Немезида

Глава тринадцатая Купол

Эугения Инсигна выслушала дочь и недоверчиво усмехнулась. Одно из двух: либо девчонка не в своем уме, либо ей послышалось.

— Что ты сказала, Марлена? Меня посылают на Эритро?

— Я попросила комиссара Питта, и он согласился все устроить.

Инсигна с недоумением взглянула на дочь.

— Но почему?

Начиная раздражаться, Марлена ответила:

— Ты ведь сама сказала, что хотела бы провести точные астрономические наблюдения, а на Роторе это невозможно. Теперь можешь сделать их на Эритро. Но я уже вижу — ты ждешь другого ответа.

— Правильно. Я хотела бы знать, почему комиссар Питт вдруг взялся за это. Я ведь неоднократно просилась туда, и всякий раз он отказывал. Ведь он никого не отпускал, кроме нескольких специалистов.

— Я просто изложила ему это дело иначе. — Марлена чуть помедлила. — Я сказала ему, что он может таким образом избавиться от тебя, — и он использовал эту возможность.

У Инсигны перехватило дыхание, и она закашлялась до слез. Наконец, переведя дух, она спросила:

— Как ты могла сказать такое?

— Потому что это правда, мама. Иначе я не стала бы этого говорить. Я слышала, что он тебе говорил, я слышала, что ты говорила о нем. Все яснее ясного. По-моему, и ты это видишь. Ты его раздражаешь, и он не хочет ни видеть тебя, ни думать о тебе. Ты сама это знаешь.

Инсигна поджала губы.

— Знаешь что, дорогая, отныне я все свои тайны сразу буду поверять тебе. Это нелегко, но все же лучше, чем позволять тебе копаться во мне.

Марлена опустила глаза.

— Извини, мама.

— Но я все-таки не понимаю. Конечно, тебе не пришлось объяснять ему, что я его раздражаю. Он это и так знает. Но почему он раньше не разрешал мне отправиться на Эритро, когда я просила его об этом?

— Потому что он не желает иметь дело с Эритро и неприязнь к этому миру перевешивает нежелание видеть тебя. Но ты полетишь туда не одна. Мы полетим вместе. Ты и я.

Инсигна подалась вперед и уперлась ладонями в стол, разделявший их.

— Нет, Молли… Марлена. Эритро — место не для тебя. И я лечу туда не навсегда. Закончу измерения и вернусь, а ты будешь ждать меня здесь.

— Я не боюсь ее, мама. Неужели не ясно, что он отпускает тебя лишь потому, что заодно хочет избавиться и от меня? Поэтому-то он и согласился. Понимаешь?

Инсигна нахмурилась.

— Не понимаю, в самом деле не понимаю. Ты-то какое отношение имеешь ко всему этому?

— Когда я сказала ему, что знаю о его неприязни к нам обеим, лицо его застыло — ты знаешь, как он умеет стереть с него всякое выражение. Он знал, что я понимаю жесты и все такое прочее, и не захотел, чтобы я прочла его мысли. Но и отсутствие всякого выражения говорит мне о многом. Видишь ли, невозможно сделать лицо абсолютно непроницаемым. Человек сам не замечает, как у него бегают глаза.

— Короче говоря, ты поняла, что он хочет отделаться и от тебя?

— Хуже — я поняла, что он боится меня.

— Почему же он тебя боится?

— Потому что не хочет, чтобы я узнала то, что он хотел бы скрыть. — Марлена вздохнула и добавила: — На меня всегда сердятся за это.

Инсигна кивнула.

— И я понимаю почему. Ты заставляешь людей ощущать себя голыми — умственно, так сказать. Словно холодный ветер, пронизываешь их мозг. — Она пристально взглянула на дочь. — Иногда я тоже так себя чувствую. Теперь мне уже кажется, что ты смущала меня, когда была еще совсем маленькой. Тогда я уверяла себя, что это потому, что ты у меня просто чрезвычайно ум…

— Так и есть, — перебила ее Марлена.

— Да, конечно, но в тебе кроется нечто большее — только тогда я этого не замечала. Скажи мне, эта тема разговора тебя не смущает?

— Мы же вдвоем, мама, — осторожно произнесла Марлена.

— Хорошо, тогда объясни мне, почему, когда ты была меньше и уже знала, на что способна — что не под силу не только другим детям, но и взрослым тоже, — почему ты не пришла ко мне и не рассказала обо всем?

— Однажды я пыталась, но ты не захотела слушать. То есть ты мне ничего не сказала, но я видела, что ты занята и не желаешь тратить время на детскую болтовню.

Глаза Инсигны округлились:

— Неужели я так и сказала: «на детскую болтовню»?

— Нет, ты молчала, но смотрела и руки держала так, что все было ясно.

— Надо было настоять и все равно рассказать.

