Глава 5. ПО ТУ СТОРОНУ: НЕМЕЦКАЯ ОККУПАЦИОННАЯ ПОЛИТИКА И НАСТРОЕНИЯ НАСЕЛЕНИЯ ОККУПИРОВАННЫХ РАЙОНОВ В ПЕРИОД БИТВЫ ЗА ЛЕНИНГРАД

В начале июля 1941 г., захватив города Остров и Псков, немецкие войска вторглись в пределы Ленинградской области. К осени 1941 г. из 72 районов области они полностью заняли 51 район и 12 районов частично. Кроме Острова и Пскова были оккупированы Новгород, Луга, Выборг, Гдов, Старая Русса, Порхов, Кингисепп, Красногвардейск (Гатчина), Пушкин, Слуцк (Павловск), Петергоф (Петродворец) и другие1.

Оккупация территории Ленинградской области является особым явлением в истории всех оккупированных областей СССР. Ни в одном другом месте на оккупированной территории Советского Союза в течение такого длительного срока (29 месяцев) не существовало военной администрации, как под Ленинградом, нигде не было такого продолжительного опыта пропагандистской обработки населения. Вместе с тем, история немецкой оккупации районов Ленинградской области также дает примеры кратковременного нахождения мирного населения под властью Германии. Например, оккупация части Тихвинского района, Шлиссельбурга и некоторых других показательны с точки зрения выявления быстро проявившихся симпатий к немцам со стороны части населения.

Необходимость рассмотрения Ленинградской битвы не в узком, «блокадном» смысле, а в широком, с учетом развития ситуации на фронте и оккупированной территории Ленинградской области, определяется рядом факторов:

1) неразрывной связью (или, лучше сказать, взаимозависимостью) населения, защитников города и жителей оккупированных районов как друг от друга, так от общей ситуации на Ленинградском фронте;

2) информированностью (подчас далеко не полной, на уровне слухов и личных впечатлений) всех трех групп — населения города, бойцов Ленфронта и жителей оккупированной территории о положении друг друга;

3) общностью военно-политического руководства как в отношении развития ситуации в городе и на фронте, так и на занятой противником территории;

4) информационным контекстом борьбы с противником, определявшим, к примеру, бескомпромиссность действий власти в Ленинграде против любых религиозных проявлений, принявших на оккупированной территории Ленинградской области характер открытой антисоветской агитации и пропаганды.

Оккупационная политика являлась частью борьбы за Ленинград, поскольку она была призвана обеспечить безопасность военных коммуникаций и порядок в тылу группы армий «Север». С другой стороны, ленинградское руководство считало одним из важнейших ресурсов борьбы с противником усиление партизанского движения в Ленинградской области и всемерное ослабление позиций оккупантов как в прифронтовой полосе, так и в глубоком тылу.

Настроения населения оккупированной территории Ленинградской области во многом определялись развитием ситуации вокруг Ленинграда. Немецкая служба безопасности практически в каждом своем сообщении указывала на то, что население постоянно задает вопрос о Ленинграде. Приведем несколько примеров.

Из отчета о деятельности отделения СД за период с 15 по 28 февраля 1942 г.:

«…Очень многие ожидают скорого взятия Ленинграда, так как имеют там родственников. Говорят, что Ленинград скоро падет, поскольку на местные аэродромы прибыли большие подразделения полиции, которые впоследствии должны быть переброшены на север. Население считает, что эти полицейские подразделения предназначены для использования в Ленинграде и что в ближайшие недели последует большое наступление на город»2.

Из отчета за период с 15 апреля по 30 апреля 1942 г.:

«Очень много говорят о Ленинграде. Главный вопрос в разговорах повторяется вновь и вновь: «Когда падет Ленинград? Следует ли вообще брать город или он останется «островом» на оккупированной немцами территории?» Так, например, один крестьянин сказал следующее:

«В конце мая — начале июня Ленинград непременнно будет взят немецкими войсками, так как этот порт важен для снабжения немцев. Когда город падет, для крестьян, проживающих вблизи Ленинграда, наступит тяжелое время, так как изголодавшееся население потоком устремится через страну, чтобы получить продовольствие».

Есть и другие мнения. Ленинград никогда не падет. Город превращен в неприступную крепость и находится под защитой Кронштадта. Население и армия имеют достаточно продовольствия, чтобы продержаться еще один год».3

Из отчета за период с 16 июня по 30 июня 1942 г.:

«…Гитлер должен признать, что Ленинград взять сложнее, чем всю Европу»4.

Из отчета за период с 29 июня по 11 июля 1942 г.:

«Слухи, источник которых не установлен:

Вырица: «в Ленинграде уже революция».

Сиверская: «немцы Ленинград не могут взять, так как там есть еще запасы на 5 лет»»5.

Из отчета за период с 13 по 26 августа 1942 г.:

«Настроение прежнее… Много разговоров о падении Ленинграда. Усилившееся движение по шоссе связывают с предстоящим штурмом города»6.

Из отчета за период с 13 по 26 июля 1942 г.:

«Существенных изменений в настроениях населения не произошло. В разговорах постоянно поднимается вопрос о том, когда же, наконец, падет Ленинград. Ленинград оказывает огромное воздействие на большую часть населения (многие имеют там родственников и близких»7.

Из отчета за период с 28 августа по 12 сентября 1942 г.:

«Активность немецких ВВС убедила население в том, что вскоре последует наступление на Ленинград. Дополнительным аргументом за это является интенсивность транспортных перевозок. Большая часть населения, живущего в Вырице, Сиверской, Корташевке, Сусанино и др. работало до войны в Ленинграде и многие уверены в том, что их материальное положение улучшится в результате падения Ленинграда. В среде русской интеллигенции полагают, что, благодаря организаторскому таланту немцев, в короткий срок удастся снова запустить многие промышленные предприятия Ленинграда и создать новые возможности для работы и заработка»8.

Из отчета за период с 13 по 25 сентября 1942 г.:

«Особых изменений в настроении населения не произошло. Главный вопрос по-прежнему касается судьбы Ленинграда. Если ранее надеялись, что Ленинград падет в начале или середине сентября, то теперь часть населения вновь поверила в то, что и в этом году Ленинград немцам взять не удастся. Интеллигенция, однако, говорит, что рано или поздно Ленинград будет взят, так как попытки Красной Армии облегчить положение города до сих пор заканчивались неудачей»9.

Из отчета с 26 сентября по 12 октября 1942 г.:

«Отмечается, что настроение населения в Сиверской прежнее. Главный вопрос — о судьбе Ленинграда. Господствует мнение, что Ленинград ни до ни во время ближайшей зимы взять не удастся»10.

Ленинград оказывал определяющее значение как на среднесрочную, так и долгосрочную перспективу для населения оккупированных районов, особенно прифронтовой полосы. Он оставался символом прочности советского режима и лучшим доказательством того, что СССР еще способен продолжать борьбу.

Одним Ленинград внушал страх, другим — надежду. Пока Ленинград сражался, говорить о прочности немецкой власти в прифронтовой полосе было нельзя. Захват Ленинграда немцами превратил бы пригороды в глубокий тыл. Для Военного Совета Ленфронта и особенно УНКВД ЛО ситуация на оккупированной территории была неотъемлемой частью битвы за Ленинград. Одной из важнейших ее особенностей было использование опыта, полученного на оккупированной территории, в деятельности внутри города. Это, прежде всего, касалось таких вопросов, как место и роль церкви в годы войны и интерпретация понятия «антисоветская деятельность». Важно отметить, что тема оккупации очень живо обсуждалась и в Ленинграде, вызывая беспокойство власти.

В целом вопросы военных действий и партизанской борьбы на Ленинградском фронте достаточно исследованы. Широкое освещение получили события, связанные с преступлениями немецких войск, эсэсовских и полицейских подразделений, с экономической эксплуатацией, с принудительным трудом, с посылкой советских людей на каторжный труд в Германию, с массовым убийством партизан, военнопленных, бойцов сопротивления и заложников, с похищением культурных ценностей и т. д.11

А. Даллин в своей фундаментальной работе о немецкой оккупационной политике в СССР в годы второй мировой войны12 уже обратил внимание на основные противоречия, вытекающие из военных целей нацистов на Востоке — «завоевание жизненного пространства» — и собственно методы достижения поставленных целей. Даллин, как и многие авторы, занимающиеся данной проблематикой, пришел к выводу, что без хотя бы пассивной поддержки со стороны населения оккупированных районов СССР у немцев не было реальных перспектив надолго обеспечить господство на занятой территории и гарантировать стабильность собственного тыла.

Однако, как в советской/российской, так и в немецкой историографии мы не имеем до сих пор истории оккупации как части битвы за Ленинград. В советское время это имело идеологические причины. Изучение и изложение большого круга вопросов десятилетиями было нежелательно или же просто запрещено. И это несмотря на то, что в советских/российских, немецких и американских архивах имеется множество документов военных и гражданских органов, газет, листовок, мемуаров и т. п., на основании которых изучение истории оккупации особых трудностей представлять не должно. Однако много времени уже потеряно. Большинство очевидцев событий полувековой давности ушли из жизни.

Нашей задачей является освещение вопросов противоречивости германской оккупационной политики, механизма контроля и пропаганды, проблематики сотрудничества части русского населения с немецкой военной администрацией, оценки настроений населения на оккупированной территории Ленинградской области и как следствие этого, политики ленинградского руководства (особенно органов НКВД) в годы войны.

Восстановление картины настроений населения оккупированных районов Ленинградской области представляет собой весьма сложную задачу. В отличие от блокадного Ленинграда, мы практически не располагаем письмами и дневниками тех, кто в 1941–1943 гг. находился под властью немцев. Имеющиеся в фонде воспоминаний бывшего партархива документы при всем их значении носят мемуарный характер. Крестьянское население не имело привычки вести дневники, да и уровень грамотности не был в деревне досточно высоким, чтобы можно было ожидать каких-либо значительных по репрезентативности источников этого типа. Корреспонденция также в большинстве случаев носит лишь фрагментарный характер. Да и кому было писать? Исключением были те, кто уехал (по своей воле или по принуждению) в Германию и поддерживал переписку со своими родными и знакомыми, оставшимися на оккупированной территории. Естественно, вся эта корреспонденция подвергалась цензуре, так что о подлинных настроениях оставшихся в оккупации на основании этих источников судить очень сложно. Выявленные нами письма читателей в редакции русскоязычных газет, издававшихся немцами на оккупированной территории Северо-Запада, также представлены в архивах фрагментарно13. Материалы Гарвардского проекта по изучению советского общества основаны на интервью, которые были даны через 8–9 лет после начала оккупации. При этом доля тех, кто проживал на территории Ленинградской области и участвовал в проекте, ничтожна мала.

Единственными источниками, которые отражали настроения людей на протяжении всей оккупации, были сообщения немецкой службы безопасности, а также специальных групп военной разведки Красной Армии и партизан. Тем большее значение имеет обнаруженный нами в архиве Гуверовского института дневник Лидии Осиповой, прожившей три года войны в Пушкине, Павловске, Тосно, Гатчине и Риге, а затем уехавшей из СССР. Фрагменты из этого дневника публикуются в разделе «Приложения». Писался этот дневник в военное время. Л. Осипова неоднократно указывала на причины, побудившие ее вести дневник. В частности, 12 августа 1941 г. после того, как соседка пыталась подсмотреть содержание дневника, Осипова сделала следующую запись:

«Записочки эти придется теперь вести по вечерам. Запираться днем тоже вызовет подозрение, а все катьки всегда влезают без стука. А это тебе не приход с расходом, а вернейший способ вывести самих себя в расход. Писать же их ни за что не перестану. Такое счастье отдыхать за ними. И может быть будущему историку освобожденного русского народа они послужат как живой и достоверный материал».[105]

1. Оккупационная политика на территории Ленинградской области

1.1.Особенности оккупационного режима

На особенности оккупационного режима оказывали влияние несколько обстоятельств.

Во-первых, в отличие от рейхскомиссариатов, которые осуществляли оккупационную политику на большей части захваченной территории СССР и в течение всего периода оккупации были раздираемы противоречиями относительно выбора политического курса, военные находились в стороне от идеологических споров и придерживались прагматической позиции — «немецкой армии нужно только спокойствие»15.

Во-вторых, длительная стабильность фронта и отсутствие значительных боевых операций привели к тому, что, несмотря на ограниченные возможности, на оккупированной территории сформировалась вполне устойчивая система местных органов управления. В условиях, когда не было времени ждать приказов и детальных директив ОКВ, она сложилась в результате импровизации руководства тыла группы армий. Это самоуправление отличалось достаточно высокой степенью самостоятельности бургомистров и начальников районов. Зондерфюрер Беер, отвечавший в штабе тыла армии за дела на оккупированной территории, дал довольно большую самостоятельность органам местного самоуправления и полиции. Прекрасно говоривший по-русски и симпатизировавший русской культуре, Беер носился с проектом устройства русского комитета из числа местных жителей, который возглавил бы всю работу в оккупированных районах северного фронта. Офицеру Абвера Д. Карову было даже поручено найти и проверить подходящих людей в состав этого комитета. Главнокомандующий фельдмаршал фон Кюхлер относился к этому проекту весьма благожелательно, но, «к сожалению, о нем узнало СД, и все инициаторы этого проекта с трудом избежали расстрела, как того требовало партийное руководство»16.

В-третьих, серьезным обстоятельством, влиявшим на оккупационную политику, было большее, нежели в Ленинграде, недовольство советским режимом среди большинства жителей сельских районов, хотя, по свидетельству немецких спецслужб, оно было изначально существенно ниже, нежели в Прибалтике или на Украине.

В-четвертых, важным фактором, влиявшим с конца 1941 г. на развитие и упрочение оккупационного режима, было партизанское движение, инспирируемое из центра с целью разжигания розни между местным населением и Вермахтом.

В-пятых, необходимо иметь ввиду, что территория оккупационной зоны группы армий «Север» в этническом отношении была почти однородной. Населенные пункты с фолькс-дойче, эстонским, латышским и финским населением являлись исключением и располагались вполне компактно. Еврейский вопрос также не играл на территории Ленинградской области сколько-нибудь существенной роли. Поэтому национальная проблематика в оккупационной политике на этой территории в отличие от ситуации на юге СССР и даже в соседнем рейхскомиссариате «Остланд» имела небольшое значение.

Наконец, важной особенностью немецкой оккупационной политики было то, что в юридическом смысле Германия не считала себя обязанной выполнять в отношении Советского Союза Гаагские конвенции. 24 июля 1941 г. командующий тылом группы армий «Север» дал местным комендантам следующее указание:

«Поскольку на оккупированной территории весь государственный суверенитет приостанавливается, только военные немецкие коменданты имеют право издавать приказы и постановления. Они являются единственной властью, которая может вести уголовные дела и налагать взыскания».[106]

6 сентября 1941 г. командующий тылом группы армий «Север» генерал фон Рок в Пскове провел совещание руководителей и чиновников военной администрации. В его докладе об основах военной администрации на Востоке говорилось:

«Так как СССР не присоединился к Гаагской конвенции о законах и обычаях сухопутной войны, нет необходимости применять эту конвенцию, особенно ее третью часть, касающуюся управления оккупированных территорий. Вследствие этого, местное право в отличие от войны с другими государствами не применяется. Вся исполнительная власть находится в руках немецкого Вермахта, а именно у командующего оперативной зоны войск»18.

Следует также учитывать, что задача «освобождения» русского и других народов СССР от большевизма была второстепенной по сравнению с целью глобальной стратегии гитлеровского руководства — завоевания господства Германии сначала в Европе, а затем и в мире в целом. Это подтверждает директива № 32 от 11 июня 1941 г.19, а также совещание в узком кругу верховного руководства Германии, на котором Гитлер следующим образом конкретизировал общие цели Германии в отношении оккупированных районов:

«Мотивировка перед миром наших действий должна, следовательно, исходить из тактических соображений. Но нам самим должно быть совершенно ясно, что мы из этих областей никогда уже не уйдем. Создание военной державы западнее Урала никогда не должно встать на повестку дня, хотя бы для этого пришлось воевать сто лет… [Германская] империя лишь тогда будет в безопасности, если западнее Урала не будет существовать чужой армии. В основном виде дело сводится к тому, чтобы освоить огромный пирог с тем, чтобы мы, во-первых, овладели им, во-вторых, управляли и, в-третьих, эксплуатировали»20.

На протяжении всей войны Гитлер и его ближайшее окружение от этой триединой задачи не отходили.

«Замирение» восточного пространства представлялось делом легким. Перед органами пропаганды оккупантов была поставлена задача по полному искоренению большевизма как идеологического течения, а перед органами СД, полиции безопасности, охранными отрядами — по уничтожению всех его носителей21. Идеологическая обработка гражданского сектора в 1941 г., была предоставлена, главным образом, ротам пропаганды Вермахта, которые, однако, основное свое внимание сосредоточили на проведении подрывной работы в частях Красной Армии22.

Захват Вермахтом огромной территории с многочисленным и разнообразным по своему составу населением поставил перед немецкой контрразведкой исключительно сложную задачу — «контролировать или, во всяком случае, знать, что там происходит». Эту задачу можно было решить двумя способами — сотрудничеством с населением или же террором.

В первом случае речь шла о привлечении на свою сторону населения путем создания хотя бы небольших органов местного самоуправления, ответственных за порядок и все происходящее в округах. Этого, собственно, население и ожидало. Второй способ предполагал создание огромного аппарата контрразведки с разветвленной агентурой и специальными карательными отрядами, великолепно вооруженными и снабженными средствами быстрого передвижения.

Первое, наиболее разумное, резонно не могло быть принято, так как шло вразрез со всей теорией и практикой национал-социализма. Для второго не было достаточного количества обученных и опытных кадров, на которые можно было бы положиться. Многочисленные обращения к немецким властям представителей русской эмиграции и, прежде всего членов РОВС, с просьбой направить их на Восточный фронт не находили никакого отклика. Более того, органы СД провели массовые аресты членов РОВС в немецких городах в первые же дни войны с СССР.[107] Поэтому вся система немецкой контрразведки в оккупированных областях СССР строилась импровизированно и под давлением различных обстоятельств. Сначала на дружеском отношении населения к немцам, затем — на страхе перед партизанами, а в конце концов на русских вооруженных отрядах и идее РОА. Но в общем стройной системы так и не выработалось до самого окончания войны24.

Вряд ли полностью можно согласиться с Г. Хассом, который высказал гипотезу о том, что политика немцев по отношению к местному сельскому населению Ленинградской области эволюционизировала от «мягкой» в сторону «жесткой» линии. Действительно, в силу ряда обстоятельств, на части оккупированной территории в течение 1941— середины 1943 гг. существовал относительно «мягкий» режим. Это, однако, не означает того, что «жесткой» линии не присутствовало вообще в первые два года войны25.

Действительно, многие документы, дневники группы армий «Север», а также 18-й и 16-й армий и входивших в них дивизий, свидетельствуют о том, что некоторые офицеры Вермахта, полевых и местных комендатур разделяли многие идеи представителей «мягкой» линии проведения оккупации. Следует также упомянуть о том, что среди представителей даже руководства частей по охране тыла были генералы, выступавшие резко против нацистской политики в отношении мирного населения оккупированной территории, за что и пострадали.[108] Для того, чтобы обеспечить безопасность своего тыла и заручиться поддержкой 1,26 млн. человек, проживавших в захваченных районах Ленинградской области, командование группы армий «Север» пошло на ряд уступок — восстановило деятельность русской православной церкви, разрешило деятельность начальных школ, допустило торговлю. Этому также во многом способствовало в целом дружественное отношение местного населения к Вермахту.

Анализ документов немецкого военного командования, проведенный американской разведкой вскоре после окончания войны, показал, что в течение первых недель войны в большинстве докладов о положении на оккупированной территории, подготовленных Вермахтом, отмечались прогерманские настроения населения, готового сотрудничать с немцами. В них указывалось на глубокое неприятие коммунистического режима, а также надежду на то, что Красная Армия уже потерпела поражение. Быстрое исчезновение представителей старого режима и ошеломляющие успехи немецкой армии укрепили уверенность среди населения в том, что новая власть пришла всерьез и надолго. Росту таких настроений способствовали также меры, которые предпринимались советскими властями в связи с немецким наступлением — разрушение и выведение из строя предприятий и учреждений, уничтожение посевов и остатков продовольствия. Комплекс этих обстоятельств породил у оставшихся с немцами большие надежды и ожидания: население оккупированных районов полагало, что приход немцев приведет к повышению их жизненного уровня, уничтожению колхозов, восстановлению религиозной жизни. На настроения населения в первые месяцы войны также оказывала влияние немецкая пропаганда, которая обещала населению безопасность, порядок, справедливость, работу и продовольствие. После ухода Красной Армии часть крестьян начала раздел колхозного имущества и земли. Хотя официальная немецкая политика исходила из стремления сохранить старую советскую систему с целью более эффективной эксплуатации сельского хозяйства, часть военных не противилась спонтанному разделу собственности.

Как явствует из аналитической записки американских спецслужб, настроения антикоммунизма были характерны не только для территорий, вошедших в состав СССР в 1939–1940 гг., но и «традиционных» областей, включая Ленинградскую. Все это привело к тому, что партизанское движение в первые месяцы войны было минимальным, а население активно сотрудничало с немцами, не только выдавая коммунистов и партизан, но и делясь продуктами, которыми оно располагало27.

Мероприятия немецкого командования на оккупированной территории группы армий «Север» произвели впечатление на Власова, который, завершив поездку по ряду городов и сел, отметил, что ни в одной другой зоне оккупации не было столь отрадных перемен, произошедших в результате действий немецкого военного командования. Однако, одновременно с этим, с ведения руководства Вермахта в оккупированных районах Ленинградской области свои особые задачи выполняли специальные войска СС и тайная военная полиция.

Из отчетов службы безопасности СД, воспоминаний сотрудников немецких спецслужб видно, с какой жестокостью велась борьба не только против партизан, но и против той части населения, которая отказывалась сотрудничать с германскими властями28. Более того, есть все основания рассматривать примеры проведения «мягкой» линии не как самоцель, а как часть массированной пропагандистской кампании, которую проводили различные немецкие ведомства. Политика беспощадной эксплуатации захваченной советской территории была запланирована еще до начала войны. Она, в частности, предусматривала вывоз 10 млн. тонн зерна в течение первого года войны и еще 7 млн. тонн в течение следующего года. Интересы населения оккупированной территории вообще не принимались во внимание, что означало неизбежность голода29.

Реальное положение, однако, было далеким от идеального. Уровень смертности в оккупированных районах Ленинградской области в 1942 г. почти в 3,5 раза превосходил уровень рождаемости; в начале 1943 г. 10 из 13 новорожденных умирали вскоре после появления на свет; гражданские лица (учителя), находившиеся на службе у немцев, не получали обещанной зарплаты, а военные суды возбудили дела против 27 000 крестьян в связи с тем, что те не выполнили своих обязательств по поставкам продовольствия, хотя и было признано, что 24 000 из них после изъятия продовольствия имели всего по одной корове30.

Хотя на основании опыта первого года оккупации руководители и чиновники военной администрации 6 сентября 1942 г. на совещании в Пскове и указывали на необходимость привлекать русское население к сотрудничеству, «так как без доброй воли русских поставленные цели не могут быть достигнуты», сущность немецкого управления была еще раз подтверждена в ктябре 1942 г. в директиве 18-й немецкой армии:

«Местная администрация не является самоцелью, а служит лишь средством для полного использования в интересах Вермахта всех ресурсов захваченной территории»31.

В то время, когда представители одной линии настоятельно советовали сотрудничать с русскими, представители другой реквизировали продукты для нужд Вермахта, отправляли сырье в Германию, вывозили и уничтожали культурные ценности. Кроме того, немецкие власти вербовали рабочую силу для отправки в Германию, а затем насильно посылали в рейх все мало-мальски работоспособное население. Под жесточайшим надзором с немецкой стороны сотни тысяч людей принимали участие в строительстве военных сооружений, железных дорог, не говоря уже об уборке снега.

Немцы довольно быстро организовали в оккупированных областях самоуправление из местных жителей, а иногда оно даже возникало стихийно. К октябрю 1941 г. по всем деревням на оккупированной территории были произведены выборы бургомистров. Немецкие гарнизоны были очень малочисленны. Они были разбросаны на большом расстоянии друг от друга и из-за страшных холодов вообще избегали выходить из мест своей дислокации. В первые полтора месяца оккупации немецкие солдаты проживали совместно с местным населением, а затем, в соответствии с приказом военного командования, стали размещаться отдельно32.

Демянский район Ленинградской области был оккупирован немецкими войсками в сентябре 1941 г. Оккупации подверглись 20 сельсоветов (из 24-х) со 180 населенными пунктами и г. Демянском, в которых проживало 31 тыс. жителей.

К органам управления в период оккупации относилась городская управа, работавшая с первых же дней прихода немцев в Демянск. Все улицы в городе были переименованы. Была произведена реквизиция хлеба в близлежащих колхозах. Для удовлетворения нужд немецкой армии был открыт кустарный кожевенный завод, а также часовая мастерская и парикмахерская. УНКВД отмечало, что горуправа «начала свою деятельность с разграбления имущества граждан, эвакуировавшихся в тыл СССР». Однако в марте 1942 г. все 7 членов горуправы были немцами расстреляны по подозрению в связи с партизанами. После этого была создана горуправа в новом составе (всего 6 человек), которые при отступлении бежали с немцами. Документов городской управы не сохранилось. Городским головой был назначен Алексей Семенович Тихонов (быв. учитель). Его зять работал редактором газеты «За Родину». Комендатура руководила лесозаготовительными работами, строительством гаражей, землянок и укреплений33.

В ряде захваченных районов Ленинградской области органы административной власти не создавались. Например, в октябре 1941 г. Вермахт оккупировал Чудовский и Киришский районы Ленинградской области, а 10 ноября захватил город Тихвин, 8 сельсоветов Тихвинского района полностью и 4 сельсовета частично. Установив там жесткий режим для местного населения и проведя проверки населения и обыски в домах, немцы всю власть сосредоточили в руках военной комендатуры. По сообщению УНКВД ЛО, «население относилось к немцам враждебно, но из-за боязни репрессий открыто не выступало. Какой-либо политической линии в отношении населения немецкие военные власти не придерживались»34.

На территории Шлиссельбурга, где к моменту оккупации находились около 7 тыс. человек, функции управления также находились в руках военной комендатуры, в которой работали «жители города, сочувствующие немцам и имеющие компрометирующее прошлое». Под видом регистрации была проведена фильтрация населения, в результате которой в лагерь военнопленных в Чудово были направлены около 800 человек. Более 3000 человек были мобилизованы для работ и также вывезены из Шлиссельбурга. В городе был установлен комендантский час — хождение по городу разрешалось лишь до 16 часов35.

1.2. Деятельность немецкой контрразведки36

Сфера деятельности СД охватывала все политические задачи обеспечения безопасности в тылу группы армий «Север»37. Наряду с «искоренением еврейских и коммунистических функционеров на оккупированной территории, уничтожением всех нежелательных в расовом и политическом отношениях», айнзатцгруппы занимались изучением эффективности проводимых пропагандистских мероприятий. Подробная политическая информация, еженедельно передаваемая органами СД командованию армий, группы армий, а также шефу тайной полиции и СД, обеспечивала оперативность немецкой пропаганды, ее гибкость. В оккупированных районах Ленинградской области действовала айнзатцгруппа А, во главе которой находился бригаденфюрер СС Шталлекер. Отделения айнзатцгруппы находились в Пушкине, Красном Селе, Гатчине, Чудово, Жестяной Горке и Сиверской.

Работа службы безопасности заключалась в основном в выявлении советской агентуры, советской пропаганды, диверсионных и партизанских групп. Резидентуры вели наблюдение и проверку всех лиц, могущих по своему характеру, политическим убеждениям или по основаниям своей прежней деятельности оказать помощь советской агентуре. Другой категорией лиц, за которыми было установлено наблюдение, были лица, представлявшие интерес для советской разведки вследствие занимаемого ими положения или близости к немецкому гражданскому и военному начальству. К этой категории лиц относились переводчики, машинистки, уборщицы в немецких учреждениях, служащие ГФП, жандармерии, семьи, которые часто посещали немцы, любовницы немецких офицеров и т. п. В Указаниях штурмбанфюрера СС Айнзатцгруппы Редера от 30 декабря 1941 г. относительно донесений об общем положении, которые должны предоставляться к 1-му и 15-му числу каждого месяца, назывались следующие важнейшие проблемы, волновавшие СД:

A. Общее настроение населения.

1. Наиболее значимые явления (о чем главным образом говорят, чем занимается население, какие у него основные проблемы, что особенно бросается в глаза);

2. Отношение к немцам (к немецким войскам, к полевой и местной комендатурам, к другим немецким учреждениям; пытаются ли вступить в разговор с немецкими солдатами, о чем спрашивают и т. д.);

3. Настроения в связи с событиями в СССР, на Восточном фронте, в мире в целом.

