Негласные войны. История специальных служб 1919-1945. Книга вторая. Война. Том первый

1. РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНЫЙ ОАЗИС

На протяжении всей Второй мировой войны Швейцария оставалась единственным в континентальной Европе свободным от нацистской оккупации государством. В войне разведывательных служб страна приобрела особое значение благодаря ее удобству для расположения резидентур и проведения встреч с агентурой и транзита нелегалов. Кроме того, Конфедерация являлась главным и почти единственным источником поступления в рейх твердой валюты. Страна сыграла также определенную роль в эвакуации бежавших военнопленных и сбитых летчиков союзных государств по каналам британской Службы спасения и побегов МИ-9. Они частично интернировались, а частично ускользали через франко-швейцарскую границу на Пиренейский полуостров, а затем в Великобританию, где в большинстве случаев вновь возвращались в состав своих вооруженных сил. Через Швейцарию из рейха успешно бежали 5143 военнослужащих[238], то есть свыше полутора полков, что составило 18,5 % побегов на Европейском театре военных действий. В этом качестве она уступала Швеции (29,79 %) и остальной Западной Европе (24,49 %), но превосходила СССР (14,29 %) и Балканы (12,93 %)[239]. Не все интернированные пробыли в лагерях страны до самого конца войны. Швейцарцам надоело нести расходы по их содержанию и разрешать организационные проблемы, поэтому в ноябре 1944 года правительство Конфедерации предложило Лондону освободить 90 интернированных британцев в обмен на возврат ими стольких же германских военнопленных. Вскоре подобное предложение поступило и к американцам, которых в стране находилось значительно больше — 1503 человека. Их предлагалось обменять на 1503 пленных немецких солдат, таможенников и пограничников с условием, что американские летчики, которых насчитывалось в лагерях 790 человек, не будут воевать на Европейском театре военных действий. Вначале союзники воспротивились этому плану, позволявшему немцам получить два свежих батальона, однако командование на Тихоокеанском ТВД остро нуждалось в пилотах, и сделка состоялась.

Все это происходило в конце войны, когда ее исход был уже вполне ясен, а положение Швейцарии не вызывало никаких опасений, начиналось же все далеко не столь безоблачно. Германия захватывала в Европе одну территорию за другой, и небольшая благополучная горная страна со слабой армией вполне могла подвергнуться аналогичной участи. Опыт 1940 года показал, сколь мало Гитлер считался с нейтральным статусом государств, намеченных им в качестве жертвы. Наличие в Конфедерации значительного немецкого населения также являлось весьма тревожащим фактором, поскольку для захвата Австрии и Чехословакии рейх использовал именно это обстоятельство. Фюрер заявлял об отсутствии у него территориальных претензий к Швейцарии, однако, как известно, подобные декларации не означали ровно ничего. Поэтому правительство в Берне в период войны заботилось главным образом о том, чтобы не дать повод придраться к нарушению страной нейтрального статуса и не спровоцировать германскую агрессию. В связи с этим до 1942–1943 года нейтралитет Швейцарии был явно прогерманским, несмотря на демократические симпатии ее руководства. Тем не менее, и другие государства могли рассчитывать на терпимое отношение к своим резидентурам, развернутым на территории Конфедерации.

Таковыми прежде всего являлись англичане. Военную разведку Великобритании (ДМИ) представляли в Швейцарии полковник Генри Кэртрайт и его помощник Герберт М. Фрайер, военно-воздушную (АИ) — Фредди Уэст. Позднее к ним присоединился бежавший из германского офицерского лагеря военнопленных Кольдиц майор Пэт Рейд. СИС и ее параллельная сеть Z располагали в Швейцарии несколькими точками, общее руководство которыми традиционно осуществлял подполковник Клод Дэнси. В Конфедерации он чувствовал себя наиболее уверенно, обладал давними и прочными связями с местными бизнесменами и банкирами, а с 1937 года — и с руководителем ее военной разведки подполковником, затем бригадным полковником Роже Массоном. Даже сам замысел создания “Z” возник у него именно там. На посту помощника Синклера Дэнси руководил как “станциями” своей сети, так и традиционными резидентурами системы бюро паспортного контроля (ПКО). Как уже отмечалось, перед войной англичане приняли опрометчивое решение о совместной работе сетей ПКО и “Z” и этим свели на нет безопасность нелегальных сотрудников. В начале войны точку СИС в Берне возглавлял Эктон Варнелл, в декабре 1939 года передавший дела Р. Пирсону, бывшему работнику сети арестованного в Вене в 1938 году руководителя Континентальной секретной службы Томаса Кендрика. Резидентом СИС (ПКО) в Цюрихе являлся Эрик Грант Кэйбл, а в Женеве позднее появился Виктор Фаррелл. Швейцария стала главной базой “станций” сети “Z”, заменив в этом качестве Австрию и Данию. В Базеле точку “Z” возглавлял британский консул, будущий исполнительный директор СОЕ Фрэнк Нельсон, но четверо основных агентов находились на связи лично у Дэнси. Ими были проживавший в Лозанне Хью Уиттелл и три журналиста: корреспондент “Дейли Экспресс” Джеффри Кокс, корреспондент “Таймс” Эрик Гейди и центрально-европейский корреспондент “Манчестер Гардиан” Фредерик Войт. Все резидентуры СИС в Швейцарии подчинялись главному резиденту Фредерику Ванден Хьювелу, давнему соратнику Дэнси по сети “Z”. Общая численность британской агентуры в стране достигала 120 человек, но, к сожалению, у обеих резидентур отсутствовали источники на территории Германии. В этих условиях весьма полезными для СИС оказались контакты Дэнси с Массоном, позволившие британцам получить доступ к некоторым результатам работы швейцарской разведки, в частности, информационной продукцией “Бюро Ха”.

В ноябре 1939 года умер руководитель МИ-6 Хью Синклер, и его помощник Дэнси немедленно уехал в Лондон. Подполковник заверил подчиненных, что возглавит разведку, и по этой причине передал все контакты со швейцарскими специальными службами Нельсону. Как известно, Дэнси так и остался в СИС на вторых ролях и постоянно конфликтовал со своим смертельным врагом — заместителем руководителя разведки Валентином Вивианом. В этих условиях ему уже было не до возвращения в Швейцарию. Нельсону оказалось нетрудно установить доверительные отношения с руководителем “Бюро Ха”, убежденным англофилом Гансом Хаузаманном. Постепенно резидент достиг настолько тесного контакта со швейцарцем, что тот начал показывать ему телетайпные ленты из верховного главнокомандования вермахта (ОКБ), уверяя, что это оригиналы. По словам Хаузаманна, “Бюро Ха” получало их через сеть курьеров-железнодорожников “Викинг” от группы офицеров управления связи ОКБ, тайных социал-демократов. Руководитель ряда добывающих подразделений швейцарской разведки капитан, впоследствии майор Макс Вайбель уверял, что источники информации абсолютно надежны, поскольку впервые контакт с ними установил именно он во время стажировки в академии германского генерального штаба в Берлине.

Преемнику Варнелла на посту резидента СИС Пирсону довелось вступить в непрямой контакт с адмиралом Канарисом. Как известно, начальник абвера помог покинуть Берлин жене арестованного военного атташе Польши Галине Шиманской и лично проследил за ее безопасным прибытием в швейцарскую столицу. В декабре 1939 года беженка с тремя дочерьми появилась в польской миссии и изложила историю своего бегства, а названная ей фамилия германского покровителя вызвала немалый переполох у осведомленных лиц. Военный атташе Польши в Берне Тадеуш Василевский свел ее с Пирсоном, доложившим об этом новому руководителю МИ-6 Мензису. Тот расценил ситуацию как крайне важную и немедленно прикомандировал к ней Хьювела (“Z-1”), действовавшего под прикрытием пресс-атташе посольства Британии в Берне. Для обеспечения надежного функционирования возможного канала связи с Канарисом англичане выделили целую группу офицеров во главе с помощником резидента Эндрю Кингом (“Z-2”), сама же Шиманская стала “Z-5/1” и получила место машинистки в польской миссии для легализации ее дальнейшего пребывания на швейцарской территории.

Старания британцев не пропали даром, вскоре Канарис действительно продолжил развитие контакта через Шиманскую. По неофициальным каналам он договорился с Хью-велом о направлении в Швейцарию своего личного представителя Ганса Бернда Гизевиуса, с февраля 1940 года работавшего в Цюрихе под прикрытием должности вице-консула Германии. К этому времени из-за воздушной “битвы за Британию” руководство СИС несколько охладело к возможным перспективам общения с начальником абвера. В Лондоне опасались германского вторжения, и перипетии взаимоотношений оппозиционных офицеров с режимом Гитлера тогда казались никому не интересной мелочью. Тем не менее, для Шиманской все же изготовили французские документы на имя Мари Клена, позволявшие ей ездить на встречи с Канарисом в Париж, а в Италию для этой же цели она выезжала по польскому дипломатическому паспорту. Вся эта активность совершенно не имела отношения к Швейцарии, поэтому власти Конфедерации старались не замечать ее.

По-настоящему в Берне встревожились лишь летом 1940 года, когда в результате успешного германского блицкрига прижатые к границе французские и польские войска в поисках спасения стали массово переходить на территорию Конфедерации. Швейцарцы опасались, что опьяненный легкой победой Гитлер может использовать эту ситуацию в качестве предлога для вторжения и на плечах разбитых западных союзников введет в страну свои войска. Противопоставить им было практически нечего. Британцы также не исключали подобного развития событий и попытались хоть как-то обезопасить свои “станции” от внезапного захвата противником. С этой целью цюрихская резидентура вместе с официальными сотрудниками бюро паспортного контроля каждую ночь со всей документацией перебиралась в Берн, а работники базельской подрезидентуры ночевали в Солотурне. Планировалось вообще отозвать из Швейцарии всех сотрудников СИС, но старый солдат Дэнси воспротивился этому и оказался прав. Все же четверо технических работниц эвакуировались из страны через Бордо. Их путь оказался долгим и сложным, в частности, расстояние от Виши до Бордо им пришлось преодолевать на велосипедах. Все женевские сотрудники остались на своих местах, за исключением резидента Пирсона. Его сменил бывший руководитель “станции” в Будапеште Виктор Фаррелл, поддерживавший связь с известной советской разведчицей Рашель Дюбендорфер (“Сисси”) и не менее знаменитым Рудольфом Ресслером. К июлю угроза вторжения миновала, и резидентуры ПКО возвратились в прежние точки дислокации Базель, Берн и Цюрих.

Немцы работали в Швейцарии достаточно активно, но первоначально совершенно не интересовались обстановкой в самой стране. Конфедерация предоставляла ценную для абвера и СД-аусланд возможность померяться силами с разведывательными службами противников в непосредственном соприкосновении с ними. В VI управлении РСХА работой по Швейцарии и Лихтенштейну ведал реферат VIB3, руководство которым было поручено весьма молодому сотруднику Хайнцу Фельфе. Центральный аппарат реферата находился в Берлине и с помощью телетайпной линии и курьеров сообщался со своими архивами и картотекой, размещавшимися в Мариенбаде под руководством одного из заместителей начальника реферата. “Главным уполномоченным” (резидентом) СД в Швейцарии был штурмбанфюрер, с января 1944 года оберштурмбанфюрер СС Ганс Дауфельдт, занимавший по прикрытию должность вице-консула Германии в Лозанне. На связи у него имелось множество источников, дававших такое количество информации, что трое оперативных сотрудников резидентуры едва успевали ее обрабатывать. В конце войны Дауфельдта сменил новый “главный уполномоченный” Теодор Пэффген.

С территории рейха швейцарское направление в основном курировало АСТ-Висбаден, резидентом КО-Швейцария в Берне был генеральный консул Германии в Цюрихе капитан 1-го ранга Ганс Майснер. Абвер располагал также подрезидентурами в Берне и Женеве, работавшими соответственно под прикрытиями германской миссии и генерального консульства. Общая штатная численность всех точек военной разведки на территории Конфедерации составляла лишь 18 человек, из которых в столь важном пункте, как Берн, находились всего 5 офицеров, 7 технических работников и 3 радиста. Трудно сказать, по каким соображениям абвер содержал в стране столь малочисленный аппарат. Предположения о том, что в дополнение к этим людям разведкой занимались также и офицеры из многочисленных закупочных и снабженческих учреждений вермахта в Швейцарии, не соответствуют действительности.

Помимо двух основных разведывательных служб рейха, Швейцарией занималась АО НСДАП, работавшая в контакте с АСТ-Штутгарт. Кроме того, значительный объем переписки между двумя странами и проходивших транзитом через Конфедерацию писем из “свободной зоны” Франции в Германию потребовал организации систематической почтовой цензуры. Этим занимался цензорский пункт во Франкфурте-на-Майне, в ноябре 1941 года насчитывавший в своем штате 97 офицеров, 120 гражданских чиновников и 2580 служащих. Столь значительная численность обусловливалась необходимостью просматривать ежедневно от 120 до 150 тысяч писем, но постепенно их количество уменьшалось и к сентябрю 1944 года составляло около 20 тысяч[240]. Соответственно были сокращены и штаты пункта.

Свободное пограничное сообщение между Конфедерацией и рейхом позволяло немцам свести к минимуму использование радиосвязи и не испытывать терпение местной радиоконтрразведки. Через границу свободно курсировали курьеры, а сообщения в эфир уходили лишь в самых крайних случаях, благодаря чему абвер избежал расшифровки операций в Швейцарии по линии “Ультра”. Зато сами немцы достигли определенных успехов на этом направлении и с весны 1944 года читали все сообщения, которыми обменивались польская миссия в Берне со своим правительством в Аондоне. По свидетельству Фельфе, полученные в результате этой операции данные позволили СД отказаться от оперативной разработки поляков, а дополнительные подтверждения достоверности радиоперехватов поступали от агента VI управления, любовницы военного атташе Польши в столице Конфедерации. Эта швейцарка по происхождению долгое время жила в Варшаве, где и была завербована немцами. СД помогла ей открыть в бывшей польской столице экспортную фирму, под прикрытием которой женщина совершала поездки в рейх и обратно, не вызывая подозрений у любовника.

Гитлер категорически запрещал всем своим разведывательным службам вести разведку против Конфедерации с ее территории, их основными задачами являлась разработка контактов по линии наступательной контрразведки и внедрение в иностранные миссии и посольства, за исключением Виши. Этой участи избежал также и Советский Союз, не имевший дипломатических отношений со Швейцарией и соответственно не располагавший представительством ни в Берне, ни в Лиге Наций, из которой его исключили за агрессию против Финляндии. Зафиксирована единственная диверсионная операция, проведенная для нарушения контактов Швейцарии с Великобританией. Конфедерация снабжала британскую промышленность агатом, использовавшимся в производстве взрывателей для снарядов зенитной артиллерии, а также готовыми взрывателями производства известной оружейной фирмы “Эрликон”. Эти товары поставлялись по железной дороге через территорию “свободной зоны” в Испанию и далее на Британские острова. Ввиду запрета Гитлера на проведения любых операций против Швейцарии, в качестве объекта диверсии был выбран железнодорожный виадук около Аннемас, вблизи испанской границы. Агенты диверсионного отдела абвера в 1940 году взорвали его и на довольно долгий срок вывели из строя железнодорожное сообщение, сорвав график поставок англичанам агата и взрывателей.

Швейцария стала местом пребывания одной из наиболее результативных и известных впоследствии резидентур Бюро стратегических служб (ОСС) Соединенных Штатов Америки. Как указывалось ранее, американская разведка встречала немалое противодействие со стороны британцев в развертывании операций на территории Европы, из-за чего достаточно поздно вошла в число противоборствовавших на континенте спецслужб. Точки ОСС в Швейцарии не существовало до ноября 1942 года[241], когда для ее организации прибыл, пожалуй, самый разрекламированный американский разведчик периода Второй мировой войны, будущий директор ЦРУ Аллен Даллес. Любопытно, что первоначально немцы спутали его с братом, Джоном Фостером Даллесом, поэтому даже после выявления этой ошибки все собранные о нем и его деятельности сведения проходили в СД под кодовым обозначением “сообщения Фостера”.

Аллен Уэлш Даллес родился в 1893 году и некоторое время находился на дипломатической службе, а в период Первой мировой войны работал в Берне и позднее вспоминал: “Именно там я понял, насколько ценным местом для получения информации была Швейцария, и именно тогда я стал интересоваться разведывательной работой”[242]. Любопытно, что однажды к нему на аудиенцию попросился некий российский эмигрант по имени Николай Ленин, но встрече с неизвестным и неинтересным социал-демократом Даллес предпочел партию в теннис с молодой американкой. Впоследствии он всю жизнь сожалел об этой утраченной возможности и никогда более не отказывался ни от одного контакта. Как известно, в период Второй мировой войны этот принцип сослужил ему прекрасную службу и позволил привлечь к сотрудничеству отвергнутого британцами Кольбе. Даллес входил в состав делегации США на Версальской мирной конференции, а позднее работал в Бюро американского комиссара в Берлине, после чего возглавил ближневосточный отдел госдепартамента США. В 1927 году по финансовым соображениям он оставил государственную службу и перешел в нью-йоркскую юридическую фирму своего брата “Салливэн и Кромвель”. Адвокат Аллен Даллес обзавелся там обширной немецкой клиентурой и продолжил берлинские знакомства с озабоченными левой угрозой генералами и промышленниками. В дальнейшем это весьма облегчило ему установление контактов с влиятельными фигурами в Германии. Даллес никогда полностью не порывал связей с правительством и в том же 1927 году в качестве юридического советника делегации США участвовал в Женевской конференции по разоружению, а в дальнейшем и в других аналогичных мероприятиях.

В январе 1942 года Даллес возглавил нью-йоркское отделение Бюро стратегических служб США. На этом посту он с самого начала проявил живейший интерес к политическим и дипломатическим аспектам своего нового поприща и предложил создать из германских эмигрантов антигитлеровский комитет, получивший неофициальное название “Комитета Брюнинга”. Даллес поддерживал обширные контакты с бежавшими от нацистского режима немцами и в результате уверился, что большинство их соотечественников в рейхе разделяют демократические взгляды. Это явилось одной из основных причин, по которым контакты с оппозицией в дальнейшем стали едва ли не основным направлением его работы в Европе. Следует отметить, что в среде эмигрантов из Третьего рейха антикоммунистические настроения были весьма широко распространены, и достаточно известные аналогичные взгляды Даллеса встретили у них полное понимание. Однако в Соединенных Штатах в 1942 году подобные убеждения отнюдь не приветствовались, поэтому начальник нью-йоркского отделения ОСС вскоре подвергся резкой критике за свою опору на “безнадежно реакционных генералов и юнкеров”[243]. По прямому указанию Рузвельта осенью “Комитет Брюнинга” распустили, и Донован намеревался отправить Даллеса подальше от столицы, в Лондон. Однако тот полагал, что будет значительно более полезен в стране, которую прекрасно знал — в Швейцарии, и убедил генерала послать его туда под прикрытием должности специального помощника посла. Строго говоря, резидент не являлся разведчиком в полном смысле этого слова и всегда оставался скорее политиком и дипломатом, что постоянно сказывалось на уровне подготовки его операций. Это неоднократно отмечали и беспристрастные исследователи: “Даллес был скорее одаренным разведчиком-любителем, самоучкой в шпионаже, чем опытным специалистом, мастером шпионских дел”[244].

2 ноября 1942 года на летающей лодке “Каталина” резидент (“агент 110”, по системе кодовых обозначений ОСС) вылетел из Нью-Йорка в Лиссабон, имея при себе кодовую книгу и аккредитив на один миллион долларов. Его дальнейший путь пролегал через Барселону в Лион, а оттуда поездом в Женеву. На границе “свободной зоны” Франции и Швейцарии он едва не был задержан и сумел проскользнуть через нее лишь благодаря счастливой случайности. Сам он впоследствии описывал этот эпизод так: “Гестаповец тщательно занес в блокнот данные моего паспорта, и через несколько минут французский жандарм объяснил мне, что только что получен приказ о задержании всех появляющихся на границе американцев и англичан”[245]. Однако Даллеса он все же пропустил, объяснив, что французы сотрудничают с нацистами лишь символически.

В Берне резидента встретил абсолютно нетронутый участок работы и весьма сдержанное отношение союзных британских разведчиков, не воспринимавших ни его методы работы, ни сам факт появления на своем поле конкурента. Руководитель точки военно-воздушной разведки АИ в Берне Уэст впоследствии вспоминал свое впечатление от Даллеса: “Он был похож на человека с большим колоколом, звонившим в него для привлечения внимания и объявлявшим: “У меня полно денег, и я хочу купить информацию”[246]. Первоначально резидент планировал проводить операции против Германии совместно с СИС, но вскоре убедился в полной иллюзорности своих надежд. Похищение в Венло было еще слишком свежо в памяти британцев, которые теперь вообще не верили в возможность существования какого-либо подполья внутри Третьего рейха. Следует отметить, что такое неверие являлось и отдаленным последствием прискорбных уроков легендированных антисоветских организаций, руководители МИ-6 вовсе не желали в третий раз наступать на те же грабли. Контакты с Канарисом также осуществлялись весьма неохотно, поскольку в британской разведке одни совершенно не верили в его искренность, а другие просто не усматривали никакой пользы в политических зондажных операциях. Лондон категорически приказал всем своим “станциям” отвергать все поступавшие из рейха мирные предложения, от кого бы они ни исходили. В этих условиях Даллесу, отвечавшему за операции ОСС от Алжира до Чехии, приходилось рассчитывать исключительно на собственные весьма скромные силы. Он не имел штата оперативных работников и располагал лишь одним секретарем, поэтому вынужден был подбирать сотрудников и агентуру прямо на месте. В первую очередь внимание резидента было обращено на персонал местных отделений Бюро военной информации и Совета по экономической войне, а позднее он пытался привлечь к работе буквально каждого американца, в особенности бизнесменов, застрявших в Швейцарии после закрытия границы “свободной зоны”. Однако никто из них не располагал агентурными возможностями в рейхе, и Даллес из своей резиденции на Херренгассе, 23 начал сам завязывать контакты с немцами.

Слева направо: Геро фон Шульце-Гевернитц и Аллен Даллес

Первым его шагом было установление доверительных отношений с Гизевиусом, которого американцу отрекомендовали англичане. Этот личный представитель Канариса нашел в его лице своего единомышленника и неоднократно жаловался на узость кругозора британцев, видящих в противнике лишь объект для шпионажа или диверсий. По словам Гизевиуса, Даллес был первым разведчиком союзников, усмотревшим в германском направлении политический аспект. Левое крыло немецкой оппозиции представлял бывший советник германской миссии в Швейцарии Адам фон Тротт цу Зольц, установивший контакт с американцами в Вашингтоне еще летом 1939 года. Позднее он был арестован, осужден и казнен 15 августа 1944 года. Следует отметить, что Даллес не пренебрегал и отношениями с социалистами, хотя и не видел в них особой пользы. Ранее описывался его неудачный опыт контакта с коммунистами, который он более никогда не повторял и отныне видел в них лишь соперников, а затем и врагов. Имеются сведения о том, что на связи у резидента ОСС в Берне находился бывший генеральный консул Германии в Нью-Йорке с 1930 по 1933 годы Отто Кипп, в годы войны работавший представителем МИД в абвере. Он возглавлял группу оппозиционеров под кодовым обозначением “Солф”, разгромленную гестапо после внедрения в нее агента, и казнен 26 августа 1944 года.

На германском направлении всю практическую часть работы по осуществлению контактов с подпольем выполнял главный помощник резидента, натурализованный немец Геро фон Шульце-Гевернитц, в подчинении у которого находилась группа эмигрантов из рейха. Дабы избежать ограничения их передвижений со стороны местной полиции и иммиграционных властей, Даллес поместил людей в приют для психически неполноценных, но социально не опасных пациентов, после чего те могли спокойно передвигаться по территории Конфедерации с соответствующими справками на руках. Именно Шульце-Геверниц являлся подлинным организатором ряда успешных акций резидентуры, и хотя нельзя сказать, что его роль замалчивается историками, однако в американской литературе прочно укоренилась традиция прославления именно Даллеса. Это стало своего рода хорошим тоном в американских источниках, и зачастую исследователи пытаются выдать за достижения даже явные промахи резидента. К явлениям этого порядка относится, например, трактовка провала в обеспечении безопасности телеграфной переписки точки ОСС с Вашингтоном, когда немцы достаточно легко вскрыли несовершенный код и получили доступ к исходным текстам сообщений. Однако впоследствии это объяснили стратегическим замыслом Даллеса, якобы намеренно использовавшего нестойкую криптографическую систему, чтобы своими взвешенными и объективными суждениями привлечь к себе внимание германской оппозиции и вызвать ее на контакт. При этом совершенно не объясняется, откуда он черпал уверенность в том, что немцы обязательно прочтут его телеграммы, а их расшифрованные тексты попадут именно к оппозиционерам, причем способным в военное время добраться до дипломата противника в нейтральной стране. В действительности дела обстояли отнюдь не столь изощренно, и криптографические промахи резидента можно объяснить лишь совершенно неудовлетворительной работой специалистов, отвечавших за защиту его переписки, и собственной оперативной неграмотностью Даллеса. Американские историки также весьма высоко оценивают разработанную в бернской точке после освобождения Корсики схему передачи донесений в Вашингтон. Вся добытая в Швейцарии информация микрофильмировались в миссии США и затем перевозилась в Женеву, где вручалась машинисту поезда, направлявшегося в Айон. Он прятал материалы в тайнике над топкой, чтобы мгновенно сжечь их в случае опасности, а затем передавал курьеру, на велосипеде доставлявшему пленки в Марсель. Там их принимал капитан рыболовного судна и отвозил на Корсику, оттуда на самолете пленки доставлялись в Алжир и потом уходили в ОСС по магистральным каналам связи. Эта изощренная схема страдала одним, зато весьма существенным недостатком: весь путь занимал не менее 10–12 дней, что зачастую значительно обесценивало добытые материалы, в особенности полученные от Кольбе важные сведения. Ничего лучшего Даллес разработать не смог.

Донован прекрасно знал истинную степень профессионализма своего резидента в Берне. Генерал всегда высоко ценил дилетантов, однако в серьезных случаях изменял своим пристрастиям и руководствовался интересами дела. Именно поэтому руководство всеми операциями ОСС на Европейском театре военных действий (ОСС ЕТО) он поручил не Даллесу, как ошибочно утверждают многие источники, а находившемуся в Аондоне и позднее в освобожденном Париже Расселу Форгану. Действительно сильной стороной бернского резидента являлось его верно подмеченное Гизевиусом умение оценить политический аспект проблемы, недаром наиболее результативной акцией подчиненной ему структуры, судя по всему, стало установление контакта с генерал-лейтенантом Райнхардом Геленом для послевоенного взаимодействия. Донован считал резидента в Берне плохим администратором и после победы категорически отказался назначить его на должность ОСС ЕТО на смену уходившему в отставку Форгану, кстати, рекомендовавшему Даллеса в качестве своего преемника. Однако директор ОСС остановил свой выбор на бывшем резиденте в Италии полковнике Эдуарде Глэвине. Собственно, это решение также являлось вынужденным, поскольку вначале Донован собирался вообще упразднить пост главы ОСС на Европейском ТВД и перевести все резидентуры на вертикальную связь с Вашингтоном. Позднее он отказался от такой идеи, возможно, из-за нежелания менять структуру Бюро перед самым его расформированием.

Возвращаясь к теме привлечения внимания немцев, следует отметить, что Даллесу это, безусловно, удалось. Судя по всему, причиной этого стали не столько его активные действия, сколько давние контакты с видными в Германии фигурами, широко известные антикоммунистические взгляды и сам статус резидента разведывательной службы Соединенных Штатов Америки, к которым немцы испытывали совершенно иные чувства, чем к Великобритании. Под видом оппозиционера СД сумела подвести к резиденту своего агента “Габриэля”, позднее доложившего о высказанной Даллесом в беседе с ним мысли: “Следующая мировая война произойдет, конечно, в результате столкновения между двумя самыми могущественными государствами — США и Советским Союзом. Поэтому его особенно интересовало, насколько крах Германии способен привести к возникновению немецкого государства Советов”[247].

Антигосударственные заговоры германской оппозиции и контакты Даллеса с ее представителями относятся к тематике данной книги лишь косвенно и поэтому подробно не рассматриваются. Это же можно сказать и об участии резидента в подготовке сепаратных мирных переговоров, являющимся элементом секретной дипломатии. Однако поскольку они проходили по каналам разведки, о них нельзя не упомянуть хотя бы вкратце.

Судя по всему, первый подход к Даллесу в Берне был сделан с санкции Гиммлера и Шелленберга еще в феврале 1943 года. Рейхсфюрер СС первоначально вышел на стокгольмскую точку американской разведки, а затем направил к нему весьма известного в Европе немца, подданного Лихтенштейна князя Макса Эгона фон Гогенлоэ-Лангенбург-Ротенхауза. Он проживал в Испании, где женился на маркизе и был хорошо принят в аристократических семействах всего континента. К этому времени князь уже имел неудачный опыт зондажа британской позиции в Мадриде и Берне, а теперь обратился к Даллесу, с которым был знаком еще со времени своего пребывания в Нью-Йорке в 1920-х годах. В отчете о встрече, подготовленном фон Гогенлоэ для Гиммлера, указывались явно приукрашенные факты. Эмиссар рейхсфюрера СС утверждал, что резидент якобы не отметает полностью идеи и дела национал-социализма и видит в будущей Германии “санитарный кордон” против СССР, но указывает, что американский народ никогда и ни при каких условиях не согласится принять Гитлера в качестве руководителя рейха. Далее князь привел множество антибританских и антисемитских высказываний своего собеседника, что, судя по всему, являлось большим преувеличением. В этот период германский зондаж позиции Соединенных Штатов по линии разведки не сопровождался встречным движением.

Расстановка сил оппозиции несколько изменилась после создания в Советском Союзе в июле 1943 года комитета “Свободная Германия”. В результате этого часть антинацистски настроенных немцев с левыми убеждениями стала ориентироваться на помощь со стороны СССР и коммунистической партии, зато другая часть активизировала контакты с американцами. Это весьма встревожило Даллеса, несколько наивно рассчитывавшего на массовый подъем Сопротивления в Третьем рейхе и свержение господствовавшего там режима. По его мнению, таким образом было возможно закончить войну до взятая Берлина Красной Армией и избежать вовлечения Германии в послевоенную сферу влияния Москвы. Однако эта заманчивая для США перспектива потерпела крах после провала начатой 20 июля 1944 года операции “Валькирия” и уничтожения почта всех ее участников. Длительное время налаживавшиеся контакты Даллеса в одночасье оказались оборванными, случайно уцелел лишь Гизевиус. В свете этого стратегию бернской резидентуры ОСС требовалось пересмотреть с учетом новой оперативной обстановки на германском направлении. Для координации своей деятельности с политикой центра Даллес вылетел в Лондон на встречу с прибывшим туда Донованом и пробыл в британской столице с сентября по октябрь 1944 года. В это же время штат резидентуры был существенно обновлен и укомплектован опытными сотрудниками. Бывший руководитель секции специальной разведки (СИ) переведенной из Лондона в Париж точки ОСС Рассел д’Оэнч возглавил подрезидентуру в Цюрихе, его коллега из Мадрида Лаример Меллон прибыл для руководства точкой в Женеве, операциями из Базеля руководил теперь Роберт Шеа. Следует отметать, что преемником д’Оэнча в Париже стал лейтенант ВМС США Уильям Кейси, будущий директор ЦРУ. Новые сотрудники появились и в бернском аппарате. Утрата позиций на германском направлении заставила американцев более внимательно присмотреться к Италии и сконцентрировать на ней значительную часть своих усилий. Тем временем с Запада по направлению к границам рейха наступали союзные войска, и объем работы у Даллеса неуклонно сокращался. В связи с этим он предложил Доновану открыть резидентуру в Париже и возложить на нее ведение оперативной работы на освобожденных территориях в интересах послевоенной политики Соединенных Штатов.

Быстрое продвижение Красной Армии по Европе нервировало Даллеса, и немцы знали об этом. С учетом его убеждений в конце 1944 года они довели до него предложение объединить усилия США, Великобритании и Германии и нанести совместный удар по СССР. Увы, свойственная проигрывающей стороне слепота не позволяла представителям рейха понять, что любое западное правительство, вознамерившееся в 1944 и тем более в 1945 году заключить военный союз с противником против своего союзника, в течение часа пало бы под натиском всеобщего возмущения. Немцы постоянно бомбардировали Даллеса подобными проектами, различавшимися между собой лишь деталями условий и стоявшими за спиной эмиссаров фигурами из руководства рейха. Американцы решили сконцентрировать усилия в области тайной дипломатии на менее одиозных личностях, и весной 1944 года Даллес активно вел переговоры с представителем Гиммлера, высшим руководителем СС и СД в Северной Италии оберстгруппенфюрером СС Карлом Вольфом о капитуляции группировки германских войск. Эта операция (“Санрайз” в ОСС и “Кроссворд”, как ее назвал Черчилль) получила достаточно широкую известность из-за ее расшифровки советскими разведчиками и стала причиной весьма раздраженных посланий Сталина Рузвельту. Дело в том, что принятое на Московской конференции министров иностранных дел 19–30 октября 1943 года секретное соглашение “О линии поведения в случае получения пробных предложений мира от враждебных стран” обязывало союзников информировать друг друга о подобных случаях и консультироваться, исходя из общих интересов. Бернские переговоры Даллеса с Вольфом проходили в обстановке глубокой секретности, а относительно их подлинного содержания нет окончательной ясности вплоть до настоящего момента. Советская сторона настаивала на том, что союзники вели себя в этом вопросе не просто некорректно, а прямо-таки вероломно. 22 марта 1945 года нарком иностранных дел СССР В. М. Молотов направил послу США в Москве письмо, в котором указывал: “В Берне в течение двух недель за спиной Советского Союза, несущего на себе основную тяжесть войны против Германии, ведутся переговоры между представителями германского военного командования, с одной стороны, и представителями английского и американского командования — с другой”[248]. Не связанные дипломатическим протоколом, но полностью зависимые от властей историки и журналисты позднее не были столь деликатны и обнародовали полуофициальную версию о намерении американцев беспрепятственно пропустить в рейх двадцать находившихся в Северной Италии германских дивизий группы армий “Ц”, без сопротивления занять этот регион и таким образом ликвидировать южный европейский театр военных действий. Последующие годы холодной войны и идеологического противостояния лишь укрепили такую точку зрения, не подтвержденную, однако, ни одним опубликованным документом. Любопытно, что советское руководство никогда не озвучивало ее именно в этом виде, а лишь обвиняло США в некоем сговоре с немцами, позволяющим им практически беспрепятственно продвигаться по территории Германии.

На этом следует остановиться отдельно. Если принять на веру бездоказательную версию советской пропаганды, то действия Соединенных Штатов Америки никак нельзя признать лояльными по отношению к союзнику по коалиции. Совершенно очевидно, что внезапное появление на фронте мощной группировки из 20 дивизий существенно затруднило бы наступление Красной Армии, а это как нельзя лучше отвечало планам самого Даллеса и многих в Вашингтоне и Лондоне. Однако так ли это было на самом деле? Судя по всему, нет. Беспристрастный анализ в первую очередь заставляет обратить внимание на отсутствие введенных в оборот любых архивных документов, хотя бы косвенно подтверждающих планы переброски войск. Иными словами, приверженцы этой версии оперируют утверждениями, а не доказательствами. За все послевоенные десятилетия, даже после существенного поворота страны к открытости и рассекречиванию архивов, не был обнародован ни один подтверждающий эту версию документ, и это обстоятельство позволяет считать, что таковых просто не имеется. Вероятно, именно отсутствие доказательств подобного рода и заставило советское правительство быть сдержанным в высказываниях, поскольку на возможный запрос американской стороны ему было бы нечего предъявить. Кроме того, сами советские историки, заявляя о стремлении Даллеса сохранить всю операцию в тайне от СССР, косвенно опровергают сами себя. В гипотетическом случае достижения успеха в эвакуации вермахта из Северной Италии и переброске группы армий “Ц” на Восток утаить это было бы совершенно невозможно. Весной 1945 года у немцев отсутствовала возможность скрыто передислоцировать даже одну дивизию, а вероятность утаить факт перевозки двадцати соединений равнялась нулю. Но даже если бы это осталось незамеченным, то появление перед фронтом советских войск внезапно отыскавшихся резервов было бы вскрыто еще быстрее. Первый же взятый войсковой разведкой пленный показал бы, что его часть переброшена из Италии, и это привело бы к мгновенной расшифровке результатов операции “Санрайз”. Да и само загадочное единовременное исчезновение всей итальянской группировки вермахта при отсутствии взятия нескольких десятков тысяч пленных сразу же рассекретило бы действия союзника. Следовательно, ни один, даже самый недальновидный политик или военный, не мог надеяться на наивность Москвы в таком вопросе. А последствия неизбежно оказались бы весьма тяжелыми. К этому времени СССР уже фактически не нуждался в англо-американцах для успешного наступления, и Сталин вполне мог воспользоваться таким прекрасным предлогом для одностороннего переноса демаркационной линии далеко на запад, что, в конечном счете, весьма болезненно отразилось бы на послевоенном устройстве Европы.

Безусловно, нельзя отрицать, что Даллес зашел в переговорах с немцами весьма далеко. Он даже официально переправил в Италию своего радиста Вацлава Градецкого (“Уолли”) для обеспечения постоянной радиосвязи с Вольфом (“Критик” в оперативной переписке ОСС). В мемуарах бывший резидент ОСС в Берне отрицает голословные обвинения советской стороны, однако указывает на их возможную отдаленную причину: “В собственных формулировках Витингофа[249] некоторые моменты почетной сдачи звучали более настойчиво… Там требовалось “образовать незначительный контингент из армий группы “С” [подчиненной Витингофу] в качестве будущего инструмента поддержания порядка в Германии”… Было похоже, что реально Витингоф добивался того, чтобы сохранить своим войскам возвращение в Германию более-менее нетронутыми после того, как они пройдут формальности сложения оружия”[250].

При этом советские протесты были абсолютно обоснованными. Как уже указывалось, сам факт сокрытия от Москвы переговоров с противником являлся грубейшим нарушением не только союзнической этики, но и совместно принятых документов. Американцам не повезло, они не смогли сохранить операцию в секрете. В переписке с Рузвельтом Сталин несколько раз высказал свою точку зрения на эту ситуацию, на что тот, в частности, отвечал: “Откровенно говоря, я не могу не чувствовать крайнего негодования в отношении Ваших информаторов, кто бы они ни были, в связи с таким гнусным, неправильным описанием моих действий или действий моих доверенных подчиненных”[251]. Однако советский руководитель оценил работу своей разведки совершенно иначе: “Что касается моих информаторов, то, уверяю Вас, это очень честные и скромные люди, которые выполняют свои обязанности аккуратно и не имеют намерения оскорбить кого-либо. Эти люди многократно проверены нами на деле”[252].

Безусловно, во всей этой истории Кремль и Белый дом преследовали строго противоположные геостратегические цели. Американцы экономили силы, без боя захватывали север Италии и сдерживали излишне, с их точки зрения, стремительное продвижение на Запад своего вынужденного союзника. В Москве же о потерях США не тревожились в принципе, зато прекрасно просчитывали негативные для Советского Союза последствия таких переговоров в случае их успеха. “Бернский инцидент”, как назвал операцию “Санрайз” Рузвельт в своем последнем послании Сталину, слишком явно демонстрировал игнорирование американцами интересов СССР, поэтому Донован получил строжайший приказ прекратить переговоры с немцами. На следующий же день после его отдачи президент Соединенных Штатов скончался, и хотя его преемник Гарри Трумэн имел совершенно иной взгляд на подобные вещи, реальность не позволяла ему вступать в конфронтацию с Москвой. Но когда 22 апреля 1945 года в продолжение прерванных контактов Вольф внезапно прислал Даллесу телеграмму с предложением безоговорочной капитуляции германских войск в Северной Италии, госдепартамент все же разрешил продолжать отмененный было “Санрайз”. В этой обстановке американцы действовали совместно с британцами, однако в этот раз Советский Союз уже был поставлен в известность о происходящем. На то имелись две причины: во-первых, в новом варианте развития событий немецкая группировка просто капитулировала, а во-вторых, союзники не могли не понимать, что оперативные позиции советских источников неизбежно позволят им узнать о возобновленных переговорах, и тогда реакция Сталина может быть просто непредсказуемой. Поэтому от СССР не скрывалось ничего, советские представители получили возможность непосредственно участвовать в переговорах и наблюдать за их ходом. 29 апреля почти миллионная группировка вермахта и ваффен-СС в Северной Италии и Южной Австрии капитулировала, хотя, судя по всему, это ни в коей мере не являлось следствием проведенной ОСС операции “Санрайз”.

Представляет интерес и деятельность Даллеса в отношении различных группировок французского Сопротивления. Генеральная линия ОСС на поддержку генерала Жиро в ущерб де Голлю прекрасно соответствовала личным пристрастиям резидента, однако из политических соображений ему все же приходилось сотрудничать и с представителями “Сражающейся Франции”. Это привело к установлению в начале 1943 года контакта с французским журналистом Жюльеном де Бенувиллем, который выдавал себя за голлиста, фактически же являлся католическим консерватором. Он лишь использовал имя де Голля, а в действительности с 1941 года участвовал в деятельности аполитичной группы Сопротивления “Карт”, ориентировавшейся на контакты с секцией “F” СОЕ и офицером ОСС в посольстве США в Виши. Де Бенувилль выполнял функции курьера для связи с британцами в Швейцарии, а после оккупации вермахтом “свободной зоны” Франции начал обслуживать и голлистскую группу “Комбат”. В Швейцарии француз решил провести самостоятельные переговоры с Даллесом и предложил ему поставлять информацию в обмен на финансирование “Комбата”, однако все же оговорил, что его инициатива нуждается в одобрении БСРА. Даллес заинтересовался предложением, но дальнейшего развития оно не получило. В этот период конфронтация между американцами и де Голлем достигла высшего накала, поэтому Пасси не согласился с подобной идеей, а Мулен заявил, что движение Сопротивления ни под каким видом не может принимать деньги от американцев. Де Бенувилль все же попытался отстоять свою идею и убедить Мулена в том, что маки могут получить необходимые средства для существования только от ОСС, и что следует попытаться использовать любые, в том числе и политически не вполне приемлемые источники. Конец дискуссии положил сам де Голль, категорически запретивший ведение дальнейших переговоров с Даллесом. Резидент ОСС в Берне окончательно убедился в том, что с приверженцами де Голля ему договориться не удастся, и переключился на Жиро, а именно на его сторонников в Дирекции службы разведки и военной безопасности (ДСР/СМ).