— Я была слишком мала, а ты все время нервничала — из-за комиссара Питта и из-за отца.

— Ладно, не думай больше об этом. Что еще скажешь?

— Только одно, — проговорила Марлена. — Когда комиссар Питт сказал, что согласен и мы можем отправляться на Эритро, мне почудилось, что он чего-то не договаривает.

— И что же это было, Марлена?

— Не знаю, мама. Я же не умею читать мысли. Только внешне… да и то не всегда можно понять. Однако…

— Ну-ну?

— По-моему, он думал о чем-то неприятном, пожалуй, даже ужасном.

Подготовка к полету на Эритро заняла много времени. На Роторе у Инсигиы были дела, которые нельзя было бросить. Нужно было переговорить в департаменте астрономии, отдать распоряжения, назначить первого заместителя исполняющим обязанности главного астронома, наконец, проконсультироваться у Питта, ставшего непривычно неразговорчивым.

Во время последней беседы Инсигна сообщила:

— Знаешь, завтра я лечу на Эритро.

— Прости? — Он поднял глаза от ее отчета, который старательно листал, не читая, — она была убеждена в этом. — «Неужели я, сама того не ведая, поднабралась Марлениных штучек?» — пронеслось в голове у Инсигны» — « Не надо бы мне думать, что могу видеть то, что скрывается под поверхностью, ведь это не так».

— Ты знаешь, завтра я улетаю на Эритро, — терпеливо повторила она.

— Завтра. Но ты же будешь к нам наведываться, так что я не прощаюсь. Береги себя. Рассматривай поездку как отпуск.

— Я намереваюсь заняться исследованиями движения Немезиды в пространстве.

— Ах это, ну… — Он пренебрежительно махнул рукой. — Как хочешь. И все-таки, даже если ты продолжаешь работать, смена обстановки всегда отпуск.

— Янус, я хочу поблагодарить тебя, что ты предоставил мне такую возможность.

— Твоя дочь просила меня. Ты знаешь об этом?

— Знаю, она мне в тот же день все и рассказала. Я ругала ее, что она тебя побеспокоила. Ты отнесся к ней с таким вниманием.

— Необычная девочка, — пробормотал Питт. — Рад был ей помочь. Все равно это дело временное. Закончишь расчеты и вернешься.

Инсигна заметила: Питт дважды упомянул о возвращении. Какой бы вывод сделала бы из этого Марлена, если бы она была здесь? «Пит думал о чем-то ужасном», — говорила она. Но что это может быть?

— Ну, до возвращения с приятными новостями, пусть Немезида будет безопасной и через пять тысяч лет, — произнес Питт.

— Ну это уж как наблюдения покажут, — сухо отрезала она и встала.

Странно это, размышляла Эугения Инсигна, жить в космосе в двух световых годах от планеты, где ты родилась, и только дважды летать на космическом корабле, и то недолго: с Ротора на Землю и обратно.

Путешествия в космосе не привлекали ее. Это Марлене все было интересно. Она сама пробилась к Питту и шантажом, пусть и необычным, заставила его уступить. Именно Марлена стремилась на Эритро, подчиняясь странной власти планеты над нею. Причин такой власти Инсигна понять не могла и предпочитала усматривать в этом еще одно проявление уникальных эмоциональных и ментальных способностей дочери. И хотя ее угнетала мысль о том, что придется оставить маленький и уютный Ротор, променять его на пустынную, огромную Эритро, грозные и загадочные равнины которой лежали в шестистах пятидесяти километрах от поселения — вдвое дальше, чем некогда находилась Земля, — волнение Марлены воодушевляло ее.

Корабль, которому предстояло отвезти их на Эритро, нельзя было назвать красавцем. Это было просто рабочее судно — небольшая ракета-паром, преодолевавшая крепкую гравитационную хватку Эритро и без приключений спускавшаяся вниз, под пухлое атмосферное одеяло своенравной планеты-дикарки.

Инсигна знала, что путешествие будет не из приятных. Большую часть времени им предстояло провести в невесомости, а как подсказывал опыт ее прошлых полетов, этих двух дней в подобных условиях ей хватит с избытком.

Голос Марлены нарушил ход ее мыслей:

— Эй, мама, пошли, нас ждут. Багаж уже погружен.

Инсигна шагнула вперед и, проходя через воздушный люк, еще раз подумала: так почему же Янус Питт все-таки отпустил нас?

Сивер Генарр правил миром столь же обширным, как и Земля. Впрочем, если быть точнее, правил он тремя квадратными километрами суши, укрытыми Куполом. Пространство это медленно увеличивалось. Остальные же без малого пять сотен миллионов квадратных километров не знали ни человека, ни других живых существ — кроме микроорганизмов. Но поскольку считается, что миром правят населяющие его многоклеточные организмы, то несколько сотен людей, которые жили и работали под Куполом, были правителями Эритро, а он, Сивер Генарр, командовал ими.

