной разведки от войск. Теперь ГРУ руководило агентурными операциями как за пределами СССР, так и на оккупированной территории, что лишило смысла разделение разведки на войсковую и стратегическую. Такое решение привело к созданию искусственной и нелепой ситуации, при которой собиравшиеся фронтовыми разведчиками данные попадали не к командованию фронтов, более всего нуждавшемуся в них, а в Москву, откуда все же направлялись по адресу, но со значительной задержкой. Кроме того, перевод часта офицеров разведки в УВР лишил их возможности руководить своей прежней фронтовой агентурой и поэтому повлек за собой многочисленные сбои в ее работе, вплоть до провалов. Оперативная агентурная разведка должна была теперь вестись с упоминавшихся в приказе баз ГРУ, и процесс передачи на какое-то время вообще приостановил сбор разведывательной информации с помощью агентурных методов. Командование фронтов лишилось оперативной информации из тыла противника, она поступала несвоевременно и далеко не всегда отвечала потребностям войск. Если раньше начальник штаба фронта среди прочих указаний мог ставить начальнику разведки конкретные задачи, то теперь такая возможность оказалась утраченной. Кроме того, подготовка агентов тоже велась теперь на двух базах в Москве, то есть весьма далеко от мест, где им предстояло действовать. В результате, несмотря на все старания качественно организовать учебный процесс, его проводили люди, весьма далекие от конкретных местных условий и не знавшие досконально обстановку на участках фронтов. Следствием такого решения стали опять-таки провалы.

Неудовлетворительной следует признать работу разведки и на первом этапе Сталинградской наступательной операции (19 ноября 1942 — 2 февраля 1943 года). По воспоминаниям К. К. Рокоссовского, “в кольце оказалось гитлеровцев значительно больше, чем мы предполагали. Сейчас трудно определить, кто повинен в этом просчете, т. к. операция по ликвидации окруженной группировки противника вначале проводилась войсками двух фронтов — Донского и Сталинградского. Фигурировала цифра 80–85 тысяч человек. Возможно, она относилась к той части войск, которая дислоцировалась против Донского фронта. Сейчас мы вдруг узнали, что после стольких боев наш противник насчитывает около 200 тысяч человек! Эта данные подтверждались всеми видами разведки и показаниями пленных”[385]. Информацию Рокоссовского, командовавшего под Сталинградом Донским фронтом, подтвердил и бывший начальник генерального штаба Красной Армии А. М. Василевский. Согласно его воспоминаниям, силы группировки вермахта, противостоявшей войскам Юго-Западного, Донского, Сталинградского и южного крыла Воронежского фронтов, накануне начала наступления действительно оценивалась втрое ниже ее фактачес-кого состава: 85–90 тысяч человек вместо 300 тысяч. Разведка недооценила численность танков и артиллерии противника, а также подразделений, прибывших на усиление 6-й полевой и 4-й танковой армий. Остались незамеченными и неучтенными дивизия ПВО, свыше 10 саперных батальонов, медицинские учреждения, многочисленные строительные батальоны и саперные части “Организации Тодта”, полевая жандармерия и многое другое[386]. По оценкам ряда исследователей, Сталинградская битва вообще была выиграна не благодаря, а вопреки качеству поступавшей разведывательной информации. Однако уже с середины декабря ее качество заметно улучшилось. Одной из главных причин этого явилась наконец-то начавшая работать в заметных масштабах радиоразведка, хотя и в составе не НКО, а НКВД. Серьезное улучшение системы советской военной разведки произошло уже к самому окончанию Сталинградской наступательной операции.

Этап недальновидного отрыва агентурной разведки от потребностей фронтов оказался недолгим. Весной 1943 года командующие фронтами обратились в Ставку с просьбой, а фактически требованием об отмене такого нелепого положения. В результате в соответствии с приказом Наркома обороны от 19 апреля 1943 года № 0071 Управление войсковой разведки было реорганизовано. Приказ гласил:

“1. Реорганизовать Управление войсковой разведки Генштаба в Разведывательное управление Генерального штаба Красной Армии, возложив на него руководство войсковой и агентурной разведкой фронтов, регулярную информацию о действиях и намерениях врага и проведение дезинформации противника.

2. Предоставить право ведения агентурной разведки и диверсионной работы на временно оккупированной территории Союза ССР Разведывательному управлению Генштаба и разведывательным отделам фронтов. Разведывательным отделам армий агентурной разведки не вести.

3. Упразднить в составе Главного разведывательного управления Красной Армии 2-е управление, ведущее разведку на временно оккупированной территории Союза ССР. Передать Разведывательному управлению Генерального штаба Красной Армии агентурную сеть, материальные средства и кадры этого управления.

4. Главному разведывательному управлению Красной Армии вести разведку только за рубежом.

5. При начальнике Генерального штаба Красной Армии создать группу командиров во главе с генерал-полковником т. Голиковым с задачей обобщения и анализа всех поступающих данных о противнике от всех органов разведки и контрразведки (НКО, НКВД, НКВМФ, Главное управление “СМЕРШ” и партизанских штабов).

6. Для более квалифицированного допроса военнопленных ввести в штаты разведывательных отделов фронтов и армий следственные части.

В местах заключения органов “СМЕРШ” (контрразведки) выделить специальные помещения с охраной для содержания заключенных военнопленных, находящихся в ведении разведывательных отделов фронтов и армий. <…>

8. Главному управлению “СМЕРШ” по материалам следствия информировать Разведывательное управление Генерального штаба Красной Армии:

а) о причинах провала агентов разведывательных органов Красной Армии, перевербованных противником;

б) о методах работы разведки противника по вербовке агентуры, ее подготовке, документации, организации радиосвязи и способах заброски.

9. Разведывательному управлению Генерального штаба Красной Армии все получаемые данные об агентуре противника, подготовляемой для заброски в Красную армию, немедленно сообщать органам “СМЕРШ”[387].

Ф. Ф. Кузнецов

Генерал-майор А. П. Панфилов переводился с должности начальника РУ в бронетанковые войска, а на его место назначался член военного совета Воронежского фронта генерал-лейтенант Ф. Ф. Кузнецов, заместителями которого стали генерал-майоры Л. В. Онянов и П. Н. Вавилов. Структура РУ представляла практически собой почти прежнее УВР, за исключением введения в его состав бывшего 2-го управления ГРУ и следственной части:

— Первый отдел (войсковая разведка);

— Второй отдел (агентурная разведка):

— Северо-Западное агентурное направление;

— Западное агентурное направление;

— Юго-Западное агентурное направление;

— диверсионное направление;

— Третий отдел (руководство агентурной разведкой фронтов);

— Четвертый отдел (оперативной информации);

— Пятый отдел (радиоразведка и забивка радиостанций противника);

— Шестой отдел (радиосвязь);

— Седьмой отдел (кадры);

— Восьмой отдел (шифровальный);

— административно-хозяйственный отдел;

— специальное отделение (дезинформация);

— отделение оперативной техники;

— финансовое отделение;

— следственная часть;

— секретариат управления;

— авиаотряд;

— радиоузел связи;

— школа агентурной подготовки.

Одновременно с реорганизацией центрального аппарата разведки изменениям подверглись и ее войсковые органы. В штабах фронтов создавались разведывательные отделы в составе:

— Первое отделение — войсковая разведка;

— Второе отделение — агентурная разведка;

— Третье отделение — диверсионное;

— Четвертое отделение — информационное;

— Пятое отделение — авиационная разведка;

— Шестое отделение — радиоразведка;

— Седьмое отделение — агентурная техника;

— Восьмое отделение — шифровальное;

— следственная часть;

— административно-хозяйственная часть;

— отделение кадров;

— финансовая часть;

— секретная часть;

— радиоузел разведотдела штаба фронта;

— моторизованная разведывательная рота.

В дальнейшем в штабах фронтов вместо разведывательных отделов формировались разведывательные управления, в составе которых имелись собственные отделы:

— 1-й отдел — руководство работой разведывательных отделов армий;

— 2-й отдел — агентурная разведка;

— 3-й отдел — диверсионные действия;

— 4-й отдел — обработка разведывательной информации;

— 5-й отдел — радиоразведка.

Разведотделы штабов армий имели в своем составе отделения войсковой разведки (первые) и информационные отделения (вторые), а также следственную часть и группу по делопроизводству.

Штабы корпусов располагали разведывательными отделами в составе начальника в ранге заместителя начальника штаба по разведке, двух его старших помощников (по войсковой разведке и по информации) и двух переводчиков. Никаких разведывательных подразделений корпуса не имели, зато разведывательные отделения дивизий располагали для этой цели разведротой. Помощник начальника штаба полка по разведке имел в подчинении по взводу конной и пешей разведки.

Одновременно с приказом № 0071 Сталин подписал и приказ № 0072, жестко критиковавший боевую деятельность органов военной разведки за низкий уровень, плохую координацию, слабую обеспеченность кадрами, отсутствие инициативы и изобретательности, неудовлетворительность сбора и обработки разведывательных данных и особенную неудовлетворительность организации допроса военнопленных и процесса обработки трофейных документов. В приказе, в частности, предписывалось к 10 мая 1943 года полностью укомплектовать разведорганы и разведподразделения двенадцати фронтов и 7-й отдельной армии, создать разведывательный факультет в Высшей специальной школе Красной Армии, организовать курсы переподготовки командиров-разведчиков, сформировать при штабах девяти фронтов моторизованные разведывательные роты, подчинить начальникам разведотделов штабов фронтов в оперативном отношении разведывательные авиаполки воздушных армий.

19 апреля 1943 года можно смело назвать днем разведки в НКО, поскольку тогда же Сталин подписал и третий из серии приказов на эту тему (№ 0073), на этот раз об улучшении разведывательной работы партизанских отрядов. Подробнее этот приказ рассматривается далее в контексте партизанской разведки.

Разведывательное обеспечение войск в Курской битве осуществлялось на существенно более высоком уровне. Информация о намерениях противника поступила от лондонской резидентуры НКГБ и от “пятого человека” “кембриджской пятерки” Джона Кэрнкросса, почерпнувшего ее из дешифрованных ПШКШ германских радиограмм, а также отчасти от нелегальной резидентуры ГРУ “Дора”. Весьма ценным источником информации явилась радиоразведка, к середине 1943 года уже достаточно окрепшая для успешной деятельности. Дешифровальной работой занимался 8-й отдел генштаба, три отделения которого ведали соответственно криптографией, криптоанализом и техническими вопросами. Численность его центрального аппарата достигала 400 человек. После решения о децентрализации системы скрытого управления войсками (СУВ) значительно выросли шифровально-дешифровальные подразделения в частях и соединениях. В штабе дивизии работали 5–6 шифровальщиков, корпуса — до 10, армии — 20–22, фронта — до 65. Исследователи до настоящего времени не могут придти к единому выводу о том, читали ли криптоаналитаки НКГБ и НКВД сообщения, закрытые с помощью “Энигмы”. Такое предположение вызывает значительные сомнения. Безусловно, в СССР о такой машине знали, хотя бы от “кембриджской” группы и из других источников. В окруженной под Сталинградом группировке имелось не менее 26 шифраторов, не все из которых могли быть уничтожены при капитуляции. Летом 1943 года британская военная миссия также передала советской стороне один экземпляр трофейной шифровальной машины. Кроме того, нет оснований полагать, что все возможные источники получения информации или натурных образцов шифратора “Энигма” известны даже сейчас, поэтому СССР, несомненно, располагал ими. Вряд ли разведка сумела добыть все типы роторов, особенно морских, однако это имело второстепенное значение. Не менее важна была и процедура шифрования, но и она вряд ли она оставалась для советских криптоаналитиков секретом. К лету 1943 года число пленных военнослужащих вермахта исчислялось уже сотнями тысяч, если не миллионами, и среди них было немало шифровальщиков. Известно, какое важное значение советская разведка всегда придавала криптографическим материалам, поэтому маловероятно, чтобы оператавно-чекистский отдел Управления по делам о военнопленных и интернированных НКВД СССР прошел мимо их вербовки и не смог получить сведения о процедуре переписки. Шифровальщики вермахта в основном являлись рядовыми солдатами, изредка унтер-офицерами, поэтому их стойкость на допросах была заведомо невысокой. Однако из перечисленных факторов вовсе не следует, что СССР мог успешно читать закрытую с помощью “Энигмы” переписку. Достоверно известно, что советские дешифровальщики не располагали никакими устройствами, хотя бы отдаленно напоминающими британские “бомбы”, поэтому каждая отдельная радиограмма поддавалась прочтению лишь при наличии ключей (установок) машины на данный период, перехвате условной группы сообщения и его полного текста. Соблюста все перечисленные условия одновременно было практически невозможно, хотя существует мнение, что Кэрнкросс регулярно снабжал резидентуру НКГБ в Лондоне ключами к “Энигме”. Немцы не исключали возможности компрометации своих шифров после массового захвата под Сталинградом шифровальщиков и документации и приняли некоторые меры предосторожности. В частности, управление связи вермахта распорядилось: “В радиограммах запрещается выделять сообщения от фюрера любым особенным образом”[388].

По этой причине советская радиоразведка сосредоточилась на анализе перехвата и вскрытии шифров низкого уровня стойкости, позволявшим получать весьма важные сведения о дислокации войск противника. Такой подход не давал доступ к информации о стратегических намерениях, о дипломатических переговорах, о донесениях агентуры, однако был вполне достаточен для обеспечения командования оперативными данными. Именно это сыграло весьма существенную роль в Курской битве и последующих операциях. Кроме радиоразведки в “чистом” виде, 130-й и 132-й радиодивизионы специального назначения и их радиобатальоны применяли и другие формы и методы радиоэлектронной борьбы. Они забивали радиостанции противника помехами, вынуждая их иногда до двухсот раз пытаться передать одно и то же сообщение, зачастую утрачивавшее актуальность и в конечном итоге остававшееся не отправленным, передавали ложные радиограммы, пытались войти в связь с радиостанциями вермахта и запросами выявить их принадлежность и расположение для последующего артиллерийского или авиационного удара по этому месту. Германские радисты оказались сильными противниками и применяли эффективные меры противодействия. Они постоянно меняли волны, передавали ложные сообщения о переходе на запасные диапазоны, передавали радиограммы отдельными группами на разных частотах, снижали мощность до минимальной, чтобы сохранить устойчивость связи и одновременно остаться незамеченными в эфире. Следует отметить, что Курская битва стала первым сражением на советско-германском фронте, в котором обе стороны в широких масштабах применили радиоразведку и радиоэлектронную борьбу (РЭБ), в том числе и силами групп ближней разведки средствами связи.

Заметно повлиял на результаты дешифровальной работы ряд принятых в наркоматах обороны и внутренних дел административных решений. В 1942 году в составе 5-го управления НКВД появился Криптографический совет, занятый организацией и координацией проводимых в этой области научных исследований, а на базе криптографической Школы особого назначения этого же управления и 3-го учебного отделения Высшей школы генштаба была создана Специальная школа 5-го управления НКВД СССР. На двух ее отделениях готовили дешифровальщиков военной и дипломатической переписки. И хотя подлинный прорыв в развитии криптографии произошел лишь после открытия в Московском государственном университете специального факультета, принимаемые в ходе войны меры привели к хорошим результатам.

Разведывательное обеспечение последующих операций Красной Армии, как правило, соответствовало потребностям войск, несмотря на значительно сократившееся с осени 1943 года поступление стратегической информации от закордонных резидентур. Как известно, к этому времени крупнейшие агентурные сети НКГБ и ГРУ в Западной Европе оказались разгромленными, продолжала работать устойчиво лишь лондонская точка. Однако сообщения из Великобритании не могли обеспечить поступление всей требующейся информации о вермахте, поэтому основную роль в этом процессе стали играть органы оперативной разведки. Следует особо отметить, что с весны 1944 года Красная Армия проводила главным образом наступательные операции, в которых организация ведения разведки всегда является более сложной задачей, чем в обороне. Опыт показал, что в наступлении деятельность забрасываемых в тыл противника разведывательных групп и резидентур не приносит ожидаемых результатов из-за сложности закрепления на месте, поэтому военной разведке пришлось спешно перестраиваться и создавать в глубоком тылу противника постоянный разведывательный аппарат. Пока наступление проходило по территории СССР, значительную помощь разведке фронтов оказывали связанные с ней партизанские отряды. Прохождение коммуникаций вермахта через районы их действий позволяло достаточно точно установить направления и объемы перебросок живой силы и техники противника на различные участки фронта. В сочетании с возобновлением ведения агентурной разведки штабами фронтов это принесло желаемый и стабильный эффект. Однако после выхода на рубежи государственной границы обстановка принципиально изменилась, не могли ее исправить и разведывательно-диверсионные группы и резидентуры РУ ГШ КА и 4-го управления НКГБ СССР. Ранее описывались сложности с их заброской на территории Польши и Германии, повлекшие бессмысленную гибель почти всех разведчиков. С целью облегчения легализации агентуры РУ перешло к использованию немцев в качестве агентов, но в большинстве случаев после заброски они не выходили на связь и либо дезертировали, либо являлись с повинной в гестапо или абвер. Смешанные группы также не принесли желаемого результата из-за частых предательств. Кроме того, наличие в группе немцев вынуждало остальных относиться к ним с подозрением и постоянно контролировать их действия, практически не позволяя сосредоточиться на выполнении основных разведывательных задач. Некоторый выход из положения был найден в передислоцировании за линию государственной границы крупных партизанских соединений. Отряды располагали сложившейся структурой, разведывательным аппаратом, средствами связи и служили серьезными базами для ведения разведки. Им не требовалось пересекать фронт, поскольку партизаны и так находились в германском тылу, и простое отступление вместе с вермахтом сразу же выводило их на нужные позиции. Однако все обернулось совершенно иначе. На сопредельной территории местное население, как правило, воспринимало партизан как вражеские войска. В результате любые их замеченные передвижения немедленно становились известными противнику, разрушилась продовольственная база отрядов, иностранные граждане не желали делиться наблюдениями и тем более действовать в качестве агентов, в лучшем случае оставаясь индифферентными к происходившим событиям. Как следствие, передислоцировавшиеся через государственную границу партизаны понесли огромные потери и не выполнили поставленных задач. При этом просто вывести их из зоны боевых действий было невозможно, поскольку от Красной Армии их отделяла линия фронта. Партизанам пришлось отыскивать в ней наиболее слабые участки и с боями прорываться через них, но при этом отряды встречали на своем пути не тыловые охранные части, а явно превосходившие их по боевым качествам фронтовые войска первой линии. По изложенным причинам на последнем этапе войны оперативная агентурная разведка в значительной степени утратила свои позиции, а ее место заняла наполовину разведывательная, наполовину дипломатическая работа по установлению контактов с национальными отрядами Сопротивления в тех районах, где таковые имелись. Тем не менее, возросшие достижения радиоразведки, выделение значительного количества самолетов в состав разведывательных и разведывательно-корректировочных авиаполков и резко увеличившееся количество пригодных для допросов пленных компенсировали утрату позиций по перечисленным направлениям. В качестве примера можно привести действия 132-го отдельного радиодивизиона в январе — феврале 1945 года в районе Бреслау. Его специалисты обратили внимание на весьма незначительный радиообмен противостоящей германской группировки и начали целенаправленно выяснять причины этого. Вскоре из дешифрованных перехватов было установлено, что такое явление было вызвано массовым использованием подземных кабелей, после чего разведка установила места 45 из них, немедленно уничтоженных саперами. Радиообмен резко возрос и позволил существенно увеличить объем перехватываемой из эфира информации.

К сожалению, даже на завершающем этапе войны разведывательное обеспечение высшего военно-политического руководства существенно уступало по уровню разведывательному обеспечению непосредственных потребностей войск. Составление комплексного представления о военно-экономическом потенциале рейха в целом оказалось задачей намного менее более сложной, чем определение состава противостоящей группировки или графика подвоза резервов на тот или иной участок фронта. Наиболее наглядно это отставание демонстрируют два объемных информационных документа Группы по обобщению и анализу сведений о противнике: “Доклад о положении Германии, ее возможных и вероятных планах ведения войны” от 30 июня 1944 года и “Доклад о современном положении Германии и ее возможностях на дальнейшее ведение войны от 18 декабря того же года. Их подписали руководитель группы генерал-полковник Голиков, начальник ГРУ КА генерал-лейтенант Ильичев, начальник РУ ГШ КА генерал-лейтенант Кузнецов, начальник 1-го управления НКГБ СССР комиссар госбезопасности 3-го ранга Фитин, начальник РУ ГМШ ВМФ контр-адмирал Воронцов, а первый из них — еще и начальник 4-го управления НКГБ СССР комиссар госбезопасности 3-го ранга Судоплатов. Представленные в Государственный комитет обороны доклады в основном касаются военных, военно-экономических и военно-политических аспектов, поэтому лучше всего они иллюстрируют результаты работы именно военных разведывательных служб НКО и НКВМФ и в существенно меньшей степени — НКВД.

Сразу же отметим, что политическая сторона оценок является наиболее сильной стороной рассматриваемых документов, зато с военной и экономической дело обстояло заметно хуже. Первый доклад оценивал положение Германии по состоянию на 1 июня 1944 года, когда она, как известно, достигла высшей точки своего военного производства. Однако в документе указывалось (сохранена орфография первоисточника, добавлена пропущенная круглая скобка — И. Л.): “Состояние экономики Германии характеризуется… б) большим снижение об’ема производства главных видов военной промышленности в 1944 году по сравнению с 1942 годом:

по танкам — на 27 % (1942 г. — 1167 танков в месяц, 1944 г. — 850 танков);

по самолетам — на 27,3 % (1942 г. — 1740 самолетов в месяц, 1944 г. — 1270 самолетов);

по подводным лодкам — на 41–42 % (1942 г. — 26 лодок в месяц, 1944 г. — 15 лодок);

по стрелково-артиллерийскому вооружению и боеприпасам — на 27 — З0%”[389].

Между тем, действительные тенденции были совершенно противоположными. Месячное производство бронетанковой техники за указанный период выросло с 775 до 2275 единиц, при этом ее суммарный боевой вес вырос с 11666 до 51833 тонн, то есть в 4,44 раза. Динамика по самолетам (с учетом штурмовых и грузовых планеров) выглядела почти столь же благополучно: 1284 и 3383, то есть наблюдался рост в 2,63 раза. Тоннаж построенных в 1942 и 1944 годах подводных лодок составлял соответственно 193 и 234 тысячи тонн, прирост составил более 22 %. Стрелково-артиллерийское вооружение в 1942 году было произведено в количестве 1766 тысяч единиц, боеприпасы — в количестве 1270 тысяч тонн. Аналогичные показатели в 1944 году составили 3765 тысяч единиц и 3350 тысяч тонн, рост производства соответственно составил 213 % и 264 %[390]. Как видим, ошибки в документе носили системный характер и не только не соответствовали фактическим абсолютным величинам, но и вводили в заблуждение относительно общей тенденции.

