Ненавистная фрау

Среда, 31 августа 2005 года

Самоубийство главного прокурора Гарденбаха вызвало большой ажиотаж, тогда как убийство Изабель Керстнер солидные ежедневные газеты удостоили лишь краткими заметками. Зато местные издания разместили подробные сообщения. Газета «Bild-Zeitung» использовала предоставленную Боденштайном скудную информацию для жирного заголовка «ПОЛИЦИЯ НЕДОУМЕВАЕТ — КТО УБИЛ ПРЕКРАСНУЮ ИЗАБЕЛЬ?». Под заголовком поместили размытую фотографию светловолосой женщины.

— Ну, сердечное спасибо, — пробурчал Боденштайн, листая газету на утреннем совещании.

Именно этот, рассчитанный на внешний эффект, заголовок наверняка был причиной только что полученного им требования немедленно позвонить директору уголовной полиции Нирхофу. С мрачным лицом главный комиссар пробежал глазами пять строчек под заголовком и открыл седьмую страницу. Газетчики строят предположения и делают то, что они больше всего любят делать, а именно выставляют полицию наивными глупцами.

— Я просмотрел все зарегистрированные автомобили «Мерседес-Бенц» W113, модель 280 SL, в том числе и те, которые именуют «пагодами», — сообщил Кай Остерманн. Он выглядел утомленным после бессонной ночи.

Боденштайн поднял глаза.

— Чтобы сократить поиск, я ограничился автомобильными номерами, начинающимися с буквы «G», — продолжал Остерманн. — И таких в Германии имеется по крайней мере сорок пять различных вариантов.

— И что? — спросил Франк Бенке.

— К счастью, автомобиль не был ни красным, ни серебристым, — Остерманн пропустил реплику коллеги мимо ушей, — так как во всех сорока пяти районах, выдающих удостоверение о допуске автомобиля к эксплуатации, значатся всего тридцать две золотистые «пагоды» SL 280. Одна из них находится в Гиссене, зарегистрирована на имя Гюнтера Хельфриха. Государственный знак — GI-KH 336.

— Так, — кивнул Боденштайн. — И дальше?

— Автомобиль, — продолжил Остерманн, — был зафиксирован камерой слежения в субботу, двадцать седьмого августа две тысячи пятого года, в двадцать два девятнадцать при движении со скоростью сто четыре километра в час. А теперь догадайтесь где.

— У меня нет настроения участвовать в викторине, — нахмурился Боденштайн. Он был все еще раздражен по поводу заголовка в бульварной прессе.

— На трассе В-519, между Кёнигштайном и Келькхаймом.

— Этого не может быть! — Боденштайн поднял глаза.

— Может, — довольно усмехнулся Остерманн. — Я уже затребовал фото.

— Хельфрих — это девичья фамилия Изабель, — вставила слово Пия.

— Верно, — кивнул Остерманн. — Гюнтер Хельфрих — ее отец.

— Эта Тордис видела автомобиль около половины четвертого на парковочной площадке «Макдоналдса», — размышлял Боденштайн вслух. — Возможно, Изабель встречалась там со своим отцом.

— Нет, это исключено, — покачал головой Остерманн.

— Почему исключено? — Боденштайн задумчиво барабанил кончиками пальцев по поверхности стола.

— Потому что он умер от инфаркта в две тысячи первом году. Его вдова, мать Изабель, живет в доме престарелых в Бад-Зодене. У нее болезнь Альцгеймера.

— Почему тогда автомобиль зарегистрирован в Гиссене?

— Не имею понятия.

На мгновение в комнате воцарилось молчание.

— Ну ладно, — сказал наконец Боденштайн. — Остерманн, вы снова садитесь за компьютер и попытайтесь побольше разузнать о Дёринге и Ягоде. Меня интересует все: финансовые и личные отношения, возможные судимости, профессиональный рост и так далее.

Мужчина кивнул.

— Что мы знаем о соседях Керстнера из Келькхайма?

— Все они говорят одно и то же, — ответила Катрин Фахингер. — Керстнеры редко бывали дома, доктор часто до поздней ночи находился в отъезде, а его жена, если и была дома, в основном загорала на террасе или громко включала музыку.

— Хорошо, — кивнул Боденштайн. — Франк, вы поезжайте в Руппертсхайн и попытайтесь поговорить с жильцами «Цауберберга». Возможно, кто-нибудь что-то видел или слышал.

