Ненавистная фрау

Понедельник, 29 августа 2005 года

Неделя началась с совещания всех сотрудников отдела К-2 в семь часов утра. После пары относительно спокойных недель им предстояло расследовать сразу два дела, но дело о самоубийстве главного прокурора Гарденбаха передали в Управление уголовной полиции округа. Впрочем, Боденштайна ничуть не огорчил тот факт, что пришлось передать в вышестоящую инстанцию дело Гарденбаха, которое легко могло стать событием политического значения.

Он слушал, как его сотрудники собирали первые фрагменты дела Изабель Керстнер, которые, хотелось надеяться, через некоторое время образуют полный пазл. Франк Бенке, старший комиссар уголовной полиции, был следующим по рангу в отделе после Боденштайна. Два года назад он вместе со своим шефом перешел из полиции Франкфурта в Хофхайм. Родившийся и выросший во Франкфурте, он слегка надменно называл все, что находилось за пределами города, «глубоким тылом». Комиссару уголовной полиции Каю Остерманну было около сорока. Десять лет назад при участии в операции в составе отряда полиции особого назначения он потерял ногу, и с тех пор печальная судьба заставила его тянуть лямку в отделе внутренней ревизии. Когда Боденштайн перебрался в Хофхайм, он сделал запрос на Остерманна и получил положительный ответ. С тех пор Кай со своим острым умом и памятью, сравнимой разве что с компьютером, стал незаменимым сотрудником К-2.

Четвертый в команде — самый старший по возрасту, — Андреас Хассе, служил комиссаром уголовной полиции многие годы. Это был мужчина лет пятидесяти пяти, с каштановыми волосами мышиного оттенка. Его прическа с пробором сбоку напоминала парик. Он носил костюмы коричневого цвета и коричневые туфли на резиновой подошве. При реорганизации, проводившейся два года тому назад, он надеялся, что его назначат руководителем нового отдела, но его расчет оказался ошибочным — повышения он не получил. Боденштайн подозревал, что Хассе, в той или иной степени, сидя за своим письменным столом, просто ждал выхода на пенсию. Самой молодой сотрудницей К-2 была ассистентка Катрин Фахингер, худая бледная женщина лет двадцати пяти. Она начала работать в команде Боденштайна зимой и прекрасно справлялась со своими обязанностями.

Еще накануне во второй половине дня Остерманн навел справки через полицейскую сеть и Интернет и выяснил, что погибшая молодая женщина с точки зрения полиции не являлась безупречной личностью. Лишение прав за вождение автомобиля в состоянии алкогольного опьянения, нарушение закона о наркотических средствах, езда без прав, кража в магазине, нарушение общественного порядка — многое было на совести Изабель Керстнер. Боденштайну удалось убедить дежурного прокурора, что необходимо срочное вскрытие для выяснения обстоятельств смерти молодой женщины, и Пия Кирххоф составила для прокуратуры предварительный отчет. Из досье Пии Боденштайн знал, что раньше она работала в К-2 во Франкфурте, правда, не в его отделе. Через семь лет перерыва в работе вновь вернулась в профессию, но вместо назначения во Франкфурте получила должность в Хофхайме. О ее личной жизни Боденштайн ничего не знал. Разумеется, он был рад получить в лице Кирххоф помощь для своей команды.

— Вскрытие тела Изабель Керстнер назначено на десять часов утра сегодняшнего дня, — объявил Остерманн. — Вы сами поедете, шеф?

— Нет, — покачал головой Боденштайн. — Я еще раз посещу ветеринарную клинику и поговорю с сотрудниками Керстнера. Франк, займитесь этим вы.

— Обязательно я? В прошлом году я три раза участвовал в подобных мероприятиях, — запротестовал Франк Бенке.

— Если не возражаете, шеф, поеду я, — сказала Пия.

Боденштайн недоуменно поднял брови. Она хочет завоевать его расположение или оказать услугу Бенке своим явно заманчивым предложением? Как любой другой, Бенке весьма неохотно ездил на вскрытие, но присутствие сотрудника уголовной полиции и представителя прокуратуры при данной процедуре трупа было досадным правилом.

— Кай, попытайтесь восстановить биографию погибшей, — распорядился Боденштайн. — Родители, детский сад, школы, образование и так далее. Нас интересует абсолютно все. Фрау Фахингер, вы и Хассе поезжайте в Келькхайм и поговорите с соседями. Все понятно?

— Так кто едет в институт судебной медицины? — спросил Бенке.

— Фрау Кирххоф, — ответил Боденштайн, не поднимая глаз. — Узнайте в лаборатории, как продвигается исследование автомобиля. За работу, коллеги. Следующее совещание ровно в четыре часа. И к этому времени мне хотелось бы иметь первую информацию.

Все кивнули и поднялись, чтобы приступить к делу.

— Одну минуту, фрау Кирххоф, — попросил Боденштайн.

Пия остановилась. Оливер откинулся назад на своем стуле и внимательно посмотрел на нее.

— Как вы уже наверняка заметили, — сказал он, когда другие покинули помещение, — я не приемлю авторитарный стиль руководства. Но в каждом коллективе должен быть кто-то, кто определяет игру. В нашей команде это я. И я рассчитываю на то, что мои указания будут выполняться.

Пия ответила на его взгляд. Она поняла, что он имел в виду.

— Я и не думала подвергать сомнению ваши распоряжения. Но я заметила, что Бенке не особенно горел желанием. А поскольку я уже пережила в своей жизни достаточно вскрытий и для меня это не обременительно, то и предложила поехать вместо него.

Боденштайн задумчиво кивнул.

— Ну хорошо. — Он отодвинул стул, поднялся и улыбнулся. — Кажется, судебная медицина — близкая для вас сфера. Я вчера заметил, как непринужденно вы там себя вели.

— Верно, — кивнула Пия. — Я шестнадцать лет была замужем за доктором Хеннингом Кирххофом. Мы жили недалеко от института, и, поскольку он был трудоголиком, мне приходилось ходить туда, если я хотела его увидеть. Соответственно, отсюда мой опыт в области судебной медицины.

— Вы были замужем? — Боденштайн увидел подходящую возможность побольше узнать о своей новой коллеге.

— И продолжаю быть, — ответила Пия. — Но мы с мужем расстались почти год назад. Вы на меня не сердитесь?

— Да чепуха. — Боденштайн неожиданно ухмыльнулся. — Я бы с удовольствием отправил Бенке на это вскрытие. Но на этот раз парню удалось увильнуть.

Пия вошла в помещение, где должно было состояться вскрытие трупа Изабель Керстнер.

— Пия! Как я рад тебя видеть! — воскликнул профессор Томас Кронлаге, руководитель Франкфуртского института судебной медицины, мужчина лет пятидесяти пяти, с фигурой тридцатилетнего атлета, с коротко остриженными светлыми волосами и быстрыми светлыми глазами. Раскинув руки, он улыбался во все лицо.

— Привет, Томми! — Пия тоже улыбнулась, и они обнялись. — Я тоже рада.

