Ненавистная фрау

Суббота, 3 сентября 2005 года

Боденштайн был немало удивлен, увидев Пию сидящей за письменным столом, заваленным кипой бумаг, компьютерных распечаток и папок. В воздухе, пропитанном густым дымом от бесчисленных сигарет, можно было «вешать топор».

— Почему вы ночью не спите? — спросил Боденштайн, беря себе стул.

— Я наверстаю. — Пия придвинула к нему стопку распечатанных газетных статей. — Здесь отчеты прессы о пожаре на вилле, расследовании и извещение о смерти Герберта Штайна, детективного агента. Ему было всего двадцать восемь, когда он во время пробежки был сбит машиной. Водителя так и не нашли. Странно, не правда ли?

Боденштайн пробежал глазами газетные вырезки. Сообщения о Марианне Ягоде, которая явилась единственной, глубоко скорбящей наследницей.

— Она унаследовала пятьдесят миллионов марок, — удивился Боденштайн.

— Кроме того, пивоварню, недвижимость, акции, коллекции произведений искусства, скаковых лошадей и прочие мелочи, — подтвердила Пия кивком головы. — «Морж» оказался золотой рыбкой.

Боденштайн продолжал читать дальше. В одной из статей речь шла о борьбе за власть в правлении пивоварни Дрешера после смерти шефа, которой Марианна Ягода положила конец, уволив без лишних церемоний «наследного принца» своего отца. Здесь же была газетная заметка о трагической смерти частного детектива из Франкфурта. Сообщения из различных биржевых журналов о стремительном восхождении Ганса Петера Ягоды. Потом Боденштайн еще раз взял черно-белые фотографии. Нет сомнений — женщина рядом с Гарденбахом была Марианна Ягода.

— Гарденбах и супруги Ягода были знакомы, — сказала Пия. — Он им однажды уже помог. Но, очевидно, старого дела было недостаточно, чтобы еще раз заполучить Гарденбаха в качестве помощника, поэтому пришлось применить новые репрессии. А именно — с помощью Изабель Керстнер.

— Как у нее оказалась эта фотография?

— Н-да! — Пия вздохнула. — Думаю, девушка была довольна хитра. Возможно, что-то поведал Гарденбах, когда спал с ней.

— Такими фотографиями просто так не разбрасываются, — покачал головой Боденштайн.

— Наверняка они и не валялись просто так где попало. — Пия развернула стул таким образом, чтобы лучше видеть шефа. — Хотите услышать мою теорию?

— Выкладывайте. — Оливер приготовился с интересом слушать. При расследовании ничего нельзя исключать, даже, казалось бы, абсурдные гипотезы.

— Итак, — Пия закурила сигарету, — Гарденбах не захотел больше получать откаты от Ягоды, поэтому тот натравил на него Изабель Керстнер. Она ложится с ним в постель и таким образом добывает материал для шантажа. Может быть, она действительно чувствовала расположение к этому человеку или только пользовалась им. Гарденбах рассказывает ей о Марианне Ягоде и о смерти ее родителей, и она видит в этом шанс получить для себя инструмент давления в отношении Ягоды. И она уговаривает его передать ей фотографии…

— Стоп! — прервал Боденштайн ее словесный поток. — Гарденбах никогда и никому не передал бы такие фотографии.

— А вдруг!

— Гм… — Боденштайн задумался. — Изабель Керстнер попыталась шантажировать Марианну Ягоду своей осведомленностью…

— …и у нас уже появилось следующее лицо с серьезным мотивом убийства.

Оба посмотрели друг на друга.

— Слишком смелая теория, — усмехнулся Боденштайн.

— Как и всегда. — Пия не собиралась так легко сдаваться. — Но супруги Ягода на сто процентов шантажировали Гарденбаха. Теперь Нирхоф должен будет согласиться, что нам необходимо решение о проведении обыска в его доме.

— И нам надо поговорить с Марианной Ягодой.

— Я бы этого пока не делала, — покачала головой Пия. — В отношении нее я бы придумала кое-что еще…

В это воскресное утро в отделе К-2 не было никого, кроме Боденштайна. Пия около восьми утра закончила свою добровольную ночную смену, дав обещание, что в течение всего дня будет на связи. Все остальные сотрудники тоже находились в зоне доступа. Оливер не придумал ничего лучше, кроме как заняться горами скопившихся бумаг, которые он давно должен был обработать. Лоренц куда-то уехал, Розали еще была в Риме со своим выпускным классом, а Козима уже два дня не звонила, но это он считал хорошим знаком.