В докладе от 18 декабря приведенные ранее показатели несколько откорректированы. В частности, со ссылкой на агентурные данные ГРУ, выпуск боевых самолетов во второй половине года оценивался в 1800 машин в месяц[391], но и эти данные оказались весьма далеки от реальности. Среднемесячный выпуск танков и самоходных орудий за этот же период был оценен в 650–750 единиц[392], то есть занижен по сравнению с реальным в 3,0–3,5 раза. Несколько меньшее, но тоже значительное расхождение с действительностью наблюдалось и в оценке выпуска стрелково-артиллерийского вооружения.

Анализировать военное производство Германии, подробно и непротиворечиво учтенное в первоисточниках, достаточно просто. Сложнее с людскими и материальными потерями, по которым в различных источниках приводятся различные, порой весьма отличающиеся друг от друга цифры. Однако по состоянию на 31 декабря 1944 года вопрос об итоговых немецких потерях в войне исследован вполне точно, а весьма спорен он, прежде всего, из-за сбоев в системе документального учета уже после января 1945 года, неясности с числом погибших в плену военнослужащих и неудовлетворительной постановкой учета погибших в тыловых и обслуживающих частях, подразделениях и учреждениях. Поэтому данные за 1944 год сомнений не вызывают. Суммарно по вермахту и СС, по данным Центрального бюро учета потерь личного состава при генеральном штабе ОКБ, исследуемый показатель составляет 1965324 человека убитыми и умершими от ран, 1858404 человека пропавшими без вести или взятыми в плен[393]. Очевидно, что, в любом случае, за последние шесть месяцев 1944 года германские безвозвратные потери никак не могли достичь двух миллионов, как утверждается в докладе от 18 декабря. По сухопутным войскам, составлявшим подавляющую часть вермахта по численности и соответственно несшим самые большие в абсолютных величинах потери, безвозвратная убыль с июня по ноябрь 1944 года оценивается в 1234839 человек[394] (включая войска СС).

Существенно занижалась в докладах общая численность вооруженных сил Германии, в 1942 году составлявшая якобы 9,2 миллиона человек, а в 1944 — 8,2 миллиона[395]. По обнародованным после войны данным, в июле 1944 года в действующей армии находилось 4,4 миллиона человек, в армии резерва — 2,5 миллиона, в кригсмарине — 0,8 миллиона, в люфтваффе — 2 миллиона, в войсках СС — около 0,5 миллиона — всего около 10,2 миллионов человек[396], [397]. Бесспорно, ошибка в оценке численности вооруженных сил противника на целый миллион существенно дезориентировала ГКО.

Весьма сомнительна и достоверность подсчета людских ресурсов Германии. В докладе от 30 июня 1944 года количество военно-пригодных в возрасте от 18 до 55 лет оценивается в 19400 тысяч человек, из которых призвано в вооруженные силы 15700 тысяч. Общий остаток исчислялся в 3700 тысяч, в том числе для оставления в народном хозяйстве и госаппарате — 3200 тысяч, следовательно, резерв для мобилизации оценивался в 500 тысяч человек, а в случае мобилизации старших возрастов и фольксдойче он прогнозировался на максимальном уровне 800 тысяч[398]. Методика подсчета была явно порочной, поскольку не учитывала возможностей пополнения из резерва и за счет выздоравливающих. Только с августа по октябрь 1944 года и только сухопутные войска получили пополнение в количестве 288 тысяч человек[399]. Средний показатель составил 96 тысяч человек, что вполне соответствовало директиве начальника генерального штаба сухопутных войск генерал-полковника Гудериана от 2 ноября 1944 года, требовавшего ежемесячного пополнения в количестве 90 — 100 тысяч человек. В докладе от 18 декабря ошибки предыдущего документа были существенно откорректированы, применена более прогрессивная методика подсчета, учтены формирования “фольксштурма” (народного ополчения).

Приблизительно соответствовала действительности оценка некомплекта личного состава в германских дивизиях, поскольку в среднем по сухопутным войскам к концу июня 1944 года таковой достигал 67 %. Зато абсолютно ошибочным являлось указанное в докладе от 30 июня сокращение парка танков первой линии (6500 по сравнению с 10500 в 1942 году) и боевых самолетов (соответственно 6100 и 6700)[400]. На самом деле парк танков первой линии (без учета типов I, II, танков чехословацкого производства и неполностью бронированных орудий на самоходных лафетах) в июле 1942 года насчитывал 4251 машину, а в июне 1944 года, с учетом исключения из первой линии танков типа III — 9367 машин[401], то есть имела место совершенно обратная тенденция, усиленная существенным повышением качества техники за счет вывода из первой линии устаревших образцов. Оценка численности самолетного парка люфтваффе также не отражала его увеличение, но в данном случае динамика процесса была несколько иной, а сами величины — весьма завышенными. Фактически на 27 июля 1942 года германские ВВС располагали 3500 боеготовыми самолетами, из них на Востоке 1886, на 31 мая 1944 года — 4928, из них на Востоке 1819, и на 10 января 1945 года — 4566, из них на Востоке 1625[402].

Значительные ошибки содержались в оценке безвозвратных потерь германских вооруженных сил за период с июля по декабрь 1944 года. В докладе от 18 декабря, помимо уже упоминавшейся нереальной двухмиллионной величины людских потерь, приводились данные об уничтоженных 7000 танков и 10000 самолетов (в том числе на советско-германском фронте 6000). В действительности за этот период потери танков и самоходных артиллерийских установок в вермахте составили 4547 машин[403], а потери самолетов за 12 месяцв 1944 года — 9768 машин, в том числе на советско-германском фронте — 2408[404]. Нетрудно подсчитать, что первый показатель оказался завышенным более, чем в 1,5 раза, второй (условно принимая потери по 1944 году равномерными) — в 2,05 раза, а для Восточного фронта даже почти в пять раз.

Оцениваемые документы изобилуют цифрами, и их детальное исследование представляет собой отдельную большую тему. Однако, по мнению автора, даже приведенный краткий анализ вполне позволяет сделать обоснованный вывод о том, что оба доклада оказались весьма дезориентирующими в части военного производства Германии, ее потерь и ресурсов. Близкими к истине были оценки политического положения рейха, но таковые буквально лежали на поверхности и не требовали работы ни многотысячного аппарата разведчиков во всех звеньях и уровнях трех наркоматов, ни даже серьезной группы аналитиков. Нам неизвестно, какие выводы были сделаны в высшем руководстве государства после того, как обнаружились реальные цифры. Судя по всему, это произошло достаточно поздно, руководители разведывательных органов и служб давно сменились, так что, скорее всего, никакой реакции так и не последовало.

К окончанию войны потребность в усиленном внимании к оперативной и войсковой разведке значительно снизилась, и надобность в существовании двух военных разведывательных органов отпала. В июне 1945 года ГРУ и РУ были объединены в единое Главное разведывательное управление генерального штаба под руководством генерал-лейтенанта Ф. Ф. Кузнецова. Это стало последней крупной реорганизацией разведорганов Наркомата обороны в период Великой Отечественной войны.

5. ВНЕШНЯЯ И ЗАФРОНТОВАЯ РАЗВЕДКА 1942 — 1945

Начальный период войны сопровождался попытками поручить 1-му управлению НКВД ведение всех видов агентурной разведки как за пределами СССР, так и на оккупированной противником территории страны. Как известно, очень скоро такая практика продемонстрировала свою нецелесообразность, и после уже описанной неразберихи первых 5–6 месяцев войны разведывательно-диверсионная и террористическая деятельность в тылу германских войск стала постепенно упорядочиваться. В связи с произошедшими изменениями руководимое генерал-лейтенантом Фитиным 1-е управление несколько изменило свою структуру. Следует отметить, что даже после организации 4-го управления внешняя разведка не исключила из направлений своей работы страны противника, и по состоянию на 20 мая 1942 года центральный аппарат внешней разведки имел численность 135 человек и следующую структуру:

— Секретариат;

— 1 отдел:

— 1-е, 2-е, 3-е отделения — Германия, Польша, Чехословакия, Венгрия, Болгария, Румыния, Югославия, Греция;

— 2 отдел:

— 1-е отделение — Франция, Италия, Швейцария, Бельгия, Испания, Португалия;

— 2-е отделение — Дания, Финляндия, Швеция, Норвегия, Голландия;

— 3 отдел:

— 1-е отделение — Англия;

— 2-е отделение — США, Канада, Южная Америка;

— 3-е отделение — научно-техническая разведка;

— 4 отдел:

— 1-е отделение — Япония, Маньчжурия, Корея;

— 2-е отделение — Китай;

— 3-е отделение — Синьцзян, Монголия, Тува;

— 5 отдел:

— 1-е отделение — Турция;

— 2-е отделение — Ирак, Афганистан, Индия, арабские страны;

— 3-е отделение — Кавказ, эмиграция;

— 6 отдел:

— 1-е отделение — совколонии;

— 2-е отделение — оперучет;

— 3-е отделение — въезд и выезд;

— отделение связи;

— группа А;

— отделение Школы особого назначения (ШОН).

На направлении научно-технической разведки (НТР) следует остановиться особо. Оно являлось важнейшим и ориентировалось на добывание информации прежде всего в США и Великобритании, а с 1941 года специализировалось на тематике ядерного оружия (литерное дело “Энормоз”). Основными направлениями НТР в течение войны стали:

— уран как источник энергии, ядерные реакторы;

— радиолокационная аппаратура сухопутных войск, авиации и флота, миллиметровый диапазон, портативная радиоаппаратура;

— гидроакустическая аппаратура;

— средства ведения бактериологической и химической войны и защита от них;

— синтетический каучук и продукция основной химии;

— переработка нефти, получение высокооктановых бензинов и смазочных материалов;

— теоретические исследования в фундаментальных областях.

Как уже неоднократно отмечалось, отсутствие в штате внешней разведки информационно-аналитического подразделения самым негативным образом сказывалось на качестве ее работы и неоднократно приводило к неверным выводам. В конечном итоге эта проблема все же решилась, и в соответствии с приказом НКГБ от 7 декабря 1942 года № 00360 в составе 1-го управления был образован Информационный отдел (ИНФО) во главе с М. А. Аллах-вердовым. В его составе имелось 4 региональных и 1 справочное отделение, а также группа спецсообщений. В момент возникновения в ИНФО работало 42 офицера, к концу войны число сотрудников выросло до 126, а направлений — до 9. Задачами отдела являлись:

— аналитическая обработка и реализация агентурных материалов по политическим и экономическим вопросам;

— определение достоверности и оценка разведывательных материалов на основе систематического изучения, сопоставления и сравнительного анализа сообщений различных источников;

— содействие улучшению качества информации из резидентур;

— глубокое изучение внутренней и внешней политики иностранных государств;

— подготовка и выпуск документов о деятельности, структуре и методах иностранных разведок.

К работе внешней разведки вплотную примыкает дешифровальная деятельность, которую в описываемый период осуществлял 5-й спецотдел НКВД. При штатной численности 683 человека он значительно превосходил центральные управления и отвечал не только за вскрытие переписки противника, но и за защиту собственных документов и секретов. Его структура выглядела следующим образом:

— 1-е отделение — дешифровально-разведывательная работа по Германии;

— 2-е отделение — дешифровально-разведывательная работа по Японии и Маньчжоу-Го;

— 3-е отделение — дешифровально-разведывательная работа по Англии и США;

— 4-е отделение — дешифровально-разведывательная работа по Италии и Испании;

— 5-е отделение — дешифровально-разведывательная работа по Франции и Бельгии;

— 6-е отделение — дешифровально-разведывательная работа по Балканским и Скандинавским странам и Финляндии;

— 7-е отделение — дешифровально-разведывательная работа по Турции, Ирану, Ираку и Афганистану;

— 8-е отделение — дешифровально-разведывательная работа по Китаю;

— 9-е отделение — составление, исследование и издание кодов для НКИД, НКВТ, НКВД, НКО и НКВМФ;

— 10-е отделение — составление и издание шифровальных блокнотов для НКИД, НКВТ, НКВД, НКО и НКВМФ;

— 11-е отделение — осуществление шифросвязи оперативных управлений и отделов НКВД;

— 12-е отделение — шифровальная работа лагерей НКВД, пограничных, внутренних и оперативных войск НКВД, прокуратуры СССР, военной коллегии Верховного суда;

— 13-е отделение — осуществление шифросвязи закордонных резидентур 1-го управления НКВД;

— 14-е отделение — оперчекистское обслуживание шифрорганов наркоматов и других учреждений;

— 15-е отделение — проверка и допуск лиц, работающих с секретными, мобилизационными и шифровальными работами в учреждениях и на предприятиях, спецпроверка личного состава сотрудников особо режимных предприятий;

— 16-е отделение — агентурно-оперативное.

О размахе операций внешней разведки можно судить по докладной записке Берия № 1186 от 4 ноября 1944 года на имя Сталина: “Работники 1-го (Разведывательного) Управления НКВД/НКГБ проделали значительную работу по организации разведывательной сети за границей… За это время (с начала войны — И. Л.) выведено за кордон на нелегальную работу 566 человек, завербовано 1240 агентов-осведомителей, добыто агентурным путем 41718 различных разведывательных материалов, в том числе большое количество документальных. Из полученных по линии технической разведки 1167 документов, реализовано отечественной промышленностью 616”[405].

Зафронтовые операции представляли собой отдельное направление в деятельности органов государственной безопасности СССР, которое, однако, тесно увязывалось как с партизанским движением, так и с боевыми действиями фронтовых частей, а также с контрразведывательной работой на советской территории. Организованный 3 октября 1941 года 2-й отдел НКВД СССР просуществовал до 18 января 1942 года, после чего был преобразован в 4-е управление (террор и диверсии на занятых противником территориях). Возглавлял его по-прежнему П. А. Судоплатов. Задачи управления были весьма широки и включали:

— формирование в крупных населенных пунктах нелегальных резидентур и обеспечение связи с ними;

— восстановление контакта с ценными и проверенными агентами госбезопасности на оккупированной территории;

— внедрение их в антисоветские организации и создаваемые противником разведывательные и административные органы;

— подбор и переброска квалифицированных агентов на оккупированные территории для их дальнейшего продвижения в Германию и оккупированные страны Европы;

— направление маршрутных агентов в оккупированные районы с разведывательными и специальными заданиями;

— подготовка и переброска в тыл разведывательно-диверсионных групп и обеспечение связи с ними;

— организация резидентур в угрожаемых районах;

— обеспечение их оружием, боеприпасами, средствами взрывания и связи.

Позднее, по мере изменения оперативной обстановки и, в частности, перехода советских войск к наступательным операциям, разведывательные задачи 4-го управления несколько изменились. Согласно директиве НКВД СССР от 10 февраля 1943 года № 48, агентурную работу на оккупированной территории следовало “вести для разрешения следующих задач:

а) сбор сведений об агентуре, забрасываемой противником для шпионско-диверсионной работы в нашем тылу или намеченной для оставления после отхода германских войск;

б) изучение режимных, политических и хозяйственных мероприятий немецко-фашистских оккупантов, внедрение нашей проверенной и квалифицированной агентуры в разведывательные, административные и хозяйственные органы противника, а также в различные антисоветские организации, создаваемые немцами;

в) получение применяемых немцами всех видов действующих пропусков, удостоверений личности, железнодорожных билетов, справок и других документов, необходимых для снабжения нашей агентуры, направляемой в тыл противника;

г) вербовка агентуры на оккупированной территории главным образом из числа лиц, работающих в административных, политических, хозяйственных и разведывательных органах противника, а также восстановление связи… с наиболее ценной агентурой НКВД, оставшейся на оккупированной территории”[406].

Следует понимать, что приведенный перечень далеко не исчерпывал задач 4-го управления, особенно боевых. Управление и его органы отвечали также за допрос пленных, перебежчиков, членов экипажей самолетов и танков, парашютистов и диверсантов, захваченных органами государственной безопасности и войсками, при этом полученные данные о подготовке и заброске на советскую территорию агентов и действиях изменников подлежали передаче во 2-е (контрразведывательное) и 3-е (секретно-политическое) управления НКВД. На практике 4-е управление также руководило ОМСБОН и некоторыми партизанскими отрядами, возникшими на базе направленных в тыл противника групп и резидентур, а также формированием и боевыми действиями местных истребительных отрядов. Несмотря на столь широкий круг задач, численность его центрального аппарата была наименьшей из всех оперативных управлений НКВД СССР и по состоянию на май 1942 года составляла ИЗ человек с учетом руководства, секретариата, финансовой группы и информационно-учетного отделения. Структура управления выглядела следующим образом:

— 1-й отдел (зарубежный):

— 1-е отделение — европейское;

— 2-е отделение — Америка, Дальний Восток;

— 3-е отделение — ближневосточное: Турция, Иран, Афганистан, арабские страны, Средняя Азия, Закавказье;

— 4-е отделение — по работе с военнопленными и интернированными;

— 2-й отдел (территории СССР, оккупированные и угрожаемые противником[407]):

— 1-е отделение — Москва и Московская область;

— 2-е отделение — Украина, Молдавия, Крым;

— 3-е отделение — Белоруссия;

— 4-е отделение — области РСФСР, Карело-Финская ССР;

— 5-е отделение — литовское;

— 6-е отделение — латвийское;

— 7-е отделение — эстонское;

— 8-е отделение — вербовка спецагентуры из числа заключенных лагерей;

— 9-е отделение — учетное;

— 3-й отдел:

— 1-е отделение — технической подготовки;

— 2-е отделение — оперативное;

— 3-е отделение — материально-технического снабжения;

— 1-й и 2-й отряды взрывников;

— 4-й отдел:

— 1-е отделение — “Д” (диверсионной техники);

— 2-е отделение — “TH” (оперативной техники);

— 3-е отделение — подготовки;

— 4-е отделение — материально-техническое;

— отдельная саперная рота;

— Штаб истребительных батальонов и партизанских отрядов:

— Руководство;

— Секретариат;

— 1-е отделение — истребительные батальоны;

— 2-е отделение — партизанские отряды.

В территориальных органах имелись 4-е отделы, ведавшие аналогичными направлениями деятельности хотя и в местных масштабах, но со значительным размахом. Их суммарный вклад в организацию зафронтовой работы был весьма велик. Из общего числа 2222 оперативных групп, заброшенных в тыл противника органами государственной безопасности, 244 направило 4-е управление НКВД/НКГБ СССР, а остальные — 4-е управление НКВД/НКГБ УССР и 4-е отделы УНКВД/УНКГБ. За весь период войны от них поступило 4418 разведывательных сообщений, из которых 1358 были переданы военным разведчикам для обработки, 619 — командующему авиацией дальнего действия, а 420 — командующим войсками фронтов[408]. Общая численность переброшенных через линию фронта работников 4-го управления достигла 15 тысяч человек, из которых 8 тысяч были награждены орденами и медалями, а 23 человека стали Героями Советского Союза[409]. По линии 4-го управления НКВД/НКГБ УССР только в период отхода на Восток в 1941–1942 годах на оседание были оставлены 12716 агентов, в том числе 43 резидентуры (43 резидента и 644 агента), 41 диверсионная группа (41 руководитель и 461 участник групп), 1367 одиночных агентов-разведчиков, 101 содержатель конспиративных квартир, 77 связников и 9541 агент с разными заданиями[410], а в течение 1943 года это же управление перебросило 2030 агентов-одиночек, 595 диверсионно-разведывательных групп (1892 человека) и 29 резидентур (89 человек). Таким образом, всего на первом этапе войны по линии диверсионного управления НКВД УССР было заброшено и оставлено 16737 человек, из которых погибли 489 и пропали без вести 271[411]. Особое внимание уделялось заброске радистов. За весь период войны НКВД/ НКГБ УССР направило в тыл противника 153 радиста, из которых погибли 42[412]. Общий объем переданной ими информации составил 7718 радиограмм (562826 групп)[413]. Потери зафронтовых разведчиков и диверсантов зачастую были довольно высоки. Например, в течение 1942 года 4-й отдел НКВД Карело-Финской ССР забросил в тыл противника 20 агентов-одиночек и 36 агентурных и разведывательно-диверсионных групп общей численностью 157 человек. По состоянию на 12 января 1943 года из них возвратились 2 агента-одиночки и 61 агент и боец в составе групп, продолжали выполнять задания 43 человека. Провалились 4 агента-одиночки и 1 агентурная группа из 2 человек, погибли 2 и пропали без вести 63 человека[414]. Общие потери составили более 40 %.

Помимо НКВД/НКГБ, 20 опергрупп перебросил через линию фронта 4-й отдел ГУКР “СМЕРШ” НКО, однако их главной задачей являлась наступательная контрразведка. Характер операций таких подразделений был примерно одинаков. Например, итоги деятельности в тылу вермахта типичной зафронтовой группы “Штурм” УКР “СМЕРШ” 1-го Прибалтийского фронта в период с 1 мая по 1 июня 1944 года изложены в докладной записке УКР:

"Группой добыты данные:

а) о деятельности диверсионно-разведывательной школы, дислоцирующейся в дер. Курганы Смолевичского района Минской области;

б) о пунктах (пяти лагерях военнопленных на территории БССР), в которых активно проводится вербовка слушателей в так называемую дабендорфскую школу пропагандистов РОА, ряде вербовщиков этой школы, руководящем и обслуживающем ее составе;

в) о дислокации и деятельности в г. Минске трех отделений СД и шести отделений полиции, выявлен ряд агентов противника, установлено несколько резидентур СД, действующих в гг. Минске и Борисове, а также собраны данные на провокаторов, активных пособников немцев, проживающих на территории БССР…

Группа имеет от нас указание о сосредоточении в дальнейшем всей работы против разведоргана, возглавляемого Фурманом, и других разведывательных и контрразведывательных органов, находящихся в Минске”[415].

Остальные 19 групп действовали подобным же образом. По этой линии лишь с 1 октября 1943 по 1 мая 1944 года военная контрразведка перебросила через фронт 345 агентов, 57 из которых внедрились в разведывательные органы и школы германской разведки[416]. Летом 1944 года в одном из докладов абвера указывалось, что контрразведка сумела идентифицировать 20 тысяч советских агентов, а численность их пополнения оценивалась в 10 тысяч каждые три месяца. При этом самокритично отмечалось, что все армейские органы безопасности способны обезвредить не более трети забрасываемых агентов[417].

Среди зафронтовых резидентур 4-го управления наиболее известны “Форт” (Одесса, резидент — капитан ГБ В. А. Молодцов, он же “Бадаев” и “Кир”), “Максим” (Киев, названа по оперативному псевдониму резидента — лейтенанта ГБ И. Д. Кудри) и “Корнев” (Николаев, названа по оперативному псевдониму резидента — майора ГБ В. А. Лягина). История всех этих точек достаточно широко и подробно описана в литературе, поэтому в данной главе их деятельность не рассматривается. Отметим лишь, что все они занимались как ведением разведки, так и диверсионными операциями, все были разгромлены германской и румынской контрразведками благодаря использованию внедренных агентов, и все их руководители погибли.

К началу 1942 года активная зафронтовая работа всех ветвей советской разведки и резкое усиление контрпартизанских операций немцев потребовали организационно упорядочить партизанское движение. Этот вопрос не относится к теме данной книги и рассматривается лишь в самых общих чертах, чтобы обозначить его место в разведывательных операциях 1941–1945 годов.