Бывали времена, когда Кронлаге был ей более близок, чем ее собственный муж. Он вместе с ней переживал ее напрасные усилия по спасению брака с Хеннингом Кирххофом, заместителем руководителя института судебной медицины. Кирххоф, который все еще продолжал оставаться Мужем Пии, был не простым сотрудником института, а являлся одним из немногих специалистов в области судебно-медицинской антропологии в Германии и звездой в своей мрачной профессии. Его коллеги дали ему тайную кличку Бог Мертвых, и в какой-то момент именно эти его «клиенты» привели брак Пии к краху, поскольку он не мог забыть о работе даже дома. Хеннинг как ученый пользовался огромным авторитетом, даже Пия восхищалась своим мужем и боготворила его. Но когда дошло до того, что она начала разговаривать с мебелью и картинами, ей стало понятно: брак с гением означает одиночество. Почти год назад в марте Хеннинг полетел в Австрию осматривать место, где произошел несчастный случай с участием фуникулера, не простившись с Пией. Она ушла из их общей квартиры в старинном доме на Кеннеди-аллее в Заксенхаузене. Муж это понял лишь спустя две недели.

— Как у тебя дела? — Отстранив Пию от себя, Кронлаге испытующе вглядывался в ее лицо. — Ты хорошо выглядишь. Я слышал, тебя занесло в отдел убийств.

— Да, я уже месяц работаю в К-2. — Пия улыбнулась.

В этот момент постучали в дверь, хотя она была открыта, и в комнату вошел молодой человек.

— Доброе утро, — бойко поздоровался он.

— А, господин прокурор! — радостно воскликнул Кронлаге. — Ну, тогда мы можем начинать.

Пия представилась и подала молодому человеку руку.

— Йорг Хайденфельд, прокуратура Франкфурта.

— Это ваше первое вскрытие? — осведомился Кронлаге и пристально посмотрел на прокурора поверх своих очков-«половинок».

Хайденфельд только кивнул.

— Итак, приступим. — Кронлаге дал знак ассистенту, и тот снял с трупа простыню. — Ваш первый труп, во всяком случае, молодой и свежий.

— Свежий труп? — недоверчиво переспросил Хайденфельд.

— Если вы когда-нибудь увидите труп, пролежавший четыре недели в закрытой квартире, — весело возразил Кронлаге, — то будете с тоской вспоминать сегодняшний.

— Все ясно, — пробормотал прокурор и побледнел.

Пия и Хайденфельд молча слушали, как профессор диктовал в висящий у него на шее микрофон данные внешнего осмотра трупа.

— Что бы вы сказали на первый взгляд, Флик? Когда наступила смерть? — спросил он своего ассистента.

— Трупные пятна при нажатии не исчезают. — Молодой врач надавливал пальцами, облаченными в перчатки, на участки тела трупа на спине и вокруг лопаток. — Это говорит о том, что она мертва как минимум двадцать четыре часа. Трупное окоченение хорошо выраженное. Гнилостное разложение еще не определяется. — Он шмыгнул носом. — Итак, действительно, все произошло немногим более тридцати шести часов… Я бы сказал… гм… смерть наступила где-то в субботу вечером.

— Хорошо-хорошо. — Профессор взялся за скальпель, приставил его к правому плечу, чтобы сделать Y-образный разрез, и быстрым натренированным движением провел до грудины трупа. — Я точно такого же мнения.

От похвалы профессора молодой врач покраснел и с удвоенным усердием принялся осматривать мертвое тело.

— Такая милая девушка, — покачал головой Кронлаге. — Абсолютно здоровая, и тем не менее мертва.

Прокурор Хайденфельд слышал о мрачном юморе судебного врача, но предпочел бы улыбнуться шутке, не находясь непосредственно у секционного стола. Щелканье ребер, разъединяемых с помощью специальных ножниц, заставило его завтрак — который ввиду того, что предстояло сегодня утром, был весьма скудным — подняться вверх по пищеводу. Он бросил на Пию ищущий поддержки взгляд, но на женщину, казалось, происходящее не производило особого впечатления, и она лишь ободряюще улыбнулась коллеге.

— Сейчас мы изымаем сердце и взвешиваем его, — сообщил профессор Кронлаге непринужденным тоном, как мясник в зеленом облачении. — Затем легкое… Осторожно, Флик, не уроните.

Это уже было слишком. Пробормотав извинения, утративший бодрость прокурор устремился из зала в вестибюль.

Боденштайн припарковался на площади перед ветеринарной клиникой. Его «БМВ» был единственной слабостью, которую он себе позволил. Старшего комиссара не смущало, что его автомобиль еще в прежние времена на парковочной площадке Президиума во Франкфурте приковывал завистливые взгляды. Все то время, что он уверенно продвигался по службе в полиции, коллеги за его спиной часто поговаривали, будто работает он только от скуки, не имея на то особой необходимости. Но в течение нескольких лет Оливер уничтожил эти злые необоснованные утверждения своим высоким боевым духом и достигнутыми успехами. Средний немецкий бюргер все еще твердо уверен, что дворянская фамилия означает финансовое благополучие.

Боденштайн вышел из машины и стал рассматривать здание ветеринарной клиники. Инка Ханзен и ее компаньоны, должно быть, действительно инвестировали уйму средств в реконструкцию и расширение старой крестьянской усадьбы. Он вошел во двор.

— Оливер?

Боденштайн обернулся и увидел Инку Ханзен. Она уже сидела во внедорожнике, но, увидев давнего знакомого, вышла из машины и закрыла за собой дверь. Достаточно было одного взгляда, чтобы даже спустя двадцать лет Оливер снова вспомнил о том, что некогда в течение долгих месяцев она была предметом его страстных мечтаний. Инка на три месяца моложе его, следовательно, сейчас ей сорок четыре, но ни напряженная работа, ни минувшие годы никак не сказались на ее красоте. Натуральная блондинка с тонкими чертами лица, высокими скулами и светлыми сияющими глазами. Узкие джинсы и плотно облегающая рубашка поло подчеркивали ее женственное обаяние.

— Привет, Инка, — поздоровался Боденштайн. — Очень рад тебя видеть!

На лице женщины появилась улыбка, но в ее поведении чувствовались холодность и отдаленность. Они не обнялись — для этого недоставало прежней близости, — а только подали друг другу руки.

— Я тоже, — ответила она чуть хрипловатым голосом, который тоже ничуть не изменился, — даже если повод для нашей встречи скорее трагический.

Они посмотрели друг на друга испытующе, но доброжелательно.

— Ты хорошо выглядишь, — констатировал Боденштайн.

— Спасибо. — Инка снова улыбнулась и смерила его взглядом с ног до головы. — Ты тоже не сильно изменился за эти годы. Бог мой, сколько времени прошло с тех пор, когда мы виделись в последний раз?

— Я думаю, в последний раз мы встречались на свадьбе Симоне и Мартина, — сказал Боденштайн. — А было это лет двадцать тому назад. Вскоре после этого ты уехала в Америку.

— Двадцать два года, — уточнила Инка. — В июле восемьдесят третьего.

— Действительно. Невероятно! Ты по-прежнему отлично выглядишь.

Инка прислонилась к крылу своего автомобиля. На пассажирском сиденье сидели два джек-рассел-терьера и внимательно следили за каждым движением своей хозяйки.

— Оливер фон Боденштайн, — произнесла она чуть язвительно, — изыскан, как в давние времена. Что тебя сюда привело? Михи сегодня нет.