Боденштайн дождался подходящего времени и позвонил по домашнему телефону приятелю, который был руководителем франкфуртского отдела по борьбе с экономическими преступлениями и мошенничеством. Еще два дня назад Оливер совершенно официально запросил информацию по делу «ЯгоФарм», и вновь полученные данные не позволяли ему ждать до следующей недели. То, что он узнал от своего коллеги, было невероятно любопытно. Отдел по борьбе с мошенничеством уже давно держал под прицелом компанию «ЯгоФарм» и ее председателя правления Ганса Петера Ягоду в связи с инсайдерской торговлей и другими предполагаемыми уголовно наказуемыми деяниями. Для обвинения материалов постоянно было недостаточно, так как, несмотря на все усилия и предположения, нельзя было предъявить какие-либо однозначные доказательства. В июне по распоряжению прокуратуры расследование было окончательно прекращено. Боденштайн не мог не признать ловкость Ягоды. Шантажируя старшего прокурора Гарденбаха, он дал себе передышку, в ходе которой с помощью нового препарата пытался поставить свою неблагополучную фирму на твердую почву, по меньшей мере в финансовом отношении.

Сразу после обеда зазвонил телефон. Комендант «Цауберберга», внимательный читатель газет и восторженный почитатель криминальных сериалов, на заднем дворе здания нашел одну-единственную дамскую туфлю. Так как он выяснил из газет, что полиция ищет вторую туфлю убитой девушки, а также зная, что каждая деталь может иметь огромное значение для расследования дела, то пренебрег всеми приказами, ранее строго им соблюдаемыми, и позвонил в уголовную полицию, не обсудив это предварительно со своим руководством. У Боденштайна не было запланировано никаких срочных дел, и он обещал незамедлительно приехать в Руппертсхайн, чтобы посмотреть на туфлю. Час спустя мужчина гордо и взволнованно предъявил ему обувь, которая, к сожалению, столь же мало походила на фирменное изделие марки «Маноло Бланик» с левой ноги Изабель Керстнер, как «Порше» — на «Шкоду». Тем не менее Боденштайн поблагодарил, положил туфлю в пластиковый пакет, чтобы не очень огорчать услужливого мужчину, и сел в машину. В этот момент он вспомнил о приглашении Инки Ханзен. Заезжай как-нибудь на чашку кофе, если будешь где-нибудь в этих краях… Он был как раз поблизости. И у него не было никаких планов.

Старый крестьянский дом абсолютно не затронули реконструкционные работы в ветеринарной клинике. В саду перед домом в изобилии цвели летние цветы и с любовью обрезанные розы. Газон был тщательно пострижен. Боденштайн чуть помедлил, прежде чем открыть ворота, и пошел к входной двери. Он улыбнулся, когда увидел старомодный шнур дверного звонка, и позвонил. В глубине дома раздался мелодичный звон, и через некоторое время он услышал звук приближающихся шагов. Сердце внезапно сделало скачок, когда Оливер увидел перед собой Инку.

— Я видела, как ты шел, — сказала она. — На самом деле я думала, ты появишься раньше.

Она повернулась, и Боденштайн пошел за ней в дом.

— Здесь, пожалуй, вряд ли что-то изменилось, — констатировал он. — Замечательно.

— Замечательно? — Инка насмешливо подняла брови. — Я бы с удовольствием сделала что-то более современное, но со строительством клиники я пока исчерпала все свои финансовые ресурсы.

Они посмотрели друг на друга.

— Я пришел не вовремя? — спросил Боденштайн. — Я не хочу мешать.

— Ты не мешаешь, — возразила Инка. — Сегодня спокойно. Мой ребенок улетел. Лошади получили все необходимое, бухгалтерия потерпит.

Они прошли на террасу и сели в уютные ротанговые кресла в перголе, заросшей фиолетовой глицинией. Это был один из дней золотого бабьего лета. Теплый полуденный воздух отдавал ароматы летней сирени и лаванды, которая густо росла возле террасы.

— Расскажи о себе, — попросила Инка. Она села напротив него на ротанговый диван, поджав под себя ноги и рассматривая гостя с растущим любопытством.

Боденштайн обрисовал свою жизнь за последние годы, упомянув жену, детей и работу. Ему оказалось тяжело беседовать с ней просто и непринужденно. Вдруг он спросил себя, хорошая ли это была идея — прийти сюда. Все эти годы он не думал о том, как сильно ему всегда нравилась Инка. Чувства, которые, казалось, давно были забыты, вспыхнули с такой остротой, что это его напугало.

— А ты? — спросил он наконец. — Чем занималась с тех пор, когда мы виделись в последний раз?

Мимолетная тень промелькнула на ее лице.

— Два семестра учебы за границей превратились в десять, — сказала она через некоторое время. — Вероятно, я бы осталась в Америке, если бы с моим отцом не случилось несчастье. Мама попросила меня вернуться.

Инка убрала со лба непослушные пряди волос.

— Я долго размышляла. В Америке у меня была прекрасная работа в одной из престижных клиник в Кентукки. В конце концов решение приняла моя дочь. «Мы не можем оставить бабушку в одиночестве», — заявила она, и все сразу стало ясно. Ну вот, так я и вернулась в Руппертсхайн.

Она посмотрела на него.

