Необыкновенные приключения Фаддея Балакирева (сборник)

Несколько слов вместо вступления

Друзья мои – давнишние слушатели этих правдивых рассказов – уговорили меня изложить на бумаге наиболее удивительные из моих приключений. По совести говоря, я не привык коротать часы в обществе чернильницы и стопки бумаги. То ли дело опасные путешествия, головокружительные похождения на суше, на море, в межзвёздных безднах, в таинственных и грозных недрах нашей старушки Земли!

Но годы мои уже не те! Я уже стар. Нет, уже верно, действительно, пора приниматься за воспоминания. Мне есть о чём вспомнить. Столько приключений пришлось мне пережить, и все одно необычайней другого, и все в самых разнообразных уголках земного шара. Но мучает меня одно опасение: как бы мне ненароком не перепутать географические названия, или последовательность событий, или ещё какие-нибудь немаловажные обстоятельства, из-за чего меня могли бы заподозрить в преувеличениях или даже во лжи. А это для меня страшней всего. Надо вам сказать, что среди тех, кто знает меня близко, никогда никаких сомнений не возникает в моей правдивости. Раз Фаддей Иваныч сказал (меня зовут Фаддеем Ивановичем) – и проверять нечего. Кем рассказана эта необыкновенная история? Самим Балакиревым? (Моя фамилия Балакирев) Значит, глупо пускаться по её поводу в какие бы то ни было споры.

Итак, я обеспокоен лишь тем, что кое-где могут быть перепутаны кое-какие подробности моих похождений. Взять хотя бы Тимбукту. Готов поклясться, что история с дикими слонами случилась со мной на Тимбукту. Но река ли это, гора, вулкан или туземное название месяца, и где это Тимбукту находится, хоть тресни, не помню!

Однако опасение прослыть на старости лет лгуном так меня напугало, что я решил было вовсе отказаться от мысли выпустить книгу воспоминаний. Но друзья уговорили меня поступить иначе. Мне предложили напечатать свои воспоминания в газете «Пионерская правда», откровенно признавшись, что в них возможны ошибки и неточности. И я прошу своих юных читателей непременно написать мне (на адрес редакции), если они и в самом деле заметят в моём рассказе географические или иные погрешности. А я на основе читательских поправок переработаю свои записки заново и уже потом издам их отдельной книгой.

Мне остаётся добавить ко всему сказанному только несколько строк. Зовут меня, ках я уже говорил, Фаддей Иванович Балакирев. По семейному преданию, мы ведём свой род от Балакирева, прославленного шутника времён Петра I. Уже сын моего знаменитого пращура посвящал свои досуги путешествиям, и с тех пор все Балакиревы не только завзятые и правдивые рассказчики, но и бесстрашные пожиратели пространств.

К сожалению, в одном мне совсем не повезло. Внешностью своей я несколько напоминаю пресловутого враля барона Мюнхаузена. С юных лет мне пришлось пережить из-за этого сходства немало неприятных минут. Недруги мои – а у кого их нет! – прозвали меня Мюнхаузеном, и это имя так прочно ко мне прилипло, что я время от времени и сам на него отзывался. Но я очень прошу моих дорогих читателей забыть об этом и никогда не называть меня Мюнхаузеном. Я не Мюнхгаузен. Я Фаддей Иваныч Балакирев. Всё!

Восьмилетний капитан

НЕ БУДУ рассказывать о тех приключениях, которые мне довелось пережить до восьмилетнего возраста. Многие из них, самые ранние, совершенно исчезли из моей памяти, другие как бы покрыты густым туманом, от третьих остались лишь обрывки воспоминаний. С ними, на мой взгляд, следует пока повременить.

Начну поэтому сразу с похода на «Святом Нонсенсе».

Мне едва минуло восемь лет, когда мой отец – капитан «Святого Нонсенса» – вопреки слезам и горячим просьбам моей покойной матушки взял меня с собою в это роковое путешествие. Мы покидали гавань знаменитого города Хара-Хото – самого оживлённого и многолюдного центра великого материка Антарктида, – имея на борту свыше трёх тысяч тонн лыжной мази и стёганых шнурков для ботинок.

Близость к Южному полюсу давала о себе знать нестерпимым зноем. Этот зной несколько смягчался лишь лёгким ветерком, нёсшим нам вдогонку с далёких плантаций нежный аромат цветущих посевов пшена и манной крупы.

Было раннее июньское утро. Солнце только что поднялось из-за западных окраин Хара-Хото. День обещал быть ясным, светлым и тихим, как вдруг небо покрылось зловещими чёрными тучами, заблистали молнии, грянули оглушительные раскаты грома, и ветер неслыханной силы засвистел в снастях.