B. Информация о религии, хозяйственной жизни и культуре.

1. Церковь (возрождение религиозной жизни, богослужение — место, количество участников, состав, священник, церковные организации);

2. Хозяйственная жизнь (сельское хозяйство, снабжение продуктами питания и топливом, возрождение торговли, ремесла, социальные вопросы, финансовые учреждения);

3. Культура (школы, пресса, пропаганда; воздействие на население немецкой и русской пропаганды);

4. Отношения корреспондентов к технике пропаганды;

5. Предложения по совершенствованию пропаганды.

C. Информация о противнике

1. Общие коммунистические течения (среди молодежи; среди лиц среднего и старшего возраста).

2. Партизаны.

3. Засылка агентов38.


Каждый из объектов работы немецкой службы безопасности имел свою специфику.

Работа немецкой контрразведки в деревне в некоторых отношениях была легче, чем в городах, в других — значительное более трудной и деликатной. В русских деревнях по причине небольшого числа жителей, живущих поколениями на одном месте, все знали друг друга очень хорошо. Всякое вновь появившееся лицо обращало на себя внимание и за ним следили сотни глаз. Агент любой разведки раскрывался очень быстро. Немецкая контрразведка для добычи сведений старалась действовать с большой осторожностью, чтобы не погубить своего осведомителя. Обычно осведомители подбирались из числа лиц, у которых были старые счеты с советской властью. Однако первые сведения о настроениях в деревнях немецкая служба безопасности получала, как правило, через бургомистров, теоретически посаженных немцами, а практически выбранных самим населением и только утвержденных немцами по необходимости.

Выбранного населением бургомистра немцы знали так же мало, как и назначенного по каким-либо «пронемецким» признакам, к которым относились: хотя бы частичное знание немецкого языка, бравый вид, умение приветствовать поднятием руки или просто удобная для произношения русская фамилия. Получив от бургомистра сведения на подходящих осведомителей, контрразведчик пытался их завербовать, опираясь на их антисоветское прошлое. Путем сбора слухов, разговоров между жителями, информации от бургомистров и осведомителей и формировалась картина происходящего в деревне. Однако главными помощниками немецкой контрразведки в деревне были «ненависть крестьян к колхозам и партизанам, мешавшим им нормально и спокойно жить»39.

Лагеря военнопленных40 представляли огромный интерес для немецкой контрразведки, поскольку в них находились представители практически всех социальных слоев советского общества, принадлежавшие к разным религиозным, национальным и политическим группам.[109] Путем опроса известных категорий военнопленных Абвер получал самую точную информацию о положении в Советском Союзе. Затем на основании этой же информации составлялись прогнозы развития некоторых отраслей хозяйства и промышленности в целом. В ряде случаев эти прогнозы о способности СССР обороняться и наращивать выпуск вооружений казались в Берлине фантастическими, а их составители подвергали себя угрозе быть обвиненными в «желании деморализовать военное командование». Д. Каров отмечал, что многие младшие офицеры Абвера, имевшие неосторожность высказывать в своих сводках пессимистические прогнозы, например, о росте партизанского движения и причинах, вызывавших его, попадали в немилость начальства и нередко откомандировывались. Кроме того, в лагерях военнопленных находился богатейший людской материал для вербовки агентов, разведчиков и впоследствии для русских антипартизанских отрядов. СД также внедряла своих агентов в лагеря военнопленных41.

Несмотря на преследования советской властью религиозной жизни в СССР, она никогда не прекращалась полностью и существовала в подполье. Легальных священников почти не осталось, храмы в большинстве случаев были закрыты или разрушены. С приходом немцев в оккупированных областях снова появились священники и стали открываться церкви42. Органы контрразведки, естественно, интересовались ими. Зная, что священнослужители и верующие подвергались гонениям со стороны коммунистов и советской власти, СД и Абвер рассчитывали, что они окажут им посильную помощь. На практике это подтвердилось лишь отчасти. Руководство созданной 15 августа 1941 г. «Православной миссии в освобожденных районах России» активно сотрудничало с СД, но отдельные священнослужители в ряде случаев отказывались давать какую-либо информацию о своей общине Абверу43.[110] Поэтому контрразведка вскоре сочла более целесообразным вербовать агентуру в духовной среде из числа церковных старост, которые могли одновременно наблюдать как за священниками, так и за верующими. Певчие, дьяки также использовались в качестве агентов Абвера. Таким образом создавалась агентурная сеть, охватывавшая всю религиозную жизнь того или иного района.

Детальное расследование деятельности «Православной миссии», проведенное УНКГБ ЛО в 1944 г., показало, что всей ее деятельностью руководило немецкое командование и в частности «полиция безопасности» — СД. Органы СД, подчинив всю практическую деятельность «Православной миссии» интересам своей контрразведывательной работы, вели через церковь активную борьбу против Советского Союза. С этой целью СД проводило широкую вербовочную работу как среди руководства «Миссии», так и среди подчиненного «Миссии» духовенства. К. И. Зайц перед его назначением на должность начальника «Православной миссии» был вызван в органы СД в Риге, завербован в качестве секретного агента и получил задание вести через «Миссию» пропаганду и контрразведывательную работу в пользу немцев.

О своей вербовке органами СД и полученных заданиях Зайц показал:

«…В беседе с начальником отдела СД последний поставил передо мной вопрос о необходимости полного контакта в работе «Миссии» с СД и неуклонном выполнении «Миссией» всех указаний СД по борьбе с большевизмом».

Говоря о задачах миссии, начальник отдела СД указал, что миссия обязана:

а) всяческими путями оказывать помощь немецкой армии в ее «освободительной» миссии против большевистского ига;

б) развернуть через членов миссии активную пропагандистскую работу, направленную против советской власти и восхвалению фашистского порядка;

в) через священнослужителей Псковской, Новгородской и Ленинградской губерний выявлять из местного населения лиц неблагонадежных и враждебно настроенных против немцев и немедленно сообщать о них в СД.

В конце беседы начальник отдела СД предложил подписать обязательство о сотрудничестве с СД, содержание которого было примерно следующим:

«Я, Зайц Кирилл Иванович, обязуюсь оказывать всяческое содействие СД и немецкой армии в их борьбе с большевизмом. Я обязуюсь строго выполнять все указания и задания СД, а также хранить в тайне мою связь с СД».

К. И. Зайц подтвердил, что предложенное ему обязательство о сотрудничестве с СД он подписал. Показания К. И. Зайца по вопросам связи «Миссии» с органами «полиции безопасности» — СД и ведения контрразведывательной работы были подтверждены показаниями ряда других арестованных органами НКГБ членов «Православной миссии».

Псковское СД через «Миссию» проводило активную вербовочную работу среди священнослужителей и ее работников. Первыми дали подписку-обязательство о своем сотрудничестве с СД весной 1942 г. те члены миссии и священники, которые находились в Пскове. В дальнейшем Псковским СД было поручено К. И. Зайцу, а также членам управления миссии Жунде, Шенроку, Бениксону и Перминову самостоятельно проводить вербовочную работу среди священнослужителей. Для этой цели СД заготовило специальные печатные бланки анкет, в конце которых была изложена подписка о сотрудничестве с СД. Все отобранные от священнослужителей подписки об их сотрудничестве с СД просматривались К. Зайцем и сдавались в СД, где на каждого священника имелось личное дело44.[111]

На протяжении 1942–1943 гг. подавляющее большинство священнослужителей дали подписку-обязательство о сотрудничестве с органами СД и являлись активными агентами немецких контрразведывательных органов. Активно сотрудничая с местными органами СД, духовенство выявляло лиц, проводивших антифашистскую пропаганду, собирало сведения о местонахождении и действиях партизан и передавало эти донесения в органы СД.

УНКГБ ЛО установило, что органы СД использовали руководящих работников «Православной миссии» в качестве своих резидентов и, в частности, таким резидентом являлся начальник миссии Зайц, который имел у себя на связи секретных агентов, выявлявших по его заданию политические настроения населения гор. Пскова. Ряд других руководящих работников «Миссии» также вербовали среди верующих агентуру для выявления партизан и антинемецки настроенных граждан.

За период существования «Православной миссии» в гор. Пскове «Миссией» по заданиям СД было разослано большое количество различных секретных циркуляров, по которым были получены сведения для немецких контрразведывательных органов.

Собранные во исполнение этих циркуляров сведения священниками передавались благочинным, которые их направляли в управление «Миссии». Руководство «Миссии» поступившие сведения обрабатывало в общую докладную записку, которая утверждалась Зайцем и направлялась в органы СД.

С целью активизации контрразведывательной и пропагандистской деятельности «Миссии» против советской власти, органы СД созывали совещания духовенства, на которых обсуждались вопросы усиления антисоветской работы. В частности, об одном из таких совещаний арестованный К. И. Зайц показал:

«…На этом совещании я выступил с большим докладом, в котором призывал членов миссии и всех священнослужителей развернуть активную пропагандистскую деятельность против советской власти, призывать население оказывать всяческую помощь германскому командованию в проведении работ по строительству оборонительных сооружений.

Я также предложил проводить среди верующих разъяснительную работу о необходимости сдачи для нужд немецкой армии хлеба и другого продовольствия, предложил установить на местах тесное сотрудничество с СД и всячески содействовать СД в выявлении неблагонадежных для немцев лиц.

В конце моего доклада на совещании выступил представитель СД, который призвал духовенство к более тесному сотрудничеству с СД».

Помимо ведения активной пропаганды и сбора сведений о политическом и экономическом состоянии районов, «Православная миссия», по предварительным данным, предала в руки немецких контрразведывательных органов 144 партизан и советских патриотов, проводивших активную борьбу против немцев45.


Среди различных религиозных сект наибольший интерес для немецкой службы безопасности представляли староверы. Еще со времени патриарха Никона они подвергались преследованиям, сначала царского правительства, а затем и советского. Поэтому они жили весьма замкнуто и общались только друг с другом. Многие староверы шли навстречу желаниям Абвера и всегда давали ценные сведения. Д. Каров заключает:

«Можно смело утверждать, что в самой среде староверов немецкой контрразведке делать было нечего — советских агентов там не было…. Староверы, жившие в лесах, чрезвычайно точно информировали Абвер обо всем происходящем у партизан и их передвижениях»46.


Огромный интерес для немцев представляли национальные меньшинства. По мнению Д. Карова, нацменьшинства были настроены «чрезвычайно» антисоветски. Это доказывали примеры крымских татар, латышей, эстонцев и др., уничтожавших своих и русских коммунистов без помощи немцев, как только их районы занимали немецкие войска. Иногда эти народы смешивали с коммунизмом вообще все русское, что, конечно, вызывало озлобление среди русского населения и способствовало появлению симпатий к советской власти. Ингерманландцы, проживавшие вдоль Финского залива, были стойкими антибольшевиками, но их было всего 30 тыс. Кроме того, они считали себя русскими, несмотря на все старания немцев доказать им, что они принадлежат к высшей расе47.

1.3. Организация и методы работы немецкой контрразведки в 1941–1942 гг.

Как уже отмечалось, важнейшими особенностями первого года войны было отсутствие крупных партизанских отрядов на оккупированной территории СССР, особенно в Ленинградской области, а также пронемецкие настроения большинства населения, особенно сельского. Население встречало немцев если и не с таким энтузиазмом, как на юге, то во всяком случае довольно дружелюбно. Немецкие солдаты и военное командование сразу же почувствовали себя в безопасности и это влияло, конечно, и на их отношение к населению в первые месяцы войны48.

Однако отдельные террористические акты в отношении активных коллаборантов (бургомистров, полицейских из числа местного населения и т. п.) «показывали, что советская власть в оккупированных немцами районах имеет своих сторонников, что немцы, несмотря на свои победы, не смогли сломить их и они только затаившись ждут своего часа, наблюдая за действиями населения»49. Кроме того, до населения доходила информация о действиях Красной Армии в освобожденных от немцев районах. В отчете шарфюрера СС Меллера от 12 февраля 1942 г. указывалось, что в восточных районах, особенно в районе Вырицы, настроение население было сильно омрачено из-за приказа Сталина наступающей Красной Армии уничтожать всех гражданских лиц, которые оказывали какое-либо содействие немецким оккупационным войскам. Сообщалось, что «в различных местах, которые вновь были заняты большевиками, находившееся там гражданское население было зверски убито». Настроение населения в остальных районах, находящихся в сфере подразделения СД, шарфюрер СС охарактеризовал «как неплохое, так как подавляющее большинство населения полностью уверено в прочности немецкой оккупации». Слухи об отступлении немецких войск не пользовались доверием. Кроме того, население полагало, что в будущем при необходимости у него будет возможность бежать в Германию с занятой Вермахтом территории50.

С другой стороны, убийства, совершаемые партизанами (а они убивали и немецких солдат и офицеров) вызвали со стороны немцев соответствующие репрессии в отношении местного населения и возбуждали постепенно взаимную ненависть и недоверие. После ряда нападений на немецкие автомашины в районе деревень Пески — Глипки — Сысто — Палки и убийств немецких мотоциклистов начальник береговой охраны капитан-лейтенант Крепковский вызвал эстонские карательные отряды, которые своими бессмысленными и жестокими действиями вызвали всеобщее возмущение населения. Сразу же после этих карательных экспедиций несколько десятков молодых крестьян ушли к партизанам в большие заболоченные леса около г. Луги в районе деревни Федоровка. В ряде случаев население с симпатией относилась к действиям партизан. Например, на Рождество 1941 г. в одной из деревень в районе Вырицы был убит местный бургомистр, который своими доносами и вымогательствами принес много зла односельчанам. Это убийство вызвало поддержку действий партизан и «почти полностью прекратилось поступление сведений от жителей (раньше они давались совершенно добровольно) о появлении в их районе подозрительных лиц».

Население оккупированных районов достаточно лояльно относилось к немцам. По свидетельству Д. Карова, в ноябре 1941 г. жители побережья Финского залива добровольно стали собирать теплые вещи для немецких солдат и через своих выбранных представителей передавали их частям, стоявшим в их районах.

«О том, что недовольство советской властью существовало, органы НКВД и партия были, конечно, всегда осведомлены, но что 90 процентов населения с радостью приветствовало немцев как освободителей, было неожиданностью и для НКВД. В городах этот процент был ниже — не больше 50 процентов»51.

Захваченный в 1943 г. сотрудник контрразведки 11-й Калининской партизанской бригады Иванов на допросе в ФАТ 317 отдела Абвера 16-й немецкой армии показал, что в 1941–1942 гг. погибли многие агенты, засланные за линию фронта. Частично они были выданы населением немцам. Частично убиты самим же населением. Такое недовольство советской властью было полной неожиданностью для органов НКВД. В то же время был захвачен майор госбезопасности Греков, который почти дословно подтвердил показания Иванова. Правда, Греков объяснял это явление наличием большого числа староверов, всегда с ненавистью относившихся ко всякой центральной власти.

Дружелюбное отношение местного, особенно деревенского, населения к немцам было связано с тем, что до весны 1942 г. немцы фактически совершенно не вмешивались в жизнь деревни и все их управление сводилось к организации ортскомендатур в местах, где стояли их войска. Было немало деревень, в которых до марта — апреля 1942 г. жители вообще не видели ни одного немца. Вследствие обилия снега, больших морозов и плохих дорог передвижение было чрезвычайно затруднено и потому немцы и не пытались удаляться от мест своего расположения — в населенные пункты, находившиеся далеко от больших дорог, они совсем не ездили. Население почувствовало себя свободным. Налогов никто ни с кого не собирал, а единственной обязательной работой была очистка от снега дорог, по которым проезжали немцы.

В деревнях, где стояли немецкие гарнизоны, солдаты, как правило, вели себя тихо, нередко отдавали остатки своего продовольствия неимущим. Немецкие военные врачи оказывали медицинскую помощь местному населению (отчасти потому, что боялись возникновения эпидемий). Продовольственное и другое снабжение немецкой армии было еще нормальным. В этот период население охотно выдавало коммунистов и бывших советских служащих немецким властям (Кингисеппский район, деревня Глинки и др.) Это отношение местного населения к немцам стало ухудшаться с весны 1942 г., когда они стали собирать продовольственный налог, отбирать скот и появляться в большинстве деревень, в которые уже дошли сведения об ужасах, происходивших зимой в лагерях военнопленных.

В ряде населенных пунктов антинемецкие настроения проявились еще раньше в связи с проводимой там оккупационной политикой. УНКВД ЛО в 1943 г. сообщало, что в Демянском районе было много случаев заболеваний сыпным тифом. В ряде сельсоветов из-за отсутствия медицинской помощи умерло за время оккупации до 20 процентов населения52. Расстрелы местных жителей, оказывавших помощь Красной Армии, а также женщин, которые просто отказывались сожительствовать с немцами, были в районе обычным явлением53. Кроме того, в «воспитательных» целях устраивались показательные казни. Например, 20 января 1942 г. недалеко от деревни Новые Лодомиры был взорван мост. В связи с этим по приказу немецкого командования солдаты собрали все мужское население в возрасте от 15 лет и тут же всех расстреляли. Деревню сожгли дотла, а оставшихся эвакуировали54. В донесении УНКВД ЛО говорится:

«Детей немцы пороли возле здания школы. Перед этим обычно к месту экзекуции сгонялись все дети школьного возраста во главе с учителями. Детей выстраивали в одну шеренгу и никого не отпускали до окончания пыток»55.

Острый недостаток продовольствия у немецкой армии частично покрывался за счет изъятия сельхозпродуктов у населения. Например, зимой 1941–1942 гг., когда Демянская группировка немцев была отрезана от своих тылов, личный состав окруженных немецких частей оказался в тяжелом положении. Для обеспечения посевной компании и сбора урожая один из военных комендантов Демянского района издал приказ, который полностью противоречил проводимой на большей части Ленинградской области новой аграрной политике. В нем говорилось:

1. Приказываю всему населению, что все полевые работы, касающиеся урожая и нового посева, должны быть совместно произведены общим сбором.

2. Бывшие колхозники и единоличники работают совместно на основаниях общего двора.

3. Никто не должен производить самовольно дележ земли, зерна из урожая и скота. Кто самовольно делит землю и берет в свою собственность, вопреки приказу, тот будет наказан самыми суровыми мерами воинского закона, также теряет виновный всякое право на землесобственность, скот и проч., и все у него будет отобрано.

4. Зерно нового урожая приказываю я собрать и охранять в нескольких амбарах. Местный уполномоченный, хозяйствовод, отвечает за точное исполнение настоящего приказа.

5. Излишки зерна из урожая будут скуплены германскими воинскими частями. Уплата за зерно будет производиться по гораздо завышенным ценам, чем до сих пор установленных.

6. При хорошем ведении сельского хрозяйства, а также за сборку урожая ярового, будет производиться предоставление крестьянству вдвойне больше земли и скота на основах собственников.

7. Лица, участвующие в саботаже, будут расстреляны.

Комендант — обер-лейтенант немецкой армии …56

Большая часть населения, оставшегося в Шлиссельбурге и не состоявшего на службе у немецкого командования, подвергалась издевательствам со стороны офицеров и солдат и голодала. Бургомистр Шлиссельбурга 9 июля 1942 г. доносил коменданту города:

«…с 8 сентября 1941 г. до 8 июля 1942 г. население города ничего не может купить из продуктов питания. Это обстоятельство вынуждает рабочих комендатуры, а особенно неработающее население собирать для питания лебеду, лопух и другие травы. Люди от такого питания совершенно ослабли и не выходят на работу»57.

Всего за время нахождения оккупантов в городе умерли от голода и болезней 2500 человек. К моменту занятия города Красной Армией в нем осталось всего 320 человек. УНКВД, со ссылкой на свидетельства жителей города, отмечало, что несмотря на истощение от голода горожан немцы заставляли их выходить на работу. Евреев, в том числе женщин и детей, немцы расстреливали. Оккупационные власти пытались восстановить сельское хозяйство, раздав каждому по 6 кг картофеля для посадки. Однако, несмотря на угрозы расстрела, население саботировало это мероприятие58.

В прифронтовой полосе настроения населения существенно различались в зависимости от ряда факторов: близости фронта, наличия работы и, главное, уровня продовольственного снабжения. Оккупационные власти неработающее население и иждивенцев обеспечивали по остаточному принципу. Единственный выход из создавшегося положения состоял в том, чтобы стремиться найти работу, а это означало большой риск в случае возвращения Красной Армии.

В отчете СД Сиверской за период с 1 по 14 апреля 1942 г. указывалось, что настроение в Сиверской неплохое, так как продовольственное положение там было несколько лучше, чем в других районах. В Вырице же, напротив, настроение населения было подавленное, так как запрещалось покидать район и нельзя было ездить за хлебом. Из 5000 жителей Вырицы работали лишь 1200. Кроме того, там было много беженцев, которые не находились на довольствии. В связи с этим население выражало беспокойство, полагая, что это приведет к голоду. Такая же сложная ситуация была и в Лисино. Однако в результате повышения норм для работающих (до 500 гр) положение там несколько улучшилось. В Куровицах большая часть населения ожидала возвращения Красной Армии и с этим связывала надежды на улучшение своего продовольственного положения59.

В первой половине мая 1942 г. настроение населения существенно не изменилось. Отмечалось:

«Если настроение в общем и нельзя назвать пронемецким, то все же можно констатировать, что оно заметно улучшилось в районах, где до сих пор были проблемы с продовольствием. Благоприятное воздействие на население оказало и распределение семян, выделение лошадей для обработки земли…»60

Вместе с тем, 1 мая 1942 г. в отдельных случаях предпринимались попытки придать этому дню характер коммунистического праздника. В частности, в Лисино могилы погибших красноармейцев были украшены красными лентами. Но в Вырице, Сиверской и остальных наиболее крупных населенных пунктах района, в которых проживало очень много горожан, в этот день СД не обнаружила коммунистических проявлений.

По информации отделения СД в Сиверской, отношение гражданского населения к немецким учреждениям в весной 1942 г. стало улучшаться. В донесении указывалось:

«Если что-то неясно или возникает какой-либо вопрос (обработка земли, питание), то население с полным доверием обращается к немецким службам. Многие хотят дружить с немецкими солдатами. Многие интересуются ценами на продовольствие, одежду и др. в Германии. Куда реже задают вопросы относительно послевоенного устройства»61.

В начале июня 1942 г. в ряде районов немцы ввели карточки на хлеб. По данным отделений СД, нормы выдачи хлеба в «благополучной» Сиверской для работающих составляли 300 грамм хлеба или 225 грамм муки, а для неработающих — 150 грамм хлеба или 110 грамм муки. Неработающие, как уже отмечалось, получали продукты по остаточному принципу62. Очевидно, что в большинстве населенных пунктов прифронтовой полосы был страшный голод.

В августе 1942 г. настроения существенно не изменились. Однако, по мнению обершарфюрера Меллера, о хорошем настроении в целом по району говорить не приходилось. Наряду со спокойным отношением к происходящим событиям и дружелюбным высказываниям части населения в адрес немцев, все же доминировали враждебность и, отчасти, безучастность населения. Настроение испортилось из-за поборов, проводимых Вермахтом, а также краж. Однако, по-прежнему, главным фактором, определяющим настроения, является продовольственное положение63.

В городах отношение к немцам с самого начала было более враждебное64.

Во-первых, они ничего не давали городскому населению и жизненный уровень горожан значительно снизился по сравнению с жизнью при советской власти.

Во-вторых, большое количество горожан, особенно интеллигенции, лишилось всякого заработка и стало голодать.

Городские жители очень скоро узнали об обращении немцев с военнопленными. Немцев в городах было довольно много и они держали себя более развязно, чем фронтовики. Наконец, большое возмущение в городах вызывали публичные казни и массовые расстрелы еврейского населения.

«Местные жители отказывались покупать или даже просто брать вещи убитых евреев, не ходили, несмотря на приказы смотреть на казни, и нередко громко выражали свое возмущение этими мерами. В контрразведку поступали многочисленные донесения о таком возмущении населения и даже Абвер вынужден был рекомендовать отказаться от публичного расстрела евреев, ссылаясь на такую реакцию населения. С лета 1942 г. эти публичные казни прекратились, но дело было уже сделано.»65

Кроме того, особенности немецкой политики, основанные на убеждении в превосходстве германской расы над другими, были более заметны в городах, чем в деревнях. Солдаты Вермахта, расквартированные в деревнях, мало думали о политических теориях, а кроме того они нуждались в помощи населения (стирка белья и пр.), да и привыкли к нему, постоянно общаясь с местными жителями.

В течение первого года войны вся контрразведка на оккупированной территории Ленинградской области была сосредоточена в руках Абвер-офицера армии и его штаба. СД не работало в сфере армии и вело свою деятельность в районах, где было создано гражданское управление. Со временем, однако, СД стало получать все большие полномочия даже на территории армии и, в конце концов, стало действовать совершенно самостоятельно, вербуя агентуру как среди гражданского населения, так и чиновников местного управления, прежде всего бургомистров. В списки агентов СД, как правило, попадали лица старшего возраста66.[112]

Абвер-офицер был формально подчинен начальнику отдела 1с армии, ведавшему всей разведкой. Абвер-офицер получал приказы как от отдела 1с, так и от своего начальника по Абверу. Штаб Абвер-офицера состоял в среднем из начальника штаба, заместителя Абвер-офицера, 3–4 офицеров, 5–6 зондерфюреров в ранге офицеров, знавших русский язык, 14–20 писарей, радистов, делопроизводителей и т. п.

Штаб Абвер-офицера обычно находился в нескольких километрах от штаба армии в небольшом населенном пункте, охрана которого не представляла особых трудностей. В октябре 1941 г. штаб Абвер-офицера 18-й армии находился в Сиверской. А после того, как советской разведке удалось установить регулярное наблюдение за ним, он был переведен в село Лампово, которое находилось в 6 километрах от Сиверской. Жители села, староверы, были тщательно проверены, а весь пришлый элемент выселен.

Штаб Абвер-офицера имел в своем распоряжении несколько сот русских агентов обоего пола. Агенты были сведены в резидентуры. Всякий вновь завербованный агент некоторое время жил в «резерве» под наблюдением и на работу не направлялся. В Лампово было несколько домов, отведенных для проживания агентов, причем в каждом доме один-два проверенных агента наблюдали за поведением своих коллег, провоцировали на откровенные разговоры и потом давали им характеристики. Обучением агентов занимались офицеры Абвера или зондерфюреры.

Стимулом для работы в качестве агентов было то, что немцы давали им усиленный паек военнослужащих, а кроме того табак, сигареты, сладости и водку. Одевали агентов в гражданскую одежду, захваченную немцами при занятии советских городов. Все материалы, обувь, часы и прочие необходимые вещи получали главным образом из Прибалтики.

Проверенный и немного обученный в резерве агент направлялся в соответствующую резидентуру, где и начинал постепенно работать под руководством старых и более опытных агентов. Резидентуры создавались в обязательном порядке в городах, крупных деревнях и селах, на железнодорожных станциях и в местах пересечения шоссейных и больших дорог.

В городах могло быть, в зависимости от их значения, по 2–3 резидентуры. Например, в Красногвардейске (Гатчине) было две резидентуры, так как там находился самый крупный в Ленинградской области свободный базар.

Во главе резидентуры стоял резидент — обычно старый и проверенный агент или же агент, особо отличившийся в работе. Резидент получал задания по разработкам из штаба Абвер-офицера, но вел дела по своему усмотрению, предоставляя в штаб еженедельную сводку о своей работе. Перед штабом он отчитывался и в полученных им деньгах и в товарах. Резидент оплачивал труд агентов, по его предложению они получали дополнительное вознаграждение или же подвергались наказанию.