Когда Бенке, Пия и Остерманн вышли из кабинета старшего комиссара, он опять взял телефон и позвонил директору уголовной полиции Нирхофу, но тот оказался на совещании. Боденштайн попросил секретаря передать Нирхофу, что перезвонит позже. После этого он в третий раз отправился в ветеринарную клинику, намереваясь снова поговорить с Керстнером. Когда он свернул в тупик, в конце которого находилась ветеринарная клиника, то по количеству припаркованных прицепов для лошадей понял, что в клинике час пик. Тем не менее Оливер вошел во двор, где Риттендорф и Керстнер обследовали лошадь. Казалось, животное едва держится на ногах. Лошадь стояла с опущенной головой, взгляд ее был потухшим — типичная картина болезни.

— Я не хочу надолго отвлекать вас от работы, — извинившись, сказал Боденштайн, увидев слегка недовольное выражение лица Риттендорфа. — У меня, собственно говоря, только один вопрос.

— Что на этот раз?

— Как можно раздобыть пентобарбитал натрия, не будучи врачом или фармацевтом?

— Даже если ты врач или фармацевт, сделать это в Германии все равно непросто. — Риттендорф поправил указательным пальцем очки. — В отличие от Швейцарии. Врач, имеющий гражданство страны, может по рецепту приобрести его в аптеке.

— А как вы получаете этот препарат?

— Это всего лишь составная часть некоторых медикаментов, — пожал плечами Риттендорф. — Мы заказываем его непосредственно в фармацевтических фирмах, с которыми сотрудничаем, и храним эти медикаменты в шкафу для ядов, который всегда заперт. Каждое изъятие подтверждается документально.

Боденштайн посмотрел в сторону Керстнера. Тот как раз разговаривал с женщиной, с озабоченным лицом державшей лошадь за поводья. До сего времени Боденштайну не приходилось видеть ветеринара за работой. Керстнер казался сконцентрированным и невозмутимым, как человек, точно знающий, о чем говорит и что делает. Главный комиссар вспомнил неоднократные высказывания о том, что Керстнер является выдающимся ветеринаром.

— Мне действительно очень жаль, фрау Вильгельм, — говорил Керстнер в этот момент, — но это не только рентгеновские снимки. Вы ведь сами видите, как бедняга стоит. У него сильные боли, и это несмотря на инъекции. Вы не доставите ему радости, если сейчас заберете его с собой.

Женщина мужественно кивнула, вытерла глаза и ласково погладила шею животного.

— Что с лошадью? — тихо спросил Боденштайн.

— Глубокий ламинит в последней стадии, — ответил Риттендорф. — Опущение копытной кости на обеих передних ногах. Это не лечится. Если хотите, можете посмотреть, как действует пентобарбитал, — язвительно предложил он. — Нам придется усыпить лошадь.

Боденштайн еще никогда не видел, как усыпляют животных. Раньше его дед и отец отвозили старых и больных лошадей на бойню. В экстренных случаях во двор приходил работник убойного пункта лошадей и с помощью пристрелочного пистолета освобождал животное от страданий. Керстнер и его помощница Сильвия с мопсоподобным лицом повели бедную лошадь, которая благодаря болеутоляющей инъекции хотя бы могла переставлять копыта, на лужайку позади ветеринарной клиники. Пока плачущая владелица лошади гладила свою любимицу, Керстнер ввел в яремную вену на шее лошади канюлю и сделал инъекцию сильного успокоительного средства. Затем он набрал в шприц усыпляющий препарат и ввел в ту же канюлю. Боденштайн и Риттендорф наблюдали за происходящим, стоя у двери конюшни.

— Сейчас бедняга упадет, — понизил голос Риттендорф. — Чистое, некровавое дело. Облегчение для владельцев.

Боденштайн смотрел как завороженный на лошадь. Та опустила голову, но падать на землю не собиралась.

Через пару минут Керстнер, видимо, тоже обратил на это внимание. Он рассеянно посмотрел на своего коллегу. Затем дал поручение рыжеволосой помощнице, и та тут же умчалась прочь.

— Что случилось? — поинтересовался Боденштайн. — Это продолжается слишком долго.

— Понятия не имею, — пожал плечами Риттендорф.

Через несколько минут помощница ветеринара вернулась и дала Керстнеру другую ампулу. Он вновь набрал препарат в шприц и сделал инъекцию, которая в течение тридцати секунд дала желаемый результат. Крупное животное слегка закачалось, затем согнулись сначала передние, потом задние ноги. Лошадь со вздохом опустилась набок и испустила дух.