— Ты все еще вспоминаешь турниры, урожаи сена и занятия по верховой езде у твоего деда?

— Вряд ли, — сказал Боденштайн. — Только когда я снова увидел тебя, все сразу опять вернулось.

— У меня тоже. В последние семь лет вся моя жизнь вращалась лишь вокруг клиники.

— У вашей клиники хорошая репутация.

— Да, — кивнула она. — Если все так пойдет и дальше, вскоре мы будем иметь приличную прибыль. — Инка немного помолчала. — Надеюсь, так оно и будет.

Боденштайн понимал, что она имела в виду.

— Я не думаю, что Керстнер имеет какое-то отношение к смерти жены, — заметил он.

— Я тоже не могу себе этого представить. — Инке, казалось, стало легче.

У Боденштайна не было желания говорить с ней о деле. Он не хотел, чтобы Инка думала, будто он пришел к ней с целью что-нибудь разнюхать.

— Почему ты приехал сюда? — спросила она наконец.

Да, почему? Из-за детского желания двадцатипятилетней давности, которое он, как думалось, давно забыл и переварил в глубинах своих воспоминаний, пока случайно не встретил ее три дня назад? В своей юности они были неразлучны: Инка, Квентин, Ингвар, Симоне и он. Как она разбилась, эта крепкая дружба? Боденштайн вспомнил лето 1979 года, когда этот доктор Хагштедт приехал со своими лошадьми в замок Боденштайн. Лошадей звали Латус Лекс и Фиорелла. Хагштедт предоставил их Боденштайну для верховой езды. Он должен был с этими лошадьми принимать участие в турнирах, поэтому всю зиму работал с животными в маленьком манеже, тренировал их и обучал. Но все вышло иначе. Тяжелое падение при полевой езде внезапно разрушило все его планы на будущее. Ингвар взял обеих лошадей, и что из этого вышло, давно стало историей: с Латусом Лексом Ингвар участвовал в своем первом конкуре класса «S», на Фиорелле он стал чемпионом Европы среди юниоров. Боденштайн вздохнул. Он долго тогда спорил с судьбой. Был бы он сегодня знаменитым жокеем, если бы не тот несчастный случай? Лошадей получили Ингвар и Инка. Уже спустя три года, на свадьбе Симоне и Романа Райхенбаха, они считались парой. Но вскоре после этого произошло что-то, что заставило Инку уехать в Америку. Собственно говоря, это была ирония судьбы, что теперь все они опять оказались здесь: Ингвар Руландт, Инка и он. Боденштайн чувствовал, что Инка смотрит на него.

— Латус Лекс и Фиорелла, — громко сказал он.

— Бог мой! — Она скептически рассмеялась. — Ты шутишь.

— Тогда это было архисерьезно, — возразил он. — Все мое детство я был твердо убежден в том, что однажды буду управлять замком Боденштайн и жить на доходы от конного бизнеса.

Инка стала серьезной и внимательно посмотрела на него.

— После несчастного случая ты отстранился ото всех, как будто считал нас виновными в этой истории.

— У Ингвара остались мои лошади, — Боденштайн с удивлением обнаружил, что об этом в самом деле до сих пор тяжело вспоминать. — Я был инвалидом и чувствовал себя преданным и обманутым им. Каждый день я видел вас, тебя и Ингвара. Это было невыносимо для меня.

— Для меня это было так же невыносимо, — ответила Инка. — Мы всегда были хорошими друзьями, но ты в одночасье не захотел больше иметь со мной ничего общего.

— У меня складывалось впечатление, что все было совершенно иначе. — Боденштайн слегка улыбнулся. — У Ингвара была совесть нечиста по отношению ко мне, а ты была на его стороне.

— Это неправда. — Инка покачала головой. — Но от жалости к самому себе ты больше ничего не замечал. Ты ни разу не дал мне возможности с тобой поговорить. Я думаю, ты всегда был закрытым и немногословным, но внезапно ты стал…

Боденштайн почувствовал, что затронул опасную сферу, но он не мог иначе. Он хотел знать, что она тогда о нем думала.

— Я стал — кем? — спросил он.

Инка, казалось, почувствовала себя неловко и смущенно.

— Ах, ладно! — Она скрестила руки на груди и посмотрела в сторону. — Это все старые истории.

— Да, ты права. Все давно прошло. Мы все пошли своим путем. Кто знает, кому все это было нужно?

Стало совершенно тихо. Ее смущение перекинулось на него, и Боденштайн хотел помолчать. Вдруг Инка подняла голову и посмотрела на него долгим странным взглядом. Когда она вновь заговорила, то делала это осознанно легко и как будто невзначай.

— Мои отношения с Ингваром начались лишь значительно позже, — сказала она. — Всю мою юность был один-единственный парень, в которого я была влюблена, и это был ты. Я любила тебя с тех нор, как научилась думать, и всегда надеялась, что ты это заметишь, но этого не произошло.