Швейцария не оставалась в стороне от захлестнувшего Европу разведывательного бума, а, напротив, активно принялась участвовать в нем. Система военной разведки Конфедерации была существенно усилена после мобилизации ее армии 1 сентября 1939 года. Все началось с увеличения бюджета и серьезных структурных изменений. Министр обороны Рудольф Мингер потребовал увеличить финансирование разведки до 250 тысяч франков в год для содержания центрального аппарата и групп из трех разведчиков на каждом из образованных фронтов: Северном, Южном и Западном. Изменилась и структура спецслужбы. Для начала оперативную и разведывательную секции штаба армии объединили в единую секцию фронтовой подгруппы (1а). После получения известия о заключении пакта между Германией и СССР опасность вторжения в Конфедерацию сочли в Берне существенно возросшей, и с конца августа 1939 года разведка перешла на круглосуточный режим работы. Основой добывания разведывательной информации стала система Особых бюро, процесс образования которой начался с создания в 1939 году трех таких подразделений. На первом этапе они подчинялись соответствующим координаторам, но после того, как осенью 1940 года опыт работы показал почти полное отсутствие перекрытия сфер их деятельности, выяснилось, что координировать было практически нечего. Особые бюро замкнул на себя лично Масон. Позднее, в августе 1942 года он объяснял это свое решение необходимостью комплексного подхода к обработке информации следующим образом: “Театры военных действий более не представляют собой небольшие географические области, как это имело место между 1939 и 1941 годами (Германия против Польши, Германия против Франции, Италия против Греции и так далее). <…> Теперь войска являются частью одной из противоборствующих группировок, держав “оси” и союзников”[253]. Ввиду этого он распорядился укрупнить подразделения по добыванию разведывательной информации и создал две основные добывающие секции — стран “оси” и союзников — которые соответственно возглавили майор Альфред Эрнст и подполковник Бертран Кьену. Первая секция вобрала в себя офицеров и агентурный аппарат прежних Германского и Итальянского бюро, она же ведала и японским направлением. Во вторую секцию, помимо прочих, вошло бывшее Французское бюро, занимавшееся сбором информации о германских войсках во Франции, Бельгии и Нидерландах. Ранее существовавшее Бюро прочих государств было ликвидировано.

В начале 1941 года, после возрастания опасений за безопасность государства, была создана новая Секция разведки и безопасности. Основным содержанием этой реорганизации стало введение военной полиции в прямое подчинение разведки, предпосылки к чему возникли еще в 1939 году. В описываемый период на территории Конфедерации создалась уникальная оперативная обстановка, а количество иностранных разведчиков в ней превысило все мыслимые пределы. Швейцарские спецслужбы обычно не осуществляли против них активных действий, но старались тщательно отслеживать их операции и накапливать информацию. Для этого Берн располагал соответствующими структурами. К созданию системы военной контрразведки в Конфедерации приступили в начале 1939 года при сильном противодействии генеральной прокуратуры и министерства юстиции. После начала войны в Европе и мобилизации армии заместитель министра обороны федеральный советник Герман Обрехт обратился к правительству с просьбой разрешить военному ведомству создать собственную контрразведывательную службу: “контрразведка должна иметь дело исключительно с преступлениями, направленными против швейцарской армии. В то же время, любые остальные подобные преступления, не направленные против армии, должны продолжать оставаться в компетенции обычных полицейских властей и генеральной прокуратуры”[254]. Несмотря на такой корректный и осторожный подход, руководство федеральной полиции (“Бупо”) не верило утверждениям военных об отсутствии у них намерения вторгнуться в сферу ее компетенции. Армия планировала ограничить компетенцию своих контрразведчиков исключительно защитой войск, штабов и военных учреждений, но гражданские полицейские резонно полагали, что по мере укрепления их армейские коллеги заинтересуются и общими вопросами экономического и политического шпионажа. Ввиду этого создание военной контрразведки несколько затянулось, о ее создании было официально объявлено приказом по армии лишь 5 октября 1939 года. Штат контрразведчиков был набран из числа служащих кантональных управлений полиции, прошедших некоторую переподготовку для получения знаний в военной сфере. Новая сфера деятельности, как ни странно, натолкнулась на весьма прохладное отношение со стороны самих разведчиков, обоснованно опасавшихся ее вторжения в свои традиционные области деятельности. Однако остановить начавшийся процесс было уже невозможно. Вскоре после мобилизации армии в подчинении полковника Массона появились Швейцарское бюро и Бюро специальных служб. Первое из них отвечало за осуществление связи с армией в целях координации работы и установления главных задач и целей разведки и контрразведки, второе под руководством майора Пауля Майера ведало вопросами безопасности и обеспечения режима секретности во взаимодействии с военной полицией и гражданскими контрразведывательными органами. Руководитель Службы безопасности полковник Вернер Мюллер имел статус заместителя начальника разведки, однако подчинялся помощнику начальника генерального штаба. Третьим компонентом обеспечения безопасности армии являлась военная полиция. С 1939 года она находилась в подчинении генерал-адъютанта, а все ее офицеры проходили службу в Полицейской секции территориальных войск. С административной и организационной точек зрения все это было крайне неудобно, и в начале 1941 года военная разведка была реорганизована в Секцию разведки и безопасности генерального штаба армии. Все подразделения и центральный аппарат военной полиции перешли в ведение Службы безопасности этой секции. Однако еще до упомянутой реорганизации, в самом начале войны, в общую систему разведки интегрировалась возглавлявшаяся полковником Робером Жакийяром Секция контрразведки, в целях прикрытия использовавшая наименование “Озерной группы”. Следует отметить, что в таком виде Служба безопасности едва ли могла считаться отдельной организационно-структурной единицей, она просто представляла собой военную полицию, Секцию полиции и Секцию контрразведки, объединенные отчасти схожими задачами и единым руководством в лице полковника Мюллера. Все вместе они призваны были обеспечить выполнение следующих задач:

— предотвращение беспорядков в государстве;

— контрразведывательное и противодиверсионное обеспечение объектов обслуживания;

— защиту военной тайны;

— отслеживание подрывных элементов из числа граждан Конфедерации и иностранцев;

— противодействие ведению подрывной пропаганды в войсках;

— обучение, оснащение и организация военной полиции.

В дальнейшем, с 1 января 1944 года Служба безопасности вновь изменила статус и стала отдельным подразделением в подчинении помощника начальника генштаба, равным по статусу с разведкой. В ее составе появился моторизованный батальон военной полиции, в остальном структура изменений не претерпела.

Вернер Мюллер

Со временем швейцарцы пришли к выводу о необходимости эффективного координирования работы военных, полицейских и таможенных органов безопасности, и в начале 1943 года по общему согласию Массон создал предназначенное для этой цели “Бюро Р”.

Существенным компонентом общей разведывательной системы Конфедерации являлась криптоаналитическая работа, ведение которой существенно облегчалось присутствием в стране дипломатических представительств почти всех государств, за исключением Советского Союза. Миссии вели интенсивную переписку со своими правительствами, что создавало значительные удобства в получении текстов отправляемых и принимаемых телеграмм. Открытой информации по этому вопросу не слишком много, известно лишь, что швейцарцы заинтересовались вскрытием иностранной кореспонденции весной 1939 года, когда армейское командование совместно с руководством нескольких университетов занялось подбором кадров для дешифровальной службы. К лету были отобраны около двадцати математиков, метеорологов и филологов, приступивших к работе немедленно после начала Второй мировой войны. Из них сформировали Шифровальное бюро, состоявшее из двух секций:

— “Шифры I” — обучение операторов, безопасность систем связи и разработка шифров;

— “Шифры II” — дешифровка иностранной дипломатической переписки, в особенности военных атташе в Берне.

Несмотря на ограниченность ресурсов, Шифровальное бюро смогло добиться частичных успехов. За первый год работы его специалисты вскрыли две иностранные шифрсис-темы и выявили множество уязвимых мест в безопасности собственной переписки. По состоянию на август 1941 года швейцарцы читали еще 13 иностранных кодов и шифров, два из которых были германскими. К концу 1943 года список успехов бюро дополнился еще 8 дипломатическими и разведывательными шифрами. Однако с 1944 года штат криптоаналитической службы стал постепенно сокращаться, и теперь она могла позволить себе лишь чтение переписки, защищенной ранее вскрытыми шифрсистемами.

1 марта 1942 года руководитель Секции разведки и безопасности Роже Массон получил звание бригадного полковника. Производство начальника разведки в очередной чин встретило массу протестов в армейском руководстве в связи с неудовлетворенностью его предыдущей деятельностью, но главнокомандующий армией генерал Анри Гьюсан отмел все возражения. Генерал заявил, что в данном случае имеет место не повышение, а просто приведение звания в соответствие с должностью его обладателя. К этому моменту структура разведки швейцарской армии существенно изменилась в очередной раз, и Секция разведки и безопасности стала группой 1(d) штаба армии. Массон получил официальный титул руководителя разведки и Службы безопасности и занял пост помощника начальника штаба, в результате чего в его подчинении оказались следующие подразделения:

— Служба военных атташе;

— секретариат (обер-лейтенант Якоб Келлер);

— военная библиотека (капитан Фриц де Кервен);

— Шифровальное бюро (обер-лейтенант Вальтер Штрайт);

— пресс-бюро (обер-лейтенант Хуго Ваэзи);

— политическое бюро (подполковник Макс Шафрот, он же руководил военной цензурой);

— начальник разведки (Массон):

— агентурный аппарат;

— войсковые разведорганы Юга, Запада и Севера;

— картография и ситуационные карты (капитан Эвин Чуди, он же начальник военного музея);

— полевые типографии;

— секция особых изучений;

— секция Италии (капитан Свен Стеллинг);

— секция Франции (капитан Бертран Кьену);

— секция Германии (капитан Альфред Эрнст);

— секция прочих государств (майор Шарль Даниэль);

— начальник безопасности (заместитель начальника секции полковник Вернер Мюллер):

— военная полиция (полковник Якоб Мюллер);

— секция полиции (подполковник Ланг);

— контрразведка (полковник Робер Жакийяр).

Секция особых изучений впоследствии была реорганизована в Бюро изучений. Оно занималась изучением ТВД, а две входившие в его состав секции собирали и сопоставляли информацию о силах противоборствующих коалиций, о состоянии их экономики, о внутриполитическом положении и о иных важных сферах.

Слева направо: Альфред Эрнст и Макс Вайбель

Швейцарская разведка активно работала на направлениях сопредельных государств, но в различные периоды войны ее методы значительно варьировались по мере изменения общей и оперативной обстановки. С началом войны в Европе и мобилизацией швейцарской армии усилился приток в страну граждан Конфедерации, работавших или по иным причинам проживавших за границей. Часть из них призывалась на службу, другие просто не рисковали продолжать находиться в воюющих государствах. Все они представляли собой ценный источник разведывательной информации, а некоторые после дополнительного изучения были привлечены к работе в качестве агентов.

Практически сразу после начала германо-польской войны, 5 сентября 1939 года, центральный аппарат разведки был переведен из Берна в Спиц, а 16 октября — в Лангнау, где находился по 3 июня 1940 года. Тогда же было решено образовать передовые посты разведки, получившие наименование разведывательно-накопительных пунктов (НС), во главе которых встали самые опытные офицеры. Например, ранее занимавшийся Германией в центральном аппарате капитан, впоследствии майор Вайбель руководил НС-1 с точками в Цюрихе, Базеле, Санкт-Галлене, Шаффхаузене, Лугано и некоторых других населенных пунктах. Это полностью вписывалось в концепцию Массона о децентрализации разведки, для чего на ключевых постах должны были находиться хорошо подготовленные офицеры с широкими полномочиями. В стремлении к децентрализации он зашел весьма далеко и официально предупредил подчиненных, чтобы те не ожидали от него никаких инструкций или указаний, а самостоятельно определялись с приоритетами и методами решения задач. С руководителями секций начальник разведки встречался не чаще одного — двух раз в неделю. Вопреки пожеланиям самих этих офицеров, просивших включить в тематику таких совещаний обмен мнениями по разведывательным проблемам, Массон строго придерживался практики обсуждения исключительно административных вопросов. Данная система сохранилась до начала 1942 года.

Первая точка НС возникла в Поррантрю. Накопленный положительный опыт способствовал продолжению процесса, и вскоре на протяжении от Базеля до Женевы уже имелось 9 подобных пунктов, а к 1942 году их стало 11. К моменту окончания войны они располагались в Женеве, Невшателе, Нионе, Лозанне, Ивердоне и Ажуа; небольшие вспомогательные пункты работали в Берне и Фрибурге. Их главная задача заключалась в вербовке и обучении агентов, разделявшихся на шесть категорий:

— регулярно пересекающие границу;

— содержатели конспиративных почтовых адресов;

— стационеры;

— маршрутники;

— пассивные информаторы;

— активные информаторы.

Точки НС также отслеживали деятельность сотрудников немецких таможенных постов, проводили первичные разведывательные опросы иммигрантов, допрашивали переходящих швейцарскую границу французских военных и гражданских беженцев из Эльзаса и поддерживали связь с собственными таможенными органами.

Оперативная обстановка на различных участках швейцарской границы была весьма неодинаковой. Относительно благоприятная ситуация сложилась на швейцарско-французском рубеже, но продержалась она недолго. После появления на сопредельной территории вермахта, а с ним и всех иных структур рейха, работавшие на французском направлении разведчики испытали чувства, близкие к шоку. Пограничные пункты перехода сразу закрылись практически наглухо, а те немногие агенты, которым все же удавалось легально пройти их, оказывались на территории с жестким контрразведывательным режимом. Прекращение движения поездов и работы почты исключило как возможность использования железнодорожного канала, так и переписку на конспиративные адреса. Служившие на французских предприятиях швейцарцы немедленно лишились рабочих мест, поездки торговцев также прекратились. Отныне агентуру следовало насаждать только по нелегальным каналам, к чему швейцарская разведка оказалась готовой не вполне. Кроме того, ненадежность иностранцев диктовала необходимость построения агентурных сетей из сограждан, а это создавало дополнительные сложности и риски. Во-первых, любой провал был чреват тяжкими последствиями, поскольку мог дать Берлину желанный, как опасались в Берне, повод к вторжению в Конфедерацию. Во-вторых, познакомившиеся с немецкой системой обеспечения безопасности швейцарцы сразу же утратили существенную долю энтузиазма по отношению к агентурной работе. Да и те немногие, кто все еще совершал разведывательные поездки по оккупированной территории Франции, оказались перед прискорбным фактом полной невозможности заняться чем-либо нелегальным. Направленный под надежным прикрытием в ознакомительную однодневную командировку офицер разведки затратил на нее пять суток из-за постоянных остановок по требованию полиции, военных патрулей и иных уполномоченных на это структур. За эти дни его проверили семнадцать раз, причем в шести случаях автомашину разбирали для полного инспектирования. Офицер возвратился абсолютно убежденным в невозможности продолжать разведывательную работу в новых условиях. Немцы не принимали швейцарскую разведку всерьез и не верили в возможность наткнуться на ее агентуру, но положение от этого не облегчалось. В примыкающей к границе 70-километровой полосе каждого гражданина Конфедерации они рассматривали в качестве возможного британского агента и в любом случае подвергали углубленной проверке на предмет выявления легальности пересечения им рубежа.

Однако гестапо и абвер ошибались, швейцарцы активно работали сами по себе, что доказывается хотя бы численностью маршрутников и стационеров Французского бюро. Существовавшая с мая 1940 года точка в Ажуа в 1940 году направила во Францию 20 агентов, в 1941 году — 50, в 1942 году — 100, в 1943 году — 250, в 1944 году — 130. Пункт в Невша-теле начал работать 10 августа 1940 года и до конца года забросил 35 агентов (8 маршрутников, 7 стационеров, 15 — по разовым поездкам и 5 — ездящих во Францию на работу). В июле 1942 года пункт перевели в Валлорб, а позднее — в Ивердон. В 1942 году он направил во Францию 255 агентов (в том числе 50 маршрутников и 125 стационеров), среди них одного агента-радиста в Париж. Очередная серия открытия разведпунктов пришлась на 1942 год. В апреле начала работать точка в Женеве, а в октябре — в Лозанне. Женевский пункт в 1942 году оперировал во Франции 180 агентами, лозаннский — 202 (из них 96 маршрутников и 60 стационеров)[255]. Основной категорией агентов являлись бизнесмены и менеджеры, работавшие на французских, бельгийских и некоторых других предприятиях. Швейцарцы неожиданно оказались крайне упорными и не боящимися риска разведчиками. В период 1941–1942 годов они нелегально забрасывали через бывшую французскую границу по 50 агентов еженедельно.[256] Вскоре в Париже, Гавре, Нанте, Бордо, Байонне и некоторых других городах уже работали швейцарские резидентуры. Разгадка такого энтузиазма граждан Конфедерации проста. В описываемый период все они крайне опасались возможной оккупации своей страны немцами, и потому считали своим святым долгом делать все, чтобы не дать застигнуть командование врасплох и позволить ему сконцентрировать силы на угрожающем направлении. Примечательно, что практически все агенты — граждане Швейцарии работали исключительно на патриотической основе и не принимали оплаты. При этом они же скрупулезно подсчитывали собственные расходы на оперативную деятельность и обязательно предъявляли разведке соответствующие счета вплоть до сантима, никогда не завышая их.

В августе 1942 года Французское бюро было включено в Союзную секцию, что на организации работы особо не отразилось. Лишь один офицер из Лозанны получил новое назначение в штаб-квартиру секции в Интерлакене, остальное же осталось без изменений.

После оккупации рейхом “свободной зоны” Франции Швейцария оказалась в полном окружении стран “оси” и контролируемых ими территорий, но на размещенные там агентурные сети это не повлияло, они остались на прежнем месте. Одной из их задач был сбор информации о движении Сопротивления, которую разведка в достаточно сложной обстановке с успехом выполнила. В условиях пронизанности французского общества германской агентурой новые вербовки становились крайне опасным занятием, приходилось рассчитывать в основном на прежних, проверенных агентов. С ними, как правило, недоразумений не возникало, а основная проблема, как ни странно, заключалась в обеспечении бензином и автомобильными шинами. Тем не менее, швейцарцы дважды попадались на двойниковые операции немцев, в одном случае двойник выдал семерых агентов, из которых шестеро были казнены. В новой обстановке разведка решила прекратить работу с второразрядными агентами широкого профиля. Отныне ей требовались интеллектуалы, способные не только фиксировать происходящее вокруг, но и самостоятельно оценить информацию и принимать адекватные решения. Одиночек стали постепенно сводить в агентурные группы. Ввиду рискованности курьерской связи и широкого развития пеленгаторной сети швейцарцы вернулись к давно испытанным и почти уже забытым методам переправления материалов через границу с голубями, собаками и даже кошками. Распространенным явлением стало сокрытие донесений в колокольчиках деревенских коров.

После начала операции “Оверлорд” швейцарская разведка начала буквально захлебываться в обрушившейся на нее лавине слухов и дезинформации. Попытки наладить агентурную работу в тылу наступавших экспедиционных войск союзников, как правило, оказывались безрезультатными, в основном ввиду исчезновения мотивации у агентов, ранее с энтузиазмом и чувством долга помогавших противостоять возможным попыткам Германии оккупировать страну. Теперь же, когда угроза вторжения из гипотетической превратилась в абсолютно нереальную, граждане Конфедерации вспомнили о своих собственных интересах и совершено не стремились рисковать собой ради не вполне понятной для них задачи информирования правительственных органов об обстановке на освобожденных территориях. Это вынудило Массона провести третью, последнюю реорганизацию агентурного аппарата военного периода. Разведке пришлось забыть все свои наработки более раннего времени, оказавшиеся абсолютно бесполезными на занятых британскими и американскими войсками территориях. Союзники, а также французы применяли совершенно иные меры безопасности, нежели немцы. Прежние легализационные и прочие документы в одночасье стали ненужными. Изменились и объекты заинтересованности. Швейцарская разведка не засылала агентов в Соединенные Штаты, но Великобританией занималась довольно плотно и за период войны через Шербур, Гавр и Антверпен забросила туда 52 агента.

На германском направлении все обстояло иначе. В самом начале войны Вайбель пришел к выводу о бесперспективности ведения разведки против Германии из главной штаб-квартиры службы и уже 15 ноября 1939 года смог передислоцировать свое подразделение в Люцерн. При этом центральный аппарат разведки находился в Лангнау, что до крайности затрудняло связь с ним. Одним из резонов сохранения столь неудобного положения являлась совершенно излишняя боязнь скомпрометировать 5-ю секцию и Конфедерацию в целом в случае провала какого-либо из источников. В целях прикрытия немецкое подразделение именовали НС-1 Тер Кдо 8 (разведывательно-накопительный пункт 8-го территориального командования), но в действительности эта точка, носившая кодовое обозначение “Ричи”, подчинялась только центру. Ее основной задачей стал сбор разведывательной информации по Германии, в первую очередь по ее вооруженным силам, их структуре, намерениям и деятельности. По мере развития обстановки на фронтах в обязанности германского подразделения был вменен сбор сведений по всей территории, оккупированной вооруженными силами Германии и ее союзников. В начальном периоде войны швейцарцы не располагали на территории рейха организованной агентурной сетью. Основным источником информации являлись материалы разведывательных опросов сограждан, возвращавшихся из поездок по Германии, и обработка полученных от “Бюро Ха” сведений. Швейцарцы возвращались из различных частей рейха, поэтому разведке удавалось охватить почти всю его территорию. По мере развития агентурного аппарата важность опросов и допросов лиц, легально или нелегально пересекающих границу, существенно снизилась, тем не менее, она никогда не опускалась до отметки, за которой ее ценность становилась сомнительной. В нейтральной Швейцарии допросы беженцев и интернированных соответствовали такому традиционно важному источнику получения разведывательной информации в воюющих странах, как допрос военнопленных. В Люцерне для этой цели был сооружен лагерь для интернированных “Фелсберг”, впоследствии его передислоцировали в Дитчиберг. Самые перспективные и высокопоставленные беженцы, однако, помещались не в лагерь, а специально выделенные и хорошо охраняемые гостиничные номера.

Несмотря на налаженный механизм допросов и наличие хороших специалистов, обработка беженцев и интернированных в лагере имела один серьезный недочет. Пребывание там людей являлось для них ухудшавшим память стрессовым фактором. К тому же неизбежная по организационным причинам задержка в проведении допроса, с одной стороны, провоцировала забывание некоторых мелких подробностей, а с другой — не позволяла получить самые свежие данные об обстановке. Поэтому Вайбель совместно с кантональной полицией создал собственную систему первичного опроса беженцев и интернированных еще до направления их в “Фелсберг”. Она включала ряд передовых постов, первым из которых стал “Пфальц” в Базеле под руководством начальника политической секции местного департамента полиции капитана Эмиля Хеберли. Любопытно, что одним из главных аргументов выноса постов ближе к границе стало весьма существенное в описываемый период соображение экономии бензина. Постепенно передовые посты приняли на себя множество важных дополнительных функций. В довольно обширный список их задач входили опросы и допросы интересующих лиц, установление граждан Конфедерации, имеющих связи на сопредельной стороне, сбор информации от агентов, поддержание контакта с полицейскими органами в интересах армии, выполнение отдельных поручений других разведорганов. К осени 1942 года, после завершения процессов, связанных с окончательной германской оккупацией Франции, число беженцев резко сократилось. Соответственно был уменьшен и штат занятых их допросами следователей, с одновременным увеличением числа офицеров, работавших с агентурой. “Пфальц” руководил агентурными сетями “Викинг” (французские железнодорожники), “Л” (офицеры французской СР) и двумя отдельными агентами-стационерами на юге Германии. Любопытно отметить, что немцы относились к раскрытым швейцарским агентам вполне терпимо и казнили их достаточно редко. Провалившиеся резиденты после ареста немедленно перевербовывались абвером, на что имели специальную санкцию. Они обязательно раскрывали этот факт своему настоящему руководству, создавая весьма выгодные разведывательные позиции. Представляет интерес подход к приобретению источников из числа немцев. Легче было работать с австрийцами, которые часто воспринимали рейх как поработителя их родины. Начальник секции стран “Оси” капитан Рольф Эберхард утверждал впоследствии, что практически единственной основой для вербовки немцев являлась идеологическая: “Некоторые из них занимали ключевое положение. Купить или подкупить этих информаторов было невозможно, поскольку люди в Германии, занимающие определенное положение, отказываются принимать взятки; более того, мы не располагали средствами для подкупа”[257]. В связи с последним утверждением следует отметить, что на протяжении войны агенты в рейхе вообще охотнее принимали не деньги, а дефицитные и весьма ценившиеся тогда кофе, табачные или алкогольные изделия. Любопытно, что их переправку за границу Конфедерации швейцарские таможенники часто воспринимали как завуалированную форму контрабанды и противодействовали ей.

Негативную роль в организации разведки сыграло решение об увеличении ее глубины со 100 до 200 километров, что потребовало чрезмерной мобилизации сил и средств и в конечном итоге ухудшило поступление информации. Безусловно, основным фактором, препятствовавшим оперативному изучению Германии, являлась работа органов безопасности рейха. Общие безвозвратные потери агентурного аппарата швейцарской разведки за период Второй мировой войны исчисляются в 48 человек, в том числе 7 граждан Конфедерации. 31 из них были казнены в рейхе, 11 умерли в концлагерях, 6 погибли от различных несчастных случаев. Этот показатель свидетельствует о хорошем уровне конспирации, поскольку потери составляют ничтожную долю от общего числа забросок. Например, только Секция союзников за период с 1939 по 1945 годы оперировала 1500 агентами[258].

В Бюро выписывали и регулярно обрабатывали от 30 до 40 немецких периодических изданий. Эту задачу в основном решали сотрудники низовой точки “Пфальц” в Базеле. Еще одним из компонентов разведки по открытым источникам являлся анализ радиовещания, с которым дело обстояло весьма неудачно. Зато швейцарцы накопили и в значительной степени обработали массу хроникальных лент и фотоснимков с фронтов.

В комнате № 23 отеля “Банхоф” в Шаффхаузене работал передовой пост “Зальм”, начальник которого капитан Штраус имел на связи агента, работавшего с источником в германской миссии в Берне (“Филипп”). Постом “Уто” в Цюрихе руководил Пауль Майер, постом “Шпеер” в Санкт-Галлене — начальник кантональной полиции Конрад Линерт. На связи у него имелось от 30 до 35 мелких агентов из числа немецких железнодорожников и таможенников. В январе 1941 года в Лугано также появился передовой пост разведки “Баро”, позднее переименованный в “Нель”. Его начальником был капитан Гвидо Бустелли, а агентура работала в основном по Италии. До конца войны открылся еще ряд аналогия-ных пунктов, но они имели существенно меньшее значение: “Хернли” во Фрауэнфельде (начальник — начальник полиции кантона Тургау подполковник Хауденшильд), “Бертина” в Самахене (начальник — сержант Гартман), “Симплон” в Бриге (начальник — капитан Бамматер). Последние два поста специализировались по Италии.

Существенный элемент большинства военных разведывательных служб всегда составляет военно-дипломатическая деятельность по руководству работой собственных атташе и взаимодействию с аккредитованными в своей столице иностранными военными дипломатами. Ввиду малочисленности штата разведки отдельная структура для решения последней задачи не создавалась, ее принял на себя лично Массон, лишь иногда подключавший к этому офицера по особым поручениям. Любопытно, что в не имевшей выхода к морю Швейцарии был аккредитован французский военно-морской атташе. После начала второй мировой войны и перевода центрального аппарата разведки вначале в Шпиц, а затем в Лангнау, взаимодействие с остававшимися в Берне иностранными военными дипломатами было затруднено, поэтому Массон был вынужден создать в столице специальный пункт связи с ВАТ. Несколько позднее, в октябре 1939 года, такая же точка, но уже для решения совершенно иных задач, потребовалась и контрразведке, не желавшей ослаблять контроль за возможной агентурной деятельностью иностранных посольств.

Швейцарские военные атташе не внесли заметный вклад в процесс сбора разведданных. Большим своеобразием отличалась разведка на германском направлении по линии военного атташе Швейцарии в Берлине. ВАТ полковнику Гансу фон Вердту категорически запрещалось заниматься агентурной работой, его главная и несложная обязанность состояла в информировании руководства об официальной позиции правительства рейха и командования вермахта по тем или иным вопросам. На первый взгляд, такая задача выглядела полной бессмыслицей, но это лишь казалось. В действительности для успешной информационноаналитической работы было крайне важно сопоставлять полученные от разных источников данные с пропагандистскими намерениями немцев. К сожалению, военный атташе Швейцарии в столице рейха работал настолько слабо, что Вайбель 25 октября 1939 года потребовал от Массона срочно отозвать его на родину и заменить более способным офицером. Однако начальник разведки не согласился с мнением руководителя германского направления, и атташе проработал в Берлине еще четыре года.

Еще одним компонентом разведывательной системы армии Швейцарии являлось прослушивание иностранного радиовещания. С этой целью 2-я рота связи была передана из инженерных войск в разведку буквально накануне нападения Германии на Польшу, 27 августа 1939 года. После мобилизации ее спешно переформировали в Отряд прослушивания с добавлением к списку задач перехвата телеграфных и телефонных сообщений. Позже для каждого из волновых диапазонов (длинные, средние, короткие и ультракороткие волны) было создано отдельное подразделение. Со временем эта система получила существенное развитие на основе рот радиосвязи, вовлеченных в мониторинг как открытого вещания, так и защищенных шифрами и кодами переписки. Наилучших результатов они добились в области перехвата радиообмена движения Сопротивления, что в сочетании с успехами Шифровального бюро позволило швейцарцам иметь прекрасную информацию о положении дел в нем.

Максимума штатной численности (120 человек) военная разведка Швейцарии достигла в январе 1944 года. В этот период в штабе армии Конфедерации существовали три группы: 1(a) — по фронту, 1(b) — по вспомогательным вопросам и 1(c) — по тылу и транспорту. Массон занимал пост помощника начальника штаба по группе 1(b) и в этом качестве руководил Секцией территориальной службы, Мобилизационной секцией и двумя спецслужбами. Первая из них именовалась Разведывательной секцией и состояла из добывающих, информационно-аналитических и вспомогательных подразделений:

— служба швейцарских военных атташе;

— канцелярия и архивы;

— военный музей;

— Секция союзников:

— Французское бюро;

— Союзническое бюро;

— передовые посты;

— картографическое подразделение;

— Секция стран “оси”:

— Германское бюро,

— Итальянское бюро;

— передовые посты;

— Оперативная секция (по ТВД):

— служба особых оценок;

— группа связи с военным министерством;

— группа связи с МИД:

— Бюро по оперативным вопросам;

— группа оценки публикаций в прессе;

— военная библиотека;

— учебное подразделение;

— Секция иностранных военных атташе, прессы и шифров:

— Политическое бюро;

— Шифровальное бюро;

— группа связи с иностранными военными атташе;

— пресс-бюро;

— Техническая секция.

Всего за годы войны разведка направила командованию 697 информационных бюллетеней, 68 отчетов, 70 отчетов “Новые вооружения”, 14 выпусков бюллетеня “Уроки войны”, ряд выпусков по униформам и знакам различия иностранных армий, множество карт. Примечательно, что главнокомандующий категорически пресек попытку Массона наладить выпуск бюллетеней с политической информацией и приказал ограничиться исключительно военной тематикой. Для государства с несколькими разведслужбами, одной из которой является внешнеполитическая, такое решение, вероятно, было бы отчасти оправданным, но в ситуации со Швейцарией данный шаг не может не вызвать удивления.

Второй спецслужбой в подчинении помощника начальника штаба по группе 1(b) являлась Секция безопасности. Ее возглавлял полковник Вернер Мюллер, имевший статус заместителя Массона. Организационная структура этой секции была значительно проще:

— канцелярия;

— Центральное бюро:

— военная полиция,

— моторизованный батальон военной полиции;

— Секция полиции

— Контрразведывательная секция.

Отдельным и крайне необычным эпизодом деятельности швейцарской военной разведки на германском направлении были переговоры ее начальника Роже Массона с коллегой из СД бригадефюрером СС Вальтером Шелленбергом. Их предыстория восходит к октябрю 1940 года, когда сын главнокомандующего швейцарской армией подполковник Анри Гьюсан-младший познакомился с владельцем германской фирмы “Варенфертрибс ГМБХ” Гансом Вильгельмом Эггеном.

Генерал Гьюсан с сыном

Пауль Майер

Немец занимался коммерцией и в то же время являлся членом и общих СС, и “ваффен-СС”, а в Конфедерацию прибыл для закупки на фирме ЗИГ пистолетов-пулеметов, в дальнейшем обнаружившихся в ходе восстания румынских “железногвардейцев”. Количество их точно не установлено, различные исследователи упоминают величины 120, 263, 290 и 300 единиц. Переговоры увенчались успехом, после чего подполковник Гьюсан познакомил немца со своим другом, сотрудником швейцарской спецслужбы Паулем Майером, который пользовался также литературным псевдонимом Вольф Швертенбах, в связи с чем в ряде документов значится как Майер-Швертенбах. Кроме того, в оперативных целях он использовал имена доктора Рантцау и Ганса Кунца, что еще более запутывало последующих историков.

Пауль Майер был личностью довольно примечательной. В Службе безопасности он работал с 1939 года под непосредственным руководством Вернера Мюллера и отвечал за ряд весьма серьезных задач. Он оценивал отчеты различных разведывательно-накопительных пунктов (НС) по линии контрразведки и направлял их в соответствующие секции разведки, в генеральную прокуратуру и в гражданскую полицию; отслеживал внутриполитическую ситуацию в Конфедерации, в первую очередь влияние нацистов и политическую активность армейских офицеров; изучал, оценивал и рассылал распечатки перехваченных телефонных переговоров; составлял бюллетени по результатам изучения таких перехватов; проводил допечатную проверку ежегодных открытых отчетов армейского руководства по отдельным кантонам на предмет наличия в них секретной информации; работал с личными делами персонала Службы безопасности. 23 августа 1941 года главнокомандующий армией Гьюсан-старший, явно не без влияния сына, назначил его своим личным офицером разведки. В ноябре 1942 года Майер в этом качестве доложил генералу о систематическом прослушивании приватных телефонных разговоров офицеров генерального штаба, проводимом Службой безопасности с весны 1941 года. Возмутившийся Гьюсан распорядился немедленно прекратить такую практику и разобраться с причинами, ее породившими. Генерал не раскрыл источника своих сведений, но поскольку его личный офицер разведки ранее работал с распечатками перехваченных телефонных переговоров, то установление имени информатора для профессиональных контрразведчиков проблем не составило. Начальник Контрразведывательной секции полковник Жакийяр попытался объяснить причины взятия на технический контроль телефонов военнослужащих штаба и пояснил, что профилактика шпионажа требует не ограничиваться такими действиями только в отношении подозреваемых лиц, а прослушивать всех без исключения, после чего на основании добытых данных оценивать обстановку и принимать соответствующие решения. Однако Гьюсан не желал слушать подобные аргументы. На помощь Жакийяру пришел начальник генерального штаба Якоб Хубер, заявивший, что если уж винить кого-либо за сложившуюся практику, то только его и Массона, одобривших ее проведение в Интерлакене еще в начале 1941 года. Он возмутился действиями анонимного труса из генштаба, не нашедшего в себе смелость открыто заявить о своем несогласии со сложившейся практикой и обсудить это с ответственными лицами. Имя Майера не называлось, но подразумевалось. Руководство Службы безопасности не собиралось прощать ему донос, однако Массон не желал наказывать человека, вместе с которым он уже на протяжении длительного периода времени вел операцию весьма деликатного свойства — переговоры с руководством СД-аусланд. В результате Майер 20 января 1943 года был выведен из штата Службы безопасности и переведен в цюрихскую точку (“Уто”). Там он работал с источниками в банковских, промышленных, торговых и иных кругах Цюриха и восточной Швейцарии с целью сбора военной, экономической и политической информации, а также проводил разведывательные допросы всех находящихся под стражей перебежчиков, нелегальных иммигрантов и прочих подобных лиц (в сотрудничестве с полицией города и кантона).

Кроме того, Майер выполнял особые задания Массона. К рассматриваемому времени он играл ключевую роль в контакте швейцарской разведки с СД-аусланд, начатом еще 30 ноября 1941 года, в период наступления вермахта на московском направлении. В этот день он по рекомендации Анри Гьюсана-младшего и с санкции Массона впервые встретился с Эггеном, прорабатывавшим вопрос закупки деревянных сборных бараков для частей СС на Восточном фронте. После осторожного обоюдного зондажа оба участника переговоров договорились об их продолжении. Первоначально Майер общался с немцем под именем доктора Рантцау, но после того, как беседа приняла неприкрытый разведывательно-политический характер, он раскрыл свое подлинное имя и принадлежность к контрразведке. Для облегчения казавшихся перспективными контактов Массон распорядился согласовать с полицией вопрос предоставления Эггену свободного въезда в страну.

Ганс Эгген с женой Майера

На данном этапе швейцарцы были заинтересованы в налаживании агентурного канала в Германии и в использовании для этого Эггена и “Варенфертрибс ГМБХ”, а немцам требовался более свободный доступ к источникам иностранной валюты для финансирования операций СД-аусланд. Пока что контакты не выходили за рамки нормальной деятельности спецслужб, но Массон внезапно решил углубить их и, к удивлению немца, лично встретился с ним. Естественно, бригадный полковник полагал Эггена недостаточно высоким по уровню офицером для бесед с собой и поставил перед ним вопрос об организации встречи с Шелленбергом. На данном этапе контакт перешел из разведывательной в политическую плоскость, что уже нарушало действующие правила. Начальник разведки не имел права без санкции руководства государства пытаться встретиться с должностным лицом спецслужб воюющей стороны, о чем он, кстати, прекрасно знал.

Эгген доложил по инстанции о поступившем предложении, но начальник VI управления РСХА, ссылаясь на занятость войной, отказался приехать в Швейцарию. В ответ он предложил Массону самому посетить рейх и, при желании, организовать ему ознакомительную поездку на Восточный фронт. Вопреки убежденности начальника швейцарской разведки в том, что диалог идет на равных, Шелленберг играл с ним на правах сильного. Для начала начальнику швейцарской полиции без объяснения причин отказали в выдаче въездной визы в рейх на ежегодное заседание комиссии руководителей криминальных полиций Европы. Таким путем моделировалась ситуация, в которой Массона вынуждали просить об услуге, крайне легкой в оказании, однако накладывавшей на него определенные моральные обязательства. Кроме того, 17 марта 1942 года полиция Штутгарта без особых оснований арестовала по обвинению в шпионаже швейцарского консульского офицера Эрнста Мергели. Он действительно являлся офицером разведки, но гестапо не имело против него никаких улик и, несмотря на это, все же взяло его под стражу как британского агента (что не соответствовало действительности). Проблема усугублялась еще и нежеланием МИД Швейцарии обменять Мергели на арестованного германского консульского служащего, которого отпустили без всяких условий. Освобождение этого офицера являлось одной из задач Массона в переговорах с немцами. Визиту начальника разведки предшествовала поездка Майера, в ходе которой Шелленберг продемонстрировал ему свое влияние и возможности. В июле 1942 года швейцарца, якобы путешествовавшего частным образом, ввезли в страну вообще без оформления визы, не говоря уже о таможенных формальностях. Он встретился с начальником СД-аусланд, который продемонстрировал Майеру захваченные во Франции планы участия французской армии в обороне Швейцарии от возможного вторжения вермахта. Все это произвело должное впечатление, и отразилось в представленном Массону соответствующем докладе. Первая встреча начальника швейцарской разведки с его немецким коллегой произошла 8 сентября 1942 года на германской территории в приграничном городке Вальдсхут. В дальнейшем контакты продолжились, в них принял участие главнокомандующий. Шелленберг сделал два незначительных жеста доброй воли, освободив Мергели и распорядившись о выдаче визы начальнику швейцарской полиции, что не составило для него никакого труда. Зато он играл с визитерами как кошка с мышкой, шантажируя их якобы непоколебимым решением Гитлера вторгнуться в Конфедерацию и представляя себя единственным заступником Швейцарии.

Некоторое время спустя информация о переговорах достигла бернского руководства и вызвала весьма резкую реакцию. В частности, Массону было официально запрещено выезжать за пределы страны, немало неприятностей имел и Гьюсан. Немцы полностью переиграли своих партнеров по переговорам и, спекулируя на их опасениях и надеждах, извлекли из этого контакта немалые выгоды. В целом, контакт Массона и Шелленберга является далеко не самой достойной страницей истории швейцарской разведки.

По крайней мере в одной операции Второй мировой войны Швейцария явилась не местом ее проведения, а объектом оперативных устремлений спецслужб союзников. Главной проблемой Третьего рейха в военной обстановке являлась нехватка не горючего, не техники, не людских ресурсов, а денег. Германия стремительно шла к банкротству, в условиях войны абсолютно исключавшему возможность ее продолжения. Для получения валюты Берлин использовал банки некоторых нейтральных стран. Судя по всему, Швейцарскую Конфедерацию спасло от оккупации не что иное, как ее уникальное положение с точки зрения финансов. Страна являлась одной огромной структурой по “отмыванию” денег Третьего рейха, одновременно обеспечивавшему неприкосновенность страны и ее экономический рост. Для этого следовало всего лишь не обращать внимания на некоторые нюансы происхождения активов, и решение немедленно отыскивалось. В качестве платежного средства принимались рейхсмарки и награбленные золотые запасы оккупированных стран, а также коронки жертв лагерей и ценности, изъятые у уничтоженных евреев. Одна из перехваченных и дешифрованных американцами телеграмм дипломатического ведомства Швейцарии гласила: “В мае 1943 года [Национальный банк Швейцарии] продал Центральному банку Турции 256 слитков [золота] на сумму 14,8 млн. франков, предварительно полученных от германского Рейхсбанка. Это золото вновь было продано германскому Рейхсбанку Центральным банком Турции. Затем германский Рейхсбанк продал 13,8 млн. франков этого золота Банку Португалии в Лиссабоне и 1 млн. Банку международных расчетов”[259]. Подобных схем существовало не так уж много, но они были неоднократно испытаны и работали бесперебойно, пропуская через швейцарские банки массу активов. Часть их оседала в стране в виде прибыли, рейх же получал столь необходимую ему валюту для военных закупок. Безусловно, подобная деятельность была весьма сложна и проходила на грани риска, за что, однако, взимался соответствующий процент. Иностранные банкиры не желали афишировать свои связи с нацистской экономикой и вдобавок не могли заключать с германскими партнерами долговременные сделки, но препятствия устранялись, когда в дело вступали швейцарцы. Банки Конфедерации, особенно расположенные в Берне, давали немцам возможность не только пополнять их валютные резервы, но и закладывать фундамент экономики будущего Четвертого рейха, на создание которого в конце войны надеялись высокопоставленные нацисты.

