Необыкновенные приключения Фаддея Балакирева (сборник)

Н. Лагина. Кто он, отец Хоттабыча?

…Вот ведь какая незадача получается. Спросите любого человека в России – хоть школьника, хоть убеленного сединами, – знает ли он такую повесть-сказку – «Старик Хоттабыч»? В ответ любой читатель широко улыбнется и скажет: «А как же?! Кто у нас эту книжку не знает?! Нет таких!» А спроси, КТО написал все эти весёлые истории про старого джинна Хоттабыча, и… далеко не каждый назовет тебе имя писателя Лазаря Лагина. Полюбопытствуйте далее, какие ещё книги написал автор полюбившейся всем сказки. Так называемый широкий читатель в лучшем случае назовет «Обидные сказки» и «Голубого человека», а кто постарше, добавят, что им когда-то очень понравился сатирический «Патент АВ». Пожалуй, ещё те, кто сегодня переступил порог шестидесятилетия, вспомнят, возможно (называют же!), острый сатирический памфлет «Остров Разочарования»…

Так случилось, что «Хоттабыча», «Сказки» да ещё «Голубого человека» сейчас переиздают довольно часто. Что до «Хоттабыча», то с ним просто обвал переизданий, большинство из которых пиратские. Мне, дочери Лагина, уже просто недостает сил, чтобы бороться с литературными бандитами, которые, бывает, ссылаются на то, что им якобы сказали в Российском авторском обществе, что «у Лагина наследников нет». Стало быть, меня нет. Ладно, надеюсь, что с таких сплетен буду жить долго и в конце концов добьюсь, чтобы переиздать сатирические памфлеты («Майор Велл Эндъю», «Белокурая бестия» и другие), как и бесконечно любимый мною фантастический политический роман «Атавия Проксима» (или «Трагический астероид»).

Ясно, что отец не был только автором «Старика Хоттабыча». У него ещё немало и того, что я не назвала. Но моя задача сейчас, в канун столетия со дня рождения писателя Лазаря Иосифовича Лагина, рассказать кое-что из его биографии, которая читателям совсем неизвестна. Сами понимаете, как трудно рассказывать о собственном отце: хочется сказать и про то, и про это, и про многое-многое другое. Размер же газетной статьи, даже на полосу, диктует свои законы. Поэтому приходится выбирать то, что, на мой взгляд, может особенно заинтересовать тех, кто обратится к этому эссе.

С чего же начать? Может, с того, что отец родился 4 декабря 1903 года в белорусском городе Витебске в совершенно нищей многодетной семье. Дедушка поначалу гонял плоты по Западной Двине, потом работал продавцом в скобяной лавочке, а старший сын Лазарь успешно окончил двухгодичное Высшее начальное училище. Позже семья переехала в Минск, откуда отец и ринулся добровольцем на фронт Гражданской, вступив сначала в партию, а потом уже в комсомол (именно в такой последовательности).

По окончании Гражданской войны он очутился на вокальном отделении Минской консерватории, откуда через год сбежал – не мог справиться с теоретическими дисциплинами. А вот голос – мягкий, красивый лирический баритон – остался у него на всю жизнь. Отец очень любил петь «Застольные» Бетховена и старинные романсы, особенно «Снился мне сад»…

Уйдя из консерватории, он продолжал служить в армии. В Ростове-на-Дону написал свои первые стихи, которые охотно печатала войсковая газета. Однажды, когда в гости к ростовчанам приехал Маяковский, отец рискнул показать ему свои опыты, и уже на следующий день, выступая в другой дивизии, великий поэт читал его «Старшину» наизусть. А потом, уже в Москве, неоднократно спрашивал его (они подружились): «Ну, когда же вы принесете мне в „Леф“ свои новые стихотворения?» На что отец отвечал: «Так, как вы, Владимир Владимирович, не могу, а хуже не хочется»…

Когда он был молод, его называли «Сероглазарь» (термин Кукрыниксов), чуть позже – «Лагин с трубкой» (Олеша), а последние тридцать лет – «Лагин с дочкой» (родители разошлись, и я, студентка, переехала к отцу) – так придумал Аркадий Стругацкий.

…Отец был удивительно доброжелательным и отзывчивым человеком. Его любимым занятием было помогать людям, хотя «накалывался» он не раз. Но чистоту и детскую наивность его души ошибки в людях не замутили. Помню, его обидели безразличием (отец очень хвалил в письме «Эру милосердия») братья Вайнеры, зато братья Стругацкие нескрываемо обожали его с того момента, как он вынул из мусорной редакционной корзины их «Страну багровых туч» и в своей внутренней рецензии поздравил нашу литературу с приходом в неё уникально талантливых писателей.