— Пентобарбитал натрия. — Риттендорф щелчком отбросил свой окурок в кучу мусора. — Красивая смерть.

Боденштайн наблюдал за Керстнером. Доктор аккуратно положил использованную канюлю и пустую ампулу в ящичек и немного поговорил с бывшей хозяйкой лошади, которая заливалась слезами.

Женщина в последний раз склонилась над лошадью, погладила ее и пошла с помощницей ветеринара в офис. Боденштайн направился за обоими ветеринарами обратно во двор. Вдруг Керстнер остановился и застыл на месте. В следующий момент через широко открытые ворота вошел Фридхельм Дёринг. Его физиономия выражала все, что угодно, только не дружелюбие.

— А, господин комиссар, — сказал он с ледяной улыбкой, — какое невероятное удовольствие вновь видеть вас.

— Добрый день, господин Дёринг, — любезно ответил Боденштайн, — я также рад встрече с вами.

Лицо Дёринга помрачнело.

— Как моя лошадь? — повернулся он к Керстнеру.

— Мне пришлось наложить ему шов из шестидесяти стежков, — коротко ответил ветеринар. — Сейчас его еще нельзя забирать.

— Я и не собирался, — мотнул головой Дёринг. — У вас найдется минута времени? Мне надо с вами поговорить.

Керстнер пожал плечами и пошел за Дёрингом в конюшню. Риттендорф посмотрел вслед обоим с недовольным выражением лица, затем закурил очередную сигарету.

— Керстнер и фрау Дёринг знали, что их супруги имели любовную связь? — поинтересовался Боденштайн.

— Разумеется, — ответил доктор. — Изабель никогда не старалась что-либо скрывать. Она постоянно делала из Михи идиота.

Он курил нервными затяжками.

— В прошлом году у нас был день открытых дверей, и Изабель всю вторую половину дня изо всех сил флиртовала с Дёрингом. Они смотрели друг на друга влюбленными глазами, пили шампанское и глупо хихикали. Нельзя было не заметить, что им с трудом удается сохранять дистанцию.

Боденштайна поразила горечь в голосе Риттендорфа.

— Миха все терпеливо сносил, — продолжал ветеринар, отбросив сигарету резким движением руки. — Он вообще перестал быть тем, каким я его знал, и каждый раз, когда я заговаривал о его жене, он закрывался, как улитка в своей раковине. Думаю, мысль о том, что те, кто предостерегал его от брака с этой шлюхой, оказались правы, сжирала его еще сильнее, чем сам факт, что она наставляет ему рога с каждым придурком в округе.

— Какие у вас были отношения с Изабель Керстнер?

— О! — Риттендорф усмехнулся, но его глаза оставались холодными. — После того как между нами произошла ссора, мы избегали встреч. Миха всегда принимал ее сторону. Я не хотел, чтобы нашей дружбе пришел конец из-за этой маленькой стервы. — Он досадливо засмеялся. — Я ее достаточно быстро раскусил, еще до поспешной свадьбы, и сказал ей прямо в лицо, что она просто использует Миху, потому что он для нее удобный вариант. В тот момент Изабель с удовольствием выцарапала бы мне глаза. Она меня ненавидела, но вместе с тем боялась. Когда-то она утверждала, что я тоже положил на нее глаз и теперь обижен, поскольку оказался ей не парой.

— И что, это соответствовало действительности? — спросил Боденштайн.

Риттендорф бросил на него долгий задумчивый взгляд.

— Изабель не заинтересовала бы меня, даже если бы она была единственной женщиной на свете. — Его лицо приобрело ироничное выражение. — В женщине меня должно привлекать что-то еще, кроме симпатичной физиономии. Нет, на меня ее обаяние не производило впечатления, и это было причиной ее ненависти по отношению ко мне. Она терпеть не могла, если мужчина не ходил ради нее по струнке.

Боденштайн понимающе кивнул. Двери конюшни открылись, и появился довольно раздраженный Фридхельм Дёринг. Керстнер шел за ним с безразличным видом. Дёринг направился к выходу, и в этот момент ему, похоже, пришла в голову какая-то мысль.

— Где прицеп, на котором вы перевозили лошадь?

— На парковочной площадке, — сказал Керстнер.

Дёринг повернулся на каблуках и, не прощаясь, исчез. Боденштайн и оба ветеринара наблюдали за тем, как он мастерски маневрировал на своем внедорожнике перед прицепом, затем в несколько приемов подсоединил его к автомобилю и, взвизгнув шинами, сорвался с места.

— Что он от вас хотел? — поинтересовался Боденштайн.