– Боже мой! – прошептал в ужасе мой отец. – Хотел бы ошибиться, но кажется мне, что это бриз! Надо принимать самые срочные меры! Эй, боцман! – крикнул он. – Свистать всех наверх!

И действительно, не успела ещё команда выбежать на верх, как на корабль с рёвом и грохотом налетел свирепый бриз и в мгновенье ока сдунул в океан всех людей, находившихся на палубе, и часть надпалубных построек. Я, конечно, не избежал бы общей участи, если бы мой заботливый отец не догадался уже на лету столкнуть меня в ближайший люк.

Прошло несколько часов, прежде чем я решился выбраться из своего убежища. Можете себе представить моё состояние! Ведь я был уверен, что остался один-одинёшенек на осиротевшем судне.

Однако вскоре, к великой своей радости, я заметил на баке характерную фигуру нашего корабельного кока. Вернее говоря, то, на чём находился кок, никак нельзя было назвать баком в полном смысле этого слова. Это был полубак, даже несколько меньше полубака, потому что большую часть бака бризом снесло в воду.

Скажу по совести, в других условиях я не обрадовался бы обществу нашего кока. Это был на редкость скупой, жадный и злобный человечек. Достаточно сказать, что из скупости он обычно передвигался не на ногах, как все здоровые люди, а на руках, чтобы экономить на обуви.

Кок был счастлив: он считал себя теперь единственным хозяином корабля и его бесценного груза. Меня он, конечно, серьёзно в расчёт не принимал. Ему ничего не стоило выбросить меня за борт, но он не хотел рисковать, так как ничего не понимал в управлении кораблём. Я же – он это знал – уже с трёхлетнего возраста недурно для своих лет разбирался в штурманском деле.

Но даже самому опытному штурману не обойтись без навигационных карт. Между тем все карты вместе со штурманской будкой были сметены в океан. Единственная карта, которую нам удалось найти на корабле, изображала Южную Америку. А нас несло к западным берегам Африки. У меня не было выхода: пришлось пользоваться картой Южной Америки, утешаясь там, что эта часть Нового Света своими очертаниями несколько напоминает Африку.

На восемнадцатый день этого труднейшего похода на горизонте показалась Африка. Я увидел высокий скалистый берег, и сразу за ним на многие сотни километров огромную естественную впадину. Так как единственная глубокая впадина на африканском материке находится я Абиссинии, то я понял, что рейс наш близится к завершению. Оставалось только подняться из Атлантического океана вверх по Голубому Нилу на север, где ужа наступили зимние холода и где лыжная мазь и стёганые шнурки для ботинок ценятся туземным населением на вес золота. Не ходить же им, в самом деле, всю зиму с расшнурованными ботинками!

Но я ни на миг не забывал о своём недобром соседе. Ещё накануне во время мёртвого часа я избежал смерти только потому, что догадался посыпать нюхательным табаком коридор, который вёл к моей каюте. Кок подобрался уже почти к самым моим дверям, но вдруг чихнул. Я крикнул: «Кто там?» – и кок с тихими проклятьями убрался во-свояси.

«Нет, с этим разбойником надо держать ухо востро», – думал я, уверенно ведя судно к спасительному берегу.

Прошёл час, и я мог уже невооружённым глазом удостовериться, что это, действительно, Африка, – но не Абиссиния, а Эфиопия.

Кок поспешил воспользоваться моим замешательством. Он кинулся на маня с ножом. Но я был наготове. Я швырнул ему в глаза пригоршню нюхательного табаку. Негодяй взвыл, стал кататься по палубе и не заметил, как скатился за борт, где его давно уже поджидали акулы.

Теперь я мог спокойно вести корабль в эфиопские порты, выгодно обменять груз «Святого Нонсенса» на вентиляторы и купальные костюмы, в которых остро нуждалось всё населения Антарктиды, набрать команду из опытных матросов и через месяц вернуться в Хара-Хото.

Весь Хара-Хото, от мала до велика, высыпал встречать нас на набережную. Меня встречали возгласами: «Да здравствует восьмилетний капитан! Да здравствует гордость Хара-Хото и Антарктиды!»

Но вы даже представить себе не можете восторг, охвативший местных жителей, когда они узнали, что весь огромный путь в Африку и обратно я проделал, ориентируясь по карте Южной Америки!

ОТ РЕДАКЦИИ.

Для писем с поправками к рассказам Фаддея Балакирева в редакции установлен специальный почтовый ящик. Вместе с автором редакция будет оценивать полученные от наших читателей письма и за правильные ответы засчитывать очки.

Имена ребят, набравших большее количество очков, будут напечатаны в нашей газете.