В его письмах, которые я разбирала, приводя в порядок архив, масса слов признательности от Зощенко и Козачинского, Эренбурга, Светлова, Олеши, Виктора Некрасова (с ним папа близко дружил ещё с войны), не говоря уже о детских писателях. Его не просто уважали. Его любили, с его мнением чутко считались, а в вопросах фантастики и сказки он был просто энциклопедически образован. Вообще-то, будучи по профессии политэкономом (окончил «Плешку» и Институт Красной профессуры), кандидатом наук, доцентом, журналистом (заведовал экономическим отделом «Правды»), редактором (был заместителем главного редактора, т. е. Михаила Кольцова, в журнале «Крокодил»), фельетонистом, писателем-сатириком, он знал и умел очень многое (хотя так и не научился вбивать гвоздь в стенку). До последних своих дней (а умер он в 75 лет) он учился: занимался английским и итальянским языками, старался максимально быть в курсе современных естественных наук, очень много слушал музыки и много читал о ней. Собственно, именно он «втянул» в музыку и меня, а я, признаться, поддавалась туго, хотя и училась в музыкальной школе. С музыкой мы «разобрались» в тот вечер, когда я впервые услышала Первую симфонию Густава Малера. Ночью отец подсунул мне под дверь тоненькую книжечку И. Соллертинского «Симфонии Малера» 1934 года издания, чтобы я обнаружила её утром. Потом писала о Малере дипломную работу в музыкальном училище, сделала о нём несколько больших радиопередач. Отец этим очень гордился.

На всю жизнь была у него слабость, которая так или иначе мешала ему работать: он безумно любил сладкое. Мама рассказывала: когда он начал писать «Хоттабыча», она, уходя на работу, запирала его на ключ, оставляя на столе тарелку с огромным количеством конфет. Он был сладкоежкой и патологическим лентяем, когда дело касалось его собственного творчества. Но в 1937-м стиль жизни и работы ему пришлось изменить. Благодаря Александру Фадееву, которого он поддержал в «Правде» с его «Разгромом», отец, спасаясь от ареста в Москве, оказался в командировке на Крайнем Севере. Мама рассказывала, что с ордером на арест приходили буквально через день, ибо ордер был действителен только на конкретный день. А отец в это время мёрз на Шпицбергене и писал про веселого джинна и его верного друга и спасителя Вольку Костылькова. «Хоттабыча» печатали одновременно «Пионерская правда» и журнал «Пионер», в 1940 году вышло первое издание книги. Но первую редакцию «Старика Хоттабыча» мне удалось напечатать уже после кончины отца – до того выходили издания, по его словам, с категорически требуемыми от него «сталинскими наслоениями». Он мечтал увидеть первую редакцию. Увы, не довелось… Возвращению оригинала сказки помог Аркадий Стругацкий, издав книжку в руководимом им издательстве…

Отец обожал мультипликационное кино, и мы с ним в соавторстве написали несколько сценариев по его «Обидным сказкам» и оригинальную рисованную пародию «Шпионские страсти», которая, насколько мне известно, вот уже четверть века пользуется оглушительной популярностью, едва ли не такой же, как «Старик Хоттабыч».

Теперь о другом. Естественно, мне хочется немного поговорить о том, как меня воспитывал писатель Лазарь Лагин. Он обожал оперетту. Но когда я, обманув его, поступила на отделение актёров музыкальной комедии в ГИТИС (теперь РАТИ), он был возмущен и выпорол меня морским ремнем (он привез его с Великой Отечественной, которую провел на Черноморской и Дунайской флотилиях). А при этом приговаривал, что не хочет иметь дома «кокотку». Что ж, и умным людям иногда свойственно ошибаться!.. Он настоял на пединституте имени Ленина, за что я ему всю жизнь благодарна.