— Я, собственно говоря, хотел поговорить с тобой и другим твоим коллегой. Мы только начали наше расследование и должны больше узнать об Изабель Керстнер. Ты мне можешь что-нибудь о ней рассказать?

Инка Ханзен бросила взгляд на часы.

— Изабель редко сюда приходила. Мы были не очень хорошо знакомы, — добавила она. — Она здорово отравила жизнь Михи. Тебе лучше поговорить с Георгом. Он знает Миху целую вечность.

— Замечательно, — кивнул Боденштайн. — Спасибо.

Странно. Так много лет вообще не вспоминать об Инке Ханзен, а при встрече с ней почувствовать желание задать тысячу вопросов, ответы на которые не имели бы к нему совершенно никакого отношения…

— К сожалению, мне надо ехать. — Инка открыла дверь своего автомобиля. — Была рада с тобой повидаться, Оливер. Заходи как-нибудь просто на чашку кофе, если будешь в наших краях.

За пределами приемной ветеринарной клиники командовал «рыжеволосый мопс». Сегодня девушка была облачена в зеленый халат. Именной бейдж на груди указывал, что ее зовут Сильвия Вагнер.

— Доктора Керстнера нет, — коротко сообщила она Боденштайну, не здороваясь.

— На сей раз я хотел бы поговорить с господином доктором Риттендорфом, — ответил старший комиссар.

— Он занят.

Зазвонил телефон.

— Я тоже. — Боденштайн постарался быть любезным. — Будьте так добры, скажите ему об этом.

— Одну минуту. — Сильвия ответила на телефонный звонок клиента. Затем на следующий. Быстро и профессионально она записывала данные и согласовывала время визитов. Старательная девушка.

— Вы знали Изабель Керстнер? — осведомился Боденштайн, когда она закончила телефонный разговор.

— Разумеется, — подтвердил мопс неожиданно резко. — И я терпеть ее не могла. Мне все равно, что о мертвых не следует говорить плохо. Изабель была заносчивой тупой коровой и вообще не заслуживала такого мужчину, как Миха.

— Почему?

— Миха… то есть доктор Керстнер… бился с утра до вечера, чтобы клиника процветала, — сказала она. — Он действительно хороший ветеринар.

Вновь зазвонил телефон. На этот раз Сильвия Вагнер не обратила на звонок никакого внимания.

— Изабель все это было совершенно безразлично. — Девушка помрачнела. — У нее в голове были одни развлечения: дискотеки, вечеринки, удовольствия, поездки в конюшню… Здесь она вообще ничем не занималась.

В приемную вошел темноволосый мужчина в круглых очках в роговой оправе.

— Георг, — обратилась к нему Сильвия Вагнер, — с тобой хочет поговорить уголовная полиция.

Боденштайн кивнул компаньону Керстнера.

— Здравствуйте. — Тот с любопытством взглянул на Боденштайна. — Без проблем.

Доктору Георгу Риттендорфу, как и Керстнеру, набежало примерно сорок — сорок пять лет. У него было узкое дружелюбное лицо. Как и Боденштайн, доктор был высокого роста. В его густых темных волосах пробивались первые седые прядки, а голубые глаза за толстыми линзами очков смотрели настороженно и выжидательно. Судя по всему, он обладал здоровой самоуверенностью: в нем не ощущалось нервозности, охватывающей практически любого человека, который не каждый день имеет дело с полицией.

— Давайте пройдем в кабинет, — предложил он. — Хотите кофе?

— С удовольствием. — Боденштайн проследовал за ним и сел за стол, за которым накануне Керстнер услышал новость о смерти своей жены.

Риттендорф хлопотал у кофе-машины.

— Вы знаете, что случилось с женой вашего коллеги?

— Да, — кивнул Риттендорф. — Ужасная новость. Но я не могу сказать, что очень опечален. Ни для кого не секрет, что мы с Изабель терпеть друг друга не могли.

— Вы можете предположить, что кто-то мог иметь мотив для ее убийства? — спросил Боденштайн.

— Конечно. — Риттендорф пренебрежительно фыркнул. — Я, например.

— Вот как? Почему? — Боденштайн внимательно посмотрел на высокого темноволосого мужчину и попытался понять, что тот собой представляет. Интеллектом он наделен, это не вызывает сомнения.

— Эта женщина превратила жизнь моего друга в ад. Я с трудом мог выносить ее, как и она меня.

Взгляд Боденштайна блуждал по кабинету и задержался на гербе, висящем на стене между разнообразными дипломами и фотографиями в рамках. Переплетенные между собой две буквы образовывали перекрещенные мечи.

— Студенческое сообщество? — спросил он и прищурился, чтобы разглядеть фразу на латинском языке, помещенную на гербе.

— Да, — Риттенберг обернулся, — это герб. В университете мы с Михой входили в одно и то же студенческое сообщество. Мы поддерживаем его до сих пор, это так называемая «Команда ветеранов».

— «Fortes fortuna adiuvat», — прочитал Боденештайн. В свое время он учился в классической гимназии и еще не совсем утратил познания в латыни. — «Удача благоприятствует храбрым».

— Точно. — Риттендорф усмехнулся и поставил перед Боденштайном чашку с кофе. — Молоко? Сахар?

— Нет, спасибо. — Оливер благодарно кивнул и сделал глоток кофе. — Расскажите мне немного о клинике.

Доктор также сел за стол и закурил сигарету. Он поморщился, когда дым попал ему в глаза.

— Вам это действительно интересно? Может быть, вы просто зададите мне вопросы о Михе?

— Хорошо. — Старший комиссар искренне улыбнулся. — Обойдемся без окольных путей. Как давно вы знаете доктора Керстнера?

— С первого семестра в университете, — ответил Риттендорф. — Почти двадцать четыре года.

— И вы не только коллеги и деловые партнеры?

— Нет, мы друзья. Близкие друзья. — Риттендорф затянулся своим «Голуазом», и его лицо приняло чуть ироничное выражение. — И единомышленники по студенческому сообществу.

— С какого времени вы являетесь совладельцем этой клиники?

— Уже пять лет, — ответил Риттендорф.

— Вы вложили немалую сумму денег в расширение и реорганизацию клиники, — констатировал Боденштайн.

— Да. — Риттендорф чуть улыбнулся, но улыбка не коснулась его глаз, которые, как и прежде, смотрели настороженно. — Но это окупится.

— И из-за проблем с деньгами разрушился брак доктора Керстнера, — заметил Боденштайн.

В ясных голубых глазах ветеринара мелькнуло что-то неопределенное. Георг скривил узкий рот.

— Там нечему было разрушаться, — саркастически сказал он. — Изабель лгала с самого начала, все время обманывала Миху. И знала, что я вижу ее насквозь.

— Почему вы так думаете?

— Послушайте, — Риттендорф подался вперед, — наверное, вам лучше спросить об этом его самого.

— Но я спрашиваю вас, — дружески улыбнулся Боденштайн.

— В жизни каждого человека, который был достаточно легкомысленным, чтобы связаться с ней, Изабель оставляла свой разрушительный след, — пояснил Риттендорф. — Она была расчетлива и думала только о собственной выгоде. Летом, прежде чем вцепиться в Миху, она крутила роман с нашим близким другом. Его жена должна была вот-вот родить, но это ее не волновало. Когда он ей надоел, Изабель сообщила ему об этом, и он повесился в новом, еще не отделанном доме, который строил для своей семьи. — Риттендорф замолчал и покачал головой.