Здравствуйте, Фаддей Иванович!

Судя по всему, мы с Вами ровесники, и я тоже много попутешествовал на своём веку.

Мой внучек Антоша выписывает «Пионерскую правду», ну и я её почитываю.

Прочли мы с Антошей рассказ «Восьмилетний капитан» и стали думать, какие в нём имеются географические неточности. Проверяли по карте, по учебнику географии, по энциклопедии. А Антоша в школе, после урока географии, и с учителем потолковал кое о чём. Мы живём недалеко от редакции, и я решил, занести наши поправки лично, а заодно глянуть одним глазком на другие читательские письма. Стал я смотреть письма по поводу «Восьмилетнего капитана», – а их уже много получено, – и вижу, что в общем почти все ребята шлют правильные замечания. Но видно, что иногда они пишут недостаточно полно и точно только потому, что ленятся посмотреть учебник, справочник или карту.

Пишут, например, что города Хара-Хото в Антарктиде нет. Правильно? Правильно. А существует ли он вообще и что он собой представляет? Только несколько писем даёт на этот вопрос более или менее полный ответ. Вот меня и попросили в редакции просмотреть письма читателей и на их основе изложить замечания к Вашему многоуважаемому рассказу. Вот они.

Хара-Хото, действительно, знаменитый город. У него необычайная судьба. Вот уже семь веков, как он мёртвый город. Когда-то он был столицей тангутского царства Си-Ся. Потом его занесло песками пустыни. И только в 1908 году его открыл и обследовал известный русский путешественник Пётр Кузьмич Козлов – ученик и друг нашего знаменитого Пржевальского. Расположен Хара-Хото не в Антарктиде, которая вся покрыта вечными льдами и никакого населения не имеет, а в Азии, в пустыне к югу от Монгольского Алтая.

Вы пишете: «Близости к Южному полюсу давала о себе знать нестерпимым зноем». Тут явное недоразумение. В северном полушарии чем дальше ка юг, тем теплее, а в южном полушарии наоборот: теплее становится по мере продвижения на север – к экватору.

Антарктида сокрыта льдом. Никакой растительности на ней нет. А плантаций пшена и манной крупы вообще не может быть. Ведь пшено получается после обрушки проса, манная хрупа вырабатывается из пшеницы.

В июне в Антарктике не может восходить солнце. В это время года там царит полярная ночь. Но даже когда солнце, наконец, поднимается над горизонтом, оно восходит, как и везде, с востока.

Бриз – это слабый ветерок, дующий днём с моря на сушу, а ночью – с суши на море.

Сколько ни ломай бак (носовая часть судна) или ют (кормовая часть судна), никогда из них не получится полубака или полуюта. Полубак и полуют – это возвышенные части бака и юта.

Пользоваться картой Южной Америки вместо карты Африки можно с такой же пользой, как и чистым листом бумаги.

Конечно, невозможно увидеть с корабля глубокую впадину, начинающуюся сразу за очень высоким скалистым берегом. Нельзя обнаружить на западном берегу Африки Абиссинию, расположенную недалеко от Красного моря, на востоке Африки. Кроме того, Абиссиния расположена не на низменности, а на наиболее высокой части Восточно-Африканского плоскогорья. Так как она не имеет выхода к морю, то нет и абиссинских портов. Кстати, оказывается, не все читатели знают, что Абиссиния и Эфиопия – это два названия одного и того же государства. Эфиопия – жаркая страна, местные жители, даже самые знатные, ходят босиком. И лыжной мази там никому не требуется, потому что снега там не бывает, а значит, нет и лыжного спорта.

Никак невозможно попасть в Голубой Нил прямо из Атлантического океана. Сначала надо проехать в Средиземное море, оттуда подняться на юг, вверх по течению великой реки Нил до того места, где она образуется из слияния Белого и Голубого Нила. Вверх по течению этих рек можно подниматься только на юг, потому что они текут на север.

Ну вот, Фаддей Иванович, главные из поправок, которые надо внести в Ваш рассказ «Восьмилетний капитан». Будьте здоровы. Надеюсь, что на этом моя переписка с Вами не закончится.

Никодим ЧАЙКИН – бывший боцман

Путешествие на Луну

Я ЕЩЁ в юности собирался слетать на Луну. Но это, само собой разумеется, не так-то просто. Во-первых: на чём лететь? Во-вторых: чем питаться в пути?

Пришлось мне поломать над этим голову не день и не два. Наконец, я пришёл к выводу, что лететь надо на гусях. Гусями же и питаться в пути.