Ростом Генарр не выдался, но мужественные черты придавали ему впечатляющий вид. Когда он был помоложе, то казался старичком среди ровесников, теперь же — к пятидесяти — положение поправилось. Длинный нос и глаза слегка навыкате, волосы едва тронула седина. Звучный и музыкальный баритон прежде даже позволял ему подумывать о сценической карьере, но рост неминуемо обрек бы его на исполнение редких в операх характерных ролей, — и таланты администратора в конце концов возобладали.

Благодаря этим талантам — отчасти — он десять лет провел под Куполом на Эритро. На его глазах на месте сооруженьица из трех крохотных комнатушек выросла просторная горнодобывающая и исследовательская станция.

У Купола были свои недостатки. Редко кто жил в нем долго. То и дело происходили перемены: всякий, кто попадал на Эритро, полагал, что его сослали, и всеми силами стремился вернуться на Ротор. Большинству жителей красноватый свет Немезиды казался тревожным и угрюмым, хотя освещение под Куполом было точно таким же, как на Роторе.

Но были и преимущества. Генарр мог держаться подальше от бурлящего на Роторе водоворота политических страстей, с каждым годом казавшихся ему все более мелкими и вздорными. Еще важнее было то, что здесь он мог держаться подальше от Януса Питта, с которым постоянно — и безрезультатно — спорил.

Питт с самого начала был решительно против заселения Эритро. Он не хотел даже, чтобы Ротор находился возле планеты. Однако общественное мнение возобладало, и тогда он позаботился о том, чтобы на Купол вечно не хватало средств, чтобы он рос помедленнее. Если бы Генарру не удалось сделать Купол источником воды для Ротора, что обходилось поселению дешевле, чем доставка ее из пояса астероидов, — комиссар давно сокрушил бы маленькую колонию.

Впрочем, проповедовавшийся Питтом «принцип игнорирования» с самого рождения Купола в общих чертах означал невмешательство в предпринимаемые Генарром административные меры, что устраивало того от не собиравшейся редеть шевелюры до пяток, упиравшихся во влажную почву Эритро.

Поэтому Генарр был удивлен, когда Питт лично известил его о прибытии пары новичков, вместо того чтобы воспользоваться обычными в подобном случае бумагами. Питт подробно изложил ему все дело — в своей обычной манере говорить отрывисто и властно, не допускавшей не только возражений, но и обсуждения. Весь разговор шел по защищенной от подслушивания линии.

Еще более удивительно было то, что одной из двоих прибывших оказалась Эугения Инсигна.

Некогда, еще до Исхода, они были друзьями, но потом, после блаженных студенческих дней — Генарр не без сожаления вспоминал о романтической юности — Эугения отправилась делать дипломную работу на Землю и возвратилась на Ротор, прихватив с Земли мужчину. С тех пор как она вышла замуж за Крайла Фишера, Генарру не приходилось встречаться с ней — разве что просто видел раза два или три, да и то издали. Когда перед самым Исходом они с Фишером расстались, Генарр был занят работой — как, впрочем, и она, — и никому из них в голову не пришло возобновить прежнее знакомство.

Генарр, пожалуй, временами об этом подумывал, но Эугения была поглощена заботами и воспитанием малолетней дочери, и он не решался подступиться к ней. А потом его послали на Эритро, тем самым со всеми надеждами на возобновление отношений было покончено. Время от времени ему случалось проводить отпуск на Роторе, но теперь он уже не чувствовал себя там привольно. Кое-какие друзья в поселении у него еще водились, но вот отношения еле теплились.

И вдруг Эугения вместе с почти взрослой дочерью оказывается на Эритро. Генарр поначалу даже не мог припомнить имя девушки, — если только и знал его когда-нибудь. Но уж видеть он ее точно не видел. Теперь ей уже пятнадцать, и он со странным внутренним трепетом думал: что если она окажется похожей на молодую Эугению?

Генарр время от времени выглядывал из окошка кабинета. Он уже настолько привык к своему эритрийскому Куполу, что не мог видеть его со стороны критическим взором. Здесь жили рабочие обоих полов — взрослые, детей не было. Подрядившиеся на несколько недель или месяцев сменные рабочие иногда возвращались, иногда нет. Кроме него самого на Эритро постоянно обитали еще четыре человека, по тем или иным причинам предпочитавшие жить под Куполом. Так что домом Купол считать было практически некому, как и гордиться своим обиталищем. Под Куполом поддерживалась неизменная чистота и порядок, но в нем чувствовалась какая-то искусственность. Слишком уж много было здесь прямых, дуг, плоскостей и кругов. Под Куполом не было места беспорядку, хаосу настоящей жизни, не было стола или комнаты подогнанных под вкус и потребности конкретного человека.