В распоряжении резидента было обычно от 10 до 20 штатных агентов, а также неограниченное количество завербованных им секретных осведомителей. Эти осведомители не получали какого-либо определенного жалования или пайка и не подписывали обязательство о работе в Абвере. Формы их вознаграждения были различными. За принесенные сведения им давали деньги, водку, табак, одежду или же просто освобождали от работы, а иногда предоставляли различные льготы (например, разрешение открыть какой-нибудь магазин, перевозить товары и т. п.)

Резидент жил совершенно законспирированно, обычно в отдельном домике, купленном для него в деревне. В городе же, напротив, он проживал в большом доме, в котором было много жильцов и где советской разведке было бы труднее организовать за ним наблюдение. При резиденте жили 2–3 агента. Один из них передавал другим агентам распоряжения резидента, а второй агент был писарем, вел всю отчетность, писал по указаниям резидента донесения в штаб Абвера. Третий агент являлся телохранителем резидента.

Каждый агент имел особое удостоверение для немецких властей (с фотографией) и специальное разрешение на ношение оружия — от пистолета до автомата и ручных гранат. Свое удостоверение агент мог показывать только в самом крайнем случае и только офицеру. Если агенту грозила опасность попасть в руки советской разведки или партизан, то он был обязан уничтожить свое удостоверение. Д. Каров утверждает, что имелись неопровержимые данные о том, что «с осени 1941 г. и до конца 1942 г. советской разведке не удалось получить ни одного такого удостоверения». Проверку работы резидентов осуществляли специальные агенты-контролеры и офицеры Абвера.

Главной задачей агентов-контролеров была проверка поведения и личной жизни резидента и его агентов, т. е. выяснение вопросов злоупотреблений по отношению к местному населению, корыстного использования своего положения, случаев ложных доносов с целью вымогательства и шантажа. Контролеры-агенты доносили о результатах своих наблюдений в штаб Абвер-офицера, который принимал соответствующие меры. Если проступки были не очень серьезными и не носили политически вредного характера, резиденты переводились в другую менее важную резидентуру или на менее ответственную работу. Если же устанавливалось, что резидент за взятки отпускал подозрительных лиц или старался запутать следствие по какому-нибудь крупному делу, то его ликвидировали, не разглашая этого факта.

Все служащие разведки и контрразведки — как немцы, так и русские — подлежали внесудебной ответственности перед своим высшим начальством и об этом предупреждались перед поступлением на работу. Например, осенью 1942 г. офицеру 18-й армии майору Альману было предложено застрелиться в наказание за допущенные им ошибки, что он и сделал через 24 часа после полученного из штаба фронта предложения. Тех, кто не хотел кончать с собой, уничтожали. Иногда провинившихся резидентов отправляли на фронт на наиболее опасные участки. Если им сопутствовала удача и они возвращались с задания живыми, то их прощали.

Резидент обладал довольно большими полномочиями. С санкции Абвер-офицера он мог ликвидировать своего агента, если тот сильно провинился, казался подозрительным или разлагающе действовал на всю резидентуру. В целом, как уже отмечалось, немецкая разведка в первый год войны еще не имела общей доктрины своей работы. Она только еще вырабатывалась на основе опыта оккупации советских районов. Никакие примеры работы на Западе нельзя было механически перенести на Восток:

«В оккупированных областях были особые условия, создавшиеся в результате 30-летнего хозяйничания коммунистов, благодаря особенностям русского характера, специфике климатических, географических и др. факторов. Поэтому никакого особого обучения агентов и резидентов в тот период не было и не могло быть. Инструкции, которые посылались каждую неделю резидентам, носили только общий характер: о правилах конспирации, общем поведении и задаче. Однако эти инструкции приносили очень мало пользы. В этот период и немцы и русские сотрудники учились на опыте и только постепенно были выработаны некоторые общие методы работы и доктрина контрразведки, причем и они менялись вследствие резких изменений, вызванных на Восточном фронте не только военными, но главным образом политическими факторами»67.

1.4. Работа немецких резидентур и боевые роты

Резидентуры всегда приписывались к комендатурам или к какой-либо воинской части. Там резидент получал для себя и своих агентов продовольствие, табак, дрова, средства передвижения. Резидент отчитывался в расходовании средств только перед Абвером. Если резиденту для проведения какой-либо мелкой операции или проведения арестов необходима была военная поддержка, комендатура предоставляла по его заявке необходимое число солдат. Деньги, водка, а также оружие выдавались резиденту непосредственно в штабе Абвер-офицера.

Начиная с конца 1941 г. наряду с резидентурами при штабах Абвер-офицеров немецких армий были созданы боевые роты разведчиков, состоявшие исключительно из русских. Изначально численность этих рот была от 100 до 200 человек, но впоследствии они постоянно росли и со временем утратили свое первоначальное назначение для ведения разведки, превратившись в отряды для борьбы с партизанами, а также участия в боевых действиях на фронте. По свидетельству Д. Карова, эти роты формировались исключительно из добровольцев:

«Часто в роты поступали уже работавшие агенты, недовольные некоторыми сторонами их деятельности и предпочитавшие боевую работу агентурной. Большинство добровольцев было из лагерей военнопленных, в которые для вербовки посылались особо хорошие резиденты и агенты. Обычно желающих поступить в такие роты в лагерях военнопленных было больше, чем вакансий. Очень небольшое число добровольцев принималось из местного населения — среди жителей было мало боеспособных солдат»68.

При приеме в боевые роты все поступавшие тщательно проверялись.

Во-первых, все они были обязаны написать свои полные биографии и при этом на протяжении 1–2 месяцев делали это неоднократно. Это позволяло довольно часто открывать в них ложные сведения, так как авторы биографий не имели копий и иногда забывали, что писали раньше.

Во-вторых, документы этих лиц особенно тщательно проверялись.

В-третьих, опрашивались все лица, знавшие этих людей.

Наконец, в первые месяцы пребывания их в боевой роте за ними велось тайное наблюдение, и внешнее и внутреннее, путем помещения в их среду агентов Абвера.

Девяносто процентов личного состава рот первого набора составляли лица, уже служившие в Красной Армии и добровольно сдавшиеся в плен немцам или же перешедшие к ним через линию фронта. Особое внимание обращалось на причины, побудившие их сдаться в плен, и на мотивы, по которым они поступали в роту. После проверки и зачисления в роту все солдаты и офицеры приносили присягу. Они «обещали честно бороться с коммунизмом» и признавали Гитлера своим военным начальником, но отнюдь не своим вождем. После присяги бойцы получали «военную книжку», очень похожую на обычную «зольдатенбух» немецкой армии. Начиная с 1942 г. в этой книжке записи велись на двух языках — на русском и на немецком. Русские офицеры Абвера с 1942 г. были зачислены в 1001-й гренадерский полк, в котором числились независимо от того, где они проходили службу.

Боевые роты находились под общим командованием немецкого офицера или зондерфюрера, но в боевых условиях или же при выполнении какой-либо другой боевой операции ротой командовал русский офицер в звании лейтенанта или старшего лейтенанта, отобранный также из числа военнопленных. Рядовой состав рот был очень пестрым. Средний возраст рядового состава был от 20 до 35 лет. При этом, чем старше был человек, тем он был надежней и тем больше ненавидел советскую власть. В отчете шарфюрера СС Целлера за первую половину января 1942 г. указывалось:

«Различные свидетельства мужчин, как молодых, так и старшего возраста, указывают на то, что если бы немцы пригласили их принять участие в борьбе против большевизма и еврейства, очень многие бы откликнулись на это предложение. Главным образом речь идет о группе лиц, ранее репрессированных большевизмом. Они сегодня в большинстве своем добровольно работают в качестве гражданской полиции или служащих гражданского управления»69.

Д. Каров отметил:

«С самого начала войны и особенно с занятием огромных пространств СССР Абвер, а за ним и другие органы немецкой разведки и контрразведки увидели, что без русской местной агентуры им обойтись нельзя».

Естественно, что прежде всего они обратились к лагерям военнопленных, представлявших собой миллионные резервуары людского материала. Во вторую очередь Абвер использовал местное население.

При вербовке агентуры в СССР еще в довоенное время немецкие спецслужбы столкнулись с большими затруднениями.

Во-первых, за редким исключением, немецким офицерам русская агентура была незнакома.

Во-вторых, в отличие от Запада, материальная сторона и вообще деньги в работе в СССР имели второстепенное значение.

«Объяснялось это главным образом тем, что в Советском Союзе хорошую жизнь давали не деньги, а служебное положение и власть».

В условиях тотального контроля с крупной суммой денег или других ценностей просто ничего нельзя было поделать, не будучи замеченным НКВД.

«С другой стороны, очень часто идейно-политическая установка, т. е. вопрос, пойдет ли их [агентов] работа на пользу Родины и поможет ли это свергнуть Сталина, имела решающее значение при вербовке. Идти на предательство, на полную безыдейность своей работы никто из вербуемых не желал. Даже люди, которых материальная сторона чрезвычайно интересовала и весьма низко падшие морально, все же искали себе какого-то нравственного оправдания…»70.

Таким образом, агентов в чистом виде, т. е. людей, ставших просто профессионалами и готовых за деньги работать на кого угодно, исполняя любые задания, на оккупированной территории найти было трудно. Они составляли исключение. В условиях войны оба эти обстоятельства по-прежнему имели место, хотя тяжелые условия оккупации побуждали население к сотрудничеству с немцами.

В-третьих, большим техническим затруднением с самого начала войны при вербовке русских агентов явилось незнание русского языка большинством офицеров Абвера, не говоря уже об СД. Вообще вербовка агента всегда представляла много трудностей и требовала большой деликатности и такта со стороны вербующего. Однако прежде всего он должен был знать в совершенстве язык предполагаемого агента, чтобы вовремя уловить все его колебания и настроения для парирования отрицательных высказываний и т. п. Говорить через переводчика, т. е. иметь свидетеля, а особенно если он был к тому же уроженцем балтийских стран (а таких в Абвере было довольно много) — вербуемый в большинстве случаев отказывался71. СД также неоднократно отмечала резко негативное отношение населения к эстонцам, находившимся на службе у немцев72.

Основными аргументами при вербовке были следующие:

1. Своей работой в Абвере вербуемый поможет ускорить свержение режима Сталина и этим приблизит окончание войны.

2. Вербуемый поможет органам немецкой контрразведки разобраться в том, кто действительно является убежденным коммунистом и потому представляет опасность, а кто никогда не был партийцем, а если и был, то только потому, что к этому его принудили обстоятельства. Таким образом, вербуемый поможет многим невинным людям — своим соотечественникам.

3. Виновниками войны являются Сталин, Политбюро и компартия в целом.

4. Сталин не русский (не украинец, не белорус — в зависимости от национальности вербуемого). Он противопоставляет интересам и благополучию русского народа интересы мировой коммунистической революции. Народы СССР его интересуют лишь в связи с тем, что Советский Союз рассматривается им база для всемирной революции и его личной неограниченной власти.

5. Представителям национальных меньшинств обычно давалось обещание предоставления им полной самостоятельности. Им говорили, что уже формируются чисто национальные части, которые сражаются с общим врагом — коммунизмом.

6. Вербуемым говорили о материальных преимуществах службы в Абвере, а также возможности по собственному желанию оставить ее (в этих случаях агентов отправляли в специальные лагеря «носителей секретов» до конца войны).

Каров подчеркивал:

«СД при вербовке шло по линии наименьшего сопротивления и потому вербовало главным образом людей с уголовным прошлым, авантюристов и любителей хорошо пожить, а также нацменов, разжигая при этом ненависть к лицам другой национальности»73.

Проводимые СД масштабные мероприятия «против подозрительных лиц» приводили к тому, что, по свидетельству самих офицеров службы безопасности, осведомителям стало «очень сложно получать откровенные ответы на интересующие нас вопросы. Каждый опасается, как бы необдуманное высказывание не принесло ему вреда»74.

Абвер выработал общие инструкции по определению категорий военнопленных и вообще граждан СССР, подходящих для вербовки. Исключения допускались, но основная масса агентуры вербовалась именно по этим инструкциям.

В лагерях военнопленных наиболее интересным элементом являлись советские командиры. Многие из них лично пострадали в период советской власти, видели неспособность партийного начальства в начале войны, почувствовали на себе и своих частях растерянность и неразбериху в высших штабах и управлении армии. Они наблюдали также паническое бегство партийного и советского руководства при приближении немцев и отношение к войне красноармейцев. Все это производило огромное впечатление даже на вполне лояльных прежде командиров и заставило многих из них пересмотреть свое отношение к советской власти.

Сильным аргументом при вербовке кадровых военнослужащих Красной Армии были репрессии в армии в довоенный период. Десятки тысяч военнослужащих были сосланы в концлагеря, но многие из них были освобождены и направлены на фронт в начале войны. Они также были в числе военнопленных.

Политические работники, сотрудники НКВД и Разведупра представляли особый интерес для Абвера.

Во-первых, они были уже обученными, опытными агентами с огромными возможностями.

Во-вторых, они могли раскрыть методы работы, подготовки и личные данные советских агентов.

Как правило, эта группа тщательно и умело скрывала свое прошлое и, в частности, принадлежность к специальным органам советской разведки и контрразведки. По свидетельству Д. Карова, представителей этих групп в плену было очень мало. Они или кончали жизнь самоубийством в момент пленения, иногда их убивали сами красноармейцы, опознав своих комиссаров и чекистов, или они в первый же момент убегали из плена. Тем не менее, Абверу удалось завербовать небольшое число и чекистов и политработников. Характерно при этом, что большинство завербованных сотрудников НКВД интересовалось размахом предлагаемой работы и ее возможностями, а моральная сторона их интересовала мало.[113]

В целом репрессированные давали обширный контингент для вербовки. Бывшие «кулаки», сосланные в концлагеря или на север и потерявшие при этом не только имущество, но и свои семьи, ненавидели обычно всех представителей советской власти, и эта ненависть нередко мешала им в работе в качестве агентов.

Бывших купцов старой формации было сравнительно мало — большинство их к этому времени уже вымерло. Бывшие же нэпманы и частники давали прекрасных агентов, но не отличались большой храбростью, хотя и среди них встречались фанатики.

Представители ранее привилегированных классов — дворяне, чиновники, священники и пр. — «были, конечно, разными, но за редким исключением они были настолько морально сломлены, что с точки зрения работы Абвера представляли для него малый интерес».

Бывшие священники и сектанты (за исключением староверов) в большинстве случаев мало интересовали Абвер, так как относились к его работе отрицательно, хотя и среди них встречались блестящие агенты.

«Вообще говоря, Абвер пришел к выводу, что всех лиц, прикасавшихся или участвующих в религиозно-духовной жизни населения, более целесообразно использовать в качестве источников информации, чем как штатных агентов. Там они оказывали ценные услуги, часто даже не отдавая себе отчета в этом. Как правило, некоторые стороны работы агента в контрразведке противоречили их религиозным и нравственным убеждениям, а потому их и не использовали в качестве агентов»76.

Среди деревенского населения вербовка агентов имела также свои специфические трудности. Вообще колхозники, а особенно бывшие зажиточные, шли на сотрудничество с немцами охотно. Но все они боялись быть раскрытыми, так как немцы во многих районах сохранили колхозы и совхозы с большинством их бывшей администрации, которой колхозники не всегда доверяли и считали ее сотрудников просоветски настроенными. Во-вторых, в деревне каждый из жителей находился на виду у соседей, знавших его обычно с детства и знакомых с привычками и образом жизни каждого. Это требовало особой осторожности в работе Абвера. Поддерживать связь с агентами в деревнях было очень трудно и опасно. С появлением партизан, т. е. с осени 1942 г., агенты Абвера в деревне чрезвычайно боялись (и не без оснований) репрессий со стороны последних:

«Практически не только установленный немецкий агент, но даже и те, на кого падали лишь подозрения в этом, в большинстве случаев убивались партизанами или советской агентурой…»77

Вербовка среди городского населения была довольно трудной.

Во-первых, городское население вследствие своей большей интеллигентности скорее увидело истинные цели немецкой политики и желание поработить русский народ.

Во-вторых, до войны в городах НКВД всегда имел много своих агентов и осведомителей и среди городского населения с годами выработалось инстинктивное враждебное и презрительное отношение к работе во всяких секретных службах. Даже если цели таких спецслужб и совпадали с их собственными, городское население предпочитало все-таки другую работу.

Особую категорию представляли собой агенты-добровольцы. Подход к таким лицам требовал всегда огромной осторожности. С одной стороны, они просто могли быть подосланы противником. С другой стороны, если они были одержимы жаждой мести по отношению ко всем бывшим сторонникам советской власти, их сведения могли быть предвзятыми и принести вред. Наконец, Абверу приходилось опасаться того, что, может быть, «добровольно» явившееся лицо уже работает в СД и специально подослано этим учреждением с целью спровоцировать русских агентов Абвера или население на антинемецкие разговоры или даже акты, с тем чтобы дать возможность СД собирать материалы против Абвера и писать на него доносы уже по партийной линии. Случаи эти имели место довольно часто и поэтому от такого учреждения, как СД, ожидали любых неприятностей. Д. Каров указал, что Абвер использовал также бывших уголовников, но делал это с большой осторожностью.

Наконец, была группа случайных осведомителей. Они действовали по самым разным мотивам и при получении от них информации первой обязанностью офицера Абвера было установление именно этих мотивов. Обычно в этих случаях преобладали два мотива: чаще всего чувство мести, т. е. информатор желал своим сообщением свести старые счеты; во-вторых, желание получить какую-либо выгоду для себя (пропуск для продажи товаров в другом районе, поездка на казенном автомобиле; избавление от отправки для работы в Германию)

«Практика показала, что эти случайные осведомители более всего содействовали вылавливанию скрывавшихся советских агентов и бывших советских служащих»78.

Были среди таких информаторов и просто мифоманы, т. е. люди, которым или просто доставляло удовольствие затевать подобного рода дела и впутывать в них разных лиц, или же люди с патологической подозрительностью.

Д. Каров отмечает, что завербованные агенты после 1–2 месяцев работы «переживали острый моральный кризис. Он обуславливался расхождением между суровой действительностью и тем, что говорилось при вербовке. Новые агенты сожалели о содеянном, т. е. о данной подписке, вообще о новой службе, и немцы казались им просто бессердечными завоевателями их родины. В этот период морального кризиса одни агенты старались скрыться и уходили в дальние деревни или города, другие кончали жизнь самоубийством. Поэтому в этот период у всех агентов отбиралось личное оружие и оставлялись только винтовки, из которых застрелиться было труднее… Впрочем, некоторые агенты находили другой выход — вешались или перерезали себе вены. Наконец, некоторые агенты уходили и к партизанам, где они быстро погибали, так как последние им не доверяли». В целом, Абвер старался выполнять свои обещания агентам и, как правило, не бросал своих агентов в беде.

«Близкие агенту люди вывозились из угрожаемых районов вне очереди, а если это было необходимо — даже на самолетах»79.

ФАТы, называвшиеся в начале войны «Абвер-группами», были переименованы летом 1943 г.[114] Эти части фронтовой разведки представляли собой небольшие подвижные, независимые от местного начальства группы, составленные из хорошо обученных разведчиков и контрразведчиков. Именно они наиболее эффективно работали на оккупированной территории СССР81.[115] На территории одной армии обычно действовали два-три ФАТ-3, и по одному ФАТ-1 и ФАТ-2. Все ФАТы подчинялись штабу ВАЛЛИ, который ведал всеми видами разведки и контрразведки на Восточном фронте. Промежуточной инстанцией, управлявшей ФАТами 2–3 армий или фронта, были «коммандо», которым ФАТы непосредственно подчинялись. Абвер-офицеры армий при своих 1с могли давать своим ФАТам задания и получать от них сводки, но не имели права вмешиваться во внутренние дела отрядов. Д. Каров отмечает, что хотя официально ФАТам полагалось обмениваться некоторыми сведениями с СД, но «практически, за редким исключением, никаких сведений ФАТы им не давали и от них не получали»82.

Донесения ФАТов, отделений СД и их значение

Помимо еженедельных общих сводок о деятельности советской агентуры, диверсантов, партизан, о достигнутых успехах в борьбе с ними, ФАТы каждый месяц готовили обширную сводку, в которой говорилось о настроениях населения по следующим категориям: рабочие, торговцы, интеллигенция городская и деревенская, духовенство, полицейские, бургомистры (нередко с оценками их), русские антипартизанские и др. воинские части. Во многом схожей деятельностью занимались органы СД, направляя раз в две недели отчеты своему вышестоящему начальству. Например, форма отчетов в отделении СД в Сиверской и Волосово была следующей:

A. Общее положение

Военное положение в районе.

B. Деятельность тайлькоманды

1. Сотрудничество с Вермахтом.

2. Доверенные лица — сеть, деятельность, структура.

3. Русские вспомогательные силы (применение собственно русской полиции).

4. Репрессии в отношении:

а) евреев;

в) агентов;

с) партизан;

д) местных сил противника;

е) криминальных лиц.

5. Наблюдение за отдельными сферами жизни.

6. Фильтрация населения.

7. Эвакуация (фольксдойче, эстонцы, финны, латыши и русские рабочие)83.

Эти сводки давали практически полную картину происходящих изменений в настроениях населения и имели большое значение для высших органов контрразведки, так как позволяли судить о советской пропаганде, проводимой в данный момент среди населения, и о вооруженных антисоветских силах. А это, в свою очередь, позволяло принимать контрмеры.

Советская пропаганда показывала, какие мероприятия немцев на оккупированной территории больше всего беспокоят советское правительство. Например, в СССР во время войны и после нее очень редко и весьма глухо упоминали о роли антипартизанских отрядов, не говоря уже о частях РОА. В то же время на оккупированной немцами территории, где это было невозможно скрыть от населения, против такого рода формирований велась усиленная пропаганда всеми доступными средствами. По советской пропаганде и распускаемым ею слухам можно было установить, где партизаны собирались в скором времени произвести крупную операцию.

В зависимости от общего вывода, сделанного из сводок о настроениях населения, ФАТы иногда получали приказ распространять среди населения через свою агентуру желательные для оккупационных войск слухи. Эти слухи оказывали большое влияние на партизан, снижая их моральное состояние84.

В середине 1943 г. произошли изменения в структуре немецкой контрразведки на оккупированной территории. Они были связаны с ростом партизанского движения и естественным чувством самозащиты. Число различных органов, вербовавших осведомителей и агентов на свой страх и риск, а также собиравших сведения о партизанских отрядах и вообще о настроениях местного населения, стало непрерывно расти. Собственную агентуру по линии контррразведки имели:

1. Абвер-офицер армии.

2. Так называемые ФАТ-3 со своими агентами, резидентурами и информационными центрами.

3. ГФП также стала вербовать собственную агентуру.

4. Практически все ортскомендатуры и фельдскомендатуры стали обзаводиться собственным небольшим аппаратом контрразведки. Наиболее интересные сведения ортскомендатуры сообщали ближайшим ФАТ-3 и Абвер-офицерам соединений непосредственно или через штаб командующего тылом и фельдкомендатуры, которым они подчинялись.

5. Полевая жандармерия имела свои отделения в крупных населенных пунктах.

6. Штаб командующего тылом армии через офицера разведки стал набирать собственную агентуру среди населения и партизан.

В целом, не имея большого опыта в такого рода делах, они вербовали и набирали агентуру, не всегда отвечавшую решаемым задачам.

2. Организация полиции и суды в конце 1941 — начале 1943 гг.

Несколько позже, чем органы безопасности, на территории Ленинградской области были созданы полиция и суды. Немцы требовали, чтобы жители оккупированных районов очищали дороги от снега, снабжали гарнизоны топливом и восстанавливали мосты. Для реализации этих задач бургомистры сперва прибегли к помощи отрядов эстонской полиции, состоявших из бывших солдат эстонской армии, моряков и др. Особенностью этих отрядов была «дикая злоба» ко всем русским и желание отомстить им за все, что пришлось пережить эстонскому населению за время советизации Эстонии. В связи с этим между ними и местным населением сразу же начались столкновения. Местная русская полиция начала создаваться с зимы 1941 г. Общая масса полицейских была настроена антисоветски и таковой оставалась до конца войны85.

К концу 1941 г. наступление немцев на Восточном фронте прекратилось. Несмотря на идеологические установки о превосходстве немецкой расы, оккупационные власти осознавали, что без помощи местного населения жизнь в оккупированных районах организовать невозможно, что в условиях затягивавшейся войны могло привести к катастрофе. Однако, по данным Карова «никаких определенных общих инструкций о создании вооруженной полиции из местного населения на северном и другом участке фронта немецкое командование до 1942 г. не издавало». В русских областях полицию вооружать запрещалось, как и вообще формировать какие-либо отряды или назначать местных жителей на ответственные должности. Приказ этот не был отменен до самого конца войны, но, как и многие приказы такого рода, не выполнялся. Немецкое командование на местах быстро убедилось в его нелепости и поэтому всех полицейских, часто без их ведома, стали объявлять «украинцами, белогвардейцами, ингерманландцами и т. п.»86.

К концу 1941 г. ортскоманды стали улучшать организацию местной полиции и к весне 1942 г. она приобрела четкие формы. Общая схема мало чем отличалась от прежней милиции, и главная разница состояла в том, что полиции было значительно меньше, чем милиции, а все делопроизводство чрезвычайно упростилось. Вся полиция области подчинялась бургомистру областного центра, который в свою очередь подчинялся оберфельдкомендатуре. Бургомистр назначал начальника полиции области, который в свою очередь назначал районных начальников полиции и утверждал предложенные последними назначения на низшие посты. Города делились на районы, районы — на участки. Во главе каждого района стоял начальник районной полиции. Кроме того, в городе имелось специальное отделение криминальной полиции, один отряд конной полиции и отдел политической полиции, которая также официально подчинялась бургомистру и начальнику полиции, но фактически управлялась только местным отделом СД87.

Служба в полиции была весьма популярна среди населения в связи с тем, что полицейские и их семьи фактически не знали тягот оккупации.

Во-первых, как правило, полицейские в городе и в деревнях получали немецкий паек второй категории, то есть обычный тыловой паек. Те же, кто часто принимал участие в боевых действиях против партизан, получали паек первой категории. Кроме пайка полиция получала табак, водку, сладости и др., что выдавалось немецким солдатам. Семьи полицейских официально пайка не получали, но на практике было иначе.

Во-вторых, возможность получения жилья и земли также стимулировали стремление работать в полиции. С лета 1942 г. полицейским стали давать лучшие квартиры и, что более существенно, их стали наделять землей. За любые заслуги полицейские получали в собственность дома и инвентарь.

В-третьих, родственники полицейских освобождались от всех общественных работ, реквизиций, налогов, а главное — от насильственной отправки в Германию88.

Наконец, полицейские получали также денежное жалование от 20 до 600 руб. в месяц в зависимости от места службы и должности.

В городах и сельсоветах с целью поддержания общественного порядка была создана служба общественного порядка (Ordnungsdienst), которая работала в соответствии с указаниями полевой комендатуры и бургомистра. Функции полиции подробно описывались в соответствующих Уставах и Положениях. Обязанности полиции состояли в поддержании порядка на улицах, сборе налогов, проведении проверок жителей и задержании партизан, наблюдении за рынками и карточными притонами, борьбе с тайным изготовлением и продажей самогона, выдаче документов населению, конвоировании пленных, охране немецких объектов, выделении нарядов на вокзалы, в кинотеатры и др.89

Полицейские носили форму, белую повязку на правой руке с надписью «Служба общественного порядка — Ordnungsdienst — города… №…» и имели при себе удостоверение. Как правило, вооружение полицейских состояло из резиновых дубинок и лишь в особых случаях с разрешения полевой комендатуры им выдавалось огнестрельное оружие. При поступлении на службу давалась соответствующая расписка-обязательство на бланке, составленном на русском и немецком языках90:


Обязательство

Я,_______________(фамилия, имя, отчество)

проживающий в__________________

подтверждаю получение удостоверения местной или полевой комендатуры от_____________

которым я назначен в Службу Порядка (ОД).

Я обязуюсь исполнять свою должность в Службе Порядка (ОД) добросовестно и беспрекословно, как этого требует служебный устав Службы Порядка (ОД), которого постановления мне известны.

Я даю обещание в безусловном повиновении своему начальству.

Место...

Дата...

Обязанности полиции постоянно расширялись, поскольку немецкие власти убеждались в том, что местная полиция прекрасно справлялась со своими функциями. Число уголовных преступлений в оккупированных областях по сравнению с советским временем резко сократилось91.