Спустя полгода после начала войны стало ясно, что партизанское движение нуждается в централизованном руководстве. Отряды партизан отнюдь не были однородной массой и весьма мало напоминали изображаемых советской пропагандой стихийных народных мстителей. Безусловно, часть мирных жителей действительно ушла в леса (в тех местностях, где они росли) и воевала против оккупантов по собственной инициативе, из патриотических побуждений или же спасая свои села от карателей. Однако такие спонтанно возникшие отряды, скорее похожие на силы местной самообороны, представляли собой лишь незначительную часть действовавших в германском тылу групп. К этой же категории примыкали и организованные районными и областными партийными организациями отряды, в которых уже наблюдалось некоторое подобие дисциплины и субординации. Все они испытывали крайнюю нехватку вооружения и боеприпасов, а также подготовленных кадров с опытом если не боевых действий, то хотя бы военной службы. О специалистах “малой”, или партизанской войны речь уже не шла, поскольку все они были уничтожены в предвоенных репрессиях, а оборудованные базы снабжения разукомплектованы и ликвидированы. Совершенно ясно, что отряды двух указанных категорий, или “местные”, как их называли офицеры спецслужб, были лишены возможности квалифицированно вести разведку, а также не представляли серьезную угрозу для оккупационных войск. И именно на их долю пришлись наибольшие боевые потери, поскольку, не владея обстановкой и не зная стратегии и тактики специальных операций, эти люди бесстрашно вступали в бой с гарнизонами противника и практически поголовно гибли, не в силах противостоять регулярным войскам. Стратегическое направление этому было задано в выступлении Председателя ГКО И. В. Сталина от 3 июля 1941 года, в котором он предписывал: “В занятых врагом районах нужно создавать партизанские отряды, конные и пешие, создавать диверсионные группы для борьбы с частями вражеской армии, для разжигания партизанской войны всюду и везде, для взрыва мостов, дорог, порчи телефонной и телеграфной связи, поджога лесов, складов, обозов. В захваченных районах создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу, срывать все их мероприятия"[418]. Такая установка толкала партизан на самоубийственные действия и отвлекала от главных задач, которые они могли бы выполнять в целях содействия Красной Армии, нуждавшейся в нарушении коммуникаций противника и ведении разведки. Установка же на поджог лесов вообще была на пользу только оккупантам, поскольку это наносило удар по единственному преимуществу партизан — скрытности. Совершенно ясно и то, что взрывы мостов и дорог (вероятно, имелись в виду железные, поскольку иначе это лишено всякого смысла) могут осуществлять лишь люди с хотя бы минимальной минно-взрывной подготовкой, в противном случае взрывчатка будет истрачена зря без ущерба для подрываемых объектов. В условиях отсутствия снабжения партизан боеприпасами партийные органы могли лишь издавать директивы, которые иначе как преступно безграмотными назвать нельзя. Например, директива № 2 ЦК КП (б) Белоруссии партийным и комсомольским организациям по развертыванию партизанской борьбы в тылу врага от 1 июля 1941 года в разделе “Задачи партизан” содержала следующие инструкции: “Уничтожать врагов, не давая там покоя ни днем ни ночью. Убивать их всюду, где застигнешь, убивать, чем попало, — топором, косой, ломом, вилами, ножом. Объединить несколько партизанских отрядов, нападать неожиданно на отряды противника и уничтожать. Особенно важно нападать ночью на аэродромы, жечь самолеты, перебить летчиков”[419]. Трудно подсчитать, сколько отважных патриотов бессмысленно погибло в подобных акциях, и сколько местных жителей уничтожили карательные отряды в отместку за их деятельность. Отдача же от них в основном была лишь политической и пропагандистской, тогда как для победы требовалось совершенно иное.

К счастью, существовали и другие категории партизан, действовавшие по совершенно иным инструкциям. Кроме “местных”, партизанские отряды формировались прежде всего из перешедших на положение партизан истребительных отрядов, в меньшей степени из окруженных и не сдавшихся бойцов Красной Армии, часто во главе с командирами, из бежавших пленных, из заброшенных в тыл противника разведчиков и диверсантов 4-го управления и территориальных органов НКВД, бойцов ОМСБОН, агентурно-боевых групп (АБГ) погранвойск, оперативных диверсионных пунктов РУ, в марте 1942 года преобразованных в 6-е (диверсионные) отделения разведывательных отделов штабов фронтов. Именно эти отряды, в дальнейшем вобравшие в себя местных жителей и организовавшие их, стали действительной силой партизанского движения. Однако в начальный период и они не могли претендовать на существенный вклад в борьбу с противником, поскольку хотя и исчислялись десятками, но не имели ни баз, ни иной организованной системы снабжения, зачастую были лишены радиосвязи, а их автономность по продовольствию и боеприпасам составляла 2–3 недели. В результате даже такие полупрофессиональные группы оказались достаточно уязвимыми и зачастую быстро уничтожались охранными частями противника.

Первые попытки организовать централизованное руководство партизанским движением относятся к концу 1941 года. По предложению заместителя наркома обороны Н. Н. Воронова был подготовлен проект создания Центрального штаба партизанского движения (ЦШПД), подобран его личный состав, однако на данном этапе в процесс вмешался нарком внутренних дел Берия. Он сфабриковал дело по обвинению будущих работников штаба и репрессировал почти всех из них, после чего вопрос о ЦШПД на время отпал. Тем не менее, весной следующего года насущная необходимость в объединенном органе для координации действий, централизованного снабжения партизан и разработки методического руководства ими стала уже очевидной. ГКО своим постановлением от 30 мая 1942 года № 1837сс распорядился создать при Ставке Верховного Главнокомандования (ВГК) Центральный штаб партизанского движения под руководством П. К. Пономаренко. В нем имелся разведывательный (2-й) отдел, позднее преобразованный в информационно-разведывательный, а впоследствии в управление. К оперативным органам ЦШПД примыкали отдел связи с радиоузлом, отдел диверсионной техники и тактики, секретный и шифровальный отделы. Утвержденное 23 декабря 1942 года Положение о Центральном Штабе партизанского движения устанавливало следующие задачи начальника его разведывательного отдела:

“ 1) разработка конкретных планов насаждения агентурной сети и планов расстановки агентурных сил в тылу противника;

2) руководство проведением организационных мероприятий по созданию агентурного аппарата в целях разведывательной работы на временно оккупированной территории;

3) организация всех видов разведки (оперативной, тактической, боевой и агентурной) в тылу противника в интересах Красной Армии и партизанского движения;

4) непрерывное совершенствование методов конспирации, связи и руководства агентурной сетью;

5) обеспечение наиболее полной, достоверной и непрерывной разведывательной информацией о войсках, тылах, ресурсах, замыслах противника;

6) руководство работой по выявлению и разоблачению агентуры противника, засылаемой в партизанские отряды;

7) выявление разведкой новых, еще неизвестных партизанских формирований, обеспечение информацией по этому вопросу оперативного отдела Центрального Штаба;

8) содействие оперативному и политическому отделам в выполнении ими задач повсеместного развития партизанской борьбы в тылу противника;

9) наблюдение за учебным процессом центральной школы № 105 подготовки разведывательных кадров партизанского движения;

10) обеспечение руководящими разведывательными кадрами партизанских отрядов;

11) руководство и направление работы разведывательных отделов и отделений штабов партизанского движения и представителей Центрального Штаба на фронтах;

12) обеспечение материалами разведки начальников оперативного и политического отделов по вопросам, относящимся к компетенции этих отделов;

13) персональный и количественный учет руководящих разведывательных кадров партизанского движения и агентуры;

14) руководство техникой изготовления документов для оперативно-разведывательных целей;

15) руководство секретным делопроизводством отдела, обеспечение учета и хранения разведывательных документов”[420].

Членом коллегии Центрального штаба партизанского движения от НКВД являлся В. Т. Сергиенко, а от ГРУ — Г. Ф. Корниенко. Одновременно с созданием ЦШПД ГКО распорядился организовать при штабах всех фронтов штабы партизанского движения для связи с действовавшими в зоне их ответственности партизанами. 6-е (диверсионные) отделения разведывательных отделов штабов фронтов были ликвидированы, их кадры переведены в ЦШПД, за исключением ряда офицеров с иной специализацией. Эти работники теперь подчинялись напрямую ГРу. Наиболее крупными были Украинский и Белорусский штабы партизанского движения (УШПД и БШПД) Первый из них во главе с Т. А. Строкачем был организован 20 июня 1942 года, с 14 июля в нем существовала должность заместителя командира по агентурной и войсковой разведке. Белорусский штаб партизанского движения во главе с П. 3. Калининым существовал с 9 сентября 1942 года, но заместитель командира по агентурной и войсковой разведке появился в нем только в апреле 1943 года. Кроме двух указанных, в подчинении у ЦШПД имелся еще ряд образованных в разное время штабов: Западный, Калининский, Брянский, Ленинградский, Карело-Финский, Южный (Краснодарский), Эстонский, Литовский, Латвийский, Крымский, Воронежский и Ставропольский (позднее они стали областными ШПД), а также Молдавский отдел.

Приказы Верховного главнокомандующего № 00189 от 5 сентября 1942 года “О задачах партизанского движения” и № 0073 от 19 апреля 1943 года “Об улучшении разведывательной работы партизанских отрядов” конкретизировали направления и методы разведывательной деятельности партизан и стали основополагающими документами в этой области. Отныне руководство ей концентрировалось в Центральном, республиканских, фронтовых и областных штабах партизанского движения, где для этой цели создавались разведывательные отделы. В соответствии с приказом № 0073, уточнялись принципы комплектации кадров партизанской разведки:

“1. Назначить заместителями начальников разведывательных отделов республиканских и фронтовых штабов партизанского движения командиров Разведывательного Управления Генерального Штаба Красной Армии.

2. В партизанские отряды, действующие в районах, интересующих Разведывательное Управление Генерального Штаба, назначить командиров Разведывательного Управления Генерального Штаба Красной Армии на должности заместителей командиров партизанских отрядов и командиров соединений по разведке.

3. Установить, что разведывательные донесения от партизанских отрядов подписываются командиром и комиссаром отряда и заместителем командира отряда по разведке.

4. Обязать Центральный, республиканские и фронтовые штабы партизанского движения оказывать полное содействие разведывательным органам Красной Армии в насаждении специальной агентуры, изолированной и законспирированной от партизанских отрядов”[421].

Руководители партизанской разведки отвечали за ведение агентурно-оперативной работы, сбор, обработку и первичный анализ разведданных, их представление по назначению, а также за контрразведку. Последнее направление понималось широко и включало в себя не только борьбу с проникновением в отряды агентуры противника, но и выявление намечавшихся забросок ее в советский тыл. Заместители командиров по разведке руководили также и подпольными организациями, находившимися на связи с данным отрядом. Пункт 9 приказа № 00189 предписывал “Партизанским отрядам и отдельным бойцам-партизанам вести непрерывную разведывательную работу в интересах Красной Армии:

а) особо отбирать людей, способных вести непрерывную разведывательную работу, и внедрять их на службу в местные управления и учреждения, созданные немцами, на заводы, депо, станции, пристани, телеграф, телефон, аэродромы, базы и склады, в охрану немецких должностных лиц, в гестапо и его школы, а также во все другие учреждения и органы, обслуживающие армию или местную администрацию немецких властей;

б) непрерывно следить за местом расположения и за передвижением войск и грузов противника по железным и грунтовым дорогам; выяснять численность, род войск и нумерацию частей, количество и характер боевой техники, направление движения и время следования; устанавливать порядок и силу охраны воинских эшелонов и транспортов;

в) устанавливать точное месторасположения войск и штабов, их наименование и нумерацию, учреждений и органов оккупационных властей;

г) разведывать аэродромы противника, устанавливать место их расположения, количество и типы самолетов, постоянно или временно базирующихся на данный аэродром, аэродромное оборудование, вспомогательные и специальные автомашины, запасы горючего и масел, а также охрану аэродромов на земле и с воздуха;

д) организовывать разведку городов и крупных населенных пунктов в целях установления количества войск в гарнизонах (численность по родам войск, наименование, нумерация, командование); противовоздушной обороны; воинских складов и мастерских; военной промышленности; высшей военной и гражданской администрации;

е) выяснять, где и какие оборонительные рубежи уже построены, их оборудование в инженерном отношении, вооружение, устройство связи, имеются ли там гарнизоны;

ж) следить и точно фиксировать результаты бомбардировок нашей авиацией;

з) при всех возможностях захватывать приказы, донесения, оперативные карты и прочие документы противника.

Данные агентурной и боевой разведки незамедлительно сообщать Центральному Штабу партизанского движения”[422].

Кроме перечисленных направлений, от партизан требовалось:

— устанавливать расположение крупных складов боеприпасов, горючего, продовольствия и определять ориентиры, по которым авиация могла бы их обнаружить, несмотря на маскировку;

— устанавливать и захватывать образцы новых видов вооружения;

— вести наблюдение за складами отравляющих веществ, за подготовительными мероприятиями врага к газовой войне, захватывать образцы отравляющих веществ, противогазов и других защитных средств;

— передавать метеорологические сводки.

До середины 1942 года около 90 % зафронтовой разведывательной, контрразведывательной и диверсионной работы проводил НКВД и подчиненные ему группы и отряды. Руководство партизанским движением со стороны партийных и комсомольских организаций на практике приносило больше вреда, чем пользы, поэтому с весны 1942 года они осуществляли его в основном номинально, за исключением вопросов пропаганды. Аналогичная ситуация наблюдалась и в подпольном движении в городах. Действовавшие по дореволюционным принципам партийные организации и группы не выдерживали соперничества с гестапо, СД, ГФП и абвером и вскоре были почти полностью уничтожены. Продолжали работу главным образом профессиональные резидентуры и разведывательные сети РУ и НКВД, руководители которых из соображений безопасности старались как можно меньше контактировать с партийным подпольем. Сфера деятельности ЦШПД отчасти затрагивала компетенцию Наркомата внутренних дел, поэтому Берия утверждал, что такой штаб вообще не нужен, поскольку с оперативными задачами его ведомство способно справиться самостоятельно. Однако, несмотря на ведущую роль НКВД в партизанском движении, в 1942 году после образования ЦШПД опасения наркома относительно возможной утраты руководства его боевой деятельностью вполне оправдались. Вероятно, причиной такого решения стали постоянные (и, заметим, вполне справедливые) заявления НКВД о том, что основная задача партизан заключается не в боевых операциях, которые должны носить вспомогательный характер, а в разведке и диверсиях. Возможно, это не являлось его принципиальной концепцией, а просто отражало желание упрочить свою сферу влияния. Однако такой подход в принципе противоречил взглядам Сталина на этот счет и был признан ошибочным. В результате этой сомнительной победы партийных структур Наркомат внутренних дел, даже его 4-е управление, постепенно отводили от руководства боевой деятельностью партизан, что весьма отрицательно сказалось на результатах партизанской войны. Берия тоже оказался в проигрыше, но лишь частично. Оперативную работу у НКВД отбирать никто не собирался, и тогда по указанию наркома все разведчики и их агентура, ранее работавшие по линии партизанских отрядов, были оттуда отозваны. Это, естественно, не распространялось на так называемые разведывательные партизанские отряды, укомплектованные работниками 4-го управления НКВД/НКГБ и 4-х отделов территориальных органов. Они фактически представляли собой операционные базы для действий разведгрупп, отныне избавленных от опасной необходимости переходить линию фронта для отдыха, обмена информацией, снабжения, доукомплектования и прочих насущных потребностей зафронтовой работы. Все это они могли осуществить на базе отряда, где имелся также радиоузел для магистральной связи с “Большой землей”. За период войны от разведывательно-диверсионных партизанских групп поступило 8418 сообщений, из которых 2111 были доложены руководству государства и НКВД/НКГБ, 1358 — ГРУ ГШ КА, 429 — командующим и военным советам фронтов, а 629 — командующему авиацией дальнего действия[423]. Базы разведывательных партизанских отрядов обычно располагались на периферии контролируемых партизанами районов (“партизанский край” или “партизанская зона”). Однако обычные отряды теперь остались фактически без разведки. Такое решение Берия, полностью логичное с точки зрения межведомственного соперничества, негативно сказалось на поступлении от партизан разведывательной информации. Известно, что сбор разведданных представляет собой достаточно сложный процесс, досконально овладеть которым без специальной подготовки сложно. После отзыва разведчиков из отрядов их место заняли дилетанты, далеко не всегда справлявшиеся с поставленными задачами.

Другим проявлением борьбы за влияние на партизанское движение явилась история с постом его главнокомандующего. После учреждения этой должности 6 сентября 1942 года главкомом стал маршал Советского Союза Ворошилов, который, несмотря на все имевшиеся у него недостатки как военачальника, все же являлся профессиональным военным и мог квалифицированно осуществлять руководство боевой деятельностью партизан. Однако уже 19 ноября в результате его трений с партийным руководством пост главкома упразднили, и теперь в отсутствие военных во главе партизанского движения окончательно остался начальник ЦШПД Пономаренко, тот самый, который в июле 1941 года советовал жителям Белоруссии вооружаться косами и ломами и нападать на аэродромы противника.

Однако и не это оказалось самым слабым местом в организации партизанской борьбы в период до 1943 года. Кроме неудачного выбора общей стратегии, весьма негативную роль играл отрыв отрядов от потребностей командования фронтов, в операционной зоне которых они действовали. Именно это стало причиной расформирования ЦШПД в марте 1943 года как выполнившего поставленные задачи, что явилось еще одной серьезной ошибкой. К счастью, ее достаточно быстро осознали. Уже 17 апреля Центральный штаб партизанского движения был восстановлен, правда, в несколько ином качестве. Теперь УШПД с Молдавским отделом подчинялись напрямую Ставке ВГК. Практически одновременно все штабы партизанского движения получили идентичные директивы об улучшении разведывательной работы, выполнение которые оказалось для многих проблематичным. Лишь разведывательные партизанские отряды по-прежнему выполняли эту задачу достаточно качественно, но они справлялись с ней и до апрельских приказов и постановлений.

Деятельность одного из партизанских разведывательно-диверсионных отрядов “Победители” во главе с Д. Н. Медведевым достаточно широко освещена в отечественных источниках, но на отдельных ее аспектах все же следует остановиться подробнее.

Н. И. Кузнецов в мундире офицера люфтваффе

Отряд “Победители” формировался с учетом опыта, накопленного Медведевым во время командования предыдущим отрядом “Митя”, официально считавшимся разведывательно-диверсионной резидентурой (РДР) № 4/70. Новое подразделение предназначалось для действий на Волыни в окрестностях Ровно, выбранного оккупантами в качестве административного центра рейхскомиссариата “Украина” (РКУ). В этом городе располагалось его управление, многочисленные военные учреждения, АСТ-Украина, штабы полицейских служб и другие объекты устремлений советской разведки. Вместе с отрядом в тыл противника был заброшен опытный негласный сотрудник контрразведывательного управления НКВД Н. И. Кузнецов (“Колонист”, “Пух”), активно использовавшийся в разработке иностранных посольств и в совершенстве владевший немецким языком. Он по-прежнему числился не за 4-м, а за 2-м управлением и не входил в состав отряда, а был лишь прикомандирован к нему. В списках личного состава он значился под фамилией Грачев.

Отряд “Победители” стал базой для организации разведывательных сетей в городе, хотя его бойцам приходилось неоднократно вступать и в боевые соприкосновения с карателями. Эта задачу полковник Медведев и его сотрудники решали достаточно успешно. К осени 1942 года отряд-резидентура уже руководил агентурной сетью в Ровно, определил местонахождение ставки Гитлера под Винницей, захватил немало представляющих разведывательный интерес документов. Вскоре его операционная зона распространилась и на Луцк. Кузнецов в это время действовал в Ровно под видом чрезвычайного уполномоченного хозяйственного командования вермахта по использованию ресурсов оккупированных областей обер-лейтенанта Пауля Вильгельма Зиберта. Совершенное владение немецким языком и значительный довоенный оперативный стаж позволили ему успешно собирать имевшую немалое значение информацию в среде германских офицеров и чиновников. Утверждается, что именно Кузнецов первым получил данные о подготовке покушения на лидеров союзных держав на Тегеранской конференции 1943 года, хотя у многих историков эти сведения вызывают определенное сомнение. Независимо от этого, работа “Колониста” представляла собой образец прекрасного выполнения поставленных задач в весьма сложных условиях и даже без прочной легенды. Кузнецов более известен не достижениями в области сбора информации, а громкими террористическими актами, совершенными им в Ровно и затем во Львове. Он уничтожил немало высокопоставленных чиновников германской администрации и старших офицеров, похитил генерала Макса Ильгена и даже предпринял попытку покушения на гауляйтера Эриха Коха, хотя жесткие меры безопасности не позволили ему выполнить намеченное. Следует подчеркнуть, однако, что охрана не изъяла у “обер-лейтенанта Зиберта” два пистолета (в кобуре и в кармане), а это вызывает серьезные сомнения в ее профессионализме. Автоматчики и собаки не позволили террористу произвести выстрел, но при наличии у посетителя взрывного устройства Кох был бы обречен. По мере приближения фронта администрация рейхскомиссариата эвакуировалась из Ровно, после чего нахождение отряда “Победители” в окрестностях города утратило разведывательное значение. В начале 1944 года он перебазировался в окрестности Львова, в рассматриваемый период ставшего центром округа “Галиция” генерал-губернаторства. Там Кузнецов совершил свои последние террористические акты, после чего скрылся из города и на маршруте исчез. Наиболее вероятно предположение о его захвате либо убийстве боевиками УПА, о чем свидетельствуют попавшие в их руки документы разведчика. Факт гибели Кузнецова, посмертно удостоенного звания Героя Советского Союза, не вызывает сомнений, однако ее обстоятельства не ясны и до сих пор.

Проведение диверсий (“Д”) и террористических актов (“Т”) на находящихся на оккупированной территории железнодорожных коммуникациях, промышленных и военных объектах не являлось прерогативой одних только партизанских отрядов. С лета 1943 года органы 4-го управления занялись подбором, вербовкой и специальной подготовкой агентов-одиночек и групп с их последующей переброской через линию фронта, а также подготовкой на оккупированной территории агентов-вербовщиков со связями среди железнодорожников и работников промышленных предприятий. Ранее заброшенные со специальными заданиями по “Д” и “Т” группы и агенты-одиночки включались в единый план оперативных мероприятий, их деятельность подлежала активизации при помощи специально направляемых во вражеский тыл курьеров. Если террористические акты не приобрели широкого размаха и все же оставались единичными, то диверсии вскоре стали распространенным явлением. Основными их объектами были железнодорожные коммуникации, мосты, воинские эшелоны и склады, базы горючего, автотранспорт и промышленные предприятия, работающие на вооруженные силы и экономику противника.