В одно прекрасное зимнее утро я отправился за город, поймал двадцать шесть гусей, нанизал их в живом виде на тонкий, но очень прочный шёлковый шнур, прикрепил к обоим его концам дощечку, уселся на дощечку, как мальчик на качели, – и вот я уже в полёте!

С дружным гоготом мчали меня гуси всё выше и выше, всё дальше и дальше от Земли, всё ближе и ближе к Луне. Пролетев километров тридцать, я почувствовал признаки голода. Извлекаю из жилетного кармана зажигательное стекло, навожу пучок солнечных лучей на ближайшего гуся моей упряжки, и вскоре вкусный запах жареной гусятины распространяется вокруг меня в чистом голубом небе. Ещё несколько секунд – и подрумяненный гусь плавно соскальзывает по шнуру прямо ко мне в руки.

Мне оставалось только повязать вокруг шеи салфетку, вынуть нож и вилку и приступить к обеду. Но тут я с ужасом обнаруживаю, что чемодан, набитый бутылками с нарзаном и боржомом, потерян мною, очевидно, ещё в самом начале перелёта. Отсутствие воды, особенно после жирной пищи, может привести в уныние любого путешественника, но только не меня. Я не растерялся, заставил себя задуматься о печальном, и, как человек а высшей степени чувствительный, сразу залился слезами – вполне достаточным количеством слёз. Мне оставалось только глотать их и благословлять собственную изобретательность, без которой я, несомненно, погиб бы от жажды.

Гусятину я всегда любил. Аппетит под влиянием свежего воздуха разыгрался у меня на славу. Гусь за гусём соскальзывал ко мне по шнуру в прекрасно зажаренном виде, и не пролетел я ещё и четырёхсот километров, как чуть не пал жертвой собственного чревоугодия. Оказалось, не отдавая себе отчёта в том, что я делаю, я поджарил зажигательным стеклом последнего, двадцать шестого гуся моей упряжки. Углублённый в научные размышления, я заметил свою оплошность лишь тогда, когда этот роковой гусь, по примеру его двадцати пяти собратьев по перу, соскользнул в мои дрогнувшие руки. Некому стало нести меня на своих крыльях, и я камнем полетел на далёкую Землю.

Хорошо ещё, что я, по настоянию моей доброй матушки, захватил с собой в дорогу зонтик, на тот случай, если вдруг где-нибудь в межпланетном пространстве меня захватит дождь. Зонтик меня и спас. Ну, конечно, вы уже догадались, что он мне пригодился в качестве парашюта.

Прошло немало времени, прежде чем я решился возобновить свою попытку. На этот раз я полетел уже не на старомодных гусях, а на ракетном двигателе. Он был очень удобно прикреплён к моей спине на манер ранца. Но представьте себе моё навезенье: уже почти в самом конце пути иссякло горючее в моей ракете. И снова, как и много лет тому назад, я стая падать на Землю.

Ужасная мысль, что я могу упасть не на сушу, а в Тихий или Атлантический океан, вдали от друзей и человеческого жилья, заставила мою прирождённую изобретательность работать с утроенной энергией. Сразу же мне на ум пришла спасительная идея. Я скинул с себя пиджак, растянул его пошире и стал дуть на него, как ветер дует на парус, искусно направляя его наверх, в сторону Луны.

Хорошо, что это страшное происшествие приключилось со мной в каких-нибудь двадцати-двадцати пяти километрах от лунной поверхности. Даже моих богатырских лёгких нехватило бы надолго. В последние секунды я дул, уже напрягая остатки сил, и почти не помню, как шлёпнулся в голубые и прохладные волны одного из лунных морей. Как мне удалось впоследствии выяснить, это было знаменитое море Дождей.

К счастью, я весьма искусный пловец, иначе я, бесспорно, утонул бы. Подумать только, я упал в море на самом рассвете, а достиг берега только тогда, когда солнце уже было в зените.

Выбравшись на прибрежный песочек, я прежде всего плотно закусил, повалялся на полуденном солнышке, пока не подсохла моя одежда, и направился в ближайший лунный город.

До вечера я осматривал город, а когда в бесчисленных его окнах и витринах запылали ослепительные пожары закатных огней, в отправился развлечься в цирк.

Были гастроли одного из тех лунных цирков, чья слава докатилась даже до нашей Земли. Я говорю о цирке Архимеда, который известен любому человеку, мало-мальски интересующемуся астрономией. Цирк был переполнен. Зрители толпились во всех проходах, теснились в ложах. Многие умудрялись даже устроиться прямо на барьере арены. Словом, был полный сбор: не менее двух тысяч человек.