Полиция на оккупированной территории состояла из трех частей. Во фронтовой полосе (глубина 15–30 километров от линии фронта) управление осуществлялось только военным командованием. Начальник тыла дивизии назначал комендантов, и он же практически полностью контролировал данную территорию.

Полицейских было мало — обычно 2–3 человека на деревню. Они получали полный фронтовой паек, а также обмундирование. Территория тыла армии подчинялась начальнику тыла армии и его штабу. Органы СД были стеснены в своих действиях, поскольку «военное командование не позволяло творить им слишком много безобразий по отношению к населению». Наконец, за пределами тыла армии осуществлялось гражданское управление гебитскомиссарами, которые назначались военным командованием92.

Судебная система

Отсутствие каких-либо общепринятых законов и судов на оккупированной территории существенно осложняло работу полиции и местных органов самоуправления. Наибольший порядок в этом отношении был в прифронтовой полосе. Все крупные преступления рассматривались в немецком военном суде дивизии, состоявшем из настоящих юристов. Д. Каров писал:

«Суд был строгий…. но беспристрастный, не делавший разницы между немцами и русскими. Судопроизводство по мелким делам осуществлялось ортскомендантами обязательно в присутствии бургомистра».

В редких случаях (воровство или мошенничество) функции суда осуществляла полевая жандармерия. Обычным наказанием была порка (25 ударов).

Все политические и расовые дела передавались СД и изымались из ведения военного коменданта. Но в прифронтовой полосе СД не имело права находиться, а военное командование, так же как и Абвер, этими делами не интересовалось. Наименьшая угроза для евреев существовала именно в прифронтовой полосе. По политическим же и расовым делам начальник соответствующего отделения СД просто выносил решение об экзекуции или направлении в концлагерь93. В сводках СД называлась также возможность освобождения и высылки. В глубоком тылу, где было гражданское управление, в судебных делах царил большой беспорядок.

6 октября 1941 г. немцы издали приказ о введении в районах Ленинградской области, в которых осуществлялось гражданское управление, немецких судов и, соответственно, немецкого уголовного права94. Однако лица еврейской национальности и обвиняемые в партизанской деятельности или же сотрудничестве с партизанами этим судам подсудны не были.

12 января 1942 г. в этих же областях были установлены так называемые штадсгерихты, т. е. суды особого назначения, судившие за политические преступления. Суды назначались штабскомиссаром. Юристов в таких судах обычно не было. Большинство дел рассматривалось в закрытом заседании. Чуть позже, 17 февраля 1942 г. были введены полицейские суды, состоявшие из трех человек. Председателем суда в обязательном порядке был офицер полиции, который обладал правом решающего голоса.

Все названные выше судебные органы имели право выносить смертные приговоры на основании приказа рейхскомиссара Остланд от 29 сентября 1941 г., в котором говорилось, что всякий укрывающий или имеющий сношения с бандитами (партизанами), подлежит смертной казни. В приказе, датированном 17 февраля 1942 г., говорилось о том, что всякий, «вредящий» лицам, состоящим на германской службе, подлежит смертной казни. Оба эти приказа толковались очень широко и давали местным судам полную власть над подсудимыми.

Что же касается гражданских исков, то их рассматривали утверждаемые оккупационными властями суды в составе председателя и двух-трех заседателей. Например, Рождественский суд Красногвардейского района в ноябре 1941 г. — январе 1942 г. рассмотрел несколько десятков дел, в том числе о распределении бывшего советского имущества, об оскорблениях, причинении легких телесных повреждений, о клевете, о краже сена и дров, о возврате долга, о праве проживания на даче, снятой на летний период в связи с невозможностью возвращения в Ленинград, и т. д.

Исковые заявления составлялись в произвольной форме. Само судебное разбирательство состояло в опросе истца и ответчика, а также свидетелей. Как правило, лица, признанные виновными, обязывались заплатить штраф в размере 20–30 руб. В отдельных случаях судебное решение устанавливало обязательность принудительных работ в течение 10 суток.

Несмотря на то, что суды в своей деятельности не опирались на нормы немецкого гражданского права, а подчас руководствовались лишь здравым смыслом, население, тем не менее, шло в суд «за справедливостью». По мнению населения, суд был скорым и в основном справедливым95.


К зиме 1942–1943 гг. на всей оккупированной территории группы армий «Север» уже существовала местная полиция. Ее состав был весьма разнообразным. Бывшие военнопленные, отпущенные из лагерей в Волосово, Тосно, Копорье и др., составляли примерно половину местной полиции. Около 20 процентов были беженцы из Ленинграда и его окрестностей. В районах Сиверская-Котлы и в деревнях на юго-западе области почти все полицейские были из числа староверов. Именно это обстоятельство придавало тамошним полицейским отрядам совершенно специальный характер:

«Староверы всегда ненавидели большевиков и совершенно серьезно считали Сталина если не антихристом, то во всяком случае его наместником. Никаких компромиссов с партизанами они не допускали и при отступлении немецкой армии в 1944 г. частично ушли с войсками, частично остались в лесах, образовав небольшие партизанские отряды»96.

Все виды политической полиции в областях, где было городское управление, находились в ведении гестапо, а там, где армейское — СД. Гестапо и СД создавали органы политической полиции сразу же по приходе на место. Обычно нескольких проверенных и обученных сотрудников органы гестапо и СД приводили с собой. Это были в прошлом жители России, Прибалтики, Чехии или балканских стран. Очень многие были эмигрантами, которые решили сделать карьеру в СД и гестапо. По мнению Д. Карова, «стойкими принципами они не отличались»97.

В Красногвардейск СД привезло нескольких эмигрантов-студентов из Чехии. Это были молодые и энергичные люди, но «ввиду того, что у них оказались слишком слабые нервы», они не выдержали. Выходцы из Прибалтики к службе в СД подходили больше, но их ненависть к русскому населению и природная жестокость даже в СД мешала их работе и, главное, их сотрудничеству с агентами из числа местных жителей. В итоге, большинство привезенных на оккупированную территорию эмигрантов погибло и с весны 1942 г. СД стало набирать политическую полицию из местного населения. По мнению Карова, сочетания необходимых для работы в политической полиции качеств (беспристрастности, жестокости, храбрости и чувства долга и одновременно «некоторой доли интеллигентности») среди жителей СССР найти было крайне трудно.

В конце концов в политическую полицию стали брать бывших жандармов, полицейских, некоторых земских начальников и лиц, служивших в НКВД, «если на них имелись заложники». В число полицейских также попали наркоманы и садисты.

«К концу 1942 г. кадры политической полиции были созданы, и она, на горе населения и немецких войск, начала работать»98.

К задачам политической полиции относились в том числе и неполитические функции.[116] Борьбой с партизанами и советской агентурой политическая полиция практически не занималась. Политическая полиция была немногочисленной. Например, в Пскове в ее составе было 8–10 человек. Из-за отсутствия бюджета возможности содержания агентуры были очень ограничены.

По мнению Карова, за весь период войны ему не довелось видеть примеров того, чтобы политическая полиция принесла какую-либо пользу или раскрыла какое-либо крупное дело. По сравнению с политической полицией, криминальная полиция принесла много пользы населению и Вермахту.

Карательные отряды

В Пскове при СД существовала смешанная рота в составе 80 человек, состоявшая из эстонцев, литовцев, финнов и представителей местного населения. Отряд был привезен в город сразу же после его взятия немцами. Он участвовал в проведении арестов среди горожан, занимался охраной заключенных. Попытки создания карательных отрядов из числа военнопленных для борьбы с партизанами не увенчались успехом. Например, в 1942 г. СД попыталась сформировать «батальон 230», бойцы которого при выполнении первого же задания разбежались. Небоеспособной оказалась и созданная СД в окрестностях Пскова в конце 1942 г. рота из числа военнопленных. Вместе с тем, «карательные отряды СД и СС наделали очень много зла населению и сильно его озлобили против немцев»100.


Полицейские отряды министерства пропаганды набирались главным образом из числа русских эмигрантов, проживавших в Германии и Чехии. Их задачей было наблюдение в типографиях за русскими наборщиками и другим ненемецким персоналом. Число этих полицейских на всей оккупированной территории не превышало 500 человек101.

3. Пропагандистская деятельность на оккупированной территории

3.1. Общая характеристика немецкой пропаганды

В пропагандистских акциях принимали участие подразделения службы безопасности, разные прогерманские общества. Под руководством местных отделений гестапо на оккупированной территории Ленинградской области действовали «Немецко-русское общество помощи германским войскам», «Нацонально-трудовой союз нового поколения» с центром в Берлине, русская группа «Эхо Европы», группа Викерса и др. В состав первого из названных обществ входили служащие немецких учреждений в захваченных районах. Они занимались восхвалением Германии и немецкой армии. В издававшихся на русском языке газетах члены этого общества выступали с антисоветскими статьями. Кроме того, они следили за настроениями населения. НТС, как отмечал заместитель начальника УНКВД по Ленинграду и области Басов, являлся довольно массовой организацией. Участники союза вели активную пропаганду. Суть ее сводилась к заявлениям о необходимости уничтожения советского строя в СССР, о создании национального государства под протекторатом Германии, о восстановлении частной собственности, уничтожении колхозов и т. п. В НТС готовились также специальные группы для сбора сведений разведывательного характера о положении в Ленинграде. В Гатчине осуществлялась подготовка «будущих» руководителей политической полиции в Ленинграде102. В 1941–1942 гг. органы СД принимали активное участие в распространении агитлитературы и кинофильмов103.

Издательская деятельность оккупационной власти в течение первых 8–9 месяцев велась в основном на базе захваченных советских типографий. Поэтому до весны 1942 г. на территории Ленинградской области, подвергнутой оккупации, ротой пропаганды 16-й немецкой армии издавалась одна ежедневная газета на русском языке — «За родину». Большая же часть пропагандистских материалов поступала из Риги или самой Германии. Дновская газета «За родину» была одной из первых газет, издававшихся на захваченной советской территории. Сфера ее распространения была обширной — она охватывала 11 районов Ленинградской области. Первоначально немецкие газеты распространялись бесплатно, а затем «с целью поднятия престижа пропаганды и более бережного отношения к газетам» была введена плата за них. Доставку агитлитературы населению сельской местности оккупанты осуществляли путем организации месячной подписки на периодические издания, через розничную торговлю, а также при помощи платных распространителей газет.

Оккупационные власти поставили перед собой задачу добиться того, чтобы «газета была доставлена в самые отдаленные деревушки, в каждую отдельную хату крестьянина, где она принесет колоссальную пользу»104. На местах распространение печати стимулировалось выделением специальных премий лучшим организаторам подписки. Например, начальник Локнянского района Михайлов выделил десять таких премий, в том числе по одной в размере 375 и 300 рублей, две — по 200 рублей, шесть — по 100 рублей105.

В конце октября 1942 г. отдел пропаганды Гатчины попытался унифицировать работу всех киосков, в которых продавались книги и газеты, издав соответствующее постановление.

Руководство всем магазинам пропагандного отдела Гатчина


Оказалось нужным установить единую руководящую линию работы всех магазинов книг и газет.

В целях этого каждые 14 дней выдается письменное постановление продавщицам для предстоящей работы.

1. Продавщицы обращают особое внимание на постоянное обеспечение магазина газетами, брошюрами, плакатами и прочим материалом. В случае недостатка, в любое время требуют от пропагандного отдела Гатчина пополнения недостающего и это требование со стороны отдела по возможности будет немедленно удовлетворено.

2. В случае прихода газет с регулярным опаздыванием, тотчас сообщают отделу пропаганды о причинах, вызвавших запаздывание.

3. Письменные требования и сообщения к отделу пропаганды продавщицы сдают в районные и местные комендатуры в любое время, на конверте отмечая адрес на немецком языке: Propaganda Staffel Gatschina, Bluemenstrasse 6–8. Содержание запроса или сообщение может быть написано на русском языке, т. к. в отделе имеются переводчики.

4. Снабжение продавщиц продуктами питания производится через районные и местные комендатуры. В случае затруднений в получении продуктов, продавщицам следует обращаться к комендантам для выяснения вопроса.

5. Отчетность магазина производится в конце каждого месяца. Поступающие доходы ежемесячно переводятся почтовым переводом отделу пропаганды Гатчина, причем деньги продавщицы вносят кассирам комендатур, которые их препровождают в отдел.

6. Продавщицы имеют право причитающееся им жалование в конце месяца выбрать из кассы.

7. Продавщицы обязаны постоянно заботиться о чистоте и порядке в магазине.

Пропагандный отдел надеется, что продавщицы в своей работе окажутся достойными им дарованного доверия.


Заместитель отдела пропаганды Гатчина

Зондерфюрер (подпись)106[117]

Устная пропаганда велась путем организации прослушивания радиопередач из Пскова, распространения ложных слухов. В Ораниенбаумском районе фашисты распространяли слухи о сдаче Москвы, бегстве правительства, «отлете Сталина вместе со всем золотом в Америку». В прифронтовых районах демонстрировался фильм «Парад немецких войск в Ленинграде». В Тосненском районе предпринимались настойчивые попытки убедить население в том, что финны взяли Выборгскую сторону и Васильевский остров Ленинграда, в Пскове и Старой Руссе немецкими военными комендантами были вывешены объявления, в которых желающим выехать в Ленинград, «занятый немецкой армией», предлагалось получить пропуска107.

14 августа 1941 г. в дер. Плюсса было устроено торжество с раздачей вина по случаю «въезда Гитлера в Москву». Среди населения распространялись слухи о том, что Тимошенко «продал Германии все планы обороны страны». Этому способствовали также отставшие от своих частей и упавшие духом красноармейцы, которые заявляли, что их «продали генералы», что в РККА остались одни винтовки и она не в состоянии оказать сопротивление Вермахту108. В Слуцком районе противник заявлял о роспуске советского правительства, разделе России на четыре области, во главе которых «находились» Молотов (Поволжье), Маленков (Сибирь и Урал), Ворошилов (Север и Ленинград), Сталин (европейская часть России)109. В Порховском и Солецком районах вывешивались объявления о выдаче пропусков желающим выехать в Свердловск110.

В докладе начальника Политуправления Северо-Западного фронта дивизионного комиссара Рябчего «Об авантюристической и провокационной пропаганде в оккупированных районах СССР», датированном 16 августа 1941 г., указывалось на усиленное распространение провокационных слухов о Молотове и Тимошенко. В ряде населенных пунктов немецкие солдаты срывали со стен портреты Сталина, а портреты Молотова, Тимошенко, Ворошилова оставляли, заявляя при этом: «Это — наши друзья!»111 В конце сентября этот сюжет дополнился слухами о «речи» Молотова из Берлина о прекращении войны112. Для того, чтобы расположить к себе местное население, организовывались показательные мероприятия. Например, военнопленным позволяли мыться в реке, давали им мыло, еду и т. п.113

В первые месяцы войны пропагандистскую обработку проводили рассылаемые по деревням агитаторы, знавшие русский язык. В селах у больших дорог и в райцентрах устанавливались громкоговорители, мотоциклисты распространяли листовки, расклеивали плакаты и объявления в отдаленных населенных пунктах. Немецкие агитаторы призывали население «мирно работать», помогать солдатам Вермахта, обещая за это вознаграждение, особенно за выдачу партизан. Иногда оккупанты раздавали колхозникам то, что не могли увезти с собой или использовать, подчеркивая, что «большевики у вас забирали все, а мы даем»114.

Основным звеном пропаганды оккупационных властей на страницах печати в листовках и методами устной агитации стали критика колхозного строя и пропаганда «нового порядка», нового аграрного строя. Постоянным идеологическим фоном — вопросы о характере войны, сущности «перестройки», осуществляемой в России «великой немецкой нацией».

Ориентируясь главным образом на крестьянство, немецкая пропаганда стремилась доказать теоретическую и практическую враждебность к нему марксизма. Со ссылками на первоисточники повторялись высказанные К. Марксом слова о том, что крестьянское хозяйство ежечасно рождает капитализм и поэтому землю необходимо превратить в государственное достояние с тем, чтобы на ней трудился ассоциированный сельский пролетариат. Из этого делался вывод о бесперспективности крестьянства как класса при социализме. Декрет о земле был представлен как тактическая уловка большевиков.

Подчеркивалось, что истинно марксистская программа национализации земли, за которую выступал Ленин, была в последний момент заменена эсеровской. Указывалось также, что враждебность большевиков к крестьянству в период Октября выразилась и в том, что революция осуществлялась не под лозунгом союза со всем крестьянством, а под лозунгом нейтрализации основной массы крестьянства при опоре на бедноту.

НЭП также представлялся в качестве временной уступки крестьянству, а его сворачивание и коллективизация — как практическая реализация марксистских установок в аграрном вопросе115. В противоположность этому будущее крестьянства в «новой Европе» изображалось в самых радужных красках. Оно называлось «жизненной силой Европы, основой нового европейского порядка»116. Колхозники насильно вовлечены в колхозы и являются крепостными.

Большое внимание отводилось популяризации так называемого «нового аграрного закона», означавшего ликвидацию колхозов и восстановление частной собственности на землю. В том или ином виде эта тема присутствовала с середины февраля 1942 г. во всех газетах, адресованных населению оккупированной Вермахтом советской территории117,[118] в листовках, распространявшихся на фронте. Защитников Ленинграда противник призывал «спешить на великий раздел земли», восхваляя при этом «самую радикальную в русской истории земельную реформу»118.

Если учесть социально-экономическую структуру оккупированных областей, их принципиальное отличие от индустриально-технического Ленинграда, разницу в социальном составе населения — не только невысокий общеобразовательный и политический уровень, но и обилие мигрантов, переселенцев периода коллективизации — наличие финского, эстонского населения, если учесть и в целом нелегкую судьбу советского крестьянства после 1927 г., то объективно немецкая пропаганда новых агарарных отношений представляла реальную опасность для советского общества. Крестьяне получали в личное владение землю, шли на сотрудничество с новой властью, в результате доверия некоторые соглашались на отъезд в Германию и т. д.

Антисемитская пропаганда подкреплялась ссылками на высказывания о евреях Наполеона, В. Гюго, Вольтера, Гете. С начала войны примерно до февраля 1942 г. общими в пропаганде противника были идеи о «превентивной», «освободительной» войне «только против евреев и коммунистов». Расчеты на блицкриг обусловили относительно слабую сеть пропагандистских органов, особенно в захваченных районах Ленинградской области, активно пропагандировалась мысль, что Германия ведет «освободительную войну», являющуюся «не только вооруженной борьбой за экономические сферы влияния… но и борьбой идеологий».

Примером одного из наиболее распространенных на оккупированной территории периодических изданий может служить газета «За Родину», выходившая в г. Дно. Приведем наиболее характерные названия публикуемых в ней материалов: в 1942 г. о марксизме: «Ложь под маской науки» (З июля) «Первые шаги в философию» (3 октября), «Марксизм — евангелие ненависти» (4 октября); О Салине: «За родину, а не за Сталина» (3 марта), «Открытое письмо Сталину от русского народа» (25 марта), «Ни капли крови за кровожадного лженародного «вождя» Сталина» (30 апреля); об антисемитизме: «Еврейство и коммунизм» (11 июля 1943), «Советская промышленность в жидовских руках» (28 июля 1942), «Москва — жидовская столица» (24 июня 1943), «Под знаменем Дмитрия Донского» (3 апреля 1943), «Великие полководцы с нами» (25 мая 1943), о Власове: «Русские добровольцы» (7 января 1943), «Открытое письмо генерал-лейтенанта Власова» (14 марта 1943), «Идеи Власова в массы» (25 мая 1943) и т. д.

Итак, в оккупированной «провинции» работала редакция, способная охватить огромный спектр философских, политических, исторических проблем, оперативно откликнуться на любое событие, документ, личность. Сил, энергии было так много, что не всегда учитывался непосредственный объект влияния: крестьянство не очень интересовалось философией, тема «первых» лиц была уже из «пережитого» в недавнем, тема трагическая.

Немецкая пропаганда на оккупированной территории носила тотальный характер, но вынуждена была приспосабливаться к реальным условиям.

В общем плане можно выделить следующие хронологические периоды в идеологической пропаганде Германии на оккупированной территории Ленинградской области. Крах стратегии блицкрига, жестокие уроки зимы 1941–1942 гг. и, как отметил Э. Хессе, не в последнюю очередь рост партизанского движения119 настоятельно потребовали изменения оккупационной политики, интенсификации пропагандистской обработки советских людей, увеличения подразделений пропаганды вообще. Развернувшее свою работу в сфере деятельности группы армий «Север» подразделение пропаганды — «Пропаганда-абтайлюнг Б» (Балтикум или Норд) распадалось на более мелкие единицы — «пропаганда-штаффель», обозначавшиеся по месту их дислокации. В Ленинградской области они находились в Луге, Гдове, Острове, Тосно и Гатчине120. Главная их задача состояла в издании газет во всех крупных городах и районных центрах, в использовании советских радиостанций и создании собственной немецкой радиосети, а также в ведении пропаганды против партизан в лесистой местности путем распространения листовок или через громкоговорители121.

В 1942 г. произошло значительное увеличение числа изданий на русском языке для оккупированных районов Ленинградской области. Газеты, выходившие в Риге, Пскове, Ревеле, Дно, а также присылаемые из Германии, носили преимущественно общеполитический характер. Кроме упомянутых выше, они, как правило, публиковали свои материалы под следующими постоянными рубриками: «Из моих воспоминаний о советском аде», «Германия — какой я ее увидел», «Письма русских из Германии», «В новой России», «Культурное возрождение» и пр. В большинстве газет помещались обзоры литературы, изданной на русском языке во время войны эмигрантами, антисоветские анекдоты и фельетоны, статьи по истории идеалистической философии, распоряжения оккупационных властей. С целью лучшего распространения агитлитературы в крупных населенных пунктах были открыты специальные киоски.

Сумма, полученная от продажи литературы в Сиверской, например, в середине июля 1942 г. за четыре дня составила 1500 рублей. Ежедневно там продавалось около 500 газет. В Волосово местному населению предлагались следующие издания: «Северное слово», «Мировое Эхо», «Труд», «Правда» (г. Рига), «Новый Путь». В большинстве районов области выбор ограничивался 2–3 наименованиями. В целом же положение с обеспеченностью пропагандистских киосков литературой зависело от удаленности их от издательских центров — мест дислокации подразделений пропаганды. Во второй половине июня 1942 г. осведомитель СД услышал на рынке Сиверской высказывание следующего содержания:

«Находясь вблизи фронта, мы можем купить журналы и газеты. Это начало культурной жизни. Мы уже сейчас можем себе представить, какова будет жизнь, если уничтожат коммунизм»122.

Однако подобное отношение к издававшимся немцами газетам не было доминирующим, особенно в деревнях, где население использовало газеты как бумагу для самокруток, хотя до вступления частей Вермахта в деревне отношение к листовкам было иным, бережным, их передавали из рук в руки123.

Значительное место в идеологической и психологической обработке населения захваченных районов Ленинградской области оккупационные власти отводили устной и кинопропаганде, организации различных пропагандистских выставок, распространению плакатов. Особенностью кинопропаганды противника было то, что репертуар демонстрируемых фильмов включал в себя не только откровенно тенденциозные ленты, но и развлекательные. Кино, организация праздников, выступления «Русского передвижного театра» из Ревеля, «Псковского русского театра», различных самостоятельных групп во многих населенных пунктах оккупированной территории Ленинградской области, известных артистов должны были стать одним из клапанов, через который оккупанты пытались выпустить пар народного недовольства, увести людей от тяготивших их мыслей, создать иллюзию стабильности и основательности «нового порядка», не исключающего радостных дней общения с национальной культурой. Практически без отдыха в тыловых районах группы армий «Север» выступал оперный певец Печковский. На его концертах, как правило, был аншлаг. Однако в случаях, когда цена билетов достигала 15 руб., народу в залах собиралось мало. Осенью 1942 г. даже на варьете в Вырице при стоимости билетов в 2–4 руб. не удалось собрать полного зала124.

Фильмы, которые имели сугубо пропагандистскую направленность («Фюрер и его народ», «Путь к свободе», «Корабль без классов», «Освобождение Руси») не пользовались успехом у зрителей. Наиболее популярными были развлекательные фильмы, такие как «Жизнь в старой Вене», «Веселые бродяги», «Звезда из Рио», «Аннушка», «Золотой город», «Официантка Аня», «Моя подруга Жозефина» и др. Об этом свидетельствуют отчеты о просмотре фильмов, сделанные осведомителями службы безопасности. Последние отмечали, что фильмы и киносборники о «радостной» сдаче в плен красноармейцев вызывали у зрителей едкую иронию.

Доверенные лица СД ловили малейшие проявления антисоветизма у аудитории, навеянные увиденным на экране. Выводы об «обнадеживающих тенденциях» в изменении настроения населения делались, например, из единичных реплик или отдельных высказываний после просмотра того или иного фильма.

О «больших возможностях» антисемитской пропаганды говорилось в рецензии на ленту «Товарищ Эдельштайн», показанную в ряде прифронтовых районов Ленинградской области в середине 1942 г. В фильме шла речь «об изощренной демагогии красного директора еврея Эдельштайна с целью подъема стахановского движения на вверенном ему предприятии». Образ Эдельштайна вызвал негодование зрителей. Некоторые, находясь под впечатлением фильма, обвиняли евреев во всех смертных грехах. В донесении начальника ауссенштелле СД Павловска о положении за период с 1 по 25 июня 1942 г. в связи с этим специально отмечалось:

«По мнению корреспондентов, пропаганда против евреев могла бы быть очень успешной. Русскому человеку нужен клапан для выхода своего гнева, и было бы целесообразно направить его на еврейство».

Перечень плакатов125 дает представление об их содержании. Эволюция этого вида пропаганды характеризовалась максимальным упрощением подаваемого материала, сосредоточением внимания исключительно на текущих проблемах жизни. Немцы пытались учесть специфику восприятия наглядной агитации советскими людьми, которая заключалась в том, что они (сельское население) были приучены к моментальному восприятию лозунгов и зрительного образа.

В одном из отчетов службы безопасности Павловска упоминалось о неудачной пропагандистской акции, предпринятой в городе и районе 5 июля 1942 г. Предложенные населению плакаты оказывались слишком сложными для понимания и большинство из них остались без внимания. Для захваченных районов Ленинградской области также было характерно присутствие нескольких передвижных выставок, главным образом из Прибалтики. Основными их темами были «красный террор», а также восхваление национал-социа-лизма126. Иллюстративный материал должен был подтвердить распространяемые немецкой пропагандой слухи о «приказе по РККА», согласно которому «уничтожению подлежат все, кто оказывает помощь оккупационным властям127.

В 1942 г. дальнейшее развитие получила и устная пропаганда. Главным ее объектом стали жители деревень. Специальным распоряжением оккупационных властей старостам вменялось в обязанность ежедневно проводить среди населения коллективные читки газет128. В тылу 18-й немецкой армии, кроме того, летом проводилась широкая компания под названием «Деревенский громкоговоритель».

С середины 1942 г. все больший удельный вес в пропаганде противника стало занимать информационное направление. Апелляция к прошлому, к советскому периоду истории стала невозможной ввиду того, что «она только будит воспоминания о былых временах и вызывает критику происходящего сегодня, т. к. жизненные условия здесь очень плохие», — отмечалось в донесении павловского отделения службы безопасности от 10 июля 1942 г. «Сравнение с прошлым большей частью не в нашу пользу, ибо люди забыли, что существующие условия определяются близостью фронта». В сводке Ленинградского штаба партизанского движения о положении в захваченных Вермахтом районах от 15 августа 1942 г. также говорилось о том, что порки, избиения, грабежи, насильственный угон людей в Германию, голод, безтоварье, дороговизна, спекуляция, бесконечные мобилизации на бесплатные работы — все заставляло крестьян открыто признавать, что «какая бы ни была советская власть, но все-таки она наша и лучше любой немецкой власти», что «лучше колхозы, чем немецкая власть»129.