— Он хотел узнать, где его жена, — угрюмо ответил Керстнер.

— И что? Вы знаете это?

— Да, разумеется, — раздался голос позади них, и все мужчины обернулись. Анна Лена Дёринг вышла из двери, за которой находилась операционная. Отеки на ее лице чуть уменьшились, цвет синяков, изначально фиолетово-черный, приобрел синевато-желтый оттенок. Темные волосы она заплела в тугую косу. На женщине были джинсы и серая хлопчатобумажная толстовка с капюшоном.

— Добрый день, фрау Дёринг. — Боденштайн был немного удивлен. — Как у вас дела?

— Все нормально. — Голос фрау Дёринг звучал неестественно. Она подошла к Керстнеру и тронула его за руку. Они обменялись взглядами, и было очевидно, что между ними давно сложились глубоко доверительные отношения. — Я должна идти, Миха, — тихо сказала она Керстнеру, — иначе произойдет еще одно несчастье.

— Нет, пожалуйста, Анна, ты не должна этого делать! Есть и другой выход, — умоляюще посмотрел на нее Керстнер. Тут он, похоже, вдруг вспомнил, что Боденштайн все еще здесь и слышит их разговор. — Давай поговорим об этом позже. Пообещай мне!

Оливер отправился вслед за ветеринарами и Анной Леной Дёринг в административное здание ветеринарной клиники.

— Фрау доктор Ханзен тоже здесь?

— Нет, она на выезде. — Риттендорф склонился над стойкой приемной, за которой никого не было, чтобы ответить на телефонный звонок.

— Могу я отнять у вас немного времени, чтобы поговорить с глазу на глаз? — обратился Боденштайн к Керстнеру. Тот согласно кивнул в ответ.

Мужчины вошли в переговорную, и Керстнер закрыл за собой дверь. Взгляд Боденштайна задержался на фотографии в рамке, где были изображены пятеро молодых мужчин на пляже с бутылками пива в руках. Они стояли, держа друг друга под руку, и, смеясь, смотрели в камеру. Среди них главный комиссар узнал Риттендорфа, Керстнера, Валентина Хельфриха и Флориана Клэзинга. Имени пятого мужчины он не знал. При своем первом визите Боденштайн не заметил этой фотографии.

— Вы знакомы с доктором Клэзингом не только через фрау Дёринг? — спросил он, обернувшись.

— Не только, — согласился ветеринар. — Когда мы учились в университете, то состояли в одном студенческом сообществе. Клэзинг и Шрётер учились на юридическом факультете, Хельфрих — на фармацевтическом, а мы с Георгом — на ветеринарном.

— Понятно. — Боденштайн смотрел на Керстнера. Доктор сел за стол и закурил сигарету. Он уже не выглядел столь подавленным, как в начале недели. Он был гораздо общительнее, но все еще не производил впечатления уравновешенного человека.

— В прошлую субботу между Кёнигштайном и Келькхаймом видеокамера зафиксировала автомобиль вашего покойного тестя, — начал Боденштайн, — золотистый кабриолет «Мерседес». Ту же машину видели во второй половине дня на парковочной площадке «Макдоналдса» в Швальбахе. Водитель машины беседовал с вашей женой. Кто это мог быть?

— Понятия не имею. — Керстнер удивленно покачал головой. — Мой тесть умер четыре года назад. С чего вы взяли, что это был его автомобиль?

— Он зарегистрирован на его имя.

Керстнер рассеянно крутил пальцами пустую чашку.

— Я ничего не знаю об автомобиле. Я даже не знал, что он еще существует.

Боденштайн взялся за спинку стула и наклонился вперед:

— Тогда вы можете мне сказать, чего ваша жена хотела от вас в субботу во второй половине дня?

Эффект был подобен опущенному жалюзи. На лице мужчины появились замкнутость и недружелюбие.

— Она просила у вас денег?

Никакой реакции.

— Речь шла о вашей дочери? О Мари?

Кофейная чашка раскололась в пальцах Керстнера на две части. Из образовавшейся раны сочилась кровь и капала на стол, но доктор, казалось, не замечал, что поранился. На его лице опять появилось это страдальческое выражение, взгляд угас, и Боденштайн понял, что своим предположением попал точно в цель. Изабель за пару часов до своей смерти поехала к мужу, чтобы что-то сообщить ему о ребенке. Возможно, что-то страшное, как минимум что-то такое, что полностью выбило мужчину из колеи.