Я с удовольствием посмотрел оригинальную лунную цирковую программу, стараясь не обращать на себя ничьего внимания. Но представьте себе моё смущение, когда ко мне внезапно приблизился цирковой служитель и пригласил меня на арену. Оказывается, на Луне существует древний обычай: каждый приезжий должен в цирке перед всеми горожанами показать своё мастерство в подымании тяжестей и в прыжках.

Возник этот странный обычай, по-видимому, из-за особенностей лунного притяжения. Я сразу понял, что раз Луна значительно меньше Земли, то всё на Луне во много раз тяжелее, нежели на нашей планете. Достаточно сказать, что за время существования Луны только одному лунному жителю удалось перепрыгнуть через довольно низкорослую кошку, и с тех пор этот выдающийся лунный рекорд прыжка в высоту никем ещё не перекрыт. Обычный же лунный житель в состоянии перепрыгнуть всего только через котёнка Такова сила лунного притяжения!

Мне выводят котёнка: «Перепрыгните!»

– Пожалуйста! – Довольно легко перепрыгиваю и говорю: – Прошу вас, приведите мне кошку.

Все улыбаются, смеются над моей самоуверенностью, уговаривают меня отказаться от моей затеи. Я продолжаю стоять на своём. Наконец, выводят мне кошку. Весь цирк насторожился, затаил дыхание. Я разбегаюсь, прыгаю и чувствую, что чуть-чуть недопрыгнул. Тогда я с силой хватаю самого себя под мышки, подталкиваю себя вверх и под гром аплодисментов оказываюсь по ту сторону кошки. Теперь мне надлежало подымать цыплёнка. Разгорячённый успехами, я требую, чтобы мне вынесли курицу. Я хочу поднять курицу! Это невероятно, но я настаиваю, и четверо цирковых служителей, обливаясь потом и грузно ступая под непосильной тяжестью, выносят на арену курицу, весящую не меньше килограмма! Я засучиваю рукава, хватаю курицу с носилок и могучим рывком взмётываю её высоко над своей головой!

Невозможно передать, что делалось в цирке. Казалось, он вот-вот рухнет от бури рукоплесканий. Но буря превратилась а настоящий ураган, когда на арену вышел сам лунный король и торжественно объявил, что чемпион Луны по прыжкам и подыманию тяжестей Фаддей Балакирев получает а жёны любимую дочь короля, прекрасную принцессу Костаруру.

А надо вам доложить: принцесса эта дала зарок, что выйдет замуж только за того, кто станет чемпионом Луны по прыжкам и подыманию тяжестей. Она дала свой дурацкий зарок пятнадцати лет от роду и сорок шесть лет после этого тщетно прождала чемпиона. Можете себе представить, какое возмущение вызвал мой решительный отказ жениться на этой шестидесятилетней красавице.

– Лучше смерть! – воскликнул я и со всех ног побежал вон из цирка. За мною в погоню с диким рёвом бросилась толпа. А цирковые служители стали тем временем разводить огромный костёр, на котором по лунным законам полагается сжигать всякого, кто оскорбит королевскую семью.

Я отличный бегун, но на этот раз я превзошёл самого себя. Два с половиной часа я бежал со скоростью, не меньшей, чем сто двадцать пять метров в час. Учтите проклятое лунное притяжение, и вы поймёте, что я, спасаясь от моих преследователей, поставил рекорд по бегу на дальние расстояния. Я понимал, что единственное моё спасение – покинуть Луну, и как можно скорее!

Страшно подумать, чем кончилось бы для меня это происшествия, ясли бы приключилась оно во время полнолуния.

Но счастье и на этот раз не покинуло меня. Луна была на ущербе, от неё оставался только тонкий серп. Уже из последних сил я добежал до самого края, до самого острия лунного серпа, зажмурил глаза, спрыгнул и, спустя пять с половиной суток, голодный, не счастливый шлёпнулся в огромный снежный сугроб неподалёку от города Можайска.

С тех пор я на Луну ни ногой.

Фаддей Иванович уже получил многие сотни писем от ребят. Здесь напечатаны только некоторые поправки к рассказу «Путешествие на Луну». Ф, И. Балакирев ждёт дополнительных поправок. Пишите ему, ребята!

Путешествие почтеннейшего Фаддея Ивановича на Луну в действительности не могло состояться, так как гуси – совершенно неподходящий для этого транспорт. Межпланетное путешествие можно совершить только на ракете.

Но будем следовать за Балакиревым в его невозможном полёте.

Добрая матушка напрасно беспокоилась, что сына в межпланетном пространстве застанет дождь. Этого не могло случиться, потому что там нет ни воздуха, ни воды.

А Фаддею Ивановичу нечего было бояться падения на Землю: он падал бы на Луну – ведь к Луне он был ближе и не мог бы преодолеть силу её притяжения.