В конце августа ЛШПД привел высказывание одного из крестьян дер. Черепицы Островского района о настроениях в зоне оккупации:

«Вот я бывший кулак, обиженный советской властью, ждал немцев, как освободителей. Пришли немцы и все у меня отобрали. Раньше при советской власти у меня было масло и крупа, а сейчас питаюсь ягодами. Жду теперь красных, скорее бы наши пришли»130.[119]

Негативное воздействие на население оказывали и письма уехавших в Германию. В сообщении отделения СД за период с 29 июня по 11 июля 1942 г. отмечалось, что население обсуждало письма, полученные из Германии. В отчете СД указывалось:

«Если раньше они оказывали очень благоприятное впечатление, то теперь наступил перелом. Некоторые пишут об очень тяжелой работе в Германии, а также плохом и недостаточном питании. В связи с этим у населения возникло недоверие к немецкой пропаганде по этой проблеме. В маленьких деревнях настроение очень плохое (например, в Менково, Тишковицах, Сусанино и др.) Там говорят, что колхозная система была лучше, так как при ней не было такого голода».

По мнению офицера СД, положение должно кардинально измениться после уборки урожая131. Так оно и случилось. Военная цензура подразделения, расположенного в нас. пункте Ящера, отмечала, что в письмах в рейх «русские выражали полную уверенность в будущем, страха перед грядущей зимой не было. Вновь и вновь в письмах сообщалось об обильном урожае и производимых запасах на зиму, с тем чтобы находящиеся в Германии родственники не беспокоились за оставшихся в России». Вместе с тем отмечалось, что некоторые работающие в Германии из населенного пункта Мехно сообщали в письмах родным и знакомым о плохом положении с продуктами и советовали не вербоваться для работы в Германии132.

В 1943 г. активность немецкой пропаганды на оккупированной территории Ленинградской области достигла своего апогея. О размахе печатной пропаганды противника говорят цифры, приведенные на совещании распространителей печати Пожеревицкого района, состоявшегося в июне 1943 г. Ежедневно в районе распространялось 1100 экземпляров газеты «За Родину» (г. Дно), 2000 экземпляров рижской одноименной газеты, 500 экземпляров журнала «Новый путь». Общая сумма от продажи литературы в районе составляла около 10 тыс. рублей133. Стремясь придать своей пропаганде тотальный характер, немцы старались вовлечь в агитационную работу интеллигенцию и молодежь. Они должны были организовать «разъяснительную» работу среди малограмотного деревенского населения. В связи с этим дновская газета писала, что «безусловно необходимой представляется организация кадров хорошо подготовленных и по преимуществу молодых людей, способных разоблачать всем слоям населения основные пункты большевистской лжи»134.

Подготовка пропагандистов осуществлялась на специальных курсах. Все курсанты подвергались специальной проверке на политическую благонадежность со стороны органов СД. С 23 февраля по 11 июня 1943 г. в Сольцах прошли подготовку 5 групп пропагандистов для оккупированных районов Ленинградской области135. Десятидневная программа обучения включала доклады о международном положении, национал-социализме, партизанах, о значении текущей войны и о «беспринципной» политике Сталина.

Специальный курс лекций «русских профессоров» был посвящен критике марксизма и советской действительности, «разложению» семьи, общества и государства в СССР, выяснению причин кризиса советского искусства и литературы136. Большое внимание уделялось также разъяснению программы «Русского освободительного комитета». Слушатели курсов посещали «добровольческие лагеря»137,[120] присутствовали на маневрах. О большом значении, которое противник придавал созданию широкой сети пропагандистов из русского населения, а также рекламе проводимых в этом направлении мероприятий, говорит тот факт, что курсы посещал фельдмаршал Буш, а Власов неоднократно выступал перед их слушателями с докладами. Подготовка пропагандистов РОА проводилась на солецких курсах и через созданный еще в марте так называемый «Порховский комитет». Каждый из пяти секторов этого «комитета» занимался агитацией за вступление во власовскую армию138.[121]

Большие усилия прилагались для улучшения качества пропаганды. С этой целью органы пропаганды группы армий «Север» обязывали группы прессы в городах регулярно составлять обзоры газет, распространявшихся на окупированной территории, указывая на их сильные и слабые стороны. Особое внимание уделялось критическим высказываниям читателей на публикации. Предпринимались меры по расширению корреспондентской сети, улучшению доставки газет в населенные пункты. Например, группа прессы отдела пропаганды Гатчины в мае 1943 г. распространяла следующие бланки извещения о назначении корреспондентом:

Господин …

На основании письменного уведомления… областной комендатуры от … 1943 года Вы назначены корреспондентом газеты «Северное слово».

Для повседневного руководства посылаем Вам примерный тематический план статей, которые интересуют газету. На любую из указанных в плане тем пишите статьи сами, привлекайте других. Но строго придерживаться только указанных тем вовсе не обязательно. Писать следует на любую тему, обо всем.

Особое внимание уделите повседневной информации, хронике: в районе, волости, поселке, деревне появилась кустарная мастерская, открылся магазин, частный ларек, кто-то отстроил мельницу, кузницу, какой-нибудь крестьянин или ремесленник пустил в ход крупорушку, керзальную машину, кто-то открыл столовую, буфет, чайную — все, в чем проявляется частная инициатива, личная предприимчивость — все это очень интересует газету…

Материалы направляйте через Вашу комендатуру в Гатчинский отдел Пропаганды — г. Гатчина, Цветочная ул., № 6–8, отдел пропаганды, группа прессы.

Ф. Никитин139

Сотрудники газет, чьи статьи публиковались, ежемесячно получали гонорары140.[122] Продавцы немецкой литературы были прямо заинтересованы в результах своего труда, поскольку имели право забирать причитавшееся им жалование из средств, вырученных от продажи агитлитературы. Кроме того, они пользовались правом получения продуктов через районные и местные комендатуры. Такие популярные фигуры, как Печковский, поддерживавшие немцев, получали не только большие гонорары, но и выезжали за границу141.[123]

С целью улучшения качества пропагандистских материалов предпринимались дополнительные меры. В августе 1943 г. отдел пропаганды Остланд обязал группу прессы Гатчины раз в две недели составлять обзоры газеты «Северное слово» и направлять их в Ревель, обращая внимание как на позитивные, так и негативные моменты. Обзор предлагалось строить следующим образом:

1. Замечания относительно статей общеполитического характера, особенно передовиц.

2. Замечания относительно местных тем.

3. Темы, которых лучше не касаться.

4. Отношение населения к газете.

5. Общие замечания.

6. Замечания технического порядка, особенно о неработающих предприятиях142.

Такой контроль осуществлялся и ранее, но носил нерегулярный характер. Примеры реагирования на неудачные публикации приводились в переписке немецких органов пропаганды.

Отделение пропаганды Гатчина

Адресат: Отдел пропаганды Остланд. 10 июля 1943 г.

Предмет: о статье «Мы верим в Россию», опубликованной в газете «Северное Слово», № 76

Рике переслал в приложении выдержку из статьи «Мы верим в Россию», опубликованную в № 76 «Северного Слова» 4 июля 1943 г. Игорем Свободиным, которая была также напечатана в № 27 «Правды» 8 июля 1943 г. под названием «Страдания нашей Родины» и в № 152 газеты «За Родину» под заглавием «Отомстим за расстрелянных».

Речь идет о статье, которой группа прессы придает особое значение. В статье, помимо всего прочего, сообщается о зверских преступлениях большевиков в отношении родственников тех, кто воюет в составе Русской Освободительной Армии. Это может способствовать тому, что:

1. Читатели газет «За Родину» и «Северное Слово» в тыловых районах примут решение не вступать в восточные батальоны.

2. Читатели «Правды», находящиеся в частях Красной армии по ту сторону фронта, …вряд ли примут решение переходить на нашу сторону.

3. Негативное воздействие этой статьи усиливается еще и тем, что изображение злодеяний вызвало у русской интеллигенции недоверие143.

Отделение пропаганды Гатчина

Адресат: Отдел Пропаганды Остланд. 20 июля 1943 г.

Предмет: о публикации в газете «За Родину», № 164 (259) от 17/18 июля 1943 г.

В статье «Немецкая помощь русскому населению» говорится о выделении немецким правительством местной комендатуре в дер. Котлы одежды на сумму 200 тыс. руб. с целью распределения ее среди местных жителей. Население этому не верит.

Незнание советских реалий, довоенных цен и т. п. и использование непроверенной информации приводит к тому, что …население с еще большим недоверием относится к газете «За Родину»144.

Отделение пропаганды Гатчина

Адресат: Отдел Пропаганды Остланд. 24 июля 1943 г.

Предмет: о публикации в газете «За Родину».

…В № 167 (262) от 21 июля 1943 г. помещена статья «Безответственное использование детей», в которой говорится, что в Англии 14-летние подростки должны работать 55 часов в неделю. Эти факты квалифицировались в статье как «безответственный капитализм».

Однако то, что на территории отделения подростки 14-ти лет и младше работают такое же количество времени, может привести к заключению, что немецкие власти на оккупированной территории используют те же самые методы, что и английские капиталисты.

Отделение просит принять меры, чтобы воспрепятствовать публикации таких абсолютно контрпропагандистских материалов…145

Прослушивание радиопередач и последних известий на русском языке организовывалось в бывших избах-читальнях, но не было повсеместным146. В большей степени эта форма пропаганды использовалась оккупантами в городах и районных центрах. Псковским радиоузлом, например, до шести раз в день передавались «последние известия», статьи из местных газет147.

С приближением 1944 г. времени на дальнейшие пропагандистские эксперименты с «оформлением политического лица» столь желаемой немцами «русской оппозиции» советской власти на местах уже не осталось.

В конце 1943 г. было прекращено издание большинства газет на русском языке, из-за потерь заметно ослабла деятельность рот пропаганды. Таким образом, в конце 1943 — начале 1944 г., с точки зрения размаха и содержания, немецкая пропаганда не представляла более серьезного фактора, оказывающего влияние на морально-политическое состояние населения оккупированной территории области.

3.2. Православная миссия в освобожденных районах Ленинградской области

Вскоре после оккупации части районов Ленинградской области в 1941 г. немецкое командование приступило к открытию церквей и к активизации деятельности православного духовенства. Мероприятия, проводившиеся духовенством по указанию немцев, и вся церковная политика немцев были направлены на решение трех основных задач:

1) проведение пропаганды, имеющей целью представить немцев в роли защитников русского народа, доказать прочность успехов Вермахта;

2) оказание активного содействия немцам в проведении экономических и политических мероприятий, направленных на порабощение и ограбление советского населения;

3) сбор сведений о политических настроениях населения, экономическом положении районов и выдача советских патриотов немецким оккупационным властям.

Главой русской православной церкви немцами был назначен отлученный от церкви экзарх Эстонии — митрополит Сергий (Воскресенский), проживавший Риге.

На оккупированной территории Ленинградской области руководство осуществлялось через созданную в августе 1941 года «Указом» Сергия так называемую «Православную миссию». Управление «Миссии» находилось в гор. Пскове. Его возглавлял протоиерей К. И. Зайц, в прошлом крупный латышский миссионер. На допросе 2 ноября 1944 г. он заявил:

«В связи с продвижением немецких войск вглубь территории России встал вопрос о создании специального органа, который бы возглавил всю церковную работу в оккупированных областях и под флагом церкви развернул активную пропагандистскую работу против большевизма, сумел бы привлечь население к активному сотрудничеству с немецкими оккупантами в деле установления «нового порядка», воспитывал бы в народе доверие к немцам, как к своим «освободителям». Такой орган и был учрежден на заседании синода с членами миссии и представителями немецкого командования 15 августа 1941 г. под названием «Русская православная миссия в освобожденных областях России»»148.

Во многих районах области открывались церкви, в которых 2–3 раза в неделю проводилось богослужение. В Порховском районе, например, менее чем за год была восстановлена служба в шести церквях149. В конце 1941 г. в Гдове и Гдовском районе были открыты три православные церкви, а в Пскове и Острове — соборы епископов. Открытие церквей и соборов производилось по специальному решению высшего церковного совета. Об этом давалась информация в газетах. Такие мероприятия проводили в воскресные дни. Через старост деревень на них сгонялось большое количество народа.

Как отмечалось в сводке ЛШПД от 4 декабря 1941 г., обязательный характер носили обряды крещения, регистрации браков в церкви, исповеди. В церквях существовали книги записей перечисленных обрядов и их несоблюдение рассматривалось властями как посягательство на существующий на оккупированной территории порядок150. Общее количество появившихся за время оккупации церквей только на территории нынешней Новгородской области, составлявшей менее трети от прежней Ленинградской и входившей в ее состав, равнялось 40151.

Однако на начальном этапе немецкие власти не проявляли большой активности, наблюдая за тем, как происходит восстановление религиозной жизни. В феврале 1942 г. СД отмечала:

«Почти повсеместно не хватает священнослужителей. Поэтому они одновременно обслуживают несколько церквей. Отмечается рост интереса к церкви, некоторые храмы во время богослужения переполнены, так что верующие даже вынуждены стоять на улице. Большинство прихожан — лица среднего и старшего возрастов. В своих проповедях попы упоминают о заслуге немцев в деле освобождения от большевизма и возможности под защитой Вермахта без помех заниматься богослужением. Население более не боится открыто носить кресты. Примечательно, что жители крестят уже выросших детей, во многих случаях достигших уже 17- летнего возраста. До сих пор ничего неизвестно относительно попыток священнослужителей основать организованные общины»152.

Оккупированные районы Ленинградской области были разбиты на одиннадцать округов в составе 150 приходов. Во главе округов «Миссией» назначались благочинные, которые осуществляли непосредственное руководство священнослужителями всех церковных приходов153. В их руках было сосредоточено управление как духовной, так и административно-хозяйственной жизнью прихода. Такая форма церковной организации исключала возможность конфликтов между настоятелем и приходом, обеспечивала в приходской жизни единство церковно-политических убеждений и упрощала надзор за настроением прихода со стороны немецких властей.

Как уже отмечалось, назначение всех священников производилось после тщательной их проверки и главным образом из числа лиц, враждебно настроенных к советской власти и подвергавшихся репрессиям за контрреволюционную деятельность. Священник Завлоцкий в 1944 г. на допросе в УНКГБ ЛО показал:

«…Духовенство брали в основном из приезжих. Это были попы, бежавшие из ссылки. Они подавали заявления и им разрешалось благочинным совершать службу с последующим оформлением в управлении православной миссии».

О необходимости тщательного отбора и проверки кандидатов в настоятели и священнослужители миссия издала ряд циркуляров. Циркуляр управления миссии от 6 февраля 1942 г. предписывал:

«Согласно распоряжения высокопреосвященнейшего экзарха митрополита Сергия к проверке прав и прошлого местных священнослужителей, особенно прибывших из других областей или оставивших служение при советской власти, надлежит относиться с чрезвычайным вниманием, ни в коем случае не оказывать им преждевременного доверия и отнюдь не торопиться с выдачей им разрешения на священнослужение.

Высокопреосвященный экзарх находит, что в настоящее время в деле проверки местных священнослужителей обнаруживается излишняя доверчивость и недостаточная бдительность».

О специальном подборе миссией кадров духовенства из числа враждебных советской власти лиц свидетельствует также выдержка из опубликованного в газете «Северное слово» интервью с благочинным Гатчинского округа Амосовым, который заявил:

«…По распоряжению митрополита Сергия в монастыри принимаются монахи, которые при большевиках находились в гонении».

Бывший благочинный Лужского округа, репрессированный до войны советской властью, протоиерей Завлоцкий на допросе показал:

«…К 1943 году в округе было открыто около 10 церквей. В числе священников были: Образцов Михаил, который отбывал наказание на Беломорканале. В качестве дьякона Казанского собора из числа находившихся в лагере военнопленных был по предложению коменданта лагеря взят военнопленный Самгин Сергей. Самгин ранее отбывал наказание в лагере под Москвой».

Кроме того, в качестве священников в «Миссии» работали ранее репрессированные советской властью настоятель Вырицкой церкви Успенский, иеромонах Анатолий Стальников, протодиакон Гатчинского собора Василевский, бежавший с немцами настоятель церкви в селе Рождественно протоиерей Петр Кудринский. Священниками церквей, открытых в Волосовском районе, были: Никитин М. И. — быв. кулак, раскулаченный, Георгиевский А. Г. — отбывавший наказание по 1938 г. за антисоветскую деятельность. Священником церкви в селе Муссы Солецкого района был сын осужденного за контрреволюционную деятельность священника Васильев Н. В., сам в прошлом монах. Настоятелем церкви в селе Погост-Михайловское был назначен Макаренко С. А., который был дважды судим за антисоветскую деятельность и отбывавший наказание с 1933 по 1941 гг.

В штате управления миссии состояли священники из числа эстонцев и латышей, враждебно относящихся не только к советской власти, но и к русскому духовенству. К их числу относились заместитель начальника миссии Цепиксон, секретарь миссии протоиерей Жунда, пом. начальника миссии протоиерей Легкий, секретарь канцелярии экзарха латышский священник Венглас, начальник канцелярии Гримм.

Представители командования немецких войск, используя церковь в своих пропагандистских целях, соответственно, направляли деятельность церкви и оказывали ей помощь. Помощь эта выражалась в открытии церквей, в подготовке для них кадров, в оказании денежной и другой материальной помощи как миссии в целом, так и и отдельным приходам и священнослужителям. О характере этого руководства и помощи можно судить по следующим документам:

Журнал «Православный христианин» в декабре 1941 г. писал:

«27 ноября в Риге состоялась торжественная церемония. Представитель штаба Имперского руководителя Розенберга, д-р Першинг указал, что названный штаб, исполняя приказ, данный лично самим вождем, ведет духовную борьбу против основ большевистского мировоззрения и охраняет культурные ценности, созданные национальной традицией и поэтому уничтожаемые большевиками».

Выходившая в Дно газета «За Родину» писала:

«…Теперь в освобожденных областях население снова пользуется не только свободным правом исполнять свои религиозные обряды, но и полным покровительством германского командования, которое помогло восстановить разрушенные храмы и отремонтировать те, которые большевиками были приведены в негодность.

Материально помогая священнослужителям, германское командование дает полную возможность населению беспрепятственно молиться в своих храмах, совершать священные таинства и устраивать крестные ходы».

Один из активных деятелей миссии, священник Амосов 1 февраля 1942 г. заявлял на страницах газеты «Северное слово»:

«Следует отметить очень чуткое отношение к делам церкви со стороны Германского командования. Германское командование оказало церкви большую помощь. Оно снабдило монастыри картофелем, овсом и рожью».

Приведенное заявление члена миссии Амосова было подтверждено Гатчинским духовенством: Гатчинский собор получил безвозвратную ссуду из городского управления на восстановление храма в сумме 100 000 рублей, Иоанно-Предтеченская церковь получила ссуду в сумме 6000 рублей, а мужская монашеская община в Вырице поддерживалась большим клином отпущенной немцами земли и семенными ссудами, зерном и картофелем.

О количестве церквей, открытых при содействии немецкого командования на территории оккупировавшихся районов Ленинградской области, и о численности, священников дает представление опубликованная в журнале «Православный христианин» таблица:



В течение 1943 г. немцами дополнительно был открыт еще ряд церквей.

Фактической проверкой УНКГБ ЛО после освобождения районов было установлено, что немцами было открыто (не считая оккупированных Псковского, Палкинского и Островского районов) 168 церквей и 2 католических костела, в то время как до оккупации действовало всего 5 церквей.

Кроме материальной помощи, оккупационные власти ставили «Миссию» и подчиненное ему духовенство в привилегированное положение и стремились укрепить его авторитет, необходимый для более эффективного использования духовенства в их целях. Священник Гатчинской церкви Забелин отмечал:

«…Авторитет священников и вообще церковных сотрудников поддерживался немцами высоким.

Церковная работа квалифицировалась немецкими властями как активная работа в пользу германского фашизма».

Журнал «Православный христианин» в декабре 1942 г., описывая «торжество» передачи священных книг, писал:

«Представитель Имперского комиссара отметил, что Германия, уничтожая большевизм, с пониманием и уважением относится к религии и культуре освобожденных народов.

Германия вправе рассчитывать на то, что верующий русский народ высоко оценит подвиги освободительной германской армии и во всем окажет ей лояльную, деятельную жертвенную поддержку.

В своем ответном слове высокопреосвященный экзарх дал заверение в том, что чувство благодарности разделяют с ним все православные русские люди, как уже освобожденные от советского ига, так и все еще под ним томящиеся. Это чувство вновь побудит их молиться о поражении большевиков и честно, усердно, жертвенно помогать германцам».

Особую активность проявила «Миссия» в деле проведения систематической пропаганды. Она широко использовала с этой целью устные проповеди, беседы, церковные службы и профашистскую печать. При этом один из постоянных авторов дновской газеты в статье «Роль церкви в переживаемый момент» заявлял:

«Мы вовсе не за то, чтобы церковь стала политической трибуной, но в связи с переживаемым моментом с амвона можно и нужно проповедовать верующим о роли евреев в деле развития коммунистического движения, о гонении коммунистов на церковь и верующих христиан и о заслугах германской армии в деле освобождения России от ига большевизма»154.

Протоиерей Иоанн Легкий в журнале «Православный христианин» в статье «Церковь в судьбах России» писал:

«Отныне верит русский народ, что воскреснет святая Русь, но тогда, когда воскреснет во всей полноте вера в Бога и его святую церковь и когда будет сброшено безбожное коммунистическое иго».

В обращении к пастырям о необходимости систематического чтения проповедей для народа, начальник «Миссии» писал:

«Члены миссии при посещении приходов будут обращать внимание, в каком положении находится дело проповеди. Горе нам, если не благовествуем особенно в наше, чрезвычайно ответственное время».

О характере этих проповедей можно судить по проповеди митрополита Сергия от 11 июня 1942 г., в которой он говорил:

«В ночь с 21 на 22 июня исполняется год освободительной борьбы, которую ведет победоносная великогерманская армия с большевизмом во имя спасения человечества от сатанинской власти расхитителей и насильников.

В связи с этим предписываю всему духовенству 21 сего июня, после божественной литургии и произнесения соответствующего слова, совершить богослужение о даровании Господом сил и крепости германской армии и ее вождю для окончательной победы над большевизмом».

Примером антисоветских проповедей служит проповедь, произносившаяся с амвона Казанского собора Амосовым:

«Благоденственное, мирное живое здравие за благое поспешение на врага, победу подай великому вождю народа германского — Адольфу Гитлеру, освободившему нас от тирании нечестивых людей, а также военачальникам армии германской и сохрани их долгие лета.

Освободителям земли российской от нечестивых людей и избавителям православной веры от гнета большевизма, всем ревнующим о благе народа и церкви и всем предстоящим и молящимся — долгие лета».

Не ограничиваясь проповедями, миссия предлагала настоятелям приходов проводить среди населения беседы по отдельной программе. С этой целью в сентябре 1942 г. «Миссия» разослала инструкцию, в которой говорилось, что темами собеседования должны быть:

а) выяснение слабости и несостоятельности материализма;

б) гибельность для человечества материалистического учения;

в) разъяснение тех оснований, на которые указывают большевики;

г) выяснение несостоятельности ссылок на науку и научные открытия для опровержения религиозных основ жизни;

д) согласованность науки с Библией в вопросе о происхождении мира, жизни и т. п.

О бывших собеседованиях, их характере, о задаваемых слушателями вопросах и отношении их как к собеседованиям, так к религии вообще — правление миссии просит давать сведения ежемесячно, а об особых случаях доносить немедленно.

Немецкая пропаганда активно велась и через издаваемые на русском языке газеты и журналы, большую роль в этом играл журнал «Православный христианин», начавший выходить в июне 1942 г. В первом номере этого журнала была помещена редакционная статья под названием «С нами Бог», в которой редакция писала:

«Православная миссия, выпуская первый номер «Православного христианина», от души желает, чтобы печатное церковное слово послужило общему делу восстановления нашей родины, делу воспитания нашего нового поколения, делу нашего духовного исцеления и выздоровления, в твердой вере в светлое будущее нашего народа, в искоренение силы зла на нашей земле».

В последующих номерах журнала также помещались антисоветские статьи. В журнале за июнь 1943 г. говорится:

«Надо разрушить большевизм, — необходимо воздвигнуть такой государственный строй, который бы зиждился на справедливых законах, воплощающих в жизнь волю народа».

В качестве дополнительных мер пропаганды в школах было введено преподавание «Закона Божия» и населению были предъявлены требования обязательного совершения религиозных обрядов.

Об этом благочинный Дновско-Порховского округа Рушанов в речи, произнесенной им на съезде духовенства округа, говорил:

«Требовать от священников преподавать в открываемых школах «закон Божий». Требовать у каждого совершать обряд крещения над некрещеными и церковного обряда брака над невенчанными в церкви».

Одной из задач, проводившейся православным духовенством с целью антисоветской пропаганды, являлось активное содействие в осуществлении мероприятий, направленных на экономическое и политическое порабощение советских людей.

Широко отмечались религиозные праздники, участие в которых иногда стимулировалось освобождением от работы. Каждое сколько-нибудь значительное мероприятие захватчиков, будь то введение «нового аграрного закона» или торжества по случаю годовщины «освобождения» того или иного города или населенного пункта Ленинградской области, неизменно сопровождалось богослужением и крестным ходом. В Псковском же районе, например, «в память освобождения от ига большевизма» помпезно отмечалось открытие Никандровской пустыни155. Как отмечала СД, проповеди носили «исключительно религиозный характер, хотя в каждой упоминался фюрер, немецкое правительство и Вермахт»156.

С марта 1942 г. предпринимались попытки подготовить новые кадры священнослужителей из числа пожилых лиц157. В целом, по данным СД, более 90 % прихожан были женщины и дети. Молодежь в возрасте 15–25 лет церковь не посещала. Лишь во второй половине октября 1942 г. информаторы службы безопасности отметили, что у молодежи стал проявляться интерес к церкви. В частности, было установлено, что именно она стремилась купить молитвенники158.

Экскурсы в прошлое российского православия в период полемики с советской пропагандой об истинном патриотизме и его корнях неизменно завершались утверждениями, что именно вера, столь ненавистная большевизму, «рождала Донских и Пожарских»159. В выпущенном миссией в марте 1942 г. воззвании по поводу проводимой германскими властями земельной «реформы» говорилось:

«Канули в вечность годы советского рабства. Никто не переносил этих ужасов долгих и кошмарных так, как перенес их русский крестьянин. Он, бедный и честный труженик родной земли, вражескою рукой был оторван от своего дела, от своего хозяйства, его трудолюбие получило позорное название «кулачества», «вредительства», «саботажа», «разорений», он шел на советскую каторгу работать на своих угнетателей. Сейчас все личные интересы должны быть принесены в жертву великому делу, делу освобождения всего мира от пут сатанинской власти, делу восстановления и возрождения нашей Родины».

В циркуляре управления православной миссии было сказано:

«8 марта с. г. по всей стране будет опубликован закон об отмене колхозной системы и новый порядок землепользования. В связи с этим нам надлежит служить в воскресенье благодарственный молебен с провозглашением многолетия вождю народа германского и с оглашением прилагаемого воззвания… В тех приходах, где имеются отделы германских хозяйственных комендатур, этот молебен предполагается соединить с германским актом.

Вам надлежит всячески разъяснять населению о великом историческом значении этой аграрной реформы, призывать население к труду и исполнению предписаний власти».

Циркуляр миссии от 8 июня 1943 г., разосланный в связи с годовщиной проведения земельной «реформы», гласил:

«В день св. Троицы германское командование объявило торжество передачи земли в полную собственность крестьянства, а посему предлагается управлению миссии дать распоряжение всему ведомственному духовенству специально в проповедях отметить важность сего мероприятия».

По указанию германского командования православная миссия через местное духовенство оккупированных районов области собирала сведения разведывательного характера, информацию о настроениях населения и выявляла антифашистски настроенных лиц с целью выдачи их немецким властям.

В циркуляре «Миссии» от 4 марта 1943 г. говорилось:

«Предписуется нам, согласно распоряжения соответствующих учреждений германской власти, не реже чем раз в месяц доставлять в управление миссии подробный отчет о положении в наших приходах: о настроениях населения, о деятельности городских, волостных и сельских учреждений, о вашей приходско-духовной деятельности».

9 июня 1943 г. управление «Миссии» предписывало всем благочинным:

«Представить в управление миссии сведения следующего характера: охарактеризовать популярность власовского движения, отношение к нему местного населения. Сделать сопоставления между отношением населения к власовскому движению и к партизанам, указав на чьей стороне находятся симпатии населения, какое из них пользуется большим доверием и сочувствием».