— Вы поранились, — сказал Боденштайн, и только сейчас Керстнер, похоже, вообще заметил травму. Он поднес руку ко рту и зажал рану губами.

В дверь постучали, и в комнату вошла мопсообразная помощница ветеринара Сильвия Вагнер. Она не обратила на Боденштайна никакого внимания.

— Миха, звонит фрау Риттер, он хотела узнать…

— Я ей перезвоню, — оборвал ее Керстнер и посмотрел невидящим взглядом на кровь, которая стекала по ладони на поверхность стола, быстро образуя лужицу.

— Бог мой! — воскликнула Сильвия, увидев это, и крикнула кому-то, повернувшись к дверям: — Миха перезвонит!

Затем она исчезла и через минуту появилась в сопровождении Риттендорфа и Анны Лены Дёринг. Боденштайн решил, что дальше нет смысла задавать вопросы.

— Это нужно зашить, — кивнул он Риттендорфу, который взял руку коллеги и стал рассматривать травму.

— Я чувствую, что да, — отрывисто подтвердил ветеринар и повернулся к напарнику: — Миха, дружище, что случилось? Давай вставай, я отвезу тебя в клинику.

Керстнер не обращал на него внимания. Он поднялся с застывшим лицом и отошел от стола. Риттендорф и Анна Лена Дёринг сделали шаг назад. Керстнер остановился перед Боденштайном, и главный комиссар понял, что мужчина борется со слезами.

— Изабель приезжала, чтобы потребовать от меня мою подпись, — сказал он сдавленным, но решительным голосом. — Она подала на развод и хотела, чтобы все произошло быстро, без предписанного законом года ожидания. Я не желал это так просто подписывать, по крайней мере, без предварительной консультации с адвокатом. Потом я спросил Изабель о Мари.

Он сделал паузу и провел рукой по лицу, забыв о своей травме и не думая о том, что может запачкаться кровью.

— Я сказал, что хочу видеть своего ребенка, а до этого ничего подписывать не буду. Тут она разозлилась и заявила, что Мари вообще не моя дочь, что нечего устраивать здесь спектакль, что я должен подписать бумаги, и немедленно, иначе я вообще никогда больше не увижу Мари, так как она увезла ее туда, где я ее никогда не найду. — Керстнер вздохнул. — Потом позвонила Анна Лена, и я просто ушел. Позднее Изабель еще раз появилась в «Гут Вальдхоф», но у меня уже не было времени вести с ней дискуссии.

Боденштайн сочувственно посмотрел на доктора, Анна Лена Дёринг всхлипнула, а Риттендорф вздохнул.

— Как видите, — продолжал Керстнер с неожиданной озлобленностью, — у меня вообще не было никакой заинтересованности в ее смерти. С большей охотой я бы узнал от нее, где находится мой ребенок и как я могу получить его назад.

Когда Боденштайн ехал из Руппертсхайна по направлению к Кёнигштайну, позвонил Бенке. Супружеская пара Терхорст, проживающая в одной из квартир на втором этаже «Цауберберга», в минувшую субботу сделала интересное наблюдение. Фридхельм Дёринг на сей раз не соврал, когда утверждал, что провел ночь у Изабель, так как Константин Терхорст встретил его в субботу утром в четверть восьмого, когда тот выходил из лифта. Через несколько часов, примерно около половины двенадцатого, к Изабель Керстнер опять приходил мужчина. Он приехал на серебристом внедорожнике. Моника Терхорст знает это точно, так как его автомобиль заблокировал ее машину на парковочной площадке. Этого мужчину она видела и раньше в доме в сопровождении Изабель, поэтому знала, что он приехал к ней. Около трех Изабель вышла из дома. Терхорсты видели ее со своего балкона и наблюдали за тем, как какая-то женщина, приехавшая на темном «БМВ Туринге», целую четверть часа о чем-то говорила с Изабель на парковочной площадке.

— Мужчина на внедорожнике — это Кампманн, совершенно точно, — сказал Бенке, закончив свой отчет. — Он солгал, утверждая, что лишь мельком видел Изабель в субботу вечером в конноспортивном комплексе.

— Возможно, — согласился Боденштайн. — В таком случае я еще раз поеду в «Гут Вальдхоф».

Он коротко сообщил своему коллеге о том, что совсем недавно узнал от Керстнера о ребенке. Вряд ли те люди, на попечение которых Изабель оставила девочку, добровольно обратятся в полицию, поэтому приходится надеяться только на случай.

Так или иначе, поиски Мари Керстнер необходимо организовать максимально срочно. Возможно, исчезнувший ребенок является ключом к убийству.