Эта деятельность не могла сохраняться в абсолютном секрете, и всегда неравнодушные к обстановке в мировых финансах американцы решили воспрепятствовать процессу “отмывки” средств. Конкретные меры для этого предложил 5 мая 1944 года директор Зарубежной экономической администрации (ФЕА) Лео Т. Кроули. Как ни странно, первоначально к данной работе были привлечены лишь госдепартамент и казначейство США, но к ноябрю 1944 года стало ясно, что одними легальными методами не обойтись. После этого 6 декабря был утвержден план операции “Сэйфхэвен” с подключением секций специальной разведки (СИ) и контрразведки (“Икс-2”) лондонской резидентуры, а 10 декабря часть работы возложили на бернскую точку ОСС. Даллес смог принять весьма эффективное участие в операции благодаря своим прекрасным контактам в банковских кругах Конфедерации. С января 1945 года в Швейцарии работала группа оперативных офицеров “Икс-2” из Лондона, которые закончили расследование и представили подробный отчет о проделанной работе к апрелю. В результате негласного расследования проверялись:

— награбленные нацистами в Европе и принимаемые некоторыми банками Швейцарии золото и бонды;

— средства из расположенного в Карлсруэ “Дойче Веркерс-Кредит-Банка”;

— хранящиеся в Цюрихе для НСДАП ценные бумаги германских частных фирм;

— крупные суммы на частных счетах в банках Швейцарии;

— денежные средства и имущество в Лихтенштейне;

— свыше 2 миллионов франков Рейхсбанка в Швейцарии;

— 4,5 миллиона марок на секретных счетах в швейцарских банках.

Американцы собрали большой объем информации о деятельности швейцарских банкиров, заложившей фундамент послевоенного процветания страны. По собственным данным Национального банка Швейцарии, общие закупки золота у стран “оси” составили 279 тонн на сумму 1,4 миллиарда франков, из которых на долю рейха пришлось 249 тонн. Следует отметить, что, кроме Конфедерации, нацистское золото покупали и другие страны, однако объемы этих операций были несравнимо меньшими. Из общего количества проданных Рейхсбанком 336 тонн 44 тонны купила Португалия, 18 тонн — Швеция, 10 тонн — Румыния и 12 тонн — Банк для международных расчетов. Кроме того, в период 1940–1944 годов некоторое количество золота было приобретено и коммерческими банками Швейцарии. В результате этих операций золотой запас страны за период с 1939 по июнь 1945 года значительно вырос и превысил 400 тонн[260]. Даже по довольно заниженным данным ЦРУ, с 1939 по 1945 годы Конфедерация приобрела нацистского золота на сумму от 755 до 781 миллиона долларов США, из них 571 миллион, или 74 % были имуществом жертв агрессии Третьего рейха[261]. Проблема состояла в том, как получить эти суммы, поскольку Швейцария была нейтральной и суверенной страной. Любые военные или полицейские меры воздействия на нее изначально исключались, тем более, что правительство Конфедерации выдвинуло веские контраргументы. Берн утверждал, что все поступления от Германии являлись лишь погашением долга Берлина по довоенным инвестициям в швейцарские железные дороги и за строительство Сен-Готардского туннеля. По окончании войны Конфедерация возвратила лишь достаточно символическую сумму в 58 миллионов долларов и половину своей доли прибыли от продажи германских активов. В 1946 году союзники сделали еще одну, на этот раз последнюю попытку заставить Швейцарию расстаться хотя бы с частью прибылей и 23 апреля потребовали от ее правительства 130 миллионов долларов на реконструкцию разрушенной войной Европы, но получили контрпредложение о выделении лишь 200 миллионов франков, что равнялось 58,1 миллиона долларов. В результате долгого торга и дипломатического нажима Берн согласился выплатить 250 миллионов франков и отдать половину хранившегося в Швейцарии германского имущества. Министерство экономической войны Великобритании также приняло участие в осуществлении этой первоначально исключительно американской операции. Некоторые аспекты поиска ни американцы, ни англичане стараются не предавать гласности и по сей день. Официальная версия “Сэйфхэвена”[262] замалчивает не слишком украшающий союзников факт удержания ими значительной части золота и валюты, не возвращенных первоначальным владельцам. Если оставалось хотя бы малейшее сомнение в происхождении средств, в частности, отсутствовало документальное подтверждение одного из этапов их “отмывки”, они задерживались до решения их дальнейшей судьбы. Ее определяла созданная в 1946 году Трехсторонняя комиссия по золоту с участием Соединенных Штатов, Великобритании и в незначительной степени Франции. В 1947 году ценности на общую сумму в 250 миллионов швейцарских франков были направлены в Федеральный резервный банк Нью-Йорка, где частично использовались в обменном стабилизационном фонде казначейства США, а частично (как минимум, 10 миллионов долларов) пошли на внебюджетное финансирование разведывательных и подрывных операций. В частности, “черные деньги” направлялись по каналам Христианско-демократической партии Ватикана для организации провала коммунистов на послевоенных выборах. Не остались в стороне от этого процесса и британцы. МИ-6 использовала незаконно присвоенные Лондоном суммы германских и австрийских денег, попавшие на счета Английского банка без какого-либо официального отчета в их расходовании.

На этом отдаленные последствия операции “Сэйфхэвен” закончились. Бернская точка была вовлечена в нее в значительно меньшей степени, чем лондонская. В конце войны ее основными задачами являлись: оценка ущерба, понесенного в результате войны германской экономикой, изучение состояния производства в рейхе синтетического горючего, оценка способности германских железных дорог восстанавливать движение после бомбовых ударов союзников, разведка сил вермахта и СС в Италии и на Западном фронте, ведение политической разведки в Итальянской социальной республике, контакты с Сопротивлением в рейхе, а с марта 1945 года и ведение переговоров о капитуляции германских войск в Италии. Столь широкий спектр задач не позволял Даллесу активно заниматься “Сэйфхэвеном”, но на выполнении операции это не отразилось.

При рассмотрении деятельности в Швейцарии разведывательных служб других государств, кроме СССР, Германии, Великобритании и США, следует отметать весьма результативную сеть польской разведки под руководством капитана Хойнацкого, работу которой Флике впоследствии оценил на уровне наивысших побед разведывательных служб. Однако он не привел никаких подробностей его операций, а написал лишь: “Дважды за период Второй мировой войны ее (британской разведки — И. Л.) работа затемнялась, как луна заслоняет солнце. Первой была работа “Красной тройки”… И во второй раз это снова оказалась группа, работающая в Швейцарии. На этот раз это была работа капитана Хойнацкого в сотрудничестве с бюро польского военного атташе в Берне. <…>.

В случае с Хойнацким я хотел бы опустить… доказательства (результативности его работы — И. Л.). Если бы я привел все сообщения — или даже самые важные—…это составило бы не книгу, а обширную библиотеку.

Я надеюсь, таким образом, что читатель поверит без доказательств, что “бернский случай”, как мы будем называть его, наряду с “Красной тройкой” явился одним из наиболее сенсационных дел во Второй мировой войне. То, что отправлялось отсюда польской секретной службой, имело огромное, в ряде случаев решающее значение для ведения войны союзниками”[263].

К сожалению, более подробных сведений по данной агентурной сети автору получить не удалось.

2. “КРАСНАЯ ТРОЙКА”

Это собирательное название использовалось германской контрразведкой для обозначения действовавшей во время Второй мировой войны сети советской разведки в Швейцарии и произошло от ошибочного вывода о том, что информация в Москву якобы уходила по трем линиям связи. В действительности количество одновременно работавших передатчиков периодически достигало четырех и даже пяти.

В августе 1939 года Урсула Кучински (“Соня”) отозвала из Германии своих агентов Лена Бертона (Брюэра) и Александра Аллана Фута, но к декабрю 1939 года ее пребывание в Швейцарии утратило смысл. Месяцем ранее “Бупо” арестовала за нарушение паспортного режима ее радиста Франца Августа Эберманца, находившегося в Швейцарии по паспорту финна Эриха Ноки. Он сотрудничал с советской разведкой с 1935 года и уже более года работал на ключе. На допросах выяснилось, что мнимый финн оказался немцем, после чего власти рейха потребовали его выдачи. К счастью для Эберманца, швейцарцы отклонили это требование, что позволило ему до конца войны безопасно пребывать в лагере для интернированных. Несмотря на сравнительно благополучный исход этого провала, “Соня” лишилась радиста. Из-за блокирования всех каналов банковских транзакций в Швейцарию Кучински также не могла получить деньги ни на оперативные нужды, ни просто на существование, а просроченный немецкий паспорт давал все основания опасаться, что однажды ее вместе с другими эмигрантами могут просто выдать Германии. Требовалось срочно что-либо предпринять для вывода “Сони” из страны, для чего в первую очередь нужны были соответствующие документы. Для получения британского паспорта Центр рекомендовал ей выйти замуж за радиооператора Фута (“Джим”), работавшего в Женеве с Шандором Радо, однако тот не желал жениться на Кучински даже условно и под явно надуманным предлогом уклонился от этого. Тогда для замены своего немецкого паспорта на подлинный британский документ она вышла за Бертона. Вскоре брак из фиктивного перерос в действительный, и это весьма насторожило ухаживавшую за детьми “Сони” от предыдущих браков Ольгу Мут (по домашнему прозвищу “Олло”). Пожилая женщина нянчила еще саму Урсулу и до крайности привязалась к этой семье, кочуя за ней из страны в страну и давая возможность матери освободиться от домашних забот и сосредоточиться на оперативной работе. Однако теперь “Олло” превратилась в серьезный фактор риска. Она поняла, что со своим просроченным немецким паспортом в Великобританию не попадет и разлучится с детьми Урсулы, к которым привязалась, как к родным. Совершенно утратив контроль над собой, няня отправилась к британскому консулу в Монтре с заявлением о том, что Кучински-Бертон является шпионкой, и в страну ее впускать нельзя. К счастью, чиновник посчитал его фантазией не вполне здоровой старой женщины и проигнорировал ее предупреждение, благодаря чему “Соня” смогла беспрепятственно прибыть на место нового назначения и интенсивно вести там оперативную работу вплоть до 1950 года. Однако до этого она получила указание Центра связаться с “Альбертом” (Радо) и выяснить возможности наладить связь по его каналам. Резидент вспоминал позднее, что в декабре 1939 года он обнаружил в своем почтовом ящике письмо с уведомлением о предстоящем возобновлении связи. Появившаяся “Соня” немедленно изложила ему весь список своих вопросов: “Я получила указание Центра связаться с вами. Директора интересует, каково положение вашего агентства, есть ли деньги. Каковы возможности работы и какая нужна помощь в установке радиопередатчика? Как скоро можно установить радиосвязь? Просили также узнать, сможете ли вы наладить живую связь с центром через Италию”[264].

После получения положительного заключения с января 1940 года Центр замкнул резидентуру “Дора” на передатчик “Сони”, а в марте известил “Альберта” о предстоящем прибытии курьера из Брюсселя. Появление Гуревича (“Кент”) буквально повергло Радо в шок. По непонятным соображениям и в нарушение самых элементарных требований конспирации Центр дал ему настоящий адрес резидента, по которому тот доставил шифр, кодовую книгу и расписание связи. Согласно воспоминаниям Радо, в этот период он испытывал крайнюю нужду в деньгах и ожидал, что их привезет курьер из Бельгии, но все получилось иначе. “Кент” не рискнул везти валюту через границу и не только не помог “Альберту” с деньгами, но даже попросил одолжить ему несколько десятков франков для возврата домой. Сам Гуревич в своих воспоминаниях категорически отрицает это и заявляет, что вскоре после возвращения в Брюссель перевел на счет “Геопресс” внушительную сумму. Поскольку факт цензуры и корректировки мемуаров Радо советской военной разведкой достоверно установлен, не исключено, что в данном вопросе прав именно Гуревич. Впечатления Радо о “Кенте” были несколько двойственны. С одной стороны, он произвел на него впечатление неприятного и самовлюбленного человека, но в то же время резидент отметил его высокий профессионализм и четкое проведение инструктажа. В целом в мемуарах бывшего резидента определенно ощущается неприязнь к коллеге из Брюсселя, причем несправедливая. Провал Гуревича практически не повлиял на безопасность женевской точки, но Радо, по всей вероятности, под диктовку ГРУ, заявил, что арест “Кента” “впоследствии отозвался тяжелым ударом по швейцарской группе: он многое знал и, смалодушничав, кое-что выдал гестапо”[265]. При этом бывший резидент не потрудился конкретизировать это тяжкое обвинение коллеги в предательстве.

Финансовые затруднения поставили работу резидентуры под угрозу срыва, и Центр организовал доставку некоторой суммы наличных денег в пока еще не оккупированный Белград. Радо отправился за ними якобы в Венгрию, где, как известно, не мог появиться из-за своего коммунистического прошлого. Однако он по-прежнему сохранял венгерский паспорт и через хорошего знакомого в посольстве Италии Сувича, неоднократно заказывавшего у “Геопресс” карты, получил транзитную визу через ее территорию. В столице Югославии резидента ожидала серьезная проблема. Встреча должна была состояться у часовни Врангеля, но оказалось, что это строение давно снесли. Радо с женой две недели ожидали выхода курьера на связь по запасному варианту и в конце концов дождались. Он доставил деньги, фотоаппарат, от которого “Альберт” категорически отказался, и средства для тайнописи, провезенные через границу в прическе Лены Радо. С этого времени работа резидентуры активизировалась, а регулярный обмен радиограммами через передатчик “Сони” наладился уже в январе 1940 года. Это являлось весьма рискованным делом, поскольку полиция располагала довольно совершенными пеленгаторными установками, любительский же радиообмен с началом войны запретили, и замаскироваться в эфире под безобидную передачу было практически невозможно. По просьбе “Сони”, передатчик которой после установления контакта с группой Радо был перегружен, в июне резидентура “Дора” получила собственных радистов — супругов Эдмонда и Ольгу Хамелей (соответственно “Эдуард” и “Мод”; последний псевдоним часто неправильно транслитерируется “Мауд”). Супруги владели в Женеве магазином радиоаппаратуры и мастерской по ее ремонту, поэтому без проблем смогли собрать вполне надежно работающий передатчик. С августа работа наладилась, теперь резидентура имела две независимые линии связи с Центром в Женеве и одну — в Лозанне. Точке требовался еще один радист, и “Джим” обучил работе на ключе 18-летнюю Маргариту Болли (“Роза”), в раннем детстве вывезенную родителями из Италии и некоторое время выполнявшую функции курьера. Первоначально она вела передачи из семейного дома в Базеле, но это оказалось слишком даже для ее симпатизирующего коммунистам отца, и девушка перебралась в Женеву.

Ольга Хамель

Осенью 1940 года брак Кучински с англичанином Бертоном наконец состоялся, и она уехала в Лондон через Испанию. Этот маршрут был закрыт для ее супруга, бывшего бойца интербригады, поэтому он пока оставался в Женеве. Фут перебрался в Лозанну и в марте 1941 года установил связь с Москвой, причем вначале получал тексты радиограмм от Бертона, а позднее — непосредственно от Радо. После войны в своих почта насквозь лживых мемуарах он утверждал, что занимал в советской агентурной сета практически равное с Радо положение. Однако в действительности “Альберт” являлся начальником “Джима”, который выполнял по его указанию работу агента-радиста и некоторые оперативные задания.

Маргарита Болли во время радиосеанса

В мае “Альберт” получил указание связаться с Дюбендорфер (“Сисси”), которая с сентября 1939 года не имела связи с Центром, зато располагала собственным шифром. Женевская точка укрупнялась, что нельзя было считать положительным явлением. С ростом численности любой резидентуры всегда усложняется руководство ее работниками и снижается уровень безопасности из-за повышенного риска инфильтрации агентуры противника. Однако в случае с “Дорой”, “Соней” и “Сисси” такая мера явилась вынужденной и была обусловлена совершенно недостаточным количеством линий связи с Центром, не позволявшим передавать собранную информацию.

Один из важнейших сотрудников “Доры” агент-групповод Отто Пюнтер (“Пакбо”) работал также и на швейцарскую разведку. Следует сразу же отмести ряд выдвинутых им после войны лживых утверждений и подчеркнуть, что в действительности он:

— не получал информацию непосредственно от генерала Альфреда Йодля;

— не хранил в одном из швейцарских монастырей план действий вермахта в районе Сталинграда и, соответственно, не передавал его Радо;

— ошибался или заблуждался, считая источника “Люци” чехом, работавшим в министерстве авиации рейха;

— не располагал радиооператором в районе границы с Австрией;

— никогда не работал в секретариате или личном штабе Гитлера;

— не располагал агентурными сетями во всех населенных пунктах, название которых использовал для составления псевдонима “Пакбо”;

— не получал весной 1941 года от “Люци” предупреждения о предстоящем нападении вермахта на СССР, поскольку тот вошел в контакт с резидентурой “Дора” только в 1942 году;

— не организовывал встречи “Люци” с Радо, поскольку они никогда не встречались. Кроме того, имеется письменное свидетельство самого Пакбо о том, что он никогда не видел этого агента и во время войны не знал его настоящего имени.

Приведенный список разоблаченных измышлений Пюнтера можно было бы продолжить, но в этом нет необходимости. Думается, и перечисленного достаточно для того, чтобы усомниться во всей информации “Пакбо”, однако в данном случае мы имеем дело не со злонамеренным лжецом или фальсификатором. Все перечисленные фантазии бывшего групповода появились после войны, когда он пытался преувеличить свою подлинную (и, кстати, далеко не второстепенную) роль в происходивших событиях. В отличие от позднейшей клеветы предателя Фута, утверждения Пюнтера носят, строго говоря, безобидный характер. Он действительно являлся одним из важнейших поставщиков информации для “Доры”, и в имевшихся в распоряжении исследователей по состоянию на 2004 год 332 радиограммах резидентуры в Центр ссылка на “Пакбо” появляется 22 раза, или почти в 7 % сообщений. Правда, более или менее значимые сведения содержались только в шеста из них. Это неизвестно как добытые обрывки сведений о разгроме “Красного оркестра” в Германии и иная важная в контрразведывательном отношении информация, в том числе об аресте “Пауля”. Последнее вызвало особый интерес Центра, поскольку ранее Пюнтер никогда даже не слышал об этом агенте. На связи у “Пакбо” с февраля 1941 года имелся источник “Луиза” из военной разведки Швейцарии, снабжавший его большим количеством информации по Германии и ее намерениям на Востоке. В июле 1941 года Пюнтер приобрел важного агента, французского офицера (“Зальцер”), в октябре того же года — “Брудера” и ряд других.

Среди них выделялся бывший французский военный разведчик, а в описываемый период журналист “Лонг” (Жорж Блюн). Фактически он являлся групповодом, поскольку имел собственных источников, из которых известны “Агнес”, “Курц”, “Грау”, “Рот”, “Фани” и “Фельд”. Последнего использовали исключительно в качестве курьера, остальные были весьма информированными журналистами с хорошими связями и поставляли качественную информацию. Частично они являлись двойными агентами иностранных разведслужб. Под псевдонимом “Агнес” скрывался немец Эрнст Леммер. Он отличался левыми взглядами, возглавлял союз демократической молодежи и один из профессиональных союзов, а в 1924 году в возрасте 26 лет был избран в рейхстаг и стал самым молодым депутатом данного созыва. После прихода к власти нацистов Леммера изгнали со всех постов и запретили ему печататься в любых издаваемых в Германии периодических изданиях, но не арестовали. Он стал берлинским корреспондентом венгерской газеты “Нестер Ллойд” и швейцарской “Нойе Цюрхер Цайтунг”, а также репортером газеты “Суар” в оккупированной Бельгии. “Агнес” находился в агентурных отношениях со швейцарским военным атташе Буркхардом и некоторыми оппозиционерами, впоследствии участниками заговора 20 июля 1944 года, от которых он получал информацию из МИД Германии. Несмотря на политические преследования, в адрес Леммера после войны звучали обвинения в сотрудничестве с нацистами, что на допросах подтвердил и бывший начальник СД-аусланд Вальтер Шелленберг, назвавший его своим агентом. Однако это не было доказано документально и не повлекло за собой никаких последствий. “Агнес” поселился в советском секторе оккупации и активно начал делать политическую карьеру, став вице-председателем, членом совета Федерации профсоюзов свободной Германии и заместителем бургомистра в одном из городов. Но в 1947 году он испортил отношения с советскими оккупационными властями, в результате чего через два года переехал в Западный Берлин, где начал издавать антисоветскую газету “Курьер”. Леммер быстро делал карьеру в Христианско-демократической партии, а позднее занимал посты министра почты и телекоммуникаций, министра по обще германским делам и специальным представителем канцлера ФРГ в Берлине.

Сообщения от резидентуры “Дора” весьма разнились по уровню достоверности. С одной стороны, постепенно точка вышла на достаточно серьезные источники информации, позволившие, в частности, продублировать добытые “Рамзаем” сведения о позиции Японии по отношению к СССР: “7.8.41. /директору. Японский посол в Швейцарии заявил, что не может быть и речи о японском выступлении против СССР до тех пор, пока Германия не добьется решающих побед на фронтах. Д<эрд”[266]. От источников “Альберта” и его сотрудников поступало немало информации о военной промышленности рейха, его мобилизационном потенциале и уровне подготовки частей вермахта. С другой стороны, распространенным явлением были и ошибки, подчас весьма грубые. Некоторые из них можно было бы отсеять еще на уровне подготовки сообщения в Центр, однако этому препятствовало отсутствие соответствующей квалификации у резидента и его подчиненных, слабо разбиравшихся в структуре вооруженных сил Германии. Именно поэтому радиограммы “Доры” изобилуют очевидными для специалистов ошибками: путаницей между вермахтом и СС, неверными названиями воинских званий и так далее. Другие промахи были не столь очевидными и, во всяком случае, не поддавались отсеиванию на уровне резидентуры. Сам Радо (или анонимные авторы из ГРУ, писавшие или редактировавшие его мемуары) критически относился к достижениям возглавляемой им сети и впоследствии вспоминал, в частности, что к сентябрю 1941 года резидентура направила в Центр весьма и весьма дезориентирующую оценку численности вермахта в 400 дивизий при фактическом наличии 214. Личный состав военно-строительной “Организации Тодта” оценивался в полтора миллиона человек, что было очень далеко от реальности, завышенными оказались и сведения о наличии в воздушных округах люфтваффе миллиона военнослужащих. И в дальнейшем в радиограммах “Доры” присутствовали совершенно несуразные сведения. Вот лишь несколько примеров из сообщений 1941 года:

8 августа: “По официальным секретным немецким данным, потери за 1 месяц войны на Восточном фронте составляют 1 миллион убитых и раненых”[267].

23 августа: “В Гамбурге ярко выраженное антифашистское настроение”'[268]

15 сентября: “В высоких кругах немецкого офицерства все больше укрепляется точка зрения, что ввиду провала планов молниеносной войны победа невозможна, и нужно ждать поражения и большевизации всей Европы, если не удастся установить сепаратный мир с Англией. Но для этого нужно сначала устранить Гитлера и установить военную диктатуру”[269].

4 октября: “Немцы говорят, что применят химию всюду, где встретят упорное сопротивление русских. <…> Химия будет применяться с воздуха, при помощи химснарядов, артиллерии и выливными приборами”[270].

26 ноября: “Немцы к концу июня имели 22 танковых дивизии и 10 резервных танковых дивизий”[271]. (Число действующих дивизий было завышено незначительно, зато число резервных превышало все мыслимые пределы).

9 декабря: “Немецкие ВВС имеют сейчас 22 000 самолетов первой и второй линии, к этому надо прибавить 6 000 — 6 500 транспортных самолетов Ю-52”[272].

9 декабря: “Новое наступление на Москву не является следствием стратегических планов, а объясняется господствующим в германской армии недовольством”[273].

22 декабря: “Немецкие потери на Восточном фронте с 15 ноября считают до 10 000 человек в день. Немцы умерщвляют своих собственных тяжелораненых и контуженых путем впрыскивания им веществ, мешающих доступу воздуха в организм”[274].

Подобные нелепости резко уменьшились в 1942 году, после выхода резидентуры на новые источники информации, хотя и не исчезли полностью. Например, в апреле 1942 года из Женевы доложили в Центр о наличии в вермахте 30 тысяч танков. Однако в этот период промахи такого рода происходили нечасто и стали скорее исключением, нежели правилом.

Наиболее заметные достижения швейцарского аппарата были еще впереди. Как уже указывалось, в феврале 1942 года Дюбендорфер установила контакт с работником Международного бюро труда (ИЛО) при Лиге Наций Христианом Шнайдером (“Тейлор”), который познакомил ее с Рудольфом Ресслером (“Люци”).

Рудольф Ресслер

Относительно этого человека в литературе существует множество гипотез, предположений и просто домыслов, достоверность многих из которых весьма сомнительна. Точно известно, что Ресслер имел твердые антифашистские убеждения, эмигрировал из Германии и проживал в Люцерне, где владел агентством новостей “Вита-нова” и книжным магазином, что он установил плодотворное сотрудничество с главой “Бюро Ха” Гансом Хаузаманном, но, пожалуй, на этом точная информация и заканчивается. Далее исследователи вступают в эфемерную область догадок и логических построений. Вне всякого сомнения, Ресслер был совершенно уникальным источником даже на фоне множества поистине незаурядных людей, действовавших в этой специфической области в период Второй мировой войны. Знавшие его люди утверждали, что подобный склад ума они не встречали практически ни у кого больше. Директор департамента информации и документации швейцарского парламента Рудольф Курц сравнивал мозг Ресслера с компьютером, бывший офицер связи между “Бюро Ха” и военной разведкой Швейцарии фон Бальдегг именовал его человеком-компьютером, а Отто Пюнтер — просто чудаком. Правда, последний судил о нем исключительно с чужих слов. Практически постоянно находясь в Люцерне, “Люци” добывал множество самой свежей и достоверной информации по боевому составу вермахта, стратегическим и оперативным планам его командования, вооружению, укомплектованности личным составом, наличию материальных ресурсов и прочим не менее ключевым для любой разведки вопросам. Однако самое поразительное заключается даже не в самих сведениях, а в оперативности, с которой Ресслер получал их из рейха. Он обладал совершенно уникальными разведывательными возможностями, открывавшими ему доступ к принятым в ОКБ решениям зачастую буквально в течение часа после их оформления на бумаге, а иногда и ранее. В связи с этим не может не возникнуть закономерный вопрос об использовавшемся для этой цели канале связи, но ответ на него пока не найден. Существуют довольно экзотические версии, большинство из которых явно далеки от действительности. Согласно одной из них, активный участник заговора против Гитлера генерал Фриц Тиле вместе с будущим начальником разведки группы армий “Центр” на Восточном фронте бароном полковником Рудольфом фон Гернсдорфом привезли Ресслеру в Швейцарию передатчик, “Энигму”, список ключей к ней, инструкции и расписание связи, позволявшие шифровать радиограммы без риска привлечь нежелательное внимание радиоконтрразведки рейха. Эта красивая версия опровергается простым и достоверно установленным фактом полного незнакомства Ресслера с работой на ключе. Сам разведчик в завуалированной форме намекал на поддержание связи с группой несогласных с нацистским режимом офицеров, однако никогда и никому не называл ни их имен, ни должностей. Следует обратить внимание на уверенность Радо в том, что “Люци” не использовал курьеров. Одна из версий гласит даже, что Люцерн был соединен с ОКБ секретным телетайпным каналом, позволявшим дублировать указания верховного командования вермахта по управлению войсками и ведению войны. Ее приверженцы упускают из виду, что прокладка такого кабеля является сложным инженерным мероприятием, а все телетайпные установки на режимных объектах неизменно проверяются на предмет обнаружения посторонних подключений, причем в целях безопасности проверка зачастую параллельно осуществляется различными ведомствами. Тем не менее, зерно истины в этой гипотезе, вероятно, есть. Бернд Руланд в книге “Глаз Москвы” сообщает, что Ресслер получал информацию от своих источников в рейхе в виде телетайпных лент с узла связи ОКБ. Он указывает, что за период работы разведчик добыл тексты 4500 совершенно секретных телеграмм, 120 документов особой важности и изложение 800 телеграмм[275], которые якобы передавались в штаб вермахта в Милане, а оттуда с транзитными железнодорожными составами (“Викинг”) — в Люцерн. В любом случае, источники “Люци” были, вне всякого сомнения, связаны с внут-ригерманской оппозицией, что достаточно просто устанавливается путем простого сравнения дат. С 19 мая по 6 сентября 1944 года Ресслер находился под арестом по обвинению в несанкционированной передаче информации советским и британским представителям, а после освобождения выяснилось, что его источники иссякли. Совершенно очевидно, что они были репрессированы в ходе чистки участников покушения на Гитлера.

Судя по всему, впервые на перспективного агента вышел руководитель резидентуры “Кази” чехословацкой разведки в Швейцарии Карел Седлачек (“Томас Зельцингер”), однако сам он упорно хранил молчание на этот счет до своей смерти в Лондоне в 1967 году. Как известно, Седлачек работал и на МИ-6 (агент № 22505), но не только. Он являлся агентом НКВД СССР (“Барон”), поэтому сведения Ресслера даже без его сотрудничества с резидентурой “Дора” в любом случае попадали бы в Москву, но “втемную”, более долгим путем и, возможно, в сжатом виде применительно к Восточному фронту рейха. Одна из явно не соответствующих действительности версий гласит, что никакой агентуры в рейхе Ресслер не имел, а был всего лишь передаточным звеном, через которое помощник руководителя МИ-6 Клод Дэнси доводил до сведения советского союзника материалы, полученные по каналу “Ультра”, поскольку иначе обойти существовавший на это запрет не мог. Подобное предположение опровергается сразу несколькими обстоятельствами. Прежде всего, ни характер, ни убеждения Дэнси явно не соответствовали образу человека, тайно помогавшего коммунистам. Далее, против этой версии работают нестыковки в сроках получения информации из Германии и процедурой вскрытия шифров “Энигмы”. Наконец, ранее описанные проблемы с перехватом и дешифровкой радиограмм на Восточном фронте окончательно опровергают вариант негласного информирования англичанами СССР через Ресслера. Еще одним вариантом разгадки являлось предположение о том, что агент опять-таки не добывал никакой информации, а получал ее от швейцарцев для дальнейшей передачи разведывательным органам государств антигитлеровской коалиции. При этом не уточняется, откуда могли добыть столь деликатные данные сами швейцарцы. Ф. Найтли выдвигает явно схоластичную и надуманную гипотезу о сборе военной разведкой Конфедерации своего рода “налога” в виде информации с действовавшей на ее территории иностранной агентуры в обмен на позволение спокойно работать. В результате ни одна из версий не может считаться хоть чем-нибудь подтвержденной.

Следует особо подчеркнуть, что информация “Люци” была первоклассной далеко не всегда. Он путал нумерацию германских дивизий, приписывал германским военачальникам не существовавшие в рейхе звания (маршал вместо фельдмаршал), чего никогда не допустил бы источник из числа старших офицеров или генералов. Элитную дивизию вермахта “Великая Германия” анонимный источник Ресслера относил к СС, что было для немецкого офицера просто немыслимо и равносильно заявлению офицера советской армии о пребывании Таманской дивизии в структуре внутренних войск МВД СССР. Случались и по-настоящему вопиющие ошибки. Для примера можно рассмотреть сообщение за подписью “Доры” в двух частях (383 и 384, зарегистрированы в ГРУ под номерами 13279 и 13285) от 19 марта 1943 года. В нем приводятся данные по немецкому танкостроению, причем в качестве источников упоминаются “Ольга” и “Вертер”; последний якобы получил их от некоего генерала Томаса. Изучение списка генералов вермахта позволяет придти к выводу о том, что этим человеком теоретически мог являться только начальник управления военной экономики и вооружения ОКБ генерал пехоты Георг Томас. Совершенно очевидно, что источник такого рода должен обладать полной информацией по рассматриваемому кругу проблем, но, тем не менее, радиограмма изобилует ошибочными, а зачастую и нелепыми утверждениями. Приведем лишь некоторые из них.

1. В сообщении фигурируют обозначения танков Б-1, А-2 и С-1, никогда не употреблявшиеся в Германии.

2. Приведены совершенно фантастические данные о 71-тонном танке С-1 “Крепость”, Ничего подобного никогда на вооружении вермахта не состояло, но в радиограмме речь явно идет о серийном, а не экспериментальном образце, поскольку упоминается значительное сокращение его производства с декабря 1942 года. Очевидная нелепость.

3. Упоминается о том, что тип танка № 4 теперь считается № 5. Подобной смены обозначений типов техники в системе бронетанкового вооружения вермахта не было никогда.

4. Наряду с 88-мм, упоминается никогда не существовавший в вермахте калибр танковой пушки 80 мм.

Там же присутствует и ряд других ошибок, причем настолько грубых, что их даже невозможно счесть дезинформацией. Судя по всему, речь идет о простом вымысле. Подобные примеры в материалах “Люци” были не единичны, поэтому, по крайней мере, в этих случаях не может быть и речи о том, что он получал ее из первых рук. Однако сообщения источника были далеко не однородны и в своей массе отличались высокой степенью достоверности.

На прямой контакт с советской разведкой Ресслер вышел летом 1942 года сам, после того, как убедился, что предоставляемая им информация не попадает к основному ее потребителю. В этот период СССР в одиночку сражался с Германией на сухопутном фронте в Европе, и разведчика крайне возмущал факт сокрытия добытых им данных от того, кто нуждается в них больше всех. Поэтому он сам предложил своему знакомому Христиану Шнайдеру поставлять ему материалы о вермахте, поставив единственным условием свою анонимность. “Тейлор” сообщил об этом “Сисси”, а та проинформировала “Альберта”, доложившего об инициативном выходе в Центр. Руководство ГРУ решило дать новому источнику проверочное задание и предложило ему добыть данные о составе сил вермахта на Восточном фронте. Результат превзошел самые смелые ожидания. В ответе содержалась подробная информация не только обо всех армиях, но во многих случаях и о дивизиях, причем она не расходилась с установленной советской разведкой дислокацией германских частей и соединений. С ноября работа агента, на связи с которым находился один Шнайдер, стала регулярной, а сам он по причине проживания в Люцерне получил оперативный псевдоним “Люци”.

Заслуживает отдельного рассмотрения вопрос о кодировании Ресслером своих источников. На протяжении многих послевоенных десятилетий не утихают споры разведчике, и историков о том, кто скрывался под именами: “Анна”, “Вертер”, “Тедди”, “Ольга”, “Штефан”, “Фердинанд”. Версий было множество, от банальных до самых экзотических, и ни одна из них не подтверждена документально. Относительно достоверно установлено лишь то, что, скорее всего, псевдонимы не относились к конкретным людям. После многолетних попыток их идентификации большинство исследователей согласились с первоначально отвергавшимся ими предположением Фута о том, что таким образом “Люци” просто кодировал область, к которой относилась информация. “Вертер” обозначал ОКБ, “Тедди” — главное командование сухопутных войск, “Штефан” и “Фердинанд” — главное командование люфтваффе, “Ольга” и “Анна” — МИД и так далее (имеются и несколько другие варианты расшифровки). Из упомянутых 332 радиограмм резидентуры “Дора” 69 исходят от источника “Вертер”, 31 — от “Тедди”, 26 — от “Ольги” и 11 — от “Анны”. Доля “Штефана” и “Фердининда” несоизмеримо меньше. Указанные радиограммы представляют собой вполне репрезентативную выборку, что позволяет заключить: “Люци” обеспечил швейцарскую точку ГРУ свыше 42 % информации.

Источники “Люци” оставались секретом и для ГРУ. Об этом, в частности, свидетельствует адресованная “Сисси” раздраженная радиограмма из Москвы от 15 августа 1943 года (обратный перевод с английского): “Мы, Центр, имеющий своих людей везде и способный выяснить, что происходит в других странах и вокруг Вас, ясно и недвусмысленно сообщили Вам о наличии у нас надежных свидетельств того, что гестапо знает о Вашей работе на нас и попытается раскрыть Ваши связи внутри Германии. Вы, однако, отклонили эту возможность и расценили ее как попытку забрать у Вас группу “Тейлора”. Поскольку Вы заняли такую позицию, Вы должны понимать, что Вам ничего не известно об опасности, угрожающей Вам и людям “Тейлора”, в особенности тем из них, кто находится в Германии. Вы ведете себя легкомысленно и безответственно. Мы требуем, чтобы Вы осознали серьезность ситуации и полностью доверяли нашим утверждениям. Мы повторяем: гестапо знает о Вашей связи с нами и попытается совершить все возможные провокации”[276]. Однако “Сисси” по-прежнему категорически отказывалась раскрыть источники “Люци”, а скорее всего, и сама не знала их. Радо периодически также получал выговоры из Центра из-за своей неспособности выяснить требуемые данные и все время был вынужден оправдываться.

По данным В. Флике, немцы перехватывали отдельные сообщения агентов-радистов из окрестностей Женевского озера с лета 1941 года, хотя позднейшие изыскания в архивах показали, что это было не так. Пост радиоконтрразведки в Кранце засек передатчик в Женеве лишь в июле 1942 года, да и то весьма приблизительно. В следующем году функабвер достаточно точно установил его дислокацию, а затем запеленговал и передатчик “Джима” в Лозанне. Вскоре немцы поняли, что в Женеве работают не одна, а две линии связи, после чего вся сеть получила название “Красной тройки”. Хотя до декабря 1942 года функабвер не мог сообщить ровно ничего как в отношении содержания радиограмм, так и о личностях агентов-радистов, их опасность была очевидной. Анализ перехвата показывал, что в Советский Союз уходит значительный объем информации, причем передаваемый с пугающей регулярностью. Немцы немедленно подключили к разработке АСТ-Дижон и свои резидентуры в Швейцарии.

В сентябре 1942 года работники резидентуры “Дора” впервые оказались в поле зрения местных органов безопасности. Незадолго до этого полиция задержала брата “Эдуарда” с нелегальными социалистическими материалами и провела рейд по всем его связям. Поскольку братья действовали совершенно независимо и не знали о подпольных операциях друг друга, Эдмонд Хамель не имел понятая о произошедшем аресте. Однако спаста радиоквар-тару помогла установка “Эдуардом” в магазине весьма прочной двери, не позволявшей неслышно и быстро вторгнуться в помещение. Когда полицейские внезапно начали ломиться в него, Ольга успела сжечь листки с информацией и спрятать передатчик в специально приготовленной для этого яме в кладовой. При обыске под паркетом был найден другой передатчик, который “Эдуард” собирал в корпусе уВЧ-осциллятора, но в нем недоставало нескольких существенных деталей, в частности, ключа, и Хамели попытались выдать его за медицинский прибор, действительно требовавшийся Эдмонду для лечения. Его устройство весьма схоже с коротковолновым передатчиком, и привлеченные полицией эксперты дали заключение о том, что найденный аппарат более похоже на осциллятор, нежели на радиостанцию. Полицейские искали литературу подрывного содержания и не рассчитывали на обнаружение в ходе обыска специальной техники. Поэтому следователь не стал углубленно разрабатывать линию передатчика, а просто подшил к делу акт экспертазы и направил его в суд. Хотя заседания пришлось ожидать несколько месяцев, уже на третей день Эдмонд вернулся домой. В мае он получил повестку в суд и в начале июня был приговорен к 10 суткам ареста условно за незаконное хранение коротковолнового медицинского аппарата, на что граждане Конфедерации не имели права.

Исход обыска у Хамелей оказался благополучным лишь случайно. Требования конспирации предписывали немедленно прекратать работу рации “Эдуарда” и “Мод”, однако Радо не сделал этого. Два оставшихся передатчика неизбежно захлебнулись бы в потоке радиограмм, поэтому некоторое время спустя резидент подыскал для супругов новую радиоквартиру, спрятав на старой запасную рацию. Теперь они поселились на отдельно стоящей вилле, все подходы к которой хорошо просматривались и при внимательном наблюдении исключали внезапное появление группы захвата. К сожалению, осенью следующего года пренебрежение этой возможностью обошлось резидентуре весьма дорого.

Первый целенаправленный выход противника на швейцарскую сеть ГРУ произошел после ареста “Кента”, сообщившего о доставке шифра на рю де Лозанн, однако умолчавшего о более существенных данных. Флике утверждал, что до лета 1944 года радио контрразведка была не в состоянии читать перехватываемые сообщения, но это было не так. Подобие брюссельских и швейцарских шифров позволило немцам получить частичный доступ к радиограммам, за исключением передаваемых через рацию “Джима”. К этому времени в игру разведок в Конфедерации включилась весьма крупная фигура — начальник VI управления РСХА бригадефюрер Шелленберг. Близкие к ГРУ авторы утверждают, что одним из важнейших предметов его упомянутых ранее переговоров с Массоном являлось стремление заручиться согласием последнего на участие в ликвидации советской агентурной сети. С этим нельзя согласиться. Тщательный поиск в швейцарских архивах показал, что данная тема в беседах как самих руководителей разведорганов, так и их представителей почти не затрагивалась. Возможно, правда, что где-то в германских архивах имеются и другие данные на этот счет.

В любом случае, целесообразно привести советскую версию происходившего. Массон якобы не отверг предложение немца, но в весьма уклончивой форме пообещал заняться этой проблемой и фактически не сделал ничего. В марте 1943 года Шелленберг вторично приехал в Конфедерацию и предпринял уже значительно более жесткий нажим на коллегу угрозой возможного вторжения рейха, а также шантажировал этим прибывшего в Берлин комиссара “Бупо”. Угроза оккупации явилась весьма действенным инструментом, хотя и не соответствовала действительности. Шелленберг сумел убедить собеседников в том, что он прибыл в Конфедерацию по личному поручению фюрера и с большим трудом сдерживает его гнев на страну, приютившую на своей территории иностранных агентов и не желающую бороться с ними. Начальник СД-аусланд заявил, что такое попустительство никак не вяжется с нейтральным статусом Конфедерации и потому может быть использовано Гитлером в качестве предлога для вторжения. Он потребовал встречи с главнокомандующим армией генералом Гьюсаном. На переговорах с Массоном Шелленберг вначале предложил ему обмен разведывательными данными, однако не встретил взаимопонимания, зато добился впечатляющего успеха в другом. Он сумел внушить начальнику швейцарской разведки, что является единственным человеком, способным уговорить Гитлера отменить запланированное вторжение, но для этого Берн должен пойти ему навстречу и действительно активизировать борьбу с советской агентурой. Массон поверил в реальность нависшей над страной угрозы и ощущал себя обязанным отвести ее. Для этого он проигнорировал прямой запрет Федерального собрания на поддержание контактов с немцами, однако одновременно попытался максимально оттянуть начало активных действий по ликвидации сетей советской разведки. Не следует забывать, что Сталинградская битва уже состоялась, и все в Европе, а разведчики в первую очередь, понимали, что рейх ведет тяжелейшую войну, исход которой далеко не обязательно окажется для него благоприятен. Массон попытался сослаться на нехватку пеленгаторных установок, но немцы немедленно выразили готовность помочь в этом вопросе. В результате долгих затяжек и проволочек мобильная группа швейцарской контрразведки была создана лишь в сентябре 1943 года, к ней прикомандировали двух специалистов СД.