Зафронтовая разведка использовала различные силы и средства, одним из которых являлись агенты иностранного происхождения, преимущественно граждане оккупированных Германией государств. В данном случае имеется в виду не партнерство государственных разведывательных служб, а прямое использование иностранцев в агентурно-боевой работе советских оперативных органов, для чего в июле 1941 года около Москвы военная разведка создала “политическо-десантную” школу под руководством майора Беднарова. Единовременно в ней обучалось до 3 тысяч слушателей, иностранцев и жителей некоторых республик из состава СССР. Для организации учебного процесса они были разбиты на чешскую, польскую, украинскую, белорусскую, французскую, германскую, румынскую, венгерскую, литовскую и эстонскую группы. Преподавание вели офицеры Академии генерального штаба, обучавшие слушателей радиосвязи, парашютному делу, пользовании картой и компасом, фотографированию, применению телефонной подслушивающей аппаратуры, вождению транспортных средств, методам простейшей подделки документов, самостоятельному изготовлению взрывчатых веществ и средств взрывания и методам проведения диверсий на железной дороге. Проводилась также политическая подготовка. Группы были различными по численности, например, польская насчитывала 140 слушателей. Средний срок обучения составлял две недели, после чего выпускники направлялись в распоряжение фронтов в полном составе, из них комплектовались соответствующие диверсионно-разведывательные подразделения. Например, литовская группа после ускоренного выпуска в середине сентября 1941 года была преобразована в подразделение под командованием полковника Хузче, его заместителя майора Матулакиса и комиссара Федоренко. Личный состав был разделен на 6 отрядов, каждый из которых имел собственную задачу:

— 1-й отряд (220 человек, 4 взвода) — десантно-боевой;

— 2-й отряд (12 человек) — уничтожение немецкого транспорта;

— 3-й отряд (27 человек) — разведывательный;

— 4-й отряд — приведение в исполнение высшей меры наказания предателям и пособникам оккупантов;

— 5-й отряд — диверсии на военных и промышленных объектах;

— 6-й отряд (20 человек) — санитарный.

Кроме централизованно комплектовавшихся национальных подразделений, отмечались и иные случаи. После нападения Германии на Советский Союз несколько молодых польских офицеров, входивших в радикальную группу “Левые демократы”, добровольно предложили свои услуги советской разведке. Для начала их направили с агитационной миссией в лагеря, где содержались интернированные и военнопленные поляки, и вскоре группа пополнилась почти 150 младшими офицерами Войска польского. В середине июля 1941 года 54 человека из них прошли интенсивный курс диверсионной подготовки и 16 августа были заброшены в тыл вермахта. Вскоре они установили радиосвязь с Центром по двум линиям и постепенно рассредоточились по заданным точкам. Подвижные группы и нелегальные резидентуры начали работу в нескольких районах генерал-губернаторства и на прилегающих территориях. Агентурные сети были развернуты в районах Гдыни, Гданьска, Познани, Варшавы, Люблина, Радома, Кельце, Перемышля, Кракова, Бреста, Львова, Жешува и некоторых других. Их главным резидентом являлся капитан М. Арцишевский (“Михал”). Как уже указывалось в главе о Польше, деятельность этих сетей оказалась результативной, но недолгой. В период с лета 1942 по весну 1943 года они были разгромлены, а “Михал” арестован и казнен.

Временами зафронтовая разведка занималась решением не вполне типичных для нее задач. В начале 1943 года НКВД начал формирование оперативно-чекистских групп для работы на оккупированной противником территории Литвы, Белоруссии и Украины по сбору информации с целью последующего упорядочения обработки трофейных документов вермахта, концентрировавшихся в Свердловске в 1-м (учетно-статистическом) спецотделе НКВД СССР. Однако ограничивать задачи зафронтовых групп такой своего рода составной частью информационно-аналитической работы было бы нерационально, поэтому на них же возложили обязанности по созданию нового агентурного аппарата в своих зонах ответственности. В его задачи, в отличие от обычной агентуры, входила подготовка к работе после освобождения, в первую очередь сбор и накопление сведений о карателях, ставленниках и пособниках оккупантов и совершенных ими преступлениях. В конце 1943 года активность подобных зафронтовых групп госбезопасности особенно повысилась.

Заканчивая тему зафронтовой разведки, следует отметить, что в период неуверенности советского руководства в позиции Японии допускалась возможность ее нападения на Дальний Восток. С учетом опыта первых месяцев 1941 года, в этом регионе, в основном в Хабаровском крае и Приморье заблаговременно закладывались базы и формировались кадры для развертывания партизанской войны в случае вероятной их оккупации японской армией. Организовывались основные и резервные резидентуры и агентурные сети, оборудовались тайники с оружием, боеприпасами, взрывчатыми веществами, средствами связи, продовольствием и медикаментами — в общем, создавалась, хотя и в крайней спешке, система, аналогичная разрушенной в предвоенный период в процессе уничтожения системы “малой войны”.

По мере появления уверенности в том, что войны на Дальнем Востоке удастся избежать, советское руководство смогло заглянуть несколько дальше вперед. Оно было озабочено послевоенным обустройством Китая и Маньчжурии и с этой целью распорядилось о создании в 1941–1942 годах под эгидой разведотдела штаба Дальневосточного фронта совершенно особого, своего рода уникального разведывательно-диверсионного формирования — 88-й отдельной стрелковой бригады особого назначения. Она была образована на базе ранее упоминавшихся лагерей “А” и “Б” для перешедших в СССР китайских и корейских партизан путем доукомплектования советскими гражданами. Общая численность бригады, командиром которой являлся китаец подполковник Чжоу Баочжун, превысила 12 тысяч человек. Ее боевое применение было в значительной степени аналогично ОМСБОН, с той существенной разницей, что до августа 1945 года СССР на Востоке ни с кем не воевал. В связи с этим артиллерийский дивизион и некоторые другие подразделения 88-й бригады бездействовали, а основная боевая работа ложилась на действовавших в японском тылу небольшими группами разведчиков, диверсантов и связников. Но и после вступления Советского Союза в войну против Японии эту часть не отправили в бой, а в соответствии с приказом командующего войсками Дальневосточного военного округа расформировали. Китайцы из ее личного состава были использованы для создания органов военного и гражданского управления в освобожденной и возвращенной Китаю Маньчжурии, а корейский батальон во главе с капитаном Ким Ир Сеном в полном составе был введен в Корею.

6. СЕПАРАТИСТСКИЕ ДВИЖЕНИЯ

Весьма существенно влияли на оперативную обстановку на территории СССР сотни тысяч людей, ушедших в подпольные националистические организации и сопротивлявшиеся как германским оккупантам, так и советскому режиму. Это явление приобрело слишком широкие масштабы, чтобы считать его порождением каких-либо случайных факторов или же относить противников советского строя исключительно к уголовным элементам и остаткам бывших эксплуататорских классов. Сепаратистское движение породили созданная коммунистическим правлением социальная напряженность, особенно характерная для сельской местности, и стремление многих наций выйти из состава СССР для создания собственного государства. Собственно, именно в этом и таился ключ к сокрушению Советского Союза, которым руководство рейха пренебрегло в угоду собственным порочным теоретическим построениям и утратило свой единственный шанс на победу. Как уже указывалось, история повстанческого движения не относится к теме данной книги, однако в период 1941–1945 годов оно являлось существенным элементом оперативной обстановки, игнорировать который невозможно.

Наиболее мощным и организованным движением стало украинское национальное, представленное двумя ветвями Организации украинских националистов (ОУН-Б и ОУН-М) и некоторыми другими структурами. В настоящее мнение его оценки в период 1941–1944 годов колеблются в весьма широком диапазоне. Одни исследователи полагают националистов бандитами или продажными агентами германской разведки, а другие — чистыми и пламенными борцами за национальное освобождение. Существует мнение о том, что они боролись только с советскими войсками, организациями и учреждениями и поляками, другие же полагают, что в числе основных противников боевых подразделений националистов значились также немцы и румыны. Их обвиняют в терроре против мирного населения Украины и объявляют его единственными защитниками, сообщают об ужасающих еврейских погромах и о фактах спасения повстанцами сотен евреев. Как всегда, истина находится где-то посередине между полярными точками зрения. Известно, что весной 1941 года руководители ОУН-Б и ОУН-М рассчитывали на падение советского режима на Украине под ударами германских войск и относительно легкое заполнение образовавшегося политического вакуума. В преддверии предстоящего скорого освобождения своей родины они действительно оказывали всяческую помощь Германии, в том числе и ее разведывательным службам, воздерживаясь при этом от боевых операций и одновременно создавая собственную подпольную сеть. Установлено, что наибольшее число заброшенных в СССР в предвоенный период агентов являлись членами ОУН. В марте 1941 года в Кракове был сформирован украинский батальон “Нахтигаль” численностью в 330 человек, украинским командиром которого был будущий главнокомандующий Украинской повстанческой армией (УПА) Роман Шухевич. В следующем месяце на территории Австрии 350 украинцев были сведены в батальон “Роланд” под командой Е. Побигущего. Оба этих подразделения просуществовали недолго и вскоре были распущены немцами ввиду утраты доверия к их офицерам и солдатам. Следует отметить, что личный состав “Роланда” и “Нахтигаля” формировался в основном из этнических украинцев, никогда не находившихся в советском гражданстве, так что именовать их изменниками родины, имея в виду СССР, совершенно некорректно. Кроме упомянутых батальонов, ОУН-Б и ОУН-М создали по три “походные группы” для содействия вермахту (официально) и для создания административных органов власти на территориях и перехвата инициативы у немцев. Стремительное продвижение германских войск по территории Украины вызвало эйфорию как у националистов, так и у значительного числа населения, в основном жителей западных районов. Совершенно непонятно, почему они столь наивно полагали, что немцы желают принести им свободу, что они не выступят еще худшими поработителями, чем коммунисты, и что украинцам наконец-то позволят создать на германских штыках собственное независимое государство. Руководители ОУН-Б и ОУН-М оказались весьма слабыми политиками и не сразу поняли, что Гитлеру нужны не украинские союзники, а украинские рабы.

Но немцы достаточно быстро и вразумительно объяснили им действительную суть вещей. Первоначально все шло прекрасно, украинские подразделения помогали вермахту и СС зачищать территорию от остатков советского аппарата, а в Луцке сумели даже захватить архивы местного УНКГБ. Впоследствии Служба безопасности (СБ) ОУН широко использовала их при обучении своих работников. Однако после роспуска германскими властями правительства Ярослава Стецько, 30 июня 1941 года издавшего во Львове Акт провозглашения Украинского государства[424], ко многим националистам стало приходить прозрение. Впоследствии организаторы этой акции из ОУН-Б признавались, что хотели поставить немцев перед свершившимся фактом и солгали относительно полной поддержки их действий германской властью. Мельниковцы, судя по всему, справедливо упрекают их в стремлении захватить монопольные позиции в новой Украине. В самом деле, данный документ был составлен группой никем не уполномоченных людей, был провозглашен “за плечами чужой армии без согласия политической власти и государства этой армии”[425] и вступал в противоречие с рядом иных политических реалий. Прежде всего, он наносил ущерб самому националистическому движению тем, что игнорировал существование правительства У HP в эмиграции, возглавлявшегося президентом и главным атаманом Андреем Левицким, а также представил всему миру стремление ОУН провозгласить Украину как государство-сателлит Третьего рейха. В самом деле, в основополагающем, по замыслу его авторов, документе содержались слова: “Слава Героической Немецкой Армии и ее Фюреру Адольфу Гитлеру!”[426], что абсолютно недопустимо для акта суверенного государства. Дальнейший ход событий представил ОУН-Б в еще более невыгодном свете, так как оказалось, что авторы Акта провозглашения Украинского государства не озаботились согласовать его с оккупантами. Никто не учел, что в Берлине может существовать совершенно иная точка зрения на эту проблему, что и стало ясно почти сразу же. Практически весь руководящий состав ОУН-Б во главе с Бандерой и Стецько был арестован и после недолгого домашнего ареста отправлен до конца 1944 года в концлагерь Заксенхаузен. Сумел ускользнуть лишь планировавшийся на пост министра государственной безопасности в украинском правительстве М. Лебедь. В свете этого факта трудно признать справедливым утверждения о том, что Бандера являлся германским агентом, особенно с учетом того, что в лагерях погибли его ближайшие родственники, а множество соратников были негласно казнены. Наивная и безответственная попытка поставить немцев перед свершившимся фактом провозглашения украинского государства провалилась, они совершенно не собирались считаться с нежелательными для себя явлениями. Руководитель полиции безопасности и СД в служебной записке на имя министра иностранных дел рейха указывал: “Я считаю невозможным терпеть действия украинских политических групп и их сторонников в существующем виде, в особенности при становящихся очевидными тенденциях, не имеющих ничего общего с интересами рейха”[427]. Следующим шокирующим фактом стало осознание того, что немцы вовсе не планируют сохранять Украину в ее этнических границах. После присоединения Галиции к генерал-губернаторству со статусом территориального округа жившие там украинцы внезапно вновь оказались в окружении традиционно резко враждебного к ним польского населения. Вообще же оставшаяся после отделения Галиции часть Украины, за исключением отошедших к Румынии территорий Буковины и Бессарабии и земель между Днестром и Бугом (“Транснистрия”), административно представляла собой рейхскомиссариат “Украина” (РКУ) с административным центром в Ровно, который возглавлял гауляйтер Эрих Кох. В состав РКУ были включены также южные районы Брестской, Гомельской, Полесской и Пинской областей БССР. Сводка СД за 24 июля 1941 года уже фиксирует разочарование и отчаяние в среде ведущих украинцев, а также попытку бургомистра Львова совершить самоубийство по этой причине. С середины июля ОУН начала пока еще устную пропаганду, обвинявшую немцев в предательстве украинских интересов. Следует отметить, что никакого предательства, собственно, не было, поскольку никто из руководящих деятелей рейха никогда и ничего украинцам не обещал. К концу лета 1941 года СБ уже вела оперативную работу по приобретению агентурных позиций в германских учреждениях. Для этого использовалась сформированная и вооруженная немцами украинская милиция, вскоре почти в полном составе ушедшая с оружием в леса. На общем фоне значительно более лояльный к немцам руководитель ОУН-М А. Мельник постарался набрать политические очки у населения и у оккупантов, которых пока еще считал освободителями, и заявил, что во всех германских репрессиях виноват неправильно ведущий себя Бандера. Его оппоненты вели себя иначе и осенью 1941 года начали распространять листовки, типичным примером которых являлся лозунг: “Да здравствует независимая Украина без евреев, поляков и немцев! Поляков — за Сан, немцев — в Берлин, евреев — на мясные крючья”[428]. ОУН провела ряд жесточайших еврейских погромов, хотя отмечались и противоположные факты спасения ее членами десятков еврейских семей. Судя по всему, дело было в личных убеждениях конкретных людей, поскольку общая доктрина ОУН не содержала антисемитских положений. С начала 1942 года погромы почти повсеместно прекратились, теперь их устраивали только украинские полицейские[429]. Одновременно ОУН начала попытки завоевания позиций в восточной части Украины, где они до сих пор были довольно слабы. Лебедь направлял на восток группы организаторов по шесть человек, в частности, в Крым отправилось шесть таких групп.

К началу 1942 года германские источники уже отмечают сложившуюся систему агентурно-оперативной работы СБ и хорошую конспирацию, повсеместное использование паролей, псевдонимов и фальшивых документов. Однако боевых подразделений ОУН пока еще не образовала, в это время существовали лишь многочисленные местные отряды самообороны. Они боролись как против значительно усиливавшегося в начале 1942 года террора оккупантов, так и против немногочисленных в западной части Украины советских партизан, а в основном просто прятались в лесах. Вооруженная сила ОУН-Б, ставшей к этому времени именоваться ОУНСД (Организация украiнських нацiоналiстiв — самостiйникiв-державникiв) в виде Украинской повстанческой армии (УПА) возникла лишь в октябре 1942 года, причем она перехватила чужое название. Дело в том, что задолго до организации этой структуры существовали и активно действовала иная Украинская повстанческая армия — “Полесская Сечь”, возглавлявшаяся генерал-хорунжим Тарасом Боровцом (“Бульба”). Она являлась действительно активным формированием и подчинялась не ОУН в любой ее форме, а эмигрантскому правительству УНР. Предпринятая в апреле 1943 года попытка Лебедя подмять под себя УПА — “Полесскую сечь” не удалась. “Бульба” отверг стремление ввести в его войсках институт политических комиссаров и распространить на них юрисдикцию Службы безопасности ОУН, заявив, что в его частях эти задачи возложены на военную жандармерию. Однако во избежании путаницы он все же был вынужден 20 июля 1943 года переименовать свои войска в Украинскую народную революционную армию (УНРА) и “немедленно перейти в глубокое подполье от немцев, москалей и своих недорослых национал-фанатиков”[430]. Так бывшие члены РП ОУН перехватили у соперников наименование не только организации, но и армии.

Главным командиром новой УПА, формально независимой от ОУН, стал генерал-хорунжий Роман Шухевич (“Тарас Чупринка”). Ускользнувший от ареста Лебедь (“Максим Рубан”) сложил с себя полномочия по руководству СБ и начал исполнять обязанности председателя ОУНСД вместо находившегося в концлагере Бандеры. Новым начальником (референтом) СБ стал его заместитель Николай Арсенич (“Михайло”). УПА образовала генеральные военные округа (ГВО), а в них — группы:

— УПА-Север (Волынь и Полесье), включавшая военные округа (ВО) “Туров”, “За-грава” и “Волынь-Юг”. Командиры — полковник Д. Клячковский (“Клим Савур”), после его гибели 12 февраля 1945 года — полковник М. Медведь (“Капович-Кременецкий”), после его гибели 4 июня 1945 года — майор Дубовой;

— УПА-Запад (Галичина, Буковина, Закарпатье, Закерзонье[431]), включавшая ВО “Ли-соня, 1оверла, Черный Лес, Маковка, Бук, Сан. Командир — полковник В. Сидор (“Шелест-Вышитый”);

— УПА-Юг (Каменец-Подольская, Житомирская, Винницкая и часть Киевской областей), включавшая ВО “Холодный Яр”, “Умань”, “Винница”. Командир — полковник О. Грабец (“Батько”). 10 июня 1945 года после гибели командира и понесенных тяжелых боевых потерь группа расформирована;

— УПА-Восток (юг Житомирской и Киевской, часть Черниговской областей) — фактически не организовывалась.

Военным округам подчинялись тактические секторы (ТВ), курени и сотни.

Оперативными органами и подразделениями УПА являлись СБ, органы и подразделения агентурной и полевой разведки, оперативно-боевые отряды особого назначения и Военно-полевая жандармерия (ВПЖ).

Служба безопасности ОУН, одновременно считавшаяся и Службой безопасности УПА, опиралась на такой важный аппарат как подполье, обеспечивавшее не только разведку, но и продовольственное снабжение боевых подразделений и привлечение новых бойцов. Основой подполья стала расширенная сеть ОУН-Б, организовывавшаяся по иному, по сравнению с УПА, принципу: административно ОУН разделяла территорию Украины следующим образом: Родные Земли (вся Украина), края, округа, надрайоны (повиты), районы, подрайоны, кусты и станицы. “Провода” СБ (название административного аппарата), начиная с района (иногда с подрайона), располагали референтурами с сетью агентов и боевым подразделением (боевкой), а также отрядами особого назначения (ВОП), своего рода полицией безопасности. Боевки СБ (БСБ) насчитывали по 2–3 или 6–8 боевиков. В низовых организациях ОУН имелись штатные информаторы СБ. Численность референтур не была постоянной и колебалась в зависимости от военной и оперативной обстановки. Типовая референтура СБ надрайонного уровня состояла из 22 гласных сотрудников и 10 жандармов. Структура аппарата референтуры СБ округа “Север” выглядела следующим образом:

— разведывательный отдел;

— контрразведывательный отдел;

— следственный отдел;

— полицейско-исполнительный отдел;

— специальное подразделение по борьбе с НКВД;

— специальное подразделение по борьбе с гестапо;

— специальное подразделение по борьбе с польским подпольем;

— специальное подразделение по борьбе с ОУН-М.

Референтуры СБ до районного уровня также имели в своем составе разведывательные и контрразведывательные отделы, а в низовых существовали разведывательно-информационные и полицейско-исполнительные отделы.

Основными направлениями оперативной работы Службы безопасности ОУН в описываемый период стали следующие:

— выявление агентуры советской разведки, оставленной на оккупированной вермахтом территории;

— контрразведывательное противодействие мероприятиям оккупационных властей против подполья;

— работа по нейтрализации и разложению ОУН-М;

— разработка польского националистического подполья;

— контроль за обстановкой в ОУН-Б.

Оперативная работа проводилась в СБ на высоком уровне. Ее контрразведывательное направление достаточно надежно защищало подпольные структуры от проникновения германских и советских агентов, а также контролировало лояльность бойцов УПА. Любые сомнительные действия беспощадно карались, и вынесение смертных приговоров было довольно обычным явлением. Основным методом работы СБ в среде УПА являлся агентурно-оперативный. Ее осведомители пронизывали подразделения и учреждения УПА и ОУН, причем принципы построения негласных сетей были полностью заимствованы у советских органов безопасности. Категорически запрещались как горизонтальные связи, так и их переплетение. На районном уровне рекомендовалось иметь 3–4 резидентов (с 1944 года — “спецразведчиков”), работающих с соответствующей агентурой. Она, в свою очередь, делилась на внешнюю (разведывательную) и внутреннюю (контрразведывательную). Получила развитие система оперативного учета добытых данных. Работники разведки и контрразведки регулярно проходили учебные сборы для повышения квалификации, на которых изучались общие и специальные дисциплины, материалы захваченных архивов, протоколы допроса расшифрованных агентов противника и другие источники. СБ крайне редко и неохотно использовала двойников, поскольку не располагала ни опытом их применения, ни соответствующим вспомогательным и справочным аппаратом для осуществления контроля за ходом легендированных агентурных комбинаций. Разведывательные отделы СБ работали по линиям военной и политической разведки, а также вели наступательную контрразведку. Они отвечали и за ликвидацию расшифрованной агентуры противника на его территории в тех случаях, когда это признавалось целесообразным. Подобные эпизоды, как правило, афишировались с целью терроризировать потенциальный вербовочный контингент спецслужб противника и предостеречь собственный личный состав от возможного предательства. При этом карательные меры нередко превышали всякие разумные пределы. Следователи и руководители подразделений СБ практиковали пытки, изощренные казни, в том числе медленное удушение, сжигание живьем, отрубание головы. За предательство уничтожали всю семью, в том числе ее малолетних членов. Неоднократно СБ практиковала “чистки” действительного или воображаемого вражеского элемента в рядах УПА, при этом число жертв исчислялось десятками, а во многих случаях — сотнями. Зачастую такая практика вызывала обратную реакцию. Зафиксированы неоднократные случаи явного и тайного перехода членов националистического подполья или партизанских отрядов на сторону советской власти по мотивам мести СБ за казни или издевательства над их родными и близкими. Случались и иные ситуации, например, бои между доведенными до отчаяния бесконтрольным террором контрразведчиков подразделениями УПА и боевиками СБ. В случае победы все пленные работники БСБ, как правило, уничтожались.