Роберт Кампманн сначала отрицал тот факт, что был у Изабель Керстнер. Боденштайн знал, что он лжет, поскольку тот совершенно не умел этого делать. Его пальцы дрожали, и он невероятно нервничал.

— Послушайте, Кампманн, — настойчиво сказал Боденштайн, — если вы и далее не намерены оказывать нам содействие, я буду вынужден обратиться в прокуратуру для получения предварительного ордера на ваш арест. Мы устроим очную ставку с соседями фрау Керстнер, и если они опознают в вас мужчину, который в минувшую субботу полтора часа провел в квартире фрау Керстнер, то вы будете задержаны на основании воспрепятствования следствию. Я пытаюсь расследовать убийство. Речь идет об особо тяжком преступлении, и я отношусь к этому очень серьезно.

Кампманн побледнел.

— Итак, — Боденштайн наклонился вперед, — что вы делали в субботу двадцать седьмого августа? Где вы были между половиной двенадцатого и тринадцатью часами и где вы были вечером?

Они сидели в столовой кампманновского дома, который выглядел настолько прибранным и стерильным, что казалось, будто это картинка из каталога «ИКЕА». Сюзанна Кампманн с сияющей улыбкой возбужденно металась из одной комнаты в другую, пытаясь произвести впечатление хорошей хозяйки. Кашемировый пуловер цвета мха и облегающие джинсы сидели на ней идеально. Макияж и прическа также выглядели безукоризненно, а украшений было слишком много для буднего дня.

— Не хотите ли кофе? — предложила она притворно сладким голосом, но Боденштайн, поблагодарив, отказался. Сюзанна положила руку на плечо мужа, отчего тот скривился.

— Ты можешь оставить нас одних? — В его голосе звучало недовольство.

— Конечно. — Она убрала руку.

По взгляду, которым Сюзанна одарила своего мужа, Боденштайн понял, что изображаемая веселость была только вывеской. Фрау Кампманн была огорчена или взбешена, а возможно, одновременно и то и другое. Во всяком случае, между супругами явно что-то не так. Кампманн подождал, пока за его женой закроется дверь. Слегка подпрыгивающей походкой она прошла мимо окна и направилась через двор.

— В субботу в первой половине дня я был у Изабель, — наконец заговорил хозяин дома, при этом его лицо стало таким непроницаемым, что Боденштайн и близко не мог предположить, что происходило в голове этого человека.

— С какой целью вы приезжали?

— Это был… деловой визит.

— Не могли бы вы уточнить?

— Незадолго до этого я с помощью Изабель продал лошадь. Она позвонила утром и попросила передать комиссионные, которые я ей обещал. Как можно скорее.

— Почему она не могла приехать непосредственно в конюшню?

— Понятия не имею. Она спешила.

— Вы постоянно давали ей деньги?

— Да, десять процентов от сделок, которые осуществлялись с ее помощью. — Кампманн, чувствуя себя неловко, подался вперед. — Моя жена этого не знает, — пояснил он, — никто об этом не знал. Это касалось только меня и Изабель. Без нее я не смог бы продать так много лошадей за последние годы.

— Какую сумму вы ей передали?

— Пять тысяч евро.

Это была та сумма, которую нашли в кармане ее брюк. Пока, кажется, Кампманн говорил правду.

— И для этого вам понадобилось полтора часа?

— Еще мы пили кофе, разговаривали, — Кампманн пожал плечами, — о лошадях.

— Вы тоже с ней спали? — спросил Боденштайн.

Кампманн заметно дистанцировался, тотчас откинувшись назад.

— Почему вы и ваша коллега постоянно подозреваете меня в том, что у меня имелись какие-то отношения с Изабель?

— Она была привлекательной женщиной, — ответил Боденштайн. — Вы проводили с ней много времени. Разве подобная мысль столь абсурдна?

— Мои отношения с Изабель Керстнер носили чисто деловой характер, — отрезал Кампманн и начал рассеянно обрывать искусно оформленную цветочную композицию на столе. — Все остальное — вздор.

— Я вам не верю.

На какой-то момент в комнате повисла тишина. Из окон, установленных в наклонное положение, доносился отдаленный смех и цокот лошадиных копыт.

— Почему вы, в конце концов, не хотите сказать правду?

Боденштайн заметил, что на лице инструктора выступили капли пота. Веки его глаз нервно подрагивали.

— Бог мой, я ведь тоже всего лишь человек! — воскликнул он внезапно. — Да, как-то было дело.