К этому времени функабвер уже довольно давно читал текущую переписку “Красной тройки”, постепенно прочел и ранее перехваченные радиограммы, однако для установления полной картины полученной информации недоставало. Во-первых, в архивах отсутствовали самые ранние сообщения с установочными данными на многих членов сети. Во-вторых, шифр “Джима” не имел ничего общего с брюссельской системой и поэтому сохранял свою стойкость. В третьих, криптоаналитики читали радиограммы лишь в случае перехвата их условных групп, а из-за нерегулярного расписания сеансов связи начало сообщения зачастую пропускалось. Однако не менее половины сообщений все же стало достоянием немцев. Это являлось огромным массивом информации, поскольку радисты “Доры” работали на ключе по несколько часов в сутки. В целом к лету 1943 года СД-аусланд уже располагала значительным объемом информации о противнике в Швейцарии. Немцы с достаточно высокой степенью достоверности установили состав резидентуры, но терялись в догадках относительно ее источников. Вероятно, их наибольшая ошибка заключалась в том, что “Тейлор” и “Люци” считались одним человеком, личность которого оставалась неизвестной.

Три пеленгаторные машины совместной оперативной группы швейцарской контрразведки и СД впервые засекли передатчик “Эдуарда” и “Мод” 11 сентября 1943 года, а через две недели установили и дислокацию станции “Розы”. Однако еще в июне вокруг некоторых работников резидентуры начали происходить события, не имевшие, на первый взгляд, логического объяснения. Прибывший из Центра к “Джиму” курьер вел себя совершенно непонятно, и Фут предположил, что тот может подставлять его наружному наблюдению либо местной контрразведки, либо, что вероятнее, немцев. Он доложил об этом в ГРУ и получил указание законспирироваться. “Сисси” также не осталась без внимания. Ей адресовались загадочные телефонные звонки, сотрудники “наружки” вели ее почти открыто, и все это усугублялось арестом в Париже в апреле 1943 года участника Сопротивления “Мориса”, хорошо осведомленного о личности Дюбендорфер и о роде ее деятельности. В непосредственной близости к резидентуре замелькали двое бывших граждан СССР Неманов и Белов, практически открыто заявлявших о своей принадлежности к советской разведке. Белов вообще утверждал, что является Героем Советского Союза и возглавляет агентурный аппарат ГРУ в Швейцарии. Деятельность этого германского агента увенчалась заметным успехом, поскольку работник группы “Сисси” Александр Абрамсон (“Мариус”) поверил ему и регулярно отчитывался о проделанной работе и состоянии дел. Это серьезное достижение наступательной контрразведки немцев в Швейцарии позволило им получить немало ценной информации.

В августе 1943 года произошел выход агентуры противника и на “Альберта”. К нему обратился человек, отрекомендовавшийся Ивом Рамо, и предложил связать его с Центром. Рамо рассказывал о произошедших в Париже арестах и утверждал, что имеет немало насущно важной для СССР информации, но не знает, как донести ее до адресата. Он якобы руководит подпольной сетью во Франции под псевдонимом “Аспирант” и располагает передатчиком, однако не имеет шифра и расписания связи, и поэтому просит разрешения Радо на использование его линии. Кроме того, визитер рассказывал, что был якобы заключен во Франции в концлагерь вблизи испанской границы, но сумел бежать оттуда. Резидент весьма засомневался в правдоподобности всей этой истории, хотя все же сообщил о ней в Центр и получил незамедлительный ответ. ГРУ сообщило, что под фамилией Рамо скрывался бывший журналист Эвальд Цвейг, ранее сотрудничавший с французскими спецслужбами, а затем предложивший свои услуги немцам. Он был женат на венгерской оперной певице, знал Радо как венгерского коммуниста и не без оснований полагал, что тот мог сохранить прежние связи. Столь грубая разработка не принесла плодов, да и не могла их принести. “Альберт” выпроводил посетителя и лишь удвоил бдительность, отметив при этом, что тот был неплохо информирован об обстоятельствах провалов французских групп ГРУ. Это наводило на определенные размышления, однако внешне причин для особой тревоги пока не усматривалось. Радо понимал, что рано или поздно обязательно попадет в поле зрения как немцев, так и местной контрразведки, и старался не дать им никаких улик своей нелегальной деятельности.

Он не был бы столь спокоен, если бы знал, что немцы уже читают переписку резидентуры с Москвой и знают о расшифровке многих их агентов. Это обстоятельство заставило СД ускорить ход событий и оказать соответственный нажим на швейцарцев, активировавших наружное наблюдение с целью получить как можно больше улик против разведчиков. Это ощутила “Роза” и в начале октября доложила резиденту о ведущейся за ней слежке. Радо приказал ей передать рацию и документы по связи “Эдуарду”, остальные улики уничтожить и немедленно переехать в дом к родителям, чтобы обезопасить себя от любого обыска и дальнейшего судебного преследования. После этого “Альберт” успокоился и полагал, что все в порядке, однако не учел двух непредвиденных факторов. Во-первых, Хамель не полностью справился с возложенным на него поручением и оставил в квартире “Розы” такие бесспорные доказательства ее разведывательной деятельности как запасные части к передатчику, таблицы позывных и страницы книги, использовавшейся для перешифрования радиограмм. Если бы он тщательнее проверил жилище Болли, то смог бы нейтрализовать даже последствия второго неизвестного Радо фактора. Он заключался в том банальном факте, что в 1942 году молодая девушка без памяти влюбилась в парикмахера Ганса Петерса, оказавшегося членом местной национал-социалистической организации и негласным сотрудником гестапо. До сих пор неизвестно, как именно немцы установили причастность Болли к нелегальной деятельности, однако сути дела это не меняет. В непосредственном окружении одного из работников резидентуры оказался агент противника. В нарушение строжайших требований конспирации девушка не только не доложила “Альберту” о своей связи, но даже поселила Петерса у себя дома и пользовалась его помощью в некоторых специальных вопросах. После приказа резидента уехать к родителям “Роза” перебралась в Женеву к любовнику, опять-таки скрыв это от Радо. Судя по всему, действиями молодой радистки руководила не только страсть, но и опасение быть немедленно изгнанной из штата резидентуры за нарушение правил безопасности, тогда как она хотела быть максимально полезной в борьбе с нацизмом.

Отпущенный резидентуре “Дора” срок существования подходил к концу. Радиоконтрразведка без труда определила местонахождение рации Хамелей в отдельно стоящей вилле, что было значительно проще и исключало сомнения, возникающие при пеленгации в многоквартирном доме. Радистов пока не трогали, полиция желала накопить как можно больше фактического материала из дешифровок их сообщений. Конечно, по всем канонам разведки линию связи “Эдуарда” и “Мод” полагалось законсервировать, но резидент не сделал этого, поскольку рация “Джима” в одиночку была бы не в состоянии передать даже наиболее важные сообщения. Не следует забывать, что Радо и его коллеги совершенно не предполагали, что противник может читать их переписку. “Альберт” готовился к продолжению деятельности и даже использовал “Джима” для подготовки новых радистов для работы на запасной рации. Этому помешали обстоятельства, возникшие в процессе выполнения Футом задания Центра, не связанного с работой резидентуры “Дора”. У него на связи находились супруги Лоренц и Лора Мартин, в поведении которых время от времени проявлялись некоторые настораживающие моменты. После их обращения в Москву с просьбой прислать адреса явок ГРУ в Швейцарии Центр и Радо дали Футу указание немедленно прервать связь с Мартинами, однако полностью осуществить это не удалось. Во время отсутствия “Джима” они даже сумели негласно обыскать его квартиру. Кольцо вокруг резидентуры затягивалось, и единственным слабым местом контрразведки оставались шифры “Джима”. Они по-прежнему сохраняли свою стойкость, тогда как остальные радиограммы в основном немедленно прочитывались. Швейцарская контрразведка и немцы узнали из них о срочных мерах, предпринимаемых Радо для вывода своего аппарата из-под удара, и решили приступать к активным действиям. В ночь с 13 на 14 октября 1943 года одновременно были арестованы Маргарита Болли на квартире у Ганса Петерса и супруги Хамель в своей вилле. Группа захвата сумела бесшумно проникнуть в дом и взять Ольгу на ключе во время передачи, не дав ей отправить сигнал опасности.

После получения информации об арестах Радо немедленно отправился в Аозанну к Футу, чтобы попытаться организовать бесперебойную работу последней остававшейся линии связи. Сделать это было крайне важно, поскольку аресты настигли лишь радистов, а источники резидентуры оставались пока нетронутыми и давали ценную информацию. Радо сообщил в Центр о произошедшем провале, а также через свои контакты в полиции ненадолго сумел установить связь с арестованными и выяснил обстоятельства арестов и ход первоначального этапа следствия. Полученные сведения не слишком обнадеживали. Хамели отрицали все, однако захваченные в их доме улики с лихвой перевешивали робкие попытки защиты. Болли под давлением найденных в ее квартире вещественных доказательств призналась в работе на иностранную разведывательную организацию, хотя до февраля 1944 года упорствовала в том, что работала на Великобританию и США. Хамели держались дольше. Через тюремного надзирателя “Эдуард” сообщил Радо информацию о том, что контрразведка разыскивает его и третий передатчик, благодаря чему резидент своевременно приступил к переходу на нелегальное положение и успел принять нужные меры пред осторожности. Наивно полагая, что союзническое взаимодействие распространяется также и на область операций разведки, “Альберт” запросил у Центра разрешение обратиться в британскую миссию в Берне. ГРУ ответило немедленно и недвусмысленно: “Ваше предложение укрыться у англичан и работать оттуда совершенно неприемлемо. Вы и Ваша организация в этом случае потеряли бы самостоятельность. Мы понимаем Ваше тяжелое положение и попытаемся Вам помочь… Немедленно сообщите, сможете ли Вы продержаться или укрыться где-нибудь на два-три месяца”[277].

“Альберт” понял, что этот путь к спасению для него закрыт, и принялся готовить альтернативный вариант. Прежде всего следовало организовать работу точки в условиях перехода резидента на нелегальное положение. Он передал руководство всеми источниками и единственной остававшейся линией связи Пюнтеру, в последний раз вышел из дома под прикрытием прогулки со своей овчаркой и скрылся. Уже после этого резидент вновь встретился с “Джимом”, чтобы предупредить его о новой ситуации и мерах предосторожности. Во время этой проходившей вечером в парке встречи обоим разведчикам пришлось срочно уходить от наблюдения. Полученные после войны данные показали, что они едва избежали захвата немцами и вывоза в рейх. Жена Радо находилась на излечении в больнице и, благодаря не слишком плотному наблюдению сумела присоединиться к мужу. Оба супруга с середины ноября 1943 года поселились в квартире знакомого врача и до сентября 1944 года не покидали ее, что было довольно тяжким испытанием, но в любом случае лучшим исходом, чем тюрьма.

Отныне Фут работал в новом режиме, выходя на связь с Центром без всякой системы, чтобы хоть как-то затруднить работу служб перехвата. Один или два раза в неделю он приходил к Радо на конспиративную квартиру и докладывал ему о ходе работы, так же поступала и Дюбендорфер, однако достаточно скоро наступила развязка. Несмотря на все предосторожности “Джима”, к 5 ноября контрразведка установила, что он поддерживает связь именно с СССР, и таким образом получила основание отнести его к группе, именуемой немцами “Красной тройкой”. В 00.45 20 ноября его арестовали, что, возможно, спасло Футу жизнь. Как сообщал Радо, впоследствии было установлено, что СД-аусланд, для которой факт принадлежности “Джима” к советской сети являлся давно установленным, наметила его похищение на 23 ноября. Сохранивший присутствие духа радист успел разбить рацию и сжечь тексты передаваемых радиограмм, а на допросах утверждал, что работал на Великобританию и Соединенные Штаты. Швейцарцы, которым, вероятно, не давали покоя лавры германской контрразведки, решили воспользоваться тем обстоятельством, что Фут не успел передать сигнал опасности, и попытались начать радиоигру с ГРУ. Судя по всему, это требовалось им не для дезинформации Москвы, в чем Берн совершенно не был заинтересован, а для выявления остатков советского агентурного аппарата в Конфедерации. Подобные возможности открывались перед швейцарцами столь редко, что в данном случае к операции подключились все, кто только мог: военная контрразведка, разведка, федеральная полиция и даже прокуратура. Однако и все вместе они не могли даже мечтать ввести в заблуждение советскую разведку, к концу 1943 года набравшую огромный опыт радиоигр. В Москве быстро разгадали намерения противника, прежде всего благодаря тому, что радиограммы из Швейцарии закрывались шифром Радо, а не Фута. Лишь к апрелю 1944 года контрразведчики поняли, что советская сторона ведет с ними собственную контригру. Теперь не было нужды оставлять на свободе расшифрованных агентов, и 19 апреля последовал разгром группы “Сисси”, в значительной степени обусловленный грубыми нарушениями требований конспирации со стороны некоторых ее работников. В доме Дюбендорфер, арестованной вместе с Бетхером, дочерью Тамарой и освобожденным из-под стражи в тот же день двоюродным братом Вальтером Флуцингером, полицию ожидали новые открытия. Результаты обыска превзошли самые смелые ожидания контрразведчиков, обнаруживших там около тысячи зашифрованных и не зашифрованных радиограмм, а также использованную копировальную бумагу. Последнее позволило вскрыть зашифрованные тексты, несмотря на то, что шифровальную книгу полиция так и не нашла.

Через месяц серия арестов продолжилась. После установления псевдонимов советских агентов, полицейские заметили, что один из них (“Taylor”) представляет собой дословный перевод на английский язык немецкого значения фамилии “Schneider” — “портной”. После недолгой разработки это привело к аресту Христиана Шнайдера и обнаружению в изъятых у него документах материалов швейцарской разведки, а именно сведений о продаже в Германию новых зенитных автоматов “Эрликон”. Экспертиза показала, что некоторые из документов были отпечатаны на машинке, принадлежащей “Бюро Ха”, после чего выйти на Ресслера оказалось уже несложно. Тогда же полиция арестовала и офицера связи между “Бюро Ха” и НС-1 Бернарда Майера фон Бальдегга, вызвав этим немалое раздражение военных. Впрочем, под арестом он пробыл всего девять дней, после чего был выпущен на свободу. Приверженцы версии работы Ресслера на советскую разведку с санкции своего руководства утверждают, что его взяли под стражу с единственной целью скрыть от немцев причастность “Бюро Ха” к операциям “Красной тройки”.

Позднейшие исследования показали, что “Сисси” допустила еще два нарушения требований конспирации, повлекшие даже более тяжкие последствия, чем хранение текстов радиограмм и листов использованной копировальной бумаги. В период финансовых затруднений после перехода Радо на нелегальное положение она написала письмо своей подруге Хермине Рабинович, сотруднице канадского филиала Международного бюро труда (ИЛО). Дюбендорфер знала о ее близости к советской разведке и эзоповым языком попросила адресата связаться с посольством СССР для получения крайне необходимых ей для продолжения работы 6700 долларов США. Немного позднее разведчица скорректировала требовавшуюся сумму и увеличила ее до 11 тысяч долларов. В обоих случаях просьба была отправлена по обычным почтовым каналам и сразу же привлекла внимание цензоров. Все это было, по меньшей мере, странно. Хорошие контакты Шнайдера с французским движением Сопротивления позволяли “Сисси” адресовать свою просьбу в посольство или военную миссию СССР в освобожденном Париже, не ставя под угрозу компрометации ни себя, ни других, однако по неизвестным причинам она предпочла рискованный канадский вариант. Следует отметить, что он не только привел к провалу части агентурных сетей советской разведки на Американском континенте, но и не достиг желаемой цели. Не разбиравшаяся в межведомственных проблемах Рабинович сообщила о швейцарской проблеме резиденту НКГБ, а не ГРУ. Тот счел излишним стараться ради “соседей”, и деньги для Дюбендорфер так и не были отправлены.

Строго говоря, деятельность резидентуры “Дора” на этом не прервалась. Пюнтер продолжал руководить источниками, но добываемую информацию приходилось накапливать, поскольку ни одной линии связи в его распоряжении уже не оставалось. Немцы, не слыша в эфире советские агентурные передатчики, успокоились и более не предъявляли Швейцарии претензий по этому поводу, а власти Конфедерации просто не знали о существовании остававшейся агентурной сети, поскольку полагали, что разгромили ее полностью. Шелленберг несколько раз пытался добиться передачи арестованных германским властям на том основании, что они работали против рейха, однако безуспешно. Тем временем шло следствие, на котором советские агенты не рассматривались как враги Швейцарии, поэтому отношение к ним было соответствующе мягким. Следователи неоднократно обращали внимание подследственных на то, что аресты наверняка спасли их от похищения или ликвидации боевиками СД. Это являлось абсолютной правдой. В сентябре 1944 года всех арестованных выпустили до суда под подписку о невыезде, которую Фут сразу же нарушил. Он немедленно перебрался через границу и прибыл в Париж, где уже находилась советская военная миссия и представитель ГРУ. 16 сентября границу с Францией пересек и вышедший из своего убежища Радо, который добрался до Парижа за восемь дней. Там он связался с советской военной миссией и в январе 1945 года на одном самолете с Треппером и Футом был отправлен в Советский Союз. К этому времени бывший резидент успел утратить некоторые иллюзии и многое понять, поэтому попытался исчезнуть при промежуточной посадке самолета в Каире. Большинство источников утверждает, что он явился к британцам под видом рядового советского военнопленного и попросил у них убежище, однако получил отказ. Подчеркивается, что “Альберт” легко мог добиться своей цели. Для этого стоило лишь раскрыть себя, но Радо понимал, что платой за спасение неизбежно станет предательство, и якобы отказался от этого пути. Однако в действительности, судя по всему, события развивались несколько иначе. В недавно рассекреченных материалах Центра по изучению разведки ЦРУ США приведен текст справки британского цензорского пункта в Египте от 24 февраля 1945 года, официально врученной представителю ОСС в Каире 11 апреля того же года. Она гласит: “РАДО, ШАНДОР. Во время немецкой оккупации Венгрии проживал в Женеве, где публиковал географические карты для союзных правительств до 1943 года; раскрыт ГЕСТАПО, вследствие чего его родственники в Венгрии были убиты ; отправился с семьей в Париж в сентябре 1944 года и продолжал работать / был вызван в Россию для отчета о своей деятельности с организацией “Свободная Франция” и 8 января 1945 года отбыл в Москву на специальном самолете / заподозрив ловушку, совершил побег с самолета в Каире, где и остался / не получал известий от своей жены из Парижа и подозревает, что она, скорее всего, депортирована/ бывший член географического общества в Аондоне, Нью-Йорке, Париже, Женеве, Риме и Вашингтоне”[278]. Как видим, ничего похожего на биографию рядового военнопленного в этом сообщении нет. Однако, действительно, Радо воздержался от любого упоминания о связи с советской разведкой и просто попытался представить себя беглецом от режима. По некоторым данным, он даже попытался покончить с собой, но неудачно. Его спасли и вскоре выдали по требованию Советского Союза. В декабре 1946 года Особое совещание при МГБ СССР приговорило бывшего резидента ГРУ в Женеве к 10-летнему тюремному заключению. В числе статей обвинения фигурировали провал резидентуры из-за отсутствия конспирации и халатности при хранении шифров и оперативных материалов, работа двойных агентов в аппарате резидентуры, а также его собственная двойная игра. Доказательством последнего пункта послужил запрос Радо о позволении укрыться на территории британской миссии в 1943 году, а также его побег в Каире. Так Советский Союз отблагодарил одного из лучших резидентов периода Второй мировой войны. Следует отметить, что, судя по всему, в некоторой части выдвинутые против Радо обвинения не были беспочвенными. Это касается присвоения оперативных сумм, предназначавшихся для финансирования деятельности разведки в Швейцарии. Так, Центр разрешил платить Хамелям по тысяче франков в месяц, фактически же они получали по 150 плюс покрытие расходов, что за 27 месяцев составило лишь 12100 франков. Маргарите Болли предназначалось вначале 500, затем 800 франков в месяц, но девушка получала не более 400, а всего за 24 месяца работы получила 8350 франков[279]. Однако эта часть обвинений никак не могла повлечь за собой осуждение Радо на столь длительный срок, тем более с учетом его заслуг перед государством. Дело бывшего резидента было пересмотрено лишь в самом начале января 1954 года, и после полной реабилитации он вышел на свободу. Впоследствии Радо работал в государственном картографического бюро и в министерстве сельского хозяйства Венгрии, а также преподавал в будапештском университете имени Карла Маркса. В 1957 году возглавил Комитет по картографии и геодезии Организации Варшавского договора. Жена бывшего резидента вернулась из Франции в 1956 году, но два года спустя умерла от рака. Муж пережил ее на 23 года.

Аналогичная история произошла и с Дюбендорфер и Бетхером, тоже прибывшими в Париж в июне 1945 года с большим количеством информации и тоже отправленными в СССР, где вместо заслуженных наград они получили приговор суда. Однако пробыть в заключении им пришлось несколько дольше, реабилитация состоялась лишь в феврале 1954 года.

Швейцарский суд отнесся к разведчикам значительно гуманнее, чем советский. В октябре 1945 года Радо, Фут, Дюбендорфер и Бетхер были заочно приговорены к коротким срокам тюремного заключения, Шнайдера отпустили прямо из зала суда, поскольку в процессе следствия он уже отбыл назначенное ему наказание, Болли получила условное наказание, Ресслера, естественно, оправдали, и лишь супругам Хамель пришлось некоторое время пробыть в тюрьме. Несколько ранее, 31 мая слушалось дело фон Бальдегга. Его обвинили в передаче разведывательной информации представителям иностранного государства, но он сумел доказать, что делал это в рамках указаний руководства и отделался символическим штрафом в 800 франков.

В послевоенных оценках резидентура “Дора” признавалась одной из важнейших точек секретных служб в период Второй мировой войны. В частности, весьма высоко оценивался ее вклад в период подготовки немцами операции “Цитадель”, позволивший советскому командованию заблаговременно подготовиться к наступлению вермахта и выиграть Курскую битву. Некоторые излишне эмоциональные авторы заявляли даже, что “война была выиграна в Швейцарии”[280], но сам Радо оценивал такие заявления с подобающей скромностью: “Признаться, я был крайне удивлен тем, что спустя много лет после окончания войны на Западе поднята шумиха вокруг работы советских разведчиков в Швейцарии”[281]. Эмоциональный Флике вообще усматривал во всей этой истории нечто большее и сохранял убеждение, что “Красную тройку” прикрывал кто-то в самых высших эшелонах рейха: “Если мы читали передаваемые в Москву сообщения и полностью осознавали их значение, то такие термины как “шпионаж” и “измена” в данном случае неприменимы. Это нечто новое и уникальное, нечто не имеющее по своему значению аналогов в истории”[282]. Однако дальше декларативных заявлений он не пошел и свои подозрения не расшифровал. Следует заметить, что, несмотря на различные мнения относительно тех или иных сторон деятельности аппарата советской военной разведки в Швейцарии, практически все исследователи единодушно признают резидентуру “Дора” одной из наиболее успешных разведывательных организаций в истории.

Оценку степени результативности работы ГРУ в Швейцарии целесообразно основывать на имеющихся в открытом доступе документах, в противном случае исследователь рискует оказаться в плену собственных предположений или навязанных ему стереотипов. Прежде всего, следует определить объем переданных в Центр сообщений, который В. Флике оценивает в 5500 радиограмм, то есть в среднем по пять отправляемых сообщений в день. Судя по всему, германский радиоконтрразведчик заметно завысил фактические величины. В условиях отсутствия официальных материалов на этот счет их можно попытаться проверить расчетным путем. Имеются данные о том, что в момент ареста супругов Хамель у них были изъяты тексты 129 радиограмм, переданных в период с 3 сентября по 5 октября того же года. Безусловно, это количество несколько превышало обычный ежемесячный объем передачи, но ненамного. Если считать, что после нападения Германии на СССР радиограммы из Швейцарии относительно массово начали уходить в Москву с августа 1941 года, то за период в 26 месяцев при среднем оценочном объеме отправлений в 120 можно получить 3120 радиограмм. К ним следует присовокупить радиограммы, уходившие до начала войны, а также отправлявшиеся через Париж донесения, что в итоге позволяет предположить общий объем отправленных сообщений примерно в 4200–4400. Это огромная величина, однако количественный показатель еще не является объективным критерием эффективности работы резидентуры, а лишь определяет ее интенсивность. Попробуем провести качественный анализ. Доступные исследователям из швейцарских и американских материалов 437 радиограмм, признанных подлинными, содержат ссылки на 55 различных источников информации. Из них 15 идентифицированы точно, 16 — с высокой степенью вероятности, а остальные 24 остаются неустановленными до настоящего времени. Основных источников информации у швейцарской точки ГРУ было три: Рудольф Ресслер (“Люци”), Жорж Блюн (“Лонг”) и Отто Пюнтер (“Пакбо”). Два последних поставляли довольно ценные сведения соответственно по военным и политическим вопросам, однако никто из них не мог сравниться с материалами загадочного “Люци”. Именно Ресслер стал источником, информация которого выдвинула резидентуру “Дора” в число самых успешных нелегальных точек периода Второй мировой войны. Он сам понимал это и, возможно, именно успешность его работы в военный период привела к тому, что и в дальнейшем бывший агент “Люци” так и не смог отказаться от острых ощущений и неплохих заработков. Материальный фактор играл в его работе существенную роль. Как минимум, в пяти известных радиограммах от “Альберта” “Директору” и от “Директора” “Альберту” (12 марта, 10, 11, 14 ноября и 9 декабря 1943 года) содержали обсуждение связанных с запросами “Люци” финансовых проблем, причем в привязке к возможности прерывания им сотрудничества в случае затруднений с оплатой его работы. Считается, что за период войны он передал советской разведке свыше ста отчетов, за которые получил, по различным оценкам, от 24750 до 36000 швейцарских франков[283].

Нахождение на волосок от попадания в тюрьму в 1945 году не уменьшило авантюрных наклонностей Ресслера. Помимо прочего, он не желал и мириться с существенным снижением доходов. На помощь пришел Карел Седлачек, в звании подполковника оставлявший пост чехословацкого военного атташе в Берне. Он не забыл о бывшем агенте, ныне едва зарабатывающим на жизнь работой свободного журналиста и использовал их давнего общего знакомого, бывшего младшего офицера “Бюро Ха” Ксавера Франца Иозефа Шнипера для сведения Ресслера со своим преемником, капитаном Рудольфом Вольфом. Зимой 1947 года преемник Седлачека попросил Шнипера поинтересоваться, не желает ли его друг возобновить прежнее занятие агента. Совершенно очевидно, что за всем этим стоял Советский Союз. Новой сферой успешной деятельности Ресслера стал сбор сведений о вооруженных силах США, Великобритании и Франции в Западной Европе, а также о военном возрождении Западной Германии. Его послевоенная работа на чехословацкую/советскую разведку продолжалась шесть лет — втрое дольше предыдущей эпопеи. И на этот раз Ресслер использовал ряд своих прежних контактов, а также своего рода “производные” от них. На него работали Жорж Блюн (бывший “Лонг”) и Эрнст Леммер (бывший “Агнес”). Существуют определенные основания полагать, что во время войны “Люци” черпал информацию, в частности, от генерал-майора Ганса Остера из абвера, впоследствии казненного за активное участие в заговоре по свержению Гитлера. В конце 1940-х — начале 1950-х годов одним источников Ресслера был сын генерала Иоахим, занимавший ряд ответственных постов в “ведомстве Бланка” (прообразе военного министерства ФРГ). Любопытен и факт контактов бывшего “Люци” с таким скандально известным впоследствии разведчиком как Отто Ион. Впрочем, судя по всему, он использовался “втемную” и не отдавал себе отчета в том, что выболтанные им сведения используются иностранной разведкой.

В 1953 году Ресслер и Шнипер провалились, 5 ноября были приговорены к кратковременному тюремному заключению и с учетом времени нахождения под следствием, вышли на свободу в начале 1954 года. После этого бывший “Люци” прожил недолго. Один из наиболее загадочных разведчиков двадцатого столетия умер в 1958 году от приступа астмы, так и не раскрыв своих секретов.

Во Второй мировой войне, как и в предшествовавших ей европейских конфронтациях 20-го столетия, Швеция сохраняла нейтральный статус. Одним из аспектов этой непростой задачи являлось пресечение или ограничение разведывательной деятельности иностранных спецслужб на территории страны. Сами по себе шведские секреты, как правило, редко привлекали внимание агентов, занятых оперативным изучением непосредственных противников с позиций третьей страны. Их деятельность не наносила ущерба государству и с юридической точки зрения под определение шпионажа не подпадала, однако представляла не меньшую опасность, поскольку могла спровоцировать любые ответные меры иностранных держав, вплоть до оккупации страны. По этой причине в уголовное законодательство пришлось внести совершенно новое понятие “незаконной разведывательной деятельности”, применявшееся по отношению к иностранным разведчикам, действовавшим на территории государства против третьих стран.

Шведская экономика практически полностью зависела от внешней торговли. Несмотря на высокое развитие промышленности и экономики, страна не могла существовать без импорта товаров, поэтому ее внешнеторговый баланс был неизменно пассивным, а его дефицит покрывался доходами от торгового судоходства. Основными статьями экспорта, имевшими существенное значение для военной промышленности, являлись железная руда, руды некоторых цветных металлов и шарикоподшипники. Содержавшая около 45 % железа шведская руда выгодно отличалась от залегавших в Германии руд с 26 % содержанием железа, что предопределило значительную потребность в ней Третьего рейха и соответственно серьезные усилия Великобритании по пресечению такой торговли. Однако все было безуспешным, не помогали ни дипломатия, ни флот, ни разведка. Лондон не мог принудить Стокгольм к прекращению поставок, поскольку, во-первых, это было чревато германской оккупацией Швеции, а во-вторых, полностью разрушило бы ее экономику. Поставки шведской руды в Германию продолжались.

1. СТРУКТУРА

Роль и место Швеции в войне секретных служб отличались значительным своеобразием. Прежде всего, после захвата Норвегии и Дании ее территория оказалась изолированной и практически не могла использоваться для организации встреч с агентурой. Попасть в Швецию в 1940–1944 годах было весьма непросто. Например, весной 1941 года руководитель объединенной резидентуры СИС и СОЕ Рональд Торнбулл (“4351”), пытаясь преодолеть относительно небольшое расстояние от Лондона до Стокгольма, вынужден был проделать долгий и опасный путь вначале на самолете в Южную Африку, оттуда в Каир, затем в Стамбул, потом морем в Одессу, далее через территорию нейтрального тогда Советского Союза по железной дороге в Москву и Ленинград, а уже оттуда — в столицу Швеции. Ему пришлось преодолеть расстояние в десять раз больше прямого пути, а после 22 июня 1941 года стал проблематичным и этот маршрут. Естественно, что подобные сложности совершенно исключали организацию встреч со связниками. Столь высокая степень изоляции страны предопределила некоторую специфику обстановки в дипломатическом корпусе, и вполне обыденным явлением было совершенно немыслимое в других нейтральных столицах зрелище мирно загорающих на побережье недалеко друг от друга сотрудников британской, германской и японской миссий.

Шведские оперативные органы в основном ориентировались на проведение контрразведывательных мероприятий и в значительно меньшей степени на сбор информации, за исключением разведки на каналах связи. Их структура определилась за несколько лет до начала Второй мировой войны, хотя военная разведка существовала в стране еще с начала 20-го столетия. В 1905 году она была значительно усилена, а с началом Первой мировой войны подверглась существенной реорганизации, однако заметных оперативных успехов не достигла. В составе генерального штаба и морского штаба вооруженных сил Швеции имелись небольшие подразделения, отвечавшие за радиоразведку и криптоанализ. С лета 1928 года военно-морские силы начали относительно регулярно вести радиоразведку с корабля “Сверите”, а со следующего года подключили к этому несколько других кораблей и береговые посты. В 1930–1931 годах морской штаб организовал первые курсы по криптографии и криптоанализу, а с весны 1931 года радисты кораблей шведского флота, в первую очередь “Дроттнинг Виктории”, начали систематически перехватывать иностранные переговоры. Криптоаналитики сумели достичь первого успеха весной 1933 года, вскрыв агентурный шифр ОГПУ. Курсы дешифровальщиков повторялись в 1932–1933 и 1934–1935 годах, а затем через каждый год, но теперь на них занимались не только моряки, но и сухопутные офицеры, а также призванные на службу выпускники и преподаватели математического факультета университета Уппсала. Одним из них был ставший широко известным впоследствии профессор математики Арне Карл Август Беурлинг. Радиоперехват практически осуществлялся силами флота, предоставлявшего для этого свое оборудование и персонал.

Тем временем созданная в 1930 году Комиссия по обороне готовила принципиальную реформу вооруженных сил Швеции. Согласно принятой в 1936 году резолюции, с 1 июля 1937 года вместо генерального штаба создавался Штаб обороны, в котором организовывались руководивший военными атташе Иностранный отдел, Разведывательный отдел, Отдел радиоразведки, а также Отдел криптологии, ставший первым обособленным подразделением, отвечавшим за шифровальную и дешифровальную работу. В его составе имелись секции:

— I — безопасность переписки в сухопутных войсках;

— II — безопасность переписки в военно-морских силах;

— III — безопасность переписки в военно-воздушных силах;

— IV — дешифровальная работа.

Первоначально шведскими криптоаналитиками руководил полковник С. Варбург, зарекомендовавший себя с самой плохой стороны. Он был назначен на должность после того, как упал с лошади во время скачек, переломал все конечности и оказался навсегда непригоден к строевой службе. В поисках синекуры для него руководство вспомнило о кабинетном труде дешифровальщиков, сочтя его наиболее подходящим в данном случае. К сожалению, Варбург не мог выдерживать не только физические, но и умственные нагрузки, поэтому в 1939 году его сместили. Очередным руководителем IV секции ненадолго стал морской офицер, передавший дела Иву Гульдену. Тот был прирожденным дешифровальщиком и в ходе одной из военных игр смог самостоятельно прочесть 38 из 56 предложенных шифрограмм. Штат Отдела криптологии по-прежнему комплектовался выпускниками университета Уппсала, а иногда и победителями проводившихся в газетах конкурсов по криптоанализу. К сентябрю 1939 года Швеция располагала 22 дешифровальщиками, часть из которых по совместительству работала в других государственных структурах.

В 1940 году IV секция Отдела криптологии была разделена на 4 подсекции:

— № 1 — романские языки, руководитель Ив Гульден (с сохранением обязанностей по руководству всей секцией);

— № 2 — немецкий язык, руководитель Карл-Отто Сегердал;

— № 3 — английский язык, руководитель Олаф Фейлитцен;

— № 4 — русский язык, руководитель Арне Беурлинг.

Прорыв в криптоаналитической работе произошел после того, как 9 апреля 1940 года Берлин потребовал от Стокгольма предоставить в аренду часть проходящих по территории Швеции телеграфных и телефонных кабелей на отрезках Осло — Копенгаген — Берлин, Стокгольм — Осло, Осло — Тронхейм, Осло — Нарвик, а несколько позднее Стокгольм — Хельсинки и посольскую линию Стокгольм — Берлин. Шведы не стали портить отношения с Третьим рейхом и выполнили требование, одновременно получив неограниченный доступ к перехвату германской переписки по телетайпным линиям. Дешифровальщики весьма плодотворно взаимодействовали с МИД, постоянно получая оттуда тексты нот, протоколов и иных врученных иностранными дипломатами документов, весьма облегчавшие отыскание опорных слов в закрытых текстах. Компрометации шифров способствовали ошибки шифровальщиков, особенно частые у консула Германии в Ставангере Ф. Ахиллеса. Он настолько небрежно относился к этой части своих обязанностей, что шведские криптоаналитики в знак признательности даже поместили на стене своей рабочей комнаты его фото. Руководитель немецкой подсекции Сегердал иронизировал: “Я лично никогда не встречался с этим человеком, но считал его своим лучшим другом в германской дипломатической службе!”[284].

Структура органов радиоразведки нуждалась в улучшении, и 1 июля 1942 года был создан Радиоинститут национальной обороны (ФРА), сосредоточивший всю работу по прослушиванию и дешифрованию открытой и закрытой иностранной переписки. На протяжении 1940–1944 годов шведы активно взаимодействовали с возглавляемым полковником Рейно Халамаа радиоразведывательным подразделением Финляндии. Криптоанализ стал важнейшей частью работы разведки, численность вовлеченных в него работников с 1944 по 1945 годы увеличилась с 500 до 1000 человек. Итоги дешифровальной деятельности шведских специалистов позволяют без колебаний отнести Швецию, наряду с Польшей, Великобританией и Соединенными Штатами, к числу ведущих в этой области государств периода Второй мировой войны.

Военная разведка относилась к компетенции Разведывательного отдела Штаба обороны во главе с полковником Карлом Адлеркройтцем. В его составе имелась Внутренняя секция, отвечавшая за военную контрразведку, то есть, по шведским понятиям, за обеспечение безопасности войск и военных объектов от разведывательных устремлений противника. Она состояла из следующих подразделений:

— мобилизационного (“Мобд”) — юридические вопросы, нормативные документы, приказы, информация и пропаганда;

— кадрового (“Пд”) — работа с кадрами, общий надзор и проверка выполнения контрразведывательных мероприятий, допуск иностранцев и прочих посторонних лиц на военные объекты;

— безопасности экономики (“Дд”) — борьба с промышленным шпионажем и саботажем, а также с разведывательными устремлениями противника, направленными на промышленные объекты;

— контрразведывательного (“Ед”) — наблюдение за подозрительными лицами, прослушивание каналов связи, перехват и обработка информации, организация обучения полицейских и иных причастных к контрразведывательной деятельности лиц.

Внутренняя секция появилась в результате комплексной реформы всей системы гражданской и военной безопасности Швеции, разработанной сотрудником Иностранного отдела генерального штаба Эрнстом Лехе. Его законченный 18 июля 1937 года проект предусматривал создание службы тайной полиции, пригодной к деятельности в условиях войны или ее угрозы. Такая структура являлась гражданским институтом, поэтому военные должны были получить аналогичное ведомство, обеспечивавшее безопасность войск, штабов учреждений и предприятий военной промышленности. Эта задача была решена путем создания Внутренней секции, ответственной за информирование Штаба обороны о разведывательных и диверсионных методах противника и применяемых против них мерах, об отдельных представляющих контрразведывательный интерес лицах, участие в необходимых случаях в проведении полицейского наблюдения и следствия и передачу в суд дел об утечке военной информации. Она являлась наиболее активно действующим подразделением Разведывательного отдела до реформы конца 1939 года. После начала советско-финской войны в составе отдела было создано Бюро Ц под руководством майора Карла Петерсена для решения оперативных задач и руководства работой военных атташе, ранее относившегося к компетенции Иностранного отдела. Бюро осуществляло также пограничное наблюдение за сопредельными государствами, производило разведывательные опросы прибывавших в страну путешественников, беженцев и дезертиров, направляло шведских офицеров на службу за границей и руководило агентурой. Разведка располагала резидентурами в Дании, Норвегии, Швейцарии, Венгрии и Прибалтийских государствах. Как правило, они пользовались прикрытием отделений информационного агентства ПАНИ, что позволяло работать с журналистами и облегчало проведение активных мероприятий. Специфической особенностью Бюро Ц было постоянное поддержание контактов с иностранными спецслужбами, причем Петерсен отвечал за связи с Западом, а его заместитель майор Хельмут Тернберг ведал контактами с Венгрией, Германией, Финляндией, Турцией и Швейцарией. Добытой информацией шведы активно торговали.

После вторжения вермахта в соседнюю Норвегию в составе Бюро Ц была организована особая группа по изучению ситуации в соседней стране, работавшая в основном методами опроса беженцев и вербовки агентуры в их среде. Ввиду открывавшихся оперативных возможностей шведы относительно терпимо относились к перемещениям курьеров расположенных в Стокгольме резидентур разведывательных служб и представительств организаций Сопротивления. В качестве компенсации МИД не всегда строго придерживался установленных им же квот на численность иностранных дипломатов, если это помогало разведке и контрразведке добывать информацию. Например, норвежская миссия в Стокгольме в апреле 1940 года насчитывала 4 сотрудников, а к 1944 году выросла до 1200. Дополнительная проверка полученной информации проходила по каналам радио и телефонных перехватов. Все это открывало перед шведами немалые разведывательные перспективы, использованные ими вполне успешно.

Основные рекомендации Лехе от 18 июля 1937 года предусматривали также создание общей, или гражданской Службы безопасности с необходимыми полномочиями. Подготовка к реорганизации контрразведки была полностью закончена к декабрю 1937 года, а 10 июня 1938 года вышел декрет о создании в составе министерства общественных дел общей Службы безопасности, основной задачей которой являлось предотвращение передачи различного рода информации в военное время или в угрожаемый период лицам, не уполномоченным на ее получение. Ее указания в части обеспечения безопасности были обязательными для всех государственных институтов. Новый контрразведывательный орган, в частности, обладал правом перлюстрации корреспонденции, ведения наружного наблюдения и прослушивания телефонных переговоров. Служба безопасности во главе с бывшим полицейским Эрихом Хальгреном первоначально насчитывала в своем составе три бюро:

— Бюро 1 — противодействие коммунистическому шпионажу;

— Бюро 2 — полицейское расследование и наружное наблюдение;

— Бюро 3 — административные и финансовые вопросы.