10 августа 1942 г. «Миссия» предлагала настоятелям в кратчайший срок и с соблюдением строжайшей конспирации собрать сведения о наличии зерновых и овощей у населения, а также осветить настроения жителей. Об этом в циркуляре сказано:

«Управление православной миссии просит представить объективные и правдивые сведения о нижеследующем:

1. Каков в нынешнем году урожай хлеба с одного гектара; плохой, средний или выше среднего: какое количество можно снять с одного гектара при плохом урожае, среднем и выше среднего; сведения надо дать отдельно об урожае яровом и озимом;

2. Сколько зерна надо оставить на семена с одного гектара;

3. Сколько хлеба надо оставить на месяц на прокормление одного человека;

4. Сколько хлеба надо было бы оставить с гектара для продажи на свободном рынке;

5. Сколько хлеба с одного гектара можно передать хозяйственным учреждениям по официальной линии.

Такие же сведения надо дать на вопросы упомянутых 5 пунктов о картофеле, об овощах; например: капуста, огурцы, морковь, брюква, свекла».

Кроме того, «Миссия» через благочинных и священников занималась сбором сведений о настроениях населения в отношении его к власовскому «движению», о партизанах, а также собирала сведения о наличии запасов продовольствия и видах на урожай.

На территорию, оккупированную немцами, были заброшены книга «Правда о религии в России», патриотические воззвания митрополита, а впоследствии патриарха Сергия, Ленинградского митрополита Алексия, которые оказывали свое влияние на население и часть духовенства.

В связи с этим немецкое командование через «Миссию», печать и проповеди в церквях распространяло провокационные листовки, пытаясь дезавуировать эти документы.

Пытаясь организовать борьбу против Московской патриархии, немцы в то же время жестоко подавляли проявления патриотизма со стороны духовенства на территории оккупированных районов.

За отказ от служения молебнов в честь германской армии и за призыв к населению сопротивляться насильственной эвакуации немцами были расстреляны гатчинский священник Петров Александр, священник Орлинской церкви Суслин и священник Югостицкой церкви Лужского района Воробьев.

Факты проявления патриотизма и оказания сопротивления немцам отмечены в ряде районов Ленинградской области. Так, например, священник церкви в с. Хохлово Порховского района Пузанов, 56 лет, в течение 2 лет был связан с партизанами и по заданию командования партизанской бригады неоднократно ходил в разведку в тыл к немцам. Пузановым среди верующих в период оккупации были собраны средства в фонд обороны.

Священник Христово-Рождественской церкви дер. Бельской Середкинского района Богданов оказывал помощь партизанам, в период оккупации района собрал в фонд обороны среди верующих 6400 рублей деньгами и переслал их Ленинградскому митрополиту для передачи государству.

В Карамышевском районе священник церкви д. Дубановичи Кирилл также оказывал помощь партизанам, ходил в разведку в немецкий тыл.

Он же собрал в фонд обороны 50 тыс. рублей деньгами. По окончании богослужения священник Кирилл в церкви среди группы верующих проводил читку сводок Совинформбюро.

В «юбилейный» день взятия немцами Вырицы священник Вырицкой церкви Ноздрин заявил с кафедры: «радоваться нечему, когда повсюду кровь и страдания людей». Ноздрина вызвали к митрополиту, который предъявил ему обвинение в неправильности его рукоположения. Ноздрин вступил в спор с митрополитом и «дело» кончилось запрещением Ноздрину служить в церкви.

Но в целом враждебное отношение к советскому строю большинства духовенства в районах, подвергшихся временной оккупации, обеспечивало с его стороны активную помощь немцам. В связи с этим среди духовенства оказалось значительное количество предателей и пособников немцев.

Характерным примером активного сотрудничества с немцами является дело арестованного священника Гатчинской церкви, агента немецких контрразведывательных органов Апраксина В. Н., 1891 г. р., русского, со средним образованием, окончившего духовную семинарию. До 1930 г. он был священником, а затем за контрреволюционную деятельность был осужден к 5 годам исправительных работ.

До Отечественной войны проживал в г. Гатчина, где работал плотником ремстройконторы. Проживая на временно оккупированной немцами территории, Апраксин в 1942 г. был завербован начальником полиции. По заданию немецкой разведки занимался выявлением политических настроений жителей поселка Мариенбурга г. Гатчина и о всех лицах, проявляющих антигерманские настроения, он доносил в гестапо.

В своих проповедях Апраксин всячески восхвалял государственный строй нацистской Германии и Гитлера, призывал верующих вступать в «Русскую добровольческую армию» и организовывал сбор денежных средств на поддержание «РОА».

Об антисоветской деятельности Апраксина в период немецкой оккупации арестованный по другому делу Терентьев показал:

«...Антисоветскую пропаганду Апраксин проводил как в церкви, так и среди своего окружения. В церковных проповедях он призывал «молиться, чтобы закончилась победно для немцев война». Среди окружения вне церкви он заявлял: «Немецкая армия совместно с «РОА» укрепит тот строй, при котором будет легко и зажиточно жить»».

Свидетель Шуев К. С., осужденный по другому делу, в отношении контрреволюционной деятельности Апраксина показал:

«…В начале учебного 1942/43 гг. в Мариенбургской прогимназии в присутствии городского головы Рассказова и немецких офицеров Апраксин перед учениками в своей речи провозгласил «Победоносному германскому воинству и вождю Адольфу Гитлеру многия лета»».

В годовщину нападения Германии на СССР Апраксин отслужил благодарственный молебен, на котором он говорил:

«…Верующие граждане! Пришел освободитель на нашу землю и освободил нас от большевизма. Надо собрать средства на содержание «РОА», которая будет вести борьбу против Красной Армии».

(Из показаний свидетеля Вишневской Д. В.)

Арестованный Апраксин подтвердил показания свидетелей о его антисоветской деятельности, признался в сотрудничестве с гестапо. По этому вопросу он показал:

«Проживая на оккупированной территории, я всячески помогал немцам в борьбе против советской власти. Летом 1942 г. я был завербован начальником полиции для шпионской работы.

Выполняя задание немецкой разведки, я предал советского патриота Левшина, которого немцы арестовали и расстреляли…. Я сообщил об антинемецких настроениях Шестовой, Зорина и др. лиц».

Одним из агентов немецкой контрразведки являлся также Налимов Алексей Михайлович, 64 лет, русский, сын священника, священник Ольгинской церкви в г. Луга. Налимов служить в церкви начал при немцах. Был завербован для предательской деятельности. На допросе Налимов показал:

«Я дал немецкому офицеру согласие выявлять людей, недовольных германской армией и советских граждан. Мое согласие, данное немецкому офицеру выявлять людей, недовольных германской армией и советских граждан было оформлено подпиской»160.

«Миссия» также поддерживала тесный контакт с «Русским Комитетом», находившемся в Пскове. На допросе в УНКГБ ЛО К. И. Зайц по этому вопросу показал:

«После своего приезда в гор. Псков Власов пригласил меня и других представителей миссии явиться к нему в помещение немецкой комендатуры для беседы о деятельности миссии.

Познакомившись с нами, Власов стал интересоваться положением миссии и ее антисоветской деятельностью и взаимоотношениями миссии с немецкими властями.

Власов просил, чтобы миссия через священнослужителей повела агитацию за вступление молодежи в ряды «русской освободительной армии», установила тесный контакт с «Русским комитетом», находившимся в Пскове и использовала его пропагандистские кадры в своей агитационной работе.

В конце беседы Власов выразил уверенность в том, что Управление православной миссии даст соответствующее указание всем священнослужителям о популяризации «РОА».

В ответ на это я заверил Власова, что его просьбы будут выполнены, так как они полностью совпадают с задачами православной миссии».

В дальнейшем по указанию Псковского СД «Православная миссия» и «Русский комитет» развернули среди населения оккупированных районов активную профашистскую агитацию, всячески восхваляли власовское движение и призывали молодежь вступать в ряды «РОА». В течение 1943 г. «Русским комитетом», совместно с «Православной миссией» был выпущен ряд антисоветских листовок, содержащих призывы к вступлению населения в ряды «РОА».

Используя устные проповеди, беседы, церковные службы и профашистскую печать, духовенство призывало население к беспрекословному повиновению немецким властям и выполнению всех проводимых немцами мероприятий. Служились благодарственные молебны в честь германской армии, распространялась клевета о Советском Союзе и Красной Армии, всячески разъяснялось значение проводимой немцами земельной «реформы» и ликвидации колхозов.

Факты совместной антисоветской деятельности «Православной миссии» и «Русского комитета» подтвердил арестованный Жунда:

«Совместная деятельность «Миссии» и «Русского комитета» в основном шла по линии развертывания широкой антисоветской и профашистской пропаганды, организации специальных докладов, лекций, бесед, выступлений по радио и совместном выпуске антисоветских листовок.

Помимо этого, «Миссия» через подведомственное ей духовенство проводила среди населения и русских военнопленных широкую пропаганду за вступление в ряды «РОА»»161.

«Религиозный ренессанс» в период немецкой оккупации имел серьезные последствия для отношений власти и церкви не только применительно к населению освобожденных районов, но и Ленинграда. Воспринимая возрождение религии и институтов православия практически исключительно через призму деятельности «Православной миссии», УНКГБ ЛО приложило немало усилий как по сворачиванию деятельности церкви в Ленинградской области, так и в Ленинграде.

Утверждая, что «почти все священники являлись агентами немецкой разведки и вели контрразведывательную работу по заданию «Управления православной миссии»», УНКГБ ЛО в феврале 1945 г. рапортовало, что в районах Ленинградской области число действующих церквей сократилось почти в три раза, но все же их число осталось значительным. Все 57 церквей были православного толка и обслуживались 24 священиками.

Вместе с тем и после освобождения Ленобласти от оккупации УНКГБ ЛО вынуждено было признать наличие «широкого движения церковников за открытие церквей в Тихвинском, Всеволожском, Мгинском и других районах области». В частности, в Тихвинском районе была открыта одна православная церковь, на ремонт которой было собрано среди населения около 250 000 рублей.

Активизировали свою деятельность и сектанты: в Павловском и Лужском районах — чуриковцы, в Волосовском, Кингисеппском и Гатчинском районах — евангелисты, адвентисты и др.162

3.3. Новые немецкие школы

Центром перевоспитания советской молодежи должны были стать реорганизованные на «новый» лад школы. Вместо уничтоженных 2800 советских школ163 оккупационные власти организовали немногочисленные так называемые «народные» начальные школы.

От начала и до конца это был экспромт командующего тылом группы армий «Север», который инициировал создание новых школ еще в 1941 г.

7 марта 1942 г. он издал приказ, регулирующий деятельность русских школ. В нем, в частности, говорилось, что еще 23 сентября 1941 г. было дано указание полевым и местным командирам с декабря 1941 г. открыть школы «только в самых крупных городах» и при этом руководствоваться следующим:

1. В тылу группы армий «Север» обучение в первых 4-х классах начинается при наличии следующих условий:

а) занятия могут начинаться только там, где нет партизан;

б) преподавательский состав должен быть проверен органами СД или полевой полиции (ГФП) на предмет их политической благонадежности;

в) учебники коммунистического содержания должны быть уничтожены.

2. Для начала работы школ провести следующие мероприятия:

а) подготовленным в педагогическом отношении представителям Вермахта провести краткосрочные курсы для русских учителей с целью инструктажа о проведении занятий;

б) полевой и местным комендатурам в обязательном порядке обеспечить наличие подготовленных кадров из числа военнослужащих Вермахта для учебного процесса. Полевые комендатуры могут создать некий объединенный координационный орган при главе района (школьный совет) по вопросам обучения;

с) в первых двух классах народных школ следует преподавать русский язык, арифметику, рисование, физкультуру, пение. В третьем и четвертом классах добавляются природоведение, география и по возможности немецкий язык;

д) в качестве учебных материалов сперва можно использовать изданные Вермахтом на немецком и русском языках газеты, плакаты и т. п.

3. Старшие школьники, закончившие 4 класс, должны привлекаться для общественных работ164.

В соответствии с этими указаниями идеологическая направленность обучения в школах характеризовалась антикоммунизмом и антисемитизмом. Органы СД тщательно проверяли учителей. Например, в Сиверской во второй половине июля 1942 г. был составлен список из 63 человек, которым разрешалось работать в местных школах165. Строжайшей ревизии были подвергнуты учебники, из которых удалялись малейшие упоминания о советской власти и ее вождях.

В Демянском районе немцы организовали начальные школы и курсы для обучения детей. Кроме того, в некоторых селах были открыты курсы переводчиков для обучения молодежи немецкому языку. В качестве преподавателей немцы использовали своих переводчиков и антисоветски настроенных учителей. УНКВД ЛО в апреле 1943 г. докладывало в Москву:

«В организованных школах-курсах учащиеся воспитывались в духе преданности и покорности оккупационным войскам. По указанию немецких комендантов в школах на стенах были развешены портреты фашистских главарей и расклеены фашистские лозунги. Первое время для преподавания использовались советские учебники, из которых военные комендатуры изымали портреты вождей, статьи политического содержания»166.

Издание новых учебников на русском языке для школ Ленинградской области началось осенью 1942 г. В связи с этим немецкие газеты предложили местным «отделам народного образования и просвещения» через отделения пропаганды в соответствии с количеством учащихся делать на них заявки167.

Основу новой программы составили география, история, русский и немецкий языки, отечественная литература и религиозное воспитание168. Пресса оккупантов подчеркивала, что все предметы «будут лишены марксистской окраски». Общее руководство по организации учебного процесса осуществляли начальники районов, заведующие «отделами народного образования и просвещения», главы религиозных округов. Задачи школьного образования были изложены в «Обращении к учительству Дновского района» в газете, датированной 20 августа 1942 г.:

«…Мы должны будем не только учить детей, но, главное перевоспитывать их. Из всех пор детской души надо вытравить подлый большевистский дух, который нет-нет и просачивается у них наружу. Надо создать в школе чистую и благородную атмосферу труда, безусловную дисциплину, освятить детский труд молитвой, благоговением»169.

Газета призвала «господ учителей» «дружно, бодро, единым идеологическим фронтом» взяться за почетную работу в школе.

Привлечение к учительству педагогов, трудившихся на этом поприще в дореволюционное время, не сняло острой кадровой проблемы в «возрожденной» школе. Несмотря на значительное сокращение, особенно в прифронтовых районах Ленинградской области, количества школ дефицит учителей ощущался повсюду. Немецкие газеты с горечью констатировали, что приходится иметь дело с преподавателями «воспитанными на…марксистской идеологии советских школ». Поэтому еще в августе 1942 г. до начала занятий противник попытался «перевоспитать их и влить в их научный багаж свежую и здоровую струю чистой от марксизма науки»170. Эта задача решалась на учительских курсах в Дновском и Волосовском районах, а также через созданную в октябре 1942 г. специальную рубрику в дновской газете «В помощь учителю», в которой публиковались материалы, призванные «разоблачить большевистскую систему воспитания новой религии — диалектического материализма», «разобраться в тех голословных и крайне сумбурных утверждениях, которые большевики называли философией и которые в качестве некоего катехизиса были изложены в IV главе из «Краткого курса истории ВКП(б) 1938 г.»»171.

Программы учительских курсов в Дно и Волосово совпадали и включали в себя лекции по идеалистической философии, критике марксизма, принципам христианской этики. Обязательным было также разучивание нескольких молитв172. Через дновские курсы в сентябре 1942 г. прошло около 140 учителей173.

23 октября 1942 г. в газетах сообщалось о поступлении большого количества новых учебников из Риги. Особо отмечалось, что впервые за 25 лет издано «Наставления о законе Божьем» протоиерея А. Темномерова, а иллюстрированный учебник по истории М. Агапова «освобожден» от большевистских принципов174. Настольной книгой в школе стала Библия. Псковское издательство «Новое время» для 3–4 классов выпустило учебники «Родной язык» и «Грамматика и правописание». В учебнике А. Я. Флауме и М. И. Добротворской «Родной язык» содержалось немало вкраплений идеологического характера. Ряд текстов был посвящен религиозным праздникам («Рождество», «Пасха», «Христос Воскрес»). Нередко встречались антисоветские пословицы типа: «Лучше своя малая доля, чем колхозное поле». На страницах учебника пропагандировалось «беззаботное детство» в Германии (текст «Дети в Германии»). Для того чтобы расположить советских детей к русским эмигрантам, печатались рассказы о горькой доле последних (текст «На чужбине»).

В феврале 1945 г. УНКГБ ЛО направило секретарю Ленинградского ГК ВКП(б) А. Кузнецову спецсообщение под характерным названием «Об антисоветских проявлениях среди учителей сельских школ Ленинградской области». В нем говорилось, что, по имеющимся в Управлении НКГБ данным, значительная часть учителей, работающих в сельских школах, проживала на оккупированной территории и сотрудничала с оккупационными властями. Так, из 2035 учителей, работающих в районах, подвергшихся оккупации, проживало на территории противника 685, из них сотрудничало с немцами и финнами 328.

В Кингисеппском районе из 122 учителей оставалось на оккупированной территории 62, из них работали в школах и учреждениях 49. В Подпорожском районе из 78 учителей на оккупированной территории проживали 24. В школах при финнах работали 15 человек. В Лужском районе из 238 учителей на оккупированной территории оставались 115, из них в школах работали 35 человек, в немецких учреждениях — 7. В Тосненском районе из 74 учителей во время оккупации оставались 26, учительствовали при немцах 14. В Оредежском районе из 56 учителей на оккупированной террритории оставались 31. Из них в школах преподавало 26 человек. В Волосовском районе в школах преподавали 75 человек175.[124]

В спецсообщении указывалось, что часть учителей из числа прошедших у немцев идеологическую обработку, были «настроены профашистски и вели антисоветскую деятельность в школе и среди населения».

В Волосовском районе заведующая начальной школой А. И. К., выступая на районном совещании учителей, заявила:

«Вот мы здесь обсуждаем вопрос, как проводить агитацию среди населения, но ведь это бесполезное дело. Крестьяне настроены против колхозов и говорят, что с немцами им было жить лучше»176.

Учительница Гакручевской начальной школы Вознесенского района А. С. Е. среди своего окружения заявляла:

«Я ребятам преподаю только общее образование, политику мне стыдно преподавать. Когда я начну говорить о политике, мне стыдно становится, потому что приходится врать, да и как об этом говорить, когда я сама против советской власти»177.

Учительница Черновской школы Мгинского района А. Д. З. «распространяет среди педагогов профашистскую агитацию»:

«Я жила на оккупированной территории и мне было там хорошо, ни в чем не нуждалась. Говорят, что немцы над русскими издеваются, я этого не видела».

Учительница Волосовской средней школы Э. А. В. в начале текущего учебного года, высказывая нежелание выполнить распоряжение РОНО о преподавании в 4-м классе, заявила среди учителей:

«Я не могу заниматься с учениками 4 класса и удивляюсь, как будут заниматься с ними учителя, проживавшие у немцев. Ведь надо рассказывать о каких-то немецких зверствах, а в 4 классе учатся взрослые ребята, которые знают, что никаких зверств не было. Как же я им буду рассказывать об этом. Не могу этого делать и не буду».

Учительница начальной школы в пос. Старо-Сиверская Гатчинского района Р. Н. Ч. заявила:

«Советская власть не может обеспечить учителей, дать им возможность жить без нужды, у немцев жилось лучше, они заботились о людях»178.

Приводимые УНКГБ ЛО доказательства нелояльности некоторых учителей отражали настроения той части населения, которое было против восстановления колхозов либо действительно не испытывало тягот оккупации. В ряде случаев работа в школах являлась элементом стратегии выживания в условиях окупации. Например, вина заведующей Кузренской школы Воскресенского района О. А. Котовой, отец которой был осужден за «контрреволюционную деятельность», состояла в том, что она «пользовалась привилегиями у финских властей, в лагере не содержалась» и «распространяла клевету о бытовых условиях молодежи при советской власти».

Реальный же пример сотрудничества с оккупационными властями в пропаганде проводившихся ими мероприятий был дан лишь на третьей странице спецсообщения. Учительница начальной школы Сланцевского района А. М. Соловьева работала в дер. Дубок и активно сотрудничала в немецкой газете на русском языке «Гдовский вестник». В ней было напечатано стихотворение Соловьевой антисоветского характера, посвященное «Земельной реформе» немцев. По распоряжению немецких властей оно широко распространялось среди учителей и населения района.

Доказательством нелояльности к советскому режиму были заявления о приеме на работу. В изъятых органами госбезопасности после освобождения Кингсеппского района делах школьного отдела городской управы было обнаружено прошение А. П. К., работавшей директором школы в дер. Пустомержа, следующего содержания:

«Педагогическую работу знаю и люблю и отдам все свои силы для воспитания молодого поколения строителей новой Европы».

Приводимые далее в спецсообщении УНКГБ ЛО примеры сотрудничества с немецкими властями учителей основывались на доносах. В одном случае причиной беспокойства УНКГБ была работа в немецкой комендатуре и сожительство с немецким комендантом, в другом — «распространение профашистских настроений», в третьем — преподавание по учебнику с закленными и зачеркнутыми материалами о соцстроительстве в СССР, а в четвертом — заявления учеников школы о том, что учительница «раньше заставляла нас за Гитлера молиться, а теперь перекрасилась»179.

Реальным примером сотрудничества с немцами была арестованная органами госбезопасности заведующая Меженской средней школой Гатчинского района И. Н. Т., дочь репрессированного священника, которая «воспитывала детей в профашистском духе, развесила в школе портреты фашистских главарей, заставляла учеников посещать церковь. Т. являлась участницей конференции местной интеллигенции, на которой выступал изменник родины быв. генерал Власов.

После освобождения района среди своего окружения Т. вела антисоветскую агитацию, цитировала выдержки из контрреволюционных власовских листовок.

Среди учителей Гатчинского района Т. заявляла:

«Мы ожидали, что с приходом Красной Армии будут уничтожены колхозы, не станет коммунистов, что изменится в сторону демократизации политический строй в стране. Получилось все вопреки нашим ожиданиям. Советская власть не успела освободить, как задушила налогами. Колхозники недовольны, не хотят работать, саботируют. Это и правильно, при такой системе управления.

Я недовольна победами Красной Армии и думаю, что для нас лучше был бы Гитлер»180.

В целом Управление НКГБ в районах, освобожденных от противника, «за проведение подрывной деятельности в пользу немцев» арестовало 15 учителей, из них 7 были «разоблачены как агенты немецких контрразведывательных органов».

Заместитель начальника УНКГБ ЛО подполковник госбезопасности Швырков предложил «освободить от руководящей работы в школах лиц, скомпрометировавших себя связями с немецко-финскими оккупантами и не внушающих политического доверия»181.

4. Аграрная реформа в оккупированных районах Ленинградской области

Аграрная реформа являлась самой важной во всей «восточной» политике немцев. Ее смысл состоял не только в приобретении «жизненного пространства», но и в попытках нейтрализации блокады союзников посредством восстановления прежней роли России как важнейшего поставщика продовольствия в Европу182.[125] Эта политика полностью совпадала с воззрениями Гитлера на будущее советских городов и возможность использования голода с целью деурбанизации и деиндустриализации СССР. Однако в условиях войны эти планы могли быть осуществлены только при сохранении коллективных хозяйств.

«Новый аграрный закон» от 15 февраля 1942 г. предусматривал переход к единоличному хуторскому хозяйству через ряд промежуточных этапов: общинное хозяйство (фактически колхозы) и земледельческие товарищества. Однако при этом вводилась собственность на небольшие участки земли, примыкающие к домам крестьян, а также допускалось индивидуальное животноводство. Земля была распределена между крестьянами, но нормы поставки устанавливались общие. Высшая стадия аграрной реформы предусматривала создание независимых семейных фермерских хозяйств. Это право предоставлялось только тем, кто доказал свою надежность, обеспечивая обязательные поставки, а также владел техникой или скотом.

Отличием оккупированной территории Ленинградской области было то, что в связи с особенностями управления и потребностью обеспечить максимальную лояльность населения, руководство тыла группы армий «Север» в большинстве районов сразу же пошло на раздел колхозной земли и создание единоличных хуторских хозяйств183. Во второй половине апреля 1942 г. СД с удовлетворением отмечала, что в связи с ликвидацией колхозов настроение населения заметно улучшилось. Например, агентура зафиксировала следующие характерные высказывания:

«раньше в советское время много говорили и обещали, но дел и успехов было не видно. Сейчас можно работать, в лучшем порядке содержать дом, потому что все это наше»;

«сельскохозяйственные орудия и семена были обещаны немцами. Но если их не будет, землю будем обрабатывать лопатами»;

«мы очень рады, что введена индивидуальная трудовая деятельность, что исчезли колхозы. Мы верим в победу немцев. Если немецкие войска не отступили зимой, то летом они тем более будут наступать»184.

Начиная со второй половины мая 1942 г. в настроениях большинства населения появилось существенное новшество — отмечался большой интерес к будущему России. Многие пытались заговорить с немцами. При этом часто задавались вопросы: «Что будет с Россией, если Германия победит? Останутся ли немцы здесь навсегда или же будет создано чисто русское государство под немецким протекторатом?» Вместе с тем, общего восторга военные успехи немцев не вызывали. События на южном фронте (Керчь, Харьков) оказали неоднозначное воздействие на население: у лиц старшего и пожилого возраста они вызвали радость — по их мнению, началась последняя битва с целью уничтожения большевизма; а у значительной части населения, главным образом молодежи и лиц среднего возраста, заметно депрессивное состояние185.

Роспуск колхозов проводился по установленному оккупационными властями порядку. Сперва общее собрание принимало решение о переходе к единоличному землепользованию, затем это решение вместе с ходатайством направлялось районному уполномоченному по сельскому хозяйству соответствующего района и, наконец, после санкции уполномоченного каждый новый собственник давал расписку-обязательство о получении земли и условиях ее использования.

Протоколы крестьянских собраний по вопросам ликвидации колхозов и перехода к единоличному пользованию землей 1942 г. выглядели следующим образом:

Псковский уезд Ядровская волость

ПРОТОКОЛ

общего собрания членов общинного хозяйства Выбутские Пороги от 16 апреля 1942 г. Присутствуют 33 члена артели из общего числа 33. Кроме того, присутствуют: участковый землемер Марховский

Председатель собрания: Брюсов Секретарь собрания: Христофоров

Повестка:

О ликвидации общинного хозяйства и о переходе к единоличному пользованию землей.

Постановили единогласно ликвидировать общинное хозяйство и просить разрешить Господина Германского районного Уполномоченного перейти к единоличному землепользованию186.

Типовое приложение 1187

12 апреля 1942 г.

Господину Германскому районному Уполномоченному по сельскому хозяйству Псковского района

На основании желания общего собрания от 12 апреля сего 1942 г. членов общинного хозяйства колхоза Красный Октябрь прошу разрешения на переход к единоличному землепользованию согласно новому порядку.

За переход к единоличному землепользованию голосовало из 18 явившихся хозяев 18 человек.

Приложение 2188

Председателю Общинного хозяйства Красная Горка.

Ваше прошение от 10 мая с. г. № …. о переходе к единоличному землепользованию для общинного хозяйства разрешено.

Районный Уполномоченный по сельскому хозяйству...

Приложение 3

Я, нижеподписавшийся, сим подтверждаю, что получил земельный надел из земель деревни (села)., расположенной (ого) в районе для единоличного землепользования. В количестве …гектар пашни и …гектар лугов.

Границы этих наделов мне известны.

Общим деревенским (сельским) пастбищем я пользуюсь совместно с другими крестьянами.

Я обязуюсь данную мне в пользование землю обрабатывать правильно и добросовестно, согласно предписаниям, преподанным надлежащими властями.

В частности, я обязуюсь участвовать во всех предписываемых мне совместных и единоличных работах.

При обязательных поставках сельскохозяйственных продуктов, возложенных на деревню, к которой относится мой земельный надел, я обязуюсь беспрекословно в пределах приходящихся на меня разверсток, принимать участие и добросовестно исполнять все предписания надлежащих властей.

Я сознаю, что при неисполнении лежащих на мне обязанностей я могу лишиться предоставленного мне надела и инвентаря, а посему обязуюсь добросовестно обрабатывать данный мне надел земли и выполнять обязательные поставки.

Мне известно, что все распоряжения надлежащих должностных лиц и учреждений мне будут передаваться через представителя деревни, к которой относится мой земельный надел, а потому всем его указаниям я должен следовать.

Место и дата.