— Только однажды?

Кампманн бросил на главного комиссара неуверенный взгляд, затем сделал беспомощное движение рукой.

— Моя жена делает для меня все, — произнес он сдавленным голосом. — Но вы не можете себе представить, какие требуются усилия, чтобы ежедневно выносить ее честолюбие, ревность и претензии. Она сравнивает себя с клиентками здесь, в конюшне. Но я не могу поддерживать все это.

— И тогда вы нашли утешение в виде любовной связи с Изабель Керстнер.

— Нет, это не было любовной связью. Мы время от времени… Это не было чем-то постоянным, просто… развлечение.

— Вам известно, куда Изабель отвезла свою дочь?

— Нет, понятия не имею.

— Что происходило после того, как вы покинули квартиру Изабель? — спросил Боденштайн.

Кампманн на какое-то время задумался.

— Я поехал сюда, так как у меня были занятия.

Боденштайн вспомнил о женщине, которая в начале второй половины дня приезжала к Изабель. Вдруг ему показалось, что он знает, кто была эта женщина.

— На какой машине ездит ваша жена?

— Или на кабриолете «Гольф», или на «Кайенне», — удивленно ответил Кампманн. — А в чем дело?

— Да так, — пожал плечами Боденштайн. — Что происходило дальше? Каким образом вы получили травму?

— Я… я… я ударился о дверь конюшни. Рана сильно кровоточила, и я прилег после обеда, поскольку у меня разболелась голова.

Боденштайн смотрел на мужчину, который вдруг стал казаться подавленным и несчастным.

— Позже моя жена поехала к своим родителям, — продолжил Кампманн чуть погодя. — У тестя был день рождения, но я не смог поехать вместе с ней. Кто-то должен оставаться здесь на ночь.

— Где были ваши дети?

— Они уехали с классом на экскурсию и вернулись в воскресенье.

— То есть в этот вечер вы были дома один?

— Да.

— Вечером Изабель была еще раз здесь, в конюшне. Вы сказали моей коллеге, что она искала Дёринга.

— Это она мне сказала, да, — подтвердил Кампманн, продолжая теребить цветы на столе.

— Ваша жена возвращалась в этот вечер еще раз?

— Нет. — На губах Кампманна появилась тонкая усмешка. — Похоже, у меня больше нет алиби. У поляка, который работает в конюшне, в тот вечер был выходной, поэтому в девять я закрыл конюшню. Тут я и увидел мертвую лошадь.

— Вы не задались вопросом, что здесь могло случиться? — спросил Боденштайн.

— Честно говоря, нет, — ответил Кампманн усталым голосом. — Мне это было даже безразлично.

Боденштайн и Пия Кирххоф сидели в ресторане «Мерлин» и ждали Ральфа — деверя Пии, который позвонил ей утром из аэропорта. Пия поведала своему шефу, что именно она надеется узнать от своего деверя, и Оливер предложил поужинать втроем. У него не было никаких более интересных планов, так как у Розали намечался урок ночного вождения, а Лоренц уже два дня просил его не беспокоить, а иногда он и вовсе не являлся домой. Ральф, как всегда, пришел ровно на десять минут позже. Пия представила мужчин друг другу, потом они посмотрели меню и сделали заказ.

— Расскажи нам про «ЯгоФарм», — попросила Пия своего родственника, когда принесли вино.

— Надеюсь, ты не вложила свои сбережения в эту компанию, — ухмыльнулся Ральф.

— Я вкладываю свои сбережения только в то, что мне рекомендуешь ты, ответила Пия и тоже усмехнулась. — Итак, выкладывай.

— «ЯгоФарм» — классический пример новой рыночной эйфории, — сказал Ральф. — Тогда, шесть лет назад, компания достигла головокружительных успехов на Новом рынке. Прекрасная история, профессиональные прогнозы, высококлассные менеджеры. Акции в течение шести месяцев поднялись с эмиссионного курса на уровне девятнадцати евро до более чем четырехсот евро. Тот, кто тогда сделал инвестиции и реализовал их, получил гигантскую прибыль. Я сам имел дело со специалистами информационного поиска «ЯгоФарм» и их эмиссионными консультантами, но, к счастью, они сделали выбор в пользу других инвесторов.