Она располагала штатом региональных контролеров на всей территории страны, разделенной в этом отношении на 7 районов. Региональным контролером в Стокгольме являлся Мартин Лундквист, в дальнейшем возглавивший всю гражданскую контрразведку. Ее штат составляли бывшие полицейские, не имевшие ни опыта контрразведывательной работы, ни достаточного финансирования. С началом Второй мировой войны министр юстиции Швеции К. Вестман запросил Службу безопасности о мерах, предпринимаемых для наблюдения за членами экстремистских партий и группировок, но получил ответ, гласивший, что это не входит в функции ведомства. Юридически он был вполне корректным, однако напряженность ситуации все же заставила 4 ноября 1939 года обязать региональных контролеров Службы безопасности взаимодействовать с местными полицейскими органами в наблюдении за видными коммунистами и национал-социалистами. Объекты наблюдения по уменьшению степени опасности были разбиты на категории от “А” до “Д”. К первой из них относились видные функционеры, занимавшие ключевые позиции в партиях, а в категорию “Д” вошли лица, лишь иногда проявлявшие интерес к разрабатываемым направлениям, например, заказывавшие в библиотеках соответствующую литературу. Вскоре, наряду с коммунистами и нацистами, контроль был установлен за партией синдикалистов и за пробри-танскими организациями, такими как “Группа вторника” и “Сражающаяся демократия”. Однако их число было пренебрежимо малым, на учете Службы безопасности состояли 3000 коммунистов, 400 нацистов и лишь 50 граждан прочих категорий.

В результате реорганизации 1940 года внутренняя структура контрразведки изменилась. В частности, ведомство регионального контролера по Стокгольму вошло в состав центрального аппарата и именовалось 6-м отделением, Бюро 1 занималось теперь не только коммунистами, но и не имеющей отношения к партии советской агентурой, Бюро 2 противодействовало германскому шпионажу и действиям шведских национал-социалистов, а задача Бюро 3 состояла в борьбе с британской и иными союзническими спецслужбами. Кроме того, в составе контрразведки возникла центральная регистратура. Представляет интерес динамика изменения штатной численности различных бюро службы по годам, отражающая приоритеты в обеспечении безопасности страны и оценку направлений существующей угрозы. С 1940 по 1944 годы численность Бюро 1 изменялась от 14 до 28 человек, а наибольший скачок численности Бюро до 50 сотрудников произошел после разгрома Третьего рейха. Штат Бюро 2 от 15 сотрудников в 1941 году увеличился к 1944 году вдвое, а численность Бюро 3 изменялась от 15 человек в 1940 году до 25 — в 1944, зато после прекращения боевых действий в Европе оно было немедленно сокращено до 4 сотрудников. Следует отметить, что с 1944 года основной задачей Бюро 3 стало противодействие диверсиям и саботажу, а борьба с разведывательной деятельностью западных союзников оказалась практически свернутой. Численность центральной регистратуры в течение войны сократилась от 22 до 15 сотрудников.

Служба безопасности внесла определенный вклад и в радиоразведывательные операции. Имевшаяся в ее составе секция радиконтроля располагала стационарными и подвижными пеленгаторами, предназначенными для перехвата нелегального радиообмена. Первоначально использование средств криптографической защиты допускалось с условием четкой идентификации отправителя, а введенный 13 января 1940 года запрет на использование шифров в коммерческих телеграммах еще более облегчил распознавание нелегальных передатчиков. Для обработки в ФРА передавались все перехваченные иностранные сообщения, а также все частные, в которых упоминались иностранные представители либо же имелись основания предполагать, что такое упоминание имелось в них в скрытой форме. Журналисты избегали подобной процедуры, поскольку были обязаны отправлять всю свою корреспонденцию через отдел прессы МИД. Еще одним методом Службы безопасности являлась почтовая цензура, с 1 мая 1940 года введенная для отправлений в Финляндию, а с 1 июля того же года — во все остальные государства. Для этого в центральном аппарате контрразведки существовала секция почтового контроля, еженедельно обрабатывавшая по 200 тысяч отправлений и располагавшая картотекой на 16 тысяч лиц. На спецучете в Службе безопасности с 1939 по 1944 годы находилось 1939 лиц, из которых 284 человека подозревались в шпионаже в пользу стран “оси”, а 935 — в пользу антигитлеровской коалиции, в том числе 305 — в пользу Советского Союза. Из них с 1941 года только в Стокгольме подверглись аресту за шпионаж в пользу Британии и США 224 человека, в пользу Германии — 122 человека, в пользу СССР — 197 человек.

Еще одной причастной к секретным службам Швеции структурой являлось организованное в январе 1938 года в составе министерства общественных дел Бюро по иностранцам, в составе которого имелась Контрольная секция, предназначенная для наблюдения за иностранцами и противодействия шпионажу. Она возникла из созданного еще в 1914 году в составе генерального штаба Особого полицейского бюро, или Секции 100, как зачастую называлось подразделение по своему телефонному номеру. В 1918 году Секция 100 стала гражданским ведомством и вошла в состав стокгольмского полицейского управления. С 1932 года к ее функциям отнесли получение, регистрацию и обработку информации об иностранцах в соответствии с особыми инструкциями регионального полицейского комиссара Стокгольма, а также фиксацию случаев просрочки виз и других аналогичных нарушений. С января 1938 года Особое полицейское бюро стало частью Контрольной секции Бюро по иностранцам и работало в постоянном контакте с гражданской и военной контрразведкой. Картотека секции велась по группам: I (въезд и выезд), II (детали пребывания иностранцев в стране), III (сведения об их работе в Швеции) и IV (спецучет). Имелся отдельный “черный список” нежелательных лиц, именовавшийся “листом С”.

2. “DER GEHEIMSCHREIBER”

Так немцы именовали телетайпный шифровальный аппарат производства фирмы “Сименс”, который они использовали для защиты своей телеграфной переписки по проводным линиям связи. Это устройство отличалось крайне высокой криптоаналитической стойкостью и основывалось на том же стандартном международном 32-символьном телеграфном коде Бодо, записывавшимся на перфорированной бумажной ленте с пятью дорожками, что и шифратор Лоренца, известный как “рыба”. Обе эти машины использовали двоичный код, выражавшийся в отсутствии или наличии отверстия на конкретном участке ленты, то есть в физическом смысле в отсутствии или наличии электрического сигнала. Однако телетайпный шифровальный аппарат “Сименс” имел 5 реле для изменения полярности контактов и 5 реле для перестановки, управлявших 10 кодовыми роторами. Их цикличность была неодинаковой и выражалась величинами 47, 53, 59, 61, 64, 65, 67, 69, 71 и 73[285]. Первые модели перемещали роторы на один шаг, поэтому их период и соответственно число начальных установок машины выражалось числом 893 622 318 929 520 960, то есть вероятность повторения алфавитов была пренебрежимо малой. В дальнейшем в конструкции появились дополнительные реле, еще более повысившие степень секретности. Для сравнения следует отметить, что секретность первого варианта “Энигмы” с фиксированным взаимным расположением роторов и без штепсельной панели составляла 17576, и даже наиболее изощренные ее варианты уступали машине фирмы “Сименс” на 5 порядков. Несмотря на это, телетайпный шифратор постоянно совершенствовался, его модельный ряд начинался с Т52А/Б и закончился Т52/ Е[286]. Варианты моделей машин также различались между собой. В конце 1941 года была разработана машина “Z”, отличие которой от предыдущих состояло в возможности применения в комбинации с обычной телетайпной установкой, тогда как все остальные являлись одновременно и шифровальными, и передающими аппаратами. Располагая таким оборудованием, немцы уверенно использовали арендованные у шведов проводные коммуникации и были полностью уверены в безопасности своей переписки. Процедура шифрования состояла из двух этапов установки машины — внутреннего и внешнего. Внутренние установки вводились в действие в 09.00 сроком на 3–9 дней и определяли порядок соединений роторов между собой и подключения реле изменений полярности и перестановок. После этого оператор вводил внешние установки, то есть позиции пяти первых роторов, определявшихся так называемым индикатором QEP, а затем по согласованному для всех операторов ежедневному ключу сроком на 24 часа устанавливались и остальные роторы. Этот порядок определялся индикатором QEK. Связь абонентов между собой осуществлялась по строго оговоренной схеме. Вначале происходил обмен обычными позывными, а затем операторы обменивались ключом QEP, состоявшим из пяти двузначных чисел. Затем оба устанавливали свои машины в соответствии с ним и по действующему на данные сутки списку ключей QEK и обменивались сигналами о готовности. Передающая станция посылала сигнал UMUM (“umschalten” — “включайся”) и получала ответ на него VEVE (“verstanden” — “понял”). После этого связь осуществлялась в шифрованном режиме.

Арне Беурлинг

Как уже указывалось, шведские криптоаналитики имели доступ к используемым немцами телеграфным и телефонным кабелям на участках Осло — Копенгаген — Берлин, Стокгольм — Осло, Осло — Тронхейм, Осло — Нарвик, Стокгольм — Хельсинки и Стокгольм — Берлин. Перехват зашифрованных текстов не представлял никаких сложностей, зато дальнейшее использование их было весьма проблематичным. Следует отметить, что шведы не имели ни малейшей информации ни по устройству шифровальной аппаратуры и принципу ее действия, ни по открытым текстам документов, и действовали исключительно математическими и логическими методами.

До сих пор неизвестно, как именно профессор математики университета Уппсала Арне Карл Август Беурлинг сумел проникнуть в тайну телетайпного шифратора “Сименс”, поскольку он отказывался обсуждать это с кем-либо, не исключая и собственное начальство. Возможно, разгадка этого явления все же покоится где-то в архивах, но она надежно засекречена и не обнародована до сих пор.

Известно лишь, что Беурлинг начал со сплошного анализа всех перехватов за сутки 24 мая 1940 года и повторил его 27 мая. В течение двух недель он восстанавливал базовые принципы построения шифровального аппарата и затем перешел к непосредственной атаке на закрытые тексты. Работе профессора весьма способствовали ошибки германских операторов, в особенности так называемые “параллельные тексты” — повторы передач с одними и теми же начальными установками, иногда случавшиеся по 20–40 раз. Причинами этого являлись значительная протяженность линий и их плохое качество, создававшие весьма высокий уровень шумов. Время от времени принимающая машина воспринимала искажение как сигнал и таким образом уходила на шаг вперед по сравнению с передающей, что, естественно, делало сообщение нечитаемым с этого места. Тогда возникала необходимость повторить телеграмму, предварительно пройдя заново всю процедуру установки роторов в соответствии с ключами, и вот на этом этапе в действие вступал фактор обыкновенной человеческой лени. Шифровальщики повторяли передачу с прежними установками и тем самым нарушали один из фундаментальных принципов машинной криптографии, категорически запрещающий подобные действия. Именно этим пользовались шведы. Уже в июне 1940 года Беурлинг настолько продвинулся в своих исследованиях, что не только смог организовать регулярное вскрытие германской телетайпной переписки, но и выдать техническое задание на изготовление на заводе фирмы “Эриксон” электромеханических дешифровальных аппаратов. Эти производившиеся в значительных количествах и весьма неудобные в работе устройства были очень шумными и требовали постоянного неусыпного надзора. При несоблюдении жесткого графика технического обслуживания они выходили из строя с удручающей регулярностью.

Телеграфный канал оказался неоценимым источником информации, позволившим не только получать разведывательные данные, но и использовать его в контрразведывательной деятельности. Количество перехватов в 1940 году достигло 7100, в 1941 году — 41400, в 1942 году — 120800, в 1943 году — 99600, а в 1944 году — 29000. Их общее число составило 297900, при этом максимальное суточное количество — 678 (в октябре 1943 года). Однако шведским криптоаналитикам не удалось в одиночестве пользоваться своими достижениями. С августа 1941 года немалая часть перехваченной и дешифрованной информации попадала к СССР через курьера Отдела криптологии Алана Эмануэля Ниблада, до января 1942 года снабжавшего фотокопиями текстов своего руководителя в посольской резидентуре. Агент был завербован на идейно-политической основе и не брал деньги за работу, взамен заручившись обещанием предоставить ему высокий пост в будущей коммунистической Швеции. По некоторым данным, после провала Ниблада советская разведка пользовалась услугами его преемника, но не существует ни достоверных доказательств этого, ни обнародованных деталей операции. В июне 1942 года немцы получили от финнов предупреждение о компрометации их шифровального аппарата. Судя по всему, их предупредил об этом находившийся в курсе дел военный атташе Финляндии в Стокгольме полковник Стивен. Традиционно тесные связи финнов со шведами негативно сказались на секретности операции, правда, реакция немцев оказалась сдержаннее, чем это можно было ожидать. К этому времени они создали значительно более надежную машину Т52С (“Цезарь”), которая, однако, также не устояла перед шведскими криптоаналитиками. Но у Германии имелась в запасе другая, значительно более действенная мера. Управление связи вермахта провело прямые линии в рейх из Осло и Рованиеми, а также начало пропускать переговоры в обход Швеции по датско-норвежскому и финско-балтийскому кабелям. Аишь посольская линия Стокгольм — Берлин не имела альтернативного канала и по-прежнему оставалась полностью уязвимой. В октябре 1942 года немцы принципиально изменили систему ключей и перешли к случайным словам, но в этот раз их подвела приверженность к стереотипам. Шифровальщикам было лень изобретать слова, и они просто брали их из инструкции, один экземпляр которой оказался у шведов. Правда, встречались и исключения, иногда довольно примечательные. Однажды оператор использовал в качестве ключа слово, заставившее криптоаналитиков долго искать разгадку: “DONAUDAMPHSCHIFFSFARTSGESELLSCHAFTSKAP1TAN”, что переводилось как “капитан Дунайской пароходной компании”. Однако столь изощренные варианты встречались крайне редко.

В мае 1943 года немцы ввели в действие новые машины “Z” и “Y”, сохранившие свою стойкость и не поддавшиеся усилиям шведских криптоаналитиков. С этого времени по мере замены старых шифровальных аппаратов на новые объем вскрытой переписки постепенно уменьшался и к 1944 году полностью сошел на нет.

3. ОПЕРАЦИИ

На первоначальном этапе практически все операции иностранных спецслужб в Швеции были так ли иначе связаны с проблемой поставок железной руды в Третий рейх. Начальник Центра промышленной разведки Десмонд Мортон еще в 1938 году оценил это полезное ископаемое как ключевой фактор в поддержании военно-промышленной мощи Германии и настаивал на пресечении его перевозок любыми способами. Летом того же года сотрудник секции “Д” А. Рикман совершил ознакомительную поездку по Скандинавии, обращая особенное внимание на обстановку в портах. Летом следующего года он вновь прибыл в Швецию с набросками планов проведения диверсий в портах этой страны. Рикман приступил к созданию в Стокгольме диверсионной резидентуры для совершения в нужный момент одновременных актов саботажа в нескольких шведских портах, через которые осуществлялся экспорт руды в Германию. К октябрю 1939 года первая стадия подготовки была закончена. Группа Рикмана состояла из проживавшего в Швеции с 1931 года английского бизнесмена Эрнеста Биггса, шведки Эльзы Иохансон и нескольких германских беженцев. Однако сигнал о начале диверсий все не поступал, и сеть стала выполнять задания по ведению направленной на рейх “черной” пропаганды. Через моряков нейтральных стран ее участники отправили в Германию свыше 30 тысяч содержащих пропагандистские материалы писем с фальшивыми почтовыми штемпелями и вели в Швеции пробританскую пропаганду.

Сравнительно безобидный период работы группы Рикмана закончился в ноябре 1939 года после его предложения завезти в страну взрывчатку для совершения диверсии в Оксе-лозунде. Вначале Лондон запретил эту акцию, затем 2 января 1940 года морской министр Уинстон Черчилль разрешил, но премьер немедленно отменил его указание. На протяжении зимы 1939–1940 годов для помощи в организации саботажа в Швецию приезжали сотрудники СИС Уолтер Рен, Ингрэм Фрезер и будущий руководитель БСК Уильям Стивенсон. После нападения на Норвегию обстановка вновь изменилась, и теперь СИС уже требовала начать конкретные приготовления к операциям. Казалось, события развивались в нужном направлении, однако, как оказалось, диверсанты находились под наблюдением местных органов безопасности, вызванным контактами Рикмана с германским журналистом-эмигрантом в конце 1939 года. В ходе текущей цензуры писем немца 8 февраля 1940 года в одном из них были обнаружены сделанные симпатическими чернилами записи о Рикмане и его планах, а в следующем письме от 8 марта содержались и некоторые подробности работы англичанина. Проведенное расследование ретроспективно выявило интерес Лондона к прекращению поставок в рейх шведской железной руды, после чего органам безопасности стало ясно, что работу группы пора пресечь. В ходе проведенного 19 апреля внезапного обыска в офисе Рикмана полиция обнаружила и изъяла доставленные в дипломатической почте 53,6 килограмма взрывчатки, детонаторы, таймеры, 3 пистолета, 3 паспорта, инструкции по саботажу и пропагандистские материалы. В офисе другой частной компании, принадлежавшей одному из членов этой же группы, было обнаружено 33,5 килограмма гелигнита, 57,3 килограмма гексогена, 8 магнитных мин и другие средства взрывания. Вскоре все участники организации Рикмана были арестованы. Руководителя приговорили к 8 годам каторжных работ, его сообщники получили значительно меньшие сроки от 1 года до 3,5 лет. Операция “Страйк оке” провалилась, а возмущенный король Швеции Густав V написал нелицеприятное письмо королю Британии Георгу VI.

Столь скандальное дело значительно испортило отношения Стокгольма с Лондоном, соответственно улучшив их с Берлином. Транзитное соглашение от 8 июля 1940 года предусматривало транзит по шведским железным дорогам грузов и людей из Норвегии и обратно. Оно было расторгнуто лишь 29 июля 1943 года, но за период его действия в обоих направлениях успели проследовать 2 миллиона военнослужащих и гражданских лиц и 100 тысяч вагонов с грузом. К июню 1941 года из Осло в Финляндию через шведские территориальные воды была перевезена полностью укомплектованная германская дивизия. Все это весьма тревожило Британию и заставляло ее активизировать операции своих спецслужб. К этому времени уже был организован СОЕ, но с июля 1940 года его официальной задачей в отношении Швеции являлись не диверсии, а создание подпольной организации на случай ее германской оккупации. Страна была разделена на десять районов, в каждом из которых планировалось иметь отдельную сеть с радиопередатчиком. Англичане подошли к делу систематически и составили подробный список целей диверсий, включавший в себя почти все важные объекты промышленности, энергетики и инфраструктуры.

Тем временем местная контрразведка периодически вылавливала мелких британских агентов. 30 октября 1940 года норвежский журналист попал в тюрьму на 4 месяца за передачу информации о выходе из строя аэропорта Форнебю около Осло и использовании взамен него аэродрома Линдеруд. Аналогичных случаев было несколько, почти все они касались не слишком секретных сведений или содержали договоренности об использовании почтовых адресов для конспиративной переписки. Однако были и более серьезные ситуации.

27 января 1942 года сотрудник германской секции СИС майор Генри Трелфолл прибыл в Стокгольм на должность по прикрытию секретаря военно-морского атташе Британии. К моменту его приезда из дешифрованных радиограмм чешской секретной службы шведы уже знали о том, что он является кадровым разведчиком. Трелфолла немедленно поставили под плотное наружное наблюдение, зафиксировавшее его встречу с генеральным консулом Дании. 23 февраля англичанин опустил в почтовый ящик два письма, одно из которых шведам удалось перехватить. Оно оказалось весьма компрометирующего свойства и содержало сведения об организации системы обнаружения германских подводных лодок. Никаких практических оперативных действий Трелфолл не предпринимал, поэтому контрразведка не имела формальных оснований для вмешательства, зато его шведский помощник Блэкман со своим другом Линдстремом развили высокую активность, причем в пользу не англичан, а немцев. Они сообщили им о британских планах взорвать и затопить в Кильском канале несколько судов, чтобы таким образом нарушить судоходство. Немцы проинформировали об этом шведов, 30 июля арестовавших Блэкмана, Линдстрема и предоставивших Трелфоллу 10 дней для отъезда во избежание официального объявления его персоной нон грата.

Еще одним представителем британских спецслужб в Стокгольме являлся сотрудник МИ(Р) помощник военного атташе Малькольм Мунте. Первоначально он находился в Норвегии и пытался в районе Ставангера организовать помощь британским экспедиционным силам, а позднее был переведен в столицу Швеции, где возглавил точку СОЕ. 28 января 1941 года посол Швеции в Лондоне Притц вручил Форин офис ноту, в которой указывалось: “Деятельность помощника военного атташе Британии в Стокгольме майора Мунте является источником беспокойства, поскольку мы располагаем несомненными доказательствами того, что отсюда он организовывал разведывательную деятельность в Норвегии путем засылки туда агентов”[287]. Англичане не возражали, однако под предлогом отсутствия самолета сумели оттянуть отъезд своего офицера до 19 июля.

Вообще же стокгольмская “станция” СИС считалась одной из наиболее важных, особенно после закрытия резидентур в Хельсинки и прибалтийских государствах. На первом этапе ее сотрудники пытались лишь восстановить утраченные контакты со своими сетями в Финляндии, однако вскоре обнаружили, что их источники либо прекратили работу, либо действуют под контролем местной контрразведки. С 20 июня 1939 года резидентуру возглавлял офицер ПКО Джон Мартин, организовавший сеть агентов по наблюдению за шведскими портами, особенно результативную в главном порту по экспорту железной руды Окселозунде. Его отозвали на родину после весьма скомпрометировавших британцев провалов его агентов Мартина Геро и Карла Кристиана Эллисона. Мартин передал дела Сирилу Чешайру в сентябре 1942 года, хотя, по другим данным, новый резидент приступил к работе 1 декабря. К этому времени в “станцию” включили прибывшую из Хельсинки в 1941 году резидентуру МИ-6 во главе с Гарри Л. Кэрром. Помощником Чешайра по датскому и германскому направлениям являлся Виктор Хэмптон.

С 1941 года в Стокгольме действовала объединенная точка британских спецслужб, включавшая в себя “станции” СОЕ и МИ-6. Ее возглавил Рональд Торнбулл. К этому времени задачи организации диверсий и саботажа стали приоритетными, и первой акцией такого рода явилась проведенная 23 января 1941 года операция “Раббл”. Она заключалась в организации прорыва через пролив Скагеррак интернированных в Швеции британских и норвежских торговых судов с грузом специальных сталей и подшипников. Пять судов успешно добрались до отразившего атаки люфтваффе военно-морского эскорта, при этом погиб один швед. Организатор операции “Раббл” офицер СОЕ Джордж Бинни получил рыцарское звание, причем по ошибке, поскольку был представлен к Кресту Британской империи, однако в канцелярии произошла накладка, и король присвоил ему значительно более высокую награду. Следующая аналогичная операция под названием “Перфоменс” была проведена 4 апреля 1942 года и оказалась значительно менее удачной. Немцы были настороже, и в результате из десяти участвовавших в прорыве судов в Великобританию пришли всего два, на которых находилась четверть общего количества груза, шесть других были потоплены германской авиацией, а два оставшихся (“Лайонел” и “Дикто”) возвратились в Швецию. При отражении налета англичане вели огонь по самолетам люфтваффе из стрелкового оружия, дав шведам повод начать расследование для выяснения путей его появления на невооруженных интернированных судах. Результат оказался нулевым. План операции “Кабаре” по повторному прорыву возвратившихся в Швецию транспортов “Лайонел” и “Дикто” был отменен по дипломатическим соображениям. Еще одной операцией СОЕ в территориальных водах страны (“Муншайн”) стала попытка доставки партии стрелкового оружия в Данию, результаты которой по метеорологическим причинам оказались весьма скромными.

Британские спецслужбы весьма ценили Швецию за открывавшиеся там возможности по сбору информации из открытых источников. 24 сентября 1940 года в Стокгольме под эгидой Департамента политической разведки (ПИД) Форин офис открылось Бюро прочтения прессы (ПРБ) во главе с Сесилом Пэрротом, носившее неофициальное название “Дом Сесила”. Наибольших результатов в Швеции достиг сотрудник разведки Адмиралтейства (НИД), британский военно-морской атташе в Стокгольме капитан 1-го ранга Генри Дэнхем. После прибытия к месту прохождения службы летом 1940 года он установил прекрасные взаимоотношения с находившимися в Швеции представителями спецслужб Нидерландов, Польши и Дании, однако главным его контактом являлся руководитель норвежского криптобюро Альфред Рошер Лунд. Этот офицер 17 мая 1940 года появился в Стокгольме для организации шифрованной связи со Швецией и завоевал там значительный авторитет. Лунд не только снабжал Дэнхема информацией, но и рекомендовал его своим друзьям в шведском разведывательном сообществе, заложив таким способом фундамент будущих успехов британского атташе. Капитан 1-го ранга подружился и с начальником Бюро Ц майором Карлом Петерсоном. Одним из результатов этой дружбы стало известное в военно-морской истории уведомление шведами британцев 20 мая 1941 года о выходе в Атлантику линейного корабля “Бисмарк” и тяжелого крейсера “Принц Ойген”. Как известно, в результате организованной погони “Бисмарк” был потоплен, и это наложило негативный психологический отпечаток на использование в дальнейшем тяжелых надводных кораблей кригсмарине. Немцы точно знали о роли Дэнхема, уверенно определили источник утечки информации и предъявили шведам соответствующие претензии, но доказать ничего не смогли, сами же англичане официально заявили, что корабли обнаружила их разведывательная авиация.

Один лишь этот эпизод мог полностью оправдать пребывание военно-морского атташе Британии в Стокгольме, но его оперативные достижения этим не исчерпывались. Морская разведка Швеции работала с высокой эффективностью, и Дэнхем зачастую пользовался ее результатами. Шведы хорошо организовали систему разведывательных опросов капитанов своих торговых судов, перевозивших в Германию руду и иные грузы, в результате чего достаточно точно знали, например, о количестве корпусов строящихся в Гамбурге, Бремене, Эмдене, Данциге и Штеттине подводных лодок. Информация о перемещении тяжелых военно-морских единиц поступала в Стокгольм с запозданием на 3–4 дня, но всегда была верной. В этом вопросе значительную роль играли агенты норвежской организации Сопротивления “Милорг”, державшие под наблюдением все порты страны и пункты базирования флота оккупантов в фиордах. Связующим звеном с ними являлся Лунд, и хотя осенью 1941 года он был отозван в Лондон в распоряжение правительства Норвегии, с его отъездом контакты Дэнхема со шведами и норвежцами не прервались. Весной 1942 года атташе значительно укрепил отношения с руководителем Иностранной секции военной разведки Швеции графом Бьернштерна и получал от него данные радиоразведки о намерениях и действиях кригсмарине в Норвегии, в том числе против полярных конвоев в СССР. Слишком тесная дружба не пошла графу на пользу, и после ряда энергичных неофициальных протестов из Берлина он был отправлен в отставку. Одновременно с ним немцы добились и отстранения от должности начальника военной разведки Швеции Карла Аддеркройтца, убывшего на пост военного атташе в Хельсинки. Однако и его преемник капитан 2-го ранга Даниил Ландквист также установил прекрасные отношения с англичанами. Через шесть месяцев после своего назначения на должность он отправился в Лондон по приглашению начальника морской разведки Великобритании коммодора Рашбрука.

В это же время Дэнхем столкнулся с серьезными проблемами. Из-за его тесного сотрудничества с майором Трелфоллом шведы ошибочно полагали, что капитан 1-го ранга причастен к организации диверсионных операций, и поставили его под плотное наблюдение. Однажды атташе даже застал в своем офисе сотрудника контрразведки, пытавшегося скрытно установить там микрофон. Из политических соображений стороны договорились не афишировать этот эпизод и предать его забвению. В это же время был арестован и приговорен к 10 месяцам каторжных работ шведский капитан, предоставивший Дэнхему информацию о проходах в германских минных полях на Балтике, о повреждениях, нанесенных бомбардировками Ростоку, о морских перевозках железной руды и о дислокации германских ВМС в балтийских портах. Другой его агент, бизнесмен Вальтер был арестован с вопросником об итальянских военно-морских силах. Атташе преследовали и другие неприятности, в которых британцы винили исключительно немцев и сотрудничавшего с ними начальника шведской военной контрразведки майора Торвальда Линдквиста. Безусловно, отчасти к ним действительно была причастна стокгольмская резидентура абвера, однако в основном все проблемы были вызваны собственными действиями Дэнхема и адекватным ответом на них шведов. Тем не менее, Форин офис сумел добиться отстранения Линдквиста от должности, чему в немалой степени способствовала нашумевшая история с переоборудованными траулерами. Эти промысловые суда строились в Швеции по германскому заказу, а после поставки частично были переданы кригсмарине и переоборудованы в минные тральщики. Лондон обвинил Стокгольм в поставках рейху военно-морских единиц, причем совершенно несправедливо. Траулеры строились в полном соответствии с гражданским проектом без какого-либо дополнительного специального оборудования, и шведы никак не могли отвечать за дальнейшие действия заказчика. Но это создало неприятный фон во взаимоотношениях двух государств, и во избежание его дальнейшего обострения шведы решили пожертвовать майором Линдквистом. Его заменил подполковник, впоследствии полковник граф Бонде.

Немцы действительно всячески пытались пресечь поток информации, поступавший к британской разведке из Стокгольма. Для решения этой задачи Канарис направил в шведскую столицу одного из своих специалистов по контрразведке, бывшего офицера линии III “Ф” отдела абвера при главном командовании на Юго-Востоке майора Ганса Вагнера (не путать с резидентом в Софии Отто Вагнером, он же “доктор Делиус”). Имеющаяся в некоторых источниках информация о том, что он являлся сотрудником расположенного в Бухаресте КО-Румыния, не соответствует действительности, поскольку подобной структуры никогда не существовало. Вагнер (“Ганс Шнайдер”) прибыл на должность резидента КО-Швеция 4 сентября 1939 года, однако контакты между двумя государствами в области разведки начались за несколько лет до этого. Осенью 1936 года в Берлине для проведения переговоров появился начальник Иностранной секции генерального штаба армии Швеции подполковник Хельге Юнг, согласившийся с предложением адмирала Канариса обмениваться информацией о Советском Союзе и Прибалтийских государствах. Весной следующего года в столице рейха побывал и начальник разведки полковник Адлеркройтц, после чего в рамках достигнутой договоренности в Германию для обучения технике контрразведывательной работы был направлен майор Торвальд Линдквист. Одним из пунктов соглашения являлся взаимный отказ от ведения разведывательной работы друг против друга, который, однако, не выполнялся ни одной из сторон. В частности, немцы организовали сеть наблюдателей за прибрежным судоходством, в результате чего в апреле 1938 года провалился и был арестован первый агент абвера. Молодой журналист К. Флек привлек внимание контрразведки своими постоянными разъездами по стране, в ходе которых он собирал политические слухи, явно выходившие за рамки интересов представителя прессы. В результате перлюстрации его корреспонденции и прослушивания телефонных переговоров шведы зафиксировали разговор объекта с сотрудником германской миссии доктором Иоахимом Шуреком, которому он намеревался срочно передать какие-то записи. 17 апреля 1940 года Флека задержали, обыскали и изъяли материалы по военной тематике, ставшие основанием для вынесения ему приговора. Уже после того, как бывший журналист был отправлен на длительный срок в тюрьму, абвер заявил о своей абсолютной непричастности к этой истории. Она произошла уже во время нахождения Ганса Вагнера на должности резидента, однако он действительно не имел к ней никакого отношения. Единственной задачей КО-Швеция было ведение наступательной контрразведки, включавшей в себя как пресечение каналов утечки информации к англичанам и французам, так и внедрение в их разведывательные службы. В этом отношении интересы абвера не противоречили политике Швеции, что и послужило причиной почти официального благожелательного отношения к резиденту. Вскоре после его назначения на должность, в конце 1939 года Канарис организовал и провел в Стокгольме совещание с коллегами из Финляндии и Швеции, на котором обратился к ним с просьбой об организации прикрытия для сотрудников абвера на территории их стран. Взамен Адлер-кройтц просил немцев о разрешении пропускать по своим каналам добытую его офицерами оперативную информацию из Эстонии. Канарис представил Вагнера участникам совещания, причем отрекомендовал его как доктора, а не майора. В дальнейшем резидент дослужился до звания полковника. Начальник абвера подчеркнул, что главной задачей КО-Швеция будет являться нейтрализация деятельности спецслужб противника на шведской территории, и до середины 1944 года это действительно было так. Вагнер не подчинялся ни начальнику расположенной в Хельсинки региональной резидентуры капитану 1-го ранга Целлариусу (“Ко-релл”), ни военному атташе, а одному лишь руководителю подотдела Ш“ Ф” центрального аппарата абвера полковнику Иоахиму Роледеру (“Аксель”). В штате резидентуры имелось шесть оперативных офицеров, и в их числе “серый кардинал” точки, заместитель резидента капитан Альберт Утермарк. Весьма слабо подготовленный в административном и организационном отношении Вагнер устранился от этих проблем и сосредоточился исключительно на решении профессиональных задач, передоверив Утермарку всю рутинную работу. Резидент поддерживал прекрасные отношения с Адлеркройтцем и его преемником Ландквистом и имел все основания докладывать в рапорте от 2 сентября 1942 года: “Нет сомнения, что те агенты нашей службы, которые не имели заданий работать против Швеции, оставлены шведами в покое”[288]. Это было совершенно справедливо не только при соблюдении указанного принципа, но и при его нарушении. Например, Эберхард фон Шолер, собиравший информацию о военных приготовлениях Швеции и моральном духе ее населения, был арестован с компрометирующими его 50 снимками портовых и железнодорожных объектов юга страны и 26 июля 1940 года приговорен к годичному сроку тюремного заключения, затем увеличенному верховным судом до 3,5 лет. Однако такие случаи были скорее исключением, нежели правилом. Кроме того, фон Шолер был агентом не Вагнера, а Целлариуса и вел разведку по поручению КО-Финляндия. По шведским данным, месячный бюджет КО-Швеция составлял 60 тысяч крон.

До приезда “Ганса Шнайдера” функции резидента абвера в Швеции выполнял военно-морской атташе Германии в Стокгольме адмирал Вернер Штеффан, продолжавший оставаться на своем официальном посту и после прибытия Вагнера. Он сохранил частичное руководство добыванием информации, но неосторожные действия агентуры скомпрометировали его в глазах шведов. В мае 1940 года они мягко настояли на отзыве адмирала, преемник которого Пауль фон Валерт уже не имел к оперативной работе никакого отношения.

Вскоре после назначения на должность Вагнер наткнулся на весьма серьезный случай государственной измены. Упоминавшийся в главе о Третьем рейхе сотрудник абвера Иозеф Мюллер выполнял обязанности личного эмиссара заместителя начальника военной разведки Ганса Остера и с сентября 1939 года вел в Риме переговоры с главным помощником и доверенным лицом Папы Римского Пия XII отцом Аейбером. Мюллер располагал в Ватикане обширными связями и 18 октября получил согласие Святейшего Престола на посредничество в мирных переговорах с германской оппозицией. После этого он установил связь с британским послом в Ватикане Осборном д’Арси, однако после известного похищения двух резидентов в Венло англичане утратили интерес к продолжению контактов и с недоверием относились к любым инициативам подобного рода. Желая продемонстрировать добрую волю возглавлявшейся генералом Людвигом Беком военной ветви оппозиции, Мюллер предоставил д’Арси информацию о планирующемся наступлении, но германская радиоразведка перехватила и дешифровала направленное в Лондон сообщение британского посла. Налицо был случай явной измены. Для его расследования требовалось направить в Рим надежного агента, особо деликатный характер миссии которого предполагал организацию качественного прикрытия. Таким человеком стал принявший в 1935 году католичество стокгольмский корреспондент швейцарских газет “Базель нахрихтен” и “Нью католик геральд” Зигфрид Ашер. В самом начале войны он из Швеции попытался привлечь к себе внимание германской разведки и преуспел в этом. В 1940 году Вагнер включил Ашера в список кандидатов на вербовку и в январе следующего года официально привлек его к работе на абвер. Существует и другая точка зрения, согласно которой журналист был завербован еще раньше, и приказ о его использовании резидент получил из Берлина от полковника Роледера.

Внедрение Ашера продвигалось крайне медленно, поскольку первым делом требовалось прикрыть источник финансирования его поездки в Ватикан. В феврале 1941 года журналист сообщил в “Базель нахрихтен” о намерении отправиться в Рим, где якобы ожидаются какие-то интересные события, и о намерении Святейшего Престола взять на себя связанные с этим расходы. Таким образом Ашер добился получения рекомендательного письма от главного редактора, который никогда бы не согласился финансировать эту поездку, однако иных причин возражать против нее не имел. С ним агент отправился к католическому епископу Иоганну Эрику Мюллеру и получил от него другое рекомендательное письмо, адресованное в германскую миссию с просьбой выдать Ашеру визу. Роледер и Вагнер избрали столь сложный путь, поскольку не знали, кто в в дипломатических кругах поддерживал оппозицию. Ее стороников вполне могла насторожить обычная процедура выдачи визы по просьбе абвера, что неизбежно повлекло бы расшифровку операции и ее провал. По прибытии в Берлин Ашер обратился к папскому нунцию и получил от него дополнительные рекомендации, дополнявшие уже имевшиеся письма от главного редактора “Базель нахрихтен” и епископа. Однако столь тщательно разработанный план имел один изъян, на который контрразведчики абвера не обратили внимания, поскольку не принимали в расчет отвечавших за безопасность Святейшего Престола сотрудников. Их насторожил факт проезда через рейх еврея Ашера, поскольку, согласно расовой теории нацистов, его обращение в католичество ничего не меняло. Кроме того, аналогичные сомнения, хотя и после отъезда журналиста из Швеции, возникли и у католической миссии в Стокгольме. Епископ Мюллер заподозрил в Ашере агента гестапо, о чем и сообщил местной Службе безопасности, а также в Ватикан. Несмотря на все эти проблемы, журналист все же встретился с Мюллером и из нескольких бесед вынес совершенно верное убеждение в том, что тот является посланцем заговорщиков. Рапорт Ашера на имя Роледера попал к Канарису, лично курировавшему подотдел III “Ф”, тот вызвал Остера и предупредил его об опасности. Адмирал не участвовал в переговорах и ничего не знал о роли своего заместителя, однако после сопоставления фактов все понял. Он приказал Остеру немедленно прекратить столь рискованную деятельность и не дал ход рапорту Ашера. Все это стало известно лишь после подавления попытки переворота (операция “Валькирия”) 20 июля 1944 года и послужило одним из пунктов обвинения бывшего начальника абвера в измене. Шведы восприняли подозрения стокгольмского епископа достаточно серьезно, и их наружное наблюдение быстро зафиксировало негласные встречи возвратившегося из Италии Ашера с сотрудниками КО. 28 апреля 1942 года журналиста вызвали в полицию для допроса. Он заявил, что был направлен в Рим газетой “Базель нахрихтен”, но эту легенду мгновенно опроверг установленный факт получения им от Вагнера авиабилетов, 5 тысяч лир и тысячи крон. Резидент утверждал, что послал журналиста в Италию не в качестве агента, а для составления обзора о состоянии экономики этой страны по открытым источникам, однако никого не убедил. Контрразведка рекомендовала арестовать Ашера, но никаких юридически обоснованных обвинений против него выдвинуть было невозможно. Было решено начать процедуру высылки его из Швеции, однако внезапно у журналиста проявилось серьезное умственное расстройство, требовавшее клинического лечения. Ашер пробыл в психиатрической лечебнице до начала 1945 года, сведений о его дальнейшей судьбе нет.

В 1942 году КО-Швеция открыло подрезидентуру в Ротенбурге, во главе которой с 1 февраля 1943 года находился вице-консул Германии зондерфюрер Эберхард Шротт (“Гуннар”). Эта точка работала исключительно в соответствии с основными направлениями КО-Швеция и занималась контрразведкой, освещением деятельности коммунистической партии, норвежских и датских эмигрантов, в особенности в области диверсионной деятельности, сбором информации о видных политических фигурах Швеции, о беженцах из рейха и организацией курьерского сообщения между Стокгольмом и Берлином. Все остальные направления относились к ведению иных структур, не подчинявшихся Вагнеру. Например, Швеция занимала важное место в системе германской разведки благодаря возможности получать и анализировать прессу Британии и США. Эта задача приобрела еще большее значение после потери Франции, исключившей регулярное получение испанских и португальских изданий.

В Швеции проходила деятельность и члена НСДАП с 1937 года, сотрудника МИД доктора Карла-Хайнца Крамера, одного из наиболее известных агентов абвера времен Второй мировой войны. Он подчинялся руководителю агентурных операций АСТ-Гамбург на американском и британском направлениях майору Николаусу Риттеру (“доктор Рантцау”) и в мае 1941 года был направлен им в Стокгольм для изучения возможностей ведения там оперативной работы против этих государств. Ранее Крамер выполнял разведывательные поручения в Нидерландах, Венгрии и Турции, где участвовал в вербовке агента для организации прослушивания телефонных линий британского посольства. В Стокгольме он административно относился к штату КО-Швеция, однако не подчинялся Вагнеру и имел собственный телетайпный канал связи с Берлином. С ноября 1941 года поездки Крамера в Швецию стали регулярными, возвращался он обязательно с весьма ценной информацией, преимущественно из области авиации. Первый отчет руководству он направил уже на 11-й день после своего прибытия в Стокгольм, а в следующем году буквально завалил абвер донесениями. В отличие от общепринятой практики, разведчик направлял сводные отчеты, включавшие в среднем 20 донесений, иногда и до 35, но периодически посылал и единичные сообщения. С сентября 1942 года командование люфтваффе оценивало их весьма высоко, в особенности данные о ежемесячном производстве авиационной техники в Великобритании. Каждую новую поездку становилось осуществлять все сложнее, и ВВС потребовали от абвера перевести столь ценного агента в Стокгольм для работы на постоянной основе. Это составляло некоторую проблему, поскольку несколько ранее МИД и ОКБ достигли договоренности о прекращении создания новых должностей для прикрытия разведчиков в аппаратах загранпредставительств Германии. Однако с учетом исключительности данного случая рейхсминистр фон Риббентроп лично санкционировал ведение дополнительной штатной единицы в германскую миссию в Стокгольме.