Прыгнув, Фаддей Иванович всё равно упал бы обратно на Луну и был бы растерзан злодеями. Но так как он, по-видимому, жив и здоров, то передайте ему, пожалуйста, мой привет.

Алексей ПЕРЕСЛЕГИН.

Москва, 59-я школа, 5-й классу «В».

Цирками на Луне называют вовсе не цирки, где происходят представления, а огромные отверстия вулканов, которые некогда действовали там. Цирк Архимеда – это остаток одного из крупных кратеров вулкана.

Витя СТЭЦЮРА.

Москва, 146-я школа.

В рассказе «Путешествие на Луну» я заметил много ошибок.

Герой вывел теорию об огромной силе притяжения; которой будто бы обладает Луна, и выдумал историю с кошкой и курицей. А это совсем не так. Я читал, что лунное притяжение в шесть раз меньше земного. Значит, там и поднять тяжесть можно в шесть раз большую, чем на Земле.

Н. САЛМИН

Горький, школа № 7, 7-й класс «Б».

Фаддей Иванович! Вы слишком много напутали в своём рассказе о восьмилетием капитане. Я понимаю, это всё по забывчивости. Но ничего, пишите дальше свои приключения, а я буду их понемногу исправлять.

Извините меня за резкость. Конечно, мне не следовало бы вас упрекать, потому что и я в своё время буду стариком и смогу что-нибудь напутать.

Ученик 5-го класса Лёня ТУРКОВ.

Калач-на-Дону.

На Луне нельзя развести костёр, так как ни дрова, ни спички, ни уголь там не горят, потому что там нет атмосферы, а следовательно, и кислорода. Без кислорода же горения не бывает.

Покинуть Луну, спрыгнув с неё, как это сделал Балакирев, топке нельзя, потому что Луна притягивает того, кто прыгнул. Когда же именно случилось это происшествие: во время полнолуния или ущерба Луны, – это всё равно, так как в действительности Луна не меняет своей формы. Она всегда имеет форму шара, и только с Земли иногда кажется нам серпом.

Ира ОБОЛЕНЦЕВА

Саратов, 3-я женская средняя школа, 6-й класс «В».

Зайцем на «Балыке» в Арктику

КАК СЕЙЧАС, помню, бродил я как-то в июле по дощатой пристани Архангельского порта и с завистью поглядывал на пассажиров ледокольного парохода «Балык». Судно уходило на Землю Франца-Иосифа. Оттуда прямым курсом на север, мимо Чукотки, Таманского полуострова и Земли Санникова, оно должно было пробиваться к полюсу. Заманчивый маршрут!

Но все мои попытки попасть на «Балык» ни к чему не привели: мест не было.

Я решил устроиться «зайцем». Меня обнаружили в угольном бункере только тогда, когда мы уже покинули устье Западной Двины, миновали горло Белого моря и вышли в более северные и потому более холодные воды Баренцева моря. Высадить меня было некуда. Капитан приказал мне помогать матросам в бункеровке угля и не попадаться ему на глаза. По-видимому, в глубине души он не очень-то гневался. Ему понравилась моя настойчивость. Кроме того, он верил в приметы: «заяц», обнаруженный в открытом море, будто бы приносит удачу мореплавателям.

Однако не успели мы выйти на траверз южных островов Земли Франца-Иосифа, кок «Балык» на полном ходу налетел на подводный коралловый риф и через минуту со всем своим экипажем и пассажирами пошёл ко дну. Вот и верь после этого приметам! А мне, как бы в наказанье за незаконный проезд, суждено было трое суток носиться по воле студёных и высоких океанских волн, изнемогая от холода, жажды и голода. Был конец июля, когда в этих широтах Арктики свирепствовала страшная изотерма, родная сестра знаменитых каспийских тайфунов. Не знаю, как вам, дорогие читатели, но мне не приходилось встречать на своём веку человека, которого трое суток швыряла бы с волны на волну тринадцатибальная изотерма и который остался бы после этого жив. Да и я бы не выдержал, если бы на исходе третьих суток милосердная волна не выбросила меня на берег.

Когда я пришёл в себя, над моей головой полыхало великолепное северное сияние. Однако на меня оно не произвело особенно сильного впечатления, потому что ещё в детстве, живя со своим батюшкой в Антарктике, я вдоволь насмотрелся на северные сияния. Кроме того, мне страшно хотелось есть. Я с трудом дождался рассвета, чтобы пойти разыскать ближайший птичий базар, приобрести на нём курицу, гуся или, на худой конец, десяток яиц и подкрепить свои силы.