СБ применяла различные методы подготовки и заброски нелегалов, но все их легенды отличались одной общей особенностью. Никому из них не приходилось выдавать себя за лиц иной национальности (кроме близких в языковом и этническом отношении русских, белорусов и иногда поляков), поэтому легализация агентов, как правило, проблем не составляла. Внедрение агентуры СБ в германские и советские спецслужбы имело свои особенности. Как правило, Служба безопасности направляла агента в разведшколу абвера или СД с заданием пройти полный курс обучения, изучить методы подготовки и запомнить в лицо возможно большее число курсантов. Это было сравнительно просто и не грозило провалом, поскольку расшифровать такого нелегала весьма проблематично. Он не совершает никаких активных действий по сбору информации или вербовкам, не поддерживает конспиративную связь с помощью курьеров, не проводит тайниковые операции, не имеет ни передатчика, ни шифров, и практически неуязвим. Значительно более сложной задачей являлось внедрение в органы НКГБ. Вербовки украинской агентуры проводились советскими органами госбезопасности либо среди лиц, делом доказавших свою лояльность к режиму, либо среди завербованных на основании имеющихся компрометирующих материалов, то есть в категории, заведомо не внушающей доверия и подлежащей постоянным проверкам.

Следует отметить, что Служба безопасности не обладала в националистическом подполье монополией на ведение закордонной разведки. Она была обязана осуществлять ее во взаимодействии с Дипломатической референтурой Центрального провода и разведывательным отделом Военной референтуры ОУН. Позднее, в ноябре 1943 года, в составе главного командования УПА были сформированы отделы разведки (РВ) и безопасности. Разведывательные отделы создавались также при штабе каждой группы УПА. Они отвечали за ведение агентурно-оперативной и диверсионной работы в своей зоне ответственности, за сбор и обработку данных и материалов, поступающих от подчиненных подразделений, а также за разведывательные допросы пленных. В оперативном подчинении у РВ групп находились “агентурные станицы” при штабах отрядов и разведывательно-диверсионные группы. Основными направлениями разведывательной работы УПА являлись:

— изучение войск противника (численность, вооружение, дислокация, боеготовность, моральный дух, состояние дисциплины);

— изучение правоохранительных и контрразведывательных органов противника;

— изучение ТВД;

— изучение населения.

Контрразведывательное обеспечение УПА возлагалось на Отдел СБ главного штаба, однако контрразведывательная агентура (КРА) подчинялась РВ и “агентурным станицам”.

Военно-полевая жандармерия (ВПЖ) УПА была создана в июне 1943 года и выполняла как военно-полицейские, так и контрразведывательные задачи. Она боролась со шпионажем, дезертирством, предательством, злостными нарушениями дисциплины и уголовными преступлениями, располагая при этом правом ведения агентурной разработки личного состава до взводных командиров включительно. ВПЖ первоначально подчинялась отделу СБ в УПА, с марта 1944 года — главному командованию Украинской повстанческой армии, а с марта 1945 года — СБ ОУН. Подразделения жандармерии при штабах групп УПА возглавлялись комендантом, их центральные аппараты имели от 50 до 60 сотрудников, а аппараты при штабах военных округов — от 30 до 35 жандармов и следственную группу.

В течение 1943 года ОУН укреплялась и расширялась, поглощая мелкие и крупные националистические партизанские отряды иной направленности, зачастую преследовавшие цели уголовного бандитазма или мародерства. К таким проявлением руководство УПА было нетерпимо, хотя полностью изжить их не удалось. Было бы наивно представлять ее бойцов исключительно вдохновленными борьбой за националистическую идею людьми. Безусловно, таковых было множество, но другие шли туда от безысходности, третьи намеревались просто пограбить с оружием в руках, четвертых вовлекли в отряды насильно, по объявленной УПА мобилизации украинского населения. Кстати, совершенно аналогичная картина наблюдалась и у “местных” советских партизан, тогда как в подразделениях, созданных НКГБ или Ру, подобных явлений, естественно, не бывало никогда.

К апрелю 1943 года Украинская повстанческая армия насчитывала около 20 тысяч человек, а к концу года выросла уже как минимум вдвое и приобрела достаточные силы для борьбы с традиционными врагами — поляками. После ухода почти всего личного состава украинской полиции в УПА немцы использовали их для подержания порядка в Галиции. В регионе дислоцировались три польских полицейских батальона и множество полицейских станций, терроризировавших население и отличавшихся по отношению к нему крайней жестокостью. Вскоре они ввязались в кровопролитные бои с УПА. Ее подразделения в данном случае выступали в качестве сил местной самообороны, поскольку поляки стремились искоренить все украинское влияние на территории до Львова включительно и не только воевали с украинскими партизанами, но и уничтожали села, зачастую вместе с мирным населением. В результате буквально смертельных боев польская полиция понесла потери почти в 30 тысяч человек и была отведена обратно в генерал-губернаторство. Количество погибших при этом украинцев подсчету не поддается. В дальнейшем поддержанием порядка в Галиции занимались только германские тыловые части. События на Волыни разворачивались совершенно иначе. Там УПА пришлось противостоять организованному в июле 1943 года штабу по борьбе с бандитизмом под руководством штурмбанфюрера СС Плятте, имевшего в подчинении 15 войсковых формирований и 5 баз. В этом регионе весьма важную роль сыграла СБ. Ей удалось осуществить агентурное проникновение во многие полицейские подразделения, благодаря чему командиры сотен и куреней вовремя получали предупреждения о намечавшихся карательных операциях и часто успевали выводить свои подразделения из-под удара. В упоминавшихся районах практически отсутствовали советские партизанские отряды, поэтому УПА занималась там исключительно борьбой с германскими оккупантами. Иной была ситуация в Карпатах. После недолгого периода попыток установления взаимодействия с советскими партизанами с января 1943 года УПА вступила с ними в ожесточенную борьбу. Известный рейд соединения под командованием С. А. Ковпака на Карпаты в первую очередь преследовал цель очистки этого региона от националистических партизанских отрядов. Двойственное и сложное положение националистов в данный период хорошо иллюстрирует высказывание руководителя Украинской повстанческой армии — Полесской Сечи (УПА-ПС) Тараса Боровца (“Бульба”) в газете “Оборона Украины” за 1 августа 1943 года: “Если эту войну выиграет Германия — на Украине воцарится бесноватое гестапо, а украинцы будут миллионами умирать от голода, на каторгах и виселицах. Если же войну выиграет СССР или какая-нибудь новая Россия — на Украине опять-таки воцарятся опричники и чекисты. Поэтому перед нами открыт лишь один путь — путь борьбы за наше государство. Эту борьбу мы выиграем тогда, когда мобилизуем весь украинский народ под знаменем объединения и вооруженной борьбы”[432]. Список врагов украинских националистов включал три государства. Первое место в нем занимал СССР, за ним шла Польша, а с лета 1941 года “врагом № 3” стала Германия и оставалась таковым вплоть до перехода к ограниченному сотрудничеству с ней в конце 1944 года. СБ активно осуществляла разведывательное обеспечение боевых действий УПА и насаждала на оккупированных территориях свои агентурные сети. Известно, что резидентуры националистов действовали в Киеве, Одессе, Николаеве, Полтаве, Миргороде и в Крыму. Одна из агентурных сетей численностью в 130 человек под руководством В. Безхлибныка (“Беркут”) до февраля 1943 года работала даже в Германии и состояла из угнанных на принудительный труд украинцев. Результативным разведчиком СБ являлся бывший студент Берлинского университета Иван Билык (“Кость”, “Антон”), устроившийся на должность переводчика в штабе дивизии СС “Адольф Гитлер”. В середине 1942 года в Донбассе он сумел возобновить связь с УПА и передавал информацию о планировавшихся акциях гестапо и СД. В феврале 1943 года Билык был расшифрован, но сумел ускользнуть от ареста и в дальнейшем воевал в должности командира одной из сотен УПА, а в декабре 1944 года погиб в бою. Агентура СБ имелась также и в упоминавшемся волынском штабе по борьбе с бандитизмом.

В это время многие дальновидные представители германского командования, гражданской администрации и спецслужб пытались изменить характер отношений между рейхом и УПА и опереться на нее в борьбе против СССР. Задача эта была весьма трудной, поскольку Украина и ее население сильно пострадали от германской оккупации, и националисты уже давно рассматривали немцев не как возможных союзников, а как врагов. Однако угроза прихода с востока другого врага в лице советского режима заставила командование УПА и руководство ОУН задуматься. В этот период немцы совершают несколько шагов навстречу националистам. В частности, 18 августа 1944 года появилась инструкция армейского командования “Северная Украина” “О поведении в отношении УПА”, предписывавшая прекратить именовать ее отряды бандами и остановить террор против населения. В этом же документе предлагалось установить контакты с местным командованием УПА. Ведение любых переговоров на политические темы, равно как и помощь оружием или обучение бойцов националистических отрядов, категорически воспрещалось. Указывалось, что этим могут заниматься только специально подготовленные офицеры разведки. Изданный тем же командованием в тот же день другой документ под названием “Переговоры с УПА” информировал о состоявшихся контактах с “группой связи” УПА и о переданном ей вооружении. Однако здесь же содержалось предостережение от преждевременных иллюзий: “УПА действует сейчас, как и раньше, исключительно в собственных, а не в германских интересах”[433]. Тем не менее, после окончания кампании 1943 года стороны фактически заключили некое подобие неофициального перемирия, периодически нарушавшегося, впрочем, действиями отдельных командиров. Следует отметать, что германские спецслужбы в этот период значительно завышали численность отрядов УПА. Выпущенные почта одновременно информационные документы ФХО “Движение украинского национального сопротивления — УПА” от 1 ноября 1944 года и военной контрразведки “ОУН— УПА” от 3 ноября оценивали их в 40–80 тысяч человек, но допускали также совершенно нереальную оценку от 400 тысяч до 2 миллионов бойцов. Контрразведка отмечала также весьма разветвленную и эффективную агентурную сеть СБ и ее активизацию в освобожденных Красной Армией районах. От внимания немцев не ускользнул факт объявленной УПА амнистии агентам германской разведки из числа украинцев и русских, которых она призывала негласно устанавливать связь для работы в качестве двойников. Пожалуй, это был единственный эпизод в истории разведывательной службы украинских националистов, когда она отважилась на подобные действия. Именно тогда немцы, признанные мастера встречных комбинаций в наступательной контрразведке, смогли внедрить в СБ множество двойных агентов. На данном этапе войны украинские националисты действительно собирались установить конструктивное сотрудничество с рейхом, в том числе его разведывательными органами, имея при этом свой расчет. К концу 1944 года было уже совершенно ясно, что Германия не в состоянии оккупировать Украину, поэтому речь могла идти о соглашении не с обычным поработителем, а с доживающим последние месяцы в этом качестве, после чего все обязательства в его отношении автоматически утратят силу. Во-вторых, условия УПА более походили на ультиматум и включали требования освободить из тюрем и концлагерей Бандеру и всех членов ОУН, гарантировать создание самостоятельного украинского государства, организовать снабжение отрядов УПА оружием, боеприпасами, взрывчатыми веществами, средствами радиосвязи и медикаментами, обучать ее бойцов диверсионной технике, тактике и радиосвязи в специально созданных для этой цели разведшколах. В обмен предлагалось участие украинцев в проведении диверсионных операций в интересах германских войск. Диверсионные команды УПА должны были оставаться в ее организационном и административном подчинении, немцы же допускались только к оперативному руководству их работой. Германское командование отклонило эта вызывающие условия как неприемлемые, но новых не дождалось.

После освобождения Украины, которое ОУН рассматривала как повторную оккупацию, главным противником УПА стали советские войска, гражданская администрация и НКГБ. После тяжелых потерь в первых стычках с частями Красной Армии командование приказало в столкновения с фронтовыми войсками не вступать, а переждать их уход на Запад, после чего наносить удары по тыловым частям и войскам НКВД. Однако в Москве к националистической опасности отнеслись вполне серьезно и не позволили УПА отсидеться. В УССР развернулось широкое контрпартизанское движение с использованием органами госбезопасности как войсковых, так и оперативных методов. Для начала государственная граница была вновь закрыта и принята под охрану пограничными войсками с собственной разведкой. Полоса войскового тыла между границей СССР и действующей армией контролировалась специально сформированными для этой цели шестью стрелковыми дивизиями внутренних войск НКВД численностью по 5 тысяч человек. Это немедленно раскололо УПА, подразделения которой находились на территориях Украины, Чехословакии и Польши, и позволило успешнее пресекать каналы связи с закордоном. Распыление сил вынудило националистов активизировать обмен курьерами, но их постоянно перехватывали пограничники и контрразведчики. По этому каналу НКГБ зачастую получал сведения о передвижениях групп УПА на соединение друг с другом, после чего в точку рандеву заблаговременно направлялся ложный отряд, чаще всего состоявший из бывших партизан. При приближении подразделения противника он внезапно атаковал его и уничтожал. Кроме того, госбезопасность использовала для борьбы с УПА испытанные методы: легендированные агентурные группы и агентов-боевиков, из которых составлялись агентурно-боевые группы (АБГ) численностью от 2 до 7 человек. Они через пособников националистов устанавливали контакт с отрядом УПА, иногда даже объединялись и некоторое время действовали совместно, а в выбранный удобный момент наносили удар. Уничтожались обычно командиры и референты СБ, после чего справиться с обезглавленной группой было значительно проще.

Основной формой борьбы с националистическими партизанскими отрядами и подпольем являлась чекистско-войсковая операция, чаще всего начинавшаяся на рассвете, чтобы завершиться засветло. Район ее проведения заранее оцеплялся и разбивался на участки, которые затем тщательно прочесывались. Широко использовались засады. Однако все эти действия оказывали должный эффект лишь при обеспечении их достоверной агентурной информацией, в противном случае удар зачастую наносился по пустому месту. При проведении зачисток районов формировались оперативные чекистско-войсковые группы (ОЧВГ) из военнослужащих войск госбезопасности и оперативных сотрудников органов НКГБ и НКВД. Иногда их усиливали обычными армейскими подразделениями, но, как правило, это оказывалось неэффективным и иногда приводило к расшифровке негласного аппарата. Более существенную помощь оказывали восстановленные истребительные батальоны и группы содействия, хотя в них нередко внедрялись агенты СБ.

Ведение боевых действий на собственной, причем уже освобожденной территории не прибавляло режиму авторитет и компрометировало его. Поэтому контрпартизанские операции дополнялись мероприятиями по разложению УПА и выводу ее членов из подполья, для чего использовались гласные и негласные мероприятия. К первым из них относилось обнародование амнистирующих указов и опубликование заявлений вышедших из подполья или лесов бывших боевиков. Эту категорию людей приходилось тщательно охранять, поскольку в их отношении СБ нередко осуществляла террористические акты и распространяла информацию о свершившемся над перебежчиками возмездии. Для негласных мероприятий использовалась агентура, чаще всего явившиеся с повинной боевики. Им объявляли, что прощение можно заслужить лишь путем помощи органам НКВД или НКГБ, а для этого следует возвратиться в свой отряд, но уже с полученным заданием, чаще всего пропагандистского характера. Среди этой категории агентов потери от расшифровки СБ были наибольшими. Как уже указывалось, ее работники обычно не проводили контригру, а расправлялись с изменниками быстро и жестоко. Для разложения УПА органы госбезопасности также вербовали членов семей и родственников ее бойцов, подбрасывали в отряды письма от них с призывами сдаться властям и гарантиями прощения.

Ближе к окончанию войны УПА отказалась от ставки на боевые операции и перешла к диверсионно-террористической тактике. С конца 1944 года ее боевики совершили ряд громких террористических актов, в том числе 29 февраля 1945 года у села Милятин Ровенской области тяжело ранили командующего 1-м Украинским фронтом генерала армии Н. Ф. Ватутина, впоследствии умершего. Изменившаяся тактика оставалась для националистов единственно возможной на насыщенной правительственными войсками Украине, но одновременно она активизировала НКВД и выбила почву из-под их ног. Даже в случаях симпатий местного населения к УПА нахождение в окрестностях сел ее групп вскоре стало для крестьян тяжким бременем. Они жили в постоянном страхе перед возможностью попасть под внезапный обстрел, боевики требовали от местных жителей продукты и часто отнимали их, солдат тоже надо было кормить и размещать на постой, категорически запрещалось ходить в лес для сбора хвороста или грибов, во многих местах устанавливались проволочные заграждения и минные поля. За помощь УПА крестьян репрессировали власти, а за отказ в оказании такой помощи могли убить националисты. В итоге доведенное до отчаяние местное население с облегчением или вынужденно прекратило помощь партизанам, а войсковые заслоны и засады чекистов окончательно отрезали их от источников снабжения. Фактически это стало концом Украинской повстанческой армии. По официальным оценкам, ее вооруженная борьба продолжалась до 1951 года, но некоторые немногочисленные группы были ликвидированы лишь в середине 1950-х годов. Последним боестолкновением с УПА явилась ликвидация группы Петра Пасичного 14 апреля 1960 года.

Вооруженное украинское подполье представляло собой хотя и самое значительное, но далеко не единственное сепаратистское движение на территории Советского Союза. Его специфика заключалась в размахе и высокой организации, а также в участии УПА в борьбе с германскими оккупантами, в остальном же оно мало отличалось от подполья в Прибалтике, Белоруссии и на Северном Кавказе. Среди аналогичных организаций следует упомянуть “Армию освобождения Литвы” (АЛА, иногда переводится как “Литовская освободительная армия”), “Латышское национальное партизанское объединение”, “Эстонский национальный комитет”, ряд белорусских подпольных групп, польскую Национальную армию (Армия Крайова, АК) и некоторые польские группы меньшего масштаба, а также северокавказское движение. За исключением польских подпольных организаций, никто из них не боролся с нацистскими оккупантами, наоборот, они числились среди их самых активных помощников. Поляки же, подобно украинским националистам, считали своими врагами и Германию, и СССР, и поэтому боролись против обоих. АК и эмигрантское правительство Польши в Лондоне отказывались признавать отторжение Советским Союзом бывших польских территорий осенью 1939 года и потому рассматривали свое подпольное движение на этих землях как освободительное. В отличие от не имевшей собственного государства УПА, задача поляков состояла в восстановлении довоенных границ своей страны. Разгром в 1940 и 1941 годах ЗВЗ и иных подпольных организаций, а также опора на Польскую рабочую партию (ППР) и ее военные формирования (ГЛ/АЛ) дали органам государственной безопасности СССР немало информации о противнике, с которым им предстояло столкнуться после освобождения Западной Украины, Западной Белоруссии и части Литвы. 25 января 1944 года заместитель наркома НКГБ СССР Кобулов совместно с начальником ГУКР “СМЕРШ” НКО Абакумовым издали приказ о начале операции “Сейм” под непосредственным руководством НКГБ БССР, УССР, ЛитССР и органов “СМЕРШ”. Территориальным и армейским контрразведывательным и разведывательным органам предписывались следующие задачи:

1. На освобождаемых территориях вскрывать и документировать всю подпольную деятельность поляков и передавать полученные данные для дальнейшей агентурной разработки. Завести дела-формуляры на всех руководителей таких организаций, их эмиссаров и связников, а также на окружение, составляющее базу подпольного движения (католическое духовенство, офицеров, членов бывших политических партий, ближайших родственников репрессированных и прочих).

2. Арестовывать в первую очередь их руководство и лиц, активно вовлеченных в борьбу с партизанами; готовящихся к активной антисоветской, в том числе вооруженной борьбе. Захватывать и перевербовывать (при наличии гарантий) эмиссаров и связников.

3. При обнаружении приготовлений польских групп к вооруженному выступлению немедленно и всеми мерами пресекать их.

4. При выявлении подпольных организаций в первую очередь устанавливать их руководящие центры и каналы связи с Лондоном. Обращать внимание на обнаружение нелегальных радиостанций, складов оружия, типографий, установление связников и конспиративных квартир. При захвате радистов стараться начинать радиоигры.

5. Вербовки агентуры производить с целью установления в первую очередь руководства, связников, содержателей конспиративных квартир. Выявлять в подпольных организациях немецкую и английскую агентуру, перехватывать ее каналы связи и внедрять в их руководство свою агентуру на освобождаемых территориях, в Польше и особенно в Варшаве.

6. Установить связь с закордонной разведкой в плане использования ее возможностей для проникновения в подполье.

7. Учитывать предстоящий призыв способных носить оружие поляков в состав польской армии в СССР, поэтому принимать меры к исключению проникновения в ряды мобилизованных эмиссаров лондонского правительства и участников националистического подполья.

Специально с целью борьбы с АК в тылы вермахта направлялся ряд оперативно-чекистских групп и партизанских отрядов. Комплекс принятых мер и отсутствие базы для подпольного движения вскоре после очистки территорий Западной Белоруссии, Западной Украины и Литвы от германских войск привели к быстрому вытеснению польских подпольных организаций на запад от новой границы СССР, где в борьбу с ними включились коммунистические органы безопасности Польши.

Немало проблем вызывало у советского руководства литовское сепаратистское движение, возглавлявшееся Президиумом Союза борьбы за освобождение Литвы. ЛЛА считалась его вооруженным формированием, а во главе и политической, и военизированной структуры стоял один и тот же человек, Йонас Жемайтис (“Витаутас”) — В период пика своей численности ЛЛА насчитывала до 30 тысяч бойцов, весьма немало для небольшой Литвы. Борьбу с ними до середины 1945 года вели части и подразделения 3-го Украинского фронта, позднее существенно укрепленные двумя дивизиями внутренних войск. В рамках оперативной работы ЛЛА разрабатывали примерно на тех же принципах, что и УПА. НКВД также создавал в Литве легендированные под подполье агентурные спецгруппы и ложные партизанские отряды, фактически представлявшие собой агентурно-боевые группы. Борьба с литовскими вооруженными сепаратистами велась до 1950-х годов, а последнее боестолкновение с подпольщиками произошло 17 марта 1965 года.