Он воспитывал меня жестко, сурово. Не баловал лишними деньгами, не покупал лишних тряпок, говорил, что «если тебе нужна ещё одна кофта, пожалуйста, заработай её сама». И я стала переписывать ноты с переводом из одной тональности в другую (за транспонирование платили вдвое), позже репетиторствовала и т. д. Зато книги, пластинки, абонементы в консерваторию, театры, кино, учителя по английскому языку и латыни – всего этого было предостаточно. Английский я выучила благодаря хитрости

отца. Он привозил из-за границы детективы Агаты Кристи (очень увлекался такого рода литературой), переводил мне несколько страниц, а потом отрубал: «Дальше читай сама!» И приходилось. Ведь «бабку Агафью» у нас в шестидесятые годы не очень-то переводили…

Характер у отца был ироничный, весёлый и очень покладистый. Хотя бывал он нетерпелив и вспыльчив. К примеру, мой бывший муж, одарённый композитор, ужасно переживал, когда отец наотмашь «срезал» его, услышав невольное музыкальное заимствование из Шумана. Именно по этой причине он не дал написать ему мюзикл по «Хоттабычу», предоставив это право Геннадию Гладкову, который здорово намаялся с «классиком», обладающим на редкость ленивой натурой. Его лень, как ни странно, сработала и на меня, потому что отец стал учить меня редактированию и добился того, что я работала над его сочинениями перед сдачей их в издательство, на киностудию, радио или телевидение.

Так же страстно, как сладкое, он любил собак. Эрдельтерьеров. Трогательно рассказывал, как в детстве, в Витебске, в его нищем дворе жил общеничейный «дворник» по имени Бобик… Но собаку я завести не могла: папа постоянно болел, а я ездила в командировки, прогуливать пса было некому. Тогда в нашем доме появились кошки, которых раньше отец терпеть не мог. Филю, Филимона, который при ближайшем рассмотрении оказался Филуменой (наречена отцом!) очень пытался полюбить. Но у кошки был скверный и склочный характер, хотя чистюлей она была ослепительной. Именно из-за её индивидуальности (а Филька была личность!) он начал писать очень интересную и острую повесть… о культе личности, где рассказ о 1952 годе шёл от лица кошки. Называлась повесть «Филумена-Филимон, или Вторая попытка», мы пытались писать её вместе. Отцу очень нравилась придуманная мною классификация кошачьих поз, а за удачные реплики или афоризмы (например, «Мышь Доброй Надежды») он выдавал мне премию от пяти до пятнадцати рублей.

Без отца я не смогла завершить эту работу. Буду ещё пытаться – ведь сюжет продуман и «прожит» до мельчайших деталей… Отец мечтал, чтобы я писала прозу, хотел, чтобы повесть о Фильке подтолкнула меня к беллетристике… Пока не дано… А вот наш дымчатый колорпойнт Кузя, который снялся в двенадцати фильмах (последний – «Леди Макбет Мценского уезда») окончательно и бесповоротно примирил отца с кошками…

У него было много друзей вне литературы. Физики Ландау и Виталий Гинзбург, математик Александр Гельфанд, летчик-испытатель Марк Галлай, художник Леонид Сойфертис, с которым он вместе воевал, другой замечательный художник Виталий Горяев, который блестяще проиллюстрировал его «Хоттабыча». Увы, книжка увидела свет через несколько дней после ухода отца из жизни…

Его друзьями моментально становились и «мои» музыканты – от Спивакова и Димы Ситковецкого, от Володи Фельцмана (чья эмиграционная «одиссея» сыграла роковую роль для отца в мае 1979 года) до дирижеров Александра Лазарева и Василия Синайского. Он не мог не очаровывать людей – иначе не придумал бы своего прелестного чудака Хоттабыча! И очень, очень (повторю!) любил «очаровываться» людьми совсем молодыми и совсем не знаменитыми. У него был какой-то особенный «глаз» – умел увидеть талант в самом его зародыше…

Ну а кроме того, он был очень хорошим писателем и крайне скромным человеком. Обожал в кино итальянский неореализм, влюблялся в мюзиклы, увлекался фламандской живописью и Ван Гогом, боготворил Рея Бредбери, был ярым поклонником оперетты, но никак не мог полюбить современную оперу и напрочь не переносил балет. Улыбаясь, говорил: «Она ему танцует, что любит его, а он ей танцует, что любит ее тоже…».

Наград у него было много. Но – военные, севастопольские. Его имя – на стеле в Севастополе, там же и его боевые ордена и медали в местном музее, где у него своя экспозиция с полевым планшетом. А «трудовик» он получил к семидесятилетию.

Закончить же хочу коротенькой историей, случившейся с ним, когда его «Остров Разочарования» выдвинули на Сталинскую премию. Пришел маститый фотограф из «Правды», сфотографировал отца, поздравил с премией второй степени (первая была у Катаева)… Дело было в конце февраля 1953 года. Нужны ли здесь комментарии?..

Отец, иронично улыбаясь, говаривал: судить о таланте нынче надо не по количеству наград, а по их отсутствию…

Может быть, он был прав?!