Главным агентом Крамера считался “Зигфрид A” (V-3569), представитель авиакомпании “Люфтганза” в аэропорту Бромма. Вскоре он завербовал еще нескольких шведов, поэтому новый источник “Зигфрид Б” фактически представлял собой не одного человека, а группу лиц, которыми Крамер руководил через групповода. Разведчик взаимодействовал с резидентом венгерской разведки, одновременно помощником военного атташе в Стокгольме, и с его японским коллегой генералом Онодера. Связь с ним Крамер установил через одного из своих стамбульских источников, итальянца, переехавшего в Швецию и продолжавшего, как в Турции, работать на две разведки. Самые же ценные сведения он черпал от источника “Жозефина”. Под этим кодовым обозначением скрывалась информация, поступавшая от военного и военно-морского атташе Швеции в Лондоне, причем вплоть до настоящего времени никто не знает, как именно Крамеру удавалось получать ее. В рассматриваемый период этот вопрос вызывал немалый интерес в самом абвере, но агент неизменно отказывался сообщить интересующие данные и угрожал в случае нажима на него уйти в отставку. Это породило массу подозрений, и в марте 1943 года для поиска истины из Гамбурга был командирован представитель подотдела абвера Г‘Л” майор Фридрих Буш, занявший должность по прикрытию помощника военно-воздушного атташе в Германии. Этот профессиональный разведчик смог установить, что часть ценной информации сотрудник отдела прессы германской миссии Крамер получает в результате тщательного изучения открытых источников, остальные же данные поступают к нему в виде уже готовых оценок. Сделать вывод о том, кто именно их составляет, не представлялось возможным. Буш заподозрил, что в действительности источников существует значительно меньше, чем в платежных ведомостях, и что таким путем агент просто присваивает их жалование. Майор сомневался также в трех иберийских источниках Крамера, и в этом, вероятно, было зерно истины. Не исключено, что они являлись фиктивными агентами двойного агента МИ-5 Хуана Пухола (“Гарбо”), хотя мнения на этот счет расходятся. Некоторые полагают, что Крамер имел источника в МИД Швеции. Существует версия, согласно которой разведчик располагал доступом к доставлявшейся из Великобритании дипломатической почте этого ведомства. В рассматриваемый период соединявшие ее со Швецией телефонные и телеграфные кабели не действовали, поскольку были перерезаны еще в апреле и мае 1940 года. Для связи между двумя странами оставались лишь два канала: радиотелеграфная станция “Готенбургское радио” и курьеры, с февраля 1942 года летавшие самолетами шведской и британской авиакомпаний “АБ Аэротранспорт” (АБА) и БОАК. Крамер через “Зигфрида А” действительно вполне мог организовать просмотр содержимого вализ атташе и таким образом иметь доступ к важному источнику информации. После передачи абвера под начало РСХА к проблеме подключился Шелленберг. Он поставил Крамера под плотное наружное наблюдение, не зафиксировавшее подозрительные контакты, кроме тех, о которых он докладывал в установленном порядке, однако несколько раз разведчик ускользал и, в принципе, мог провести конспиративную встречу. Гестапо подозревало его в работе на советскую разведку, от которой он якобы получал для передачи абверу информацию о Великобритании и США, и завело на него 800-страничное дело.

Естественно, что работа столь неординарного разведчика не могла остаться незамеченной противниками. После войны британцы провели собственное расследование дела Крамера, в рамках которого допросили Буша и Шелленберга, однако те не добавили ничего нового к уже имевшимся в документах данным. МИ-5 и МИ-6 проводили расследование параллельно и пришли к абсолютно противоположным выводам. Служба безопасности утверждала, что успешная работа Крамера во многом являлась фикцией, поскольку часть его сведений он черпал из дезинформационных материалов “20-го комитета”, часть выдумывал, а остаток получал в результате тщательного анализа прессы. Контрразведчики заключили, что агент не мог иметь доступ к шведской дипломатической почте. Оценка МИ-6 была далеко не столь категорична. Разведчики совершенно не исключали, что Крамер действительно был редким по результативности агентом, и вопрос об этом до сих пор остается открытым.

Еще одним удачливым германским агентом являлся банкир из Кельна Вальдемар Оппенгеймер. Несмотря на еврейское происхождение, вначале он весьма симпатизировал идеям и методам НСДАП, однако, естественно, не был принят в партию по расовым соображениям и вскоре был вынужден уехать из рейха в Швейцарию. Там с июня 1941 года он начал работать на абвер под псевдонимом “Барон” и поставлял информацию о военной промышленности Соединенных Штатов, их финансах в Голландии и Швеции, а также о методах военно-морской подготовки экипажей транспортных судов для плавания в составе конвоев. В 1941 году Оппенгеймер совершил четыре поездки в Швецию, где собирал сведения в основном по США, а также по британскому торговому флоту и морским перевозкам. В 1942 году “Барон” предоставил точную и своевременную информацию о состоявшемся в Вашингтоне совещании Рузвельта и Черчилля. В это же время он попал в поле зрения британской контрразведки. Судя по всему, именно МИ-5 в апреле 1942 года в провокационных целях инспирировала публикацию в газете “Дейли мейл”, где Оппенгеймера именовали личным эмиссаром Гитлера, прибывшим в Стокгольм для проведения переговоров о сепаратном мире. Замысел оказался успешным, сразу же после возвращения в рейх у банкира отобрали заграничный паспорт, запретили совершать зарубежные поездки и долго допрашивали в гестапо. Начальник Абт-П полковник Пикенброк не мог стерпеть такого отношения к одному из лучших своих агентов и добился отмены всех ограничений. Вскоре Оппенгеймер вновь начал выезжать в Швецию, где проводил переговоры о заказе на траулеры, решал финансовые вопросы продажи европейских облигаций и акций, а также собирал информацию об американской промышленности. Однако допросы в гестапо произвели на него слишком сильное впечатление, и “Барон” постепенно начал отходить от разведывательных дел, а в ноябре 1942 года прекратил сотрудничество полностью.

После февральской 1944 года реорганизации разведки у Вагнера возникли некоторые теоретические разногласия с новым руководством, пришедшим на смену “команде” Канариса. Однако главной причиной решения убрать Вагнера с поста стокгольмского резидента явилось не расхождение во взглядах и не недовольство результатами его деятельности, с которыми как раз все было в порядке, а смена приоритетов резидентуры. Точка в Стокгольме являлась исключительно контрразведывательной, а сам Вагнер был специалистом хотя и высокого класса, но только в относительно узкой области противодействия разведывательной деятельности противника и внедрения в его оперативные органы. Теперь же на первый план выходили вопросы сбора информации, в которых он ориентировался поверхностно. В июле посла в Стокгольме Ганса Томсена уведомили о предстоящем назначении на должность резидента одного из старших офицеров копенгагенской точки, но дипломат категорически воспротивился и самой перестановке, и в особенности назначению человека из Дании. С учетом того, что Швеция по-прежнему не рассматривалась в качестве объекта разведывательных устремлений, он предложил назначить резидентом уже знающего местные условия майора Вольфганга Абсхагена. В результате долгих переговоров и согласований Вагнер все же остался на своем посту, а для организации разведки резидентуру доукомплектовали двумя офицерами. Одним из них был специалист по ВВС из Лиссабона майор X. Венцлау, второй ранее возглавлял скандинавское отделение концерна “И. Г. Фарбен”. Резидент оставался в стране до 23 февраля 1945 года вместе со своим заместителем Альбертом Утермарком и покинул ее в результате протеста шведов в связи с делом Лоненгрена — Паульссона.

Его истоки восходят к 1938 году, когда в Стокгольме открылось Скандинавское телеграфное бюро (СТБ), аналог Швейцарского агентства прессы в Цюрихе. Обе эти организации в действительности являлись структурами абвера, финансировавшего их и утверждавшего списки распространяемых новостей. Должность директора СТБ с момента его основания и до января 1941 года занимал Джон Лоненгрен. Подлинный характер бюро, в общем, не составлял секрета для шведской контрразведки, однако целенаправленная пропаганда никоим образом не противоречила законодательству страны и поэтому не привлекала особого внимания Службы безопасности. За сотрудниками СТБ периодически устанавливалось наблюдение для установления их возможной причастности к разведывательным мероприятиям, но повод для подозрений они не дали ни разу. В 1942 году, уже после ухода Лоненгрена с должности директора бюро, шведы решили провести очередную рутинную проверку, в ходе которой зафиксировали весьма настораживающий контакт объекта с сотрудником Контрольной секции Бюро по иностранцам Робертом Паульссоном. Сам по себе этот факт являлся не компрометирующим, а лишь заслуживающим более пристального внимания, и ввиду ограниченности ресурсов контрразведки проверку повторили не сразу, а лишь в ноябре следующего года. Бригады наблюдения были значительно усилены, но их усилия оказались по-прежнему безрезультатными. Лоненгрен вел себя в Стокгольме крайне осторожно и полагал, что застрахован от любых неприятностей, однако его безопасность оказалась иллюзорной. В Соединенных Штатов Америки агенты ФБР арестовали за шпионаж Грейс Бьюкенен-Динин, состоявшую в переписке с бывшим директором СТБ и еще как минимум, тремя другими стокгольмскими корреспондентами. Американцы передали эти сведения шведам, в третий раз обратившим внимание на хорошо знакомый им объект. Дальнейшее развитие операции Служба безопасности проводила с помощью коллег из Хельсинки. Поздней осенью 1944 года финский контрразведчик Кумениус вошел в доверие к руководителю КО-Финляндия Целлариусу, направившему его в Стокгольм для оказания помощи Вагнеру. Вскоре был зафиксирован телефонный разговор между Аоненгреном и Паульссоном о передаче информации Вагнеру, после которого полиция допросила бывшего главу СТБ, признавшегося в получении информации от Паульссона и передаче ее сотрудникам КО-Швеция. Он назвал свыше сотни имен шведов, от которых получал более или менее деликатные сведения, в результате чего стало ясно, что Лоненгрен не ограничивался информированием германской миссии об эмигрантах из рейха, а занимался вполне серьезной контрразведывательной работой. В частности, в деле имелся эпизод, в котором он проводил агентурное изучение двух служащих ТАСС, подозревавшихся в руководстве несколькими агентами. Полученные на допросе шокирующие сведения стали причиной скандала и правительственного расследования. Паульссон отрицал факт передачи Аоненгрену закрытой информации, а свои контакты с ним мотивировал желанием поближе присмотреться к подозрительному иностранцу в интересах службы. Суд не принял это во внимание, и приговорил его к году и 10 месяцам тюремного заключения, а бывшего начальника СТБ — к двум годам каторжных работ.

Абвер был не единственной действовавшей в Швеции германской секретной службой. Эта “страна 142”, по системе кодовых обозначений СД-аусланд, являлась объектом устремлений реферата D3 VI управления РСХА, отвечавшего также за оперативную работу в Финляндии, Дании и Норвегии. С началом войны “главным уполномоченным” (резидентом) СД в Стокгольме стал представитель газеты “Фелькишер беобахтер” Ганс Георг Вагенер, отозванный в мае 1942 года из-за расшифровки. Его заменил помощник торгового атташе доктор Август Финке, имевший на связи около 30 агентов, в основном местных нацистов и немцев. Советское направление в резидентуре СД вел Сергей Дмитриевский, бывший комиссар РККА, затем дипломат. В 1922 году он работал в составе торговой делегации РСФСР в Берлине, затем занимал должность 1-го секретаря полпредства СССР в Афинах, а позднее был переведен в Центральный аппарат Наркоминдела. В 1927 году Дмитриевский занял пост консула полпредства СССР в Стокгольме и три года спустя бежал. Он зарабатывал на жизнь написанием статей и книг о положении в Советском Союзе, а в 1934 году начал сотрудничать с СД. Работа Финке считалась результативной, однако недостаточной по британскому и американскому направлениям. Шелленберг придерживался на этот счет иного мнения и полагал своего резидента хорошим администратором, но никуда не годным разведчиком. Шведская Служба безопасности окончательно установила причастность Финке к разведывательной деятельности в апреле 1943 года, после чего поставила его под плотное наблюдение. В результате несколько агентов СД-аусланд провалились, и 28 февраля 1945 года резидент был отозван.

Весьма активно действовала на территории Швеции японская разведка, имевшая одно специфическое преимущество. Ее офицеры занимали должности не только в японской, но и в маньчжурской миссиях, поэтому их численность могла быть увеличена без изменения квоты дипломатического персонала, всегда вызывающего обоснованное недоверие контрразведки. Еще одним заслуживающим внимания элементом оперативной обстановки являлось тесное взаимодействие японцев с польской, эстонской, шведской, финской и венгерской разведывательными службами, зачастую направленное против Третьего рейха — стратегического союзника Японии. Первым резидентом в Стокгольме был военный атташе подполковник Тосио Нисимура, передавший дела генерал-лейтенанту Макото Онодера, без сомнения, одному из наиболее одаренных японских разведчиков периода Второй мировой войны. Как уже указывалось, резидент японской секретной службы в Риге полковник Оноучи работал в контакте с польским разведчиком Михалом Рубиковским (“Михальский”), имевшим маньчжурский паспорт на имя Петра Иванова. После закрытия иностранных миссий в Латвии летом 1940 года и массового отъезда из Риги дипломатов и разведчиков Рубиковский перебрался в Стокгольм и продолжил сотрудничество с японцами, одновременно выполняя задания своей разведки. “Михальского” ни в коем случае нельзя рассматривать как двойника или предателя, поскольку все контакты он осуществлял в строгом соответствии с полученными указаниями и с генеральной стратегией VI (бывшего II) отдела польского генерального штаба.

Поляки вообще действовали в Стокгольме весьма активно. Их миссия с собственной радиостанцией обосновалась там еще в 1939 году и вскоре пополнилась представителем главнокомандующего АК генерала Сикорского подполковником Тадеушем Рудницким. Шведы знали о его причастности к разведке еще до начала войны, а в 1940 году зафиксировали две поездки Рудницкого по фальшивому паспорту на фамилию Винчи. Первым провалившимся польским агентом в Швеции стал арестованный в ноябре 1940 года бывший представитель государственной Компании угольных шахт, затем сотрудник миссии в Стокгольме Игнаций Арнольд. Шведские контрразведчики располагали оперативной информацией об участии поляка в разведывательной работе. Они внезапно обыскали занимаемое им помещение и получили доказательства сбора Арнольдом сведений о германских железных дорогах в окрестностях Берлина, позволившие приговорить его к 4 месяцам каторжных работ. Поляки работали столь активно, что даже относительно терпимые к подобным действиям шведы вынуждены были вмешаться. Ситуацию усугубляли постоянные демарши немцев, настаивавших на том, что, поскольку Польши более не существует, наличие в Стокгольме ее миссии является недружественным актом по отношению к рейху. В мае 1941 года МИД Швеции известил поляков, что значительная часть их персонала отныне будет рассматриваться не в качестве аккредитованных в стране дипломатов, а как транзитные дипломаты на пути в Великобританию. Рудницкий утратил дипломатический иммунитет и сразу уехал, ему на смену прибыл полковник Эдмунд Пиотровский, действовавший исключительно в интересах разведывательного обеспечения АК. В частности, он ведал организацией курьерской сети “Анна”, занятой транспортировкой документов, предметов и информации между генерал-губернаторством и Лондоном. Поляки вообще испытывали большую потребность в курьерах, поскольку пользование нелегальными передатчиками было занятием весьма небезопасным. Для этой цели до лета 1942 года польская разведка активно использовала шведов, без проблем ездивших в рейх под прикрытием коммерческих интересов фирм “Эриксон”, СКФ, “Шведские спички” и других, пока германская контрразведка не положила конец подобной практике.

Незадолго до этого шведские криптоаналитики, регулярно вскрывавшие шифрованную переписку польской миссии и резидентуры, выяснили масштабы использования шведских подданных в качестве курьеров и обоснованно предположили, что функабвер также может читать эти сообщения. Начальник Бюро Ц Петерсен срочно направил в генерал-губернаторство своего заместителя Тернберга (под именем Роберта Бросса) с задачей немедленно оповестить об опасности всех вовлеченных в курьерскую деятельность шведов, однако было уже поздно. 10 июля 1942 года немцы арестовали первого из так называемых “варшавских шведов”, служащего фирмы “Эриксон” Нильса Берглинда, а вслед за ним еще семерых подданных Швеции и множество поляков. Разъяренные контрразведчики вызвали на допрос в Стокгольме восьмерых причастных к работе курьерской сети польских граждан и некоторых из них выслали. По настоянию МИД посланник был отозван, его место занял поверенный в делах. Дипломатические представители Польши клятвенно заверяли, что отныне станут заниматься исключительно своими официальными обязанностями, но слово, естественно, не сдержали. Сразу же после разгрома сети “Анна” была организована новая сеть “Залога”, действовавшая через территории Франции и Швеции, причем второе направление работало быстрее и поэтому было значительно предпочтительнее. Германские контрразведчики разгромили и эту сеть. В марте 1944 года “Залога” прекратила свое существование, были арестованы 22 человека, но, в отличие от ситуации с “Анной”, на этот раз шведов среди них не было.

Пост главного резидента польской разведки в Стокгольме занимал капитан Вацлав Гилевич, продолжавший начатое еще в предвоенный период сотрудничество с японцами. Его основным агентом и одновременно офицером связи с 1940 года являлся уже упоминавшийся Рубиковский (“Михальский”). Шведы достаточно быстро определили характер связи между представителями двух столь различных государств и взяли все их контакты под плотное наблюдение, в результате чего уже летом 1940 года сумели расшифровать трех первых агентов. Служба безопасности установила, что как минимум один из них находился на связи у Гилевича. Осенью шведы сумели добыть копии нескольких агентурных сообщений, направленных ему из польского консульства в Мальме, где группой местных агентов руководил консул Зиембиевич. В середине марта 1941 года трое его источников были арестованы и на допросе показали, что имели задание внедриться в национал-социалистические круги в Мальме. Из них двое не подверглись уголовному преследованию, поскольку не успели совершить никаких конкретных действий в рамках своего поручения, а третий понес наказание в виде 1,5 лет каторжных работ. Именно так шведский суд оценил его успешное проникновение в среду местных нацистов, в результате которого он успел совершить несколько поездок в рейх. Главным следствием этих разоблачений явилось объявление Гилевича персоной нон грата и его высылка в Аондон.

Из Швеции польские разведчики поддерживали связь со своими нелегальными резидентами в Кенигсберге Дашкевичем (“Перж”) и Берлине Якубаничем (“Кунцевич”). Последний использовал в качестве курьера регулярно ездившую в Стокгольм Янину Лапинскую, повара в маньчжурской миссии в столице рейха. После активизации работы на этом канале летом 1941 года СД-инланд захватила курьера с более чем сотней микропленок с фотоснимками, сделанными в генерал-губернаторстве. Это позволило разгромить всю сеть польской разведки в Берлине и 6 июля арестовать резидента Якубанича. Еще одним следствием этой удачно проведенной операции явилось установление причастности “Петра Иванова” к разведывательным операциям поляков, хотя его подлинное имя оставалось для СД тайной.

Резидент абвера в Стокгольме получил указание нейтрализовать опасного противника и безрезультатно пытался уговорить шведские власти обменять его на находившихся в германской тюрьме “варшавских шведов” Видена и Лагерберга. Затем руководство абвера обратилось к коллегам в Токио с просьбой уговорить генерала Онодера выдать своего агента немцам. Ее поддержал и военный атташе Японии в Берлине генерал Хироси Осима. Однако все это не возымело никакого результата, поляк был слишком результативным разведчиком, чтобы отказываться от него даже под столь сильным нажимом. Благодаря успешной работе “Михальского” Онодера всегда шел на шаг впереди своих коллег — резидентов в других столицах. В частности, на состоявшемся в Берлине в феврале 1941 года совещании военных атташе Японии в Европе руководитель стокгольмской точки оказался единственным, дальновидно утверждавшим, что следующим объектом агрессии Третьего рейха станет Советский Союз, а высадка в Британии будет отложена на неопределенное время. “Петр Иванов” предоставил ему данные о концентрации частей вермахта в Польше, а также о заказе на большое число гробов, безошибочном признаке планирования широкомасштабных боевых действий на суше.

В Стокгольме Рубиковский находился до января 1944 года, параллельно с японцами поставляя информацию и западным союзникам через польского военного атташе майора Феликса Бржесквинского. После ареста его агента, германской еврейки, работавшей в экспортной компании, Служба безопасности все же сумела добыть доказательства его нелегальной деятельности. Женщина снабжала Рубиковского данными о вывозе из Швеции железной руды, цинка, свинца, подбирала сведения для британской “черной” пропаганды и кандидатуры на вербовку, иными словами, была вовлечена в разведывательную деятельность, наносящую урон интересам Швеции. Контрразведчики не приняли во внимание, что в данном случае вербовочным контингентом являлись не шведы, а работавшие в стране немцы, причем лишь те из них, кто особо обращал внимание окружающих на свою беспартийность. Рубиковский и представитель командующего АК полковник Пиотровский были высланы в Лондон.

В Швеции активно работала и чешская разведка, переписку которой, как и польской, местные криптографы с октября 1941 года вскрывали вполне уверенно. 27 марта 1942 года бывший консул чешской миссии в Стокгольме Владислав Ванек был приговорен к 3,5 годам тюремного заключения за попытку обеспечить шведский коридор для курьеров движения Сопротивления. Он располагал конспиративными адресами для переписки и радиопередатчиком, с помощью которого принимал радиограммы с континента и затем транслировал их в Лондон. Радиоконтрразведка запеленговала его станцию, но Служба безопасности первоначально просто изъяла ее и не применила иных санкций. Британцы разрешили Ванеку использовать для отправки сообщений свою дипломатическую почту, однако чех не ограничился относительно невинной с точки зрения местной контрразведки деятельностью по ретрансляции информации. Он пошел по тому же пути, что и поляки, то есть использовал шведов для организации курьерской связи с протекторатом, при этом ситуация с “варшавскими шведами” повторилась почти полностью. Бюро Ц точно так же узнало об этом. Оно попыталось упредить репрессии немцев в отношении своих сограждан, и в данном случае это удалось. Последним отправленным на континент курьером стала Анна Сьюхольм, в сентябре 1941 года доставившая кристаллы для раций подпольных операторов под прикрытием поездки с уникальной вазой на Лейпцигскую ярмарку. Следующий курьер Ванека в феврале 1942 года был задержан и обыскан, а вслед за ним арестован и сам резидент. Он успел уничтожить все шифры, однако особой роли это не сыграло, поскольку шведы и без того регулярно вскрывали чешскую корреспонденцию с помощью математических методов дешифровки.

Как уже отмечалось, с территории Швеции активно действовала разведывательная служба Норвегии, осуществлявшая операции как самостоятельно, так и в контакте с англичанами. За период войны они совместно перебросили через сухопутную границу между двумя странами 190 агентов, количество которых колебалось от 4 в 1940 году до 74 четырьмя годами позднее. Специально для заброски курьеров было организовано “Спортивное бюро”, руководителем которого до 10 мая 1942 года являлся Харальд Грам. Резидентуры военной (МИ-П) и военно-морской разведок Норвегии (РМО) возглавляли Эрнул Даль и Ханс Педер, а с июня 1944 года начала работу и контрразведка, отвечавшая за безопасность движения Сопротивления. Основная информация поступала от так называемой “германской группы” (“XU Pan”), дислоцировавшейся в Халдене, недалеко от шведской границы. Ее руководитель Гарри Бьорнебек имел агентуру в норвежском издательстве “Гейдельберг — Гутенберг”, получавшем заказы на публикацию различного рода изданий для располагавшихся в стране частей вермахта и кригсмарине. Хотя наиболее секретная литература печаталась все же не в Норвегии, а в Германии, она хранилась на складах издательства, благодаря чему разведчики Сопротивления получили доступ к ней.

Весьма активно действовали в Швеции ее другие ближайшие соседи — финны. Благодаря связывавшим две страны многолетним тесным отношениям, они пользовались своего рода режимом наибольшего благоприятствования и постоянно обменивались информацией, особенно касавшейся СССР. Совершенно своеобразная ситуация сложилась вследствие этого в сентябре 1944 года, когда после подписания перемирия между Советским Союзом и Финляндией ее разведывательная служба во главе с полковником Аладаром Паасоненом перебазировалась в Швецию. В рамках этого плана (операция “Стелла Поларис”) в последней декаде сентября 1944 года из Хельсинки на четырех судах прибыли 750 разведчиков, генштабистов и членов их семей. Среди беженцев оказались радиоразведчики с 700 ящиками груза. Они оптимистично планировали повторить чешский опыт 1938 года и продолжать свою работу на новом месте, но стокгольмское правительство решило иначе. Некоторых прибывших возвратили обратно, другим пришлось бежать. В частности, Паасонен и Халамаа некоторое время работали на французов, а вскоре укрылись соответственно в Португалии и Испании. Руководитель группы криптоаналитиков Эркки Пале провел 20 месяцев в шведской тюрьме, после чего был выслан обратно на родину. В целом результаты операции “Стелла Поларис” оказались для финских военных крайне разочаровывающими, однако имелось одно исключение. 15 радиоразведчиков были приняты на работу в ФРА, руководитель которого Торгил Торен договорился с ними о приобретении за 252875 шведских крон семи ящиков шифровальных материалов и оборудования. Такую же, хотя и более выгодную сделку Паасонен сумел заключить с японским резидентом Онодера, выплатившим за покупку 300 тысяч крон. Имеются также данные об аналогичных сделках с французами. В ноябре 1944 года финны предложили работнику резидентуры ОСС в Стокгольме, этническому финну из Чикаго Вил-хо Тикандеру купить дешифровальные материалы по советским шифрам. При активном участии руководителя отделения специальной разведки (СИ) резидентуры Кэлвина Гувера американцы приобрели 1500 страниц документов, но о сделке узнал государственный секретарь Соединенных Штатов Стеттиниус и доложил о ней президенту, а тот распорядился безвозмездно передать все материалы в Москве генерал-лейтенанту Фитину через руководителя военной миссии США генерала Джона Дина Директор ОСС имел на этот счет свое мнение и попытался использовать ситуацию для давно реализации своего давно вынашивавшегося намерения как-то поучаствовать в криптоаналитических операциях. Он затормозил процесс передачи, но Стеттиниус держал его на контроле и пожаловался Рузвельту на самоуправство разведчиков. 11 декабря 1944 года Донован попытался опротестовать решение дипломатов и приостановил передачу спорных материалов, однако безрезультатно. 15 февраля 1945 года полученные из Стокгольма финские документы были вручены послу СССР в Вашингтоне А. А. Громыко. Любопытно, что Рузвельт руководствовался при этом отнюдь не абстрактными союзническими соображениями. Руководитель Соединенных Штатов высоко ценил советскую разведку и был уверен, что она неизбежно узнает о произошедшей сделке, поэтому во избежание неловкой ситуации предпочел совершить красивый жест доброй воли.

ОСС открыло резидентуру в Стокгольме осенью 1942 года, хотя, как и везде в Европе, до 1943 года англичане практически не позволяли ей работать. Руководителем точки являлся Брюс Хупер, секцию специальных операций (СО) возглавлял адвокат из Чикаго Вилхо Тикандер. Как обычно, американцы попытались воздействовать на экономический аспект ведения войны и с помощью профсоюза транспортных рабочих организовали забастовку персонала заводов фирмы СКФ с протестом против поставок шарикоподшипников в рейх. Однако эта первая акция стокгольмской точки стала и последней подобной операцией, поскольку посол США Хершель Джонсон предупредил сотрудников ОСС о том, что аналогичные действия чреваты высылкой из страны. Резидентура не имела секции специальной разведки (СИ), ведение агентурной разведки осуществлялось из Вашингтона скандинавской подсекцией СИ ОСС во главе с Кэлвином Гувером. Основным объектом стокгольмской точки были германские войска в Норвегии, проводились также радиоразведка и агентурные операции против СССР.

В декабре 1943 года резидентура ОСС завербовала сотрудника транспортного отделе завода СКФ в Гетеборге, до самого ареста в мае 1944 года снабжавшего ее исчерпывающей информацией не только об объемах поставок, но и о серийных номерах изделий. Используя эти данные, Соединенные Штаты по дипломатическим каналам смогли вынудить шведское правительство отказаться от заключения перспективных контрактов с Германией и ограничиться выполнением своих обязательств по действующим договорам. Косвенным результатом этой операции явилось получение сведений о финансовых потоках из Третьего рейха в Швецию, переданных исполнителям операции “Сэйфхэвен” по предотвращению “отмывки” финансовых средств Третьего рейха. К апрелю 1945 года офицеры линии “Mi-coz’’ ОСС, использовавшие источники секции СИ, сумели зафиксировать конвертацию золота и валюты на сумму 100 миллионов шведских крон (приблизительно 25 миллионов долларов США) в немецкие товары, в основном в продукцию химической промышленности, лекарства и текстиль, доставленные в Швецию и размещенные там на складах. С августа 1944 года сотрудники германской миссии в Стокгольме от имени Рейхсбанка распродавали похищенные из государственного банка Голландии алмазы, что также не ускользнуло от внимания американцев. В послевоенный период эти данные операции “Сэйфхэвен” послужили основой для официального протеста, заявленного Вашингтоном государственному банку Швеции (“Риксбанк”) по поводу его торговли с нацистской Германией. Кроме того, принадлежащий известному семейству Валленбергов “Стокгольме Энскильда Банк” был уличен в получении от Рейхсбанка свыше 4,5 миллионов долларов в период с мая 1940 по июнь 1941 года, а также в деятельности от имени германского правительства в качестве агента по скупке немецких ценных бумаг в Нью-Йорке. Однако прочные, хотя так до конца и не выясненные связи дома Валленбергов с разведывательными службами союзников оказались сильнее, и никакие санкций в отношении “Стокгольме Энскильда Банк” не последовали.

Великобритания также постепенно усиливала свое присутствие в Швеции. По мере приближения окончания войны, когда стало ясно, что немцы проиграют ее в любом случае, отношение Стокгольма к государствам-участникам антигитлеровской коалиции стало меняться к лучшему. Первым делом это сказалось на изменении внешнеторговой политики государства. Уже к сентябрю 1943 года объем экспорта железной руды в Германию стал уменьшаться, а затем был введен запрет на поставки рейху ферросплавов, за исключением ферросилиция, вывоз которого был значительно ограничен. Уже не боявшиеся оккупации шведы заняли более жесткую позицию в отношении возврата немцами задолженностей и весьма осложнили этим финансовое состояние рейха, испытывавшего хроническую нехватку валюты. Продукция химической промышленности, оборудование и лес в 1943 году поставлялись в объемах не более трех четвертей объемов предыдущего года. Исключение составляли шарикоподшипники, вывоз которых был не столь заметен, но насущно важен для рейха, особенно после начала массовых бомбардировок производивших их заводов. Например, только за шесть недель целевых рейдов на шарикоподшипниковые заводы в феврале 1944 года объем их производства снизился на 29 %[289]. Шведские поставки этой стратегической продукции приносили высокую прибыль и менее бросались в глаза, чем массовые перевозки руды и леса, поэтому их объем в течение некоторого времени возрастал. Если в 1942 году экспорт всех видов подшипников в Германию оценивался в 51 миллион шведских крон, то в 1943 году он достиг 60 миллионов, но непрерывное дипломатическое воздействие Лондона и Вашингтона на Стокгольм привело к тому, что в 1944 году поставки подшипников составили лишь 29 миллионов крон.

Шведы страховались на будущее, однако во многих вопросах проявляли упорство. Они возражали против увеличения штата иностранных миссий, поскольку было совершенно ясно, что на новые должности прибывают отнюдь не “чистые” дипломаты. Именно это и произошло с МИ-6, когда ее руководство наконец решило направить в резидентуру специалиста по контрразведке. Представитель V секции Питер Фэлк (кодовый номер 36700) должен был работать в Стокгольме под прикрытием должности офицера Бюро паспортного контроля (ПКО), что вообще исключало всякие сомнения относительно его подлинного рода занятий. Первоначально МИД отказался дать разрешение на его прибытие, но ситуацию исправил британский посол Виктор Мэллет. Он близко дружил с королем, еженедельно играл с ним в теннис и сумел заручиться его согласием на введение в посольстве Великобритании новой должности. Прибывший Фэлк сосредоточил свое основное внимание на подозревавшемся им в причастности к спецслужбам Карле-Хайнце Крамере и завербовал домработницу немца, бывшую австрийскую гражданку, ставшую агентом СИС под номером 36704. Она сообщила, что ее хозяин постоянно носит с собой ключ от запертого ящика письменного стола, в котором, очевидно, хранит нечто важное. Фэлк снабдил женщину 200-граммовым бруском сливочного масла, на котором она сумела сделать отпечаток ключа, когда Крамер принимал ванную. Норвежский беженец изготовил его копию, и домработница смогла заглянуть в ящик, но не обнаружила там ничего заслуживающего внимания. Немец соблюдал требования конспирации и не хранил дома никакие секретные материалы. Некоторый интерес представлял лишь паспорт, в котором имелись отметки о 10-дневном пребывании его владельца в Великобритании. Крамер вылетел из Лондона 3 сентября 1939 года, как раз вовремя, чтобы избежать интернирования в связи с началом войны. Более никаких особых достижений за британской внешней контрразведкой не числилось, да и вообще результаты деятельности МИ-6 в Стокгольме никоим образом не идут в сравнение с работой ни военно-морского атташе Дэнхема, ни японских или германских противников. Тем не менее, руководство СИС считало свою “станцию” в Швеции наиболее успешной точкой за всю войну. Собственно, учитывая более чем скромные результаты действий всей британской разведки, за исключением ПШКШ/ШКПС, возможно, такая оценка и была справедливой. Одним из критериев столь лестной характеристики являлось крайне незначительное число провалов. Шведы арестовали лишь двоих британских агентов, и в этом отношении стокгольмская резидентура, безусловно, оказалась впереди других “станций” МИ-6.

Трудно сказать, соответствовали ли действительности опасения Рузвельта в отношении эффективности советских спецслужб, но во всяком случае в Швеции ее переоценивать не следовало. До июня 1941 года НКВД/НКГБ практически не проводил там операции, а позднее его деятельность не увенчалась особыми успехами. Внешняя разведка планировала создать в стране нелегальные резидентуры для обеспечения себя инфраструктурой на случай разрыва дипломатических отношений между Швецией и СССР, однако потерпела неудачу. С территории страны вяло велась оперативная работа по германскому, финскому, датскому и норвежскому направлениям, не принесшая заметных плодов. “Легальным” резидентом с сентября 1941 года являлся Б. А. Рыбкин (“Кин”, “Ярцев”), известный по проведению безрезультатных секретных переговоров с финнами от имени советского руководства.

В. А. Сташевский

Впрочем, РУ/ГРУ действовало в Швеции более активно. Еще в предвоенный период помощник военного атташе СССР в Стокгольме А. Р. (А.) Риттер (“Рудольф”) имел на связи агентурную группу, руководимую бывшим военно-морским атташе Российской империи в Швеции капитаном 1-го ранга В. А. Сташевским (“Адмирал”). После революциии этот офицер не вернулся на родину, но связь с ней не прервал, перейдя на уровень негласного сотрудничества с военной разведкой СССР.

Под руководством групповода работал еще один эмигрант, бывший прапорщик по Адмиралтейству В. Н. Бук (“Барбо”), в описываемый период помощник капитана на судах торгового флота. Третьим и, вероятно, самым результативным агентом резидентуры являлся швед “Тюре”, поддерживавший хорошие связи в высших политических кругах столицы, вплоть до короля. В 1938 году из-за отзыва и репрессирования Риттера связь с группой “Адмирала” прервалась и была восстановлена только после прибытия в начале 1940 года нового военного атташе Н. И. Никиту-шева (“Акасто”). Он реорганизовал работу резидентуры и наладил передачу собранных группой “Адмирала” через нелегальную линию связи, которую обслуживала агент-радист Сигне Эриксон (“Акма”). Ее муж Георг Эриксон также участвовал в обеспечении работы передатчика. Сташевский никогда не встречался с Эриксон, она получала добытые группой “Адмирала” материалы через сотрудника торгпредства СССР Я. Н. Князева (“Кольмар”).

Резидентура не работала против страны пребывания, объектами ее заинтересованности являлись группировки вермахта в Финляндии, Норвегии и Дании, а также транзит германских войск и военных материалов через территорию Швеции. Кроме того, отслеживалась политическая линия Стокгольма в привязке к идущим в Европе военным действиям. Отдельным направлением стало взаимодействие Никитушева с военным и военно-морским атташе Норвегии в столице Швеции, от которых он с 1943 года получал добытые норвежскими разведчиками сведения.

Несмотря на скромные масштабы деятельности, резидентура не избежала провала, причем весьма шумного. В середине августа 1943 года совместные усилия шведских радиоконтрразведчиков и полицейских привели к аресту “Акмы” и захвату ее передатчика, интенсивно обсуждавшихся в местной прессе. Вынужден был покинуть страну Князев. Это не приостановило деятельность группы “Адмирала”, продолжавшейся еще более года. Однако в декабре 1944 года, после приблизительно двухмесячной разработки, Сташевский и оба его агента были арестованы. Последовала очередная кампания в прессе, групповода осудили, и на этом агентурная работа советской военной разведки в Швеции была на описываемый период закончена.

Война стремительно приближалась к концу, и в попытках отсрочить его немцы попытались из Стокгольма организовать партизанское движение в Финляндии. В их памяти были еще свежи эпизоды советско-финской войны, когда небольшие летучие отряды лыжников наносили стремительные удары по завязшим в снегах неповоротливым частям Красной Армии, а одиночные снайперы истребляли командиров подразделений и вносили смятение в войска. Рейхсфюрер СС Гиммлер и начальник РСХА Кальтенбруннер лично курировали этот вопрос, однако не учли, что ни финские, ни тем более советские войска были уже далеко не теми, что пять лет назад. Они планировали перевести в Стокгольм “генерального представителя” СД в Финляндии Алариха Бросса для обеспечения руководства партизанскими операциями, но вместо этого тот вместе с резидентом военной разведки Целлариусом отбыл в Свинемюнде, где организовал зондеркоманду “Норд”. Агенты этого разведывательно-диверсионного органа работали в Швеции, а боевые подразделения несколько раз забрасывались в Норвегию и Данию. Увы, все это оказалось лишь своего рода штопкой дыр безнадежно разваливающегося фронта. Последней надеждой некоторых высших функционеров Третьего рейха являлись сепаратные мирные переговоры, полем для которых, наряду со Швейцарией, стала и Швеция, хотя в значительно меньших масштабах. Известно, что первые попытки в этом направлении совершались еще в 1943 году, а перед самым окончанием войны в Стокгольм для этой цели прибывали доктор Феликс Керстен из СС и начальник VI управления РСХА Вальтер Шелленберг. Как известно, их итог оказался нулевым.

После окончания Второй мировой войны Швеция продолжила политику нейтралитета, в обеспечении которого далеко не последнюю роль играли ее спецслужбы. Впоследствии они подвергались неоднократным реорганизациям, но общая направленность их деятельности и повышенное внимание к вопросам криптоанализа остаются неизменными до настоящего времени.

В период Второй мировой войны Пиренейский полуостров оказался в самой гуще разведывательных операций, в основном направленных против третьих стран. Однако и сами Испания и Португалия также служили объектами устремлений спецслужб противоборствующих коалиций из-за их стремления перетянуть Мадрид и Лиссабон на свою сторону или, по крайней мере, убедиться в сохранении ими нейтралитета. В обоих государствах Пиренейского полуострова к 1939 году установились близкие к фашистским тоталитарные режимы, но ориентация их была различной. Если Испания недвусмысленно склонялась к Германии и Италии, благодаря которым ее правительство Национального движения сумело захватить власть, то Португалия более ориентировалась на Великобританию. Однако превыше всего оба государства ценили свой нейтральный статус и всеми силами стремились сохранить его. Это было весьма непростой задачей, но диктаторы Испании и Португалии Франко и Салазар успешно справились с ней и сумели нетронутыми провести свои страны через Вторую мировую войну.

1. ИСПАНИЯ

Гражданская война в Испании закончилась менее, чем за полгода до начала Второй мировой войны, и национальные спецслужбы к этому времени еще сохраняли разобщенность и децентрализованность. Оперативной работой ведали не менее восьми различных органов, работу которых никто не координировал, поэтому они то дублировали друг друга, то оставляли некоторые направления без внимания. Франко лично отдавал распоряжения об установлении разграничения их функций и сфер ответственности, однако отсутствие соответствующих руководящих документов сводило его усилия на нет. Основными специальными службами Испании в рассматриваемый период являлись:

— Информационная служба Движения (СИМ) — подчиненный генеральному секретарю Национального движения орган сбора политической информации внутри страны;

— Информационная служба главного штаба безопасности (ИССХ), предназначенная для расследования угрожающих социальных и политических факторов;

— Информационная служба гражданской гвардии (ИС);

— Информационная служба армии (2-й отдел генерального штаба, “Сегунда”);

— Информационная служба авиации;

— Информационная служба военно-морских сил;

— Служба внешней разведки и контрразведки (ФИКС) — 3-я (оперативная) секция генерального штаба.

Оперативную работу в области безопасности вели также и подразделения политической полиции. В своей деятельности все они руководствовались главным принципом, сформулированным Франко: “Победу, добытую в гражданской войне, нельзя вновь ставить под угрозу”[290]. Разоренная страна пребывала во внешнеполитической изоляции, население нищало, сотни тысяч “красных”, которых новая власть именовала “антииспанцами”, были брошены за решетку. Откорректированное уголовное законодательство предусматривало теперь только четыре градации наказания: три срока тюремного заключения (6 лет, 12 лет и один день, 20 лет и один день) и смертную казнь. После своей победы националисты казнили около 37 тысяч политических противников. Лишь в барселонской тюрьме “Модело” в период с 1939 по 1942 годы из 80 тысяч прошедших через нее политзаключенных по приговорам суда были казнены 7800 человек и без всякого судебного решения — 3500[291], то есть каждый седьмой. В горных областях продолжали действовать незначительные остатки партизанских отрядов, что не могло прибавить режиму стабильность. Поэтому основными задачами спецслужб являлось предотвращение рецидивов гражданской войны и профилактика оппозиционных политических течений, в том числе баскского и каталонского сепаратизма. Однако начавшаяся мировая война изменила приоритеты и выдвинула на первый план обеспечение не внутренней, а внешней безопасности. Для этого правительству пришлось проводить весьма гибкую политику и балансировать между интересами противоборствующих государств и, в том числе, их разведывательных органов.

Британскую разведку представляла в Мадриде резидентура МИ-6 во главе с полковником Эдуардом де Рензи-Мартином, который до прихода в 1934 году на службу в СИС в течение семи лет работал инспектором в албанской жандармерии[292]. Он не был в состоянии практически руководить агентурными операциями, поэтому в 1940 году на смену ему прибыл Гамильтон-Стокс с заместителем Мак-Ллорином. Новый резидент до 1936 года работал в варшавской “станции” МИ-6, после чего был переведен в центральный аппарат разведки, а затем кратковременно занимал пост помощника резидента в Будапеште. Штат мадридского Бюро паспортного контроля (ПКО) составлял 14 человек, в основном британских граждан из местной колонии, большинство из них действительно занимались только визами и паспортами и к оперативной работе никакого отношения не имели. Немалую роль играли 22 консульских поста в испанских портах, важнейшей задачей которых являлась проверка судовых ролей на пассажиров трансатлантических лайнеров и установление отелей, в которых они ночевали на берегу. Эти данные представляли значительный интерес для контрразведки, поскольку агенты абвера, как было установлено, использовали лишь несколько лучших отелей и игнорировали остальные.