И стол, и его кабинет были стандартными, они полностью его устраивали. Быть может, именно поэтому он считал себя дома под Куполом на Эритро. — Экономичная архитектура Купола вполне отвечала внутреннему облику Генарра.

Но что-то подумает об этом Эугения Инсигна? (Она взяла девичью фамилию — это его, пожалуй, обрадовало.) Если Эугения осталась такой, какой он ее помнил, то она по-прежнему взбалмошна и непредсказуема — что довольно странно для астронома. Переменилась ли она? Меняются ли в людях их основные черты? Не ожесточило ли ее дезертирство Крайла Фишера, не согнуло ли…

Генарр почесал висок — там, где седина была особенно заметна — и подумал: всякие рассуждения на подобные темы бесполезны, на них только попусту расходуешь время. Скоро он сам увидит Эугению — Генарр уже распорядился, чтобы ее сразу же с места посадки привезли сюда.

Или лучше встретить ее самому?

Нет! Он уже дюжину раз повторял себе это. Нельзя проявлять поспешность, иначе он потеряет лицо, ведь он все-таки начальство.

И тут Генарр подумал, что что причина вовсе не в этом. Просто зачем ставить ее в неловкое положение? Ведь, если он примчится ее встречать, она может увидеть в нем прежнего неловкого и простодушного обожателя, покорно отступившего перед рослым задумчивым землянином. После знакомства с Крайлом Эугения ни разу не встречалась с Генарром — и не хотела встречаться.

Генарр вновь прокрутил послание Януса Питта — тот был сух и краток, как обычно, он словно излучал властность, не допускавшую не только возражений, но и мысли о них.

Только сейчас он заметил, что о дочери Питт говорил с большим чувством, чем о матери. В особенности он подчеркивал, что дочь выказала глубокий интерес к Эритро и чтобы ей не препятствовали, если она пожелает исследовать ее поверхность. Что все это значит?

И вот Эугения наконец перед ним. На четырнадцать лет старше, чем во время Исхода. И на двадцать, чем в те дни, еще до знакомства с Крайлом… Тогда они, помнится, ходили на фермы «С» — туда, где тяготение было поменьше. Как она смеялась, когда он попробовал сделать перед нею сальто, но перестарался и упал на живот! Он легко мог что-нибудь повредить себе, потому что хотя все там становился меньше, но масса и инерция тела сохранялись. Просто повезло: большего унижения, чем это, ему тогда не пришлось испытать.

Конечно, Эугения стала старше, но все-таки не расплылась, и волосы ее короткие, прямые — незамысловатая прическа, — остались темно-каштановыми.

Эугения только сделала шаг к Генарру, а он уже почувствовал, как заторопилось в груди сердце-предатель. Она протянула вперед обе руки, и он взял их.

— Сивер, — сказала Эугения. — Я тебя предала, и мне стыдно.

— Предала, Эугения? О чем ты?

Что значат эти слова? Уж не о своем ли замужестве она говорит?

— Мне следовало бы каждый день вспоминать о тебе, — ответила она. — Я должна была бы писать тебе, сообщать новости, просто напроситься в гости.

— И вместо этого ты ни разу не вспомнила обо мне!

— Не думай обо мне плохо. Я все время о тебе вспоминала. Правда-правда, я о тебе всегда помнила, даже не думай. Просто все мои мысли так и не вызвали ни одного поступка.

Генарр кивнул. Что тут скажешь?

— Я знаю, ты все время была занята, — проговорил он. — Ну и я тоже… с глаз долой, сама знаешь, — из сердца вон.

— Не из сердца. А ты совсем не переменился, Сивер.

— Ну вот, значит, если в двадцать лет выглядишь взрослым, это не так уж плохо. А ты, Эугения, почти не изменилась. Ни чуточки не постарела, разве что несколько морщинок появилось. Просто нет слов.

— Вижу, ты по-прежнему ругаешь себя в расчете на женское милосердие. Все как прежде.

— А где твоя дочь, Эугения? Мне сказали, что она будет с тобой.

— Придет. Не волнуйся. В ее представлении Эритро — истинный рай, только я не могу понять, почему она так решила. Она пошла в нашу квартиру, чтобы прибрать и распаковать вещи. Такая уж она у меня девушка. Серьезная, ответственная, практичная, исполнительная. Именно те качества, которые не вызывают любви, — так, кажется, говорил кто-то.

Генарр расхохотался.

— Знакомые качества. Если бы ты только знала, сколько трудов я положил, чтобы обзавестись каким-нибудь очаровательным пороком. И всегда напрасно.

— Ну, мы стареем, и я уже начинаю подозревать, что с возрастом унылые добродетели кажутся более нужными, чем обворожительные пороки. Но почему же ты, Сивер, так и застрял на Эритро? Я понимаю, нужно, чтобы в Куполе кто-то распоряжался — но ведь на Роторе не ты один мог бы справиться с такой работой.