— Вы терпеть не могли Изабель, — констатировал Боденштайн.

— Это неверное слово, — холодно усмехнулся Риттендорф. — Я ее ненавидел.

В этот момент дверь открылась, и в дверном проеме появился Керстнер. Риттендорф вскочил:

— Тебе не следует сегодня работать, Миха. Мы с Инкой справимся.

Боденштайн отметил искреннюю заботу и расположение в поведении Риттендорфа.

— Нет, надо, — возразил Керстнер. — Иначе я свихнусь.

— А, это опять вы, — кивнул профессор, когда прокурор Хайденфельд с зеленым лицом вошел в прозекторскую. — Мы медленно вникаем в детали. Постепенно милое дитя выдает нам некоторые тайны.

— Вот как? — Голос Хайденфельда был усталым.

— Совсем недавно она сделала аборт, — сказал профессор. — Думаю, недели три-четыре назад. Но это не так интересно, как тот факт, что девушка умерла отнюдь не из-за падения с высоты.

— В самом деле? — удивленно спросил Хайденфельд.

— Да, она умерла до этого, — подтвердил Кронлаге. Он поднял правую руку погибшей. — Посмотрите сюда, — попросил доктор, и Хайденфельд заставил себя взглянуть только на руку, а не на выпотрошенное тело. — На суставах кистей, предплечьях и плечах имеются гематомы. С ней довольно грубо обращались. Но самое интересное — это относительно свежий укол в вену на правой руке.

Он снова опустил руку мертвой девушки.

— Я отважусь предположить, что этот укол имеет какое-то отношение к смерти женщины. Кто-то насильно сделал ей инъекцию.

— В отношении нее многократно составлялся протокол за нарушение закона о наркотических средствах, — подбросила Пия информацию для размышлений. — Не могла она сама себе что-нибудь вколоть?

— Нет, это анатомически невозможно, — возразил профессор. — Женщина была правша. Если ты, будучи правшой, сама себе делаешь укол, то вряд ли будешь это делать левой рукой в правую, не так ли? Кроме того, невозможно самому себе сделать укол под таким углом, как это было сделано в данном случае.

— А что ей ввели? — спросил прокурор. — Это можно установить?

— Мы проводим токсикологический скрининг, — ответил профессор Кронлаге. — С помощью такого экспресс-теста мы можем идентифицировать около трех тысяч различных веществ. И если мое подозрение подтвердится, мы в самое ближайшее время узнаем, не умерла ли она от яда.

— Ага, — кивнул прокурор Хайденфельд. — О’кей.

Кронлаге то и дело бормотал медицинские термины в свой микрофон и одновременно рассекал скальпелем внутреннюю поверхность правого плеча трупа.

— Такого рода неумело сделанная инъекция, — поучал он, — вызывает гематому, правда, у живого человека. У нашей погибшей имеются только кровоподтеки, так как она умерла вскоре после инъекции.

Пия довольно кивнула. Это было однозначным доказательством того, что ее теория верна. Это не самоубийство и не несчастный случай, а убийство.

Боденштайн взглянул на доктора Керстнера. Тот был лишь бледной тенью самого себя, если сравнивать с фото, висевшим на стене в приемной.

— Могу я задать вам еще пару вопросов?

— Да, конечно. — Керстнер сел на стул, на котором до этого сидел его коллега. У него был отсутствующий взгляд, и Боденштайн в какой-то момент заподозрил, что мужчина принял успокоительное средство.

— На какие деньги ваша жена приобрела «Порше»? — спросил он.

Во дворе раздался цокот копыт. Боденштайн бросил быстрый взгляд в окно. Две молодые женщины выгружали лошадь сивой масти из прицепа, пожилой мужчина водил по кругу гнедую лошадь, которая постоянно нервозно приплясывала и пронзительно ржала. Керстнер, казалось, ничего этого не замечал. Возможно, для него это были просто повседневные звуки. Он достал сигарету из пачки, оставленной Риттендорфом на столе, повертел ее в пальцах, погруженный в свои мысли, и наконец зажал губами. «Этими руками, — пронеслось у Боденштайна в голове, — он выполняет сложнейшие операции. Не убил ли он ими же свою жену?»

— Я тоже впервые увидел машину в субботу, — сказал Керстнер с оттенком горечи. — Вероятно, ей дал деньги один из ее… любовников. Она всегда меня обманывала. Только я слишком долго не хотел знать правду.

— Расскажите поподробнее о вашей жене и вашем браке, — попросил Боденштайн, но опять прошла почти минута, прежде чем Керстнер ответил.

— Что здесь рассказывать? — пожал он плечами. — Изабель меня никогда не любила. Сегодня я вынужден себе признаться, хотя унизительно осознавать это, что я был не чем иным, как средством для достижения цели. Я знал ее еще маленьким ребенком. Изабель была сестрой моего друга Валентина. Когда я вновь ее увидел, вернувшись из Америки, она была уже в положении и пыталась срочно решить свои проблемы. Я оказался как нельзя кстати.

Керстнер раздавил сигарету в пепельнице и тут же закурил следующую.

— Она вышла за меня замуж из чистого расчета. Не то чтобы она меня ненавидела, я был ей просто абсолютно безразличен. И это причиняло мне боль.

На улице возникла суматоха: пронзительное ржание лошади, резкий стук копыт, громкие голоса, хлопанье ворот. Но Керстнер даже не моргнул. Он ни разу не поднял голову и, казалось, внутренне находился где-то далеко отсюда. Большим и указательным пальцами левой руки он потер глаза.

— Пару недель назад между нами разгорелась ссора, и Изабель заявила, что я вообще не отец нашей дочери. — Голос Керстнера дрожал. Прошло несколько секунд, прежде чем он взял себя в руки. — Это был конец. С тех пор я ее больше не видел. До последней субботы.

Боденштайн почувствовал сострадание к сидящему напротив человеку и спросил себя, как можно справиться с таким унижением. В силу своей профессии он поневоле постоянно заглядывал в глубины человеческой души. Втайне Оливер нередко с пониманием относился к преступнику, которого безнадежность ситуации толкала на отчаянный поступок. Если Керстнер убил свою жену, что представлялось Боденштайну все более реальным, то это, вероятнее всего, было сделано в состоянии аффекта. Тяжесть многолетнего страдания стала настолько невыносимой, что это должно было привести к трагедии.

— Что жена хотела от вас в субботу? — спросил он.

Керстнер на секунду закрыл глаза, потом открыл их и пожал плечами. На какое-то мгновение наступила полная тишина, которую внезапно прервало жужжание мобильного телефона. Боденштайн недовольно взял трубку.

— Я не могу сейчас говорить, — проговорил он в телефон.

— Но это важно! — кричала Пия Кирххоф. — Нам теперь известно, отчего умерла женщина. Кронлаге обнаружил на сгибе правой руки ранку от инъекции. При экспресс-анализе крови и мочи выяснилось, что она умерла от смертельной дозы барбитурата. Точнее сказать, речь идет о пентобарбитале натрия.