Несмотря на солидный послужной список, Гамильтон-Стокс также не являлся специалистом по агентурно-оперативной работе, но, даже если бы он был виртуозом тайных операций, ситуация от этого не улучшилась бы. Как уже отмечалось, британский посол в Мадриде Сэмюель Хор категорически воспротивился проведению любых разведывательных операций с территории Испании. Он сумел добиться принятия на уровне Форин офис соответствующего решения, полностью разрушившего оперативные позиции СИС в стране. При этом посол не ограничился собственным запретом и его подтверждением из Лондона, а поручил военно-морскому атташе капитану 1-го ранга Алану Хиллгарту, по совместительству исполнявшему обязанности офицера безопасности посольства, осуществлять повседневный контроль за выполнением этого распоряжения. Хиллгарт хорошо знал Испанию, поскольку в период гражданской войны занимал пост британского консула на Пальме, распоряжался секретными фондами СИС (и это при наличии штатного резидента!) и имел право прямого доклада не только Мензису, но и премьер-министру Черчиллю, с которым давно дружил. Все это предопределяло его особый статус в Мадриде. Военно-морской атташе в Испании с 1943 года руководил всей морской разведкой на Восточном ТВД и являлся как бы самым старшим офицером разведки, поскольку по протекции адмирала Годфри координировал действия СОЕ, НИД и МИ-6.

Строго говоря, координировать было особенно нечего. Британские спецслужбы в Испании операций практически не осуществляли, за исключением Службы спасения и побегов МИ-9. Все это вынудило МИ-6 перенести центр тяжести операций на Пиренеях в Лиссабон и весьма затруднило ведение разведывательной деятельности. После вторжения союзных экспедиционных сил в Европу Гамильтон-Стокса отозвали из Мадрида и назначили на его место бывшего офицера по защите безопасности (ДСО) в Карибском бассейне полковника В. Т. Рена. СОЕ игнорировал запрет Хора, однако Испания не входила в сферу его операций, проведение специальных акций там планировалось только в случае вступления страны в войну на стороне “оси”. Как известно, этого не случилось, поэтому практически Испанией занималась лишь отвечавшая за эвакуацию агентов из Франции секция DF, тесно сотрудничавшая с резидентурой МИ-9 во главе вначале с Дональдом Дарлингом, а после его отбытия в Лиссабон — с Майклом Крессуэллом.

Испания являлась крайне важным звеном в эвакуации из Европы и конечным пунктом различных операций МИ-9. Одна из них началась в августе 1941 года после обращения в британское посольство в Бильбао группы из двух бельгийских офицеров, француза и молодой бельгийки Андре де Ионг. Девушка сообщила, что доставила беженцев по цепочке убежищ, протянувшейся от Брюсселя до Западных Пиренеев, и попросила разрешения направлять в Испанию и последующие партии эвакуируемых. В этот момент в консульстве находился лишь вице-консул Артур Дин, который запросил инструкции из Лондона и вместе с беженцами ожидал ответа в течение двух недель. Его запрос попал в МИ-6 к Клоду Дэнси, однозначно определившему ситуацию как провокацию противника. Однако полковник ошибся, линия эвакуации была подлинной, впоследствии именовалась “Кометой” и оказалась спасением для десятков британцев, бельгийцев, французов и поляков. В феврале 1942 года гестапо вышло на след подпольной организации и появилось в доме де Ионг в Брюсселе. В этот момент там не было ни девушки, ни ее отца, поэтому немцы арестовали младшую дочь, вскоре погибшую под пытками. “Комета” продолжала действовать, в период с июля по октябрь 1942 года по ней эвакуировались 54 человека, но 15 января гестапо все же настигло Андре. Девушка, за 16 поездок в Испанию спасшая жизни 118 человек, бесследно исчезла в концлагере.

В отличие от весьма несолидно выглядевших британцев, германская разведка обосновалась в Испании прочно и представительно. Посольство Германии насчитывало в 1941 году 391 служащего, из которых “чистыми” дипломатами являлись лишь 171[293], остальные занимались разведкой и контрразведкой. Это было вполне естественно, поскольку контакты спецслужб рейха с Франко закладывались еще в 1936 году и оказались весьма результативными для обеих сторон. Как уже указывалось, резидентура абвера (КО-Испания) действовала в стране с 5 февраля 1937 года и в июне 1940 года насчитывала 87 человек, в том числе 73 разведчика и 5 контрразведчиков. Резидент Вильгельм Лайсснер (Густав Ленц или “папа Ленц”) по прикрытою руководил фирмой “Эксцельсиор”. К 1945 году КО-Испания насчитывало уже 717 штатных и 600 привлеченных сотрудников, имевших на связи 360 агентов и 90 диверсантов[294]. Подрезидентуры, а также посты перехвата и дешифровки располагались в городах Испании и Испанского Марокко Сан-Себастьян, Барселона, Севилья, Ла-Линеа, Альхесирас, Тетуан, Танжер, Сеута и Мельвиль. Направленные в Испанию агенты находились на связи у расположенного в Висбадене ACT XII военного округа, а позднее и у ACT V округа (Штутгарт). Помимо “Эксцельсиора”, абвер использовал в качестве прикрытия фирму “Трансмер”, которую возглавлял эмигрант из России барон Роланд Каульбарс (“Ино”). Кроме того, в Испании с разрешения Франко действовали несколько постов перехвата военно-морской радиоразведки “Служба Б”, а в Мадриде, Севилье, Танжере и на Канарских островах в частных домах располагались точки Шифровального бюро вермахта (“Ши”). До осени 1942 года они вместе с возглавляемой полковником Сармиенто криптографической службой испанского генштаба занимались прослушиванием станций на территории Франции, а затем полностью переключились на Атлантику и Средиземноморский бассейн. В Альхесирасе и Танжере (Испанское Марокко) располагались посты морской разведки, наблюдавшие за судоходством в Гибралтарском проливе. После получения в мае 1942 года ноты протеста из Лондона испанцы потребовали от немцев убрать их, однако принципиально ничего не изменилось, поскольку те же действия стали теперь выполнять испанские разведчики, передававшие всю информацию военно-морскому атташе рейха в Мадриде. Атлантические порты Испании служили базами для танкеров, производивших бункеровку германских подводных лодок в Бискайском заливе и океане.

Германская разведка в Испании проводила обширные и разнообразные агентурные операции. Отличительной особенностью этого региона являлось широкое использование внештатных агентов-непрофессионалов в качестве групповодов, что объяснялось практически полным отсутствием противодействия их работе со стороны местных органов безопасности. Дилетант через свой агентурный аппарат вполне может наладить сбор информации, однако без соответствующей контрразведывательной подготовки тягаться с профессионалами ему, скорее всего, окажется не по плечу. В Испании же противодействие можно было ожидать лишь со стороны англичан и позднее — американцев, но поскольку испанцы их практически не поддерживали, эту угрозу можно было почти не принимать во внимание. Примером такой работы непрофессионала стала деятельность неустановленного германского бизнесмена, под псевдонимом “Отто” руководившего сетью из 17 агентов, большинство из которых имели собственных источников и успешно собирали информацию о производстве самолетов на британских авиационных заводах.

Еще одним образцом активной оперативной работы немцев является дело молодого испанца “Като”, регулярно закупавшего в Великобритании оборудование для семейной текстильной фирмы и одновременно представлявшего там интересы экспортеров апельсинов из Валенсии. Он успешно совмещал бизнес с разведкой и находился на связи у капитана абвера Карла-Эриха Куленталя. На Британские острова “Като” впервые прибыл 26 ноября 1940 года и вскоре уже руководил работой нескольких агентов. Для передачи документов он использовал стюарда авиакомпании “Бритиш Оверсиз Эйруэйз Корпорейшн”, совершавшего регулярные рейсы в Лондон из Мадрида и Лиссабона. По утверждению “Като”, он познакомился с проживавшим в районе Глазго шотландцем-радиолюбителем и убедил передавать его шифровки “под флагом” участника нелегальной организации испанских республиканцев. Информацию он получал от завербованных в основном на идейно-политической основе шотландских, ирландских и валлийских националистов, среди которых имелся чиновник из министерства информации, располагавший доступом к стратегическим и политическим документам. Оценив поступающие материалы, Куленталь заключил, что его агент возглавляет иберийскую секцию этого министерства. “Като” весьма квалифицированно руководил сетью из 14 агентов и 11 доверенных лиц, самостоятельно организовал систему перепроверки добываемых ими сведений и оценивал надежность каждого из источников. В период подготовки операции “Оверлорд” испанец предоставил много данных о ней, в том числе номера воинских частей из состава сил вторжения. К августу 1944 года немцы получили от него 400 написанных секретными чернилами донесений и 2 тысячи радиограмм, за что в общей сложности выплатили ему гонорар в 20 тысяч фунтов. “Като” работал на рейх до самого окончания войны, личность его так и осталась нераскрытой.

Одна из операций Лайсснера повлекла за собой совершенно неожиданные и неблагоприятные для немцев последствия. Осенью 1940 года завербованный им сотрудник МИД Испании Альказар де Веласко (“Гильермо”) прибыл в британскую столицу на должность пресс-атташе посольства и, помимо основных обязанностей, занялся сбором политической информации. В феврале 1941 года он ненадолго возвратился в Мадрид, где получил высокую оценку своей деятельности, и вновь отбыл в Лондон для руководства переданными ему на связь 12 источниками-испанцами. Де Веласко считался одним из лучших агентов, в частности, благодаря качественному отчету с обобщением результатов стратегических бомбардировок Лондона по состоянию на март 1941 года. В июне он купил у британского офицера информацию о ходе воссоздания армии после дюнкеркского разгрома.

Оперативное обслуживание иностранных посольств и миссий в Лондоне относилось к компетенции МИ-6, поэтому на де Веласко обратил пристальное внимание офицер ее V (контрразведывательной) секции Кеннет Бентон. Он инсценировал ограбление квартиры пресс-атташе во время его отсутствия в городе и обнаружил там совершенно невероятную для разведчика вещь — дневник. Испанец в это время собирался приобрести у того же офицера новую информацию о британской армии, но сумел безошибочно оценить истинную подоплеку вторжения в свое жилище и немедленно бежал на родину. Существует и иная версия описанных событий, согласно которой Бентон за 2 тысячи фунтов подкупил секретаря де Веласко и получил доступ к его сейфу. В МИ-6 проанализировали добытые материалы и успокоились, поняв, что испанец не вербовал агентов, а изобретал их для собственной разведки и для абвера, с которым тесно сотрудничал.

Независимо от версий, последствия этого трактуются всеми авторами одинаково. Де Веласко передал руководство агентурным аппаратом корреспонденту известной газеты “АБЦ” Луису Кальво, сменившему его также и на посту пресс-атташе. Одним из агентов Кальво являлся служащий посольства дель Позо, попавший в поле зрения контрразведки после доставки двойнику “20-го комитета” Оуэнсу 4 тысяч фунтов стерлингов на оперативные расходы. Под страхом ареста он согласился на сотрудничество с МИ-5 и работал на “20-й комитет” под псевдонимом “Пайк”. Еще одним агентом-двойником той же так называемой “испанской группы” был другой служащий посольства Хосе Бругада Вуд (“Пеп-перминт”). Последующие события вокруг Кальво описаны в главе о Великобритании, здесь же напомним, что пресс-атташе арестовали в аэропорту и продержали в тюрьме до августа 1945 года, а германская разведка прервала связь со всеми агентами, имевшими хотя бы отдаленное отношение к испанским дипломатическим представительствам в Лондоне.

Резидентура СД также активно действовала на полуострове и сумела получить доступ к бумагам посла Бразилии в Мадриде. Эта операция позволила германскому послу первым предсказать избрание Рузвельта на третий президентский срок в 1944 году, что противоречило конституции США и другими аналитиками не просчитывалось. На основании полученных от разведки сведений посол считал это неизбежным и видел лишь одно средство помешать избранию — серьезное военное поражение Соединенных Штатов. В противном случае шансов противостоять этому он не усматривал. Как известно, ход исторических событий полностью подтвердил данный прогноз.

Немцы провели в регионе ряд других масштабных разведывательных операций, но после 1943 года в Берлине решили, что Испания утратила свою ценность в оперативном отношении, и переключили основное внимание на Швецию. Часть операций проводилась в сотрудничестве с испанцами. Посол рейха в Мадриде обратился к начальнику испанской разведки Кампосу Мартинесу с просьбой передать ему свою агентуру на территории Великобритании, но выяснилось, что таковой просто не существует. Тогда Франко по просьбе Канариса 6 сентября 1940 года распорядился обязать испанских консулов хотя бы информировать немцев о моральном духе населения и результатах бомбардировок городов. Через месяц последовало добавочное указание о сборе данных по вопросникам абвера о британских профсоюзах и парламенте, состоянии военно-воздушных и военно-морских сил, промышленном производстве и системе снабжения населения. Однако отдача от этих мероприятий оказалась абсолютно ничтожной, поскольку консулы в основном ограничивались не представлявшими особого интереса сведениями из официальных источников. С конца 1943 года германо-испанское сотрудничество в оперативных вопросах начало постепенно свертываться, а в октябре, после получения ноты Форин офис с требованием ограничить германский шпионаж с территории Испании, Франко даже попросил своего друга Канариса воздержаться от поездок в его страну.

Испания являлась одним из важнейших регионов для деятельности различных японских спецслужб, в первую очередь разведки МИД (Чоса киоку). Ее высшим руководителем в стране был посланник Японии в Мадриде Якихиро Сума, ранее занимавший посты консула в Вашингтоне и генерального консула в Нанкине. На этих должностях он получил широкую разведывательную практику, которую теперь с успехом применял в Испании. Японцы развернули на Пиренеях мощный агентурный аппарат (“ТО”), основные задачи которого состояли в отслеживании перемещения американских и британских конвоев, а также в попытках заброски агентов-испанцев в Великобританию и Соединенные Штаты Америки. Мадридская резидентура действовала в тесном контакте с лиссабонской, однако по значимости заметно превосходила ее, и Сума неофициально считался главным резидентом в регионе. Одним из его ключевых агентов был начальник отделения информации и печати МИД Испании маркиз де Риалпа, с помощью которого японцы постоянно находились в курсе всех дипломатических инициатив Франко и его внешнеполитического курса.

В феврале 1941 года в Мадрид прибыл будущий руководитель стратегической разведки США Уильям Донован, по поручению Рузвельта изучавший обстановку в стране и выяснявший вероятность открытого присоединения Испании к “оси”. Как известно, в Вашингтоне, в отличие от Лондона, никогда не приветствовали режим Франко и постоянно рассчитывали на его падение. Именно это не преминул отметить посол Великобритании в Мадриде Хор. Он обратил внимание Донована на реальную возможность удержать Испанию в лагере нейтралов при условии, что генералиссимус будет убежден в сохранении своей власти, в противном случае ему будет нечего терять. Такая точка зрения принципиально отличалась от мнения британского военного командования, буквально со дня на день ожидавшего перехода вермахта через Пиренеи с последующим ударом по Гибралтару. Надо сказать, что для этого имелись вполне веские основания. Гитлер еще в 1940 году планировал весьма заманчивую соответствующую операцию “Феникс”, реализация которой позволила бы наглухо закупорить вход в Средиземное море из Атлантического океана. Следствием этого стало бы неминуемое падение Мальты, расстройство всей системы британских конвоев в Северную Африку и в результате полное поражение англичан в этом регионе. Но в войну против Великобритании Франко не желал вступать даже ради Гитлера. Помимо того, что Испания не соперничала с Соединенным Королевством и абсолютно не была заинтересована в его поражении, ее разрушенная гражданской войной экономика не вынесла бы бремени еще одной войны. Однако прямо отказывать Гитлеру в 1940 году было весьма опасно, рейх вполне мог вторгнуться в страну и решить все вопросы собственными силами, ни у кого не спрашивая позволения. Фюрер впервые предложил Франко вступить в войну против Великобритании 23 октября 1940 года на так называемой “Андайской” конференции. Первоначально действия против Гибралтара планировались в форме морской блокады, воздушных бомбардировок и обстрелов из десяти 380-мм осадных орудий, которые Франко потребовал в ответ на предложение Гитлера предоставить ему эскадрильи пикирующих бомбардировщиков. По некоторым данным, эта идея принадлежала Канарису, не желавшему распространения войны на Пиренейский полуостров и подсказавшему генералиссимусу заведомо невыполнимое для рейха условие. Прямые подтверждения этого факта отсутствуют, существует лишь голословное утверждение командира испанской “голубой дивизии” генерала Муньоса Гранде, открыто обвинившего начальника абвера в интригах и противодействии вступления Испании в войну. Эту версию охотно принимают исследователи, стремящиеся представить адмирала Канариса пацифистом и либералом, однако документальной проверки она не выдерживает.

Ввод частей вермахта в Испанию планировалось осуществить не позднее 10 января 1941 года, чтобы уже 30 января атаковать Гибралтар с суши. К этому времени начальник испанской разведки генерал Мартинес возглавил генеральный штаб, а на его месте теперь находился генерал Вигон. 3 декабря 1940 года Франко заявил, что Испания будет готова атаковать Гибралтар к февралю 1941 года, но под различными предлогами откладывал начало активных боевых действий и всячески оттягивал это убийственное для страны решение. Потерявший к концу 1942 года надежду на приобретение нового союзника Гитлер пожелал хотя бы убедиться, что испанцы не примут сторону Британии и окажут сопротивление ее возможному вторжению на полуостров. Для выяснения этого вопроса в Мадрид вновь прибыл Канарис и получил торжественные заверения министра иностранных дел графа Гомеса Хордана в том, что в такой ситуации испанские войска будут сражаться насмерть. Берлину пришлось удовольствоваться хотя бы таким результатом.

Однако британцы не знали о фактическом отказе противника от подготовки к нападению на Гибралтар и держали там на этот случай диверсионную группу СОЕ, готовую развернуть операции на территории Испании. Ее командир обратился к Хору с просьбой о позволении прибыть в страну для проведения рекогносцировок в предстоящих районах боевых действий, но получил категорический отказ. Посол решил поквитаться с СОЕ за выход из-под его влияния в Мадриде и отказался допустить его офицеров в Испанию в любом качестве и с любыми целями. Кроме того, ультраконсервативный посол использовал все свое влияние для предотвращения контактов СОЕ с любыми левыми силами и, тем более, подпольными группами. Альтернативу этому он видел в салонном шпионаже, легальной работе атташе и связях с правыми, в частности, монархическими силами.

В 1942 году ведомство Координатора информации (КОИ) Соединенных Штатов Америки предсказывало вторжение вермахта в Северную Африку через Испанию, в связи с чем секция специальных операций (СО) начала подготовку к действиям на Пиренейском полуострове. Для их обеспечения офицер этой секции У. Вандербильдт предложил Доновану направить через Гибралтар нелегалов, подготовленных для организации партизанских операций. Американцы наивно полагали, что такая помощь лишь обрадует британских союзников, однако жестоко ошиблись. Единственным человеком, встретившим их предложение с энтузиазмом, был капитан 1-го ранга Хиллгарт. Он установил рабочие контакты с представителем американской разведки в Мадриде Робертом Солборгом и предложил ему поэтапный план свержения правительства Франко с одновременной финансовой и моральной поддержкой хунты генерала Антонио Мата. Следует отметить, что к этому времени англичане уже негласно поддерживали генерала и переводили некоторые суммы на его секретный счет в одном из нью-йоркских банков, но союзников об этом не проинформировали. Не знал об этом и Хиллгарт. Он по собственной инициативе обратил внимание на проживавшего в Швейцарии претендента на испанский престол принца Хуана и вместе с американским коллегой разработал план грандиозной операции. Принц должен был короноваться в известной своими сепаратистскими тенденциями Каталонии, распустить “Фалангу”, объявить амнистию 500 тысячам находящимся в испанских тюрьмах заключенным из числа бывших республиканцев и провозгласить нейтралитет государства. Однако в Лондоне к этому времени уже убедились в нежелании Франко вступать в войну и отменили амбициозные планы атташе. Угроза присоединения Испании к странам “оси” миновала, и никто в британском правительстве не собирался ни поддерживать левые силы, ни допускать американцев в европейскую политику. Франко вполне устраивал Черчилля.

Посол Соединенных Штатов в Мадриде Карлтон Хейс отнесся к планам Хиллгарта и Солборга аналогично. Более того, и в отношении разведки его позиция также полностью повторяла линию поведения Хора. Посол запретил созданной в апреле 1942 года резидентуре КОИ не только проводить любые операции в стране пребывания, но и заниматься обычным сбором информации. Ввиду невозможности работать в таких условиях Солборг возвратился в Вашингтон на должность руководителя секции СО в центральном аппарате КОИ/ОСС. Прибывшие ему на смену резиденты Дональд Стилл, а затем Грегори Томас не смогли принципиально изменить ситуацию. Посол весьма скептически (и, возможно, оправданно) относился к возможностям штата резидентуры, в основном укомплектованного алжирцами, бывшими сотрудниками Бюро по борьбе с наркотиками. Особенно раздражало Хейса наличие в числе разведчиков директора гимназии из Шанхая, застрявшего в Испании при транзите в США и принятого на правительственную службу. Лишь после нажима из Вашингтона он скрепя сердце разрешил принимать от курьеров Сопротивления информацию о германских войсках во Франции, да и то лишь после разъяснения госдепартамента о том, что операция является составной частью плана по приобретению Соединенными Штатами политического влияния в послевоенной Европе. У посла не встречала внутреннего сопротивления лишь периодическая, хотя и весьма редкая доставка в Испанию сбитых над Францией американских летчиков. Предосторожности Хейса все же не уберегли американцев от шпионского скандала. Весной 1943 года испанцы арестовали и осудили на полгода тюремного заключения, а потом выслали в Алжир агента ОСС Фрэнка Шунмейкера, доставившего наличные деньги для передачи французским партизанским силам ФТП. Поведение посла можно было бы считать продиктованным стремлением соблюсти незапятнанность дипломатической работы шпионажем, если бы не одно обстоятельство. Он категорически требовал предоставлять ему всю направляемую в Вашингтон информацию и запрещал передавать в госдепартамент любые противоречащие линии посольства сообщения, даже если они подкреплялись вещественными или документальными доказательствами. Судя по всему, Хейс представлял собой весьма типичную в дипломатическом мире фигуру озабоченного лишь своей репутацией карьериста, доведенную почти до абсурда. Он настолько ненавидел разведчиков, что иногда сам раскрывал их перед испанской полицией, чтобы получить ноту МИД о нежелательности пребывания в стране того или иного офицера стратегических служб.

Разведчикам крайне надоела столь пагубная зависимость от капризов посла, и его просто не поставили в известность о формировании на территории Марокко отряда ОСС под командованием Дональда Даунса для руководства группами подрывных элементов из числа испанского населения на юге страны. В июне 1943 года первая группа из его состава прибыла в Малагу, где установила контакт с левыми подпольщиками (миссия “Банана”). До этого Даунс встречался в Лондоне с главой законного испанского правительства в изгнании Хуаном Негриным. Данный факт весьма показателен, если учесть, что за весь период пребывания премьера-эмигранта в Великобритании с ним ни разу не счел нужным встретиться ни один человек из руководства Соединенного Королевства. Негрин оказался большим оптимистом и заверил американцев, что развертывание широкого партизанского движения против режима Франко не составит никаких трудностей, и что испанский народ только и жаждет помощи извне, чтобы броситься в новую гражданскую войну.

Вторая группа разведчиков отряда Даунса прибыла в Кадис, а третья — в Картахену, после чего командир миссии “Банана” затребовал подкреплений, новый передатчик и стрелковое оружие. Представитель ОСС в Алжире и руководитель разведывательной секции Отделения психологической войны (ПВБ) при штабе Эйзенхауэра Артур Роузборо договорился с британцами о предоставлении для этой цели судна, но в самый последний момент перед его отходом в рейс они, как обычно, отказались выполнять свое обещание. Местное морское командование не имело к такому решению никакого отношения, оно лишь выполнило приказ Адмиралтейства о строжайшем запрете выделять плавсредства для переброски американских агентов в Испанию. Его инициатором явился все тот же неугомонный Хор, сумевший опровергнуть в Форин офис аргументы Мензиса и добившийся принятия удобного для себя решения. Роузборо не смирился и обратился напрямую к начальнику штаба Эйзенхауэра генералу Уолтеру Беделлу Смиту, но тот просто проигнорировал столь мелкий вопрос. Однако во второй половине войны поставить в тупик энергичных американцев было весьма непросто, и Даунс решил создать собственный флот для обеспечения действий своих людей без дипломатических ухищрений и проволочек. Он добыл рыболовное судно, резиновые надувные плоты и гребные шлюпки для высадки на необорудованный берег и набрал экипажи из числа сотрудников ОСС и испанских моряков — бывших республиканцев. В течение всего этого времени группа “Банана” ожидала подкреплений на берегу возле Малаги и привлекла внимание полиции безопасности, еще ранее получившей некоторые сведения о коммунистах от своих осведомителей в подпольных коммунистических организациях. В результате проведенной облавы так и не дождавшиеся помощи агенты ОСС были частично перебиты на берегу, а частично захвачены, причем их экипировка с армейских складов США не оставляла сомнений в национальной принадлежности направившей их организации. Оставшихся в живых подвергли пыткам и быстро добились подтверждения фактов, установленных косвенным путем, однако и после этого полицейские не приостановили истязания и продолжали их без видимого смысла.

МИД Испании немедленно заявил резкий протест в связи с “малагским инцидентом”, в результате которого непосредственно готовившему операцию майору Артуру Голдбергу пришлось давать объяснения помощнику государственного секретаря Адольфу Берлу. По согласованию с Донованом, майор первоначально пытался отрицать причастность ОСС к действиям группы, однако не убедил его. Далее объяснялся уже сам Донован, заявивший, что действия миссии “Банана” были направлены на обеспечение левого фланга 5-й американской армии и являлись абсолютно необходимыми. Вне зависимости от хода внутренних разбирательств, государственному департаменту США пришлось принести извинения испанскому правительству. Трудно сказать, как повели бы себя дипломаты, если бы они располагали сведениями о гибели всех американцев под пытками в контрразведке, но в тот момент это оставалось неизвестным, и посол Хейс торжествовал победу над собственными разведчиками. В результате прискорбного и, строго говоря, абсолютно бессмысленного “малагского инцидента” в ноябре 1943 года он сумел добиться соглашения с ОСС о прекращении всех разведывательных операций на территории Испании. Роузборо отстранялся от руководства операциями, часть его офицеров отправились к другим местам службы, а возмущенный Даунс подал рапорт об увольнении из Бюро стратегических служб и зачислении в армию.

Госдепартамент проигнорировал позицию Хейса лишь однажды, но по весьма существенному поводу. Описанная ранее операция “Сэйфхэвен” касалась слишком значительных денежных потоков, чтобы принимать во внимание капризы посла, и в отношении нацистского золота в Испании разведчикам дали “зеленый свет”. Однако Хейс и в этом случае сумел помешать ОСС, на протяжении нескольких месяцев не позволяя им отправить добытые материалы в Вашингтон дипломатической почтой. Несмотря на противодействие, сотрудники мадридской резидентуры все же смогли наладить еженедельный просмотр грузовых манифестов и коносаментов на все отправляемые морским путем во Францию грузы. В результате ОСС сочло 50 испанских фирм прикрытием германской разведки и составило списки на 400 сотрудников ее резидентуры и 3000 агентов[295] (последнее число явно завышено).

В Испании действовали и французские спецслужбы, хотя после разгрома 1940 года их активность значительно уменьшилась и была обращена в основном на иные объекты. В ноябре 1942 года офицер БСРА Ламблаш Комбье прибыл в Мадрид и предложил помощнику военно-морского атташе правительства Виши Жану Бутрону купить у него материалы по планировавшейся высадке войск в Северной Африке (операция “Торч”). Ему не повезло: Бутрон являлся членом агентурной сети СИС “Альянс” и сообщил об инициативнике в Лондон. Там эта информация попала к Бентону, принявшему решение выкрасть предателя и тайно доставить его в Гибралтар. Комбье заманили в офис военно-морского атташе Великобритании и оглушили ударом носка с песком по голове, при этом исполнитель вложил в удар излишнюю силу, и песок из разорвавшегося носка засыпал всю комнату. Француз потерял сознание и после инъекции наркотика был отправлен в Гибралтар, однако из-за передозировки препарата по дороге умер. Создалась угроза расшифровки операции, участникам которой грозило обвинение не только в шпионаже, но и в умышленном убийстве, что по испанским законам гарантировало применение к ним смертной казни. Исполнителям пришлось вводить в курс дела резидента СИС в Мадриде, от которого эту острую акцию первоначально собирались скрыть. Благодаря его помощи огласки удалось избежать, а тело Комбье тайно похоронили в сельской местности. Информация об операции “Торч” по этому каналу к противнику не ушла.

После разгрома стран германского блока испанцы оценили предусмотрительность Франко, позволившую ему не только спасти страну от превратностей войны, но и получить добавочную гарантию сохранности своего режима. Статус нейтрального государства послужил щитом не только для него, но и для многочисленных германских военных преступников, благополучно укрывшихся на Пиренейском полуострове. И если наиболее одиозные из них все же были вынуждены в дальнейшем покинуть слишком близкую к Европе Испанию и бежать в Парагвай, Аргентину или Бразилию, то более мелкие фигуры спокойно дожили там отпущенный им срок или же дождались безопасного времени для возвращения домой.

2. ПОРТУГАЛИЯ

Португалия не знала тягот гражданской войны, но к сентябрю 1939 года ее положение во многом напоминало ситуацию в Испании, с той лишь разницей, что лиссабонское руководство ничем не было обязано Германии и Италии и в большей степени ориентировалось на Великобританию и Францию. Оперативная обстановка в стране была значительно более спокойной, чем у ее соседки по Пиренейскому полуострову благодаря централизации спецслужб и отсутствию внутренних оппозиционеров с опытом партизанских действий.

Оперативные органы возникли в Португалии под французским влиянием после свержения с престола Мануэля II, наследника Карлоса I, убитого в Лиссабоне в 1908 году вместе со своим старшим сыном. Октябрьский военный переворот 1910 года уничтожил монархию и привел к возникновению Первой республики, президентом которой являлся Мануэль Хосе де Ариага. В продолжавшемся в последующие 16 лет политическом хаосе сменилось 40 кабинетов министров, почта каждый из которых полагал своим долгом внести изменения в систему обеспечения правопорядка и государственной безопасности, в основном базировавшейся на министерстве внутренних дел. 4 мая 1911 года в Португалии была сформирована Национальная гражданская гвардия, также наделенная правом обеспечения безопасности, хотя и в очень ограниченных пределах. Через три недели после этого возникла совершенно новая структура — Высший совет национальной обороны, в котором имелся Информационный отдел, призванный обеспечить правительство информацией по вопросам безопасности государства. В соответствии с либеральной конституцией 1911 года, 6 марта 1918 года декрет правительства № 3940 провозгласил образование Превентивной полиции во главе с Соллари Алегро, а новый декрет № 4058 от 5 апреля того же года наделил ее правом ареста и задержания лиц, подозрительных в политическом отношении. По времени это практически совпало с общей реорганизацией полицейских служб, поэтому 27 апреля 1918 года Превентивная полиция и Полиция криминальных расследований вместе с еще несколькими службами по охране правопорядка были объединены в подчиненную МВД Генеральную дирекцию общественной безопасности. В ее составе имелись следующие подразделения:

— оперативный отдел;

— отдел Полиции безопасности;

— отдел Следственной полиции;

— отдел Административной полиции;

— отдел Иммиграционной полиции;

— отдел Муниципальной полиции.

В компетенцию Превентивной полиции вошли надзор и предотвращение преступлений в политической и общественной сферах, расследование дел по таким преступлениям, задержание и арест подозреваемых в их совершении лиц и ведение оперативного учета для обеспечения безопасности государства. Центральный аппарат отдела Превентивной полиции состоял из руководства во главе с директором, секретаря, 20 агентов и 4 гражданских служащих. Негласный агентурный аппарат представляли так называемые вспомогательные агенты, вербовавшиеся из числа мужчин и женщин во всех социальных слоях страны. Картотека отдела Превентивной полиции являлась секретной, данные из нее можно было получить только по запросу из Генеральной дирекции общественной безопасности или от руководства МВД. После попытки реставрации монархии в 1919 году Превентивную полицию переименовали в Полицию государственной безопасности с сохранением прежней подчиненности. В канцеляриях гражданских губернаторов появились суперинтенданты, в функции которых входило руководство всеми подразделениями полиции на местах, за исключением Иммиграционной. В 1922 году Полиция государственной безопасности стала именоваться Полицией по защите общества и перешла в административное подчинение гражданского губернатора Лиссабона, оставаясь в оперативном подчинении у министра внутренних дел. Однако и это наименование сохранилось ненадолго. После так называемой “кровавой ночи” декрет № 8435 от 21 октября 1922 года переименовал политическую полицию в Полицию превентивную и государственной безопасности. Столь сложное наименование означало, что теперь в ее функции входил тотальный надзор за социально опасными элементами и подозрительными лицами, а также подавление опасных для общества и государства деяний. На этом череда реорганизаций не прекратилась. 7 января 1924 года Генеральная дирекция общественной безопасности была распущена, после чего очередной декрет № 9620 от 29 апреля того же года конкретизировал задачи Полиции превентивной и государственной безопасности. Они включали:

— негласный надзор за опасными для государства и общества гражданами и иностранцами;

— предотвращение преступлений против государства и общества;

— спецучет лиц и организаций, опасных для государства и общества;

— применение карательных мер в рамках своей компетенции.

Уже в 1925 году стало ясно, что упразднение Генеральной дирекции общественной безопасности оказалось ошибочным шагом, поскольку ликвидированным оказался орган, координирующий деятельность различных полиций. Вследствие этого 25 мая 1925 года была создана аналогичная структура под названием Генеральной инспекции общественной безопасности.

В результате военного переворота 28 мая 1926 года правительство Португалии возглавил генерал Антонио де Фрагоса Кармона, ликвидировавший Полицию превентавную и государственной безопасности и с 15 июня передавший ее функции Полиции по криминальным расследованиям. Однако ни одна военная диктатура не может существовать без полноценной тайной полиции, поэтому 16 декабря 1926 года в подчинении гражданского губернатора Лиссабона была образована городская Информационная полиция, почта сразу же после этого возникла и аналогичная общегосударственная структура. Это составляло государственную тайну и не оглашалось публично, а руководителей Информационных полиций министр внутренних дел назначал также в секретном порядке. В марте 1928 года обе полиции были включены в состав МВД. Логичным следующим шагом стало их объединение и включение с 21 августа 1928 года в Международную полицию Португалии, в составе которой имелись секции по обеспечению безопасности Лиссабона и остальной территории государства. Именно с этого момента можно отсчитывать возникновение контрразведывательной службы, работавшей не только внутри страны, но и по всему миру. Если учесть, что в обязанности заграничного аппарата Международной полиции входил и сбор информации об иностранных государствах, то можно считать, что она стала также и первой разведывательной службой нового периода португальской истории, поскольку военная разведка ограничивала свои функции лишь тактаческими задачами. К этому времени в государстве была воссоздана Генеральная дирекция общественной безопасности, но на этот раз в нее входили Национальная республиканская гвардия, все ветви полиции и Генеральный комиссариат иммиграционной службы.

Дальнейшие событая вокруг контрразведывательного органа государства отличаются некоторыми странностями. Международная полиция Португалии была распущена 13 сентября 1930 года, а функции Информационной полиции передавались лиссабонской Полиции криминальных расследований, подчиненной почему-то министерству культов. 3 июня 1931 года остатки Информационной полиции были ликвидированы окончательно, но уже через 25 дней, 28 июня в составе МВД вновь возникла Международная полиция Португалии. В мае 1932 года в ее структуре появилась секция политического и общественного надзора, непосредственно отвечавшая, в частности, за контрразведку. В этот период осуществление репрессивных функций возлагалось на Полицию по политической и общественной защите, которая самостоятельной оперативной работы не вела, но обладала административными правами и реализовывала разработки Международной полиции в области государственной безопасности.

Все это явилось следствием изменения расстановки сил в высшем эшелоне государственного руководства. Премьер-министр Кармона в 1928 году занял пост президента и пригласил на должность министра финансов университетского профессора Антониу ди Оливейра Салазара, которого вскоре наделил чрезвычайными полномочиями. Прошло совсем немного времени, и новый министр стал самой влиятельной в стране фигурой, основал авторитарную, а по некоторым признакам и полуфашистскую партию “Народный союз” и в 1932 году занял пост премьера. Фактически он являлся диктатором Португалии, объявленной “корпоративным государством” с плановой экономикой, и в 1933 году сменил конституцию. Это стало моментом окончания существования Первой республики и возникновения таак называемого “Нового государства”. Оно потребовало создания современного контрразведывательного аппарата, что и зафиксировал декрет № 22922 от 29 августа 1933 года о роспуске Международной полиции и Полиции по политаческой и общественной защите и о создании Полиции по надзору и защите государства (ПВДЕ). Многие историки ошибочно смешивают ее с созданной в 1945 году Полицией международной и по защите государства (ПИДЕ). ПВДЕ подчинялась министру внутренних дел и состояла из двух секций:

— политической и общественной защиты (подавление преступлений в этах сферах);

— международной (надзор за иностранцами и контрразведка).

В 1934 году в составе ПВДЕ добавилась секция арестов по политическим и общественным преступлениям, а в функции международной секции были включены также иммиграционные и паспортные вопросы. 16 марта 1935 года Генеральная дирекция общественной безопасности в очередной раз прекратила свое существование, а на смену ей пришло Главное командование полиции общественной безопасности, руководившее созданной на территории страны сетью исправительных лагерей. К этому времени относятся первые контакты португальской контрразведки с испанскими и итальянскими коллегами (миссия Леона Санторо), СД и гестапо.

Столь частые преобразования не могли не оказать негатавное влияние на личный состав органов государственной безопасности Португалии, издерганный постоянными структурными и кадровыми изменениями. Но с контрразведывательной точки зрения это не имело большого значения, поскольку вплоть до начала Второй мировой войны страна оставалась своего рода “медвежьим углом”, мало интересовавшим спецслужбы основных государств мира. Советский Союз не имел там оперативных позиций из-за отсутствия после 1939 года дипломатических учреждений на Пиренейском полуострове, Германия полностью увязла в испанских проблемах, Франция также не имела ресурсов для отслеживания обстановки в Португалии. Британская СИС ликвидировала свою “станцию” в Лиссабоне в самом начале 1920-х годов, а ее руководитель В. Чэнселор был отозван в Лондон. В МИ-6 вспомнили о Португалии лишь после неожиданного и резкого вмешательства в деятельность разведки британского посла в Мадриде Хора, полностью парализовавшего работу ее испанской резидентуры. Точку в португальской столице пришлось восстанавливать в экстренном порядке, однако первоначально направленный туда на должность резидента в сентябре 1939 года капитан 2-го ранга Остин Уолш (код 24100) не справился с этой сложной задачей и был оставлен заниматься исключительно вопросами паспортного контроля. В начале 1940 года ему на смену прибыл переведенный из МИ-5 Ричард Стопфорд. Он не обладал навыками сбора информации, зато являлся достаточно опытным контрразведчиком, поскольку в течение долгого времени служил офицером по защите безопасности (ДСО) в Лагосе, а затем занимался германским направлением в Лондоне в секции “В1(а)” МИ-5. Под его началом в лиссабонской точке работали заместатель резидента Роберт Джонстон, офицер V линии Ральф Джервис с секретарем Фиби Opp-Юинг (оба с марта 1941 года), бывшая оперативная сотрудница “станций” в Берне и Берлине Рита Уинзор, Ина Моулсворт, бывший главный агент сета “Z” в Риме Грэхем Мейнгот, два радиста и технический персонал.

Падение Франции и практически полная утрата разведывательных позиций в Европе заставили МИ-6 экстренно эвакуировать все точки, за исключением стокгольмской и бернской, и внезапно вывели лиссабонскую резидентуру из разряда второстепенных. Хотя из-за изоляции “станция” испытывала немалые трудности с доставкой материалов в Лондон, она оказалась форпостом британской разведки на континенте, после чего на ее усиление были срочно направлены бывшие сотрудники белградской резидентуры Тревор Глэнвилль и Майкл Эндрюс. К сожалению, Стопфорд не сумел достичь сколько-нибудь заметных результатов в работе. Все его время оказалось поглощенным конфликтами с атташе по торговому судоходству капитаном 1-го ранга запаса Артуром Бенсоном и военно-морским атташе капитаном 1-го ранга Дорсетом Оуэнсом, а направляемые в СИС сообщения главным образом содержали жалобы на них. Безусловно, в разгар войны такое положение не могло быть терпимым, и в самом конце 1940 года Стопфорда сменил бывший заместитель резидента МИ-6 в Брюсселе Филип Джонс, прибывший в Лиссабон на должность по прикрытию финансового атташе. Он немедленно организовал работу по разведывательному опросу беженцев и занялся контрразведывательным обеспечением местной английской колонии. Однако деятельность резидента вошла в резкое противоречие с взглядами на этот вопрос курировавшего Португалию офицера “контроля” центрального аппарата СИС (“G”) Бэзила Фенуика. Конфронтация не касалась внешней контрразведки, поскольку иберийская подсекция V секции находилась на прямой связи с Джервисом, но работа по всем остальным линиям и направлениям осуществлялась исключительно через “G”. Лиссабонская резидентура МИ-6 принимала активное участие в контрразведывательных операциях, хотя нередко приписываемые ей заслуги в разоблачении предателей Скотт-Форда и фон Джоба нельзя отнести на ее счет. Как уже указывалось, первый из них действительно был завербован в 1942 году в Лиссабоне в обмен на оплату ресторанного счета, а второй в 1943 году прибыл в Великобританию через Португалию с заданием доставить заколку для галстука с бриллиантом агенту “Дрэгонфлай”, однако в деле Скотт-Форда информация поступила в МИ-6 по линии “Ультра”, а фон Джоб сам попал в заранее приготовленную ловушку “20-го комитета”. Тем не менее, это не умаляет важности кропотливой работы лиссабонской “станции”. В частности, в созданной Ральфом Джервисом картотеке к концу войны значились 1900 установленных и 350 подозреваемых агентов противника, 200 немцев с установленными связями в разведывательных кругах и 46 местных предпринимателей, предоставлявших прикрытие органам абвера и СД.