Весьма специфичной была обстановка на Северном Кавказе. Здесь сказывалась официальная политика рейха, поддерживавшего местные сепаратистские движения и не препятствовавшего им планировать завоевание независимости. В регионе активно действовали довольно многочисленные вооруженные отряды сепаратистов, установившие тесную связь со спецслужбами Германии. Специфика Северного Кавказа, по сравнению, например, с Белоруссией, заключалась в том, что немцы здесь совершенно не стремились поработить местное население, а лишь побуждали его к повстанческим действиям в советском тылу для обеспечения наступления своего южного фланга. Однако достигнутые при этом результаты следует отнести скорее не столько к заслугам абвера, сколько к следствию общей этнической и религиозной напряженности в регионе. Вооруженные выступления, пропаганда и подпольная деятельность среди северокавказских народов имела глубокие, уходившие в девятнадцатый век корни. После установления в регионе советской власти антигосударственные волнения не прекращались практически никогда, они лишь то слегка затихали в результате репрессивных операций армии и органов госбезопасности, то обострялись с новой силой. В наиболее беспокойной Чечено-Ингушской (ЧИ) АССР десятки восстаний различной интенсивности и масштаба происходили в 1920–1921, 1925, 1929, 1932 годах, затем продолжались вплоть до 1936, а в отдельных местах и до 1938 года. Только с 1 января по 22 июня 1941 года был зафиксирован 31 случай проявления политического бандитизма[434]. Обстановка усугублялась, с одной стороны, ошибками советской власти и ее непродуманной политикой в области культуры, религии и социальных отношений, и с другой стороны — обилием гор, прекрасно подходивших для ведения там партизанской войны. Давние традиции борьбы с Россией и высокий авторитет, которым пользовались в народе мятежники, постоянно провоцировали многих на вооруженную борьбу и подпольную деятельность. Оружия в регионе тоже хватало. Помимо добывавшегося в разгромленных отделениях милиции, а также извлекавшегося из хранившихся еще с 1920-х годов тайных складов, часть его поступила на Северный Кавказ контрабандным путем из Турции и Персии, причем, по некоторым данным, отдельные партии оплачивала британская СИС. Таким образом, германские спецслужбы никоим образом не моделировали ситуацию на Северном Кавказе, а просто отчасти использовали в своих интересах давно существовавшую тенденцию борьбы с центральной властью. Тем не менее, результат оказался одним и тем же: на территориях Чечено-Ингушетии, Кабардино-Балкарии и части Грузии в тылу Красной Армии возник серьезный очаг напряженности. Кроме того, небывалого размаха достигли такие явления как дезертирство и уклонение от призыва. По данным, приведенным в записке заместителя наркома НКГБ СССР Кобулова на имя Берия, датированной 9 ноября 1943 года, “при первой мобилизации в августе 1941 г. из 8000 человек, подлежащих призыву, дезертировало 719 человек. В октябре 1941 года из 4733 человек уклонились от призыва 362. В январе 1942 года при комплектовании национальной дивизии удалось призвать лишь 50 процентов личного состава. В марте 1942 года из 14576 человек дезертировало и уклонилось от службы 13560 человек, которые перешли на нелегальное положение, ушли в горы и присоединились к бандам. В 1943 году из 3000 добровольцев число дезертиров составило 1870 человек”[435]. В целом за период войны на службу попала лишь 1/8 общего призывного контингента региона, остальные либо уклонились от призыва, либо дезертировали, преимущественно с оружием, добывание которое и являлось главной целью чеченских и ингушских “добровольцев”. В итоге приказ НКО в апреле 1942 года отменил призыв призывников этих национальностей. Перечисленные явления происходили далеко не стихийно, за ними стояли авторитетные местные лидеры, опиравшиеся на авторитет имамов и со временем создавшие подпольные политические структуры. Наиболее влиятельными из них стали Особая партия кавказских братьев (ОПКБ), позднее, по мере развития контактов с Германией, переименованная в Национал-социалистическую партию кавказских братьев (НСПКБ), и Чеченско-горская национал-социалистическая подпольная организация (ЧГНСПО).

Первую из них организовал 28 января 1942 года в Орджоникидзе (Владикавказе) Хасан Исраилов, еще в июне 1941 года перешедший на нелегальное положение и принявший псевдоним “Терлоев” по названию своего тейпа. Задачей насчитывавшей до 5000 активных членов НСПКБ являлось создание федеративной республики государств народов Кавказа по мандату Германии и фактически под ее протекторатом. Еще до образования партии “Терлоев” спланировал на осень 1941 года всеобщее вооруженное восстание в тылу Красной Армии с целью свержения советской власти в регионе и соединения с наступающими частями вермахта. Из-за задержек в подготовке было решено перенести его начало на 1 января 1942 года, но плохая связь между подпольными организациями и прятавшимися в горах отрядами не позволила предупредить об этом всех. В результате часть мятежников выступила преждевременно и была подавлена, после чего начавшееся весной 1942 года основное восстание оказалось значительно слабее, чем предполагалось, и было ликвидировано.

Чеченско-горская национал-социалистическая подпольная организация возникла в ноябре 1941 года по инициативе бывшего председателя Леспромсовета ЧИ АССР Майрбека Шерипова, также перешедшего на нелегальное положение. Эта организация сменила несколько названий (“Общество спасения горцев”, “Союз освобожденных горцев”, “Чечено-ингушский союз горских националистов”), пока Шерипов не остановился на наиболее приемлемом для немцев, с которыми он стремился установить рабочие контакты. В августе 1942 года ЧГНСПО подняла вооруженное восстание в Итум-Калинском районе, после чего ее отряды захватили Химо в Шатоевском районе. Это стало возможным благодаря предательству находившегося на связи с Шериповым начальника отдела по борьбе с бандитизмом НКВД 414 АССР Идриса Алиева, который накануне отозвал охранявшее это селение подразделение. Попытка захвата Итум-Кале провалилась из-за сопротивления гарнизона, и мятежники бежали. Позже они попытались соединиться с силами “Терлоева”, но 7 ноября 1942 года попали в засаду, в которой Шерипов погиб.

Следует отметить, что Алиев был не единственным и даже не самым высокопоставленным предателем в кадрах НКВД Чечен-Ингушской АССР. Помимо изменников — начальников Старо-Юртовского (Эльмурзаев), Шароевского (Пашаев), Итумкалинского (Меджиев) и Шатоевского (Исаев) РО НКВД, Итум-Калинского (Хасаев) и Чеберлоевского (Исаев) РО милиции и массы работников более низкого ранга, на связи с лидером ЧГНСПО “Тер-лоевым” находился сам нарком внутренних дел автономной республики капитан ГБ Султан Албогачиев. Не лучшей оказалась ситуация и с партийными, советскими и комсомольскими функционерами. Достаточно отметить, что к сентябрю 1942 года из 24 первых секретарей райкомов ВКП(б) дезертировали 16. Из-за полной ненадежности национальных кадров боевую и оперативную работу пришлось организовывать с помощью командированных работников, зачастую совершенно не знавших местных условий. Несмотря на это, в активе госбезопасности числятся не только чекистско-войсковые, но и удачные агентурные операции, одной из которых явилась, например, попытка компрометации Шерипова. Нескольким участникам его организации внушили мысль о том, что он выдал их НКВД, после чего двое из них, Байсаев и Хамзатов, сообщили об этом своим женам на специально организованном свидании. Слух об этом распространился и привел к частичной изоляции Шерипова, хотя полностью ожидаемых результатов достигнуть не удалось.

Вполне естественно, что обстановка в регионе благоприятствовала проникновению в него германской агентуры. Северный Кавказ в 1941 и 1942 годах стал важнейшим оперативным направлением абвера и СД, поскольку, помимо располагавшихся там нефтепромыслов и предприятий нефтяной и нефтехимической промышленности, представлял собой кратчайший путь на Средний Восток и в Индию. Стратегической линией абвера здесь являлась заброска диверсантов и агентов не только для выполнения непосредственных боевых задач, но и для установления связи с местным повстанческим движением и организация руководства им. Имеются сведения о заброске на Северный Кавказ 8 групп диверсионного полка “Бранденбург”. Его II батальон предназначался для обеспечения германского наступления путем захвата стратегических мостов, установления связи с местными антиправительственными группировками для дестабилизации тыла Красной Армии и взятия под охрану объектов нефтепромыслов и нефтеперерабатывающих заводов Майкопа и Грозного с целью сохранения их для захвата германскими войсками. Все без исключения немецкие группы установили связь с местным подпольем или отрядами в горах, однако особых успехов, за исключением высадки в Майкопе, не добились.

Нефтепромыслы и нефтеперерабатывающие заводы Майкопа и Грозного являлись самыми притягательными объектами, поэтому операции по их захвату (“Шамиль”) силами полка “Бранденбург” уделялось самое серьезное внимание. Операцию спланировали в Абт-П абвера после установления контакта с прибывшим в Берлин эмиссаром чеченских сепаратистов, а ее руководителем был назначен офицер с опытом проведения диверсионных операций — лейтенант, впоследствии обер-лейтенант Эрхард Ланге, бывший командир одной из “К-групп” (боевых групп) отряда специального назначения “Эббингхауз”. Он отобрал в свою группу 21 представителя горских народов Кавказа из числа находившихся в лагерях советских военнопленных и провел их обучение, в том числе парашютную подготовку. В процессе подготовки операции “Шамиль” впервые в истории было принято решение об использовании оружия с приборами бесшумной стрельбы (ПБС). Объекты захвата располагались в Майкопе и Грозном, поэтому диверсанты общей численностью 30 человек вылетели двумя самолетами, сам Ланге возглавил грозненскую группу. В результате удачно проведенной акции в Майкопе нефтеочистительные заводы были захвачены и переданы под охрану подошедшим частям вермахта, но на этом успех и закончился. Немецкие военные не отнеслись к охране этих важнейших объектов серьезно, в результате чего советские подрывники-диверсанты сумели скрытно проникнуть на них и вывести из строя оборудование. Вылетевшая 25 августа 1942 года в направлении Грозного группа из-за навигационной ошибки была выброшена на территории Атагинского района и частично расстреляна в воздухе. При высадке диверсанты утратили контейнер с рацией и лишились связи, а также смогли извлечь из контейнеров с оружием лишь 4 винтовки и некоторое количество патронов. После приземления обнаружилось, что в живых осталось всего 11 бойцов, 4 из которых имели ранения. Ланге разделил их на две подгруппы и приказал установить контакты с чеченскими отрядами, однако сделать это было крайне сложно. Войска НКВД загнали диверсантов в незнакомый район, в котором одна из подгрупп исчезла бесследно. Вторая подгруппа во главе с Ланге все же смогла связаться с Исраиловым-“Терлоевым” и через него с начальником Старо-Юртовского РО НКВД Эльмурзаевым, но в результате этого получила лишь чеченских проводников для прохода к линии фронта. По пути “бранденбуржцы” все же постарались выполнить вторую часть своей задачи и организовали несколько подпольных боевых групп из местного населения.

Одновременно с группой Ланге была высажена и другая, совершенно независимая от нее группа из пяти человек во главе с аварцем Османом Сайднуровым. Этот бывший командир эскадрона в Добровольческой армии Деникина после гражданской войны эмигрировал в Турцию, где принял фамилию Губе, а затем попал в поле зрения абвера и был им завербован. Немцы возлагали на него серьезные надежды и планировали на пост наместника рейха на Северном Кавказе. Встречающиеся в источниках упоминания о том, что Губе имел звание полковника вермахта, объясняются его договоренностью с абвером, разрешившим ему использовать эту легенду для поднятия авторитета своего эмиссара у местного населения. В ночь с 11 на 12 января 1943 года около села Акки-Юрт Сайднуров был арестован органами НКВД, а его диверсионно-разведывательная группа разгромлена.

На территории Веденского и Чеберлоевского районов действовала ДРГ из 12 человек во главе с унтер-офицером полка “Бранденбург” Реккертом, вокруг которой постепенно организовалось повстанческое формирование численностью около 400 человек. Доставленное по воздуху немецкое оружие позволило им в октябре 1942 года поднять восстание в двух упомянутых районах. Вскоре оно было подавлено, а сам Реккерт погиб в бою.

Помимо перечисленных, установлена заброска на Северный Кавказ еще пяти диверсионно-разведывательных групп абвера, возглавлявшихся местными уроженцами и устанавливавшими связь с сепаратистскими отрядами и подпольем. Их руководителями являлись осетины Дзугаев и Зосиев (по 5 человек), ингуши Хамяиев и Хаутиев (соответственно 8 и 6 человек) и чеченец Селимов (6 человек).

В целом, можно заключить, что, за исключением Украины, ни в одном из регионов СССР повстанческое движение не приобрело столь серьезного размаха и не оказало такого влияния на оперативную обстановку, как на Северном Кавказе.

7. СОЮЗНИКИ

Немедленно после нападения Германии на Советский Союз Лондон и Москва установили между собой союзнические отношения. К ним присоединилось и польское эмигрантское правительство, как впоследствии оказалось, ненадолго. Соединенные Штаты Америки пока не входили в антигитлеровскую коалицию и числились нейтральными, однако на деле примыкали к ней, и даже не слишком сведущим в политике людям было ясно, что очень скоро к войне присоединится и Вашингтон. В связи с этим разведывательные службы СССР, Великобритании и США уже в самом начале войны выработали систему взаимодействия и обмена информацией о противнике и собственных вооруженных силах. Контакты вначале осуществлялись через военных и военно-морских атташе (ВАТ и ВМАТ), а позднее в союзных столицах были аккредитованы военные миссии, основной задачей которых являлась выработка всех вопросов военного сотрудничества. Существенным его элементом было партнерство в области разведки, прежде всего военной.

Разведывательное партнерство советской стороны с поляками продлилось полтора года. 30 июля 1941 года был подписан союзный договор между СССР и эмигрантским правительством Польши, создавший основу для сотрудничества в области военной разведки генштаба РККА и штаба главного командования Союза вооруженной борьбы (ЗВЗ). Руководство РУ с уважением относилось к польскому подполью и понимало его агентурные возможности. Они стали еще привлекательнее после получения советской военной миссией в Лондоне ряда предоставленных британцами материалов со ссылкой на источник. 14 августа в Москве заместитель начальника генштаба РККА генерал-полковник А. М. Василевский и бригадный генерал Зигмунт Шишко-Богуш подписали договор об обмене военными миссиями при главных командованиях. Польская сторона направила в Советский Союз майора Леона Бортновского, офицером связи в Лондоне стал майор А. Ф. Сизов, занявший пост военного атташе СССР при эмигрантских правительствах Югославии, Чехословакии и Польши. 25 сентября 1941 года премьер-министр и главнокомандующий армией генерал Владислав Сикорский передал через Бортновского ряд предложений по разведывательному сотрудничеству определявших, в частности, следующие основы для взаимодействия:

1. Обмен разведывательной информацией об обстановке в Германии должен происходить в Лондоне.

2. Польская военная миссия в Москве устанавливает радиосвязь со своим разведцентром, находящимся на территории Польши.

3. Штаб польской разведывательной организации организует агентурные сети в германском тылу и ведет разведку, в частности, на территории к востоку от границы по Бугу вплоть до линии Рига — Минск — Мозырь — Житомир — Винница.

4. Красная Армия организует доставку по воздуху и техническое снабжение польских агентов, забрасываемых с советской территории.

Нетрудно увидеть, что предложения генерала Сикорского были направлены на то, чтобы явочным порядком закрепить доминирование поляков на ранее принадлежавшей им территории и обязательно учесть это на дипломатических переговорах после победы. Летом 1941 года до разгрома вермахта было еще очень далеко, но польский премьер смотрел вперед и стремился заложить фундамент возвращения Польшей утраченных в 1939 году территорий. Примечательно, что против предложений Сикорского возражал даже полковник Иозеф Смоленский, начальник отвечавшего за разведывательное взаимодействие с Великобританией VI отдела собственного штаба генерала. Однако его протест имел совершенно иную природу, полковник требовал вести всю разведку исключительно через подпольные структуры ЗВЗ. Построение связи агентурных сетей с центром планировалось исключительно по вертикальному принципу, причем только с Лондоном. После нескольких раундов переговоров компромисс был достигнут на следующей основе:

1. Предоставление информации советской стороне должно осуществляться через миссию в Лондоне.

2. В исключительных случаях возможна прямая связь Варшава — Москва.

3. Передача заданий-ориентировок польской стороне должна осуществляться через майора Бортновского.

4. Агентурная сеть ЗВЗ “Вахлаж” может действовать на востоке, но не далее ближних тылов германских войск.

5. Советская сторона оказывает польским агентам содействие в пересечении линии фронта.

6. Возможно использование в разведывательной работе польских и советских военнослужащих.

В соответствии с этими основополагающими принципами в середине сентября 1941 года было официально начато сотрудничество СССР с эмигрантским польским правительством в области разведки. 20 сентября комиссар госбезопасности Г. С. Жуков передал бригадному генералу Шишко-Богушу первый запрос относительно состава сил группировки вермахта на Восточном фронте. Главными областями заинтересованности советской стороны являлись:

— дислокация, организация и руководство германских войск;

— их моральный дух;

— потери и пополнения;

— люфтваффе;

— транспортный флот, железнодорожный транспорт и размещение запасов снабжения, в первую очередь складов ГСМ;

Вторую группу менее насущных вопросов составили:

— военное производство в Германии и оккупированных странах;

— настроения населения рейха;

— обстановка в руководстве НСДАП и аппарате безопасности;

— сведения об организации администрации на оккупированных советских территориях.

Сотрудничество несколько активизировалось после назначения на должность начальника польской разведки полковника Станислава Гано. В результате потепления отношений в начале 1942 года в Серебряном Бору под Москвой был открыт польский радиоузел под кодовым обозначением “Висла”, однако из-за технических проблем его первый сеанс связи состоялся только 11 апреля. Так была установлена двусторонняя связь с разведцентром главного командования АК “Ада” на занятой вермахтом территории. В течение 1942 года запросы РУ/ГРУ ГШ КА касались:

— группировки вермахта на Востоке;

— воинских перевозок к фронту и обратно;

— перегруппировки германских сил и подготовки к наступлению;

— снабжения войск;

— специальных приготовлений (фортификация, газовая война и т. п.);

— морального духа германских военнослужащих.

28 апреля 1942 года польская сторона предоставила данные о 90 воинских частях вермахта, 29 апреля — о расположении воинских складов на различных участках фронта от Риги до Аккермана. В период с 6 по 17 июня в контактах наступил перерыв из-за разгрома германской контрразведкой радиоузла 1-й пехотной дивизии АК в Варшаве. Перебой в предоставлении информации был в незначительной степени восполнен через Лондон. Однако советская сторона в течение всего лета 1942 года неоднократно указывала союзникам на снижение уровня получаемой информации и на то, что точка “Висла” в связи с этим не в полной мере выполняет задачи, которые ставились перед ней при ее создании. Особое неудовольствие руководства генштаба СССР вызвало то обстоятельство, что разведка АК не смогла вскрыть приготовления немцев к наступлению на Северный Кавказ. 29 июля Г. С. Жуков уведомил Бортновского, что в связи с эвакуацией из СССР армии Андерса радиоцентр “Висла” будет закрыт. Следует отметить, что на данном этапе контакты между двумя разведывательными службами продолжали поддерживаться. Всего за 1942 год поляки передали советской стороне 170 разведывательных отчетов, а до марта 1943 года — еще 35[436]. И лишь после полного разрыва дипломатических отношений СССР с лондонским правительством Польши сотрудничество в этой области было полностью свернуто.

Зато в ходе этого недолгого партнерства советская контрразведка вплотную столкнулась с активной работой польской разведки против СССР. Помимо общих пропагандистских акций среди этнических поляков, офицеры разведки из армии Андерса, работая с позиций курсов по подготовке польских офицеров разведки в Туркмении, пытались вербовать на территории СССР агентуру и изучали приемы и методы оперативной работы советских спецслужб. Проведенные оперативные разработки позволили контрразведывательному отделу НКВД Узбекской СССР разгромить резидентуры польской разведки в Ташкенте, Янги-Юле, Кзыл-Орде и некоторых других населенных пунктах Средней Азии и Казахстана.

Намного более существенными являлись взаимоотношения Москвы с Лондоном и Вашингтоном, однако их постоянно омрачал дух антисоветизма, а до 1943 года — и неверие в способность СССР одержать победу над Германией. Советская сторона также не доверяла искренности новых союзников, причем зачастую обоснованно, и вела себя соответствующим образом. Неприязнь и недоверие накладывались друг на друга, усиливались и постепенно возрастали, поэтому взаимодействие участников антигитлеровской коалиции в разведывательной области трудно назвать безоблачным.

Военный атташе Соединенных Штатов Америки в Москве Айвен Питон носил скромное звание майора и являлся убежденным антикоммунистом, как и его помощник майор Дж. Мичела. Оба они были настолько уверены в скором и неминуемом падении СССР под ударами вермахта, что уже в первой половине июля 1941 года сожгли все свои папки с документами, во избежание их захвата немцами. Вследствие этого поступавшие из Вашингтона указания о необходимости предоставлять всю информацию советским коллегам (кроме криптографической) оставались невыполненными, однако атташе и его помощника это нисколько не тревожило. Взаимодействие ВАТ с Красной Армией осуществлялось через Разведывательное управление генштаба, занявшее в его отношении абсолютно аналогичную позицию. Создался своего рода тупик, в котором в ответ на нежелание Питона делиться информацией РУ ограничивало предоставление ему собственных материалов и отказывало в допуске на фронт, хотя американец энергично добивался этого. В ответ тот обратился в Отдел военной разведки (МИД) армии США с просьбой наложить ограничения на передвижения советского ВАТ в Соединенных Штатах, чтобы таким образом повлиять на Москву и попытаться получить разрешение посетить район боевых действий. Положение советского руководства в начальный период войны не позволяло сохранять жесткую принципиальную позицию по отношению к возможному союзнику, поэтому очень скоро Питону продемонстрировали военные объекты различной степени секретности, в том числе заводы, производившие самолеты нового поколения. Однако в своей ослепленности атташе и его помощник не желали замечать жесты доброй воли. В донесениях в Вашингтон они утверждали, что это не имеет никакого значения, поскольку ничего существенного им все равно никогда не предъявят. Еще одним постоянным мотивом в донесениях атташе являлись сообщения о слабости режима, неизбежном возникновении мощной и многочисленной “пятой колонны” и близком падении Советского Союза. Лучше ощущавшее ситуацию руководство военного министерства пыталось воздействовать на позицию Питона и сделать ее более конструктивной, однако безуспешно. Когда ВАТ безосновательно доложил о желании советской стороны давать информацию только в обмен на сведения о Квантунской армии, ему немедленно направили список японских частей в Маньчжурии со сведениями о 6 пехотных и 2 танковых дивизиях, 2 кавалерийских бригадах и 350 боевых самолетах на пяти авиабазах. В архивах отсутствуют какие-либо свидетельства даже попытки Питона обменять эти данные на информацию о вермахте, она так и осталась в папках атташата. Но терпение Вашингтона имело свои пределы. После заявления ВАТ о невозможности осуществлять поставки снабжения Советскому Союзу через Архангельск он исчерпал кредит и был отозван на родину.