Два дня потратил я на то, чтобы обойти весь остров. Два раза восходило солнца, и дважды закатывалось оно за неприветливый пустынный горизонт, прежде чем я окончательно убедился, что поиски мои напрасны. Да и какой чудак стал бы устраивать птичий базар на острове, кишевшем птицей! Имей я под рукой палку, мне ничего не стоило бы добыть сколько угодно дичи. Но палок на этом острове не было. Тщетно пытался я звать на помощь. Людей на нём тоже не было. Только раз мне показалось, будто я вижу вдали человеческие фигуры, бродящие вразвалочку. Но не успел я приблизиться к ним и на пятьсот шагов, как они взмахнули крыльями и улетели. Увы, это были не люди, а пингвины.

Наконец, я понял, что избавился от гибели в морских пучинах лишь для того, чтобы погибнуть от голода. Оставаться на этом острове было безумием. Недолго думая, я бросился в воду, чтобы вплавь добраться до соседнего островка, который виднелся километрах в пяти-шести от меня.

Я плыл быстро, но осторожно, опасаясь привлечь к себе внимание крокодилов и айсбергов, нежившихся в отдалении под лучами восходящего дневного светила. Вдруг метрах в восьмистах я увидел волшебную картину: четыре продолговатые, холмистые, ослепительно блестящие острова. Казалось, они состоят из цельного перламутра. Над ними вздымались на воздух высокие фонтаны воды, которые играли на солнце всеми цветами радуги.

Почему-то мне пришло на ум, что именно не этих сверкающих островах меня ждёт спасение, и я поплыл к ним с удвоенной энергией. Вскоре я нащупал колыхавшиеся а воде длинные и очень крепкие водоросли. Но когда я подплыл к самому основанию того, что я принимая ха водоросли, я с ужасом увидал, что они растут на бревноподобном рыле огромного кита. Эти сверкающие перламутровые острова оказались самыми заурядными гренландскими китами, перламутр – китовой чешуёй, а водоросли – китовым усом!

«Лучше утонуть, чем быть проглоченным этой чудовищной рыбиной!» – сказал я себе, быстро свернул в сторону и стал тонуть километрах в полутора.

Мне не раз приходилось тонуть. И каждый раз, захлёбываясь, я помимо своей воли раскрывал рот, хотя твёрдо убеждён, что делать этого не следует. Но на этот раз мне повезло. Втянув в себя немного противной солёной морской воды, я неожиданно почувствовал у себя во рту что-то очень вкусное, сытное и питательное. Я снова и снова втягивал в себя воду, а с нею и ниспосланную мне судьбой таинственную пищу. Вскоре я был сыт по горло и полон сил. Знаете, что меня спасло! Китовая икра! Море вокруг меня было на много километров покрыто густой пеленой жёлтых китовых икринок. И, скажу по совести, мне по сей дань смешно думать, что из таких крошечных икринок вырастают а конце концов громадные киты – величайшие из рыб.

Основательно подкрепившись и набив карманы икрой про запас, я без особых приключений доплыл до ближайшего острова, куда через два месяца, уже в начале октября, за мною пришёл знаменитый корабль «Эскимо».

Балакирев-альпинист

ЛЕТ двадцать пять тому назад был я проездом в Швейцарии, в старинной её столице – Ливорно. Двести семьдесят восемь километров отделяли меня от польско-швейцарской границы. В Варшаве меня ждали важные и срочные дела. Но ехать с пересадками мне не хотелось. А поезд прямого сообщения Ливорно-Лондон-Варшава отправлялся только утром следующего дня в пятом часу. Я скучал в гостинице, когда мой взгляд случайно упал на высившуюся в отдалении белоснежную вершину Гауризанкара. Это самая, высокая гора Альпийского хребта да и всего мира.

Из крупных гор нашей планеты Гауризанкар – единственная, на которую я ещё ни разу не взбирался. Чтобы скоротать время, остающееся до отхода поезда, я решил совершить восхождение на Гауризанкар. А надо вам сказать, что к беспечным альпинистам меня причислить нельзя. Я привык всё рассчитывать заранее, предусматривать и проверять.

Прежде всего я обратился к справочнику, чтобы точно установить высоту горы. Высота её – четырнадцать тысяч семьсот двадцать два метра и сорок пять сантиметров. Обычный мой шаг – четыре с половиной километра в час. Значит, мне предстоит подниматься около трёх часов и пятнадцати минут. На долю всяких непредвиденных случайностей я прибавил ещё три четверти часа. Следовательно, если я начну подъём ровно в пять часов вечера, то не позже девяти буду у цели. К этому времени стемнеет, спускаться придётся в темноте. Беру с собой карманный фонарик с тремя запасными батарейками. Гора в это время года покрыта снегом и льдом, будет скользко. Беру чемодан с песком, чтобы посыпать перед собой дорогу.