— Мне хотелось бы, чтобы ты в этом ошиблась, — ответил Генарр. — Я люблю жить здесь и на Роторе бываю лишь во время отпусков.

— И ни разу не зашел ко мне.

— Если у меня отпуск, это не значит, что и у тебя тоже. Наверно, у тебя всегда было дел куда больше, чем у меня, особенно после открытия Немезиды. Однако я разочарован: мне хотелось увидеть твою дочь.

— Увидишь. Ее зовут Марленой. В сердце-то моем она Молли, но она слышать не хочет этого имени. Ей пятнадцать, она стала совершенно несносной и требует, чтобы ее звали Марленой. Но вы встретитесь, не волнуйся. Просто я не хотела, чтобы она присутствовала при нашей первой встрече. Разве можно было при ней вспомнить прошлое?

— А тебе хочется вспоминать, Эугения?

— Кое о чем.

Генарр помедлил.

— Жаль, что Крайл не принял участия в Исходе.

Улыбка застыла на лице Эугении.

— Кое о чем, Сивер, — не обо всем. — Она отвернулась, подошла к окну и посмотрела наружу. — Ну и замысловатое у вас сооружение. Я, правда, не все видела, но впечатляет. Яркий свет, улицы, настоящие дома. А на Роторе о Куполе ничего не говорят, даже не упоминают. Сколько людей живет и работает здесь?

— Число их меняется. У нас бывают разные времена: иногда работаем, иногда спим. Случалось принимать до девяти сотен человек. Сейчас нас пятьсот шестнадцать. Мы знаем друг друга в лицо. Это нелегко. Каждый день одни прилетают, другие возвращаются на Ротор.

— Кроме тебя.

— И еще нескольких.

— Но зачем нужен Купол, Сивер? Ведь воздухом Эритро можно дышать.

Выпятив нижнюю губу, Генарр в первый раз опустил глаза.

— Можно, да не очень приятно. И свет не тот. Купол снаружи залит красным светом, он становится оранжевым, когда Немезида поднимается выше. Да, свет достаточно ярок. Читать можно. Но людям он кажется неестественным. Вид самой Немезиды тоже. Диск ее велик, даже слишком, она кажется людям угрожающей, а красный свет делает ее гневной — и человек впадает в депрессию. Кроме того, Немезида действительно опасна, по крайней мере, в одном. Свет ее не слепит, и все стремятся разглядеть ее лучше, заметить пятна на ее диске. Инфракрасные лучи могут вызвать ожог сетчатки. Поэтому все, кто выходит наружу, носят специальные шлемы — но не только поэтому.

— Значит, Купол нужен только для того, чтобы удерживать нормальный свет, а не отгораживаться от чего-то?

— Мы не пользуемся напрямую даже здешним атмосферным воздухом. И воздух, и воду мы очищаем. Однако мы все-таки отгородились кое от чего, — заметил Генарр. — От прокариотов. Сине-зеленых водорослей.

Эугения задумчиво покачала головой. Они-то и были причиной изобилия кислорода в атмосфере планеты. На Эритро была жизнь, она была повсюду, но… она оказалась микроскопической по своей природе, эквивалентной простейшим жизненным формам Земли.

— А это действительно прокариоты? — спросила она. — Я знаю, что их так называют, но ведь так называются и земные бактерии. Это действительно бактерии?

— Если они действительно эквивалентны чему-то известному нам по Солнечной системе, так это цианобактериям — они тоже используют фотосинтез. Но это не наши цианобактерии. По структуре нуклеопротеинов они фундаментально отличаются от тех, что известны на Земле. Они содержат нечто вроде хлорофилла, только без магния, который поглощает инфракрасное излучение, и клетки кажутся бесцветными, а не зелеными. У них другие энзимы, другие соотношения примесей минералов. Но все-таки они достаточно похожи на известные на Земле организмы, и их можно назвать прокариотами. Я знаю, что наши биологи старательно пропихивают название «эритриоты», но для нас, небиологов, сойдут и прокариоты.

— Значит, весь кислород в атмосфере Эритро выделяется в результате их жизнедеятельности.

— Верно. Других объяснений наличия здесь в атмосфере свободного кислорода просто не существует. Кстати, Эугения, ты астроном, — каковы последние представления о возрасте Немезиды?

Инсигна пожала плечами:

— Красные карлики едва ли не вечны. Немезида может оказаться древней, как Вселенная, и протянуть еще сотню миллиардов лет без видимых изменений. Мы можем только ограничиться оценками по содержанию примесей в ее составе. Если это звезда первого поколения, начинавшая с гелия и водорода, ей чуть больше десяти миллиардов лет — она примерно в два раза старше Солнца.