Боденштайн бросил на Керстнера быстрый взгляд, но тот сидел с отрешенным видом.

— Это точно?

— Да, — подтвердила Пия. — Триаж-экспресс-тест достаточно надежен. Керстнер имеет доступ к пентобарбиталу. Это составная часть лекарственных средств, которые используются в ветеринарии для усыпления животных.

— Что насчет времени смерти? — осведомился Боденштайн.

— Доктор определил совершенно точно. Он считает, что смерть наступила в субботу вечером, между половиной восьмого и половиной девятого. Ах да, кое-что еще: незадолго до этого Изабель Керстнер сделала аборт.

— Все ясно, — лаконично ответил Боденштайн. — Увидимся позже.

Он взглянул на Керстнера. Доктор, погрузившись в раздумья, пристально смотрел перед собой на столешницу. Действительно ли все так просто? Этот человек убил свою жену, которая в течение нескольких лет лгала и изменяла ему, смертельным медикаментом, когда вновь увидел ее субботним вечером? Были факты, подтверждающие данную версию, но существовали и иные обстоятельства, свидетельствовавшие о его невиновности.

Почему Керстнер рассказывал эту компрометирующую историю? В известной степени он сам преподнес Боденштайну мотив убийства на серебряном блюдечке! Кажущиеся простыми решения вселяли в Оливера недоверие.

— Доктор Керстнер, — сказал он, — по последней информации, ваша супруга скончалась не в результате падения с башни.

— Простите? — Мужчина вскинул голову. Замешательство и непонимание в его взгляде были неподдельными, насколько мог судить Боденштайн.

— Вас удивит, если я скажу, что ваша жена умерла от смертельной инъекции в вену?

— От смертельной инъекции… — повторил Керстнер. Он покачал головой, но затем, похоже, осознал услышанное. — И теперь вы думаете, что я имею к этому какое-то отношение?

— Я вообще ничего не думаю, — деловито возразил Боденштайн, — но настало время сообщить мне, зачем ваша жена приезжала к вам и что вы делали в субботу вечером между девятнадцатью и двадцатью тремя часами. Где вы были в период времени, когда ваша жена, согласно протоколу вскрытия, умерла?

Керстнер медлил с ответом.

— Я говорил с ней совсем недолго. Потом мне позвонили. Было десять минут седьмого. Я это знаю точно, потому что посмотрел на часы в моем автомобиле. Я сразу уехал, это вам могут подтвердить мои коллеги.

— Вы уехали до того, как отбыла ваша жена?

— Да.

— О’кей, — кивнул Боденштайн. — Тогда скажите, пожалуйста, кто вам звонил и куда вы поехали? Сколько были в пути, где находились в течение вечера и кто может это подтвердить?

— В данный момент ничего не могу сказать, — сказал Керстнер. — Извините.

— Мне жаль, — Боденштайн поднялся, — но я должен просить вас поехать со мной.

— Я… арестован?

— Да. Предварительно. Я задерживаю вас по подозрению в убийстве вашей жены.

Керстнер тоже встал. Его лицо было бледным, но спокойным.

— Могу я еще раз быстро позвонить?

Боденштайн пожал плечами, что означало «вообще-то нет».

— Ради бога. Но недолго.

Доктор взял мобильный телефон и набрал номер.

— Это я, — заговорил он, не понижая голос. — Меня арестовала полиция. Они думают, это я убил Изабель… Нет-нет, все нормально. О’кей, позвони своему брату… И, пожалуйста, поезжай к своим родителям… если тебя отпустят. Я был бы спокоен, зная, что ты в безопасности… Да нет, наверняка недолго. Они выяснят, кто это был в действительности. Хорошо. Ну пока.

— С кем вы разговаривали? — спросил Боденштайн.

— С одной знакомой. — Керстнер отключил телефон и подал его Боденштайну.

— Возможно, эта знакомая могла бы чем-то помочь, чтобы снять с вас подозрение в убийстве вашей жены?

— Возможно.

— Послушайте, доктор! — Оливер обычно хорошо владел собой, но сейчас он постепенно начинал выходить из себя. — Это не веселое времяпрепровождение! Если есть кто-то, кто может обеспечить вам алиби на субботний вечер, вы должны немедленно принять меры, чтобы этого добиться!

Керстнер покачал головой.

— Я не могу, — сказал он. — Вы сами поймете почему.

— Надеюсь, — со вздохом ответил Боденштайн.

Во время следующего допроса в комиссариате Хофхайма Керстнер был нем как рыба, поэтому Боденштайн спустя полчаса отправил его во Франкфурт, где он должен был находиться в одиночной камере до принятия решения судьей по проверке законности содержания под стражей. Тем временем Бенке получил первые результаты лабораторных исследований «Порше». Почти все отпечатки пальцев в автомобиле принадлежали Изабель Керстнер, но со стороны места пассажира было обнаружено множество незнакомых отпечатков, а на обивке подголовника найден короткий темно-русый волос, который не удалось идентифицировать. Остерманн выяснил через Интернет, что Изабель Керстнер в прошлом довольно часто принимала участие в конноспортивных соревнованиях за общество «Гут Вальдхоф», штаб-квартира которого находилась в одноименном частном конноспортивном комплексе между Келькхаймом и Лидербахом.

— Что-нибудь известно о местонахождении ребенка? — спросил Боденштайн.

— Нет, — доложила Катрин Фахингер. — В детском саду девочка была в последний раз восемнадцатого августа, и в этот же день ее также в последний раз видела и няня, которая всегда сидела с ребенком. В тот вечер из детского сада ее забрала Изабель Керстнер.

— В таком случае мы должны немедленно объявить девочку в розыск, — сказал Боденштайн. — Этим займетесь вы, фрау Фахингер. Достаньте свежее фото ребенка.

— Нам необходимо получить постановление на обыск в ветеринарной клинике, — вмешался Бенке.

Боденштайн посмотрел на него и невольно подумал об Инке Ханзен. Он не хотел создавать ей ненужных проблем.

— Какова летальная доза пентобарбитала натрия для человека? — спросил он. — Я думаю, очень небольшая. Мне представляется очень сомнительной возможность того, что мы сможем там что-то обнаружить с помощью определения состава медикамента или накладных.

Бенке пожал плечами.

— Фрау Кирххоф, — обратился Боденштайн к Пие, — поезжайте в эту конюшню в Келькхайме. Полагаю, Изабель Керстнер проводила там немало времени. Попытайтесь побольше разузнать о ней.

«Гут Вальдхоф» располагался позади промышленной зоны, на краю поля между Келькхайм-Мюнстером и Лидербахом. Пия остановила свой автомобиль на безупречно вымощенной парковочной площадке и вышла из машины. Здесь было припарковано несколько автомобилей, на другой стороне аккуратно один за другим выстроились прицепы для перевозки лошадей. Пия с интересом огляделась вокруг. Она приезжала сюда однажды много лет назад, когда навещала подругу, поместившую сюда свою лошадь, но тогда все выглядело совершенно иначе. От метровой высоты сорняков, грязных дорог и куч конского навоза не осталось и следа. Кто-то, по-видимому, инвестировал сюда массу денег и сил и из обедневшей сельской усадьбы создал великолепный конноспортивный комплекс. Вокруг были разбиты ухоженные газоны с цветочными клумбами и рододендронами, также имелись большое конкурное поле с разнообразными препятствиями и манеж для соревнований. В длинной конюшне были прорезаны внешние окна, из которых лошади могли высовывать свои любопытные морды.