Казалось, я предусмотрел всё, что только возможно предусмотреть. Но мой подъём на Гауризанкар затянулся до половины одиннадцатого.

Никогда ещё мне не дышалось так легко, как на вершине этой могучей горы. Над моей головой раскинулся прекрасный тёмно-синий небосвод, усеянный мириадами звёзд, среди которых кротко мерцал нежный серп моей любимой звезды Венеры. Справа от Гауризанкара глубоко внизу темнели альпийские луга на вершине невысокой, но довольно известной среди альпинистов горы Эверест. Вдали, у самого горизонта, чуть поблёскивала узкая полоска Кильского канала. Изредка снизу, из Ливорно, доносились приглушённые звуки оркестра. Была прелестная ночь, но любоваться ею я не имел времени: мой поезд отправлялся в четыре двадцать утра. Приходилось, скрепя сердце, отправляться в обратный путь.

Я начал бегать вокруг дерева, как затравленная мышь. Эдельвейс, конечно, за мной. А у меня, ко всему прочему, чемодан в руках. В чемодане песок, припасённый мной для спуска. Так я и бегу – с чемоданом. Проходит десять минут, пятнадцать, полчаса, час… Ещё немного, и я совсем выбьюсь из сил. Тогда всё пропало.

И вдруг я спотыкаюсь обо что-то невидимое под снегом: не то о толстый канат, не то о пожарную кишку. Ба! Да ведь это земной меридиан, проходящий как раз через вершину Гауризанкара! Теперь я спасён! Вы никогда не угадаете, что я придумал! Я голыми руками раскапываю меридиан, пружинящий, словно тетива огромного лука, спокойно жду, пока ко мне приблизится мой страшный преследователь, и опускаю на него меридиан. Меридиан прихлопывает эдельвейса, как мышеловка крысу.

Теперь можно отправляться в обратный путь. Однако уже стемнело. Не заметишь, как оступишься и рухнешь в пропасть. Но не ждать же мне здесь рассвета! Я хватаюсь за меридиан, и начинаю осторожно спускаться по нему, как по канату. Это был очень тяжёлый спуск, и кто знает, удалось ли бы мне выдержать новое испытание, если бы меридиан не пересекался земными параллелями. На параллелях я садился, отдыхал несколько минут и снова продолжал свой необычный путь.

Такой способ передвижения – на руках вниз по меридиану – отнимает не только много сил, но и много времени. Прошёл час, два, три, а я не проделал ещё и половины пути. Я опаздывал на поезд!

Эта мысль тревожила меня, мешала следить за меридианом. Короче говоря, я не заметил, как вдруг сорвался и стремглав покатился в пропасть по крутому склону горы.

Подумав, я понял, что причина моего падения была в высшей степени простая. Присмотритесь на карте или на глобусе к Гауризанкару. В том месте, где через гору проходит надпись «Альпы», точнее, там, где напечатана буква «ь», меридиан прерывается на всю ширину этой буквы. А я тогда об этом перерыве позабыл и потому сорвался и покатился вниз по склону.

Страшно подумать, что сталось бы со мною, если бы накануне в этих местах не выпал обильный снег. Снег спас меня. Спас и от гибели и от опоздания.

Не прошло и пяти секунд, как я очутился внутри огромного, быстро растущего снежного кома – внутри снежной лавины. Теперь я уже совершенно успокоился. Здесь мне было и мягко и удобно. А главное, зная скорость падения тел, я не сомневался, что через несколько минут окажусь у подножия Гауризанкара.

Но минуты сменяются минутами, а моя, лавина и не думает останавливаться. Знай себе, мчится да мчится куда-то со всё возрастающей скоростью. Я успел уже вздремнуть, проснуться, снова вздремнуть и снова проснуться, а лавина всё ещё продолжала катиться, подпрыгивая на ухабах. Мною снова стало овладевать беспокойство: как бы меня не занесло бог весть куда! Ведь мне во что бы то ни стало нужно быть в Варшаве сегодня же.

Вдруг страшный удар! Стук, треск, грохот! Моя лавина разваливается, и я на какой-то большой площади. Серые, хмурые высокие дома, серые, хмурые люди в сером и хмуром тумане. Паровозные гудки. Оказывается, напрасно было моё беспокойство: в лавине я обогнал свой поезд. Я (был на вокзальной лондонской площади в то время, когда поезд прямого сообщения Ливорно-Лондон-Варшава ещё только пересекал англо-швейцарскую границу километрах в восьми северней того места, где Дунай впадает в Ирландское море.