— Значит, и Эритро десять миллиардов лет?

— Правильно. Звездная система формируется сразу, а не по кусочкам. А почему тебя это заинтересовало?

— Просто странно, что за десять миллиардов лет жизнь так и не смогла шагнуть здесь дальше прокариотов.

— Едва ли это удивительно, Сивер. На Земле через два-три миллиарда лет после возникновения жизни обитали одни прокариоты, а здесь, на Эритро, поток энергии от Немезиды куда слабее. Нужна энергия, чтобы образовались более сложные жизненные формы. На Роторе эти вопросы широко обсуждались.

— Я слыхал об этом, — отозвался Генарр, — только до нас на Эритро многое не доходит. Должно быть, мы слишком закопались во всякие местные дела и проблемы — хотя ты наверняка скажешь, что и прокариотов следует считать таковыми.

— Если на то пошло, — ответила Инсигна, — и нам на Роторе немногое известно о Куполе.

— Да, каждый занимается делом в собственной клетушке. Только, Эугения, о Куполе и говорить нечего. Это же просто мастерская, и я не удивлен, что ее новости тонут в потоке более важных событий. Все внимание, конечно же, уделяется новым поселениям. Ты не собираешься перебраться на новое место?

— Нет, я роторианка и не собираюсь изменять своему дому. Я бы и здесь не оказалась — прости пожалуйста, — если бы не необходимость. Мне нужно провести измерения на более солидной базе, чем Ротор.

— Так мне и Питт сказал. Он велел оказывать тебе всяческое содействие.

— Хорошо. Я не сомневаюсь в твоей поддержке. Кстати, ты только что упомянул, что на Эритро стараются не пропускать под Купол прокариоты. Как вам это удается? Воду пить можно?

— Конечно, ведь мы и сами ее пьем, — ответил Генарр. — Под Куполом прокариотов нет. А воду — как и все, что вносится под Купол, — облучают сине-фиолетовым светом, за какие-то секунды разрушающим здешние прокариоты. Коротковолновые фотоны для них чересчур горячи, они разрушают ключевые компоненты в этих маленьких клетках. Но даже если некоторым удается уцелеть, они, насколько нам известно, не токсичны и безвредны — проверено на животных.

— Приятно слышать.

— Только это имеет и обратную сторону. Под лучами Немезиды земные микроорганизмы не могут конкурировать с местными. Во всяком случае, когда мы вносили в почву Эритро наши бактерии, никакого роста и размножения не наблюдалось.

— А как насчет многоклеточных растений?

— Мы пробовали их сажать, но практически без результата. Наверное, виной всему свет Немезиды — под Куполом эти же растения прекрасно растут на почве Эритро. Обо всем мы, конечно, докладывали на Ротор, только едва ли этой информации давали ход. Я уже говорил, на Роторе не интересуются Куполом. Этому жуткому Питту мы не нужны, а он-то и определяет интересы Ротора.

Генарр говорил с улыбкой — несколько напряженной. «Что бы сказала Марлена?» — подумала Инсигна.

— Питт вовсе не жуткий, — ответила она. — Иногда он просто утомляет, но это другое дело. Знаешь, Сивер, когда мы были молодыми, я всегда думала, что однажды ты станешь комиссаром. Ты был таким умным.

— Был?

— Ну и остался, я в этом не сомневаюсь, только в те дни ты был поглощен политикой, у тебя были такие изумительные идеи. Я тебя слушала как завороженная. Из тебя мог бы получиться комиссар получше, чем из Януса. Ты бы прислушивался к мнению людей, ты не стал бы слепо настаивать на своем.

— Вот потому-то я и был бы очень плохим комиссаром. Видишь ли, у меня нет цели в жизни. Только стремление во всем поступать по правде и надеяться, что все закончится благополучно. А вот Питт знает, чего хочет, и добивается этого любыми методами.

— Сивер, ты не понимаешь его. У него сильная воля, согласна, но он человек разума.

— Конечно, Эугения. Такая рассудочность — великий дар. К чему бы он ни стремился, цель его всегда идеально правильна, логична и основана на весьма человеческих мотивах. Но обосновать новую цель он умеет в любой момент, причем с такой непосредственностью, что убедит заодно и себя самого. Если тебе приходилось иметь с ним дело, ты, конечно, знаешь, как он может уговорить тебя сделать то, чего ты не собираешься делать, и добивается этого не приказами, не угрозами, а весьма разумными и вескими аргументами.

— Но… — попыталась возразить Инсигна.

— Вижу, и ты успела уже в полной мере пострадать от его рассудительности, — язвительно заметил Генарр. — Вот, значит, видишь сама, какой он прекрасный комиссар. Не человек, а комиссар.

— Ну, я бы не стала утверждать, что он плохой человек — здесь ты, Сивер, пожалуй, далеко зашел. — Инсигна покачала головой.