Представители британских вооруженных сил официально начали сотрудничество с советскими коллегами 11 июля 1941 года. В этот день начальник ДМИ генерал Ф. Дэвидсон прибыл в Москву и предложил установить взаимодействие по линиям оказания военной помощи и сбора разведывательной информации. Однако еще до этого, в июне 1941 года в советскую столицу прибыла военная миссия Великобритании (“Миссия 30”) под руководством генерала Д. Джонсона, вскоре передавшего дела генералу Н. Макфарлену. Ее задачи не исчерпывались взаимодействием с СССР, британцы поддерживали также контакты с представителями Польши генералом Андерсом и Чехословакии полковником Пикой. 29 июля начальник генерального штаба Красной Армии генерал армии Жуков пообещал Макфарлену организовать ежедневный обмен разведывательной информацией, после чего тот обратился в Аондон с просьбой направлять ему требуемые данные. На этом этапе полезная информация из Лондона почти не поступала, и британцы занимались главным образом попытками создания у союзника впечатления своей значимости в войне. Не дожидаясь официального решения на этот счет, Объединенный комитет по разведке (ОКР) дал Адмиралтейству и военному министерству указания о предоставлении разведывательной информации в московскую миссию. Ее передавали по линиям проводной телетайпной связи с шифровальной аппаратурой, стоявшей в помещениях ВАМ и ВМАТ Великобритании. Представители британской разведки отнюдь не были убеждены в надежности сохранения секретов московскими коллегами и постоянно беспокоились на этот счет. В результате сообщения готовились с учетом неизбежности утечки информации к противнику, то есть в обезличенном виде. Как уже указывалось, это практически полностью исключало предоставление материалов сообщений, дешифрованных по программе “Ультра”. С полученной в Москве информацией британцы поступали иначе. Они рассматривали ее в качестве имеющей высшую степень секретности, шифровали с помощью блокнотов разовых ключей и направляли в СИС дипломатической почтой в специальных двойных конвертах с пометкой: “Полковнику X. С. Хэттон-Холлу”. Самые секретные материалы не посылались даже таким образом, для них была установлена еще более серьезная процедура доставки и использования, включавшая в каждом отдельном случае не обезличивание, а легендирование источника информации. Постепенное увеличение объема материалов вскоре потребовало доставки в Москву шифровальной машины. С ее помощью закрывались различные сообщения, а наиболее секретные, предназначавшиеся лично для генерал-майора Макфарлена, проходили особую процедуру шифрования, обозначавшуюся литером “А”.

Советская сторона в июле 1941 года предложила организовать сотрудничество таким образом, чтобы оно помогло не только совместно использовать получаемую информацию, но и делать определенные выводы в отношении ее источников. В случае попадания к СССР данных об обстановке на Западе, а к Великобритании — на Восточном фронте, их следовало предоставлять в малейших деталях, позволяющих каждой из сторон сравнить их со своими. Процесс обмена организовывал заместитель начальника военной разведки генерал-майор Панфилов. В этот же период от НКВМФ СССР к британцам стала поступать важная и ценная информация, по значимости далеко превосходящая получаемую от сухопутных войск и авиации. К этому же времени относятся попытки Макфарлена организовать обмен данными анализа перехвата (“Y” по британской системе обозначений). Советскому Союзу нечего было предложить взамен, поскольку в тот период перехваты не осуществлялись систематически, хотя в порядке любезности британцы все же передали Панфилову германский трехбуквенный код низкой степени секретности. Стороны согласовали возможность подобных обменов в дальнейшем, однако фактически сотрудничали по этому направлению лишь время от времени. Еще одним источником используемой для обмена информации служила почтовая цензура. 31 июля 1941 года послу Великобритании в Москве Стаффорду Криппсу были вручены два задержанных письма, содержавших существенную информацию об анти-британской деятельности немцев в Афганистане.

Москва стала главным пунктом обмена разведывательной информацией между Великобританией и СССР, поскольку отбывшая в Лондон советская миссия занималась в основном вопросами снабжения. Безусловно, масштабы этого обмена далеко отставали от желаемых, но он хотя бы не прекращался, тогда как в отношении США все обстояло намного хуже. После отстранения Питона, лейтмотивом сообщений которого в Вашингтон были исключительно рекомендации не предоставлять СССР вообще никакой информации и жалобы на отсутствие таковой с советской стороны, его преемником на посту военного атташе стал майор Мичела. Одновременно с аппаратом ВАТ он возглавлял американскую миссию по снабжению и полностью продолжал линию своего предшественника. Обстановку несколько разрядило прибытие в Куйбышев в декабре 1941 года нового военно-морского атташе Соединенных Штатов капитана 2-го ранга Рональда Аллена, вскоре направившего своему руководству первое сообщение о советских портах и судоходстве по Волге. Однако его деятельность носила все же второстепенный характер из-за слишком далеких друг от друга интересов флотов СССР и США и несопоставимости их масштабов. Мичела же придерживался стиля работы предшественника, формально ссылаясь на нейтралитет своего государства, и вел себя так, что ему никаких материалов не давали даже англичане. Словно в насмешку, главным источником его информации вплоть до атаки на Перл-Харбор являлся военный атташе Японии в Москве. Оценив итоги полугодовой деятельности ВАТ, советская сторона заявила, что не видит смысла в дальнейшем существования его бюро, если только оно не начнет приносить хоть какую-нибудь пользу.

Советско-британское сотрудничество было намного более продуктивным, однако оно постоянно омрачалось беспокойством Аондона по поводу сохранения секретности. 13 декабря 1941 года “Миссия 30” официально уведомила генерала Панфилова о вскрытии советских военно-морских кодов германской морской дешифровальной “Службой Б”. Плодотворному партнерству помешало также уничтожение британским посольством при октябрьской эвакуации дипломатических представительств из Москвы всех своих архивов, в том числе и относящихся к военному сотрудничеству. Самой ощутимой потерей явилась утрата материалов по боевому составу люфтваффе, не имевших копий. После окончания суматохи с переездом Макфарлен обнаружил полное отсутствие в Куйбышеве органов управления Красной Армией, без взаимодействия с которыми терялся сам смысл работы “Миссии 30”. Настоятельные просьбы генерала о возвращении в Москву результатов не возымели, и в течение шести недель отправлять в Аондон было нечего. Зато весьма успешно работали косвенно подчинявшиеся ему военно-морские миссии на Черном море и на Севере, сумевшие установить конструктивное сотрудничество с советскими моряками. Между коллегами сложились весьма дружественные отношения, позволившие составить и направить в Адмиралтейство трехстраничный отчет “Русские на ужине” с достаточно лестным анализом психологии советских офицеров.

Все это происходило в условиях периодических трений по поводу разведывательной и пропагандистской деятельности британских моряков в СССР. Органы госбезопасности традиционно рассматривали британцев как едва ли не больших врагов, чем немцы, хотя далеко не всегда обоснованно. Уже 20 августа 1941 года появилась директива НКВД СССР № 41/407 за подписью заместителя наркома В. Н. Меркулова об агентурно-оперативных мероприятиях по пресечению деятельности английской разведки на советской территории, гласившая: “Перед контрразведывательным аппаратом органов НКВД как в центре, так и на местах стоит важная и ответственная задача — своевременно установить надежное наблюдение за действиями английских разведчиков и на всем пути их работы подставить им нашу агентуру, добиваясь того, чтобы вся шпионская и диверсионная сеть, которую англичане намереваются насадить в СССР, находилась бы под нашим контролем”[437]. Вместе с тем, изучение архивов НКВД не дает основания утверждать, что в 1941 году какие-либо британские морские офицеры вели в СССР агентурную разведку, и уж совершенно нелепо выглядят заявления о диверсионной сети. Все донесения агентов и информаторов по этому поводу содержат лишь домыслы или же факты, вполне естественные для поведения сотрудников военной миссии. Например, следует признать нормальным явление ведение ими оперативных карт с особыми обозначениями, сбор информации методами изучения открытых источников и опроса советских граждан без признаков попыток привлечения их к негласному сотрудничеству. Агентурные сообщения по этому вопросу изобилуют общими фразами и постоянно обращают внимание на проявленный тем или иным сотрудником миссии большой интерес к чему-либо или же, например, на его заданный лоцману вопрос о глубинах на фарватере. Безусловно, освещение обстановки вокруг этих офицеров являлось достаточно важной задачей, но нагнетание шпиономании в данном вопросе следует признать абсолютно неоправданным. Тем не менее, 19 сентября 1941 года Сталин во время встречи с послом Криппсом предъявил ему претензию по поводу ведения антисоветской пропаганды некоторыми морскими офицерами “Миссии 30”. Как известно, в СССР определение пропаганды было понятием весьма растяжимым и удобным для применения, но уже 2 октября упомянутых моряков отозвали. На той же встрече верховный главнокомандующий утверждал, что получаемая от Лондона информация не всегда точна, возможно, по причине проникновения германских агентов в британскую военную разведку. “Миссия 30” не оставалась в долгу и информировала ОКР о практической неспособности Красной Армии оказывать сопротивление вермахту. В результате подобных поверхностных оценок в Лондон зачастую уходила весьма ненадежная информация о положении дел на Востоке. Например, составленный в самый канун советского контрнаступления под Москвой доклад Объединенного комитета по разведке № JIC (41) 452 предсказывал стабилизацию фронта на подступах к советской столице, активизацию наступления вермахта на юге СССР, захват и удержание Ростова. Как известно, уже через четыре дня прогноз был полностью опровергнут по всем пунктам. Возможно, по этой причине с марта по апрель 1942 года в Лондоне обсуждался вопрос о замене руководства “Миссии 30”. 19 мая генерал Макфарлен отбыл из СССР на пост губернатора Гибралтара, а ее временным руководителем стал адмирал Е. Арчер.

Продолжались попытки развития сотрудничества по линии “Y”. ГРУ предоставило ответственному за взаимодействие в области радиоперехвата сотруднику “Миссии 30” Эдуарду Крэнкшоу трофейную книгу позывных (издание “Е”). В это время в ПШКШ пришли к ошибочному выводу о готовности их коллег из СССР к чтению закрытой с помощью “Энигмы” переписки. Одновременно искренно стремившийся к сотрудничеству с союзником Крэнкшоу в ответ на запрос Лондона относительно советских успехов во вскрытии японской шифрпереписки поинтересовался возможностью перевода сотрудничества на более высокий уровень. Из ПШКШ немедленно поступил категорический запрет. Позицию криптоаналитиков не вполне разделяло Адмиралтейство, стремившееся разместить на советском Дальнем Востоке пост радиоперехвата японских переговоров. Однако все подобные просьбы, исходившие как из Лондона, так и из Вашингтона, Москва неизменно отклоняла по причине нейтралитета с Японией. Британцы, судя по всему, ожидали подобную реакцию и не стали дискутировать по этому поводу. Более того, они передали представителю ГРУ майору Тулбовичу позывные люфтваффе, облегчающие идентификацию воздушных эскадр. 23 марта 1942 года Крэнкшоу предложил совместно вскрывать шифры и коды полицейских организаций рейха. Это встретило полное понимание, и уже через несколько дней работа начала осуществляться весьма интенсивно. В этой деликатной области взаимодействие двух государств оказалось вполне продуктивным. В качестве знака особого расположения ненадолго отбывавшему в Лондон в мае 1942 года Крэнкшоу в подарок для министерства экономической войны предоставили 15 мешков перехваченной японской почты.

Отношения с американцами развивались иначе. За этим с удовлетворением наблюдали британцы, в любой обстановке старавшиеся не допустить Соединенные Штаты к дипломатическим и разведывательным делам в Европе, а также на Ближнем и Среднем Востоке. В период до начала 1942 года США не воспринимали СССР как партнера по обмену разведывательной информацией и вели себя соответственным образом. Мичела даже просил разрешения МИД (имеется в виду военная разведка) покинуть свой пост и уехать, но не получил согласие руководства. Разведывательное сотрудничество с Вашингтоном начало оживляться лишь весной 1942 года, причем не в Москве или Куйбышеве, а во Владивостоке. Именно там консул Соединенных Штатов А. Уард полуофициальным путем добыл информацию о трениях в советско-японских взаимоотношениях и о военных приготовлениях Красной Армии в Приморье и Забайкалье. Американцы собирали разведданные и неофициальным путем с использованием совершавших поездки по маршруту Москва — Владивосток дипломатических курьеров. Совершенно очевидно, что такая визуальная разведка примыкавших к железной дороге районов ничего существенного дать не могла. Кроме того, контрразведка отслеживала каждую такую поездку, официально заявлявшуюся в НКИД, и имела полную возможность изменить график следования тех воинских поездов, которые показывать американцам было нежелательно. Но постепенно стало устанавливаться и открытое сотрудничество, причем по инициативе советской стороны. В апреле 1942 года майору Мичела предоставили советскую винтовку образца 1891/30 года, (вряд ли она представляла для армии Соединенных Штатов какой-либо секрет), германский пулемет и шесть сбитых самолетов люфтваффе, в том числе “Хе-111” и “Бф-109” одной из модификаций. В июне все они были отправлены морем в США. В самом конце апреля американцам вручили образец советского противотанкового ружья и начали регулярную передачу крайне важных для военных синоптиков сводок погоды над СССР, а в мае Мичела получил разрешение детально обследовать советские танки. ГРУ сообщало ему много информации по японской армии, детали дислокации ВВС Германии в Норвегии и другие важные данные. Постепенно атташе начал изменять свой скептический взгляд на Красную Армию. Взаимоотношения флотов СССР и США также несколько улучшились после прибытия в Москву нового ВМАТ капитана 1-го ранга Джека Дункана. Однако главной причиной потепления советско-американских отношений послужило, естественно, не разведывательное сотрудничество, а поставки по ленд-лизу и экономическая мощь Соединенных Штатов, игнорировать которую было невозможно.

В области радиоперехвата сотрудничество СССР и США практически не развивалось. Американцы не располагали в Европе постами перехвата, не работали по германским шифрам, не направили в Москву представителя криптографов и поэтому представляли для Советского Союза крайне незначительный интерес. Несмотря на это, им все же передали 11 ящиков трофейной германской радиоаппаратуры. Британцы же расширяли и углубляли взаимодействие по линии “Y”. Возвратившийся 4 сентября 1942 года Крэнкшоу предложил разместить в Москве группу британских дешифровальщиков для вскрытия германских армейских шифров прямо на месте. Советская сторона повысила уровень сотрудничества и вместо майора Тулбовича назначила для связи генерала Дубинина (вероятно, обе фамилии являлись псевдонимами). Наконец британцы получили и долго ожидаемое разрешение на открытие в Полярном поста перехвата. Однако уже к 1 декабря 1942 года армия прекратила сотрудничество с ними в этой области, а в феврале 1943 года ее примеру последовал ВМФ. Кроме того, из-за передачи несанкционированных шифрованных радиограмм Крэнкшоу получил предписание убрать оба своих передатчика и оставить только приемники, как, собственно, и положено на посту перехвата. Теперь перехваты передавались из Полярного в Москву по кабелю. НКВД требовал вообще убрать эту точку, но в марте 1943 года Молотов к которому напрямую обратился Форин офис, вмешался в конфликт и разрешил ее дальнейшее функционирование. Неплохое взаимодействие теперь ухудшилось из-за обиды британцев, переставших делиться с советскими коллегами наиболее существенными материалами перехватов. Так продолжалось до зимы 1943 года. У британской стороны накопилось немало претензий, и 10 декабря контр-адмирал Дж. Майлс заявил формальный протест на отношение союзника к сотрудничеству. Он утверждал, что “Миссия 30” регулярно передавала СССР информацию о составе сил вермахта, а советские офицеры даже не брали с собой на встречи тетради, в которых могли бы делать записи. Протест отклонили, но 1 января 1943 года конфликт разгорелся с новой силой. Открытая сводка Совинформбюро среди других окруженных в районе Сталинграда частей вермахта упомянула германские 6-ю танковую и 306-ю пехотную дивизии. Британская разведка безуспешно разыскивала их с ноября 1942 года, о чем в ГРУ прекрасно знали. На этот раз советская сторона заявила без уверток, что Лондон обязан таким отношением к его нуждам своей неконструктивной позицией в отношении открытия второго фронта.

Скрытные англичане не делились с американцами возникшими трудностями, и те не имели представления о существовавших проблемах. Наоборот, они полагали, что партнерство Лондона с Москвой носит настолько дружественный характер, что просили руководителя “Миссии 30” помочь им улучшить взаимодействие с советской стороной. ГРУ, вероятно, с санкции Сталина тали Молотова решило сделать очередной ход в этой военно-дипломатическо-разведывательной игре и продемонстрировать, что американцы игнорируют советские интересы. В марте 1943 года НКИД СССР официально запросил посольство Соединенных Штатов Америки в Москве о предоставлении “тактико-технических элементов новейшего американского линкора, крейсера, эскадренного миноносца и подводной лодки, схем и общих видов торпед”[438], а также деталей конструкции шифровальных аппаратов. В очень резком ответе военно-морского атташе Дункана эти требования назывались беспрецедентными, обстановка стала накаляться. В это же время в Москву прибыла миссия США по ленд-лизу, во главе которой находился профессиональный разведчик полковник П. Файмонвилл. Во время поездок по СССР он не пренебрегал сбором информации, однако специально этим не занимался и другими разведчиками не руководил. Тем не менее, НКГБ не мог пропустить возможность разработки установленного офицера иностранной спецслужбы и добился в этом успеха. К полковнику подвели агента “Электрика”, якобы случайно познакомившегося с американцем около Большого театра. В обязанности главы миссии даже близко не входила вербовочная работа, но Файмонвилл решил вспомнить прошлое. Полковник выдал себя за советского гражданина, а после спектакля пригласил “Электрика” в свою квартиру, где ненавязчиво попытался установить его данные и разведывательные возможности. Как и следовало ожидать, приманка НКГБ выглядела весьма привлекательно. Агент якобы желал жить широко, но испытывал определенные финансовые сложности, располагая при этом доступом к государственным секретам СССР. Американец решил продолжить контакт и отвез “Электрика” домой на своей машине, причем по дороге проверялся и раскрыл наличие профессиональных навыков выявление наружного наблюдения. Поведение Файмонвилла следует оценить как глубоко дилетантское. Прежде всего, верхом легкомыслия являлось проведение в его статусе даже не вербовки, а только прощупывания незнакомого человека, поскольку это могло скомпрометировать (а фактически и скомпрометировало) миссию Соединенных Штатов по ленд-лизу. Далее, профессионал должен был знать, что наружное наблюдение зачастую и устанавливается только для того, чтобы объект продемонстрировал имеющуюся у него специальную подготовку и выявил тем самым свою принадлежность к разведке. Именно это и произошло в данном случае. Кроме того, полковник раскрыл “Электрику” круг интересовавших его вопросов и позволил выявить некоторые свои связи, а также буквально подставился под дезинформацию контрразведки. В результате не только разведка США понесла определенный урон, о котором в то время еще не подозревала, но и НКГБ убедился, что прибывшие в СССР американцы практически поголовно занимаются шпионажем. Дальнейшие действия контрразведки были совершенно адекватными. Она окружила весь персонал американских дипломатических и военных учреждений плотной сетью своей агентуры, причем работала на опережение и заблаговременно создавала агентурные позиции в местах вероятного появления граждан США. Разработка велась весьма основательно и начиналась еще до прибытия сотрудников посольства и миссий в СССР. Поскольку их списки представлялись в НКИД заблаговременно, НКГБ через резидентуры в Вашингтоне и Нью-Йорке успевал выяснять биографические данные этих людей, этапы карьеры, особенности их характера, сильные стороны и возможные уязвимые места, наклонности и иные, даже отрывочные и на первый взгляд малозначительные сведения. В ряде случаев это помогло оказать сильное психологическое воздействие на объекты, когда, например, в Мурманске сотруднику военно-морской секции миссии США сообщали о пристрастиях его друга в Канзасе или о дальнейшей судьбе оставленной им пять лет назад любовницы. Подобные методы создавали у многих ощущение своей незащищенности в любом уголке мира перед всесильной и всезнающей организацией и в ряде случаев способствовали успешному проведению вербовок. Сотрудники посольства Соединенных Штатов в Москве находились под особым контролем. Сил 2-го управления НКГБ и УНКГБ по Москве и Московской области вполне хватало на то, чтобы завести дела агентурной разработки на весь без исключения дипломатический корпус и технический персонал и обставить их агентурой. При этом не делалось разницы между установленными разведчиками и сотрудниками посольства, на которых не имелось никаких компрометирующих материалов. Подобный масштаб разработки был применен впервые и принес по сравнению с затраченными ресурсами весьма скромные результаты, однако позволил получить большой задел информации для послевоенных агентурных операций.

1943 год в советско-американском и советско-британском разведывательном сотрудничестве явился во многих отношениях этапным. К его окончанию бывший майор Мичела стал уже генералом и отбыл в Вашингтон на должность начальника советской секции МИД, а еще больший недоброжелатель СССР Йитон возглавил в армии США секцию по обмену научно-технической информацией с Советским Союзом. Летом 1943 года в Москву прибыл новый постоянный руководитель “Миссии 30” генерал Клиффорд Ле Кесно Мартель, враждебно настроенный к “азиатам, которых мы никогда не понимали”[439]. Его хорошо принял Сталин, но генерал, тем не менее, ощущал себя буквально в стане врага и сразу же превратил миссию в подобие военного лагеря. Мартель явно собирался продемонстрировать Лондону нежелание СССР сотрудничать, однако ГРУ вовремя успело сделать встречный шаг и выдвинуло предложения, которые британцы не смогли принять из-за ограниченности своих возможностей. Новый руководитель “Миссии 30” являлся признанным авторитетом в теории танковой войны, а одна из его книг до войны даже вышла в Воениздате. Кроме резкого и почти демонстративного неприятия советского режима, он отличался крайней эксцентричностью и везде рассказывал о своих охотах на тигров. В то же время Мартель оказался большим любителем командовать и попытался подмять своего номинального подчиненного контр-адмирала Дугласа Фишера, руководившего военно-морской секцией миссии. Однако здесь его постигла неудача. Равный ему по званию старший офицер другого ведомства Фишер прекрасно знал местную ситуацию, плодотворно сотрудничал с ВМФ СССР и не собирался уступать пришельцу. 16 июня произошло еще одно неприятное для Мартеля событие. На должность руководителя авиационной секции “Миссии 30” прибыл маршал авиации Джон Баббингтон, превосходивший по званию своего номинального начальника. Кроме того, энергичный маршал был полон решимости защищать свои позиции, и вскоре все три ветви британской военной миссии увязли в ожесточенных кабинетных интригах. От этого выиграл лишь СССР, поскольку желавший утвердить свое превосходство над подчиненными Мартель передал советской стороне секретный британский скоростной бомбардировщик “Москито”. Это буквально взбесило Баббингтона, но в итоге руководитель миссии все же одержал верх над авиатором. В сентябре, через три месяца после своего прибытия в Москву, маршал возвратился в Лондон. Все это время Советский Союз демонстрировал, что все происходящее его не касается, и продолжал давать дозированную информацию по собственным вооружениям и составу сил вермахта. Летом англичане детально изучили средний танк Т-34 и фронтовой истребитель Як-3, получили экземпляр противотанкового ружья и некоторые образцы реактивных снарядов. Обмен происходил на взаимной основе. Руководителю советской военной миссии в Лондоне контр-адмиралу Н. М. Харламову англичане вручили экземпляр “Энигмы”, а два криптографа готовились отправиться на стажировку в Великобританию (без допуска в Блечли-Парк). Однако, как уже указывалось, советская сторона строго соблюдала нейтралитет по отношению к Японии и неизменно отклоняла все исходившие от союзников предложения о сотрудничестве по этому направлению.