Подпись189

К 1 августа 1942 г., по данным сельскохозяйственного управления хозяйственной инспекции группы армий «Север», раздел колхозной земли в Лужском, Псковском и Порховском уездах был близок к завершению, в то время как в Красногвардейском, Гдовском, Островском и Опочкинском уездах было разделено от 20 до 35 процентов колхозной земли (таблица 1).[126]

К 15 октября 1942 г. в Красногвардейском и Гдовском районах ситуация практически не изменилась, а в Островском и Опочкинском районах доля единоличных хозяйств достигла 60 процентов (таблица 2).



Таблица 1. Сведения о ходе работ и разделу общинных дворов по 7 уездам по состоянию на 1 августа 1942 г.



С начала июня 1943 г. начала усиленно пропагандироваться «декларация о введении земельной собственности для крестьян», подписанная 3 июня 1943 г. Розенбергом. В этой декларации говорилось о введении на оккупированной советской территории земельной собственности для «трудящегося населения». В соответствии с этим документом, носившим ярко выраженный пропагандистский характер, право на землю признавалось за всеми, обрабатывающими землю собственным трудом. При этом особо подчеркивалось;

«Помимо крестьян, проживающих в данный момент в районе пользуемой ими земли, при наделе землей полностью будут приняты во внимание все лица, имеющие право на землю и в том случае, если они временно отсутствуют…, в том числе бойцы Красной Армии, эвакуированные крестьяне или увезенные большевиками, а также занятые… на работах в Германии или находящиеся в плену»192.

В 1943 г. хозяйственная инспекция группы армий «Север» снизила нормы сдачи населением на большинство сельскохозяйственных продуктов и объявила, что в случае неурожая они будут сокращены. В частности, на 1943–1944 гг. были установлены следующие нормы:

1) картофель — 2,5 тонны с гектара,

2) зерновые (рожь, ячмень, пщеница, овес и др.) — 0,25 тонны с гектара,

3) сено, солома, мясо и молоко — по норме 1942 г.,

4) яйца — 30 штук с курицы в год.

Норма сдачи молока устанавливалась в размере 365 л с коровы в год. При перевыполнении норм сдачи продовольствия немецкое командование обещало предоставить льготы при приобретении сельхозмашин и племенного скота. За каждые сверхплановые 50 л молока давалось право на приобретение 1 л водки по установленной цене, а за каждые 10 яиц — право на покупку 0,5 кг соли или одной пачки махорки или 2 коробок спичек по установленной цене193.

Продовольственный налог, назначенный немцами, нередко был меньше, чем при советской власти, но собирался он местным самоуправлением и самими немцами с присущей нацистам жестокостью и презрением к русским. Это раздражало население и очень умело использовалось советской пропагандой и агентурой. Например, осенью 1942 г. в районе 18-й армии ортскомендатурами было объявлено, что крестьяне могут получить в свое распоряжение лошадей, захваченных немцами в боях с Красной Армией. Немецкое командование не могло их использовать. Крестьяне, конечно, с большой охотой разобрали лошадей, с огромным трудом откормили их за зиму, вылечили и собирались весной засеять больше земли. Однако весной по распоряжению гражданского управления этих лошадей потребовали назад.

Земельная реформа, начатая весной 1942 г., при всей ее ограниченности и непоследовательности, нашла поддержку в среде крестьянства Ленинградской области. Именно она привлекла на сторону немцев симпатии населения и до середины 1943 г. лишала советское руководство надежды на широкие выступления народа против оккупационной власти.

Все это вызывало озабоченность НКВД, которое признавало наличие значительного количества коллаборантов на окупированной территории. Работа по их выявлению проводилась в соответствии с приказом НКВД № 001683 1941 г. и директивой № 64 1942 г. В районы, прилегавшие к фронтовой полосе, были направлены оперативные группы УНКВД ЛО, которые насчитывали 120 сотрудников. Эти группы дислоцировались в Старорусском, Маловишерском и Тихвинском районах. Кроме того, им был придан оперсостав райотделов НКВД. Руководство на месте осуществлял заместитель начальника УНКВД и три заместителя начальников оперативных отделов УНКВД. По мере освобождения районов от немецких войск опергруппы продвигались вперед и организовывали работу по:

1) выявлению и изъятию агентуры, оставленной германскими разведывательными органами,

2) организации активных контрразведывательных мероприятий против германской разведки,

3) выявлению и изъятию предателей и провокаторов, проведению арестов ставленников и активных пособников немцев,

4) организации охраны общественного порядка, борьбе с бандитизмом и уголовными проявлениями194.

Например, было установлено, что в Демянском районе Ленинградской области, находившемся в руках немцев с сентября 1941 г. по 21 февраля 1943 г., из 31 тыс. жителей, оставшихся на территории района перед занятием его Вермахтом, к моменту освобождения осталось 13 тыс. человек, в том числе 584 чел. в Демянске. Значительная часть населения была насильно угнана немцами, погибла от голода, болезней и террора со стороны немецких войск. Добровольно ушли с немцами при отступлении 869 человек, что составляло 6–7 процентов от оставшихся в районе.195 В Тихвинском районе и Шлиссельбурге процент ушедших с немцами был существенно ниже, хотя в целом городскому населению, симпатизировавшему немцам, это было сделать легче, нежели деревенским жителям, которых держала земля. В 1944 г. в освобожденных районах Ленинградской области были арестованы 1000 «немецких агентов, шпионов, диверсантов и предателей»196.

В ноябре 1944 г. на территории Ленинградской области были зафиксированы многочисленные высказывания крестьян, суть которых сводилась к надеждам на радикальные перемены после окончания войны, которые будут осуществлены под влиянием союзников, включая роспуск колхозов и восстановление частной собственности. По данным УНКГБ ЛО, в 1945 г «в районах отмечается значительное количество фактов фашистской пропаганды и особенно антиколхозной агитации». Данные военной цензуры, полученные УНКГБ ЛО на 30 апреля 1945 г., свидетельствовали о том, что, по мнению сельского населения, колхозы неэффективны и давно изжили себя. В частности, цензурой было зарегистрировано 62 письма с сообщениями «о неподготовленности ряда колхозов области к весенне-полевым работам». На самом же деле шла речь о полной дезорганизации и разложении в ряде колхозов Ленобласти — пьянстве, воровстве председателей, нищете колхозников — «половина деревни собирает милостыню», «словом, экономика деревни — малоприглядная»; «колхозники живут плохо — питания нет», «дела идут неважно», «жизнь в колхозе очень тяжелая» и т. д.197

Главные ожидания сельского населения в послевоенное время были связаны именно с роспуском колхозов. Эти настроения крестьянства емко выразил Н. А. Васильев, проживавший в Волосовском районе:

«Вот если бы перед выборами [в Верх. Совет] распустили колхозы, тогда было бы хорошо. А если этого не будет, то придется давать такой наказ депутатам — дать крестьянам свободную жизнь в единоличном хозяйстве, распустить колхозы»198.

Настроения жителей бывших оккупированных районов Ленинградской области оказывали влияние и на ленинградцев. УНКГБ ЛО обращало внимание секретарей ГК и ОК ВКП(б) на большое распространение слухов и разговоров о хорошем отношении немцев к населению на оккупированной территории. Если в декабре 1943 г. в Ленинграде агентура зафиксировала 338 высказываний подобного содержания, то в январе 1944 г. таковых было уже 403, а в феврале 1944 г. их число достигло 650. При этом доля «чуждого элемента» среди носителей подобных настроений была минимальной, в то время как на долю служащих, рабочих и интеллигенции приходилось более 90 процентов антисоветских проявлений, связанных с воспоминаниями о немецкой оккупации. Абсолютные цифры по категориям населения были таковы: домохозяйки — 56 случаев положительной оценки немецкого оккупационного режима, интеллигенция — 203, рабочие — 429, служащие — 609, «чуждый элемент» — 89199.

УНКГБ отмечало:

«Политически неустойчивые люди и враждебные элементы, распространяя эти измышления, обычно ссылаются на разговоры или личные беседы с лицами, проживавшими в ранее оккупированных районах… Распространителями подобных настроений являются:

1) подозрительные элементы, проникшие в Ленинград из ближних районов,

2) лица, побывавшие в командировках в оккупированных районах,

3) некоторые военнослужащие, которые поддались провокационной информации местных жителей освобожденных районов,

4) агентура немецких разведывательных органов, заброшенная в город для шпионской и провокационной работы»200.

Таким образом, речь шла преимуществено об очевидцах и тех, кто пережил оккупацию. Сущность разговоров, «восхвалявших немцев», сводилась к трем основным тезисам:

1) немцы над населением не издевались и не творили зверств и злодеяний;

2) немцы не производили грабежей и создали такие экономические условия, при которых население жило материально хорошо, не нуждалось в продуктах и промышленных товарах;

3) германское командование не угоняет людей в немецкое рабство, а население добровольно покидает родные места и уезжает в Германию201.

УНКГБ привело характерные факты высказываний. Врач больницы им. К. Маркса Вербер говорит:

«…Меня удивляет, с одной стороны, нам сообщают в печати о зверствах немцев, а очевидцы говорят другое. Вот знакомая работница была у своих родственников после освобождения от немцев и рассказывает, что немцы никаких зверств не чинили и… ничего плохого не делали…»

Врач 2-й поликлиники Приморского района М.:

«…У нас много кричат о зверствах немцев на оккупированной ими территории. Это ложь.

У немцев население всем обеспечено. Население при наступлении Красной Армии само уходит с немцами».

Рентгенотехник военного госпиталя:

«…Жители освобожденных районов добровольно уезжают в Германию. Обитательницы «веселого» поселка в Волосово открыто заявили, что с ними так хорошо не обращались как немцы, зачем только русские пришли. Не надо думать, что Красную Армию с радостью встречают повсюду, где были немцы».

Канд. технических наук, доцент Всесоюзного исследовательского института Метрологии М. Б. К.:

«…Я совершенно не верю сообщениям о зверствах немцев, и наоборот, я слышал, что немцы очень лояльны, они уничтожают только евреев и коммунистов»202.

Работник Холодильника № 4, орденоносец Г. В. П.:

«…В гор. Гатчине все население при немцах находилось на санаторном пайке. В городе немцами была организована санатория. Население плохо встретило Красную Армию и даже на обращения к ним наших бойцов отвечали ругательством. Русские люди при немцах ходили в праздничных костюмах и ничего не делали, только веселились, с приходом Красной Армии все одели лохмотья».

Дежурный электротехник 1-й ГЭС Д.:

«Население встречает приход Красной Армии и советской власти недоброжелательно. При немцах они жили помещиками, имели 2-х породистых коров и занимались непринужденно сельскохозяйственными работами».

Стеклодув Ленгосзеркальной фабрики Б. Н. И.:

«…На днях я был у своей сестры… ее знакомый военный рассказал, что наше население живет у немцев гораздо лучше, чем жили в мирное время. Например, население г. Кингисеппа с немцами жило превосходно, на немцев они не обижались, а, как правило, восхищались и приветствовали немцев. Каждый житель этого города при немцах имел много продуктов, кроме того, во всех магазинах было также много продуктов и разных вин и все это было доступно населению, живущему у немцев».

Конечно, для ленинградцев гастрономические фантазии были вполне естественны как своего рода синдром голодной блокады. Среди носителей подобных настроений были члены ВКП(б) и ВЛКСМ. Например, сотрудница технического отдела завода № 224 чл. ВКП(б) в присутствии члена ВКП(б) Б. и других, заявила:

«…Мне рассказали раненые в госпитале о недружелюбной встрече частей Красной Армии… Люди прятались»203.

Строитель Петрозавода Наркомата судостроительной промышленности Р. М. И. заявила:

«…Журавлева Зинаида, третий секретарь Райкома Октябрьского района, ездившая в освобожденные районы Лен. области, утверждает, что население при немцах сначала голодало, даже траву ели, но не умирали как в Ленинграде, а затем, когда немцы установили свои порядки, жили неплохо. На учинение несправедливости можно было заявить в комендатуру и не было случая, чтобы осталось без возмездия».

Директор столовой фабрики «Канат», чл. ВКП(б):

«…В Гатчине население при немцах жило очень хорошо. Немцы снабжали продовольствием, промтоварами. Население хорошо одето и имеет большие запасы всего необходимого. Немцы никого не угоняли в рабство, а население само добровольно уходило к ним».

Ревизор Грузотрампарка Ленгорсовета К.:

«…Тут был в Гатчине и Сиверской, привез оттуда почек по 60 коп., очень хорошего качества и картошки. Оставшиеся там люди живут и жили очень хорошо. Они недовольны приходом советской власти и очень недоброжелательно относятся к Красной Армии».

В целях пресечения распространения провокационных измышлений и усиления борьбы с вражеской агентурой, УНКГБ предложило партийному руководству Ленинграда и области:

1) провести в районах города собрания актива «с постановкой вопроса о методах работы фашистских разведок и мерах борьбы с вражеской агентурой»;

2) ускорить опубликование актов о зверствах, чинимых немецкими захватчиками на территории Ленинградской области;

3) усилить разъяснительную работу среди населения, обратив особое внимание трудящихся на необходимость усиления бдительности204.

5. В борьбе за население оккупированных районов Ленинградской области

Противодействие оккупационной политике немцев происходило в очень сложных условиях: военные успехи немцев и антисоветские настроения значительной части населения дополнялись просчетами местного руководства в организации партизанского движения. Секретарь ОК ВКП(б) и начальник штаба партизанского движения М. Никитин признавал:

«Мы не рассчитывали на такую длительность военных действий на территории нашей области, а вследствие этого в первые месяцы войны, когда еще на оккупированной территории был относительно слабый административный режим, мы не приняли мер к перестройке подпольной работы. Быстрое течение военных действий на территории области не позволило оснастить подпольные организации средствами связи (радио), специальными типографиями и множительными аппаратами, на оккупированной территории ощущался большой недостаток советских газет, листовок. Не были также предусмотрены все особенности подпольных организаций и групп в населенных пунктах, что нередко приводило к разрушению подпольных организаций и групп»205.

Говоря о настроениях населения пригородов Ленинграда в начале войны, первый секретарь Ораниенбаумского района отмечал:

«…тогда была известная недооценка противника… Народ был готов идти на фронт, но не представлял себе силы врага, недооценивал их. Было настроение какой-то самоуверенности, все смотрели… что разбить немцев будет легко… И со стороны парторганизации было такое же настроение»206.

Первый секретарь Пестовского РК ВКП(б) В. Р. Морозов вспоминал, что в первый день войны мнения по поводу перспектив войны в среде рабочих разделились: одни считали, что Красная Армия разобьет Вермахт в течение 2–3 месяцев («…наконец, дождался Гитлер своей смерти»), а другие здраво смотрели на вещи, отмечая, что «фашистская Германия — серьезный враг». В первые же дни войны во время различных встреч и собраний задавалась масса вопросов, в том числе, «почему заключили договор с фашистскими предателями»207.

В начале июля 1941 г. через территорию области непрерывным потоком потянулись обозы беженцев, производившие на население тяжелое впечатление. Крестьяне хотели бросить работу в поле, не видя смысла отдавать все немцам208. Ощущение бесперспективности возникло не только у простых колхозников, но и у бойцов и командиров Красной Армии, отступавших в беспорядке и не знавших, где находится линия фронта. Командир спецотряда разведуправления фронта В. И. Силачев, заброшенный в конце июля 1941 г. в район Луги, следующим образом описывал настроение шедших на восток солдат:

«Ужасно много тогда людей шло в плен. Растерянность была страшная. Около сотни красноармейцев-кадровиков в самом растерянном виде шли с заткнутыми за пояс шинелями и сапогами через плечо… Заявляли, что идут к немцам, они, мол, по домам распустят»209.

В докладе Политуправления Северного фронта «Об организации и действиях истребительных батальонов по Ленинградской области» от 18 июля 1941 г. указывалось, что руководство Солецкого и Гдовского районов само эвакуировалось и ничего не сделало для организации истребительных батальонов, партизанских отрядов и групп самообороны. В Батецком, Мстинском, Боровичском, Валдайском районах руководство в связи с наступлением немцев растерялось и до приезда представителей Политуправления и ОК партии партизанские отряды не были созданы210.

Условия для ведения политической работы на оккупированной территории были неодинаковыми. В наиболее тяжелом положении оказались те, кому надлежало организовать подпольные группы в городах и населенных пунктах, где располагались немецкие гарнизоны, военные комендатуры, органы разведки, контрразведки, тайной полиции и СД.

В ряде районов области деятельность по организации партизанских отрядов и ведению политической работы среди населения затруднялась из-за значительного количества находившихся там предателей, сотрудничавших с немцами. По воспоминаниям ряда активных участников партизанского движения и сводкам ЛШПД по этой причине невыносимые условия для ведения подпольной работы были в Кингисеппском, Волосовском, Осьминском, Лядском, Красногвардейском, Слуцком, Тосненском, а также в Порховском и самом северном Карамышевском районах, где почти все население составляли дети репрессированных крестьян (кулаков) или же бывшие осужденные. Такое же тяжелое положение было в Псковском и Островском районах, в северной части Лужского района, а также на захваченной территории Ораниенбаумского района211.[127]

Большие трудности при организации подпольной работы возникли также в Новоржевском районе, где по вине секретаря РК ВКП(б) список агентов НКВД попал в руки немцев212. Руководители некоторых партизанских отрядов сообщали, что немецкая пропаганда имела успех в деревнях, где проживало преимущественно эстонское и финское население, а также лица, репрессированные в прошлом советской властью213. Например, в дер. Оровка Осьминского района отряды, состоявшие из эстонцев, выслеживали партизан, а также сочувствующих им. Маршрутная агентура НКВД и РО штаба Северного фронта 23 ноября 1941 г. сообщала, что в Кингисеппском районе и в некоторых участках Ораниенбаумского района часть населения активно помогала оккупантам путем предательства советского актива, выдачи партизан, ведения антисоветской пропаганды214.

Кроме того, немецкая служба безопасности создала на оккупированной территории широкую сеть осведомителей практически во всех населенных пунктах. Зам. командира 3-го полка 5-й Ленинградской партизанской бригады Герой Советского Союза Д. М. Соколов вспоминал об этом в 1944 г.215 Второй секретарь Кингисеппского РК ВКП(б) Г. И. Мосин отмечал, что в месте нахождения его группы на границе Сланцевского, Кингисеппского и Осьминского районов с осени 1942 г. работать стало очень трудно, поскольку немцы стали вербовать народ в полицию.

«О всех настроениях, лицах, заходивших в деревни, доносили… Было очень трудно»216.

М. Г. Абрамов вспоминал:

«…для того, чтобы деревня была пронемецкой, достаточно было и двух вооруженных предателей»217.

Первый секретарь Ораниенбаумского РК ВКП(б) А. И. Климков отмечал:

«с самого начала войны были негативные факты… в тех сельсоветах, где было финское население, в полосе, прилегающей к Ораниенбауму и Петергофу, были большие трудности…»218

Попытки организовать подполье в пригородах не увенчались успехом в связи с постоянной фильтрацией населения, проводимой противником. Не было создано партийного подполья в Пушкине, Петергофе, Кингисеппе, Любани, в п. Вырица, в Сиверской на станции в п. Мга, в пригородах Ленинграда219.[128]

По свидетельству сотрудника Абвера Д. Карова, в первый период войны органы немецкой разведки и контрразведки на оккупированной территории Ленинградской области обнаружили, что советского аппарата спецслужб там практически не существовало. Крупные резиденты, не говоря уже о более высоком начальстве, в большинстве своем эвакуировались. Не успевшие вовремя уйти скрывались в подполье, переменили место жительства, потеряли связь со своими агентами и начальниками. Мелкая агентура частично попала в армию, частично была выдана населением при первом же появлении немцев. Некоторые были убиты людьми, пострадавшими от их доносов в НКВД, другие притаились, не желая дальше работать и рисковать жизнью. Наконец, среди советской агентуры началось «моральное шатание». Уверенные до сих пор в непобедимости СССР, они под влиянием немецких успехов на Западе и поражений советских армий на Восточном фронте перестали верить в возможность победы. Среди этих агентов почти не было идейных людей, а по роду своей работы они привыкли к предательству. Поэтому многие стали задумываться о переходе на службу к немцам. Некоторые, узнав, что их услуги будут охотно приняты и хорошо оплачены (такой слух был нарочно распространен Абвером), начали являться в немецкую контрразведку. Большинство при этом утверждало, что они были настоящими идейными противниками большевизма и служили у коммунистов потому, что были насильно завербованы и принуждены к работе220.

Все же небольшая часть советской агентуры пыталась продолжать свою работу. Некоторые поступали так из чувства долга. Другие же знали, что за их прошлые дела им не будет пощады и что являться к немцам им нельзя. Полного доверия к обещаниям немецкой контрразведки гарантировать жизнь эти люди по опыту работы в НКВД не имели.

«В этом смысле они были правы — обещания немецкой контрразведки носили несколько специфический характер и могли толковаться немцами после достигнутого ими результата различно».

В целом же в первый период войны советская агентура занималась «накапливанием материала» и впоследствии, хорошо изучив немцев, «доставила много хлопот немецкой контрразведке»221.

Истребительные отряды, о которых Абвер услышал главным образом от местного населения, также никак себя не проявляли, хотя немцы их серьезно опасались.

Работа советской разведки в тот период чувствовалась только вблизи фронта. В основном это была слабо организованная военная разведка.

«Это имело печальные последствия для немецкой контрразведки, которая стала слишком самоуверенной и недооценила всех возможностей советской разведки и контрразведки впоследствии»222.

Несмотря на названные недостатки и трудности Ленинградский ОК партии еще до оккупации юго-западных районов области направил туда 3 млн. листовок антифашистского содержания223. Задачами первого периода партизанской борьбы в захваченных врагом районах Ленинградской области были:

1) мобилизация имеющихся ресурсов и перестройка всей работы применительно к нелегальным условиям,

2) беспощадная борьба с трусами, дезертирами, паникерами,

3) установление связи с народом, убеждение его в том, что СССР ведет справедливую освободительную войну и обязательно победит в ней,

4) повседневная терпеливая работа со всеми слоями населения, подготовка его к борьбе против немецких захватчиков224.

К моменту оккупации районов противником в них было создано 125 подпольных ячеек, насчитывавших 400 человек225. Руководивший созданием подполья секретарь Ленинградского ОК ВКП(б) Г. Х. Бумагин вспоминал, что каждому посылавшемуся в тыл врага подбиралась такая работа, на которой он мог оставаться незамеченным и вместе с тем мог бы поддерживать связь с ячейками226.

Согласно директиве Ленинградского обкома ВКП(б), партийно-советский актив и коммунисты оставались для подпольной работы в захваченных районах. К концу июля 1941 г. в них насчитывалось 639 подпольщиков. В июле — августе на нелегальное положение перешли 32 районных комитета партии227.

29 августа 1941 г. начальник Политуправления Северного фронта информировал Военный Совет о том, что из-за отсутствия средств связи партизанские отряды и местное советское население с момента начала оккупации никакой информации о ходе военных действий и положении СССР не имели. В связи с этим немцы в оккупированных районах Ленобласти «безнаказанно вели свою демагогическую пропаганду»228.

Осенью 1941 г. начальник отдела Политуправления по работе среди частей Красной Армии и партизанских отрядов в тылу противника одним из важнейших направлений деятельности своего отдела назвал ведение контрпропаганды, особенно вокруг земельного вопроса229. В политдонесении «О положении населения в районах, временно оккупированных немцами» (декабрь 1941 г.) Политуправление Ленфронта указывало на слабую работу политорганов среди населения районов, подвергшихся оккупации. Проводимая партизанскими отрядами работа также была признана совершенно недостаточной для того, чтобы «противопоставить фашистской лживой пропаганде правдивую информацию о Великой Отечественной войне»230.

О действенности немецкой пропаганды говорилось и в специальном ее обзоре, подписанном начальником Политуправления Северо-Западного фронта А. Ковалевским. В нем указывалось на то, что «фашистская пропаганда достаточна изворотлива и коварна», что «она порядочно дезориентировала немалую часть населения оккупированных районов, добилась того, что население нередко теряло перспективу»231. Например, колхозник Шибунов из дер. Мамонтовщина Молвотицкого района заявил в январе 1942 г., что «многие поверили немцам о том, что Красная Армия разбита». Даже в селах, расположенных недалеко от линии фронта (Старорусский район) немцы уверяли, что они ведут бои не с регулярными частями Красной Армии, а с коммунистами и партизанами, и многие колхозники этому верили232.

В. И. Силачев вспоминал, что первым вопросом, который ему задавали жители захваченных противником сел, был: «Взят Ленинград или нет?»233 Важно отметить, что немецкая пропаганда пыталась заинтересовать население пригородов во взятии Вермахтом Ленинграда. Она утверждала, что все продовольствие покоренного города поступит в распоряжение голодающих жителей области, что после реконструкции и восстановления разрушенных предприятий все желающие смогут получить работу в Ленинграде и обеспеченное будущее234.

Активность немецкой пропаганды на оккупированной территории Ленинградской области в военные месяцы способствовала закреплению негативных для Ленинграда тенденций — население оккупированных районов практически не оказывало сопротивления противнику и, более того, достаточно активно с ним сотрудничало. В своем дневнике Силачев писал, что 80 процентов советских людей во время оккупации так или иначе сотрудничали с немцами235.

В середине ноября 1941 г. немцы стали создавать полицейские отряды. Силачев вспоминал:

«Входили в них обиженные советской властью, судимые. Немцы полицейским давали большие полномочия, поэтому народ в них шел очень охотно, прямо-таки пачками».

Отношения местного населения с партизанами складывались также очень непросто. В 1941–1942 гг. население преимущественно враждебно относилось к партизанам, а с 1943 г. начался перелом, который был связан прежде всего с успехами Красной Армии на советско-германском фронте и отчасти изменением в плохую сторону оккупационной политики. Впоследствии А. Г. Григорьев отмечал:

«…Тут помогла и наша агитация. Народ тут увидел, что немцы будут изгнаны из этих районов, а в 1941–1942 гг. они думали, что победа будет за немцами, что они там останутся навсегда. Кроме того, в 1941–1942 гг. немец население не трогал. Он начал расправляться с населением, когда развернули свою деятельность партизаны… В 1941–1942 гг. население нам не помогало в смысле продовольствия, приходилось самим действовать. Приходилось ходить по деревням и уже силой забирать скот, продовольствие. А в 1943 г. население уже само приносило нам добровольно. Немцы стали забирать скот у населения, тогда народ стал прятать и отдавать партизанам»236.

Из-за голода осенью 1941 г. распалась большая часть партизанских отрядов, которые были заброшены в немецкий тыл. На настроение партизан также большое влияние оказывало отсутствие информации о положении на фронтах, о судьбе Ленинграда. Все это обусловило разброд и шатания внутри самих партизан. Примечательный эпизод привел в своих воспоминаниях упоминавшийся В. И. Силачев. 25–26 октября 1941 г. в лесу близ дер. Фатьяново Новоржевского района на собрании спецотряда обсуждался вопрос о плане действий с целью подъема населения на борьбу с немцами. Председатель колхоза дер. Савино Кузнецов заявил, что «все равно после войны Сталин не будет занимать свое место», что в районе немцы не зверствуют, никого не повесили и т. д. В ответ на это Силачев пригрозил расстрелом тем военнообязанным, кто захочет выйти из отряда. Коммунисты поддержали его и пошли в отряд. Однако к числу продолжавших борьбу осенью — зимой 1941–1942 гг. относились главным образом партийный и советский актив, а также работники НКВД и разведуправления фронта237.

С целью преодоления крайне нежелательной для советского режима тенденции предпринимались попытки спровоцировать немцев на жестокие действия по отношению к гражданскому населению. Примером такой деятельности был спецотряд В. И. Силачева, который 29 октября уничтожил несколько лиц, сотрудничавших с немцами. В ответ на это 5–6 ноября были расстреляны 15 человек из числа местного населения. Силачев с удовлетворением отмечал:238

«Тут уже население не стало говорить, что немцы не зверствуют, не расстреливают».

Помимо уничтожения пособников оккупационных органов, отряд Силачева фактически занимался устрашением населения, распространяя слухи о том, что ожидает коллаборанта. После операции по уничтожению некоего кулака Матвея, оказывавшего содействие немцам в Славковском районе, «была создана такая легенда, что Матвей был рассечен на куски и что всех ожидает это, если они будут воевать против Советской власти»239.