— Что ж, не будем спорить. Я хочу видеть твою дочь. — Он поднялся. — Ты не станешь возражать, если я зайду к вам сразу после обеда?

— Это будет прекрасно, — согласилась Инсигна. Генарр глядел ей вслед, и улыбка медленно гасла на его лице. Эугения хотела вспомнить прошлое, но он ляпнул про мужа — и все.

Он тяжело вздохнул. Удивительная способность — портить жизнь самому себе — так и не оставляла его.

Эугения Инсигна втолковывала дочери:

— Его зовут Сивер Генарр, к нему следует обращаться «командир», потому что он распоряжается в Куполе.

— Конечно, мама, я буду называть его так, как положено.

— И я не хочу, чтобы ты смущала его.

— Не буду.

— Марлена, это тебе удается слишком легко. Ты сама знаешь. Отвечай ему без всяких поправок на твои знания языка жестов и выражений лица. Я прошу тебя! Мы с ним дружили в колледже и некоторое время после его окончания. Потом он десять лет провел здесь, под Куполом, и, хотя я не видела его все это время, он остался моим другом.

— Значит, это был твой парень.

— Именно это я и хотела тебе сказать, — подтвердила Инсигна, — и я не хочу, чтобы ты следила за ним и объявляла, что он имеет в виду, что думает или ощущает. Собственно, он не был моим парнем, как это принято понимать, он не был моим любовником. Мы с ним дружили, нравились друг другу — и только. Но после того как отец… — Она качнула головой и махнула рукой. — Следи за тем, что говоришь о комиссаре Питте — если о нем зайдет речь. Мне кажется, что командир Генарр не доверяет комиссару Питту.

Марлена одарила мать одной из редких улыбок.

— Уж не наблюдала ли ты за поведением командира Сивера? По-моему, это тебе не просто кажется.

Инсигна покачала головой.

— Ты и это видишь? Разве трудно перестать хоть на минутку? Хорошо, это мне не кажется — он сам сказал, что не верит комиссару. И знаешь что, — добавила она скорее для себя, — у него могут быть на это веские причины. — И, взглянув на Марлену, она внезапно опомнилась: — Давай-ка еще раз повторю, Марлена. Можешь смотреть на командира, сколько тебе угодно, и делать любые выводы, но не говори об этом ему. Только мне. Поняла?

— Ты думаешь, здесь опасно?

— Не знаю.

— Здесь опасно, — деловито проговорила Марлена. — Про опасность мне стало понятно, едва комиссар Питт отпустил нас на Эритро. Только я не знаю, в чем она заключается.

Встреча с Марленой явилась для Сивера Генарра тяжелым испытанием, к тому же девочка угрюмо поглядывала на него, словно давала понять, что прекрасно видит его потрясение и понимает его причины.

Дело было в том, что ей ничего не передалось от Эугении: ни красоты, ни изящества, ни обаяния. Только большие ясные глаза так и буравили его… Но они были унаследованы не от Эугении. Глаза были лучше, чем у матери, и только.

Впрочем, понемногу первое впечатление стало рассеиваться. Подали чай и десерт, Марлена вела себя идеально. Просто леди и умница. Как это говорила Эугения? Не внушающие любви добродетели? Неплохо. Ему казалось, что она просто жаждала любви, как это часто бывает среди дурнушек. Как жаждал и он сам. Внезапный поток дружеских чувств охватил его.

— Эугения, можно я переговорю с Марленой с глазу на глаз? — спросил он.

— Сивер, для этого есть какие-нибудь особые причины? — с деланной непринужденностью поинтересовалась Инсигна.

— Видишь ли, — ответил тот, — Марлена разговаривала с комиссаром Питтом и уговорила его отпустить вас обеих в Купол. Как командир Эритро, я в значительной степени зависим от того, что говорит и делает комиссар Питт, и мне бы хотелось более подробней знать о той встрече Марлен с Питтом. Но с глазу на глаз, мне кажется, она будет откровеннее.

Проводив взглядом выходившую Инсигну, Генарр обернулся к Марлене, почти утонувшей в громадном кресле, которое стояло в углу. Руки ее свободно лежали на коленях, а прекрасные темные глаза серьезно смотрели на командира.

— Твоя мама, кажется, опасалась оставлять нас вдвоем, а ты сама не боишься? — с легкой усмешкой произнес Генарp.

— Ни в коей мере, — ответила Марлена, — и мама опасалась за вас, а не за меня.

— За меня? Почему же?

— Она думает, что я могу чем-нибудь обидеть вас.

— Неужели, Марлена?

— Не нарочно, командир. Я буду стараться.

— Ну, будем надеяться, что тебе это удастся. Ты знаешь, почему я хотел поговорить с тобой наедине?