Пия прошла через парковочную площадку и увидела загорелого бритоголового молодого человека, двигавшего перед собой тачку с сеном. На нем были узкие джинсы и зеленая рубашка поло с надписью золотистого цвета «Гут Вальдхоф», под которой обозначились хорошо натренированные бицепсы. «Изменившийся в целом облик двора положительно сказался и на внешнем виде персонала», — весело подумала Пия.

— Добрый день, — обратилась она к парню. — Кто директор этого комплекса и где я могу его найти?

Тот смерил Пию оценивающим взглядом, не останавливая при этом тачку.

— Директор у нас Кампманн. Он наверху, в доме, — сказал он с явным иностранным акцентом. — Все понятно?

— Все понятно, — улыбнулась Пия. — Спасибо за информацию.

Жилой дом оказался все тем же незатейливым одноэтажным зданием с плоской крышей, что и раньше. Правда, было приложено немало усилий, чтобы придать лоск безликой заурядной постройке. Во двор выходил великолепный зимний сад, где между пальмами в горшках и лимонными деревцами вокруг массивного деревянного стола уютно расположились группами кожаные стулья. Дом был недавно выкрашен охрой, как и все здания комплекса. Напротив жилого здания находилась еще одна, новая секция конюшни, и у привязной штанги дремали две лошади с влажными лоснящимися шкурами. Обе наездницы, на вид лет сорока, сидели в зимнем саду с распахнутыми дверьми. Они пили шампанское из бумажных стаканчиков и ждали, когда их лошади обсохнут на горячем августовском солнце.

Пия кивнула женщинам и прошла к дому, перед которым был припаркован серебристый «Порше Кайенн». Как раз в тот момент, когда она собиралась нажать кнопку звонка, дверь открылась. На улицу вышел мужчина с темно-русыми волосами, в джинсах и ярко-голубой рубашке с короткими рукавами. За ним шли платиновая блондинка с чересчур темным солярийным загаром и два угрюмых тинейджера в широких брюках и кроссовках. Все четверо, не здороваясь, проследовали мимо Пии к автомобилю. На вид мужчине было под пятьдесят. Судя по всему, раньше он был достаточно привлекателен, но теперь его покрасневшее лицо, выдававшее излишнюю любовь к алкоголю и обильной еде, выглядело дряблым и одутловатым. Женщине было лет на десять меньше. Весь ее внешний вид говорил о том, что она всеми силами стремилась выглядеть моложе своих лет. Зачесанные кверху волосы казались слишком светлыми, чтобы быть натуральными. На женщине были облегающие бежевые брюки и такой же узкий пуловер бирюзового цвета с немыслимо глубоким вырезом. Кроме того, она с ног до головы была увешана различными украшениями.

— Добрый день, — поздоровалась Пия. — Вы господин Кампманн?

— Да, это я, — холодно ответил мужчина и остановился.

Пия заметила пластырь над его правой бровью и довольно свежий кровоподтек под глазом.

— Моя фамилия Кирххоф. — Она достала удостоверение. — Уголовная полиция Хофхайма. У меня к вам несколько вопросов.

— Мы как раз собрались уезжать. — Кампманн посмотрел на часы, чтобы продемонстрировать, что у него нет ни времени, ни желания задерживаться дольше, чем это необходимо. — У меня сегодня выходной.

— Это не займет много времени, — заверила Пия.

— Конечно, у нас есть время, чтобы ответить на пару вопросов, — вмешалась блондинка и дружески улыбнулась, чтобы скрасить невежливое поведение своего мужа.

Пие показалось, что того это не очень устраивало, однако Кампманн с кислой миной развел руками, повернулся на каблуках и направился назад к входной двери. Он привел Пию в современно оборудованный офис и встал посередине комнаты. Его жена стояла рядом с ним.

— Итак, — Кампманн не желал прикладывать ни малейших усилий, чтобы казаться приветливым, — о чем идет речь?

— В воскресенье утром был обнаружен труп Изабель Керстнер, — сообщила Пия. — Я предполагаю, что вы были с ней знакомы.

— О господи! — воскликнули оба супруга одновременно, и на их лицах отразилось изумление.

— По последней информации, она стала жертвой насильственного преступления, — добавила Пия.

— Насильственное преступление? — недоверчиво повторила фрау Кампманн и испуганно раскрыла глаза. — Это ужасно!

Кампманн, казалось, был в некотором шоке, но когда его жена, ища поддержки, хотела взять его за руку, он сунул обе ладони в карманы джинсов.

— Нам стало известно, что фрау Керстнер держала лошадь в этой конюшне, — поведала Пия. — Стало быть, вы оба наверняка хорошо ее знали.

— Да, конечно, мы хорошо ее знали, — робко прошептала фрау Кампманн. — Она была милой девушкой. Мы ее очень любили, правда, Роберт?

Взгляд Пии переместился на Кампманна.

— Да, это правда. — Мужчина упорно избегал встречаться с ней глазами.

На какое-то мгновение Пие показалось, что она уловила на его лице выражение отчаяния, которое, однако, быстро сменилось застывшей маской.

— Не так давно фрау Керстнер рассталась со своим мужем, — сказала Пия, — а при вскрытии было установлено, что примерно три недели назад она делала операцию по прерыванию беременности. Вам что-то известно об этом?

Супружеская пара обменялась удивленными взглядами.

— Нет, — ответил Кампманн. — Я об этом ничего не знал.

— Я тоже. — Его жена пристально посмотрела на Пию своими слишком близко посаженными глазами, и у Кирххоф возникло смутное подозрение, что она лжет.

Понять Роберта Кампманна было невозможно; лишь его осанка и то, как он скрестил на груди руки, выдавали испытываемую им неловкость.

— Не могли бы вы предоставить мне список лиц, которые держат в конюшне своих лошадей? — попросила Пия. — И, может быть, вы могли бы также сказать, с кем фрау Керстнер была в дружеских отношениях или часто общалась?

Фрау Кампманн села за письменный стол, включила компьютер и начала медленно стучать по клавиатуре. При этом она рассказывала, что Изабель Керстнер была отличной и успешной наездницей по выездке. Нет, врагов у нее не было. За исключением мелкой ревности среди наездников, что совершенно естественно, с ней никогда не было никаких проблем. Пия заметила дорогие часы на запястье фрау Кампманн — «Брайтлинг» с бриллиантами — и тяжелое золотое украшение марки «Булгари». Неплохо для жены инструктора по верховой езде. Так же как и впечатляющий дорогой внедорожник перед домом. Пия взяла список, поблагодарила за информацию и покинула супругов Кампманн. У последних, похоже, исчезло желание куда-либо ехать: пока Пия шла к своему автомобилю, намереваясь позвонить Боденштайну, она заметила, что фрау Кампманн позвала обоих детей домой.