— К счастью? — переспросил Боденштайн. — Ведь сначала все шло хорошо. Или…

— Все это было лишь сотрясанием воздуха, — ответил Ральф Кирххоф. — Бумага все стерпит. Все казалось просто потрясающим, и на «биотех» слетелись тогда все инвесторы. Они вели абсолютно профессиональную деятельность, делали регулярные специальные сообщения о стратегиях роста, о привлечении клиентов, о планах увеличения, к тому же на фоне мощных инвесторов. В течение какого-то времени этого было достаточно, но однажды стало ясно, что что-то идет не так, как надо. Члены правления быстро рассорились, так как Ягода набрал высокооплачиваемых звезд, которые только конфликтовали между собой, вместо того чтобы заниматься оперативным бизнесом. Через год стало ясно, что они приукрасили свои прогнозы. Квартальный отчет оказался катастрофическим, и они были вынуждены выдать предупреждение о снижении прибыли. Кроме того, обвалился весь рынок, и «ЯгоФарм» в первую очередь. Все институциональные инвесторы давно продали акции. В данный момент они стоят по одному евро.

Боденштайн и Пия слушали с интересом.

— Ягода не имел никакого понятия об основной деятельности своего предприятия, — продолжал Ральф. — Изначально «ЯгоФарм» была таблеточной фабрикой. Они производили какие-то желудочные таблетки из соляного рассола, точно не могу сказать. Ягода унаследовал фирму. Это было небольшое прочное предприятие со штатом шестьдесят человек. Необходимые стартовые средства он получил главным образом от своей жены и благодаря связям вышел на биотехнологическую фирму, которая уже несколько лет вплотную занималась разработкой противоопухолевого препарата. Тогда он организовал лаборатории и пригласил ученых, чтобы поднять дело на серьезный уровень. Ягода, несомненно, обладает смелостью, и он поймал нужный момент.

— Сколько сотрудников работает сейчас на «ЯгоФарм»? — поинтересовался Боденштайн.

— Трудно сказать, — пожал плечами Ральф. — Это достаточно разбросанное предприятие, холдинг с множеством филиалов. В хорошие времена они скупили десяток маленьких фирм, создали совместные предприятия и стратегические партнерства. Любимым словом Ягоды было тогда «синергия», но настоящим пониманием дела здесь уже давно никто не владеет. Три года назад они утверждали, что в бизнес-сфере у них занято примерно четыре тысячи работников, но в последний год непосредственно в «ЯгоФарм Холдинг» работало всего двадцать семь человек.

— И что же случилось? — спросила Пия.

— Они перевели сотрудников в другие фирмы, продали сегменты или просто уволили людей. В любом случае предприятие на грани развала.

Боденштайн кивнул. Неудивительно, что вчера вечером Ягода казался таким озабоченным.

— Ганс Петер Ягода, — сказал Ральф Кирххоф, — классический пример человека, который сделал себя сам, необыкновенно умный и хладнокровный.

— Думаешь, у него самого еще есть деньги? — спросила Пия.

— В их кругах ходят слухи, будто он продал предъявительские акции через подставных лиц, поскольку сам он, как председатель правления, не имел права это делать, — подтвердил Ральф. — Но также есть мнение, что «ЯгоФарм», собственно говоря, неплатежеспособна, и этим заинтересовалась прокуратура, хотя никаких доказательств нет. Я также слышал, что этот противоопухолевый препарат вскоре будет действительно зарегистрирован, и, если это случится, Ягода, возможно, выйдет из затруднительного положения и сможет укрепить свое предприятие.

— Почему прокуратура заинтересовалась Ягодой? — спросил Боденштайн.

— Инсайдерская торговля, — пояснил Ральф. — Скрытое распределение прибылей, отступление от биржевых законов, затягивание с объявлением о банкротстве… Предполагается все, что угодно.

— Тогда он в достаточно сложном положении, — подытожила Пия.

— Его нельзя недооценивать, — возразил Ральф. — Этот человек прошел химическую чистку. Правда, благодаря делу «ЯгоФарм» он стал героем заголовков в прессе, но и в этой ситуации он не пропадет, так как его жена является единственной наследницей крупнейшей гессенской частной пивоварни «Дрешерброй»; может быть, вы уже слышали.

Боденштайн бросил на коллегу быстрый взгляд. Как Остерманн мог это упустить?

— Пару лет назад Марианна Ягода унаследовала все, когда ее родители погибли во время пожара в собственном доме.

По ходу ужина тема разговора приняла иное направление, но Боденштайн обдумывал услышанное. Делу никак не повредит, если его люди займутся также Ягодой. Он не мог сказать почему, но его не отпускало чувство, что за случаем, которым он занимался, скрывалось нечто большее, чем просто убийство.