— Вы сказали маме, что желаете узнать подробности моего разговора с комиссаром Питтом. Это так, но еще вы хотите лучше познакомиться со мной.

Брови Генарра удивленно приподнялись.

— Естественно, я же должен иметь представление о тебе.

— Не так, — вырвалось у Марлены.

— Что «не так»?

Марлена отвернулась.

— Прошу прощения, командир.

— За что?

По лицу Марлены пробежала тень, она молчала.

— Ну, в чем дело, Марлена? — тихо спросил Генарр. — Скажи мне. Важно, чтобы разговор наш был откровенным. Если мама велела тебе придержать язык — не надо этого делать. Если она говорила, что я человек чувствительный и легкоранимый — забудь про это. Вот что, я приказываю тебе говорить откровенно и не беспокоиться о том, что можешь меня задеть. Я приказываю, и ты должна повиноваться командиру Купола.

Марлена вдруг рассмеялась.

— Значит, вам и в самом деле интересно побольше узнать обо мне?

— Конечно.

— Во-первых, вы недоумеваете, как могло случиться, что я вовсе не похожа на мать.

Генарр широко открыл глаза.

— Я не говорил этого.

— А мне и говорить не надо. Вы друг моей матери. Она мне рассказала об этом. Вы любили ее и до сих пор еще не забыли, и вы ждали, что я окажусь на нее похожей, а когда увидели меня, то не сумели скрыть разочарования.

— Неужели? Это было заметно?

— Легкий жест, вы человек вежливый и пытались его скрыть, но я заметила. А потом вы все время смотрели то на маму, то на меня. И еще тон, каким вы обратились ко мне. Все было ясно. Вы думали о том, что я не похожа на маму, и это вас расстроило.

Генарр откинулся на спинку кресла.

— Восхитительно.

Марлена засияла.

— Вы действительно так думаете, командир? Вы и в самом деле не обиделись? Вы рады, не ощущаете никакой неловкости? Вы первый. Даже моей маме это не нравится.

— Нравится не нравится — другой вопрос. Совершенно неуместный, когда речь идет о необычайном. И как давно ты научилась читать по жестам, Марлена?

— Я всегда умела делать это. Только теперь научилась лучше понимать людей. По-моему, на это каждый способен — надо только внимательно посмотреть и подумать.

— Нет, Марлена. Ты ошибаешься. Люди этого не умеют. Так, значит, ты говоришь, что я люблю твою маму?

— Даже не сомневайтесь, командир. Когда она рядом, вас выдает каждый взгляд, каждое слово, каждый жест.

— А как ты полагаешь, она это замечает?

— Она догадывается, но не хочет замечать.

Генарр отвернулся.

— И никогда не хотела.

— Дело в моем отце.

— Я знаю.

Поколебавшись, Марлена проговорила:

— По-моему, она поняла бы, что ошибается, если бы умела видеть вас так, как я…

— К несчастью, она не умеет. Впрочем, мне приятно услышать это от тебя. Знаешь, а ведь ты красавица.

Марлена зарделась.

— Вы и в самом деле так думаете?

— Конечно!

— Но…

— Я ведь не могу солгать тебе и не буду пытаться. Лицо твое некрасиво, тело тоже, но ты внутренне красавица — остальное неважно. Ты же видишь, я говорю то, что думаю.

— Да, — ответила Марлена с внезапной радостью. На миг лицо ее действительно стало красивым.

Генарр улыбнулся в ответ.

— А теперь давай-ка потолкуем о комиссаре Питте. Теперь, когда я узнал, какая ты у нас проницательная юная дама, разговор этот для меня стал еще более важным. Не возражаешь?

Сложив руки на коленках, Марлена скромно улыбнулась и проговорила:

— Да, дядя Сивер. Вы не возражаете, если я так стану называть вас?

— Ни в коем случае. Я просто польщен. А теперь — расскажи мне о комиссаре Питте. Он распорядился, чтобы я всячески помогал твоей матери и предоставил ей все имеющиеся здесь астрономические приборы. Почему он это сделал?

— Мама хочет провести точные измерения траектории Немезиды среди звезд, а Ротор не может предоставить для этого надежную базу. Эритро больше подходит для таких наблюдений.

— А она недавно заинтересовалась этим?

— Нет, дядя Сивер. Она говорила мне, что давно уже собиралась заняться этим.

— Но почему же она только теперь прилетела сюда?

— Она давно просила, но комиссар Питт всякий раз отказывал.

— А почему он согласился сейчас?

— Потому что решил избавиться от нее.

— В этом я не сомневаюсь — она вечно досаждала ему своими астрономическими проблемами. Твоя мама могла давно уже надоесть ему. Но почему он решил отослать ее сюда именно сейчас?

— Потому что еще больше он хотел отделаться от меня, — тихо ответила Марлена.