В самом конце 1943 года ответственный за контакты с британцами представитель ВМФ СССР по ошибке вручил им вместо отчета секретную инструкцию наркомата на семи страницах, регламентирующую тактику переговоров с союзниками. В документе имелся список тем, действительно интересовавших советский флот, но обычно маскировавшихся второстепенными вопросами. Кроме того, в инструкции содержалось недвусмысленное указание не предоставлять британским и американским офицерам никакую важную информацию, что, в общем, подтверждало существовавшие и раньше подозрения. Документ наглядно демонстрировал истинную позицию СССР в разведывательном партнерстве с Западом и вызвал среди сотрудников “Миссии 30” сенсацию. Встал вопрос, как вести себя дальше. Раздувать скандал явно не стоило, поскольку британцы и сами были далеко не безгрешны, поэтому вначале они собирались с невинным видом вернуть документ и таким способом получить психологическое преимущество над советской стороной в дальнейших взаимоотношениях. Однако Мартель и Фишер решили промолчать и подождать развития ситуации. Судя по отсутствию реакции советской стороны и продолжавшейся работе злополучного офицера, он не только не доложил об инциденте, но и каким-то образом сумел отчитаться за пропажу документа или скрыть ее. Тогда британцы просто приняли случайно доставшуюся им инструкцию к сведению и никогда не упоминали о ней.

В течение зимы 1943–1944 года продолжалось сотрудничество в области радиоперехвата. Пост в Полярном работал в нормальном режиме, однако советская сторона запретила установку там новых шифровальных машин и настоятельно потребовала сократить объем передаваемой информации. 13 декабря 1943 года Мартель проинформировал ГРУ о том, что германские криптоаналитики явно читают закрытую советскую переписку и, хотя затруднился назвать скомпрометированные коды или шифры, но указал, что ОКБ имеет полную информацию о боевом составе Красной Армии. Поскольку никакие меры по повышению безопасности переписки после этого приняты не были, это заставляет предположить преднамеренность утечки дезинформационных материалов к противнику. Существует предположение, что описанная ситуация явилась отголоском описанной ранее радиоигры “Монастырь”.

Следует отметить, что роль “Миссии 30” летом 1943 года в информировании СССР о планировавшейся вермахтом наступательной операции в районе Курского выступа (“Цитадель”) равналась нулю. О намерениях ОКБ ее сотрудники явно даже не догадывались, и последовавшие события стали для них полной неожиданностью. В отличие от британцев, американцы косвенным путем из дешифровки закрытой переписки между Токио и послом Японии в Берлине сумели определить общие намерения немцев и сообщили о них СССР. Почерпнутые из перехватов сведения предоставлялись советской стороне по каналу “Мэг-рас” (“Magfic] + Rusfsia]”). В разведывательном партнерстве с Красной Армией это сразу же вывело американскую военную миссию вперед по полезности, хотя взаимоотношения с ней в 1943 году все же отличались двойственностью. С одной стороны, она практически полностью состояла из офицеров, резкие антисоветские настроения которых были слишком демонстративны, чтобы остаться незамеченным. Большинство из них являлись непримиримыми противниками советского строя, и в НКГБ это прекрасно знали. С другой стороны, межгосударственные отношения СССР и США, а также личные контакты Сталина и Рузвельта предопределяли некоторое преимущество американцев перед британцами в разведывательном партнерстве. Это выражалось прежде всего в отношении к Японии. В соответствии с требованиями международного права, самолеты ВВС США, совершившие вынужденную посадку на территории СССР после бомбардировок объектов на Японских островах, задерживались на аэродромах, а их экипажи интернировались. Однако летчикам неизменно позволяли “бежать, хотя самолеты все же не возвращались.

На этом фоне директор Бюро стратегических служб (ОСС) США генерал-майор Уильям Донован рассчитывал установить взаимодействие с НКГБ в агентурных и специальных операциях. Он знал о наличии в Москве точек СИС и СОЕ и пожелал разместить там и своих сотрудников. Вначале генерал предполагал направить в СССР группу исследований и анализа (РА), затем собрался поручить обсудить возможные направления сотрудничества одному из руководящих работников ОСС Стенли Вейнбергу, но тот погиб на потопленном около Нордкапа судне, и тогда в декабре 1943 года Донован полетел в Москву сам. В ряде источников утверждается, что это произошло в январе 1944 года, однако подобное утверждение опровергается датой совместного меморандума — 27 декабря 1943 года. Сделанное через начальника разведки Фитина предложение наркому НКГБ Меркулову об обмене миссиями немедленно встретило самое жесткое противодействие генерала Мичела и директора ФБР Гувера. Руководитель гражданской контрразведки США не без оснований опасался, что появившиеся в Вашингтоне разведчики менее всего будут заняты совместными с ОСС операциями, а просто оборудуют в столице фактически легальное шпионское гнездо. Идею Донована абсолютно не одобрял и секретарь Объединенного комитета начальников штабов адмирал Уильям Леги, однако он не выдвигал конкретных возражений, а просто был противником сотрудничества в принципе. В результате вопрос дошел до Рузвельта, который в самом начале февраля 1944 года запретил взаимодействие с советской разведкой, но тут же передумал и 19 февраля вернулся к этой идее, но со значительными коррективами. Президент заявил, что сам проект, в сущности, неплох и может быть осуществлен, однако не самим ОСС, а исключительно через руководителя военной миссии в Москве генерала Джона Дина. В течение последующих 18 месяцев советская и американская разведки обменивались специальным снаряжением и некоторой не слишком значительной информацией. В утешение Донован занялся приобретением источников среди выполнявших заказы СССР американских промышленников и таким образом попытался осуществить агентурное проникновение в советские секреты.

Британская разведка открыла в июне 1943 года в Москве свою “станцию” под руководством Джорджа Берри, бывшего резидента в Риге и Вене, сменившего арестованного и позднее выпущенного на свободу Томаса Кендрика. Перед самым началом войны Берри успел эвакуироваться вместе с архивами резидентуры, а позднее работал на административной должности в ПШКШ. Точка СИС открылась после возвращения британского посольства из Куйбышева и стала первой резидентурой МИ-6 в Москве с 1918 года. Помощником резидента являлся Сесил Беркли, сын британского посла в Лиссабоне, ранее работавший в аппарате офицера “контроля” (“G”), а затем в VIII секции СИС. Он был официально расшифрован перед НКГБ как офицер разведки и занимался передачей советской стороне информации из перехватов по каналу “Ультра” в виде сведений от легендированного источника “Бонифация”. Начальник РУ ГШ КА Ф. Ф. Кузнецов передал британцам захваченную кодовую книгу люфтваффе именно через резидентуру МИ-6. Следует отметить, что взаимодействие советских и британских спецслужб в области агентурной разведки осуществлялось в основном в Лондоне, а московская точка СИС практически в нем не участвовала. НКГБ догадывался об истинной роли Берри и подвел к его помощнику своего агента “Элеонору”, сумевшую в постели получить подтверждение того, что интересующий контрразведку объект действительно является разведчиком и возглавляет резидентуру. После этого его плотно обставили наружным наблюдением, взяли под контроль все связи и выявили, как утверждалось, завербованных агентов из числа антисоветски настроенных или морально разложившихся советских граждан. Их количество не указывается, но сообщается о более чем 2700 зафиксированных связей британских разведчиков среди советских граждан[440]. Это утверждение вызывает серьезнейшие сомнения. Судя по традиционной практике НКГБ, контрразведчики включили в число источников британской разведки практически всех, с кем общались Берри и его сотрудники. Из общего числа арестованных и профилактированных можно выделить лишь один случай действительной агентурной связи. Британский разведчик Элдридж установил интимные отношения с работницей Наркомата обороны СССР и уверил ее в своем намерении жениться на ней. Затем последовала старая, как мир, история. Увлекшаяся женщина всерьез рассчитывала на этот брак, а для закрепления контактов согласилась передать “жениху” некоторые секретные материалы, к которым имела доступ по характеру своей работы. Естественно, никакого замужества не состоялось, вместо него произошла тривиальная вербовка, а вскоре и практически неизбежный арест. Все остальные контакты московской “станции” СИС являлись рутинной деятельностью резидентуры, совершенно не нарушавшей советских законов. Это косвенно признают даже авторы истории советских органов госбезопасности, предназначенной не для пропаганды, а для внутреннего использования в подготовке офицеров контрразведки: “Следует отметить, что союзнические отношения Англии с Советским Союзом вынуждали английскую разведку весьма осторожно действовать на советской территории. Вследствие этого английские разведчики широко практиковали визуальное наблюдение, обработку советской прессы, использование советских граждан втемную и сбор шпионской информации через агентов. Под видом установленных культурных связей с советской интеллигенцией англичане знакомились с учеными, врачами, артистами, писателями, приглашая их на приемы, на которых обычно присутствовали опытные разведчики, владеющие русским языком. В завуалированной форме они опрашивали гостей по интересующим их вопросам”[441]. Как видим, речь не идет о нарушающей законы страны пребывания агентурно-оперативной работе резидентуры. 2-е управление НКГБ полагало свою работу по английскому направлению одной из важнейших и решало следующие задачи:

— установление британских разведчиков и их разработку;

— выявление и разоблачение их агентов из числа советских граждан;

— изучение методов работы СИС, выявление каналов заброски ее агентуры на территорию СССР для их перехвата и дальнейшего оперативного использования;

— ограничение круга советских граждан, которые могли быть использованы британской разведкой втемную;

— ограждение от расшифровки собственных агентов.

Идея о возможности нелегальной заброски агентов МИ-6 в период войны на советскую территорию выглядит более чем странно, однако тогда к этому относились вполне серьезно. НКГБ подставил британцам свыше ста своих агентов, с помощью которых не только освещал их деятельность, но и проводил компрометацию наиболее активных сотрудников миссии и дипломатических представительств в целях их высылки.

Взаимодействие НКВД/НКГБ с СОЕ, как уже указывалось, было начато по предложению Стаффорда Криппса. После получения предварительного согласия НКИД 14 августа в советской столице начались переговоры представителей спецслужб обеих стран, на которых Лондон представлял подполковник Гиннес. Он скрывал от советской стороны подлинное наименование своего ведомства и упорно именовал его “секретной британской организацией”, однако НКГБ быстро установил, что речь идет о СОЕ, и в дальнейшем в оперативных документах именовал эту организацию “Сектой”. С советской стороны переговоры проводил выступавший под псевдонимом “генерала Николаева” В. М. Зарубин, помогал ему начальник англо-американского отдела 1-го управления НКГБ И. А. Чичаев.

29 сентября 1941 года стороны подписали соглашение “по вопросу о подрывной работе против Германии и ее союзников”, в котором содержался ряд основных положений взаимодействия двух стран. Было установлено, что британцы не должны проводить нелегальные операции на территории Советского Союза и Прибалтики, за исключением Финляндии. НКГБ обязывался исключить из своей деятельности Британскую империю и ее подмандатные территории, а также Египет, Ирак, Сирию, Трансиорданию, Саудовскую Аравию, Абиссинию и Йемен. В остальных регионах договаривающиеся стороны условились координировать свои специальные операции по конкретным объектам и по времени. Через открытые в столицах обеих стран секции связи предусматривалось проведение обмена информацией и разведывательными данными, в том числе результатами диверсионных акций, и сведениями о вражеской агентуре. Соглашение допускало возможность взаимной установки радиопередатчиков на территориях каждой из сторон, при наличии такой необходимости. Весьма важным пунктом являлось содействие внедрению агентов в оккупированных странах, предусматривавшее, в частности, изготовление соответствующих документов, организацию прикрытия, снабжение и доставку материалов и радиоаппаратуры. Однако не следовало забывать, что речь шла о спецслужбах, поэтому в документе имелась соответствующая оговорка: “Секретные Советская и Британская организации не будут раскрыты друг перед другом, а равно не будет, как правило, никакого контакта между их оперативными агентами, за исключением тех случаев, когда руководители организаций одной и другой стороны уверены, что такой контакт имел бы свои преимущества”[442].

Однако процитированный документ представлял собой нечто вроде протокола о намерениях или совместного коммюнике, его требовалось конкретизировать и детализировать. Поэтому появился “Предварительный план общей линии поведения в подрывной работе для руководства советской и британской секций связи”, как именовались разведывательные миссии НКГБ и СОЕ, направленные соответственно в Лондон и Москву. Он устанавливал основные объекты для проведения диверсий и саботажа и конкретизировал задачи по странам. Приведем (с сохранением написания оригинала) один его раздел:

“1. ОБЩИЕ ОБ’ЕКТЫ ПОДРЫВНОЙ РАБОТЫ

Соответствующие Советская и Британская организации согласны с тем, что главным об’ектом их подрывной работы должны быть все виды транспорта. Большое внимание должно также уделяться военной промышленности врага.

Основными об’ектами по транспорту являются:

Судоходство, включая портовое оборудование, судостроительные верфи и ремонтные доки;

Каналы, в особенности в Германии, Франции, Бельгии и Голландии;

Железные дороги, особенно паровозы и подвижной состав, паровозо- и вагоностроительные заводы, а также склады нефти и угля;

Дорожный транспорт, особенно покрышки, смазочные масла и запасы нефти.

Основными об’ектами военной промышленности являются:

Оружейные заводы, авиационные заводы и заводы авиационного оборудования, военного снаряжения и склады боеприпасов;

Химические заводы, производящие взрывчатые вещества, отравляющие вещества, синтетический каучук и горючее;

Электро-силовые установки, особенно по обслуживанию железных дорог и ведущих предприятий военной промышленности;

Нефтепромыслы и склады горючего, особенно запасы смазочных масел”[443].

Данный документ характерен, с одной стороны, явным уклоном в сторону интересов Британии, а с другой — недооценкой столь важного компонента военного производства как шарикоподшипники. Лишь к концу 1943 — началу 1944 года в Великобритании и в СССР осознали степень уязвимости рейха в этом вопросе, и соответственно скорректировали цели подрывных операций и стратегических бомбардировок. Результаты такого подхода сказались немедленно, однако в 1941 году до этого было еще весьма далеко.

Представителем СОЕ в Москве стал прибывший вместо Гиннеса бригадный генерал Джордж Хилл (“Дейл”), для осуществления контактов с которым был назначен генерал-майор Г. Б. Овакимян (“полковник А. П. Осипов”). Англичанин активно обсуждал планы совместного осуществления диверсий против германских объектов на территории третьих стран и с этой целью вместе с советскими специалистами по этим операциям выезжал в Стамбул и Каир. Однако ни один из замыслов реализован не был, и точка связи СОЕ в Москве не смогла принести никакой ощутимой пользы. Фактически миссия Хилла оказалась бесцельной, за исключением некоторых организационных моментов. “Дейлу” было разрешено съездить в освобожденные Ленинградскую область и Белоруссию, он пользовался более свободным, чем остальные британские офицеры и дипломаты, режимом перемещения по Москве. По убеждению англичан, наружное наблюдение за его квартирой не устанавливалось, и он мог бесконтрольно проводить встречи с советскими гражданами. Учитывая практику НКГБ/НКВД, данное утверждение представляется по меньшей мере сомнительным. Трудно представить, чтобы контрразведка, не жалевшая ресурсов для сплошного наблюдения за всеми союзными дипломатами и сотрудниками миссий, проявила столь непонятную деликатность в отношении установленного разведчика. Кроме того, Хилл не был в состоянии в одиночку установить факт наличия или отсутствия за собой НН. Вероятнее всего, наблюдение за представителем СОЕ устанавливалось, и весьма плотное, но достаточно квалифицированное, чтобы работать незаметно. Возможно, его могло бы выявить визуальное контрнаблюдение, однако сил и средств у британской разведки в Москве на это не было. В таком случае иллюзорная свобода Хилла во встречах с советскими гражданами привела лишь к тому, на что и надеялась контрразведка, а именно к “засветке” его негласных контактов.

1944 год не внес в сотрудничество союзников ничего принципиально нового. Из заслуживающих внимания событий следует отметить появление в августе в Лондоне группы связи ОСС и НКГБ, однако особых результатов ее работа не принесла, и она вскоре была расформирована. Американцы получили разрешение разместить в Полтаве группу разведчиков для работы с экипажами своих бомбардировщиков, совершавших челночные боевые вылеты с посадкой на территории СССР. Они установили хорошее взаимодействие с советскими офицерами воздушной разведки. 8 сентября, то есть еще до первого боевого запуска V-2, британский полковник Т. Сандерс и американский подполковник О’Хара получили образцы топлива ракеты, захваченные в освобожденной советскими войсками части Польши около Близны. Вскоре ГРУ передало им дополнительную информацию о ракете, а также чертежи стартовых и испытательных площадок V-1 и V-2, схемы заправки и другие аналогичные сведения. Союзники получили также около тонны обломков ракет, однако из района Близны немцы отступали организованно, добытые детали особенную ценность не представляли. Намного важнее оказались опросы очевидцев запусков и подготовки к ним.

В начале 1944 года ОСС предоставило НКГБ детальную информацию по структуре резидентуры абвера в Турции и много отчетов своих подразделений РА и СИ, однако ожидавшегося принципиального улучшения отношений с советской разведкой это не принесло. Некоторые исследователи относят такую реакцию на счет нежелания начальника 1-го управления Наркомата госбезопасности Фитина сотрудничать, но такой взгляд представляется поверхностным. Трудно представить, чтобы в столь серьезном вопросе, как взаимодействие с американскими коллегами, Фитин действовал самостоятельно и без санкции вышестоящего руководства в лице Меркулова. В свою очередь, тот тоже наверняка подстраховался и выяснил мнение Сталина по этому поводу. Известно внимание, с которым верховный главнокомандующий относился к вопросам разведки, поэтому реакцию СССР на инициативу ОСС, точнее, отсутствие всякой реакции следует отнести именно на его счет. В декабре 1944 года Донован предпринял последнюю попытку установить плодотворное сотрудничество и передал 1-му управлению НКГБ значительный объем информации из Берна. СССР вновь не оценил добрую волю Донована, жест которого остался без ответа. Можно представить, как был впоследствии шокирован патологический антикоммунист, бывший резидент ОСС в швейцарской столице Аллен Даллес, когда на посту директора ЦРУ он изучал архивы своих предшественников и обнаружил, что результаты его работы попали в Москву. В данном случае ход событий доказал справедливость его убежденности в том, что идти СССР навстречу не следует. Руководитель ОСС вообще собирался передать советским коллегам всю имевшуюся в его распоряжении информацию, за исключением относившейся к американской оккупационной зоне Германии, но президент запретил ему это. В результате всех попыток в последний год войны в Москве действовала лишь небольшая группа сотрудников ОСС, изучавшая открытую советскую прессу.

Обстановка разведывательного сотрудничества начала резко изменяться в 1945 году. И Москву, и Лондон, и Вашингтон послевоенное устройство мира заботило значительно больше, чем проблемы борьбы с остатками вермахта. Руководителям трех государств было ясно, что военные проблемы можно оставить на попечение генералов и адмиралов, и что пришло время заняться политическими вопросами. На нижних этажах своей деятельности разведка по-прежнему выясняла секреты противника, проводила специальные операции и боролась с германской агентурой, но все это уже не требовало столь пристального внимания руководства, как раньше. Подлинное значение придавалось теперь секретным переговорам, добыванию информации о союзниках, вербовкам крупных политических фигур в расчете на использование их в качестве агентов влияния в послевоенном мире. Советская разведка уже достаточно давно и успешно занималась Соединенными Штатами и Великобританией, а они, в свою очередь, также сменили приоритеты. Теперь основной задачей американской и британской военных миссий являлось не получение от СССР информации о Третьем рейхе, а изучение советских военно-экономического потенциала и политической системы. Если до проходившей с 4 по 11 февраля 1945 года Крымской (Ялтинской) конференции разведывательному партнерству в борьбе с Германией еще придавалось какое-то значение, то после нее все изменилось окончательно. По печальной советской традиции, все работавшие с союзниками военнослужащие в дальнейшем оказались под подозрением, а часть из них отправилась в лагеря по обвинению в шпионаже в пользу Великобритании или США. Весьма больно отозвалось хорошее взаимодействие с военно-морской секцией “Миссии 30” даже главнокомандующему ВМФ, наркому Н. Г. Кузнецову. В числе прочего, его обвинили в несанкционированной передаче британцам обнаруженных на трофейной подводной лодке U-250 германских акустических торпед. Объяснения адмирала о полученном на это разрешении не были приняты во внимание, он утратил пост наркома и был понижен в звании.

Как ни странно, предоставление Советскому Союзу информации, получаемой по каналам “Ультра” и “Мэджик”, после Крымской конференции в течение некоторого времени еще продолжалось и даже активизировалось. Меры безопасности при этом были ужесточены настолько, что британцы требовали их передачи только начальнику генерального штаба. Даже специально назначенный для осуществления такого взаимодействия генерал Н. у. Славин фактически исполнял роль обычного, хотя и высокопоставленного почтальона. На вручаемых ему запечатанных пакетах с информацией неизменно имелась несколько унизительная для него надпись: “Для генерала Антонова или его прямого заместителя… НЕ для генерала Славина”[444]. Но уже в апреле эта работа прекратилась, одновременно Черчилль запретил и обмен технической информацией с СССР. Советский Союз занял аналогичную позицию. Схожая ситуация наблюдалась и в советско-американском партнерстве. После смерти Франклина Рузвельта, когда президентом Соединенных Штатов Америки стал негативно настроенный к СССР Гарри Трумэн, взаимное охлаждение во взаимоотношениях наступило почти сразу. Это ощутил генерал Донован, которому в апреле 1945 года было отказано в разрешении посетить Москву для проведения переговоров с руководством НКГБ. Полностью прекратилось и взаимодействие советской разведки с американскими коллегами, несмотря на продолжающиеся боевые действия в Европе и намерение СССР вступить в войну на Дальнем Востоке.

Британская “Миссия 30” в Москве продолжала работать, но уже скорее по инерции. В мае сменился ее руководитель, теперь им стал генерал-лейтенант Дж. Гаммель. Практически сразу же он получил новые указания Объединенного комитета по разведке относительно взаимодействия с СССР, формально продолжавшим оставаться союзником Великобритании. В них отмечалось, что сильно пострадавший в войне Советский Союз вскоре станет менее агрессивным и более покладистым, поскольку попадет в зависимость от иностранной экономической помощи. Предписывалось не давать никакую информацию даром и во взаимоотношениях с советской стороной проявлять твердость и корректность. ОКР прямо указывал, что Западу не нужен мощный СССР, поэтому в дальнейшем принципы сотрудничества с ним будут иными. Американцы действовали несколько иначе. Они приняли во внимание то обстоятельство, что СССР начал передавать им информацию по Японии еще осенью 1944 года, и 23 июля известили британских коллег о своем намерении в любом случае направлять Москве данные по этой тематике. Тогда те также несколько смягчили свою позицию, однако отпущенный партнерству срок уже истекал. Перед самой капитуляцией Японии, 22 августа 1945 года секция ВВС “Миссии 30” начала сортировать свои архивы. Британцы уничтожили все документы по японской авиации, но сохранили 3 папки по люфтваффе и все 28 папок по СССР и его военно-воздушным силам. Вслед за этим аналогичную работу провели и в остальных подразделениях миссии. Еще некоторое время занял период свертывания деятельности и решения хозяйственно-бытовых вопросов, после чего 24 октября 1945 года все сотрудники “Миссии 30” отбыли из СССР. При зачистке помещений перед отъездом они обнаружили установленную в комнате для совещаний аппаратуру подслушивания. Пожалуй, это является лучшим символом окончания разведывательного партнерства союзников в период Второй мировой войны и перехода к послевоенному противостоянию двух систем.