На территории конноспортивного комплекса не происходило ничего особенного. Обе женщины занимались своими лошадями, и Пия встретила только двух девушек, которые рассказали ей, что Изабель была женой ветеринара доктора Керстнера и у нее была шикарная лошадь для выездки, на которой она успешно выступала на соревнованиях. Кроме того, есть лошади, принадлежащие конноспортивному комплексу «Гут Вальдхоф» и подлежащие продаже. Они обучены и участвуют в соревнованиях.

Как раз в тот момент, когда Пия собиралась сесть в автомобиль, чтобы ехать назад в комиссариат, на парковочную площадку конноспортивного комплекса влетел итальянский спортивный автомобиль канареечного цвета и с ревом остановился рядом с ее запыленным «Ниссаном Патролом». Из автомобиля вышел бледный худой мужчина и направился к ней.

— Добрый день, — поздоровался он. — Вы из полиции?

— Да, — кивнула Пия. — Пия Кирххоф, уголовная полиция Хофхайма, отдел К-2.

— Ганс Петер Ягода. — Мужчина с серьезным видом протянул Пие руку. — Я владелец этого комплекса. Господин Кампманн, мой управляющий, позвонил и рассказал, что случилось. Я потрясен.

Пия рассматривала мужчину. Он был ей как будто знаком: седые волосы с обозначившейся лысиной, розовая рубашка фирмы «Ральф Лорен» и светлый льняной костюм.

— Кампманн сказал, Изабель была убита. — Ягода продемонстрировал умеренную озабоченность в связи с насильственной смертью малознакомой особы.

— В данный момент мы придерживаемся этой версии, — подтвердила Пия и стала размышлять, где она уже однажды слышала фамилию Ягода. «ЯгоФарм»! Пару лет назад он со своей фирмой был одним из наиболее крупных предпринимателей на Новом рынке[6].

— У вас замечательный конноспортивный комплекс, — улыбнулась Пия. — Сколько лошадей здесь содержится?

Смена темы, кажется, на какой-то момент сбила Ягоду с толку.

— Около семидесяти, — ответил он. — Могу я предложить вам что-нибудь выпить?

— С удовольствием, — кивнула Пия и не спеша пошла рядом с Ягодой вверх, к зимнему саду, в котором автомат, тихонько жужжа, выдавал испытывающим жажду наездникам холодные как лед напитки.

— Когда мы с женой семь лет назад купили это хозяйство, — Ягода открыл автомат сбоку, — это была всего лишь обедневшая сельская усадьба. Мы вложили немало средств, и сейчас «Гут Вальдхоф» стал одним из красивейших конноспортивных комплексов во всей Рейн-Майнской области. Что вы будете пить?

— Пожалуй, колу-лайт. Вы сами тоже занимаетесь верховой ездой?

— Раньше время от времени занимался. Но сейчас не позволяет работа. Комплекс, собственно говоря, скорее, хобби моей жены.

Пия бросила взгляд на информационный стенд, висевший при входе в зимний сад. План выстилки загона, рекламные листовки фирмы, специализирующейся на продукции для конного спорта, объявление о том, что сервисная служба по очистке потолков приедет в четверг.

— Что вы можете сказать об Изабель Керстнер? — спросила Пия.

Ягода на мгновение задумался.

— Она была одной из самых красивых женщин, которых я когда-либо видел, — ответил он. — Несомненно, Изабель имела все данные, чтобы стать фотомоделью или кинозвездой. Я всегда себя спрашивал, как она умудрилась выйти замуж за ветеринара.

Он сказал это без какой-либо надменности или даже насмешки.

— У нее была прекрасная лошадь, и сама она была способной наездницей. Ее появление здесь стало причиной для серьезного беспокойства. Отважусь утверждать, что Изабель одна своей внешностью вскружила голову тем немногочисленным мужчинам, которые сюда приходят.

— Вам тоже? — Пия внимательно посмотрела на своего визави.

— О нет, я счастливо женат, — возразил Ягода и засмеялся, как будто она удачно пошутила.

— Хотя другие удачно женатые мужчины не прочь завести любовную интрижку с красивой женщиной.

Ягода убедительно помотал головой:

— Я очень люблю свою жену. И ради мимолетного приключения никогда не стал бы ставить на карту свой брак. А на что-то большее, чем кратковременная интрижка, Изабель не могла рассчитывать.

— Что вы хотите этим сказать?

Ганс Петер Ягода бросил на нее проницательный взгляд, затем допил минеральную воду и поставил пустую бутылку в ящик рядом с автоматом.

— Изабель Керстнер была женщиной легкого поведения, — сказал он, — не более того.

Большим сюрпризом для Боденштайна и его коллег стало появление адвоката Керстнера. Доктор Флориан Клэзинг был одним из самых успешных и популярных защитников по уголовным делам во Франкфурте, если не во всей Германии. Он выигрывал сенсационные и абсолютно безнадежные дела и в следственных органах относился к категории адвокатов, которых больше всего опасались. Ему было за сорок; умный, хитрый, агрессивный и очень нестандартно мыслящий. Он специализировался на процессе доказывания с помощью косвенных улик, в котором обвиняемый не имел практически никаких шансов. Удивительным было не только то, что. Керстнеру в течение нескольких часов удалось затащить этого безумно занятого человека в комиссариат Хофхайма. Еще больше поражало, что Клэзинг, вопреки своей укоренившейся привычке, вел себя необычно кротко. Никаких громких слов, никаких угроз прессой — ничего. Беспрекословно принял тот факт, что судья отклонил ходатайство о возможности освободить задержанного из-под стражи под денежный залог.

— Что-то здесь нечисто, — заметила Пия, когда Боденштайн рассказал ей об этом.

— Полагаю, Керстнер кого-то покрывает. Почему — я не знаю. Мы должны как можно скорее собрать информацию об окружении Изабель Керстнер. И об окружении ее мужа.

— Керстнер покинул клинику раньше своей жены, но, возможно, потом он ее где-то подкараулил или позвонил ей и договорился о встрече, — рассуждал Франк Бенке. — Для ветеринара это не проблема — сделать кому-то инъекцию.

— Точно, — увлекся Остерманн этой теорией. — Его коллеги дают правдивые показания в отношении того, что он уехал раньше своей жены. Они полагают, что это и есть его алиби.

— Я в это не верю, — покачал головой Боденштайн.

— Мы должны выяснить, куда он поехал, — предложила Пия, — и срочно узнать, где жила Изабель Керстнер после расставания с мужем. Кроме того, я почти уверена, что среди ее знакомых было немало людей, имевших мотив для убийства.

— Почему вы так считаете? — Главный комиссар поднял глаза от еще совсем тоненькой папки с делом.

— Супруги Кампманн поведали, что Изабель Керстнер была довольно милая клиентка, пользующаяся любовью среди таких же, как она, посетителей конюшни, — ответила Пия, — но владелец конноспортивного комплекса дал ей совершенно иную характеристику. И довольно негативную.

— Хм… — Боденштайн закрыл папку с делом. — Хотел бы я знать, кто звонил Керстнеру в воскресенье вечером. Уверен, это был тот же самый человек, с которым он разговаривал вчера.

— Кстати, шеф, вам о чем-нибудь говорит имя Ганс Петер Ягода? Он владелец этого конноспортивного комплекса.

— Ягода? — Боденштайн на минуту задумался, затем на его лице появилось удивленное выражение. — Тот самый Ганс Петер Ягода?