Немало препятствовал работе острый конфликт офицера “контроля” с резидентом Джонсом. Несмотря на то, что радиообмен лиссабонской точки с Лондоном к концу 1941 года был наибольшим среди всех “станций” МИ-6, то есть передаваемый ей массив информации был весьма значителен, Фэнуик пытался доказать полную неспособность резидента справиться с возложенными на него задачами. Конфликт еще более обострился после его требования начать разработку нескольких прогерманских банкиров с использованием легальных возможностей посольства. Джонс резонно возражал, что при этом будет неизбежно разрушено его прикрытие финансового атташе, поскольку немедленно станет очевидной его естественное для офицера разведки отсутствие квалификации в специфических банковских вопросах. Кроме того, внезапный острый интерес финансового атташе к нескольким банкам после 12 месяцев его пребывания в стране вызвал бы в Португалии недоумение. Аргументы Джонса были расценены как отговорки и нежелание работать, и его отозвали. Новым резидентом стал пользовавшийся доверием Клода Дэнси Сесил Глэдхилл, единственный из руководителей “станции”, немного говоривший по-португальски. Поддерживавший Джонса Джонстон также поплатился за свою принципиальность и был откомандирован в полк. Одним из плачевных следствий этой конфронтации явилось игнорирование Фэнуиком некоторых весьма важных сведений лишь на том основании, что они исходили из ненавистного ему Лиссабона. Так, в 1942 году бежавший с ракетного завода рабочий предоставил информацию о производстве V-1, но не располагавший сведениями об этом направлении офицер “контроля” счел ее дезинформацией, а самого заявителя — провокатором. Когда Фэнуик осознал свою ошибку, было уже поздно, рабочий исчез. Несмотря на явную негативную роль “G”, его влияние в конце 1943 года оказалось достаточным для очередной замены резидента на переведенного из Мадрида Того Мак-Ллорина.

Точки остальных спецслужб Великобритании в Лиссабоне не подвергались такой кадровой перетряске. Резидентом МИ-9 являлся прибывший с аналогичной должности в Мадриде Дональд Дарлинг, а “станцию” СОЕ возглавлял Джек Биволл, по совместительству выполнявший обязанности офицера безопасности посольства.

Одной из важнейших операций лиссабонской резидентуры МИ-6 стал контакт с офицером абвера доктором Отто Йоном. Он работал в столице Португалии под прикрытием представителя гражданской авиакомпании “Люфтганза” и не особенно скрывал свои оппозиционные убеждения. Немец установил связь с офицером СИС Грэхемом Мэйнготом, а после возвращения из Берлина в феврале 1943 года, когда англичанин отлучился из Лиссабона — с Ритой Уинзор. Завербованный кадровый сотрудник абвера был для МИ-6 значительно важнее, чем оппозиционер, поэтому Уинзор дала Иону указание немедленно прекратить подпольную деятельность, но тот не подчинился. В числе активных заговорщиков он принимал участие в установке 13 марта 1943 года взрывного устройства замедленного действия в самолете Гитлера. Как известно, из-за отказа взрывателя оно не сработало и с огромным риском было незаметно извлечено. Позиция британцев явно разочаровала немца, поэтому после провала покушения он установил связь с военным атташе США в Мадриде полковником Уильямом Хохентэмом.

Провал операции “Валькирия” 20 июля 1944 года подверг Иона крайней опасности, и на самолете “Люфтганзы” он перелетел из Лиссабона в Мадрид, чтобы хоть ненадолго оторваться от гестапо. Там беглого разведчика приняла СИС и через Виго негласно вновь возвратила в Лиссабон, в убежище МИ-9 под видом сбитого британского пилота. По случайному стечению обстоятельств, в этот момент сотрудники португальской контрразведки ПВДЕ провели там обыск и арестовали беглеца, все еще считая его англичанином. На допросе поверхностная легенда, как и следовало ожидать, провалилась, и местная полиция быстро идентифицировала арестованного. Информация о его поимке сразу же попала в посольство рейха, немедленно потребовавшее выдачи Иона по обвинению в государственной измене. С точки зрения международного права это было абсолютно правильно и полностью законно, однако немцы не были уверены в успехе своего демарша и начали составлять план операции по устранению предателя на месте.

Перебежчика спас офицер германской военной разведки Фриц Крамер, доведший информацию об этих приготовлениях до резидентуры МИ-6. Рита Уинзор успела организовать составление и вручение ноты правительству Португалии с предупреждением о самых печальных последствиях, которые наступят после совершения покушения на жизнь немца. Его сразу же выпустили и ближайшим рейсом отправили в Гибралтар, однако из-за сильного дождя самолет возвратился обратно на аэродром, и Ион провел в Лиссабоне еще одну тревожную ночь. Но все закончилось для него благополучно, и перебежчик отбыл на гидросамолете в Пул, а затем до конца войны работал вместе с цу Путлицем в ПВЕ.

Это была далеко не последняя в жизни Иона смена сторон. В 1950 году он получил назначение на пост президента ответственного за обеспечение государственной безопасности и гражданской контрразведки Федерального ведомства по охране конституции (БФФ) ФРГ, но 20 июля 1954 года внезапно перешел из Западного Берлина в Восточный и через несколько дней выступил с разоблачениями на открытой пресс-конференции. В определенной степени к таким действиям его подтолкнули действия советской внешней разведки, хотя основными их причинами являлись засилье бывших нацистов в государственных структурах ФРГ, утрата доверия со стороны канцлера Конрада Аденауэра, алкоголизм и неуравновешенность психики. В декабре 1955 года бывший президент БФФ столь же внезапно возвратился обратно и был приговорен к четырем годам тюремного заключения за измену и шпионаж.

События в Лиссабоне подорвали доверие Берлина к возглавлявшейся майором фон Ау-энроде (“Карстхофф”) лиссабонской резидентуре военной разведки, результативность которой не шла ни в какое сравнение с мадридской. Центр был бы еще более недоверчив, если бы знал, что один из ее агентов А-1416 является двойником британского “20-го комитета” “Гамлетом”. Однако немцы, допускавшие принципиальную возможность дезинформации со стороны МИ-5, не могли даже представить себе размах организованной в Лондоне системы и уж тем более не подозревали о степени ее централизации. Впрочем, в активе фон Ауэнроде имелась довольно удачная и изящная комбинация по получению весьма важного для аналитиков и непростого в военной обстановке доступа к прессе Соединенных Штатов Америки. Отдел прессы госдепартамента США направлял в свои посольства и миссии все выходившие в стране важные газеты и журналы, но значительный объем не позволял делать это на оригинальных бумажных носителях. Вместо десятков килограммов бумаги пересылался компактный пакет с микрофильмированными в Вашингтоне материалами. В Лиссабоне с них распечатывались позитивы, которые читали не только американские дипломаты, но и немцы, поскольку выполнявший эту работу фотограф был агентом абвера и изготавливал для него дополнительную копию.

Португалия стала местом проведения подготовки к операции, которая в случае удачи могла бы стать одной из классических акций, полностью повторяющих стиль и дух разведывательно-дипломатических интриг прошлых столетий с участием персон из высшего общества. В июле 1940 года министр иностранных дел рейха Иоахим фон Риббентроп, минуя Гейдриха, вызвал к себе Шелленберга и от имени фюрера приказал ему организовать вывоз в Швейцарию или иную дружественную нейтральную страну бывшего монарха Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии Эдуарда VIII. В 1936 году король отрекся от престола в пользу Георга VIII, принял титул герцога Виндзорского и теперь готовился занять пост губернатора Багамских островов. От своих источников рейхсминистр узнал, что Эдуард тяготится плотным контролем со стороны секретной службы и не прочь сменить место обитания. Для облегчения его адаптации на новом месте фюрер изъявил готовность перевести на имя герцога 50 миллионов швейцарских франков или даже большую сумму, если тот пожелает. В самое ближайшее время Эдуард должен был вылететь в Испанию для отдыха и охоты, где Шелленбергу надлежало похитить его и вывезти в Португалию. Дальнейшие действия зависели от желаний самого герцога.

Этот авантюристический план вызывал серьезнейшие сомнения, в первую очередь в отношении настроений самого объекта акции. Как правило, любое вторжение Риббентропа в сферу разведки влекло за собой фатальные последствия из-за его пренебрежения реалиями и стремления осуществить все в соответствии со своими представлениями о некоем идеальном мире. Однако служебное положение Шелленберга не позволяло ему вступать в спор с министром иностранных дел, которого в этом вопросе поддержал сам фюрер. Когда Гейдрих узнал о полученном его подчиненным задании, он заметил: “Риббентроп всегда использует наших людей, когда у него возникают подобные планы… Не нравится мне эта затея. Но если фюреру что-то запало в голову, его невозможно разубедить, а Риббентроп, как всегда, выступает в роли наихудшего советчика”[296].

К этому времени герцог Виндзорский уже находился в Лиссабоне, однако не торопился перебираться в Испанию для участия в охоте. Шелленберг вспоминал, что развернул вокруг своего объекта активную и, как всегда по его словам, крайне успешную деятельность. Дилетантизм будущего начальника СД-аусланд, не изжитый им за все годы войны, проявился здесь в полной мере. В частности, чего только стоит его легкомысленное заявление о создании им в течение всего лишь двух дней широкой сети осведомителей вокруг герцога и замене его португальской полицейской охраны своими людьми. Для провоцирования у Эдуарда нервозности Шелленберг занялся совершенно бесполезными вещами, наподобие бросания камней по ночам в окна его виллы под видом акции британской секретной службы. Вероятно, подобная примитивная тактика не смогла бы обмануть и менее искушенного человека, нежели бывший британский монарх. Другая, столь же убогая выдумка состояла в доставке герцогу букета цветов с запиской: “Остерегайтесь интриг со стороны британской секретной службы. Ваш португальский друг”[297]. Как и следовало ожидать, такие топорные действия не увенчались успехом, и Эдуард от греха подальше вообще отказался ехать куда бы то ни было, вероятно, проклиная в душе немцев за срыв запланированной охоты. Несколько далее в своих мемуарах Шелленберг все же проявил обычно несвойственную ему трезвую оценку собственных достижений: “Конечно, вряд ли предпринятые мною шаги оказали решающее влияние на исход дела, но они порядком испортили герцогу настроение”[298]. У него хватило проницательности понять, что Эдуард, возможно, и высказал когда-то что-либо о желательности жизни в нейтральной европейской стране, но это не выходило за рамки обычной болтовни, никаких же практических шагов в этом направлении он совершать не желал. Спустя две недели Риббентроп прислал Шелленбергу телеграмму с требованием немедленно похитить герцога с супругой, судя по всему, вне зависимости от их желания, но значительно усиленные к этому времени полицейские меры исключили шансы на успех операции. Через два дня чета отбыла из Португалии, и на этом история закончилась.

В Португалии размещалась и резидентура дипломатической разведки Японии (Чоса киоку). Ее руководитель посланник в Лиссабоне Морито Морисима ранее возглавлял генеральное консульство в Нью-Йорке и являлся помощником резидента в США Таро Те-расами. Хотя лиссабонская точка по рейтингу находилась значительно ниже мадридской, Морисима не чувствовал себя подчиненным Якихиро Сума и во взаимоотношениях с Токио и Берлином по оперативным вопросам всячески подчеркивал свою независимость от него. Резидентура в Португалии считалась одной из опорных в регионе и в основном специализировалась по британскому и американскому направлениям. Одним из ее достижений стала вербовка бывшего сотрудника МИД Португалии, отчеты которого направлялись в центр под кодовым обозначением “Фудзи”.

Летом 1943 года представитель итальянского генерального штаба проинформировал военного атташе Японии в Риме полковника Шимитцу о том, что, по его сведениям, агент разведки США похитил в Лиссабоне кодовую книгу японской миссии, и вся закрытая с ее помощью переписка теперь доступна противнику. ВАТ доложил об этом в Токио, и Чоса киоку начала негласно проверять поступивший сигнал. С этой целью посланник в Мадриде Сума получил указание направить в Лиссабон секретаря миссии Миура, который прибыл туда 4 июля. Абсолютно не представлявший себе подоплеку этого визита Морисима был крайне удивлен и возмущен прибытием в зону его ответственности офицера разведки соседней резидентуры. Посланник встретил его весьма враждебно и потребовал объяснить цель командировки, однако Миура, как и положено, умолчал о ней. Секретарь в своем отчете сообщил, что признаков компрометации кода не обнаружил, но в ходе расследования пришел к неутешительному заключению относительно аутентичности материалов “Фудзи”. По мнению Миура, они являлись дезинформационными и поступали к японцам от агента-двойника с целью облегчения дешифровки радиограмм миссии. Уже после возвращения проверяющего в Мадрид по итогам его визита Морисима 9 августа 1943 года получил предупреждение из Токио касательно бывшего сотрудника португальского министерства иностранных дел, после чего он понял подлинный смысл визита. Разгневанный посланник немедленно отправился в Мадрид к Сума и высказал коллеге все свои претензии. Посланник Японии в Испании оказался в ложном положении и не желал портить отношения с Морисима, о чем и доложил в свою столицу: “Вчера господин Морисима прибыл в Мадрид. Он получил Ваше сообщение относительно отчетов “Фудзи” и обратился ко мне с просьбой ответить, имел ли отношение к этому недавний визит Миура в Лиссабон. Господин Морисима является честным патриотом и одним из моих коллег. Я не могу хранить это в секрете от него и далее. Сожалею о невозможности выполнить Ваше требование о сохранении тайны, но дело обстоит именно таким образом”[299]. Обещание посланника оказалось не пустой угрозой. Сума действительно проинформировал коллегу о сущности миссии Миура, что глубоко уязвило его самолюбие. 25 августа он направил в Токио сообщение, носившее характер слегка истеричного ультиматума: “Некоторое время назад секретарь Миура из нашей миссии в Мадриде приезжал к нам в Лиссабон. Впоследствии я выяснил, что он прибыл с секретным заданием выяснить все о моей разведывательной сети… Я уверен, что причиной для начала всего этого было сообщение военного атташе в Риме Шимитцу. Все это время я делал все, что было в моих силах, с учетом серьезности ситуации, чтобы убедиться, что не произошло никакой оплошности и, разумеется, ни одна кодовая книга не пропала… Мне известно, насколько осторожно министерство иностранных дел относится к своим кодам. Я следовал инструкциям, и в случае появления новых инструкций буду следовать им… Если утечка кодовой книги за пределы моего офиса является фактом, простая отставка или харакири не исправят произошедшего.

Вы не сообщили мне ничего; вы направили сюда работника другого офиса для изучения меня и моих людей, после чего вы выяснили через него обстановку у нас. Неужели это цивилизованный способ обращаться с человеком? Это напоминает мне ужасные наказания из прошедших веков и этих проклятых агентов ГПУ. Это, без сомнения, не прибавляет нам, служащим вам на местах, доверия к нашему собственному ведомству… Сейчас я узнал, что надо мной нависло подозрение, и никогда не смогу загладить его. Люди всегда будут шептаться за моей спиной. По моему мнению, это был низкий и грязный трюк. Соблаговолите принять к сведению мою отставку”[300].

Следующее сообщение посланника-резидента, отправленное им 26 августа, было несколько менее эмоциональным и уже касалось конкретных сомнений в операции “Фудзи”: “Я также понял, что если отчеты “Фудзи” были подброшены противником, они могли использоваться либо как основа для дешифровки наших сообщений, либо для снабжения нас дезинформацией в критических звеньях. Принимая во внимание последнюю возможность, я всегда старался тщательно исследовать их достоверность, а с учетом первого я всегда перефразировал их настолько, насколько это было возможно. Я знаю, что нам нужна шифровальная машина. Главная причина, по которой я упрямо умолял вас послать мне одну, заключалась в том, что я хотел направлять вам эти разведывательные сведения с ее помощью. Когда вы в конце концов прислали ее, я, не дожидаясь указаний, отправлял их через машину, и если вы возьмете на себя труд проверить в МИД, то обнаружите, что это верно”.[301] Конфликт из-за душевных переживаний излишне чувствительного атташе разгорался, и в тот же день к нему присоединилось множество сотрудников миссии в Лиссабоне. Они направили в МИД Японии коллективное письмо, гласившее, в частности: “Мы все чувствуем, что, к нашему общему сожалению, вы вошли в противоречие с давно установившимися традициями министерства иностранных дел. В случае, если это приведет к отставке господина Морисима… для любого из нас будет практически невозможно продолжать здесь нашу изнурительную работу. Таким образом, мы просим перевести нас в какие-либо другие учреждения, где бы нам не пришлось общаться с преемником господина Морисима”[302]. Одной португальской столицей дело не ограничилось, посланник в Мадриде Сума также подключился к переписке и попытался вразумить собственное ведомство. В полученном им на следующий день ответе из Токио пояснялось, что единственной причиной проведения расследования являлось стремление обезопасить коды от компрометации: “Мы просто хотели, чтобы спокойная, честная третья сторона выполнила для нас хорошую работу по ведению расследования. Именно это Вы и сделали, и мы весьма благодарны Вам. У нас не было ни единого подозрения по отношению к миссии в Лиссабоне. В результате расследования обнаружились некоторые вещи, потребовавшие более пристального внимания миссии, но мы не обнаружили абсолютно ничего, что можно было бы поставить им в вину. Просьба донести это в приемлемой форме до посланника Морисима и передать ему, чтобы он прекратил тревожиться и не волновался”[303].

В итоге японцы не поверили ни в факт компрометации своего кода, ни тем более в систематическое вскрытие своей переписки в Лиссабоне и решили, что речь, очевидно, могла идти лишь о трех ручных шифрах низкого уровня. Вывод весьма странный, поскольку по уровню секретности код военного атташе являлся весьма высоким, вторым после личного кода посла. Несмотря на некоторые сомнения, он был сохранен, зато японцы прекратили пользоваться ручным шифром, известным у канадских радиоразведчиков под кодовым обозначением “Зеро”. Возникший скандал полностью парализовал всю как дипломатическую, так и разведывательную работу важнейшей резидентуры в Лиссабоне. Однако постепенно все образовалось, и точка в португальской столице вновь стала работать в нормальном режиме.

Описанная ситуация совершенно неожиданно привела к очередному конфликту, но уже в разведывательном сообществе Соединенных Штатов. Когда внедренный в посольство Японии в Лиссабоне источник ОСС весной 1943 года добыл адресованную в Токио телеграмму военного атташе, резидент переслал ее в центральный аппарат, а Донован направил текст документа начальнику войск связи генералу Олмстиду с запросом, представляет ли для него интерес данная информация. Руководители Службы военной разведки (МИС) и Агентства безопасности связи (ССА) с ужасом обнаружили, что ненавидимое и презираемое военными Бюро стратегических служб, оказывается, смогло внедриться в тщательно оберегаемую от него сферу. В МИС срочно пытались выяснить, не приступило ли ОСС к дешифровальной работе, и не добыли ли его агенты японский код? Безусловно, в первую очередь это волновало их с точки зрения безопасности. Любая агентурная операция всегда потенциально чревата провалом, и в случае выяснения факта компрометации своего кода японцы немедленно сменили бы его. Не исключались принципиальные перемены, способные поставить под угрозу всю тщательно налаженную систему добывания радиоразведывательной информации. В начале июля того же, 1943 года в ССА обнаружили, что тревожились не случайно. Дешифрованная телеграмма посла Японии в Риме гласила: “Управление итальянского генерального штаба передало моему военному атташе для его самого секретного сведения следующее сообщение: “Американское шпионское агентство в Лиссабоне не только знает все малейшие детали деятельности посла Японии в Лиссабоне, но также добыло и японское кодовые книги”. Это очень неопределенно. Я не знаю, что это означает. Я провожу тщательнейшее расследование через своего военного атташе”[304]. Никто в Соединенных Штатах не знал и не мог знать, как поведут себя японцы, но было совершенно ясно, что реальностью способны были стать самые пессимистические прогнозы.

Сведения об инциденте дошли до начальника штаба армии США генерала Джорджа Маршалла, приказавшего начальнику Отдела военной разведки (МИД) разобраться в происходящем. Генерал-майор Джордж Стронг ухватился за представившуюся возможность свести счеты с давним недругом и весьма резко обвинил Донована в том, что дилетантские действия ОСС способны встревожить японцев и заставить их сменить свои коды. В своем докладе начальник МИД не ограничился констатацией этого факта, а перешел к жалобам общего характера. Он заявил, что в Бюро стратегических служб полно безответственных людей, вояжирующих по нейтральным странам с неподотчетными денежными средствами, без четких заданий и надлежащего контроля за их деятельностью. Стронг потребовал отозвать всех агентов ОСС с Пиренейского полуострова и зашел настолько далеко, что даже пожаловался на Донована в иностранную спецслужбу — руководителю британской МИ-6 Мензису. Но того заинтересовало в этой истории совсем иное, а именно: как японцы узнали о самом факте компрометации своего кода? Он заподозрил возможное внедрение в ОСС японского агента и предложил, чтобы Бюро стратегических служб продолжило свою работу в Испании и Португалии, однако через британского резидента. Как уже отмечалось, обстановка в обеих резидентурах МИ-6 на Пиренейском полуострове была настолько плоха, что данное предложение Мензиса может считаться образцом безответственности. Реализовано оно не было. Конфликты внутри американских спецслужб были сильны, но все же не настолько, чтобы отдать все операции в важнейшем с оперативной точки зрения регионе своим иностранным конкурентам.

Вызвавший такие скандалы агент являлся источником резидентуры ОСС в Лиссабоне, открытой в феврале 1942 года бывшим резидентом в Мадриде полковником Робертом Сол-боргом. Наиболее масштабную, но так никогда и не осуществленную операцию этой точки спланировал поверенный в делах США в Португалии Джордж Кеннан. С помощью разведки он намеревался свергнуть правительство на Азорских островах, однако не получил на это разрешение. В дальнейшем американцы, кроме рутинной разведывательной работы, проводили на территории Португалии составную часть описанной ранее операции “Сэйфхэвен” и сумели добиться от местных банков совершенно беспрецедентного и нарушающего все установленные правила позволения на физический доступ к сейфам их клиентов. Этой участи избежали лишь четыре банка, но не по причине особой непреклонности их руководства, а потому, что в их секреты уже проникли британцы. В результате резидентура ОСС составила список агентов и штатных сотрудников германской разведки на территории Португалии, ничем не отличавшийся от британской картотеки.

Результативно действовавшая в Лиссабоне резидентура чешской разведки располагала агентурным аппаратом, освещавшим обстановку во Франции, в частности, по ходу создания “Атлантического вала”. Однако заместителем резидента в ней являлся давний агент абвера, расшифровать которого оказалось возможным по информации того же Фрица Крамера (“Александр”), который сообщил о германских приготовлениях к ликвидации Отто Иона. Чехи ограничились изгнанием предателя из своей сети, но его немедленно подобрали и использовали американцы, проигнорировавшие предупреждение полковника Моравца об опасности.

Окончание Второй мировой войны не принесло Португалии принципиальных перемен, и государство по-прежнему возглавлял лидер партии “Народный союз” Салазар. В октябре 1943 года его предусмотрительное разрешение союзникам создать военно-морские и военно-воздушные базы на Азорских островах чрезвычайно облегчило защиту трансатлантических конвоев и явилось залогом благоприятного отношения к диктатору после победы антигитлеровской коалиции. Салазар провел у власти 36 лет, с 1932 по 1968 год, и в немалой степени был обязан этому созданной в соответствии с декретом № 35046 от 22 октября 1945 года Полиции международной и по защите государства (ПИДЕ), заменившей распущенную Полицию по надзору и защите государства (ПВДЕ).

3. ГИБРАЛТАР

Гибралтар, в течение почти 300 лет являющийся источником напряженности между Лондоном и Мадридом, отошел к Великобритании на основании статьи X Утрехтского мира, зафиксировавшего 13 июля 1713 года результаты Войны за испанское наследство. В 1721 году территория получила статус колонии, который был подтвержден в 1728 году и сохраняется по настоящий момент. В период Второй мировой войны Гибралтар наряду с Мальтой стал одним из наиболее важных стратегических пунктов, обеспечивавших сохранение британского присутствия на Средиземном море.

Стратегическая важность города-крепости и его значительная уязвимость диктовали необходимость повышенного внимания к безопасности колонии в контрразведывательном отношении. Расположенная в ней точка МИ-5 являлась крупнейшей во всем Соединенном Королевстве за пределами Британских островов, однако перед лицом нараставшей германо-итальянской угрозы этого было явно недостаточно. Деятельность контрразведки в Гибралтаре особенно затрудняло отсутствие там сотрудников Особого отдела Скотланд-Ярда, ввиду чего в начале 1939 года в преддверии войны было принято решение подкрепить оперативную работу силовым подразделением. Первый представитель МИ-5 капитан Эйри организовал Гибралтарскую полицию безопасности (ГСП) численностью в 12 человек, набранных из местных жителей. Деятельность нового правоохранительного органа с самого начала вызвала ревнивое отношение со стороны традиционной полиции, трения с ней и взаимную подозрительность. Однако элитарность ГСП не означала легких условий работы ее сотрудников, поскольку в их функции входил надзор над доками, торговым портом, аэродромом и границей с Испанией, а также отслеживание перемещений через нее. Для 12 человек практически осуществлять это было весьма затруднительно. К западу от Гибралтара располагалась цепочка вилл на побережье, прозванная “шпионским рядом” из-за постоянно проводившегося оттуда визуального наблюдения за территорией колонии. Британцам было известно, например, что абвер облюбовал там отель “Рейна Кристи” и виллы “Леон”, “Исабель”, “Луис” и “Хаус Келлер”. Немало проблем создавала близость испанской Ла-Линеа, 6 тысяч человек из числа населения которой работали в Гибралтаре и ежедневно пересекали сухопутную границу в обоих направлениях. К этому следовало добавить также пассажиров, прибывающих и убывающих морским и воздушным путем. Фактически колония, несмотря на продолжавшееся сообщение через испанскую границу, представляла собой осажденную крепость, которой разведывательно-диверсионные действия противника угрожали не меньше, чем вторжение его войск. Гибралтар находился в окружении почти враждебной Испании, в связи с чем в нем на двух верхних этажах здания управления полиции (“Айриш Таун”) была развернута точка МИ-6. В 1942 году ее возглавил происходящий из известной в истории Великобритании семьи Джон Кодрингтон (“Фишпаст”, 5110), внук бывшего губернатора колонии. Ранее он являлся офицером параллельной сети СИС “Z” и действовал в Бордо, после ликвидации немцами “свободной зоны” возвратился в Лондон, а затем был направлен резидентом в Гибралтар. Поскольку шансы организовать сбор информации о противнике из города-крепости были крайне невелики, “станция” была сориентирована в основном на наступательную контрразведку, для чего Кодрингтон привез с собой двух офицеров V линии: бывшего монаха капитана О’Шагара и бывшего сотрудника алмазной компании “Де Бирс” Десмонда Бристоу. Кроме них, в резидентуре работали бывший коммунист Каванах, бывший резидент в Цюрихе Ганс Вишер, секретарь сержант Мак-Нефф и два шифровальщика. В том же здании располагались точки МИ-9 под руководством прибывшего из Лиссабона в январе 1942 года Дональда Дарлинга и МИ-5 во главе с Эйри. Расположение подразделений трех спецслужб выглядит вполне логичным с точки зрения удобства в работе, зато совершенно не выдерживает критики с позиций обеспечения секретности. Судя по косвенным данным, немцы установили практически всех их офицеров, подобно тому, как они сделали это в предвоенный период в Гааге. Зато отдельно от Эйри располагались направленный в помощь ему руководитель иберийской секции отдела “В” Службы безопасности Дик Бруман-Уайт и его заместитель Томас Харрис, а также офицер по защите безопасности (ДСО) майор X. “Тито” Медлэм, хотя его официальный статус как раз не требовал высокой степени конспирации. Кроме перечисленного, в Гибралтаре размещались подразделение разведки Адмиралтейства во главе с капитаном 2-го ранга Гренвиллом Пайк-Ноттом и точка СОЕ под руководством Гарри Морриса и Хью Квеннела.

Как уже указывалось, основной задачей всех оперативных органов в Гибралтаре являлось ведение наступательной и оборонительной контрразведки, но по объективным причинам им приходилось ограничиваться в основном последней. Само положение города не позволяло организовать эффективную систему дезинформации, подобную созданной в метрополии. Если на Британских островах было вполне реально эффективно закрыть побережье и границу с Ирландией, оставляя немцам возможность контролировать работу своей агентуры исключительно через эфир и с помощью воздушной разведки, то обстановка в Гибралтаре была совершенно иной. Его территория прекрасно просматривалась с испанского берега, и любая дезинформация, например, о времени выхода конвоя, была бы мгновенно разоблачена. Поэтому прибывший в колонию Медлэм решил безотлагательно активизировать оборонительную контрразведку и в качестве первого шага немедленно организовал регистрацию всех прибывающих на территорию колонии испанцев в особой картотеке. Эту работу выполняли 40 временно переданных в его распоряжение сотрудников полиции. Далее ДСО перехватил инициативу у Эйри и пополнил штат ГСП, а также разделил ее на три секции, каждая из которых отвечала за свое направление:

— порт и прибывающие морским путем;

— аэропорт и прибывающие воздушным путем;

— безопасность в городе и полицейские функции.

Оперативная обстановка в Гибралтаре имела ряд специфических особенностей, одной из которых являлось почти полное отсутствие гражданского населения. Еще в январе 1940 года жители были либо призваны в вооруженные силы, либо эвакуированы в Великобританию, на Ямайку и Мадейру. Это позволило ввести в колонии более жесткие, чем обычно, полицейские меры. Не позднее, чем за 24 часа до отхода судов все члены их экипажей должны были находиться на борту, а в период нахождения в городе с ними запрещалось вести беседы не только о предстоящем рейсе, но и на иные темы. Особенно огорчала моряков невозможность пообщаться с работавшими в барах женщинами, которым предписывалось обслуживать их молча, за исключением непосредственно относящихся к заказу вопросов. Возмущение экипажей периодически приводило к появлению письменных протестов, не имевших, однако, развития. Гибралтарские контрразведчики сами чувствовали себя в связи с этим весьма неловко и иронизировали, что защищают не только безопасность, но и мораль колонии. Еще одним специфическим элементом оперативной обстановки в Гибралтаре являлась значительная опасность со стороны подводно-диверсионных средств противника. В частности, несмотря на все предосторожности, 30 октября 1940 года итальянские боевые пловцы попытались атаковать стоявший в гавани линейный корабль “Бархэм”. Необходимость обеспечить эффективное противодействие подводно-диверсионным силам и средствам заставило НИД, СОЕ и МИ-5 совместно организовать центр по подготовке легководолазов. Обеспечением безопасности торговых судов занималась также сформированная в городе группа Полевой безопасности в количестве 20 человек, производившая их осмотр на предмет обнаружения контрабанды и магнитных мин.

Не меньшую важность имели контрразведывательное и в особенности противодивер-сионное обеспечение системы прорезанных в глубине Гибралтарской скалы туннелей, галерей и пещер общей длиной свыше 30 миль. В них находились системы жизнеобеспечения и связи, а также хранились запасы на 12 месяцев автономного существования колонии. Естественно, что эти сооружения и были главной целью диверсантов противника, поскольку без их разрушения взятие крепости потребовало бы слишком больших усилий и потерь. Соответственно туннели являлись и одним из важнейших объектов контрразведывательной защиты. В ноябре 1942 года был зафиксирован первый подход противника к инженерным сооружениям скалы. О нем заявил испанский гражданин, житель Ла-Линеа Чарльз Данино, работавший в главном туннеле судоремонтной верфи. В описываемый период это сооружение использовалось в качестве склада боеприпасов. Практически никто в Гибралтаре не знал, что хранившиеся там запасы предназначались для планировавшейся на весну 1943 года операции по вторжению на Сицилию (“Хаски”), но их масштабы скрыть было невозможно. Данино утверждал, что работник расположенного на главной улице овощного магазина “Империя” Луис Кордон-Куэнса предложил ему заложить в туннеле взрывное устройство, угрожая в случае отказа убить его проживавшую в Ла-Линеа жену. Проверка показала, что в указанном магазине действительно работает 27-летний испанец, ежедневно пересекающий границу Гибралтара в обоих направлениях для приезда на работу и возвращения обратно. Проанализировав имеющуюся скудную информацию, контрразведчики пришли к неутешительному выводу о нахождении бомбы уже в городе, исключающем возможность обнаружить и изъять ее при перемещении через границу. Идея арестовать Кордон-Куэнса была отброшена сразу же, поскольку абвер на подобный случай наверняка имел в городе дублирующего агента, готового перепрятать взрывное устройство.

Тогда прибывший в Гибралтар опытный оперативный офицер МИ-5, суперинтендант Филип Кирби Грин предложил попытаться провести с разведкой противника оперативную игру с целью выяснения места хранения взрывного устройства. Для начала офицер секции безопасности ГСП Билл Адамсон стал постоянным покупателем бананов в лавке, где работал Кордон-Куэнса, иногда заходя туда до двух раз в день. К сожалению, объект наблюдения находился не в торговом зале, а в конторе за ним, поэтому установить контакт с ним оказалось затруднительно. Однако контрразведчик все же смог несколько раз пообщаться с испанцем под предлогом выяснения сроков поступления в продажу очередной партии бананов. По итогам первой же недели наблюдений Адамсон пришел к трем выводам: Кордон-Куэнса действительно может прятать среди фруктов взрывное устройство; венгр — хозяин лавки не имеет к этому никакого отношения; на обложке личного блокнота объекта разработки имеются рисунки, издалека похожие на свастики. Для ареста этого было явно недостаточно, а далее расследование не продвигалось. Прошло более полугода, когда наконец 22 июня 1943 года Данино сообщил по телефону работавшему с ним офицеру, что на 18.00 следующего дня ему назначена встреча для передачи взрывателя замедленного действия к бомбе. Кирби Грин приказал ему идти на контакт и быть готовым к демонстративному аресту сотрудниками ГСП.

Кордон-Куэнса и Данино действительно встретились в условленное время перед площадкой для игры в хоккей с мячом. Адамсон пронаблюдал за беседой объектов в течение нескольких минут, после чего дал указание полицейским внезапно подойти и потребовать у них объяснений об их занятии. Кордон-Куэнса без тени смущения ответил, что они наблюдают за футбольным матчем, на что контрразведчик заметил, что на стадионе играют в хоккей, и распорядился доставить обоих за подозрительное поведение в полицейский участок. При обыске у Кордон-Куэнса обнаружился замаскированный под авторучку взрыватель, что в условиях военного времени само по себе гарантировало ему смертный приговор без долгих проволочек. Испанец говорить о бомбе отказался, но это не помогло ему, поскольку спрятанная взрывчатка была обнаружена при обыске магазина “Империя” в бачке туалета. Под тяжестью улик Кордон-Куэнса полностью признался и показал, что к участию в организации диверсионного акта его принудил шантаж фалангистов, знавших об участии его отца в гражданской войне на стороне республиканцев и в случае отказа угрожавших расстрелять всю семью. Завербованного познакомили с двумя немцами, пообещавшими выплатить ему за помощь в доставке бомбы в город 500 фунтов. Именно эту взрывчатку и обнаружили в магазине, после чего контрразведчикам показалось, что угроза взрыва миновала. В дальнейшем Кордон-Куэнса был приговорен к смертной казни и повешен 11 января 1944 года, а Данино награжден медалью Британской империи.

Однако уже 30 июня 1943 года, когда контрразведчики все еще принимали поздравления с удачной операцией, выяснилось, что немцы имели в запасе дублирующий вариант. В районе доков произошел взрыв топливного хранилища, не причинивший особого ущерба, но носивший явно диверсионный характер. Эксперты определили, что взорвалась, скорее всего, магнитная мина, взрыватель которой был установлен на обеденное время, и это дало следствию основание заподозрить в ее установке одного из обслуживавших хранилище рабочих. Сплошная проверка по оперативным учетам установила, что один из них, некий Хосе Мартин Муньос уже числится в картотеке МИ-5 в качестве подозрительного лица. В поле зрения контрразведки он попал после того, как начале года был замечен в Альхесирасе в компании дорогих проституток, явно недоступных по цене для простого рабочего. После взрыва Муньос не появился на работе, что подтвердило подозрения в его причастности к диверсии. Под предлогом нарушения режима въезда на территорию колонии он был задержан ГСП, на допросе признался в организации взрыва и указал место хранения еще одной магнитной мины. Судебное заседание заняло всего 15 минут, после чего Муньос был приговорен к смертной казни и повешен 11 января 1944 года через три минуты после Кордон-Куэнса.

Вообще говоря, с диверсиями противника Гибралтару повезло. Если бы Гитлер не отменил операцию по его захвату (“Феликс”), колония подверглась бы ударам диверсантов абвера и бойцов “Бранденбурга”, что видно из указания ОКБ № lb V: 35051/40 от 2 октября 1940 года:

“Участие абвера-П в атаке на Гибралтар:

A. Специальные операции:

Акты саботажа на следующем оборудовании:

1. Хранилища топливных запасов.

(а) уголь, (b) жидкое топливо.

2. Аэродром, база гидроавиации:

(а) ремонтная мастерская, (b) самолеты.

3. Электростанция.

4. Оборудование по опреснению морской воды.

5. Газовый завод.

B. Использование 800-го специального учебно-строительного батальона: Выполнение следующих задач до начала атаки:

1. Прорубание или взрыв металлического забора, отделяющего английскую область от нейтральной зоны.

2. Предотвращение взрыва туннеля восток — запад в северной части подножья скалы (“Башня дьявола”).

3. Предотвращение взрыва дороги, идущей от западной части приливного бассейна к северо-западной части скалы.

Задачи 2 и 3 должны выполняться частично с использованием торпедных катеров и — в случае необходимости — в английской униформе или гражданской одежде”[305].

Как известно, захват колонии не состоялся, что спасло обитателей колонии не только от боев по ее защите, но и от диверсионных ударов в спину.

4 июля 1943 года в Гибралтаре произошла авиакатастрофа, подлинные причины которой неясны и по настоящий момент. В километре от береговой линии упал в море бомбардировщик “Либерейтор” с 18 пассажирами и членами экипажа на борту, среди которых находились премьер-министр польского правительств в эмиграции генерал Владислав Сикорский с дочерью, начальник его личного штаба генерал-майор Климецкий и два сотрудника МИ-6. Пилот самолета, чех Эдуард Прчал остался в живых, но дать вразумительных объяснений относительно внезапного отказа управления самолетом не смог. Во время стоянки на аэродроме машина охранялась достаточно плотно, что исключало любую возможность приведения ее в негодность, однако неизвестность причин падения “Либерейтора” заставляла рассматривать также и возможность диверсии. Практически немедленно после катастрофы немцы заявили, что ее организовала британская разведка, а англичане обвинили в этом Берлин. Судя по всему, рейх действительно не имел касательства к гибели генерала, антикоммунистические убеждения которого препятствовали развитию конструктивного сотрудничества польского эмигрантского правительства с СССР. Существовало предположение о причастности к этой катастрофе советской разведки, однако оно является крайне маловероятным ввиду отсутствия у нее в 1943 году оперативных позиций на Пиренейском полуострове. Поверхностность расследования британцами причин и обстоятельств падения самолета с высокопоставленными пассажирами на борту заставляет принять во внимание их возможную участие в произошедшем, но все это не выходит за рамки неподтвержденных гипотез и умозаключений. Гибель Сикорского по-прежнему остается одной из неразрешенных загадок Второй мировой войны.

В марте 1944 года Гибралтар был избран местом проведения операции “Копперхед” — составной части плана по стратегической дезинформации противника относительно места проведения десантной операции “Оверлорд”. Ее целью стала демонстрация пребывания известного и популярного генерала Бернарда Лоу Монтгомери в бассейне Средиземного моря, тогда как в действительности в это время он напряженно работал над планированием высадки в Нормандии. Предполагалось, что такая инсценировка может ввести германскую разведку в заблуждение относительно замыслов союзников по открытию второго фронта на западе Европы и привлечь внимание к ее югу. После предварительной оценки кандидатов на роль двойника Монтгомери был выбран служивший в Лейчестере лейтенант резерва ВВС Клифтон Джеймс, приглашенный в Лондон якобы для записи интервью армейским кинематографистам по одному из вопросов истории Первой мировой войны. Там двойника Монтгомери детально рассмотрел ответственный за подбор кандидатуры сотрудник МИ-5 Джилберт Леннокс и нашел его приемлемым. Джеймсу объяснили его задачу, предварительно отобрав у него подписку о неразглашении секретной информации, и на несколько дней прикомандировали к генералу для знакомства с его манерой поведения и разговора. Затем для соблюдения порядка отставного лейтенанта ВВС вновь призвали на действительную службу и зачислили в военную разведку в звании сержанта. 26 мая 1944 года ложного генерала одели в тщательно выполненную копию мундира Монтгомери и его знаменитый берет и в сопровождении также переодетых в армейскую униформу контрразведчиков отправили по выбранному маршруту. Полному сходству отставника с генералом препятствовало отсутствие у него среднего пальца на правой руке, сразу же отличавшее Джеймса от любившего салютовать настоящего Монтгомери. После недолгих колебаний недостающий палец заменили раскрашенным протезом из папье-маше, вполне сошедшим за настоящий.

Фальшивый Монтгомери прибыл в Гибралтар, где его встретил помощник губернатора майор Фоли и после подобающей церемонии сопроводил в резиденцию своего начальника Ральфа Иствуда. Для создания иллюзии встречи в верхах туда же прибыли генералы Мейтленд Уилсон и Пэтч. Затем “Монтгомери” вылетел в Алжир, где перед строем почетного караула его встретил вернувшийся из Гибралтара днем ранее генерал Уилсон. Выступление Джеймса произвело сильное впечатление на журналистов, после чего операция “Копперхед” была почти закончена, оставалось лишь надежно спрятать сержанта-лейтенанта. Для этого его переодели в прежнюю одежду и перебросили в Каир, где бывшему двойнику пришлось пробыть взаперти до 7 июня, а потом возвратили в Британию и возвратили ему прежнее звание лейтенанта резерва ВВС.

Все старания оказались напрасными. Правда, германская разведка не распознала подмену, но ее аналитики просто решили, что Монтгомери лично участвовал в дезинформационной акции, и проигнорировали слишком явно подброшенную им приманку. Еще одним, незапланированным результатом операции стало крайнее возмущение генерала поведением своего двойника, которого видели в Гибралтаре в сильном подпитии и с сигарой в зубах. Сам Монтгомери не курил и не употреблял алкоголь, о чем знали все, поэтому он разразился серией возмущенных телеграмм по этому поводу. Это и оказалось единственным результатом операции “ Копперхед”.