Таким же образом советская разведка боролась и с антипартизанскими отрядами. Примером может служить отряд капитана Фирзанова, который был послан со специальным заданием проникнуть в антипартизанский отряд, разложить его, а жестокими и безрассудными мерами возбудить в местном населении отчаяние и ненависть к немцам и вообще ко всем, кто находится у них на службе. В Абвере отмечали:

«Отряд и действия Фирзанова наделали очень много вреда. Отношения населения ко всяким русским формированиям, связанным с немцами, несмотря на все усилия частей РОА, прибывших осенью 1943 г. в эти места (д. Борки восточнее г. Сураж), осталось до конца чрезвычайно враждебным и недоверчивым»240.

В конце ноября из-за голода и желания многих уйти в тыл в отряде Силачева осталась небольшая группа в составе 10 человек. В декабре 1941 г. слух о «Василии Ивановиче», который уничтожает предателей, распространился за пределы Славковского района. Однако население по-прежнему «хлебосольно», как пишет Силачев, относилось к немцам, охотно поставляя продукты — «мед, 2 тонны мяса, 180 овчин» в немецкий госпиталь (дер. Рудино, Пушкинский район). При этом оно часто обращалось «за советом» к Силачеву, стремясь обезопасить себя от возмездия за помощь немцам241.

С начала осени 1942 г. недовольство населения оккупированных районов политикой немцев стало возрастать. Наряду с общими причинами этого недовольства и враждебности населения к немцам существовали специфические причины, обусловленные разностью положения городского и деревенского населения. Например, в городах более развитое население быстрее увидело сущность расистской политики немцев. Публичные казни лиц, подозреваемых в сочувствии большевизму, различных заложников, поголовная ликвидация евреев и цыган — все это чрезвычайно тяжело отражалось на населении.

Д. Каров отмечал:

«Немецкая оккупация в материальном отношении чувствовалась гораздо острее в городах, чем в деревнях. Во-первых, в городах, наряду с военным начальством, находилось и немецкое гражданское управление, возглавлявшееся нацистами. Все приказы и директивы нацистской партии выполнялись в городах чрезвычайно строго и неукоснительно. В деревнях же, особенно прифронтовой полосы, находившейся под управлением военных, эти приказы часто оставались «на бумаге» и по разным причинам (главным образом по соображениям безопасности войск) местными военными комендантами не исполнялись. Во-вторых, большая часть населения в городах до прихода немцев занималась умственным трудом. После же прихода немцев, лишившись своей работы, эта часть населения была вынуждена заняться трудом физическим, к которому не была приспособлена, да и сам труд по сути дела не обеспечивал возможности существования. В-третьих, немцы совершенно не заботились о снабжении городов продовольствием, топливом и т. п. Жители городов получали продовольствие по карточкам, причем размеры пайка зависели от местного самоуправления и его отношений с деревней. Во всяком случае, пайка хватало лишь на несколько дней жизни. В большинстве городов немцы снабжали электричеством, водой и т. п. только свои дома и тех жителей, в работе которых они были заинтересованы — само же населения оставалось без света и пр.»242

Больницы, приюты, школы и т. п. учреждения почти не получали никакой поддержки и снабжались местным самоуправлением, которое тоже не имело никаких ресурсов.

В результате всего этого с первых же месяцев оккупации в городах развились в невероятных размерах спекуляция и черный рынок. В ней принимали участие, несмотря на жестокие меры, и сами немцы. Например, в Нарве зимой 1942 г. были публично казнены 5 интендантов и 2 медсестры (все немцы!), продававшие местному населению медикаменты и продовольствие. Кроме того, в городах, помимо других причин, партизаны и советская агентура находили себе поддержку и потому, что они ничего не отбирали и никого не мобилизовывали, как это было в деревнях.

С конца 1941 г. советские спецслужбы наладили свою работу в оккупированных областях. Это было связано с существенными изменениями в настроениях разных категорий советского населения.

Во-первых, под влиянием поражения немцев под Москвой, внезапного захвата Тихвина, а также из-за нацистской политики на Востоке в целом период «морального шатания» советской агентуры закончился. Настроение стало просоветским.

Во-вторых, агенты, которые рассчитывали на скорое падение сталинского режима, пришли к выводу, что если немцам и удастся добиться победы, то это произойдет не скоро. Более того, победа не обязательно будет связана с падением Сталина — возможен и какой-то сговор между фашистами и большевиками.

В-третьих, вследствие немецкой политики на Востоке у многих бывших советских граждан развилось чувство русского патриотизма, особенно в городах. Этому, конечно, способствовала и советская пропаганда, и некоторые действия советского правительства (введение погон в армии, большая свобода религии и т. п.).

В-четвертых, у многих крестьян и частично горожан появилась надежда, что после победы над немцами Сталин изменит политику и смягчит режим. Крестьяне, например, верили, что колхозы после войны будут уничтожены. Советская агентура и пропаганда распространяла такие слухи. Они, между прочим, ходили и в советской армии. Известен случай, когда в июле 1943 г. около местечка Пустогород (Украина) были разбросаны листовки, в которых говорилось о том, что после войны Сталин распустит колхозы и восстановит частные хозяйства. На северном фронте советские пленные показывали, что колхозы будут обязательно уничтожены после войны, но теперь это сделать, конечно, нельзя, и надо подождать. Между прочим, в качестве аргумента, что сталинский режим смягчится, приводили и следующее соображение — «американцы не позволят больше мучить народ как прежде».

В-пятых, советская агентура и просоветски настроенная часть населения начали замечать и слабые стороны немецкой военной машины, казавшейся такой безупречной в начале войны, а главное — все более усиливавшееся разложение немецкой администрации на местах.

Наконец, решающую роль в росте партизанских настроений и работе советской агентуры сыграл приказ министра Заукеля о наборе и насильственной отправке жителей из оккупированных областей СССР на работы в Германию. Большинство из подлежавших отправке предпочитало скрываться в лесах, где оно автоматически попадало к партизанам и увеличивало их ряды, не говоря о том, что партизаны получали все время свежую информацию и новые связи через родственников и друзей этих лиц243.

Полагая, что РОА и иные антисоветские формирования на оккупированной территории Ленинградской области представляют большую опасность, летом 1943 г. УНКГБ ЛО создало в тылу противника специальную базу, в состав которой в разное время входило от 100 до 150 человек — «подготовленных разведчиков, вербовщиков и диверсантов», перед которыми были поставлены задачи:

1. Вербовка агентуры для внедрения в антисоветские националистические организации и разведывательные органы противника.

2. Вербовка агентуры для засылки на территорию Прибалтики и Германии и внедрения ее в антисоветские формирования.

3. Организация крупных диверсионных актов.

4. Организация и проведение специальных мероприятий в отношении представителей немецкого командования и руководителей антисоветских формирований в тылу244.

Несмотря на то, что УНКГБ ЛО не удалось ликвидировать Власова, которого в оперативных документах называли «Вороном», подразделения своими решительными действиями по устранению пособников оккупантов подтолкнули колеблющихся сделать выбор в пользу перехватившего инициативу советского режима и обеспечили разложение большинства антисоветских формирований на территории области.

Что же касается партизанского движения в Ленинградской области, то оно по-прежнему испытывало значительные трудности, связанные как с настроениями населения, так и отсутствием помощи со стороны командования авиации, не выделявшего «минимального количества самолетов» для снабжения партизан. Проблема усугублялась из-за невнимания к этим вопросам Центрального Штаба партизанского движения. Его роль в помощи ЛШПД была определена секретарем Ленинградского ОК ВКП(б) М. Никитиным в письме Сталину как «эпизодичная и мизерная»245.


Резюмируя идеологическую деятельность Германии на территории оккупированного Севера-Запада, отметим следующие результаты. Немецкая пропаганда оказала определенное влияние на население: одни согласились сотрудничать с новыми властями, другие завербовались для работы в Германии, третьи стали пассивной социальной категорией — подвергались обработке, выполняли распоряжения, директивы и т. д. Но, несмотря на продуманную систему и значительную работу в организации пропаганды, в целом идеологическая акция немцев потерпела неудачу. Кроме объективного преимущества в защите отечества, постепенно набиравшего силу партизанского движения в Ленинградской области, а также деятельности подпольщиков и советской пропаганды сыграли свою (относительную) роль и просчеты германского командования и их идеологических кадров. Немцы обрушили на сельское население огромную дозу идеологического материала: о марксизме, о Ленине, Сталине, мировой революции и т. д. В силу общеобразовательного и политического уровня значительная часть этой «инъекции» не была воспринята населением. По мере осуществления оккупационного режима реальные факты грабежа и насилия, нанесения экономического ущерба (вывозились в Германию не только зерно, скот и т. д., но даже целебные грязи Старой Руссы), тяжелой жизни в самой Германии опровергали немецкую пропаганду.

Как отмечалось, уже осенью — зимой 1941–1942 гг. наметились новые тенденции в настроениях населения оккупированных территорий, которые в перспективе привели к росту партизанского движения.

Во-первых, обнаружилось общее разочарование немецкой политикой, особенно проводимой немцами экспроприацией продовольствия и собственности, грубым отношением к местному населению, основанным на нацистских представлениях о превосходстве немецкой расы, а также варварским отношением к военнопленным. Население вскоре осознало, что его надежды не оправдались и его положение будет только ухудшаться. Это, однако, не привело к автоматическому росту просоветских настроений — память о коллективизации и массовых репрессиях была еще свежа.

Во-вторых, вскоре обнаружилась неспособность немецкой власти защитить население от деятельности специальных отрядов НКВД и военных, направлявшихся в немецкий тыл. Не сумев завоевать доверия населения и поддержку с его стороны, они, тем не менее, сеяли страх и ощущение опасности, особенно среди тех, кто сотрудничал с оккупантами.

Таким образом, население смогло убедиться в том, что оккупационная власть не так уж сильна, что советское присутствие, пусть и фрагментарное, сохраняется даже в гдубоком немецком тылу. Подобные настроения укрепились в декабре — январе 1942 г., когда Вермахту не только не удалось взять Москву, но и пришлось отступить. Успехи под Москвой, а также продолжавшаяся защита Ленинграда показывали, что Красной Армии удалось оправиться от неудач и судьба войны еще не решена. Голод и лишения зимой 1941–1942 гг. в прифронтовой полосе и во многих селах Ленинградской области произвели огромное воздействие на настроения населения, которое во все большей степени разочаровывалось в немцах. Все это привело к тому, что весной 1942 г. стали появляться собственно партизанские отряды из числа местного населения.

Источники

1В годы суровых испытаний: Ленинградская партийная организация в Великой Отечественной войне. Л.: Лениздат, 1985. С.304.

2ЦГИА СПб. Ф.9788с. Оп. 1. Д.5. Л.40–41.

3Там же. Л.71.

4Там же. Л.129–131.

5Там же. Л.155.

6Там же. Л.203.

7Там же. Л.179.

8Там же. Л.208.

9Там же. Л.214.

10Там же. Л.225.

11Wehrmachtsverbrechen: Dokumente aus sowijetischen Archiven/Zsgest. von G. F. Sastawenko. Eingel. von Gert Meyer. Mit einem Vorw. Von Lew Besymensky. — Koln: PapyRossa-Verlag, 1997.

12Dallin, Alexander. Deutsche Herrschaft in Russland 1941–1945. Eine Studie uber Besatzungspolitik. Duesseldorf, 1958.

13ЦГИА СПб. Ф. 3355. Оп.2. Д.7 (Письма в редакцию газеты «Северное слово»).

15Mulligan T. The Politics of Illusion and Empire. German Occupation Policy in the Soviet Union, 1942–1943. Praeger, New York, 1988. P.123.

16Karov D. Русская полиция в оккупированных немцами областях. Л.49–51.

18Герхарт Хасс (Gerhart Hass). Неопубликованное выступление «О немецкой политике в областях перед Ленинградом 1941–1944 гг.» на Международной конференции «Проблемы истории блокады и битвы за Ленинград — правда истории», Санкт-Петербург, 18–19 января 1994 г. С.10.

19См.: «Совершенно секретно! Только для командования!» Документы и материалы. Составитель В. И. Дашичев. М., 1967. С.199–200.

20Преступные цели — преступные средства. Документы об оккупационной политике фашистской Германии на территории СССР (1941–1944). Москва, 1963. С.49–50.

21 См. приказ Гитлера об обеспечении безопасности в оккупированных районах СССР от 17 июля 1941 г. — Wehrmachtsverbrechen. S.59.

22Hesse E. Der Sowjetische Partisanenkrieg. 1941–1944 im Spiegel deutscher Kampanweisungen und Befehle. Goettingen, 1969. S.98–99.

24Columbia University. ВАR. Box20. Karov D., «Nemetskaia kontrrazvedka v okkupirovannyk oblastiakh SSSR v voinu 1941–45 gg». P.9.

25Хасс Г. О немецкой политике в областях перед Ленинградом. С.6.

27Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Alexander Dallin Collection. Box 8–6. P.III–VI.

28См. Приложение (СД и НКВД).

29Schulte Theo J. The German Army and Nazi Policies in Occupied Russia. Berg Publishers, Oxford, 1989. P.88.

30Mulligan T. The Politics of Illusion and Empire. German Occupation Policy in the Soviet Union, 1942–1943. P.125, 132.

31Ibid. P.125.

32Архив УФСБ ЛО. Ф.21/12. Оп.2. П.н.15. Д.3 (Спецсобщения об агентурно-оперативной работе на территории, освобожденной от немецких захватчиков и об установленных зверствах в период временной оккупации Ленинградской области). Л.91.

33Архив УФСБ ЛО. Ф.21/12. Оп.2. П.н.15. Д.8. Л.89–91.

34Там же. Д.3. Л.6.

35Там же. Д.8. Л.60.

36Разделы о деятельности немецкой контрразведки и полиции написаны в основном на основе неопубликованных рукописей сотрудника Абвера Д.Карова, находящихся на хранении в Бахметьевском архиве Колумбийского университета. Единственная опубликованная работа Д. Карова «Партизанское движение в СССР в 1941–1945 гг.» вышла в свет в Мюнхене под эгидой Института по изучению истории и культуры СССР в 1954 г. и не затрагивает вопросов военно-политического контроля в тылу группы армий «Север».

37 Hesse E. Der Sowjetische Partisanenkrieg. S.34

38ЦГИА СПб. Ф.9788с. Оп.1. Д.5 Л.23.

39Columbia University. ВАR. Box20. Karov D., «Nemetskaia kontrrazvedka v okkupirovannyk oblastiakh SSSR v voinu 1941–45 gg». P.13.

40См. Приложение об оккупированной территории, документ № 1.

41ЦГИА СПб. Ф.9788с. Оп.1. Д.5 Л.70.

42См. параграф о пропагандистской деятельности на оккупированной территории.

43Архив УФСБ ЛО. Ф.21/12. Оп.2. П.н.47.Д.5. Л.269–272об.

44Архив УФСБ ЛО. Ф.21/12. Оп.2. П.н. 47. Д.5. Л.269–270.

45Архив УФСБ ЛО. Ф.21/12. Оп.2. П.н. 47. Д.5. Лл.269–272об.

46Karov D. «Nemetskaia kontrrazvedka v okkupirovannyk oblastiakh SSSR v voinu 1941–45 gg». Р.18.

47Ibid.

48Karov D. Русская полиция в оккупированных немцами областях. Л.46.

49Karov D. «Nemetskaia kontrrazvedka v okkupirovannyk oblastiakh SSSR v voinu 1941–45 gg». P.20.

50ЦГИА СПб. Ф.9788с. Оп.1. Д.5. Л.27–32.

51Ibid. Р.20–21. См также Приложение (фрагменты дневника Лидии Осиповой).

52Архив УФСБ ЛО. Ф.21/12. Оп.2. П.н.15. Д.8. Л.75.

53Там же. Л.76–77, 81–83.

54Там же. Л.79.

55Там же. Л.85.

56Там же. Л.88.

57Там же. Л.61.

58Там же.

59ЦГИА СПб. Ф.9788с. Оп.1. Д.5. Л.65–66.

60Там же. Л.82.

61Там же. Л.56.

62Там же. Л.115, 132.

63Там же. Л.194–195.

64См. Приложение — Выдержки из дневника Лидии Осиповой о ее жизни в Пушкине, Павловске, Тосно и Гатчине в 1941–43 гг. — Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Collection «Lydia Osipova».

65Karov D. «Nemetskaia kontrrazvedka v okkupirovannyk oblastiakh SSSR v voinu 1941–45 gg». Р.23–24.

66ЦГИА СПб. Ф.9788с. Оп.1. Д.5. Л.64, 89, 138–138об.

67Karov D. «Nemetskaia kontrrazvedka v okkupirovannyk oblastiakh SSSR v voinu 1941–45 gg». Р.27.

68Ibid. Р.28.

69ЦГИА СПб. Ф.9788с. Оп.1. Д.5. Л.25–25об.

70Karov D. P.41.

71Ibid. P.42–43.

72ЦГИА СПб. Ф.9788с. Оп.1. Д.5. Л.105.

73Karov D. P.42–43.

74ЦГИА СПб. Ф.9788с. Оп.1. Д.5. Л.78.

76Karov D. P.44–45.

77Ibid.

78Ibid. P.46.

79Ibid. P.51.

81О структуре и деятельности Абвера на Восточном фронте см.: Гелен Р. Война разведок. Тайные операции спецслужб Германии 1942–1971. М.: Центрполиграф, 1999. С. 55–64.

82Karov D. P.80.

83ЦГИА СПб. Ф.9788с. Оп.1. Д.5. Л. 101.

84Ibid. P.81–82.

85Karov D. P.11.

86Columbia University. Bakhmetiev Archive (BAR). Collection Research Program — USSR. Box.20. Karov D. Русская полиция в оккупированных немцами областях. Л.17.

87Там же. Л.19.

88Там же. Л.19–23.

89ЦГИА СПб. Ф. 9789. Оп.1. Д.1. Л.243–243об.

90Там же. Л.244.

91Karov D. Русская полиция в оккупированных немцами областях. Л.27.

92Там же. Л.31–33.

93Karov D. Русская полиция в оккупированных немцами областях. Л.38.

94Там же.

95ЦГИА СПб. Ф.3355. Оп.4. Д.227. л.1–41об.

96Там же. Л.51.

97Там же. Л.80.

98Karov D. Русская полиция в оккупированных немцами областях. Л.82–83.

100Karov D. Русская полиция в оккупированных немцами областях. Л.105.

101Там же. Л.106.

102ЦГАИПД СПб. Ф.408. Оп.3. Д.6. Л.5–6

103Там же. См. справку УНКГБ ЛО о деятельности немецкой разведки на оккупированной территории Ленинградской области от 13 января 1945 г. — Архив УФСБ ЛО. Ф.21/12. Оп.2. П.н.57. Д.5. Л.6–11

104За Родину (г. Дно). 1942. 5 ноября.

105Там же. 28 февраля.

106ЦГИА СПб. Ф.3355. Оп.4. Д.250. Л.3.

107ЦАМО Ф.217. Оп.1217. Д.32. Л.487; ф.32. Оп.11 306. Д.61.Л.91.

108Там же. Ф. 217. Оп. 1217. Д.32. Л.40.

109Там же. Д.45. Л.159.

110Там же. Ф.32. Оп.11 302. Д.61. Л.91.

111Там же. Оп.11 306. Д.31. Л.231.

112Там же. Ф.217. Оп. 1217. Д.45. Л.152.

113Там же. Ф. 32. Оп. 11 306. Д.31. Л.231.

114Там же. Л.232.

115За Родину (г. Дно). 1943. 26 октября.

116Там же. 1942. 16 июня.

117За Родину (г. Дно). 1942. 7 и 8 марта.

118ЦАМО. Ф.217. Оп.1217. Д.131. Л.21.

119Hesse E. Der Sowjetische Perrisanenkrieg. S.99.

120Петров Ю. П. Партизанское движение в Ленинградской области. Л.: Лениздат. 1973. С.218.

121Wedel H. Die Propagandatruppen der deutschen Wehrmacht. Neckargemuend, 1962. S.55.

122ЦГИА СПб. Ф.9788с. Оп.1. Д.5. Л.142.

123Там же. Л.156.

124Там же. Л.157, 216, 225.

125См. Приложение к главе 5.

126За Родину (г. Дно). 1942. 24 апреля; 1943: 7 февраля, 19 июня, 13 августа, 5 сентября

127Там же.

128РЦХИДНИ. Ф.69. Оп.1. Д.1105. Л.40.

129Там же. Л.42.

130Там же. Ф.69. Оп.1. Д.1105. Л.48;

ЦГА СПб. Ф.9788с. Оп.1. Д.5. Л.235.

131ЦГИА СПб. Ф.9788с. Оп.1. Д.5. Л.154.

132Там же. Л.235.

133За Родину (г. Дно). 1943. 23 июля.

134Там же. 2 апреля.

135Там же. 16 и 29 марта, 19 мая, 11 июня.

136Там же. 11 июня.

137РЦХИДНИ. Ф.69.Оп.1. Д.991. Л.105.

138За Родину (г. Дно). 1943. 10 апреля.

139ЦГИА СПб. Ф.3355. Оп.2. Д.9. Л.1.

140ЦГИА СПб. Ф.3355.Оп.2. Д.1. Л.277.

141ЦГА СПб. Ф.3355. Оп.2. Д.1. Л.54–56.

142ЦГИА СПб. Ф.3355. Оп.2 Д.1 Л.40.

143Там же. Ф.9789. Оп.2. Д.1. Л.157.

144Там же. Ф.3355. Оп.2. Д.1. Л.141.

145Там же. Л.145–146.

146За Родину (г. Дно). 1943. 1 июня.

147Крюковских А. П. Во имя победы: Идеологическая работа Ленинградской партийной организации в годы Великой Отечестственной войны. Л.: Лениздат, 1988. С.242.

148Архив УФСБ ЛО. Ф.21/12. Оп.2. П.н. 47. Д.5. Л.270–271.

149За Родину (г. Дно). 1942. 19 июля.

150РЦХИДНИ. Ф.69. Оп.1. Д.990. Л.142.

151Абрамова М. А. На освобожденной земле. Деятельность Коммунистической партии по возрождению освобожденных от немецко-фашистской оккупации районов северо-западных областей РСФСР. 1944–1950 гг. Л.: ЛГУ, 1981. С.22.

152ЦГИА СПб. Ф.9788с. Оп.1. Д.5. Л.32–33.

153Архив УФСБ ЛО. Ф.21/12. Оп.2.П.н.47. Д.5. Л.272–272об.

154За Родину (г. Дно). 1942. 2 марта.

155За Родину (г. Дно). 1942. 4 июля.

156ЦГИА СПб. Ф.9788с. Оп.1. Д.5. Л.160–161

157За Родину (г. Дно). 1942. 4 июля.

158ЦГИА СПб. Ф.9788с. Оп.1. Д.5. Л.160–161, 204, 230.

159 За Родину (г. Дно). 1942. 5 марта.

160Архив УФСБ ЛО. Ф.21/12. Оп.2. П.н. 47. Д.5. Л.89–96об.

161Там же. Л.271–272об.

162Там же. Л.40.

163Абрамова М. А. На освобожденной земле. С.22.

164ЦГИА СПб. Ф.9789. Оп.1. Д.1. Л.240об.

165Там же. Л.148.

166Архив УФСБ ЛО. Ф.21/12. Оп.2. П.н. 15.Д.8. Л.92.

167За Родину (г. Дно). 1942. 3 сентября.

168Там же. 19 августа.

169За Родину (г. Дно). 1942. 20 августа.

170Там же. 1942. 27 августа.

171Там же. 3 октября.

172Там же.12 и 24 сентября.

173Там же. 12 сентября.

174Там же. 23 октября.

175Архив УФСБ ЛО. Ф.21/12. Оп.2. Пор. номер 57. Д.5. Л.63–67об.

Там же. Л.39.

176Там же. Л.63об.

177Там же. Л.64.

178Там же.

179Там же. Л. 65.

180Там же. Л.65об.

181Там же. Л.66.

182Mulligan T. P. The Politics of Illusion and Empire. P.100; в 1943 г. ЦГИА СПб. Ф.3355. Оп.2. Д.1. Л.2–4.

183За Родину (г. Дно). 1942. 7 и 8 марта.

184ЦГИА СПб. Ф.9788с. Оп.1. Д.5. Л.72.

185Там же. Л.105–106.

186Там же. Ф.9789. Оп.1. Д.345. Л.1–1об.

187Там же. Л.17.

188Там же. Л.15.

189Там же. Л.50.

190Там же. Д.11. Л.1.

191ЦГИА СПб. Ф.9789. Оп.1. Д.11. Л.18.

192За Родину (г. Дно). 1943. 5–6 июля.

193ЦГИА СПб. Ф.3355. Оп.2. Д.1. Л.241–243.

194Архив УФСБ ЛО.Ф.21/12. Оп.2. П.н.15. Д.3. (Спецсобщения об агентурно-оперативной работе на территории, освобожденной от немецких захватчиков и об установленных зверствах в период временной оккупации Ленинградской области.) Л.6–7.

195Там же. Д.8. Л.74.

196Там же. П.н.57. Д.5. Л.9.

197Там же. П.н.47. Д.5 (Спецсообщения УНКБ ЛО об агентурной и оперативно-следственной работе за 1944 г.). Л.157–158об.

198Там же. Л.475.

199Там же. П.н.15. Д.3. Л.60об.-61.

200Там же. Л.61.

201Там же. П.н. 47. Д.5. Л.61.

202Там же. Л.61об.

203Там же. Л.62.

204Там же. Л.62об.

205Петров Ю. П. Партизанское движение в Ленинградской области. Л.: Лениздат, 1973. С.220

206ЦГАИПД СПб. Ф.4000. Оп.10. Д.229. Л.3.

207Там же. Д.413. Лл.1–5.

208Там же. Л.6.

209Там же. Д.373а. Л.3об.

210ЦАМО. Ф.217.Оп.1217. Д.13. Л.65–66

211ЦГАИПД СПб. Ф.4000. Оп.10. Д.373а. Лл.1–3;

Там же. Д.160. Л.4;

Там же. Д.259. Лл. 5 об., 6;

см. также. В тылу врага. 1943. С.51.

212 ЦГАИПД СПб. Ф.4000. Оп.10. Д.373а. Л.28.

213ЦАМО. Ф.217.Оп.1217. Д.32. Л.488.

214Там же.

215ЦГАИПД СПБ.Ф.4000. Оп.10. Д.20. Л.5об-6об.

216Там же. Ф.4000. Оп.10. Д.77. Л.2.

217Там же. Д.160 Л.4.

218Там же. Д.229. Л.2.

219ЦГАИПД СПб. Ф.4000. Оп.10. Д.1427. Л.11–12.

220Columbia Unicersity. ВАК. Box20. Karov D., «Nemetskaia kontrrazvedka v okkupirovannyk oblastiakh SSSR v voinu 1941–45 gg». P.6.

221Ibid. P.6.

222Ibid. P.7.

223Петров Ю. П. Партизанское движение. С.26.

224В тылу врага. 1944 г. Л.: Лениздат, 1958. С.290–291.

225В годы суровых испытаний. С.310.

226ЦГАИПД СПб. Ф.4000. Оп.10. Д.1248а. Л.3.

227В годы суровых испытаний. С.310.

228ЦАМО.Ф.217. Оп.1217. Д.111. Л.2.

229Там же. Л.19.

230Там же. Д.32. Л.491.

231Там же. Ф.32. Оп.11 302. Д.61. Л.96.

232Там же.

233ЦГАИПД СПб. Ф.4000. Оп.10. Д.373а. Л.5об.

234ЦАМО. Ф.217. Оп.1217. Д.44. Л.88.

235Там же. Л.30.

236ЦГАИПД СПб. Ф.4000. Оп.10. Д.259. Л.6–6об.

237Там же. Д.373а. Л.5об-9.

238Там же. Л.9.

239Там же. Д.373а. Л.10об.

240Karov D. P.89.

241ЦГАИПД СПб. Ф.4000. Оп.10. Д.373а. Л. 13об—14об.

242Karov D. Nemetskaia kontrrazvedka. P.32.

243Ibida. P.33.

244Архив УФСБ ЛО. Ф.21/12. Оп.2. П.н.27. Д.1 (Переписка с НКГБ СССР по агентурно-оперативной и следственной работе с 6 мая по 31 декабря 1943 г.). Л.7–8.

245Приложение (оккупация), документ № 2.

Загрузка...