— Именно.

— Можно узнать, о ком речь? — вмешался Остерманн.

— Ганс Петер Ягода во времена Нового рынка был очень крупным бизнесменом, — пояснила Пия. — Его фирма относилась к так называемым shooting stars[7]. Стоимость его акций поднялась до пятисот евро. «ЯгоФарм» достигала пиковых значений.

— Ключевое слово — «достигала», — возразил Боденштайн. — На сегодняшний день фирма уже давно утратила свою значимость, если вообще еще существует.

— В деньгах он, кажется, в любом случае не испытывает недостатка, — сказала Пия. — Он ездит на «Феррари», да и комплекс оборудован самыми изысканными и дорогими материалами. Даже инструктор по верховой езде имеет «Порше Кайенн».

— Самое главное для нас сейчас — личность человека, с которым Керстнер разговаривал по телефону в субботу вечером. — Боденштайн поднялся. — Так что за работу, коллеги!

Ножки стула заерзали по линолеуму, и сотрудники, тихо переговариваясь, направились на свои рабочие места. Боденштайн задержал Пию:

— Брат Изабель Керстнер держит аптеку в Бад-Зодене. Как вам это?

— Аптекарь? Это интересно.

— Я тоже так считаю.

— Аптекари тоже, в конце концов, имеют доступ к смертоносным медикаментам, — заметила Пия. — Не только ветеринары.

— Я тоже об этом подумал, — кивнул Боденштайн, — и поэтому мы должны с ним немедленно поговорить.

Аптека «Лёвен» располагалась на Кёнигштайнерштрассе напротив вокзала в Бад-Зодене. После некоторых поисков Пия нашла парковочное место перед рынком Шлекер-Маркт. Вместе с Боденштайном они вошли в торговый зал аптеки около половины седьмого и сообщили одной из ассистенток, что хотели бы поговорить с ее шефом.

— Вы по записи? — строго посмотрела на них пожилая женщина. — Для визита клиентской фирмы уже достаточно поздно.

Оливер протянул свое служебное удостоверение и подкупающе улыбнулся.

— Мы из уголовной полиции, — приветливо сказал он. — По личному делу. Мы были бы очень признательны, если бы вы смогли нас записать.

Пия с интересом отметила, какое чудесное превращение произошло с очерствелой дамой под воздействием улыбки ее шефа.

— О… да… — Ассистентка покраснела и смущенно улыбнулась. — Одну минуту.

Она оказалась настолько сбита с толку, что, развернувшись, нечаянно столкнулась с коллегой, после чего быстро исчезла в соседнем помещении.

Боденштайн тем временем критически рассматривал себя в стекле витрины.

— Разве я похож на коммерческого агента? — прошептал он.

Пия оглядела его с ног до головы.

— Я еще ни разу не встречала коммерческого агента в костюме от «Бриони», — сухо возразила она.

Боденштайн поднял брови, но появление доктора Валентина Хельфриха помешало ему ответить. Пия, видевшая безупречную красоту погибшей молодой девушки, была ошеломлена тем, насколько невзрачным оказался ее брат. Это был коренастый мужчина с непримечательным лицом, гладкими волосами пепельного цвета и в старомодных роговых очках.

— Вы, наверное, пришли по поводу Изабель? — спросил он после того, как Боденштайн представился и представил свою коллегу.

— Да, верно, — кивнул старший комиссар.

— Пройдемте. — Доктор Хельфрих открыл вращающуюся дверь рядом с торговой стойкой и дал знак следовать за ним во внутреннее помещение аптеки.

Они шли по коридору, где, уложенная штабелями, размещалась пустая тара, затем вошли в кабинет, оборудованный по старинке, с деревянными полками до потолка. Аптекарские флаконы из темного стекла с надписями на латинском языке, толстые книги в кожаных переплетах, на столике — сложная, но тоже устаревшая аппаратура, наводившая на мысль о химических лабораториях начала прошлого века. Единственными предметами, которые указывали на то, что на дворе две тысячи пятый год, были современный плоский монитор и факс.

— Садитесь. — Хельфрих указал на стулья и сел за свой письменный стол. — Я узнал от Георга Риттендорфа, что Изабель умерла, — произнес он чуть погодя, подождав, пока его посетители усядутся. — Я до сих нор потрясен.

— Вы были близки с вашей сестрой? — спросила Пия.

— Нет, не очень, — покачал головой Хельфрих. — В глазах Изабель я был скучным обывателем, да и я мало понимал ее образ жизни. Разница в возрасте между нами тоже была достаточно большой. После четырех выкидышей у матери Изабель была желанным ребенком. Родители баловали ее беспредельно.

— Вы ревновали? — продолжала Пия.

— Нет. Я ни в чем не знал отказа. Мои родители были великодушны.

Доктор Валентин Хельфрих откинулся назад. Он выглядел задумчивым.

— Что вам не нравилось в поведении сестры? — поинтересовался Боденштайн.

— Она была круглой эгоисткой, — ответил Хельфрих. — И я не мог смотреть на то, как бесцеремонно она обращалась с другими людьми.

— А как она обращалась с другими людьми? — уточнила Пия.

— Ей было на всех плевать. — Хельфрих пожал плечами. — Она интересовалась людьми лишь настолько, насколько они могли быть ей полезны. Изабель бывала очень язвительной. Больше всех от нее страдал мой зять.

— Почему она вообще вышла за него замуж?

На этот раз Хельфрих ответил не сразу.

— Я не знаю. Изабель никогда не думала о последствиях, когда во что-то ввязывалась. Возможно, в тот момент она находила это забавным. Миха ведь ее по-настоящему боготворил.

— Доктор Керстнер расстался со своей невестой из-за Изабель? — заметил Боденштайн.

— Да, — кивнул Хельфрих. — Они с Мони были вместе со студенческих времен. Оба ветеринары, вместе работали в США. На юбилее моего отца — ему исполнилось шестьдесят пять — Миха встретился с Изабель, и она так вскружила ему голову, что он…

— Что? — спросила Пия, и Хельфрих вздохнул.

— Через два месяца после того события Мони ушла от Михаэля, потому что Изабель ждала ребенка. Это все объясняет.

— И как развивались события дальше?

— Как развивались дальше? — Хельфрих поджал губы. — Свадьба. Ребенок. Наши родители были счастливы и облегченно вздохнули, но ненадолго. Вскоре после рождения Мари Изабель опять «отправилась на охоту».

— Где сейчас находится девочка? — осведомилась Пия.

— Это вопрос не ко мне.

— Где жила ваша сестра после того, как ушла от мужа?

Хельфрих выпрямился.

— Даже предположить не могу. Как говорится, у нас нет тесной связи. Она редко у нас появлялась.

— Вам известно, что незадолго до смерти ваша сестра сделала аборт? — Боденштайн приберег эту новость под конец.

— Аборт? — Хельфрих повторил слово несколько растерянно. — Нет, я и понятия об этом не имел. Но это было уже не в первый раз.

— Вы действительно опечалены смертью вашей сестры? — спросила Пия.

Лицо доктора Валентина Хельфриха мгновенно стало непроницаемым.

— Нет, — ответил он, к ее удивлению. — Скорее, я опечален тем, что она так бездарно растратила свою жизнь.